Среда обитания

Глава 11 Дакар

Ему снился сон – вернее, несколько снов, то прихотливо переплетающихся, то сменяющих друг друга в странном порядке, логику которого он не мог постигнуть. В какой-то момент в его сновидении раздавались грохочущие слова: «Локальный конфликт! Не приближаться! Очистить зону! Сохранять спокойствие!» – затем слышался слитный гул толпы, тяжелое дыхание бегущих, вскрики и вопли на эскалаторе. Эскалатор медленно полз вверх, и ему казалось, что они с Эри сейчас устремятся к одной из транспортных дорожек, и та унесет их в безопасность, в ствол Лилового сектора под номером 3073, который был для него в этой реальности домом. Так случилось наяву, но эскалатор из сна тащил его все выше и выше, все дальше и дальше, а люди, ехавшие с ним, куда-то исчезали, таяли тенями во мраке, пока он не очутился в полном одиночестве. Внезапно движение прекратилось, подъем закончился – в каком-то темном и сыром пространстве, где блуждали смутные призраки, то приближавшиеся к нему, то удалявшиеся и бормотавшие хором: «Когда темно, в подлесок не ходи. Убьют!»

«Света! – беззвучно выкрикнул он. – Дайте хоть немного света!»

Зажегся свет – мягкий, профильтрованный листвой гигантского дерева с чудовищно огромными плодами, смутно похожими на яблоки. Его ствол тоже был чудовищным: морщинистая темная кора, изрезанная ущельями трещин, наросты – застывшая лава, корни – словно гряды холмов, ветви – скалы неохватной толщины… Не дерево, а геологический объект! Бывают ли в природе такие? «Радикальная генетическая перестройка, – пояснил голос Мадейры. – Сотня деревьев обеспечивает купол плодами». – «Но как их снять, эти плоды? – спросил он в изумлении. – Они так велики, слишком велики! Они раздавят человека, как блоху!» Невидимый Мадейра рассмеялся, и от древесного ствола вдруг отделились две громадные фигуры. Плоские морды с бессмысленными глазами, покрытые шерстью тела, бугры могучих мышц под шкурой, длинные лапы… Или все-таки руки? «Джайнты, продукция ГенКома, – где-то за кадром произнес Мадейра. – Предназначены для физического труда. Отчасти разумные». Чудища шагнули к нему, растопырили конечности с крючковатыми пальцами в два человеческих роста и подтвердили: «Разумные. Отчасти!»

Он с ужасом отпрянул и провалился в каньон между корнями. Летел долго, наверное – века, тысячелетия, которые отматывались назад будто в фильме, снятом божественным Временем; летел, пока на дне огромной пропасти не замаячила красная крыша в кольце зеленых сосен. Их летний домик… Бревенчатые стены, крыльцо, веранда, кухонька с плитой, аромат смородинового варенья… Жена мешает ложкой в большой кастрюле, рядом – сын и Катя, его девушка; посмеиваются, перебирают ягоды, складывают из корзинки в таз… Сын встает – узкая Катина ладошка в его руке, глаза карие, как у матери. «Отец! Куда ты пропал, отец? Мы тебя ждали, ждали…» Он обнимает сына и жену за плечи. «Я здесь. Я никуда не уйду. Я с вами…»

Они исчезают. Исчезает все: веранда, дом, его родные, карельские сосны, ясный тихий вечер. Последнее, что видится ему, – лицо жены в слезах…

Тихий щелчок. Он пробудился и сел, прислушиваясь к мелодии, еще дрожавшей и струившейся в темноте. Потом резко ударил ладонью по голопроектору-фонтану.

– Сонная музыка… Черт! Врагу таких снов не пожелаешь!

Вчера он не мог уснуть. Мозг не хотел отключаться, прокручивал снова и снова ленту памяти – мелькали лица Африки, Охотника Крита, Мадейры, кабачок, где он пил и ел, другое заведение – то, в котором собирались местные поэты, маячила рожа Парагвая с разинутым ртом, струились и текли огни по каменным стенам Тоннеля, слышался громоподобный голос: «Локальный конфликт! Очистить зону!» Эти картины перебивались словами, фразами, речами – в основном то, что говорил Мадейра и что сейчас всплывало в голове, требовало новых объяснений или как минимум анализа и приведения в порядок. Такая уж натура, что поделать! Он никогда не мирился с растрепанными мыслями.

Эри вложила клип в проектор и промолвила: «Закрой глаза, слушай, и уснешь». Действительно, уснул! Странные гипнотические звуки расслабляли, успокаивали, словно вычерпывая до дна колодец тревог и сомнений. Он не знал, как это получается. Он плохо разбирался в магии звуков – в той, прежней жизни музыка и пение не относились к числу любимых им искусств. Балет нравился ему больше оперы, гармония танца чаровала сильней, чем созвучие голосов.

Сколько он спал? Наверное, четыре или пять часов – стволы за хрустальной границей окна уже разгорались призрачным светом. Утро? Нет, такого понятия здесь не было; не утро – начало второй четверти. Сутки в подземном мире делились на четыре части, и первая, от нуля до шести часов, соотносилась с ночью. Вторая, от шести до полудня, была рабочим временем – хотя, как он уже знал, в ряде промзон трудились непрерывно, шестичасовыми сменами. Отсчета месяцев и недель не велось, то и другое заменяли пятидневки, семьдесят три в году. Вполне логичная система для подземных жителей, думал он, стараясь забыть о своих сновидениях. Но лицо жены по-прежнему стояло перед глазами.

Он поднялся, принял душ, высох под струйками теплого воздуха, надел какой-то балахон, висевший в шкафу, побродил по комнате. Подпрыгнул пару раз, пробормотал:

– Знакомый допинг… Откуда вдруг желание летать? «Шамановка»… А что такое «шамановка»? И этот… как его… «стук-бряк»? Лекарь Арташат еще говорил о «веселухе», «отпаде» и «разряднике»… Надо спросить у Эри. Или у лекаря?

Подойдя к терминалу, он задумчиво уставился на рукояти и врезанный в пол металлический диск. Вчерашние мысли вернулись к нему; он снова прокручивал в голове беседу с Мадейрой и размышлял одновременно о множестве вещей: о социальном устройстве общества, в котором очутился, о конце прогресса и тайне неиссякаемых Хранилищ, о чудесах генетики, которая породила странных тварей вроде одалисок и гигантских джайнтов, о целях и трудах блюбразеров и о том, что рано или поздно захочет выйти на Поверхность. Это желание крепло в его сознании, приобретая по мере раздумий все больше реальных черт: как-никак он нашел компаньона, с которым можно было бы пуститься в эту авантюру. Такие люди, как Мадейра, ему встречались, он относился к ним с симпатией, да и сам, по крупному счету, принадлежал к той же породе мечтателей, романтиков и беспокойных душ. Однако в нем бесспорная тяга к романтике соединялась с изрядной долей практицизма; свои идеи и мечты он оценивал здраво и делил на то, что можно воплотить в реальности, и то, что подходило лишь для фантастических романов.

– Слишком много впечатлений, – произнес он, перебирая в памяти вчерашний день. – И впечатления смутные… – Он помолчал и добавил: – Ну, это уж как водится… The golden age was never the present age.[1]

Мысли его обратились к другой проблеме. Косвенно или напрямик она была связана с памятью; он помнил всю свою жизнь, все ее мельчайшие детали и подробности, помнил важное и не очень – первую встречу со своей женой, защиту диссертации, рождение сына, смерть родителей; помнил массу имен и лиц – друзей студенческой юности, медиков, которые его лечили, коллег по институту и писательскому цеху; помнил связанные с ними мелочи – так, один известный критик не ел рыбы, просто терпеть не мог, а Лена, сестричка из Центра диализа, красила ногти в зеленый цвет. Все это сохранилось, все абсолютно – кроме последних моментов прошлой жизни. Где он был, что делал, с кем встречался, с кем разговаривал? Ноль информации… Пустота, провал! В этом было что-то загадочное, странное и потому пугающее. Может быть, если бы он вспомнил об этих последних часах, минутах или хотя бы секундах, нашлось бы и объяснение? Раскрылся бы секрет, как он попал в тело инвертора Дакара, в это столь отдаленное будущее, что от его эпохи не осталось ни развалин, ни имен – пожалуй, ничего, кроме карикатур на Эрмитаж и Кремль да проржавевшего двуглавого орла…

Он напряженно размышлял на эти темы, но память молчала. Последнее, что он помнил, это поездка куда-то, возможно – в Москву, и, вероятно, в мае. Зачем? Он не встречался с Андреем, светловолосым издателем, не виделся с друзьями, не посещал врачей и не таскался по шумной разухабистой Москве – она и прежде не входила в список его любимых городов. Может быть, он ездил не в Москву? Куда еще? В какое проклятое место? Куда и зачем его понесло? Точно не в Париж, который в этом мире обратился Пэрзом!

Нахмурившись, он почесал в затылке, повернулся к терминалу и вызвал из небытия синтета Эри.

– Арташат, – произнес он. – Как мне связаться с Арташатом?

– В Мобурге тысяча двести пятьдесят пять Арташатов, – раздалось в ответ. – Уточните параметры поиска, дем Дакар.

– Арташат, потомственный врач из Медконтроля. Недавно я встречался с ним… Здесь, в этом стволе.

– Вызвать его через ваш браслет?

– Есть другие способы?

– Да. Вывести изображение на терминал.

– Так и сделай. Сообщи, что дем Дакар, инвертор, желает с ним поговорить. Конечно, если не занят Арташат.

Отступив, он опустился в кресло, провел ладонью по обтянутому шелком подлокотнику. Ткань была мягкой, яркой и удивительно прочной. Самый дорогой материал, как объяснила Эри, причем натуральный. Платье из него носили состоятельные люди, а те, кому не повезло, довольствовались фантиками из синтетики или раскрашивали тела. Фантик, обертка, упаковка – так называли одежду на местном жаргоне, а обувь, похожая на носки с гибкой подошвой, именовалась чехлами.

Лицо Арташата повисло над рабочим столом, сменив изображение Эри.

– Вас что-то беспокоит, дем Дакар? – Врач разглядывал его с профессиональным интересом. – Последствия психической стабилизации? Сложности с речью, провалы памяти, сны?

– Нет… пожалуй, нет… Никакой потери связности речи, и я уже вспомнил, что такое ВТЭК. Неприятные сны… Да, случаются, но это можно пережить. – Помолчав, он произнес: – Хочу посоветоваться с вами по одному вопросу… довольно деликатному…

– Да?

– Наркотики. Вы говорили, что мне необходимо воздержаться…

– Легкие можете употреблять. Но в меру, в меру, дем Дакар!

– Легкие? Это какие? И чем грозят тяжелые?

– Более сильные, вы хотите сказать. – Арташат смотрел на него с усмешкой. – Все эти средства, дем Дакар, стимулируют естественные эмоции, в мягком или более интенсивном варианте. «Веселуха», крепкое снадобье, дает беспричинную радость, «писк» – то же самое, но с гораздо меньшим и непродолжительным эффектом. Можете употреблять «писк».

– А остальное? Например, «стук-бряк»?

– Вполне рекомендую. Он вызывает чувство нежной грусти, доверия к ближнему и примирения с миром. Отличный психотерапевтический эффект! Правда, слегка нарушается координация движений – можно споткнуться на ровном месте и упасть. Но если вы лежите на диване в допинге…

– Я понял. – Он нетерпеливо взмахнул рукой. – А как насчет «звени-уши» и «рыло-в-пуху»?

– Средства не очень сильные, однако я их вам не посоветую. Они имитируют опьянение от алкоголя: «звени-уши» – легкую стадию, а «рыло-в-пуху» вещь посерьезнее, может с ног свалить. К «рвотной» вообще не прикасайтесь, дем Дакар. По действию эквивалентна флакону пузыря, побочные эффекты непредсказуемы, от головной боли до тошноты и диареи.

– «Разрядник»? «Отпад»?

– Ни в коем случае! Один вызывает агрессивность, другой – агрессивность и мощный приступ ярости. Ну и, конечно, дороговато… пять монет за баллон…

– «Шамановка»?

– Восемь монет… Эйфория, чувство небывалой легкости, почти полета, и полная блокировка двигательных функций. Изысканные ощущения… Понимаю, дем Дакар, что вам они необходимы, но пару-другую пятидневок лучше воздержаться. Не так давно мы сняли пситаб, и потому…

– Спасибо, дем Арташат, я, разумеется, воздержусь. Скажите… – он замялся, – все эти средства, легкие и сильные… разве они не вредны? Не вызывают привыкания, не разрушают организм, не ведут к каким-нибудь жутким болезням? Не…

Врач удивленно уставился на него, и он замолк.

– Вредны? Почему вредны? Что вы говорите, дем Дакар! Пак с вами! Это абсолютно безопасные химические регуляторы эмоций, которые не затрагивают эндокринной системы и никаких органов, кроме головного мозга. Точнее, определенных центров в мозговой коре, ведающих эмоциональной сферой. Это ведь не алкоголь, не пузырь и даже не вино из груш или, предположим, сливы!

– Вы что-то имеете против алкоголя? – поинтересовался он.

– Разумеется! Спирты разрушают печень и негативно воздействуют на сердце, мозг, желудок… есть такие, что приводят к слепоте и отравлению… Это вам не оттопыровка!

Он встал, сложил ладони перед грудью и поклонился.

– Еще раз спасибо, дем Арташат. Ваши советы для меня бесценны… Как мне вас отблагодарить?

– Вы платите налоги. Я делаю свою работу, – произнес Арташат и растаял в воздухе. Женская головка с гривой светлых волос снова выступила из стены.

– Хорошие у вас врачи, даже на лапу не берут, – поделился он с нею. – Хотя насчет спиртного этот доктор решительно не прав. В мои времена… – Взгляд его на мгновение затуманился. – С другой стороны, зачем вам спиртное, если имеются безвредные наркотики? Может, и не наркотики вовсе, а что-то другое, с прежним названием, но действующее иначе? Химический регулятор эмоций… Чудеса!

Сделав несколько шагов, он прикоснулся к горизонтальной панели в стене, пробормотал: «А вот еще одно чудо…» – и положил ладонь на крышку саркофага. Создание, спавшее в нем, не пробудилось – видимо, Эри что-то сделала с механизмами, инициирующими процесс, – но и во сне оно было прекрасным. Фея, королева эльфов, спящая принцесса… В этом состоянии она казалась человеком, но человеком, конечно, не была.

Он вздохнул – изяществом и хрупкостью она напомнила ему жену. С женой он прожил тридцать четыре года и видел ее как бы вторым зрением, глазами памяти; несмотря на возраст, в ней совмещались юная девушка и женщины разных лет – совсем молодая, зрелая, не очень молодая, пожилая… Снова вздохнув, он задвинул в стену саркофаг и произнес:

– Что же мне делать с тобою, чудо? Подарить Парагваю? Жалко! Сомлеешь от его стихов… Хоть бессловесная тварь, а живая!

Так ничего и не решив, он подошел к рабочему столу, встал на диск и прикоснулся к рукоятям. Невозмутимое лицо синтета будто бы сделалось плотней, вещественней, яркие губы шевельнулись:

– Будем работать, дем Дакар?

– Будем. Если ты скажешь как.

– Как обычно. Вы надеваете контактный шлем и думаете.

– Всего-то? Где этот шлем?

Крышка стола раздалась, и он увидел в углублении тонкую сеточку с двумя овальными пластинами. Вынул ее, осмотрел, приладил на голове. Пластины легли на виски, сетка плотно охватила череп; сзади от нее тянулся гибкий, не стеснявший движений проводок.

– Что теперь?

– Представьте желаемую сцену. Запись включена.

Он представил. Стена перед ним внезапно исчезла, сменившись верандой и примыкавшей к ней кухонькой с плитой. На плите – кастрюлька с вареньем; он ощутимо представил его, и привычный запах тут же защекотал ноздри. Будто возникнув из воздуха, небытия, пустоты либо из измерения снов, явились другие запахи, звуки, вещи, фигуры: смолистый сосновый аромат, шум листвы и птичий щебет, силуэт жены, склонившейся над плитой, сын и его девушка Катя – посмеиваются, перебирают ягоды, складывают из корзинки в таз. Сын поднялся… Нет, он должен подняться иначе – чуть согнувшись, не выпуская из рук Катиных пальцев… вот так… – теперь повернуться к нему, раскрыть глаза пошире и сказать: «Отец! Куда ты пропал, отец? Мы тебя ждали, ждали…»

При звуках знакомого голоса он вздрогнул и отпустил рукояти. Веранда пропала вместе со всем, что он вообразил; фигуры растаяли, исчезли запахи и звуки, и перед ним опять возникло бесстрастное лицо синтета.

– Запись произведена, дем Дакар.

– Уничтожь ее! Уничтожь! – Он отчаянно замотал головой. – Это… это личное!

– Выполняю.

В горле у него пересохло, воздух с хрипом вырвался из груди. «Дьявольская машина!» – подумалось ему. Дьявольская, но изумительная – мечта писателя, творца миров. Писатель прежде всего демиург, но слишком мелкого калибра, чтобы тягаться с богом; в его распоряжении слова, и все, что он может создать, лишь отзвук реальности, запутавшейся в паутине слов. Ему не подвластны ни звуки, ни запахи, ни зримые образы и картины – тем более вещественное, плотское… То, что зримо, то, что говорит, звучит, поет и дышит, – прерогатива сфер искусства, отчасти связанных с писательством, но в главном – все-таки с людьми, с актерами, художниками, музыкантами. Они преломляют, интерпретируют, добавляют – и неизбежно искажают… Магия слов бессильна перед натиском жизни, которая ею же сотворена.

Но это устройство!.. Этот волшебный механизм, что позволял коснуться всех красок на палитре бытия, всех струн и клавиш в его оркестре!.. Создать не отзвуки реальности, а нечто более весомое – не только паутину слов, но звуки, ароматы и пейзажи, города и замки, любые сцены и людей… Главное – людей! Он был потрясен явившимся из прошлого видением и одновременно очарован; сознание власти – почти божественной власти! – опьянило его.

– Попробуем еще раз?

– Да, дем Дакар. Включить запись?

Секунду он колебался, потом приказал:

– Включи.

Среди написанных им в прошлой жизни книг было повествование не фантастическое, а несколько иного сорта – история из древнеегипетских времен, дань увлечения эпохой Тутмосов и Рамсесов, когда страна Та-Кем достигла невиданных размеров и могущества. Власть фараонов простиралась от Нубии до Сирии и Палестины, они сражались в Малой Азии и на берегах Евфрата, захватывали, уничтожали, разрушали, воздвигали крепости и города, переселяли народы и отправляли корабли в места столь отдаленные, что грекам и римлянам, пришедшим им на смену, эти деяния казались сказкой. Но самым удивительным – и, как мнилось ему, не объясненным историками – было правление царицы Хатшепсут, женщины-фараона, жены, сестры и дочери великих владык, более прекрасной, чем Нефертити и Клеопатра. Двадцать лет Та-Кем был под ее властью, и в эти годы войны не велись, но умножались богатства и знания, строились храмы, каналы, дворцы, свершались походы в далекий Пунт, пустыня отступала, сменяясь полями, рощами пальм, селениями, водоемами… Как объяснить все это? Как понять? Придумав свою версию, он написал роман. И, пока трудился над ним, жил не в Петербурге, а в Уасете, в Фивах Египетских, где-то между Луксором и Карнаком.

Их соединяла Царская Дорога, и по обеим ее сторонам выстроились сотни сфинксов…

Он вообразил эту картину, и она возникла в яви: шеренги каменных львов с человечьими лицами, растрепанные кроны пальм, бездонное синее небо, могучая река, пышная и многолюдная процессия, что направляется в храм Ипет-сут, святилище Амона-Ра, ныне известное под именем Карнак… Жрецы в белых одеждах и леопардовых шкурах, огромная статуя божества, отряды воинов в полосатых платках, с копьями, луками и секирами, толпы народа, паланкины, колесницы… Зной, пыль, грохот; в раскаленном воздухе – запахи воды, земли и зелени, нагретого солнцем камня, звон оружия, ржание лошадей, гул людских голосов, торжественный гимн, который поют жрецы… И вдруг – тишина, благоговейное молчание! Она явилась на встречу с богом… Не в одеянии фараона, не в короне Верхних и Нижних Земель, но в женском своем величии и прелести. Ее лицо прекрасно: прядь темных, с медным отливом волос падает на грудь, огромные глаза сверкают, трепещут розовые ноздри, и тонкие пальцы у щеки – словно раковина из перламутра…

Раздался тихий перезвон, видение процессии исчезло, а вместо него явилась бледная губастая физиономия, черт знает чья и столь же неуместная, как игральный автомат в святилище Амона-Ра.

– Что? Кто? – прорычал он. – Какого дьявола?

– Онтарио из Лиги Развлечений, – доложил ровный голос синтета. – Ваш куратор.

– Издатель? То есть я хочу сказать – заказчик?

– Да.

– Что ему нужно, притырку губастому?

На это Онтарио, расплывшись в улыбке, ответил сам:

– Прошу простить, партнер Дакар… взываю к вашему великодушию… простите еще раз и еще раз… Кажется, я не вовремя? Нарушил творческий процесс? Но если он идет, я счастлив и спокоен. Мы очень тревожились после вашего визита в Пэрз и всех последующих… гмм… событий и мелких неприятностей. Не забывайте, партнер: ваше здоровье для нас драгоценно! Ваш врач из Медконтроля говорит…

Он раздраженно переступил с ноги на ногу. Этот Онтарио ему не нравился – слишком лебезит и во всех отношениях не похож на Андрея, его московского издателя.

– Ну, вы справились о моем здоровье… Что еще?

– Главное – ваше самочувствие, партнер, и ваш неподражаемый талант, ибо от них зависит все остальное – воображение, интуиция, блеск и мощь фантазии… О, я понимаю! – Куратор выкатил глаза и сочно шлепнул губами. – Я понимаю, сколько энергии требует каждая сцена, каждый образ, каждый диалог! Сколько душевных сил вы тратите, как горите, как пылаете, чтобы порадовать нас новым клипом! Гениальным, как всегда! Какая для этого нужна потенция!

«Скользкий, гад, словно обмылок», – подумал он, а вслух произнес:

– С потенцией все в порядке. До хрена потенции… то есть до купола.

– Рад за вас… просто переполнен счастьем, дорогой партнер! Вчера вас видели в «Подвале танкиста» с очень интересной женщиной – золотые волосы, синие глаза и соблазнительные формы… Новый источник вдохновенияя, достопочтенный?

– Старые пока не пересохли. Чего вы хотите, Онтарио?

– О, сущую мелочь! Если вы здоровы и благополучны, то вопрос один: когда?

Вопрос пояснений не требовал, и ответ на него был отработан многолетним общением с издателями:

– Ну-у… скоро. Совсем скоро.

– Как скоро?

– Творчество не терпит суеты, мой дорогой. Все надо вылепить, как положено: героев – мускулистыми, девок – сексапильными, сцены с эротикой – чтоб слюнки текли, драки – чтоб хруст за ушами стоял. Вылепить, отшлифовать, лачком покрыть и марафет навести. В общем, орешки должны быть солеными, а пиво – холодным.

Куратор открыл рот – видно, не разобрался с последней загадочной фразой, – потом захлопнул его и деловым тоном спросил:

– Можно ознакомиться с фрагментами? После того эпизода, в котором ваш герой насилует самку манки? Эту сцену вы показывали в прошлый раз, и я ее отлично помню. Сколько экспрессии! Какой натурализм! Какая за…

– Я начал другую работу, – оборвал он. – Без изнасилованных манки.

Онтарио выкатил глаза и чуть не подавился.

– К-как другую? Вы же обещали, мой драгоценный дем…

– Другую. Фантазию из древних времен. Действие разворачивается на Поверхности до Эпохи Взлета. Сюжет… Не будем пока о сюжете. – Он сделал несколько шагов к камину, опустился в кресло и взмахнул рукой: – Синтет! Запись!

Солнце брызнуло в глаза, зашелестели листья пальм, загрохотали колесницы, шеренга сфинксов с застывшими улыбками поднялась над берегом реки, двинулись к воротам святилища смуглые суровые пророки, вздымая статую Амона-Ра. Гомон тысяч людей, смех, мольбы, неясное бормотание сгустились в воздухе, будто аккомпанируя торжественному гимну, что плыл над дворцами и храмами, над золочеными пиками обелисков, над пыльными улицами и площадями, над всем огромным древним Уасетом, над полями, пустыней и Городом Мертвых на левом нильском берегу. Пахло остро и пряно – человеческим потом, илом, едой и вином, лошадьми, дымком благовоний. Промаршировал отряд бронзовокожих лучников, за ним – черные воины с дубинками и секирами, ливийцы-копьеносцы в страусиных перьях, гиксосы с хищными, будто клюв орла, носами. Воины теснили толпу, освобождая пространство перед вратами, огораживая его стеной щитов, решеткой копий; жрецы неторопливо приближались, покачивая божественное изваяние, и на губах их трепетала песня. Потом на Царскую Дорогу пала тишина; все на мгновение замерло, будто в зачарованном сне, и между двух пилонов явилась женская фигурка. Ближе… ближе… еще ближе… Лицо – как вспышка пламени… завиток волос… губы, ресницы, влажный блеск зрачков… ладонь у щеки – пронизанный солнцем перламутр…

Трансляцию завершил звенящий гром литавр. Царица Хатшепсут исчезла, и на него уставился Онтарио – глаза выпучены, рот раскрыт, губа свисает ниже подбородка.

– Это… это изумительно, партнер Дакар! Свежая оригинальная идея, невиданное зрелище, невероятная фантазия, великолепный антураж! Как вы додумались, как?! Ни Фиджи, ни Тамуэрт, ни Каппамалла… Да что там Каппамалла – сам великий Гибралтар из Боста на этакое не способен! Колорит… ка-акой колорит! Ка-акая женщина! И эти четырехногие твари в тележках… и каменные рожи… те, что рядом с дорогой… и люди, черные люди… Ка-акой полет воображения!

– Новый период в моем творчестве, – скромно заметил он. – А новое, оригинальное и свежее не рождается впопыхах.

– Тогда не стану вам мешать и торопить со сроками. – Онтарио хитро прищурился и сообщил: – Но если закончите в шесть пятидневок, мы удвоим плату. Одиннадцать тысяч монет, партнер Дакар! Подумайте!

Нежно улыбнувшись ему, куратор растворился.

– Мы богатеем, – заметил он, подмигивая изображению Эри. – Но в этом ли счастье, солнышко? Меня другое радует, совсем другое. Ты видела, как он отреагировал на эти египетские прибамбасы? А если Шекспира представить с Вальтером Скоттом и Фенимором Купером? Дюма, Жюль Верна, Стивенсона или Валентинова с Олди на худой конец? Я, разумеется, не плагиатор, но цель грандиозна… – Он с задумчивым видом почесал в затылке. – Может, в самом деле показать? Посмотрят, выстроятся в очередь и побегут на Поверхность…

– Дакар? – послышалось за скрывавшей вход вуалью. – Чем занимаешься, Дакар?

Завеса дрогнула, затем сомкнулась за спиною Эри. Ее наряд был выдержан в строгих тонах: серая туника, черный широкий пояс, серые сапожки до колен. Она подошла к дивану, села, и платье вдруг переменило цвет, став фиолетовым – того глубокого оттенка, какой бывает у граненых аметистов.

– Работаю, – сказал он, искоса поглядывая на девушку. Ее туника начала зеленеть.

– Есть другая работа. Крит связался со мной.

– И что?

Она уставилась на свое изображение, застывшее в воздухе над столом-терминалом.

– У него контракт. Что-то очень важное и необычное… думаю, опасное. Вчера, во время заварушки в Бирюзовом секторе, его пытались прикончить. Сожгли его биота, сам он свалился в сеть… Не знаю, где он был, расставшись с нами, – не признается, даже словом не обмолвился. Сказал, что завтра спустится в Отвалы – может быть, уже сегодня, в последней четверти. Еще сказал, что должен поспешить: или они до него доберутся, или он до них.

– До кого до них?

– Он ищет какую-то фирму, видимо, тайную – ее в реестре нет. Фирму, которая поставляет сырье, взятое не из Хранилищ.

– Это запрещается? – спросил он, любуясь изумрудным цветом ее платья.

– Нет, инвертор, это не запрещается. Черные Диггеры иногда находят всякие штуки… Но Крит сказал, что пачкуны здесь ни при чем, слишком велик масштаб, и это кое-кого беспокоит. Откуда все берется, непонятно, не знает ни он, ни его наниматели. А раз не знает, будет искать. В Отвалах, в Старых Штреках, за Ледяными Ключами… – Сделав паузу, девушка добавила: – Если нужно, поднимется на Поверхность.

– Вот как? – Он почувствовал, как сердце вдруг застучало чаще. – Ты говоришь об этом потому, что мы обсуждали нечто подобное с Мадейрой?

– Не только. – Эри с сосредоточенным видом уставилась на носки своих сапожек. Ткань ее туники теперь отливала пурпуром. – Не только поэтому, Дакар, хотя с Критом все много надежнее, чем с Мадейрой. Крит не из тех, кого легко убить, он Охотник, не блюбразер… Но есть еще одна причина, более важная: он предлагает нам партнерство. Тебе и мне.

– Я не совсем понимаю…

Она нетерпеливо взмахнула рукой.

– Ты ему нужен как эксперт, знающий Поверхность, а я – я была его партнером, и он мне доверяет. Мне и еще двоим. Он возьмет Дамаска и Хингана, может быть, кого-нибудь еще. Он хочет, чтобы ты спустился с ним в Отвалы.

– Отвалы – это полость, которую мы видели в клипе? В том клипе о Черном Диггере Дуэро?

– Не совсем, но похожая. Видишь ли, ты… то есть прежний Дакар… он никогда не спускался в Отвалы и Штреки и знал о них лишь то, что я ему рассказывала. Я была у него…

– …консультантом, – подсказал он. – Значит, милая, ты побывала там?

– Да. Не раз. Неприятное место, но с Критом, Дамаском и Хинганом я тебя отпущу.

– А сама?

Она замялась, поерзала на диване, разгладила подол туники, снова принявшей серый цвет.

– Я… у меня есть кое-какие дела, Дакар, и мне придется остаться в куполе. Кроме того, Охотники в поиске ходят парами: Хинган с Дамаском, Крит – с тобой.

– А почему не Эри с Дакаром, Крит с Дамаском, а Хинган отдыхает?

– Потому, что я не Крит. Он быстрее, сильнее и много-много опытнее. Чтоб тебя купол придавил, Дакар! Эти вечные твои вопросы…

Он сел с ней рядом, обнял, прижал к себе.

– Не сердись, девочка, я только хочу разобраться. Зачем, например, лезть в Отвалы? Не проще ли сразу подняться на Поверхность?

– Как? Ты уже нашел дорогу?

– А разве ее нет?

– Возможно, была в Эпоху Взлета, но о ней давно забыли. Засыпали или замуровали… Теперь нас с Поверхностью связывают только воздуховоды. Десяток крупных воздуховодов, которые делятся на сотни мелких.

– Разве нельзя их использовать для подъема?

Эри усмехнулась.

– Это воздуховоды, а не лифты, инвертор! Воздух движется в них с огромной скоростью, а закачивает его станция на Поверхности. Есть основная станция и две резервные, все полностью автоматические, и ремонтировать их не нужно. Там не вентиляторы стоят, Дакар, там что-то похитрее! Ничего не крутится, но воздух идет.

– Любопытно, как… – пробормотал он. – Искусственная зона низкого давления? Даже вакуума? Или осмотический принцип? Или…

– Очнись, инвертор! – Эри дернула его за рукав. – Мы не о станции говорим, а про Отвалы! Крит думает, что там есть ход наверх – не из Отвалов, конечно, а из Старых Штреков. Если он найдет тоннель, или колодец, или что-то в этом роде, вы вернетесь, и в следующий раз я пойду с вами.

– Вернемся? Зачем?

– За снаряжением. Представь, что вы найдете шахту с гладкими стенами… И как по ней забраться? С помощью присосок, десять километров вверх?

– Да, понимаю. – Он встал, шагнул к рабочему столу и произнес: – Отключайся, моя синтетическая подружка. Отдохни, поспи… Дем Дакар уходит в катакомбы навстречу приключениям. Онтарио подождет, а с ним – пирамиды и сфинксы.

Лицо синтета подернулось цветными сполохами, дрогнуло и исчезло.

«Я начинаю тут обживаться, – подумал он. – Дела возникают, знакомства, проблемы… Целая куча дел – с Онтарио этим, с Мадейрой, с Критом и его Отвалами… Проблема, правда, одна: Эри».

Он повернулся и заглянул в синие глаза девушки.

– Что такое сфинксы, инвертор? – спросила она. – Ты мне расскажешь?