Спектроскоп души

День среди лжецов «A Day Among the Liars», The Sun, 23 August, 1885.

Дорогой друг!

Вы, несомненно, будете рады услышать, что в Лагвилле недавно открылась новая клиника. Я побывал там на днях вместе с бостонским юристом мистером Мерклем, с которым случайно познакомился в поезде. По дороге он сообщил мне очень интересные сведения о вкладе, сделанном в фонд этого учреждения покойным Лорином Дженксом, избирательная филантропия которого познакомила мир с благотворительностью, не слишком новой по концепции, но благородной и практичной по своим целям.

Как вам известно, мистер Лорин Дженкс был президентом чулочно-носочной компании в Сако. Холостяк и весьма примечательный человек, он однажды заработал миллион долларов, наблюдая, как женщины покупают чулки в магазине дешевых товаров на Тремонт-роу. Мистер Дженкс обратил внимание на то, что они сомневаются, стоит ли покупать простые белые чулки за пятьдесят центов, но легко платят по семьдесят пять центов за точно такие же по качеству, но с орнаментом из красных стрелок на лодыжках. Себестоимость чулок составляла двадцать два цента, а шелковые нитки для стрелок стоили еще четверть цента.

– Это наблюдение, – рассказал мистер Меркль, – послужило основой для огромного состояния Дженкса. Фабрика в Сако тут же прекратила выпуск простых чулочно-носочных изделий. С этого дня Дженкс производил только чулки с красными стрелками, продавая их по шестьдесят центов. Мне рассказывали, что в Массачусетсе, Нью-Хэмпшире, Мэне и Вермонте у каждой женщины моложе шестидесяти пяти в гардеробе не меньше полудюжины таких шестидесятицентовых изделий бедняги Дженкса с красными стрелками.

– Этот факт, – заметил я, – несомненно заинтересовал бы мистера Мэттью Арнольда как культуролога. Он свидетельствует, что внешняя привлекательность…

– Извините, но он свидетельствует, что Дженкс был не только философом, но и практичным человеком. Однако загруженность делами не мешала ему, как и любому рассудительному гражданину, интересоваться политикой. Кроме того, он увлекался и метафизикой. Дженкс внимательно следил за обсуждением современных идей, отдавая к концу жизни предпочтение гегельянской школе. Каждый год в середине лета он покидал свою чулочную фабрику и с удовольствием устремлялся в Конкорд слушать лекции, которые читались там в яблоневом саду. По моему личному мнению, господа Платон, Кант и прочие обходились ему недешево. Но в Конкорде Дженкс черпал также новые идеи относительно своего долга перед человечеством.

Мистер Меркль сделал паузу, чтобы отдать свой билет проводнику.

– В последние годы жизни, – продолжил он, – Дженкс получил широкую известность как эксцентричный холостяк и щедрый филантроп, так что его стали осаждать самые разные люди, старавшиеся заинтересовать его своими идеями об улучшении человеческой расы. За неделю до смерти он послал за мной. «Меркль, – обратился он ко мне, – вы должны составить для меня такое прочное завещание, чтобы любая акула с Пембертон-сквер сломала об него зубы». – «Хорошо, Дженкс, – ответил я. – Что вы придумали на этот раз?» – «Я хочу, – пояснил он, – вложить все свое состояние в фонд учреждения, мысль о котором пришла мне в голову в Конкорде». – «Великолепно! – отозвался я довольно резко. – Вложите деньги, честно заработанные на чулках с красными стрелками, в ветряную мельницу в Конкорде… Отличная концовка для летнего философа!» – «Не торопитесь, – возразил Дженкс, и мне показалось, что уголки его губ дрогнули в улыбке. – Я не собираюсь вкладывать деньги в конкордскую школу, хотя не стану отрицать, что кое-кто там только этого и ждет. Я же считаю, что ученого учить – только портить». И он стал излагать мне свой благородный план создания клиники для лжецов…

Поезд начал притормаживать у перрона в Лагвилле.

– Через пару дней, – продолжал юрист, когда мы встали со своих мест, – этот дальновидный и заботящийся о благе общества гражданин умер. По условиям его завещания, весь доход от правительственных, массачусетских шестипроцентных, бостонских и олбанийских облигаций, а также от устойчивых первых закладных на недвижимость в Новой Англии был передан в фонд клиники под управлением тринадцати попечителей. Как управляется этот трест, вы сами увидите через несколько минут.

У входа в клинику нас встретил джентльмен приятной внешности, который говорил с легким немецким акцентом и представился как помощник суперинтенданта.

– Извините, – учтиво спросил он, – кто из вас пациент?

– Никто, – смеясь, ответил Меркль. – Я советник правления, а этот джентльмен всего лишь посетитель, которого интересует работа учреждения.

– Ага, – сказал помощник суперинтенданта, – понятно. Добро пожаловать сюда.

Мы зашли в офис, и он вручил мне книгу и ручку.

– Пожалуйста, – сказал он, – напишите свое имя в книге посетителей.

Я сделал это и повернулся к Мерклю, но тот исчез.

– Наша система очень проста, – сказал помощник суперинтенданта. – Наше учреждение основано на идее, что привычка лгать, как и алкоголизм, – это моральное заболевание, которое может в некоторых условиях стать хроническим и которое в принципе поддается лечению. Мы принимаем лжеца, если он добровольно приходит к нам, и в течение шести месяцев проводим с ним интенсивные процедуры. Они заключаются в том, что мы поощряем пациента лгать, окружаем его равными ему или даже превосходящими его лжецами и держим в атмосфере всеобщей лжи, которая буквально перенасыщает его душу и разум. К концу срока у пациента происходит своеобразная реакция, и он уже не может жить без правды. Теперь он готов согласиться на второй курс лечения. В следующие полгода применяется противоположный метод. Переполненного отвращением к обману лжеца окружают правдивыми собеседниками, поощряют читать реалистическую литературу и с помощью лекций, примеров и морального воздействия подводят к пониманию того, что говорить истину гораздо выгоднее, чем ее искажать. Потом мы отправляем человека обратно в реальную жизнь. И должен сказать, что рецидивы случаются довольно редко.

– А неизлечимые больные встречаются? – спросил я.

– Да, – ответил помощник суперинтенданта, – время от времени. Но и самому неизлечимому лжецу, и обществу лучше, когда он находится здесь, у нас.

В это время привели нового пациента. Помощник послал за суперинтендантом и пригласил меня последовать за ним.

– Я покажу вам, как живут наши пациенты и как они развлекаются, – сказал он. – Сначала, если не возражаете, мы отправимся в левое крыло, где вы сможете увидеть процесс насыщения ложью.

Он провел меня через холл в большое, хорошо обставленное помещение, где находилось дюжины две джентльменов. Некоторые из них читали или писали, остальные же, разбившись на группы, оживленно беседовали. Если бы не железные решетки на окнах, я бы почувствовал себя в гостиной респектабельного клуба. Мой проводник остановился, чтобы поговорить с пациентом, который безучастно перелистывал зачитанный экземпляр приключений барона Мюнхгаузена, а я оказался рядом с одной из групп и мог подслушать кое-что из их беседы.

– Моя удочка затрещала и согнулась пополам, – говорил дородный краснолицый джентльмен, – и ялик завертелся, как волчок. Уверяю вас, если бы Пьер Шаво не сохранил присутствие духа и не зацепил меня за штанину крючком, она утащила бы меня в озеро в мгновение ока. Да-да, сэр, мы сражались с нею ровным счетом тридцать девять минут. А когда я все-таки вытащил ее и принес в отель, эта пятнистая красотка потянула, хотите – верьте, хотите – нет, на тридцать семь и одиннадцать шестнадцатых фунта.

– Чепуха! – невозмутимо отозвался крохотный джентльмен, сидевший напротив. – Это невозможно.

Первый собеседник обрадовался и даже зарделся от удовольствия.

– И тем не менее, это факт, – парировал он. – Честное слово спортсмена. А почему вы считаете, что это невозможно?

– А потому, – спокойно ответил второй, – что каждому рыбаку в этой комнате известен установленный наукой факт. А именно: в озере Муслемагантикук нет ни одной форели весом меньше полусотни фунтов.

– Разумеется, – подтвердил третий собеседник. – Дно озера представляет собой что-то вроде многослойного решета, и вся рыба весом меньше пятидесяти фунтов отсеивается сквозь него.

– А почему же тогда вода не утекает? – торжествующим тоном спросил дородный пациент.

– Раньше она и утекала, – серьезно ответил спокойный джентльмен. – До тех пор, пока законодательное собрание штата Мэн не приняло закон, который это запрещает.

Мой проводник вернулся ко мне, и мы прошлись по комнате.

– Эти спортсмены, рыбаки и охотники, – заметил он, – считаются простыми случаями и легко вылечиваются. Мы выписываем их вполне здоровыми через шесть–девять недель, причем они обещают больше никогда не рыбачить и не охотиться. Человек, который лжет относительно размеров пойманной рыбы или хвастается интеллектом своего сеттера, во всех остальных отношениях остается, как правило, вполне достойным гражданином. Кстати, такие пациенты составляют примерно сорок процентов всех больных.

– А кто относится к самым трудноизлечимым?

– Безусловно, те, кто находится в палатах для путешественников и политиков. Тем, у кого болезнь в легкой форме, а это рыбаки, светские завсегдатаи, волокиты, азартные игроки, скалолазы, жители фронтира (за исключением техасцев), составители рекламных проспектов, физики-исследователи и другие лжецы самого разного сорта, – так вот им мы позволяем на первой стадии лечения свободно общаться друг с другом. Это дает хороший эффект. А вот путешественников и политиков мы держим в строгой изоляции.

Мы уже выходили из помещения через дверь напротив той, через которую вошли, когда мое внимание привлек обрывок фразы, произнесенной напыщенным джентльменом:

– Сципион Африканский в разговоре со мной однажды заметил…

– Вот прекрасный пример того, что мы называем форсированным методом лечения, – пояснил помощник суперинтенданта. – Этот пациент добровольно пришел к нам два месяца назад. Форма заболевания у него самая обычная. Вполне правдивый во всех других отношениях, он не способен преодолеть искушение похвастаться личным знакомством, а то и близкой дружбой с выдающимися персонами. Друзья и знакомые так допекли его своими насмешками, что, услышав о появлении нашего учреждения, он, как разумный человек, сразу же явился сюда и попросил его вылечить. Дела у него идут отлично. Когда он обнаружил, что его упоминания о встречах с Биконсфилдом, Бисмарком или Виктором Гюго не вызывают здесь удивления, а другие пациенты тут же подхватывают эту тему и начинают рассказывать еще более удивительные истории, то вначале немного опешил. Но привычка лгать и вызывать восхищение своими знакомствами настолько укоренилась, что он постепенно и осторожно стал отодвигать круг своих великих приятелей все дальше и дальше в прошлое. Вскоре он стал упоминать Талейрана, Томаса Джефферсона и лорда Корнуоллиса. Обратите внимание на психологический эффект нашей системы. Когда все обычные сдерживающие моменты у такого лжеца исчезают и его байки ни у кого не вызывают ни сомнений, ни подозрений, ни даже удивления, он вспоминает о Вольтере, Вильгельме Молчаливом, Карле Великом и так далее. А представьте, что в клинике находится еще один пациент с такой же формой болезни. Тогда между ними начинается жесткая конкуренция, и каждый вынуждает соперника все стремительнее уходить в глубь веков. Не так давно я слышал, как этот же пациент описывал один из приемов Гелиогабала, где присутствовал в качестве почетного гостя. «Да-да, я там тоже был! – воскликнул второй лжец. – Помню, в тот вечер нам подали кабанью голову, фаршированную гусиными потрохами, и восхитительное сухое фалернское опимианское!»

– Ну, хорошо, – заметил я, – и каков ваш прогноз по этому случаю?

– Вот как раз сейчас двое лжецов углубляются со своими собственными псевдовоспоминаниями в прошлое со скоростью трех веков в неделю. И незаметно, чтобы они собирались остановиться. Такими темпами они вскоре якобы вспомнят допотопных патриархов, а там уже недалеко и до Адама. И тогда они будут готовы к лечению правдой. Проведя несколько недель в атмосфере строгой реальности в другом крыле нашей клиники, они выйдут оттуда в мир полностью здоровыми и гораздо более полезными гражданами, чем перед лечением.

Поднявшись по лестнице, мы увидели безукоризненно чистые спальные комнаты пациентов, потом миновали отдельные камеры, где лечились изолированные категории больных, а затем через правое крыло здания попали в лекционный зал, где идущих на поправку пациентов собрали на интереснейший доклад по теме «Нецелесообразность обмана с точки зрения закона». Меня не удивило, что лектором там выступал мой недавний железнодорожный знакомый бостонский юрист Меркль.

На обратном пути в приемный покой, он же офис, мы встретили обаятельного джентльмена лет сорока.

– Это хорошо известный в обществе человек, – прошептал мой спутник, пока пациент приближался к нам. – В прошлом он считался самым, мягко говоря, неискренним человеком в Америке. Никто не мог разобраться, когда он говорит правду или, скорее, говорит ли он вообще правду. Эта его привычка стала настоящей притчей во языцех, и родные настояли на том, чтобы он отправился в Лагвилль на лечение. Я рад, что вы с ним познакомитесь, потому что это хороший пример радикального лечения. Мы готовы выписать его в начале следующей недели.

Излечившийся лжец собирался пройти мимо нас, но помощник суперинтенданта остановил его.

– Мистер ван Рансеворт, – сказал он, – разрешите представить вам этого джентльмена, который изучает нашу систему.

– Рад с вами познакомиться, мистер ван Рансеворт, – проговорил я.

Он приподнял шляпу и изящно поклонился.

– А я, – учтиво ответил он с очаровательной улыбкой, – не рад, но и не против знакомства с вами, сэр. Мне просто нет дела до тех, кто сует нос в чужие дела.

Неожиданная прямота его речей так контрастировала с безукоризненной вежливостью манер, что я слегка опешил и пробормотал, что вовсе не собираюсь надоедать ему. Однако он не двинулся с места, словно ожидая продолжения разговора, поэтому я добавил:

– Полагаю, вы с нетерпением ждете следующей недели, когда выйдете отсюда?

– Да, сэр, – ответил он, – пожалуй, я буду рад выйти отсюда, но вот моя жена будет недовольна.

Я взглянул на помощника суперинтенданта, и он ответил мне взглядом, исполненным профессиональной гордости.

– Что ж, до свидания, мистер ван Рансеворт, – сказал я. – Возможно, мне выпадет удовольствие снова встретиться с вами.

– Надеюсь, нет, сэр. Это было бы слишком скучно, – ответил он, сердечно пожал мне руку и, уходя, дружески поклонился помощнику суперинтенданта.

Если бы у меня было больше времени, я мог бы еще много страниц заполнить описанием того, что видел в клинике. Во всем укладе присутствовали продуманность и аккуратность. Мне удалось встретиться и побеседовать с лжецами самых разных степеней и таких видов этого недуга, о которых вы вряд ли когда-либо слышали. Большинство случаев были вполне обычными. Гениальные лжецы встречались в этом заведении, видимо, так же редко, как и за его пределами. Наблюдения, сделанные в этот насыщенный впечатлениями день, проведенный в Лагвилле, убедили меня, что хроническая склонность ко лжи – это болезнь, которая, как заметил помощник суперинтенданта, в подавляющем большинстве случаев поддается соответствующему лечению. Нет необходимости подчеркивать важность того эксперимента, который с такой энергией и с такими заметными достижениями проводится в Лагвилле.

Я искренне надеюсь, что вы правильно поймете, почему я пишу вам об этом. Не собираюсь настаивать, но советую вам при первой же возможности отправиться в Лагвилль. Вы должны собственными глазами увидеть, как превосходно там ведут дела и какие методы исправления и возрождения используют при лечении страдающих указанным недугом. Для посетителей клиника открыта по средам. Но вас там, несомненно, примут в любое время.