Спасти Сталина

Глава 3. Встреча с прошлым

Когда Пётр во второй раз вышел из забытья, вокруг было темно и он не сразу понял, что лежит в постели. По привычке протянул руку к тумбочке и стал искать настольную лампу, чтобы включить её, но той не было. Пётр сел и опустил ноги на пол. Заскрипели пружины. Оказывается, он лежал на старой железной койке, поверх байкового одеяла. «Странно!», – подумал Пётр. «Никогда у меня не было железной койки», – подумал Пётр. У него создавалось двойственное ощущение, что он – будто бы дома и одновременно нет.

Нащупал тапки. Оказались – чужие, но размер подходил. Встал и пошёл к выключателю. Прожив всю свою жизнь в одной квартире, многое уже делаешь по привычке, совершенно не задумываясь. Но в этот раз рука не нашла знакомую кнопку выключателя. Ещё раз пошарил по стене и, всё-таки, нашёл, но, нащупанный им в потёмках выключатель, показался ему каким-то странным. Не плоский, встроенный в стену, а круглый, прикрученный к её поверхности на деревянном кругляше, а от него шли проводка в тряпичной изоляции, сплетённые в косичку.

– Всё страннее и страннее? – подумал вслух Пётр и щёлкнул тонюсенькой, чуть толще спички кнопкой выключателя.

Свет зажегся, но был весьма неяркий. Тем не менее, первое, что ему бросилось в глаза – пустые, без штор окна и приклеенные на стёкла крест на крест ленты из газетной бумаги. Пётр огляделся. Полупустая комната. Кровать, стол, три стула и посудный шкаф со стеклянными дверцами. Его Пётр хорошо помнил, потому что этот шкаф всё его детство простоял в квартире деда.

– Папа, ты, всё-таки, сбежал из госпиталя?!

Пётр резко обернулся и увидел девочку-подростка, которая, протирая кулачками сонные глаза, выглядывала из-за ширмы, висящей в углу комнаты. У него в глазах потемнело и его качнуло в сторону. Он узнал лицо и голос своей матери – Марии Петровны. «Этого же просто не может быть. Ведь она так давно уже умерла!».

– Тебе что плохо, папа? Ну да, ты ведь очень устал! Даже в госпитале, видно, не смог как следует отдохнуть. Шутка ли, как в свой убойный отдел после войны пошёл, так можно на пальцах одной руки сосчитать – сколько раз ты дома ночевал. Всё у себя в отделе пропадаешь. А тут ещё этот пожар. Хорошо хоть тебя самого вытащили из огня! Сейчас только четыре часа ночи. Даже трамваи ещё не ходят. Ты поспи ещё! Я потом тебе завтрак приготовлю. Мне подсолнечное масло удалось на базаре по дешёвке купить! Ты не беспокойся, я тебя разбужу. Батюшки, да у тебя кровь на одежде – на всю грудь! Это что, бандиты тебя ранили? Ты же в госпитале был? Что, они и туда за тобой нагрянули?

Девочка подбежала, аккуратно уложила его обратно в постель и стала пытаться расстегнуть комбинезон, чтобы осмотреть его рану. Петру самому стало любопытно. Ведь он точно помнит, что в него стреляли, а сейчас никаких болезненных ощущений у него не было.

– Что за странная у тебя одежда, пап! Я никак не могу её расстегнуть! – отчаявшись справиться с молнией, произнесла Мария.

– Дай, я сам!

Осторожно, будто трогает привидение, Пётр убрал тоненькие руки девочки, расстегнул молнию и снял свитер. Он отвернулся к стене и сжал зубы, чтобы не застонать от отчаяния. Эта девочка была его матерью. Она ещё что-то ему говорила, но он в это время пытался понять: что же с ним случилось? Голос же действительно тот самый родной, навсегда отложившийся в его памяти. И хотя матери давно, как не было в живых, но этот голос он бы узнал из миллиардов других голосов. «Что это со мной происходит?», – подумал Пётр. Он вспомнил Веньку, потом подозрительный шум в коридоре и жгучую боль в груди. Помнил, как в голове всё закрутилось и наступила темнота. А потом – он очнулся и теперь перед ним… его мать. Только ещё совсем подросток. «Я сошёл с ума!». Это была первая реакция Петра на увиденное.

– Странно, но у тебя на груди ничего нет! – удивлённо воскликнула Мария.

– Наверное это чужая кровь, – пожал плечами Пётр.

– А тогда дырки в одежде откуда? – не унималась мать.

«Такая же дотошная. Прям, как в детстве, когда мать точно умела вычислять: кто из моих друзей на этот раз набедокурил!», – подумал Пётр.

– Давай лучше ещё немного поспим, – осторожно погладив мать по пышным, русым волосам, произнёс он.

Ему нужно было ещё хоть немного времени, чтобы привыкнуть, что мать жива и она сейчас рядом с ним.

– Давай, поспим, – послушно согласилась Мария.

Щёлкнул выключатель и снова наступила темнота. Раздались шлепки босых ног, а потом всё затихло, но Пётр не спал. Всё пытался разобраться в ситуации и у него ничего другого не получалось, как только признать, что он теперь выступает в роли своего деда. Не зря, когда он вырос, мать ему всё время твердила, что он вылитый дед. Его то и назвали в честь деда – Петром. Вот и мать его не признала. Как так могло получиться – он не понимал. Нервное перенапряжение даже несмотря на всю его психологическую закалку, дало о себе знать, и он, всё-таки, незаметно для себя уснул.

Проснулся Пётр от того, что его легонько трясли за плечо. Он открыл глаза. Перед ним вновь стояла его мать, только в те годы, когда ей еще было лет четырнадцать.

– Отец, вставай, пора, а то на службу опоздаешь! Я уже завтрак нам приготовить успела! Тебя покормлю, а сама в школу побегу. У нас сегодня шесть уроков, а последний мой любимый – математика.

Пётр вспомнил, что его мать была учительницей математики и зажмурил глаза. Он никак не мог поверить, что всё, что сейчас с ним происходит, – это самая настоящая реальность.

– Ну, вставай! Не засыпай больше! А то тебя с работы выгонят! На что мы тогда с тобой жить будем? У нас ведь тогда твою продуктовую карточку отберут!

Пётр взял себя в руки, встряхнул голой и встал с кровати. Стал снова одевать свой комбинезон.

– Что ты такое одеваешь? Откуда ты вообще взял эту несносную одежду? – всплеснула руками дочка или мать.

Пётр всё ещё не мог определиться и не понимал, как называть собственную мать. Мысли путались у него в голове. Девочка пошла в спальню и вернулась с милицейской формой с орденскими планками. Потом сходила в коридор и принесла начищенные до блеска сапоги. В стоявшей у окна тумбочке достала наган, обтёрла его фартуком и подала Петру.

– Сходи умойся, а потом одеваться и завтракать! – приказала девчушка и с жалостью посмотрела на его ожог на лице.

«Командует мною совсем как моя родная мать!». И от мысли, что он вновь слышит её голос Петру стало, вдруг, как-то тепло и уютно на сердце. Он внезапно для себя согласился принять эту новую реальность. Ту, где была жива хотя бы его мать. Он вспомнил погибшую жену, пропавшую дочку. Вспомнил слова Веньки, но тот вполне мог просто блефовать и тянуть время, зная, что вот-вот должны подъехать его псы.

Когда Пётр вошёл на кухню, уже одетый в форму милиционера и с наганов в кобуре, дочка критически его осмотрела, а затем удовлетворённо кивнула головой.

– Вот теперь совсем другое дело! – радостно сказала она. – А на своё лицо ты не обращай внимания. Ведь шрамы только красят мужчину! Не с лица же воду пить!

– Мария, я не знаю во сколько сегодня вернусь. Будь умницей, учись хорошо…

Пётр замолчал. В его прежней жизни дочери было всего пять лет, и он не знал, что ещё сказать же, казалось бы, такой взрослой девушке.

– Да ладно тебе, отец! Ведь не маленькая уже! – весело ответила дочь.

Пётр хотел ещё что-то сказать, но только сконфузился, опустил голову и сел за стол. От смущения стал разглядывать кухню. Она разительно отличалась от той, к которой он привык. Выкрашенные тёмной масляной краской стены, эмалированная раковина с медным краном, обеденный стол и две тумбочки у стены, а на них стояли два примуса. Один из них сердито шипел. На нём жарилась картошка. Её дразнящий аромат стоял по всей кухне. Дочка сняла с примуса шкварчащую сковородку. По соседству с примусом, над которым колдовала его мать стоял ещё один. Значит семья Петра в квартире не одна. Дочка поставила на примус на место сковородки кипятить чайник, а сама села за столом, напротив отца и, подперев ладонями подбородок, чуть улыбаясь смотрела на него. «Прямо, как мать в детстве. Она тоже любила смотреть, как я ем!», подумал Пётр, осторожно проглатывая горячую картошку.

– Ты что, сама-то не ешь?

– Ничего, ещё успеется! Вот тебя провожу – тогда спокойно и покушаю.

На кухню, не здороваясь, вошла хмурая женщина неопределённого возраста с покрасневшим лицом и лиловым фингалом под глазом. Она зажгла свой примус, сняла с забитого в стену гвоздя чёрную от нагара кастрюлю и подставила её под кран. Пустив в неё воду, она обернулась. Присмотрелась к Петру и расхохоталась неприятным, визгливым смехом.

– Привет сосед! Во как тебя бандиты-то ухайдокали! И поделом тебе! Люди на жизнь добывают себе еду, где и чем могут, а он, ни за что, ни про что, гоняет их в хвост и гриву безо всякого на то зазрения совести! А сам то ты жируешь, соседушка! Вон, картошечку на масле с утреца жрёшь, да не подавишься! А у людей может дети малые не кормлены и сами неделю не жрамши – вот они и ворують!

На кухню вбежал пацан лет десяти в грязной рубашонке и стал канючить у матери еду. Та оттолкнула его от себя. Влепила затрещину и выгнала из кухни.

– Сиди и жди, пока отец чего-нибудь не притащит! – крикнула она ему вдогонку. – Ужо должен, как вернуться! У, ненавижу ваше милицейское отродье! Житья нормальным людям не даёте! Мой вон, как ишак днём на заводе, а ночью, вместо того чтобы дрыхнуть, сторожем вкалывает! А этот, прям как фон-барон какой-то, ночью на чистой простынке спит себе и в ус не дует, как это простому народу-то живётся в вашей поганой стране! Победители! Жрать бы народу чего дали, а то всё пятилетку в четыре года! А толку-то, всё равно все голодные и в рванье ходят, акромя таких вот, как ты и твоих хозяев!

Женщина отвернулась и сплюнула прямо на пол. Затем некоторое время смотрела на Петра и, в конце концов, растёрла плевок рваным тапком и отвернулась. Кастрюля уже успела наполниться, а вода полилась через край. Соседка помянула неизвестную мать и перекрыла воду. Петра аж всего перекорёжило. Но никогда он не воевал с женщинами, а спорить с людьми подобного уровня – это самому опускаться до такого же уровня. Лишь молча взглянул на дочь, но та безразлично махнула рукой и тихонько шепнула:

– Я о твоём подвиге на пожаре, как ты и просил меня, никому не говорила. Так что, пусть себе языком чешет. У неё дом разбомбило, мать парализованная лежит. Как-то даже жалко её. Да и я уже привыкла к её ругани. Кулаками она не машет, только ругается – и то, по пьяни, хотя она, наверное, трезвой никогда и не бывает. Ну, да ладно. Соседей ведь не выбирают!

Пётр чуть не подавился, когда Марья сказала о его подвиге, но расспрашивать при людях он не стал, а вспомнил, как мать ему рассказывала, что сразу после войны их двушку «уплотнили». Подселили одну семью, которая вернулась из эвакуации в Ташкент. Они там всю войну пробыли, а когда приехали, то жить им было негде. Дом их во время бомбёжек сгорел. Вот горисполком и решил, что две комнаты на одну семью – это многовато. Подселёнными оказалась как раз семья Венькиного деда. Позже им дали освободившуюся квартиру этажом ниже, но это было уже потом.

«А этот десятилетний паренёк – значит Венькин отец! Чудеса!», – подумал Пётр. Быстро допил остывший морковный чай с зачерствевшей коркой чёрного хлеба и вышел в коридор. Одел фуражку, посмотрелся в зеркало. Если бы не ожог почти, что на всё лицо, то вылитый дед с послевоенной фотографии, которую он не раз видел у матери в альбоме. Достал наган. Крутанул барабан. Полный. Ну, можно идти на службу! Первый раз, так сказать, в новой для себя роли уполномоченного убойного отдела города Ленинграда.

– Дочка, а где это мой отдел-то располагается? Что-то у меня с головой неладное после ожога творится, – осторожно спросил Пётр, с трудом заставив себя произнести слово: «дочка».

– Может тебе в госпиталь лучше сегодня пойти? Больничный получишь, дома отлежишься? – озабоченно произнесла Мария.

– Нет, нужно идти на работу! Посмотрю: как там дела, а там видно будет! Может потом и в госпиталь загляну. Мазь может какую дадут.

– Так на Дворцовой площади твой отдел и находится, где ж ему ещё быть, как ни там?

– Точно, вспомнил – на Дворцовой! Как это у меня могло вылететь из головы?

Мария поцеловала на прощание в щёку, как она считала, своего отца, и открыла дверь. Пётр машинально проверил карманы, нашёл документы, а в кармане галифе ключи от квартиры. Спускаясь по лестнице, он натолкнулся на человека сильно похожего на Веньку. Тот как раз после ночи возвращался домой, с двумя пухлыми мешками. Один был за плечами, а второй он нёс в руке. Сосед бросил на Петра удивлённый взгляд, а потом резко отвернулся и, зачем-то, почти бегом припустил наверх. «Наверное, после ночной вахты на завод опаздывает? Вот и торопится. Только вот почему у него два вещмешка? Странно!», – размышлял Пётр, спускаясь по лестнице. Милицейские привычки начали потихоньку проявляться в нём, как будто сами собой.

Когда он спустился на первый этаж и взялся за ручку входной двери, то сообразил, что его соседа звали Прокоп. Память услужливо подсказала ему нужные сведения. Она стала дозированно выдавать ему информацию о послевоенном Ленинграде. Пётр был словно дитё в новом для него мире и ему приходилось учиться в нём жить заново. Жить так, как жил его дед после войны. Жить, чтобы жила его мать, и чтобы по мере сил очищать родной город от вылезших после войны изо всех щелей в огромном количестве бандитов и воров самых разных мастей. Теперь, это была его работа – очищать страну от коросты грязи. Он должен сделать то, что в своё время не успел закончить дед. Пётр более чем уверен, что его дед, которого тоже звали Пётр, погиб от рук бандитов. Только вот где и как он погиб – пока Пётр этого не знал? Может ему и удастся ответить на этот вопрос, но, со временем.

Вовремя Пётр прибыл в послевоенный Ленинград. У матери только недавно, как погибла тётка. Какие-то малолетние пацаны зарезали её прямо во дворе дома из-за продуктов и продуктовых карточек. Вечером она шла с работы, а в тот день на заводе давали картошку. Немного дали и пол авоськи не было. Гопники попытались вырвать её из рук тётки, но та закричала. Тогда бандиты пырнули её ножом в живот, схватили у неё сумочку и тут же убежали. Картошка рассыпалась на асфальте возле убитой тёти и так и осталась валяться, пока не прибежала Марья. Может сегодня утром Пётр как раз и ел эту самую картошку.

От этой мысли ему стало не по себе. Пётр вывернул из-за угла с Лиговского проспекта на Невский и услышал, как звякнул отъезжающий трамвай. Чтобы себя отвлечь от дурных мыслей, припустил бегом за уходящей от него «четвёрочкой». Догнал и на ходу заскочил на подножку. Пётр впервые ехал по Невскому проспекту на трамвае. Мать ему рассказывала, что демонтировали на нём трамвайные пути лишь в пятьдесят первом году, а до этого это был один из самых популярных маршрутов в городе.

Протиснувшись во внутрь вагона, он с удивление рассматривал обшитый деревянными реечками салон. Глядел в окно на послевоенный Ленинград и самих ленинградцев, многие из которых шли пешком, чтобы хоть немного сэкономить на поездке. В это раннее, осеннее утро каждый из них торопился по своим делам. Они были такие разные и необычные для него люди. Пётр всё ещё не мог привыкнуть ни к новому для него облику Ленинграда, когда в самом центре то тут, то там ещё встречались разрушенные дома и котлованы от взорвавшихся авиабомб. Когда, удалившись от этого самого центра, попадаешь в совершенно незнакомый для него город. Не привычна была и одежда ленинградцев. Неяркая, но разнокалиберная, зачастую с чужого плеча. И множество людей, одетых в военную форму без знаков различия или в гражданском костюме и галифе. А у других шинель без погон поверх гражданки. Много ленинградцев вернулось с фронта, и все они с гордостью носили орденские планки, а у некоторых на груди поблескивали золотые звезды Героев Советского Союза. Люди, пережившие в блокаду, не комплексовали и носили то, что у них было и то, что они могли себе позволить. Они отстояли свой родной город назло врагу. Это придало характеру ленинградцев что-то совершенно неуловимое, чего нельзя было ощутить ни в одном другом городе Советского Союза. «Точно, а это ведь – СССР! Правда, в моём детстве и юности он уже был совершенно другим! Никогда бы не думал, что мне удастся в него вновь вернуться!», – внезапно подумал Пётр.

– Следующая остановка: Дворцовая площадь! – крикнула кондуктор простуженным голосом, стараясь перекричать лязг колёс и гомон пассажиров.

Новоиспечённый сотрудник убойного отдела заспешил к передней двери трамвая. Ленинградцы ехали кто на работу, кто на учёбу. У всех были свои дела. Поэтому вагон был полный, но никто не испытывал от этого какого-либо дискомфорта.

– Извините, простите! – протискиваясь между пассажирами, произносил Пётр и упорно шёл вперёд.

Благо вагончик трамвая был совсем небольшим. Процедура перемещения много времени у него не отняла. Перед выходом стояла девушка в сером, стареньком осеннем пальто. В руках она держала сумку, а к ней уже пристроился подросток. Он остро заточенным пятаком осторожно подрезал у сумки лямки. Это у него получалось весьма ловко. Не прошло и пяток секунд, как сумка оказалась в его руках. Ловкач быстро спрятал её под не по росту одетый длинный пиджак. Подросток так увлёкся своей работой, что не заметил, как за его спиной оказался Пётр. Он быстро схватил воришку за ухо. Тот резко взвизгнул. Больше от неожиданности, чем от боли и, заметив форму милиционера, быстро скинул сумочку и заточенный пятак. Глядя в глаза милиционеру, он пяткой правой ноги старательно отпихивал от себя подальше улики. Отодвинув от себя сумку, он успокоился.

– За что, дяденька милиционер? – невинным голосом завизжал воришка и стал оглядываться по сторонам, выискивая сочувствующих пассажиров.

– Подними! – приказал Пётр и указал рукой на сумочку.

– Это не моя! – нагло ухмыльнулся пацан.

– Ты её срезал!

– А чем? У меня в руках-то ничего нет! А докажи! Граждане хорошие! – завопил воришка, обращаясь к пассажирам. – Посмотрите, что у нас, в нашем славном, героическом городе делается! Детей уже ни за что, ни про что ловят! Совсем милиция распустилась! Лучше бы город от бандитов очищали! С настоящими бандитами им слабо воевать, так они на детей теперь накинулись!

Народ в трамвае в разнобой загудел. Мнение пассажиров, как всегда, разделилось пополам. Никто ничего не видел, но одни осуждали, а другие одобряли действия милиционера. У Петра опыта работы с малолетними преступниками не было, и он даже немного растерялся от такой наглой напористости воришки. Тот с самым невинным видом оглядывал публику и плакал, причём в его глазах стояли самые настоящие слёзы. Сердобольные старушки зачастую не замечают того, что нужно было бы замечать и видят то, что можно было бы и не видеть, но они всегда всё знают. Толком не зная в чём дело, они стали недовольно шикать на милиционера:

– Посмотрите только. Такой здоровый милиционэр, а пристал к малому дитю! Отпусти, ему же больно! Ухо мальчику оторвёшь! Посмотри, парнишка уже совсем посинел весь!

– Гражданочка! – Пётр обратился к девушке, у которой срезали сумочку.

Но та так увлечённо читала книгу, что совершенно ничего вокруг себя не замечала. Пришлось тронуть её за плечо. Трамвай уже остановился на остановке «Дворцовая площадь», и водитель терпеливо дожидался, когда, наконец, разрешится конфликт. Часть пассажиров с задней площадки не поняли в чём дело и недовольно загомонили.

– Водитель, давай, трогай! Чего стоим? Мы на завод опаздываем! Ты за нас объяснительные писать не будешь! – кричали только что вошедшие.

Молодая женщина обернулась и у Петра перехватило дыхание. Перед ним стояла его жена. Именно такой он запомнил её в последний раз перед той роковой командировкой. Пётр даже тряхнул головой, прогоняя наваждение, но девушка, так похожая на его погибшую жену, ему улыбнулась, а затем спросила до боли знакомым голосом:

– Вы что-то хотели, товарищ милиционер?

От неожиданной встречи с прошлым он ослабил захват, а шустрый паренёк, улучшив момент, вырвался из рук Петра и, толкнув женщину прямо на него, мгновенно выскочил из вагона трамвая и стремглав помчался прочь.

– Ваша сумочка! – только и сумел произнести Пётр, чуть ли не с открытым ртом глядя в глаза девушки.

Та смутилась от такого пристального взгляда молодого мужчины и опустила голову. Тут она заметила, что вместо сумки у неё в руках только её ручки, и вновь подняла голову. Её глаза теперь были полны ужаса. Сумки не было. От волнения она даже не потрудилась повнимательнее осмотреться вокруг. Пётр наклонился, поднял с пола сумку и подал ей.

– Воришка у вас только что сумку срезал, а вы так увлечённо читали, что даже ничего не заметили!

– Простите, я такая рассеянная, особенно когда читаю книги. Они такие увлекательные, – тихо пробормотала девушка и покраснела от стыда.

– Ну, молодёжь пошла! Одна прям как ворона – сумку свою укараулить не может, а другой – жулика упустил! Тоже мне милиционэр! – заворчала та же самая старуха, которая только что с остервенением защищала воришку.

– Ну так, мы едем или нет! – закричали недовольные пассажиры с задней площадки.

– Действительно, товарищ милиционер, вы уж решайте побыстрее: едем мы дальше или нет? – высовываясь из своего закутка поинтересовался пожилой водитель трамвая.

Пётр не слушал водителя трамвая – он растерянно посмотрел на до боли знакомые черты девушки.

– Спасибо вам, товарищ милиционер! – произнесла она.

– Ты бы растеряха хотя бы свою продуктовые карточки проверила! Мало ли что! Шлындают тут всякие, а потом вещи пропадают! – встряла в разговор всё та же старуха и почему-то подозрительно посмотрела на Петра.

Девушка побледнела и стала быстро перебирать содержимое сумки. Через минуту её лицо снова приобрело нормальный цвет, и она радостно подняла над головой несколько заветных листков с отрывными талончиками. На том, который она держала первым, было напечатано короткое предупреждение: «При утере карточка не возобновляется!».

– Вот они, мои продуктовые карточки! – радостно воскликнула она и у Петра вновь защемило сердце – он так хорошо знал этот голос.

– И то хорошо, а то бы месяц без продуктов бы сидела, дурёха безголовая! – сердито проворчала старуха.

Пётр выскочил из трамвая и долго ещё смотрел ему вслед. Имя девушки он так и не спросил, а она всё махала ему через окно рукой. До Дворцовой площади, где разместился убойный отдел, было уже рукой подать. Возле здания стояли несколько полуторок, а также эмка и видавший виды автобус. На одну из полуторок быстро заскакивали вооружённые бойцы. Зайдя в здание, Пётр немного оторопел. А куда теперь идти? Он ведь даже местонахождение своего кабинета не знает. Показал удостоверение дежурному сержанту. Тот козырнул и поздоровался, а затем учтиво произнёс:

– Иван Михайлович предупредил, что, когда вы придёте, чтобы к нему срочно зашли!

– А где он сейчас? – спросил Пётр.

– Как всегда, у себя в восьмом, – пожал плечами дежурный.

Восьмой кабинет оказался на первом этаже. На приколотой на двери металлической кнопкой листке бумаги от руки было написано: «Начальник 1 отдела УУР по городу Ленинграду, майор Сидоров Иван Михайлович». Пётр постучался и, дождавшись ответа, вошёл в кабинет.

– А, это ты, Пётр! Проходи, присаживайся! Хорошо, что ты пораньше на службу выписался из госпиталя! Кстати, как ты сам? Ожоги ещё сильно беспокоят?

– Уже не так, как раньше. Терпеть можно, – растерянно ответил Пётр, потому что годы службы его отучили верить в простые совпадения.

– Вот и ладушки. Тут на твоё имя благодарность из детского дома пришла. Ребятишки, которых ты из пожара спас, даже тебе свои рисунки прислали. Удачно ты в тот день шёл со службы. Если бы не ты, то до приезда пожарных много бы наш город ребятишек бы потерял. Как ты только выдюжил столько раз в огонь лезть? Всех выволок, а напоследок побежал ещё и котёнка из огня спасать! Эк, удумал! Крыша же здания уже вовсю горела! Хорошо, что пожарные в это время успели подъехать! А если бы не они, то сгорел бы? Об этом твоя дурная башка подумала? Горящая балка ведь тебя так придавила, что ты сознание потерял. Спасибо пожарным – выволокли наружу! Лицо, правда, огонь изуродовал тебе капитально. Но ты же мужик, Пётр! А мужикам лишняя красота – она совсем не нужна! Чай, мы не бабы, чтобы на нас любоваться денно и нощно! Так что от имени детдома, горкома партии и от себя лично выражаю тебе благодарность! Кстати, мне вышестоящие инстанции порекомендовали выписать тебе премию. Так что после обеда к бухгалтеру нашему можешь подойди! Все положенные на тебя документы уже мною оформлены.

– Спасибо Иван Михайлович!

– Не меня – нашу партию и народ благодари за внимание к твоей персоне! Ладно, теперь о деле. Наши ребята, что сегодня ночью дежурили в отделе, сейчас все на выезде. У них там срочное дело: директора продуктового склада нашли убитым, вместе со всей его семьёй в его же квартире. А тут какой-то мутный гражданин позвонил нашему дежурному и говорит, что он думает, будто бы на в Гостином Дворе какой-то продуктовый ларёк грабят и видел там убитого. Я его спрашиваю, мол, что, да как, а он мне только говорит, что ему будто бы так кажется и тут же бросил трубку. А когда кажется, то сам знаешь, что делать нужно! Может это и липа, но, всё-таки, ты бы сходил туда, посмотрел для очищения совести – что там, да как. Может это и действительно пустой звонок, но мы обязаны отреагировать. Ты у нас человек в убойном отделе новый, так что тебе это будет даже полезно для практики. Найдёшь этот чёртов ларёк. Проверь: всё ли там в порядке, опроси людей и пулей обратно. Мне нужно знать: не имеет ли этот ларёк какое-либо отношение к сегодняшнему ночному убийству директора продуктового склада. Здесь пешком до Гостиного двора недалеко, так что дойдёшь! Пока ты в госпитале отлёживался, в городе серьёзная банда объявилась. Сейчас отрабатываем все версии, видимо, придётся хорошо повозиться. Ну давай, мухой туда и обратно, а у меня работы по горло. Нужно попытаться систематизировать то, что нам уже известно.

Пётр снова вышел на Невский. Мимо громко позвякивая и распугивая прохожих, проезжал трамвай. Он посмотрел на окна, но на этот раз девушки, столь похожей на его убитую жену, не нашёл. Стало немного грустно. Скорее всего судьба на короткое время свела его с кем-то из родственников его погибшей жены. «Кстати, как им сейчас живётся? Нужно будет отыскать и, если потребуется, помочь!», – думал про себя Пётр, обходя руины разрушенного здания, на которых работали люди. Прошёл мимо надписи: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!». Пётр хорошо помнит эту надпись на Невском. Она до сих пор висит, как напоминание людям о блокадном Ленинграде. А вот и Гостиный Двор. Он сильно пострадал из-за бомбёжек. Теперь его помаленьку восстанавливали, и уже частично работал. У здания прохаживается постовой. Пётр показал ему своё удостоверение. Разговорились.

– Да нет, у нас всё спокойно! Ничего подозрительного я не заметил! – клялся тот.

Но Пётр не удовлетворился заявлением постового, а решил сам всё перепроверять. Он вошёл в здание со стороны Невского. Конкретно какую именно лавку будто бы ограбили ему не сказали, поэтому он решил методично обойти все торговые точки. Хоть здание было весьма большое, но что поделать. Приказ – есть приказ.

Пройдя Невскую сторону, он перешёл на Садовую. Заглянул в приоткрытую дверь какого-то помещения. Там валял строительный хлам. Вернулся в коридор, и тут Пётр лицом к лицу встретился со старым знакомым по трамваю. С молодым воришкой. Тот тоже увидел милиционера и узнал его, но не растерялся, а тут же бросился бежать. Пётр за ним. Хоть он был хорошо тренированным на бег, но парнишка тоже был не промах. Он хорошо ориентировался в строении здания, лавировал и постепенно уводил своего преследователя в полуразрушенную часть здания, которая ещё не была полностью восстановлена. Внезапно парнишка куда-то исчез. Вот он был здесь и его уже нет. Вокруг царил полумрак. Хоть и рассветало, но до этого края здания свет ещё не доходил в полной мере, что затрудняло поиски беглеца. Впереди зиял обрушенный пролёт лестницы.

Пётр остановился, замер на месте и стал внимательно прислушиваться. Вокруг было тихо. Только где-то капала вода. Крыша здания местами подтекала. На всё у городской власти ни рук, ни средств катастрофически не хватало. Внезапно сквозь шум воды он услышал позади себя еле уловимое шуршание. Пётр своим внешним видом не выдал того, что он уже уловил, что к нему кто-то подкрадывается. Когда еле слышимое движение стихло, он резко обернулся. Перед ним стоял его знакомый воришка с финкой в руке. Подросток уже хотел было нанести удар, но его жертва внезапно обернулась и вот уже финка почему-то не у него, а у жертвы, а его самого за руку держат настоящие железные клешни.

– Пусти, больно! – завизжал парнишка и попытался вырваться из рук Петра, но не тут-то было – захват только усилился.

Пётр хотел дать затрещину наглецу, но в это время почувствовал, что в его лопатку упирается ствол.

– Мальца отпусти, урод легавый! И ножечек брось, а не то порежешься! – тихо прошептали ему на ухо неизвестный, прокуренный голос и ему ещё сильнее надавили стволом под лопатку, а наган из его кобуры перекочевал к бандиту.