Спасти СССР. Адаптация

Глава 1

Понедельник 22 августа 1977 года, день

Полустанок Ерзовка, Валдайская возвышенность

– До школы! – выкрикнул снизу опечаленный Паштет.

Тепловоз в ответ энергично свистнул, а затем лязгнул сцепками и резко рванул, словно пытаясь выдернуть из-под меня старенький скрипучий вагон. Я покрепче вцепился в облупившийся поручень и высунулся наружу из пропахшего куревом тамбура. Поезд Малая Вишера – Бологое пошел в разгон, и воздух принялся перебирать отросшие за лето вихры. Я поежился от щекотки и махнул последнее «прощай» уплывающей назад фигурке.

Железка потянулась вдоль местного озера, что носит звучное, отдающее дремучей архаикой имя Зван. Я с пробуждающимся азартом вгляделся в темные воды. Увы, в этот раз так ничего и не успел – ни в лес сходить, ни потягать на зорьке рыбешку с шаткого самодельного мостка. Лишь с завистью обозрел свежую Пашкину добычу – здоровую корзину, доверху заполненную бравыми подосиновиками, да неприлично быстро выхлебал горшок плотной ухи. Пашкин дед долго томил почти черных окуней и четвертинки брызжущего соком картофеля в бульоне, оставшемся от варки раков, а в самом конце, уже сняв огромную стальную кастрюлю с огня, всыпал туда крупно нарубленные стрелки чеснока. Перед таким просто невозможно устоять! Да я и не пытался.

Ничего, в следующий раз обязательно все сделаю сам: и порыбачу, и в лес схожу. А сейчас – труба зовет.

Пашка, конечно, был не на шутку раздосадован. Он-то раскатал губу, что Дюха приехал на всю последнюю неделю, и начал оживленно расписывать ожидающие нас радости, как только я спрыгнул с высокой подножки. Здесь было все, вплоть до баньки по-черному и удививших меня своей раскрепощенностью планов на местных девчонок, однако я его жестоко обломал.

Паштет был заинтригован не на шутку и вился вокруг меня назойливой мухой, но я лишь мычал невнятно: «Надо, очень надо». В итоге он заподозрил меня в страданиях по случившейся летом любви. Я не стал его разубеждать, лишь договорился об алиби для родителей.

Вагон качнуло сильней. Я захлопнул дверь и, подняв с пола свой багаж, пошел внутрь. Аккуратно уложил на полку дерматиновый чехол с разборным луком и стрелами – не дай бог повредится что-то, запасного плана у меня нет. Спортивную сумку, в которой под слоем сменной одежды и пакета с едой скрывались пистолет и эсэсовский кинжал, поставил на сиденье рядом с собой, перекинув на всякий случай через плечо ремень.

Достал яблоко и вдумчиво захрустел. До Москвы с пересадками трястись до самого вечера, планы обеих операций выверены сто раз, остается только качать мозг. Поэтому открыл ближе к середине «Введение в теорию множеств и общую топологию» и попытался самостоятельно вникнуть в очередную метризационную теорему. Увы, как всегда, безнадежно, лишь голова налилась тяжестью в затылке.

Кто, ну кто все эти люди, способные понять фразы: «Спектром коммутативного кольца называется множество всех простых идеалов этого кольца. Обычно спектр снабжается топологией Зарисского и пучком коммутативных колец, что делает его локально окольцованным пространством»?! И ведь это – еще только учебник для студентов…

Обреченно зажмурился, готовясь, и подтянул понимание. Сначала в висках привычно включилось басовито нарастающее гудение, какое бывает у закипающей воды, а затем неторопливо вкрутило по мерзкому шурупчику. Переждал с минуту, бездумно глядя в окно, пока острота боли не сменилась неприятной, но терпимой ноющей нотой, и вновь вчитался в текст.

Так… «В нормальном пространстве всякие два дизъюнктные замкнутые множества функционально отделимы».

Ну, для евклидова пространства это понятно даже на интуитивном уровне… Действительно, для любых двух замкнутых непересекающихся множеств существует поверхность, разделяющая пространство на две непересекающиеся части так, что каждое множество целиком принадлежит одной из этих частей. А вот в функциональных пространствах, банаховом или Гилберта, гарантировать отделимость произвольных множеств нельзя, надо разбираться в каждом частном случае…

Хватило меня минут на двадцать пять, за которые я успел понять доказательство леммы Урысона и восхититься изяществом ее логики, а затем пришла неизбежная расплата. Сначала заныло в висках, потом как будто плеснули с размаха кипяточком под теменную кость, и из левой ноздри закапала кровь.

– Да чтоб тебя… – пробормотал я огорченно, успев однако подставить предусмотрительно вынутый из кармана носовой платок.

Опыт – великое дело. За лето я приноровился и теперь обычно останавливаюсь до наступления расплаты, но уж больно красивые перспективы приоткрылись мне с этой индуктивной размерностью… Не удержался – теперь опять хлюпай носом.

Я запрокинул голову, старательно не встречаясь взглядом с обеспокоенной старушкой напротив:

– Все в порядке. У меня так иногда бывает, сейчас пройдет.

Бывает, да, бывает…

Барьер оказался неожиданно высок. Уровни абстракций, на которые выходят даже студенты матмеха, даются тяжело. Хорошо, что я предусмотрительно начал подтягивать чужие понимания постепенно, начиная с крепких старшекурсников. И даже это оказалось далеко не просто. А попробуй я накинуть на себя кальку с какого-нибудь современного математического гения, то, возможно, уже пускал бы слюни в специализированном заведении. И вдвойне хорошо, что прокачка моих способностей все-таки идет!

Понемногу, но идет. Кое-какие направления за первые два курса я уже способен осознавать самостоятельно, даже без брейнсерфинга. И на сложные темы меня теперь хватает дольше…

Я отнял платок от носа, проверяя. Течь перестало, но где-то в глубине ноздри на вдохе мягко колыхался чуть схватившийся кровяной сгусток, грозя новым прорывом. Пошарил в нагрудном кармане, ища заначенный клок ваты, и ликвидировал опасность.

Если бы раскачка моей способности к математике не шла, пришлось бы искать какой-то другой план. Ну как план… Это, собственно, и не план, а так – направление. Закладка фундамента под будущее. В любом случае пригодится.

Действуя только из-за кулис, страну от сваливания в штопор не спасти. Послезнание истории скоро закончится – еще года три, и неизбежно пойдут заметные отклонения. Конечно, у меня и тогда останется немало козырей: научно-техническая информация, понимание социальных трендов и самое главное – люди, те, которые в тот раз не скурвились. Но этого может и не хватить. Придется как-то выходить на политическую сцену самому, и маска математического гения может сработать как первая ступень ракеты, вытолкнуть меня на старте повыше. Если смогу сыграть эту роль. Если мозги позволят…

Вагон качнуло на легком повороте, колеса застучали на стрелках, колеи стали ветвиться – Бологое. Я убрал платок в карман, книгу в сумку и потянулся на полку за чехлом.

Осторожно, главное – осторожно! Сегодня я должен кинуть под колесо Истории первый по-настоящему увесистый булыжник. Главное, чтобы рука не дрогнула.

Вечер того же дня

Москва, Ленинградский вокзал

В Москве, несмотря на вечер, было как в бане: жара за тридцать и парило после недавнего ливня. На вокзале – людно и суетно, под крышей – неумолчный шум. Конец августа.

Я пробирался, узнавая и не узнавая одновременно. На удивление ровный и чистый асфальт. Нет ни бомжей, ни милиции. Никто не катит чемоданы на колесиках. Размякшие вафельные стаканчики в руках девчонок. Короткие цветастые платья до середины стройных бедер…

На выходе из здания, на Комсомольской площади, выстроившись в три ряда, терпеливо ждали седоков светло-оливковые «Волги» с шашечками на боку; вдоль Казанского неторопливо дребезжал желто-красный трамвайчик. Справа, за мостом, было просторно – там еще не встали корпуса международных банков. И, конечно, нет проспекта Сахарова.

«Если я буду успешен, то и не будет», – попытался я утешить себя.

На душе было мерзко, и ноги не шли. На бумаге задуманный размен выглядел прилично: один, мною убитый, к тысячам спасенных. Да, прилично – пока я не начинал об этом задумываться. И дело вовсе не в абстрактном человеколюбии – моими жертвами станут те, о ком с полным основанием можно повторить: «Гвозди бы делать из этих людей». Наши люди. Свои.

И от того хотелось выть.

Ну что ж… Я знал, что будет непросто, и готовился к этому.

Вдохнул, выдохнул и поднял первый щит – вот шевелится, скрипя обломками зубов, подвешенный под проклятым афганским небом «красный тюльпан». Раз.

Кол, и плачет кровью из пустых глазниц плененный шурави. Два.

«Меня ведь вылечат»? – с надеждой спрашивает у врача нецелованный мальчишка-спинальник. Три.

Поседевшие матери. Поток героина. Еще?

Лагерь Бадабер. Ущелье Хазар. Кишлак Хара.

Хватит?!

Помотал головой, развеивая вставшую перед глазами красноватую муть. Хватит…

Решительно подхватил сумки, распрямил плечи и, чуть ли не чеканя шаг, пошел к эскалатору. Готов. Да чтобы это не случилось… Да я…

Я. Готов. Убивать.

Вечер того же дня

Москва, Дурасовский переулок

Лист быстро заполнялся ломаным насталиком. На классическую арабскую каллиграфию нет времени, да и не место. Вокруг – глухой московский дворик, куда почти не выходит окон. Никто не задаст глупых вопросов: «Мальчик, а почему ты пишешь в перчатках? И справа налево»?

Заранее продуманный текст сплетается в причудливую вязь, в которой знающий фарси да прочтет:

«Его Превосходительству господину Нематолле Нассири, лично в руки.

Ваше Превосходительство, доводим до Вашего сведения информацию о том, что в рядах фракции «Хальк» Народно-демократической партии Афганистана небольшой группой заговорщиков в течение последнего года был составлен реалистичный план военного свержения правительства Мухаммеда Дауда Хана.

Учитывая устраивающий нас уровень отношений с правительством Афганистана, неподконтрольность нам группы заговорщиков, нашу незаинтересованность в возникновении неурядиц на территории Афганистана, сообщаем:

1. Ядро заговора формируется вокруг Хафизуллы Амина и Нура Тараки. Среди активных участников заговора следующие военнослужащие: Мохаммад Ватанджар, Саид Гулябзой, Асадулла Сарвари, Ширджан Маздурьяр, Абдул Дагарваль (формально не входящий в НДПА)…»

Так. Список участников… Распределение ролей… Привлекаемые силы и средства, организация связи… Очередность взятия объектов под контроль… Готово.

Покусал авторучку, еще раз взвешивая каждое задуманное слово, а потом продолжил:

«Ваше Превосходительство, мы направляем Вам эту информацию по неофициальному каналу потому, что, с одной стороны, абсолютно убеждены в нежелательности военного переворота в Афганистане для интересов СССР, а с другой стороны, не уверены, что эта позиция станет официальной в случае обсуждения данных сведений в руководстве КПСС.

С надеждой на Ваше понимание создавшейся ситуации группа офицеров Первого главного управления КГБ СССР».

Снял скрепку и устроил аутодафе скомканным копиркам, а затем старательно растер пепел. А теперь тонкая, но неоднократно отработанная ранее операция: надо аккуратно и очень плотно обернуть лист вокруг древка и закрепить концы узкими колечками лейкопластыря. Да, обернутый вокруг стрелы лист бумаги на дистанции пятьдесят метров увеличивает снос от центра мишени примерно на дециметр – проверено. Но с двадцати пяти-то метров в окно я с трех попыток должен хоть раз попасть? Зря, что ли, все лето тренировался, осваивая навык лучника?

Невольно перейдя на крадущуюся походку, поднялся по полутемной лестнице. Конечно, этот домик в глубине двора по Покровскому бульвару, на задах обнесенного высоким забором иранского посольства, тоже пасут, понятное дело. Возможно, пункт стационарного наблюдения есть даже в этом самом здании и за вот этой стеной прямо сейчас бдит наш контрразведчик. На площадке между вторым и третьим этажами я поставил сумки на пол и изучил открывающийся из окна вид. Вполне. Прямо напротив – двухэтажный особнячок, фасад его покрыт узорами на восточный мотив. Третье слева окно на втором этаже приветственно зияет открытой форточкой. То, что надо! Я даже смог разглядеть в кабинете саваковца фрагмент знакомой по его воспоминаниям обстановки.

Тихо. Из бачка для бытовых отходов пованивало селедкой.

Я приоткрыл окно, впустив свежий воздух, и опустился собирать лук. Разборный «Олимпик» был беззастенчиво стырен мной одной светлой июньской ночью из института Лесгафта. Особых переживаний я по этому поводу не испытывал, их там лежало больше десятка… Да и не баловаться взял…

Быстрыми отработанными движениями установил рогатый стабилизатор на рукоять, закрепил болтами плечи. Закрутил тетиву и зацепил за ушко к нижнему плечу. Теперь самое тяжелое, лук-то взрослый… Уперся, надавил левой ногой на рукоять и, кряхтя от напряжения, потянул лук на сгибание. Уф… Второе ушко тетивы встало в верхнее плечо. Готово.

Задышал глубже, стараясь привести себя в норму. Техникой стрельбы я овладел, а вот самоконтролем… Это ж совсем другое дело, а именно в контроле сейчас ключ к успеху. Попытался усилием воли смахнуть лишние мысли, но не тут-то было, меня по-прежнему чуть потряхивало.

От страха? От возбуждения? Сразу и не понять.

Надел напальчник и прикрыл глаза, вслушиваясь в окружающий мир. Отключить все мысли. Охватить разом все долетающие звуки. Вдох – выдох… Вдо-о-ох – вы-ы-ыдох…

Где-то вдали по бульвару покатил от остановки трамвайчик. Порыв ветра колыхнул ветви старых тополей. Отразилась от стен предупреждающая трель велосипедиста. В проулке колокольчиком разлился детский смех. Кто-то выше громыхнул на кухне кастрюлей. Вдох – выдох…

Теперь все внимание на руки. Погладил друг о друга пальцы, пытаясь разобраться в тончайших оттенках тактильных ощущений. Большим пальцем по указательному… По среднему… По безымянному… По мизинцу от самой верхней фаланги медленно вниз, до самой подушечки… Слегка щекотно… Вдох – выдох…

Левой ладонью свободным хватом взялся за рукоятку, правой положил стрелу на полку, хвостовик на тетиву. Снова закрыл глаза, вдох – выдох…

Заплел пальцами тетиву и чуть-чуть натянул, только чтобы почувствовать упругость лука. Вдо-о-ох – ощущаю, как входит воздух, как становится легко внутри. Вы-ы-ыдох – выдуваю из груди все эмоции, становится еще легче. Представляю, как выдохнутое облачко беспокойства развеивается, сносится сквознячком, бесследно растворяется в кристально прозрачном после дождя воздухе, и на лице появляется след умиротворенной улыбки.

Открываю глаза и расслабленно поднимаю лук в сторону чернеющего напротив и чуть ниже меня провала форточки. Все мысли затихли, эмоции выдохнуты… Подправил левый локоть, плавно-спокойно натянул лук, задержал дыхание на полувдохе, проконтролировал растяжку по кончику стрелы… Чуть отодвинул ладонью рукоятку, тетива прижалась к подбородку… Прицел. Выпуск.

Лук начал заваливаться вперед на вытянутой руке, но успеваю заметить, как стрела легкой тенью скользнула прямо по центру форточки и задрожала, воткнувшись в спинку кресла.

Я широко, победно улыбнулся. Есть! С первой стрелы! Да я Робин Гуд!!!

Вторник 23 августа 1977 года, вечер

Москва, Павелецкий вокзал

В прокуренную каморку, на двери которой висело «Помощник коменданта», я зашел уверенно – в сумке у меня лежала бутылка нездешних форм. Великая редкость кьянти «Руффино» этим маем каким-то чудом добралось до прилавка гастронома «Стрела» и зависло там, не вызывая никакого интереса у постоянных покупателей. Увидев его, я ошеломленно поморгал и метнулся за деньгами, а вернувшись, упросил одного из стоящих в очереди бухариков взять на меня сразу три. Очередь весело погоготала, комментируя заявку от комсомола, продавщица деликатно оглохла, и вот теперь я готов коррумпировать.

Офицер затравленно взглянул на очередного просителя, и я его прекрасно понимал: за те полтора часа, что мне пришлось простоять в очереди в душном коридоре, кто только сюда не заходил: и распаленный полковник-гипертоник, чей мощный рык был прекрасно слышен сквозь закрытую дверь, и мамаши с орущими младенцами, и табуны молодых лейтенантов. И всем от помощника коменданта нужны были билеты. Срочно! В конце августа! Из Москвы!

Я поставил оплетенную соломой пузатую бутылку на край стола, этикеткой от себя, и изобразил смущенную улыбку:

– Товарищ капитан, очень-очень надо. От команды отстал, мне тренер голову свернет, если я на позицию не выйду… – Я тряхнул чехлом с луком. – Пожалуйста, помогите, я от ЦСКА выступаю…

– Какая правильная молодежь у нас растет! – воскликнул оживший на глазах капитан и ловким отработанным движением засунул презент в тумбу. Посмотрел на меня с веселой приязнью: – Куда и сколько?

– Да один, любой, на ставропольский, на сегодня. – Я на радости поддернул сумку и чертыхнулся про себя, услышав, как глухо стукнулся пистолет о рукоять кинжала.

– Садись, – кивнул помощник коменданта в сторону стула и взялся за телефонную трубку: – Ритуля-красуля, посмотри мне из брони один на сегодня на семьдесят седьмой…

Ожидая ответа, он механически постукивал кончиком карандаша по столу. Я же, расслабившись, наблюдал, как, извиваясь, поднимается к давно не беленному потолку струйка дыма от положенной на край пепельницы сигареты.

Все вроде в порядке. В САВАК послание закинул, афганскому послу – тоже, прямо на кухню. По идее, должно хватить. До верхов точно дойдет, иранец – один из многочисленных племянников Нассири, главы САВАКа, иранской разведки; посол Афганистана в Москве – шурин Дауда Хана, президента. А как отрабатывать такую информацию, и там и там знают хорошо.

Афганский лидер последние четыре года сидит словно на вулкане: мятежи и попытки переворотов идут косяком, причем все со стороны проамериканских и клерикальных группировок. Не любят они «красного принца» за тесные связи с СССР, непокорность и реформы. А теперь еще и леваки зашевелились. Чем это все само по себе закончится, мне известно. Вот пусть заинтересованные стороны, сам сардар Дауд и шах Ирана, уже инвестировавший в соседа почти миллиард долларов, и стабилизируют ситуацию. Сохранение там статус-кво на ближайшие годы – это лучшее, что можно представить для Союза. Шурави сейчас на улицах Афганистана – подчеркнуто уважаемый человек, в доме – по-настоящему желанный гость. Там даже межклановые стычки приостанавливают, когда экспедиции советских геологов надо проехать по дороге, где идет стрельба! Вот пусть так все и остается.

Тут воображение опять сыграло со мной дурную шутку, причудливо исказив запах сигаретного дымка. Я стремительно позеленел и громко сглотнул.

– Ты чего, паря? – встревожился капитан, оторвав трубку от уха.

– Траванулся… – пробормотал я, прислушиваясь к взбунтовавшемуся нутру.

– Да? – Хозяин кабинета ехидно заулыбался. – Очень на птичью болезнь похоже.

– Это на какую? – напрягся я.

На память приходило только: «Доктор сказал, что у меня какая-то болезнь, то ли два пера, то ли три пера».

– Перепел, – коротко бросил помощник коменданта, все так же насмешливо скалясь.

– А… Нет, не пил…

– На воды, – набулькал он из мутноватого графина.

Я быстро влил в себя стакан затхлой тепловатой водицы, и меня чуть отпустило.

Зря, зря я так глубоко залез в память саваковца – теперь в запахе любого дымка стало чудиться паленое человеческое мясо. Гадость какая, эти его любимые воспоминания, брр… Перед глазами опять промелькнула картинка с извивающимся на раскаленном железном столе женским телом, в ушах раздался вой, в котором не осталось ничего человеческого…

Я вскочил и стремительно рванул в дверь.

Минут через десять вернулся, расслабленный и бледный, и молча прислонился к косяку. Капитан взглянул с сочувствием и протянул записку:

– На, болезный, иди в воинскую кассу без очереди, я позвонил. Одно верхнее в купе пойдет?

– Спасибо громадное, – обрадовался я.

– Еще воды?

Я помотал головой:

– Нет, вроде отошло. Спасибо, товарищ капитан, выручили!

Я с облегчением поспешил к кассе. Отлично, успеваю, до отправления ставропольского поезда еще три часа.

Мысли о предстоящей операции немного отвлекали от того шершавого кома, что саднил в груди.

Уж здесь-то я кругом прав, однозначно. Пусть он еще не начал, но ждать-то зачем? И передоверить это письмам не могу, ненадежно. Я просто нанесу удар превентивного возмездия. Использую высшую меру социальной защиты. Имею право. Да и обязан.

Четверг 25 августа 1977 года, день

Новошахтинск

Городок встретил меня рядами пыльных пирамидальных тополей, стендом с газетой «Знамя шахтера» и оригинальным памятником «глыба антрацита». Черный кусок породы размером с ковш экскаватора металлически поблескивал с постамента неровными сколами. Я обошел по кругу, с интересом потрогал. На пальцах остался темный след. Вытер о линялое трико и огляделся.

Ну вот я и тут. И где мне прикажете его искать? Нет, примерно-то предполагаю, провел изыскания… Дом, училище, гараж, на лавочке у пруда – но тут как повезет. Придется порыскать.

Наклонился, затянул потуже шнурки на темно-синих стоптанных кедах и отправился осматривать места.

Мой энергичный поначалу ход скоро замедлился, перейдя в неторопливую прогулку. Чем глубже я забредал в немощеные переулочки со смешными названиями, чем дольше емко вдыхал долетающие из садов запахи, тем явственней меня отпускало. Постепенно, исподволь, этот городок вымыл из меня напряжение последних дней – так морская вода чистит погруженную в нее рану. И вот я уже не ношусь, а расслабленно бреду, улыбаясь встречающимся забавностям вроде стыка Зеленого переулка и Красного проспекта, крепких сортирных будочек во дворах многоквартирных домов, гневливо раздувающемуся на посвистывание индюку.

– Пройдусь по Абрикосовой, сверну на Виноградную, – промурлыкал я. – Настоящему индейцу завсегда везде ништяк!

В теплом и сухом воздухе разливался тонкий аромат спелых яблок, и как-то сама собой пришла чуть кружащая голову истома. Прикупил кефир и свердловскую слойку, а затем привольно расположился прямо на траве под старой дуплистой грушей. Первой в ход пошла хрустящая, посыпанная сладкой крошкой корочка, а затем я принялся слой за слоем разматывать и отправлять в рот ажурный, слегка промасленный слоеный мякиш.

Эх, сейчас бы сверху чашечку капучино еще… Хорошо-то как… Еще найти бы побыстрее объект, иначе я тут зависну. И что тогда, ночевать под кустом?

Я пошатался по Новошахтинску еще с часок, заглядывая в запланированные для осмотра места. Нигде нет. Его жену с детьми на улице видел, а в квартирке на звонок никто не откликнулся. В училище не нашел. В спортгородке тоже нет. Гараж заперт. Где же он бродит?

Несмотря на неудачу поисков, на меня навалилось какое-то пофигистическое состояние.

«Наверное, откат после московских эскапад», – лениво подумалось мне.

Вроде должен волноваться, мандражировать, ан нет. Под деревьями в прозрачной тени воздух был подобен парному молоку, и я плыл в нем, как в море блаженства, периодически выныривая в пятна солнечного света.

Впрочем, все заканчивается.

– Эй, пацан! – с надрывом окликнул меня тонкий голосок. – Десять копеек дай!

Я вынырнул из нирваны и оглянулся. Позади метрах в трех стоял, задиристо скалясь, сопляк лет двенадцати. В скверике за ним сидела, внимательно наблюдая, напружиненная троица примерно моего возраста.

«Понятно… Надо ломать им сценарий. Неохота ни махаться, ни бегать от них по городу. Заодно, может, что на косвенных прокачаю».

– Пойдем, – бросил я мелкому задире, на ходу пытаясь определить в тройке лидера.

Справа сидел крупный лобастый парень. Рыхловат и трусоват. Да и глуповат, похоже. Нет, не он. Чуть улыбаюсь, увидев выглядывающие из-под эластика треников белые носки. По центру, увидев мою ухмылку, напрягся жилистый. Этот в драке может быть опасен – возможно, знает бокс. Ага! Жилистый вопросительно посмотрел на жгучего брюнета, что слева. Суду все ясно. Встречаюсь с цепким и умным взглядом. Нет, этому драться в лом, но ритуал… Чужой на районе…

– Привет, пацаны. – Я протянул руку старшаку. – Поможете?

Брюнет на мгновение замер, раздумывая, потом пожал руку. Приподнял бровь, как бы говоря: «Это еще ничего не значит», сплюнул шелуху и спросил с ленцой:

– Я тебя тут не видел. К кому приехал, с какого района?

Я непринужденно расположился на скамейке напротив, не торопясь разыскал в сумке кулек с карамелью «Мечта» и протянул:

– Угощайтесь. Не знаю я ваших районов…

Кулек подвергся разграблению, а жилистый, нагло глядя мне в лицо, взял сразу три. Я тоже хрустнул сладковато-кисленькой карамелью и сгенерировал версию:

– К Ваське приехал, закорефанились летом на практике. Он на сварщика учится здесь.

– А-а-а, – протянул брюнет понимающе. – Это с тридцать девятого училища, значит. А с какой группы?

– А фиг его знает… – И я осторожно прозондировал: – Помню, что классного Антенной зовут, учитель русского.

Парни дружно заржали.

– Карманный бильярдист! Есть такой… У нас огороды рядом, на Красной горке. Каждый вечер там копается, придурок.

Это я удачно присел!

Как говорил Штирлиц, запоминается последнее, поэтому я еще с полчаса протрепался с парнями. Рассказал несколько анекдотов про Штирлица, потом сравнили «Роллинг Стоунз» и «Лед Зеппелин», поспорили, кто круче, Ричи Блэкмор, Дэвид Гилмор или Эрик Клэптон, посожалели о смерти Элвиса Пресли. Когда я собрался уходить, брюнет сказал:

– Если с Тельманки кто встретит, говори, что с Цыгой ходишь.

– Тельманка?

Парень неопределенно взмахнул рукой:

– Шахта тут имени Тельмана, видишь – вон террикон? Район вокруг – Тельманка. Вон там – кировцы. У кинотеатра «Волга», – еще один указующий жест, – волгари. В ту сторону – Южный. А там – Израиль.

– А тех-то так за что?

– Не знаю… – Брюнет ловко цыкнул между зубов. – До нас повелось.

К Красной горке, одному из старых терриконов за южной окраиной, я вышел через полчаса, когда в ложбинах уже повис плотный сумрак, а в недалеком пруду начали, захлебываясь, орать лягушки. И почти сразу впереди нарисовалось нужное мне тело с ведром картошки в одной руке и лопатой в другой.

Я крутанул головой, оглядываясь. Безлюдная дорожка длинной дугой пролегала промеж двух заросших холмов, по бокам – плотные ряды лозняка. Идеально.

Опустил руку в сумку и нащупал вспотевшей ладонью рукоять кинжала. Во рту пересохло, в глазах чуть зарябило.

«Так, только прямой хват, это будет не самооборона. Все должно решиться за пару ударов, – думал я, глядя сквозь уже близкую цель. – Сзади в печень, потом сразу в горло. Режик в пруд, переодеться – и на автобус в Ростов, на ночной поезд».

Я чуть посторонился, пропуская, и взглянул ему в лицо. Простое любопытство. Неужели действительно ничего такого в глазах не увижу?

Не увидел.

Мы разминулись на шаг, и я, резко крутанувшись, попытался насадить его на лезвие.

Он, как оказалось, действительно обладал животным чутьем и ловкостью обезьяны. Непостижимым образом уловив мой выпад, сумел изогнуться так, что клинок вошел в правый бок от силы сантиметра на три, а мой второй выпад вслед и вовсе пропал втуне.

И вот мы стоим, напрягшись, друг напротив друга, его губы крутит злая улыбка, а в глазах разгорается Зверь.

Я поменял стойку, выставив чуть вперед левую ногу, и сделал обманный выпад к его бедру. Он повелся, сначала заполошно отскочил, а затем перешел в бездумную атаку, пытаясь достать меня махом лопаты наискосок.

«Дурашка, да кто ж так делает, – порадовался я. – Сколько сразу мертвых зон открылось».

Полшага вбок, быстрый наклон, и лопата свистит над головой. Стремительный рывок вперед и влево. Резко выбрасываю руку, и вот теперь кинжал легко, по самую гарду, вошел под правое ребро. Я на мгновение замер, глядя, как на его лицо наползает обиженная гримаса, затем с проворотом вытянул лезвие и, зайдя за спину застывшей в шоке фигуре, спокойно ударил под левую лопатку. Колени у него подогнулись, и он сложился, сползая с клинка.

Перед тем как свернуть за поворот, я оглянулся. Он лежал посреди рассыпавшейся картошки уже расслабленно и был обманчиво похож на человека.

«Вот и все, – выдохнул я. – Сделано».

Вытер рукавом распаренный лоб и глубоко, с облегчением выдохнул. Уравновесил? Не знаю… Но внутри стало чуть лучше.

Прежде чем сесть в автобус, окинул взглядом окрестности, запоминая место, куда я больше не вернусь. С востока крадучись пришла ночь, злодейски выпив дневные яркие краски, и оттого земля там уже слилась с небом темным кобальтом, и террикон, возвышающийся над городком днем, растворился в нем без следа. На западе же день окончательно укатил за горизонт, но напоследок выдохнул вверх тихую улыбку, и она млела рубиновыми переливами в перьях облаков.

Пора. Я сделал глубокий вдох, пытаясь уловить аромат садов, но вонючий пазик перебил все. Слегка разочарованный, я втиснулся в салон. Все, меня здесь больше ничто не держит, даже любопытство. И так знаю наперед, что будет. Да, завтра этот небольшой шахтерский городок зашумит, обсуждая дикое убийство. Зарыдает, прижимая к себе двух маленьких детей, безутешная вдова, и проклянет того, кто зверски зарезал отличного отца и мужа. Выступят над могилой опечаленные педагоги, скажет веское слово парторг… Через положенное число дней придут на кладбище соседи, помянут светлую память и занюхают черным хлебом. Потом в ноги встанет надгробие, и над увядшими цветами будет выбито:

Но это будет потом. А сейчас мне пора возвращаться.