Создатели небес

15

Фраффин поджидал Келекселя за столом, когда тот вошел. Серебристый свет был включен на полную мощность, почти сверкал. Поверхность стола блестела. На Фраффине было местное одеяние: черный костюм с белой сорочкой. Золотые пуговицы на манжетах бросили сноп сияющих искр в глаза Келекселя.

Под маской начальственной задумчивости Фраффин чувствовал, что готов разразиться ликующими криками. Бедный глупый Расследователь! Сейчас он был нацелен, будто стрела. Оставалось найти цель, в которую он мог бы впиться.

«И это я нацелил его! — подумал Фраффин. — Я привел его сюда так же уверенно, как загоняю моих туземцев в затруднительные ситуации».

— Вы просили о встрече со мной? — спросил Фраффин. Он не встал с места, подчеркивая вызванное незваным гостем неудовольствие.

Келексель заметил этот жест, но не придал ему значения. Поза Фраффина была почти невежливой. Возможно, поза выражала самоуверенность Режиссера, означавшую, что за ним, Келекселем, следили. Но Главенство не посылает на расследования полных идиотов, и Режиссеру скоро предстоит это узнать.

— Я хотел бы обсудить с вами мою наложницу, — сказал Келексель, без приглашения усаживаясь напротив. Их разделяло огромное пустое пространство стола. На его поверхности слабо поблескивало отражение Фраффина.

— А что такое с вашей наложницей? — спросил Фраффин. Он улыбнулся про себя, вспомнив последний отчет о шалостях Келекселя с туземкой. Теперь Расследователь заподозрил неладное, никакого сомнения. Но уже поздно — слишком поздно.

— Возможно, с ней все в порядке, — сказал Келексель. — Безусловно, она доставляет мне большое удовольствие. Но мне показалось, что я так мало знаю о туземцах, о ее корнях, так сказать.

— И вы пришли ко мне, чтобы восполнить эти пробелы?

— Я был уверен, что вы поговорите со мной, — сказал Келексель. Он подождал немного, размышляя, будет ли замечена его колкость. Определенно настало время играть в открытую.

Фраффин откинулся на спинку кресла, веки полуопущены, в глазницах залегли серебристо-синие тени. Он кивнул самому себе. Ах, довершить падение этого дурака будет поистине славным делом! Фраффин смаковал момент, оттягивая миг разоблачения.

Келексель положил руки на подлокотники кресла, ощутил четкие грани конструкции, ее спокойную теплоту. В комнате витал слабый мускусный аромат, дразнящий, экзотический, полный инопланетной таинственности… пожалуй, какие-то цветочные духи.

— Но вам нравится ваша наложница? — спросил Фраффин.

— Она прелесть, — сказал Келексель. — Даже лучше, чем Суби. Я удивляюсь, почему вы не экспортируете их. В чем причина?

— Так у вас были Суби, — протянул Фраффин, уклоняясь от ответа.

— Я все еще удивлен, что вы не экспортируете этих женщин, — сказал Келексель. — Я нахожу это очень странным.

«Ах, ты находишь это странным», — подумал Фраффин. Неожиданно Келексель стал ему неприятен. Он был так очевидно без ума от своей туземки, от первого опыта.

— Найдется немало коллекционеров, которые с радостью ухватились бы за возможность заполучить одну из туземок, — сказал Келексель, прощупывая почву. — Да и все удовольствия, которые вы собрали здесь.

— А вы считаете, что мне больше нечем заняться, кроме как собирать туземцев для удовольствия моих сородичей, — сказал Фраффин. Его голос прозвучал раздраженно, и он удивился собственному волнению. «Неужели я завидую Келекселю?» — спросил он себя.

— Тогда в чем же цель вашего пребывания здесь, если не в получении прибыли? — спросил Келексель. Он чувствовал, что начинает сердиться на Фраффина. Разумеется, Режиссер знал, что имеет дело с Расследователем. Но ни один из его поступков не выдавал страха.

— Я собиратель тайн, — сказал Фраффин. — То, что я создал некоторые из них собственноручно, не имеет значения.

«Тайн?» — удивился Келексель.

А Фраффин подумал: «Собиратель древних тайн, да».

Он знал, что ревнует Келекселя, завидует, что тот в первый раз встретился с туземной женщиной. Фраффин вспомнил былые дни, когда чемы более открыто передвигались по этому миру, создавая оборудование долгого развития, которое могли использовать — воспитывая паршивых политиков, ослепленных гордыней, полных невежества, питающих безумное желание урвать кусок пожирнее везде, где только можно. Ах, что это были за деньки!

На миг Фраффин почувствовал себя распятым на дыбе собственных грез, вспоминая дни, когда он жил среди туземцев — манипулируя, интригуя, подслушивая, уча, слушая перемежаемые смешками разговоры римских мальчиков о вещах, о которых родители не осмеливались говорить даже шепотом. Перед ним как наяву встала его собственная вилла, залитые солнечным светом дорожки из кирпича, трава, деревья, плантация капризной форсайтии. Так называла их она — «дикая форсайтия». Как ярко запечатлелась в его мозгу молодое персиковое деревце рядом с дорожкой!

— Они так легко умирают, — прошептал он.

Келексель приложил палец к щеке, сказал:

— Думаю, вы все же чуточку ненормальный. Иначе откуда столько внимания к насилию и смерти?

Хотя это не было запланировано, Фраффин почувствовал, что не может удержаться. Он взглянул на Келекселя, сказал:

— Вы думаете, что ненавидите подобные вещи? Отнюдь! Вы говорите, что вас привлекают такие вещи, как эта ваша хорошенькая туземка. Я слышал, вам нравится местная одежда, — Режиссер дотронулся до рукава своего жакета, жест был странно ласкающим. — Как плохо вы себя знаете, Келексель.

Лицо Келекселя потемнело от гнева. Это уже слишком! Фраффин перешел все границы пристойности!

— Мы, чемы, заперли двери для смерти и насилия, — пробормотал он. — Смотрим на это, как на развлечение, не больше.

— Ненормальный, говорите? — спросил Фраффин. — Мы закрыли двери для смерти? — он расхохотался. — И все же вот оно, наше вечное искушение. Что я здесь делаю, то, что так привлекает вас, — настолько, что вы даже спрашиваете о том, что в этом мире отвратительного. Я скажу вам, что я здесь делаю: играю с искушением, которое мои сородичи чемы могут наблюдать.

Руки Фраффина ни на минуту не оставались в покое, пока он говорил: они делали рубящие и режущие жесты, демонстрируя вечно юную плоть — энергичную, трепещущую, маленькие завивающиеся волоски с тыльной стороны пальцев, матовые ровные ногти.

Келексель загляделся на Режиссера, завороженный его словами. Смерть — искушение? Да нет же, определенно нет! И все же за этой идеей скрывалась какая-то холодная уверенность.

Наблюдая за руками Фраффина, Келексель подумал: «Рука не должна ниспровергать разум».

— Вы смеетесь, — сказал Келексель. — Вы считаете меня забавным.

— Не только вас, — сказал Фраффин. — Меня забавляют все — бедные создания из мира-клетки и все до единого благословенные чемы, которые не могут услышать предупреждения о собственных вечных жизнях. У всех предупреждений есть одно исключение, да? Это ты сам! Вот что я вижу и вот что забавляет меня. В моих картинах вы смеетесь над ними, но не знаете, почему смеетесь. Ах, Келексель, именно здесь мы скрываем убежденность в нашей собственной смертности!

— Мы не смертны, — воскликнул возмущенный и потрясенный Келексель.

— Келексель, Келексель, мы смертны. Любой из нас может отказаться от омоложения, и это будет смерть. Это будет смерть.

Келексель уставился на Режиссера. «Да он не в своем уме!»

В мозгу Фраффина твердая уверенность, которую вызвали собственные слова, вспенилась, затмевая все, и отхлынула, оставив ярость.

«Я полон злости и раскаяния, — подумал он. — Я принял мораль, которую ни один другой чем не сможет вынести ни минуты. Мне жаль Келекселя и всех этих созданий, которыми я управляю, а они не знают этого. Внутри меня они вырастают десятками за каждого, кто погиб по моей воле. Тайны? Собиратель тайн? Я человек с чувствительными ушами, который до сих пор слышит, как нож разрезает хлеб на вилле, которой больше нет».

Потом Фраффин вспомнил женщину — смуглую экзотическую хозяйку его римского дома. Она была не выше его самого, низкорослая по местным меркам, но прекрасная в его глазах — лучшая из всех. Она родила ему восьмерых смертных детей, их смешанная кровь осталась тайной, исчезнув в гонке генетических комбинаций и рекомбинаций. Она состарилась и подурнела — Режиссер помнил и это гоже. Вспоминая ее потупленный взгляд, он видел черную массу — проклятье их смешанных генов. Она дала ему то, чего не смог бы дать никто другой: причастность к смертным, долю в смертности, которую он мог считать своей.

«Чего бы только не отдало Главенство, чтобы узнать об этой маленькой интерлюдии», — подумал Фраффин.

— Вы говорите, как безумец, — прошептал Келексель.

«Теперь мы противостоим друг другу открыто, да? — подумал Фраффин. — Пожалуй, я слишком медленно продвигаюсь с этим болваном. Пожалуй, стоит сказать сейчас, что он попался в нашу ловушку». Фраффин чувствовал, что не может противостоять натиску собственной злости. Он больше не мог сдерживаться.

— Безумец? — спросил он насмешливо. — Вы говорите: мы бессмертны, мы, чемы. Как мы бессмертны? Мы омолаживаемся и омолаживаемся. Мы достигли точки равновесия, застыли в шажке от окончательного разрушения. На какой стадии нашего развития, чем Келексель, мы застыли?

— Стадии? — Келексель изумленно уставился на него. Слова Фраффина жгли, точно горящие головни.

— Да, на какой стадии? Разве мы застыли на этапе зрелости? Думаю, нет. Чтобы достигнуть зрелости, необходимо пройти этап расцвета. Мы не цветем.

— У меня есть отпрыск!

Фраффин не смог сдержать смеха. Успокоившись, он посмотрел в лицо откровенно разгневанному Келекселю и сказал:

— Семя, которому не довелось цвести, вечная незрелость, порождающая вечную незрелость, — и вы похваляетесь этим! Как вы жалки, пусты и перепуганы, Келексель.

— Чего мне бояться? — спросил Келексель. — Смерть не властна надо мной. Вы не властны надо мной.

— Разве что изнутри, — сказал Фраффин. — Смерть не властна над чемами, разве что изнутри. Мы самые совершенные во вселенной особи, бессмертные крепости самих себя, которые не сможет взять ни одна сила… разве что изнутри. В каждом из нас есть то семя из нашего прошлого, семя, которое шепчет: «Помнишь? Помнишь, когда мы могли умирать?»

Келексель распрямился, вскочил на ноги, не в силах оторвать взгляд от Фраффина.

— Вы не в своем уме!

— Сядьте, посетитель, — сказал Фраффин. И удивился себе. «Зачем я принуждаю его? Чтобы оправдать в своих глазах то, что должен сделать? Если так, тогда я должен дать ему что-то, что он может использовать против меня. Я должен уравнять наши силы в этом поединке».

Келексель упал в кресло. Он напомнил себе, что чемы в большинстве невосприимчивы и к более причудливым формам сумасшествия, но кто знает, какие стрессы могли стать результатом жизни на окраине вселенной, постоянного контакта с чужой расой. Психоз скуки наводил ужас на всех — возможно, Фраффин стал жертвой этого синдрома.

— Посмотрим, есть ли у вас совесть, — сказал Фраффин.

Заявление прозвучало столь неожиданно, что Келексель лишь изумленно вытаращился на Фраффина. Хотя появилось чувство затаенного опустошения внутри, и Келекселю почудилась угроза в словах Фраффина.

— Что плохого может быть в этом? — спросил Фраффин. Он повернулся. Кто-то из команды принес вазу с розами и поставил на книжный шкаф за рабочим столом. Фраффин взглянул на розы. Они полностью распустились и роняли кроваво-красные лепестки, точно гирлянды на алтаре Дианы.

«В Шумерии больше не шутят, — подумал он. — Мы больше не острим, перемежая глупостями мудрость Минервы».

— О чем вы говорите? — спросил Келексель.

Вместо ответа Фраффин передвинул управляющий рычаг под рабочим столом. Транслятор пантовива зажужжал, оживляясь, скользнул по комнате, точно гигантская пчела, и разместился справа от Фраффина.

Келексель взглянул на него, ощутив, как пересохло во рту. Машина для легкомысленных развлечений вдруг превратилась в чудище, которое, казалось Келекселю, могло в любой момент напасть на него.

— Как чутко с вашей стороны было выдать такой же вашей наложнице, — сказал Фраффин. — Поглядим, что она смотрит?

— Какое отношение это может иметь к нам? — спросил Келексель. Он явственно слышал гнев и нерешительность в собственном голосе и понимал, что Фраффин знает о его реакции.

— Посмотрим, — сказал Фраффин. Он повернул панель с контрольными рычагами так, чтобы легко было дотягиваться, любовно передвинул их. На экране возникла туземная комната на поверхности планеты — длинное, узкое помещение с бежевыми оштукатуренными стенами и коричневым крашеным потолком. Камера смотрела прямо на дощатый стол с выжженными следами от сигарет, торчавший из-за парового радиатора, который шипел под красно-белыми занавесями, обрамлявшими зарешеченное окно.

За столом лицом друг к другу сидело двое мужчин.

— Ага, — сказал Фраффин. — Слева отец вашей наложницы, справа — мужчина, с которым она спарилась бы, если бы в дело не вмешались мы и не отдали ее вам.

— Глупые, никчемные туземцы, — фыркнул Келексель.

— Но она наблюдает за ними прямо сейчас, — сказал Фраффин. — Это то, что идет по ее пантовиву… который вы столь любезно ей предоставили.

— Она совершенно счастлива здесь, я уверен в этом, — сказал Келексель.

— Тогда почему бы вам не освободить ее от манипулятора?

— Когда она будет полностью готова, — сказал Келексель. — Она будет больше чем довольна служить чемам, когда поймет, что мы можем ей дать.

— Ну разумеется, — сказал Фраффин. Он разглядывал профиль Энди Турлоу. Его губы шевелились, но Фраффин отключил звук. — Именно поэтому она смотрит эту сцену из моей текущей постановки.

— И что такого важного в этой сцене? — спросил Келексель. — Возможно, ее захватило ваше мастерство.

— В самом деле, — сказал Фраффин.

Келексель осмотрел туземца, стоявшего слева. Отец его наложницы? Он увидел, как набрякли веки туземца. Туземец выглядел существом с грубыми чертами лица, так и дышавшими скрытностью. Туземец почти потянул бы на крупного чема. Как могло такое создание произвести на свет его стройную грациозную наложницу?

— Тот, с которым она бы спарилась, туземный знахарь, — сообщил Фраффин.

— Знахарь?

— Они предпочитают называться психологами. Послушаем?

— Ну вы же сказали — что плохого может в этом быть?

Фраффин повернул ручку громкости.

— Да, и вправду.

— Возможно, это будет любопытно, — сказал Келексель, но в его голосе не слышалось любопытства. Почему его наложница наблюдала за созданиями из своего прошлого? Это могло причинить ей боль.

— Чшш, — сказал Фраффин.

— Что?

— Слушайте!

Турлоу нагнулся поправить кипу бумаг на столе. Звук немного шипел. Келекселя и Фраффина окружила сенсоцепь, нахлынул запах пыли, застоявшегося и полного странных ароматов воздуха.

С экрана загремел гортанный голос Джо Мэрфи:

— Не ожидал увидеть тебя, Энди. Слышал, у тебя был какой-то приступ.

— Должно быть, однодневный грипп, — сказал Турлоу. — Он сейчас у всех.

Фраффин расхохотался.

— Есть какие-нибудь вести от Рути? — спросил Мэрфи.

— Нет.

— Ты опять ее упустил, вот что. Хотя я велел тебе позаботиться о ней. Но, возможно, женщины все одинаковые.

Турлоу поправил очки, поднял голову и взглянул прямо в глаза наблюдающих чемов.

Келексель открыл рог от изумления.

— Что вы понимаете из этого?

— Невосприимчивый! — прошипел Келексель. И подумал: «Теперь Фраффин у меня в руках! Позволить невосприимчивому наблюдать за операторской командой!»

Расследователь спросил:

— Неужели он еще жив?

— Недавно мы дали ему попробовать немного нашей власти, — сказал Фраффин, — но я нахожу этого туземца слишком забавным, чтобы уничтожать.

Мэрфи прочистил горло, и Келексель откинулся назад, слушая и наблюдая. «Тогда уничтожь себя, Фраффин», — подумал он.

— Ты не заболел бы, будь ты здесь, — сказал Мэрфи. — Я даже поправился на тюремной диете. Что меня удивляет, так это то, как хорошо я приспособился к здешнему режиму.

Турлоу вернулся к лежащим перед ним бумагам. Келексель поймал себя на том, что действия созданий завораживают, ощутил, что исчезает, превращаясь в чуждых ему существ, становясь одним комком настороженных чувств. Но внутри него раздражающий голосок спрашивал: «Почему она смотрит на этих существ из ее прошлого?»

— Дела идут неплохо, да? — спросил Турлоу. Он разложил перед Мэрфи стопку покрытых чернильными кляксами карточек.

— Ну, это затягивает, — сказал Мэрфи. — Здесь некуда спешить.

Он пытался не смотреть на карты.

— Но вы думаете, тюрьма вам подходит?

Фраффин пощелкал настройками пантовива. Точка наблюдения резко сместилась. Два туземца превратились в увеличенные профили. (У Келекселя появилось странное чувство, что его самого передвинули, затолкали внутрь, и заставили смотреть вниз на двух туземцев.)

— На этот раз мы будем работать с карточками немного по-другому. Вы довольно часто выполняли эти тесты. Я хочу изменить темп.

Мэрфи бросил резкий косой взгляд через плечо, но голос его прозвучал искренне и любезно.

— Все, что вы скажете, док.

— Я буду сидеть лицом к вам, — сказал Турлоу. — Это немного не по правилам, но в вашей ситуации и так полным-полно неправильностей.

— Ты имеешь в виду, что мы с тобой знакомы и тому подобное?

— Да, — Турлоу положил на стол секундомер. — И я поменял обычный порядок карточек.

Секундомер неожиданно приковал внимание Мэрфи. Он уставился на прибор, слабая дрожь прошла по толстым предплечьям. С видимым усилием он собрался и принял вид энергичной веселости, желания сотрудничать.

— В прошлый раз ты сидел за мной, — сказал он. — И доктор Вейли тоже.

— Я знаю, — ответил Турлоу. Он проверял порядок карточек.

Келексель подпрыгнул от неожиданности, когда Фраффин прикоснулся к его руке, и поднял глаза на Режиссера, перегнувшегося через стол.

— Этот Турлоу молодец, — зашептал Фраффин. — Смотрите на него внимательно. Заметьте, как он изменяет тест. Когда один и тот же тест проводят несколько раз за короткий период времени, появляется элемент обучения. Как будто вы надеваете трико много раз, пока не выучиваетесь.

Келекселю почудился двойной смысл в словах Режиссера. Тот с улыбкой опустился на место. Келекселя охватило чувство тревоги. Он вернулся к сцене на экране пантовива. Что такого важного в этом признании вины? Совесть? Келексель разглядывал Турлоу, раздумывая, вернулась бы Рут к этому существу, если бы ее освободили. После того, что она испытала с чемом? Келекселя пронзила мучительная ревность.

Чем откинулся на спинку кресла, нахмурился.

Турлоу проявлял готовность начать тест. Он показал первую карточку, запустил секундомер; его рука так и осталась лежать на нем.

Мэрфи внимательно посмотрел на карточку, закусил губу. Через некоторое время он сказал:

— Автомобильная авария. Двое погибли. Это их тела у дороги. Сейчас много аварий. Люди просто не знают, как обращаться с быстроходными машинами.

— Вы выделяете части рисунка, или вся карточка целиком дает такую картину?

Мэрфи заморгал.

— Только эта маленькая часть вот здесь, — он перевернул карточку рисунком виз, взял следующую. — Это завещание или другой документ о собственности, но кто-то уронил ее в воду, и буквы расплылись. Поэтому его никак не прочесть.

— Завещание? Есть какие-нибудь мысли, чье оно?

Мэрфи махнул карточкой.

— Знаешь, когда мой дед умер, завещание не нашли. А у него оно было. Мы все знали, что оно было, но дядя Эймос смотался с большей частью дедова барахла. Вот как я научился быть осторожным со своими бумагами. Надо быть очень осторожным с важными бумагами.

— А ваш отец был таким предусмотрительным?

— Па? Дьявол, конечно, нет!

Турлоу, казалось, задело что-то в тоне Мэрфи. Он спросил:

— Вы с вашим отцом когда-нибудь ссорились?

— Препирались иногда, вот и все.

— Вы имеете в виду, спорили?

— Да. Он всегда хотел, чтобы я остался с мулами и повозкой.

Турлоу сидел, выжидающий, настороженный, изучающий.

Мэрфи оскалился, точно череп.

— Это старая поговорка, которая была в ходу у нас в семье.

Он резко опустил карточку, которую держал, взял третью, наклонив голову набок.

— Шкура выхухоли, распяленная для сушки. За них давали по одиннадцать центов за штуку, когда я был мальчишкой.

Турлоу сказал:

— Поищите другую ассоциацию. Попробуйте найти в карточке что-то еще.

Мэрфи метнул быстрый взгляд на Турлоу, снова вгляделся в рисунок. Он был похож на сжатую до отказа пружину. В комнате повисла тишина.

Наблюдая за туземцами, Келексель не мог отделаться от ощущения, что Турлоу через Мэрфи убеждает зрителей, сидящих у пантовивов. Он чувствовал, что этот знахарь изучает его самого. Умом Келексель понимал, что сцена осталась в прошлом, что это всего лишь снятая пленка. Однако в ней было что-то такое, что производило впечатление, как будто она происходила как раз сейчас.

Мэрфи снова посмотрел на Турлоу.

— Возможно, это мертвая летучая мышь, — сказал он. — Возможно, кто-то застрелил ее.

— Да? Зачем кому-то могло понадобиться делать это?

— Потому что они омерзительные! — Мэрфи бросил карточку на стол, оттолкнул. Он выглядел загнанным в угол. Медленно-медленно взял следующую карточку, открыл, точно боясь того, что может там обнаружить.

Турлоу проверил секундомер, снова посмотрел на Мэрфи.

Тот разглядывал карточку. Несколько раз, казалось, он хотел что-то сказать, но каждый раз колебался и не произносил ни слова. Наконец он сказал:

— Ракеты четвертого июля, вроде зажигательных, тех, что взрываются в воздухе. Чертовски опасная штука.

— Взрывчатые ракеты?

Мэрфи пристально вгляделся в карточку.

— Да, такие, которые взрываются и пускают звезды. Эти звезды могут устроить пожар.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы от них что-то загоралось?

— Я слышал об этом.

— Где?

— Много где! Людей каждый год предупреждают об этих проклятых штуках. Ты что, газет не читаешь?

Турлоу сделал пометку в блокноте.

Мэрфи бросил на него сердитый взгляд, перешел к следующей карточке.

— На этом рисунке в муравейник бросили отраву и разрезали его пополам, чтобы составить план того, как прорыты ходы.

Турлоу отклонился назад, его внимание было сосредоточено на лице Мэрфи.

— Зачем кому-то мог понадобиться такой план?

— Чтобы увидеть, как муравьи сделали муравейник. Я однажды ребенком упал на муравейник. Они кусаются, точно огнем жгутся. Ма намазала меня содой. Па облил муравейник минеральным маслом и поднес к нему спичку. Ну они и разбегались, скажу я вам! Па скакал вокруг и давил их.

Мэрфи с отвращением положил карточку, взял следующую. Взглянул на руку Турлоу, делающую пометки, затем на карточку. Повисла напряженная тишина.

Глядя на карточку в руке Мэрфи, Келексель вспомнил о флиттерах чемов на фоне закатного неба, о целых флотилиях, плывущих из ниоткуда в никуда. Его посетила внезапная мысль о том, что бы сказал об этом Турлоу. Мысль была пугающей.

Мэрфи отодвинул карточку на длину вытянутой руки, прищурил глаза.

— Вон там, слева, похоже, гора в Швейцарии, откуда люди все время срываются и погибают.

— Маттерхорн?

— Да.

— А оставшаяся часть карточки ничего вам не говорит?

Мэрфи отодвинул карточку в сторону.

— Нет. Ничего.

Турлоу сделал в блокноте запись, поднял взгляд на Мэрфи, который рассматривал следующую карточку.

— Все эти разы, когда я видел эту карточку, я никогда не замечал вот это место наверху, — он показал пальцем. — Вот здесь. Это кораблекрушение, а тут из воды торчат спасательные шлюпки. Вон те маленькие точки — это утопленники.

Турлоу сглотнул. Казалось, он обдумывает комментарий. Резко наклонившись вперед, он спросил:

— Кому-нибудь удалось спастись?

На лице Мэрфи отразилось грустное отвращение.

— Нет, — вздохнул он, — не повезло. Знаете, мой дядя Эл умер в тот год, когда утонул «Титаник».

— Он был на «Титанике»?

— Нет. Просто я так запоминаю даты. Помогает вспомнить. А в тот год, коша моя компания переехала в новое здание, сгорел Цеппелин.

Мэрфи перешел к следующей карте, улыбнулся.

— Это просто. Это ядерный гриб.

Турлоу облизал губы, спросил:

— Вся карточка?

— Нет, вот это место, здесь, сбоку, — он ткнул пальцем. — Это… как фотография взрыва.

Рука Мэрфи медленно потянулась за следующей карточкой. Он поднес ее к глазам, прищурился. В комнате воцарилось молчание.

Келексель взглянул на Фраффина, увидел, что Режиссер рассматривает его.

— Какая цель у всего этого? — прошептал он.

— Вы шепчете, — сказал Фраффин. — Не хотите, чтобы Турлоу услышал вас?

— Что?

— Эти местные знахари обладают странной силой, — сказал Фраффин. — Временами они очень проницательны.

— Это полная чепуха, — сказал Келексель. — Абракадабра. Тест ничего не значит. Ответы туземца совершенно логичны. Я сам мог бы сказать что-то в таком роде.

— Правда? — спросил Фраффин.

Келексель не ответил, вновь поворачиваясь к экрану пантовива.

Мэрфи настороженно смотрел на Турлоу.

— Вот эта часть в середине может быть лесным пожаром, — сказал он, посмотрев на Турлоу.

— Вам приходилось видеть лесной пожар?

— Да, когда он был. За версту воняло дохлыми коровами. Выгорело ранчо на Сьюслоу.

Турлоу вновь сделал запись в блокноте.

Мэрфи взглянул на него, сглотнул, потянулся за последней карточкой. Взглянув на нее, он резко и шумно выдохнул, точно получил сильный удар в живот.

Турлоу быстро поднял на него изучающий взгляд.

Лицо Мэрфи приняло недоуменное выражение. Он заерзал на стуле, затем спросил:

— Это одна из обычных карт?

— Да.

— Я не помню ее.

— О! А вы помните все остальные карты?

— Как будто.

— А что с этой картой?

— Думаю, вы подсунули новую карточку.

— Нет. Это одна из стандартных карт Роршаха.

Мэрфи тяжелым взглядом уставился на психолога, сказал:

— У меня было право убить ее, док. Не будем забывать об этом. У меня было право. Муж должен защищать свой дом.

Турлоу сидел, спокойно ожидая продолжения.

Мэрфи резко переключился обратно на карточку.

— Свалка, — выпалил он. — Это напоминает мне свалку.

Турлоу все еще молчал.

— Помятые машины, старые котлы, всякие такие вещи, — сказал Мэрфи. Он оттолкнул карту в сторону, откинулся, выжидая.

Турлоу глубоко вздохнул, собрал карточки и таблицы, сложил в портфель, который взял с пола рядом со стулом. Он медленно повернулся и посмотрел прямо в пантовив.

Келекселя охватило тревожное ощущение, что Турлоу смотрит прямо ему в глаза.

— Скажите мне, Джо, — нарушил тишину Турлоу, — что вы видите здесь? — он указал на зрителей пантовива.

— А? Где?

— Там, — Турлоу указал в том же направлении.

Теперь из пантовива на зрителей смотрел Мэрфи.

— Какую-то пыль или дым, — сказал он. — Они не слишком-то утруждают себя уборкой.

— Но что вы видите в этой ныли или дыму? — настаивал Турлоу. Он опустил руку.

Мэрфи прищурился, склонил голову набок.

— О, похоже на что-то вроде множества маленьких лиц… детских лиц, как будто херувимов или… нет, как те черти, которых рисуют на картинах ада.

Турлоу обернулся к заключенному.

— Черти ада, — пробормотал он. — Очень подходяще.

Фраффин щелкнул выключателем пантовива. Экран померк.

Келексель заморгал, повернулся и очень удивился, обнаружив, что Фраффин смеется.

— Черти ада, — повторил он. — Да, это восхитительно. Это просто восхитительно.

— Вы сознательно разрешаете невосприимчивому смотреть на нас и быть свидетелем наших действий, — сказал Келексель. — не вижу в этом ничего восхитительного.

— А что вы думаете о Мэрфи? — спросил Фраффин.

— Он кажется таким же нормальным, как и я.

Фраффина обуял приступ смеха. Он покачал головой и протер глаза.

— Мэрфи мое собственное творение, Келексель. Мое собственное творение. Я лепил его в высшей степени аккуратно и определенно, с младенчества. Разве он не прелесть? Черти ада!

— Неужели он тоже невосприимчивый?

— Боги Охраняющие, нет!

Келексель оглядел Режиссера. Разумеется, он уже давно распознал притворство. Зачем ему выдавать себя, выставлять невосприимчивого напоказ перед Расследователем Главенства? Был ли это знахарь? Неужели у туземцев была какая-то загадочная сила, которую Фраффин мог использовать?

— Я не понимаю, что движет вами, Фраффин, — сказал Келексель.

— Это же очевидно, — отозвался Фраффин. — Касательно Турлоу. Вы не испытываете чувства вины при виде создания, у которого украли женщину?

— У знахаря? У невосприимчивого? Как я мог украсть у него что-то? Право чема — брать у низших рас все, чего бы он ни пожелал.

— Но… Турлоу почти человек, вы не находите?

— Чепуха!

— Нет, нет, Келексель. У него огромный врожденный потенциал. Он великолепен. Разве вы не видели, как он выводил Мэрфи на чистую воду, выявляя искры безумия?

— Как вы можете говорить, что туземец безумен?

— Он безумен, Келексель. Это я сделал его таким.

— Я… я не верю вам.

— Терпение и учтивость, — сказал Фраффин. — Что бы вы сказали, если бы я заявил, что могу показать вам больше о Турлоу, не показывая его самого совсем?

Келексель сидел прямо, будто аршин проглотил. Он был насторожен, точно прошлые страхи вернулись стократно усиленными. Отрывки из сцены, которую Фраффин только что показал, крутились в мозгу, цепляясь за него и рассеиваясь на клочки; их смысл причудливо менялся и искажался. «Безумен? А Рут, его наложница? Она смотрела эту сцену; возможно, продолжала смотреть и сейчас. Почему она захотела смотреть такую… такую неприятную вещь? Это должно быть мучительно для нее. Должно быть». В первый раз, сколько он себя помнил, Келексель почувствовал, что пытается разделить чувства другого существа. Он попытался избавиться от этого ощущения. Рут была туземкой, одной из низшей расы.

Келексель поднял взгляд и обнаружил, что Фраффин наблюдает за ним. Как будто они поменялись местами с туземцами, которых только что видели. Фраффин принял на себя роль Турлоу, а он, Келексель, был Мэрфи.

«Какие силы он получил от туземцев? — спросил себя Келексель. — Может ли он заглянуть вглубь меня, отгадать мои мысли? Но я не безумен… и не склонен к насилию».

— Что за парадокс вы предлагаете? — спросил Келексель. И с гордостью отметил про себя, что его голос остался ровным, спокойным и вопрошающим.

«Тихо, тихо, — подумал Фраффин. — Он крепко сидит на крючке, но не должен слишком сильно бороться со мной — пока не должен».

— Забавную вещь, — ответил Фраффин. — Смотрите, — он указал на экран пантовива, подрегулировал настройки.

Келексель неохотно повернулся, взглянул на экран — там была все та же самая тускло-коричневая комната, то же зарешеченное окно с красно-белыми занавесками, шипящий радиатор, Мэрфи, сидящий в той же позе за дощатым столом со следами сигарет. Это была живая картина, идентичная той, которую они только что просмотрели. За исключением того, что другой туземец сидел позади Мэрфи, спиной к наблюдателям, держа на коленях пюпитр и бумаги.

Как и Мэрфи, новая фигура производила впечатление огромной туши. Очертание щеки, видимое, когда он поворачивал голову, выдавало холерика. Шея сзади выглядела вымытой и выскобленный в парикмахерской.

Разбросанная кипа карт Роршаха лежала на столе перед Мэрфи. Он барабанил пальцем по обратной стороне одной из них.

Разглядывая сцену, Келексель заметил небольшое изменение в Мэрфи. Он был более спокойным. Более расслабленным, более уверенным в себе.

Фраффин прочистил горло, сказал:

— Туземец, который пишет в блокноте, другой знахарь, коллега Турлоу. Он только что закончил проведение того же самого теста. Посмотрите на него внимательно.

— Зачем? — спросил Келексель. Повторение туземных обрядов начинало надоедать.

— Просто посмотрите, — сказал Фраффин.

Мэрфи внезапно поднял карточку, по которой барабанил, взглянул на нее и отложил в сторону.

Вейли повернулся, поднял голову, показывая круглое лицо, две голубые пуговки глаз, крутой выступ носа и тонкий рот. Удовлетворение так и брызгало из него, переливая через край. В этом удовлетворении скрывалась затаенная хитрость.

— Эта карточка, — сказал он с нетерпением в голосе. — Почему вы снова посмотрели на нее?

— Я… ну, просто хотел взглянуть еще разок.

— И как, увидели что-то новое?

— Нет, то, что и обычно, — шкуру животного.

Вейли торжествующе уставился на затылок Мэрфи.

— Шкуру животного? Вроде тех, что вы ловили, когда были мальчиком?

— Я неплохо на них заработал. У меня всегда было чутье на деньги.

Вейли закивал головой, отчего жирные складки на шее над воротничком заколыхались, точно студень.

— Не хотели бы вы взглянуть во второй раз на любую другую карточку?

Мэрфи облизал губы.

— Думаю, нет.

— Интересно, — пробормотал Вейли.

Мэрфи слегка повернулся, заговорил, не глядя на психиатра:

— Док, а не скажете мне кое-что?

— Что?

— Я ведь уже делал этот тест с одним из ваших ребят, с Турлоу. Что он показал?

В лице Вейли промелькнуло что-то жестокое и сверлящее.

— А разве Турлоу вам не сказал?

— Нет. Я считаю, что вы более подходящий парень, что вы будете откровенны со мной.

Вейли взглянул на бумаги на коленях, рассеянно поводил карандашом. Потом начал заполнять бланк.

— У Турлоу нет медицинской степени.

— Да, но что тест показал обо мне?

Вейли закончил писать, откинулся на спинку стула и перечитал написанное.

— Потребуется некоторое время, чтобы обработать данные, — сказал он. — Но рискну предположить, что вы так же нормальны, как кто угодно.

— Это означает, что я психически здоров?

— Так же, как я сам.

У Мэрфи вырвался глубокий вздох. Он улыбнулся, искоса взглянул на карточки Роршаха.

— Спасибо, док.

Сцена внезапно оборвалась.

Келексель покачал головой, взглянул на сидевшего через стол Фраффина и увидел, что его рука лежит на кнопке выключения. Режиссер ухмылялся.

— Видите, — сказал Фраффин. — Еще один, который думает, что Мэрфи нормален, еще один, кто согласен с вами.

— Вы говорили, что собираетесь показать мне Турлоу.

— Но я и сделал это!

— Не понимаю.

— Неужели вы не видели, как доктор принуждал Мэрфи давать ответы, заполняя свои бумаги? Разве Турлоу делал что-то подобное?

— Нет, но…

— И разве вы не заметили, как этот знахарь наслаждался страхом Мэрфи?

— Но страх временами может быть забавным.

— И боль, и насилие? — спросил Фраффин.

— Конечно, если их правильно подать.

Фраффин продолжал с улыбкой смотреть на него.

«Я тоже наслаждаюсь их страхом, — подумал Келексель. — Неужели безумный режиссер намекает именно на это? Он что, пытается сравнить меня с этими… созданиями? Да все чемы наслаждаются такими вещами!»

— Эти туземцы вбили себе в головы странную мысль, — сказал Фраффин. — Все, что уничтожает жизнь — любую жизнь, — заболевание.

— Но это полностью зависит от того, какая форма жизни уничтожается, — возразил Келексель. — Уж разумеется, даже ваши туземцы без колебаний убьют… убьют… червя!

Фраффин все так же смотрел на него.

— Ну? — настаивал Келексель.

Фраффин продолжал безмолвно смотреть.

Келексель почувствовал, как в нем разгорается гнев. Он уставился на Фраффина.

— Это же просто мысль, — сказал Режиссер. — То, с чем можно играть. Ведь мы тоже играем с мыслями, не правда ли?

— Безумная мысль, — прорычал Келексель.

Он напомнил себе, что находится здесь, чтобы устранить угрозу, исходящую от сумасшедшего Режиссера этого корабля. А он выставлял свое преступление напоказ! Это вызовет по меньшей мере строгое осуждение и смещение с поста. И если это было общей практикой — о, что будет тогда! Келексель сидел, разглядывая Фраффина, предвкушая приближающийся момент осуждения, праведный гнев, угрозу вечного изгнания. Пусть Фраффин попробует черноту вечной скуки! Пусть этот безумец поймет, что значит вечность на самом деле!

На миг эта мысль застыла в мозгу Келекселя. Он никогда прежде не рассматривал ее с такой точки зрения. «Вечность. Что она значит на самом деле?» — подумал он.

Он попытался вообразить себя покинутым, предоставленным самому себе на нескончаемо долгое время. Разум отверг эту мысль, и Келексель почувствовал укол жалости к Фраффину.

— Сейчас, — сказал Фраффин. — Время подошло.

«Неужели он подстрекает меня обвинить его? — удивился Келексель. — Это невозможно!»

— Имею удовольствие сообщить вам, — сказал Фраффин, — что у вас будет еще один отпрыск.

Келексель сидел с вытаращенными глазами, ошеломленный. Он попытался что-то сказать, но язык не подчинялся. Через некоторое время он вновь обрел дар речи, прохрипел:

— Но откуда вы…

— О, конечно же, это произойдет не законно утвержденным способом, — сказал Фраффин. — Не будет ни маленькой деликатной операции, ни оптимального выбора донора яйцеклетки из банков в яслях Главенства. Ничего столь обыденного.

— Что вы…

— Ваша туземная наложница, — сказал Фраффин. — Вы оплодотворили ее. Она будет вынашивать ваше дитя… старинным способом, как мы делали когда-то давно, еще до того, как Главенство не упорядочило этот процесс.

— Это… это невозможно, — прошептал Келексель.

— Отчего же, — возразил Фраффин. — Видите ли, дело в том, что это планета, полная диких чемов.

Келексель сидел молча, пытаясь постичь зловещую красоту откровения Фраффина, видя жизнь за этими словами, видя все происходящее здесь таким, каким должен был увидеть с самого начала. Преступление было таким простым. Таким простым! Как только Келексель преодолел ментальный барьер, не позволявший думать о подобных вещах, как все стало на места. Это было преступление, соответствовавшее уровню Фраффина, преступление, которое никакому другому чему и в голову бы не пришло. На Келекселя нахлынуло чувство извращенного восхищения Фраффином.

— Вы думаете, что вам стоит лишь обвинить меня, как Главенство все устроит, — сказал Режиссер. — Подумайте о последствиях. Существ с этой планеты стерилизуют, чтобы не портили родословную чемов. Планету забросят до тех пор, пока мы не сможем найти ей достойное применение. Ваш новый отпрыск, полукровка, разделит судьбу остальных.

Келексель неожиданно ощутил, как в нем начали воевать забытые инстинкты. Угроза в словах Фраффина открыла резервы таких чувств, которые казались Келекселю надежно запертыми. Он никогда не подозревал опасного могущества сил, считавшихся скованными — навечно. В мозгу, как птицы в клетках, бились странные мысли. Что-то свободное и дикое взвилось в нем, и он подумал: «Представить только — неограниченное число отпрысков!»

Затем явилась другая мысль: «Так вот что случилось с другими Расследователями!»

Келексель осознал, что проиграл.

— Неужели вы позволите уничтожить вашего отпрыска? — спросил Фраффин.

Вопрос был излишним. Келексель уже задал его себе и ответил на него. Ни один чем не смог бы рискнуть отпрыском — редчайшей Драгоценностью, единственным связующим звеном с утраченным прошлым. Он вздохнул.

В этом вздохе Фраффин увидел свою победу. На его губах расцвела улыбка.

Мысли Келекселя обратились внутрь. Главенство проиграло Фраффину еще один раунд. Точность и простота замысла, заставившего его принять участие в этом поражении, открылась Келекселю во всей красе. Он с закрытыми тазами (а действительно ли с закрытыми?) угодил в расставленную ловушку. Фраффин столь же легко манипулировал им, как и любым из своих невежественных созданий в этом чудесном мирке.

Осознание того, что ему придется признать поражение, что он должен сделать выбор, наполнило Келекселя странным ощущением счастья. Это была не радость, но запоздалое сожаление, такое же глубокое и пронзительное, как горе.

«У меня будет бессчетное количество наложниц, — подумал он. — И они подарят мне отпрысков».

Затем разум Келекселя омрачился одной мыслью, и он заговорщицки спросил у Фраффина:

— А что, если Главенство пришлет женщину-Расследователя?

— Они облегчат нам задачу, — сказал Фраффин. — Женщины-чемы, лишенные способности размножаться, но не лишенные инстинкта, находят здесь огромное удовольствие. Они погружаются в плотские радости. У туземных мужчин на удивление отсутствуют комплексы. Но магнетическая приманка для наших женщин очень проста. Стоит один раз показать им роды, и они больше не могут без этого обходиться! Они получают от этого какое-то извращенное удовольствие, компенсирующее то, чего они сами никогда не могут пережить. Я лично не могу понять, но Инвик уверяет, что ничего лучше и быть не может.

Келексель кивнул. Очевидно, сказанное являлось правдой. Женщины в этом заговоре должны быть связаны крепкой цепью. Но Келексель все же не мог подавить в себе инстинкты Расследователя. Он заметил, как двигались губы Фраффина, как появлялись крошечные морщинки у его глаз — маленькие предатели. Был один момент, который Фраффин отказывался признать. Этот бой все равно когда-то будет проигран. Вечность — слишком долго для Главенства, чтобы проигрывать каждую схватку. Подозрения перетекут в твердую уверенность, и тогда любые средства будут хороши, чтобы раскрыть секрет Фраффина.

Поняв это, Келексель ощутил, что его разрывает боль, как будто неизбежное уже произошло. Это был аванпост смертности чемов, и она тоже придет — в свое время. Здесь была часть всех чемов, восставших против Вечности. Здесь было доказательство того, что где-то в глубине души каждый из чемов не принимал бессмертие. Но улики будут уничтожены.

— Мы найдем вам собственную планету, — сказал Фраффин.

Когда он заговорил, подумал, не слишком ли торопится. Келекселю может понадобиться время свыкнуться с тем, что он узнал. Казалось, он умер, но уже возрождался, и вежливый чем исчез, признав поражение, — несомненно, собираясь получить омоложение. Он, конечно же, быстро поймет необходимость этого.