Сошествие Ангелов

Глава 1

Было еще совсем темно. Захариэль открыл глаза за мгновение до того, как за ним пришли люди лорда Символа. Он окончательно проснулся, ощутив, как чья-то рука зажала ему рот. Его стащили с кровати, накинули на голову капюшон, а руки связали за спиной. Так, вслепую, его протащили по нескольким коридорам. Когда похитители остановились, Захариэль услышал, что один из них трижды постучал.

Открылась дверь, и его втолкнули внутрь.

— Кого вы нам привели? — донесся из темноты голос.

— Странника, — произнес рядом с ним лорд Символ. — Его привели связанным и с закрытыми глазами. Он ищет вход.

— Подведите его ближе, — приказал первый голос.

На плечи Захариэля опустились руки проводников, грубо толкнули вперед и заставили опуститься на колени. От прикосновения к холодному каменному полу по телу пробежала дрожь, но он постарался подавить ее, не желая давать повод подозревать его в испуге.

— Как твое имя? — снова услышал он первый голос, звучавший теперь немного громче. Глубокий, раскатистый баритон явно принадлежал человеку, привыкшему повелевать. — Из какой ты семьи?

— Я Захариэль Эль-Зуриас, — ответил он, по старинному обычаю назвав свое полное имя и тут же подумав, что произносит его в последний раз. — Я — единственный оставшийся в живых сын Зуриаса Эль-Калеала, кто, в свою очередь, приходится сыном Калеалу Эль-Гибраэлю. Наш род происходит по прямой линии от Сафиэля.

— Аристократ, — раздался третий голос. Каким-то образом он странно отличался от всех остальных, его властность и притягательность превосходили голос первого из говоривших. — Он считает, что место в наших рядах обеспечено заслугами его отца. Я против. Он недостоин такой чести. Надо бы сбросить его с башни и покончить с этим.

— Посмотрим, — произнес первый голос.

Захариэль безошибочно узнал шорох вынимаемого из ножен оружия, а потом — неприятное ощущение приставленного к горлу холодного металлического лезвия.

— Сначала мы его испытаем, — послышался в темноте голос. — Ты чувствуешь клинок на своем горле?

— Да, чувствую, — ответил Захариэль.

— Так знай, любая ложь считается нарушением наших обетов. Мы приемлем только истину. Если ты солжешь, я непременно об этом узнаю. А если почувствую обман, немедленно перережу тебе глотку. Ты принимаешь такие условия?

— Да, я их принимаю.

— В самом деле? Пойми, я требую с тебя клятву. Даже после того как я уберу от твоей шеи кинжал, даже когда я умру, а этот кинжал превратится в ржавую пыль, клятва, принесенная на этом лезвии, останется все такой же крепкой. Ты готов принести такую клятву?

— Я готов, — подтвердил Захариэль. — Я дам такую клятву.

— Но сначала скажи мне, по какому праву ты сюда пришел? Кто ты такой, чтобы осмелиться прийти на наше собрание? По какому праву ты считаешь себя достойным состоять в наших рядах?

— Я завершил первую ступень обучения, и мой наставник считает меня достойным такой чести, — ответил Захариэль.

— Это всего лишь начало. Требуется намного больше, чтобы вступить в наше общество. Тебе еще предстоит пройти испытание.

Захариэль знал, что за ним придут. Как раз об этом говорил ему накануне мастер Рамиэль, хотя слова старого наставника, как обычно, содержали в себе больше загадок, чем ответов.

— Как ты понимаешь, я не могу рассказать тебе обо всем, — сказал мастер Рамиэль. — О таких вещах не принято много говорить. Обряд посвящения — очень древний ритуал. Он на тысячи лет старше самого Ордена. Кое-кто утверждает, что этот обычай был привезен нашими предками еще с Терры.

— Я понимаю, — откликнулся Захариэль.

— Действительно понимаешь? — спросил мастер.

Он повернулся и взглянул из-под нависших бровей в лицо Захариэля своими быстрыми глазами. В прошлом Захариэль счел бы необходимым отвести взгляд, но сейчас решительно встретил взор наставника.

— Да, я думаю, ты понимаешь, — после недолгой паузы произнес мастер Рамиэль, и его морщинистое лицо осветилось улыбкой. — Ты отличаешься от остальных, Захариэль. Я это понял сразу, как только ты пришел, чтобы вступить в Орден.

Они сидели в одном из многих тренировочных залов в крепости Алдарух, где рыцари и кандидаты проводили целые дни, оттачивая мастерство, необходимое, чтобы выжить на Калибане. В этот ранний час тренировочный зал был пуст, даже претенденты на звание рыцаря еще спали. Обычно и Захариэль в это время еще лежал в постели, но послание мастера Рамиэля привело его сегодня сюда еще до рассвета.

— Следующей ночью тебе предстоит пройти обряд посвящения в рыцари Ордена, — сказал ему Рамиэль. — Во время церемонии ты принесешь клятвы верности и вступишь на путь рыцаря.

— Ты хочешь провести меня через этот обряд? — спросил Захариэль. — Чтобы я знал, чего ожидать?

Рамиэль покачал головой, и Захариэль понял, что старик думает совсем не об этом.

— Что бы ни говорили завистники, Орден не совсем избавился от груза старинных обычаев. Мы понимаем, какую важную роль играют они в нашей жизни. Человеческие существа нуждаются в традициях: они придают смысл повседневности нашего бытия и весомость нашим деяниям. Более того, традиции могут помочь нам найти свое место в этом мире. Конечно, мы не согласны с теми, кто рассматривает традиции с религиозной точки зрения. Мы не ищем ничего сверхъестественного в древних обрядах, как в наших, так и в чьих бы то ни было. Мы считаем, что цель ритуалов не в привлечении потусторонних сил, а в совершенствовании этого мира и достижении стабильности разума. Если традиции и преследуют какие-то внешние цели, так только стремление к сплоченности общества. Их можно рассматривать как некий клей, который не дает обществу распадаться.

Старик снова помолчал.

— Ты так странно смотришь на меня, Захариэль. Ты не согласен?

— Нет, — ответил Захариэль, — просто я немного устал. В такой ранний час я не ожидал лекции о традициях.

— Ты прав, это справедливо, и я позвал тебя сюда не для того, чтобы обсуждать социальную значимость обрядов. Я хотел поговорить о символизме некоторых ритуалов Ордена. Прежде чем за тобой придут, я хочу удостовериться, что ты понимаешь их важность.

Мастер Рамиэль встал и прошел к центру зала. По традиции Ордена из одного конца зала в другой по всему полу тянулась мозаичная спираль.

— Захариэль, тебе известно, почему она здесь? Эта спираль?

— Да, мастер, — сказал Захариэль. Он тоже встал и подошел к наставнику. — Спираль символизирует искусство владения мечом и является важнейшей частью доктрины физического совершенства, так же как «Изречения» есть краеугольный камень нашей духовной дисциплины.

— Верно, Захариэль. Но это еще не все. С самого первого дня тебя заставляли проходить по спирали тренировочного зала и выполнять установленные для каждой стадии обучения приемы нападения и обороны. Ты знаешь почему?

Захариэль ненадолго задумался.

— Я предполагал, что таков древний ритуал боя на мечах, относящийся к временам Терры. Разве это не так?

— Возможно, — согласился Рамиэль. — Но тщательное прохождение спиральной дорожки, бесконечные, изо дня в день годами повторяющиеся упражнения сделают эти движения твоей второй натурой — и тогда ты обретешь непобедимую систему самозащиты.

Мастер Рамиэль сделал несколько шагов по спирали, и его посох в точности повторил все движения меча в сложном танце учебного боя.

— Рыцари Ордена регулярно одерживают победы над всеми претендентами из других сообществ на каждом показательном турнире и во всех единоличных поединках. Спираль в тренировочных залах и есть причина нашего мастерства.

Наконец Рамиэль дошел до самого центра и широким взмахом посоха показал на расходящиеся от него линии:

— Взгляни на лежащий перед нами рисунок. Эта комната не изменялась с момента постройки первого монастыря Алдаруха. Посмотри, как сгладились края линий, как они истерлись под ногами тысяч воинов, проходивших по спирали с момента основания тренировочного зала. Но скажи мне, Захариэль, что такое спираль? Что ты видишь перед собой?

— Я вижу атаку и защиту, — ответил Захариэль. — Это путь к превосходству и победе над врагами.

— Атака и защита? — Мастер Рамиэль, повторив его слова, медленно кивнул, словно раздумывая над их смыслом. — Хороший ответ, достойный отличного воина. Но рыцарь должен быть не только воином. Мы должны стать лидерами для своего народа. Мы должны защищать людей от всех врагов, не только от других существ человеческого рода или зверей. Недостаточно сражаться только с предателями, бандитами или хищниками. Путь совершенства тяжелее и сложнее, чем это может показаться. Нет, мы должны попытаться оградить население Калибана от любой нависшей над ними угрозы. Мы должны защитить его от голода и нищеты, от болезней и жажды, от страданий и невзгод. Могу тебя заверить, в конечном счете это невыполнимая задача. Страдания никогда не исчезнут, так же как и невзгоды, но пока существует Орден, мы должны стремиться победить это зло. И мерой нашего успеха на этом пути будет не выигранное сражение, а наше желание снова и снова вступать в борьбу. Ты понимаешь?

— Думаю, что понимаю, наставник, — ответил Захариэль. — Но я не вижу, какое отношение это имеет к спирали?

— Спираль — очень древний символ, — продолжил мастер Рамиэль. — Говорят, похожие резные изображения находили в древнейших захоронениях человечества. Спираль символизирует наш жизненный путь. Ты еще молод, Захариэль, и твой опыт в подобных вопросах ограничен, но я раскрою тебе тайну жизни, какой она открывается человеку старшего возраста. Наши жизни повторяются. С течением времени мы сталкиваемся с одними и теми же конфликтами. Мы предпринимаем одни и те же действия. Мы совершаем одни и те же ошибки. Наши жизни как будто движутся по бесконечной кривой вокруг одной фиксированной точки и от рождения до смерти повторяют один и тот же рисунок. Некоторые называют это «вечным возвращением». Но то, что относится к отдельной личности, можно отнести и к человечеству в целом. Стоит только внимательнее присмотреться к истории, и мы увидим, что повторение ошибок свойственно не только отдельным индивидуумам. Целые культуры и нации делают то же самое. Мы должны бы предвидеть свои ошибки, но этого никогда не происходит.

— Если это правда, если спираль олицетворяет нашу жизнь, то куда она ведет? — спросил Захариэль, не отрывая взгляда от рисунка на полу. — Спираль никогда не заканчивается. Каждый раз, когда линия должна бы оборваться, она разворачивается и повторяет все тот же рисунок.

— И что это тебе напоминает? — спросил Рамиэль.

Захариэль задумчиво склонил голову набок.

— Похоже на змею, кусающую свой хвост.

— Да, это древний символ, — кивнул Рамиэль. — Один из самых старых.

— А что он означает?

— Это символ возрождения и обновления, — ответил наставник. — Символ бессмертия и новых начинаний.

Захариэль кивнул, хотя большая часть смысла слов Рамиэля от него ускользнула.

— Если, как ты говоришь, наши жизни постоянно повторяют одна другую, разве это не совпадает с учениями религиозных фанатиков? Они утверждают, что наши души после смерти возрождаются в новых телах. Они тоже говорят о бесконечной спирали. По их словам, спираль существует в преисподней, и, проходя по ней, мы выбираем путь своего возрождения. Это правда?

— Я не знаю, — сказал мастер Рамиэль.

При виде выражения лица своего подопечного он опять улыбнулся:

— Захариэль, не стоит так изумляться. Я понимаю, что воспитанники обычно смотрят на учителей как на кладезь премудрости и знаний, но даже моим предположениям существует предел. Я могу комментировать только те пути, которые мы проходим при жизни. А кто может сказать, что происходит после смерти? Смерть по своей природе есть величайшая из тайн. Насколько мне известно, еще никто не возвращался из ее пределов; так как же можно утверждать, что кто-то раскрыл эту тайну? Может, мы представляем собой только совокупность физиологических процессов, которые начинаются при рождении и заканчиваются со смертью, а может, есть нечто большее? Покажи мне человека, который бы утверждал, что знает ответ на этот вопрос, и я укажу тебе на лжеца.

Не дожидаясь, пока Захариэль что-нибудь скажет, мастер Рамиэль продолжал:

— Однако мы отвлеклись. Я позвал тебя, потому что хочу подчеркнуть символизм, лежащий в основе некоторых наших традиций. Как я говорил раньше, я не могу полностью рассказать тебе о предстоящем обряде посвящения. Мне не подобает этого делать. Будет лучше, если ты пройдешь обряд без каких-либо предрассудков. Я только хотел убедиться, что ты понимаешь, что отдельные обстоятельства церемонии, весь ритуал и его детали имеют значение не только в физическом смысле. Все эти действия глубоко символичны. Запомни, что это не просто обряд посвящения, а твое перерождение из одного состояния в другое. Ты превратишься из претендента в рыцаря, из юноши — в мужчину. Завтра прежний Захариэль умрет, — сказал напоследок мастер Рамиэль. — Я желаю всего самого лучшего новому Захариэлю. Пусть ему предстоит долгая и достойная жизнь.

Испытание было больше похоже на допрос.

Захариэль все так же стоял коленями на каменном полу, с наброшенным на голову капюшоном, связанными руками и с прижатым к шее кинжалом. Его невидимые экзаменаторы один за другим буквально обстреливали его градом вопросов. Сначала они долго спрашивали его о содержании «Изречений» и требовали, чтобы Захариэль на память цитировал целые главы учения. А потом спрашивали о смысле прочитанного отрывка. Затем перешли к теории боя на мечах, спросили, как лучше отвечать на двуручный выпад сверху вниз: уклоняться от удара или парировать его?

— Каким образом парировать? — спросил первый голос сразу, как только Захариэль ответил. — Твой противник правша и его удар направлен по крутой диагонали. Ты будешь отклоняться вправо или влево? Будешь сопровождать удар ответным выпадом, контратакой или ударом свободной руки? А почему у тебя одна рука свободна? Где твой пистолет? Отвечай быстрее!

Так продолжалось очень долго. Они задавали вопросы о боевых конях, об охоте на хищников, о пистолетах, мечах, копьях, о стратегии и способах выживания. Они спрашивали его об опасности цветов осморизы, о самых безопасных местах, где можно укрыться в случае внезапно налетевшей бури, о различии между следами обычных и хищных птиц. Требовали объяснить все предосторожности при устройстве засады, спрашивали о мерах предосторожности, которые должен предпринять командир при приближении к линии обороны противника, и как лучше атаковать врага, имеющего преимущество в высоте и укрепленной позиции.

— Каковы общепринятые основания для вызова на дуэль рыцаря другого ордена? — спросил его второй голос, принадлежавший, как догадался Захариэль, лорду Символу. — Какую форму вызова ты предпочтешь? Как будешь выбирать секундантов? А какое оружие? Где будет проводиться дуэль? Какие могут быть причины для поединка — только оскорбление чести или что-то еще? Отвечай быстрее.

Он был уверен, что в комнате присутствуют и другие люди, но вопросы задавали только эти трое. Они проводили испытание очень слаженно и гладко, словно каждый давно привык к подобной ситуации, и вопросы без всяких перерывов следовали один за другим.

Иногда, словно нарочно, чтобы его запутать, двое одновременно задавали разные вопросы, а порой говорили все трое сразу. Захариэль не поддавался попыткам сбить его с толку и лишить уверенности обескураживающим разнообразием тем. Не важно, что он ничего не видит и его руки связаны. Не важно, что к горлу по-прежнему прижат кинжал.

Он не провалит испытание. Он зашел слишком далеко. Он преодолеет это последнее препятствие.

— Все это пустая трата времени, — произнес третий голос. — Вы слышите меня? Мы зря теряем время. Этот щенок никогда не станет рыцарем. И не важно, что говорят мастера. У него нет необходимых качеств. У меня на таких отличное чутье. Я за то, чтобы немедленно перерезать ему горло и покончить с ним. Мы всегда можем найти более достойного кандидата на звание рыцаря.

Человек, обладающий этим голосом, все время задавал самые трудные вопросы, но чаще всего он просто бранил Захариэля, словно пытаясь унизить в глазах остальных. Если два других экзаменатора никак не реагировали, когда юноша отвечал не совсем правильно, третий всегда отзывался едкими насмешками и саркастическими замечаниями. Не раз он называл Захариэля «книжником», не способным на активные действия.

Он ставил ему в вину недостаток силы духа и стойкости. Он говорил, что у Захариэля нет внутренней убежденности, необходимой для настоящего рыцаря. Он снова и снова пытался убедить своих товарищей в том, что Захариэль им не подходит.

— Он опозорит наш Орден, — сказал третий экзаменатор во время очередного горячего обсуждения. — Он станет для нас обузой. Он бесполезен. А в этих вопросах мы должны проявлять твердость. Одного слабого камня достаточно, чтобы привести к обрушению всего сооружения. Лучше убить его здесь и сейчас, чем рисковать крепостью всей организации. Его надо было задушить еще при рождении, как неполноценного.

— Это уж слишком, — сказал первый голос — голос того человека, который держал клинок у горла Захариэля. — Ты прекрасно играешь свою роль, брат, но это чересчур. Присутствующий здесь юноша не совершил ничего такого, чтобы заслужить подобное презрение. Ты слишком жесток с ним. Он достоин продолжать обучение в наших рядах.

— Он достоин, — согласился с ним лорд Символ. — Он выдержал испытание. Я голосую в его пользу.

— И я тоже, — сказал первый голос. — А ты, брат? Он убедил тебя? Ты заодно с нами?

— Да, — сказал третий голос после паузы, показавшейся Захариэлю вечностью. — Я сыграл свою роль, но я не сомневался в нем с самого начала. Он достоин. Я голосую в его пользу.

— Решено, — объявил лорд Символ. — Мы примем клятву. Но сначала надо вернуть его к свету, он слишком долго оставался в темноте.

Закрой глаза, — сказал первый голос, и кинжал отодвинулся от его шеи.

Захариэль почувствовал, как с него стягивают капюшон.

— Не торопись открывать глаза, — сказали ему. — После долгого пребывания в темноте свет может показаться тебе ослепительным.

Наконец его голова была освобождена от капюшона, и он смог посмотреть на своих экзаменаторов.

Поначалу яркий свет в комнате больно резанул по глазам, и Захариэль мог различить только смазанные силуэты и размытые пятна лиц.

Но постепенно зрение восстановилось. Пятна обрели резкость и превратились в очертания фигур и людские лица. Захариэля окружали воины в плащах с капюшонами, у многих в руках горели факелы. Как только веревки на его руках были разрезаны, Захариэль поднял голову и посмотрел на участников испытания.

Как он и ожидал, одним из них оказался лорд Символ, пожилой человек, по мнению всех претендентов давно миновавший пору своего расцвета.

Лорд Символ часто моргал и искоса посматривал на него глазами, почти полностью скрытыми развивающейся катарактой. Два других лица принадлежали к гораздо более впечатляющим личностям. С одной стороны от Захариэля стоял cap Лютер, воин с массивной и крепкой фигурой, который дружески улыбнулся ему, словно стараясь ободрить новичка и убедить не придавать слишком большого значения торжественности церемонии.

А с другой стороны стоял человек, уже ставший легендой, и, по слухам, именно он должен был стать следующим гроссмейстером Ордена — Лион Эль-Джонсон.

За все годы, проведенные в Ордене, Захариэль впервые так близко видел Джонсона, и ему показалось, что присутствие невероятно могущественного воина лишило его всех мыслей и чувств. Тот величественно возвышался над Захариэлем, и юный претендент поймал себя на мысли, что взирает на этот образец физического совершенства с благоговейным восторгом.

— Осторожнее, мальчик, — со смехом произнес Лютер, — ты рискуешь совсем потерять свою челюсть!

Захариэль захлопнул рот и постарался освободиться от чар Джонсона, но у него мало что получилось. Лион Эль-Джонсон большую часть времени проводил в лесах, где возглавлял борьбу против великих зверей, и лишь изредка возвращался в крепость Алдарух на более или менее продолжительное время. Захариэлю была оказана великая честь — он оказался удостоен внимания такой значительной личности, более того, легендарный герой сам принял участие в обряде инициации претендента в Орден.

— Пора заканчивать эту церемонию, — сказал cap Лютер. — Я уверен, нашему юному другу не терпится поскорее встать с коленей.

Звучный голос Лютера опять поразил Захариэля и напомнил, что в его власти увлечь людей за собой даже в преисподнюю.

Юноша был настолько поражен видом стоящего рядом Лиона Эль-Джонсона, что совершенно проигнорировал присутствие Лютера. Лишь с запозданием он понял, что был удостоен двойной чести. Обряд его посвящения проводили два величайших человека его времени — Джонсон и Лютер. Последний, безусловно, не мог сравниться с Джонсоном в физической мощи, но он был не менее героической фигурой и заслуживал преклонения. Каждый из этих двух людей казался Захариэлю настоящим гигантом.

— Тебе не подобает говорить таким тоном, — заметил лорд Символ, задержав взгляд наполовину ослепших глаз на Лютере. — Обряд посвящения нового члена Ордена не повод для веселья. Это слишком серьезная церемония. Кое-кто даже называет его священным обрядом.

— Прошу извинить моего брата, лорд Символ, — вмешался Джонсон, примирительно обнимая старика за плечи огромной рукой. — Он не хотел никого обидеть. Просто он ни на секунду не забывает, что нашего внимания требует множество других дел.

— Нет ничего важнее, чем посвящение нового члена Ордена, — возразил лорд Символ. — Стоящий перед нами молодой человек все еще находится на пороге. Он вернулся к свету, но еще не принес обеты, а без этого он не может стать одним из нас.

Старик протянул руку к кинжалу Джонсона, тому самому, что был приставлен к горлу Захариэля. Получив оружие, лорд Символ провел по лезвию большим пальцем, чтобы проверить его остроту.

— Настало время пролить кровь.

Повернувшись к Захариэлю, он поднес кинжал к его левой ладони.

Разрез рассек кожу по диагонали и вызвал мгновенную боль, но рана была неглубокой и выступившая кровь предназначалась только для проведения обряда.

Кровопролитие оказалось символическим, как и говорил мастер Рамиэль.

Кульминацией церемонии было произнесение обетов.

— Клянешься ли ты, Захариэль, пролитой кровью, что будешь защищать людей Калибана?

— Я клянусь, — ответил он.

— Клянешься ли ты следовать всем правилам и обычаям Ордена и никогда не открывать его секретов?

— Клянусь.

— Отныне ты станешь братом всем рыцарям Ордена и никогда не посмеешь поднять на них руку, если того не потребует приговор суда или обязательства чести. Поклянись в этом перенесенной болью и своей будущей смертью.

— Клянусь смертью, — произнес Захариэль.

Наступил самый важный момент приношения обетов, и лорд Символ поднес лезвие к глазам Захариэля, чтобы тот мог увидеть отражение своего лица, окаймленное красной полосой крови.

— Ты принес кровавую клятву, — сказал лорд Символ. — Ты уже взял на себя обязательства. Но теперь тебе предстоит пойти еще дальше.

Лорд Символ повернул кинжал так, что он встал на его выпрямленной ладони лезвием вверх.

— Поднеси свою руку к лезвию и прими самый важный и кровавый обет. Этот кинжал уже взял твою кровь. Он рассек твою ладонь. Пусть он станет хранителем твоих клятв. Если какой-нибудь из твоих будущих поступков докажет, что произнесенные здесь и сейчас слова были лживыми, пусть лезвие, ранившее твою ладонь, вернется и рассечет твое горло. Поклянись в этом.

— Я клянусь, — произнес Захариэль после того, как протянул руку над кинжалом. — Если мои слова, произнесенные здесь и сейчас, окажутся ложью, пусть кинжал вернется и перережет мне горло.

— Дело сделано, — удовлетворенно кивнул лорд Символ. — Твоя прежняя жизнь закончилась. Теперь ты уже не мальчик по имени Захариэль Эль-Зуриас, сын Зуриаса Эль-Калеала. С этого дня ты больше не будешь говорить о наследии и заслугах своих предков. Ты не аристократ и не простолюдин. Все это осталось в прошлом. С этого момента ты рыцарь Ордена. Ты возрожден к новой жизни. Ты понимаешь это, Захариэль?

— Понимаю, — ответил тот, чувствуя, как сердце переполняется гордостью.

— Тогда поднимись, — сказал лорд Символ. — Больше нет необходимости преклонять колени. Все мы здесь твои братья. Встань, Захариэль, рыцарь Ордена.

Глава 2

Рана на его руке не оставит после себя даже шрама. Со временем она затянется, и через несколько месяцев на руке не будет никаких физических признаков того, что ладонь была рассечена. Но, как ни странно, Захариэль все время ощущал порез. Он не причинял боли, не вызывал слабости, и впоследствии, когда он взял в руку пистолет, его хватка осталась крепкой, как и прежде.

Несмотря на это, Захариэль чувствовал рану даже после того, как она совсем затянулась.

Он слышал, что иногда люди при потере конечности ощущают в ней боль, испытывая загадочное нарушение нервной системы, которое апотекарии не в силах объяснить. Примерно то же самое происходило с Захариэлем. В его руке оставалось едва уловимое ощущение, словно какая-то часть мозга постоянно напоминала о данных клятвах.

Это ощущение было с ним всегда, словно линия на ладони — невидимая глазу, но все же существующая — была высечена в его душе. Если бы он попытался дать название этому явлению, он назвал бы его «совесть».

Что бы это ни было, фантомная рана на ладони останется с ним до конца жизни.

Со временем он к ней почти привыкнет.

Захариэль и Немиэль выросли вместе.

Их возраст различался всего на несколько недель, и, кроме того, они состояли в кровном родстве. Хотя они были дальними родственниками и принадлежали к различным ветвям обширного аристократического семейства, их можно было принять за родных братьев. От предков оба унаследовали худощавые лица и орлиные профили, но связь между ними была гораздо глубже, чем случайное внешнее сходство.

По монастырской традиции, все члены сообщества считались братьями между собой, но связывающие Захариэля и Немиэля узы были гораздо крепче обычного родства рыцарей. Они считали друг друга братьями задолго до того, как вступили в ряды претендентов на звание членов Ордена. С тех пор связь между ними не раз подвергалась испытаниям, но стала только крепче. В тысячах случаев они полагались на поддержку друг друга, несмотря на то что дружеское соперничество заставляло каждого стремиться к новым высотам.

В их отношениях всегда присутствовал элемент естественного братского соревнования. С самого раннего детства они пытались превзойти друг друга всеми возможными способами. В любом деле каждый хотел стать победителем — самым быстрым бегуном, самым сильным пловцом, самым точным стрелком, лучшим наездником и лучшим бойцом на мечах. Область соревнования совершенно не играла роли, коль скоро один из них мог превзойти другого.

Мастера Ордена сразу заметили их склонность к соперничеству и всячески его поощряли. По отдельности они были бы средними претендентами на звание рыцаря, зато вместе, движимые взаимным соперничеством, могли достичь внушительных успехов.

Их наставники говорили об этом словно бы между прочим, поскольку на Калибане не было принято расточать похвалы, однако от Захариэля и Немиэля ожидали отличных результатов и быстрого продвижения в Ордене.

Старшему по возрасту Немиэлю, хотя разница составляла всего пару недель, постоянное соревнование давалось труднее, чем Захариэлю. Временами их соперничество представлялось ему гонкой, которую он не мог выиграть. Каждый раз, когда Немиэль считал, что одержал верх, Захариэль неизменно опровергал его предположение, сравнивая и даже улучшая результаты.

Захариэль смутно понимал важную роль брата в достижении любых успехов. Без Немиэля, без желания испытать себя и превзойти брата, он мог и не попасть в братство Ордена. Он мог никогда не стать рыцарем. Соответственно, он никогда не завидовал достижениям Немиэля. Что бы ни случилось, он радовался успехам брата так же искренне, как и своим собственным.

Но для Немиэля все обстояло по-другому. Время от времени, отчаявшись обогнать брата, он начинал испытывать тайное раздражение по поводу его успехов. Несмотря на то что он изо всех сил старался контролировать свои мысли, Немиэль нередко замечал, что в глубине души испытывает страстное желание ограничить достижения Захариэля.

Нельзя сказать, чтобы он желал брату зла или неудачи, просто ему хотелось, чтобы триумфы Захариэля не превосходили его собственные успехи. Возможно, это было ребячеством, но соревнование так давно определяло их жизнь, что Немиэлю было трудно перерасти это чувство.

В конечном счете в его отношении к Захариэлю соперничество имело такое же значение, как и братские узы.

Такова была природа их жизни.

В будущем эти чувства решат их судьбы.

— Если это все, на что ты способен, — насмехался Немиэль, уклоняясь от выпада Захариэля в поединке на мечах, — то тебе лучше сразу сдаться.

Захариэль, держа оружие близко к туловищу, ринулся вперед и толкнул брата плечом в грудь.

Немиэль ожидал этого приема, но Захариэль был сильнее, и оба мальчика свалились на каменный пол тренировочного зала. Немиэль вскрикнул от удара, перекатился и поднял меч, а Захариэль только ткнул своим клинком в то место, где только что лежал его противник.

— Это далеко не все, что я могу, — ответил Захариэль, запыхтев от напряжения. — Пока я только играл с тобой.

Схватка длилась уже почти пятнадцать минут — пятнадцать полновесных минут прыжков вперед и назад, финтов и выпадов, блоков и уверток, парирования и контратак. Оба мальчика истекали потом. Мускулы горели, а руки и ноги налились свинцом.

Вокруг них стояли их товарищи-кандидаты, и каждый криками поддерживал своего любимца, а мастер Рамиэль наблюдал за поединком с отеческой гордостью и некоторым раздражением.

— Ради любви к Калибану, заканчивайте наконец бой! — крикнул Рамиэль. — У нас сегодня есть еще и другие уроки. Заканчивайте, или я объявлю ничью.

Слова наставника придали Захариэлю сил и решимости, но он видел, что такое же действие они произвели и на Немиэля, как и рассчитывал Рамиэль. Ни один из братьев не хотел ничейного результата, каждого устраивала только победа.

Захариэль увидел, как у Немиэля перед атакой напряглись мышцы, и сам устремился вперед.

Меч был нацелен в живот Немиэля. Учебный клинок был тупым и с закругленным концом, но все же изготовлен из прочного металла и в руках Захариэля мог причинить немалый ущерб его противнику. Немиэль ударом вниз отвел удар, отбросив клинок в сторону, но Захариэль и не рассчитывал на этот выпад.

Оружие Немиэля все еще оставалось сбоку, а Захариэль, используя инерцию прыжка, нанес брату удар кулаком по голове. Маневр получился не слишком точным, но он произвел ожидаемый эффект.

Немиэль вскрикнул, выронил меч и закрыл руками лицо.

Именно этого и ожидал Захариэль.

Он закончил бой ударом коленом в живот Немиэля, отчего тот согнулся пополам и, оглушенный звоном в ушах, покатился по полу.

Захариэль отступил на шаг и оглянулся на наставника. Мастер кивнул.

— Победил Захариэль, — объявил он.

Тот судорожно выдохнул и уронил меч. Клинок со звоном ударился о каменный пол, а Захариэль повернулся к еще не оправившемуся от боли Немиэлю. Рамиэль уже отвернулся от недавних противников и решительным шагом двинулся к выходу, увлекая за собой воспитанников на следующий утомительный урок.

Захариэль протянул брату руку.

— Как ты? — спросил он.

Немиэль все еще держался за голову и плотно сжимал губы, стараясь не показать, насколько ему плохо. На одно мгновение Захариэль ощутил раскаяние за то, что так сильно ударил брата, но быстро прогнал эти мысли. Его долг — побеждать в каждой схватке и стараться изо всех сил, как диктовало учение Ордена.

Прошло два года с тех пор, как он был принят в Орден, и меньше месяца назад ему исполнилось девять лет. Особого повода отмечать эту дату у него не было, но рыцари-наставники Ордена тщательно следили за датами, вели точные записи и отмечали достижения каждого из членов в соответствующий отрезок времени.

Немиэль отметил девятый день рождения немного раньше, и хотя их возраст был почти одинаковым, а внешне мальчики все так же походили друг на друга, характеры представляли собой полную противоположность. Захариэль заметил, что Немиэль позабыл о результате поединка сразу, как только понял причину своего поражения.

— Все в порядке, брат, — ответил Немиэль. — Не так уж и плохо. Я видел, как ты это сделал, и ты больше не поймаешь меня на эту уловку.

И Захариэль знал, что брат прав. Каждый раз, когда он пытался повторно применить успешный прием, схватка бывала проигранной.

Победить Немиэля можно, но невозможно победить его дважды одним и тем же способом.

— Надеюсь, ты не очень разочарован, — сказал Захариэль. — Может, я и выиграл, но победа далась мне нелегко.

— Кого волнует, насколько легко это было? — огрызнулся Немиэль. — Ты ведь одержал победу, не так ли?

Захариэль все еще держал руку, и Немиэль в конце концов принял предложенную помощь и поднялся на ноги.

— А, не обращай внимания, — сказал он, отряхивая пыль. — Я просто переживаю свое поражение, да еще на глазах у Рамиэля. Наверное, надо чаще вспоминать обо всех тех случаях, когда я укладывал тебя на обе лопатки.

— Ты прав, — согласился Захариэль. — Я думаю, в человеческой натуре есть нечто такое, что заставляет нас порой вспоминать только о своих неудачах. А мы должны помнить о том, как мы счастливы.

— Счастливы?! О чем это ты?! — воскликнул Немиэль, направляясь вместе с братом вслед за остальными воспитанниками к выходу из тренировочного зала. — Ты только что ударил меня по голове, и мы живем в мире, населенном зверями-убийцами. О каком счастье ты говоришь?!

Захариэль взглянул на брата, опасаясь насмешки.

— Подумай сам. Из всех времен истории Калибана нам повезло родиться в один период с такими людьми, как Лион и Лютер. Мы успеем принять участие в кампании против великих зверей.

— Ну да, конечно, это великое счастье — отправиться в леса и встретиться лицом к лицу с чудовищами, которые либо проглотят нас целиком, либо разорвут на части.

Теперь Захариэль был уверен, что брат его поддразнивает. Ведь Немиэль всегда был склонен похваляться, какого смертельно опасного монстра он убьет, как только ему позволят ответить на вызов и проявить свою отвагу в бою против великого зверя.

Он не стал отвечать на насмешку и с пылом продолжал:

— Но мы здесь, мы претенденты Ордена и когда-нибудь станем рыцарями!

Захариэль широким жестом обвел зал: высокие стены, ряды оружейных стендов, спираль на полу и гигантскую мозаику с символом Ордена — повернутым клинком вниз мечом.

— Посмотри вокруг, мы учимся, чтобы стать рыцарями и избавить наш мир от угрозы нападения зверей. День, когда будет убито последнее из чудовищ, войдет в историю Ордена и всего Калибана, и его не забудут и за тысячу лет. История творится на наших глазах, и, если нам повезет, мы будем присутствовать при этих событиях.

— Все это верно, братец, — согласился Немиэль. — Люди будут говорить, что мы жили во времена перемен, правда?

— Времена перемен?

— Ты должен помнить, об этом нам говорил мастер Рамиэль, когда мы были еще новичками и оставались в темноте за дверями Ордена, прося нас принять.

— Я помню, — сказал Захариэль, хотя от той ночи, что они провели у дверей крепости-монастыря Ордена, у него в памяти почти ничего не осталось, кроме ужаса перед тьмой ночи и скрывающимися в ней хищниками.

— Он говорил, что эта фраза пришла к нам с древней Терры, — продолжал Немиэль. — Когда люди переживали периоды великих изменений, какие-то повороты истории, они называли их «временами перемен». Существовало даже такое выражение: «Пусть тебе доведется жить во времена перемен». Так они и говорили.

— Пусть тебе доведется жить во времена перемен, — повторил Захариэль. — Мне нравится. Само выражение звучит отлично. Я понимаю, что рыцарям не подобает верить в такие вещи, но эти слова звучат как молитва.

— Они и были молитвой, только в плохом смысле. Такие слова они говорили своим врагам. Это было, скорее, проклятие.

— Проклятие? Я не понимаю.

— Мне кажется, они предпочитали спокойную жизнь. Они не хотели ни кровопролитий, ни потрясений. Они не стремились к переменам. Наверное, они были счастливы. Хотели прожить долгую жизнь и умереть в своих постелях. Я думаю, они считали свою жизнь превосходной. И меньше всего хотели, чтобы какой-нибудь поворот истории все разрушил.

— Такое трудно даже представить, — заметил Захариэль, укладывая поднятый с пола меч на оружейную стойку. — Как можно вообразить, что кто-то полностью удовлетворен своим жребием и ничего не хочет изменить? Может, все дело в том, что мы живем на Калибане? Жизнь здесь тяжелая, и все привыкли к кровопролитным сражениям и потрясениям.

— Наверное, на Терре все по-другому, — высказал предположение Немиэль.

— Наверное. Просто мы принимаем как должное, что вся наша жизнь проходит в борьбе. По сравнению с Калибаном Терра, вероятно, могла бы показаться настоящим раем.

— Если только она существует, — заметил Немиэль. — Есть люди, которые утверждают, что это миф, придуманный нашими предками. Наше общество зародилось на Калибане и на Калибане оно умрет. Нет никаких звездных кораблей и потерянных братьев на других планетах. Все это обман. Придуманный из лучших побуждений, чтобы успокоить нас в особенно тяжелые периоды, но все же обман.

— Ты в самом деле так думаешь? — спросил Захариэль. — Ты считаешь Терру выдумкой?

— Да, может быть… Не знаю, — признался Немиэль, пожимая плечами. — Мы можем сколько угодно смотреть на звезды в небе, но трудно поверить, чтобы там кто-то жил. Так же трудно, как и вообразить совершенный мир, в котором не хочется ничего изменить. Ты прав, брат. Наши жизни посвящены борьбе. Это все, чего мы можем ожидать, по крайней мере на Калибане.

На этом их дискуссия была прервана гулким голосом Рамиэля, донесшимся из-под входной арки в дальнем конце зала.

— Эй, вы, двое, пошевеливайтесь! — кричал наставник. — Вам сегодня вечером вне очереди заступать в дозор на сторожевых башнях. Или вы хотите, чтобы брат Амадис вас ждал?

Мальчики взволнованно переглянулись, но Немиэль опомнился первым:

— Брат Амадис вернулся?

— Да, — кивнул Рамиэль. — Мне следовало бы послать вас на кухню за такую проволочку, но, если вы пропустите его рассказ, это не пойдет на пользу вам обоим.

Захариэль вместе с Немиэлем стремглав кинулся к арочному выходу, ощущая радостное волнение и прилив новых сил.

Брат Амадис, герой Мапониса… Его герой.

Мальчики проскочили под входной аркой, и Захариэль опять подумал, что Круглому Залу крепости Алдарух очень подходит его название. Пылающие факелы по обе стороны от входа наполняли огромное помещение запахами ароматических смол. Зал был уже почти полон, и сотни новичков, претендентов и рыцарей заняли каменные скамьи, ступенями расходившиеся от центрального мраморного возвышения.

Высокие колонны, стоящие по кругу через равные промежутки, вверху изгибались, образуя величественные арки под высоким куполом крыши. С золотисто-зеленого потолка свисала огромная люстра, мерцавшая сотнями свечей.

Стены зала почти целиком состояли из витражей, каждый из которых запечатлел какое-либо деяние рыцарей Ордена. Большая часть этих панелей славы изображала подвиги Льва и Лютера, но были картины, созданные еще до их появления, а несколько сюжетов посвящалось герою Мапониса брату Амадису.

Один из старейших рыцарей Ордена, откликнувшийся на призыв Льва освободить Калибан от великих зверей, брат Амадис был известен всему миру как отважный и могучий воин, воплощавший в себе все черты настоящего рыцаря — не только Ордена, но и всего Калибана.

Его исполненные героизма и благородства подвиги восхвалялись в эпических сказаниях, и почти все дети Калибана, подрастая, слышали о них из уст своих отцов.

Амадис лично уничтожил великого зверя из Калкоса и возглавил воинов в борьбе против хищных Кровавых Рыцарей из Подземелий Эндриаго. До появления Джонсона многие считали, что именно брат Амадис со временем станет очередным гроссмейстером Ордена.

Но этому не суждено было случиться. Хотя теперь все были уверены, что после удачной охоты этот пост достанется Джонсону, Амадис не держал зла и вернулся в леса, чтобы разить великих зверей и повсюду распространять славу Ордена.

Все возрастающее число мальчишек, приходящих к массивным воротам крепости Алдарух, были привлечены сюда не только славой Льва, но и популярностью Амадиса. Захариэль и сейчас вспоминал, как в ненастные вечера слушал у очага славные истории о борьбе против Кровавых Рыцарей. Его отец всегда выбирал самые темные, колдовские ночи и рассказывал об этом, словно ткал ковер, запечатлевающий ужасы и разнузданные празднества, чтобы посильнее напугать сыновей, прежде чем завершить повествование описанием героической победы Амадиса над предводителем Кровавых Рыцарей в честном бою.

— Похоже, что здесь собрались все обитатели крепости, — заметил Немиэль, пока они толкались на самом верхнем ярусе, отыскивая себе места.

Они без стеснения отпихивали локтями недавно принятых новичков и претендентов, которые провели в Ордене меньше времени, и ни один не осмеливался возразить мальчикам, пришедшим в крепость раньше. В Ордене действовала негласная, но четкая иерархия, и никто никогда не нарушал ее положений.

Наконец братья нашли подходящее местечко впереди недавно принятых претендентов, среди тех, кто был одного ранга с ними. Хотя до центрального возвышения было довольно далеко, зато в отношении отличного обзора с верхним ярусом не могло сравниться ни одно другое место.

На центральной площадке было еще пусто, лишь в самой середине стояло похожее на трон кресло.

— Кажется, мы пришли вовремя, — сказал Захариэль, и Немиэль согласно кивнул.

С потолка Круглого Зала свисали знамена, и, глядя на них, Захариэль ощутил знакомое волнение, читая по ним историю Ордена, полную благородных подвигов и бесстрашных сражений. Золотое шитье сверкало на зеленых и голубых церемониальных штандартах, но больше всего было боевых стягов, отороченных красными полосами. Флаги покрывали весь потолок, словно кто-то растянул над залом гигантское лоскутное одеяло, а потом разрезал его на свисающие полоски.

По какому-то таинственному сигналу шум среди новичков, претендентов и рыцарей прекратился, и Захариэль услышал скрип открывающейся деревянной двери, а потом металлический звон доспехов и четкие шаги по мраморному полу.

Он вытянул шею и наконец увидел человека, благодаря которому решил стать рыцарем. В центр зала вышел одинокий воин в черненых доспехах Ордена.

Захариэль старался подавить возникшее разочарование. Ожидая встречи с легендарным гигантом из героического эпоса, равным Лиону Эль-Джонсону, он увидел, что брат Амадис обычный человек.

Он понимал, что глупо было ожидать чего-то другого, но убедиться, что воин его героической мечты всего лишь простой человек из плоти и крови, совсем не похожий на могучего левиафана из преданий, было немного грустно.

И все же, пока он старался примириться с реальным обликом своего героя, Захариэль заметил в его наружности нечто необъяснимое. Амадис прошел к центральному возвышению так, словно весь монастырь принадлежал ему, и уверенность окутывала его фигуру, будто плащ. Он явно не сомневался, что все слушатели собрались только ради него, и его право и священный долг — выступить перед ними.

Но за уверенностью, которую многие могли бы расценить как чудовищное высокомерие, Захариэль мог видеть на лице Амадиса и легкое смущение, словно воин предвидел такое собрание, но находил всю эту ситуацию слегка абсурдной.

Чем дольше Захариэль смотрел на человека в центре зала, тем яснее видел в каждом его движении безоговорочную убежденность, ясность цели и спокойную отвагу. Амадис, как истинный воин, на ходу крепко сжимал эфес меча, и Захариэль ощутил, как с каждой секундой в его душе растет восхищение этим легендарным героем.

В окружении столь могучих и отважных рыцарей, что даже просто находиться с ними в одном помещении могло считаться огромной честью, Захариэль думал, что эти воины не знают страха, но сейчас, глядя на привлекательное обветренное лицо брата Амадиса, он понял, насколько необоснованно его предположение.

Мальчишкой он не раз испытывал страх в лесах Калибана, но думал, что, став рыцарем, навсегда расстанется с этим неприятным чувством. Брат Амадис сталкивался с чудовищными врагами и одолел их вопреки страху. Испытать страх, настоящий ужас и добиться победы, несмотря ни на что, казалось ему более значительным достижением, чем триумф, полученный без испуга.

Брат Амадис окинул взглядом аудиторию и молча кивнул, словно испытывая удовлетворение от состава своих слушателей.

— Если вы пришли, чтобы послушать долгую и воодушевляющую речь, боюсь, я вас разочарую.

Голос Амадиса легко достигал самых дальних пределов Круглого Зала, и каждое слово рыцаря пробуждало в душе Захариэля дрожь волнения. Такими звучными и мощными голосами обладали еще только Лютер и Лев.

— Я простой человек, — продолжал Амадис. — Я воин и рыцарь. Я не привык произносить речи и участвовать в представлениях, но Лев попросил меня сегодня поговорить с вами, хоть я вовсе и не оратор. Я вернулся в крепость Алдарух и некоторое время буду работать с рыцарями-наставниками, так что в последующие недели и месяцы, пока снова не уйду в леса, я надеюсь встретиться с каждым из вас.

При мысли о возможности учиться у такого прославленного воина, как Амадис, у Захариэля сильнее забилось сердце, а в душе поднялась волна неудержимого восторга.

— Как я уже говорил, я чужд всяким театральным эффектам, но не могу не признать, насколько они важны и для вас, и для меня, — сказал Амадис. — Мое выступление вызовет у вас желание стать самыми лучшими рыцарями, потому что я способен показать, к чему надо стремиться, и даст повод для самосовершенствования. Глядя на ваши лица, я вспоминаю, откуда я пришел и каким был когда-то. Обо мне рассказывают множество историй, и некоторые из них даже правдивы…

В зале раздались вежливые аплодисменты, а потом брат Амадис продолжил:

— Так уж вышло, что почти все они правдивы, но дело не в этом. Суть в том, что когда человек слышит часто повторяемые вещи, он начинает им верить. Говорите ребенку постоянно, что он никуда не годен и является только обузой, и он поверит этому отвратительному утверждению. Говорите человеку, что он герой, и он постепенно начнет в это верить и считать себя выше всех остальных. Если на кого-то обрушится шквал похвал и лести, он может решить, что достоин всяческого преклонения, а остальные должны уступать его воле.

Сегодняшнее собрание — это веское напоминание, что я не такой человек. Я тоже когда-то был новичком и холодной ночью стоял перед воротами монастыря. Я тоже ходил по спирали под розгами рыцарей-наставников и тоже отправился на поиски зверя, чтобы доказать Ордену свою отвагу. Вы сейчас находитесь там, где когда-то был я, а я там, где может оказаться любой из вас.

Захариэлю казалось, что слова Амадиса обращены прямо к нему, и он понимал, что сохранит воспоминания об этом дне до конца своей жизни. Он запомнит каждое слово рыцаря и будет жить, согласуя с ними свои поступки.

Речь отважного воина была не просто внимательно выслушана присутствующими, его слова проникали в душу каждого. Оглядевшись, Захариэль понял, что каждый новичок, каждый претендент и рыцарь чувствует, что слова Амадиса обращены лично к нему.

В Круглом Зале раздались оглушительные аплодисменты и одобрительные крики, все дружно вскочили с мест. Такое выражение чувств для Алдаруха было делом неслыханным, и энтузиазм собратьев захватил Захариэля.

Он повернулся к брату — Немиэль тоже разделял общую гордость.

Сила и убежденность речи Амадиса так подействовали на Захариэля, что он тотчас поклялся себе стать величайшим рыцарем Ордена, самым отважным воином из всех, кто отправлялся на битву с врагами Калибана из Мемориальных Врат Алдаруха.

Несмотря на гордость и некоторое высокомерие этих клятв, он пообещал себе никогда не забывать, что значит быть рыцарем, не забывать о смирении, сопутствующем всем великим деяниям, и об удовлетворении при мысли, что вера в истинность своей цели и есть истинная причина для ее достижения.

Наконец аплодисменты стали стихать, и Амадис взмахом руки оборвал выкрики и шум.

— Хватит, братья, хватит! — с улыбкой сказал он. — Я не для этого пришел сюда. Несмотря на свои заверения, я, кажется, произнес довольно длинную речь, но, надеюсь, она не была слишком скучной, не так ли?

Глава 3

Кошмар всегда начинался одинаково. Это было два года назад, и он семилетним мальчишкой пришел к крепости-монастырю Алдарух вместе с двумя сотнями таких же желающих стать претендентами на звание рыцаря Ордена. Какие бы приятные мысли не бродили в его голове, темнота каждый раз возвращала в первый день знакомства с Орденом.

Набор новичков в Орден проводился только раз в году, в середине зимы, и десятки мальчишек приходили к его воротам, отчаянно надеясь попасть в горстку счастливцев и вступить на путь, ведущий к рыцарству.

Процедура отбора была одинаковой для всех.

Стражники, охранявшие ворота, объявляли, что существует лишь один способ быть принятым в претенденты и начать обучение. Они должны провести всего одну ночь за воротами крепости до самого рассвета. В течение этого времени они должны оставаться каждый на своем месте. Они не имели права есть, спать, садиться на землю или отдыхать как-то иначе. Более того, было приказано сдать теплую одежду и обувь.

В тот день, когда Захариэль проходил это испытание, было пасмурно и снег, лежавший на стенах и ветвях деревьев вокруг крепости широкой бахромой, придавал окрестностям странно-праздничный вид.

Немиэль тоже был с ним; они оба решили стать рыцарями и надеялись, что выдержат испытание и их примут как претендентов в члены Ордена.

К тому времени, когда началась проверка, снег уже покрывал землю и продолжал идти целый день, пока высота слоя не достигла их коленей. Край леса отстоял от крепости на несколько сотен метров, но им казалось, что темнота, словно живое существо, тянется к ним из-за деревьев и заключает в мягкие, но совсем не дружеские объятия.

Захариэль заворочался во сне, но призрачный холод пробирал до костей и вызывал дрожь во всем теле. Он уже узнал постоянно преследующий его кошмар, но даже это не помогло вырваться из его цепких объятий. Конечности онемели до такой степени, что он опасался из-за обморожения лишиться пальцев рук и ног. Он знал, что утром, освободившись от темноты, будет проверять их, желая убедиться, что ночной кошмар не превратился в реальность.

В течение всего дня стражники изо всех сил старались сделать их испытание еще более тяжким. Они расхаживали по рядам несчастных босых мальчишек и жестокостью или посулами старались сломить их решимость.

Один из стражников назвал Немиэля безмозглым простаком, который осмелился надеяться стать достойным приема в Орден. Другой попытался соблазнить Захариэля одеялом и горячей едой, если только тот откажется от своих амбиций и прекратит испытание.

Захариэль снова видел над собой смеющееся лицо стражника и слышал его слова: «Иди внутрь, мальчик. Нет смысла стоять здесь и мерзнуть. Тебе все равно не удастся вступить в Орден. Всем известно, что мы не получаем того, чего хотим. Ты и сам это знаешь, я вижу тебя насквозь. Иди внутрь. Тебе же не хочется оставаться снаружи всю ночь. После захода солнца под стенами крепости бродят всякие хищники — и львы, и медведи, и много других зверей. Они очень обрадуются, увидев в чистом поле мальчишек. Ты для них окажешься великолепной закуской».

До этого места кошмар разворачивался по одному и тому же сценарию, следуя воспоминаниям, но в какой-то момент, никогда не повторяясь, он превращался в совершенное безумие, и начинались события, не имевшие к памяти никакого отношения. От этих вещей Захариэль очень хотел бы избавиться, но, в отличие от приятных сновидений, они не желали пропадать.

На этот раз Захариэль стоял рядом со светловолосым мальчиком, которого до сих пор не встречал ни в жизни, ни в кошмаре. Этот парень был очень привлекателен и явно гордился собой. Он стоял, расправив плечи, и всем своим видом показывал, что со временем станет могущественным воином.

К нему подошел стражник с грубым лицом и жестокими желтыми глазами.

— Тебе незачем заканчивать испытание, — сказал стражник. — Твоя гордость и выдержка в таких тяжелых условиях привлекла внимание самого гроссмейстера Ордена. Твоя судьба решена. Каждый, у кого есть глаза, понимает, что ты добьешься своего и станешь одним из избранников.

Захариэль хотел закричать и предостеречь мальчика, чтобы тот не верил лживым посулам, но тот услышал то, что хотел услышать. Слова стражника обещали ему все, чего он хотел.

Лицо мальчика при известии о его избрании вспыхнуло от восторга, глаза загорелись неудержимой радостью.

Решив, что испытание для него закончилось, он в изнеможении упал на колени, наклонился вперед и поцеловал снег, укутавший землю.

Злобный хохот стражников заставил его изумленно поднять голову, и Захариэль увидел, что удручающее сознание собственной глупости затянуло его взгляд мутной пеленой.

— Глупый мальчишка! — закричал стражник. — Ты веришь всякому, кто говорит, что ты лучше других? Мы так и думали, что ты просто самодовольный болван!

Мальчик испустил душераздирающий вопль, полный тоски, и Захариэль постарался смотреть прямо перед собой. Несчастного мальчишку с покрасневшими глазами и белым от ужаса лицом поволокли к кромке леса.

Густая сеть сплетенных корней и ползучих растений стала затягивать свою жертву все дальше в удушающую чащу, и крики мальчика начали затихать. Голос становился все слабее и слабее, но даже после того, как неудачник скрылся в темноте, Захариэль еще долго слышал его мучительные вопли.

Захариэль с трудом прогнал мысли об исчезнувшем соседе. Мороз усиливался, и число кандидатов у дверей Алдаруха стало уменьшаться. Многие мальчишки предпочли смириться с клеймом неудачника и прекратить ужасное испытание.

Кое-кто подходил к стражникам и умолял приютить их в крепости до утра или хотя бы вернуть теплую одежду и обувь. Другие, измученные холодом и голодом, просто падали в снег, и их уносили неведомо куда.

К закату осталось примерно две трети мальчишек. Затем стало темно, и стражники вернулись в свои будки внутри крепости, оставив мальчиков наедине с долгой ночной тьмой.

Ночные часы оказались самыми тяжелыми. Захариэль метался в кровати, а во сне он дрожал и так сильно стучал зубами, что опасался их раскрошить. Крики из леса окончательно стихли, прекратились издевательства и насмешки стражников. Наступила полная тишина.

С приходом ночи темнота и разыгравшееся воображение гораздо успешнее, чем стражники, вселяли в души испытуемых настоящий ужас. Разговоры о приходивших под стены крепости хищниках посеяли семена страха, которые в темной тиши пустили корни и оплели разум.

Захариэлю казалось, что ночь растянулась на целую вечность.

Она была всегда и никогда не закончится. Ничтожные попытки людей принести в Галактику свет оказались тщетными и обреченными на провал. Он вяло постигал странность возникшей в сознании концепции, перебирая идеи и слова, о которых никогда не знал, но был уверен в их истинности.

Но больше всего Захариэля пугали звуки.

Обычные звуки ночного леса, которые в прошлом он слышал тысячи раз, теперь казались гораздо более громкими и угрожающими. Временами он мог поклясться, что различает голоса хищных птиц, медведей и даже внушающего ужас калибанского льва.

Любой треск сухой ветки, шорох листьев, любой крик или взвизг — все это отдавалось гулом в голове и таило в себе угрозу. Смерть скрывалась за его спиной или у самого локтя, и он хотел бежать, хотел отказаться от испытания, хотел вернуться в свое родное селение, к друзьям и семье, к успокаивающему голосу матери и теплому местечку у очага. Он хотел отказаться от Ордена. И от желания стать рыцарем.

Ему было всего семь лет, и он хотел домой.

Какими бы ни были страшными и таинственными ночные шорохи, самым худшим испытанием стали голоса, составлявшие наиболее тягостную часть каждого кошмара.

Кроме треска деревьев и шороха шагов из леса доносились миллионы шепчущих голосов, словно там готовился жуткий заговор. Захариэль не знал, слышит ли их кто-нибудь еще, но больше никто не реагировал на звуки, заполнявшие его голову обещаниями власти, наслаждений и бессмертия.

Все это могло достаться ему, стоило только шагнуть с покрытой снегом площадки перед крепостью и уйти в лес. В отсутствие стражников Захариэль осмелился повернуть голову и бросить взгляд на беспорядочное сплетение ветвей на краю чащи.

Большую часть поверхности Калибана занимали леса, и вся жизнь Захариэля проходила среди высоких стволов под густыми кронами, но такого леса он еще никогда не видел. Стволы деревьев сгнили и позеленели, пораженная заразой кора отслоилась и повисла лохмотьями. Тьма чернее самой темной ночи притаилась меж ветвей, и, хотя голоса звали его туда, обещая, что все будет хорошо, он сознавал, что в мрачных сплетениях чащи скрываются невиданные ужасы и невообразимые кошмары.

Как ни странно, но Захариэль знал, что лес из его кошмара не имеет ничего общего с естественными явлениями, этот лес был настолько необычным, что мог существовать лишь вне пределов мира смертных, он был сформирован его кошмарным сном, порожден его собственными желаниями и страхами.

Скрытые в глубинах леса силы были вне пределов страха и разума, их необузданный стихийный поток бурлил и ревел в гармонии с приливами и отливами человеческих жизней.

И все же…

Во всей этой тьме, в устрашающей мощи было что-то притягательное.

Ведь силу, каков бы ни был ее источник, можно покорить, не так ли? И тот, у кого достаточно воли, чтобы справиться с трудностями, может укротить поток стихийной энергии и заставить ее служить своим желаниям.

С такими силами возможно достичь безграничных высот. Можно выследить и истребить всех великих зверей, а другие рыцарские сообщества подчинить своей воле. Весь Калибан станет владением Ордена, и все жители станут подчиняться его законам или умрут под мечами ужасных черных ангелов смерти.

Эти мысли вызвали у него улыбку и предвкушение славы, которую он завоюет на полях сражений. Он мысленно рисовал себе сцены кровопролитной резни и последующих за ними оргий, представлял пирующих на трупах стервятников, и пожирающих тела червей, и пляски безумцев, веселящихся на развалинах мира.

Захариэль закричал, и видения в его мозгу рассеялись, тогда он услышал истинную сущность голосов: шепот во мраке, двусмысленные обещания, злобный хохот и шипение змей, проникавших в могилы, банальные слова его эпитафии.

Но даже после осознания соблазнов темное царство леса не оставляло его в покое, обольщения преследовали Захариэля всю ночь, пока почти не заставили бежать навстречу искушениям тьмы.

В конце концов, как и всегда, его удержал Немиэль, и даже не словом или каким-то движением, а одним своим присутствием.

Немиэль стоял плечом к плечу с ним все время, пока Захариэля мучил кошмар, как оставался рядом и в ту холодную и страшную ночь. Его лучший друг, непреклонный и несгибаемый, стоял, не поддаваясь страхам и сомнениям.

Пример брата вселил в сердце Захариэля решимость, и он понял, что без поддержки братских уз Немиэля проиграл бы эту внутреннюю битву. Присутствие брата придавало новые силы, и он не поддался своим страхам. Он не сдался.

Он пережил эту ночь благодаря поддержке Немиэля.

Как только безжалостные видения кошмара уступили место воспоминаниям, над вершинами деревьев показалось солнце и ужасные голоса отступили. Только дюжина мальчиков оставались еще перед воротами Алдаруха, и Захариэль расслабился в постели, погрузившись в знакомые образы реального мира.

В течение ночи многие отчаявшиеся кандидаты устремились к воротам, умоляя стражников впустить их. Слышал ли кто-нибудь таинственные голоса, как слышал он, ушел ли кто-то из мальчиков в лес, Захариэль никогда не узнал. А когда первые лучи солнца коснулись их замерзших тел, он увидел, как из крепости вышел массивный крепкий человек и направился к ним.

Поверх отполированных доспехов на рыцаре развевался широкий белый стихарь с капюшоном, а в руке он держал узловатый деревянный посох.

— Я мастер Рамиэль, — сказал он, останавливаясь перед мальчиками. Он сбросил капюшон, и все увидели обветренное лицо человека, которому уже давно минуло пятьдесят лет. — Мне выпала честь стать одним из рыцарей-наставников Ордена.

Он поднял посох и широким взмахом обвел дрожавших от холода претендентов.

— Вы станете моими воспитанниками. Вы справились с поставленным заданием, и это очень хорошо. Но вы должны знать, что это было не только испытанием, но и первым уроком. Через минуту вы войдете в крепость Алдарух, согреетесь и получите горячую пищу и сухую одежду. Но раньше я хотел бы обратить кое на что ваше внимание. Вы простояли в снегу под стенами крепости больше двадцати часов. Вы перенесли холод, голод, усталость, не говоря уже об остальных трудностях. И все же вы здесь. Я задам вам один простой вопрос. Почему? Здесь было около двух сотен мальчиков. Почему только вы, а не другие справились с испытанием?

Мастер Рамиэль переводил взгляд с одного лица на другое, ожидая, что кто-нибудь ответит на его вопрос. Наконец, убедившись, что никто не заговорит, он ответил на него сам.

— Потому что ваша воля оказалась сильнее, — сказал им мастер Рамиэль. — Человека можно научить убивать, он может прекрасно пользоваться кинжалом и любым другим оружием, но все это ничего не значит, если он лишен силы духа. Для охоты на великих зверей человек должен обладать немалой силой воли. Сила воли помогает терпеть холод и голод, переносить страх и не сгибаться перед лишениями. Запомните навсегда: разум и воля рыцаря представляют для него такое же оружие, как броня, меч или пистолет. Я научу вас, как развить в себе эти черты, но только от вас зависит, пойдет ли учение вам на пользу. В конечном счете вопрос ваших побед и поражений будет решаться в глубинах ваших сердец. Чтобы стать настоящим рыцарем, требуются моральные силы и великая сила духа.

Ну вот, вы прослушали ваш первый урок, — сурово произнес мастер Рамиэль и пристально посмотрел на каждого из своих питомцев, словно желая заглянуть в их души. — А теперь идемте завтракать.

После команды наставника мысли Захариэля стали подниматься из глубин подсознания к пробуждению, и тут он услышал отдаленный звон колокола и почувствовал, как чьи-то жесткие руки трясут его за плечи, окончательно вырывая из сна.

Все еще ошеломленный кошмаром, он открыл глаза.

Зрение сфокусировалось не сразу, и только через несколько секунд он узнал склонившееся над ним лицо брата, который всю ночь поддерживал его в кошмарном сне.

— Немиэль? — охрипшим спросонья голосом произнес он.

— А кто же еще это может быть?

— Что ты делаешь? И который теперь час?

— Еще рано, — ответил Немиэль. — Вставай, и поторопись!

— Зачем?! — воскликнул Захариэль. — Что происходит?!

Немиэль вздохнул, а Захариэль, окинув взглядом их аскетическую спальню, увидел, что все мальчики торопливо натягивают одежду и на их лицах сверкают взволнованные усмешки, лишенные и тени страха.

— Что происходит? — повторил Немиэль. — Мы отправляемся на охоту, вот что происходит.

— На охоту?

— Да! — воскликнул Немиэль. — Брат Амадис берет наш отряд на охоту!

Захариэль ехал между деревьями тенистого леса на вороном коне и испытывал привычную смесь возбуждения и страха. Обрывки ночного кошмара всплывали в его памяти и вызывали дрожь, и Захариэль прислушивался, пытаясь уловить пронзительный шепот, который преследовал его в последние мгновения сна.

Но ничего не было, хотя оживленная болтовня его товарищей все равно заглушила бы все звуки, кроме самых громких криков птиц. Рядом с Захариэлем скакал на коне Немиэль, его простодушное лицо и темные волосы почти полностью скрывал шлем, но явное оживление оказалось заразительным.

Захариэля выбрали предводителем одной из групп, и позади него на таких же вороных калибанских конях ехали девятеро его товарищей. Верховые лошади всех остальных мастей давным-давно вымерли, и в конюшнях Ордена разводили только вороных скакунов.

Кони, как и их всадники, были еще совсем молодыми, и им тоже предстояло многому научиться, чтобы стать частью знаменитой кавалерии Воронова Крыла. Рыцари Воронова Крыла могли сравниться с бесстрашными героями древних преданий и славились своим искусством молниеносных сражений и партизанских рейдов; они были настоящими повелителями дикого леса.

Они могли долгие месяцы выживать в одиночку в самых опасных чащах калибанских лесов, а крылатые шлемы всегда скрывали их воинов.

Быть рыцарем Воронова Крыла означало вести одинокую, но полную опасностей и славы жизнь.

В охоте участвовало еще пять групп по десять всадников, и они передвигались по лесу строем, напоминавшим перевернутую букву «V», а брат Амадис, как наблюдатель и наставник, постоянно перемещался от одной команды к другой. Охотники уже на много километров удалились от крепости-монастыря Ордена, и возбуждение от скачки почти растопило холодный комок ужаса, остававшийся в груди Захариэля после ночного кошмара.

— Как ты думаешь, мы и вправду найдем зверя? — спросил Аттиас, ехавший справа от Захариэля. — Мне кажется, эта часть леса уже очищена от них, не так ли?

— Мы никого не найдем, если ты не перестанешь болтать! — бросил Немиэль. — Могу поклясться, тебя слышно даже в Алдарухе.

От резких слов Немиэля Аттиас вздрогнул, и Захариэль бросил на брата короткий взгляд. Немиэль раздраженно пожал плечами и продолжал путь.

— Не обращай на него внимания, Аттиас, — сказал Захариэль. — Он просто скучает по теплой постельке, только и всего.

Аттиас кивнул и улыбнулся; его природный оптимизм помогал легко переносить подобные неприятности. Мальчик был моложе Захариэля, и тот знал его с тех пор, как Аттиас в семь лет присоединился к Ордену.

Захариэль и сам не понимал, почему взял Аттиаса под свое покровительство, но продолжал помогать ему приспосабливаться к суровой дисциплине, требуемой от кандидатов в рыцари. Возможно, потому, что видел в нем себя самого.

Ранние годы жизни в крепости Ордена были особенно трудными, и, если бы не покровительство Захариэля, Аттиас, несомненно, сломался бы в первые же недели и был бы с позором отослан домой. Как бы то ни было, мальчик справился и теперь стал весьма многообещающим претендентом.

Немиэль, напротив, никогда не привечал Аттиаса и сделал его предметом насмешек и зачастую жестоких розыгрышей. Более того, Аттиас стал поводом для непримиримых разногласий между братьями, поскольку Немиэль настаивал на том, что каждый претендент должен самостоятельно справляться с трудностями, а не надеяться на чью-либо помощь. Захариэль же был убежден, что помогать братьям — долг каждого из них.

— Брат Амадис оказал нам великую честь, возглавив охоту, правда?

— Да, Аттиас, это действительно так, — ответил Захариэль. — Нечасто доводится учиться у такого прославленного рыцаря. Если он будет что-то рассказывать, ты должен ловить каждое его слово.

— Я так и сделаю, — пообещал Аттиас.

Еще один ехавший поблизости мальчик поднял забрало шлема, чтобы было можно поговорить. Претенденты пользовались подержанными шлемами, хранившимися в Ордене, а коммуникационные системы имелись только у командиров групп.

Шлем Захариэля позволял ему общаться с другими лидерами отрядов и с братом Амадисом, а остальным для разговора приходилось открывать лицо.

С другой стороны к Захариэлю подъехал друг Немиэля и его напарник по розыгрышам — Элиат. Он был выше и шире в плечах, чем любой другой претендент, и его массивное тело едва помещалось в доспехах. Несмотря на то что фигура юноши еще не до конца оформилась, Элиат обладал необыкновенной силой и удивительной выносливостью. Хотя, выигрывая в физической силе, он проигрывал остальным в скорости.

Взгляды Элиата и Захариэля никогда не совпадали, и парень в отношениях с другими претендентами обычно брал пример с Немиэля.

— Аттиас, а ты взял с собой свой блокнот? — спросил Элиат.

— Да, — ответил Аттиас. — Он в моем рюкзаке, а что?

— Ну, если мы обнаружим великого зверя, тебе надо будет описать, как я его уничтожу. Записи тебе пригодятся, если вдруг столкнешься с чудовищем в наше отсутствие.

Неудовольствие мальчика было заметно только по его напрягшемуся подбородку, но Захариэль не мог не признать, что эта насмешка была в некотором роде заслуженной. Аттиас всегда носил с собой блокнот и записывал каждое слово старших рыцарей и остальных претендентов независимо от того, кому они предназначались. В рундуке у его кровати хранились десятки таких тетрадей, исписанных убористым почерком, и каждый вечер перед тушением огней он заучивал на память целые страницы импровизированных комментариев, словно это были отрывки из «Изречений».

— А может, мне придется написать для тебя эпитафию, — парировал Аттиас. — Если мы столкнемся со зверем, он, без сомнения, в первую очередь выберет самого упитанного из нас.

— Я не толстый! — возмутился Элиат. — У меня широкая кость.

— Перестаньте, вы, оба! — скомандовал Захариэль, хотя и порадовался за Аттиаса, сумевшего дать достойный ответ Элиату. — Мы должны научиться охотиться, а я не думаю, что брат Амадис считает поддразнивание необходимой частью урока.

— Правильно, Захариэль, — раздался в его шлеме уверенный голос. — Но небольшое соперничество в группе никогда не помешает.

Никто из остальных претендентов не слышал этих слов, и Захариэль радостно улыбнулся сказанному братом Амадисом, понимая, что тот слышал всю перепалку от начала до конца.

— Здоровое соперничество побуждает нас совершенствоваться во всех отношениях, но его нельзя выпускать из-под контроля, — продолжал Амадис. — В этом случае ты хорошо справился, Захариэль. Пусть в отношениях присутствует элемент соревнования, только нельзя, чтобы он перерастал в разрушительную силу.

— Спасибо, брат, — поблагодарил его Захариэль по внутренней связи.

— Никакой благодарности не требуется. Теперь возьми руководство на себя — и принимайтесь за разведку.

Захариэль снова улыбнулся; похвала из уст его героя обволокла его неожиданной теплотой. То, что такой воин, как Амадис, знал его имя, уже было великой честью. Он пришпорил своего коня и заново ощутил возложенную на него ответственность.

— Сомкнуть ряды, — скомандовал Захариэль, обгоняя своих товарищей и занимая место на острие V-образного строя. — Отсюда будем двигаться настороже. Считайте, что началась вражеская территория.

Похвала старшего рыцаря придала его голосу особую решительность и силу, так что спутники без всякого ропота выполнили приказ. Немиэль занял место сзади и слева, а другой претендент, по имени Паллиан, выехал в точно такое же положение, но с противоположной стороны.

Следом пристроились Элиат и Аттиас, и Захариэль повернулся в седле, чтобы проверить, весь ли отряд сохраняет строй.

Убедившись, что все идет как надо, он сосредоточился на окрестностях — на толстых стволах деревьев и густом шатре листвы, пропускавшем отдельные копья солнечных лучей. Землю покрывала опавшая листва, гниющая в сумрачном подлеске, и в воздухе стоял приторный запах, напоминавший о несвежем мясе.

Этот район леса оказался каменистым, но кони Воронова Крыла легко находили ровный путь между валунами и упавшими деревьями.

Среди деревьев раздавались загадочные шорохи, однако Захариэль вырос в лесах и легко разбирался в общем шуме, разделяя голоса обитателей калибанской чащи на те, что представляют опасность, и все остальные.

В результате грандиозного похода Льва почти всех великих зверей уничтожили, но было известно, что несколько особей еще сохранились, хотя и считалось, что они обитают вдали от этих мест. Менее опасные хищники, невидимые и неслышные, еще таились во всех районах леса, но эти животные редко осмеливались нападать на группы рыцарей и предпочитали выслеживать одиноких путников, покидавших безопасные пределы обнесенных стенами городов и селений.

Кроме уханья и карканья хищных птиц Захариэль различал треск и щелчки самого леса, шелест ветра высоко в верхушках крон и стук лошадиных копыт. Никто, исключая Вороново Крыло, не мог пробираться сквозь лес совершенно бесшумно, но Захариэлю все же хотелось, чтобы его отряд производил поменьше шума.

Даже при условии, что великих зверей здесь нет, всему его отряду вряд ли удастся легко справиться с остальными хищниками Калибана.

Так они ехали, как показалось, несколько часов, не видя солнца над головами и с трудом определяя время. Только изменившийся наклон проникавших сквозь кроны лучей давал слабое представление о том, что их путешествие продолжалось достаточно долго.

Захариэлю хотелось поговорить с другими командирами групп, но он опасался выдать свое беспокойство и неуверенность в выбранном пути. Эта поездка должна была подготовить их к тому дню, когда придется отправляться на охоту одним, и ему вовсе не хотелось создавать впечатление, что он не знает, где находится.

После бесчисленных тренировочных экспедиций в лесах появилось множество отчетливых троп — слишком много, чтобы определить, какая из них ведет к месту назначения. Захариэль и Немиэль перед выездом ознакомились с картами, и в стенах крепости-монастыря маршрут показался им совсем несложным. Однако в лесу все казалось другим.

Захариэль был почти уверен, что знает, где они находятся и куда выведет эта тропа, но проверить правильность догадки можно было только по прибытии на место. Оставалось надеяться, что брат Амадис где-то поблизости и следит за тем, как он ведет своих товарищей.

Размышления Захариэля были прерваны, когда они въехали под низкие ветви особенно темной поляны и шорох листьев по шлему показался ему в наступившей тишине оглушительно громким.

Осознание того, что лес замолчал, поразило его, но было уже поздно.

С деревьев на них упало что-то темное и крылатое, с чешуйчатым телом рептилии.

В воздухе сверкнули похожие на кривые мечи когти, и один член их группы погиб, разорванный вместе с конем.

Брызги крови окропили поляну, воздух наполнился испуганными криками. Захариэль выхватил пистолет, но зверь уже нанес следующий удар. Погиб еще один претендент, его доспехи в одно мгновение были рассечены, а из вспоротого живота вывалились внутренности. Лошади, обезумевшие от запаха крови, завизжали и забили копытами, и мальчики изо всех сил старались справиться со своими скакунами.

Крики ужаса и ярости не утихали, но от них не было никакой пользы. Захариэль повернул коня навстречу зверю. Огромное туловище монстра размером с лошадь двигалось волнообразно, словно под блестящей шкурой скрывались миллионы змей. Усеянная шипами голова вертелась на длинной гибкой шее, длинные узкие челюсти сверкали треугольными клыками, словно зубьями пилы дровосека. Тонкие прозрачные крылья держались на костяном каркасе и заканчивались длинными острыми когтями.

Захариэль никогда не видел ничего подобного, и охвативший его при виде чудовищной наружности ужас едва не стоил ему жизни.

Зверь захлопал крыльями, собираясь снова взлететь, а уже через мгновение один из загнутых когтей оставил на нагруднике Захариэля глубокую царапину и сбросил с визжащей от страха лошади.

Захариэль больно ударился о землю и тотчас услышал еще один пронзительный вопль. Неловко поворачиваясь в тяжелых доспехах, он попытался подняться на ноги. Едва он потянулся за выпавшим пистолетом, как все вокруг накрыла огромная тень. Повернув голову, он увидел над собой птицу-рептилию, разинувшую зубастую пасть и готовую разорвать его пополам.

Глава 4

Захариэль едва увернулся от зубастого клюва устремившегося к нему чудовища. Перекатившись на спину, он наставил на рептилию пистолет. Три выстрела в потоке пламени прогремели подряд, на мгновение ослепив Захариэля яркой вспышкой. Шлем лишь отчасти поглощал звуки, и грохот стрельбы показался оглушительным. Захариэль, не поднимаясь, сразу постарался откатиться от зверя, ожидая, что каждый миг может стать для него последним.

На поляне прогремели еще выстрелы. Зрение постепенно прояснилось после стрельбы, и оказалось, что Немиэль притаился за деревом и тоже палит по зверю, пока тот раздирает в клочья останки лошади Захариэля.

Из трех ран в груди чудовища расплавленным воском сочилась кровь, но если повреждения и причиняли твари беспокойство, на ней это никак не отразилось. Великий зверь продолжал оглашать поляну ревом и нападал так же яростно, как и в самом начале.

Монстр взмахнул крылом, так что дерево, за которым прятался Немиэль, раскололось, а конец крыла задел грудь мальчика. Немиэль упал на землю, его доспехи треснули, но не развалились, поскольку толстый ствол принял на себя большую часть силы удара.

Захариэль наконец-то поднялся на ноги. Его товарищи разбежались по сторонам, впав в панику при виде великого зверя. Лошадь Элиата упала с распоротым боком и придавила своего всадника, а Аттиас в оцепенении застыл на краю поляны. Его конь, плотно прижав уши, стоял как вкопанный. Скакун уставился обезумевшими глазами на монстра и не мог сделать ни шагу.

Великий зверь повернулся к Аттиасу и испустил раскатистый вопль, потом напрягся и распахнул крылья, явно готовясь к очередной атаке.

— Эй! — закричал Захариэль. Он шагнул из-под деревьев и замахал руками над головой. — Иди сюда!

Голова чудовища повернулась на длинной змеиной шее, в раскрытой пасти блеснули окровавленные зубы, и черные бездушные глаза остановились на Захариэле. Он обнажил меч и наставил на жестокого врага пистолет.

— Эй, урод! — снова крикнул Захариэль. — Если хочешь его заполучить, сначала придется разделаться со мной!

Он не имел ни малейшего понятия, понимает ли монстр человеческую речь, но хотя бы на примитивном животном уровне зверь явно осознал его вызывающее поведение.

Захариэль не стал дожидаться реакции монстра и открыл огонь. Пистолет неудержимо дергался в его руке, но пули выбивали из груди чудовища фонтаны крови. Зверь закричал и кинулся в его сторону, вытянув вперед шею, точно это было зубастое копье.

Захариэль прыгнул в сторону, и страшная пасть пролетела мимо всего в ладони от его бока, но затем голова зверя с немыслимой быстротой дернулась в сторону и нанесла скользящий удар, пришедшийся чуть пониже бедра.

Он взлетел в воздух и ударился о дерево, да так сильно, что воздух вышибло из легких, а оружие выпало из рук и отлетело в сторону.

Вокруг Захариэля раздались крики ужаса, а он лишь тряхнул головой, пытаясь прийти в себя. Испуганные вопли его товарищей не прекращались, и Захариэль сплюнул кровь и оперся о пахнущую гнилью землю, чтобы приподнять голову.

В глазах все еще расплывалось, но Захариэль смог разобрать, что Элиат все-таки выбрался из-под своей лошади, а Немиэль оправился от падения и перебрался за другой ствол, Аттиас наконец очнулся от шока и пытается заставить свою лошадь уйти под деревья, а великий зверь, прихрамывая, направляется в его сторону, явно рассчитывая закусить сразу конем и всадником.

Захариэль ухватился за ближайшее дерево и поднялся с земли, едва не вскрикнув от боли в вывихнутой при падении ноге. Он осмотрелся в поисках потерянного оружия, заметил блеск солнечного света на лезвии меча и поднял его. Искать пистолет было уже некогда.

Он морщился от боли, но упрямо ковылял к центру поляны; великий зверь уже бросился в атаку и одним ударом перекусил лошадь Аттиаса пополам. Сам мальчик в последний момент успел выпрыгнуть из седла, упал на ствол поваленного дерева, перекатился через него и замер на земле бесформенной грудой.

При движении доспехи Захариэля начали посвистывать из-за пробоин, нарушивших структуру, а защитный механизм стал скрипеть и лязгать. Вес брони внезапно показался Захариэлю непомерно большим, а погнувшиеся пластины задевали за бедро и усиливали боль.

— Рассредоточиться! — крикнул он товарищам. — Уходите под деревья и разойдитесь! Не высовываться!

Снова послышалась стрельба, и Захариэль увидел, как Паллиан, выбежав к краю поляны, оттащил Аттиаса глубже в лес. Зверь мгновенно бросил павшую лошадь, страшная пасть щелкнула, зубы вцепились мальчику в плечо и рванули вверх.

Паллиан оторвался от земли и пронзительно закричал, но тотчас затих, когда зверь откусил ему руку и большую часть плеча. Из страшной раны хлынула кровь. Несчастный упал, а зверь чудовищным волнообразным движением шеи отправил его руку в пищевод.

Боль победила шок, и вопли Паллиана снова огласили поляну. Монстр повернул голову в его сторону, пару раз двинул ужасными когтистыми крыльями — и крики прекратились.

При виде кошмарного зрелища Захариэль тоже не удержался от крика, его глаза наполнились слезами боли и ярости, но он опять ступил на поляну, подняв меч, нетвердыми шагами пошел навстречу чудовищу, зная, что зверь обязательно его убьет.

Мысль билась в голове с холодной определенностью, но он не мог смотреть, как страдают и гибнут его товарищи, и не попытаться их спасти.

— Отвяжись от них, ублюдок! — зарычал он. — Это мои друзья, и они не для таких, как ты!

Зверь поднял голову, и, хотя в его глазах не было ничего, кроме холодной тьмы, Захариэль ощутил его чудовищную жажду убийства. Не для того, чтобы насытиться и выжить. Это животное намеренно причиняло боль и получало какое-то примитивное удовольствие от самого процесса умерщвления.

Он продолжал ковылять вперед, и зверь, увидев нацеленный в собственное сердце меч, бросил тело Паллиана и издал ужасный рев. По крыльям монстра пробежала легкая дрожь, и Захариэль понял, что должно произойти. Едва правое крыло зверя рванулось в его сторону, он резко взмахнул мечом. Качнувшись вбок, он описал клинком широкую дугу, и лезвие вонзилось в крыло в том месте, где начинались когти. Брызнула молочно-белая кровь, когти оторвались, но в этот момент нога Захариэля окончательно отказала, и он упал на одно колено.

Зверь взвыл от боли и отдернул поврежденное крыло, а потом открыл пасть, намереваясь покончить со своим обидчиком. Огромная тень надвинулась на Захариэля, но он видел перед собой только тысячи торчащих зубов.

Захариэль уже ощущал зловоние из страшной глотки и различал обрывки плоти, застрявшие на клыках, но в этот момент над его головой сверкнула серебристая сталь, раздался тяжелый стук копыт и громкий боевой клич, и рядом с ним появился могучий рыцарь.

Длинный тяжелый меч попал сбоку в пасть зверя, а инерция движения всадника и чудовища загнала клинок через челюсть в самый центр черепа.

Всадник на ходу выдернул меч, опытной рукой направив коня мимо пораженного зверя, и монстр покачнулся, а затем его тело рухнуло на землю рядом с Захариэлем.

Рыцарь подъехал к голове чудовища. Он вытащил огромный многоствольный пистолет и приставил его к точке между глазами великого зверя. Захариэль видел, как двигается курок, как боек ударяет по запалу, а потом в голове монстра с глухим стуком взорвался мощный заряд.

Череп лопнул, разбрызгивая какую-то клейкую жидкость, и только тогда в черных глазах наконец погас хищный огонь. Последнее омерзительное дыхание вылетело из пасти, заставив Захариэля содрогнуться от удушающего смрада.

Когда он поднял голову, рыцарь уже убирал пистолет в кобуру. Поверх темных доспехов на нем развевался широкий белый стихарь Ордена с вышитым на груди направленным вниз мечом.

— Тебе очень повезло, что ты остался в живых, мой мальчик, — произнес рыцарь, и Захариэль мгновенно узнал уверенно звучавший голос.

— Брат Амадис, — откликнулся он. — Спасибо. Ты спас мне жизнь.

— Верно, — кивнул Амадис. — А ты, как я погляжу, спас жизни своих товарищей, Захариэль.

— Я… защищал свой отряд, — пролепетал тот, чувствуя, как после окончания схватки его оставляют последние силы.

Амадис соскочил с седла и не дал ему упасть.

— Отдохни, Захариэль, — сказал он.

— Нет, — прошептал мальчик. — Я должен отвести их домой.

— Позволь, я сделаю это вместо тебя, парень. Ты сегодня уже достаточно потрудился.

— Тебе повезло, — говорил ему позже Немиэль. — Но на везение нельзя полагаться. Удача имеет свои пределы. Однажды она может тебе изменить.

И в последующие годы, когда бы Захариэль ни рассказывал о своей встрече с крылатой бестией, его брат всегда повторял одно и то же. Он говорил об этом потихоньку, на ухо братьям, в оружейном зале или под сводами тренировочных камер, словно бы не желая принижать заслуги Захариэля перед товарищами, но никогда не мог оставить его рассказ без комментариев.

Этот случай, казалось, вечной занозой впился под кожу Немиэля, словно исход битвы стал для него постоянным источником скрытой досады, даже раздражения. Он никогда не выражал своих чувств открыто, но временами начинал вроде бы попрекать Захариэля, как будто исподволь намекал, что все последующие успехи брата, все его достижения основывались на обмане.

Захариэль находил его поведение странным, но никогда не выяснял с братом отношений. Он поступал так, как не мог поступить Немиэль, — старался не обращать на это внимания. И никогда не оспаривал слов Немиэля. Он спокойно слушал, игнорировал скрытую горечь и принимал их за добрые намерения. Поступить иначе означало бы для него поставить под удар их многолетнюю дружбу.

— Тебе повезло, — говорил Немиэль. — Если бы не удача и подоспевший брат Амадис, зверь перебил бы всех нас.

Захариэль не мог с этим спорить.

Спустя неделю приятели-претенденты, собравшись у тренировочных камер, попросили Захариэля поведать о сражении. Каждый раз, когда он рассказывал, как стоял перед чудовищем, повествование становилось еще более волнующим, чем это было на самом деле.

Его слушателям могло показаться, что он говорит о высоких идеалах и грандиозном приключении. Нельзя сказать, чтобы он лгал, хотя бы в деталях, просто понял, что повторение размывает границы его собственных переживаний. С каждым разом его рассказ все больше походил на волшебную сказку или миф.

В отчаянной и безумной горячке сражения все сводилось к битве между жизнью и смертью, а победа достигалась кровью, потом и слезами. Борьба была неравной, и Захариэль до самого конца считал, что чудовище их всех уничтожит. Тогда он был уверен, что ужасная пасть монстра, разинутая, словно готовая поглотить его бездна, — последнее, что он видит в жизни.

Если бы от него что-то и осталось в качестве надгробного камня, то только комок непереваренных обломков доспехов, оказавшихся несъедобными для хищника и выплюнутых спустя некоторое время.

Захариэль ожидал именно такого конца. Великий зверь казался ему слишком сильным, слишком грозным и слишком древним, чтобы его возможно было убить.

Если бы не брат Амадис, все так бы и случилось.

Но, повторяя свой рассказ, он не говорил братьям о своих мыслях. Его часто просили повторить историю сражения, но Захариэль быстро понял, что никто не хочет выслушивать его личные переживания. Все жаждали услышать нечто волнующее, историю о героических подвигах и рыцарской отваге, приведшей к неминуемому торжеству добра над злом.

Наверное, такова человеческая натура — его слушатели хотели видеть в нем героя. Они ждали от него уверенности, мудрости, учтивости, хладнокровия, стремительности, привлекательности, обаяния и даже вдохновения. Но истина заключалась в том, что Захариэль в тот момент искренне верил в скорую гибель. Он не позволил этой мысли поколебать свою решимость, но она все равно была.

Никто не хотел выслушивать эту истину.

Никто не хотел знать, что у героя глиняные ноги.

Впоследствии, в редкие моменты спокойной жизни, он будет удивляться недальновидности человеческих суждений.

Захариэль считал, что его победа имеет еще большую ценность из-за того, что он испытывал страх.

Однако другие кандидаты в рыцари считали неподобающим говорить о своих чувствах. Казалось, они считают страх постыдным грехом для человеческого сердца, а потому его слушатели хотели быть уверены, что их герои не испытывают таких эмоций. Как будто это могло помочь им самим когда-нибудь освободиться от собственных страхов.

Захариэлю это казалось неправильным.

Преодолеть страх можно лишь одним способом — противостоять ему. А если притворяться, что страха не существует или он может однажды испариться, будет еще хуже.