Соломон Кейн. Клинок судьбы

Глава 1 НЕЗНАКОМЕЦ ПРИХОДИТ ПОД ЗВОН МЕЧЕЙ

Клинки скрестились с яростным стальным лязгом. Поверх лезвий впивались одна в другую две пары глаз: непроницаемые черные и горящие синие. Дыхание с шипением вырывалось сквозь стиснутые зубы. Быстрые ноги топтали траву: вперед, назад, снова вперед, атака, отход…

Черноглазый сделал обманное движение и нанес удар, быстрый, как прыжок охотящейся змеи. Синеглазый юноша отбил его быстрым поворотом запястья, обладавшего крепостью стали. Его ответный удар напоминал летнюю молнию…

— Остановитесь, джентльмены!..

Оба клинка поднялись вверх, и между поединщиками встал дородный мужчина. В одной руке он держал шляпу, в другой — украшенную каменьями рапиру.

— Довольно! — воскликнул он. — Ваш маленький вопрос разрешен, честь восстановлена! Прекратите, говорю, сэр Джордж ранен!

Черноглазый недовольным движением убрал за спину левую руку, с пальцев которой капала кровь.

— С дороги! — воскликнул он яростно. И, выругавшись, добавил: — Тоже мне, рана! Пустая царапина! Я отказываюсь считать, что вопрос разрешен! Это бой насмерть!..

— Верно, сэр Руперт, лучше оставьте нас. — Победитель говорил спокойно и тихо, но синие глаза блестели как сталь. — Наш «вопрос» может разрешить только смерть!

— А ну уберите-ка свои железяки, вы, два молодых петуха! — рявкнул сэр Руперт. — Своей властью мирового судьи запрещаю вам продолжать поединок! Сюда, господин лекарь! Займитесь раной сэра Джорджа. А ты, Джек Холлинстер, живо меч в ножны! Я — Руперт Д'Арси, и я не потерплю смертоубийств на вверенной мне территории!

Молодой Холлинстер не стал препираться с темпераментным мировым судьей. Он ничего не ответил, но шпагу в ножны не убрал. Опустив острие к земле, он хмуро поглядывал на окружающих из-под насупленных черных бровей. Что до сэра Джорджа, он тоже помедлил, но тут один из секундантов принялся настойчиво нашептывать ему на ухо, и наконец он покорился. С мрачным видом вручив шпагу секунданту, он отдался заботам лекаря.

Дуэль происходила в весьма унылом, безрадостном месте. Ровная низменность, поросшая худосочной жилистой травкой, переходила в широкий белый пляж, усеянный обломками плавника. За полосой песка беспокойно колыхалось серое море. Море было совершенно безжизненно, если не считать одинокого паруса, маячившего в отдалении. С другой стороны простирались безлесные пустоши, за которыми виднелись грязноватые домики маленькой деревушки.

Яркие одежды людей, а тем паче страсти, кипевшие на берегу, являли собой разительный контраст с унылым однообразием тоскливого пейзажа. Бледное осеннее солнце вспыхивало на клинках шпаг, отражалось от самоцветов на рукоятях, сверкало в серебряных пряжках камзолов и на золотом шитье щегольски заломленной шляпы сэра Руперта.

Секунданты сэра Джорджа помогали ему облачиться в камзол, между тем как секундант Холлинстера, коренастый молодой человек в домотканой одежде, убеждал его сделать то же. Но Джек, еще клокотавший гневом, только отмахивался. А потом ринулся вперед, держа в руке шпагу, и его дрожащий от гнева голос далеко разнесся по берегу:

— Берегитесь же, сэр Джордж Банвэй! Царапина на руке — отнюдь не достаточная плата за оскорбление, о котором вам отлично известно! Мы встретимся снова, и тогда-то уже никакой мировой судья не вмешается и не спасет вашу прогнившую шкуру!..

Сэр Джордж, успевший отойти, крутанулся ему навстречу с чернейшим проклятием на устах. Сэр Руперт кинулся наперерез, взревев:

— Да как вы смеете!..

Холлинстер оскалил зубы, повернулся спиной и зашагал прочь, резким движением вогнав шпагу в ножны. Сэр Джордж, казалось, был недалек от того, чтобы устремиться за ним; мрачная гримаса исказила его лицо, но его друг снова удержал его и опять принялся шептать на ухо, указывая в сторону моря. Банвэй нашел глазами одинокий парус, словно бы висевший между морем и небом… и угрюмо кивнул.

Холлинстер молча, с непокрытой головой шагал по берегу. И шляпу, и камзол он нес на руке. Стылый ветер холодил его мокрые от пота волосы, но раскаленный, взбудораженный мозг ничто не могло успокоить.

Рэндел, его секундант, молча следовал за другом. Чем дальше они уходили от места дуэли, тем более диким и неприютным делался пейзаж. Громадные серые скалы, поросшие мхом, нависали над берегом и, выстроившись изломанной линией, далеко выступали навстречу волнам. Поодаль от берега, разбиваясь о подводные камни, непрерывно стонал прибой.

Тут Джек Холлинстер остановился, повернулся лицом к морю и принялся ругаться — длинно, хрипло и очень прочувствованно. Потрясенному его красноречием слушателю не составило труда понять, в чем заключался разлад Холлинстера с миром. Еще бы — ему так и не удалось погрузить свой меч по рукоять в черное сердце сэра Джорджа Банвэя, этого гнусного свинтуса, вонючего шакала и законченного негодяя!

— Навряд ли, — выдохнул он наконец, — подлый мерзавец отважится еще раз сойтись со мною в честном бою, — он ведь уже раз попробовал моей стали. Но, клянусь Господом нашим…

— Успокоился бы ты, Джек… — Честный Рэндел переминался с ноги на ногу, чувствуя себя весьма неуютно. Он был ближайшим другом Холлинстера, но и он не всегда понимал приступы черного бешенства, которым был порою подвержен молодой человек. — Ты и так уже задал ему отличную взбучку и примерно наказал паршивца. И потом, стоит ли убивать человека всего лишь за…

— Как! — яростно вскричал Джек. — Стоило ли убивать человека за то оскорбление? Да какое там человека — мерзкую тварь! О, да я выдеру у него сердце и полюбуюсь им еще до того, как луна сменится в небесах! Да понимаешь ли ты, что он прилюдно опорочил Мэри Гарвин? Девушку, которую я люблю?.. Что он мусолил ее имя над пивной кружкой в таверне?.. Что он… он… И я за это не должен…

— Да понимаю я, все понимаю, — вздохнул Рэндел. — Еще бы мне не понимать после того, как я уже двадцать раз подряд выслушал все подробности этого дела! Но я знаю и то, что ты выплеснул ему в физиономию бокал вина, влепил пощечину, перевернул на него стол и еще наподдал ногой раза два или три. Чего больше, спрашивается? И потом, вспомни о связях сэра Джорджа! Кто ты такой? Подумаешь, сын отставного морского капитана… хотя бы ты и прославился храбростью, воюя за границей! Удивительно еще, что сэр Джордж вообще согласился драться с тобой. С него, при его-то положении в обществе, сталось бы попросту кликнуть слуг и велеть им вытолкать тебя взашей!

— Ну так вот, если бы он это сделал, — проворчал Холлинстер и зло лязгнул зубами, — я бы достал пистолет и всадил добрую пулю аккурат промеж этих его подлых черных зенок. Вот что, Дик, оставь-ка ты меня сходить с ума так, как мне хочется. Вечно ты проповедуешь правильный путь, всякую там кротость и воздержание. Только я, знаешь ли, больше привык жить в таких местах, где шпага при бедре — весь суд и закон. Да и кровь у всех в нашем роду буйная и горячая. Так вот, эта самая кровь, сколько ее во мне есть, сейчас так и кипит из-за этого так называемого джентльмена. Он отлично знал, как я люблю мою Мэри, и тем не менее сидел там и бесчестил ее в моем присутствии! Говорил всякие пакости прямо мне в лицо! С этой своей гадкой ухмылочкой!.. Спрашивается, почему он позволял себе подобное? Потому что у него денег куры не клюют. И, как ты говоришь, всего полно: земли, титулы, семейные связи и благородное происхождение. А я — бедняк и сын бедняка, и все мое состояние — вот тут, в ножнах у пояса. Будь я или хотя бы Мэри так же родовиты, как он, он бы никогда не осмелился…

— Да брось ты! — перебил Рэндел. — Не осмелился бы!.. Когда это сэр Джордж кого уважал? Он вполне заслужил ту дурную славу, которая за ним повсюду тянется. А считается он только со своими собственными прихотями, больше ни с чем!

— Вот и Мэри стала его очередной прихотью, — зарычал Джек. — Ну что ж, может быть, ему и удастся осквернить ее, как он уже осквернил половину здешних девиц. Только сперва ему придется прикончить Джона Холлинстера. Вот что, Дик… Не хочу показаться тебе грубияном, но, пожалуйста, оставь меня пока одного. Из меня все равно сейчас плохой собеседник, да и остыть бы надо на ветерке, а то все внутри так и кипит…

Рэндел помедлил:

— Только, ради всего святого, не ищи встречи с сэром Джорджем…

Джек нетерпеливо отмахнулся:

— Обещаю тебе, что пойду совсем в другую сторону. Сэр Джордж направился домой нянчиться со своей царапиной и покажется самое раннее через пару недель.

— Но, Джек, у него полно прихлебателей, а репутация у этих громил… Ты уверен, что тебе ничто не грозит?

Джек оскалился по-волчьи:

— Не бойся, дружище. Если ему вздумается расквитаться таким образом, он подождет ночной темноты. Не среди же бела дня на меня нападать!

Рэндел удалился по направлению к деревне, с сомнением покачивая головой. Джек же направился дальше по берегу, с каждым шагом все более удаляясь от людского жилья, углубляясь в царство безлюдных пустошей и первозданных вод. Холодный резкий ветер пронизывал его одежду, полосуя тело, но юноша упрямо не надевал камзола. Мглистый серый день словно бы окутал своим покрывалом его душу, и Джек был готов проклясть и погоду, и сами здешние места, хотя это была его родная страна.

Его сердце рвалось в далекие жаркие южные страны, которые он повидал в своих странствиях, но иное видение заслоняло их — видение смеющегося девичьего лица в обрамлении золотистых кудрей. Эти чудесные глаза, источавшие такое тепло, до которого далеко было золотым лунам тропических ночей. Стоило представить их себе, и унылые пустоши, казалось, озарял солнечный свет…

Однако вскоре на смену любимому лицу явилось другое — злобно-насмешливое, с черными безжалостными глазами и язвительно искривленным ртом под узкой полоской черных усов. Джек Холлинстер непроизвольно ругнулся…

Низкий, звучный голос, неожиданно раздавшийся неподалеку, прервал поток божбы, сорвавшейся с его уст.

— Молодой человек, — сказал этот голос, — слова твои — кимвал бряцающий. Шума много, но смысла ни на ломаный грош.

Джек вертанулся на месте, хватаясь за шпагу. На большом сером валуне сидел незнакомец. Как раз когда Джек повернулся к нему, человек поднялся и развернул широкий черный плащ, висевший у него на руке.

Холлинстер с любопытством уставился на незнакомца. Этот человек невольно привлекал внимание… и не только. Начать с того, что он был на несколько дюймов выше Холлинстера — а тот и сам был отнюдь не среднего роста. На поджаром теле не было ни унции не то что жира — даже и лишнего мяса. Тем не менее человек не казался ни хрупким, ни болезненно-тощим. Отнюдь, отнюдь! Широкие плечи, мощная грудь, длинные руки и ноги — все говорило об исключительной силе, выносливости и быстроте. То есть о том, что человек был прирожденным воином, фехтовальщиком. Длинная, ничем не украшенная рапира на поясе только служила этому подтверждением.

Когда-то Джеку случилось видеть в сибирских степях огромных серых волков с подведенными животами. Так вот, незнакомец заставил его вспомнить именно об этих волках.

Но в первую очередь его внимание приковало лицо: довольно длинное, гладко выбритое и угрюмо-бледное. В сочетании с ввалившимися щеками эта бледность придавала ему почти безжизненный вид… но только до тех пор, пока вы не заглянули ему в глаза. Они горели трепетной жизнью и громадной энергией, которую сдерживала и направляла железная воля. Джек Холлинстер посмотрел прямо в эти глаза, ощутил их странную, холодную гипнотическую власть… и так и не понял, какого они были цвета. Серый лед древних ледников сливался в них с бездонной синевой северных морей. Густые черные брови низко нависали над ними, производя вполне мефистофельское впечатление.

Одежда незнакомца была аскетически проста, что полностью соответствовало его облику. На мягкой широкополой фетровой шляпе не оказалось даже пера. Все остальное тоже было темным, без каких-либо драгоценностей или украшений. На длинных сильных пальцах — ни перстня. Не было камней и на рукояти рапиры, а клинок покоился в простых кожаных ножнах. Ни серебряных пуговиц на облегающем черном камзоле, ни блестящих пряжек на башмаках…

Единственным цветным пятном, нарушавшим строгую монотонность одеяния, был широкий матерчатый кушак, на цыганский лад завязанный вокруг талии. Из переливчатых складок зеленого, явно восточной работы шелка выглядывали рукояти кинжала и двух тяжелых пистолетов.

Холлинстер безмолвно рассматривал странного пришельца, пытаясь сообразить, откуда тот здесь появился, столь странно одетый, да еще и до зубов вооруженный. По внешнему виду он смахивал на пуританина, хотя…

— Как вы тут очутились? — спросил Джек без обиняков. — И как вышло, что я вас заметил, только когда вы со мной заговорили?..

— Я пришел сюда тем же способом, что и все порядочные люди, молодой сэр, — прозвучал в ответ низкий голос. Незнакомец завернулся в свой черный плащ и вновь уселся на камень. — На своих двоих. Что же до твоего второго вопроса… Когда человек до того погружается в свои мысли, что начинает всуе упоминать имя Господне, он не замечает ни друзей — и это поистине стыдно, — ни врагов, что вполне может довести его до беды.

— Но кто вы?..

— Мое имя — Соломон Кейн, молодой сэр. Я безземелен… хотя и жил когда-то в Девоншире.

Джек наморщил лоб, напряженно соображая. Если пуританин вправду был из Девоншира, где же он умудрился растерять характерный девонширский акцент? Если судить только по выговору, его родиной могла быть любая часть Англии, хоть на севере, хоть на юге. И Джек спросил:

— Вы, сэр, наверное, много путешествовали?

— Бывало и так, юный сэр, что Провидение направляло мои стопы в весьма отдаленные страны.

Тут Холлинстера осенило, и он уставился на своего странного собеседника со вновь пробудившимся интересом:

— Погодите, вы, случайно, не были капитаном во французской армии, и если так, то не доводилось ли вам сражаться при…

И он назвал место.

Чело Кейна покрыла тень.

— Истинно так, — сказал он. — Однажды мне пришлось возглавить банду богомерзких негодяев, о чем я и вспоминаю с величайшим стыдом… хотя и в тот раз мы дрались за правое дело. Увы, при взятии города, о котором ты упомянул, именем этого самого дела было совершено множество омерзительных преступлений, отвративших мое сердце от… Ну да ладно, с тех пор утекло немало воды, и я надеялся, что сумел утопить в море не одно кровавое воспоминание. Но коли уж мы заговорили о море, юноша… Что ты можешь сказать мне вон о том судне, со вчерашнего рассвета стоящем там, вдали от берега?

Худой палец ткнул в сторону моря. Джек только покачал головой:

— Слишком далеко… Не могу ничего разглядеть.

При этом он снова заглянул в сумрачные глаза Кейна — и нимало не усомнился, что эти глаза были способны пронизать любое расстояние и прочесть даже самое имя на борту далекого корабля. Для них, казалось, не было ничего невозможного.

— И в самом деле далековато, — сказал Кейн. — Однако сдается мне, что я узнаю оснастку этого судна. И еще мне сдается, что неплохо было бы повидаться с хозяином корабля!

Джек промолчал. Поблизости не было гавани, но в тихую погоду корабль мог бы подойти к самому берегу и встать на якорь прямо за рифом. Интересно, кому он принадлежал? Контрабандистам, наверное. Побережье здесь было довольно безлюдное, таможенные чиновники наведывались редко, и незаконная торговля процветала вовсю.

— Слышал ли ты когда-нибудь о Джонасе Хардрейкере, которого люди прозвали по имени хищной птицы-рыболова — Скопой?

Холлинстер даже вздрогнул. Это страшное имя было известно по всем побережьям цивилизованного мира, ибо тот, кому оно принадлежало, заставил трепетать перед собой все моря, и теплые, и холодные. Джек всматривался в лицо Кейна, пытаясь по нему что-нибудь прочесть. Но бездонные глаза оставались непроницаемы.

— Этот кровавый пират? — спросил юноша наконец. — Когда я последний раз про него слышал, говорили, что он будто бы орудовал где-то на Карибских островах…

Кейн кивнул.

— Ложный слух, — сказал он, — обгоняет даже самое быстрое судно. Скопа там, где его корабль, а его корабль направляет сам сатана!

Он поднялся на ноги и поплотнее закутался в плащ.

— Господь предначертывал мне путь в самые что ни есть затерянные края, и притом удивительными дорогами, — проговорил он хмуро. — Иные были прекрасны, но большинство — овеяно ужасом. И порою мне начинало казаться, что я бреду без цели и водительства свыше, но всякий раз, поглубже задумываясь о смысле происходившего, я этот высший смысл обнаруживал. И знай, юноша: после огненных глубин преисподней самое жаркое пламя — это синее пламя мести, что днем и ночью сжигает сердце мужчины, покуда он не зальет его кровью. Много раз в былые дни доводилось мне избавлять недостойных людей от бремени бытия. Ибо Господь — моя опора и мой пастырь, и думается мне, что не иначе как Его соизволением одолевал я врагов.

Сказав так, Соломон Кейн удалился прочь, шагая широко и вместе с тем по-кошачьи мягко. А Джек Холлинстер, вконец сбитый с толку, остался недоуменно смотреть ему вслед…

Глава 2 НОЧНОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ

Джек Холлинстер стряхнул с себя тягостные сновидения и приподнялся в постели, оглядывая комнату. Луна еще не взошла, и лишь звездный свет озарял чью-то голову и широкие плечи, маячившие в окне, на фоне неба.

— Шшш!.. — донеслось тихое предупреждение. Казалось, это зашипела змея.

Джек выдернул шпагу из ножен, висевших на столбике кровати, потом поднялся и подошел к окну. Его взгляду предстала бородатая физиономия; на Джека смотрели маленькие блестящие глазки. Человек тяжело дышал, словно после долгого бега.

— Бери шпагу, парень, и айда за мной, — долетел настойчивый шепот. — Он ее сцапал!

— Э-э… погоди! Кто сцапал? Кого?..

— Сэр Джордж! — От быстрого шепота ночного посетителя у Джека по спине побежали мурашки. — Послал ей, понимаешь, записку с твоей подписью. Пригласил девчушку на Скалы. Она туда, а там тут как тут его ухорезы, ну и…

— Кого? Мэри Гарвин?..

— Век воли не видать, господин, ее самую!

Комната поплыла у Джека перед глазами. Он-то ожидал, что нападут на него! Мог ли он предполагать, что подлость сэра Джорджа зайдет столь далеко и подвигнет его на похищение беспомощной девушки?!

— Да чтоб дьяволы утащили его черную душу, — заскрипел он зубами, подхватывая одежду. — Ты хоть знаешь, где теперь Мэри?

— В доме евонном, господин, где ж еще.

— А сам-то ты кто? — запоздало спросил Джек.

— Да кому ж быть, сэр, как не бедному Сэму, что ходит за лошадками в конюшне при таверне? Увидел я, стало быть, как они сцапали девочку, ну и…

Холлинстер оделся и полез в окно, держа в руке обнаженную шпагу.

— Спасибо тебе, Сэм, — сказал он. — Если останусь жив, я этого не забуду.

Сэм улыбнулся, показывая желтые клыки:

— А я с вами, сэр, так что погодите прощаться. Сэр Джордж, он и мне, понимаете ли… чуток задолжал!

И Сэм красноречиво повертел в руках злодейского вида дубинкой.

— Тогда вперед! — сказал Джек. — Нанесем визит этой свинье!

Дом сэра Джорджа Банвэя стоял милях в двух от деревни, в направлении, противоположном тому, которое Джек накануне избрал для прогулки. Это был старинный особняк, больше смахивавший на замок, и сэр Джордж обитал в нем один, если не считать нескольких слуг с совершенно уголовными рожами и немногочисленных дружков хозяина, выглядевших еще хуже слуг. Дом был огромен, мрачен и определенно нуждался в ремонте. Дубовые стены его потемнели от времени, и не перечесть было зловещих историй о том, что этим стенам довелось повидать. Что же касается деревенских жителей, то лишь местные буяны и безобразники, водившие с сэром Джорджем какие-то сомнительные делишки, переступали порог его дома. Стены вокруг особняка не было, лишь косматые живые изгороди, а вместо парка — несколько беспорядочно разбросанных деревьев. Задняя дверь выходила прямо на пустоши, фасад же был обращен к песчаному пляжу шириной ярдов двести, за которым, разбиваясь о валуны, рокотал прибой. Как раз перед домом скалы, торчавшие у края воды, были особенно голыми, изломанными и заметно выше, чем в других местах. Говорили, будто где-то там была укрыта прелюбопытная пещерка. Но где именно, никто не знал. Сэр Джордж считал этот отрезок берега своей частной собственностью: слишком любопытные охотники до прогулок вполне могли схлопотать даже и пулю из мушкета.

Пробираясь через промозглую сырую пустошь, Джек и его странный провожатый не заметили в доме ни огонька. Легкий туман почти не давал разглядеть звезды, так что громадный особняк казался еще более зловещим и темным. Кусты и деревья, окружавшие его, казались какими-то согбенными призраками. Со стороны моря вообще висела сплошная серая пелена. Один раз Джеку послышалось приглушенное звяканье якорной цепи, и он спросил себя, может ли в подобную ночь корабль встать на якорь за рифами, имевшими весьма скверную славу среди навигаторов. Серое море глухо постанывало, точно спящее чудовище, которому приснился дурной сон…

— Полезем через окошко, сэр! — донесся свирепый шепот Сэма. — Все огонечки погашены, но он точно там, как Бог свят!

Вместе подкрадывались они к огромному затемненному дому, и Джек улучил минутку задуматься о том, почему не было видно ни единого охранника. Неужели сэр Джордж был так уверен в себе, что никого не поставил присматривать? А может быть, караульные заснули на посту?

Оказавшись под окном, он попробовал его приоткрыть. Тяжелые ставни отворились с удивительной легкостью. И в уме молодого человека молнией сверкнуло неожиданное подозрение: уж больно легко все удавалось! Подозрительно легко!.. Он стремительно обернулся… как раз вовремя, чтобы заметить, как опускается ему на голову занесенная Сэмом дубинка. Джек не успел ни увернуться, ни нанести ответный удар. Успел только заметить, как сверкнули торжеством маленькие блестящие глазки. Потом весь мир рухнул в непроглядную черноту.

Глава 3 «НЫНЧЕ СМЕРТЬ ВЫШЛА НА ОХОТУ…»

К Джеку Холлинстеру медленно возвращалось сознание. Перед глазами висела багровая пелена, и он мучительно заморгал, пытаясь ее разогнать. Голову раскалывала тошнотворная боль, яркий свет резал глаза. Он зажмурился, спасаясь от света, но немилосердный блеск проникал даже сквозь сомкнутые веки, раскаленным шилом вонзаясь прямо в мозг. В ушах стоял бессвязный гул голосов. Он попытался приподнять руку, чтобы пощупать голову, но рука не подчинилась ему. Потом он вспомнил все, что с ним случилось, и окончательно вернулся к реальности.

Он был связан по рукам и ногам. И лежал на жестком грязном полу. Он находился в просторном погребе, заставленном бочонками, флягами и черными, липкими с виду кадушками. Потолок в подвале был довольно высокий, и поддерживали его толстые дубовые балки. С одной из балок свисал фонарь, свет которого так больно ранил Джеку глаза. Фонарь освещал середину погреба, по углам же таились шевелящиеся тени. В одном конце можно было разглядеть широкую каменную лестницу, уводившую вверх. С другого конца открывался темный коридор.

В погребе было полным-полно народу. Джек узнал смуглую насмешливую физиономию Банвэя, багровую от выпивки рожу предателя Сэма и еще двоих деревенских балбесов, вечно ошивавшихся то у сэра Джорджа, то в ближайшей таверне. Остальные, человек десять или двенадцать, были ему незнакомы. Другое дело, он с первого взгляда признал в них моряков: все как один — заросшие волосами здоровяки в просмоленных штанах, с кольцами не только в ушах, но даже в носу. Остальное убранство незнакомцев было поистине удивительно. Кое-кто повязал на голову пестрые шелковые платки; и все без исключения были сплошь увешаны оружием. Джек сразу отметил абордажные сабли с широкими бронзовыми гардами. Бросались в глаза украшенные самоцветами кинжалы и пистолеты с серебряной насечкой. Люди играли в кости, пили вино и жутко ругались. А глаза у них горели в свете фонаря так, что страшно было смотреть.

Пираты!.. Честным труженикам морей несвойственна столь вызывающая роскошь, особенно в сочетании с манерами законченных негодяев. Просмоленные штаны и простые моряцкие рубашки были перехвачены шелковыми кушаками; на волосатых ногах, не знавших чулок, красовались башмаки с серебряными пряжками, на грязных пальцах — толстые перстни. Драгоценные камни сверкали на золотых серьгах размером с хороший браслет. А на поясах — хоть бы один нож из тех, что носят честные моряки. Сплошь дорогие кинжалы, сработанные в Испании либо в Италии. Любовь к роскоши, удивительно гнусные рожи и кощунственная ругань — все вместе безошибочно говорило о кровавой профессии этих людей.

Джек подумал о корабле, который он видел в море незадолго до заката, о приглушенном рокоте якорной цепи в тумане… Потом вдруг вспомнил того странного человека, Кейна, — и вновь задумался над его словами. Знал ли Кейн, что это пиратский корабль? И что связывало его с морскими разбойниками? Неужели его пуританская суровость была лишь маской, назначенной прикрывать какую-то зловещую деятельность?..

В это время человек, резавшийся в кости с сэром Джорджем, внезапно повернулся к пленнику. Он был высок, поджар и широкоплеч, он… Сердце Джека прыгнуло к самому горлу… потом медленно вернулось на свое место. Вначале ему на миг показалось, будто это и был Кейн. Теперь он видел, что пират, хотя и сложенный в том же духе, что Кейн, во всех остальных отношениях являл собой полную противоположность пуританину.

Он был одет легко, но вызывающе безвкусно и ярко. Шелковый кушак, серебряные пряжки, золоченые кисточки и все такое прочее. За широким поясом виднелись рукояти кинжалов и пистолетов, прямо-таки искрившиеся драгоценными самоцветами. Длинная рапира, тоже, конечно, вся в золоте и каменьях, висела на богатой узорчатой перевязи. Изящные золотые серьги венчали два сверкающих багровых рубина. Камни играли в свете фонаря, бросая на смуглое лицо пирата малиновые блики.

Лицо же у человека было худое, жестокое, с ястребиным носом. На узкий высокий лоб была надвинута щегольски заломленная шляпа, низко сидевшая над черными бровями. Впрочем, она не скрывала яркого цветного платка, повязанного на голову. Из-под шляпы смотрели холодные серые глаза. Бесстрашные и беспощадные глаза, переливавшиеся светом и тенями. Нос, тонкий и острый, как лезвие ножа, нависал над тонкогубым, в одну черту, ртом. Верхнюю губу, кривившуюся в жестокой усмешке, украшали длинные вислые усы вроде тех, что носят маньчжурские мандарины.

— Эй, Джордж, да никак наш гость очухался! — заорал этот человек, и голос его хлестнул режущей насмешкой. — Клянусь Зевсом, Сэм, я-то думал, ты надолго его угомонил. Однако и крепкая же черепушка у этого парня!

Пираты оторвались от игры и уставились на Джека — кто насмешливо, кто с любопытством. Лицо сэра Джорджа потемнело, он со значением указал пальцем на свою левую руку, на которой сквозь помятый шелковый рукав виднелась повязка:

— Ты был прав, Холлинстер, когда говорил, что нашу следующую встречу никакой мировой судья не прервет. Вот только, похоже, страдать придется твоей прогнившей шкуре, а никак не моей…

И тут раздался другой голос, полный муки, которая пронзила молодого человека хуже всяких поддевок Банвэя:

— Джек!..

У Холлинстера кровь заледенела в жилах. Он задергался на полу, выворачивая шею и силясь приподняться… От зрелища, представшего его глазам, у него едва не остановилось сердце. На грязном мокром полу на коленях стояла девушка, привязанная к тяжелому кольцу в дубовой свае. Она тянулась к нему, и лицо у нее было совсем белое, глаза — круглые от страха, золотые волосы растрепались…

— Мэри… О господи!.. — вырвалось у несчастного Джека. Пираты отозвались на этот крик боли взрывом глумливого хохота.

— А ну, ребята, выпьем за влюбленную парочку! — проревел рослый капитан, поднимая пенившуюся кружку. — За любовников, парни!.. А еще за то, чтобы парнишка не жадничал. Вздумал наедине побаловаться с малышкой, а нас и не пригласил!..

— Ах ты, паскудная тварь!.. — взвыл Джек и нечеловеческим усилием умудрился подняться на колени. — Трусы!.. Подлые, мерзкие, ни к чему не годные трусы! Ох, если б только у меня руки были свободны!.. Развяжите меня, если в этой стае найдется хоть одна на всех капелька мужества! Развяжите меня, и я вас голыми руками передушу! Ибо только последнее ничтожество не справится с подобными говнюками…

— Клянусь Иудой! — восхитился один из пиратов. — А у малого кишка не тонка! И можете меня килевать, если он не умеет выражаться как подобает! Выдери мне и глаза и печенку, капитан, но я считаю, что…

— Молчать! — перебил сэр Джордж, чье сердце, подобно крысе, точила черная ненависть. — И ты заткнись, Холлинстер. Побереги пыл. Чтоб я еще раз сошелся с тобой один на один? Еще не хватало! Я уже дал тебе шанс прикончить меня в поединке, но ты им не воспользовался. Теперь я применю к тебе оружие, более подходящее к твоему происхождению и положению. Видишь ли, никто не знает, куда и зачем ты отправился посреди ночи. И никто не узнает. Никогда. Море навсегда прятало трупы и не таких, как ты. И будет прятать в будущем, когда твои кости давным-давно обратятся в слизь, разложившись на его дне. Что же касается тебя, моя крошка… — тут он повернулся к перепуганной девушке, все еще пытавшейся выдавить какие-то невнятные мольбы, — ты пока поживешь со мной тут, в моем доме. Может, даже и в этом самом погребе. Впоследствии, когда ты мне надоешь…

— Надеюсь, это произойдет как раз к исходу двух месяцев, когда мы снова тебя навестим, Джордж, — вмешался пиратский капитан. Он веселился, но это было поистине дьявольское веселье. — В этот раз я повезу в море труп — во имя сатаны, препоганый груз! — так вот, я хочу, чтобы в следующем рейсе у меня был пассажир посимпатичнее!

Сэр Джордж неприятно усмехнулся:

— Договорились… Стало быть, через два месяца она твоя… если, конечно, к тому времени не вздумает помереть. Так, значит, ты отплывешь нынче перед рассветом, увозя в холстине кровавый кусок мяса, который я собираюсь сделать из Холлинстера, и утопишь его бренные останки подальше от берега, так, чтобы прибой никогда не вынес их на сушу. Сделай это, и через два месяца можешь возвращаться за девкой.

Лежа на полу, Джек слушал, как они строили свои жуткие планы, и сердце у него сжималось.

— Мэри, любовь моя, — окликнул он тихо. — Как вышло, что ты здесь очутилась?

— Мне принесли записку… — прошептала она. Девушка так ослабела от страха, что говорить вслух попросту не могла. — Почерк был очень похож на твой… И подпись… Там было написано, что ты ранен и просишь меня прийти к Скалам… Я пришла, и тогда эти самые люди схватили меня и притащили сюда через длинный тоннель…

— А я тебе что говорил, твоя милость? — в восторге завопил предатель Сэм, встряхивая нечесаными патлами. — Я ж тебе что сказал? Доверься мне, и старина Сэм кого хошь вокруг пальца обведет! Малый побежал за мной, что твой ягненочек! Здорово я словчил, ничего не скажешь, но и ему надо же было быть до такой степени дураком!..

— Отставить треп! — вмешался другой пират, худой, смуглый и мрачный, судя по всему — первый помощник. — Мы и так здорово рискуем, без конца швартуясь здесь и толкая награбленное. Что, если они обнаружат девку, а она и примется болтать? Ты правда полагаешь, кэп, что по эту сторону Ла-Манша найдется еще такой уголок для сбыта награбленного нами в Северном море?..

Сэр Джордж и капитан хором расхохотались.

— Успокойся, Аллардайн, все-то ты переживаешь! Кто станет разыскивать девку? Все так и подумают, что она со своим дружком свалила куда подальше. Джордж вот говорит, ее папенька совсем не в восторге от дочкиного женишка. Никто в деревне никогда больше не услышит ни про нее, ни про него. И не додумается сюда заглянуть, это уж как пить дать. У тебя просто плохое настроение: это оттого, что мы так далеко от Гривы. Брось, парень! А то будто мы никогда прежде не баловались в Ла-Манше и не щекотали балтийских купцов прямо под носом у военного флота!

— Может, и так, — пробурчал Аллардайн, — а только мне все одно будет спокойней, когда мы уберемся подальше от здешних вод. Дни Братства миновали в этих краях, и чем скорее мы подадимся в Карибы, тем и лучше! Нутром чую — беда нас здесь ждет! Смерть перед нами, как черное облако, и ни проливчика, чтобы улизнуть…

Пираты встревоженно заерзали на скамьях:

— Тьфу на тебя, Аллардайн, поменьше болтай!

Первый помощник хмуро отозвался:

— Я слышал, на морском дне не так уж сладко спится…

— А ну-ка, приободритесь! — заржал капитан и гулко хлопнул Аллардайна по спине. — Лучше выпьем-ка за невесту! Причал Казней — скверное место для швартовки, но мы покамест держим курс прочь! За невесту, ха-ха!.. За невесту Джорджа и мою… смотрите-ка, малышка ажио сомлела от радости…

Первый помощник вдруг вскинул голову:

— Тихо!.. Что это там наверху? Мне послышался сдавленный крик!

Все замолчали. Руки невзначай потянулись к оружию, а глаза устремились к лестнице. Капитан раздраженно передернул могучими плечами:

— Я так ни хрена не слышу…

— А я слышал! Крик, потом шум падающего тела! Говорю вам, Смерть вышла на охоту и бродит рядом в эту туманную…

— Аллардайн, — с холодным озлоблением проговорил капитан, сбивая горлышко винной бутылки. — Последнее время ты совсем превратился в мнительную бабу и шарахаешься от любой тени. Возьми пример хоть с меня! Когда это я чего боялся? Или о чем-то беспокоился?

— Ну и что в этом хорошего? — хмуро отозвался помощник. — Каждый день совать голову в петлю, как ты это делаешь… при том что тот двуногий волк день за днем так и бежит по твоему следу… Ты помнишь, что тебе передали два года тому назад?

— Подумаешь! — фыркнул капитан и поднес бутылку к губам. — Мой след слишком долог и запутан даже для…

Но тут его накрыла чья-то черная тень, и бутылка выскользнула из пальцев, разлетевшись вдребезги на полу. Некое предчувствие заставило пирата побледнеть и медленно обернуться. Все глаза опять устремились к лестнице, что вела сверху в подвал. Никто не слышал, чтобы входная дверь открывалась или закрывалась. Однако на ступенях стоял рослый мужчина, облаченный во все черное, за исключением ярко-зеленого кушака на талии. Под густыми черными бровями, в тени низко надвинутой фетровой шляпы, точно лед на склоне вулкана, горели холодные зоркие глаза. В каждой руке — по тяжелому пистолету со взведенным курком… это был Соломон Кейн!

Глава 4 ПОГАШЕНИЕ ПЛАМЕНИ

— Не шевелиться, Джонас Хардрейкер, — голосом, лишенным всякого выражения, проговорил Соломон Кейн. — Не шевелиться, Бен Аллардайн! А вы, Джордж Банвэй, Джон Харкер, Черный Майк, Том-Бристолец, — руки на стол! И тот, кто не хочет, чтобы его постигла неожиданная кончина, пусть лучше не хватается ни за саблю, ни за пистолет!

В погребе было человек двадцать, но два черных дула обещали мгновенную смерть по крайней мере двоим, и никому не хотелось угодить в их число. Поэтому никто не двинулся с места. Лишь первый помощник Аллардайн, чье побелевшее лицо напоминало снег на оконном стекле, выдохнул:

— Кейн!.. Ох, я знал!.. Когда он близко, в воздухе так и веет смертью!.. Вот об этом я и говорил тебе, Джонас, два года назад, когда он велел кое-что тебе передать, а ты только посмеялся! Я же говорил тебе, что он появляется, как тень, и убивает, как злой дух! По сравнению с ним краснокожие Нового Света — жалкие самоучки, не умеющие толком подкрасться! Ох, Джонас, если бы ты вовремя послушал меня!..

Взгляд угрюмых глаз Кейна приморозил его язык к нёбу.

— Да, Бен Аллардайн, — сказал пуританин, — ты наверняка меня помнишь по прежним временам, когда Братство буканьеров еще не превратилось в шайку насильников и головорезов. Мы оба помним мои столкновения с твоим прежним капитаном — на Тортуге и позже, за мысом Горн. Это был редкий мерзавец, и душу его, вне всякого сомнения, давно поглотил ад, куда и препроводила его моя мушкетная пуля. Что же касается умения подкрадываться… Что ж, я в самом деле жил некоторое время в Дариене и в определенной степени приобщился к этой науке. Но должен сказать, что к вашему брату-пирату не подкрадется только младенец. Те, что караулили снаружи, попросту не заметили меня в тумане. А тот морской волк, что с мушкетом и саблей наголо сторожил дверь в подвал, даже не знал, что я вошел в дом. Его кончина была скоропостижна. Он сумел только взвизгнуть, как зарезанная свинья…

Хардрейкер взорвался яростной бранью, а потом спросил:

— Что ты здесь делаешь, будь ты проклят?..

Соломон Кейн устремил на него взгляд, от которого стыла в жилах кровь: в этом взгляде была неумолимость самой Судьбы.

— Как я уже говорил, кое-кто из твоей команды, Джонас Хардрейкер, называемый также Скопа, помнит меня по былым временам. — Кейн говорил по-прежнему без всякого выражения, но в его голосе некоторым образом ощущалась подлинная страсть. — Да и самому тебе отлично известно, почему я последовал за тобой с Гривы в Португалию, а из Португалии — в Англию. Два года назад в Карибском море ты потопил один корабль. «Летучее сердце» из Дувра… На борту его была юная девушка, дочь… впрочем, неважно чья. Я знаю, что ты помнишь ее. Ее старый отец был моим близким другом, и в былые годы маленькая девочка не раз сидела у меня на коленях… чтобы вырасти красавицей и погибнуть в твоих грязных лапах, ты, кровожадный кобель! После того как судно было взято, девушка стала твоей добычей и вскорости умерла. Смерть оказалась к ней милосердней, чем ты. Ее достопочтенный отец, узнав о судьбе дочери, сошел с ума, и рассудок до сих пор не вернулся к нему. Братьев у нее не было — только старый отец. Некому было отомстить за нее…

— Кроме тебя, сэр Галахад? — хмыкнул Скопа.

— Да, кроме МЕНЯ, несытая тварь! — неожиданно загремел Кейн, и такова была мощь его голоса, что заложило уши.

Заскорузлые, просмоленные морские разбойники так и подскочили, белея. Что можно выдумать хуже, чем зрелище такого вот человека с железными нервами и непоколебимой волей, внезапно давшего волю смертоубийственной ярости! На один-единственный миг, пока звучал его голос, Кейн сделался существом из минувших времен, воплощением свирепого гнева. Но шторм утих столь же внезапно, как и разразился, и пуританин снова стал самим собой — холодным, как разящая сталь, и смертоносным, как кобра.

Одно черное дуло смотрело Хардрейкеру прямо в грудь. Другое держало под прицелом всех остальных.

— Примирись со своим Создателем, пират, — прежним бесцветным голосом проговорил Кейн. — Ибо скоро станет поздно. Пробил твой час…

Вот тут шальной пират впервые дрогнул.

— Боже всемилостивый! — ахнул он, и пот крупными каплями выступил на его лбу. — Ты что, прямо так и застрелишь меня, точно шакала, не дав мне возможности…

— Именно так я и сделаю, Джонас Хардрейкер, — ответствовал Соломон Кейн, и ни голос, ни рука его при этом не дрожали. — Причем сделаю это с радостным сердцем. Есть ли под солнцем такое преступление, которого ты не совершил бы? Ты — смрад перед лицом Господа, черная клякса в Книге дел человеческих. Давал ли ты когда пощаду слабым, миловал ли беспомощных? Что же ты сам шарахаешься от своей участи, жалкий трус?

Пирату потребовалось страшное усилие, но все-таки он взял себя в руки.

— Отнюдь, — сказал он. — Не шарахаюсь. Потому что трус здесь ты, а не я.

Холодные глаза Кейна вновь на миг затуманились яростью и угрозой. Казалось, он еще глубже загнал в себе все человеческое. Он стоял на ступенях, как нечто потустороннее, и из живых существ всего более напоминал громадного черного кондора, готового терзать и клевать.

— Ты сам трус, — продолжал пират, благо ему особо нечего было терять.

Он был далеко не глуп и понял, что затронул единственное уязвимое место в духовной броне пуританина: гордыню. Кейн никогда не хвастался своими деяниями, но про себя очень гордился тем, что, как бы ни обзывали его враги, никто и никогда не именовал его трусом.

— Может, я и заслуживаю быть хладнокровно убитым, — говорил тем временем Скопа. Он внимательно наблюдал за пуританином. — Но что скажут о тебе люди, если ты не дашь мне возможности постоять за себя? Они назовут тебя отъявленным трусом…

— Людской приговор есть суета сует, — мрачно ответствовал Кейн. — К тому же люди знают, трус я или нет.

— И я знаю!.. — торжествующе заорал Хардрейкер. — Застрели меня, и я уйду в Вечность с мыслью о том, что ты — дерьмо собачье, что бы там ни говорили мне про твою храбрость!

При всем своем фанатизме Кейн оставался человеком и обладал слабостями, присущими человеку. Тщетно он убеждал себя, что ему было наплевать на мнение о себе всякого негодяя. В сердце своем он знал: если Хардрейкер умрет с презрительным смешком на губах, этот смех будет жалить его, Кейна, до конца его дней. И он угрюмо кивнул:

— Что ж, пускай будет так. Я дам тебе шанс, хотя Господу нашему известно, что ты его не заслуживаешь. Выбирай оружие!

Глаза Скопы сузились… Фехтовальное искусство Кейна было притчей во языцех среди изгоев и бродяг по всему миру. А если выбрать пистолеты, у него, Хардрейкера, не будет никакой возможности пустить в ход ни хитрость, ни свою знаменитую силу…

— Ножи! — ответил он, лязгнув крепкими белыми зубами.

Кейн мрачно смотрел на него некоторое время, по-прежнему держа его на мушке. Потом угрюмое лицо озарила едва заметная зловещая улыбка.

— Отлично, — сказал он. — Нож едва ли возможно причислить к оружию джентльменов… зато он порою несет смерть, которую никто не назовет ни быстрой, ни безболезненной… — И повернулся к пиратам: — Всем бросить оружие! — Они неохотно повиновались, и последовал новый приказ: — Развязать юношу и девушку!

Это было исполнено. Джек расправил затекшие руки и ноги, ощупал рану на голове, покрытую коркой спекшейся крови. И обнял всхлипывающую Мэри.

— Пусть она уйдет, — прошептал он, но Соломон Кейн покачал головой:

— Она не сможет миновать стражу, стоящую возле дома.

И он жестом велел Джеку взять с собой Мэри и занять место повыше на ступенях. Он вручил Холлинстеру пистолеты и быстрым движением освободился от пояса с рапирой и камзола, сложив их на нижнюю ступеньку. Хардрейкер также выложил весь свой отнюдь не бедный арсенал и обнажился по пояс.

— Присмотри за ними, пока я занимаюсь Скопой, — проворчал Кейн. — Если кто-нибудь потянется за оружием, стреляй без промедления. Если я упаду, беги вместе с девушкой. Но вряд ли я проиграю: синее пламя мести раскалило мой мозг…

Двое мужчин встали друг против друга. Кейн — с непокрытой головой и в одной рубашке, Хардрейкер — обнаженный по пояс, зато в шелковом головном платке. Пират был вооружен длинным турецким кинжалом, который он держал острием вверх. Кейн держал свой кинжал так, как обычно держат рапиру. Оба были опытными бойцами, и ни один не опускал оружия книзу, как это вроде бы диктуется благородными манерами. То, что хорошо смотрится в галантном обществе, редко бывает полезно в настоящем бою.

Фонарь, мерцавший на стене, освещал жуткую сцену, поистине достойную ночного кошмара. Бледный юноша, стоящий на ступенях лестницы с двумя пистолетами, и рядом — жмущаяся к нему девушка. Ряд гнусных бородатых рож вдоль стены. Дикарский, беспощадный блеск глаз. Голубые блики на двух длинных клинках. Два рослых силуэта посередине, медленно кружащиеся друг за другом. Тени у их ног, повторяющие каждое движение бойцов…

— Нападай и дерись, пуританин! — подзуживал соперника пират, в то же время отступая перед неослабным, хотя и осторожным, натиском Кейна. — Подумай о девке, Фетровая Шляпа!

— Вот о ней я и думаю, ты, вонючий отброс Чистилища, — хмуро ответил Кейн. — Знай, мразь, есть огни и огни, одни жарче, другие слабей… — а по смертоносным клинкам пробегали дрожащие синеватые отсветы, — но все они, за исключением огней преисподней, могут быть загашены КРОВЬЮ!

И с этими словами Кейн ударил, словно атакующий волк. Хардрейкер отбил прямой удар и, прыгнув вперед, сам ударил снизу вверх. Но Кейн успел перевернуть кинжал острием вниз и защитился, пират же разогнулся, как стальная пружина, и отскочил, избегая смертельного замаха. Кейн безостановочно продвигался вперед; с кем бы ему ни доводилось драться, он признавал лишь одну стратегию — наступление. Его кинжал, словно свистящая молния, устремлялся в лицо пирату, грозил его торсу, мелькал у живота, и Скопе стало некогда атаковать, — все внимание уходило на то, чтобы уберечься от ран. Это, впрочем, не могло продолжаться долго. Дуэль на ножах обычно бывает жестока и быстротечна и кончается смертельным исходом. Само оружие не подразумевает ни длительных фехтовальных хитросплетений, ни ничьих.

Настал миг, когда Хардрейкер, почуяв выгодную возможность, железной хваткой стиснул правое запястье Кейна и нанес страшный вспарывающий удар в живот. Кейну пришлось пожертвовать предплечьем, на котором остался глубокий порез; но все-таки он перехватил руку пирата и остановил грозящее лезвие в дюйме от своего тела. Так они и застыли, впившись взглядом друг другу в глаза и замерев, точно две статуи, лишь мускулы сводило безумное напряжение.

Подобное единоборство было отнюдь не во вкусе пуританина. Он предпочитал иной путь, позволявший разрешить дело скорой смертью: прыжки, отскоки, выпады и защиту, когда каждый полагается на быстроту и согласованность рук, ног и глаз, когда удары наносят и принимают в открытую. Но если его сопернику захотелось помериться с ним силой — да будет так!

Хардрейкер между тем уже усомнился в выгоде избранного им пути. Ни разу еще ему не приходилось встречать равного себе по физической мощи. Однако пуританин был точно выкован из железа! Пират устремил всю свою силу в кисти рук и в широко расставленные, напряженные ноги. Кейн понял его замысел и передвинул в ладони рукоять кинжала. Когда они только сцепились, Скопа вынудил его высоко поднять вооруженную руку. Теперь Соломон изменил хватку, и его кинжал сверху вниз смотрел в грудь пирату. Оставалось только преодолеть сопротивление руки Хардрейкера, по-прежнему стискивавшей запястье, и вогнать кинжал пирату в сердце. Вооруженная рука Скопы находилась внизу, кинжал смотрел вверх. Если он сумеет заставить согнуться напряженную руку Кейна, кинжал вспорет пуританину живот.

Так они и стояли, напрягшись до последнего предела. Мускулы вспухли мучительными узлами на руках и телах, по лицам катился пот. У Хардрейкера вздулись на висках вены. Кольцо зрителей выдавало себя лишь дыханием, с шипением вырывавшимся сквозь сжатые зубы.

Некоторое время ни один ни другой не мог завоевать преимущество. А потом Соломон Кейн начал медленно, но верно клонить Хардрейкера назад. Сцепленные руки мужчин не меняли положения: пират просто начал изгибаться всем телом, постепенно заваливаясь навзничь. Его тонкие губы раздвинулись в жутком подобии улыбки, только это была не улыбка, а оскал, вызванный сверхчеловеческим напряжением. Лицо его приобрело сходство с ухмыляющимся черепом, глаза полезли из орбит… Превосходящая сила Кейна брала верх неумолимо и беспощадно, как сама Смерть. Скопа уступал медленно, словно дерево, чьи корни мало-помалу вырываются из земли, теряя опору. Он хрипло дышал, в груди клокотало, он прилагал страшные усилия, пытаясь отвоевать утраченное. Тщетно! Дюйм за дюймом его клонило назад, пока наконец (зрители могли бы поклясться, что миновали часы) его спина не оказалась плотно прижатой к жесткой дубовой столешнице.

Кейн навис над ним, точно олицетворение неминуемой гибели…

Правая рука Хардрейкера по-прежнему сжимала кинжал, левая удерживала правое запястье Кейна. Но вот Кейн, все так же отводя от своей плоти острие турецкого кинжала, начал опускать правую руку. От этого усилия и у него вздулись на висках жилы. Дюйм за дюймом, так же как он клонил Скопу навзничь на стол, он теперь опускал к его груди свой клинок. На медленно сгибавшейся левой руке пирата, точно стальные змеи, болезненно извивались перенапряженные мышцы. Порою ему удавалось на несколько мгновений ее удержать, но распрямить — ни на дюйм! Он еще пытался что-то сделать правой рукой, достать Кейна своим турецким кинжалом, но левая, залитая кровью рука пуританина держала ее, словно в железных тисках.

И вот неумолимое острие зависло в каком-то дюйме от бешено вздымающейся груди Хардрейкера, и блеск холодных глаз Кейна ничем не уступал ледяному сиянию клинка. Еще два дюйма — и нож пронзит сердце, останавливая его навсегда. Последнее отчаянное усилие обреченного пирата ненадолго задержало кинжал… Что видели его безумные глаза?.. Они были устремлены на смертоносный кончик кинжала, в котором для Хардрейкера с некоторых пор сосредоточился весь мир, но в то же время казалось, что застывший, остекленелый взор был устремлен куда-то вдаль. Что видели эти глаза?.. Тонущие корабли, над которыми ненасытно смыкались черные морские волны?.. Багровое зарево над прибрежными городами, женщин, в ужасе бегущих по улицам, и черные силуэты в алых бликах огня, изрыгающие богохульства?.. Вздыбленный, исхлестанный ветрами океан, залитый мертвенным светом молний, посылаемых разгневанными небесами?.. Пламя, крутящийся дым, окровавленные руины… черные фигуры, дергающиеся на ноке рея… и другие, что, корчась, падали в бездну с положенной на планшир доски… Или, может быть, белое девичье лицо, чьи помертвевшие губы силились умолять?..

Из залитого пеной рта Хардрейкера вырвался ужасающий вопль. Рука Кейна совершила последнее усилие и начала погружать кинжал в его грудь. Мэри Гарвин, стоявшая на ступенях, отвернулась, прижимаясь лицом к сырой стене, чтобы не видеть, и заткнула руками уши, чтобы не слышать.

Еще живой, Хардрейкер уронил кинжал и попытался высвободить правую руку, чтобы пустить в ход сразу обе, отводя убивавший его клинок. Но тиски пуританина и не думали ослабевать. Корчившийся пират тоже никак не желал выпустить его правую руку и принять неизбежный конец. Нет, он до последнего продолжал на что-то надеяться, и кинжал Кейна, медленно прорезав мышцы груди, так же медленно, дюйм за дюймом, начал входить в его сердце. Все, кто видел это зрелище, облились холодным потом, и только ледяные глаза Кейна не изменили своего выражения. Перед его умственным взором тоже стояла корабельная палуба, залитая кровью. И беззащитная юная девушка, тщетно молившая о милосердии…

Крики Хардрейкера дошли до последней степени ужаса, перейдя в тонкий, раздирающий уши визг. Это не был крик труса, убоявшегося последнего шага во тьму. Это был животный вой человека, угасающего в страшной агонии. Рукоять кинжала почти соприкоснулась с его грудью, и только тогда вопль оборвался булькающим хрипом и наконец смолк совсем. Кровь хлынула из пепельных губ, и запястье, которое сжимал Кейн, внезапно обмякло. И лишь затем разжались пальцы левой и выпустили вооруженную руку Кейна. Смерть успокоила их, та самая Смерть, которую они до последнего бешено силились отвести.

Тишина, точно белый саван, накрыла всех видевших это. Кейн выдернул кинжал. Из раны лениво потекла кровь, потом остановилась. Пуританин машинально взмахнул кинжалом, чтобы стряхнуть с него алые капли. Блестящий клинок отразил свет фонаря и показался Джеку Холлинстеру вспышкой синего пламени. Пламени, погашенного кровью.

Кейн потянулся к рапире… И в это время Холлинстер стряхнул невольное оцепенение и увидел, как подлец Сэм поднимает припрятанный пистолет и целится в пуританина. Глаз и рука юноши сработали одновременно. Гулко грохнул выстрел. Сэм с воплем взвился в воздух, его пальцы конвульсивно сжались и надавили спусковой крючок. Пистолет бабахнул, и надо же было такому случиться, чтобы Сэм стоял как раз под единственным фонарем! Корчась в предсмертных судорогах, предатель взмахнул руками, и тяжелый ствол вдребезги расколошматил фонарь. Погреб погрузился в кромешную темноту.

Во мраке мгновенно начался такой гвалт, посыпались такие проклятия, что, казалось, весь ад сорвался с цепи. Переворачивались бочонки, люди налетали друг на дружку и неистово матерились. Руки вслепую тянулись к брошенному на пол оружию, и вот уже зазвенела сталь и раздались пистолетные выстрелы: пираты палили не глядя, да и много ли разглядишь в темноте! Кто-то жутко завыл: похоже, пули иногда попадали в цель. Джек крепко держал девушку за руку и наполовину вел, наполовину тащил ее вверх по ступенькам. Он оскальзывался и спотыкался, но наконец все-таки добрался до самого верха и распахнул тяжелую дверь. Полный мрак сменился пускай неярким, но светом, и при этом свете Джек разглядел человека у себя за спиной и толпу смутных фигур, карабкавшихся следом.

Холлинстер вскинул оставшийся пистолет, когда послышался голос пуританина:

— Это я, Кейн. Друг мой, скорее забирай девушку — и наружу!

Холлинстер повиновался, и Кейн, выскочив следом, захлопнул дверь перед самыми носами завывающей оравы разбойников, мчавшейся снизу по пятам за беглецами. Он опустил массивную щеколду и отступил прочь. Изнутри в дверь молотили кулаками, слышались приглушенные крики, стрельба. Кое-где на деревянных досках стали появляться выпуклые шишки: с той стороны в дверь впивались пули. Но свинец был слишком мягок и не мог пробить навылет прочные доски.

— А теперь что?.. — оборачиваясь к рослому пуританину, спросил Джек.

Только тут юноша заметил ярко разодетого мертвеца, валявшегося у его ног. Это был пират с серьгами в ушах, при шелковом кушаке, мушкете и сабле. Без сомнения, часовой, чью стражу прекратила молчаливая рапира Соломона Кейна…

Пуританин небрежно отпихнул труп ногой в сторонку и жестом пригласил влюбленных следовать за собой. Одолев короткий пролет деревянной лестницы, потом затемненный коридор, они вошли в какую-то комнату и остановились. Комнату освещала большая свеча, стоявшая на столе.

— Обождите меня здесь, — попросил Кейн. — Большинство злодеев заперты внизу, но есть еще наружная стража, человек пять или шесть. Идя сюда, я прокрался мимо них, но теперь вышла луна, и мы должны быть весьма осторожны. Пойду взгляну в окошко, не видать ли кого…

Оставшись наедине с Мэри, Джек с нежной жалостью посмотрел на любимую. Какую девушку не сломила бы подобная ночь?.. А она, его Мэри, была почти что ребенком и отнюдь не привыкла не то что к насилию — даже и к грубому обращению! Бедняжка была до того бледна, что Джек уже сомневался, вернется ли однажды румянец на эти бескровные щеки, которые он помнил такими цветущими. В ее широко распахнутых глазах все еще стоял ужас. Но с каким доверием смотрела она на своего возлюбленного!

Он бережно привлек ее к себе.

— Мэри, девочка моя… — начал он нежно, но тут она посмотрела куда-то через его плечо, и огромные глаза стали еще больше. Она закричала от ужаса, и тут же раздался скрежет ржавой щеколды.

Холлинстер крутанулся на месте… В стене комнаты, там, где прежде была обыкновенная прямоугольная панель, зиял черный провал. На фоне черноты стоял сэр Джордж Банвэй. Одежда его была растерзана, глаза горели, но в каждой руке он сжимал по пистолету.

Джек мгновенно отшвырнул Мэри прочь и сам выхватил оружие. Два выстрела слились в один… Холлинстер почувствовал, как пуля обожгла щеку: это было похоже на прикосновение бритвы, только докрасна раскаленной. Сэру Джорджу, казалось, пришлось хуже: из его рубашки на груди вырвало клок ткани. Он свалился, попытавшись выругаться, но получился стонущий вздох. Джек обернулся к перепуганной девушке, однако Банвэй, пошатываясь, снова поднялся. Он жадно дышал, потому что выстрел выбил из груди весь воздух. Но на раненого он не был похож, да и крови на его теле не показалось ни капли.

Джек застыл в изумлении — как же так, ведь он сам видел, что не промахнулся! Он стоял столбом, тараща глаза и опустив дымящийся пистолет, пока сэр Джордж крепким ударом кулака не свалил его на пол. Всего через мгновение взбешенный Холлинстер опять был на ногах, но этого мгновения Банвэю оказалось достаточно, чтобы схватить за руку девушку и, грубо таща ее за собой, улизнуть обратно в потайной ход. Исчезая, он надавил пружину, и стенная панель снова встала на место.

Соломон Кейн, вернувшийся в комнату со всей быстротой, на которую были способны его длинные ноги, обнаружил Холлинстера в бессильной ярости колотящим по стене кулаками.

Чтобы понять, что произошло, Кейну хватило всего нескольких слов юноши, щедро приправленных отборными богохульствами и жгучими обвинениями в собственный адрес.

— Над ним — рука сатаны! — бушевал несчастный влюбленный. — Я же прямо в грудь ему попал — и хоть бы что! Ох, что ж я за глупец!.. Стоял, точно старый маразматик, а надо было ринуться на него — и дулом по черепу!.. Стоял, точно слепой идиот, пока он…

— Я тоже хорош: следовало предвидеть, что в этом старом доме полным-полно тайных ходов, — сказал пуританин. — Этот наверняка ведет в погреб, раз он… Погоди, — остановил он Холлинстера, готового наброситься на скрытую дверь с абордажной саблей мертвого пирата, которую принес ему Кейн. — Даже если мы выломаем дверь или откроем ту запертую и таким образом попадем в подвал, они же нас перестреляют, как кроликов, без всякого толку для дела. Лучше успокойся, молодой человек, и послушай меня. Видел ты тот темный коридор, тянувшийся куда-то из погреба? Ну так вот, думается мне, там должен быть тоннель, выводящий как раз к скалам на морском берегу. Банвэй не первый год имеет дело с контрабандистами и пиратами. Однако соглядатаи ни разу не видели, чтобы в дом вносили или выносили какие-нибудь подозрительные узлы. Что из этого следует? А то, что должен быть тоннель, связывающий подвал с морем. И еще, что разбойники и с ними сэр Джордж, которому после этой ночи в Англии уж точно не жить, скорее всего, побегут через тоннель и попытаются достичь корабля. Если мы поспешим, мы сможем перехватить их на берегу.

— Тогда, во имя Господа нашего, не будем терять время! — взмолился юноша, утирая холодный пот, выступивший на лбу. — Стоит Мэри попасть к мерзавцам на корабль, и мы ее никогда уже не увидим!..

— Твоя рана снова кровоточит, — обеспокоенно заметил Кейн.

— Не важно!.. — вскричал Холлинстер. — Не будем медлить!..

Глава 5 «НАВСТРЕЧУ РАССВЕТУ Я УХОЖУ…»

…И юноша помчался следом за Кейном, который ничтоже сумняшеся проследовал к парадной двери, распахнул ее и выскочил наружу. Туман успел разойтись; ярко светила луна, освещавшая в двухстах ярдах от них черные скалы берега и длинный, зловещего вида корабль, покачивавшийся на волнах за линией рифа, за белыми бурунами. Никаких следов караульщиков, стоявших снаружи, не было заметно. То ли они сбежали, когда в доме начался переполох, то ли имели какой-то приказ вернуться к этому часу на берег — Кейн с Джеком так и не узнали. Так или иначе, они никого не встретили. А на берегу вздымались Скалы, черные, нехорошие, словно изломанные руины покинутых домов. За ними не было видно, что происходило на пляже, у края воды.

Не обращая внимания на возможную опасность, двое мужчин пустились бежать через открытое пространство. Причем по Кейну было совершенно незаметно, что он только что выдержал страшное, изматывающее испытание, в полном смысле слова побывав в жерновах жизни и смерти. Казалось, он весь был сделан из стальных пружин. Отчаянная гонка на двести ярдов даже не заставила его запыхаться. Холлинстер же так и шатался на бегу. Он очень ослабел от потери крови и пуще того от волнения. Только любовь к Мэри и мрачная решимость вызволить ее из лап насильников еще удерживали его на ногах.

Они уже приближались к Скалам, когда злобные голоса, послышавшиеся впереди, принудили их к осторожности. Холлинстер, дошедший почти до бредового состояния, готов был махнуть через валуны и с ходу наброситься на всякого, кто мог там оказаться. Кейн удержал его. Вдвоем они взобрались наверх и, лежа плашмя на нависающем выступе, посмотрели вниз.

Они сразу различили при ясном свете луны, что пираты, оставшиеся на корабле, собирались сниматься с якоря. А непосредственно под собой Кейн и Джек увидели группу разбойников. От берега уже отвалила длинная шлюпка, и мерные удары весел несли ее к кораблю. Еще одна шлюпка была уже полна людей, и моряки нетерпеливо ожидали на веслах, в то время как их предводители о чем-то спорили на берегу. Ясно было одно: они сразу поспешили в тоннель, не теряя времени даром. Если бы сэр Джордж не задержался ради поимки девчонки (в чем ему, увы, сопутствовала удача), пираты уже успели бы убраться на судно. Двое наблюдателей хорошо видели со своего места устье маленькой пещеры, укрытое от постороннего глаза за валуном.

На пляже лицом к лицу стояли сэр Джордж и Бен Аллардайн, схлестнувшиеся в яростном споре. Рядом лежала Мэри, связанная по рукам и ногам. Заметив ее, Холлинстер едва не вскочил, но железная длань Кейна пригвоздила его к скале.

— А я говорю, что девка отправится на корабль! — сердито прозвучал голос Банвэя.

— А я говорю — нет! — непреклонно отвечал Аллардайн. — Не принесет нам это добра! Вспомни, Джонас Хардрейкер валяется в луже собственной крови у тебя в погребе, а из-за чего? Все из-за девчонки! Говорю тебе, женщины сеют между мужчинами вражду и раздор. Пусти ее на корабль, и еще до рассвета не менее дюжины молодцов перережут глотки друг другу! Послушай совета и прикончи ее прямо здесь, не то…

И он наклонился над девушкой. Сэр Джордж оттолкнул его руку и выхватил рапиру, но этого движения Джек уже не увидел. Вывернувшись из-под руки Кейна, Холлинстер вскочил и очертя голову сиганул вниз со скалы. При виде такого зрелища пираты в шлюпке истошно заорали, полагая, что на них вот-вот насядет вооруженный отряд. Страх заставил их налечь на весла и поспешно отвалить от берега, оставив своего первого помощника и покровителя выкручиваться одних.

Холлинстер приземлился на ноги, но инерция падения бросила его на колени в мягкий песок. Моментально вскочив, он бросился на двоих негодяев, смотревших на него разинув рот. Аллардайн свалился с раскроенным черепом, даже не успев поднять оружие. Второй удар Джека предназначался сэру Джорджу, но тот парировал.

Абордажная сабля — оружие достаточно неуклюжее, не предназначенное для стремительного и филигранного фехтования. Джек однажды уже доказал, что с прямым и легким клинком Банвэй ему не соперник. Но к тяжелой кривой сабле он не привык и к тому же порядком ослабел от потери крови. Банвэй же был свеж…

Тем не менее несколько мгновений юноша принуждал вельможу отчаянно защищаться, так стремителен был его яростный натиск. Потом, несмотря на всю свою решимость и ненависть, подогревавшую силы, он начал ослабевать. На смуглом лице Банвэя появилась жестокая усмешка убийцы. Он принялся раз за разом доставать Холлинстера, раня его то в грудь, то в щеку, то в бедро… раны были неглубоки, но и эти царапины немилосердно жгли, и к тому же из них опять-таки текла кровь.

Наконец, наигравшись, сэр Джордж увернулся от очередного выпада юноши и приготовился нанести завершающий удар. Но в это время песок поехал у него под ногой, он потерял равновесие и вместо удара просто взмахнул руками, пытаясь устоять. В этот миг ему было не до обороны. Глаза Джеку заливала кровь, но все же он рассмотрел открывшуюся возможность. И вложил быстро убывавшие силы в одну последнюю атаку. Он прыгнул вперед и нанес удар сбоку. Острое лезвие сабли пришлось как раз посередине между подмышкой и бедром сэра Джорджа. Удар должен был бы раскроить мерзавцу и ребра, и легкое. Но вместо этого… само лезвие разлетелось, точно стеклянное! Потрясенный Джек, шатаясь, подался назад, и бесполезная рукоять вывалилась из онемевшей руки.

Сэр Джордж оправился от удара и с торжествующим криком бросился на него… Его клинок уже со свистом рассекал воздух, метя Джеку в незащищенную грудь, когда между ними пролегла огромная тень! И какая-то сила с немыслимой легкостью отмела в сторону шпагу Банвэя!

Холлинстер осел на песок и пополз в сторону, точно змея, которой сломали хребет. Соломон Кейн показался ему черной тучей, нависшей над сэром Джорджем Банвэем. Длинная рапира пуританина, неотвратимая, как судьба, погнала титулованного негодяя назад и назад. Банвэй отчаянно защищался…

Яркая луна обливала мечущиеся клинки живым серебром. Холлинстер следил за невероятным поединком, склоняясь над потерявшей сознание Мэри и неверными, слабыми пальцами пытаясь освободить ее от веревок. Он слышал о несравненном фехтовальном искусстве, которым наделяла Кейна молва. А теперь судьба давала ему возможность увидеть его мастерство своими глазами. Он сам любил позвенеть шпагой и пожалел даже, что Кейну не досталось более достойного соперника!..

Ибо, хотя сэр Джордж был отменным фехтовальщиком и пользовался славой весьма опасного дуэлянта, Кейн попросту делал с ним, что хотел. У пуританина было неоспоримое преимущество в росте, весе, физической силе и длине рук. Но не только! Он был гораздо, гораздо искусней. И намного быстрей. Он был крупнее и тяжелее Банвэя, но при этом, удивительное дело, далеко превосходил его быстротой! Что же до мастерства, то Банвэй по сравнению с ним выглядел новичком в фехтовании. Кейн не делал ни единого лишнего движения и дрался совершенно бесстрастно. Отчасти это лишало его искусство зрелищности — ни тебе головоломных уходов, ни длинных выпадов, от которых захватывало бы дух. Каждое его движение было точно таким, каким ему следовало быть. Ни на йоту больше, но и не меньше. Его невозможно было заставить смутиться или потерять голову. Холлинстеру случалось видеть более, так сказать, блестящих, искрометных фехтовальщиков — как в Англии, так и на континенте. Но, наблюдая за Кейном, он отчетливо понимал: среди всех виденных им рослый пуританин был самым безупречным технически, самым хитроумным… и самым страшным.

Не приходилось сомневаться, что Кейн мог бы насквозь проткнуть своего противника первым же ударом, но у пуританина были другие намерения. Он наступал и наступал, все время метя концом рапиры сэру Джорджу в лицо, он заставлял молодого вельможу изо всех сил защищаться… и говорил. Говорил спокойно, бесстрастно, ровным голосом, так, словно этот голос и бешено работающая рука не принадлежали одному и тому же человеку.

— Нет, молодой сэр, не надо подставлять мне грудь. Я видел, как разлетелась сабля Джека. Моя рапира достаточно прочна и гибка, но я не собираюсь ею рисковать. Нет, я не намерен вас стыдить. Мне тоже случалось носить под рубашкой стальную кольчугу… хотя, наверное, не такую прочную, как ваша. По крайней мере, пулю в упор она вряд ли остановила бы. Но как бы то ни было, Господь наш в Своем неизреченном милосердии устроил человека таким образом, что не все жизненно важные органы помещаются у него в грудной клетке. Поистине жаль, что вы не слишком искусны со шпагой, сэр Джордж. Право, мне почти стыдно вас убивать. С другой стороны, когда человек давит ногой гадюку, он всего менее думает о ее величине…

Эти слова были произнесены без всякой язвительности — просто, искренне и серьезно. Джек знал, что в устах Кейна они не могли быть насмешкой, предназначенной раззадорить соперника. Понял это и сэр Джордж. Он и так был бледен как смерть. Теперь он посерел, и это сделалось заметно даже при свете луны. Его руку ломило от усталости, она казалась тяжелее свинца. А дьявол в черном знай наседал, с какой-то сверхчеловеческой легкостью сводя на нет его самые отчаянные усилия оборониться.

Потом Кейн вдруг сдвинул брови, как если бы ему предстояло малоприятное дело, которое он собирался завершить как можно быстрее.

— Довольно! — прозвучал его низкий голос, и все, кто слышал, похолодели и затаили дыхание. — Скверное это деяние, так не стоит с ним медлить!

То, что за этим последовало, произошло слишком стремительно: глаз попросту не успевал уследить. А Холлинстер окончательно понял: фехтовальное искусство Кейна могло быть и взрывным, и блистательным, когда пуританин того хотел. Джек увидел нечто, показавшееся ему намеком на умопомрачительно быстрый финт от бедра… слепящая вспышка серебряной молнии… И сэр Джордж Банвэй распростерся у ног Соломона Кейна мертвей мертвого. Он даже не вздрогнул в конвульсиях. Тоненькая струйка крови протянулась из его левого глаза…

— Сквозь глазницу и в мозг, — хмуро прокомментировал Кейн, вытирая кончик рапиры, на котором виднелась одна-единственная капелька крови. — Он так и не узнал, что сразило его, и не почувствовал боли. Если бы нам всем Господь посылал столь же милосердный конец!.. Увы, на сердце у меня нелегко: он был совсем молодым человеком… хотя и погрязшим во зле… и далеко не ровня мне в мастерстве. Что ж! Милосердный Господь рассудит нас с ним на Страшном суде…

Очнувшаяся Мэри всхлипывала в объятиях Джека. Между тем за скалами начало разрастаться странное зарево, а спустя некоторое время долетел характерный треск.

— Смотрите!.. Дом горит!..

Над черной крышей родового особняка Банвэев метались языки пламени. Удирая, пираты подпалили дом, и вот пожар разошелся вовсю, заставив поблекнуть даже луну. По морским волнам побежали багровые блики. Пиратский корабль, на всех парусах уходивший от берега, казалось, шел по целому морю крови. Алое зарево отражалось в его парусах…

— Через океан крови лежит его путь! — воскликнул Кейн. Суеверие и поэзия, дремавшие в его душе, неожиданно пробудились. — Кровав его путь, и самые паруса окрашены кровью! Смерть и разрушения спешат по пятам, и ад следует за ними! Кровав будет конец его и черна последняя участь…

Затем, отвлекшись от потрясающего душу зрелища, фанатик склонился над Джеком и девушкой.

— Я бы перевязал твои раны, мой мальчик, — проговорил он ласково, — но, по-моему, они не очень серьезны, и к тому же я слышу доносящийся с пустоши топот копыт: еще немного — и твои друзья подоспеют на помощь. Труды и тяготы порождают силу, счастье и покой. И может быть, благодаря этой ночи ужаса, которую вы только что пережили, дальнейший путь ваш будет легок и прям!

— Но кто же вы? — ловя его руку, воскликнула девушка. — Как мне благодарить вас, великодушный…

— Ты уже достаточно отблагодарила меня, маленькая, — с нежностью отвечал незнакомец. — Мне хватит и того, что ты цела и находишься в безопасности, а твой преследователь оставил тебя навсегда. Теперь ты выйдешь замуж за этого славного юношу и народишь ему крепких сынков и красавиц дочурок…

— Но кто вы? — не унималась Мэри. — Откуда вы? Что вы здесь ищете? И куда направитесь дальше?..

— Я — безземельный скиталец, — проговорил он, и странное, неуловимое, почти мистическое выражение забрезжило в его холодных глазах. — Пришел я с заката, а ухожу навстречу рассвету, куда направляет мои стопы Господь. Ищу же я… наверное, спасения своей души. Я пришел по следу, имя которому — месть… А теперь я должен оставить вас. Близок рассвет, а я не должен терять время даром. Может случиться, что я вас более не увижу. Я сделал здесь, что должен был сделать; работа моя окончена, долгий кровавый путь завершен. Тот, кто пролил кровь, умер. Но есть и другие, пролившие кровь, а значит, есть кровавый след, требующий возмездия. Господь сделал меня Своим орудием. Пока торжествует зло и преумножается несправедливость, пока недобрые люди помыкают мужчинами и глумятся над женщинами, пока обижают слабых — людей ли, животных… до тех пор не знать мне отдыха под Божьими небесами, не ведать мира ни за накрытым столом, ни в мягкой постели. Прощайте!

— Останьтесь!.. — вскакивая, закричал Джек, и на глазах у него вдруг выступили слезы.

— Погодите, добрый сэр! — воскликнула Мэри, простирая вслед уходящему нежные белые руки.

Но высокий силуэт уже растаял в предутренней тьме, и не стало слышно даже шороха шагов.