Соломон Кейн. Клинок судьбы

Глава 1 ПРИХОД СОЛОМОНА

Лунный свет мерцал и переливался, и между окутанными тьмою деревьями плавал обманчивый серебристый туман. В воздухе попахивало дымом. Слабый ветерок еле слышно шептал, гуляя по долине. Он словно бы нес с собой некую тень, только эта тень происходила вовсе не от причудливой игры лунного света.

Человек шел широким, размашистым шагом. Он особо не спешил, но и угнаться за ним было бы нелегко. Много миль отшагал он, отправившись в путь еще на рассвете… Неожиданно человек остановился. Слабое шевеление между деревьями бросилось ему в глаза. Он беззвучно отступил в темноту, между тем как рука его опустилась на рукоять длинной, гибкой рапиры.

Настороженно двинулся он в ту сторону, где заметил движение. Он напрягал зрение, всматриваясь в темноту под деревьями. Край здесь был диковатый и небезопасный; то, что таилось впереди, вполне могло нести для неосторожного путешественника смерть. Однако потом человек убрал ладонь с эфеса и наклонился, всматриваясь. Перед ним действительно была смерть. Но не в том облике, который мог бы его напугать.

— Пламя Гадеса!.. — пробормотал он. — Девушка!.. Кто это тебя так, дитя мое? Не бойся, я не причиню тебе зла.

Девушка смотрела на него снизу вверх. Бледное личико в темноте напоминало вянущую белую розу.

— Кто… ты… такой? — с трудом выдохнула она.

— Безземельный скиталец, — прозвучало в ответ. — Друг всем попавшим в беду.

Странно было слышать, как мягко и ласково разговаривает грозный с виду мужчина. Девушка попыталась приподняться на локте. Мужчина немедленно опустился рядом с ней на колени, бережно приподнял беспомощное тело, устроил голову девушки у себя на плече. Он коснулся рукой ее груди, и на ладони остался кровавый след.

— Скажи, кто?..

Он говорил с ней тихо и нежно, точно с испуганным ребенком.

— Ле Лу… Волк! — быстро слабеющим голосом прошептала она. — Он… и его люди… ворвались в нашу деревню… там, в долине, в миле отсюда… Они грабили… убивали и жгли…

— Так вот откуда дым, которым здесь пахнет, — пробормотал странник. — Продолжай, дитя.

— Я пыталась бежать… Он… Волк… он погнался за мной… и поймал… и…

Она умолкла, содрогаясь всем телом, не в силах продолжать.

— Я понимаю, девочка. А потом?

— Потом он… он… пырнул меня… кинжалом… о, во имя всех святых! Пожалейте…

Тоненькое тело мучительно содрогнулось еще раз — и обмякло. Мужчина осторожно опустил девушку наземь и легонько прикоснулся к ее лбу.

— Умерла! — пробормотал он.

И медленно поднялся, машинально вытирая руки о плащ. Угрюмая морщина зловеще прорезала его лоб. Однако он не стал произносить никаких поспешных обетов, не начал сыпать проклятиями, призывая ангелов и чертей.

— Кто-то поплатится за это жизнью! — вот и все, что он сказал, и голос его был холоден и совершенно спокоен.

Глава 2 ЛОГОВО ВОЛКА

— Ты глупец!..

В голосе, скорее похожем на рычание, звучала такая ледяная ярость, что у того, кто навлек ее на себя, кровь застыла в жилах. Названный глупцом ничего не ответил, только опустил глаза и мрачно уставился в пол.

— И ты, и все остальные, кто у меня под началом!..

Говоривший наклонился вперед и для вящей убедительности пристукнул кулаком по грубо сколоченному столу, стоявшему между ними. Это был рослый, поджарый мужчина, наделенный силой и гибкостью леопарда. Лицо у него было худое, хищное, жестокое. А в глазах плясала насмешка, свирепая и безоглядная.

Человек, к которому он обращался, хмуро ответил:

— Говорю же тебе, этот Соломон Кейн — сущий дьявол, выпущенный из ада.

— Чушь!.. Недоумок! Он просто человек, и не более! И запросто умрет от пистолетной пули или хорошего тычка шпагой!

— Вот так же думали Жан, Хуан и Ла Коста, — мрачно заявил второй. — Ну и где они все теперь? Об этом можно спросить у горных волков, которые уже объели мясо с их мертвых костей. А где, по-твоему, прячется этот Кейн? Мы обшарили все горы и долины на много лиг кругом, и ни следа! Говорю тебе, Ле Лу, он выскакивает прямо из преисподней! Ох, не надо было нам вешать того монаха месяц назад… Чуяла моя душенька, не будет добра!

Волк раздраженно барабанил пальцами по столу. Его черты носили печать всевозможных безумств и пороков, но все-таки это было лицо умного человека, умеющего думать. И суеверий своих подчиненных он вовсе не разделял.

— Еще раз повторяю: чушь! — сказал он. — Мерзавцу просто повезло напасть на пещеру или какое-нибудь неизвестное нам ущелье. Где он и отсиживается в течение дня…

— Ну да, а по ночам вылезает наружу и убивает нас одного за другим, — угрюмо подхватил его собеседник. — Он охотится на нас, точно волк на оленей… Господи боже ты мой, Ле Лу! Ты вот называешь себя Волком, но, помяни мое слово, нарвался ты в конце концов на волка еще покруче себя! Мы и прознали-то про этого парня, только когда нашли Жана, — вот уж был крутейший бандюга из всех, по ком плачет петля! И что же? Находим мы его, приколотого к дереву его же кинжалом, всаженным в грудь, а на щеках у мертвого вырезаны три буквы — С. Л. К.!

Потом настал черед Хуана Испанца. Когда мы его подобрали, он еще некоторое время жил и успел рассказать нам, что грохнул его англичанин, зовут Соломон Кейн, и, дескать, поклялся этот англичанин страшной клятвой истребить всю нашу шайку! А дальше? Ла Коста, наш первый фехтовальщик, отправляется разыскивать Кейна, будь он неладен. И, во имя демонов вечного пекла, похоже, он таки его отыскал! Или мы не нашли на скале его тела, этак аккуратненько проткнутого шпагой? Что же теперь? Ждать, пока чертов англичанин всех нас порешит, как баранов?..

— Верно, лучшие наши ребята нашли смерть от его руки, — задумался предводитель бандитов. — Ладно, остальные скоро вернутся… те, что отправились на маленькую прогулку — навестить отшельника. Придут, тогда и посмотрим. Не век же ему прятаться, этому Кейну. Когда-нибудь мы… э, а это еще что за херня?..

Оба разбойника вертанулись на месте: стол между ними пересекла чья-то тень. Через порог пещеры, служившей логовом шайке, шатаясь и едва держась на ногах, ввалился человек. Он смотрел прямо перед собой вытаращенными глазами, качаясь на подламывающихся ногах. Рубаха его была разукрашена багровыми пятнами. Он проковылял еще несколько шагов вперед и повалился прямо на стол, а потом сполз с него на пол.

— Дьяволы ада!.. — выругался Волк, подхватывая бессильно обмякшее тело и водворяя его на стул. — Где остальные, твою мать?

— Убиты… все… убиты…

— Каким образом? Да говори же, чтоб сатана тебя уволок!

Волк яростно тряс раненого. Второй бандит стоял столбом, выпучив от ужаса глаза.

— Мы… добрались к избушке отшельника… как раз когда восходила луна… — пробормотал вновь пришедший. — Я остался снаружи… на стреме… остальные вошли… мы собирались пытать отшельника, чтобы он выдал нам… где он хранит… свое золото…

— Да-да, все так! Дальше-то что? — Волк сходил с ума от нетерпения.

— И тогда все вспыхнуло огнем… избушка с грохотом взлетела в воздух… и пошел огненный дождь… сквозь этот дождь я увидел… отшельника и при нем второго… высокого такого парня в черном… Они выходили из-под деревьев…

— Соломон Кейн!.. — проскрежетал второй бандит. — Так я и знал, что это он! Я…

— Заткнись, недоумок! — рявкнул главарь. — А ты — продолжай!

— Я побежал… Кейн… он погнался за мной… ранил вот… но я убежал… и подоспел сюда… первым…

И раненый уронил голову, тяжело наваливаясь на стол.

— Дьяволы и святые!.. — взревел Волк. — Как хоть он выглядит, этот Кейн?

— Как… как сам сатана…

Голос беглеца угас, и с ним жизнь. Мертвое тело вновь сползло на пол и осталось лежать кровавой бесформенной кучей.

— К-к-как сат-т-тана!.. — прыгающая челюсть мешала второму разбойнику говорить внятно. — Я ж-же т-тебе гов-ворил! Это сам р-рогатый… во плоти… Я г-говорил…

Он умолк: снаружи в пещеру просунулась чья-то испуганная физиономия.

— Кейн?..

— Да! — Волк был слишком растерян, чтобы с ходу соврать. — Смотри там как следует, Ла Мон! Сейчас мы с Крысой к тебе подойдем…

Физиономия исчезла, и Ле Лу повернулся к подельщику.

— Похоже, банде конец, — сказал он. — Ты, я да этот ворюга Ла Мон — вот и все, что осталось. Что предлагаешь?

Побелевшие губы Крысы с трудом выдавили:

— Бежать!..

— Дело говоришь. Давай-ка заберем камешки и золото из этих сундучков да и сделаем ноги через потайной ход.

— А Ла Мон?..

— Пускай себе караулит хоть до второго пришествия. Тебе что, больно надо делить добро натрое, когда можно пополам?

Злобную рожу Крысы перекосило бледное подобие улыбки. Потом неожиданная мысль поразила его.

— Он… — и Крыса кивнул на мертвое тело на полу, — помнится, сказал что-то вроде: «…и я подоспел сюда ПЕРВЫМ». Он что, имел в виду, что Кейн гнался за ним, направляясь… сюда?

Волк только кивнул, утвердительно и нетерпеливо. Крыса поспешно бросился к сундукам.

Огарок, тлевший на колченогом столе, освещал безумную сцену. Неверный мечущийся свет бросал алые блики, отражаясь в луже крови, все шире расползавшейся из-под мертвого тела; он играл на самоцветах и золоте, которые торопливые руки выгребали из окованных медью сундуков, выстроившихся вдоль стен; наблюдательный взгляд мог бы заметить, что глаза Волка блестели совершенно так же, как и его спрятанный в ножны кинжал.

И вот наконец сундуки опустели, а их содержимое мерцающей грудой было свалено на окровавленный пол. Тут Волк замер, прислушиваясь. Снаружи было тихо. Ночь стояла безлунная, и живое воображение Ле Лу мигом нарисовало убийцу в черном — Соломона Кейна, крадущегося сквозь мрак по его душу. Неслышный силуэт, тень среди теней… Волк криво усмехнулся. Ну уж нет, сказал он себе. На сей раз англичанин останется в дураках.

— Еще сундучок забыл, — буркнул он, указывая рукой.

Крыса удивленно издал невнятное восклицание и склонился над сундуком, на который указывал ему главарь. Волк прыгнул к нему одним движением, как кот. И по рукоять всадил кинжал Крысе в спину, между лопатками. Разбойник осел на пол, не издав ни звука.

— Спрашивается, зачем вообще что-то делить? — пробормотал Ле Лу, вытирая кровавый клинок о камзол мертвеца. — А теперь позаботимся о Ла Моне…

И он шагнул было к двери, но тут же остановился как вкопанный. А потом отшатнулся назад.

Сперва ему показалось, что это была тень человека, стоявшего на пороге. Потом он увидел, что это была не тень, а сам человек. Человек в черном. Который стоял до того неподвижно, что свет мерцающего огарка делал его пугающе похожим на тень.

Он был высокого роста, не меньше самого Ле Лу, и одеяние его было сплошь черно, от шляпы до башмаков. Такая простая, ничем не украшенная, облегающая одежда, удивительно подходившая к бледному сумрачному лицу. Широкие плечи и длинные руки безошибочно выдавали в нем фехтовальщика. Как, впрочем, и длинная рапира, которую он держал наготове. Лицо у человека было замкнутое и мрачное. Угрюмая бледность, особенно в неверном свете, делала его похожим на выходца с того света. А грозно сдвинутые брови и вовсе наводили на мысли о дьявольщине.

Глаза — большие, глубоко посаженные, немигающие — смотрели на бандита в упор, и Ле Лу, глядя в них, так и не понял, какого же они цвета. Пожалуй, единственным, что нарушало вполне мефистофельское обличье незнакомца, был высокий, широкий лоб. Но и его наполовину скрывала мягкая шляпа без пера.

Вот такой человек. Лоб мечтателя, погруженного внутрь себя идеалиста — и притом глаза и тонкий прямой нос фанатика. Какого-нибудь стороннего наблюдателя наверняка потрясли бы глаза обоих этих мужчин, стоявших друг против друга. В обоих таилась невероятная сила. Но на том и кончалось все сходство.

Глаза у бандита были как камни, свет в них почти не проникал. В них переливался мерцающий блеск, но какой-то мелкий, поверхностный. Так блестит дорогой самоцвет. В глазах были насмешка, бесстрашие и жестокость.

Глаза человека в черном глубоко сидели в глазницах и холодно взирали из-под нависших бровей. Тому, кто заглядывал в них, казалось, будто смотришь с края обрыва в ледяную бездну.

И вот их взгляды схлестнулись, и Волк, привыкший внушать страх, ощутил странный холодок, пробежавший по позвоночнику. Это чувство было ему внове. И он, живший ради острых ощущений, неожиданно захохотал.

— Соломон Кейн, я полагаю? — поинтересовался он, постаравшись, чтобы вопрос прозвучал вежливо-нелюбопытно.

— Да, я Соломон Кейн. — Мощный голос породил эхо в пещере. — Готовы ли вы ко встрече с Создателем?

— А как же, месье, — с поклоном ответствовал Ле Лу. — И более готов, чем теперь, уже не буду. А вы, месье?

— Без сомнения, я неправильно поставил вопрос, — мрачно сказал Кейн. — Изменим его. Готовы ли вы ко встрече со своим хозяином сатаной?

— Что до этого, месье… — Ле Лу с подчеркнуто скучающим видом рассматривал свои ногти, — то позвольте заверить вас, что именно в данный момент я готов представить его рогатому величеству наиболее блистательный отчет о своих земных делах. Другое дело, не вижу особенной нужды с этим спешить. Еще успеется.

Волку не надо было гадать о судьбе Ла Мона: присутствие Кейна в пещере говорило само за себя. Так что на его окровавленную рапиру можно было и не смотреть.

— Что я действительно хотел бы знать, месье, — сказал бандит, — так это, во-первых, какого дьявола вам понадобилось сживать со свету мою банду? И во-вторых, каким образом вы ухайдакали этот последний выводок моих недоумков?

— На второй ваш вопрос, сэр, ответить легко, — сказал Кейн. — Видите ли, я сам распустил слух, что у отшельника якобы водится золотишко. Я знал, что оно притянет ваших подонков, как падаль — стервятников.

Я следил за хижиной отшельника несколько дней и ночей, и вот ваши негодяи наконец появились. Заметив их, я предупредил святого человека, и мы вместе укрылись в чаще за домиком. Когда же они забрались внутрь, я высек огонь и поджег фитиль, который заблаговременно протянул. Быстро пробежала между деревьями огненная змея и подожгла порох, заложенный под полом хижины. Тогда-то и прозвучал взрыв. Он вдребезги разнес домик и отправил тринадцать грешников среди дыма и пламени прямиком в ад. Одному, правда, посчастливилось удрать, но и его я настиг бы в лесу, не запнись я о корень. Я упал, и он сумел от меня улизнуть.

— Месье! — сказал Ле Лу, отвешивая Кейну еще один низкий поклон. — Позвольте выразить вам мое восхищение: вы очень умный и храбрый противник. Но откройте же мне наконец, почему вы охотились за мной, точно волк за оленем?

— Несколько месяцев назад вы с дружками разграбили деревушку в долине, — ответил Кейн, и выражение его лица сделалось еще более зловещим. — Вы лучше меня знаете, что там происходило, Ле Лу. Среди прочих там была одна девушка, сущее дитя. Она бежала, пытаясь спастись от вашей низменной похоти. Вы поймали ее! Зверски изнасиловали, пырнули кинжалом и бросили умирать. Я нашел ее там. И над ее бездыханным телом решил, что выслежу вас и убью.

— Ммм… — Ле Лу наморщил лоб, пытаясь припомнить. — Ну… кажется, какая-то девка в самом деле была. Mon Dieu! Да никак тут у нас замешаны нежные чувства!.. Мог ли я предполагать, месье, что вы влюбчивы! Ах, друг мой, стоит ли ревновать? На белом свете предостаточно баб…

— Остерегись, Ле Лу! — вырвалось у Кейна, и страшная угроза была в его голосе. — Мне еще не приходилось пытать человека до смерти, но, во имя Господне, ты меня искушаешь!

Его тон и в особенности божба, весьма неожиданная для такого человека, как Кейн, заставили Ле Лу несколько протрезветь. Глаза разбойника сузились, рука потянулась к рапире. Однако потом он вновь подчеркнуто расслабился.

— Кем она вам доводилась, месье? — поинтересовался он лениво. — Супругой?

Кейн ответил:

— Я ее никогда прежде не видел.

— Nom d'un nom! — выругался бандит. — Да что вы за человек такой, месье, что возлагаете на себя долг кровной мести из-за деревенской девки, которую и знать-то не знали?

— А вот это уж, сэр, мое личное дело. Хватит с вас и того, что я его на себя возложил.

Вообще говоря, Кейн сам не смог бы толком этого объяснить. Да он и не пытался рыться в себе. Фанатикам вроде него хватает простых побуждений, чтобы перейти к немедленным действиям.

— Истинную правду вы говорите, месье… — Ле Лу отчаянно пытался выиграть время; дюйм за дюймом он отодвигался назад, да так ловко, что даже у Кейна, следившего за ним, точно хищный ястреб за мышью, никаких подозрений не зародилось. — Месье, — продолжал Волк. — Вы, наверное, сами себе кажетесь доблестным рыцарем. Странствуете себе, как какой-нибудь Галахад, и только и делаете, что заступаетесь за слабых. Но мы-то с вами знаем, что суть не в том. Здесь, на полу перед вами, лежит императорский выкуп. Может, разделим его по-хорошему? А потом, коли вам так уж не нравится мое общество — nom d'un nom! — быстренько разойдемся в разные стороны!

Кейн двинулся вперед, холодные глаза начали разгораться зловещим огнем. Он в самом деле казался громадной хищной птицей, готовой броситься на добычу.

— Вы полагаете, сэр, что я такой же мерзкий негодяй, как и вы сами?

Ле Лу внезапно откинул голову, глаза его сияли почти что дружеской насмешкой и какой-то полубезумной бравадой. Он расхохотался во все горло, так что эхо пошло гулять по пещере.

— О нет, вы, глупец! Я и в мыслях не держал равнять вас с собой! Mon Dieu, месье Кейн, да вы по гроб жизни не останетесь без работы, вздумай вы мстить за всех девок, каким я задирал юбки!..

— Смертные тени!.. Да что ж это я трачу время на переговоры с таким негодяем!.. — зарычал Кейн неожиданно кровожадно. Худое тело прянуло вперед с силой и скоростью внезапно отпущенного лука.

Но в тот же самый миг Ле Лу, не переставая безумно смеяться, отлетел назад гибким прыжком, не уступавшим в стремительности движению Кейна. Он безукоризненно рассчитал время. Выброшенные руки опрокинули стол и швырнули его в сторону. Огарок свечи перевернулся и погас.

Пещера погрузилась во тьму.

Рапира Кейна запела в темноте, как стрела. Она свирепо полосовала воздух, но, увы, впустую.

— Прощайте, месье Галахад!.. — насмешливо донеслось откуда-то спереди.

Кейн ринулся на голос со всей яростью человека, не находящего должного выхода своему гневу… и уткнулся в сплошную стену, отнюдь не поддававшуюся ударам. Ему показалось, будто откуда-то долетел отзвук издевательского хохота…

Он повернулся назад, вглядываясь в устье пещеры, смутно вырисовывавшееся во мраке. Быть может, его враг захочет проскользнуть мимо него и незамеченным выскочить вон?.. Но нет, человеческий силуэт так и не появился во входном проеме. Когда же Кейн наконец нащупал свечу и вновь зажег ее, в пещере никого не было. Только он сам — и мертвец на полу.

Глава 3 ПЕСНЬ БАРАБАНОВ

Над темными водами пронесся шепот. БУМ, БУМ, БУМ! — угрюмо повторял кто-то невидимый. Далеко в стороне и еще тише, но другим тембром звучало: ТАМ, ТАМ, ТАМ! Голоса перекликались: барабаны разговаривали друг с другом. Какие вести передавали они? Какие чудовищные тайны разглашали они над мрачными пространствами темных джунглей, которые ничья рука еще не наносила на карту?..

— Говоришь, это и есть та самая бухта, где останавливался испанский корабль?..

— Да, сеньор, это точно она! Неф клянется, что именно тут белый человек покинул судно и ушел в джунгли один-одинешенек.

Кейн хмуро кивнул:

— Тогда высадите меня здесь. Одного. Ждите меня в течение семи дней. Если до тех пор я не вернусь или не подам вести о себе, вы вольны плыть куда пожелаете.

— Да, сеньор.

Волны лениво ударяли в борт шлюпки, несшей Кейна к берегу. Деревня, в которую он направлялся, стояла на речном берегу в некотором отдалении от моря. Густой лес не давал рассмотреть ее с корабля.

Кейн выбрал для высадки время, казавшееся наиболее опасным: он решил сойти на берег ночью. Он знал из опыта: если тот, за кем он гнался, был сейчас в деревне, то среди бела дня подойти к ней нипочем не удастся. Если же он хотел застичь его, приходилось идти на сумасшедший риск, углубляясь в джунгли в ночной темноте. Что ж, он почти всю жизнь только тем и занимался, что шел на сумасшедший риск. Вот и теперь он без колебаний ставил на карту свою жизнь ради того, чтобы подобраться к туземной деревне под покровом темноты.

На берегу, выйдя из шлюпки, он вполголоса отдал несколько распоряжений. Гребцы погнали суденышко назад к кораблю, стоявшему на якоре поодаль от берега. Кейн же повернулся к морю спиной, и непроглядные ночные джунгли поглотили его. Он крался вперед, сжимая в одной руке обнаженную рапиру, а в другой — кинжал. Далекое бормотание барабанов помогало ему держать верное направление.

Кейн двигался как леопард: легко и бесшумно. Он осторожно выбирал путь, и каждый его нерв пребывал в напряжении. Идти было тяжело. Лианы путались под ногами и били его по лицу. Приходилось ощупью пробираться между необъятными стволами гигантских деревьев. И повсюду вокруг него в густом подлеске не прекращались весьма подозрительные шорохи, а иногда даже и мелькало что-то живое. Трижды он едва не наступал прямо на змей, которые, извиваясь, поспешно отползали. Один раз между деревьями зло блеснули хищные кошачьи глаза. Впрочем, стоило Кейну приблизиться, и глаза погасли и скрылись.

ТАМ, ТАМ, ТАМ! — долетала безостановочная песнь барабанов. Война и смерть! — говорили они. Кровь и похоть! Жертвы на алтарях! Людоедские пиршества! Барабаны говорили о душе Африки, о духе джунглей, пели о богах, обитающих во внешних пространствах, о богах, ревущих и бормочущих по-звериному: человечество знало их, когда над миром только восходила заря веков. Боги с глазами зверей! — пели барабаны. Боги с клыкастыми пастями, с прожорливыми утробами, с когтистыми лапами! Черные боги!..

И еще о многом то кричали, то нашептывали барабаны, пока Кейн со всей возможной скрытностью пробирался по лесу. И где-то в глубине его души пробудилась некая струнка и зазвучала в такт барабанам. Ты тоже родной сын этой ночи, — приговаривали барабаны. В тебе самом — сила тьмы, дикая первобытная сила. Вернись во глубину веков! К НАМ, К НАМ, К НАМ! Позволь нам научить тебя, научить тебя, научить!..

Наконец Кейн выбрался из непролазных дебрей и ступил на четко видимую тропу. Впереди, за деревьями, проглянули деревенские огни: отблески пламени проникали сквозь щели ограды. Кейн быстрым шагом двинулся по тропе.

Он шел тихо и осторожно, держа рапиру перед собой. Глаз пытался различить малейшее движение впереди. Деревья, стоявшие по сторонам, казались угрюмо замершими великанами; где-то высоко вверху над тропой их ветви сплетались в сплошной полог, и дальше нескольких шагов попросту ничего не было видно.

Подобно темному призраку, двигался он по мглистой тропе, держа в постоянном напряжении и ухо, и глаз… И все-таки ничто не предупредило его об опасности. Громадный расплывчатый силуэт выдвинулся из теней и беззвучно сшиб его с ног.

Глава 4 ЧЕРНЫЙ БОГ

ТУП, ТУП, ТУП! — с мертвящей монотонностью повторял невидимый барабан. Теперь Кейн знал, что барабан говорил о нем, да, о нем, на все лады насмехаясь: ТУП, ТУП, ТУП! ГЛУП, ГЛУП, ГЛУП! Источник рокота то уносился в немыслимую даль, то, наоборот, приближался вплотную: протяни руку — и коснешься. И вот наконец ритм барабана совпал с биением крови в висках, то и другое размеренно повторяло: ГЛУП, ГЛУП, ГЛУП, ГЛУП…

Туман в мозгу постепенно рассеивался. Кейн попытался поднять руку, чтобы пощупать голову, но обнаружил, что крепко связан по рукам и ногам. Он лежал на полу хижины… один, или здесь был кто-то еще? Кейн вывернул шею, оглядывая свою тюрьму. Нет, он был не один. Из темноты на него смотрела пара блестящих глаз. Смутная тень постепенно обретала конкретную форму, и Кейн решил, что это-то, верно, и был человек, ударивший его на тропе. Но почти сразу переменил свое мнение. Этому человеку просто не под силу было бы нанести подобный удар. Он был тощий, высохший и морщинистый. Живыми в этих мощах казались только глаза. Змеиные глаза.

Он сидел на корточках возле двери, почти голый, если не считать набедренной повязки да еще обычного набора всевозможных браслетов на руках и ногах. Кроме украшений по всему телу старика были развешаны амулеты из слонового бивня, кости и кожи — как звериной, так и человеческой. Кейн был потрясен, когда этот человек неожиданно заговорил с ним… по-английски.

— Ха, твоя проснулась! Зачем твоя сюда приходи, а?

Кейн, естественно, сейчас же задал неизбежный вопрос:

— Как вышло, что ты… говоришь на моем языке?

Туземец ухмыльнулся:

— Моя бывай рабом… долго-долго назад, когда моя была мальчик. Моя, Нлонга, великий могучий колдун! Другая такая человек больше нет! А ты — твоя ищи брата?

— Брата!.. — зарычал Кейн. — Я! Брата!.. А впрочем, я действительно разыскиваю одного человека.

Чернокожий кивнул.

— А что будет, — спросил он, — если твоя его находи?

— Он умрет!

Туземец вновь ухмыльнулся.

— Моя — могучий шаман! — заявил он ни к селу ни к городу. Потом склонился ниже: — Твоя ищи белый человек, глаза как у одна такая леопард, верно? Верно?.. — И он расхохотался, заметив реакцию Кейна. — Так вот, твоя слушай. Этот, Глаза-как-у-леопарда, и царь Сонга сильно-сильно договорись. Их теперь кровный братья, так. Твоя молчи! Моя твоя помогай, а твоя помогай моя. Так?

Кейн подозрительно осведомился:

— А с какой это радости ты мне собираешься помогать?

Шаман нагнулся над ним совсем уж вплотную и прошептал:

— Белый человек — правая рука Сонги. Царь Сонга сильней Нлонга. Белый человек — большая-большая колдун. Если белый брат Нлонги убивай Глаза-как-у-леопарда, он становись кровный побратим Нлонги. Тогда Нлонга становись сильней Сонга. Твоя-моя договорились, так!

И с этими словами он, что называется, испарился из хижины. Растворился в воздухе, как призрак. Кейн, пожалуй, не взялся бы утверждать, что весь их разговор ему попросту не примерещился.

Он видел отблеск костров, горевших снаружи. Барабаны еще продолжали греметь, но в этакой близи их голоса накладывались один на другой, утрачивая гипнотический ритм. Все сливалось в сплошной шум, в котором трудно было угадать какой-либо смысл, не говоря уже о мелодии. Явственно ощущалась только насмешка. Дикарская, злорадная и жестокая…

«Все ложь, — подумалось Кейну. Голова у него еще шла кругом. — Здешние джунгли лживы, точно лесная колдунья, что заманивает людей на погибель…»

Потом в хижину вошли два воина, два темнокожих гиганта, раскрашенные с головы до пят и с копьями в руках. Подняв англичанина, они вынесли его наружу. Он чувствовал, что они пересекли какое-то открытое место. Здесь Соломона поставили на ноги, прислонили спиной к столбу и привязали. Повсюду вокруг — сзади, спереди, по сторонам — кривлялись черные разрисованные рожи. Пламя костров то взвивалось, то опадало, и лица то были ясно видны, то пропадали во тьме. Наконец прямо напротив Кейна замаячило нечто огромное, бесформенное, непристойно уродливое. Жуткая, черная, как ночь, пародия на человека. Угрюмая, неподвижная, заляпанная кровью. Ужас. Душа Африки. Ее Черный бог.

Чуть впереди изваяния, по сторонам, на резных тронах из тикового дерева сидели двое мужчин. Тот, что справа, был, несомненно, местным уроженцем: настоящая гора малосимпатичной плоти, поросячьи глазки и мокрые красные губы на лице, отмеченном печатью многих пороков. Человек этот изо всех сил старался казаться величественным.

Второй же…

— Ах, месье, вот мы и встретились снова!

Говоривший мало чем напоминал теперь того учтивого негодяя, что морочил голову Кейну в горной пещере. Одежда его превратилась в тряпье, на лице прибавилось морщин. Прошедшие годы не только состарили его, он еще и заметно опустился. И все-таки глаза его горели прежней шальной безоглядностью, а голос был полон насмешки.

— Последний раз я слышал этот поганый голос в темной пещере, — спокойно сказал Кейн, — из которой ты удирал, как напуганная крыса.

— И верно, в тот раз все выглядело совершенно иначе, чем теперь, — невозмутимо ответствовал Ле Лу. — Интересно, что ты предпринял, когда тебе надоело метаться, точно слону в темноте?

Кейн помедлил, потом сказал:

— Я вышел наружу…

— Так же, как и вошел? Ну конечно! Я должен был догадаться, что у тебя мозгов не хватит отыскать скрытую дверь. Клянусь копытами дьявола!.. Достаточно было тебе наподдать сундуку с золотым замочком, стоявшему возле стены, и сейчас же открылся бы потайной ход, которым я и воспользовался!

— Как бы то ни было, — сказал Кейн, — я шел по твоему следу до ближайшего порта, где сел на корабль и последовал за тобой в Италию, куда ты, как я выяснил, направился.

— Да, и, во имя всех святых, во Флоренции ты едва не загнал меня в угол. Хо-хо!.. Месье Галахад ломился в дверь таверны, в то время как его покорный слуга вылезал в окошко с другой стороны. И не охромей твоя лошадь, ты как есть застукал бы меня на римской дороге. Опять же, в Испании, едва мой корабль отвалил от пристани, как на причал верхом прискакал все тот же месье Галахад. И что тебе взбрендило вот так гоняться за мной по всему миру? Не возьму в толк!

— Потому что ты — негодяй, которого я обязан убить, — холодно отвечал Кейн.

Другого объяснения у него не было. Он провел жизнь в скитаниях по белу свету, всюду помогая угнетенным и сражаясь с обидчиками слабых. Что двигало им — он не взялся бы истолковать. Да он никогда и не пытался. Такова уж была его планида, и все. Его страсть, одержимость всей его жизни. Жестокость и несправедливость неизменно разжигали в нем яростное пламя гнева. Столь же смертоносное, сколь и неугасимое. И когда оно возгоралось как следует, в полную силу, — тут уж Кейн не знал ни отдыха, ни покоя, покуда не исполнял долг мести в полной мере, до самого конца. В тех редких случаях, когда ему вообще случалось задумываться о мотивах собственных поступков, он полагал себя сосудом Божьего гнева, изливаемого на головы неправедных. Он считал себя до кончиков ногтей пуританином. Но назвать его пуританином в полном смысле слова было, конечно же, нельзя.

Ле Лу передернул плечами:

— Я еще мог бы понять, если бы чем-нибудь навредил тебе лично. Mon Dieu! В этом случае я и сам поперся бы казнить врага хоть на край света. Но о тебе я и слыхом не слыхал до того самого дня, когда тебе вздумалось объявить мне войну. То есть я бы, понятное дело, с превеликим удовольствием убил и ограбил тебя, да как-то случая не представилось…

Кейн не ответил. Холодный гнев переполнял его. Он сам того не осознавал, но Волк давно уже стал для него не просто врагом. Француз превратился для Кейна в настоящий символ всего, с чем пуританин сражался всю свою жизнь: жестокости, подлости, насилия и бесстыдства.

Ле Лу прервал его мстительные размышления, спросив:

— А что ты сделал с сокровищами, которые я столько лет собирал? Дьявол тебя задери, я всего-то успел подхватить горстку монет и побрякушек, когда удирал!

— Кое-что я взял себе и использовал, пока охотился за тобой, — ответил Кейн. — А остальное отдал крестьянам, которых ты обирал.

— Сатана и угодники!.. — выругался Ле Лу. — Слушай, месье, да ты самый крутой недоумок из всех, что мне попадались. Высыпать такую казну — ах, дьявол, кишки в узел завязываются, как подумаю! — в лапы подлому мужичью! А впрочем… ох-хо-хо-хо! Дак они ж все друг дружке из-за этих денег горло перегрызут!.. От человеческой природы никуда не уйдешь!..

— Верно, будь ты проклят! — неожиданно взвился Кейн. Его самого по этому поводу беспокоила совесть. — Перегрызут, потому что они глупцы. А что я мог сделать еще? Оставить клад в пещере, чтобы люди нагишом ходили из-за нищеты? Они, кстати, его все равно бы нашли, так что свара так и так разразилась бы. А вот если бы ты не отбирал эти деньги у их законных владельцев, никакой беды бы не произошло!..

Волк молча улыбался ему в лицо. Кейн был убежденным противником богохульства и бранился исключительно редко. Соответственно, ругань в его устах всегда приводила в замешательство его оппонентов, какими бы заскорузлыми мерзавцами они ни были.

Пуританин вновь подал голос:

— А ты — почему ты бегал от меня по всему свету? На самом-то деле не так уж ты меня и боялся!

— Угадал, месье. Не боялся. А почему — право же, и сам не знаю. Привычка, наверное. Привычка, она, видишь ли, вторая натура. Должен признаться, я совершил ошибку, не грохнув тебя той же ночью в горах. Я уверен, что справился бы с тобой в поединке. Заметь, до нынешнего дня я ни разу не пытался подстроить тебе засаду. Меня просто как-то не радовала мысль о встрече с тобой. Прихоть, месье, обыкновенная прихоть. А кроме того, — mon Dieu! — это до некоторой степени вернуло мне остроту переживания. Я ведь думал, что все острые ощущения уже исчерпал. А кроме того, человек в любом случае — либо дичь, либо охотник. До сих пор я был дичью, и постепенно мне это начало надоедать. Тем более что я решил, будто ты уже потерял мой след…

Кейн ответил:

— Раб, привезенный из здешних краев, рассказал одному португальскому капитану об «англичанине», который якобы высадился с испанского корабля и отправился в джунгли. Этот слух достиг моих ушей, и тогда я нанял корабль, заплатив капитану за то, чтобы он доставил меня в то же место.

— Восхищаюсь упорством месье Галахада. Но и я, согласись, достоин твоего восхищения! Я пришел в эту деревню один — один среди дикарей и людоедов! Я даже и языка толком не знал, так, нахватался от того раба на корабле. И все же я умудрился завоевать расположение вождя Сонги и сместил Нлонгу, этого старого шарлатана. Я храбрей тебя, месье! У меня не было корабля, на который я мог бы отступить, — а тебя, как я знаю, ожидает корабль…

— Я признаю твое мужество, — сказал Кейн. — Но ты удовлетворился тем, чтобы править каннибалами… да ты и среди них-то самая последняя душонка. А я собираюсь вернуться к своему народу… как только покончу с тобой.

— Твоя уверенность в себе тоже внушала бы уважение, не будь она так забавна. Эй, Гулка!

На открытую площадку между ними выбрался исполинский дикарь. Второй подобной громадины Кейн не видал никогда в своей жизни, только вот двигалась эта громадина с гибкой грацией кошки. Руки и ноги чернокожего походили на необъятные древесные стволы, при каждом движении на них вздувались и опадали могучие мышцы. Голова, напоминавшая обезьянью, росла прямо из чудовищных плеч. Громадные руки казались сродни лапам гориллы, под низким покатым лбом прятались звериные глазки. Плоский нос и толстые красные губы дополняли облик полнокровной дикости, необузданной и первобытной.

— Это Гулка, убийца горилл, — сказал Ле Лу. — Это он подкараулил тебя на тропе и уложил кулаком. Ты сам вроде волка, месье Кейн, но с того мгновения, как твой корабль показался на горизонте, за тобой пристально следило множество глаз. И будь ты хоть сам леопард, ты бы нипочем не заметил Гулку и не услышал его. Он охотится на самых хитрых и свирепых животных, охотится в их родных лесах. Он ходит на север и ловит там «зверей-ходящих-как-люди» — вроде вот этого, которого он убил несколько дней назад.

Кейн посмотрел туда, куда указывал палец Ле Лу, и увидел странное человекоподобное существо, висевшее на коньке одной из крыш. Оно было наколото, как на вертел, на острый конец шеста. Свет костров не давал возможности подробно его рассмотреть, но в очертаниях волосатой туши безошибочно угадывалось нечто несомненно человеческое.

— Самка гориллы, которую Гулка убил и приволок в деревню, — пояснил Ле Лу.

Гигант между тем нагнулся к Кейну и уставился англичанину прямо в глаза. Пуританин хмуро ответил на его взгляд, и спустя некоторое время дикарь, не выдержав, отвернулся и подался назад. Взгляд мрачных глаз Кейна глубоко проник в сумеречное сознание охотника на горилл, и впервые за всю свою жизнь Гулка почувствовал страх. Желая отделаться от неприятного ощущения, он обвел соплеменников вызывающим взглядом; а потом, совсем уж как животное, с барабанным звуком ударил себя в грудь, оскалил зубы и напряг колоссальные мышцы. Никто не издал ни звука. Это было первобытное звероподобие во всей своей красе. Те из зрителей, кто был больше похож на людей, наблюдали за Гулкой — одни, посмеиваясь про себя, другие — терпимо, третьи — с тихим презрением.

Охотник на горилл украдкой покосился на Кейна, проверяя, смотрит ли на него англичанин. А потом, издав устрашающий рев, вдруг бросился вперед и выдернул из круга одного из мужчин. Трясущаяся жертва отчаянно заверещала, умоляя о снисхождении. Великан швырнул несчастного на грубо сработанный алтарь перед темным идолом, блеснуло занесенное копье, и крики оборвались. Черный бог молча наблюдал за происходившим у его подножия, и чудовищные черты, казалось, озаряла жестокая улыбка. Он испил крови. Удовлетворило ли его приношение?

Гулка прошествовал назад, остановился против Кейна и принялся вращать окровавленным копьем перед лицом белокожего пленника.

Ле Лу захохотал… И тут неожиданно на сцене появился Нлонга. Откуда он взялся, осталось никому не известным. В какой-то миг его не было, а потом он попросту возник, сгустился из воздуха рядом со столбом, у которого стоял привязанный Кейн. Колдун прожил век, изучая все тонкости искусства создавать иллюзии; он в совершенстве умел появляться из ниоткуда и исчезать в никуда. На самом деле для этого нужно было просто очень хорошо чувствовать внимание зрителей. Остальное зависело от ловкости.

Царственным жестом маленький колдун отстранил Гулку, и великан охотник поспешно шарахнулся прочь, как бы для того, чтобы поскорее убраться с глаз Нлонги… но тут же с невероятной скоростью развернулся и сплеча шарахнул шамана ладонью по уху. Удар был страшный. Нлонга свалился, точно бык на бойне. В мгновение ока его сцапали и привязали к тому же столбу, рядом с Кейном. Из толпы народа послышался неуверенный ропот. Царь Сонга метнул в ту сторону грозный взгляд, и ропот сразу затих.

Ле Лу откинулся на спинку трона и захохотал уже во все горло:

— Вот и добрался ты до конца тропы, месье Галахад! Старое чучело думало, что я знать не знаю о его замыслах. Тогда как я прятался за дверью хижины и слышал от и до всю вашу занимательную беседу. Ха-ха, месье! Черный бог предпочитает пить кровь, но я уговорил Сонгу предать вас обоих огню. На мой вкус, это зрелище гораздо забавней, хотя, боюсь, нам придется отказаться от обычного в таких случаях пира. Ибо, когда у вас под ногами разведут огонь, сам дьявол не убережет ваших тел: обуглитесь, как головни!

Сонга возвысил голос, отдавая приказ. Несколько его соплеменников принесли дрова и сложили их возле ног Нлонги и Кейна. Тем временем к колдуну вернулось сознание, и он что-то прокричал на своем языке. Толпа, скрытая темнотой, вновь недовольно заворчала. Сонга прорычал что-то в ответ…

…Кейн взирал на происходившее почти отрешенно. Где-то в глубине его души пробуждались смутные воспоминания — нет, не его собственные, но те, что дремали в крови человечества, передаваясь от поколения к поколению. Память, подернутая мглой минувших эпох. А ведь я уже был здесь, думалось Кейну. Я все это уже видел когда-то. Мертвенный отсвет огня, разгоняющий угрюмую ночь, плотный круг лиц, больше похожих на звериные морды, оскаленные в кровожадном предвкушении… И бог! Там, чуть поодаль, окутанный тенью, — Черный бог! Все тот же Черный бог, думающий во мраке свои ужасные думы. Я уже слышал эти песнопения, этот остервенелый хор молящихся. Там, во глубине веков, на заре мира. Я слышал беседу рокочущих барабанов, я видел жрецов, распевающих заклинания, я чувствовал этот отвратительный, но и возбуждающий, довлеющий надо всем запах только что пролитой крови. Все это я уже наблюдал — не здесь и не сейчас, но наблюдал. А теперь я сам стал главным действующим лицом…

Тут до него дошло, что кто-то пытается докричаться до него сквозь гром барабанов. Собственно, он тут только осознал и то, что барабаны снова заговорили.

— Моя — могучий колдун! — бубнил Нлонга. — Сейчас твоя смотри хорошенько: моя совершай великое вуду. Сонга!!!

Вопль шамана был таков, что его услышали даже сквозь безостановочный гул барабанов. Сонга расслышал обращенные к нему слова и расплылся в усмешке. А грохот тамтамов перешел в негромкое зловещее бормотание. Так что Кейн вполне отчетливо расслышал голос Ле Лу:

— Нлонга говорит, что сейчас он совершит волшебство, о котором и упоминать-то вслух нельзя, не то помрешь. Никогда раньше оно не совершалось прилюдно: это что-то из области неназываемой магии. Смотри же внимательнее, месье Галахад! Кажется, мы позабавимся еще лучше, чем я ожидал!

И Волк издевательски засмеялся.

Подошедший к Кейну дикарь нагнулся и поджег хворост у его ног. Крохотные язычки пламени побежали по сухим веткам. Еще один чернокожий собрался было подпалить дрова возле Нлонги, но вдруг замешкался. Колдун беспомощно повис на веревках, уронил голову на грудь. Казалось, он умирал.

Ле Лу подался вперед, выругавшись:

— Клянусь пятками дьявола! Никак этот поганец задумал лишить нас развлечения? Неужели мы не увидим, как он корчится в пламени?..

Воин опасливо притронулся пальцем к телу Нлонги и сказал что-то на своем наречии.

— Точно, откинул копыта, мошенник! — засмеялся Ле Лу. — Да уж, великий колдун, во имя…

Голос его неожиданно оборвался. Замолкли и барабаны, причем так, как будто барабанщиков постигла одновременная смерть. Тишина распространилась над деревней подобно туману. Некоторое время Кейн слышал только потрескивание пламени, чей жар постепенно уже подбирался к его телу.

Все глаза были обращены к мертвецу, распростертому на алтаре. Ибо мертвое тело начало шевелиться!

Сперва неуверенно дернулась кисть, потом задвигалась рука, а там и все остальные члены. Мертвец повернулся на бок, медленно и словно бы незряче. Потом сел. И наконец тело убитого выпрямилось и встало, пошатываясь. Зрелище было кошмарное. Ни дать ни взять жуткий новорожденный прорвал скорлупу небытия и вывалился в мир, с трудом удерживаясь на негнущихся, широко расставленных ногах и бесцельно помахивая в воздухе руками. И все это в могильной тишине, в которой был отчетливо слышен каждый испуганный вздох.

Кейн мог только завороженно смотреть. Впервые в жизни он испытал потрясение, начисто лишившее его не только дара речи, но и способности думать. Не говоря уж о том, что для него, пуританина, явление руки дьявола было более чем очевидно.

Ле Лу так и прирос к трону, тараща глаза. Его ладонь замерла в воздухе на середине небрежного жеста, который он собирался сделать, когда его застигло невообразимое зрелище. Подле него сидел Сонга: рот и глаза царя были одинаково распахнуты настежь. Пальцы судорожно дергались, переползая по резным подлокотникам трона.

Мертвец раскачивался на ногах-ходулях, заваливаясь назад так, что взгляд незрячих глаз устремлялся прямо к багровой луне, только-только выплывавшей из-за черной стены джунглей. Он шел вперед, вернее сказать, кое-как ковылял, описывая неправильный полукруг, раскидывая руки, чтобы удержать равновесие. Наконец он повернулся лицом к двум тронам. И к Черному богу.

В огне, подобравшемся к самым ногам Кейна, треснула ветка, и в страшной тишине этот слабый звук показался пушечным выстрелом. Ходячий ужас сделал шаг вперед. Неверный, ковыляющий шаг. И еще. И пошел, широко расставляя ноги, прямо к двоим правителям, безгласно застывшим у подножия Черного бога.

— Ахх… — дружно выдохнула толпа, придавленная испугом и темнотой.

Жуткий мертвец неотвратимо продвигался вперед. Вот он уже в трех шагах от тронов! Ле Лу, познавший страх едва ли не впервые за свою кровавую жизнь, вжался в спинку кресла. Сонга же, нечеловеческим усилием разорвав путы страха, огласил ночь безумным криком. Вскочив на ноги, он замахнулся копьем, извергая невнятные угрозы. Мертвец ничуть не замедлил пугающей поступи, и тогда Сонга метнул копье, вложив в бросок всю силу могучих мышц. Копье пробило грудь шедшего, пропоров кости и плоть. Но ни на миг не задержало его движения, ибо мертвые не умирают. И Сонга застыл на месте, простирая руки вперед, словно тщась заслониться от неумолимого рока…

Они стояли друг против друга, и пляшущие отсветы пламени мешались с лунными лучами, навеки запечатлевая эту сцену в памяти всех видевших. Немигающие глаза мертвеца смотрели прямо в глаза Сонги, и в зрачках царя отражались разом все ужасы преисподней.

Потом мертвые руки неуклюже протянулись вверх и вперед. И упали Сонге на плечи. При первом же их прикосновении дородный царь словно бы съежился и усох. И завизжал так, что слышавшие этот визг уже не могли его позабыть. И рухнул наземь, увлекая за собой пошатнувшегося мертвеца. Два неподвижных тела распростерлись у ног Черного бога. Ошарашенному Кейну уже казалось, будто в глазах идола, устремленных на них, в этих огромных нечеловеческих глазах плескался такой же нечеловеческий смех.

Стоило упасть царю Сонге, как все туземцы хором испустили ужасающий вопль. А Кейн, взгляду которого застарелая ненависть придавала особую зоркость, поискал Ле Лу и увидел, как он спрыгивает с трона и исчезает в темноте. Потом все заслонило мельтешение черных тел: обезумевшая толпа ринулась через площадку. Множество ног смело и разнесло пылающий хворост, и Кейн почувствовал, как торопливые руки освобождают его от пут. Другие руки освободили тело колдуна и опустили его наземь.

Только тут до пуританина начало смутно доходить, что племя приписывало все происшедшее магическому искусству Нлонги. И что они как-то связывали месть колдуна с ним самим, с Кейном. Наклонившись, он тронул ладонью плечо шамана. Никакого сомнения: тот был мертв, тело успело даже остыть. Он посмотрел на другие два тела. Сонга тоже не подавал признаков жизни, и то, что убило его, больше не двигалось.

Кейн хотел было подняться… и замер. Что это? Наваждение? Или его ладонь, еще сжимавшая плечо мертвого Нлонги, действительно ощутила вернувшееся тепло?.. Голова у него снова пошла кругом. Он склонился над колдуном… Нет, ошибки быть не могло. По телу шамана в самом деле распространялось тепло. Снова застучало сердце, разгоняя по жилам отяжелевшую кровь…

Нлонга открыл глаза и уставился на Кейна бессмысленным взором новорожденного младенца. У англичанина бегали по спине мурашки, но он продолжал смотреть. И увидел, как в глаза вернулся змеиный блеск, а толстые губы раздвинула знакомая хитрющая ухмылка. Нлонга зашевелился и сел, а племя разразилось каким-то странным песнопением.

Кейн огляделся кругом. Воины, все без остатка, стояли на коленях, раскачиваясь взад и вперед, и Кейн расслышал в их молитвенном хоре нечто вроде припева.

— Нлонга! Нлонга! Нлонга!.. — повторяли они с ужасом, восторгом и яростным, почти пугающим поклонением. Колдун поднялся на ноги, и мужчины пали перед ним ниц.

Нлонга удовлетворенно кивнул.

— Моя — великий колдун! Могучий шаман! — с торжеством объявил он Кейну. — Твоя видела? Моя дух выходи наружу — убивай Сонга — потом возвращайся обратно в одна такая тело! Моя твори великое вуду! Моя — страшный колдун!

Кейн оглянулся на Черного бога, возвышавшегося над ними в ночи. Потом снова посмотрел на Нлонгу, который протягивал к изваянию руки, словно заклиная обитавшее в нем божество.

«Я вечен, — раздались в мозгу Кейна слова, исходившие, казалось, из уст этого божества. — Кто бы ни находился у власти, мне не приходится жаждать. Вожди, убийцы, волшебники… все они проходят мимо меня, бесплотные, словно призраки мертвых, сквозь предрассветные джунгли. Один я по-прежнему стою здесь — и властвую…»

…Кейн толчком вернулся к реальности, вырвавшись из мистических туманов, по которым отправился было путешествовать его разум.

— Ле Лу! — вспомнил он. — Куда скрылся мерзавец?

Нлонга крикнул что-то своим. Добрых двадцать рук сейчас же указали ему направление. Откуда-то вытащили Кейнову рапиру и вернули владельцу. Мистика кончилась: он снова был беспощадным мстителем, призванным искоренять в человеках неправду. Кейн схватил рапиру и помчался по горячему следу с быстротой обозленного тигра.

Глава 5 КОНЕЦ КРОВАВОЙ ТРОПЫ

Ветви и цепкие лианы хлестали англичанина по лицу. Испарения тропической ночи клубились удушливым туманом. Луна плыла высоко над джунглями. Яркий серебряный свет и непроглядные тени. Невероятный черно-серебряный узор на земле между деревьями…

Кейн не мог знать наверняка, этим ли путем проследовал человек, за которым он гнался. Но то, что кто-то здесь прошел, причем совсем недавно, не подлежало никакому сомнению. Сломанные ветки, затоптанный мох — все в один голос свидетельствовало: здесь только что промчался беглец. Промчался в спешке, не разбирая дороги.

Кейн летел по следу, не сворачивая ни вправо ни влево. Он верил в справедливость своей мести. Как и в то, что Силы, управляющие людскими судьбами, рано или поздно сведут его лицом к лицу с Ле Лу.

Позади него вновь зарокотали, заухали барабаны. Что за новость в эту ночь разносили они по чаще лесов! О торжестве Нлонги, о смерти царя Сонги, о свержении чужака по прозвищу Глаза-как-у-леопарда… и еще кое о чем гораздо более странном и страшном, о чем даже и барабаны рассказывали приглушенной скороговоркой: о неназываемой магии.

А может, все это вообще был просто сон? — спрашивал себя Кейн, спеша вперед через лес. Или какая-нибудь бесовщина?.. Да, он своими глазами видел, как мертвый восстал, убил и умер опять. Неужели Нлонга в самом деле устремил свой дух, свою жизненную сущность вовне, чтобы заставить мертвое тело, труп, исполнять свою волю? Но ведь он действительно умер у столба пыток. А тот, другой, лежавший на алтаре, поднялся и совершил то, что совершил бы сам Нлонга, будь он свободен. А потом, когда иссякла неведомая сила, двигавшая труп, Нлонга ожил!

Да, думал Кейн. С фактами не поспоришь. Где-то там, в дебрях джунглей и речных проток, Нлонга, должно быть, натолкнулся на разгадку великой Тайны. Тайны жизни и смерти, Тайны, позволявшей отбросить оковы и ограничения плоти. И каким же образом эта темная мудрость, рожденная в кровавых потемках мрачного континента, была вручена колдуну? Какой жертвой ублаготворил он своих черных богов? Какой ритуал оказался достаточно чудовищным, чтобы заставить их выдать бережно хранимый секрет?.. И какие непредставимые путешествия вне времени и пространства предпринимал этот Нлонга, когда научился посылать свое «я» в те пустынные, затянутые туманной дымкой края, что доселе посещали лишь мертвые?..

В тенях — мудрость, пели у него за спиной барабаны. Мудрость и волшебство. Войди во тьму и обрети мудрость. Ибо древняя магия избегает солнечных лучей. Стань МУДР, МУДР, МУДР! Мы помним, мы помним, рокотали барабаны, мы помним затерянные века, когда человек еще не сделался разумен… и глуп. Мы помним богов-зверей, богов-змей, богов-обезьян, помним и Безымянных, черных богов, тех, что пили кровь, тех, чьи голоса гремели в угрюмых холмах, тех, что пировали и тешили свою плоть. Им принадлежали тайны жизни и смерти. Мы помним, нашептывали барабаны. Мы помним, мы помним…

Все это слышал Кейн, несясь по джунглям вперед. Он отлично понимал все то, что рассказывала песнь барабанов воинам в пернатых уборах, жившим выше по реке. Другое дело, что с ним эти барабаны разговаривали на другом языке, глубинном, не нуждавшемся в словах.

Луна, проплывавшая высоко в полуночной синеве неба, освещала ему путь. И вот, выскочив на очередную поляну, он увидел стоявшего там Ле Лу. Обнаженный клинок в руке Волка казался длинным серебристым лучом. Он стоял, расправив плечи, и прежняя вызывающая улыбка играла у него на губах.

— Долгий путь, месье, — сказал он Кейну. — Подумать только, он начался в горах Франции, а кончается в африканских джунглях! Потому что мне надоела эта игра, месье, и ты умрешь. Только не думай, будто я бежал из деревни, чтобы спастись от тебя. Все дело в дьявольской магии старого сморчка Нлонги, которая тряхнула-таки мои нервы. В чем я охотно и признаюсь. Ну и еще то, что все племя, как я видел, готово было обратиться против меня…

Кейн осторожно приближался, гадая про себя, что за смутная, давно позабытая струнка рыцарства вдруг заговорила в душе насильника и убийцы и заставила его вот так, в открытую, принять вызов. Он наполовину готов был подозревать какую-то ловушку. Он обшарил глазами края поляны, но и его острое зрение не различило в джунглях никакой лишней тени, никакого движения.

— Защищайтесь, месье! — решительно прозвенел голос Ле Лу. — Хватит уже нам плясать друг за дружкой по всему миру! Нам никто больше не помешает: мы здесь одни!..

Двое мужчин сошлись вплотную. Ле Лу ринулся вперед, не договорив фразы. Он сделал стремительный выпад… Человек, не обладавший отменной реакцией, умер бы на месте. Кейн отбил вражеский клинок, и его собственная рапира сверкающей змейкой метнулась вперед, располосовав рубаху Волка, проворно отскочившего назад. Ле Лу ознаменовал свою неудавшуюся хитрость сумасшедшим смешком. И налетел снова — с умопомрачительной скоростью и с яростью тигра. Тонкий клинок в его руках превратился в прозрачный серебряный веер.

Две рапиры мелькали, скрещиваясь и разлетаясь. Лед и пламень сражались на этой поляне. Ле Лу дрался с энергией и хитростью безумца. Его защита была безупречна, сам же он стремился использовать любую возможность, которую предоставлял ему противник. Он метался, точно пламя, он отскакивал и нападал, финтил, колол, отбивал… и при этом хохотал как сумасшедший и беспрерывно сыпал проклятиями.

Искусство Кейна было холодно, расчетливо и экономно. Он не делал ни единого лишнего движения — ровно столько, сколько было необходимо. Казалось, он заботится о своей защите куда больше, нежели Ле Лу, но если уж он атаковал, то без раздумий, а если делал выпад, то его рапира летела вперед с быстротой разящей змеи.

Противники стоили друг друга во всех отношениях — и ростом, и силой, и длиной рук. Может, Ле Лу был быстрей — всего на чуть-чуть, на долю мгновения. Зато искусство Кейна было отточенней, совершенней. Взрывные движения Волка напоминали порывы жаркого воздуха из устья раскаленной печи. Руку Кейна направляла скорее холодная мысль, нежели инстинкт. Хотя и он по своей натуре был прирожденным убийцей. Такой бойцовской слаженности движений всего тела нельзя научить — с этим надо родиться.

Выпад, защита, обманный выпад, неожиданный вихрь ударов…

— Ха!.. — возглас торжествующей ярости вырвался у Волка: на щеке пуританина выступила кровь. Казалось, вид крови окончательно превратил Ле Лу в зверя, именем которого называли его люди. Кейну пришлось отступить перед этим кровожадным натиском. Впрочем, пуританин оставался, как и прежде, невозмутим.

Время шло, а в окружении сумрачных джунглей все с той же неослабной энергией лязгала сталь. Теперь противники стояли точно посередине поляны. Ле Лу — без единой отметины, Кейн — щедро попятнанный кровью из порезов на щеке, груди, плече и бедре. Волк свирепо и насмешливо улыбался ему под луной… но в душу бандита постепенно закрадывалось сомнение.

Его дыхание со свистом вырывалось из легких, рука начинала тяжелеть. Из какой же стали и льда был сделан его противник, ничуть не думавший уставать?.. Ле Лу отлично знал, что раны, причиненные им Кейну, были вовсе не глубоки. Тем не менее несильное, но постоянное кровотечение уже должно было как-то сказаться на быстроте и выносливости англичанина. Ничуть не бывало! Даже если Кейн и ощущал некоторый упадок сил, он ничем этого не показывал. Хмурое лицо, как и прежде, ничего не выражало. И дрался он точно с той же холодной, расчетливой яростью, что и вначале.

Ле Лу почувствовал, что слабеет. И собрал иссякающие силы, выплеснув их в одной-единственной атаке. Это была внезапная, неожиданная атака, столь быстрая, что глаз не мог за ней уследить. Безумный взрыв, устоять против которого было не в человеческих силах. И Соломон Кейн пошатнулся впервые с самого начала поединка: холодная сталь вспорола его тело. Он качнулся назад, и Ле Лу бросился следом, торжествуя, с обагренным клинком в руке и издевательской насмешкой на устах…

Рапира Кейна взвилась со всей силой отчаяния и встретила клинок Волка на полдороге. И удержала. А потом вышибла из руки, и торжествующий клич Волка оборвался.

Какое-то мгновение он еще стоял, раскинув руки, словно распятый, а потом его насмешливый хохот прозвучал в последний раз — когда рапира англичанина уже летела вперед, серебрясь в лунных лучах.

…Издалека доносилось бормотание барабанов. Кейн механически вытер клинок о собственную изорванную одежду. Вот и добрался он до конца кровавой тропы. Кейн чувствовал внутри себя странную пустоту. Он всегда чувствовал себя так, покончив с врагом. Почему-то ему всегда при этом казалось, что никакого истинного добра от его деяния не произошло. И еще казалось, будто окончательного возмездия убитый враг все-таки избежал.

Разобраться, отчего так, было заведомо невозможно, и Кейн, пожав плечами, обратился к нуждам собственного страдающего тела. Теперь, когда отгорело возбуждение битвы, он ощущал и боль, и слабость из-за потери крови. Последний удар Ле Лу и вовсе чуть было не наделал дел. Если бы Соломон не увернулся в последний момент, рапира Волка насквозь пробила бы ему грудь. А так она просто скользнула по ребрам и глубоко воткнулась в мышцы пониже лопатки. Рана, в общем, неопасная.

Кейн осмотрелся и увидел в дальнем конце поляны небольшой ручеек. И вот тут-то он сделал свою первую и последнюю ошибку подобного рода, единственную за целую жизнь. Может быть, его разум помутила потеря крови, а может быть — вся та цепь потрясающих событий, которые вместила в себя ночь. Как бы то ни было, он положил рапиру наземь и безоружным отправился через поляну к ручью. Там он промыл свои раны и кое-как перевязал их клочками одежды.

Потом он поднялся и собрался уже идти обратно, когда его внимание привлекло некое движение в том конце поляны, откуда он сам прибежал перед поединком. Гигантский силуэт выдвинулся из темноты джунглей, и Кейн распознал поступь неумолимого рока. Это был Гулка, охотник на горилл. Соломон запоздало припомнил, что не заметил великана среди тех, кто воздавал хвалы колдуну. Можно ли было предположить за покатым лбом охотника ту злобную хитрость, которая, оказывается, помогла ему избегнуть возмездия соплеменников и выследить единственного человека, сумевшего внушить ему страх?..

Видимо, Черный бог был благосклонен к своему почитателю: навел его на жертву, когда та была безоружна и беззащитна. Кто теперь мог помешать Гулке убить его, убить медленно, как это делает леопард? Да, именно так, а не исподтишка, бесшумно и быстро, как он собирался вначале!

Широкий рот расплылся в улыбке, разделив надвое первобытную физиономию. Гигант облизнул толстые губы. Кейн наблюдал за ним, холодно и беспристрастно взвешивая свои шансы. Он видел, что Гулка уже заприметил валявшиеся рапиры. И он стоял к ним ближе, чем Кейн. Англичанин понимал, что внезапного броска к оружию ему не выиграть.

В душе его начала разгораться медленная, смертоносная ярость. Ярость отчаяния. Кровь застучала в висках, а глаза, устремленные на чернокожего воина, вспыхнули страшным огнем. Пальцы выпрямились и согнулись, как когти. Руки у Кейна были железные: кое-кому случалось испускать дух, угодив в мертвую хватку пуританина. Как бы и шея Гулки, напоминавшая колонну, не затрещала гнилым сучком… Накатившая волна слабости показала Соломону всю тщету подобных надежд. Ко всему прочему, лунный свет играл на копье, которое держал в руке Гулка. Кейн понимал, что ему не удалось бы даже и убежать. Ну да он ни разу еще не спасался бегством, оказавшись с врагом один на один.

Вот охотник на горилл вышел на открытое место. Мускулистый, жуткий в своей силе, он казался живым воплощением идеалов каменного века. Он улыбался во весь рот, и рот был как пещера. Дикой, уверенной в себе мощью дышала его осанка…

И Кейн приготовился к схватке, у которой мог быть только один исход. Он попытался собрать воедино иссякающие силы… бесполезно: он потерял слишком много крови. Ну что ж, по крайней мере, он встретит свой конец, стоя во весь рост, как подобает мужчине. Он с трудом заставил разогнуться подламывающиеся колени и выпрямился, несмотря на то что поляна кружилась и плыла у него перед глазами, а серебристый лунный свет сменился багровым туманом, сквозь который он едва различал надвигавшийся силуэт.

Поняв, что сейчас потеряет сознание, Кейн нагнулся к ручью (едва притом не упав), зачерпнул обеими руками воды и плеснул себе в лицо. Это помогло, и он снова выпрямился, надеясь, что Гулка набросится на него без промедления и все кончится прежде, чем слабость уложит его наземь.

Гулка между тем добрался уже до середины поляны. Он не торопился. Он двигался лениво, как огромная кошка, знающая, что добыча все равно никуда уже не уйдет. Он вовсе не торопился сожрать ее как можно скорей. Ему хотелось поиграть со своей жертвой, увидеть, как страх наполнит эти угрюмые глаза, заставившие его отвести взгляд, — а он помнил, что обладатель этих самых глаз был в тот момент привязан к столбу и ожидал смерти. Убить! Но убить медленно, в полной мере утолив свою жажду крови, жажду пыток и крови…

И вдруг, совершенно неожиданно для Кейна, он замер на месте, а потом, крутанувшись, уставился на что-то по ту сторону поляны. Пуританин, недоумевая, проследил за его взглядом…

Сначала оно показалось ему всего лишь тенью среди теней, быть может, лишь чуть гуще других. Не было ни движения, ни звука, но Соломон нутром ощутил: кошмарная угроза таилась там, во тьме, затопившей подножия лесных великанов. Какой-то чудовищный ужас смотрел оттуда на людей, и Кейну показалось, что нечеловеческие глаза проникали в самую его душу. И в то же время — могло ли такое быть? — страшные глаза смотрели не на него. Их взгляд был направлен только на убийцу горилл.

Гулка тем временем напрочь позабыл о присутствии англичанина. Он стоял полупригнувшись и держа копье наготове, неотрывно глядя на сгусток темноты там, под деревьями. Кейн снова всмотрелся… Теперь он заметил движение. Нечто пошевелилось и вышло на поляну, почти как сам Гулка, медленно перетекая с места на место. Соломону захотелось протереть глаза: уж не было ли это его предсмертным видением?.. То, на что он смотрел, до сих пор представало ему разве только в страшнейших кошмарах, когда крылья сна уносили его далеко в глубину прошедших веков.

Сначала ему показалось, будто через поляну ковыляла какая-то кощунственная пародия на человека. Она шла на двух ногах и ростом была с высокого мужчину. Но таких объемов и пропорций у человеческого существа никогда не бывало, да и быть не могло. Взять хоть руки, свисавшие чуть не до пят! А уж ноги…

Потом луна осветила морду (или все-таки лицо?) неведомого существа, и тут уж Кейн чуть было не решил, что сам Черный бог восхотел еще крови и надумал пожаловать к ним из лесу во плоти. Нет! Существо было сплошь покрыто шерстью, и тогда-то Соломон припомнил человекоподобное тело, насаженное на коньковый шест деревенской хижины. Он покосился на Гулку…

Воин не сводил глаз с гориллы, крепко сжимая приготовленное копье. Нет, страха он не испытывал. Его медленный разум всего лишь пытался переварить чудо, приведшее этого зверя в такую даль от его родных джунглей.

А могучий самец шел, нет, шествовал через поляну, и все его движения дышали каким-то жутким величием. Кейн стоял к нему ближе Гулки, но, казалось, пуританина зверь попросту не замечал. Маленькие горящие глазки смотрели только на гиганта туземца. Он приближался к нему враскачку, странной походкой, какой у людей не бывает…

Далеко-далеко в ночи нашептывали барабаны — вполне подходящий аккомпанемент этой драмы, достойной каменного века. На середине поляны стоял дикарь, вооруженный копьем, а из джунглей на него надвигалось нечто воистину первобытное, кровожадное, с налитыми кровью глазами. Дикий воин оказался лицом к лицу с созданием еще более диким. И вновь Кейну в уши зашептали призраки воспоминаний. Ты видел все это раньше. Давно. Очень давно. На рассвете человечества, когда люди и зверолюди оспаривали первенство на этой земле…

Гулка начал пятиться прочь, вернее, не пятиться, а отходить вбок, описывая полукруг. Он двигался, низко пригнувшись, копье грозило противнику. Он пустил в ход все свое искусство охотника, чтобы обмануть гориллу и убить самца одним быстрым ударом. Сколько он охотился на горилл, но ни разу еще не встречал подобного чудища. Страха по-прежнему не было, но некое сомнение все же закралось.

Что касается самца, он даже не пытался маневрировать или хитрить. Он просто шел прямо вперед. Прямо на Гулку.

Откуда было знать чернокожему охотнику, откуда было знать англичанину, оказавшемуся в роли стороннего наблюдателя, о его звериной любви? И о звериной ненависти, погнавшей чудовищного самца за много лиг от лесистых холмов севера, по следу истребителя его племени? По следу убийцы его подруги, чье бездыханное тело свисало теперь с крыши деревенской хижины?..

Конец наступил внезапно. Зверь и полузверь были уже в двух шагах один от другого, когда самец с громовым ревом рванулся вперед. Громадные мохнатые лапы легко отмели в сторону копье, метнувшееся навстречу. Сграбастали… Звук раздался такой, как будто разом переломилась целая охапка ветвей. И Гулка молча осел наземь, чтобы остаться лежать с неестественно раскинутыми руками, ногами и переломанным телом. Самец остался стоять над ним, точно неподвижная статуя какого-нибудь первобытного победителя…

Кейн слышал, как далеко-далеко переговаривались барабаны. Душа джунглей, душа джунглей… Эта фраза засела в его сознании, безостановочно повторяясь.

Трое, этой ночью стоявшие во славе перед ликом Черного бога, — что с ними сталось? В далекой деревне, откуда доносились голоса барабанов, мертвым лежал Сонга, царь Сонга, когда-то распоряжавшийся чужой жизнью и смертью, а ныне сам превращенный в окоченелый труп, с лицом, навеки застывшим в гримасе потустороннего ужаса. А здесь, на поляне посреди глухих джунглей, рухнул навзничь тот, за кем Кейн прошел несчитаные лиги по морю и по суше. И Гулка, охотник на горилл, лежал у ног своего погубителя, лежал, уничтоженный той самой дикой силой, которая делала его истинным сыном своей мрачной страны… которая и свела его наконец в могилу.

А Черный бог по-прежнему правит, смутно подумалось Кейну. Правит, наблюдая за жизнью из неведомых потемок этого беспросветного края, правит, звероподобный, вечно жаждущий крови… и ему все равно, кто будет жить, а кто погибнет, — доколе ему не придется жаждать.

Кейн смотрел на могучего самца, гадая про себя, скоро ли громадная обезьяна обратит на него внимание. И нападет. Но, судя по поведению зверя, тот его вовсе не замечал. Отмщение еще не удовлетворило его. Нагнувшись, он поднял обмякшее тело воина — и поволок его в джунгли. Ноги Гулки безжизненно тащились по земле. Приблизившись к границе леса, самец остановился, без видимого усилия взметнул тело чернокожего великана высоко вверх и швырнул его на торчавшие сучья. Послышался ужасный звук раздираемой плоти: острый конец обломанной ветви пронзил Гулку насквозь. Там он и остался висеть, как смятая кукла.

Облитый лунным серебром громадный самец еще постоял на поляне, молча глядя вверх на своего недруга. Потом беззвучно, как тень, растворился в лесу.

Кейн медленно вышел на середину поляны и подобрал свою рапиру. Кровь из ран больше не шла, и он чувствовал, что силы понемногу возвращаются к нему. По крайней мере, хватит добраться до берега, где его ждал корабль. Он немного помедлил у края поляны, повернулся и посмотрел на белеющее неподвижное тело Ле Лу, на его застывшее лицо, обращенное к небу. И на темный силуэт среди ветвей — бренные останки Гулки, которым звериная прихоть уготовила ту же участь, что и телу самки гориллы.

Незапамятна мудрость нашей страны, бормотали вдалеке барабаны. Темна мудрость нашей страны. Кому мы служим, тех мы и губим. Беги прочь, если намерен остаться в живых. Но песни нашей тебе не позабыть никогда, говорили они. Никогда, никогда!..

И Кейн зашагал по тропе, которая должна была вывести его к морю. И к кораблю, который его там ожидал.