Солнечные часы

Глава первая

После похорон все вернулись в дом, теперь уже несомненно принадлежащий миссис Хэллоран, и неловко топтались в просторном холле. Миссис Хэллоран направилась в гостиную сообщить мистеру Хэллорану, что церемония прошла без мелодрам.

– Может, свáлится замертво на пороге, – пробормотала молодая миссис Хэллоран, глядя вслед свекрови. – Фэнси, милая, ты бы хотела, чтобы бабушка свалилась замертво?

– Да, мама, – ответила Фэнси, одергивая длинный подол черного платья, которое бабушка заставила ее надеть.

Молодая миссис Хэллоран считала, что черный не подходит десятилетней девочке, да и вообще платье чересчур длинное, к тому же слишком простое и грубое для престижа семьи Хэллоран; утром у нее случился приступ астмы, словно в доказательство, однако Фэнси все равно одели в черное. Длинная юбка развлекала девочку во время похорон и в машине, и, если бы не присутствие бабушки, день определенно выдался бы чудесный.

– Я буду молиться об этом, пока жива, – заявила молодая миссис Хэллоран, набожно складывая руки.

– Хочешь, я ее столкну? – предложила Фэнси. – Как она столкнула папу?

– Фэнси! – воскликнула мисс Огилви.

– Пусть говорит, что хочет, – возразила молодая миссис Хэллоран. – Пусть запомнит хорошенько. Фэнси, детка, повтори, что ты сказала.

– Бабушка убила папу, – послушно повторила Фэнси. – Столкнула с лестницы и убила. Это сделала бабушка, правда?

Мисс Огилви возвела глаза к потолку, однако понизила голос, как приличествует в день траура:

– Мэри-Джейн, вы извращаете ум ребенка и к тому же лишаете ее шансов на наследство…

– В этот день, – заявила молодая миссис Хэллоран, придавая мышиному личику выражение укоризненного достоинства, – я хочу, чтобы вы все до единого запомнили раз и навсегда: Фэнси стала сиротой из-за мерзкой старухи, которая не вынесла, что дом принадлежит кому-то другому! А ведь я была его женой, возлюбленной спутницей жизни!

Она часто задышала и прижала руки к груди.

– Столкнула его с лестницы, – добавила она угрюмо.

– Я твоего отца бессмертный дух[1], – процитировал Эссекс, обращаясь к Фэнси.

Он зевнул и поерзал на бархатной кушетке.

– А где «похоронные пироги»?[2] Не собирается же старуха морить нас голодом, раз захапала все себе?

– Это неслыханно! – воскликнула молодая миссис Хэллоран. – Думать о еде, когда Лайонел еще не остыл в гробу! Фэнси!

Она протянула руку, и Фэнси неохотно подчинилась, взметнув черным подолом. Молодая миссис Хэллоран двинулась в сторону главной лестницы.

– Теперь мое место подле сироты, – сказала она через плечо. – Пусть принесут мой обед наверх, в детскую. Все равно у меня сейчас начнется приступ.

«Когда жить, если не теперь?» [3]– гласила надпись черными готическими буквами с капелькой позолоты над аркой окна, расположенного на лестничной площадке. Молодая миссис Хэллоран остановилась у окна и обернулась. Фэнси все еще поднималась по лестнице, путаясь в подоле юбки.

– Горе мое горькое, – вздохнула молодая миссис Хэллоран, прижав одну руку к груди, а другой едва касаясь широких отполированных перил. – Фэнси, поторопись же!

Слегка опираясь на плечо дочери, миссис Хэллоран исчезла в левом верхнем крыле, которое до недавнего времени делила с Лайонелом.

Эссекс с отвращением смотрел им вслед.

– Муженек-то небось только и мечтал о смерти, – пробормотал он.

– Не надо вульгарностей, – нахмурилась мисс Огилви. – Даже наедине со мной, пожалуйста, не забывайтесь: мы – всего лишь наемные работники, а не члены семьи.

– Вообще-то, я тоже здесь, – внезапно подала голос тетя Фэнни из темного угла. – Вы этого, конечно, не заметили, но прошу вас, не смущайтесь. Хоть я и член семьи, вовсе не обязательно…

Эссекс снова зевнул.

– Есть хочу!

– Интересно, подадут ли настоящий обед? – поинтересовалась мисс Огилви. – Я впервые на похоронах с тех пор, как живу здесь; даже не знаю, что она решит. Пожалуй, надо присесть…

– Никому нет дела, если тетя Фэнни останется у себя в комнате, – пробормотала тетя Фэнни. – Передайте жене моего брата, что я присоединюсь к ней после ужина.

– И я впервые на похоронах. – Эссекс встал и лениво потянулся. – От них в сон клонит. Как думаете, старуха заперла джин ради такого случая?

– На кухне полно, – отозвалась мисс Огилви. – Для меня самую капельку, спасибо.

– Все закончилось, – объявила миссис Хэллоран.

Она стояла позади инвалидного кресла мужа, глядя ему в затылок безо всякой цели. В прежние времена, еще до того как мистер Хэллоран навечно занял место в инвалидном кресле, миссис Хэллоран с трудом контролировала выражение лица и жесты, однако теперь, когда он не мог резко обернуться, миссис Хэллоран была с ним любезна (предусмотрительно занимая место за спинкой кресла).

– Его больше нет, Ричард. Все прошло как надо.

Мистер Хэллоран заплакал – впрочем, не первый раз: с тех пор как до него дошло, что второй молодости ему не видать, он плакал часто и охотно.

– Единственный сын, – прошептал мистер Хэллоран.

– Да…

Миссис Хэллоран поджала пальцы, чтобы не барабанить ими по спинке: не стоит суетиться в присутствии больного, прикованного к инвалидному креслу – нужно проявлять терпение. Она беззвучно вздохнула.

– Постарайся держать себя в руках.

– А помнишь, – спросил Хэллоран с дрожью в голосе, – когда он родился, мы велели звонить в колокола на конюшне?

– Верно, – с энтузиазмом подхватила миссис Хэллоран. – Я могу распорядиться, если хочешь.

– Пожалуй, не стоит, – ответил мистер Хэллоран. – В деревне нас не поймут. Нельзя потакать сантиментам за счет общественного мнения. Не стоит, пожалуй. Да и вообще, – добавил он, – Лайонел их не услышит.

– Теперь, когда его больше нет, нужно назначить управляющего имением.

– Лайонел совсем не справлялся. Когда-то с моей террасы был прекрасный вид на розовый сад, а теперь я вижу лишь живую изгородь. Я хочу, чтобы ее срезали, тотчас же!

– Не волнуйся так, Ричард, тебе вредно. Ты всегда был хорошим отцом. Я распоряжусь, чтобы изгородь подровняли.

Мистер Хэллоран пошевелился, глаза снова наполнились слезами.

– А помнишь, я хотел сохранить его кудряшки?

Миссис Хэллоран надела на лицо печальную улыбку и вышла вперед.

– Дорогой, тебе вредно волноваться. Я знаю, Лайонел любил тебя больше всех на свете.

– Нет, так не годится, – возразил мистер Хэллоран. – У Лайонела есть жена и дочь; нельзя ставить отца на первое место. Орианна, ты должна с ним поговорить. Скажи ему, что я этого не потерплю! Его главный и единственный долг перед женщиной, на которой он женат, и перед милой крошкой. Скажи ему…

Он нерешительно умолк.

– Так это Лайонел умер? – неуверенно переспросил мистер Хэллоран.

Миссис Хэллоран переместилась за спинку кресла и позволила себе устало закрыть глаза. C усилием подняв руку, она мягко опустила ее на плечо мужа.

– Похороны прошли весьма достойно.

– Помнишь, когда он родился, мы велели звонить в колокола?

Миссис Хэллоран тихонько поставила бокал и перевела взгляд с Эссекса на мисс Огилви.

– А тетя Фэнни спустится к десерту?

– Добавив последний штрих к сегодняшнему безоблачному счастью, – съязвил Эссекс.

Миссис Хэллоран устремила на него пристальный взгляд.

– На подобные замечания, – произнесла она, – Лайонел счел бы необходимым напомнить, что вам здесь платят не за иронию, а за реставрацию фресок в столовой.

– Орианна, милая, – возразил Эссекс с фальшивым смешком, – уж вас-то я никак не подозревал в забывчивости! Фресками занимался предыдущий молодой человек, а я составляю каталог для библиотеки.

– Лайонел не различил бы, – заметила мисс Огилви и порозовела от смущения.

– Но заподозрил бы, – добавила миссис Хэллоран. – Там у дверей тетя Фэнни, я слышу ее кашель. Эссекс, впустите ее, а то она сама ни за что не решится.

Эссекс картинно распахнул дверь.

– Добрый вечер, тетя Фэнни! Надеюсь, сегодняшняя траурная атмосфера вам по душе?

– Не стоит за меня беспокоиться. Добрый вечер, Орианна, мисс Огилви. Право, не утруждайтесь. Вы прекрасно знаете, что на тетю Фэнни не стоит обращать внимания. Орианна, я с удовольствием постою.

– Эссекс, – распорядилась миссис Хэллоран, – принеси тете Фэнни стул.

– Уверена, что молодому человеку это в тягость, Орианна. Я привыкла сама о себе заботиться, уж ты-то знаешь.

– Эссекс, бокал вина тете Фэнни.

– Орианна, я пью только с равными. Мой брат Ричард…

– …отдыхает. Он уже пообедал и принял лекарство. Ничто не помешает тебе увидеться с ним вечером, обещаю. Да сядь ты уже наконец!

– Я не привыкла подчиняться приказам, однако ты теперь здесь хозяйка, судя по всему…

– Так и есть. Эссекс… – Миссис Хэллоран поудобнее расположилась в кресле, откинув голову на спинку. – Желаю слышать, как вы попусту растратили свои юные годы – только самое скандальное!

– Тропа становится все прямее и у´же, – произнес Эссекс. – Годы наступают, тропа сужается как острие ножа, и я ползу вперед, хватаясь за соломинку, а годы сдавливают бока и смыкаются над головой…

– Не слишком-то скандально, – поморщилась миссис Хэллоран.

– Боюсь, у молодого человека не было так называемых «преимуществ» в жизни, – заметила тетя Фэнни. – Не всем повезло вырасти в роскоши – уж ты-то знаешь…

– Статистика говорит сама за себя, – продолжил Эссекс. – В двадцать, когда время казалось бесконечным, мои шансы умереть от болезни сердца были один к ста двенадцати. В двадцать пять, когда меня впервые охватила неразумная страсть, шансы умереть от рака были один к семидесяти восьми. В тридцать, когда дни и часы начали сокращаться, шансы умереть из-за случайности равнялись один к пятидесяти трем. Теперь же мне тридцать два, тропа сужается с каждым днем, и шансы умереть от чего угодно равняются один к одному.

– Очень глубокомысленно, – резюмировала миссис Хэллоран, – однако по-прежнему не скандально.

– Хорошо… Итак, мисс Огилви хранит в правом верхнем ящике комода, под платками, эбонитовую шкатулку, украденную из музыкальной комнаты. В ней покоятся записочки, которые Ричард Хэллоран писал ей четыре года назад – хотя, пожалуй, некстати об этом упоминать теперь, когда он прикован к инвалидному креслу. Каждый вечер оставлял ей записку под большой голубой вазой в холле.

– Боже правый! – воскликнула мисс Огилви и побледнела. – Она вовсе не это подразумевала под «скандальным»!

– Не волнуйтесь, мисс Огилви, – улыбнулась миссис Хэллоран. – В качестве библиотекаря Эссекс привык шпионить за всеми. Он развлекает меня весьма занимательными историями, и его информация всегда оказывается верной.

– Момент истины, – сухо заметила тетя Фэнни. – Вульгарно и непристойно – я и тогда говорила, и сейчас скажу.

– Я бы ни за что не осталась… – начала мисс Огилви.

– Ну конечно, остались бы! – добродушно откликнулась миссис Хэллоран. – Ничто не заставило бы вас двинуться с места. Нет, ваша ошибка заключалась в другом: вы думали, что сможете «подвинуть» меня. Проще говоря, типичная ошибка тети Фэнни.

– Отвратительно и неуместно, – отозвалась тетя Фэнни. – Орианна, с твоего позволения я удалюсь.

– Допивай вино, а Эссекс позабавит нас еще чем-нибудь скандальным.

– Тропа сужается с каждым днем, – повторил Эссекс, ухмыляясь. – Интересно, помнит ли тетя Фэнни, как однажды выпила шампанского на дне рождения Лайонела и спросила меня…

– Боюсь, мне сейчас станет дурно, – перебила его тетя Фэнни.

– Ну так и быть, позволяю тебе удалиться, – снизошла миссис Хэллоран. – Эссекс, я вами недовольна! Ну ладно тетя Фэнни, но вы-то должны быть вне подозрений! Фэнни, если тебе хочется устроить сцену, сделай одолжение и поскорее: я хочу прогуляться перед вечерней игрой в нарды, а мой распорядок дня и так безжалостно нарушен. Мисс Огилви, вы допили вино?

– Ты собираешься играть в нарды? – удивилась тетя Фэнни. – Сегодня?

– Теперь это мой дом, как ты справедливо заметила. Не вижу причины, почему бы не сыграть.

– Как это вульгарно, – поморщилась тетя Фэнни. – В доме траур!

– Уверена, Лайонел подождал бы умирать, если бы знал, что похороны помешают моим нардам. Мисс Огилви, вы уже допили? – Миссис Хэллоран поднялась. – Эссекс?

Некоторый интерес представляет характер самого дома. Здание стоит на небольшом холме, и земля вокруг принадлежит семье Хэллоран. Со всех сторон территорию окружает каменная стена. Прежний мистер Хэллоран, отец Ричарда и тети Фэнни – в то время Фрэнсис Хэллоран, – ошарашенный свалившимся на него богатством, не придумал ничего лучше, чем создать свой собственный мир. По его замыслу, весьма туманно изложенному архитекторам, декораторам, землемерам, плотникам и каменщикам, этот мир должен включать в себя все. Внешний мир, оставшийся позади, использовался лишь для безжалостного разграбления и добычи предметов искусства, призванных украсить дом и окрестности. Помещения бесконечно ремонтировались и обставлялись, земля возделывалась с особым усердием. К изящному пруду перед домом прилагались лебеди. Кроме всего прочего, на территории находились пагода, лабиринт и розовый сад. Стены дома были окрашены в пастельные тона с изображением сатиров и нимф, резвящихся среди цветов. Также в интерьере имелось огромное количество серебра, золота, эмали и перламутра. Картины мистера Хэллорана не особенно интересовали, однако он уступил просьбе декоратора и повесил несколько штук. При этом настоял, чтобы его собственный портрет – мистер Хэллоран был человеком практичным и тщеславным – висел над камином в комнате, которую архитектор называл «ваша гостиная». Книги мистера Хэллорана тоже не интересовали, тем не менее он уступил под натиском удивленных взглядов архитектора и декоратора и обустроил библиотеку, должным образом оснастив ее мраморными бюстиками и десятками тысяч томов в кожаных переплетах; их привезли по железной дороге, внесли в дом коробку за коробкой, аккуратно распаковали и разложили по полкам специально нанятые для этого люди. Больше всего мистеру Хэллорану запала в душу идея солнечных часов. Их заказали из Филадельфии, в одной фирме с хорошими отзывами; мистер Хэллоран лично выбрал место в саду. Он смутно надеялся, что надпись – оставленная на усмотрение фирмы, они в таких вещах лучше разбираются – будет глубокомысленной, например: «Лови момент» или даже «За знаком знак чертит бессмертный рок перстом своим»[4], однако по воле неизвестного автора надпись на часах гласила «Что жизнь?»[5]. Мало-помалу мистер Хэллоран к ней привык, убедив себя, что ремарка относится ко времени.

Солнечные часы установили и настроили с таким же старанием, что и книги в библиотеке, и каждый, кому взбрело бы в голову проигнорировать маленькие нефритовые часы в гостиной или дедушкины часы в библиотеке, или мраморные часы в столовой, мог выйти на лужайку и определить время по солнцу. Из любого окна, выходящего на сад и на озеро, виделись солнечные часы, установленные на повороте аллеи. Старший мистер Хэллоран был человеком методичным. В левом крыле насчитывалось двадцать окон, в правом ровно столько же. Так как центральная дверь была двойной, на втором этаже располагались сорок два окна и столько же на третьем, прямо под резным орнаментом крыши. Мистер Хэллоран распорядился, чтобы там изобразили цветы и древнегреческий символ богатства – рога изобилия, и нет никаких сомнений, что его распоряжения выполнили в точности.

По обе стороны двери располагалась терраса: восемьдесят шесть черных и восемьдесят шесть белых плиток направо и столько же налево. Мраморную балюстраду поддерживали по сто шесть колонн слева и справа соответственно. Восемь широких мраморных ступеней вели на лужайку, которая изящно обтекала квадратный пруд и плавной волной устремлялась вперед, к летнему домику в виде храма, посвященного какому-то второстепенному богу математики, с шестью тонкими колоннами по обеим сторонам. Хотя никто не пытался подобрать деревья, окаймляющие лужайку, листик к листику и веточку к веточке, летний домик окружали четыре тополя, посаженные на равном расстоянии. Внутри домик был выкрашен в зеленый и золотой, вдоль колонн и потолочных балок обвивалась виноградная лоза.

Все это царство симметрии нарушали солнечные часы, нарочно установленные не в центре, с провокационной надписью «Что жизнь?»

После того как дом был покрашен, обит деревянными панелями, устлан коврами и парчой, оснащен шелковыми простынями и драгоценными произведениями искусства, мистер Хэллоран перевез сюда жену и двух маленьких детей. Миссис Хэллоран умерла через три месяца, так и не увидев солнечных часов вблизи, разве что из окна спальни. Не довелось ей прогуляться ни к центру лабиринта, ни в тайный сад, чтобы сорвать абрикос, хотя каждое утро даме подавали свежие фрукты в прозрачной голубой вазе. Из розария ей доставляли розы, из теплиц – орхидеи и гардении, а по вечерам ее сносили вниз и сажали в кресло у огня. Миссис Хэллоран родилась в доме на две семьи в глухом далеком городке, где бо`льшую часть года было холодно и мрачно; впервые в жизни она почувствовала тепло, лишь сидя у камина. Она никак не могла поверить, что в этом доме ей не грозит зима, и даже вечное лето из роз, гардений и абрикосов не разуверило ее сомнений; миссис Хэллоран скончалась в полной уверенности, что за окном идет снег.

Вторая миссис Хэллоран – Орианна, жена Ричарда – поставила себе цель относиться к свекру с восхищением и покорностью.

– Мне кажется, – заявила она Ричарду, когда молодожены вернулись из свадебного путешествия и обосновались в Большом доме, – наш долг – скрасить последние годы твоего отца. В конце концов, он – твой единственный родственник.

– Вовсе нет, – возразил Ричард, озадаченный. – Есть еще сестра Фрэнсис и дядя Харви с женой и детьми в Нью-Йорке. И потом, наверняка имеются кузены разной степени дальности…

– Да, но никто из них не распоряжается деньгами твоего отца.

– Ты что, вышла за меня ради отцовских денег?!

– Ну да. И еще ради дома.

– Повторите еще раз, – велела миссис Хэллоран, разглядывая часы в теплых сумерках.

– «Что жизнь? И почему к ней люди жадны? Сегодня с милой, завтра в бездне хладной! Один как перст схожу в могилу я…»[6]

– Не нравятся они мне.

Миссис Хэллоран протянула руку и дотронулась пальцем до часов. В сумраке доносилось слабое шуршание листьев, плеск воды. Дом отсюда казался очень далеким, свет в окнах – совсем тусклым. Миссис Хэллоран провела пальцем вдоль буквы «Ч» и подумала: без этих часов лужайка выглядела бы пусто. По сути, часы – символ людской порочности, доказательство того, что глаз человека не способен вынести математическое совершенство. Я – существо земное, напомнила себе миссис Хэллоран, и потому должна смотреть на часы, как и все прочие. Если их убрать, мне тоже придется отводить глаза до тех пор, пока я не увижу несовершенство взамен часов – возможно, звезду?

– Вам не холодно? – спросил Эссекс. – Вы дрожите.

– Становится прохладно. Давайте вернемся в дом.

Тихими шагами миссис Хэллоран ласкала землю, по которой ступала; под рукавом ощущалась твердость руки Эссекса, едва заметное напряжение мускулов – реакция на ее совершенство и одновременно жест защиты. Все это мое, думала она, осматривая молчаливые камни, и землю, и листья своих владений. Тут она вспомнила, что собирается отослать Эссекса прочь, и улыбнулась. Бедный Эссекс так и не понял, что сущность хорошего придворного заключается в неуверенности. Теперь дом принадлежит мне, подумала она молча, не в силах произнести ни слова.

В большой гостиной у огня сидел Ричард Хэллоран; в дальнем углу, на почтительном расстоянии, за столиком устроились мисс Огилви с тетей Фэнни. Мисс Огилви читала, а тетя Фэнни раскладывала пасьянс; судя по всему, последняя не осмеливалась подкрутить свет в лампе, и они с мисс Огилви склонились над столом, щурясь в темноте.

– Орианна, – произнес ее муж, как только миссис Хэллоран и Эссекс вошли через высокие двери террасы, – я вспоминал Лайонела.

– Конечно, Ричард. – Миссис Хэллоран отдала Эссексу шаль, подошла и встала за креслом мужа. – Попытайся не думать об этом, а то не заснешь.

– Он был моим сыном, – терпеливо объяснил Ричард.

Миссис Хэллоран склонилась вперед.

– Тебе не слишком жарко? Отодвинуть кресло подальше от огня?

– Не приставай к нему, – вмешалась тетя Фэнни и подняла карту к свету. – Ричард всегда сам принимал решения, Орианна, даже в том, что касается его собственного комфорта.

– Мистер Хэллоран всегда был таким сильным, – добавила мисс Огилви с нежностью.

– В день его рождения мы велели звонить в колокола над конюшней, – объяснил мистер Хэллоран тете Фэнни и мисс Огилви через всю комнату. – Жена предложила и сегодня позвонить – в качестве прощального жеста, – но я решил, что не стоит. Как ты считаешь, Фэнни?

– Ни в коем случае, – отрезала тетя Фэнни. – Вульгарная идея, разумеется. – Взглянув на миссис Хэллоран, она повторила: – Разумеется…

– Эссекс, – произнесла миссис Хэллоран, не двигаясь. – Пожалуй, и вправду стоит позвонить в колокола.

Бесшумной кошачьей походкой Эссекс пересек комнату и встал рядом, ожидая приказаний.

– Разумно. Ему бы понравилось. Мы звонили в колокола над конюшней, – повторил мистер Хэллоран, обращаясь к мисс Огилви, – в день его рождения, а затем каждый год после этого, пока он не попросил нас так не делать.

– Боюсь, уже слишком поздно звонить, – заметила миссис Хэллоран.

– Ты права, дорогая, как всегда. Бедный Лайонел все равно не услышит. Может, завтра?

– Лайонел был прекрасным человеком, – вставила мисс Огилви траурным тоном. – Нам будет его не хватать.

– Да, нужно распорядиться, чтобы подрезали живую изгородь, – сказал мистер Хэллоран жене.

– У него был замечательный отец, – заявила тетя Фэнни. – Ричард, тебе не жарко? Ты терпеть не мог перегреваться. Хотя, – добавила она, – пламя, по-видимому, не слишком высоко. По крайней мере, света не дает.

– Эссекс, – распорядилась миссис Хэллоран, – включите лампу тете Фэнни.

– Спасибо, не надо, – ответила та. – Не стоит заботиться о моем удобстве, Орианна. Ты прекрасно знаешь, что я ничего не попрошу из твоих рук. Или, – добавила она, покосившись на Эссекса, – из рук нанятого…

– …библиотекаря, – закончил за нее Эссекс.

– Мистер Хэллоран, позвольте я наброшу вам шаль на плечи? – предложила мисс Огилви. – У вас спина не мерзнет? Так часто бывает, даже когда огонь греет… – Она помедлила и стыдливо добавила: – …конечности.

– Вы имеете в виду ноги? – осведомилась миссис Хэллоран. – Уверяю вас, у Ричарда они до сих пор сохранились, хоть и не всегда видны. Мисс Огилви беспокоится о твоих ногах, – сказала она, нагибаясь к мужу.

– О моих ногах? – улыбнулся тот. – Я все больше сижу, – галантно объяснил он мисс Огилви, и та покраснела.

– Тетя Фэнни, – позвала миссис Хэллоран, и все обернулись, настороженные ее тоном. – Я рада, что ты ничего не просишь из моих рук, поскольку я как раз собиралась вам всем кое-что сообщить, а тетя Фэнни меня только подбодрила.

– Я? – изумилась тетя Фэнни.

– Сущность жизни, – мягко начала миссис Хэллоран, – заключается в переменах; вы все, будучи людьми интеллигентными, со мной согласитесь. Наша последняя перемена – я имею в виду кончину Лайонела…

– Так это был Лайонел! – утвердительно кивнул мистер Хэллоран у камина.

– …оказалась весьма приятной. Мы прекрасно обойдемся без Лайонела. Теперь нам необходимо сделать генеральную уборку. Ричард, конечно, останется.

Она положила руку на плечо мужа, и тот снова кивнул, довольный.

– Эссекс, не слишком ли мы вас задержали? – продолжила миссис Хэллоран.

– Но библиотека… – возразил Эссекс, прикрыв рот рукой.

– Пожалуй, оставим библиотеку в покое на время. Пора освежить фрески в моей гостиной. Разумеется, вы получите небольшую выплату и сможете заняться какой-нибудь ученой деятельностью.

– Тропа сужается, – натянуто произнес Эссекс.

– Как мудро с вашей стороны!

– Я надеялся… я думал – после всего…

– Эссекс, вам тридцать два года – еще не поздно начать карьеру. Попробуйте что-нибудь делать руками. Можете взять пару дней на раздумье. Мисс Огилви!

Последняя вытянула руку и вцепилась в подлокотник кресла.

– Я вами довольна, не сочтите за критику. Вы – леди того сорта, какие редко встречаются в наши дни. Всю жизнь вас укрывали от внешнего мира – вы же пришли к нам как раз до рождения Фэнси? – и я не стану бездумно выставлять вас наружу. Пожалуй, поместим вас в какой-нибудь скромный пансионат – приличный, разумеется, даже не сомневайтесь, и всецело подходящий вашему статусу; курорт с минеральными водами? Местечко у моря? В несезон вы будете играть в криббидж с другими леди сходного статуса. Возможно, теплым осенним днем, убаюканная волнами и затихающим весельем на пирсе, вы падете жертвой авантюриста; возможно, Эссекс в своих бесцельных академических блужданиях найдет вас и оставит без гроша. Разумеется, в руках обычного авантюриста вы будете в полной безопасности, поскольку не сможете лично распоряжаться деньгами – это в ваших же интересах.

– Какая жестокость! – Мисс Огилви сникла в кресле. – Я не заслужила!..

– Может, и нет, но ничего не могу с собой поделать – на меня накатил приступ щедрости. Я настаиваю!

– А я? Меня тоже выгонят?

– Дорогая тетя Фэнни, это ведь твой дом! Неужели ты думаешь, что я выброшу тебя из собственного дома? Ты жила здесь с самого детства – с мамой, с папой. Я помню твоего отца, замечательный был человек.

– Оставь в покое моих родителей! Мой брат…

– Да, – перебила миссис Хэллоран. – В бальной зале ты танцевала свой первый и единственный танец; тогда тебя звали мисс Хэллоран – мы не должны терять из виду мисс Хэллоран в нашей тете Фэнни. Впрочем, теперь мы с твоим братом остались одни; мы ни разу не оставались одни в этом доме с самой свадьбы. Не беспокойся, здесь хватит места для нас обеих, Фэнни, – добавила она снисходительно.

– Я так никогда не думала, – возразила тетя Фэнни.

– А помнишь башню? Ее построил твой отец; там, кажется, планировали устроить обсерваторию? В ней можно расположиться с большим комфортом. Я даже разрешаю тебе взять немного мебели. Можешь забрать все, что хочешь, за исключением, разумеется, предметов, обладающих сентиментальной ценностью: голубая ваза из холла отойдет мисс Огилви.

– Я возьму драгоценности своей матери.

– Теперь люди станут поговаривать о башне, в которой водятся привидения, – засмеялась миссис Хэллоран. – Так, кто у нас остался? Мэри-Джейн будет здесь одиноко. Я уверена, что она питала к Лайонелу искренние чувства, хотя о природе этих чувств распространяться не стану. Пожалуй, отошлю Мэри-Джейн домой. Лайонел нашел ее в городе, в публичной библиотеке – вот пусть туда и возвращается. В то время у Мэри-Джейн была небольшая квартира; я распоряжусь, чтобы ее вернули. Ей совсем не обязательно работать, я проявлю достаточную щедрость. Может, возобновит связи со старыми друзьями… Правда, боюсь, второго Лайонела она больше не встретит – ей и первого хватило за глаза.

– А Фэнси? – пролепетала мисс Огилви. – Ведь я ее гувернантка и обязана…

– А Фэнси теперь тоже моя, – улыбнулась миссис Хэллоран. – Однажды все, чем я владею, перейдет ей, поэтому Фэнси я оставлю при себе.

– По-моему, вы с нами шутите, – безжизненным голосом произнес Эссекс. – Хотите, чтобы мы испугались и начали умолять, а вы посмеетесь и скажете, что пошутили…

– Вы и вправду так думаете, Эссекс? Тогда интересно будет посмотреть, как далеко зайдет моя шутка, прежде чем вы начнете умолять. Ричард?

Мистер Хэллоран открыл глаза и улыбнулся.

– Пора спать, – весело сказал он.

Миссис Хэллоран взялась за ручки и повернула кресло.

– Спокойной ночи, – попрощался мистер Хэллоран, и миссис Хэллоран довезла кресло почти до двери, прежде чем Эссекс подбежал и открыл ее.

Мисс Огилви негромко плакала; когда умер Лайонел, она пустила лишь пару слезинок – больше ради проформы, чтобы нос не покраснел. Тетя Фэнни мрачно смотрела в огонь, сложив руки на коленях; после ухода брата и золовки она не проронила ни слова. Эссекс ходил из угла в угол, поскольку в неподвижности слишком отчетливо видел себя самое.

– Раболепствовал, подносил, лгал, шпионил, пресмыкался – и вот меня выставили за дверь, как я того и заслуживаю. Тетя Фэнни, мисс Огилви – мы все достойны презрения.

– Я старалась делать то, что должно, – всхлипнула мисс Огилви. – Она не имела права так со мной разговаривать!

– И верно, – продолжал Эссекс. – Я-то думал, что умен, проворен и неуязвим, а это вовсе не надежная защита. Я думал, она ко мне привязана, а сам превратился в ручную обезьянку!

– Могла бы сообщить помягче, – сетовала мисс Огилви.

– В гориллу, нелепое чудовище…

– Тихо! – вдруг скомандовала тетя Фэнни.

Они оглянулись, удивленные: тетя Фэнни пристально смотрела в сторону выхода. Дверь отворилась, и в комнату проскользнула Фэнси.

– Дедушке не понравится, что ты спустилась вниз так поздно. Сейчас же ступай в свою комнату! – велела тетя Фэнни.

Не обращая на нее ни малейшего внимания, Фэнси подошла к камину и села на коврик, скрестив ноги.

– Я здесь часто бываю, когда вы все спите. – Она в упор посмотрела на мисс Огилви. – А ты храпишь!

– Тебя следует отшлепать! – негодующе фыркнула та.

Фэнси любовно провела рукой по мягкому ворсу.

– Когда бабушка умрет, все это будет моим. Весь дом будет моим, и никто мне не помешает!

– Твой дедушка… мой брат… – начала тетя Фэнни.

– Ну конечно, я понимаю, что дом принадлежит дедушке, – возразила Фэнни с интонацией взрослого, объясняющего неразумному ребенку, – но ведь на самом-то деле нет. Иногда мне хочется, чтобы бабушка умерла.

– Маленький звереныш! – пробормотал Эссекс.

– Нельзя так говорить, Фэнси, – вмешалась мисс Огилви. – Бабушка была очень добра к тебе – нехорошо желать ей смерти. И уж тем более нехорошо бродить по ночам, шпионить за людьми и… – Она замешкалась. – Ты плохо себя ведешь!

– Да и вообще, – добавила тетя Фэнни, – не стоит считать свои богатства заранее. У тебя и так полно игрушек.

– У меня есть кукольный домик, – неожиданно произнесла Фэнси, впервые глядя тете Фэнни прямо в глаза. – У меня есть красивый кукольный домик. Там настоящие дверные ручки, электричество и маленькая плита, а в ванных льется настоящая вода…

– Тебе повезло, – заметила мисс Огилви.

– …и куколки. Одна из них лежит сейчас в ванной, – захихикала Фэнси. – Это маленькие куколки, они как раз помещаются в стулья и кровати. У них есть своя посудка. Когда я кладу их в кровать, они засыпают. Когда бабушка умрет, все это станет моим.

– И где же тогда будем мы? – тихо спросил Эссекс.

Фэнси улыбнулась ему.

– Когда бабушка умрет, я разобью свой кукольный домик – он мне больше не понадобится.

Эссекс лежал в темноте абсолютно неподвижно. Если не шевелиться и не издавать никаких звуков, он будет в безопасности. Иногда ему казалось, что если замереть совсем, то можно и вправду умереть.

– Эссекс… – прошептала тетя Фэнни и тихонько постучала в дверь. – Эссекс, впусти меня!

Раньше Эссекс пытался отвечать.

– Уходите, – говорил он, – уходите отсюда.

Теперь же он знал, что безопаснее молчать и не двигаться; может, он и правда мертв?

– Эссекс, мне всего сорок восемь!

Я заперт в тесном пространстве гроба, надо мною толстый слой земли.

– Орианна старше меня!

Я не могу пошевелиться, повернуть голову; если мои глаза и открыты, я этого не знаю; я не смею протянуть руку и пощупать деревянные доски, смыкающиеся вокруг меня.

– Эссекс?

Я попробую заговорить в оглушающей тишине; я попробую повернуть голову и поднять руки, и тогда меня будут держать крепко-крепко…

– Впусти меня! Ты можешь остаться в доме со мной!

Было еще рано и так темно, что лишь твердая уверенность в ежедневном восходе солнца давала хоть какую-то надежду на свет. Тетя Фэнни, всю ночь просидевшая в спальне своей покойной матери, и Фэнси, потихоньку ускользнувшая из детской, встретились на террасе, напугав друг друга. Сперва каждая разглядела в темноте смутную фигуру, и лишь потом тетя Фэнни догадалась, кто перед ней.

– Фэнси! – прошептала она. – Что ты тут делаешь?

– Играю, – уклончиво ответила девочка.

– Играешь? В такое время? – Тетя Фэнни взяла ее за руку и повела вниз по ступенькам. – Пойдем в сад. Во что ты играла?

– Да так… – лукаво улыбнулась Фэнси.

– А кто тебе сказал, что однажды все это будет твоим? – неожиданно спросила тетя Фэнни и остановилась. – Мама? Наверняка она. Думает, что у нее есть права… Давай пройдем по боковой дорожке; тетя Фэнни любит гулять в тайном саду по утрам. Так вот, десятилетней девочке, у которой есть мама, и дедушка, и тетя Фэнни, не следует думать о будущих благах. Мы все тебя любим, ты ведь знаешь это? Тетя Фэнни тебя любит.

Было слишком темно, однако тетя Фэнни разглядела повернутое к ней лицо ребенка. Увы, девочка не унаследовала семейного обаяния, подумала она со вздохом и споткнулась. Может, все-таки еще слишком темно, чтобы гулять по боковым тропинкам? Впрочем, она уже зашла так далеко, что возвращаться смысла нет. Глянув наверх в ожидании рассвета, тетя Фэнни раздраженно прищелкнула языком: садовники совсем забросили дальние тропинки; наверное, знают, что здесь гуляет лишь тетя Фэнни. Живую изгородь по обеим сторонам давно не постригали, и она буйно разрослась, местами даже сплелась над головой в туннель, затемняя тропу и создавая зловещий полумрак там, где атмосфера должна быть легкой и приятной.

– Мой отец, – громко произнесла тетя Фэнни, – такого не потерпел бы! Смотри, Фэнси: поворот тропинки должен быть плавным, естественным, а тут какие-то дебри. Жаль, отец не видит, что стало с его садом.

– А вон садовник, – заметила Фэнси.

В этот момент смутное ощущение тяжести усилилось и стало осознанным. Прогулка в саду всегда приносила удовольствие, но, когда Фэнси указала на садовника, тетя Фэнни вдруг поняла, что они сбились с пути и потерялись, – а может, и забрели на чужую территорию. Впрочем, за пределы стены они еще не выходили, так что ничего страшного; да и от дома прошли всего десять минут, а участок Хэллоранов так быстро не заканчивается (в любом направлении).

– Фэнси, нам пора возвращаться, – пробормотала обеспокоенная тетя Фэнни, однако девочка уже вырвалась вперед.

Занимался рассвет, но теперь в воздухе сгущался туман; зеленые ветви угрожающе нависали над головой; легкая дымка клубилась у кончиков листьев, почти скрывая ноги Фэнси на бегу. Тетя Фэнни занервничала еще больше и, что хуже, была совершенно сбита с толку.

– Фэнси, вернись сейчас же! – позвала она, но Фэнси, словно в кошмарном сне, убегала все дальше и дальше, по щиколотки в тумане, оборачиваясь и даже смеясь.

– Фэнси, – снова окликнула тетя Фэнни, – иди сюда!

Тут и она увидела садовника: он стоял на стремянке чуть поодаль и подстригал изгородь. Странно, как это Фэнси могла его увидеть раньше нее, еще до поворота? Девочка бежала к нему, смеясь, и тетя Фэнни поспешила за ней. Фэнси схватилась за подножие лестницы и заговорила с садовником. Тот обернулся, кивнул и указал куда-то. Когда подошла тетя Фэнни, он уже отвернулся к изгороди и снова поднял секатор.

– Фэнси, пойдем сейчас же! – Тетя Фэнни сердито потянула ее за руку. – Нельзя бегать и смеяться перед садовниками, – добавила она тихо, – мы должны соблюдать декорум! Нехорошо, что ты убежала от меня, я тобой недовольна!

– Я хотела спросить у него дорогу, – ответила девочка; теперь она шла спокойно, щеки слегка раскраснелись от бега. – Он не показался тебе странным?

– Я не заметила. Это неприлично…

– Одежда у него была какая-то странная. А шляпу видела?

– Я же сказала – я не смотрела…

– Так погляди сейчас. – Фэнси остановилась и повернулась к тете Фэнни. – Смотри, какой он смешной.

– Оглядываться на садовника? Я? – Тетя Фэнни раздраженно потянула Фэнси за руку. – Веди себя прилично!

– Да он все равно ушел. – Фэнси чуть прошла вперед и воскликнула: – А вот и сад! Я и не знала, что мы так близко!

Она рванула к выходу, увязая щиколотками в тумане. Тетя Фэнни, раздраженная, испуганная, усталая, поспешила за ней: нельзя отпускать Фэнси одну. Маленькая девочка и беззащитная женщина; странные садовники (и Фэнси права, в нем действительно было нечто странное – быть может, поворот головы?), и никто не знает, как вернуться назад.

– Фэнси, подожди, – окликнула тетя Фэнни и вдруг остановилась.

Это был вовсе не ее тайный сад, а совсем другой, настолько тайный, что вряд ли кто-нибудь видел его прежде. Фэнси, полускрытая туманом, танцевала на траве; цветы, приглушенные дымкой, тускло отсвечивали красным, желтым и оранжевым. Вдалеке смутно маячила твердая белизна мрамора, на секунду в туманной прорехе показалась узкая колонна.

– Фэнси! – крикнула Тетя Фэнни, вытягивая руки перед собой. – Ты где?

– Я тут! – отозвалась девочка.

– Где?

– В доме.

Голос утих, и тетя Фэнни, окончательно запутавшаяся в тумане, беспомощно заплакала.

– Фэнси!

– Тетя Фэнни… – донеслось откуда-то издалека.

Спотыкаясь, тетя Фэнни на ощупь двинулась вперед, наткнулась на теплый мрамор и быстро отдернула руку.

Ах да, он же нагрелся на солнце! А может, это летний домик? Мы просто сбились с тропинки и вышли в сад с другой стороны – вот почему он выглядел так странно… Ну конечно, это летний домик! Какая я глупая – пугаться невесть чего и плакать! Сейчас зайду в домик и посижу тихонько на скамейке, а затем позову Фэнси – противная девчонка, так убегать! – или дождусь, пока туман рассеется – конечно же, рассеется, это же утренняя дымка, пустяк, солнце растопит ее… Мне приходилось попадать и не в такие туманы, и ни разу я не испугалась – просто все вышло так неожиданно; сейчас посижу в домике и пойду дальше…

С минуту она стояла неподвижно, закрыв глаза и пытаясь вспомнить точное расположение тайного сада, чтобы наверняка добраться до летнего домика. Только бы не упасть, ведь тогда я не смогу подняться… Если я упаду, придется звать на помощь.

– Фэнси, – позвала она, – Фэнси!

Пытаясь – хоть и безуспешно – смотреть под ноги, тетя Фэнни медленно двинулась вокруг летнего домика, припоминая колонны, темные кусты, четыре тополя, две низкие мраморные ступеньки. Если я посижу в летнем домике, успокаивала она себя, если я зайду в летний домик из тайного сада, если я пройду в летний домик через тайный сад, нужно будет всего лишь сделать четыре шага по мраморному полу, всего четыре шажочка, и с другой стороны откроется вид на большую лужайку, и пруд, и часы, и я наконец увижу дом.

Если я зайду в летний домик, то даже туман не помешает мне увидеть Большой дом; я спущусь на две ступеньки вниз, выйду на широкую лужайку и пойду вперед, прямо по газону, сквозь туман, мимо солнечных часов… Фэнси наверняка так и ушла; небось уже на полпути к дому.

Тетя Фэнни споткнулась и протянула руку, чтобы опереться о колонну, однако в этот момент туман рассеялся, и она увидела, что держится за длинное мраморное бедро статуи: высокое неподвижное существо взирало на нее сверху с каменной нежностью. Мрамор был теплым на ощупь; тетя Фэнни отдернула руку и завизжала:

– Фэнси, Фэнси!

Ответа не последовало. Тетя Фэнни развернулась и побежала что есть сил, прямо по цветам, сквозь декоративные кусты.

– Фэнси! – кричала она, хватаясь за протянутую мраморную руку, – Фэнси! – уворачиваясь от мраморных объятий, – Фэнси! – отшатываясь от мраморного рта, тянущегося к ее горлу.

– Тетя Фэнни?

– Ты где?

– Я дома.

– Вернись, Фэнси, пожалуйста!

Рядом стояла мраморная скамья; спинка и бока чем-то заляпаны, одна из ножек треснула, на сиденье валяются сухие листья. Тетя Фэнни благодарно присела; скамья оказалась теплой, и она подвинулась на самый краешек. Немыслимо, подумала она; неужели я на семейном кладбище? Что происходит?

Почему-то вспомнились слова Эссекса – «Тропа сужается с каждым днем» – и на душе стало легче. Вот он посмеется надо мной! Пора взять себя в руки. Тетя Фэнни с усилием выпрямилась, подавляя тошноту, разгладила черный лен платья на колене, поправила выбившуюся прядь, изящно скрестила лодыжки, достала из декольте платок с черной каемкой, вытерла глаза и промокнула лицо. Может, я и сошла с ума, но хотя бы выгляжу прилично, как подобает леди.

При мысли об Эссексе на нее нашло какое-то непривычное настроение. Если бы он был здесь, мы бы сидели вместе на скамье, и никто не разглядел бы нас в тумане, в тайном саду – до Фрэнсис доносился густой, сладкий аромат роз, – на мраморе, теплом под нашими ладонями. Вдалеке журчал фонтан, слышался мягкий плеск, низкое журчание падающей воды из поднятых рук мраморной нимфы; вода стекает по плечам, по груди, укутывает плащом, заполняет широкую чашу до отказа и переливается вниз – в протянутые каменные руки сатира, который набирает воду в ладони и мягко роняет на выгнутые спины и поднятые головы дельфинов, удерживающих его. Мимо застывших дельфинов в огромную чашу, которую держат две русалки, мимо улыбающихся каменных лиц, твердых кудряшек, все дальше вниз, на камни, на мраморные лилии, вокруг мраморных рыб, меж длинных лап каменных птиц – шеи всегда изогнуты, головы всегда повернуты с любопытством. Все дальше и дальше, из высоко поднятых рук нимфы мимо сатира, мимо дельфинов, мимо русалок, оставляя позади лилии, камни, рыб и птиц… И вот, наконец, этот волшебный поток схвачен, пленен, закручен в сужающуюся воронку, заперт и спущен вниз, под землю, где он продолжит свой тайный бег – возможно, в искусственный пруд перед домом, где вода голубого цвета и едва морщится под напором ветра.

Розы… Я бы хотела подарить Эссексу розу.

Она положила голову на мраморную спинку, прислушиваясь к пению воды со слезами на щеках («Ах, Фрэнсис, я так долго ждал…» «Вы нетерпеливы, Эссекс…» «Да я просто схожу с ума, я весь горю…»).

Она томно улыбнулась и подняла руку, слабо протестуя, и вдруг увидела перед собой жуткую гримасу демона; над мраморной головой низко нависали розы, из разверстой пасти торчали сухие лепестки…

– Фэнси! – завизжала тетя Фэнни.

В фонтане слабо отдалось: «Фэнси, Фэнси…» Искаженное мраморное лицо было теплым…

– Тетя Фэнни?

– Помоги мне! Скорей, поторопись!

– Я дома.

– Скорей же!

– Иду-иду… Все будет хорошо, тетя Фэнни, я уже здесь. Вот я протягиваю руку…

Обернувшись, тетя Фэнни взяла девочку за руку, но это снова оказался теплый мрамор; издалека послышался издевательский смех Фэнси, затем пение.

Каким-то образом тете Фэнни все же удалось прорваться сквозь туман и добрести до летнего домика; четыре широких шага – и вот она уже бежит к солнечным часам, всхлипывая на ходу…

И тут в темноте раздался чей-то голос, совсем не похожий на Фэнси, эхом отдающийся вокруг, заполняющий все пространство; казалось, он исходит из ее головы: ФРЭНСИС ХЭЛЛОРАН, звал голос, ФРЭНСИС, ФРЭНСИС ХЭЛЛОРАН! Оборачиваясь на бегу, она выставила руки вперед; ФРЭНСИС ХЭЛЛОРАН, продолжал голос, ФРЭНСИС!

Тетя Фэнни страшно запыхалась, где-то потеряла туфлю, а трава оказалась неожиданно мокрой: ФРЭНСИС ХЭЛЛОРАН, и тут она замерла, как вкопанная. Возле солнечных часов смутно маячила чья-то фигура – не статуя, не Эссекс.

– Кто там?.. – спросила тетя Фэнни, цепенея.

– Фрэнсис Хэллоран…

Ее обуял беспримесный страх, и тетя Фэнни, когда-то Фрэнсис Хэллоран, почувствовала, что вместо одежды ее сковало льдом; там кто-то есть? Что-то? Тут она подумала с шокирующей ясностью: хуже, если там ничего нет; наверняка кто-то есть, иначе все происходит лишь в моей голове… нет, оно настоящее.

– Фрэнсис?

Тетя Фэнни слабо шевельнула рукой.

– Отец? – беззвучно спросила она. – Отец?

– Фрэнсис, грядет опасность! Возвращайся в дом, скажи им, скажи им там, скажи им всем – грядет опасность. Скажи им, что дом в безопасности. Отец будет следить за домом, скажи им!

Я и вправду это слышу, трезво усомнилась тетя Фэнни.

– Папа?..

– Отец приходит к своему дитя и тихо говорит, что нет страха перед глазами его; отец приходит к своему дитя. Скажи им там, в доме, что грядет опасность!

– Опасность? Какая?

– С небес, с земли и с моря; скажи им. Будет черный огонь, и красная вода, и земля содрогнется и завоет – все это грядет!

– Когда?

– Отец приходит к своим детям и говорит им, что грядет опасность. Перед глазами его нет страха; отец приходит к своим детям. Скажи тем, кто в доме…

– Подожди…

– Когда небо прояснится, дети будут в безопасности; отец придет к своим детям, и те будут спасены. Скажи им, что они будут спасены. Не позволяй им покидать дом; скажи им: не бойтесь, отец защитит своих детей. Иди в дом отца твоего и скажи все это. Скажи им, что грядет опасность!

Тетя Фэнни, бывшая Фрэнсис Хэллоран, положила руку на солнечные часы – теплые.

– Отец? – произнесла она в неожиданно яркий свет, хотя там уже никого не было. – Ты никогда не был ко мне так добр… – потерянно добавила она.

И тетя Фэнни пустилась бежать, зовя Эссекса; врезалась в дверь террасы, рывком распахнула ее и замерла, дико уставившись на изумленные лица, круглые глаза, открытые рты.

– Я должна вам рассказать, – начала тетя Фэнни и вдруг – к смущению всех присутствующих, не подозревавших до этого, что она способна хотя бы на единый искренний поступок – потеряла сознание.