Солнце за нас!

Жертвы магов-недоучек?

Ну, вот. Читал себе лекцию, никого не трогал, а тут вдруг свалился на голову ещё один попаданец. Я своих единовременников специально никогда не искал, даже когда у меня были к этому возможности. Слишком время было суровое. Мировая война, Гражданская... К тому же я рассуждал так. Самое естественное желание для моего среднестатистического современника, угодившего в эта безумную эпоху — это забиться куда-нибудь подальше и не отсвечивать. О чём с таким говорить? А если даже кому-то взбрело бы в голову спасать Россию от большевиков или мир от нацизма — то он гарантированно находился в дурдоме. "Мэйденовский" шрифт на журнал я поставил просто потому, что он мне нравился. Ну, конечно, и из некоторого хулиганства. У нас в части художником был любитель "металла", так он нашу стенгазету "Связист" оформлял в стиле обложек разных соответствующих команд...

И вот тут вдруг с совершенно неожиданной стороны появляется...

— Ну, не совсем из Франции... Я вот хотел спросить: как ты относишься к альбому "The number of the beast" группы "Iron Maiden"?

— Ничего альбомчик, хотя "Killers" по-моему, лучше, — ответил я. И на всякий случай добавил уже на публику:

— Хотя черт с ними, с этими американскими авангардистами. Нам своих футуристов хватает. Как тебя зовут?

— Вообще-то я Петр Холмогоров, сын эмигранта. Но я взял псевдоним Максим Кондратьев. Французам мою фамилию не выговорить. Да и есть иные причины, — добавил мой собеседник со значением.

Так, похоже, парень пошел по моему пути — взял своё настоящее имя. Теперь надо грамотно сливаться от лишних свидетелей.

— Вот и ребята из эмигрантов приходят в наши ряды. Это очень интересно. Я думаю, нам есть о чём спокойно поговорить.

Вскоре мы оказались в моём кабинете. Я велел соединять со мной только в самом крайнем случае. Все знали, что таким случаем был только звонок Сталина или Дзержинского.

— Что же, садись... — Я кивнул на угол своего кабинета, где, по обычаю XXI века, стояли два кресла и столик. Сам же достал большую бутыль из зеленого стекла и два фужера.

— Это что? — Спросил Максим.

— Коньяк. Не французский и не шустовкий, но и не палево с Кузнечного моста. Товарищи из Армении прислали.

— Можно подумать, я в Париже пил хороший коньяк, — хмыкнул Максим. — Я, знаешь ли, не в Путилова[32] вселился.

— Ладно, давай за встречу, а потом рассказывай, как ты дошел до жизни такой...

— Интересно девки пляшут... — Подвел я итог, выслушав историю Максима. — Эвона каков разброс в пространстве-времени. У меня-то вот что было...

Дальше рассказывал уже я.

— То есть, получается, что мы, так сказать, стартовали в одно время, но ты попал в то же место только на семь лет раньше, а меня перенесло хрен знает куда.

— Зато я находился в трехстах пятидесяти километрах по прямой от места вашего камлания. И ты сохранил память реципиента, а я нет. При том, что твой Петр, как я понял, инфантильный дворянский сынок, а мой "донор" — анархо-бандит, то есть, точно не слабак. Слушай, а что это вообще были за люди? Они ведь не заклинания читали, у них и аппаратура какая-то была?

— Я над этим знаешь сколько голову ломал! Но я-то знал только свою подружку и её знакомых, они её бывшие одноклассники. Ребята вообще-то нормальные, пока не заведут свою шарманку о Блаватской и Алистере Кроули. Они эту тягу к странному ещё со школы притащили. Может, слышал, на Васильевском есть такая литературная школа?

— Двадцать седьмая? Кто ж о ней не слышал. Заповедник потомственных высокодуховных гуманитариев. Они и техника — вещи слабо сочетающиеся.

— Вот и я о том! Моя Олька даже компом владела чуть лучше блондинки из анекдотов. Да и вообще. Сам посуди. Станут ли люди, которые что-то серьезное затеяли, тащить кого попало? Там не только я был совсем ни при делах. Да и разговоры я слышал, многие из более продвинутых знали друг друга только по Интернету.

— Ну, тут могут быть разные варианты. Возможно, им для чего-то была нужна массовка. Да и вообще, они могли иметь совсем иные цели. Я кое-что знаю про Блаватскую и Кроули. Они были двинуты на идее временных циклов. То есть, заканчивается одна эпоха, в которой одни законы, начинается иная, в ней будут жить по-новому. Потому-то Гитлер и перся с учения Блаватской.

— А тут?

Я налил ещё.

— И тут могло быть как в песне Пугачевой про мага-недоучку.

"Сделать хотел грозу,

А получил козу.

Розовую козу

С желтою полосой."

Так что может твои спутники сейчас среди неандертальцев, а может только нас и выкинуло в прошлое, а остальные остались. А может — там уже вообще ничего нет.

— То есть?

— Читал я одну книжку, там парня в прошлое в командировку отправили, чтобы он чуть-чуть переменил историю. А парень перестарался, история пошла по иному пути. Так там, в будущем, всё на хрен исчезло. Я вспомнил, когда ты про серый туман сказал. В той книжке то же самое было. Так что хрен с ними.

Максим поглядел на меня с некоторым непониманием.

— Но ведь мог кто-то оказаться и приблизительно в этом времени? И ломануться к нашим врагам...

Я отметил, что Максим сказал "нашим". Базар-то я вел не просто так. Надо ж было поглядеть, как человек воспринимает окружающий мир. Ладно. Я продолжал:

— И что? Если кто и попал раньше меня, то либо пропал, либо спрятался. Я историю более-менее знаю, отличий от известного мне варианта не заметил. А если позже... В то, что сюда попали какие-нибудь спецы, вероятность маленькая. Хотя бы потому, что ваш шабаш был уж больно бездарно организован, вряд ли там имелись серьезные люди. Да и спецы должны оказаться в нужном месте. Вот представь — очутился какой-нибудь неслабый молодой ученый в теле пехотинца под Аррасом или Компьенем... Оттуда мало кто живым вышел.

— Да уж слышал. Эмиль, мой напарник — бывший штурмовик.

— К тому же надо ещё и соответствовать окружающей обстановке. Мне повезло — я попал в революционное время, да ещё в "иностранца", с которого взятки гладки. Ты умно поступил — рванул в среду, где про русских дворян никто ничего не знал.

— Да уж я понял, что тут совсем иные люди. Я на социологии малых групп специализировался.

— Значит, не хуже меня понимаешь — не подайся ты к коммунистам — то через пару недель все бы сочли, что Петя умом двинулся. А с психом никто иметь дела не захочет. А что касается инфы о будущем... Так этого будущего уже нет! Раслад-то совсем иной. Начни кто-нибудь рассказывать о нашей истории — так тут же доктора позовут. Например, для нынешних людей реалии нацизма — это за пределами понимания. Ведь во время Великой войны немцы вели себя на оккупированных территориях более-менее в рамках. В рассказы о художествах фрицев во время Второй мировой даже нацболы Штрассера не поверят. Хотя они идейно к "нашим" нацистам ближе всего. Кстати, хочешь поглядеть на работы Адольфа Гитлера? В Москве неплохая коллекция.

— Слушай, а там... — Максим кивнул на потолок — кто-нибудь знает правду?

— Нет. Хотя Сталин явно о чём-то догадывается. Но о чём думает товарищ Сталин, знает только товарищ Сталин. Хотя, если прямо спросит, я врать не стану. Не из тех он людей, которым стоит врать.

Я наблюдал за собеседником, как он отреагирует на "страшную" фамилию. Понятно, что парень явно не из либерастических задротов. Тем бы и в голову не пришло пойти в коммунисты. А уж тем более — они не сумели бы там прижиться. А закорешиться с товарищем Эмилем... Про этого журналюгу я много разного слышал. Но всё же...

Максим на имя Сталина не прореагировал спокойно.

— Интересно, наверное. С такими людьми общаешься. А с Лениным ты знаком?

— Ну, да. Только Ильич, хотя в отличие от нашей истории, пока ещё жив, руководить он уже вряд ли будет. Только болтать об этом не стоит.

Мы дернули ещё по одной. Максим спросил.

— Слушай, а вот этих хунвейбинов ты растишь? Я плохо знаю историю, но ведь, вроде, таких не было?

— Так есть старая комсомольская мудрость — если не можешь что-то предотвратить, то это надо возглавить. Нам троцкисты не нужны.

— А при чем тут троцкисты? Кстати, Троцкого ты задвинул?

— Не, я тут ни при чем. Сам в семнадцатом довыёживался, козел. А насчет троцкизма... Давыдыч эксплуатировал революционную романтику. Тем более ты видел, что на улицах творится. Нэп. У многих вопрос — за что боролись? Троцкий и давал ответ: дескать, большевики переродились, только он весь в белом. То есть, в красном. Троцкисты — это не миф, как тебе рассказывали. В нашей истории их было до фига и больше. И ведь шли-то в них отличные ребята. А без революционной романтики — никуда. Так что лучше держать это дело под контролем. Тем более, что комсомольские вожаки ведь не устоят перед тем, чтобы увеличивать количество членов. А "все" — значит "никто". Так что пусть будет внутренний круг.

— Слушай, а вот есть ещё вопрос, если это не военная тайна. Французскую фалангу тоже вы создали?

— Сталкивался?

— Да уж. Зашибись фашисты. А политическую нишу заняла.

— Такие идеи во Франции разлиты в воздухе. Так что организовываться они стали сами. Но и наши в стороне не остались. Слегка помогли Шарлю Ожеро выбиться в фюреры. Замечательный парень — с манией величия, да ещё и запойный алкоголик. При этом лидерские качества у него имеются — кое-какой народ за ним идет, от других претендентов на фюрерский пост он отбивается. Я надеюсь, что получится то же, что НБП в нашем времени. Шумная, заметная и абсолютно беспонтовая партия.

Я сделал большой глоток и перешел к делу.

— Итак, товарищ Максим, что собираешься делать? Я так понимаю, в твои планы не входит использовать ФКП лишь как трамплин для карьеры. Чтобы типа потом соскочить. Иначе ты бы не стал на меня выходить.

— Да уж я понимаю, что у вас вход — рубль, выход... Даже не знаю сколько.

— А, кстати, почему? Я слабо верю, что ты проникся светлыми идеалами коммунизма.

— А ты?

— Со мной проще, я родом из СССР. К тому же демократию я всегда ненавидел на инстинктивном уровне. И всегда ненавидел жлобов. А либерализм — это жлобство, возведенное в норму жизни. К тому же я и в том мире не стремился жить хорошо, а стремился жить весело.

Максим тоже хорошо глотнул и задумался.

— А, знаешь, про жить весело — ты прав. Я только тут понял: в том времени я жил зря. Я ведь отлично знал, что мои исследования никому на фиг не встали.

— Разве что ихним спецслужбам, — вставил я.

— Гы. Тогда я могу считать, что помогал Родине. Если они на основе наших исследований делали какие-то выводы, то флаг им в руки и барабан на шею. На самом-то деле наши западные заказчики — такие же грантоеды. Выбивают финансирование и впаривают тюльку. Все довольны. Но тут-то я посмотрел на разных ребят... Вроде того же Эмиля. Или этих сумасшедших евреев под черным флагом... Пожалуй, это поинтереснее. Тем более, что понятно — в этом времени спокойная жизнь будет только уж где-нибудь совсем в глухомани. Как я понимаю, Вторая мировая война неизбежна?

— Точнее, просто продолжение Великой войны. По иному ситуация вряд ли может решиться. Разве что — революция в Германии... Но в это я слабо верю. Причем, нам тоже отсидеться в стороне не получится.

На самом-то деле я не считал, что всё обстоит так мрачно. Я знал далеко не всё, но вроде бы имелись кое-какие варианты. Но главное, чтобы товарищ понял — тут не медом намазано.

— Раз уж от неприятностей никуда не деться, то уж лучше встречать их в хорошей компании.

— Что ж. Варианта, собственно, два. Один — ты перебираешься в СССР. Дел тут полно. Но во Франции ты нужнее. Жаль, конечно, что ты засветился среди красных...

— А то бы стал Штирлицем среди эмигрантов? — Усмехнулся Максим.

— Насчет Штирлица — это к товарищу Дзержинскому на Лубянку. Мы занимаемся идеологическими диверсиями. А раз уж ты всё одно засветился как красный, то будешь нормально работать в парижском отделении РОСТА. Но вот насчет эмигрантов — это дело серьезное. Ведь социология не совсем лженаука. Какие-то полезные навыки у тебя есть?

— Наукой её назвать сложно, но определенные методики имеются.

— Так вот. Пьяному ежику ясно, что мы не оставим в покое эмигрантов. Будем привлекать на свою сторону. А кроме того — будем стараться, чтобы не возникои монстры типа НТС[33]. Не слыхал?

— Да нет.

— В нашей истории структура, возникшая среди эмигрантской молодежи. У них ненависть к коммунистам превратилась в ненависть к России. В 1941 году они с радостным визгом бросились служить нацистам. А потом работали на все западные разведки. Вот таких нам точно не нужно. Но для начала нужно знать — кого привлекать и к чему привлекать. Вот тут-то ты нам поможешь...

Средство против морщин

— А вот насчет грантоедов. Они всегда были. Например, во время вьетнамской войны некие американские биологи подшустрили и выбили у правительства США деньги на программу на исследования по подготовке боевых котов. Точнее, котов-проводников. Типа коты великолепно видят ночью и, в отличие от собак, умеют передвигаться бесшумно. Вот и планировали воспитать котиков в помощь американскому спецназу.

— Так это ж невозможно, — удивился Максим. — Хотя, Куклачев...

— Это и в самом деле невозможно. При дрессировке используют поведенческие механизмы, которые генетически заложены в животных. У собаки они такие, что в общем и целом соответствуют нуждам людей. У котов иные. Мне тот же Куклачев в интервью это подробно разжевал. Невозможно заставить делать животное то, что ему несвойственно. В тот числе — коту выполнять работу собаки. Но дело-то не в том. Господа ученые выставили американские власти на охрененные деньги. Разумеется, всё это закончилось полным пшиком. А ведь биологи наверняка с самого начала понимали, что впаривают фуфло[34]. Наверное, без откатов не обошлось.

Вот так проходила встреча, когда решили насущные вопросы. Выпивали и общались. Максим удивлялся. Ему было трудно поверить, что сидящему перед ним человеку в том мире было под пятьдесят. То есть, он ровесник его отца. Да и тут товарищ Коньков стал ну очень большим человеком. А мужик в том мире слушал металлическую музыку, а тут навязывал рок... Как сказал Сергей.

— Я, видимо, прозевал то время, когда надо становиться солидным человеком. Так и остался молодым. Я, например, всегда любил командировки. Новые места, новые люди... Да и тут не исправился. Как писал Цой, "Война — дело молодых. Средство против морщин".

— Да уж, командировки это в самом деле весело. Особенно тут. Но вот ты скажи — тридцать седьмой будет?

— Да как тебе сказать, Чебурашка. Троцкий сидит себе в Вене и воняет. Причем, у него нет никакого авторитета, в отличие от нашего времени. Тухачевский на Дальнем Востоке на должности комбрига и судя по всему, выше он долго не поднимется. Тогда его вытащил Троцкий, а сейчас над ним Слащов, который, так сказать, не оценил гений Тухачевского. Да, тогда он выезжал на типа коммунистической демагогии. Но у Слащова служит комиссаром товарищ Фурманов, он демагогов терпеть не может. Кстати, Чапаев тоже на Дальнем Востоке. Живее всех живых. Ягоду кто-то вовремя удачно шлепнул. А самое главное — Гражданская война вышла покороче и не такая свирепая. Так что гораздо меньше сформировалось людей, которые все вопросы привыкли решать с помощью товарища Маузера. Да и тех, кто есть такой, выпихивают в иные страны. Как в нашей истории Фидель выпихивал Че Гевару. Сначала в Африку, потом в Боливию. Дескать, борись ты за народное дело где хочешь, только не здесь. Так что, надеюсь, отморозков удастся ликвидировать в рабочем порядке.

— А что Че Гевара?

— Так он был революционером по жизни. Он просто не мог жить в мирное время.

— Тоже весело. Кстати... Я мало читал книг про попаданцев, но слышал, что им обязательно надо убить Хрущева и изобрести командирскую башенку для Т-34.

— Хрущев? Да кому он нужен. Главное — чтобы такие люди не пролезали наверх. Смешнее про Т-34. Ты в курсе, что в этой истории танки в полной заднице?

— Знаешь, я очень плохо знают историю Мировой войны. Но заметил, что в рассказах её участников танки вообще не упоминаются. Я подробностями интересоваться на стал. На всякий случай.

— Правильно, что не стал. В этом мире слова "танк" в известном нам значении вообще нет. То есть, оно обозначает всего лишь бак. Тут танки называются арморами. Но эти штуки во время войны полностью "обо...лись". Так что никто их всерьез не воспринимает.

— Ни фига себе!

Максим совсем не принадлежал к фанатам военной истории. Но всё-таки... Представить, что предков "тридцатьчетверок" и "тигров" после большой войны не воспринимали всерьез...

— Так что удивляться. Во время Великой войны было много разных экспериментов. Ты, например, знаешь, что ОВ также показали себя неэффективными? Именно потому в следующей войне их и не применяли. А не из-за какого-то там страха получить в ответ. Немцам-то в сорок пятом терять было нечего. Да и пусть мне кто-нибудь объяснит, чем напалм, который амеры применяли при бомбежке немецких городов, гуманнее ОВ.

— Какая-то даже наша история оказывается не такая...

— Какая была. С помощью газов во время войны ни разу не удалось достичь оперативного успеха. Максимум — заняли первую траншею. А толку-то, если там была вторая, третья и так далее. Тут с танками то же самое. Все эти гробы быстро перевели в состояние металлолома. Единственный, кто успешно провел танковую атаку — так это Слащов. Но штурм Читы по сравнению с европейскими событиями семнадцатого-восемнадцатого — не война, а войнушка. Хотя Слащов и сейчас является энтузиастом танков. Вроде Гудериана той истории. Это и к лучшему. Потому что пока что мы танки строить всё одно не можем. Но, надеюсь, научимся.

В общем, поговорили. Максим окончательно понял, что тут на дворе свирепое и яростное время, когда о каких-то общечеловеческих ценностях и прочей демократии речь просто не идет.

А Максима началась новая трудовая жизнь. Его оформили в местном отделении РОСТА. Как оказалось, в этой структуре имелась своя иерархия. Самыми крутыми были как раз "москорвские". Эмиль, кстати, тоже к таким принадлежал. Разниуа была в том, что работники иностранных отделений трудились в своей стране. А "московских" посылали куда угодно. Ималось и ещё много интересного. Работник РОСТА для командировки мог получить множество разных документов. Не липовых, а удостоверения разных нейтральных СМИ, с которыми были деловые отношения. Наверное, выдавали и липовые ксивы, включая паспорта. Но максим пока что до такого доверия не дорос. Корреспондент РОСТА мог пользоваться базами данных агентства (они тут так и назывались), в случае командировки ему предоставляли контакты в нужном регионе. Разумеется, не явки и пароли подпольщиков, а всего лишь адреса сочувствующих. Но и это было немало. Максим подозревал — есть и нелегальная сеть. Но опять же — знать её пока не по чину.

К тому же ему предложили пройти трехмесячные курсы "повышения квалификации". Повышали квалификацию там плотненько. Не пернуть, ни вздохнуть. Самое смешное, что собственно журналистике там учили мало. Хотя... репортеру особые литературные таланты не нужны. Ему нужно написать грамотно, чётко и опираясь на факты. Кстати, особо напирали на то, чтобы не ударяться в "либеральную журналистику". В методичке Конькова была глава "Как не надо писать".

"Многие до сих пор считают, что журналист — этот тот же писатель. Вроде как кот — тот же тигр, только маленький. Недаром до революции бытовало слово "литератор", которым называли себя все, кто пишет — хоть роман, хоть пожарную хронику. Между тем разница принципиальная. Писатель — это кустарь-ремесленник. Одиночка. Вы — рабочие фабрики новостей. Так что брать пример с дореволюционных либеральных "литераторов" не следует. В чём особенность того стиля? В том, что журналисту лень было бегать и добывать факты. Он брал пару случаев из газет — и разражался длинной статьей на тему "что я по этому поводу думаю". Либеральные читатели вытирали слезы умиления.

Такой журналистики нам не надо. Разумеется, корреспондент РОСТА может высказывать своё личное мнение, он может выдвигать версии. Но всё это должно подтверждаться фактами. Демагогия нам не нужна."

Прочтя этот пассаж, Максим усмехнулся. Да уж, демагогией занимается сам Коньков и талантливые товарищи вроде Геббельса. Дилетантам здесь не место.

Кроме того, мрачный тип лет за сорок учил обнаруживать слежку и уходить от неё. Судя по всему, на этом деле он собаку съел. Видимо, какой-нибудь бывший подпольщик. Он между делом давал умные советы.

— Если вас работают профессионалы, слежку вы обнаружить не сумеете. Тут нужны году опыта. Хотя против вас могут действовать разные силы. Далеко не все из них имеют такой опыт какой имели люди Медникова[35]. Но стоит помнить и другое. Есть такой прием. За вами посылают "лопуха", которого вы быстро обнаруживаете, отрываетесь и облегченно вздыхаете. А настоящая слежка продолжается. Да, товарищи, не стоит без нужды играть в казаки-разбойники. Если, допустим, вы идете на легальное заранее согласованное интервью — то черт с ними, пусть следят. Отвлекая на себя агента, вы тем самым поморгаете нашим товарищам...

Журналистов учили стрелять. А желающим предложили заняться рукопашкой. Максим пошел, чтобы не терять форму. Учили их, в основном, отбиваться от внезапного нападения. Максим в первом приближении восстановил навыки, но тут он оказался далеко не самым крутым. Один парень из его группы явно неплохо знал вариант английского бокса, который называли "уличным". Все знают, что в спортивном боксе есть запрещенные приемы. То есть изначально-то они имелись, запретили их, когда бокс перешел из уличной драки в состязание джентльменов, а потом и в спорт. Но их отлично помнили, и даже спортсмены применяли, если рефери зевнет.

Другой парень был из буденовских "синих беретов", из их пластунов. Да и до того он явно не философию изучал. Приемчики у него были те ещё... Вот у ним-то троим тренер и обратил речь.

— Товарищи, я специально обращаюсь к вам, имеющим опыт боев. Стоит помнить, что вы будете не в разведке и не на ринге. Вы журналисты. Помните наш девиз: "жив ты или помер, главное, чтоб в номер материал успел ты передать". Вот это главное, а не то, чтобы успокоить всех врагов. Вообще-то на журналистов нападают редко. Особенно — на наших. Знают, чем это может закончиться. Но! Нередко против журналистов действуют методом провокации. То есть, к вам привязываются хулиганы, вы вступаете в бой... Тут появляется полиция и куча свидетелей, утверждающих, что ребята мирно беседовали в темном переулке о поэзии и философии, а тут вы вдруг на них напали... Вас берут в местный участок. Даже если вскоре отпустят с извинениями, то за время задержания ваши материалы могут пропасть, фотографии окажутся засвеченными... Так что, ликвидировав непосредственную угрозу здоровью и жизни, следует не добивать противника, а драпать с места происшествия со всех ног.

В общем, учеба была интересной. Максим догадывался, что у РОСТА предусмотрен вариант перехода его сотрудников на подпольное положение. Разумеется, не в СССР, а на Западе. Не исключалось: в случае обострения ситуации в Европе компартии и прочие просоветские структуры могут запретить. Но было понятно — есть и иные варианты работы. Коньков, сволочь такая, развернулся. Тут одно из двух — либо его именем будут называть улицы и вузы, либо его шлепнут. Но тут люди думали не том, чтобы жить хорошо и долго, а о том, чтобы ЖИТЬ.

Во время пребывания Максима в Москве случилось одно интересное события. В одном из журналов вышла повесть Алексея Толстого "Аэлита". Вокруг которой тут же начался громкий скандал. Солировала тут партийная печать. Впрочем, флагман, "Правда", хранила молчание. В нынешнем СССР до единомыслия и прочего тоталитаризма было далеко. Каждый партийный орган сидел под своим местным начальником и печатал то, что именно ему было надо. Кстати, ещё при встрече с Коньковым Максим поинтересовался:

— А почему РОСТА устранилось от партийной печати?

— Не смеши мои тапочки. Они печатают наши материалы. Не только информашки, но и репортажи с мест. Потому что конкурентов нам нет, мы на любое событие успеваем быстрее. А идейное словоблудие... Так пусть желающие этим и занимаются в партийной печати. Когда будет надо, Сталин ткнет пальцем: а этот товарищ вот такую-то глупость сморозил. А с другой стороны — все довольны, что мы туда не лезем.

Так вот, партейные издания стали наезжать на произведение с какой-то непонятной яростью, причем с идеологических позиций. Честно говоря, Максим в том времени "Аэлиту" не читал[36]. Что ж, прочел незамыленным взглядом. Повесть ему понравилась. Нормальная такая фантастика. А из сути нападок он понял, что книга какая-то немарксистская. Между тем "Рабочая окраина" и прочие коньковские издания встали в позицию "попрошу нашу птичку не обижать". Если идут такие яростные споры, которые ведут серьезные люди, это не просто так...

Поговорить о литературе с единовременником удалось случайно. Максим после совместной пьянки с ним не общался. В конце концов, они не друзья, главарь РОСТА и так сделал для него, что мог. Но уже в конце своего обучения на курсах они встретились в журналистском клубе "РОСТА", расположенном в том же "Ростове", то есть, на Большой Никитской. Это было чисто корпоративное заведение, сюда пускали только по соответствующим ксивам. Впрочем, место было очень даже молодежное. Здесь тоже паслись толпы людей в косухах, а народ пил пиво. На сцене играли песни Цоя из "Группы крови". Эти вещи в Москве среди комсомольцев были хитами. Максим как-то видел роту ЧОНовцев, которые шли строем с песней "Попробуй спеть вместе со мной".

И вот тут появился Сергей со своей женой. Точнее, как оказалось, она его женой не являлась. Но законодательство в СССР на этот счет было офигенно либеральным. Жениться и развестись можно было за один день. Тем более, обязательных паспортов тоже не было. Имелись удостоверения личности, которые получали по желанию. Вот в то самое удостоверение можно было ставить печать о браке. А можно было не ставить. Разницы никакой. О правах женщин власть заботилась. Уже сам факт "совместного проживания" подразумевал гражданскую ответственность. К примеру, возможность подать на алименты[37].

Но Коньков и его подружка уже семь лет не расставались. И хотя детей у них не было, но вот как их называть? Светлана оказалась не хуже, чем на плакатах. Симпатичная и очень светло-рыжая... А как её назвать? Даже для Максима она была уже очень взрослой. Да дело даже не в том. Девушкой редактора крутого умного журнала назвать было бы странно. Дама? Ага. Если учесть, что она была одета в стиле "металлисты пошли в партизаны". Косуха, черные штаны и тяжелые ботинки и красная бандана на голове. А под косухой френч с ремнем и кобурой. В общем, непонятно.

Вела себя парочка по-простому. Поздоровались со знакомыми, сели в уголок с большими кружками пива. Время от времени к ним подсаживались какие-то ребята, что-то перетирали. Максим решил тоже подойти.

— А, привет, Макс. Знакомься, Света, это неплохой фоторепортер из Франции. Сам Эмиль о нем хорошо отзывался. Кстати, вроде тебя — недобитый русский дворянин. Правда, его в подростковом возрасте утащили в эмиграцию.

Света улыбнулась.

— Так это правильно, что ты к нам пристал. Кто за нас — тот за Россию. Остальные — предатели.

— У тебя вопросы есть? — Спросил Коньков.

— Есть насчет литературы.

— Это надо за пивом обсуждать. Деньги есть?

— Найдутся.

Максим пошел за пивом. Вообще-то в этом мире во всех странах, в которых он успел побывать, даже в самой гадкой забегаловке были официанты. Но тут, видимо, царили коммунистические принципы. Заказывать надо было тащиться самому[38].

Максим обратил внимание, что ассортимент был подчеркнуто скромным. Неужели Коньков и в самом деле хочет воспитать коммунистов? Романтик, блин.

С кружкой пива Максим вернулся к столику.

— Ну, так что у тебя за литературные непонятки?

— По поводу повести Толстого.

Света засмеялась.

— "Аэлита"? Вот уж достали. Мне недавно Крупская звонила. Не нравится ей, видите ли, фантастика. Отрывает она молодежь от социалистического строительства.

— Так я-то не про фантастику. Споры-то идут на идейном уровне.

— А ты что про книгу можешь сказать?

— Если про революционера Гусева, на которого больше всего гонят. Может, он не марксистский революционер, так я видел Черного Сеню... Тот даром что еврей, так куда более отмороженный, нежели герой Толстого...

Сергей усмехнулся.

— Про Гусева ты правильно просек. Дело-то в чём? В произведении очень крутой символизм. Произведение явно перекликается с "Закатом Европы" Шпенглера. Не читал?

— Да, нет...

— Читать и не стоит. Погляди оглавление и станет всё понятно. Так вот. Марс — это Европа. Цивилизация с огромной культурой, но зашедшая в тупик. Внутри накапливаются противоречия. Но местные рабочие слабы. А помочь может...

— Я понял! Гусев ведь ни разу не сказал "мы, большевики". Он говорит "мы, русские".

— Именно. И ведь не Гусев раскочегарил там восстание, оно само случилось. Он просто его возглавил. Вот именно ЭТО кое-кого и бесит. Что центр нового мира — в Москве. И "русские" и "большевики" — это одно и то же.

— Точно! Мне Эмиль то же самое и говорил.

— А это многим не нравится. Даже у нас. А ты представь, какой вой поднимется, когда эту книжку переведут на французский... Так что уж ты помогни товарищам понять всё правильно.

Что ж тут не понять? Коньков явно пытался повторить действия Запада против СССР. Он растит "пятую колонну". Но на что он рассчитывает? И тут Максим прислушался. На сцене пели уже явно не Цоя. Но тоже что-то явно из того мира.

И тут Максим понял. Это был не его сытый мир. Тут имелось достаточно людей, которые после войны были готовы смести буржуазный мир к чертовой матери. Или, по крайней мере, устроить им веселую жизнь. В той истории коммунисты их как-то потеряли. Тут Коньков явно не собирался повторять ошибок.

"А может вернёмся, поручик Голицын?"

В Париж Максим прибыл уже совсем в ином качестве. В местном отделении РОСТА ему тут же предоставили кабинет. Кроме того, он сумел пристроить себе под крылышко Ирину. Да, после окончания курсов Максиму подарили косуху. Когда он заявился в ней не тренировку, то она вызвала небольшую сенсацию. Потому что была "московская" — на рукаве имелся красный флаг с буквами "МГ". Первоначально Максим внутренне посмеивался. Он слыхал от родителей и от других людей старшего поколения, что в конце Советской власти все очень перлись от "фирмЫ". То есть, главным было даже не качество иностранной вещи, а соответствующий лейбл. Говорят, некоторые даже не снимали "фирменной" наклейки с солнцезащитных очков, так и ходили с этим бельмом. Его отец чуть не сел в тюрьму по связанному с этим обычаем случаем. В Питере фабрика имени Володарского выпустила партию неплохих джинсов из импортного материала. Они стоили сорок рублей. Разумеется, до прилавков штаны не дошли, продавались по знакомству по 50-60 целковых. А группа умельцев пришлепывала на них лейблы типа "Montana" и толкали на черном рынке уже по 150. Вот батька тоже хотел подзаработать, продавая этот товар в Рязани[40]. Едва-едва отмазался от строка.

Так вот, Максим прикололся, что у парижской коммунистической молодежи обратные настроения — если из Москвы, то это круто.

Однако, приглядевшись, он понял — не всё так просто. Французских мастеров, шивших косухи, видимо, подводил эстетизм. Их куртки выглядели изящнее. Ну, вот такая особенность французского менталитета. А ведь косуха-то по определению должна быть грубой! Кто хочет изящно выглядеть — тот идет к дорогому портному и заказывает костюм[41]. Вот нарочитой грубости французам достичь не удавалось.

В этом смысле произведение московских умельцев было вне конкуренции. Одни "тракторы" чего стоят! Это были просто "Кировцы"[42].

В общем, Максим стал самым модным парнем.

Но это всё так, забавы. Вот уж чего работа на большевиков не допускала — так это безделья. Вкалывать приходилось очень серьезно. Вот и в этот день Максим ожидал визита заведующего литературным отделом газеты "Накануне" Романа Гуля. Встречей с ним его озадачили ещё в Москве. "Накануне" являлась просоветским эмигрантским изданием, идейная направленность которого сводилась к фразе: "А, может, вернёмся, поручик Голицын? Зачем нам, поручик, чужая земля?" То, что газету поддерживает мощная лапа Конькова, Максим не сомневался.

Так вот, с Романом Гулем ему было поручено подписать договор на издательство в "Красном журналисте", а потом и отдельной книгой его романа. Максим, замороченный своими делами, не следил за эмигрантской литературой. Между тем книга Гуля уже вызвала очень неслабый скандал. Газеты всех направлений гадали, сколько денег автор получил из Кремля. Роман был автобиографический, он назывался "Путь обреченных". Автор рассказывал, как в восемнадцатом ушел с Корниловым из Ростова, про дальнейшее сидение в зимовниках. Оно вылилось в ссору со скрывающимися там от большевиков донскими казаками. Потому как со жратвой было плохо — и добровольцы стали грабить всех, до кого могли дотянуться. А для донцов-то это были свои... Ну, а дальше — безумный водоворот войны на Кубани, когда банды с погонами сражались с бандами с красными лентами на шапках или с такими же бандами с зелено-малиновыми лентами[43]. А потом пришли части РККА и послали всех на фиг. Благо к этому времени население приветствовало бы хоть кого, лишь бы порядок навели.

В общем, чтиво было сильное. Гуль очень ярко описал, как ясноглазые мальчики-идеалисты превращаются в отморозков, у которых осталась лишь ненависть. В своем времени Максим никак не мог понять — как участники Белого движения, истошно кричавшие, что они воюют за Россию, пошли на ту самую Россию в обозе нацистов. Теперь понял. Ими двигала ненависть к народу, который их не принял. Как говорил один из персонажей книги: "Мало мы это быдло пороли."

Но в книге было много и другого интересного. К этому времени Максим уже имел представление о ходе здешней Гражданской войны. Но вот о Добровольческой армии было известно очень мало. Как писал поэт, "немногие вернулись с поля". Пленных на Кубани никто не брал. Да и те, кто выжил, предпочитали помалкивать. В той истории добровольцы могли гордиться. Они героически сражались за то, во что верили. Проиграли? Ну, так уж вышло. А тут гордиться-то было особо нечем. Потому-то никто и не знал о судьбе Корнилова. А вот Гуль приводил версию его гибели. Согласно произведению, части под командованием Лавра Георгиевича безнадежно штурмовали станицу Торговую, занятую сепаратистами. Дело было безнадежным — у казаков имелось численное превосходство, да и укрепились они мощно. А у добровольцев заканчивались боеприпасы. Но Корнилов упорно гнал своих на новые штурмы. И тут с тылу подкатили два бронепоезда РККА, поддержанные местными красными. Корнилов пустил себе пулю в лоб, а остатки его частей ушли в степь.

Явившийся к нему человек выглядел вполне заурядно. И не поверишь ведь, что он ходил в отчаянные атаки на казачьи и большевистские пулеметы. Интересно было и то, что начало романа пересекалось с книгой Конькова "Комиссарами не рождаются". Те же события, только с другой стороны. Возможно, бронепоезд товарища Сергея лупил из своих пушек до роте Гуля...

— Мне очень понравилась ваша книга, — вполне искренне сказал Максим. — Надеюсь, что советские читатели её оценят. Хотя, вероятно, шум будет большой. Многие не поймут "пропаганды белогвардейщины". Дураков в СССР, как и всюду, хватает.

— С шумом-то и в Париже дело обстоит хорошо. Мне уже прислали пятнадцать писем с угрозами. В эмигрантских ресторанах теперь мне лучше не появляться.

— Да уж, читал статью Бурцева. Такое впечатление, что с газетной страницы летит слюна.

— Ну, это его стиль.

— И этот человек был апологетом терроризма[44]. Хотя сам лично, вроде бы, не стрелял.

— Я думаю, он и по морде в жизни никому не дал. К тому же, он всегда на самом-то деле был либералом.

— То есть?

— А это было не такой уж редкостью среди эсеров. Они полагали — террористы запугают царизм, тот вынужден будут ввести конституцию. В народное восстание он никогда не верил.

— А вы с Москвы? — Помолчав, спросил Гуль.

— Сейчас да, там учился на курсах повышения квалификации. А вообще-то я из эмигрантской семьи.

Писатель поглядел на собеседника с огромным интересом. Сочувствующих Советской России эмигрантов хватало, но пока что среди них было немного убежденных коммунистов. У Максима же на груди краснел французский комсомольский значок, а в углу кабинета висела косуха. Коммунистичнее уже некуда.

— И как вам Москва?

— Проблем много. Но представление, что на месте России остались одни руины, ошибочно.

— Я имею в виду нэп. Многие полагают, что это возврат к нормальной жизни.

— Если вы считаете капитализм нормальной жизнью... Но в любом случае, в СССР — это пена. Спекулянтщина. Как во время Великой войны.

— Да уж, на героев тыла я насмотрелся.

Мысли Гуля крутились возле какой-то темы... Наконец, он решился.

— Скажите, а я могу посетить СССР?

— Почему бы и нет?

— Но я ведь против вас воевал...

— Моё личное мнение — на Кубань вам лучше не соваться. Там вас точно не поймут. А так... Генерал Пепеляев сдался товарищу Конькову. И что? Преподает сейчас на курсах "Выстрел". Да и ваш бывший соратник полковник Слащов сейчас командующий Дальневосточным военным округом.

Вообще-то Максим догадывался, что Гуль в СССР нафиг не нужен, там своих писателей хватало с избытком. Он был куда нужнее здесь. Но 5если человек хочет съездить...

— Если вы опасаетесь, что вами займется ЧК, то зря. Товарищ Коньков очень высоко оценивал ваше произведение. А он в Москве не последний человек.

— Да уж. Слыхал я о его бронепоезде "Балтиец". Его у нас откровенно боялись. Хотя поверьте, трусов среди нас не было.

— Так вот, насколько я знаю, РОСТА планирует выпустить ваши книги под одной обложкой.

— Тоже интересно...

Максим перешел к следующему вопросу.

— Роман Борисович, я человек в литературе новый, я вообще-то фотограф. Так что вы не поясните, что вообще происходит в эмигрантской среде с литературой?

— Ну, что? Преобладает ностальгия по ушедшим временам.

— Россия, которую мы потеряли, — усмехнулся Максим.

— Вот, а вы говорите, что в литературе не разбираетесь. Как формулируете-то! У вас в РОСТА явно хорошо учат.

— Да, это так, просто вышло...

— Но согласитесь, у дворянских детей детство было счастливым. Летние поездки в поместье вспоминаются в светлом ключе.

— У моих родителей поместья не было. Но я понимаю, о чем вы говорите.

— Так что идет вал ностальгических произведений. Эмигранты их читают и смахивают с глаз слезу.

— А про войну?

— Про какую? По Великую войну — ну, не хочется о ней вспоминать. Тем, более, Анри Барбюс задал направление, тут добавить особо и нечего. А про Гражданскую... Писать, что мы были идиотами, воевавшими против своего народа? Я написал. Но... Впрочем, вы сами понимаете, если пошли в коммунисты. Ведь пришлось порвать со всеми связами?

— Ну, не со всеми. Но я-то — только первый. Будут и иные. Как говорил товарищ Коньков... Максим порылся в столе, достал текст интервью Сергея одному немецкому журналисту и зачитал.

"Я готов вести диалог даже с черносотенцами или, по-вашему, с радикальными националистами. Да, практически на все вещи мы смотрим по-разному. Но! У нас есть нечто общее. Для нас, как и для ультраправых, человек — это нечто большее, чем хрюкающая свинья у корыта. Там что мы можем друг друга понять. А со сторонниками капитализма нам разговаривать не о чем. Капитализм — это идеология свинства. У нас с буржуями в принципе разные ценности. Я далеко не ангел, но не понимаю, как можно украсть у голодного, как можно украсть у солдата. Для меня такие — не люди. Просто твари, которых надо уничтожать. Я их ставил к стенке под пулемёты и готов ставить снова. В этом, возможно, мы найдем общий язык с ультраправыми."

Гуль покачал головой.

— Жуткий человек Коньков. Но ведь, если подумать, он прав.

Паскудный городишко Венеция

Венеция Максиму не понравилась. Для начала, Италия — это не место, где царит вечное лето. В декабре в Венеции местная погода напоминала Питер. С неба валилось нечто среднее между дождем и снегом. Под ногами хлюпало. Хорошо ещё, что Максим, согласно коммунистической моде, ходил в высоких американских ботинках.

Но погода — это ещё ладно. Город производил очень запущенное впечатление. Максим так и не понял, чем занимались его жители до войны и последовавших событий. Но сейчас им заниматься было точно нечем. Так что всплывали в мозгу воспоминания Пети о Петрограде 1918 года. Тут было примерно то же. Запущенные замусоренные улицы, грязные мрачные дома — и крадущиеся возле них люди. Большинство магазинов и лавочек были закрыты. А те, что работали — торговали лишь самыми необходимыми для жизни товарами. Из каналов несло дерьмом. В общем, впечатление от города было мрачным.

Кстати, в Венеции Максима попытались ограбить. Из переулка вылезли какие-то трое с ножами. А дальше всё случилось не как в боевике, а как в кинокомедии. Максим, поняв, что на него наезжают, вытащил шпалер и пальнул. Между прочим, почти попал — у одного из нападавших слетела кепка. После чего троица бросилась драпать. Максим, помня наставления, быстро стал смываться в другую сторону. Только потом, когда он отбежал на солидное расстояние, до него дошло, что в Северной Италии корреспондентам РОСТА опасаться местных властей нечего. Этот город находился под контролем ребят Муссолини. Правда, контроль был тот ещё. Патрули чернорубашечников имелись лишь на главных улицах. Не потому что они боялись соваться в переулки. Эти парни не боялись ничего. Но на фига им сдался этот полумертвый город?

И как Максим сюда попал? Так ведь такова работа журналиста. Точнее — работа была на материке, в Маргере, где порт. Надо было встречать советскую эскадру. Но она где-то болталась в море, так что свободное время имелось. Эмиль полностью слился с местностью, удалившись в глубь портовых предместий с какими-то двумя девицами, весьма революционными, а главное, симпатичными.

А вот у Максима в голове был ещё с того времени "флажок". Как же! Быть в Италии и не посмотреть Венецию? Ну, вот посмотрел, блин. Вымок, замерз как собака — пришлось в кабачке в Маргеле лечиться граппой. В общем, паскудный городшико, эта ваша Венеция.

А советские суда всё-таки пришли. Картинку надо было видеть. В порту известным веществом болтались три итальянских монитора под красными флагами. Внешний вид этих посудин мог понравиться, разве что, Максиму с его извращенной эстетикой, порожденной увлечением "металлом", стилем "индастриал" и компьютерными играми. С точки зрения местных они выглядели безобразно. Но, говорят, дело-то своё мониторы выполняли. Так вот, на горизонте сначала показались дымы, а потом и эскадра. В ней имелись крейсер и два эсминца под незнакомыми Максиму красно-лучистыми флагами с красной звездой[45].

Имелось два десятка грузовых судов и одно явно пассажирское.

Зачем большевики подогнали сюда военных моряков — было Максиму не слишком понятно. У итальянских контрреволюционеров никакого флота просто не было. Впрочем, у Муссолини тоже. Те самые мониторы, конечно, болтались на рейде — но вот смогли бы что-нибудь сделать — это вопрос. Там революционные порядки процветали. А встреться советские корабли с каким-нибудь серьезным флотом…

Но у больших держав было странно. Они хором громко осуждали СССР за помощь Муссолини — но никто не предпринял никаких серьезных действий, чтобы помешать коммунистам. У всех имелись свои заморочки.

Как выяснилось позже, командующий Черноморским флотом Федор Раскольников погнал эти корабли, в основном, чтобы морякам жизнь медом не казалась. Ну, и заодно, чтобы напомнить туркам: здесь вам не тут.

Кемаль, впрочем, пока что с СССР ссориться совсем не собирался. Как рассказали моряки, в Стамбуле их встречали с оркестром.

Вообще-то, с Черноморским флотом было если и не хорошо, то и не совеем плохо. С командирами беседовал Эмиль, а он был журналистом от Бога, и, наверное мог бы вытащить инфу даже у покойника. Точнее, тут была нужна не инфа, а настроение командного состава, представленного в подавляющем большинстве бывшими офицерами Российского императорского флота. Причина того, что на флоте осталось много офицеров, была понятна даже такому технически безграмотному типу как Максим. Военный корабль — машина большая и сложная. Чтобы им управлять, классового сознания маловато будет.

Так вот. Разумеется, господ офицеров первоначально не особо перло, что ими командует мичман[46].

Но Раскольников, может, был и не Ушаковым, но оказался совсем не слабым мужиком. Для начала он построил и злостно поимел матросские Советы. Благо на Черноморском флоте в них рулили эсеры, так что в Москве к этому отнеслись с пониманием. А потом флот вел боевые действия против турок и грузинских сепаратистов, что офицеры только одобряли. И десанты высаживали, и города брали[47]. Дальше пошло ещё веселее Раскольников развернул на Черном море нестоящую пиратскую войну, в ходе которой наши моряки топили и захватывали все суда, которые им не нравились. В общем, Раскольников стал легендой, эдаким корсаром, которому всё по фигу. Захочет — чего угодно добьется, а кому не нравится — может тут же на рее повесить. Впрочем, это было не для печати. Формально черноморские краснофлотцы выглядели белыми и пушистыми.

Ну, вот, суда пришлепали в Италию. Они привезли уголь, а взамен брали всякие промышленные товары. Самыми главными из низ были тракторы. Их в Милане было гораздо больше, чем нужно ломбардцам. Машины были своеобразные, приспособленные под нужды сельского хозяйства, где не наблюдалось бескрайних полей. Да и обслуживались они с помощью ломика и чьей-то матери. Как говорили, для России с её крестьянскими наделами и чересполосицей — самое то. Но это говорили. Сам-то Максим о сельском хозяйстве знал только то, что макароны точно на полях не растут.

Однако в поставке тракторов был и серьезный политический смысл. Как понял Максим из прессы и закрытых инструкций РОСТА, поставка тракторов имела большое политическое значение. В СССР началось какое-то шевеление насчет коллективизации. Вроде бы, рано. Хотя — что Максим знал об истории? Тем более, что в этом мире она шла не так. Может, Коньков втюхал что-то самым главным товарищам. А что тот мог втереть советскому руководству, Максим даже представить был не способен, потому, что совершенно не владел вопросом, а ещё меньше понимал, что в этой жизни нужно Конькову. Он только въехал, что Сергей смотрел на многие вопросы с какой-то ну очень странной позиции.

Ну, да и ладно. Работать на РОСТА было куда интереснее, чем в том мире — на унылых немецких долбодятлов. Вот и работаем.

Их-то выдернули из Парижа совсем не для того, чтобы отследить погрузку тракторов. Было иное, куда более интересное. Вместе с грузовыми пароходами из Одессы приперся и пассажирский. Он был предназначен для итальянских рабочих, решившихся отвалить в СССР. Таких имелось немало. Гражданская война и наполовину работающие заводы многих уже достали. В особенности — квалифицированных рабочих. Максим достаточно потерся среди представителей пролетариата, чтобы понять: среди квалифицированных рабочих тех, кто любит свою работу, гораздо, больше, нежели среди интеллигентов. А вот нормальной работы в Ломбардии не имелось. И податься работягам было некуда. Во Францию или в Германию? Так ведь там профсоюзы. Они, конечно, были за классовую солидарность — но не когда собрат по классу отбивает у тебя работу или сбивает расценки. Так что "аристократические" профсоюзы[48] были, как правило, "буржуазными". И пришельцев они не жаловали. А если тебя не любит профсоюз — нормальной работы ты не получишь. САСШ? Так там в последнее время выходцев из Италии принимали без всякого восторга. Потому как рассматривали их как потенциальных революционеров. Вот и оставалось ехать в Россию.

Кстати, в ростовской информашке для внутреннего пользования было и приведено и мудрое высказывание Конькова. (Для тех, кто не знает: высказывания начальства, изложенные в письменном виде, считаются мудрыми по определению при любом общественном строе.)

"Мы знаем имена знаменитых итальянских архитекторов, приехавших в Россию и построивших замечательные здания. Менее известно, что вместе в ними приехали и квалифицированные рабочие, которые не только работали, но и учили наших людей. Большинство их них завели в России семьи и остались навсегда, пополнив наш великий народ."

На шабаш, связанный с погрузкой-разгрузкой примчался Муссолини. Он закатил большую речь. Неизвестно, как он на самом деле относился к тому, что представители рабочей элиты сваливают за рубеж, но говорил он вполне правильные слова: о классовом братстве, о взаимной помощи "двух первых в мире социалистических государств[49]" и так далее.

Честно говоря, Максиму пришлось провести большую работу над собой, чтобы начать воспринимать Муссолини всерьез. Стереотипы сознания — страшная вещь. Ведь что он знал в том мире об этом человеке? Был какой-то клоун, который изображал из себя древнеримского императора, а в результате всё про…рал. Но ведь, возможно, всё обстояло и не так. А уж тем более тут иная история. Вот в том варианте Троцкий был крутой и страшный, а в этом — сидит себе в Вене, пишет какую-то хрень и никому нафиг не интересен. Как говорил Коньков во время памятной совместной пьянки:

— К этому кого-то с ледорубом посылать? Ты пойми — тут он ничего не сделал. Если у тебя к нему какие претензии, хочешь, я тебя в командировку в Вену отправлю, набей ему рыло. Большего он не заслуживает.

А ведь может случиться и наоборот. Там был клоуном, а тут — совсем нет. По крайней мере, Ломбардия пока что держалась на удивление всему миру.

После выступления Муссолини устроил пресс-конференцию. К удивлению Максима, тут присутствовали и представители "буржуазной прессы" — англичане и немцы. И вот один англичанин, судя по его роже, шизея от собственной смелости, даже задал провокационный вопрос:

— Сеньор Муссолини, а правда ли, что вы продаете произведения искусства?

Как оказалось, провокационным его считал только англичанин. Потому что Муссолини совершенно спокойно ответил:

— Да, продаем. Мы не делаем из искусства фетиш. В конце-то концов, мы эти произведения не уничтожаем, как нам советуют некоторые товарищи. Пусть их купят американские богачи, а наш народ получит нужные товары. Рано или поздно в Америке тоже произойдет революция — и искусство станет принадлежать народу. У американцев произведений искусства мало, у нас много. Даже слишком много. Так что американские товарищи будут любоваться нашими картинами. Сколько у нас вывезли немцы и австрийцы. Вот кто-нибудь заметил убыток? Вы лично можете сказать — чего именно больше нет в наших музеях?

Англичанин стушевался. В самом деле. Произведения живописи в Италии можно было мерить на погонные метры. Их было не просто много, от них в глазах рябило. Из той же Венеции немцы и австрийцы много чего вытащили, но ущерба и в самом деле как-то никто и не заметил. Потому как самые крутые произведения они не тырили. То ли чтобы не выглядеть уж совсем варварами, то ли потому, что навороченные произведения сложно продать по-тихому. А второстепенные… Нет, кто не был в Италии, это не поймет.

На самом-то деле маньяки, которые покупают картины великих мастеров и любуются ими за закрытыми дверями, существуют только в плохих книжках и кинофильмах. Люди покупают картины из тщеславия. Типа вот у меня висит на стене Ренуар. А тебе слабо? Кстати, отличить настоящую картину от качественной подделки, очень непросто. Так что неизвестно откуда взявшаяся картина никому нафиг не нужна.

Именно поэтому, когда в 1912 году украли "Джоконду", её в итоге нашли на каком-то чердаке. Продать было некому. Никто не будет вешать картину, про которую все скажут: она украдена тем-то и оттуда-то. А вот произведения не самых известных авторов… Тут имеются варианты.

Вообще-то в Италии разные предметы искусства продавали все. Но сидящие в Риме королевские власти и разные южные "мафиозо" делали это по-тихому. А вот Муссолини не стеснялся. Его культурную политику во многом определяли футуристы. Максим раньше знал про их русских единомышленников. Ещё бы не знать, если его подруга училась в школе с литературным уклоном. Тем более, что подруга считала: они первые в России грамотно раскрутили арт-проект. Так что Максим полагал: если они призывали кого-то скидывать с парохода современности, так просто хотели обратить на себя внимание. Ничего такого особенного. Никого ж не скинули. В отличие от не самого плохого французского художника Гюстава Кюрбе, который во времена Парижской коммуны руководил сносом Вандомской колонны.

А вот итальянские футуристы всерьез считали, что надо сжечь все музеи и библиотеки. Именно они и подначивали чернорубашечников на разгром церквей. Муссолини их слегка приструнил, впрочем, оставив им возможность высказываться в печати.

А культурная политика Ломбардии была такой: да черт с ним, с этим старьем, мы ещё нарисуем.

Вот такая вышла поездка в Венецию. Максим с Эмилем помахали удаляющемуся каравану и двинули в Париж. Так уже было новое задание.

Мумия будет лежать!

9 февраля 1925 года в СССР случилось чрезвычайное событие — умер Ленин. Три года он фактически не участвовал в политической жизни страны, да и "удаленное" участие Ильича было минимальным. Всё-таки он был тяжело болен. Услышав о его смерти, первая я даже ругнулся. Вот ведь вредный был мужик! Хоть в этом мире прожил на год больше, так ведь тоже склеил ласты зимой. А нам возись с похоронами. Но потом, прикинув, въехал — а ведь это судьба! Дело-то в чем? На похороны Ленина, как и в той истории, валом попел народ. Так ведь весной и зимой были полевые работы. Да такие, что и собственную жену крестьяне предавали земле в спешке, без особых церемоний. Светлана вообще считала: многие поминальные обряды, например чисто языческий обычай ставить на могилу водку с кусочком хлеба, был распространен от сознания вины — что человека не проводили в последний путь как-то не по-людски. И я, выросший в городе, где Блокаду не забыли, был с этим согласен.

Так что летом у крестьян было много дел. А зимой им заниматься было, в общем, и нечем. Тем более, что телевизоров у них не имелось. Так что ничто не мешало мужичкам двинуть и отдать дань памяти Вождю.

А зрелище было и, в самом деле потрясающее. За гробом Ленина, который везли из Горок, следовала многотысячная толпа. А куда больше людей подходили из иных мест. Уже позже кое-какие выловленные Дзержинским агенты разных контрреволюционеров говорили, что испытали настоящий шок. Они-то всё верили — русский народ держит в покорности только ЧК. А вот что прикажете делать с ЭТИМ?

И ведь никого и в самом деле прощаться с Лениным не гнали. Точнее — гнали местных руководителей, дабы они придавали народу хоть какую-то организованность. Заодно проверяли, на что кто из них способен. А что? Если из твоего района несколько сот или тысяч человек отправились прощаться с вождем мирового пролетариата — так уж ты обеспечь, чтобы они поехали, попрощались и вернулись без ущерба для здоровья. Зима ведь на дворе. В этот раз морозы на дворе стояли не такие, как в той истории, но тоже не июль месяц. Люди НКЧС сбивался с ног, организуя пункты обогрева, питания и ночлега.

Разумеется, я бросил на отражение этого события лучшие кадры. И они не подкачали. Дзига Вертов наснимал ТАКОЕ… Его фильм "Прощание с вождем" вызвал сенсацию во всем мире. В этом мире он сумел подняться над чистым экспериментаторством и снять нечто в самом деле сильное. Так что в соперничестве двух авангардных режиссеров — Вертова и Эйзенштейна — стало совсем непонятно, кто победит…

А в западной прессе, разумеется, прошлись и по мне. На полном серьезе утверждалось, под моим чутким руководством чекисты шашками гнали крестьян в Москву. Я уж было собрался добавить что-нибудь от себя, но тут нахулиганил мой единовременник Маским в компании с Эмилем. Они пропихнули в какую-то правую французскую газету душераздирающий репортаж о том, как лично я, сидя на тройке, запряженной белыми медведями и попивая самогонку и из горлА трехлитровой бутыли, размахивал ручным пулеметом Форда[50] и командовал взятием в заложники крестьянских детей. Что мои сотрудники пили, интересно?

Самое смешное, что буржуйские дураки заметку напечатали, а кое-какие полные дегенераты-эмигранты даже перепечатали. Хотя они-то могли знать, что белые медведи уж точно не подходят на роль ездовых животных. Но то были люди из тусовки Александры Федоровны, у них, видимо, крыша совсем слетела. Дальше оставалось только печатно высмеивать правых. Кстати, я это направление как-то упустил. Хотя приём известен каждому пиарщику, он называется "прививка". Писать о том или о тех, чьи интересы ты защищаешь, совершенно запредельный бред. Разумеется, надо его вовремя и разоблачать, а то ведь могут поверить. Если делать всё грамотно, то и к реальной негативной информации читатели будут относиться скептически. Надо бы Геббельса озадачить…

Но потом настала пора очень интересного вопроса. В партии пошла дискуссия — а что делать с мертвым вождем? Преобладала тема, что надо сделать из него мумию и выложить на всеобщее обозрение. Мне это не слишком нравилась. Не из-за каких-то религиозных взглядов, которые у меня напрочь отсутствовали. Но это было симптомом тенденции, к которой я не очень понимал, как относиться.

Так что как-то под вечер я собрал в кабинете свой интеллектуальный штаб — Светлану и Мишу. Под коньяк. Самое смешное, что все трое были атеистами. Я вырос в СССР, Светлана развилась под влиянием папы, который не верил ни во что, даже в деньги. Миша же происходил из семьи еврейских питерских интеллигентов, которые на религию плевать хотели. Он, к примеру, даже в хедер не ходил[51].

— Итак, ребята, идея выложить мумию Ленина — свидетельство очень четкой тенденции. Их коммунизма стараются сделать атеистическую религию.

— И чего в этом плохого? — Пожал плечами Миша. — Народ в России религиозный…

— Вот только не надо мне рассказывать сказки о насквозь православном русском народе! — Усмехнулась Светлана. — Уж я-то видела, кто грабил церкви. Это точно были не комиссары и даже не евреи.

— Не передергивай, Светочка! Кто тут говорил о любви к официальной церкви? Я-таки знаю, что в России более пятнадцати миллионов раскольников. И полтора миллиона хлыстов[52]. И множество всяких духоборов, субботников, сютаевцев и прочих[53]. Но вы поглядите с другой стороны. Люди разочаровались в попах — но искали иную веру. Почему бы это и не использовать?

Я вздохнул.

— Беда в том, что атеистическая религия порождает самое мрачное мракобесие. Вспомните тургеневского Базарова. Он ведь поклонялся даже не науке, потому как не был ученым. Он сделал символом веры выдуманные людьми теории.

Миша задумался.

— Я понимаю, куда ты клонишь. Да уж, если вспомнить наших интеллигентов.

Особенно тех, кто ходили в хедер…

— И хедер тут при чем? — Спросила Светлана.

— А при том, что в иудаизме есть такое представление: ответы на абсолютно все жизненные вопросы можно почерпнуть из священных книг. Откуда, вы думаете, еврейские анекдоты про то, как приходит Абрам к раввину и спрашивает… Кстати, именно этим обосновывается и презрение к "гоям". Дескать, они незнакомы с высшей и единственной мудростью. И если такие товарищи возьмутся за Маркса и Ленина… Я представляю. И самое грустное, что тут будут лидировать не евреи, а жиды.

— А ведь самое грустное в другом. Вы вообще понимаете подоплеку этой возни с Лениным? Кто-нибудь слышал про теорию Николая Федорова?

Я пожал плечами.

— Миша, и ты не знаешь? Вот к чему приводят игры в политику.

— Так ты и сидишь на своем месте, чтобы такие вещи отслеживать и нам сообщать. Ты по делу давай.

— Суть его построений излагать долго и сложно, там сам черт ногу сломит. Но главный практический вывод в том, что через некоторое время умерших людей можно будет оживить средствами науки. То есть, там дело не совсем так обстоит, но популяризаторы сводят дело именно к этому.

Блин! Точно, был такой. Свои идеи Федоров излагал в конце XIX — начале ХХ века. По большому счету, они являлись типичной гуманитарной болтовней, которая ни н а чем не основана кроме "мне так кажется". Но из его заумных построений можно было сделать вывод — в будущем людей можно будет физически оживить. А что? Человеку трудно осознать, что он уходит в пустоту. Недаром ведь буйным цветом расцвели всякие учения про "реинкарнацию", которые не имеют никакого отношения ни к буддизму, ни к индуизму. Не говоря уже о шарлатанах-спиритах. Вот и Федоров тут оказался к месту. Ведь Маяковский этими идеями увлекается. Ненаписанная пока пьеса "Клоп" основана на данной теории. Да и в других его произведениях разбросано множество "ссылок"…

— Света, а эта идея в самом деле популярна?

— Ещё как! Только, понятно, никто не признается.

— Сергей, а ведь Света права. В этом желании уложить Ленина в Мавзолей явно чувствуется какое-то второе дно, — подал голос Миша.

— Похоже на то. Что же, да и ладно. Раз уж нам приходится играть по таким правилам, будем по ним играть.

— Тем более, что в теории Федорова есть некоторые интересные моменты, — добавила Светлана.

— И к тому же, кое-кто уже начал шуметь, — ухмыльнулся Миша.

— Троцкий?

— Ты уже знаешь?

— Делать мне больше нечего, чем отслеживать вопли этого болтуна. Но он же полает себя как видного марксистского теоретика. И постоянно вякает на СССР. Раз у него нет нормальных источников информации — значит, вякать лучше всего на то, что на слуху.

— Так и есть. Троцкий разразился статьей, в которой обвиняет руководство СССР в сползании в мистическое болото. Дескать, вместо того, чтобы просвещать пролетариат в духе научного марксизма, мы занимаемся чертовщиной.

Хм, а ведь в той истории Троцкий по этому поводу не выступал. Он сам надеялся покататься на культе Ленина. Не понимал дурачок, что против имеющего семинарское образование Сталина ему на этом поле ничего не светит. Ну, а так… Демагогов среди коммунистов и сейчас полно, и чем дальше, тем их будет становиться больше. Ну, что ж. Против демагогии действует лишь более крутая демагогия. Что там у нас было про "врагов народа"?

Шеф сказал: поехали!

Значение одного из лозунгов РОСТА, "журналисты не отдыхают", Максим осознал только теперь. Снова надо было ехать. Без заезда во Францию паре журналистов предлагали двинуть в Западную Украину. Собственно, Максим мог бы отказаться. Но он-то понимал — тут пошла "проверка на вшивость". Коньков, судя, по всему, "свободных художников" не жаловал. В его структуре был простой принцип — либо ты с нами, либо с ними.

Так что приходилось ехать в загадочный край, где заправляли махновцы. По отношению к этой местности у Максима было много вопросов. Ну, например, а за счет чего они там держатся? "Буржуазная" пресса изображала махновцев как некую новую Тортугу. То есть, как сборище грабителей. Но ведь обитатели той же самой Тортуги жили за счет богатейших караванов из испанских колоний. А тут кого столько времени грабить?

Был и второй вопрос, который в данном времени задать было некому. Кроме Конькова, но он-то находился далеко. Маским помнил по своему времени, что западноукраинцы являлись по взглядам радикальными националистами. В университете с ним учился один парень, питерский украинец, который имел родню в Киеве. Так вот, западенцев он называл "бандеровцами". И вообще не считал их украинцами и полагал, что разбираться с ними надо с помощью автомата Калашникова.

Так вот, как на Западенщине пришельцы с Восточной Украины, которые являлись во всех отношениях чужаками, сумели удержаться?

Вообще-то от РОСТА можно было получить сведения и не о том. Но Эмиль Максима отговорил.

— Понимаешь, обычно в журналистике, когда куда-то едешь, стоит набрать побольше информации о том месте. Но иногда — лучше наоборот ничего не знать.

— То есть, я должен быть эдаким простаком?

— Ну, на простака ты уже не потянешь. Но… Вот ты читал какие-нибудь труды теоретиков-анархистов?

— Да как? Я и Ленина не всего прочел. Не говоря о Марксе.

— Ну, вот и хорошо. Прочитай что-нибудь. Например, Бакунина, "Государственность и анархия". В отличие от занудного Кропоткина, это не скучно. Товарищ Бакунин умел писать. Написано нелогично, но очень сильно. И, собственно, вся идеология анархистов идет от Бакунина. Даже американский анархо-синдикализм.

— Так а мне зачем это читать?

— А вот зачем. Ты будешь знать, как анархисты представляли общество в теории.

Дорога вышла длинной, но очень познавательной. С журналистами ехал некий итальянец, "товарищ Пьетро", который уж очень походил на персонажей из фильма "Крестный отец". Он был одет в отличный костюм, был отменно вежлив, но… Было понятно, что с таким парнем лучше не ссориться. До кучи присоединились трое испанцев. Тоже ребята, на взгляд, очень опасные. Эти были анархистами. Они оказались достаточно общительными парнями. Разумеется, свои секреты ребята не выдавали, но зато просветили Максима по поводу истории Испании. О которой он, понятное дело, имел весьма смутные представления. Да и то сказать. Что знает об истории Испании даже образованный житель России? В основном, про историю её величия. Ну, там про "конквистадоров в панцире железном", про Тридцатилетнюю войну, про "Непобедимую армаду" и разное иное по мелочи. И, кто-то слышал, что в ХХ веке там была гражданская война, в которую с одной стороны вписался СССР, с другой — итальянские фашисты и германские нацисты. Но оказалось, что испанская история была куда интереснее. За последние сто десять лет в Испании было аж пять революций. И ребята явно не собирались останавливаться на достигнутом. При том, что анархисты там являлись, так сказать, нормальным фоном. Это было именно народное движение. Максиму понравились рассказы о том, как в бараки батраков приходили "апостолы анархии" и вели свои речи. Это были не какие-нибудь интеллигенты, такие люди более всего напоминали странствующих проповедников. Они знали, как говорить с народом. Что удивляться, если в Испании анархисты являлись массовым народным движением. И что забавно — собеседники Максима бешено ненавидели попов. А ему было с чем сравнивать. Вообще-то Максим попал в этот мир эдаким умеренным атеистом. Или, как модно было говорить, агностиком. То есть, он-то в Бога не верил, но если кто верит… В конце-то концов, в его времени никому не было до этого дела.

И только в этом мире Максим столкнулся с настоящими, бешеными атеистами. Которые не только напрочь отрицали религию, но готовы были идти и разносить храмы. В Италию он попал, когда уже таких немного приструнили. Но вот эти испанцы… Они ненавидели, в основном, католиков. Видимо, в Испании католические иерархи их всерьёз достали. Так что храмы данной религии для них, что понятно, святынями не являлись. Католические храмы, не были для них даже культурными объектами, которые надо сохранить для потомков. Как это декларировали российские коммунисты. Они были за то, чтобы их стереть до основанья. Жутко? Но вот такие в этой эпохе были люди.

Пробираться по суше оказалось долго. Для начала на пути их лежала Австрия. В ней жизнь складывалась плохо. Точнее, совсем плохо. Со жратвой имелись большие проблемы. Максиму и его спутников сразу предупредили: не стоит "светить" стофранковые купюры. А то потом можно и не отбиться. Французские газеты врали, что в Австрии голод. Его не было. Ну, в смысле такого, как Ленинградская блокада. Про неё-то Максим знал хорошо. А вот, то, что бедняки ловили и ели кошек и собачек — это да, было.

Впрочем, нищета имела своё немецкое своеобразие. Бедненько, но чистенько. Именно поэтому и не рекомендовалось ввязываться в разные конфликты. Полиция продолжала работать очень четко. В чём-то она напоминала механизм из фантастических романов. Ну, когда всё вокруг разрушено — а некая уцелевшая машина продолжает идеально работать.

В политической же сфере в Австрии наблюдалась полная веселуха. После крушения империи тут рулили социал-демократы. Максим уже понял, почему для его друзей понятие "социал-демократ" (меньшевик) является поводом для того, чтобы достать патрон в ствол. Эти люди пытались всех успокоить и со всеми договориться. Но идея "давайте жить дружно" в этом времени ну никак не катила. Уж больно много имелось парней, которых научили стрелять по людям. И они совсем не желали зарывать в землю свои навыки.

Вот и в Австрии имелся тот ещё дурдом. Понятное дело, было коммунисты. Однако они ориентировались в большей степени на Муссолини. Наверное, товарищ Бенито их подкармливал. Им противостояли националисты — эти мечтали слиться в экстазе со Вторым Рейхом. Ну, а заодно прижать к ногтю всех коммунистов, социалистов и евреев. Дальше начиналась экзотика. Были нацболы. Они тоже мечтали соединиться с Германией, только прижать к ногтю предполагалось буржуев и помещиков и установить "немецкий социализм". Евреям в этом времени явно не везло, они и в программе этой партии попадали под раздачу. Потому как "представители космополитической буржуазии".

Ко всему прочему имелась и Имперская партия. Эти выступали с ткатолических позиций. Они Второй Рейх не любили за "тлетворный протестантский дух". Эти деятели выступали за то, чтобы объединиться с баварскими сепаратистами — и начать создавать некое наследие Священной империи. Как говорил Эмиль, из данной партии просто торчали уши французской разведки.

Потом переместились в Чехо-Словацкую федерацию. Эти две страны были едины только формально. У них даже деньги разные. Точнее — ни в чем не обеспеченные фантики, которые в Восточной Европе печатали все, кто только мог. Более плотному объединению двух мешали совсем не национальные заморочки. А то, что Словакия была, в основном, аграрной, а Чехия — промышленной. В общем, как в Италии. Впрочем, Чехию как-то минули, ехали только по Словаки.

Но все эти дела были, так сказать, окрестным пейзажем. До тех пор, пока переменив очередной поезд, не доехали до Ужгорода. Дальше никакие поезда не ходили. Там была ничейная территория, в которую мало кто рисковал соваться. Точнее, это касалось пришлых. Местных данный расклад как-то не очень беспокоил. Они невозмутимо ехали на восток со своими телегами.

Максим думал, что они теперь тоже пересядут не телеги. Но вышло не так. Товарищ Пьетро как-то всё устроил. Им подогнали дрезину, к которой был прицеплен пассажирский вагончик, напоминающий игрушку. В него погрузились и трое угрюмых мужиков с какими-то мешками.

В общем, двинулись таким порядком дальше. Вокруг были Карпаты. Максима горами было не удивить, он насмотрелся на них и в том и этом времени, но всё же… Тем более, что тут советовали особо не высовываться в окна. Дескать, могут шмальнуть со склона. Так и приближались к перевалу Ужок, за которой была уже махновская территория.

При подъезде в нему над дрезиной попутчики водрузили черно-красное знамя. Как оказалось, делали это они совсем не зря. На въезде к станции пути преграждал обычный такой шлагбаум. Но вот дальше… Там имелась стрелка, которая переведена была на разобранный путь. А подходы к этой стрелке, как и к "мертвому" пути контролировались пулеметными гнездами, сооруженными в сараях, который по местной моде были сооружены из камня.

Суть понятна была даже Максиму. Если кто-то попробует на поезде рвануть с налета, то выйдет по стрелке на "мертвый" путь и поезд сойдет с рельсов. А дальше — дело пулеметов. А если нападающие тормознут и пошлют людей перевести стрелку — они попадут под огонь тех же пулеметов.

Эмиль оценил.

— Грамотно ребята сделали. Конечно, допустим, бронепоезд с десантом эта оборона не выдержит. Но роту она способна задержать надолго.

— Как-то не похоже на анархистов…

— Между прочим, все на войне были. А кто на той войне не умел строить оборону, тот жил недолго. Я, кстати, ещё вон туда поставил бы пулемет. А ты здесь и не то увидишь. Не зря я тебе не рекомендовал что-нибудь читать о махновцах. Ладно, вон идут к нам местные товарищи…

Самый страшный вопрос

Если кто-то думает, что заседания ЦК являлись скучными посиделками, то он ошибается. То есть, может они такими и являлись в конце СССР. Но я об этом не знаю, в том времени самым высокопоставленным коммунистом, с которым мне доводилось общаться, был второй секретарь одного обкома. Я, так уж случилось, несколько раз переспал с его дочерью. Вот товарищ и вызвал меня поговорить. Но там были вопросы, в основном, морально-этического порядка. И разошлись мы довольные друг другом. Потому что доченька была достаточно веселой девушкой, а папа понял, что я не лезу к нему в родственники. Впоследствии да, я жал руку Лукашенко, но до Путина как-то не добрался.

Так вот, в этом времени заседания ЦК были такими, что после этого в театр ходить скучно. В театре актеры всё-таки всего лишь играют свои роли. А тут на кону стояли власть и жизнь огромной страны.

Между тем в заседании шел базар о самой страшной проблеме. Об агарной. Её не мог в стране решить никто. В моём времени интеллигентские болтунишки вслед за Солженицыным любили размазывать сопли по поводу Столыпина. Мне как-то заказали о нем статью. А я учился в физико-математической школе, причем по профилирующим предметам был круглым отличником.

И как журналист я всегда следовал математической логике, а не всякой болтовне гуманитариев. Так вот, я взял раскладку по годам крестьян, вышедших из общины, и построил график. В Ворде это делается за пять минут. Да и без компа, при наличии листка бумаги в клеточку и карандаша — не намного дольше. И выяснилось — поклонники Столыпина либо вруны, либо клинические гуманитарии. Потому что из графика следует: столыпинская реформа с треском провалилась ещё в 1909 году[54]. Так Столыпина любят те самые дегенераты, которые визжат о "миллионах, погибших на Колыме". Я-то на Колыме бывал. И пусть кто-нибудь мне объяснит, как эти "миллионы" сумели туда завезти. Гуманитарные болтунишки не понимают, что есть такая жестокая штука — математика. Что по железной дороге во Владивосток и Ванино доставить "миллионы" было физически невозможно. А уж тем более — довезти их до Магадана на пароходах. Но по поводу столыпинской реформы, которая уперлась в ту же самую математику, в моё время много воняли.

Но остальные-то были не лучше. У социал-демократов аграрной программы не имелось вообще. Точнее, они выступали за крупные государственные хозяйства типа совхозов. Но ведь они всё-таки были не совсем отморозками и понимали: крестьян в это дело загнать не выйдет. Программа имелась у эсеров. Простая, как штопор — всё поделить между крестьянами. Но только вот эсеры зас…ли эту программу претворять в жизнь. Более того — Чернов кинул карательные отряды на мужичков, которые самостоятельно стали её осуществлять. И большевики, недолго думая, провозгласили "Декрет о земле". Его просто-напросто свистнули у эсеров. После этого большевики стали непобедимы. Дураки, которые влезли в войну с ними… Вечная им память.

Но вот помещиков и кулаков погромили, землю поделили. И что дальше? А дальше-то вышло хреново. Помещичьей земли оказалось не так, чтобы очень много. Так что мужички получили, скорее, моральное удовлетворение. Ну, может, они кушать стали сытнее, и в этом я за них рад. Да только дело-то в чем? Основную долю товарного зерна, то есть того, которое предоставляли на продажу, обеспечивали как раз крупные хозяйства. Которые погромили. И в этом времени дело обстояло хуже, чем в моей истории. Потому что Гражданская война была менее свирепой и людей в итоге погибло меньше. Ведь земелька-то распределялась между членами общины. И то ли ещё будет. Мы ведь гуманисты, а не хрен собачий. Например, стараемся организовать на селе медицинскую помощь. А значит — детская смертность уменьшится, количество людей возрастет. А возможна была и иная проблема о которой я и докладывал.

— Товарищи, вспомним 1916 год. В этом году урожай был 3,8 миллиардов пудов зерна. Товарный хлеб составлял четверть от производимого — около 950 миллионов пудов. Довоенные потребности внутреннего рынка были около 500 миллионов. Если учесть увеличение потребления хлеба, связанное с питанием армии, зерна все равно хватало с избытком. Так получалось по расчетам. На самом же деле Россия столкнулась с продовольственной проблемой уже в 1915 году, ибо производители не хотели продавать хлеб. Ждали "настоящей цены" и придерживали зерно. В случае обострения международной обстановки мы получим тоже самое.

Бухарин задергался. Он-то знал, в чей огород камешек. Николай Иванович решил стать Столыпиным №2 и провозгласил ставку на зажиточного крестьянина. Но я и в том времени, в "перестройку" слышал враньё про то что "Россию накормит фермер". И где были эти самые фермеры? Нигде, кроме телевизора.

— Вы передергиваете! Это наш, советский, сознательный крестьянин, а не старорежимный.

Я поглядел на Бухарина с легкой грустью, как смотрят на безнадежно больного. Нет, правильно я сделал, что подменил в этом мире Троцкого, приклеив Николаю Ивановичу кликуху "Коля Балаболкин". Вот ведь вроде мы не в пивной за кружечкой, а в серьезном месте. А он несет такой бред…

— Товарищ Бухарин, вы рассчитываете на кулака.

— Не передергивайте, товарищ Коньков. Я призывал рассчитывать на крепкого хозяина.

— А вы вообще представляете, что происходит в деревне? Примерно половина крестьян находится в экономической зависимости от кулаков. Мироедов. Жлобов[55].

Знаете, есть поговорка: "придет весна — попросишь хлебушка"? А кулак — это представитель сельской буржуазии. Который за лишнюю копейку удавится. Или вы забыли слова Маркса о том, на что пойдет капиталист ради лишней прибыли? При любом обострении международной обстановки кулаки станут зажимать хлеб. И что тогда? Снова запускать продотряды? Вам мало было антоновщины? Эмигранты за границей ждут, не дождутся, когда в СССР разразится крестьянская война.

— Понятно, вы через своих сексотов[56] всё знаете, — огрызнулся Бухарин, но поперхнулся, увидев мой взгляд.

Николай Иванович являлся тем ещё треплом, но дураком-то он не был. И очень хорошо понял, какой у меня будет ответный ход. Я стану рвать тельник на тему, что я-то на бронепоезде половину России проехал, пока некоторые в Москве рожу наедали.

Однако меня опередил Сталин.

— Мы все знаем, что товарищ Коньков наладил хорошую информационную сеть. За это мы его и ценим. И попусту он говорить не станет.

В общем, Бухарин предпочел не обострять дискуссию. А я продолжал добавлять себе черной краски к своему политическому портрету. В самом деле, что обо мне и сейчас пишут за бугром? Комиссар, организатор массовых репрессий, потопивший в крови выступления таких свободолюбивых ростовских погромщиков и ярославских эсеров. А теперь эта сволочь собирается сгонять крестьян в колхозы. Впрочем, интеллигенты очень любят абстрактные рассуждения. В "перестройку" меня просто достали базарами "как сказал Достоевский о слезинке ребенка". Хотя это говорил не Достоевский, а литературный персонаж Иван Карамазов, находящийся в состоянии реактивного психоза. Да и сам тезис абсолютно бессмысленен. Вы станете покупать своему ребенку пятое мороженое, если он расплачется? Ну-ну. Потом такой ребеночек со спокойной совестью сдаст вас в дом престарелых.

На самом-то деле иного выхода, кроме коллективизации, у России не было. Столыпинская реформа прокатила бы в 1861 году. А рассуждения умников, что, дескать, лишних крестьян надо переселить в Сибирь… Столыпин был не самым плохим руководителем. Но он в итоге получил полмиллиона вернувшихся домой, потерявших всё озверевших мужиков, которые и стали основой революции в деревне. Да и в Сибири "столыпинские" в подавляющем большинстве с самого начала поддерживали большевиков. И с чего бы это?

Так что я полагал — раз уж такая судьба, то надо вести дело постепенно, без авралов. Ну, там создавать МТС и потихоньку компостировать народу мозги. Недаром мы у Муссолини покупали именно тракторы. Может, что-то путное и выйдет.

Кстати, насчет, тракторов. У меня на этом деле вышел конфликт с Фрунзе. С вояками-то как? Они, разумеется, хотели приобрести побольше всяких смертоносных механизмов. Прежде всего — самолетов. До них как-то не доходило, что армия, которой нечего жрать, воевать не сможет. А уж эти самолеты… В данной истории, как я уже упоминал, танки себя не показали. Так что доктрина Дуэ появилась гораздо раньше, да и выдвинул её какой-то немец. Но идея-то та же. Строим мощные воздушные армады и разносим у противника всё на хрен. В СССР развернуться этой увлекательной страсти мешала техническая отсталость страны. В вот французы и немцы вовсю клепали здоровенные тихоходные бомбовозы. Во главу угла ставилась высотность и грузоподъемность.

Впрочем, тут меня поддержал Слащов. К идее массовых бомбардировок он относился весьма скептически. Говорят, в узком кругу он бросил со свойственной ему непосредственностью:

— Бред это всё. Ни хера они не разбомбят.

Он-то как раз продвигал идею глубоких танковых рейдов. И лучшим арморов Великой войны называл французский "Рено". Самое забавное, что его поддерживал Буденный. Забавно-то было мне — я помнил, что в той истории они друг друга очень не любили. Буденный — очень тщеславный человек, а Слащов — ехидный. Он не упускал случая напомнить Семену Михайловичу, что тот воевал далеко не всегда идеально. Но в этом мире ссориться им не было причины, они воевали на разных фронтах и каждый получил свою долю славы. И тут Буденный ухватился за идею глубоких рейдов, благо для конницы в них имелось место. Так вот, сперва Слащов, а следом за ним и Буденный стали высказываться, что, дескать, давайте для начала будем трактора покупать, потом сами их делать научимся, а дальше и до арморов недалеко. Тем более, что главной бедой России была даже не техническая отсталость, а техническая безграмотность населения. А тракторист — это уже почти мехвод. Я любил впоминать рассказ Чехова "Злоумышленник". В том времени я это произведение не очень понимал. Напомню, в нем судят крестьянина, который отвинтил гайку от рельса, чтобы сделать себе грузило для рыболовной снасти. Ему корячится ну о-чень хороший срок, а он решительно не понимает — за что его судят. Вот дурак-то, что он железки дома найти не мог? И только в этом времени я понял — да, не мог. Любая железяка стоила денег и немаленьких. А гаек в деревне не имелось вообще.

Слащову очень понравилась моя фраза: "лучшая противоздушная оборона — это арморы на аэродроме противника". Мне передали отзыв Якова Александровича:

— Хоть этот Коньков и шпак, а голова у него варит.

К счастью, западники на полет мыслей наших военачальников не обращали внимания. Что с них взять, с чокнутых большевиков? И массово клепали уежища вроде "Святогора"[57].

Бандеровцев не будет?

Навстречу составу, на котором Максим с товарищами прибыл к границам махновских земель вышли очень интересные люди. Их было человек двадцать, они довольно четко делились на две непохожие друг на друга группы. Одни были в серых шинелях на которых виднелась нашивка — красно-черная звезда. На голове они имели кубанки с такой же кокардой. На шинелях было навешано много всякого снаряжения. Ну, понятно, винтовки на плечах. Выглядели данные парни очень подтянуто. Даже не служивший Максим понял, что бойцы регулярной армии, хотя анархисты её и отрицают. Эмиль, который про армию знал побольше, при виде этих парней одобрительно хмыкнул:

— Ничего так ребятки смотрятся.

А вот другая половина… Тут Максиму пришло в голову слово "хохлы". Нет, ну просто картинные персонажи. Здоровенные мужики средних лет с длинными усами, но бритыми подбородками, в огромных папахах и каких-то деревенских одеяниях, названия которых Максим не знал. Эти оружия имели куда как поменьше. Причем, даже на непросвещенный взгляд Максима, оружие было сильно разномастным.

Никаких проблем с проездом не было. Итальянец знал какое-то волшебное слово, после которого все вопросы отпали — ребята перевели стрелку и состав двинулся дальше. Правда, к ним подсадили двоих, пояснив, что им что-то нужно во Львове, а поезда ходят, когда хотят.

Новые пассажиры оказались представителями двух разных "фракций" махновцев. Один был солидным, исполненным достоинства мужчиной лет под сорок по имени Павло. Другой — назвался Александром, но потом оказалось, что зовут Израиль, это был молодой парень из Стрыя, весь из себя милитаристкий. Разговорились.

Кстати, интересно, как общались. Ещё не разъезде Максим обратил внимание, что "деревенские" общаются между собой на языке, который он вообще не понимает. Хотя казалось бы, между русским и украинским не такая уж большая разница. Однако, как потом выяснилось, местное наречие понимали только местные жители. Это была ядерная смесь из нескольких языков. Однако все они говорили на суржике, который, как понял Максим, являлся тут военно-командным языком. А Израиль говорил ещё и на идиш, который, по сути — испорченный немецкий. А потом выяснилось, что у ребят есть самогонка… Так что общаться стало совсем просто.

Так вот оказалось: "крестьяне" являлись чем-то вроде местного ополчения. С той стороны границы отнюдь не с восторгом относились к махновским порядкам. У махновцев рейд за границу за добычей считался само собой разумеющимся житейским делом. Так вот, соседи пробовали и разбираться. С данной стороны беспокоили чехи. Но у них не было конницы[58].

А пешком переть через горы — то ещё удовольствие. Тут у обороняющегося все преимущества. Тем более, что у махновцев конница имелась. Так что чехи пытались прорваться на поездах. Вот и держали на перевале Ужок блок-пост на котором местные мужики время от времени меняли друг друга в компании с "добровольческими повстанческими отрядами". Под этим псевдонимом, как понял Максим, скрывалась армия.

Жизнью Павло был, в общем и целом, доволен. Конечно, приходилось давать "добровольные революционные пожертвования". Лучше был было не давать. Но куда деваться? Тем более, махновцы брали куда меньше, чем австрийцы.

Израиль был доволен тоже. Он был из Стрыя. Когда в семнадцатом там нарисовались украинские националисты, для начала занялись любимым делом — еврейскими погромами. А потом нагрянул Махно, который это жестко пресек. Причем, суть тут была совсем не в какой-то особенной юдофилии батьки. Если честно, за что на Западной Украине ненавидели евреев? Да за две вещи.

Первая была очень старой. В данной местности было много поместий, принадлежащих польским аристократам. На них крестьяне работали батраками или арендаторами. Ясновельможным панам было "западло" вникать в такие низкие вещи как управление своим имением. Но деньги-то нужны? Нанимали управляющего. Вы поняли кого. Причем, еврея нанимали на эту должность совершенно сознательно. Еврей точно не имел дружеских и родственных связей среди крестьян и вообще являлся для них чужаком. И вот кого считали кровопийцей? Пана, которого видали пару раз в год и издали — или всем известного Абрама или Исаака?

А вторая причина была — перекупщики. В городе на рынках крестьян встречали личности, которые не мытьем, так катаньем заставляли продать товар им. А сами перепродавали уж по совсем иной цене. Держали эту мазу опять же понятно кто.

Махно пресек это развлечение очень жестко. Его ребята перекупщиков просто расстреливали. Вот так, без базаров. Подгоняли тачанки к "биржам"[59] и открывали огонь… Махновцы ведь тоже являлись крестьянами — а потому люто ненавидели перекупщиков.

Израиль такие методы одобрял. Со знаменитой "еврейской солидарностью" у него было как-то не очень. Как он выразился,

— Перестреляли такую шваль…

Как оказалось, в еврейских общинах были те ещё порядочки. Они жили по очень жестким законам, где всё до мелочей было жесточайше регламентировано. А "шаг вправо, шаг влево — побег". Правда, в Австро-Венгрии не было "черты оседлости", при желании модно было и уехать. Так ведь и в современной Максиму России никто не мешал уехать из Урюпинска в Москву. Но, Вена, как и Москва, встречала "понаехавших тут" совсем не хлебом-солью[60].

В общем, Израиль, будучи парнем крепким и нетрусливым, при первой возможности записался к махновцам.

Вот и Павло пояснил логику революции.

— Батько жидов расстреливал. Евреев он не трогал. И нам не велел.

Как оказалось, правоохранительная система была здесь тоже весьма своеобразной. Точнее, этой самой системы просто не имелось. Анархисты отрицали писаные законы. Имелись "народные суды", в которых решали дела "не по закону, а по совести". И эти самые приговоры были интересными. Так, Павло рассказал, что в соседней деревне оправдали мужика, который по пьянке грохнул соседа. Мотивация была проста и логична: "убитого не вернешь, а если этого расстрелять, то кто будет его детей кормить?"

Тюрем здесь не было. И приговоров было немного: за небольшие проступки пороли. За крупные — расстреливали. Имелся, впрочем и такой сюрреалистический вид наказания как "условный расстрел". То есть, ты живешь, пока не надоел.

Максим-то вырос в достаточно гуманном обществе, и его поначалу шокировало то спокойствие, с которым люди говорят "расстрел". Но Эмиль относился к этому с полным равнодушием. И Максим понял — большинство этих людей прошло через войну. Если взять того же Эмиля, так сколько его товарищей легли в землю? Ни в чем не виноватых и, наверное, хороших парней, которых отправили на войну непонятно за что. И понятно, он не считает, что народ должен кормить преступника, пока тот сидит в тюрьме.

Чем ближе ко Львову, чем чаще в сельских пейзажи, через которые катил поезд, были заметны следы войны. Конечно, за прошедшие десять лет с момента здешних боев многое сгладилось. Вырытые окопы в многих местах запахали, выросли какие-то новые деревья. Но не всюду. Во многих местах виделись ломаные линии заросших окопов. Многие станционные здания так и стояли разрушенными или были кое-как залатаны. Хотя, как пояснил Эмиль:

— Основные бои шли севернее. Впрочем, природа быстро скрывает следы того, что люди натворили.

А вот сельские домики, по крайней мере издали, выглядели достаточно прилично. Хотя, конечно, это были не французские и не итальянские деревни.

Львов выглядел интересно. Тут имелось много магазинов, кафешек и синематографов. Но вот нэпа не было. Ни в каком смысле. Махновцы и не пытались вводить "революционный коммунизм". Так что те мелкие предприятия, которые сумели выжить при новом режиме, так и жили. С другой стороны, тут не было виданного Максимом в Москве демонстративного торжества "новых русских". Народ, правда, был одет достаточно бедно. Промтовары стоили дорого.

Порядок, в общем-то, поддерживался. По крайней мере, в Милане было хуже. Не говоря уже о Венеции. Правда, были районы, в которые с наступлением темноты соваться очень не рекомендовали. Это были места, где раньше компактно проживали поляки. Они в большинстве разбежались — и там угнездились разные асоциальные элементы.

Что касается, так сказать, высокодуховной жизни, то с ней дело обстояло не очень. В здании городского театра расположился Дом анархии, в котором шла какая-то творческая жизнь. Время от времени там давали концерты — но либо представители местной самодеятельности, либо коллективы из СССР. Батька явно не стремился плодить творческую интеллигенцию.

А вот университет, как закрылся после распада Австро-Венгрии, так и пребывал в том же положении. Хотя Махно всячески продавливал создание школ. А университет батьке несколько раз предлагали открыть группы интеллигенции. Но Нестор Иванович их вежливо посылал. Хотя и многие ребята из Реввоенсовета, среди которых тоже было много интеллигентов, полагали: а, может-таки открыть? А то как-то неудобно… Ходили непроверенные слухи, что даже к Конькову в Москву какого-то пытались посылать.

Почему к нему? Так Коньков тут являлся чуть ли не легендарно фигурой. Не как журналист, и уж тем более — не как медиа-магнат. Тут помнили, что именно он в самый критический момент подвез черным повстанцам винтовки, патроны, а главное — пулеметы, которые поставили на тачанки. И в итоге раскатали офицеров Дроздовского. Да и вообще почему-то считали Конькова своим. Хотя, как показалось Максиму, Сергей был оголтелым империалистом. Но поди пойми его такого — который жил при СССР, "лихих девяностых", при Путине, участвовал в революции семнадцатого, прошел Гражданскую войну и теперь снова жил в СССР. Что у него там в мозгах…

В общем, эти ходоки явно промахнулись. Потому что львовский университет, по словам всезнающего Эмиля, был местом, где австрийцы, как свойственно добрым соседям, готовили идеологическую мину для России — всячески привечали украинских националистов. А из общения с Коньковым, Максим вынес, что Сергей эту публику искренне ненавидел. И ведь именно он разнес на хрен в 1917 году киевских незалежников[61]. Так он уж точно предпочитал, чтобы этого университета просто не было. Кстати, по договору между СССР и Трудовой Федерацией, все желающие могли совершенно бесплатно учиться в любых учебных заведениях на советской территории. Узнав про это, Максим задумался: а ведь тут ещё какая-то хитрая игра. Но, в конце концов, это не его дело.

Что ещё было интересного в столице Западноукраинской Свободной Трудовой Федерации? Газеты. Был официоз — "Голос свободы". Имелась "Свободная Галичина" — то же самое, но издание было более веселым и разнообразный по содержанию. Выпускались оба на русском, украинском и идиш. Хотя русских тут было, прямо скажем, ну очень немного. Имелись и разные иные издания разных левых направлений. Неполитических газет не имелось. Не потому, что их кто-то гнобил. Просто местные жители просто не понимали: нафига покупать развлекательную макулатуру. Ну, разумеется, в полном объеме были представлены издания РОСТА. Среди них особенной популярностью пользовалось приложение к "Молодой гвардии" "Взгляд". Его охотно покупали и крестьяне, несмотря на довольно высокую цену. Дело в том, что приложение состояло из рисунков, фотографий и комиксов. Картинки и фотки можно на стенку повесить, комиксы дать детям.

Об этой затее Конькова Максим, разумеется, знал и раньше. Как и слыхал сплетни, что Сергей на пушечный выстрел не подпустил к ним никаких авангардистов, из-за чего крупно повздорил с Маяковским, который тоже очень хотел влезть в это дело. Фразу Конькова передавали в Москве долго.

— Любой инструмент годен в своем деле. Дети не понимают ваших революционных методов. Они говорят: это не похоже! Так что боец Красной Армии на рисунке должен выглядеть в точности так, как он выглядит. И в руках он должен держать не некую палку с непонятной торчащей хренью, а винтовку Мосина с трехгранным штыком. Не знаете, как она выглядит — запишитесь на стрелковые курсы! Если комсомолец — так пусть уж на нем будет нормальная "комсомольская" куртка.

Вышло и в самом деле неплохо. Картинки были такие, которые хотелось РАЗГЛЯДЫВАТЬ. А значит — очень хорошо запоминалось, КАК должен выглядеть "хороший парень". А если учесть, что подписи-то были на русском… Хочешь, не хочешь, а учи…

Но всё-таки оставался главные вопросы: а какой всё-таки в ЗУСТФ общественный строй? И как они тут сумели удержаться?

Дирижабль проходит развилку

Гостиная, в которой происходила беседа имела вполне респектабельный, но какой-то нежилой вид. Так, впрочем, и было. В этой квартире никто и не жил. Тут иногда встречались представители немецкой разведки со своими ценными сотрудниками.

Сейчас в массивных креслах расположились двое. Один был высоким, слегка полноватым, украшенным благородной сединой, одетым в скромный костюм. Звали его Дитрих Швацхельм. Это был весьма известный журналист, чьи репортажи с полей Первой мировой пользовались большой популярностью. В последнее время он чуть ли не прописался в Москве, писал оттуда репортажи и, как он заявлял, собирал материалы о книге про Гражданскую войну.

Его собеседником был профессионально неприметный человек, без каких-либо характерных примет.

Возле беседующих стоял столик с бутылкой вина, клубился сигарный дым. В общем — эдакая дружеская беседа. Хотя темы-то обсуждались серьезные. Дитрих, строго говоря, не являлся разведчиком в прямом смысле слова. То есть, он не лез туда, куда лезть запрещено, не воровал секретных документов, не вербовал агентов среди местных… Для этого у немцев имелись иные люди. Но ведь мало собрать сведения, надо их правильно интерпретировать. А когда дело касалось СССР, у немецкой разведки с этим начинались проблемы. А Швархельм отлично знал русский язык, он много бывал в России и до войны, да и с большевиками, вроде бы, нашел общий язык. Хотя Дитрих никогда не декларировал приверженность к левым взглядам, он заявлял, что является "честным немцем, который хочет разобраться". Журналист совершил несколько поездок по СССР, даже — на Дон, Кубань и Сибирь, куда вообще-то большевики пускать иностранцев не любили. Пару отрывков из его будущей тиснул "Красный журналист".

— Итак, господин Швархельм, вы полагаете, что власть большевиков держится прочно.

— Именно, так. Никаких внутренних сил, которые могли бы её свалить, просто не существует. Разумеется, недовольных много, но на что большее, чем шипеть по углам, они не способны. Так что единственное, что может для них представлять опасность — это иностранная интервенция. Но я очень сочувствую той армии, которая будет её осуществлять.

— Почему? Красная Армия вряд ли представляет серьезную силу.

— В общем, да. Но это прекрасно понимают и большевики. Упор они делают на развертывание партизанской войны. Все эти "зеленые береты", "синие береты". Последних учат партизанской войне в духе Махно. Насколько я знаю туда берут только добровольцев. Я кое с кем из этих ребят общался и уверяю — они будут воевать до конца. Прибавьте сюда ЧОН, "Молодую гвардию" Конькова…

— Но последние — это ведь дети!

— Ага. Которые будут стрелять в спину оккупантов. Так что они вполне устроить такое, что знаменитая испанская герилья покажется образцом порядка. Но это не самое плохое. Если Советы рухнут, то тут же появится множество Наполеонов и наполеончиков, которые поведут войну друг с другом. Я бывал на Кубани и и в Сибири — и очень хорошо представляю, что это такое. Вы не забывайте, что после Великой войны "мирных обывателей" больше нет! Слишком много людей имеет военный опыт. А в России на него накладывается опыт революционный.

Журналист глотнул вина и продолжал:

— Так что интервенты окажутся в положении человека, увязшего в болоте. Идти трудно, а со всех сторон жалят бесчисленные комары. И ведь кроме боевого оружия у них есть и пропагандистское. А у них в любой стране полно сочувствующих.

…Разговор продолжался ещё час два. После чего Дитрих откланялся, а его собеседник остался в большой задумчивости. Сказанное журналистом отнюдь не было чем-то необычным. Это подтверждалось и другими источниками. Более того. Имелись данные о том, что большевики планировали в случае иностранного вторжения развернуть полномасштабную городскую герилью на территории страны-агрессора. Английский опыт впечатлял. А немецкие рыцари плаща и кинжала слишком хорошо знали, как просто это раскрутить, если под рукой имеются подходящие кадры. А уж в Германии экстремистских группировок… Коммунисты, два вида нацболов, баварские сепаратисты, польские националисты… И в стране полно фронтовиков.

Выводы складывались однозначные. Конечно, кое-кому они очень не понравятся. Особенно иным господам в генеральских погонах, которые снова рвутся повоевать. Ну, что ж. Есть ещё такая вещь, как статистические расчеты. Вот этим и имеет смысл заняться.

Так уж сложилось исторически, что если в Питере авиационным центром являлся Комендантский аэродром, то в Москве ту же роль играло Ходынское поле. Вот и сегодня толпы народа собрались сюда, чтобы поглазеть на событие, связанное с полетами по воздуху.

Итак, обширное пространство, чуть ли не в гектар, было оцеплено тройной цепью красноармейцев. Посреди торчала причальная мачта, неподалеку тусовались разные официальные лица в главе с товарищем Чичерниным. А также охрана, оркестр, стадо автомобилей и некоторое количество привилегированных журналистов — как своих, так и иностранных. В том числе я со Светланой и примкнувший к нам Миша. Собственно, особо делать нам тут было нечего, но мы тоже любопытные, так что использовали служебное положение, чтобы поглазеть.

И было на что. В небе, как по заказу безоблачном, величественно плыл огромный дирижабль. Я, кстати, до сих пор "живьем" этих летающих сосисок никогда не видел. Тем более, что сосиска была не какой-нибудь, а немецкой. На борту дирижабля красовался черно-бело-красный триколор, а летательный аппарат являлся новейшим и, как говорили спецы, каким-то супернавороченным.

С эдаким понтом делегация Германской империи прилетела заключать торговый договор.

Показуха была явная. На самом-то деле большевики не гордые, для такого дела как подписание торгового договора вполне смотались бы в Берлин. Но кому-то и зачем-то это было нужно. Насколько я знал, внутри немецкой властной элиты тоже кипели страсти — так что может тем самым кайзер решал какие-то внутренние проблемы.

Так или иначе, в этот день была явно пройдена ещё одна историческая развилка — из тех, которые возникли уже в этом варианте истории.

Отношения СССР с Германией были, в общем, хорошими. Второй рейх был единственной страной (не считая, понятно, Ломбардии), которая нашу страну признала. Но немцы — они такие… Постоянно висела над головой опасность, что они надумают решить свои экономические проблемы за наш счет. Тем более, что противопоставить им было особо нечего. Конечно, с армией у нас было лучше, чем в той истории — тогда в 1925 году она находилась в полной заднице. Но на то, чтобы воевать с немцами, мы явно не тянули. Благо в Германии хватало отмороженных вояк, которым только дай волю… Правда самый безбашенный из них, герр Людендорф давно уже лежал в могиле. Да и остальных, видимо, придержали.

Во многом тут роль сыграла… Италия. Дело-то в чём? Западные политики по отношению к коммунистической идеологии испытывали двойственные чувства. С одной стороны, она откровенно пугала. А вдруг и у нас эти красные нечто такое устроят? С другой — западники всегда относились к русскими как к варварам. Так что успокаивали себя: это у них такое возможно, но не у нас. Но ведь Италию модно назвать какой угодно, но уж точно не варварской страной. Как же! "Колыбель европейской культуры". А там грохнуло. И тут ещё и в Англии началась новая заварушка. Но об этом потом. Так что немцы всерьез опасались за свой тыл. Потому как и коммунисты, и нацболы обещали в случае агрессии против СССР устроить веселую жизнь.

Но главное-то иное. Главари Второго Рейха продолжали готовиться к неизбежной войне с Францией. А для этого нужно было прежде всего сырье. Причем, не когда-нибудь, а прямо сейчас. И то, и другое можно либо отобрать, либо купить. И вот немцы прикинули — и сделали вывод, что отобрать не получится. Разумеется, ОГПУ и РОСТА всячески этому способствовали — помогли господам начать думать в нужном направлении. А дальше дело пошло само. Немцы — народ обстоятельный. Журналисты в штатском интересуются Гражданской войной в Сибири? Пожалуйста, приезжайте, изучайте. Много узнаете как "партизанские отряды занимали города". Кубань? Порасспрашивайте тамошних ребят про народную забаву "много нас, таких, уходило в лес". Тем более, что берлинским эмигрантам, которые продолжали вещать, что после падения большевиков "весь народ сплотится вокруг великого князя Николая Николаевича — уже откровенно смеялись в лицо. До немцев дошло, что если они придут и даже победят — то им придется самостоятельно наводить порядок.

Вот такой маленький эпизод этой операции. Болтается у нас такой господин Шварцхельм, который, наверное, думает, что он очень хитрый. Так вот, он захотел пообщаться с бывшими бойцами продотрядов. Долго у него ничего не выходило, потом повезло. Он встретил моего человека. Почему моего, а не сотрудника ОГПУ? Так на фига тут чекистов задействовать, у них и так дел по горло. А мой сотрудник и в самом деле служил в продотряде. И он честно рассказал деревенские расклады. Из которых немец сделал вывод: если привлечь местных, то всё разворуют по дороге, если действовать самим — ни хрена не соберут, потому что не найдут. А потом начнутся восстания… И ведь это правда. В моей истории именно так и вышло у немцев в восемнадцатом на Украине.

В общем, немцы прикинули, сколько им потребуется войск, чиновников и средств и решили: торговать — оно выйдет дешевле.

Логика классовой войны

Нет в мире города, где припортовые районы радуют глаз. Ливерпуль не составлял исключения. Окрестности огромного порта, вытянутого вдоль реки Мерси, представляли из себя мрачные плохо мощеные улицы, в которых соседствовали складские помещения из закопченного кирпича, заборы и жилые дома из того же самого кирпича. Последние были густо нафаршированы питейными заведениями, потовыми гостиницами, проходящими скорее по разряду "притоны" и прочими подобными заведениями. И тут шла особая жизнь.

В данный момент эта самая жизнь проявлялась в том, что по темной улице, скудо освещенной редкими фонарями, быстро бежал плечистый человек одетый как рабочий. За ним, громыхая на всю улицу тяжелыми башмаками, гналось человек пять столь же плечистых и столь же крепких ребят. Убегающий явно напрягал последние силы, стараясь оторваться. Но преследователи его медленно, но неуклонно настигали…

Эдварду Хоупу, несмотря на его "счастливую" фамилию, в последнее время жизнь совсем не улыбалась. Какое-то время назад он работал докером. Работа, конечно, не сахар, но и заработки не самые плохие. Но парня, как, впрочем и многих его коллег подвела любовь к виски и джину. Нет, непьющего докера встретить, наверное, сложнее, чем эльфа. Но дело в мере. Докер — это не грузчик, это достаточно сложная профессия. Погрузка судна — дело хитрое, там множество разных тонкостей. К тому же, это работа такая — чуть зевнешь — и получай несчастный случай на производстве. И вот зачем тут нужен парень, у которого каждый день башка в тумане и руки ходуном ходят? Ладно, сам гробанется, так ведь может и товарища покалечить. К тому же работа у докерских бригад сдельная. Как потопаешь, так и полопаешь. Так что плохой рабочий, по сути, уменьшал заработок остальных.

Так что выгнали из профессии Эдварда не какое-нибудь там начальство, а свои.

Так уже около года парень болтался в порту в компании с такими же как он, безработными докерами, бичами[62], и прочей публикой, зарабатывшей себе не виски чем придется.

Но вдруг началась странная жизнь. Сначала забастовали шахтеры.

Причем, все. Но это ладно, они далеко. Но потом вдруг встали докеры. Тоже все. А вы представляете, что такое для Англии — паралич её портов? Что там было и как там было Эдвард не знал, но по припортовым кабакам пошли людишки, вербующих докеров в бригады докеров в обход профсоюза, который бастовал. Люди, пошедшие на такое дело назывались штрейбрехерами.

Черт знает, почему Эдвард пошел на это. То, что выпить надо, а на это нужны деньги — понятно. Но человек, у которого жизнь не удалась, всегда ищет виновных всюду, кроме зеркала. Вот и Эдвард решил, что во всем виноваты эти докеры из профсоюза, которые его больше не хотят брать на работу. И он сколотил бригаду, которая отправилась на работу.

К доку[63] бригада Эдварда подходила под охраной полиции. Дело известное — забастовщики у входа постараются преградить путь штрейкбрехерам. Но ничего такого не было. В стороне околачивались какие-то мальчишки, которые свистели и выкрикивали разные нехорошие слова. Поодаль околачивались несколько репортеров, которые явно ожидали столкновения забастовщиков со штрейкбрехерами. Потом подтянулось ещё несколько таких же бригад.

Работа, понятно, вышла та ещё. Кое-как сформированная работала отвратительно. Да и Эдвард, уж честно так сказать, был бригадиром как из дерьма пуля. В нормальной ситуации их бы выгнали пинками под зад. Но ситуация-то была ненормальная. Остальные бригады трудились не лучше. В итоге кое-как отработали. Дай бог этому кораблю дойти до места назначения.

Выводили их тоже под охраной полиции. И снова никаких встречающих. Вот тут Эдвард задницей, что его ждут неприятности. Потому что ситуация развивалась неправильно. И задница его не обманула. Полицейские провели штрейкбрехеров пару кварталов и слиняли. И вот тут на них напали. Эдвард участвовал во многих потасовках, а видал их ещё больше. Но происходящее совсем не походило на разборку двух банд хулиганов и или на драку команд двух кораблей. Где некоторое время идет "разогрев" в виде взаимных оскорблений и прочего. Нет, тут из переулков высыпали докеры и сходу стали месить штрейкбрехеров. Молча. Эдвард и его товарищи были ребятами неслабыми, но они друг друга мало знали, а против них были сплоченные годами работы бригады. Да и фактор неожиданности…

В общем, штрейкбрехеры были быстро рассеяны. А Эдвард, кое-как отмахиваясь сумел выскочить из толпы и рванул вдаль по улице. Но только вот за ним рванули вслед.

Итак, он бежал и чувствовал, что сдает. Этим-то было легче. Они сегодня не работали. Наконец, поняв, что не уйдет, бывший докер обернулся, и даже сумел уйти от одного летящего в рыло кулака, но вот от второго не смог. Он рухнул на мостовую, а тут уж на него навалились. Особо, впрочем, не били. Двое дюжих мужиков заломили ему руки подняли на ноги. Эдвард огляделся. Вокруг стояли бывшие коллеги, кое-кого он даже знал в лицо. И тут сквозь толпу протиснулся Самуэл Беннет, профсоюзный активист — здоровенный мужик, выделяющийся даже на фоне докеров, среди которых хиляков не имелось.

— Ну, что же ты, сука? — Обратился он к Эдварду. — Против своих пошел, хозяевам нас продаешь… Бригадир, мать твою…

— Что с ним делать? — Раздался голос.

— А то вы не знаете.

Бывшего докера и несостоявшегося бригадира штрейкбрехеров так и не нашли. В доках глубоко, а тело с привязанным к нему колосником не всплывает.

В Англии вообще дела шли как-то наперекосяк. В двадцать третьем году до властей-таки дошло, что вопрос с Ирландией надо как-то решать. И начали решать. Решали долго, прерываясь на похороны парламентариев, которых продолжали отстреливать ребята из ИРА. В итоге получился самый идиотский вариант из всех возможных. Ирландии предоставили полную независимость (в той истории она получила статут доминиона). А вот Ольстер зажали. Ну вот никак не могли бритты признать, что теперь они уже не Объединенное королевство. Так что получили себе головную боль на долгие годы.

Хотя волна терроризма в Англии спала, веселье переместилось в Ольстер, где и раньше было нескучно. Туда пришлось перебрасывать штурмовиков.

Только-только перевели дух, как грянула забастовка горняков. Она началась на год раньше, чем в моем времени и шла несколько по иному. Власти и тут начудили. Забастовку признали незаконной. И полиция, обрадовавшись, тут же подмела профсоюзных лидеров. Что поделать — они долго боролись терроризмом, так что у ребят выработался хватательный рефлекс. Тем более, что больших забастовок на британской земле давно не было, позабыли, как с ними бороться.

В итоге хотели как лучше, а вышло как всегда. Арестованные профсоюзники были весьма умеренными ребятами. Соглашателями, если говорить на языке классовой борьбы. Это были профессиональные профсоюзные работники, которые сами давно не трудились в шахте. А с такими на самом-то деле всегда модно договориться. На смену же им пришли совсем иные ребята, у которых уголек с мозолей не смылся. К тому же не появилось никакого "письма Зиновьева". Не та была обстановка на информационном поле, чтобы запускать такие штуки[64].

В общем, каша заварилась крутая. Без угля, как известно, жизнь плохая. А тут к забастовке присоединились докеры. Вообще-то, эти ребята в данном времени использовали любой повод, чтобы побузить. Горячие британские парни.

Разумеется, мы подмогнули британскому пролетариату. Ведь в чем главная слабость забастовщиков? В том, что им и их семьям надо каждый день что-то кушать. Особых сбережений у рабочих в это время не имелось. К тому же если забастовку объявляют незаконной, то накладывается арест на разные профсоюзные фонды. Но никто не отменял пролетарскую солидарность. Помощь им шла — и не через Коминтерн или МОПР[65], а через разнообразные структуры, не имеющие отношения ни к социализму, ни к рабочему движению. Товарищ Сталин очень хорошо отнесся к моим идеям насчет сетевых структур. А про грядущую забастовку и про её ход я, понятно дело, знал.

Поскольку фонды эти создавали в том числе и ребята из РОСТА, я не мог не выпендриться. К примеру, ещё в 1924 году в Англии было создано общество "Поможем нашим братьям меньшим". Это было вполне работающая организация, во главе которой засели старые девы с общественной жилкой. И кое-что они делали. Например, создали несколько приютов для бездомных кошек и собак. Я вообще-то люблю животных. Так вот, во время забастовки данная структура выдвинула тему: дескать, хрен с ними, с забастовщиками, но ведь у них есть животные, а они голодают в результате людских разборок.

Самое смешное, что это не только позволило засылать деньги рабочим. Деньги шли, в основном из САСШ, где товарищ Смирнов стал ну очень крутым мафиози. Кстати, Аль-Капоне в этой истории не прославится. Его застрелили из "Томми-гана" в одной из разборок. Руководительницы проекта восприняли идею всерьез. А старые девы, если уж за что-то взялись — это страшная сила. Они начали в Англии сбор пожертвований. Ход оказался правильным. Англичане странные люди. Если бы данные деятельницы собирали деньги для детей тех же самых забастовщиков — хрен бы они чего собрали. А вот на собак и кошек — это пошло на ура.

А что самое главное в этой всей заварушке — и горняки, и докеры выдвинули требование признания СССР. Причем, обосновывали они это не с левых позиций. Дескать, Советы братаются с Германией. А та, получив большое количество ресурсов, быстро оправится и развяжет новую войну. Впрочем, англичане и сами понимали, что пора прекращать выеживаться.

Что тебе нужно — выбирай![66]

Максима вызвал заместитель директора помощника парижского РОСТА товарищ Ярошенко. Ни для кого не являлось секретом, что он тут представляет ведомство Дзержинского. Так что ходить к нему не особо любили. Мало ли что.

Однако Максима он встретил приветливо.

— Дело вот в чём, товарищ Кондратьев. Поступила информация, что эмигрантские круги снова решили активизировать террор. Вы, конечно, знаете, что Николай Николаевич перебрался из Берлина в Париж и достиг с либералами договоренности по поводу того, что в случае краха большевиков судьбу России будет решать Учредительное собрание.

— Да, я это знаю. Но террор…

— Это понять можно. Ведь что раньше происходило? Эмигрантские организации верили, что кого-то из них признают "правительством в изгнании". Конечно, никто их таковыми признавать не собирался, но ведь надежда умирает последней. Теперь они вообще никто. Понятно, что засуетились. В общем, вы более-менее знакомы с этой средой. Попытайтесь об этом что-нибудь узнать. Разумеется, речь не идет о том, чтобы внедриться в среду террористов. Этим будут заниматься иные товарищи. Но вам нужно разобраться — какими идеями туда завлекают.

— Первый круг.

— Что вы сказали? Ну, да, точно.

Максим пребывал в большом раздумье. Он-то вырос в очень циничном обществе, где на предложение что-то сделать возникает встречный вопрос: "сколько?" А жизнь-то одна, и на том свете, если он даже и есть, деньги не нужны. Но с другой стороны, и в его мире были ведь шахидки и прочие, которые были готовы идти на смерть. Но у эмигрантов не было в резерве не то что Ислама, так и даже марксизма. А вера в победу — это сильно. Во время своего пребывания в Москве Максим пообщался с разными людьми. И ему стало понятно, кто такие на самом деле были зеленые, синие и черные береты. Этим бойцам было по хрену — убьют их или нет. Они знали простую вещь: какими бы ни были временные трудности, ВСЁ РАВНО победа будет за ними. С такими людьми воевать невозможно. И ведь именно ТАКИЕ в его истории не сдавались в плен, а уходили в партизаны. Такие люди сражались до последнего патрона в Брестской крепости. Такие подняли КРАСНОЕ знамя над Рейхстагом. Коньков, похоже, знает, что делает, выращивая свою Молодую гвардию.

— Блин, вот что мы про…ли! — подумал Максим, который в армию не пошел по принципу: "а на хрена?"

Но это были мысли около. А вот чем могут подвигнуть на терроризм контрреволюционеры?

Максим уже убедился, что человек, конечно, если у него есть мозги в голове, знает куда больше, чем он сам думает. Ну, вот например, Максим совершенно не знал об истории белой эмиграции в своём мире. Но фильм "Бег" он видел по телевизору. Так что сообразил — тогда множество солдат и офицеров было вывезено из Крыма. Ну, а дальше понятно. Уж что такое безработный фронтовик Максим отлично знал. В Париже зайди в любое дешевое кафе — на пару таких наткнешься. Понятно, что среди данных персонажей найти желающих побороться с большевиками — нефиг делать. Но в этом мире белые до Крыма вообще не добрались. Да и вообще — среди русских большевиков имелось такое количество генералов, офицеров и просто дворян, что становилось непонятно — а кто, собственно, делал революцию? Кстати, белые эмигранты, если судить по их прессе, тоже не очень понимали. Между прочим, Светлана Баскакова, по ехидству характера явно не уступающая своему дружку, напечатала в "Красном журналисте" переписку Ивана Грозного с князем Курбским. Разумеется, с соответствующими комментариями. Из них получалось, что Курбский "выбрал свободу" — сбежал от тирании, чтобы стать в Речи Посполитой авторитетным бандитом[67].

Но это всё лирика. За фактами Максим отправился к своему коллеге, Петру Саврасову, который как раз специализировался на эмигрантах.

— Ну, что вам, сказать, Максим? Среди эмигрантов есть много разных течений. К примеру, вы знаете о так называемом Русском корпусе? Дело вот в чем. Российское правительство от большого ума прислало во Францию некоторое количество боевых частей. Причем, единого командования у них не имелось, их просто отдали французам. Господа офицеры вели себя просто отвратительно. После прибытия, бросив ненакормленных солдат, побежали гулять. Французы, впрочем, были не лучше. Использовали русских как пушечное мясо[68]. А после Февраля солдатики заволновались, потребовали отправки домой. Успокаивали их пулеметами. После мирного договора с Германией солдатам предложили выбор: или на фронт в составе французских частей, или на каторгу. С офицерами вышло по-разному. Но вот многие из них болтаются сейчас по Парижу без дела. А… Имеется так называемый "Русский клуб". Туда попасть у наших как-то не получалось.

Как оказалось, на ловца и зверь бежит. Впрочем, Коньков во время той самой памятной совместной пьянки сформулировал эту идею иначе.

— Наполеон не зря всегда писал слово "Фортуна" с большой буквы. Ему долгое время чудовищно везло. Но базар не о Наполеоне. Эта богиня не любит тех, кто ничего не делает. Лежа на диване ничего не добьешься. А вот если ты упорно делаешь своё дело — то, может, Фортуна и обратит на тебя внимание. Может, и нет. Но шанс имеется. Большевикам, например, уж так повезло, что дальше некуда. У нас не имелось никаких шансов победить — но мы победили. И я тут совсем ни при чем. В той истории большевики тоже победили.

Как оказалось, Коньков был прав. Две недели Максим ломал голову, как подойти к этому самому "Русскому клубу". Не самому же переться. Он был уже слишком известен, как "красный". Но тут вдруг внезапно к нему обратилась его подружка Ира.

— Слушай, тут со мной связался один человек, он хочет с тобой встретиться.

— Кто такой?

— Из эмигрантов, купеческий сын. Зовут его Алексей Никифоров. Только он хочет, чтобы это было без излишней огласки…

Вот что хорошо в Париже — так это то, в городе полно разных заведений, где можно выпить чашечку кофе, бокал вина и спокойно посидеть. Собственно, парижане очень не любили приглашать знакомых к себе в гости. Все встречи назначались в многочисленных кафе. Вот и Максим назначил встречу с человеком в одном из кафе.

Его собеседник вполне подходил под определение "добрый молодец". Здоровенный плечистый и светло-русый, с голубыми глазами. К тому же, одетый в не самый дешевый костюм. Когда он появился в кафе, то пара отиравшихся там девчонок тут же стали не то что стрелять глазками, а начали конкретный артобстрел. Если бы парень хотел, он тут же мог их потащить для употребления. Наверное, даже за бесплатно.

Но у человека были другие интересы. Он подсел за столик Максима.

— Вы Макс Кондратьев?

— А вы Алексей Никифоров? Мне о вас говорила Ирина.

Рукопожатие у парня было сильным. Очень сильным.

— Именно так. А про вас-то я много знаю. Вы популярная личность. Правда, в отрицательном ключе. Куда ни зайди, всюду слышишь — "вот этот подонок Холмогоров". Все изощряются в идеях, за сколько вас купили. Суммы указываются огромные. Честно говоря, я подозреваю, что многие вам просто завидуют. Хотя они даже сами себе в этом не признаются.

Гарсон принес бутылку вина и слился.

— А вот вы мне завидуете? — Начал разговор Максим, разлив вино по бокалам.

— Да, честно говоря, я тоже вам в какой-то степени завидую. Ведь что получается? Эмигранты живут в каком-то замкнутом мире. Французы нас не любят, а те, кто левые вообще смотрят на нас с брезгливостью. Россия? Я подозреваю, что мы им просто не нужны.

— Правильно подозреваете. Они вас просто не считают русскими.

— Даже так… Так получается какой выход? Становиться французом? Но я не француз, я всё-таки русский. Вы снова, после всех потрясений, строите великую Россию. А лидеры эмигрантов готовы отдать всё, только им помогли вернуться и стать самыми главными.

— И что вы хотите?

— Я хочу с вами работать. Мне не очень интересны деньги. Мой папа кое-что из России вытащил, мне хватит. Но ведь… Жить надо так, чтобы было за что умереть.

Ни фига себе! Максим никак не мог привыкнуть, что тут люди мыслили совершенно не так, как в его мире. Там, у него, просто вот жить и радоваться жизни считалось нормальным. А тут таких презирали. Все. Левые и правые.

Но вот наступил ключевой момент, который назывался "вербовка". Максим такими делами не занимался, но ведь надо когда-то начинать?

— Я могу предложить вам дело, за которое многие не возьмутся.

— И какое?

— Вы знаете заведение под названием "Русский клуб"? Вот хорошо бы туда попасть. При этом никак не показывая своих, скажем так, нестандартных для этой среды взглядов.

— То есть, вы предлагаете мне стать шпионом?

— Да, предлагаю. А что? Честные войны бывают только в романах для юношества. Уж вы мне поверьте, у меня друг служил в штурмовиках. Как он воевал, я представляю. Про Аррас слыхали? Вот он там и воевал. А что такое партизанская война по-большевистки — я никому не советую увидеть. Знаете, что сказал товарищ Коньков? "Нам нужна победа. Одна на всех. Мы за ценой не постоим". Вот в старой России офицеры не подавали руки жандармам — и чем всё это закончилось? Эти офицеры водят в Париже такси. А так называемые союзники подло нас предавали. И господа эмигрантские лидеры ищут: кому бы повыгоднее подставить задницу. Так что, как сказал один поэт "Что тебе нужно — выбирай!"

Алексей задумался. Максим по себя решил, что про задницу он, пожалуй, загнул. В это время блатные понятия ещё не вошли в повсеместный обиход. Это в его время после брошенного тебе слова "пидор" требовалось драться насмерть. Но тут-то было по иному. Но спустя некоторое время Алексей поднял глаза на Максима.

— Наверное, вы правы. В нашем веке нет места сантиментам. Так что от меня нужно?

— Проникнуть в тот самый "Русский клуб" и поглядеть, что там творится. Кстати, ваш отец — богатый человек?

— Не бедный, это уж точно. Но бОльшую часть состояния он потерял в России. Отец вашей подруги Ирины был умнее, он сумел капитал вытащить. Но мой отец всё верил, что в России дела наладятся. У него до сих пор в сейфе лежат нефтяные акции Нобеля.

— Так это и отлично. Итак, вы из семьи коммерсантов, потерявших в результате Революции значительную часть состояния. Большевиков вам любить не за что. Вот с такой легендой и направляйтесь.

А начиналось всё с литературы…

Алексей Никифоров проявился через две недели. За это время он успел нарыть не много, а осень много. Ему повезло. Хотя, как знал Максим ещё из той жизни, везёт тому, кто что-то всерьез делает.

Так вот, на новой встрече Алексей поведал свои приключения. Дело было так.

Всё началось в том самом "Русском обществе", куда Никифоров отправился, чтобы осмотреться. В тот день выступал какой-то эмигрантский, чей талант не внушал оптимизма. В общем, зале остались немногие, а тусовка клубилась по своим законам. Алексей, прогуливаясь от одной компании к другой, пришвартовался к группе, в которой разговор шел именно о поэзии. Там говорили уже о творцах предреволюционной эпохи. И всё бы ничего, но тут влезла одна девушка. Её имя Алексей не знал, но, как многих, видел. Тем более, что эта-то обращала на себя внимание. Она изображала из себя эдакое ну совсем высокодуховное создание, которого интересует только искусство, а всякая людская пошлость её не касается. Вот она завела разговор о том, кто был лучше — Блок или Гумилев. То ли она и в самом деле ничего не понимала, то ли была любительницей исподволь разжечь страсти.

Дело-то в том, что эти имена в эмигрантской среде вызывали сильные эмоции. Кумир эстетствующих барышень Александр Блок после революции написал поэму "Двенадцать". А следом за ней и "Скифов", которых эмигранты воспринимали как большевистский манифест. А Гумилев… Ладно бы, что он после революции вернулся в Россию и трудился на новую власть. Так он ещё и воспитывал коммунистических поэтов! Имя его ученика, "красного Киплинга", Николая Тихонова, вызывало у многих зубовный скрежет. Так что шум поднялся изрядный.

Алексей уже собрался отойти от этой группы, но ту подошел стройный плечистый парень с очень породистыми чертами лица. Он вдруг обратился к Алексею.

— А вот вы что про это думаете? Про Тихонова.

— Я думаю, что большевикам повезло. Тихонов воспевает мужество. А наши… Сплошной скулеж.

— Я с вами соглашусь. Если бы он свою "Балладу о гвоздях" написал до революции, его бы флотские офицеры при каждой встрече поили бы коньяком. Это ведь суть флота и армии: приказали умереть — люди идут и умирают. Жаль, что такой человек на той стороне.

— А у нас подобных нет.

— Согласен. Простите, забыл представиться, Игорь Москвин.

— Алексей Никифоров.

Дальше пошла беседа на разные темы, которая переместилась в кафе.

Новый знакомый поинтересовался у Алексея, что тот думает о последней статье Милюкова, вызвавшей большие дискуссии в эмигрантской среде.

— Надоел. Он ждет, что кто-то скинет большевиков, а потом туда позовут его… Хотя что бы там не случилось, вряд ли в России в ближайшем будущем возникнет потребность в парламентских болтунах.

— Вы говорите интересные мысли. Знаете, послезавтра в "Русском клубе" будет лекция "Россия и русские". Я вас приглашаю.

С Юрием Алексей встретился заранее, возле станции метро "Коммерсе". Дальше они вдвоем углубились в окрестные улицы. Найти клуб оказалось непросто. Он располагался в двухэтажном здании, на котором не имелось никакой вывески. Зато возле входа отирались два крупных мужика с армейской выправкой. Которые пускали далеко не всех.

Как потом выяснилось, этот клуб отнюдь не был закрытым. То есть, таким, куда пускают только его членов и их гостей. И это понятно. На закрытом русском клубе можно было бы сразу вешать объявление: "товарищи чекисты, обратите внимание!"

Тут было хитрее. Пускали не всех, руководствуясь какими-то своими критериями. Так, перед Алексеем туда свободно вошел парень, явно тут бывший в первый раз — очень уж он внимательно разглядывал номера домов. А вот некую девицу не пустили, хотя она по-французски кричала что-то о "прессе". Впрочем, сама виновата. Не стоило так богемно одеваться. Эмигранты парижскую богему не любили. Слишком уж среди неё было много красных.

У Никифорова проблем не возникло, поскольку он-то шел с завсегдатаем — Москвин поздоровался с охранниками.

Впрочем, угодив внутрь, Алексей подумал: возможно, девицу не пустили совсем не из-за её богемного вида. Потому что представительницы прекрасного пола тут отсутствовали. Вообще.

(Максим, слушая, своего агента усмехнулся про себя. Да, всё-таки тут народ не слишком испорченный. Окажись он в таком заведении, его первой мыслью было бы: это не политический, а педерастический клуб.)

Они слегка опоздали, так что поспешили на лекцию. Алексей обратил внимание, что зал, хоть и небольшой, был забит. Причем, преобладала молодежь.

А с кафедры вещал пожилой мужик с интеллигентской бородой.

Тема Алексея сразу заинтересовала. Он много читал разной литературы. И знал, что большинство эмигрантов, как кот вокруг сметаны, ходили вокруг "общеевропейских ценностей". А лектор подчеркнул: русские — это не европейцы, это особая цивилизация. Но, с этой цивилизацией вышло плохо. Большевики разбудили "азиатчину", и под ними русские таковыми быть уже перестали. А истинные русские только в эмиграции. Да и то не все. Потому как большевики победили потому как многие думали только о себе — и теперь в эмиграции делают то же самое. Лектор не пожалел грязи на все без исключения эмигрантские организации. Пара человек возмущенно покинули зал. Но суть была понятна — только истинно русские люди могут спасти Россию.

После лекции была, как всегда, тусовка. Игорь куда-то исчез, Алексей двинулся на выход, но тут Москвин откуда-то нарисовался, к в компании с парнем не менее породистого вида, чем сам Москвин.

— Алексей, хочу тебя познакомить: Владимир Разметов.

Никифоров представился. А рукопожатие у парня было разве что немногим слабее, чем у него.

— Дело вот в чём. Мне Игорь сказал, что вы из семьи коммерсантов…

— Да, но я делами не занимаюсь, я учусь в Сорбонне.

— Но, тем не менее, вы в этом что-то понимаете. Вот я — сын флотского офицера. Сам послужить не успел, но про корабли и про флотскую службу знаю лучше, чем большинство здесь присутствующих. А вот про экономику я не знаю ничего. Пробовал читать Адама Смита, но мало чего понял. А вы ведь наверняка что-то понимаете…

— Ну, в общих чертах…

— Вот у меня к вам вопрос: как вы оцениваете большевистскую политику нэпа.

Алексей пожал плечами.

— У экономики есть свои законы. Большевики могли провозглашать что угодно. Но, как сказал Наполеон, "штыками можно много чего сделать, но сидеть на них нельзя". Так что они были вынуждены пойти на этот шаг.

— Меня интересует несколько другое. В кругах коммерсантов, как и в кругах либералов, бытует мнение, что большевистский режим сам по себе переродится.

Алексей заметил, что вокруг них уже собралась толпа слушателей. Значит, он говорил с авторитетным тут человеком. Что ж. Алексей чувствовал: тут не стоит излагать эмигрантские штампы. И тут его осенило.

— Может быть. Но ни тем либералам, ни нам от этого не будет, как говорится, ни жарко не холодно.

— Почему?

— Есть ещё один железный закон экономики. Если существует частное предпринимательство, значит, у кого-то неизбежно скапливаются очень крупные суммы.

— Но ОГПУ… — послышалась реплика сбоку.

Алексей усмехнулся.

— Господа, искусство прятать капиталы насчитывает не одно тысячелетие. К примеру, вы слышали о секте хлыстов? Моему отцу приходилось иметь с ними дело. С виду их коммерсанты — мелкие провинциальные лавочники. А на самом деле они контролировали такие деньги… Я думаю, до них и большевики не добрались. Так вот. Если большевистская система всерьез сползет к свободе предпринимательства, то именно они вылезут на свет. Как правильно сказал лектор, условия в России изменились, они их лучше знают. Да и не верю я, что все большевистские вожди — фанатики. Кое-кто наверняка захочет занять хорошее место в новых условиях. А значит — будет помогать этим подпольным денежным мешкам легализоваться. А мы им не нужны.

— Но Запад… — пискнул кто-то.

Разметов презрительно поглядел в ту сторону.

— Запад. А им всё равно. Если они сейчас договариваются с большевиками, то что потом будет?

— А были какие-то итоги? — Спросил Максим, выслушав Алексея.

— Итоги есть. Мне обещали позвонить и пригласить для серьезного разговора.

— Что ж, если не решил играть дальше…

— А что? Интересно.

— Тогда жди звонка.

Максим стал обдумывать информацию. Что-то он явно не понимал. Идеология, представленная на лекции имела явные логические "дырки". Ведь если жители СССР прониклись азиатчиной, то что могут сделать "истинно русские"? Кому они в самом деле нужны?

Но черт с ней, с идеологией. Во время Макса либерализм вообще во всем противоречил сам себе. Но ведь полно было людей, которые оставались не платными, а искренними либерастами. Тем более… Есть тут одна заманушка. Максим, было дело, принимал участие в социологическом исследовании сектантов. Кстати, это была одна из его самых интересных работ, где они делали всё всерьез. Потому что самими было интересно. А ведь подобная экстремистская организация — это ведь та же секта. Типа все вокруг дураки, но мы-то знаем истину. Один же из крючков, на который ловят сектанты неофитов — это как раз сознание собственной исключительности. Что делать — много в мире людей, считающих, что они выше "тупого быдла", но вот продемонстрировать это ну никак не получается. Подобных типажей куда только не заносит… А тут ведь как раз есть — только они — "истинно русские". А впереди великая цель.

Правда, Максиму казалось, что в боевики вербуют как-то не так. Хотя… А что он знает? Ладно, подождем развития событий.

Дальний Восток — это близко

Селение Хиахулинь было затеряно среди холмистых степей Внутренней Монголии, которые в начале лета радовали глаз свежей травой и листвой немногочисленных перелесков.

Сам населенный пункт глаз не радовал. Тут имелось несколько десятков фанз, плюс некоторое количество более серьезных строений. В этой глухомани нынче царило оживление. По улицам шастали с ног до головы вооруженные люди явно не монголоидного вида. Одеты они были разнообразно, но у многих в амуниции имелись казачьи папахи или элементы русской армейской экипировки. Большинство из этих людей было пьяны. На южном краю деревни, от которого метрах в двухстах начиналась зеленка — то ли кустарники-переростки, то ли деревья-недомерки — стоял часовой — бородатый мужик в папахе с винтовкой на плече. Впрочем, "стоял" — слишком громко сказано. Часовой прислонился к какому-то забору, так как сохранять равновесие без подпорки у него явно не выходило.

Между тем на краю зеленки из травы показались две головы в зеленых беретах с красной звездой. Один из них обозрел в бинокль населенный пункт, удовлетворенно хмыкнул и жестом дал второму приказ на отход. Разведчики отползли, потом встали и осторожно стали продвигаться наискосок, по направлению к реке. Там у них имелись ещё дела. Среди веток стоял щуплый, плохо одетый китаец, на плече у него виднелась веревка. Дело понятное — река текла из тайги, так что после половодья по берегам валялось множество плавника, который местные жители собирали на дрова.

— Линь?

Тот чуть не подпрыгнул, ребята подошли к нему со спины незаметно. Но быстро пришел в себя.

— Здравствуйте товарищи.

— Ну что в деревне слышно? — Спросил старший из разведчиков на китайском. Или на маньчжурском. Василь и сам не знал, но он за годы службы на границе обучился говорить так, чтобы местные его понимали.

— Он там. Уже солнце садится, так что до утра он не уедет.

— Хорошо.

Ребята в зеленых беретах растворились в зарослях, а китаец отправился к реке. Надо в самом деле плавника собрать, пока солнце не село.

В самом большом доме Хиахулиня, являвшемся местной управой, сидели большие люди. Не зря перед дверью околачивались трое здоровенных бородатых мужиков. В отличие от шатавшихся по улицам персонажей, они были одеты в новые френчи и папахи, а также в добротные сапоги. А внутри, вокруг стола, уставленного бутылками с местной самогонкой и закуской, собрались трое. Один был китаец, местный начальник соответствующей толщины[69]. К двум собеседникам, русским, один из которых носил пышные усы, а другой в придачу к ним еще и бороду, у китайца было двойственное отношение. Он знал, что эти двое получали деньги от японской разведки. А японцев здесь не любили. Но с другой стороны, кое-что из этих денег попадало и местному начальнику. Да и вообще. После Синьхайской революции в глубинке понятие "власть" было весьма условным. И непонятно, кто лучше — эти или свои хунхузы.

Между тем у русских тоже было не совсем хорошо. Одного из них звали Агафон Богданов, он был командиром расположившегося в селении отряда. Второй был Григорием Семёновым. Он приехал в эту поганую дыру, чтобы привезти Богданову деньги и договориться о дальнейших операциях против большевиков.

Вот тут и вышла сложность. Местному атаману денег показалось мало. К тому же он в придачу требовал снаряжения, оружия и боеприпасов. А иначе… Семёнов отлично понимал, что тогда будет. Пока что отряд Богданова, если к нему особо не приглядываться, всё-таки походил на борцов с большевизмом. А не дай им денег — они тут же вольются в многочисленные ряды местных бандитов, которым всё равно кого грабить. И что тогда останется делать ему, Семёнову? Японцы, если им будут нужны бандиты, наймут хунхузов. Они дешевле.

Между тем Богданов напирал:

— Вы говорите: бить большевиков. А в последнем рейде я потерял половину бойцов! Мы попали в хорошо организованную засаду. Едва вырвались. А отряд Евдокимова уничтожен полностью! На этой стороне, между прочим!

— Как на этой? Мне не докладывали. — Удивился Семёнов.

— Вам, может, и не докладывали, но вот оно так. Слащову плевать на границу. Вот сволочь гвардейская.

Семенов Слащова ненавидел. Вроде бы за то, что предатель. Но в глубине души атаман понимал: он Якову Александровичу просто завидует лютой завистью. Ведь Слащову удалось сделать то, к чему стремился Семенов — сесть на Дальнем Востоке фактически диктатором. Пусть под Советами, но уж лучше, чем под японцами.

На этом разговор был прерван самым хамским образом. На улице начались беспорядочные выстрелы. Атаманы выскочили на улицу — и увидели, что на северном краю деревни разгорается пожар. Из спутанных докладов выяснились, что из наступившей темноты выскочило несколько десятков всадников, у которых в руках вдруг вспыхнули факелы, которые нападавшие начали закидывать на крыши ближайших домов. Потом исчезли — а огонь бодро разгорался.

Вокруг царил полный бардак. Кто-то пытался выводить из конюшен лошадей, кто-то мчался к околице, чтобы занять оборону. Но тут начались пулеметные очереди. Нападавшие подогнали тачанки и теперь садили в подсвеченные улицы. Следом ломились пешие. Семёнов, побывавший во множестве боев, натренированным ухом расслышал в какофонии боя частые хлопки охотничьих двустволок. Ага, значит тут действуют и слащовские "черные береты" со своими заряженными кусками гвоздей обрезами, очень удобными для уличного боя. Против них у застигнутой врасплох банды Богданова шансов не имелось. Григорий Михайлович это хорошо знал. Именно "черные береты" брали Читу…

— Уходим, атаман! Тут уже нам ничего не светит.

Коней выводить уже поздно, да и не уйдешь на коне, красные тоже не дураки. Так что Семенов и Богданов с примкнувшими к ним казаками охраны, рванули на север, выбрались из селения и двинулись к зеленке. И даже до неё добрались. И тут из зарослей по ним окрыли беглый огонь. Казаков смело. А Семенов последнее, что помнил — он вдруг полетел на землю. Когда очнулся, то увидел себя лежащим на земле со связанными руками. Со стороны Хиахулиня доносилась редкая стрельба.

— Ну что, белогвардейская гнида, добегался? — Перед ним возник плохо различимый в темноте парень в берете, с Маузером в руке. — Теперь отвечать придется. За всё. И твоему дружку тоже.

Одна из самых распространенных болезней этого яростного времени — хронический трудоголизм. Мы, когда оправились со Светланой в Хабаровск, рассчитывали за две недели пути отоспаться и вообще отдохнуть. Ага. Два дня мы и в самом деле отсыпались. Ну, не только отсыпались — но из своего "генеральского" купе выползали только пожрать. А потом сначала достали документы, потом стали отпихивать друг друга от печатной машинки и на станциях бегать на телеграф за новостями. На больших станциях, к тому же, к Светлане пытались пробиться разнообразные графоманы.

— Да что же это такое! Кажется, придется как в старые времена действовать — при подъезде к станции выставлять в дверях ручной пулемет. — вздохнула моя подруга. — Такое впечатление, что писать бросились все.

Я хмыкнул.

— Вот именно. Одни пишут стихи и романы, а другие доносы. А ведь борьба с неграмотностью только началась. Что дальше-то будет…

Про доносы я сказал не зря. Мы ехали в Хабаровск для того, чтобы разобраться с деятельностью командира Особой краснознаменной дальневосточной армии товарища Слащова.

Собственно, армией данное образование называлось по революционной традиции. Фактически это был военный округ, протянувшийся от Байкала до Владивостока. И так уж случилось, что самыми главными на этой необъятно территории оказались товарищ Слащов и его комиссар Дмитрий Фурманов. Нет, он они в коем случае не подменяли собой советские и партийные органы. Это всё-таки не послевоенный Жуков в Одессе. Но так уж выходило, что без Якова Александровича ничего не крутилось.

Дело в том, что Дальний Восток и при царе был интересным местом в смысле управляемости. Каждый уездный начальник чувствовал себя кем-то вроде воеводы допетровского времени, который на всех плевать хотел. А уж после Гражданской, когда на руководящих постах оказались не слишком квалифицированные кадры. Да ещё к тому же многие были из партизан — а у тех в головах копошилось множество разнообразных тараканов…

Но Яков Александрович — это вам не алкоголик Блюхер, который рулил ОДКВА в той истории. Слащов не только держал в порядке войска, но занялся и другими делами. А что? Если никто ими не занимается, кому-то ведь нужно, правильно?

Получалось это у него неплохо. Ведь и в той истории Слащов прославился не только как блестящий полководец, но и как отличный организатор. Когда в конце 1919 года он оказался в Крыму, там наблюдался полный бардак и раздрай. Белые сидели на чемоданах и прикидывали, когда им придется драпать — завтра и послезавтра. А Слащов навел порядок. Уже после, читая лекции красным курсантам он говорил, что, дескать, да, именно из-за меня Гражданская война на Юге России затянулась ещё на год. Нехорошо получилось, но раз уж так вышло, давайте, товарищи, изучать, как мне это удалось…

На Дальнем Востоке наблюдалось даже уникальное явление — единение армии и чекистов. Хотя во всех странах военные и работники спецслужб друг друга не любят. Но куда было деться людям товарища Дзержинского? Дальний Восток — это длиннейшая граница, из-за которой постоянно налетали хунхузы и банды семеновцев. Без помощи "зеленых беретов" было бы тяжело. К тому же Слащов привлек добровольцев — местных охотников. За помощь он расплачивался патронами от берданок. Их оказалось на складах множество, а эти патроны содержали столь нужный охотникам дымный порох. Но и без этого от добровольных помощников отбою не было. В РОСТА шутили, что следующим шагом командующего ОКДВА будет выплата премий за скальпы бандитов.

Но самое главное — ребята Слащова плевать хотели на такие мелочи как государственная граница. Они преследовали банды до последнего. Благо в Китае творился сейчас такой бардак, что тамошним властям было не до выкатывания претензий. Тем более, что назревали большие перемены. Шла подготовка для образования Дальневосточного края. И деятельность Слащова являлась доказательством необходимости такого шага.

Разумеется, активность Якова Александровича нравилась не всем. Доносы шли на него чуть не пачками — во все возможные места. На ни Фрунзе, ни Сталин не обращали на них внимания. Но начали вякать люди в ЦК, которому деятельность Сталина не нравилась. В общем, Виссарионович решил выпустить пар, послав туда представителя ЦК, то есть меня. Формально я должен был разобраться на месте. На самом-то деле моей задачей было покрутиться там — а потом вернуться и доложить: всё хорошо и нечего гнать волну на хорошего человека.

Но перед самой поездкой грохнула сенсация — ребята Слащова захватили атамана Семенова. Так что поездка вышла совсем сюрреалистической. Я ехал вроде как с инспекцией, а моя любовница в том же самом салон-вагоне двигалась, чтобы хорошенько распиарить захват видного врага Советской власти.

Дело было ответственным. С одной стороны, этот захват в затыкал рот левакам, скулившим, что, дескать, что Советская власть переродилась. А вот вам акция в лучших революционных традициях. С другой — это было очень хорошее предупреждение господам эмигрантам. Тем более, что Семенов являлся просто мечтой пропагандиста. Ведь о Колчаке можно сказать, что он воевал за Россию. По своему понимал, что было нужно России, но… Фигура, в общем-то, трагическая. А Семенов… Пока мы ехали на Дальний Восток, мои ребята уже вели беседы с Устряловым и Пепеляевым, которые красочно рассказывали, как семеновцы мешали им жить. К тому же атаман и не скрывал, что работает на японцев. На Россию ему было наплевать. Ему хотелось контролировать Дальний Восток, где много чего было. Например, золото.

В Хабаровске я бывал в том мире, в 1988 году. Тогда это был огромный город с полумиллионным населением. Сейчас он был куда как поменьше — в нём обитало чуть более 50 тысяч человек. В основном, город был деревянным, хотя на главных улицах имелись большие каменные здания, как шутили, в "сибирском колониальном стиле". То есть, дикая эклектика.

Для начала я поперся в крайком партии. Рулившил здесь Николай Афанасьевич Кубяк, член партии аж с 1898 года, рабочий, хорошо при царе посидевший. Тем не менее, он ничего не имел против, что бывший царский полковник забрал такую власть.

— Понимаешь, товарищ, дурацкое положение. Партийные органы в крае единые, а советские раздерганы на губернии. Да ещё и все на местах полагают, что они лучше знают, что и как надо. Так что директивы-то мы отдавать можем, а на них на местах плюют. Так что без Якова Александровича я бы не знал, что и делать. Он мужик серьезный.

Впрочем, недовольные тоже были, они прибежали вечером ко мне в вагон. Но их аргументация сводилась исключительно к происхождению Слащова и к тому, что Фурманов — бывший анархист.

— Я, между прочим, тоже бывший анархист — ответил я одному товарищу, когда мне надоело слушать его демагогию.

На следующий день мы нанесли визит Слащову.

— А он почти не изменился, — шепнула мне Светлана.

Командующий и в самом деле выглядел гораздо моложе своих лет. Есть такие люди. Хотя он, по моим сведениям, нехило квасил. Присутствовал и Дмитрий Фурманов, мужик интеллигентного вида, известный писатель, между прочим. По нему не скажешь, что это комиссар, который отлично работает с паре с "железным командармом", как звали Слащова.

— Приятно познакомиться с человеком, который взял в плен генерала Пепеляева, — сказал он мне при знакомстве.

— Ну, тут моей заслуги тут нет. Они уже были не в состоянии сражаться.

— Но благодаря вам способный генерал жив и работает для России. И многие его офицеры тоже. Кому было бы лучше, если б они все остались в тайге?

После обмена приветствиями Слащов пригласил нас за стол. Тут я понял, что слухи о том, что Яков Александрович любит выпить, полностью соответствовали действительности. На столе была не только водка, но и разные экзотические по нынешним временам напитки вроде джина и рома. Откуда — понятно. Ребята Слащова шерстили не только бандитов, но и контрабандистов. А они чего только не волокли… Вообще-то погранцы подчинялись ОГПУ, но явно не справлялись. Тем более, что местные казаки с чекистами дела иметь не хотели, а вот Слащов как-то с ними договорился. Как я понял, казачки действовали на взаимовыгодной основе. А у этих-то ребят опыта было…

Слащов пил много, но совершенно не пьянел. Фурманов прикладывался мало. Вообще, он выглядел каким-то болезненным. Как я помнил, в моей истории он умер в 1926 году. Обычная ангина переросла в менингит. Но, может, тут протянет побольше?

С захватом Семенова дело вышло просто. Его сдали китайцы, которых его ребята достали. Ну, и денег им немного заслали. Но об этом подробно говорить надо было не за столом. Пока что разговор зашел об армии. Слащов изрек:

— Вы знаете, в семнадцатом я, как и многие, был сильно обижен на большевиков за то, что они разваливают армию. А вот теперь понял: в этом имелись и положительные стороны.

— И чём?

— Вы слышали афоризм: генералы всегда готовятся к прошлой войне? Это происходит в Европе. Что делают французы и немцы? Возводят на границе грандиозные оборонительные сооружения. Разрабатывают сверхмощные орудия. Только это всё бессмысленно. Новая война будет иной.

— Я слышал, что вы энтузиаст арморов.

— Да, только не таких гробов, какие были на Великой войне. Французский армор "Рено" — вот за такими машинами будущее. Только более быстроходные, лучше защищенные и вооруженные. Представьте, что такие арморы будут у конной армии Буденного…

Я про себя присвистнул. А ведь это и есть тактика блицкрига. Франц Гальдер в своем дневнике писал, что идея блицкрига взята как раз у Буденного.

Вообще, с армией в этой реальности дело обстояло совсем не так, как в моей. Тогда ведь что случилось. Большевики во время Гражданской создали пятимиллионную армию. А потом сократили её до полумиллиона. Понятно, что старшие командиры затеяли грызню. А во время грызни лучше всего прикрываться идеологией. Вот и пошли товарищи командиры в троцкисты. И это бы ладно, да они сами в свою болтовню поверили. Ну, вроде того, что надо только нанести первый удар, а потом в тылу врага тамошние пролетарии поднимут восстание. И получили…

А в этой истории было иначе. Во время Гражданской армия не превышала четырехсот тысяч человек. Так что теперь РККА продолжала создаваться. По-новому. А ведь Вермахт тоже был создан фактически с нуля. Может, и у нас что-то выйдет? Только вот танки надо научиться производить…

Холодный блеск золота

Шестью неделями ранее.

Над безымянным ручьем, впадающем в Среднекан, приток Колымы, медленно сгущалась ночь. Точнее, некое её подобие. В начале июня на 62 параллели ночи уже почти белые. Быстрый ручей протекал по узкой долине, поросший невысокими лиственницами. Такими же деревьями покрыты склоны невысоких, но крутых гор, только лишь вершины были плешивыми.

Возле ручья расположился лагерь — три палатки, две больших и одна маленькая. Ниже лагеря местность имела своеобразный вид. Казалось, что по ней отстрелялась батарея крупнокалиберных орудий — сплошные ямы.

В самом же лагере дымил костер, вокруг которого собралось человек двадцать крепких мужчин, одетых в крепкие сапоги, брезентовые штаны и анораки[70].

Что было необычно. Белые люди, шатающиеся по Среднекану и его окрестностям, обычно были одеты чрезвычайно скверно, чуть ли не в отрепья. Вообще, места тут были веселые — недаром возле костра лежала пара драгунских карабинов.

Сидевшие мужики, судя валяющимся тут и там мискам, недавно закончили ужин. Теперь они неспешно пили чай и обсуждали какие-то свои дела.

— Куда Серега Раковский рванул? Чуть поел — схватил лоток и лопату и побег… Даже чаю не попил.

— Так сказал, что хочет пока светло хочет сделать промывку выше по течению…

— Молодой ещё, — благодушно хмыкнул мужик лет сорока. Он был из тех, у кого болезнь под названием "золотая лихорадка" приобрела хроническую форму. Он шатался по Дальнему Востоку двадцать лет, даже война проскочила как-то мимо него. Честно говоря, его уже давно не слишком привлекала перспектива разбогатеть. Несколько раз ему удавалось намыть довольно много песка, так он добычу благополучно пропил-прогулял во Владивостоке в кратчайшие сроки и снова пер в тайгу. Поиск золота — это покруче, чем пристрастие к картам или бегам. Кто в это втянулся — пропал. Но с другой стороны, именно благодаря большому опыту Федор не суетился. Процесс добычи золота — это дело довольно муторное, тут с наскока ничего не сделаешь. Как это обычно происходит? Сначала промывают грунт в реке. Если обнаруживается золото, начинают копать ямы выше по течению и промывать грунт из них. Потому что намыть много золота только в реке можно, если ну очень повезет. На Среднекане ещё никому так не везло. Затем, если есть возможность, бьют шурфы и строят драгу. В общем, дело непростое.

Юрий Билибин, начальник партии золотоискателей, пил чай и размышлял. Золото, по своему подлому обыкновению, играло в прятки. Металл тут был, товарищи из РОСТА не обманули. В принципе, то, что уже нашли, выглядело неплохо для обычных старателей. Если сезон потрудиться — вполне хватит всем, чтобы зиму погулять во Владике. Но Билибин пришел сюда в поисках НАСТОЩЕГО месторождения! Его уверяли, что где-то тут оно должно быть. И вот уже две недели его искали по окрестным ручьям.

Размышления начальника были прерваны появлением геолога, Сергея Раковского. Он бежал по берегу, держа на вытянутых руках лоток. Рожа у него была перекошена.

— Юрий Александрович! Глядите! Это с одной промывки!

Он протянул лоток. Всё этого дно покрывал слой тускло блестевшего золотого песка.

— Эх…!….!!…!!! — Выдал Федор, глянувший через плечо начальника. — Двадцать лет по тайге шатаюсь, а такого не видал. Значит, правду нам рассказывали про "золотой ручей!"

— Похоже, но надо проверить. Где это ты намыл?

— С километр выше по течению.

— Да стой ты! — Прикрикнул Билибин на геолога, который явно намеревался бежать снова. — Сейчас хоть ночи и белые, но всё-таки света уже маловато. Не убежит до завтра золото.

Неизвестно, спал ли кто-нибудь в лагере в эту ночь. Потому что как только занялся рассвет, из палаток, как солдаты по тревоге, выскочили старатели и с лотками и лопатами наперевес ринулись вслед за геологом.

Произведенные промывки дали ошеломляющий результат. Ничего подобного на Колыме не находили. Это была победа. Оставалось поставить заявочные столбики и спешить к цивилизации, утрясать разные вопросы.

В Хабаровске у меня было несколько интересных встреч. Для начала местные чекисты разрешили мне присутствовать на одном из допросов Семенова. Всё-таки в раздолбайстве двадцатых имеются свои положительные моменты. Конечно, я не рядовой журналист, но кто бы в иные времена мне такое позволил? А так — я тихо-мирно сидел в уголке, изображая писаря.

Семенов вел себя достойно. Он не отпирался, но и не пытался выкручиваться. Его позиция была довольно проста. В феврале семнадцатого законную власть свергли, на её место сели самозванцы. В октябре на место одних самозванцев пришли другие. Затем в Сибири стали образовываться региональные правительства, тоже самопровозглашенные. Пришел Колчак, который тоже являлся самозванцем. Так почему бы в этой каше не урвать себе кусочек власти? А то, что пришлось прогибаться под японцев… Так ведь это в моё время стали рассказывали сказки про казаков, беззаветно преданных царю и Отечеству. На самом-то деле казаки в первую очередь преследовали собственные интересы. На Кубани сепаратисты нам очень облегчили задачу. Да и в Западной Сибири казачки отнюдь не рвались сражаться за Колчака, они предпочитали сохранять нейтралитет. Что ж, отличный типаж для пропаганды.

А когда я вернулся в свой вагон, меня ожидала новая встреча. Светлана сидела в салоне с каким-то командиром. Парень выглядел очень молодо, не старше двадцати. Но на столе лежал зеленый берет, а на петлицах виднелись четыре "шпалы" комполка. И главное — морда лица мне была очень знакома.

— Сергей знакомься, ребята этого товарища выследили Семенова.

— Аркадий Голиков, — представился тот.

Блин, ну точно! Фотографии Аркадия Гайдара я видел разные, в том числе и молодого в форме. В "перестройку" "творческая интеллигенция" и прочая мразь вылили на него кучу грязи. Рассказывали сказки про то, что он на Гражданской якобы творил запредельные зверства. Понятно. Ведь господа писатели могут простить коллеге многое, но талант — никогда. А ведь книги Гайдара был к тому же ещё и очень популярны. К тому же, он, гад такой, не сидел и даже не эмигрировал, а погиб, сражаясь в партизанском отряде.

В моей истории Голикова выпихнули на дембель после тяжелой контузии. Но, видимо тут этого не произошло, Аркадий продолжал служить. А парнем-то он был лихим. Я читал о его деятельности в партизанах в сорок первом. Организованные им операции были настолько наглыми, что фрицы охреневали. Так что в "зеленых беретах" ему было самое место. Но о его нынешних подвигах пусть Светлана пишет. Меня интересовало другое. Хотелось проверить одну свою теорию…

Я завел с Аркадием разговор о литературе. И тот, засмущавшись как девушка, признался, что да, пописывает. Так я и думал. Страсть к писательству — это врожденное. Интересно, что он напишет в этой истории? В той его первая книга, про Гражданскую войну, вышла откровенно слабой[71]. Только потом он стал писать для детей и получалось хорошо. Но ведь не скажешь ему: "Аркадий, ты детский писатель". Авось поймет это сам. Оставалось предложить присылать произведения в "Красный журналист".

А на следующий день из Владивостока пришла телеграмма от Билибина. Он, прознав, что я околачиваюсь в Хабаровске, спеши ко мне. Судя по тому, что он в разгар сезона сорвался из тайги, наша затея увенчалась успехом…

Во многих прочитанных мной книжках про попаданцев, ГГ небрежно тыкал в карту. Дескать, на Вилюе есть алмазы, а на Колыме — золото. Если действие происходило в более ранние времена, то к этому добавлялась ещё и Аляска. В паре книг герои лично брались за разработку — и, разумеется, тут же обнаруживали богатые залежи. И хотя я знал о колымском золоте побольше, чем средний автор АИ, дело оказалось совсем не таким простым.

Год назад я поручил своим ребятам на Дальнем Востоке прояснить обстановку на Колыме. И выяснилось — то, что там имеется золото, давно уже известно! Первую россыпь нашел на Среднекане в 1915 году старатель Бари Шафигуллин. И это вызвало даже золотую лихорадку регионального масштаба. Так, в поселках Нагаево и Ола[72] старатели выгребли под метелку все запасы продовольствия. Дело дошло до того, что с парохода[73] просто не позволяли сходить тем, у кого не имелось запаса жрачки.

Правда, ничего серьезного не нашли, так что ажиотаж постепенно улегся. Хотя несколько артелей продолжали ковыряться на Среднекане.

Мне в том мире доводилось бывать на Колыме, к тому же кое-что читал о колымской эпопее. Так что я приблизительно представлял место на том самом Среднекане, где впервые в 1928 году Юрий Билибин нашел Большое Золото. Но и тут оказались сложности. Дело в том, что внятных карт этих мест не имелось. Не так давно оттуда вернулась экспедиция Владимира Обручева, который пока ещё не написал свою знаменитую книгу "Земля Санникова"[74].

Экспедиция обнаружила, что верховья Колымы на картах нанесены от фонаря. Выяснилось, что река течет совсем не так и не там, где было указано. Ну а что касается многочисленных притоков — то на них ученым просто не хватило сил и времени.

Но всё-таки имея некоторые сведения, идти было легче, нежели переть в белый свет. И мы начали готовить экспедицию. Благо в это время, как, впрочем, и при царе, горные законы на Дальнем Востоке мало отличались от тех, которые описаны у Джека Лондона. Партии старателей шли на энтузиазме и столбили участки. Разница в СССР была в том, что у единоличников заявки не принимались. Только у артелей, то есть трудовых коллективов. Кроме того, любое государственное предприятие могло принять участие в забаве под названием "поиск золота". Благо, хозрасчет процветал. Ещё одним отличием было то, что золото старатели были обязаны продавать государству. Разумеется, продавали далеко не всё, бОльшую часть пускали "налево". Имелось множество "диких" старателей. Но это мелочь. Лоточком в реке — это детский сад. Основное золото находится в земле. А устраивать нелегальный прииск… Тайга, конечно, большая. Но безлюдье имеет и оборотную сторону. Выходов к цивилизации немного. Так что там очень быстро выпасут.

В общем, РОСТА имело полное право послать экспедицию за золотом. Деньги мы взяли от своих американских предприятий, оттуда же подогнали хорошее снаряжение. К делу я привлек Юрия Билибина. Если он открыл настоящие россыпи в той истории, так пусть откроет и в этой. Тем более, что данный товарищ был фанатом. Он верил, что Большое Золото на Колыме есть. А это ценно.

Что же касается места, то я не очень заморачивался с легендой. Дескать, кому-то из моих сотрудников рассказал о богатых россыпях умирающий от цинги старатель. В конце концов, я ведь не клянчил под эту телегу у кого-то деньги, а наоборот — нанимал людей.

И вот теперь ко мне приехал Билибин с победой. Ему повезло быстро выбраться. Через три дня после его прибытия в Нагаево пришлепал пароход, идущий во Владик. И вот теперь Билибин прямо с порога салона стал возбужденно излагать:

— Находка грандиозная! И я убежден, что это не единственное такое месторождение. И не только на Среднекане, но и на других притоках есть золото. Думаю, что Юкон по сравнению с Колымой — просто бедненькая россыпь. Но только есть проблемы…

О проблемах я знал. Но предложил Билибину написать всё подробно. Потому как мне предстояло срываться и возвращаться в Москву. Как говорил один из героев Джека Лондона, "время не ждет". К началу Великой депрессии у страны должно быть как можно больше золота. А для этого нужно много чего сделать…

Ещё их Хабаровска я отправил телеграмму Сталину с просьбой о приеме. Виссарионович, конечно же, знал о наших играх, мы ведь и не скрывались. Так что меня с машиной встречали на Ярославском вокзале и повезли в Кремль.

Сталин встретил меня вопросом:

— Я всё гадал — с чего бы это журналисты занялись золотоискательством?

— Так надо было проверить имеющиеся у нас сведения. А как иначе? Обращаться в "Дальзолото?[75]" Так они очень неповоротливы, Колыма их не интересует. Да и сведения наши были похожи на завязку приключенческого романа. К тому же этот трест отвратительно снабжает своих старателей.

— Но как я понял, результаты серьезные?

— Очень серьезные. Они превосходят самые оптимистические ожидания. Кроме того, товарищ Билибин полагает — это только первая ласточка.

— То есть, теперь вы можете передать это "Дальзолоту"?

— Можем. Но это не лучший вариант. Совсем не лучший.

— Почему?

— В тресте предпочитают работать кустарно. Я же, как и товарищ Билибин, полагаю: с играми в духе Джека Лондона надо кончать! Во-первых, Колыма труднодоступна. Там нет дорог, нет нормального порта. Во-вторых, при существующем способе добычи, основная часть золота останется в земле. Грубо говоря, мы снимаем сливки, но молоко-то тоже ценный продукт. Тут нужны иные методы. В третьих, воруют в старательских артелях со страшной силой. А ведь золото, которое уходит за границу, возможно попадает к контрреволюционерам. Семенова-то поймали, так в Пекине Хорват[76] сидит…

Про методы я сказал не зря. По дороге я читал учебник по геологии. И тут, под влиянием новой информации у меня вдруг всплыл слышанный на Колыме в моем мире термин — "съемка торфов". А что это означало? Да то, что верхний слой земли попросту сдирают, ну а потом начинают обрабатывать золотоносный слой с помощью не самых навороченных даже по этим временам технических средств — "грабарки", то есть драги. Варварский метод, конечно, но когда дело идёт о золоте, про экологию никто не вспоминает. Правда, тут, как всегда, имелись сложности. Съемку торфов очень просто осуществить с помощью пары бульдозеров. Как это там у Высоцкого?

Дело знакомое, как и бульдозер. Я ведь не совсем интеллигент, в стройотрядах бывал — и с разной техникой управляться умею. Да только в данное время подобных машин не существовало. Вообще[77]. Да и если я попрогрессорствую, то бульдозер хрен доставишь до колымских приисков. Но вот та самая мать имелась. Придется идти по пути Петра Великого. Если нет бульдозеров, то надо нагнать мужиков с лопатами и тачками.

— И что вы предлагаете? — Спросил Товарищ Сталин.

— Нужно дело делать всерьез. Создать трест, который будет заниматься освоением Колымы. Надо строит порт в бухте Нагаево, прокладывать дорогу через водораздел, строить или приобретать пароходы. И, разумеется, вести интенсивную разведку колымского нагорья и добычу золота. Которое и пойдет на строительство. И справиться с этим может только одно ведомство. Тем более, можно решить вопрос с рабочими руками. В нашей петинциарной системе царит полная неразбериха. В лагерях заключенные занимаются невесть чем, большинство производств убыточны.

— То есть, вы предлагаете возродить каторгу?

— Именно. Почему бы преступникам и не поработать для страны. А пропагандистское обеспечение — это уже наша задача.

Сталин задумался, а потом выдал:

— Что же. Ведомство товарища Дзержинского справится с этой задачей. Но ведь полностью силами заключенных это не сделать.

— Разумеется. Но это опять же наша задача. Сейчас много молодых ребят мечтают о подвигах. Вот мы и переориентируем их с романтики мировой революции на романтику освоения безлюдных территорий. А что касается специалистов… Я думаю, трест, сидящий на золоте, найдет возможность им хорошо платить.

— Я подумаю над вашим предложением.

Ну, вот. По сути, я предложил Сталину идею "Дальстроя" в чистом виде. За что буду проклят либеральной общественностью. Но иного выхода просто нет. Тем более, я с кайлом в руках на Колыме точно не окажусь. В случае чего меня даже расстреливать не станут, а организуют что-нибудь типа автокатастрофы.

Джек Форест, оккультные тайны СССР, Нью-Йорк, 1939

"Открытие золотых россыпей на Колыме явилось очень важным, но недооцененным событием. Благодаря ему Советы приобрели мощный источник средств, который использовали для наращивания своего могущества. История этого открытия загадочна. Официально считается, что первое крупное месторождение обнаружил геолог Юрий Билибин. Однако не является особой тайной, что инициатива принадлежит Сергею Конькову. Этот человек, никогда не имевший никакого отношения ни к золотодобыче, ни к геологии, не бывавший на Колыме, с поразительной точностью указал место богатейших золотых россыпей. Экспедиция Билибина обнаружила их практически сразу. Любой специалист скажет: такого быть не может.

Это является ещё одним доказательством, что во время своего пребывания в Мексике Коньков приобщился к неким тайным оккультным знанием, сохранившимися от ацтеков. Можно ещё вспомнить, что по инициативе Конькова был создан трест "Дальстрой" — чудовищная структура, напоминающая империю ацтеков".

Белые троцкисты

Между тем Алексей Никифоров продолжал свою деятельность. Его пригласили в тот же "Русский клуб", только в помещение на втором этаже. Дело происходило на первый взгляд цивильно. В небольшом кабинете за столом сидел мужчина ничем не приметной наружности. Он предложил на выбор: сигареты, сигары, коньяк и кофе. Но вот взгляд у этого господина был нехороший. Алексей почему-то сразу понял: его большие кулаки в случае схватки с этим типом не очень помогут. Ну, вот вы, если не специально тренированы, умеете биться с ядовитой змеей? Вот именно.

Но собеседник проявлял полную доброжелательность.

— Алексей Константинович? Меня зовут Андрей Смолин. Я слышал, что вы придерживаетесь вполне разумных взглядов. И я хочу предложить вам работу.

— И в чем она будет заключаться?

— Писать аналитические статьи. Разумеется, соблюдая нашу политическую линию.

— Но… Я не журналист. И вообще…

Смолин усмехнулся.

— Вы хотите спросить, почему я говорю с вами, а не с профессиональным журналистом? И я вам отвечу. Я в своё время плотно общался с пишущей братией. У них знаете, какая была какая поговорка? "Честный журналист — этот тот, кто продаётся один раз". А вот мы не в состоянии купить журналистов. Если мы привлечем журналиста, то он разнюхает все наши дела, а потом побежит в РОСТА и расскажет всё о нас. Не из симпатий к коммунистам, а потому, что там больше платят. Коньков, надо отдать ему должное, умеет работать. Вот Аверченко вспомните…

Про Аверченко и в самом деле вышел всем скандалам скандал. Аркадий Аверченко, блестящий фельетонист, работавший до революции в журнале "Сатирикон". Его фельетоны читал даже Николай II, который вообще-то к чтению испытывал искреннее отвращение. После всех крутых перемен Аверченко, оказавшись в эмиграции, написал книгу "Дюжина ножей в спину революции". Её оценил сам Ленин. Дескать, вот он, достойный умный враг.[78]

Но вот полгода назад Аверченко выпустил книгу "Болото", в которой со свойственной ему язвительностью описал эмигрантскую среду. Да так, что все "примиренцы" должны отдыхать. И главное, умер в мае этого года. То есть, его книга стала "лебединой песней". А с этим спорить трудно. Ведь не обвинишь покойника, что он "продался ГПУ". На том свете деньги не нужны.

Смолин продолжал:

— Вы достаточно умный человек, а писать статьи, поверьте, не так сложно.

Алексей не стал ломаться, как девушка и дал согласие. После чего его пригласили на следующий день на ещё одну лекцию.

Она происходила тоже на втором этаже "Русского клуба", где, как оказалось имелся ещё один зал. Маленький, мест на двадцать. Которые были заполнены исключительно крепкими парнями. Пускали сюда, кстати, очень сурово. На входе стояли охранники, которые сверялись со списком и с мордой.

Лекцию читал человек с военной выправкой. А тема её была "Радикальные формы воздействия на большевиков".

Лектор Алексея удивил. Он подверг резкой критике как савинковцев, так и иные антибольшевистские структуры.

— Господа, убивать большевистских вождей — это полная глупость.

Алексей отметил, эмигранты обычно говорили "большевицких". Видимо, им казалось, что это уничижительно звучит. Но оратор очень четко выговаривал согласные.

— Ну, вот убили Свердлова. И что? Я скажу больше. Со мной спорили, но я всегда утверждал, что со смертью Ленина ничего не изменится. Так и произошло. Пора понять, что большевики — это не вождистская структура. Сколько не убивай их главарей — будут новые. Но! Большевики сами выкопали себе могилу. Они провозглашали идею мировой революции. Да, это полный бред, но для многих данная идея была привлекательна. А теперь они говорят о победе социализма в одной стране. А если уж точно — то людям внушают: индустриализация — это возможность жить лучше. Так вот, никакой индустриализации быть не должно! Наша задача — экономический террор. Не убивать коммунистических лидеров, а взрывать мосты, заводы и фабрики. И мы останемся анонимными. Никто про нашу деятельность рассказывать не станет. Итог нашей деятельности — это падение производства в СССР и соответствующее недовольство народа.

Читая отчет Алексея, Максим осознал, что ни черта не понимает. Для начала, людям очень не нравится, когда их представления о жизни входят в противоречие с реальностью. А вот тут так было. Максиму очень нравилась теория о "концентрических кругах". То есть, что в политической организации есть внешний круг, сочувствующие, второй круг — "идейные", которые организации помогают, а третий круг — уже настоящие деятели. Может быть и четвертый, боевики, и пятый — вожди.

Но тут выходило, что антисоветские персонажи Алексея сразу пихнули на третий круг. А ведь он-то был для них никто.

Хотя, если подумать… В том, что эмигрантской средой интересуется ГПУ, мало кто сомневался. Значит, уж точно, их агенты в эмигрантской среде имеются. Но СССР — бедная страна. Это все знают. Значит — если чекисты и вербуют агентов среди эмигрантов — то в числе антисоветски настроенных. То есть, с такими людьми общаться опасно. А вот пришедшие со стороны…

Но это бы ладно. А суть этой организации? Ведь для того, чтобы развернуть реальный экономический террор, нужно нечто, вроде партизанской войны во время Второй мировой. А уж такого точно эмигранты создать не смогут.

К тому же, Максим очень хорошо представлял возможности своих коллег. Они ведь сразу поведут кампанию типа "отщепенцы в союзе с западными разведками решили нас уморить голодом". Он представил какой-нибудь Мухосранск, где местный коммунист говорит жителям:

— Вы жалуетесь, что нет хлеба? Так белогвардейские бандиты мост взорвали, муку провезти невозможно.

И ведь после этого чекисты могут спокойно сидеть в кабинетах и ждать, пока местное население своими силами выловит всех террористов. А заодно СССР может списать на этих ребят свои неудачи. Блин, получается, тоже чекистские игры? Не, это уж слишком. Но непонятно.

Одним в Шамбалу, другим — в Америку

На пороге моего кабинета возник гость, прибывший из САСШ. Это был благообразный человек за пятьдесят с "ученой" седой бородой. Выглядел он настолько высокодуховно, что сразу были понятно — он будет вас сейчас разводить. Что он и собирался делать.

Вообще-то этот человек был очень неплохим художником. Но видимо, чисто художественной славы ему показалось мало. Оказавшись после революции в Англии, Николай Рерих стал активно проповедовать что-то псевдовосточное. И даже объявил себя Махатмой. То есть, индуистским великим посвященным. Это тоже самое, что в христианстве провозгласить себя святым. И отбыл в САСШ дабы нести американцам свет истины. На этом Рерих не остановился — и заявил, что является вторым далай-ламой. Эдаким специальным, для западных людей. Потом до кучи — "владыкой Шамбалы". Кое-какой успех он имел, у него появились поклонники и последователи.

В той истории вокруг Рериха активно бегали чекисты. Дело в том, что он обещал, используя свои связи, посодействовать признанию Америкой СССР. Хотя никаких возможностей для этого у него не имелось. Потом Рерих стал выдвигать и более веселые идеи…

В этой истории людям Дзержинского в САСШ было как-то не до Рериха. Его спихнули на меня — и мы вяло переписывались. Но тут Николай Константинович загорелся новым проектом. Настолько загорелся, что даже рванул через океан.

После взаимных приветствий Рерих стал излагать цель своего визита. Дело обстояло так. Некоторое время художник носился с идеей создать некий гибрид из коммунизма и буддизма — понести это учение в страны Востока. Для этого он собрался отправится в Тибет, дабы встретиться с Далай-ламой. Дескать, он санкционирует это начинание и тогда дело пойдет. Кто должен стать во главе нового учения вы, конечно, уже поняли.

Вздорность этой затеи была очевидна. Нет, в самой идее синтеза коммунизма и буддизма не было ничего необычного. Коммунистические идеи вообще-то сочетаются с чем угодно. В 70-х годах ХХ века в Латинской Америке возникла "теология освобождения" — синтез коммунизма и католичества. И ничего — множество людей, вдохновленных этой идеей, пошли воевать за светлое будущее. К примеру, структура "М-19" много чего натворила в Колумбии и соседних странах. Большие сомнения вызывал сам подход. Ну, в самом деле — кто такой Рерих для Далай-ламы? А уж тем более — для широких буддийских масс?

В той истории за это ухватились авантюристы их чекистов, вроде Блюмкина и Бокия, а за ними стоял Троцкий. Давыдыч-то ещё в 1919 году кричал о походе на Индию. Но тут времена на дворе стояли иные.

… Рерих, заметив, что его лапша соскальзывает у меня с ушей, сделал паузу, собираясь пойти на второй круг. Но тут я сделал ответный ход.

— Николай Константинович, давайте честно. Вы ведь хотите воспользоваться экспедицией, чтобы проникнуть в Шамбалу?

Художник глянул на меня несколько ошалело. Потому что именно это он и хотел. Точнее, не совсем так. В той истории экспедиция в Тибет состоялась. До Далай-ламы, понятное дело, не добрались. Но Рерих, как-то, отделившись на пару недель от основной группы, состоящей из приспешников художника и чекистов, по возвращении завил, что побывал-таки в этой самой Шамбале. После чего стал косить под уж совсем просветленного, а в виде благодарности СССР провозгласил Ленина Махатмой.

Растерянность Рериха длилась недолго. Он тут же стал развивать тему. Дескать, да, это и есть главная цель, хрен с ним, с Далай-ламой. Посещение Шамбалы круче. Просто мы атеисты — и такое слушать бы не стали.

Неплохо товарищ размахнулся. Дело-то в чём? Сам факт посещения Шамбалы — это было уже не слишком круто. Елена Блаватская уже заявляла о том, что она туда пробралась. Повторяться Рерих не хотел. Он собирался проехать с понтом и с шумом. Де ещё имея за плечами СССР. Понтяно ведь, что многие станут рассуждать так: большевики люди серьезные, да ещё и атеисты. Если они данное начинание поддерживают — в этом что-то есть…

— Николай Константинович, мы и в самом деле атеисты. Но мы не утверждаем, что наука всё знает. Так что, я думаю, что вопрос об организации экспедиции имеет смысл обсудить. Только вот визит к Далай-ламе станет "вторым уровнем".

— То есть?

— Официально это будет научной экспедицией. Но про вторую цель информация, разумеется, просочится. А с Шамбалой вы уж сами решайте.

Было явно заметно, что Рериха коробит мой откроенный цинизм. Я ведь ему откровенно говорил: мужик, ты затеял аферу, нас она устраивает, будем работать. Но я делал это не зря. Меньше будет выеживаться. Как бы то ни было, Рерих особо не возражал. Ещё бы! Так ему пришлось бы по возвращении самому раскручивать PR-кампанию, а тут это сделают профессионалы. Так что мы расстались довольные друг другом.

А зачем мне было это нужно? Имелись кое-какие планы.

Хмурое лондонское утро высветило обстановку в номере дешевой гостиницы, расположенной в Сохо, не самом фешенебельном районе.

А обстановка была интересной. На видавшем виде столе сочетались пустая бутылка из-под джина, стакан, толстые книги оккультного содержания и разбросанные листки какоё-то рукописи. Другая бутылка, в которой что-то ещё оставалось, стояла возле кровати. Тут же валялась и пачка сигарет. Одежда также была разбросана мелким слоем по полу.

На кровати зашевелился крупный мужчина лет пятидесяти, чье лицо носило откровенные следы вчерашних, да и не только вчерашних излишеств. Он свесил руку с кровати, нащупал джин и сделал большой глоток. Потом приподнялся и закурил.

— Черт знает, что такое… — Пробормотал он.

Глотнул снова и мрачно уставился куда-то в угол.

В последнее время жизнь повернулась к Алистеру Кроули невеселой стороной. Известный в определенных кругах оккультист и черный маг переживал не самый лучший период. Причина была простой — не было денег. Кроули был парнем веселым и имел милую привычку спускать любые деньги, попавшие к нему в руки. Доставшееся от родителей немаленькое состояние он растранжирил уже в молодости. Потом по этому же пути отправились состояния нескольких его любовниц, любовников и наиболее ярых поклонников обоего пола. Теперь в перспективе ничего не намечалось. Что же касается работы — то Кролуи искренне полагал: представителям духовной элиты, к которой он причислял и себя, работать впадлу.

Самое же плохое было в том, что родная страна, куда недавно вернулся Кроули после своих скитаний по миру, встретила его очень неласково. Его разухабистый образ жизни, а ещё больше его мистические практики, от котрых откровенно пахло серой — многих достали. Влиятельная газета "Джон Буль" откровенно его травила, другие издания тоже не отставали. Так что многие знакомые, у которых можно было бы занять денег, стали делать вид, что никакого Кроули никогда не знают. Дело шло уже к тому, что скоро не на что станет покупать героин и спиртное.

Вообще, жизнь шла как-то неправильно. Кроули не являлся откровенным мошенником, хотя про своих успехи на магическом поприще врал много и охотно. Но он и в самом деле полагал себя избранным, который должен принести человечеству новое учение, которое должно изменить мир. И что можно найти магический "ключик", который сделает его всесильным.

Да только вот человечество как-то не особо хотело слушать Кроули. Его известность не выходила из узких кругов оккультистов "черной" направленности. До войны эта возня выглядела более-менее солидно, но вот теперь… По сравнению с большевикам он выглядел как ремесленник-одиночка рядом с огромным заводом.

Большевики вызывали к него чувство тяжелой зависти. Хотя их идеи были Алистеру глубоко антипатичны. Кроули по взглядам являлся убежденным индивидуалистом и элитаристом. Его общественным идеалом была королевская Франция — когда дворяне имели множество привилегий и могли жить за счет остальных. Только Кроули полагал, что таковой привилегированной прослойкой должна быть духовная элита. Хотя было и общее. Стремление переделать весь мир, а также неразборчивость в средствах. Собственно политика Алистера никогда не интересовала. Но он видел, что делает РОСТА. К тому же Кроули искренне полагал, что большевики — это на самом деле магический орден, заправилам которого и в самом деле что-то удалось достичь. А раз так — значит истинные цели у большевиков совсем иные…

Кроули посылал Конькову свои книги, но ответа не получил.

От размышлений Алистера оторвал стук в дверь. Это магу не понравилось. В такую рань друзья и поклонники к нему не шлялись. Он облачился в потертый халат и пошлепал к двери.

На пороге стоял человек в униформе лондонского почтальона.

— Господин Кроули? Вам пакет.

Алистер принял разорвал небольшой конверт. Первое, что он увидел, было письмо, напечатанное на машинке на красивом бланке некоей американской фирмы "Глори интернейшел". В нем ему предлагали зайти в лондонский офис фирмы и подписать контракт на поездку в САСШ. Где фирма планировала издать его книги, и организовать курс лекций. В случае успеха переговоров фирма гарантировала проезд на американские берега.

Вот! Кроли был уверен, что так будет всегда — в самый тяжелый момент жизнь повернется. Это ли не признак избранности.

Кроме письма, в пакете имелась тонкая брошюра. Вместо автора на ней было указано: "Только для сумасшедших"[79]. Издание же называлось "Двери восприятия". Кроули начал читать — и оторвался только затем, чтобы сходить за джином. Это было потрясающе. Он ведь думал именно об этом! Только тут изложено куда более четко! Если до этого и были какие-то сомнения, то они отлетели. Надо ехать в Америку.

Разумеется, Кроули не знал, что книга была вольным переложением идей его поклонника, только сформулированными в куда более позднее время. А фирма, его пригласившая, была филиалом одного из самых серьезных американских гангстерских синдикатов…

Красивая жизнь в натуре

— Едрить твою… — Это первое, что сказал Максим, оказавшись на борту.

Эмиль же высказал на французском что-то из окопного сленга.

Да уж. В том времени Максим не имел дела с водным транспортом. Не считая, конечно, прогулок на речных трамвайчиках по рекам и каналам Петербурга. В этой мире поплавать пришлось. Но посудины, на которых Максим плавал в Палестину и обратно, вполне соответствовали его представлению, какими бывают пароходы. Тесные каюты, узкие коридоры и крутые трапы.

Нет, Максим, конечно, знал из прессы, что трансатлантический лайнер "Франция" — роскошное судно. Но он не представлял НАСКОЛЬКО роскошное. Главная лестница… Именно лестница, назвать её трапом не повернулся бы язык даже у самого упертого маремана. Так вот более всего она напоминала лестницы в питерских особняках, занятых процветающими коммерческими фирмами, которые сподобились восстановить дореволюционную отделку. Только на лайнере было больше жлобства — откровенной, бьющей в глаза роскоши. Каюта, в которую Максима проводил вышколенный стюард, тоже была роскошна до неприличия. Как и разнообразные корабельные помещения, которые Максим и Эмиль успели осмотреть до обеда. А ресторан… Это было вообще что-то запредельное. Черт знает, зачем в Америку было плыть с таким понтом. Но, в конце концов, оплачивала принимающая сторона, а она не обеднеет… Ехали они, кстати как работники РОСТА, а как корреспонденты одного травоядного французского журнала.

Но более всего Максима угнетало то, что на обед положено было приходить в смокинге. А он этот вид одежды никогда не носил. Это Эмиль имел определенный опыт. Утешало то, что многие пассажиры тоже явно не слишком часто щеголяли в смокингах, судя по тому как они на них сидели. С дамами было ещё хуже. Тетки весом в центнер в вечернем платье, да ещё увешанные драгоценностями… После такого зрелища фильмы ужасов покажутся комедией. Да и мужики… Максиму не доводилось большого количества буржуев одновременно. Теперь он убедился, что большевистские карикатуристы не слишком преувеличивали. Значительное количество мужчин были не то что толстыми но эдакими грузными. Тренажерные залы в эту эпоху явно были не в моде. Впрочем, на лайнере околачивалась не истинная элита, а так… В большинстве — нажившаяся на войне сволочь.

— Да уж, зрелище то ещё, — прочел третий человек за их столиком.

— Почему же, есть тут и красивые, — не согласился Эмиль.

— Какие-нибудь дорогие шлюхи, — желчно заметил собеседник, очкастый человек с треугольным лицом, при виде которого приходило на ум слово технократ.

С ним журналисты познакомились, обозревая дебри дворца-парохода. Он представился как "Шарль Жаннере, архитектор". А потом ненавязчиво набился к ним в компанию. Дело в том, что в ресторане во время "билетных[80]" приемов пищи за каждым пассажиром зачем-то закрепляли определенное место, на котором полагалось сидеть всю дорогу до Нью-Йорка.

Выбор был большой — можно было садиться компанией, по двое, по трое или даже в гордом одиночестве. Так вот, Шарль путешествовал один, и по его словам, никого на корабле не знал. Вот он и прибился к Максиму с Эмилем.

— Вы, журналисты, представители вашей профессии люди интересные. Не с этими же беседовать о куплях и продажах…

Архитектор оказался тоже занятным человеком. В перерыве между многочисленными закусками и тем, что здесь называли супом (хотя, как сказал Эмиль — жутко изысканным) Жаннере прошелся по местной обстановке.

— Всё-таки безвкусие — это родовая черта буржуа, заявил он кивнув на роскошный интерьер. — По сравнению с этим даже мерзость рококо выглядит пристойно. И ведь что обидно. Корабль — образец технического гения. Но ради вкусов вот таких денежных мешков его изгадили…

— А вы придерживаетесь левых взглядов? — Полюбопытствовал Эмиль.

— Что вы! Я политикой не интересуюсь. Но я строю дома! И я вынужден делать то, что хочет заказчик. Знаете, как называют архитектуру? Кладбище нереализованных проектов. Чаще всего не строят самое лучшее. Потому не нравится заказчикам. А кто заказчики? Вот эти. А если проектируешь здание по заказу муниципалитета — то ещё хуже. Потому что там не один самодовольный осел, а два десятка. У всех пристрастия застыли на эпохе Наполеона III. Знаете, господа, я иногда чувствую себя каким-то большевиком. И, кстати, я читал про идеи современных русских архитекторов. Очень интересно. В них нет буржуазной ограниченности.

— Но пока что у большевиков нет средств на строительство.

— Так, может, появятся. По крайней мере, я на это надеюсь. Они понимают, что строить надо целыми кварталами. Так и надо. И не останавливаться перед тем, чтобы сносить старье. В этом большевики правы. Старье надо безжалостно разрушать! Города должны соответствовать новому веку!

— А как вы представляете современный город? — заинтересовался Максим.

Глаза Жаннере вод очками засветились. Похожее журналист видел у коммунистов, когда те начинали говорить о мировой революции.

— Главное — функциональность. Прямые углы, плоские крыши, которые можно использовать. Дома "на ножках", чтобы использовать пространство под домом. Строить надо из современных материалов, прежде всего — из железобетона, а не из этого дурацкого кирпича…

— А не получатся казармы? Они как раз предельно функциональны. — Заметил Максим, вспомнив бескрайние просторы Купчино и Гражданки.

— Тут дело в архитекторах. Вспомните, к примеру, военные корабли. Они предельно функциональны. Согласитесь, их создателям и в голову не приходило добавлять на них какие-нибудь украшения. Но они прекрасны.

— Судя по всему, вы последователь господина Корбюзье, статьи которого я читал, — заметил Эмиль.

— Я всегда знал, что журналисты — образованные люди, улыбнулся архитектор. — На самом-то деле, Кобюзье — это мой псевдоним.

Максим аж поперхнулся вином. Это ж надо. Со Сталиным и Рузвельтом он пока что не познакомился. Но выпивать с отцом архитектуры ХХ века — это тоже неслабо.

— А по каким делам вы едете в САСШ?

— Хочу прощупать почву по поводу работы. У американцев есть размах и они не зациклены на старье.

В общем, плавание в компании будущего классика прошло интересно. Общаясь с ним, Максим убедился, что революция совсем не сводилась к коммунистическим идеям. Революционеров в мире было много и разных. И ведь, скорее всего, Корбюзье проложит путь в Москву — когда там начнут баловаться конструктивизмом…[81]

В Нью-Йорке журналистов встретил крупный молодой человек очень серьезного вида, который проводил их в громадный по нынешним временам лимузин породы "Линкольн" — и вскоре машина вырвалась на просторы авеню и стритов.

Город выглядел совсем не так каким, каким Максим видел его в телевизоре и в фильмах (в Америке он никогда не бывал). Но и того кошмара, который показан в фильме "Банды Нью-Йорка" тоже уже не наблюдалось.

Покатавшись по улицам, лимузин вырулил на какое-то загородное шоссе. Примерно через полчаса по сторонам стали мелькать навороченные виллы. Видимо, двигались в местную Рублевку.

…Быт американских мафиози Максим знал, в основном, по роману и фильму "Крестный отец". Там заправилы организованной преступности придерживались строго консервативного стиля. Но то ли это была особенность итальянских бандитов, то ли тамошние ребята являлись представителями иного поколения.

По крайней мере вилла, на которую они прибыли, являла собой образец претенциозной роскоши и безвкусия. Находилась она на участке явно не меньше гектара, огражденного солидным кирпичным забором высотой метра в два. На крепких воротах дежурила пара крупных ребят в мешковатых пиджаках, явно при стволах. Перед домом стояла статуя какого-то крепкого парня. Персонаж был не обнаженным, как принято было по традиции, а одет в какое-то, явно северное снаряжение. И у ног его имелись две собаки, похожие на лаек.

Сам же хозяин, Ричард О`Нил, он же товарищ Смирнов, встречал из на мраморной лестнице. Выглядел он круто — в ослепительно белом костюме. Когда журналисты поднялись, стало видно — на галстуке красовалась булавка с бриллиантом. На пальце кольцо с тем же самым камнем. Да и запонки тоже пускали ослепительные блики.

— Добрый день, господа! Рад вас приветствовать. Как там Париж? Никак не соберусь к вам съездить. — Говорил Смирнов развязным тоном, не выпуская изо рта сигары. В общем, прямо-таки Большой босс из гангстерских фильмов, которые Максим во множестве смотрел в Париже.

Впрочем, ведь возможно и обратное. Максим вспомнил фильм "Клуб Коттнон", в котором действие происходило примерно в данное время. Там главный герой стал раскрутился в кинозвезды поскольку хорошо знал крутого бандюка Голландца Шульца[82] и копировал перед камерой его манеры. Может, и в нынешнем американском кино так происходит — и кто-то скопировал Смирнова…

Ричард О`Нил (Максиму трудно было воспринимать этого человека как Смирнова, слишком уж тот "давил образ") пригласил гостей внутрь. Тут роскошь была даже не кричащей, а просто-таки орущей. Причем, роскошь откровенно жлобская. Заметив офигение журналистов, хозяин немного вышел из своего образа, сделав презрительную гримасу. Дескать, что делать, ребята, надо соответствовать положению. А вот интересно, верили ли ирландские бандиты в то, что мистер О`Нил их соотечественник? Хотя, наверное, им было всё равно. А те, кто сомневались, уже ничего никогда не скажут. Да и вообще — мафиозный босс был хорошим человеком. Для своих. Он помогал бедным, а на день святого Патрика устраивал грандиозные праздники, где, кстати пили в полный рост, откровенно наплевав на "сухой закон". Но если полицию финансово простимулировать, возможно и такое.

— Мистер О`Нил, а чья статуя стоит перед вашим домом?

— Это не статуя. Это памятник Джеку Лондону. Великий был писатель, объяснил всему миру, что такое Настоящий человек[83].

Тут вдруг Максиму кое-что вспомнилось. Вообще-то после попадания в этот мир у него очень улучшилась память. Он ведь, как человек эпохи Интернета, много чего читал. Но большинство полученной информации забыл. А вот тут оказалось — не совсем забыл… Так вот, он как-то читал книгу американского журналиста "Кокаиновые войны". И там описывался некий колумбийский наркобарон, поставивший на своей гасиенде статую Джона Леннона.

— Что будете пить? Меня "сухой закон не касается", — выдал хозяин.

Максиму из хулиганских побуждений захотелось спросить текилу. Однако он вовремя сообразил, что в данное время текила — всего лишь кактусовый самогон, который мексиканцы хлещут от плохой жизни. Потому что ничего иного нет. Это уже потом дуракам внушили, что пить текилу — признак продвинутости. Так что он ограничился коньяком.

Итак, начали переговоры. Смирнов был из тех людей, из которых делать гвозди было бы бессмысленным расходом ценного материала. Увидев его, Максим по-настоящему понял, почему большевики победили. ТАКИХ людей победить невозможно.

— Итак, товарищи, какие вопросы?

— Мы предлагаем вам организовать рад частных издательств. К левым это не должно иметь никакого отношения. Кроме того, в ближайшее время в Америку должен прибыть некий Алистер Кроули. Ему надо обеспечить всякую поддержку. К нему могут быть судебные иски. Ну, и не только судебные. Он, видите ли, сатанист.

— Вот это да… Коньков круто берет. Но с другой стороны — а почему бы и нет?

— Так вот. А через некоторое время явится Николай Рерих с идеей, что он открыл Шамбалу. Его тоже стоит пригреть и пустить в дело. А для начала вот…

Максим протянул брошюру "Двери восприятия". Во время длинной дороги через Атлантику он её прочел. И не нашел там для себя ничего нового. В том времени он под влиянием подружки читал Карлоса Кастанеду. Это было примерно то же.[84]

Суть была проста. Есть некий тонкий мир, единый для всех религий. И попасть в него можно по разному. Через пост и молитву, через медитацию, или бахнувшись наркотой. Понятно, что последний способ проще. Тем более, что в САСШ наркотики были пока что не запрещены. А потом припрется Рерих с базаром, что он открыл Шамбалу… Так что смысл мероприятия был для Конькова понятен. Для потребления наркотиков создается идеологическая база. Типа мы не просто кайфуем, мы приобщаемся к высшим ценностям.

— Вскоре тут появится художник Николай Рерих. Ему тоже нужно обеспечить

— Нужно, так сделаем.

Дальше журналистам предстояло контролировать процесс. Смирнов-то был хорошим человеком и проверенным товарищем, но, честно говоря, по психологии он являлся бандитом — и многих тонкостей журналисткой работы не понимал.

Честно говоря, Максим не очень понимал смысл этих телодвижений Конькова. Он что, хочет устроить тут что-то типа шестьдесят восьмого года? О подробностях "молодежной революции" Максим хорошо знал. Ведь её вдохновители были социологами, так что он читал не только Маркузе, но и Ренато Курчо[85]. Так ведь не то время… А ведь Смирнов понял всё без особых базаров. В том числе и то, что появился новый вид бизнеса — торговля кайфом. Так что наркомафия в Штатах появится куда раньше. Если так подумать, действия Конькова выглядели изощренной подлостью. Но, с другой стороны, американцы вели себя лучше?

Но вот Эмиль смотрел на происходящее более оптимистично.

— Ты понимаешь, почему психоанализ пошел в бурный рост именно в Америке? Хотя в Европе он уже давно известен? Да потому что в душе у этих людей пустота. Большинство хочет заработать миллион долларов. Ну, а те, кто заработали? Что дальше? Читал роман Джека Лондона "Мартин Иден"? Человек достиг всего, чего хотел, а дальше-то жить ему было незачем. А тут мы эту пустоту заполним всякой дрянью. Если они коммунистические идеи не воспринимают, пусть будет так.

А ведь Эмиль, как и все в этом мире просто не понимали такой жути как наркомания. Коньков-то точно знал, что это такое. Но он, видимо, уж очень не любил Америку… Подло. Зато эффективно.