Собрание сочинений. Дьявольская сила

I

Он проснулся в третий раз уже на рассвете, весь в поту и охваченный ужасом, отчетливо помня в деталях только что увиденный сон. Руки вцепились в железную спинку кровати над головой, а от слез ночного кошмара подушка была такой мокрой, что даже самый жаркий день не мог бы дать такого результата.

Он тихо лежал, рассматривая бедно обставленную комнату с приятными кремовыми стенами. Было только начало пятого, единичные звуки пробуждающихся птиц доносились из зеленого сада, но его уши все еще были как будто окутаны мягкими волнами.

Сон начался очень неопределенно. Постепенно детали его прояснялись, они повторялись последовательно, и каждое повторение добавляло, новую информацию, как художник добавляет краски на каждом этапе рисования.

Через несколько месяцев Фарлоу был помещен в Гринмэншон, роскошную психиатрическую клинику. У директора сохранилось много записей об этом случае, но по известным причинам дело не было придано гласности.

Фарлоу был моим старым другом. Я составил устный рассказ из тех сведений, которые получал в течение длительного времени от самого Фарлоу и от директора психиатра Сондкуиста. Это был приятный и умный человек, которому принадлежали некоторые эффективные методы лечения.

Фарлоу отличался неординарностью: он был сверх чувствителен, возможно, даже по-своему гениален. Именно по его просьбе его поместили, в качестве частного пациента в Гринмэншон для «отдыха и обследования».

Я часто посещал его, так часто, насколько мне позволяли мои дела. Но начало истории я слышал задолго до того, как он предпринял, по мнению его друзей, этот последний решительный шаг. Я никогда в жизни не слышал ничего более странного, чем этот рассказ с жутким и причудливым концом.

Он начался, как рассказывал Фарлоу, очень обычно и прозаично. Шесть месяцев назад сильно загруженный работой, он проводил многие часы в лаборатории. В результате его мозг и нервы достигли наивысшего напряжения и чувствительности. Однажды вечером он пришел домой усталый и после многочасовых безрезультатных поисков решения трудной проблемы, записал сложные цифры только ночью.

Было около половины второго — не лучшее время для тяжелой пищи и почти пинты черного кофе, но в конце концов каждый поступает, как может. Фарлоу практически ничего не ел в тот день, ему было не до этого. Наука оставляла мало времени и для общества женского пола, поэтому он так и не женился, за ним ухаживала домоправительница строгих правил, но любящая порядок. Она уходила домой в девять.

Итак, Фарлоу съел свой тяжелый ужин, проглотил кофе и медленно пошел к кровати. В висках стучало от усталости, сказывалась изнурительная работа над сложной проблемой, не дававшая пока результатов.

Ничего неестественного не было в том, что он не мог уснуть, и только где-то около трех сон сморил его. Но вдруг ему показалось, что он проснулся. Я думаю, мы все когда-нибудь испытывали такое ощущение. Просто мы видим сон, что мы проснулись. Мы верим себе, что проснулись, но подсознательно знаем, что это сон. Я сказал об этом Фарлоу, когда он в первый раз заговорил об этом. Он сказал, что это было не так. Хотя он и видел сон, он знал, что проснулся.

Все было как наяву, каждое прикосновение и ощущения этого вновь и вновь повторяющегося сна были настолько реальны, что его собственная комната и каждодневная жизнь после таких снов казались размытыми и блеклыми. Этот мир сновидений был местом ужасов и страхов, и ночью он попадал в эту жизнь, более, непосредственную и волнующую по сравнению с реальной действительностью. Фарлоу верил также и в физическую реальность этого мира, но он напрасно искал на картах и в атласах это мрачное место.

Несмотря на то, что мир сновидений, я буду так его называть, был угрожающим, жутким по настроению, Фарлоу был уверен, что если он сможет сорвать этот зловещий занавес сна, он будет более счастлив, чем те, которые живут обычной жизнью в нашем реальном мире.

Я должен подчеркнуть, что Фарлоу был абсолютно нормальным человеком, как вы или я, даже, возможно, более нормальным, так как его научные работы заставляли его анализировать каждое явление и получать результаты посредством эмпирического метода. И всегда, даже во время пребывания в Гринмэншоне, он сохранял, по мнению доктора Сондкуиста, ясное сознание.

Было что-то такое в его рассказах, чего никто не смог бы опровергнуть, кроме самого Фарлоу, так как только он был участником этих видений. Судя по концу всей этой истории, можно утверждать, что Фарлоу, возможно, был самым здравомыслящим среди нас. И если это так, то какие же ужасы ждут нас за занавесом нашего сознания, и самые самоуверенные из нас должны воздержаться от критики такого человека, как Фарлоу. Я верю, что он благодаря своей сверхчувствительности и совершенству, просто смог переступить через черту, через которую не могли переступить нормальные простые смертные, смог сорвать этот занавес, прорваться сквозь него каким-то необычным способом.

Короче говоря, случилось вот что. Было 10 минут четвертого, когда Фарлоу проснулся. Он включил свет, часы показывали 20 минут четвертого. Значит, все это длилось всего 10 минут, но Фарлоу торжественно, как это могут делать только ученые, упорно уверял меня, что он отсутствовал в течение трех часов. Это было бы смешно, если бы говорил другой человек, так как все мы знаем, что секунда-две во сне для спящего кажутся вечностью, и разбуженный громким шумом мозг мог уложить всю длинную цепочку событий в одну минуту.

Но учитывая замечания Фарлоу о последствиях сна, в которых я не могу сомневаться, я склонен верить ему. Он спал и потом проснулся, и вот что он ощущал. Ему было холодно, он находится в воде и он чувствовал, что его жизнь еще совсем недавно была в смертельной опасности. В рот залилась соленая вода, тяжело кашляя, он лихорадочно бился на берегу. Голыми пальцами ног он чувствовал землю. Когда он открыл глаза, то увидел, что лежит на отмели дикого мрачного берега. Измученный, он пополз по длинному пляжу с белым песком. Затем отдыхал, лежа на боку, и смотрел на розовый рассвет, освещающий небо.

В тот раз на этом все закончилось. Фарлоу проснулся, или точнее, вернулся в обычный мир XX века, кошмар, как считает он. Он сразу же осознал всю реальность своего «сна», понял, что сорвал занавес. Включив свет, он посмотрел на часы. Затем он в ужасе заметил, что между пальцами ног застрял песок, пижама была мокрой от холодной соленой воды.

II

Можно легко представить реакцию Фарлоу на жуткую ситуацию, в которой он оказался. Только Фарлоу мог понять и проанализировать ту ситуацию, в которую он попал. Прошло несколько месяцев, прежде чем он собрался с духом, чтобы рассказать мне о своем путешествии по ту сторону «занавеса», по его собственному выражению.

Две ночи после этого, выходящего из ряда вон пробуждения, он не спал. На третью ночь он был настолько вымотан, что уснул, но ничего не случилось. В течение недели он спал нормально, а затем он испытал второе «пробуждение».

Фарлоу уснул около полуночи и почти сразу же перешел в состояние «пробуждения».

Он снова боролся с морскими волнами, снова ползком выбирался на берег, но на этот раз видение длилось дольше. Фарлоу лежал на пляже, отплевываясь от соленой воды, он видел, как медленно поднимается рассвет над диким и красивым берегом, и он знал, что находится где-то на востоке. Но это был не современный восток, а из какого-то античного времени.

Когда из-за тумана поднялось солнце, картина изменилась, как будто кто-то открыл дверь, и Фарлоу проснулся в собственной, постели, снова насквозь промокший. После этого второго «сновидения» Фарлоу первый раз обратился к своему другу врачу, но тот, конечно, был не в состоянии помочь ему. Естественно, Фарлоу не все рассказал ему, боясь, что его примут за сумасшедшего. И так как доктор не знал об ужасных открытиях после пробуждения, он был уверен, что это обычный случай с повторяющимися снами, многие этим страдают.

Другой человек был бы не в состоянии понять эту ситуацию и очень тяжело переживал бы свое состояние. Но Фарлоу был ученым и его мозг автоматически обрабатывал эти данные, противоречащие всем известным законам природы.

Третий сон был повторением предыдущих, но, к счастью Фарлоу, он начался с того момента, когда он уже лежал на берегу. Солнце в небе стояло чуть выше, туман начал рассеиваться. Странно, но страх утонуть в состоянии сна все еще сохранялся. Фарлоу отчетливо осознавал, что уже вполне оправился после борьбы в воде. Судя по этому и по тому, что солнце сильно припекало, он определил, что лежит на песке уже три часа.

Таким образом, стало очевидно, что сны прогрессируют во времени, и это напоминало кинофильм, каждый показ которого удлинялся еще на один эпизод. Конечно, чтобы понять это, Фарлоу понадобилось много времени, так как сначала Фарлоу не обращал на это внимания. В четвертом сне солнце уже стояло в небе значительно выше, туман еще больше рассеялся, и когда он прогнулся в своей комнате XX века, он обнаружил, что одет в хлопчатобумажную блузу античного покроя без воротника, в мешковатые панталоны из какого-то темного, совершенно ему не известного материала, но ноги, как в первый раз, были голыми. Самым необычным на этот раз было то, что он был абсолютно сухим. Фарлоу объяснил это тем, что его сны были физическими, и он сделал вывод, что солнце на берегу высушило его.

На этом этапе он еще пытался объяснить свои страхи, и одна мысль очень волновала его — физическое состояние его сна в одном случае переносится в реальную жизнь, а в другом нет. Это, естественно, относилось к воде на коже, когда он просыпался, и к тому, что он по-прежнему был в пижаме.

Если действуют те же правила переноса одной субстанции из сна в другое измерение, значит, по теории он должен был быть одетым в рубашку и брюки.

Его аналитические рассуждения на этом этапе разбивались вдребезги об одно противоречие: что происходило с пижамой, когда он «лежал» на берегу. Или их было две, и они существовали в различных плоскостях? Но как бы Фарлоу ни анализировал это, все логические доводы рассыпались как карточный домик, к каким бы обстоятельствам он их ни применял — будь то мир сновидений или реальность. Граница между ними становилась неясной.

Прошло несколько месяцев, прежде чем Фарлоу, наконец, доверился мне. Всегда стройный, прекрасно сложенный, он за последние недели превратился в больного, с синими кругами под глазами, я никогда не видел его таким. Несколько вечеров прошли в бессвязных, с недомолвками разговорах, прежде, чем он заговорил на эту тему без обиняков, но как только это произошло, речь его потекла, как вода из крана.

Он больше всего боялся, что я сочту его за сумасшедшего, но после того, как я внимательно слушал его несколько вечеров, изредка задавая уточняющие вопросы, он успокоился. Если и существовал в мире здравомыслящий человек в полном смысле этого слова, так это был Фарлоу. Он описал мне около полдюжины своих снов, которые привели его на берег. Там было тепло и уютно, на горячем песке. И он был рад, что теперь эти сны или видения, как хотите называйте их, сразу начинались на берегу, и ему не приходилось испытывать неприятные ощущения при пробуждении.

Насколько он мог судить (так как он никогда не засекал время по часам), длительность каждого сна отпечатывалась в мозгу как три часа, но действительное время в реальной жизни составляло не больше 10 минут. Он не придавал этому большого значения, но как-то сказал мне, что знает, что если во сне он окажется далеко в море и не доплывет до берега в отпущенные ему три часа, то утонет. Я не понимал, чем он это обосновывает, и решил отвлечь его от этой навязчивой мысли. Но хотя я говорил мягко, и, как мне казалось, здраво, он со вздохом отверг все мои возражения. Он был уверен, что будет именно так, сказал он, и что бы я ни говорил, я не смог его переубедить.

Я спросил его, думает ли он, что в постели будет лежать утопленник, когда он снова вернется в этот мир, и он довольно спокойно подтвердил мои слова. Это заставило меня задать ему следующий вопрос: если его физическая оболочка исчезала из постели, когда он был в своих сновидениях, я мог бы посидеть в его комнате, чтобы удостовериться в этом. Он отказался наотрез. Он не объяснял причину, но подозрительно посмотрел на меня. Мне показалось, что он боится, что участие любого, постороннего человека, даже с хорошими намерениями, может быть опасным для него и может помешать ему «вернуться назад». Я не настаивал, так как видел, насколько накалилась ситуация. На следующий вечер я навестил Фарлоу, и он мне показался более спокойным и разумным. Ночь была спокойной, и он продолжил свои рассказы. Сны теперь начинались с того, что он лежит в полном сознании далеко на берегу, хорошо отдохнувший и высохший на солнце. Намного миль вокруг лежал песок, и он знал, что попал на Восток, в античный период. Солнце вставало все выше, и туман постепенно рассеивался, в солнечном свете легко шелестели волны, далеко на востоке у самой кромки берега различались очертания какого-то Города.

Находясь в состоянии этих видений, Фарлоу не имел представления, кто он, как он попал в море, что он делал на берегу. Там он всегда был одет в блузу и панталоны, а просыпался всегда в пижаме и сухой. Он еще не испытывал страха перед этими снами. И единственно, что он четко ощущал, это неизменно сохранявшееся соотношение между тремя часами сновидений и 10 минутами реальной жизни.

Обычно Фарлоу видел один сон в неделю, но были случаи, когда он видел два и даже больше. Они появлялись только когда он сильно уставал, из чего он сделал вывод, что в такие дни рушились каждодневные барьеры. Его друг, доктор, не мог помочь. И тогда он решил захватить что-нибудь из того мира, если это будет возможно. Я сидел в кабинете у Фарлоу поздно вечером, когда он рассказал мне об этом. И я видел, что ему стоило огромных усилий говорить об этом.

— Ну и как, успешно? — выдавил я из себя.

Он медленно кивнул. Фарлоу резко встал и подошел к письменному столу, он открыл один из ящиков, вытащил оттуда что-то, завернутое в белую материю и положил на стол передо мной.

— Взгляните, — сказал он, — не волнуйтесь, там нет ничего страшного.

Я должен признаться, что моя рука слегка дрожала, когда я разворачивал этот предмет. Возможно, я был разочарован, или на моем лице появилось любопытное выражение, но Фарлоу расслабился и мрачно улыбнулся. Передо мной лежал осколок красного камня шести дюймов в длину и трех в ширину, весивший около двух фунтов. Я тупо смотрел на него.

— Вы хотите сказать, что принесли это из вашего сна? — сказал я.

Нельзя было сказать ничего банальнее, но я был еще более удивлен, когда он кивнул.

— Да, — просто сказал он, — именно это я и имею в виду.

Я не знал, что сказать, чтобы это не звучало по-идиотски или не намекало на ненормальность Фарлоу. Я повертел камень в руках и сказал:

— Вы показывали кому-нибудь этот камень?

Фарлоу кивнул.

— Смитеру, самому лучшему геологу. Он страшно разволновался и был сильно озадачен, определив, что камень из времен Христа. Он не мог объяснить тот факт, что камень абсолютно не подвергся атмосферным воздействиям.

Мы с Фарлоу долго смотрели друг на друга. Я поднял бокал с виски. Сказать было нечего.

III

Вскоре после этого невероятного открытия Фарлоу я вынужден был уехать по делам, мы переписывались, а увидеться смогли лишь через три недели.

Несмотря на короткий срок, в его лице произошли большие изменения. Мне не понравились его глаза, в них затаился страх. Потребовался день или два, чтобы восстановить наши прежние доверительные отношения, и только спустя несколько вечеров он возобновил свои рассказы. Конечно, к моему возвращению он уже успел увидеть много снов.

События развивались. Фарлоу не вдавался в подробности, но было ясно, что характер снов принимал зловещий характер. Он сидел на берегу, полностью оправившись от тяжелых испытаний, которые выпали на его долю совсем недавно. Во сне он помнил о том, как барахтался в море, но ничего больше. Он все еще не знал, кто он и куда попал. Теперь там было намного светлее, туман почти полностью рассеялся. Башенки и шпили далекого города поблескивали сквозь серые клочья утреннего тумана, на сердце становилось легче.

В течение нескольких вечеров Фарлоу рассказал мне все свои сны, которые становились все напряженнее. В последних снах атмосфера накалилась до предела, и все было пронизано ужасом. Он не помнил, когда он в первый раз услышал, что город называется Эмиллион, но предполагал, что дней десять назад. Теперь он видел сны каждый день. Они начинались с того, что он сидел на берегу. Небо становилось все яснее, туман все больше рассеивался, очертания города становились все более четкими.

— Красота Эмиллиона была какой-то нереальной, — сказал Фарлоу, она наполнила его существо радостью. Он с каждым днем становился все сильнее и уже мог бегать по берегу и купаться в теплой воде. Он постоянно смотрел на далекий город, золотые башни которого поднимались из моря розового тумана.

Его можно было сравнить только с одним местом в реальном мире — с Монт Сент Мишелем ранним весенним утром, но красивым он был по земным стандартам, а в сравнении с Эмиллионом был жалким подобием сказочной красоты города его сновидений.

— Умножьте красоту Монт Сент Мишеля на сто, и вы получите Эмиллион, — просто сказал он, и его темное усталое лицо осветилось каким-то огнем изнутри.

Даже в дневные часы, когда он бодрствовал, название Эмиллион наполняло его душу радостью, и он проводил все свободное время за изучением старых карт и атласов, в основном средневекового периода, но все было безуспешно. Видимо, Эмиллион был из мира фантастики. Однажды, примерно за неделю до моего возвращения, сон стал меняться. Башенки и шпили Эмиллиона виднелись за песчаной косой в милю шириной, они сверкали золотом в лучах поднимающегося солнца, а мягкие волны разбивались о него. В городе жила женщина, которую, насколько я понял, Фарлоу любил.

Сам Фарлоу еще едва ли понимал это, но постепенно после серии удивительных снов, он ясно осознал свое чувство. Он не знал, как ее зовут, но точно знал, что любит, что девушка живет там, и он должен найти дорогу в Эмиллион. Но как это и бывает во сне, Фарлоу не мог ускорить события. Он не мог просто пойти в город, как мы это делаем в обычной жизни. События в сновидениях развивались вне времени, медленно от одной ночи к другой. Каждый раз Фарлоу приближался лишь на несколько шагов к кромке огромной пенистой косы, которая отделяла его от города. И однажды картинка резко изменилась.

Разглядывая башни Эмиллиона, он увидел что-то, напоминающее колышущуюся белую ткань примерно в полутора милях от стен города. Эта белая рыхлая масса колыхалась на месте, хотя казалось, что движется с огромной скоростью, и Фарлоу почувствовал смутное беспокойство. Холодный ветер разбросал последние клочья тумана, все еще висящего над поверхностью моря, и странный страх наполнил его сердце. Он остановился и стал рассматривать эту белую дымку, видимую вдалеке. Неописуемый ужас охватил его, на лбу выступил холодный пот.

Он боялся уснуть в следующую ночь, но сон снова окутал его. Он стоял на берегу, вглядываясь в дальний берег, где странное туманное облако двигалось с невероятной скоростью. Ему показалось, что оно было уже ближе. Холодный ветер дул Фарлоу в лицо, и он снова почувствовал тот же сильный страх, который уже не оставлял его. И он снова проснулся. Он увидел еще несколько снов и каждый раз было все то же. Каждую ночь Эмиллион светился над пенистой водой, но белое облако увеличивалось и уже можно было различить детали. Холодный ветер обдувал Фарлоу, и ему показалось, что ветер прошептал в небе: «Янычары из Эмиллиона».

Дико закричав, Фарлоу проснулся.

IV

— Что вы думаете об этом? — спросил меня Фарлоу в четвертый раз. Я зажег сигарету, рука тряслась.

— Янычары — это что-то типа мамлюков, не так ли? — наконец сказал я.

Фарлоу кивнул. Он достал с одной из полок толстый том.

— Мне не пришлось долго искать, — сказал он.

Он читал работу, лежащую перед ним. В ней говорилось, что янычары составляли турецкую пехоту в старые времена, которая была личной охраной Турецкого Султана. Эта охрана была упразднена в 1826 году. Там также было написано, что янычары — это личное орудие тирании, что это турецкие солдаты. Я старался сделать умное лицо, когда слушал Фарлоу.

— Как это связано с тем, что было две тысячи лет назад? И почему Восток? — быстро спросил я, прежде чем заговорил Фарлоу.

— Янычары — очень древняя сила, которая называлась по разному, — спокойно ответил Фарлоу. — Они были созданы на более раннем этапе и действовали на территории Турции. Особенно на востоке. Вы должны помнить, что Турция была Восточной Империей. И только после…

— Хорошо, — прервал я его, — но вы же не можете всерьез принимать то, что происходит сейчас в ваших снах…

Фарлоу взмахнул рукой, не давая мне говорить дальше. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он абсолютно серьезен.

— Вы еще не все слышали, — терпеливо сказал он. — У меня были еще сны, о которых я вам не успел рассказать. Короче говоря, видение вдалеке прогрессировало день ото дня, белое облако росло и превратилось во что-то, напоминающее темную массу, состоящую из многочисленных точек. В последний раз он увидел маленькие клочки пены, когда масса приблизилась к дальней кромке пролива, разделявшего их.

Парализующий страх как большой камень придавил его сердце. Ледяной ветер снова прошептал: «Янычары из Эмиллиона».

И как человек, который, вырвавшись из ночного кошмара, видит, что этот кошмар продолжается и наяву, так несчастный Фарлоу пробуждается, чтобы обнаружить, что день — это только прелюдия к страхам следующей ночи. Я как мог старался успокоить своего друга, хотя мое присутствие вряд ли могло помочь ему. Я считал, что священник или психиатр сделали бы это лучше меня, но кто будет рядом с ним в его мрачном сне, и кто поможет ему устоять против этих ночных кошмаров, которые угрожали ему? Это была скрытая жуткая борьба, повторяющаяся каждую ночь в мозгу человека. Я испугался за ее конец, когда услышал следующие слова.

Он спокойно сидел за столом и сказал мне ровным голосом:

— Я все тщательно обдумал. В последнем сне, всего две ночи назад, я смог четко различить, что мне грозит. Я никогда не дойду до города. Меня настигнет отряд всадников в белых мантиях, движущийся с немыслимой скоростью. Даже при том, что события в снах развиваются медленно, конец наступит скоро. Самое большее через несколько недель.

Я хотел подбодрить его какими-то банальными фразами, но слова застряли у меня в горле.

— Это янычары из Эмиллиона, — глухим голосом сказал он, — я уже вижу их жестокие восточные лица. Я стал человеком, которому они должны были отомстить в древние времена.

— Но что может плохого сделать сон? — неожиданно для себя нетерпеливо выкрикнул я.

— Дурак! — взвизгнул Фарлоу. — Они убьют меня! Когда они поймают меня, я умру!

Я молчал, ошарашенный этим взрывом чувств. Фарлоу отвернулся и невидяще смотрел на шкаф с книгами.

Я взял шляпу.

— По-моему, вам необходимо медицинское обследование, мой друг, и немедленно, — сказал я. — Я бы вам порекомендовал…

— До свидания, — четко и холодно сказал Фарлоу. Я вышел и тихо закрыл за собой дверь. В ту ночь даже я сомневался в его нормальности.

V

В этой чрезвычайной ситуации, когда на карту была поставлена нормальность Фарлоу и даже его жизнь, я решил обратиться к доктору Сондкуисту. Как можно осторожнее я рассказал ему о деле Фарлоу. К счастью, доктор Сондкуист как психиатр не видел в нем ничего выходящего за рамки нормы. Его бодрый решительный тон убедил меня, что если кто и мог спасти Фарлоу от его снов, которые овладели его мозгом, то это доктор Сондкуист.

Следующая встреча с Фарлоу прошла намного лучше, чем я ожидал. Мой друг, казалось, забыл о своей вспышке. Хотя он был бледен и безумен, нервы его не были так напряжены, как в прошлый раз. Мы спокойно разговаривали. Я узнал, что он один раз спал без снов. В результате нашего разговора Фарлоу согласился пойти к доктору. Через неделю после тщательного обследования сердца он решил пожить в Гринмэншоне, как я уже говорил, чтобы отдохнуть и обследоваться.

Таким образом, я не мог, как раньше, часто общаться с моим другом, но посещал его два раза в неделю. Кроме того, доктор Сондкуист полностью информировал меня о состоянии больного. Конец этой истории я мог составить из бесед с Фарлоу, из его дневниковых записей, которые мне разрешил посмотреть директор клиники, а также из моего последнего странного разговора с доктором Сондкуистом.

Когда я в первый раз увидел Фарлоу после того, как он был помещен в Гринмэншон, меня поразило, что он сильно похудел. Но белые стены и спокойствие, которое исходило от сиделок и медицинского персонала, оказывали на него благотворное влияние.

Однажды сразу же без предисловий он начал подробно рассказывать мне свои последние видения, как будто он был не в состоянии в одиночку переживать те события. В конце концов, так оно и было. Он сказал, что видел еще два сна, похожие, но и не совсем одинаковые. Янычары, а он уже определил, что это были именно они, были уже намного ближе. Он все еще находился на берегу, а всадники в белых мантиях уже наполовину пересекли пенистую полосу воды, которая преграждала ему дорогу в Эмиллион.

Он видел какое-то знамя с зеленым полумесяцем. Всадники размахивали короткими острыми кинжалами, сверкающими в ярком утреннем солнечном свете. Их головы в тюрбанах ритмично покачивались в такт скачущим черным лошадям. Лошади скакали бок о бок, разрезая белую воду стальными боками. На Фарлоу наводило ужас выражение грозной жестокости на лицах янычаров из Эмиллиона. Их бородатые подбородки, узкие горящие глаза и красные тонкие губы, между которыми сверкали белые острые зубы, выглядели настолько угрожающе, что Фарлоу едва не потерял сознание от страха.

В последнем сне они приблизились настолько, что он слышал их гортанные крики и видел искусно сделанные удила на уздечках лошадей. Всадники были одеты в ботинки из мягкой кожи с металлическими шпорами, которые они глубоко вонзали в бока скачущих лошадей. И снова подул ледяной ветер, принося с собой рвущее душу отчаяние, и в двадцатый или тридцатый раз Фарлоу очнулся от ночного кошмара.

Я как мог успокоил своего несчастного друга и ушел. К сожалению, доктора Сондкуиста не было в этот день в клинике, и я не смог поговорить с ним. Хотя я уже как и Фарлоу пришел к выводу, который поверг моего друга в мрачную меланхолию, а именно, что ничего не может нарушить ход событий в этих видениях. Но никто из нас, и, к счастью, меньше всех Фарлоу, не мог предвидеть, что из всего этого получится.

Следующую информацию я получил из дневников Фарлоу, которые он вел последние несколько месяцев. Вот что он писал сразу же после моего последнего визита.

В это время Фарлоу получал сильнодействующее лекарство, и поэтому, даже днем он был отрешенным от реального мира, как и ночью. Сондкуист очень беспокоился о Фарлоу, сохраняя при этом профессиональное спокойствие. Объект, получающий специальное лечение, должен был перестать видеть сны. По крайней мере, неспециалист именно так должен был понять записи в дневнике Фарлоу. Там было очень много сложных рассуждений о супраметафизическом типе, в чем мне было очень сложно разобраться, и я пропустил страницы, где Фарлоу рассуждал о физических законах природы и устройстве вселенной.

Но эффект лечения заключался в том, что прогресс снов замедлился, то есть, если раньше Фарлоу видел по два-три сна в неделю, то теперь это число сократилось до одного. Итак, процесс только замедлился, но лечение было не в силах разрушить, разорвать или рассеять видения, которые как облако обволакивали сознание Фарлоу.

Когда не было лечебных процедур, он лежал одетый на маленькой железной кровати, смотрел в потолок и слушал успокаивающий птичий гомон в саду. Он слышал, как кровь стучит в ушах, как работают его внутренние органы. Он осознавал, что жив, он даже почти чувствовал, как под носками растут ногти на ногах. И с этим чувством, с этим ощущением в себе жизненной силы Фарлоу в свои сорок пять лет понимал, что ему есть для чего жить. Надо, чтобы мир узнал о его исследованиях. Поняв это, он сделал неимоверное усилие, чтобы стряхнуть с себя это оцепенение, обволакивающее его мозг теперь уже не только во снах, но и в реальной жизни. Одна последняя фраза в дневнике говорила о его трагическом предвидении. «Эти лица, отвратительные жестокие лица! И эти глаза! Если Сондкуист ничего не сможет сделать, они скоро доберутся до меня. И наступит конец…»

VI

Конец наступил быстрее, чем мы ожидали. Для меня это было глубокое потрясение. Около недели я не мог посещать Фарлоу. Когда я позвонил в Гринмэншон справиться о своем друге, матрона ответила уклончиво и передала трубку доктору. Он в свою очередь также не сказав ничего определенного позвал Сондкуиста. Но Сондкуист был очень занят и не смог подойти к телефону. Я решил съездить в клинику.

Было начало лета. Пели птицы, от земли поднималось тепло, что предвещало к полудню жару. Когда я приехал в Гринмэншон, я ощутил резкий контраст между красотой летнего дня и тем тяжелым положением, в котором находился Фарлоу. Но я почувствовал, что что-то изменилось. Главные ворота были заперты, и мне пришлось позвонить привратнику. Он в свою очередь позвонил в главное здание, чтобы получить разрешение пропустить меня. Пока он звонил, я вышел из машины и тихо открыл маленькую калитку около помещения привратника, которая была не заперта. Когда я вошел, я услышал протестующие крики привратника, но не обращая на них внимания, я быстро пошел к зданию. Взойдя на первые ступеньки, я увидел необычную суету и понял, что уже ничем не смогу помочь своему другу. Около газона была припаркована карета скорой помощи, а рядом с ней стояли две большие синие полицейские машины. Меня встретила матрона с побелевшим лицом, стараясь не пускать меня к доктору Сондкуисту.

— Пожалуйста, позвоните сегодня вечером директору, сказала она, — так будет лучше.

Я покачал головой.

— Я хочу немедленно видеть доктора Сондкуиста, — строго сказал я.

Она помедлила и затем нехотя пошла в кабинет. Я ждал в холле около десяти минут, прежде чем услышал размеренную походку доктора Сондкуиста в коридоре. Он был смущен и растерян.

— Я хочу увидеть Фарлоу, — без предисловий начал я.

Сондкуист покачал головой, на его лице появилось странное выражение.

— Боюсь, у меня для вас плохие новости, — сказал он, Фарлоу прошлой ночью умер.

Мне нужно было переварить информацию, и я очнулся, когда Сондкуист подвел меня к стулу. Директор подал мне бокал бренди, и я автоматически проглотил его.

— Что случилось, — запинаясь спросил я, когда немного пришел в себя.

Снова странное выражение появилось на лице Сондкуиста.

— У него был сердечный приступ, мы ничего не смогли сделать, — ответил он.

Я не поверил ему и спросил:

— Тогда почему здесь полиция?

Сондкуист нетерпеливо покачал головой.

— Это совсем по другому делу, — быстро проговорил он. На его щеках горели красные пятна. Он дружески положил руку мне на плечо.

— У меня очень много дел. Почему бы вам не позвонить мне вечером, и мы договоримся о встрече на завтра, когда я буду менее занят. Я отвечу на все ваши вопросы.

Я мрачно согласился. Но разговор с доктором на другой день не удовлетворил меня. Многие мои вопросы остались без ответа. Похороны прошли тихо, и через несколько недель мир забыл о бедном Фарлоу и его проблемах. Но я не забыл. Я поддерживал знакомство с Сондкуистом, и после нескольких визитов, когда он стал доверять мне и понял, что мои вопросы не вызваны лишь простым любопытством, он рассказал мне все. Иногда я думаю, что лучше бы он этого не делал. Я бы спокойнее спал по ночам.

Прошло больше года, прежде чем он поверил мне. Был сентябрь, в его кабинете в камине потрескивали дрова. Несмотря на то, что дни были еще жаркими, ночью становилось очень прохладно. Он достал некоторые записи по лечению Фарлоу и разрешил посмотреть мне его дневник.

После того, как мы немного поговорили, я спросил его:

— Вы думаете, что Фарлоу был сумасшедшим?

Сондкуист помедлил и затем многозначительно покачал головой.

— Иногда я чувствую, что, может быть, я сам сумасшедший, — загадочно сказал он.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

Доктор нервно стучал длинными тонкими пальцами по столу, затем взял стакан с вином и выпил.

— Вы хотите знать, как на самом деле умер Фарлоу? — спросил он.

Я кивнул. Доктор повернулся и мрачно уставился на огонь, как будто решение дела Фарлоу лежало где-то между горящими поленьями.

— Я могу рассчитывать на сохранение тайны? — сказал он после долгого молчания.

— Абсолютно, — ответил я.

Сондкуист обернулся ко мне и, когда рассказывал конец этой истории, смотрел мне прямо в глаза.

— Вы знаете все о развитии событий в сновидениях Фарлоу, не так ли? — спросил он.

— Он доверял мне, — ответил я.

Сондкуист рассказал мне, что в течение последних двух дней он был, как раньше, спокойным и дружелюбным. Но в тот день, накануне смерти, он был сильно возбужден и во время долгого разговора с доктором Сондкуистом был охвачен страхом. В последнем сне янычары из Эмиллиона подошли настолько близко, что он мог коснуться их. Если он уснет этой ночью, они убьют его.

Сондкуист, естественно, интерпретировал этот сон по другому. Он утверждал, что после последнего видения наступит кризис, он преодолеет страх и сможет жить нормальной жизнью. — После этой ночи, — сказал он, — Фарлоу вылечится.

Реакция моего друга была очевидной. Он был взбешен, сказал, что Сондкуист не имеет представления о положении вещей, и что это не его жизнь подвергается опасности. В конце он так разволновался, что санитарам пришлось держать его. Он долго кричал о янычарах из Эмиллиона и умолял Сондкуиста посадить около него охрану этой ночью.

Доктор дал ему успокоительных таблеток и попросил присматривать за ним время от времени. Его поместили в комнату с обитыми ватой стенами, смирительная рубашка не понадобилась. Когда около двух часов ночи санитар заглянул в глазок его комнаты он спокойно спал в своей кровати.

Около четырех утра клиника была разбужена ужасными криками, которые доносились из комнаты Фарлоу. Еще никогда в жизни доктор Сондкуист не слышал ничего подобного. Сестру, посмотревшую в глазок комнаты Фарлоу вырвало, и она потеряла сознание.

С большим трудом Сондкуист смог попасть в комнату. После тщательного обследования он послал за полицией, которая все сфотографировала. Больше недели делом занимались окружные власти.

Для того, чтобы не будоражить общественное мнение, а также спасти репутацию Гринмэншона и доктора Сондкуиста высшие власти и среди них окружной коронер, решили не публиковать расследование этого дела, и оно было закрыто.

Правда была настолько фантастична, что записи об этом деле имелись только у доктора Сондкуиста, который хранил их в своем личном сейфе, и который может быть открыт только после его смерти.

И тогда я задал свои последние вопросы. Доктор Сондкуист ответил на них и разрешил посмотреть некоторые фотографии, но лучше бы их уничтожили. Я никогда не забуду то, что увидел на них. С болью в сердце я, наконец, ушел оттуда, покачиваясь, как пьяный. Когда я немного пришел в себя, я достал кусок камня, который дал мне Фарлоу, положил его в подобие мешка и проволокой прикрутил к нему другие камни для веса. Я поехал к морю и забросил этот мешок как можно дальше. Когда это было сделано, я почувствовал небольшое облегчение. Но мой мозг был как-будто в капкане этого дела, и я стал спать все хуже и хуже. Но, слава богу, я не вижу снов Фарлоу.

Из того, что мне рассказал Сондкуист, и того, что я видел на фотографиях, можно было подумать, что это была какая-то страшная бойня.

В комнате Фарлоу, оббитой ватой, в которой не было острых предметов и тем более оружия, валялось распотрошенное чудовище. Это то, что осталось от моего друга: там валялся глаз, здесь рука или нога, как на демонических картинах Боша. Неудивительно, что весь медицинский персонал попадал в обморок, и работникам «скорой помощи» пришлось работать щипцами и в масках.

Когда я уходил, Сондкуист сказал дрожащим голосом: — Уверяю вас, хотя это и невозможно с научной точки зрения, Фарлоу был разрублен на куски, как будто его атаковала дюжина человек с острыми кинжалами или ножами.