Собрание сочинений. Бойся Кошек

Теодор Старджен ПУШОК

Рэнсом лежал в темноте и посмеивался, думая о хозяйке дома. Будучи непревзойденным рассказчиком, Рэнсом всюду был желанным гостем. Этот талант выработался у него как раз благодаря тому, что он часто бывал в гостях, ведь именно остроумные описания людей и их отношений с себе подобными и составляли соль его рассказов. Ныне его тонкая ирония была направлена на тех, у кого он гостил в прошлые выходные. Если он ненадолго останавливался у Джонсов, то самые пикантные подробности их семейной жизни он мог пересказывать в следующие выходные в гостях у Браунов. Думаете, мистер и миссис Джонс обижались? О, нет! Надо же послушать все сплетни о Браунах! Так и шло, маятник общественного мнения качался из стороны в сторону.

Однако речь не о Джонсах или Браунах. Речь пойдет о хозяйстве миссис Бенедетто. Для поистощившего свой запас шуток Рэнсома вдова Бенедетто была настоящей находкой. Она жила в своем мирке, также обильно заполненном якобы важными предками и родственниками, как ее гостиная — безвкусными поделками викторианского рококо.

Миссис Бенедетто жила не одна. Отнюдь. Вся ее жизнь, говоря собственными словами этой леди, была закручена, захвачена, отдана и посвящена ее малютке. Ее малютка был ее «любовью», ее «маленьким красавчиком», ее «дорогим моим крошечкой» и — помоги Господи! — ее «лапулечкой-симпопулечкой». Он представлял собой любопытный тип. Он откликался на имя Пузырь, хотя оно ему не шло и было его недостойно. При рождении его назвали Пушок, но сами знаете, как привязчивы прозвища, был он крупный и гладкий, хоть сейчас на выставку.

Интересные существа — эти кошки. Кошка — единственное животное, которое может вести паразитический образ жизни, но при этом полностью сохранять независимость и способность к выживанию. Знаете, как часто говорят о потерявшихся собачках, но вряд ли вы когда-либо слышали о потерявшейся кошке. Кошки не теряются, потому что они никому не принадлежат. Правда, миссис Бенедетто невозможно было в этом убедить. Ей ни разу не пришло в голову, что можно проверить преданность ее Пушка, приостановив на десять дней выдачу консервированного лосося. Если бы она это сделала, то столкнулась бы с независимостью, какая бывает только у постельных клопов.

Все это сильно забавляло Рэнсома. Миссис Бенедетто служила флегматичному Пушку самозабвенно. Когда Рэнсом поглубже разобрался в ситуации, ему стало казаться, что Пушок — действительно замечательный кот. Кошачьи уши — необыкновенно чувствительные органы. Живое существо, способное от зари до вечера терпеть неумолчную болтовню миссис Бенедетто, с наступлением темноты — слушать колыбельную песенку ее заливистого храпа, несомненно, редкий феномен. А Пушок выдерживал такое уже четыре года. Кошкам не свойственно терпение. Однако они отличаются прагматизмом. Пушок кое-что выигрывал от такой жизни — кое-что, не сравнимое с немногими неудобствами, которые ему приходилось терпеть. Кошки не упускают своего.

Рэнсом лежал без движения, захваченный нарастающей силой вдовьего храпа. Он мало знал о покойном мистере Бенедетто, но полагал, что тот, несомненно, был или святым страстотерпцем, или мазохистом, или глухонемым. Вряд ли голосовые связки одной старой дамы способны произвести столько шума, однако факт был налицо. Рэнсом с удовольствием представил себе, что нёбо и горло этой женщины покрылись мозолями от постоянной болтовни. Они скреблись друг о друга, и это объясняло своеобразный скрипучий тембр ее храпа. Рэнсом решил приберечь эту идею для будущих анекдотов. Она пригодилась бы ему в следующее воскресение. Нельзя сказать, что храп убаюкивает, но любой звук становится привычным, если он регулярно повторяется.

Есть старая история о смотрителе маяка. На маяке, где он служил, стояла автоматическая пушка, стрелявшая каждые пятнадцать минут круглые сутки. Однажды ночью, когда старик спал, пушка не выстрелила. Через три секунды после положенного времени для выстрела смотритель вскочил с постели и заметался по комнате, крича: «Что случилось?». То же самое произошло и с Рэнсомом.

Он не мог определить, прошел ли час после того, как он заснул, или он вообще не спал. Но вот он привстал на краю кровати, напрягая все чувства, силясь определить, что — звук или что-то другое? — его разбудило. Старый дом был тих, как городской морг после закрытия, и ничего нельзя было рассмотреть в его просторной комнате, кроме посеребренного лунным светом подоконника и тяжелых темных портьер. Черт знает, кто мог бы спрятаться за такими портьерами, некстати мелькнуло у него в голове. Он поскорее подтянул ноги с пола, отодвинулся к стенке. Там, под кроватью, конечно, конечно, ничего не было, но все-таки…

Что-то белое кралось по полу сквозь лунный свет, приближаясь к нему. Он не издал ни звука, но собрался и был готов к атаке и защите, к маневрам и отступлению. Рэнсом не был, конечно, идеальным героем, но свою репутацию он поддерживал во многом благодаря способности трезво мыслить и ничему не удивляться. Попробуйте как-нибудь поспорить с таким человеком.

Белое существо остановилось и посмотрело на Рэнсома прищуренными желто-зелеными глазами. Это был всего лишь Пушок — флегматичный и добродушный, совсем не настроенный пугать людей. В самом деле, он посмотрел на постепенно приходящего в себя Рэнсома и вопросительно приподнял мохнатую бровь, как бы наслаждаясь его замешательством.

Рэнсом твердо выдержал кошачий взгляд и вытянулся на кровати, не уступая в легкости движений Пушку. «Однако, — сказал он с улыбкой, — ты меня разбудил. Неужели тебя не учили стучаться, когда входишь в чужую спальню?»

Пушок поднял бархатную лапу и лизнул ее алым языком. «Считаешь меня варваром?» — спросил он.

Рэнсом опустил глаза — это был у него единственный признак удивления. С минуту он не мог поверить, что кот заговорил, но в прозвучавшем голосе что-то показалось ему очень знакомым. Конечно, его кто-то разыгрывает!

О, боже, это же просто розыгрыш!

Так-так, надо было еще раз послушать этот голос, чтобы определиться. «Ты, конечно, ничего не говорил, но если сказал, то что именно?» обратился Рэнсом к коту.

— Ты же услышал меня с первого раза, — сказал кот и прыгнул к его ногам на кровать.

Рэнсом инстинктивно отодвинулся от зверя. «Да, — ответил он, — вообще-то услышал». Да где же он мог слышать этот голос? Он снова попытался шутить: «Знаешь, тебе бы следовало прислать мне записку, перед тем как приходить».

— Я не признаю этих так называемых достижений цивилизации, — заявил Пушок. Его пушистая шуба была чистой, как на рекламе пуховых одеял, но он опять начал старательно мыться. — Ты мне не нравишься, Рэнсом.

— Спасибо, — усмехнулся удивленный Рэнсом. — Ты мне тоже.

— Почему? — спросил Пушок.

Черт возьми, подумал Рэнсом. Он узнал этот голос и мог гордиться своей наблюдательностью. Это был его собственный голос. Его версия рассыпалась. Он, как обычно, попытался скрыть растерянность под непринужденной болтовней.

— Есть миллион причин, по которым ты мне не нравишься, — заявил он. Впрочем, их можно выразить в двух словах: ты — кошка.

— Я уже, по меньшей мере, дважды от тебя это слышал, — ответил кот. Правда, раньше ты вместо «кошка» говорил «женщина».

— Ты придираешься. Неужели от повторения истина становится менее справедливой?

— Нет, — невозмутимо ответил кот. — Она становится избитой.

Рэнсом расхохотался:

— Даже если бы ты не был говорящим котом, мне с тобой было бы интересно. Пока еще никто не критиковал мое умение вести полемику.

— Просто никто еще не оценил, чего ты на самом деле стоишь. Почему ты не любишь кошек?

Рэнсом словно ждал подобного вопроса, чтобы полились отточенные фразы.

— Кошки, — начал оратор, — несомненно, самые эгоцентричные, неблагодарные и лживые существа на этом, да и на том свете. Порождение Лилит и Сатаны…

Пушок сузил глаза:

— О, знаток древностей, — прошептал он.

— …От обоих родителей они унаследовали худшие черты. И даже их лучшие качества, красота и грация, служат злу. Женщины — самые непостоянные среди двуногих, но даже из них мало кто сравнится в непостоянстве с кошками. Кошки лживы. Они обманчивы, как обманчиво совершенство. Никакое другое существо не двигается с такой совершенной грацией. Только мертвые могут быть так раскованны. И ничто, ничто на свете не превзойдет их несравненного лицемерия.

Пушок фыркнул.

— Котик! Сидит у камина и мурлычет! — презрительно продолжал Рэнсом. Жмурит зеленые глаза, ластится к тем, у кого есть печенка, лосось или валерианка. Пушистый мячик, источник радости, играет с фантиком на ниточке, дети хлопают в ладоши от удовольствия, а ты тем временем оцениваешь своим прагматичным умишком, что ты будешь за это иметь. Укусишь до крови, придушишь, грациозно перешагнешь через жертву, подтолкнешь ее своей мягкой лапкой, а как только она задвигается, снова набросишься. Схватишь в когти, подкинешь, перевернешь и безжалостно вонзишь в нее зубы, выцарапаешь внутренности. Фантик на ниточке. Лицемер!

Пушок зевнул:

— Говоря твоим же языком, все это — типичнейший набор дешевых трескучих фраз, который мои старые уши когда-либо слышали. Триумф заученных экспромтов. Симфония цинизма. Поэма всезнания. Бездарный…

Рэнсом кашлянул. Его глубоко возмущал беспардонный плагиат его любимых фраз, но он еще улыбался. Этот кот, однако, оказался наблюдательной тварью.

— …сборник банальностей, — невозмутимо закончил Пушок. — Послушать тебя, ты хотел бы уничтожить все семейство кошачьих.

— Хотел бы, — сквозь зубы бросил Рэнсом.

— Премного обяжешь, — ответил кот. — Мы бы здорово повеселились, ускользая от тебя и потешаясь над твоими потугами. Людям не достает фантазии.

— О, всемогущее создание, — иронически усмехнулся Рэнсом. — Почему же вы не уничтожите людей, если мы так вам наскучили?

— Думаешь, мы не смогли бы? — парировал Пушок. — Мы могли бы подавить вас и физически, и морально, довести до вырождения всю человеческую породу. Но с какой стати? Все последние тысячелетия вы кормите нас, ухаживаете за нами и не требуете взамен ничего, кроме возможности нами любоваться. Пока вы так себя ведете, отчего же, можете оставаться.

Рэнсом громко расхохотался:

— Очень мило. Но хватит абстрактных рассуждений. Лучше расскажи мне то, что меня интересует. Почему ты можешь говорить и почему пришел побеседовать именно ко мне?

Пушок уселся поудобнее.

— Я отвечу на твой вопрос по Сократу. Сократ был греком. Я начну с твоего последнего вопроса. На что ты живешь?

— Я… Ну, у меня есть кое-какой неплохо вложенный капитал, проценты… — Рэнсом запнулся, впервые не находя слов. Пушок понимающе кивал:

— Выкладывай, говори начистоту, не бойся.

Рэнсом хмыкнул.

— Ну, если тебе надо знать, хотя, похоже ты и так знаешь, я постоянно бываю в гостях. У меня большой запас историй, которые я умею рассказывать. Я презентабельно выгляжу и веду себя, как джентльмен. Иногда мне удается взять взаймы…

— Взять взаймы — значит, собираться отдать, — уточнил Пушок.

— Назовем это «взаймы», — не останавливаясь, продолжил Рэнсом. — И иногда я беру умеренную плату за оказанные услуги.

— Вымогательство, — сказал кот.

— Не будь бестактным. Как бы то ни было, я нахожу жизнь приятной и увлекательной.

— Что и следовало доказать! — торжествующе произнес Пушок. — Ты зарабатываешь на жизнь приятной внешностью и манерами. И я тоже. Ты живешь для себя, и ни для кого более. Ты живешь так, как тебе нравится. И я тоже. Тебя не любит никто, кроме тех, кто тебя содержит. Тобой все восхищаются и тебе завидуют. И мне тоже. Улавливаешь?

— Думаю, что да. Кот, ты приводишь неприличные сравнения. Другими словами, ты считаешь, что я живу по-кошачьи.

— Точно, — ответил Пушок сквозь усы. — Именно поэтому я могу говорить с тобой. Твое поведение и образ мыслей сближают тебя с кошками, твоя жизненная философия — кошачья. Вокруг тебя сильная кошачья аура, она соприкасается с моей, и поэтому мы находим общий язык.

— Я этого не понимаю.

— И я не понимаю. Но это так. Тебе нравится миссис Бенедетто?

— Нет, — Рэнсом ответил сразу и однозначно. — Она совершенно невыносима. Она меня раздражает. Она меня утомляет. Единственная женщина, которая производит это одновременно. Слишком много говорит. Слишком мало читает. Совсем не думает. Истощенно-истеричный склад ума. Лицо похоже на обложку книги, которую никто никогда не хотел читать. Похожа на игрушечную бутылку из-под виски, в которой виски никогда и не наливали. Голос монотонный и грубый. Происходит из заурядной семьи, не умеет готовить, редко чистит зубы.

— Надо же, — проговорил кот, разводя лапами от удивления. — В этом чувствуется доля искренности. Приятно слышать. То же самое я думаю о ней уже несколько лет. Правда, на ее кухню я никогда не жаловался, она для меня покупает специальные продукты. Мне это надоело. Я устал от нее. Я ее возненавидел до предела. Так же, как и тебя.

— Меня?

— Конечно. Ты подражатель. Подделка. Твое происхождение тебе мешает. Ни одно существо, которое потеет и бреется, открывает двери женщинам, одевается в жалкие подобия звериных шкур, не может рассчитывать стать настоящей кошкой. Ты чересчур самонадеян.

— А ты — нет?

— Я — другое дело. Я — кот, и я имею право делать все, что я захочу. Сегодня вечером, когда я тебя увидел, ты мне так опротивел, что я решил тебя убить.

— Что же не убил? Что же… не убиваешь?

— Я не мог, — спокойно ответил кот. — Ты же спал, как кошка… нет, я придумал кое-что позабавнее.

— Да?

— Да, да. — Пушок вытянул переднюю лапу, показывая когти. Подсознательно Рэнсом отметил, что они кажутся очень длинными и сильными. Луна ушла, ночь кончалась, комната заполнялась прозрачно-серым светом.

— Отчего ты проснулся? — спросил кот, перепрыгивая на подоконник. Перед тем, как я пришел.

— Не знаю. От какого-нибудь шума?

— Не совсем, — ухмыльнулся в усы Пушок, взмахнув хвостом. — От прекращения шума. Замечаешь, как сейчас тихо?

Было действительно тихо. В доме не раздавалось ни звука — о, вот он услышал тяжелые шаги горничной, направлявшейся из кухни в комнату миссис Бенедетто, легкое позвякивание чашки. Но в остальном…

Внезапно его осенило:

— Старая корова перестала храпеть?

— Перестала, — ответил кот.

Дверь в другом конце холла открылась, послышался негромкий голос горничной, затем звук падающей посуды, самый ужасный крик, какой Рэнсом только слышал, стремительный стук шагов через холл, более удаленный крик, тишина. Рэнсом сорвался с постели.

— Что за чертовщина?

— Это горничная, — ответил Пушок, вылизывая когтистую лапу, но не спуская глаз с Рэнсома. — Она обнаружила миссис Бенедетто.

— Обнаружила?

— Да. Я разорвал ей горло.

— Боже, боже. Почему?!!

Пушок выпрямился, балансируя на подоконнике.

— Чтобы тебя в этом обвинили, — сказал он, мерзко рассмеялся, выпрыгнул в окно и растворился в утренних сумерках.