***

Логический живокрист Астрономического Центра перестал разрастаться и наконец зацвел. Мадлен катапультирует Измираиды за пределы гравитационного колодца Леви: именно таким образом замкнулись уравнения. Таким образом, в течение трех недель мы обязаны все эвакуироваться с Рога. Никто и никогда не увидит уже Собора, никто и никогда уже не встанет в его тени, после ухода Мадлен он уже никогда не будет отбрасывать тени. Никогда — во всяком случае, не в период, охватываемый нашей, человеческой меркой. Сегодня я сидел у могилы Измира, под сферой внутри соборной биостазы. Могила находится между двумя рядами скамей, перед алтарем, из-за которого светит дарохранительница. Скамьи тянутся до самого лабиринта выхода, каждая длиной метров в двадцать — учитывая стоячие места, здесь поместилось бы более четырех тысяч прихожан. Воистину, Собор. Конечно же, в свете канонического права собором он не является, но Угерцо именно так назвал проект, и никто, кто хоть раз увидел строение, не называет его иначе, а именно Собором. Изнутри (и это звучит абсурдно) он выглядит еще большим. Свет здесь расходится из-под полусферы, в соответствии с направлениями взглядов, и теней вообще не видать; по сути же, их здесь полно, достаточно выйти за пределы защитного купола. Интерьер Собора не пуст — если говорить по правде, уже скорее, чем об интерьере, следовало бы называть это его внутренностями. Подняв голову, что означает: откинув ее назад до горизонтали, видишь, что там, где в настоящих, нормальных соборах на десятки кубических метров распространяется монументальная пустота (этот многократный диез в архитектурной партитуре), в Соборе надлежащее ей место занимает хаотически разросшийся живокристный камень: выгнутыми кишками, лохматыми легкими, вот тут густой, а вон там — редкой сеткой жил — распростирающийся от одной стенки-скелета до другой стенки-скелета, от увенчанного крестом гребня, до чуть ли не самой поверхности полусферы. Здесь ничто ничему не служит, и висящие в верхних светотенях глыбы не имеют никакого прикладного применения; проектировщики инициирующих зерен даже приблизительно не определяли архитектуры интерьеров, в первый живокрист вошли лишь самые базовые входные данные, развилки граничных условий и несколько начальных этапов преобразований. Именно так алгоритмизируется оригинальность, механизируется спонтанное искусство и завораживается в формах взаимодействие с холодным астероидом. Угерцо заплатил, Угерцо получил. Даже катафалк предполагаемого святого, стилизованный под надгробный барельеф крестоносцев (одна нога Измира опирается на щиколотку другой ноги), представляет собой органическую часть Собора; он вырос из пола, прикрывая ромбоидальную могилу, в которой захоронили Измира спасшиеся члены экипажа «Стрельца».

Помню, что про историю старого буксира R-L я узнал во время похода в Громе (сколько же это лет, Боже…). Мы спустились с Мурабиков и как раз разбили лагерь в небольшой котловине, полностью погруженной в тени Четвертого Мурабике; нам было нужно несколько дней, чтобы отвыкнуть от кислородных масок, жилы еще горели, а мозг генерировал летучие галлюцинации. Мы сидели в палатках, кто-то включил телевизор, и тогда-то я услышал про «Стрельца». Спасательная операция уже шла, все оценивали шансы; буксир шел по дикой гиперболе, боковой взрыв снес его чуть выше плоскости эклиптики, все предлагаемые курсы перехвата требовали от спасателей дорогостоящего активного маневрирования, сами по себе топливные лимиты исключили девяносто процентов кораблей. Скоростной рамочный живокрист родил общее решение, указывающее на Лизоннский Операционный Корабль «Феллини», и этот вот «Феллини», без единого живого члена экипажа на борту, за то с огромными запасами кислорода, воды и пищи мчался теперь по принудительному курсу при постоянном ускорении 4,6 g. Только все сговорилось против «Стрельца». С той, буквально, каплей топлива, которой осталась у них после начального взрыва, они не были способны на какое-либо радикальное изменение курса, направляясь de facto к Леви, спадая в тесные гравитационные объятия звезды, дополнительно теряя маневренность. Проведенные до этого расчеты ясно указывали, что — в результате невозможности залатать их силами утечки из буксира — они последовательно теряют из замкнутой системы столько кислорода, что задохнутся еще до прибытия «Феллини». Las bu no least [8] – магнитосфера Леви начинала уже изгибаться и выпирать, предвещая скорую солнечную бурю, а бури на Леви бывали смертельными даже для работающих на орбите Лизонне; по сигналу тревоги все прятались в толстостенных укрытиях. «Стрелец» же, предназначенный для работы в паре с более крупными судами и только в редких случаях берущий на борт людей (например, в таких, как этот, случаях: когда он служил временным челноком), таким укрытием не располагал. Воистину, нагромождение катаклизмов было поразительным: они наслаивались над несчастными членами экипажа буксира словно черно-синие тучи, каждая из которых была смертельной. В своей палатке мы присматривались к лицам четырех путников, направлявшихся к смерти — трех мужчин и одной женщины, инженеров Ротшильда-Ляруса, потным и грязным; с семиминутным опозданием добирались до нас их отупевшие от неустанного испуга взгляды, посредством большого экрана мы заглядывали в мрачные внутренности корабля смерти, «Летучего Голландца» вакуума, не по-христиански жаждающие аутентичности их страданий.

Вся планета советовалась над тем, как их спасти (кстати: громадный успех в средствах массовой информации), и первый совет был такой: для защиты от солнечной бури воспользоваться находящимися по курсу астероидами. Была нащупана целая группа таковых, идущая по орбите, требующая относительно небольшого замедления хода «Стрельца». Такой подход в любом отношении был верным: с проблемами необходимо справляться поочередно, начиная с самой серьезной. И так вот буксир дождался астероидов, и сел на одном из них в том месте, где — как и предполагалось — можно было бы гарантировать максимальную безопасность во время бури. Особо настроения это никому не поправило, поскольку со всей точностью уже было вычислено запоздание «Феллини», и все — во главе с четверкой из «Стрельца» — знали, что столь шустрое укрытие перед гневом Леви лишь оттянуло их экзекуцию, всего лишь на сто восемь часов. Буря грохотала в радиоприемниках — а они там, с каждой минутой, все ближе и ближе были от смерти. «Феллини» прибудет к кораблю с трупами. Живокрист чуть ли не сразу расцвел решением, очевидным для большинства обитателей Лизонне и без расчетов: чего не хватит для четверых, будет достаточным для троих. Они там, в «Стрельце», знали это с самого начала, достаточно было заглянуть им в глаза. Решение следовало принять немедленно, после чего перейти на минимальную потребность в энергии, то есть, спать… Они знали прекрасно, считали часы и минуты, правление R-L вынудил проведение непрерывной трансляции именно по той причине, чтобы путем постоянного контроля предотвратить покушения на убийство или самосуд. Эффект был таков, что несчастные, в основном, понуро молчали и лишь глядели исподлобья то один на другого, то на экраны. На Лизонне принимались ставки относительно дальнейшего развития событий: выживут или нет, кто конкретно, что их убьет, кто кого убьет, кто сломается первым и т. д. Им удалось сесть на астероиде: кто-то заработал бешеные деньги. Солнечная буря их не убила: пара человек обеднела. Измир Преду вышел из буксира на поверхность астероида и разгерметизировал свой скафандр. Что же, были и такие, которые ставили именно на это.

«Феллини» спас оставшуюся троицу. Прежде чем пересесть в корабль, они похоронили Измира в холодном, черном камне планетоида. В своей предсмертной записи, сделанной уже после выхода из шлюза, Измир просил похоронить его на этом космическом булыжнике. Тогда же он прощался с семьей и приятелями, и вручал свою душу Богу. Впоследствии, психологи анализировали всякую дрожь его голоса, каждую задержку дыхания, любую, даже самую банальную формулировку — был он вменяемым или не был, победило ли всеобщее давление, или же он принял решение вполне осознанно? Уже раньше репортеры прослеживали в обратной последовательности жизнеописания всей четверки — теперь были вытащены наверх самые ранние воспоминания семьи Измира о его детстве. Проблема заключалась в том, что это был совершенно обычный человек. Если даже учитывать, в каком контексте его теперь вспоминали — все равно, в этих искусственно порожденных ретроспекция он представал особой, ничем особенно из среднего уровня не выделяющейся. Работником он был хорошим, но его личное дело от благодарностей не лопалось. Он был практикующим католиком, только опрашиваемым вот так, сходу, сложно было найти примеры, демонстрирующие его религиозность. Преступлений или нарушений за ним никаких не числилось (в противном случае, лизонская полиция о каких-то, но знала бы). Доказательств предыдущих психических отклонений тоже не находилось. Так что же? Кем был Измир Преду, и как, собственно, назвать его поступок. Останки инженера остались на астероиде, и таким-то образом в речах комментаторов она была окрещена «Измираидой». «Стрелец» и «Феллини» провели там достаточно времени, чтобы собрать достаточно данных про рой, которых бы хватило для анализа в Астрономическом Центре; дело в том, что Ротшильд-Лярус потребовал расчета средств возврата своего буксира, для чего был нужен точный прогноз движения Измираиды, который — принимая во внимание близость звезды и хаотичную структуру роя — для бортовых компьютеров не был до конца очевидным. Но логический живокрист Центра, вопреки ожиданиям, из одного-единственного кустика, несмотря на вроде бы несложную систему уравнений, разросся на десятки метров и требовал дальнейших сведений о сопровождающих Измираиду астероидах. Это был вовсе даже и не рой, никакая ни подвижная свалка, оставшаяся после разбитого более крупного объекта — оказалось, что движется он по принудительной кривой, а взаимное положение входящих в него астероидов очень часто менялось вопреки воздействиям гравитационного поля Леви. Все указывало на наличие между модулями комплекса астероидов жесткой связи неизвестного характера. Первым ясно выразил это доктор Хоан из Центра, обессмертив тем самым свое имя; правда, все предположения, касающиеся природы этой связи, сводились к общим словам об экзотической материи или экзотической технологии (читай: Чужих; журналисты это обожали), хотя ни «Стрелец», ни «Феллини» не зарегистрировали там каких-либо феноменов известных воздействий. Тем более, интерес к Измираидам (название быстро распространилось на весь рой) возрос, так что судьба экспедиции туда была предрешена.

И такая экспедиция состоялась после очередного возврата комплекса (хотя возвращение, принимая во внимание Вектор Хоана, вовсе не был столь очевидным). Среди спонсоров предприятия были: правительство Лизонне, R-L, и CFG NASA. Это отразилось на подборе членов экипажа «Лаоса»: сказать, что подбор был рациональным — означало бы врать в глаза. В состав экипажа, среди прочих, вошел племянник вице-президента R-L, Стефана Угерцо; этот племянник был астрофизиком-любителем, но как раз умирал от меркулоза, и дядя перед смертью хотел сделать ему приятное. Тот же самый Коттер Угерцо является непосредственным источником всей аферы со святостью Измира. На третью неделю после прибытия на Измираиды он объявил всем, будто бы Измир Преду выслушал его молитвы и выпросил, чтобы болезнь отступила. Коттер, якобы, каждую ночь по корабельному времени отправлялся к могиле Измира (компьютер «Лаоса» подтвердил его выходы). И, якобы, он выздоровел в течение трех суток (диагностический автомат «Лаоса» подтвердил значительную поправку его здоровья). Еще до того, как «Лаос» возвратился на Лизонне, с осчастливленным и переполненным чувством миссии Коттером на борту, и еще до того, как специалисты подтвердили вести о чудесной ремиссии болезни (а они, в конце концов, подтвердили; Коттер же выздоровел полностью) — еще до того, как прошло пару месяцев, в орбитальных портах Лизонне уже развернулась мощная промышленность космических паломничеств. Святой Измир с Астероидов! Помню, что епископа чуть кондрашка не хватила. Естественно, в Ватикан был направлен запрос, но, тем временем, мы остались здесь сами, замкнутые в пузыре нашего горизонта событий. Я присутствовал при этом и знаю, с какой осторожностью принимались решения. Первой — практически инстинктивной — реакцией всегда была одна и та же: «Мы удерживаемся от комментариев, проблема требует подробных и свободных от нажима ожиданий исследований». Решение принять легко, труднее от него потом отказаться; в случае Церкви — это практически невозможно. В результате, мы принципиально исходим из позиции адвоката дьявола, и это верно. Мы ждем, но вот мир нас не ждет — и не успели мы оглянуться, как на Роге вырос оплаченный Стефаном Угерцо Собор.

Загрузка...