Собиратель сердец

Мелинда Салисбери «Собиратель сердец» («Дочь Пожирательницы грехов — 0,5)

Перевод: Kuromiya Ren

Король крыс

Для птиц, что летали высоко, королевство Таллит было словно сделано полностью из золота. Вдоль берега сверкало море, волны набегали на бледно-золотой песок, словно лизали его. За пляжами, за густыми лесами лежали красочные поля кукурузы и маиса, покачивающихся на ветру. Светловолосая женщина стояла в поле, одежда ее была цвета подсолнечника. Пухлый обнаженный ребенок сидел у нее на руках, сжимая в ручке золотой кукурузный початок. Деревни были выстроены из желтого камня с янтарной соломой. Даже дороги, что вились между домов, были золотыми. Золотым было все вокруг на пути к замку, где стражи в золотой броне следили за семью сияющими куполообразными башнями, что окружали главное здание замка.

Внутри замка каждая комната была наполнена сиянием, что придавало золото, отражая тепло и надежду от стен, от мебели, от тысяч позолоченных деталей и картин на стенах. Даже смуглая кожа слуг казалась позолоченной, пока они сновали туда-сюда, нося тарелки с инжиром в меду, миндальным печеньем и графины с вином, которое делали из винограда, когда тот становился золотым. В широких коридорах начищенные канделябры сияли так же ярко, как и свечи в них. В тронной комнате сидел на золотом троне король, и его кресло было украшено рычащими химерами, янтарь в их глазах ловил солнечный свет. Слева от короля сидела его дочь Аурелия, а справа — сын и наследник, старший из двойняшек на шестнадцать минут, Аурек.

Они были еще красивее, потому что не были золотыми.

Их словно вырезали из лунного света: бледную кожу не окрасил солнечный свет, тела были высокими и тонкими с изящными запястьями и лодыжками, а шеи были длинными. Они, казалось, двигались чуть медленнее всех вокруг, это добавляло им неземного изящества. Их серебристые длинные волосы свободно ниспадали на спины, и их было сложно различить сзади. Только их глаза были цвета меда. Они были настоящими наследниками Таллита.

Конечно, трон после смерти короля унаследует Аурек, а Аурелия взойдет на престол, если что-то случится с Ауреком. Но люди Таллита знали, что пока Аурелия рядом, с ее братом ничего страшного не случится. Если бы Аурелия родилась первой, то она стала бы королевой, таким был закон Таллита. Будь она другой, она бы вышла за аристократа из другой страны, чтобы пополнить казну, добавить военную поддержку. Но Аурек и Аурелия были не такими, им не нужна была помощь других, чтобы обеспечить безопасность Таллита.

Они родились с даром.

Никто не понял сразу, что значит то, что они родились с оболочкой плода на лицах. Они легко покинули утробу матери, к удивлению лекарей. Аурек родился первым, закричав, когда вуаль сорвали с его лица, кулачки молотили по воздуху. А потом родилась Аурелия, молчаливая и наблюдательная, она осторожно воспринимала мир вне утробы. Их дары открылись чуть позже: случайная капля крови на мрамор превратила его, к удивлению нянь, в золото. За этим последовали эксперименты, двойняшек кололи, собирали кровь снова и снова, пока не стало ясно, что эти дети не только королевичи, но и боги.

* * *

Принц Аурек сидел у окна, выходящего на юг, в комнате на вершине Башни Любви. Эту башню он назвал своей, потому что отсюда был проще доступ к кухням и конюшням, а еще открывался отличный вид на часть двора, где служанки купались в маленьких оловянных кадках. Его красивое лицо было угрюмым, уголки губ опущены, а сами губы — надуты. Он потянул нить манжета, золотую, конечно, обвил вокруг указательного пальца, пока тот не стал лиловым и не заболел, напоминая сытую пиявку.

— Скучно, — сказал он комнате.

Комната не ответила.

Принц Аурек не привык оставаться один. Как принца и наследника, его постоянно окружали слуги и учителя. Девушка или две всегда были неподалеку, и пальцы их хотели провести по его коже, они поднимали головы, чтобы он выбрал, какие губы захочет поцеловать.

Он всегда целовал.

Хотя он увидел лишь двадцать одно лето, принц Аурек отличался аппетитом короля, у него уже было восемь внебрачных детей в королевской детской. Его отец радовался, хотя притворялся, что это не так, закатывал глаза, хотя едва мог скрыть гордость каждый раз, когда Аурек сообщал ему о новом ребенке. За женщинами ухаживали, пока они не рожали ребенка, а потом им хорошо платили и высылали подальше из Таллита. Король говорил сыну, что так делают и с племенными кобылами. Их приводят, а когда они выполняют свой долг, они уже не нужны. Аурек порой задумывался, высылали ли женщин или их ждала не такая солнечная судьба. Но он понимал, что это его не волнует. Для него приятнее всего была гонка и мгновенная поимка. Как жадный паук, он не знал, что делать с жертвами, и он укутывал их в шелка, игнорировал, пользуясь свежим мясом, а жертвы угасали.

Хотя дети могли пригодиться. Король и Аурек хотели проверить их кровь при рождении, но Аурелия, к удивлению всех, возмутилась от идеи пускать кровь младенцам. Ее возмущения и угрозы были такими сильными, что король сдался и пообещал подождать, пока детям не будет хотя бы пять лет. Если у них будут дары, как у отца, то они смогут использовать кровь, чтобы оживлять глину. Они будут прирожденными генералами армии големов, что не чувствуют боли, которым не нужна еда и отдых. И они смогут превращать металл в золото. Если хотя бы половина из них унаследует дар, то будущее Таллиту обеспечено. А с даром Аурелии королевство будет существовать вечно.

Король хотел бы, чтобы Аурелия вышла замуж, чтобы у нее тоже были дети. Он смог бы использовать ее кровь сильнее. Но ему нужно было найти для нее мужа, что останется в Таллите, а не попытается забрать ее с собой. Это усложняло дело.

Принц Аурек вздохнул, глядя в окно. Одна из горничных, Селена или Целеста, он забыл ее имя или не знал, должна была встретиться с ним здесь сегодня после обеда. Он сунул записку в ее корсет прошлой ночью. Она была новенькой, он заметил ее за ужином, пока медленно слизывал утиный жир с пальцев, от чего она покраснела. Ему понравились пятна розового цвета на ее шее, на ее горле, как и румянец на щеках. И он написал на кусочке бумаги, которые всегда носил с собой, и сунул записку между ее грудей, пока проходил мимо. Редкие служанки получали записки от принца Аурека. И никто до этого не отказывался.

Во дворе внизу было тихо, не шелестели юбки девушки, спешащей к башне, к нему, и он нахмурился, спустил длинные ноги с подушек, что усеивали диван у окна, не обращая внимания на грязь, что осталась на них от его сапог.

Он угрюмо вышел из комнаты, пальцы скользили по каменным стенам, пока он шел к веревочному мосту, что был его путем в главное здание. Все башни были с ним связаны мостами, по которым могли ходить только королевичи и придворные. Слуги и обычные люди ходили внизу. Аурек часами ходил между башен, позволяя жителям Таллита смотреть на него, пока он проходит. Но сегодня, когда он посмотрел вниз, он увидел насмешку и потрясение в их глазах, они понимали, что кронпринца Таллита отвергла служанка.

Он подумывал приказать, чтобы ее выпороли. Это успокоит его, и он увидит ее раздетой до нижней юбки, а потом ее отстегают. А он будет стоять перед ней и заставит кого-то держать ее голову поднятой, чтобы она смотрела на него, пока ее избивают.

Он взбодрился и пошел по мосту, а потом замер.

Перед ним замерла, перестав грызть веревки, и смотрела на него как на диковинку большая коричневая крыса.

Аурек шагнул вперед, но крыса не убегала, ее нос подрагивал. Он сделал еще шаг, но зверь отказывался отступать. Аурек никогда еще не видел настоящую крысу, и он не знал, интересоваться или пугаться. Крыса такого смятения не испытывала. Она смотрела на принца черными немигающими глазами. Одно ухо у нее было разорвано недавно, кровь еще была влажной. И когда Аурек вытащил кинжал с камнями из-за пояса и бросил в нее, крыса задвигалась. Она злобно зашипела и побежала по мосту, нож промазал и зазвенел о землю внизу. Крыса оглянулась на Аурека и пропала в крохотной трещине в стене.

Аурек забыл о служанке. Он пересек мост и пошел в тронный зал, где его отец сидел и слушал просьбы. Он отмахнулся от глашатая и прошел к королю, занял место справа. Аурелия стояла слева от отца. Когда низший лорд, судя по его тунике, поклонился и ушел из зала, Аурек склонился к уху отца.

— Я только что видел крысу, — сообщил он.

— А я говорила, — сказала с долей радости Аурелия. — Теперь вы мне верите?

Хотя они были похожи внешне, Аурек и Аурелия были противоположностями. И когда Аурек потребовал, чтобы начали охоту на крысу, что они разнесут башню, если нужно будет, Аурелия положила ладонь на плечо отца с тревогой.

Король повернулся к дочери:

— Что ты советуешь? — спросил он, пока его сверлил взглядом ее брат.

— Мы подождем, — просто сказала она. — Я тоже не люблю крыс, и мне не нравится, что они есть у нас дома, но это случилось бы рано или поздно. Корабли прибывают и уплывают так часто, что было лишь вопросов времени, когда крысы появятся у нас. Но не будем спешить, позволим природе самой все исправить. Коты могут решить проблему. И другие крысы учуют кровь этой крысы и не станут сюда лезть.

Король долго смотрел на дочь.

— Хорошо. Мы позволим природе разобраться.

Хотя он старался любить их в равной степени, Аурелия всегда была его любимицей. Она была очень похожа на маму. Он любил и сына, но видел в Ауреке многое от себя. И хотя Аурелия не могла делать золото, она была способна на кое-что ценнее. Капля ее крови в воде создавала эликсир, что исцелял раны и болезни. Если принимать его каждый день, это останавливало старение. С этим эликсиром король мог править, сколько пожелает. Сколько ему будет нужно.

Аурек пока что этого не понимал.

* * *

Аурелия, казалось, была права. На следующее утро работники кухни, укутанные в одеяла на полу в кладовой, проснулись от визга посудомойки. Поднявшись, чтобы наказать служанку за то, что она разбудила ее, повариха чуть не упала при виде растерзанной крысы на полу кухни. Она ударила девушку по щеке и приказала убрать все. Посудомойка, всхлипывая, поражалась жестокости котов. Она всегда считала их друзьями, кормила обрезками, которые не были никому нужны. Как они могли быть такими неблагодарными и оставить обезглавленную крысу на ее пути?

Но коты, видимо, презирали служанку. Шли недели, она убирала тела стольких крыс, что перестала плакать. Она вздыхала и убирала, и во всем Таллите так делали мужчины, женщины и дети. То, что сначала пугало, стало привычным, как вынос мусора или уборка в хлеву. Аурек ухмылялся сестре каждый раз, когда поступали новые жалобы королю, но король серьезно воспринимал слово дочери. Если Аурелия сказала, что природа все решит, то так и будет.

Он посоветовал всем купить кота. Он заставил писцов издать его указы, чтобы еду убирали, как только заканчивали ее есть, хранили в сундуках и ящиках, а не на полках и в мешках. Он потребовал все дыры и трещины в стенах заделать. Животных и скот кормили под присмотром, и еду сразу убирали. Он хотел показать крысам, что их не ждали, что им нужно вернуться туда, откуда они пришли.

Крысы наглели, голодая. Когда мешки с зерном, что они могли есть, исчезли, они начали прогрызать дыры в сундуках. Когда их начали вешать на веревках, они взялись за скот, кусали куриц и уток, ягнят и щенят. Их попытки выжить делали их беспощадными, пока одним утром король не проснулся от криков сына, что крыса укусила за щеку одного из его внебрачных детей.

Это было последней каплей. Король не тревожился из-за нападений на еду, но разозлился из-за атаки на его сокровища, а это сделали крысы, укусив детей, чья кровь, возможно, делала золото.

Аурек на это и рассчитывал.

Король отчитал Аурелию за то, что она не предупредила его о таком. Аурелия в слезах испытывала угрызения совести. Она сказала, что если бы знала о таком, то сразу согласилась бы с Ауреком.

Это радовало принца, который всегда обижался на сестру за то, что ей достается больше любви отца. Хотя в детстве они были близки, у них была зловещая связь двойняшек, они могли говорить без слов, знать, где другой, чувствовать боль, как свою, после смерти матери Аурек решил, что сестра — помеха для любви отца к нему, а тут он должен был победить.

— Мы уничтожим их всех, — прорычал Аурек.

Придворные склонили головы. Аурелия молчала, а Аурек думал, что это из-за того, что она ошиблась, была поражена. Он позволил себе улыбнуться своей победе.

Месяц спустя Аурек и его команда убийц крыс убили шестнадцать крыс, коты — в три раза больше. В то же время триста крыс рождало новые голодные рты, и каждая крыса приносила от семи до четырнадцати крысят. За пять недель выросли и они и сами начали рожать. Через полгода после того, как Аурек увидел впервые крысу на мосту из Башни Мира, в Таллите их стало в восемь раз больше, чем людей. Крысы открыто бегали по гардинам с золотыми шторами в замке. Крысы бегали по столам в главном зале во время пиров. Процветающий Таллит был раем: еда никогда не заканчивалась, и хищников было очень мало.

И когда одним утром король проснулся и понял, что на его груди ноготки не его умершей жены, а большой и наглой крысы, он решил, что хватит это терпеть. Он отбросил крысу и созвал совет, чтобы разобраться с этим.

Девушка, что лежала в постели Аурека в Башне Любви, пыталась прикрыться, когда в дверь постучали. Принц посмотрел на нее с отвращением. Он крикнул посланнику, что придет, и приказал ей продолжать.

Аурелия сидела у окна в Башне Мудрости и смотрела на море вдали. Она встала, услышав шаги на лестнице, открыла дверь, не дожидаясь стука. Она ждала этого и готовилась. У нее было плохое предчувствие, она ощущала что-то страшное, поглощающее впереди. Но было слишком поздно. Слишком поздно. Хотя она не могла понять, к чему это относится.

* * *

Они прибыли из-за моря. Прошло сорок дней и ночей, из них последние три была буря такой силы, что священник на борту благословлял всех моряков и пассажиров и предлагал им причастие, даже если они — особенно, если они — не верили. Или сжалились боги, или всем им повезло больше, чем другим, но буря прошла, корабль выровнял курс, и прекрасным летним утром крысолов и его дети оказались в порту Таллита.

Они являли собой живописную картину. Их кожа и глаза были темным шелком на фоне бархатной бледности королевской семьи Таллита. Они стояли, высокие и тонкие, их волосы были убраны назад, заплетены, подчеркивая их высокие скулы. Их глаза обрамляли густые темные ресницы, что задели брови, когда они широко открыли от потрясения глаза, услышав, что король предлагает им золото в обмен на работу. Их пухлые губы изогнулись, когда король созвал придворных и слуг к ним, и Аурек не мог отвести взгляда от этих губ на лице дочери крысолова.

Она точно была самой красивой девушкой, что он когда-либо видел, и от желания его желудок сжался, словно он проглотил живых угрей. Она смотрела в точку над его головой, а не покорно склоняла голову. Он скользил взглядом по ее телу, пока их отцы обсуждали цену спасения Таллита услугами крысолова. Он отмечал тени на ее руках, где были мышцы, гордо расправленные плечи. Она была достойна его внимания, его преследования. Он не знал, как долго крысолов будет делать работу, успеет ли он соблазнить ее.

Впервые в жизни он, глядя на ее упрямо поднятую голову, думал, сможет ли соблазнить ее. Пожелает ли она быть с ним.

— Нам не нужно ваше золото, — сказал крысолов ясно и четко. — Как и камни или дворцы. Мы богаты. Нам нужно мало.

— Тогда зачем вы пришли? — король не скрывал раздражения. — Или вы решили помочь по доброте душевной?

— Я сказал, что нам нужно мало, но мы не святые, — улыбнулся крысолов. — Есть то, чего у нас нет. Как и у вас, у меня два ребенка: сын и дочь, красивые и сильные. Я не могу отпустить их, пока не буду уверен, что они нашли себе равных. Особенно, дочь. Мужчина не может отдать свой драгоценный камень другому, пока не будет уверен, что этот парень сильнейший, самый смелый и лучший. Вы ведь чувствуете то же самое? Вы могли бы отдать дочь за кого-то, кого не видите достойным? — его слова эхом разносились по залу, король улыбался. Он понимал и оценивал. Все видели, что крысолов, несмотря на титул, был богатым и властным. И Аурелию можно было бы выдать за его сына. Сын крысолова не принц, а лорд, и король мог бы выделить им землю и настоять, чтобы пара с детьми и их потенциальными дарами осталась в замке.

Он взглянул на дочь, а та смотрела в пол, показывая покорность, а потом перевел взгляд на крысолова.

— Я хочу, чтобы дочь нашла мужа, что был бы достоин ее, чтобы она могла уважать его или даже любить, — сказал он.

Крысолов улыбнулся.

— Как я и сказал, сильнейшего, самого смелого и лучшего.

— Думаете, ваш сын такой?

— Да, — сказал крысолов. — Вы думаете о своем так?

Король кивнул.

— Тогда у нас есть связь, — улыбнулся крысолов. — Я избавлю вашу страну от крыс, а вы жените своего сына на моей дочери.

Король отклонил голову, собираясь кивнуть, но тут голос дочери крысолова разрушил чары, и он чуть не съехал по трону, кости от страха почти стали жидкими, он чуть не согласился на беду.

— Что? — сказала дочь крысолова.

— Что? — вяло повторил король.

Аурек молчал, в этот раз ему хватило разума молчать и смотреть, что будет дальше.

— Ты решил использовать меня как товар? — дочь крысолова смотрела пылающим взглядом на отца. — И продашь меня этой тряпке?

— Осторожнее со словами! — нарушил молчание Аурек, красные пятна расцвели на его щеках.

Дочь крысолова недовольно посмотрела на него, пугая и распаляя его одновременно.

— Я не монета, — сказала она, посмотрев на отца.

— Верно, не монета, — обрел голос король. — Женщина, на которой женится мой сын, будет королевой. Аурек — наследник престола Таллита. Он не может жениться на обычной женщине, хоть и милой, — добавил он, стараясь проявить уважение. — Я думал, вы хотите забрать мою дочь, и я бы согласился. И я даже позволил бы вашему сыну жить в замке как принцу, — король посмотрел на юношу.

— Нет, — сказал крысолов. — Мой сын обещан другой.

— Но вы сказали, что не позволите своим детям быть не с лучшими, — напомнил король.

— Так и есть. Он уже помолвлен с принцессой. Принцессой-ведьмой из северных земель.

— Если вы узнаете, какая Аурелия, ту принцессу просто высмеете, — сказал ему король. — Дары моей дочери лучше колдовства. Она может предложить кое-что лучше чар.

Аурелия, что до этого стояла у трона как статуя, ощутила комок в горле. Она взглянула на сына крысолова, но тот не поднимал голову. Она отметила, что дочь крысолов разглядывала комнату. Когда та посмотрела на Аурелию, она тут же перевела взгляд, словно та была лишь мебелью.

— Мой сын помолвлен, — продолжил крысолов, — на дочери великой волшебницы и королевы. Она не просто принцесса, в отличие от вашей дочери, хоть она и сильна, — он с уважением поклонился Аурелии.

— Даже так, — сказал король, — ваша дочь не может выйти за моего принца.

— Почему? — крысолов смотрел на короля.

— П-потому что… — запнулся король.

Крысолов вскинул бровь и ждал.

— Потому что я дочь крысолова, — голос девушки зазвенел по комнате. — Значит, я не достойна. Он отдал бы нам дочь, потому что ей не светит трон. Но его сын… С ним может быть только принцесса.

Король невольно расхохотался.

— Его жена не будет править с ним! Моя жена со мной не правила! Она будет рожать его детей, будущих правителей Таллита.

— И моя дочь не подойдет для этого? — тихо спросил крысолов. — Мой сын может подарить семя вашей дочери, но моя дочь не может получить и взрастить семя вашего сына? Где же логика?

— Это традиция, — заявил король. — Протокол и история. Мой сын должен быть с принцессой.

— Почему? — спросил крысолов. Все застыли.

«Почему?» — спросил себя Аурек. От его невесты не требовалось большого приданого, обещания мира или армии. Он сам мог предоставить это Таллиту. Он не хотел жениться на дочери крысолова — он вообще не хотел жениться — но он отмечал, что она была бы интереснее, как жена, ведь не была бы робкой и послушной.

«Почему?» — спросила себя Аурелия. Почему ее можно выдать как часть сделки, а Аурека так использовать нельзя? Потому что он наследник, а она нет? Или дело в чем-то более простом? Потому что она женщина. Да, иначе почему бы мужчины предлагали отдать дочерей, но придерживали сыновей. Она посмотрела на дочь крысолова и поняла, что та смотрит на нее. К удивлению Аурелии, она видела на ее лице жалость и серьезность. Они говорили безмолвно. Жалели друг друга.

Король смотрел на крысолова, а тот спокойно смотрел в ответ, подняв голову чуть выше, чтобы вопрос казался наглым. Но король Таллита правил давно, его отец и дед были до него. Он тщательно скрывал эмоции, его лицо было как у человека перед сном. Он ждал.

И крысолов поклонился.

— Думаю, так я не смогу вам помочь, — медленно сказал он. — Простите, что заняли время. Мы поспешим к пристани, чтобы вернуться на том же корабле, что и приплыли.

— Вы можете оставаться здесь, — сказал король, глаза Аурека с надеждой вспыхнули. — Вы долго были в пути, так почему не подождать следующий корабль? И отдохнуть в моей стране? Было бы обидно столько проплыть и не посмотреть Таллит. Никаких уловок, вы ничего мне не должны.

Но это было не так. Король надеялся, что если крысолов и его дети останутся, их соблазнит роскошь Таллита там, где не смогли уговорить его слова, и крысолов передумает и отдаст сына Аурелии.

Крысолов знал, что задумал король, не первый раз он имел дело с правителем, да и не последний. Чтобы организовать помолвку сына с дочерью королевы-волшебницы, ему пришлось вести переговоры месяцами, играть словами днями и часами. Крысолов научился от тех существ, на которых охотился, тому, что терпение — лучшее оружие. Он выдаст дочь за Аурека. Он был уверен в этом.

— Вы очень щедры, — улыбнулся он. — Понимаю, что следующий корабль будет через три месяца. Мы можем рассчитывать на ваше гостеприимство?

— Разумеется, — сказал король, щелкнув пальцами.

Две служанки прошли в комнату, их глаза стали большими, полными надежды, что крысолов остается.

— Мои гости, — сказал король. — Поселите их в Башне Смелости, выполняйте все, что они попросят.

Служанки поклонились королю и указали крысолову и его детям следовать за ними. Те поклонились королю и его детям и покинули комнату.

— Скажи, отец, — тихо сказал Аурек, когда двери зала за ними закрылись. — Ты попросил поселить их в той башне, потому что там больше всего крыс?

— Разумеется. Его будет сложно уговорить, — сказал король. — Но он захочет очистить башню, чтобы его драгоценные дети там спали. Это он сделает сам.

— И не сдастся? — спросил Аурек.

Король поднялся и посмотрел на короля.

— А ты как думаешь? — сказал он с удивлением и раздражением и покинул зал. Аурек пошел следом. Аурелия осталась, словно статуя, что было ей присуще, ее взгляд был отстраненным. Слуги убирали зал, они привыкли к ее странностям, и она пришла в себя, когда длинные тени легли на пол, и ушла с задумчивым видом.

* * *

Позже этой ночью, через много часов после восхода луны, Аурек сидел в Башне Любви, пытался придумать, как выманить дочь крысолова из Башни Смелости в свою кровать, или как попасть в ее постель. Он не мог думать, что не получит ее. Он хотел попробовать ее вкус, ее кожу, и это было приятнее свадьбы с ней. Он ерзал на диване, наливал себе вино, а потом бросил пустой графин в крысу, что пыталась пробежать по комнате.

Аурелия сидела у окна в Башне Мудрости, она тоже думала о дочери крысолова. Она хотела понять, в какой стране появляются девушки, что так себя держат, что могут возмущаться и говорить честно. Она хотела понять, как ощущались бы слова дочери крысолова на ее языке. Она трепетала, и слова шептали ей о свободе. О выборе. Она не оттолкнула их сразу, и слова впились в нее сильнее.

Король лежал под золотой клеткой, что была над его кроватью, чтобы не давать крысам лезть на него, пока он спит. Он считал ее не клеткой, а представлял, что лежит в гробу, вспоминал свой возраст. Ему нужно было попросить Аурелию сделать еще эликсира. Он сохранял его красивым, живым, крепким, почти таким же, как его сын. Может, стоило найти новую жену… Он засыпал, стараясь не обращать внимания на скрежет коготков по металлу, защищающему его, он не знал, согласится ли крысолов отдать свою дочь за него. И она станет королевой, будет вдохновлять всех девушек, а Аурек сможет найти себе кого-то подходящего. Он думал о девушке, ее пылающих глазах и характере и невольно улыбался.

* * *

Следующим утром король начал всеми силами впечатлять крысолова и его детей. Завтрак был роскошным: пиалы со свежим медом ждали, пока в них обмакнут мягкий хлеб, от которого исходил пар, когда отламывали кусочки. Крошечные пирожные были украшены розами и фиалками, засахаренными лепестками. Свежая рыба, пойманная утром, была зажарена с чесноком и луком в масле. Помидоры, казалось, лопнут из-за своего сока. Яйца, чьи желтки были золотыми, как корона на голове короля, и он улыбался гостям, угощая их.

Крысолов склонился над столом, и тут крыса упала на стол с люстры наверху. Она схватила кусок хлеба, к которому тянулся крысолов. Он улыбнулся, а король побагровел.

— Ваши крысы наглые, — сказал он, взял другой кусок хлеба и обмакнул в мед.

— Потому мы и позвали вас, — сказал король резко, а потом спохватился. — Вы думали над предложением?

— А вы над моим?

Король хотел предложить себя дочери крысолова, но что-то во взглядах его детей остановило его.

— Я не изменил решения, — сказал он.

— Как и я, — отозвался крысолов. — И если вы хотите, чтобы мы ушли…

Король покачал головой.

— На следующие три месяца вы — мои гости, — сказал он и отодвинулся от стола.

* * *

В первый день крысолов и его дети осматривали Таллит. Они отказались от сопровождения, не обращали внимания на взгляды и шепот прохожих. Они считали, что это из-за их темной кожи, так что взгляды их не тревожили. Отец притянул к себе дочь, собираясь защитить ее. Девочка побежала от матери по пыльному двору в выгоревшем платье с передником и застенчиво потянула за юбку дочери крысолова.

— Спасибо, — сказала она так тихо, что дочери крысолова пришлось склониться и попросить ее повторить.

— За что?

— За то, что пришли спасти нас.

Девочка убежала и спряталась за юбкой мамы. Крысолов и его дети посмотрели на толпу, собравшуюся вокруг девочки и ее мамы, и те поклонились. Крысолов и его семья собрались уходить, но жители Таллита не пускали их, они предлагали дары: сладости, апельсины, сливы, хлеб с орехами и фруктами. Дети протягивали любимые игрушки, женщины дарили воздушные поцелуи, смотрели на крысолова, хлопая ресницами. Крысолов и его семья спешили во дворец, отказываясь от даров, толпа начала хлопать и радостно кричать, звуки гремели и за закрытыми вратами. Они заперлись в ту ночь, не выходили из комнат, не понимая, на что согласились, оставшись в замке, и чего им это будет стоить.

* * *

Вскоре стало ясно, что Таллит заражен сильнее, чем они представляли. Крысолов видел только два похожих случая, и оба были, когда он лишь учился, и он был потрясен тому, сколько тут обитало крыс, как много их стало за короткий срок. Как и предсказывал король, Башня Смелости осталась без крыс за ночь, и их количество в замке уменьшалось с каждым днем, но остальные в стране страдали от напасти. Деревня у гор пострадала, когда крысы испортили мочой колодец в центре. Многие умерли, включая детей и стариков. Кладовые разорялись, впервые в истории на зиму могло не хватить запасов зерна. Крысы подтачивали здания, и те обваливались. Крысы побеждали.

После одной экскурсии вне замка крысолов и его дети оставались внутри, проводили время в саду, в оливковых рощах, шептались. Аурек и Аурелия раздельно следили за ними, за дочерью крысолова. Их присутствие раздражало семью крысолова, особенно, сына, который хмурился, увидев их.

Каждое утро за завтраком король спрашивал, не передумал ли крысолов, и тот спрашивал, не передумал ли король. Атмосфера за едой становилась холоднее с каждым днем, а угощения были все менее вычурными: хлеб грубее, рыба не такой свежей, пережаренной. После первого месяца король перестал приходить, он был занят, успокаивая злых подчиненных. Он забыл о плане предложить себя крысолову вместо сына. Послания приходили к крысолову в свитке каждое утро. Но ответ крысолова не менялся.

* * *

Шел последний месяц пребывания крысолова в Таллите. Он и его семья последние две недели прятались в Башне Смелости, они планировали оставаться там, пока не скажут, что корабль готов забрать их. Пока они были здесь, количество смертей возросло до сотен. Они не могли уже ходить по землям замка, от одного вида их на мостах жители сходили с ума и преследовали их.

Жители Таллита злились, их ненависть ощущалась и в замке. Как они посмели прибыть? Как они смели есть еду и пить вино Таллита, пока люди умирали от болезней и заражения крови, появившихся от крыс. Шептались, что крысолов наслал крыс, стало известно, что его сын отказался от руки прекрасной Аурелии. Говорили, что он помолвлен с чародейкой, получил от нее дар, проклял страну крысами и пришел, притворяясь, что помогает, а сам ждал, пока страна падет, чтобы украсть ее.

Дочь крысолова злилась и хотела покинуть это гнилое золотое место. Ее брат писал своей будущей невесте, получал письма в ответ, а ее отец читал, не выходя из комнат, и ей было сложно занять себя. Она разглядывала башню, забиралась все выше, беспокоила птиц, ходила по комнатам, запоминая все, что видела.

Она обнаружила, к удивлению, что башни соединяли не только мосты, но и туннели. Дверь в подвале Башни Смелости легко открылась с нескольких ударов. Воздух был спертым, но это и восхищало. Было чем-то новым. Она спустилась в лабиринт внизу, медленно шла, и шаги отдавались эхом. Она открывала каждую дверь и заглядывала, восхищалась винными погребами, кладовыми и небольшим склепом, где гробы рассыпались в пыль от ее прикосновений. Каждый день две недели она исследовала замок Таллита внизу, забиралась по всем найденным ступенькам, пыталась найти путь наверх.

И, найдя путь, она была удивлена тому, что обнаружила.

* * *

Аурек в эти дни не находил себе места. Дочь крысолова не покидала башню, многие служанки ушли, заболели или убежали, ему было скучно. Его отец был прикован к столу, слушал посетителей и становился все тоньше и седее. Аурелия была в своей башне, редко выходила поесть. Его попытки попасть в Башню Смелости отражались с возрастающей грубостью. Заняться было нечем, и последние две недели Аурек, удивительно, работал.

Он занял нижний этаж Башни Надежды, закрыл окна, и комнату озаряли свечи и факелы. Он отказывался от помощи слуг. Он запер за собой дверь, когда вошел, и работал с рассвета до ночи.

Он делал не золото, а големов: небольших гомункулов, в которых было едва ли пять дюймов высотой, он оживлял их кровью. Он делал и разрушал десятки в день, пытался найти приказы, что направят их убивать крыс. Они нападали на него или друг на друга, некоторые не делали ничего, и он разбивал их, топтал ногами, бросал в стены. Но не сдавался. Когда он сможет управлять ими — а он сможет — он сделает армию и нашлет их на крыс, чтобы уничтожить всех их.

На столе в клетке сидела крыса, одно ухо было оторвано, она зло смотрела на него. Он нашел ее в одной из своих комнат, она тащила кусок курицы, что не убрала беспечная служанка. Он тут же узнал ее, это ухо и взгляд. Крыса не обращала внимания на него, пока ела, и Аурек снял накидку и бросил на зверя и курицу. Пока он ловил крысу, она пару раз укусила его, для исцеления ран потом попросил у сестры эликсир. Но он поймал крысу. Он запер ее в старой клетке для певчей птицы и смотрел на крысу. Та шипела, скаля желтые зубы, он шипел в ответ. Как только он найдет верный приказ для големов, он убьет эту крысу, а потом сделает из ее шкуры кошелек.

Он спасет Таллит големами. И героем станет он, а не крысолов и его дети. Он будет спасителем.

* * *

И дочь крысолова застала его за работой, ворвавшись в комнату через старую дверь.

Аурек вскочил и сбил гомункулов, над которыми работал, выругавшись, когда они разбились.

— Я почти доделал, — сказал он.

Дочь крысолова смотрела на него. Это был не худой напыщенный принц, похожий изяществом на куклу. Перед ней стоял мужчина, его белые волосы были убраны с лица, закатанные рукава открывали мускулистые руки. Он был в пыли, глине и чернилах, пятна были на левой щеке. Новый Аурек пробудил в ней любопытство, а он еще и отвел взгляд, хотя все эти дни смотрел на нее, и вернулся к работе.

— Что ты делаешь? — спросила она.

— Вашу работу.

Он начал лепить из глины нового голема, умело формировал руки и ноги, и она подошла ближе, глядя на него. Он недовольно взглянул на нее и продолжил. Она приближалась, пока не оказалась рядом с ним, глядя на его манипуляции с глиной.

— Я забыл о туннелях, — пробормотал он. — Мы играли в них детьми. Давно ты их используешь?

— Две недели.

— И нашла что-то интересное?

Она не ответила.

Аурек ощущал ее близость, ее сладкий миндальный аромат, он едва держался. Но он злился, ведь она не хотела его, он не хотел хвалиться перед ней талантами, так что работал, пока из глины не получился грубый человечек. Он пропустил мимо ушей ее вдох, когда он провел ножом по ладони и капнул кровь, а потом глотнул эликсир, пока кровь впитывалась в глину. Голем начал двигаться.

— Магия… — выдохнула дочь крысолова, порез зажил. Но она смотрела не на Аурека, а на голема.

— Алхимия, — ответил он.

Тут она посмотрела на него и затерялась в золотых глазах, не зная, почему раньше они ей не нравились.

— Потому твой отец думает, что ты слишком хорош для меня? — спросила она.

Аурек пожал плечами, они посмотрели на голема. Аурек взял перо и обмакнул в чернила, написал короткий приказ на клочке бумаги. Он вложил его в грудь голема, дочь крысолова задержала дыхание, пергамент исчез.

— Важно подобрать слова, — прошептал Аурек, голем неловко поднялся на ноги. — Я должен давать простые и четкие указания.

— Что ты сказал ему?

— Подняться, — сказал он. — Я должен медленно обучать их. Пробудить, поднять. Потом они пойдут. По шагу за раз. И я найду приказ, что заставит их убить крыс, раз твой отец не может.

Его впечатлило, что она не вздрогнула, не покраснела или извинилась, она ждала, пока он продолжит.

— Чем дольше они у меня, тем больше могут делать, но ими все сложнее управлять. Они могут узнать слишком много, — он усмехнулся и показал ей левое запястье. — Уже не видно, но два дня назад один отобрал у меня нож и напал. Я не уточнил приказ убить, — он пожал плечами. — Но я учусь.

— Почему я не вижу?

— Что?

— Рану.

Аурек посмотрел на нее и фыркнул.

— Не только моя кровь волшебна.

— Твоя сестра? — догадалась дочь крысолова. Она взяла его за руку и принялась разглядывать его ладонь, вскинула темные брови, когда не нашла ран. — Алхимия, — тихо сказала она.

Аурек молчал, глядя на голема. А тот стоял на столе и ничего не делал.

— А он может танцевать? — вдруг спросила дочь крысолова.

Аурек посмотрел на нее, а потом на голема.

— Сначала нужно научить его ходить, — нахмурился он.

Дочь крысолова смотрела на него. Она улыбнулась. Аурек улыбнулся в ответ.

* * *

Они учили в тот день голема ходить, а потом танцевать. Они учили его прыгать и кружиться. Дочь крысолова смеялась, Аурек смеялся с ней, но опечалился на миг, когда голем упал и разбился. Они замерли, воздух был тяжелым от чего-то сладкого и кислого.

— Я могу прийти завтра? — спросила дочь крысолова.

— Да, конечно, — ответил Аурек.

Он смотрел, как она уходит, закрывает за собой дверь.

«Интересно», — думал он.

* * *

Она вернулась на следующий день и смотрела, как он работает. И так снова и снова. Каждый день они становились чуть ближе, взгляды задерживались чуть дольше. Она стряхивала пыль с его плеч. Он осторожно касался ее, отодвигая, когда она оказывалась на пути. К концу недели он стоял за ней, прижавшись грудью к ее спине, обхватывал ее руки и помогал ей делать своего голема, хотя оживляла его только его кровь. Он сел, когда Аурек приказал ему пробудиться.

— Что теперь? — спросил он у дочери крысолова. — Какой твой приказ?

Она нахмурилась, а потом взяла у него чернила и листик. Она быстро написала и протянула клочок пергамента ему.

«Поцелуй меня», — говорилось там.

Он обвил ее руками и подумал:

«Наконец-то», — ему не нужны были дальнейшие ее указания.

* * *

Они разделились на закате, промокшие от пота, покрытые пылью. Над ними на столе сидел и ждал голем, и Аурек чувствовал себя как-то открыто, ноги подрагивали, когда он обратно надевал штаны. Дочь крысолова лежала, смотрела на него из-под прикрытых век с ленивой улыбкой на лице. Он смотрел на нее, отмечая, какое красивое у нее тело. Он был рад, очень рад. И она была такой сладкой, как он и думал.

У Аурека раньше не было любимого вкуса.

— Нам пора, — сказал он. — Нас будут искать.

Дочь крысолова нахмурилась, глядя на него, встречаясь с его уверенным взглядом, принимая его слова.

— Так теперь будет? — холодно спросила она. — Ты будешь развлекаться, пока я не стану ненужной? — ее не смущала ее нагота, она уперла руки в бока, а Аурек ощутил, как его интерес снова повышается. Он пошел к ней, и она отпрянула с опасным взглядом.

— Нет, милая. Нам просто нужно быть осторожными, — сказал он. — Нам нужно правильно сыграть, если мы хотим победить. Ты слышала слова моего отца, — она смотрела на него, выражение лица не менялось. — Слушай, — продолжил он. — Если хочешь, чтобы все на этом закончилось, так тому и быть. Но если хочешь того же, что и я, нам нужно быть хитрыми.

— А чего ты хочешь?

— Тебя, — просто сказал Аурек.

Дочь крысолова медленно надевала платье, глядя на него и оценивая.

— Так я увижу тебя? Завтра? — спросила она.

Аурек обнял ее.

— Приходи раньше, — сказал он и прижался губами к ее губам.

* * *

Они даже не изображали интерес к големам на следующий день. И дальше. И дальше. Вместо этого он обвивал ее руками и утаскивал на пол за собой. Он забыл идею стать героем Таллита, она предлагала ему то, что он любил больше. Когда она пыталась говорить с ним о будущем, он затыкал ее поцелуями, пока она не могла произносить лишь его имя снова и снова, сжимая в кулачках его волосы.

— Где ты была, дочь? — спросил крысолов за завтраком однажды утром. — Весь день. Где ты была? Я звал тебя, но ты так и не пришла.

Она пыталась поговорить с Ауреком о том, что будет, если их раскроют, но он занимал ее рот другим. Он заявлял, что одержим ею, не может отпустить ее. Она вспоминала его прикосновения, ложь вилась в голове, но не сорвалась с языка.

— Я проводила время с принцем, — сказала она.

Ее брат поднял голову, хмурясь.

— С тряпкой? — спросил ее отец. — Где?

— Я приходила к нему.

— Я не знал, что ты покидала башню.

— Ты не запрещал.

Теперь хмурился крысолов.

— Мне показалось, что ты презираешь его.

— Я не знала его раньше.

— А теперь знаешь? — вопрос был с подвохом.

Дочь крысолова молчала, ладонь дернулась к животу. Прошло меньше недели, но она знала. Что-то в ней менялось. Росло.

Это не упустили ни крысолов, ни его сын. Крысолов ударил ладонью по столу.

— Я запрещаю тебе видеться с ним. Мы уплывем через две недели. Ты останешься до конца в комнате, а дома я с тобой разберусь.

— Нет.

— Не перечь мне, — кричал крысолов. — Я слышал, что у него полно детей. Где их матери? Ты этого хочешь?

Дочь крысолова выбежала из зала и закрылась в комнате. Крысолов взял чистый лист пергамента.

* * *

Король Таллита сначала удивился, получив послание от крысолова, и ощутил надежду. Но надежда быстро превратилась в ярость: глупый Аурек не справился с похотью. Король не оставил надежд, что крысолов исполнит то, за чем его звали, но после того, как Аурек обесчестил его дочь, этого не случится.

Он замер.

Его руки дрожали, пока он размышлял, он нашел новый листок пергамента и принялся писать.

* * *

Аурек с виноватым видом пошел в тронный зал, вскинул брови, увидев там крысолова, его детей и Аурелию.

— Аурек, — прогремел король, когда тот занял место. — Ты знаешь, почему ты здесь. Мой почетный гость, крысолов, сказал, что ты трогал его дочь. Это так? Ты развлекался с ней, зная, что ничего дальше не будет?

Дочь крысолова смотрела, как Аурек встречается взглядом с отцом.

— Да, — сказал он. Он чувствовал на себе взгляды крысолова и детей и продолжил. — Я заботился о ней.

Он не смотрел на нее, на ее брата и отца, только на короля.

— Знаю, ты сказал, что она не может быть моей женой. Но почему? Разве ты женился не по любви?

Король ответил так гладко, словно репетировал это.

— Ты заговорил о свадьбе?

Удар сердца, и он ответил:

— Да.

— А если я откажу?

— Я уйду с ней и ее отцом, буду жить на ее родине. Если ты позволишь?

Он смотрел на крысолова, тот раскрыл рот.

— Ты, как наследник, покинешь свое место? — спросил король.

— Да, — просто сказал Аурек.

— Тогда ты не оставил мне выбора.

Аурек опустил голову, словно ждал, пока упадет топор.

— Если крысолов сдержит слово, избавит королевство от крыс, я дам сыграть свадьбу хоть завтра. Я устрою пир.

Аурек посмотрел на крысолова, а тот прищурился.

— Погодите, — вскричала дочь крысолова. — Никто не спросит моего согласия?

Все удивленно посмотрели на нее.

— А ты откажешься? — спросил Аурек, и король тут же сказал:

— Ты пренебрежешь моим сыном?

— Тихо, — прошипел сын крысолова, но его сестра вскинула руку.

— Я говорила, что не буду товаром.

— Но теперь ты подержанный товар, — медленно сказал крысолов, не глядя на дочь. — Никому не нужна.

— Потому что отдалась ему? — она уставилась на отца.

— Теперь тебе думать не только о своей жизни, — сказал крысолов. — Поступай правильно, — его дочь склонила голову. — Что скажете? — спросил крысолов, глядя на короля.

— Я даю слово, — сказал король. — Убей всех крыс в королевстве, и к закату завтра твоя дочь станет принцессой Таллита.

— Погодите, — сказал сын крысолова. — Я бы хотел, чтобы моя спутница посетила свадьбу.

Все посмотрели на него.

— Разве она не живет далеко отсюда? Хочешь отложить свадьбу? — спросил король.

— Она может путешествовать быстро, если я попрошу.

Король и Аурек переглянулись, принц пожал плечами.

— Так тому и быть, — сказал король. — Мы дождемся ее прибытия. Если вы согласны? — он посмотрел на крысолова, а тот глядел на сына.

— Согласен, — ответил крысолов.

— Бейте в колокола! — приказал король. — Мой сын выбрал невесту! Три дня до свадьбы. Рассылайте вести по стране.

Дочь крысолова смотрела на Аурека, а тот пересек комнату и зашептал ей на ухо, пока она не перестала хмуриться. Крысолов встал, пожал руку королю, а потом они обнялись, как братья. Они выглядели живописно, только Аурелия и сын крысолова сидели поникшие и тихие. Никто не говорил о ребенке. И не было нужды, свадьба была близко. Им даже врать не было нужно.

* * *

Следующим утром крысолов вытащил из сумки дудочку и заиграл, пошел от Башни Смелости по двору замка, по улицам и полям Таллита. Крысы со всего королевства сходились. Наполняли дороги теплыми тельцами. Они следовали за крысоловом по полям, по лесам, по городам, пока не добрались до моря. Он стоял по пояс в воде, играл, пока вода не наполнилась крысами, они плыли к нему, и вода бурлила. Он сыграл три высокие ноты, и крысы утонули.

Они всплыли мертвыми.

Когда крысолов вернулся в замок, принцесса-ведьма прибыла и закрылась с его сыном. Все решили, что она все время была здесь, просто ее не видели. Его дочь была занята свадебным нарядом. Он отпраздновал один с половиной бутылки бренди и ломтиком мяса, таким тонким, что он мог видеть сквозь него. Казалось, что приближается не свадьба, а похороны.

* * *

Дочь крысолова в синем платье вошла в зал. Аурек стоял у алтаря в военной форме Таллита, смотрел, как она идет к нему. Церемония была скромной, но красивой: горели свечи, всюду были цветы, их аромат заполнял комнату. Король улыбался крысолову, когда его дочь поравнялась с Аурелией, свидетельницей, подошла к Ауреку, и они опустились на колени. Сын крысолова стоял со своей суженой, низкой тонкой женщиной с пылающими рыжими волосами и недовольным видом. Они не улыбались.

Аурек хотел надеть кольцо на палец дочери крысолова, когда двери распахнулись. Страж пробежал к ним, держа что-то в руках. Вблизи оказалось, что это клетка. А в клетке была крыса с оторванным ухом.

— Он соврал! — проревел страж, указывая на крысолова. — Мы поймали ее на кухне! Кто знает, сколько еще выжило! Он обманул нас!

Аурек отпрянул, а дочь крысолова приблизилась к нему.

— Но она твоя, — сказала она. — Она была в твоей комнате. В клетке.

Аурек покачал головой, словно она несла бред.

И она поняла. Аурек использовал ее. Когда она поверила в его ложь и рассказала отцу, король получил то, что хотел.

Ей и не разрешили бы выйти за Аурека.

— Я никогда не хотела этого! — ее крик потонул в какофонии звуков. Король Таллита ревел на крысолова, крики об измене и предательстве. Сын крысолова оттащил сестру от приближающейся стражи. Крысолов молил о пощаде и клялся, что все сделал идеально.

Семья крысолова, включая принцессу-ведьму, в свадебной одежде оказались в темнице, где воняло крысиным пометом. Дочь крысолова рассказала о том, что видела в комнате Аурека. Она верила, что он прав. И ее использовали. Она рухнула, рыдая, и вскоре уснула.

Сын крысолова прошептал отцу то, что им нужно было сделать, но тот покачал головой.

— Я не могу.

— Тебе и не нужно, — ответил его сын и посмотрел на суженую. — Это сделаем мы.

Принцесса встала рядом с ним и улыбнулась, ее зубы блеснули во тьме.

* * *

Было решено, что семья крысолова с позором покинет страну, но без наказания. Их отпустили из темницы, но заперли в комнатах, пока они не уплывут на корабле. Король даже разрешил им прийти на прощальный пир. Принцесса-ведьма отказалась, сказав, что уйдет на корабль. Аурелия сослалась на головную боль и не пришла.

— Я бы все равно хотел расстаться друзьями, — заявил король.

Крысолов промолчал.

— Я бы хотел, чтобы все сложилось иначе, — сказал Аурек дочери крысолова.

Она не смотрела на него.

— Спасибо за гостеприимство, — сын крысолова поднял бокал. — За понимание.

Аурек, его отец и дочь крысолова подняли бокалы и осушили их. И все произошло за секунды. Король задрожал, из его рта пошла пена. Аурек и дочь крысолова переглянулись и закашлялись. Стражи бросились к ним и схватили крысолова и его сына.

Аурелия ворвалась в комнату, нашла в складках одеяния флакон и вылила содержимое в рот брату, потом дочери крысолова.

Отцу не хватило.

Стражи увели крысолова и его сына в комнату, сын отбивался, рот крысолова был раскрыт в беззвучном крике.

Король умер.

Аурек и дочь крысолова уснули. Аурелия видела, как вздымается грудь, слабо ощущалось биение сердца. Она приказала перенести их в Башню Чести и ухаживать за ними.

Они не просыпались.

Им не нужна была еда или вода. Они спали. Принцесса-ведьма, что применила яд, исчезла, сын крысолова просил, чтобы только он понес наказание, говорил, что это была его идея. Он заявлял, что ни сестра, ни отец не знали о его планах, и потому его повесили на мосту между Башней Правды и главным зданием. Его останки раскачивались на ветру, когда из живота его сестры вырезали ребенка. Вскоре она умерла.

Аурелия правила как регент, она не знала, сохранять ли ребенка, и решила отдать его крысолову с собой. Месяцами, пока его дочь спала, он оставался рядом с ней, заботился о ней, расчесывал волосы, омывал растущий живот. Он стал тоньше, меньше, а волосы теперь были с сединой, напоминая цвет волос Аурелии. Он забрал внука и ушел.

Аурек спал.

Аурелия пыталась найти лекарство от его сна. Советники уговорили ее проверить его детей, узнать, делает ли их кровь золото, может ли пополнить казну.

Никто не унаследовал дар отца.

Таллит пал. Люди восстали, начали уходить, говоря, что королевство проклято. Аурелия ушла с ними, забрав своих племянниц и племянников. Она путешествовала, пока не перестала неделю встречать людей. Она остановилась и сказала, что там будет новый дом.

Аурек все спал.

Высоко в Башне Любви, в последней оставшейся башне Таллита он лежит на кровати, ни живой, ни мертвый. Он не стареет, не меняется, не ест. Он спит. Он ждет.

Собиратель сердец

Сначала мир был чистым, белым. Не было ничего, только белизна, и он был, наверное, ее частью, кусочком сознания в ней. Белизна пропадала и появлялась каждые несколько секунд, и он со временем понял, что она причиняет ему боль, и он не ее часть, а что-то другое. Боль вспыхивала, когда появлялась белизна, и он понял случайно, что вспышки означали, что он открывает глаза. Он моргал. Он снова был жив.

Его голова перекатилась вправо, начали появляться силуэты: колонны из грубого камня, обветренные стены, покрытые зеленым мхом, как плащом. Они тянулись к белизне вверху.

«К небу, — подумал он. — Это называют небом».

Он опустил взгляд ниже, его следующей мыслью было, что его волосы в этот раз каштановые. Они виднелись ниже его щеки, рассыпались по пыльному камню, на котором он лежал. Каштановые. Цвета земли. Цвета брюшка певчего дрозда. Цвета меха медведя. Естественный цвет, теплый, домашний. Он помнил цвета. Помнил птиц и медведей. Воспоминания хлынули на него порывами ветра, волнами. Он вспоминал.

Он не помнил, чтобы его волосы были каштановыми до этого. Может, в прошлый раз они были черными, что-то встрепенулось в его памяти, но пропало. Он мог быть блондином: золотым, пепельным, медовым. Было сложно выбрать одно воспоминание среди миллионов кружащихся в нем, и это не имело значения. Это только волосы, это временно. Он был уверен в том, что у него не будет волос отца. Его волосы никогда не будут серебряными.

Он попытался лечь на бок, мышцы протестовали, и он резко вдохнул, потом выдохнул, его рот превратился в круглую «о», он приподнял бедра и опустил их на камни. Он разминал суставы, кривясь от того, как они затекли. Он словно проспал сто лет.

Над ним небо начало темнеть, становилось фиолетовым, как синяк. Первая звезда появилась на востоке, белая, постоянная, заглядывала за край обвалившейся стены, следила за его пробуждением. Крыши не было, гнилые доски давно пропали. Комната была открыта стихиям, солнцу и луну, ледяным звездам. Мелькнула одинокая тень, ястреба или совы. Она поднялась и опустилась, сложив крылья, нырнула за башню, пропав из виду. Он понял, что попал в их королевство. Он — нарушитель.

Он повернулся влево, окинул взглядом высокий постамент, камень, когда-то украшенный искусной резьбой, которая пропала от времени. На вершине спал его отец. Ему не нужно было видеть его, чтобы знать, что он там, что руки лежат на его животе, а лицо безмятежно. Он вспомнил. Вокруг постамента были разбросаны кости, длинные, белые и чистые, выбеленные солнцем.

«Мило», — подумал он и на миг ощутил отвращение.

Он не понял, но уже сел, упершись руками сзади. Он пошатнулся, голова закружилась, он опустил ее между колен и глубоко дышал. Воздух был холодным, соленым. Дышать. Он не знал, дышит ли, когда его нет. Он не знал, бьется ли его сердце. Он не знал ничего, он мог не существовать. Может, потому его волосы, глаза и кожа с каждым возвращением были другими.

Эти мысли беспокоили, и он нахмурился. Тени удлинялись, но слабый свет исходил от места, где спал его отец. Он осторожно и медленно сел на колени, потом встал, замер, проверяя равновесие и силу. Когда он устоял на ногах, он сделал шаг, робко, как новорожденный олененок, потом другой, перемещая вес, мышцы вспоминали, как двигаться, сухожилия вспоминали, как удлиняться и сокращаться, он делал шаг за шагом к постаменту Спящего принца.

Он не знал, откуда ему известно, что Спящий принц — его отец. Слово появилось в голове, и он знал, что это мужчина перед ним. Он не сопротивлялся, слово заполнило грудь, когда он посмотрел на отдыхающую фигуру, чьи белые волосы сами сияли. Несмотря на открытую крышу, его отец не пострадал от стихий. Казалось, свет его волос создает щит.

Черты Спящего принца были острыми, лисьими. Они могли быть вырезаны из мрамора или молочного кварца, цвета на его щеках не было. Его глаза немного склонялись по краям, нос был прямым и узким. Даже во сне его губы были изогнуты, и его сын задумался, выглядят ли его так же. Фигура не выглядела достаточно старой, чтобы быть ему отцом, он мог быть братом или другом.

Он вдруг вспомнил, как раньше у него была темная кожа, пухлые губы. И черные волосы. Значит, они у него были. Он помнил, как кудри плотно прилегали к его голове, мягкие под его пальцами. Он не был похож на отца с его длинными прямыми серебряными волосами и скулами, похожими на горы. Его отец выглядел как волк в человеческой шкуре.

А потом он вспомнил последнюю девушку и схватился за край постамента. Следы ее крови не остались на губах Спящего принца. Под его ногтями должна была остаться кровь, она должна была засохнуть на его губах. Но этого не было. Прошло много лет с последнего прихода Вестника. Стены обрушились сильнее, постамент пострадал. Прошли не дни и недели. Годы, десятилетия миновали без него.

Ее волосы были каштановыми. Теперь он это помнил. Ее волосы были каштановыми, а глаза голубыми. Если бы он мог чем-то сделать ставку, он бы поставил на то, что его глаза были голубыми.

А потом он вспомнил, кто он, что он и почему так делает.

Он — Вестник.

Он вдохнул, удивляясь простоте движения: вдох и выдох, об этом даже не нужно было думать. Какое чудо, просто магия, что его тело снабжало себя без его помощи и разрешения. Он понял, что его тело делает и другие вещи: живот урчал, он был голоден. Как только он подумал об этом, он заметил, что горло пересохло, он хотел пить. Все это происходило внутри него, пока он думал о другом. Невероятно. А потом другая боль, тянущая, внутри него, между сердцем и животом. Он поднял голову и увидел три звезды, пылающие на небе. И он это тоже вспомнил.

Ядовитая стрела воспоминания: женщины в темных плащах с капюшоном читали заклинание, он сжался, скорчил пальцы, как когти и дрожал, его ладонь была в коричневых пятнах, сжимала трость. Его спящего отца окружали женщины в капюшонах, говорили слова, которые он не слышал с детства. Когда-то он был мальчиком. А потом молодая женщина с ослепительной улыбкой и серебряными волосами порезала его руку и собрала кровь.

Еще воспоминание. Его отец проснулся. Он ощутил радость, а потом ужас, когда увидел, как тот потянулся к девушке. Кровь, зубы, крики, вспышка стали и резкий лающий смех. Кометы пылали над ними. Первый раз.

Они снова были там, он видел три пылающих огня в ночном небе. Они были там каждый раз? Он не был уверен.

Пора было идти.

Он посмотрел на отца, склонив голову.

Скоро он его снова увидит.

* * *

Было сложно следить за временем. Дважды сменились тьма и свет с момента его пробуждения среди обломков башни. Когда он ушел, спустившись с головокружительной высоты на землю, он увидел, что природа сильнее захватила город Таллит, что раньше был прекрасен. С последнего раза стало еще больше домов и деревьев, что теперь были связаны между собой. Ветви торчали из проемов от окон. Плющ покрыл железные врата. Олень ходил среди магазинов, словно искал еду, белки как часовые сидели на стенах города.

Он избегал маленькие поселения, следил издалека, как дым поднимается в небо, слышал эхо голосов, которые приносил теплый ветерок. Он добрался до реки и пересек ее, сначала попив из нее холодной воды. Серебряная рыбка отплыла от места, куда упала его тень. Днем было теплым солнце, воздух пах сладко. Ночью было прохладно, но кометы бодро горели, и он укутывался в украденный плащ и смотрел на них, пока не поднималось солнце.

Он прошел через рыбацкую деревню: белые домики, крохотные лодочки с яркими парусами, золотой песок, чайки, бросающиеся к морю и кричащие. Он шел по деревне быстро, надеясь, что не ощутит зов. Место было слишком близко к Таллиту, значит, спать он отправился бы быстрее. Он надеялся, что зов — ощущение правильности, что охватывало его при виде нужной девушки — он ощутит через много дней пути от Таллита. Он хотел задержаться дольше в этот раз. Узнать немного больше, пожить немного больше.

Он прошел деревню без остановок, каждый шаг уводил его от Таллита и делал сердце легче. Он шел по пыльным дорогам Трегеллана, остановился, чтобы зачерпнуть меда из ульев диких пчел, которые его даже не заметили, собрал немного клубники на грядках у дороги. Она сладко лопалась у него во рту, красный сок тек по его подбородку, он не понимал, что подражает отцу, что сок похож на кровь девушек. Он воровал с подоконников остывающие буханки хлеба, жонглировал ими. Горячий мякиш обжигал его рот, но он не мог остановиться, кусочки хрустящей корочки падали на его изорванную одежду. Хлеб был теплым, насыщал его.

А потом он вспомнил первую девушку.

* * *

Первая девушка назвала ему свое имя. Ее звали Самия, ее волосы были светлыми, цвета кукурузы Таллита. Ее отец был пекарем, оттуда Вестник и забрал ее: из пекарни, где она жила и работала, в деревне южнее дороги, по которой он шагал сейчас. Он впервые проснулся, многого не понимал, все казалось изменившимся. Он плохо умел прятаться. Люди поглядывали на его странную одежду, он пялился на их новые стили: женщины носили блузки с корсетами ниже, чем он знал, у мужчин были рубашки с объемными рукавами. Люди для него казались выше, более жестокими. Он спешил от них прочь, и они смеялись над ним.

Он еще не научился хитрить, воровать, теперь уже эти умения жили в его памяти мышц. Он схватил яблоко с незащищенного одеяла для пикника раньше, чем решил, что хочет его.

В тот день он голодал и мерз, а пекарня манила к себе, он не мог сопротивляться. Он подумал, что его зовет запах, тепло, и он пошел туда, не думая о том, поймают ли его. Он рухнул у печей, вытащил противень с булочками в глазури с нижнего яруса, глазурь еще была жидкой. Он совал их в рот, едва жевал, а потом понял, что кто-то следит за ним.

Она стояла на пороге, солнечный свет озарял ее силуэт. Она была высокой, гибкой и тонкой, она прошла в комнату, и он увидел, что ее щеки в муке, а на фартуке пятна варенья и глазури. Ему стало стыдно, что его, как зверя, поймала эта милая золотая девушка. Все в ней напоминало ему о давно забытом Таллите, его доме, и он не мог представить, что заставило его уйти. Он должен был вернуться, и девушка должна была уйти с ним, он был в этом уверен.

Он вскочил на ноги и поклонился, она рассмеялась.

— Простите, — сказал он и понял, что это первые слова, которые он произнес за долгое время.

— Что толку просить моего прощения? — возмутилась она, хотя улыбалась при этом, ее глаза смотрели на него с плохо скрываемым одобрением. — Это пекарня отца, не моя.

— Я… попрошу тогда у него прощения. Где я могу найти его?

— В таверне, — девушка нахмурилась, над ее курносым носом появилась морщинка. — Время обеда. У него перерыв.

— Почему тогда ты здесь?

— Время обеда, — повторила она. — У меня нет перерыва. У меня клиенты, — она прошла мимо него, схватила противень с золотисто-коричневыми пирожками, их края сияли маслом. — Я бы не переживала за отца, — сказала она, прижав противень к бедру. — Я не расскажу, а он про них и не вспомнит.

— Прости, — сказал он, опустив голову. — Я не хотел, — каждое слово звучало странно, хотя он говорил на языке, который не должен был знать.

Вдруг он подумал о своей внешности, он понял, что понятия не имеет, как выглядит. Он проснулся рядом с постаментом отца, ушел почти сразу же, желая оказаться подальше от башни. Он даже ни разу не посмотрел на свое отражение. Он знал, что его волосы рыжие, на глаза падали огненные пряди, когда летний ветер трепал их, но больше он ничего не знал.

— Ты был так голоден? — спросила она, перебивая его мысли, ее голос теперь был мягче, теплым и медовым.

Он не ответил, все еще стыдясь.

— Оставайся здесь, — приказала девушка, а потом покинула комнату с противнем, дверь за ней закрылась.

Вестник огляделся в поисках чего-то, способного отразить его, стряхивая с лица и одежды крошки. Он провел пальцами по волосам, приглаживая их, и ждал.

Она вернулась не сразу, он успел много раз сесть и встать, тревожно походить по комнате, боясь того, что принесет ее возвращение.

— Идем, — сказала она, открыв дверь. — Я приготовила тебе суп. Откуда ты? Как тебя зовут?

— Я… не знаю, — сказал он, вышел из пекарни и пересек за ней пыльный дворик, их шаги распугали пухлых коричневых куриц, рывшихся в земле. Она привела его на узкую темную кухню, на потертом столе стояла миска с бледно-зеленым супом, от которого поднимался пар, кусок хлеба и пирожок из пекарни лежали рядом.

— Не знаешь? — спросила она, коснувшись его локтя, чтобы подвести к столу, и он ощутил дрожь волнения. — Как можно не знать свое имя?

— Не знаю, — повторил он, глядя на нее.

Она покраснела и поспешила прочь, между ними оказался стол.

— Откуда ты?

— Я проснулся в Таллите.

— В Таллите? — сказала она, выглядывая в окно, словно могла его увидеть. — И как ты попал сюда?

— Пришел.

— Из Таллита? — она нахмурилась.

Он кивнул.

— Куда ты идешь? Что идешь? — спросила она.

— Тебя, — сказал просто и уверенно, и ее щеки порозовели.

— Меня? — она рассмеялась, а он серьезно кивнул.

— Как тебя зовут? — спросил он, ладонь сама полезла в карман.

— Самия, — выдохнула она.

И он, не планируя делать это, вытащил маленькую дудочку из кармана, он даже не знал, что нес ее с собой. Дудочка была белой, твердой и теплой в его руках. В голове вспыхнуло воспоминание: старик с темной морщинистой коже и странными печальными глазами. Он поднес дудочку к губам и заиграл. Вестник, стоя на кухне Самии, сделал так же.

Она пошла за ним из домика с остекленевшими глазами, он пылал от триумфа, который не понимал. Вдруг он отчаянно захотел вернуться в Таллит, забрать ее с собой. Она шла рядом с ним, смотрела на него с восторгом. Он замечал шепот и взгляды в деревне:

— Это Самия Дунун?

— Но кто он?

Никто не приближался к ним, не пытался вмешаться, и они вскоре оказались в лесу, где он показал ей, как найти корешки, орехи и чистую воду. Ночью они лежали рядом друг с другом, как котята, она крепко спала, а он смотрел с улыбкой на звезды.

Они шли обратно, выбрали извилистый путь через небольшие леса и луга. В деревне у моря, где он уже был, он украл свежую рыбу и приготовил на костре, кормил ее рыбой со своих пальцев, и она смотрела на него с идеальным доверием. Они не говорили, не обменялись ни словом, покинув ее кухню. Он вел, она следовала, и они считали это верным. Они были вдвоем, так должно было быть. Порой он замечал, что она смотрит вдаль, хмурится, и тогда он доставал дудочку и играл. Она смотрела на него, и он снова ощущал спокойствие.

Они переплыли огромную реку между Трегелланом и Таллитом на лодочке, он помог ей выбраться, поражаясь тому, какими грубыми были ее ладошки в его больших и гладких руках. Он повел ее по развалинам Таллита к обломкам замка. Он прижимал ее к себе, пока взбирался по стенам к вершине, где лежал его отец. Он хотел показать ее отцу, было очень важно доставить ее туда.

Они прибыли на закате, Спящий принц был бледным на каменном ложе. Впервые после того, как покинула дом, Самия замешкалась перед постаментом, она боролась с рукой Вестника на ее спине, он подталкивал ее.

— Все хорошо, — прошептал Вестник.

И Спящий принц пошевелился.

Его голова повернулась, и Самия отпрянула в Вестника. Он подумал, что она хочет объятий, и обвил ее руками, удерживая. А потом он понял, что она злится и борется, он сжал ее крепче.

Спящий принц сел.

— Подведи ее ко мне, — прохрипел он, и Вестник послушался, притащил девушку, кричащую и рыдающую, к отцу. Часть его боялась, хотела забрать девушку, убежать из этой башни и не оглядываться. Но, как Самия не могла остановиться и следовала за ним сюда, так и он не мог перечить Спящему принцу. — Хороший мальчик, — тихо сказал Спящий принц и потянулся к ней.

Вестник поклонился, инстинкт сказал ему отвернуться, не смотреть на то, что произойдет дальше.

Самия закричала, но вопль оборвал хруст и хлюпающий влажный звук.

Приглушенный стук, что-то оторвалось, падали капли. Он жевал.

Вестник знал, не глядя, что милая блондинка, которая смотрела на него так, словно он был ответом на все ее вопросы, была мертва.

Мертва из-за него. Потому что он привел ее через два королевства сюда для этого момента.

— Сын, — позвал его отец, Вестник меньше всего хотел сейчас оборачиваться. — Сын, — повторил Спящий принц, и тогда Вестник обернулся.

Самия кучей лежала у постамента, согнутая странными углами, ее волосы были испачканы. Рот Спящего принца была в крови, он улыбнулся сыну, и кровь была между его зубами.

— Спасибо, — сказал Спящий принц. Он посмотрел на небо, придвинулся к краю камня и свесил ноги. Он задумчиво склонил голову, вдруг на его лице вспыхнул гнев. — Нет… — сказал он, посмотрел на сына с раненым выражением. — Она не та. Ты привел не ту девушку. Ты предал меня.

Он смотрел на Вестника, поднял ноги на постамент, снова лег. Казалось, тело его отца двигалось против своей воли. Его руки легли на грудь, глаза Спящего принца были огромными и испуганными.

— Отец? — спросил он, вина растекалась по его венам, вязкая и тягучая.

Рот Спящего принца открылся, но глаза закрылись. И он ушел, Вестник это ощутил. Он снова ушел, оставив его наедине с телом Самии.

«В следующий раз, — пообещал он телу отца. — В следующий раз я приведу правильную девушку».

Он не помнил, как снова уснул. Он не помнил ничего о Самии, пока не проснулся на том же холодном камне с затекшим телом, словно пролежал там сто лет. Так и было. Когда он сел, он увидел скелет рядом с постаментом, кости были маленькими и хрупкими. Он подполз к ним и поднял одну в свете сумерек. Самия, от которой пахло маслом, мукой и сладостями. Самия с ясными голубыми глазами и готовностью идти за ним сюда, к своей смерти.

Его отец спал, и Вестник воспользовался шансом и коснулся его, провел пальцем по его щеке. Когда ничего не произошло, он осмелел, потыкал Спящего принца, оттянул веки и заглянул в странные золотые глаза, приоткрыл его рот и с удивлением увидел здоровые розовые десна и язык. Когда он закончил, он ощупал свое лицо. Он потянул волосы, светлые, сияющие, ниспадающие до плеч. Как у Самии.

А потом он ощутил тягу, которой не мог сопротивляться, она вела его из замка, от постамента. Он знал, куда пойдет, знал, что найдет другую девушку и приведет ее сюда. К своему отцу, чтобы он вытащил ее сердце и съел его.

В этот раз он все сделает правильно.

* * *

Она была красивой, с темной кожей и большими карими глазами. Ее волосы были черными, как ночь, стянутыми в тугие косы, скрученные на ее голове. Она была одета как королева в платье цвета лютиков. Она сидела в своем саду, обмахивалась маленькой книжкой в кожаной обложке. Он обошел ее дом — огромное поместье с окнами, разделенными темными рейками, — трижды, чтобы понять, что то, что он ищет, внутри. Но он не знал, как туда попасть. Наконец, он забрался по стене сзади дома и увидел ее сидящей в саду.

В воздухе пахло розами, тяжело и сонно, и Вестник смотрел, как она поднимает изящную чашку пастельно-голубого цвета к губам и пьет из нее бледно-золотую жидкость. Таким же был цвет глаз его отца. Вестник воспринял это как знак, что эта девушка — правильная. Она допила чай и беззвучно поставила чашку на подходящее блюдце. Сделав это, она подняла голову и увидела его. Он начал улыбаться, тепло и чарующе, его губы изогнулись в счастье и приоткрылись.

А потом она закричала.

И тут же крупные мужчины злого вида появились с оружием: мечами, кинжалами и даже луком. Они бросились к стене, и сначала Вестник застыл от злости на их лицах. Вид стрелы, направленной на него, в луке, помог ему понять, что они хотят навредить, и он спрыгнул со стены, стрела пролетела там, где мгновения назад была его голова. Он побежал, мужчины выбегали из сада, как лава из вулкана. Что-то опасно близко просвистело мимо него, и он увидел впереди в столбике ворот вторую стрелу.

Он побежал быстрее, уклоняясь, направляясь инстинктивно к людной рыночной площади, из-за него разбегались покупатели и торговцы, перепрыгивая телеги и прячась под столами.

Он позволил себе остановиться в грязном переулке, где воняло мочой и гнильем, он тяжело дышал, сердце не замедлялось еще долго, пока он не понял, что в безопасности. Ослабев от адреналина, бурлящего в нем без выхода, он опустился на землю, не обращая внимания на мокрую грязь.

Он решил, что попробует снова, когда стемнеет. Он был уверен, что это правильная девушка. То, как она была защищена, как сложно было ее забрать, подтверждало это. Самию забрать было просто. А эта девушка уже была почти принцессой.

* * *

Остаток дня он перемещался из тени в тень, украл белоснежную рубашку с широкими рукавами с веревки для сушки, синий бархатный камзол с крючка у открытой двери. Он забрал гребень из лакированной кости и полчаса с болью распутывал длинные светлые волосы, убирал колтуны и разглаживал их, пока они не стали сияющим полотном золота. Он забрался в окно пустой спальни, забрал сладко пахнущий одеколон и нанес себе за ушами, на горло и запястья.

Он вернулся к поместью. Как он и ожидал, стражи патрулировали периметр, были и на стене, куда он забирался, стояли у ворот, все следили с арбалетами в руках. Но Вестник не собирался позволять им напасть снова.

Он вытащил дудочку из камзола и поднес ее к губам, заиграл новую мелодию, его пальцы плясали на белой гладкой поверхности, каждый его выдох приказывал стражам уснуть.

Это они и сделали, магия усыпила их, они упали на своих постах и тихо сопели. Он прошел мимо них, снова забрался по стене. В этот раз он пошел по верху, направляясь к маленькому белому балкону, изящно украшенному завитками и цветами. Он знал, что она была в комнате за ним, он ощущал натяжение, словно между ними была веревка, что медленно сокращалась, тянула его к ней. Он знал с уверенностью, как знал верные ноты для игры на дудочке, что она была в метрах от него. И что она спала.

Он осторожно, как кошка, он спрыгнул со стены на край балкона. В летней жаре она оставила окна открытыми, длинные тонкие шторы танцевали с легким ветерком, трепетали у стекла, как призраки. Он раздвинул их, желая увидеть ее.

И она была там, белый шелк подушек и ночной рубашки резко контрастировал с ее черной кожей. Он мгновение смотрел, как она спит, как плавно вздымается и опадает ее грудь, как ее ладошка лежит под изгибом щеки, как ее лицо повернуто к окну, словно она уснула, глядя на звезды. Он прошел к ней без звука и склонился, чтобы поцеловать ее лоб.

Ее глаза тут же открылись, увидели его, ее рот открылся, чтобы выпустить крик.

Он зажал ее рот ладонью.

— Не надо, — сказал он. — Я пришел не вредить. Я хочу сыграть для тебя.

Глаза над его ладонью прищурились от подозрений.

— Прошу, — сказал он и медленно убрал руку, готовый снова зажать рот, если она ослушается.

— Ты уже приходил, — ее голос был низким, насыщенным, образованным, уверенным, но не в таком стиле, как у Самии. Уверенность Самии родилась из покачивания бедер, округлости ее груди над фартуком. Уверенность этой девушки была связана с умом. Эта девушка была хорошо вооружена грацией, интеллектом, привилегиями, а еще красотой. Она точно подошла бы его отцу. Здесь не было никого такого величественного и подходящего для принца, как она. — Где мои стражи? Как ты сюда попал?

— Они спят.

— Хочешь сказать, что они мертвы? — несмотря на вопрос, она не показывала страх.

— Они живы. Просто спят.

— Они умрут, когда мой отец поймет, что они не помешали тебе войти. И это только ради песни? — удивление раскрасило ее голос, она разрывалась между подозрениями и презрением.

Вестник кивнул.

Девушка села, смотрела на него темными глазами, вопросительно вскинув бровь.

— Тогда тебе лучше сыграть, — это был приказ, а не просьба. Он ощутил сталь команды за ее приятным тоном, затрепетал от радости, что покачает головой.

— Не могу. Хотя твои стражи нас не побеспокоят, я не знаю, кто внутри.

Девушка задумчиво посмотрела на него.

— В этой части никто не спит, — медленно сказала она. — Я сплю не крепко. Ночью никто не проходит ближе, чем на двадцать футов, иначе я просыпаюсь. Я просыпаюсь, когда мотыльки летают у ламп. Я просыпаюсь, когда летучие мыши пролетают слишком близко к окну. Даже сильного ветра хватает, чтобы помешать мне отдыхать. Но я не знала, что ты здесь, пока ты не поцеловал меня. Я не слышала твою музыку. Я не слышала, как ты подошел.

Она посмотрела на него, ожидая ответ, но он был слишком поглощен радостью, растущей уверенностью, так что не смог подобрать слова. Эта девушка могла разбудить его отца, иначе почему бы от нее убегал сон? Она отгонит сон и от Спящего принца. Он не съест ее сердце, он оставит ее при себе. Они будут семьей.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Элисса.

— Элисса, послушаешь мою музыку?

— Да, — сказала она.

И он заиграл.

* * *

Элисса была не такой податливой, как Самия, пока они шли к Таллиту, и Вестнику приходилось играть на дудочке два, а то и три раза в день, чтобы она оставалась счастливой. Она кричала, когда ее красивая ночная рубашка рвалась о колючки кустов, когда они шли по лесам, и он заявлял, что скоро у нее будет одежда лучше, чем в ее самых смелых мечтах.

За ними гнались почти с того момента, как они покинули поместье, дважды девушка срывалась и бежала на звук рожков, что разносились по лесам и полям. Он возвращал ее, играя на дудочке с агрессией, о существовании которой и не знал. Каждый раз, когда она отбегала, его это ранило, и он хотел ранить ее в ответ. Ноты лились из его дудочки, в них были обвинение и наказание, и она сжималась от веса мелодии и робко шагала за ним.

Они двигались по Трегеллану по ночам, прятались в заброшенных сараях днем. Вестник обрадовался, увидев реку, естественную границу между Трегелланом и Таллитом, и он загнал Элиссу с огромными глазами в маленькую украденную лодочку. Река бурлила под ними, злясь на Элиссу, бросала лодку вместе с ними, и они сжимались на ее дне, ожидая, когда прибудут на берег.

Она заплакала, когда они подошли к замку, ее шаги стали медленными, она боролась с магией, ведущей ее вперед. Хотя она перестала кричать, перестала убегать, она плакала, царапала себя, и девушка, которую он привел к отцу, совсем не выглядела так изящно и уверенно, как та, которую он видел в летнем саду.

Но ее внешность мало волновала Спящего принца, который сел, когда она вошла.

— Сын мой, — сказал он с предвкушением. Его рука вскинулась и схватила Элиссу за горло, Вестник отвернулся, горькое разочарование заполнило его, когда вместо поцелуя он услышал предсмертное бульканье в горле Элиссы. — Сын, — сказал снова Спящий принц, но Вестник не мог заставить себя обернуться. — Посмотри на меня, — приказал он, Вестник сделал это, вскинув руки в мольбе.

— Простите меня, отец, — взмолился он. — Я думал, что это она. Клянусь.

Но Спящий принц уже лежал на каменном матрасе, его белые волосы стали подушкой под его хмурым лицом. А потом он ушел, и все следы недовольства пропали с лица, проклятие снова сковал его.

Вестник посмотрел на Элиссу. Она была совсем не величественна в конце. Самия была приятной, но низкой. У нее была дерзость, какая не подходила для королевы. Элисса выглядела как королева, вела себя как королева, но треснула под давлением, как яйцо. Королева бы осталась сильной, столкнулась бы со своими демонами, гордо вскинув голову. Правильную девушку не придется толкать силой к Спящему принцу, она придет к нему спокойно.

«В следующий раз, — сказал себе Вестник, опускаясь на землю, ощущая усталость. — В следующий раз она будет правильной».

* * *

Но этого не было. Она была голубоглазой, с каштановыми волосами, но оказалась такой же бесполезной и глупой, как Самия и Элисса. Проснувшись, Вестник ощутил тягу уйти, но надежда ослабла, как и желание обрадовать. Он был злым и тревожным, когда покидал Таллит, ему не хотелось уходить, и он ощутил облегчение, когда нашел девушку в шумном городе в дне пути от реки.

Он не пытался очаровать ее или подружиться с ней. Он дождался, пока она загонит гусей на поле, и просто заиграл. Она пошла, и он повел ее, босоногую, по полям и тропам. Он не останавливался, не давал ей поспать, поесть или обработать стертые в кровь ноги. Он не задавал вопросов, шел в двух шагах впереди нее и постоянно играл на дудочке, пока губы не потрескались, пальцы не стерлись. Он играл мелодию за мелодией, пытаясь затеряться в музыке.

Он знал, что она не та. Знал, еще не увидев. Он начинал понимать, что в этой игре ему не победить. Хотя ее глаза были цвета василька, а фигура была пухлой и соблазнительной, и волосы — чистыми и блестящими, разницы не было. Он мог привести королеву Трегеллана с ее трона к Спящему принцу, это ничего не изменило бы. Она все еще была ужином.

Его отец проглотит ее сердце и посмотрит на Вестника с глубоким разочарованием, а потом уснет, и Вестник тоже. И так по кругу. Он не знал, почему это происходило, но знал, что этому нет конца.

И он отвел опьяненную мелодией девушку к отцу, толкнул ее в его руки и лег на каменный пол. Он слушал звуки смерти и пожирания, хрип гнева отца, ждал, когда все затихнет.

— Да, да, — сказал он тихо мертвой девушке, костям, Спящему принцу и звездам. — Я предал вас. Всех вас, — с вздохом он закрыл глаза и ждал, пока погрузится в пустоту.

Так что он не радостно путешествовал по Трегеллану, пытаясь найти загадочную девушку. Он шел по земле, что сильно изменилась за прошедший век, бывший замок сравняли с землей, на его месте возникло круглое каменное здание. Он шел по рынкам, притворялся, что приценивается, а сам узнал, что Трегелланом теперь управляет совет, а король, королева и их дети мертвы. Мода сменилось, но было и что-то в воздухе, чуждое ему, запах крупных перемен, и он думал об этом, пересекая земли. Ночью над ним пылали звезды, словно вели к девушке. В огромном лесу в дальней части королевства он замер и следил за девушкой с зелеными глазами, собирающей паслен, проверяя, она ли ему нужна. Но он не ощутил тяги и оставил ее, пошел глубже в лес.

Он прошел поляну, где из листвы торчали кости, звеня на ветру, куски ткани развевались на ветру. Он прошел тисы, изогнутые как когти, затхлые лисьи норы, шумных сорок, защищающих свою территорию. Лес был густым и не кончался, и даже он, знающий, что не совсем живой и не может умереть, начал переживать. Его голова поворачивалась, он искал во тьме глаза или зубы.

Когда он вышел из бесконечного леса, он удивленно обнаружил еще одно королевство. Он так далеко еще не заходил.

Он не понимал, но видел, что он в новом неизвестном месте. В воздухе был запах страха и железа, люди улыбались, но их взгляды были напряженными и осторожными. Цвета их одежды были приглушенными, голоса тихими. Он спросил у мальчика, где он, и тот сказал, что это Лормера, и что трегеллианцу здесь не рады.

— Я не трегеллианец, — сказал он.

— А похож, — оскалился мальчик и убежал.

Он понимал, что похож, судя по взглядам, которыми его одаривали, и вилам и косам, которые опасно сжимали, когда он проходил. С ним никто не говорил. Он гладил дудочку в кармане, шагал быстро, опустив голову. Он миновал храмы и каменные ограды, деревни и поселения, земля была под наклоном, и он поднимался, дышать становилось все сложнее от высоты. Солнце встало над горами, тяга продолжалась, вела его все дальше в земли, полные подозрений, с вечнозелеными деревьями и странными туманами, пока он не попал к огражденному стеной городу. Два стража у ворот преградили путь, сказав, то в Лортуну бродяг не пускают.

Лортуна. В Лормере.

Он хотел вытащить дудочку, но услышал охотничий рожок, один из стражей грубо оттолкнул его в сторону, сбив на землю. С земли Вестник смотрел, как из ворот выезжает группа мужчин и женщин, десятки, в богатых ярких одеждах, это ранило его глаза. Мужчины и женщины проезжали мимо, выглядя яростно и сосредоточенно, и он сразу понял, кто лидер, когда она проехала, ее аура привлекала и отталкивала, как у красивой змеи.

Вокруг нее гудели придворные, Вестник увидел шанс. Он встал, опустил голову и скользнул вдоль стены во врата, пока стражи смотрели на всадников. Он оказался в Лортуне.

Как в Таллите.

Нет, не так. Таллит был золотым и желтым, а этот город был коричневым, тусклым и мрачным. Здания были близко к земле, одноэтажные, порывы ветра проносились по улицам и переулкам, и он понял причину. Даже внизу окна грохотали от сильных порывов. Он шел по лабиринту узких улиц, его вела тяга. Он уже подозревал, куда она ведет его. Он прошел мимо лавки мясника с утками, кроликами и рябчиками, висящими с крюков снаружи, бок оленя был на витрине внутри. От лавки кожевника пахло кожей и клеем, от лавки со свечами — жиром, чуть дальше была пекарня, и там было много золотого хлеба. Здесь были портные, магазин тканей, магазин, продающий травы, посуду и то, чего он не знал.

Но сильнее всего было отличие в поведении людей. Они были напряженными и робкими, как лесные существа. На углах не было стражей, не было виселицы с трупом, голов на копьях, чтобы запугивать их, но они боялись. Некоторые поглядывали на него со слабым любопытством, но никто не выступал против него. Он посмотрел на себя, понимая, что его одежда, модная в Трегеллане век назад, была близка к тому, что носили в Лормере. Его туника была пыльной, манжеты обтрепались, но ее длина почти до колен была такой же, как у людей вокруг. В Трегеллане носили туники короче, их свободно обхватывал пояс, но здесь они были длиннее и крепко перехваченные на талии. Все, по крайней мере, мужчины, носили кинжалы в ножнах на кожаных ремнях.

Но его тревоги были мелочью, потому что он вдруг понял, куда идет, и он ощутил трепет надежды и восторга в груди из ниоткуда.

Над ним в камне, чтобы не было видно, где заканчивается одна часть и начинается другая, был построен замок. Замок Лормеры. Он приближался, магазинов становилось все меньше, товары были все дороже, пока его от замка не отделяла только стена.

Без стражи.

С любопытством и подозрением он вытащил дудочку из кармана и заиграл, призывая, чтобы выманить скрытых стражей с их постом. Но никто не вышел.

Он прошел вдоль стены, пока не нашел врата без стражи, кожу на его шее сзади покалывало. Он знал, что это неправильно. Это был замок, центр власти, жемчужина королевства. Даже если в замке не было королевы, даже если все придворные уехали, кто-то — или много кого-то — остался там, чтобы защищать его. Вестник прижал дудочку к губам и прошел через врата.

Тяга была такой сильной, что он посмотрел на живот, ожидая увидеть кровь. Она была в замке, он это понимал. Принцесса, которой запретили охотиться? Леди, графиня, приходящие в себя после простуды или не пожелавшие ехать? Он шел медленно, осторожно, к возвышающейся стене, озираясь в поисках признаков атаки. Но это было не важно, он сосредоточился на девушке. Он не мог уйти без нее. Тяга кружила голову.

Так еще не было, и это усиливало надежду.

Яркая вспышка в окне, высоко в одной из башен. Бледное лицо выглянуло, его окружали длинные рыжие волосы, похожие на жидкую медь. Он поднял дудочку к губам, но она ушла. Он ждал, но леди не возвращалась, и он обошел стены замка, оказался в огражденном небольшом саду. Идти в замок или надеяться, что она придет к нему?

Он поднял дудочку и заиграл новую мелодию, какую еще не играл. Его губы довольно изогнулись, он добавил это в растущий список знаков: замок, боль от связи, новая песня.

Он ждал так долго. Пятьсот лет. Пятьсот лет, пять разных лиц.

Боль в животе была такой резкой, что он пошатнулся и увидел черные точки перед глазами. А потом она оказалась перед ним. Оливковая кожа, темные волосы и глаза. Она была маленькой, милой, с узкой талией и хорошими бедрами и грудью.

Она была одета как служанка в серое грубое платье, вылинявшее от стирки, с белым фартуком поверх него. Не леди.

Но точно она.

— Красиво, — сказала она хриплым сладким голосом.

Он благодарно склонил голову.

— Если ты пришел сыграть королеве, боюсь, ее нет в замке. Никого из королевичей нет…

Он не дал ей закончить.

— Нет, я здесь из-за тебя.

— Из-за меня?

— Да.

— Почему?

— Я заберу тебя отсюда через Трегеллан в Таллит. Там я отдам тебя своему отцу, — он пожал плечами, говоря это.

— Зачем?

— Потому что я Вестник.

Она побледнела, словно знала, что это значит, и подняла юбки, чтобы сбежать. И он заиграл, смотрел, как ее пальцы разжимаются, и ткань выпадает из них. Она смотрела на него, он шел, и она делала так же. Они без проблем покинули замок через те же врата, в который Вестник вошел.

* * *

Город был опаснее замка. Он не мог идти с ней, она была слишком заметной в форме служанки. Но, может, он мог использовать это, сыграть ее возлюбленного, забравшего ее для запретных развлечений, пока все уехали из замка. Он подхватил ее под руку, обвил ее талию и нежно смотрел на нее. Она легко склонилась к нему, ее глаза были остекленевшими, и он пользовался этим, быстро шел, напевая ей на ухо ту же мелодию, притворяясь, что шепчет слова любви. Стражи с любопытством посмотрели на него. Один шагнул вперед, потянулся к мечу, но Вестник подмигнул, кивнул на девушку в его объятиях, что становилась все податливее. Стражи одобрительно и с каплей зависти взглянули на него и отошли.

Удара вывела их из Лортуны к дороге, и чары отпустили девушку, она вырвалась из его хватки и побежала. Он тут же заиграл, и она зажала уши руками.

— Хватит! — закричала она. — Я пойду. Я не буду бороться. Но дай мне самой выбрать. Не нужно чар.

Он прекратил играть, огонь надежды пылал все ярче. Да, да, она пойдет по своей воле. Конечно, это правильная девушка. Как королева.

— Клянешься?

Он замерла, а потом прижала ладонь к сердцу.

— Клянусь.

— Весь путь до Таллита?

— Весь путь к Спящему принцу, — тихо сказала она бледным лицом. — Я слышала историю. Я знаю.

— Историю? — спросил он, склонив в вопросе голову.

— Ты ведь ее знаешь?

— Я живу в ней. Я не слышал ее и не читал.

Она окинула его взглядом.

— Я могу рассказать ее тебе по пути?

Он согласился после паузы. Она смотрела на дудочку, и он спрятал ее в карман, но мог легко достать и вернуть ее, если девушка попытается убежать. Но она подошла вместо этого к нему.

— Давным-давно в золотом королевстве Таллит… — начала она, и они пошли на запад вместе.

* * *

Ее звали Димия. Ей было шестнадцать, она год работала в замке. У нее было два брата, Эшер был мертв, а Таул работал стражем в замке. Она не говорила об Эшере, поджимала губы, едва обсуждала Таула, сказав лишь, что печально, что он останется один. Ее родителей убила чума, когда она была ребенком, и их растила бабушка, которая умерла на два месяца раньше Эшера. Димия рассказал Вестнику, что рада, что бабушка не видела смерть Эшера. Что рада, что ей не придется скорбеть по единственной внучке. Она говорила это просто, не жалея себя, и Вестник был восхищен.

Она будет прекрасной королевой, которая по своей воле шла к тому, что считала своей гибелью. Как в настоящей сказке: из лохмотьев к богатству, из служанки в невесту принца.

Все это он узнал по пути после того, как она рассказала историю Спящего принца. Вестник был очарован ее историей, и своей, историей его отца, его тети и бабушек с дедушками, его матери, и это пленило его, он не переставал думать об этом. Его бедная, бедная мама. Он сочувствовал отцу, полюбившему не ту девушку, и матери, полюбившей принца, алчность и слепота их отцов погубила их. Впервые он понимал разочарование отца, ведь он лежал, скованный, и только его плоть и кровь могли освободить его. Он видел почет в своей роли. Да, те девушки умерли, но не по его вине, не по вине отца. Виноват был крысолов, яд и проклятие, виноват был дед Вестника из-за его хитрости. Он и его отец были жертвами, как и девушки до Димии.

Он ни разу не использовал дудочку на пути из Лормеры через Трегеллан к реке. Хотя она плакала, пока шла по Западному лесу, она делала это тихо, серебристые слезы лились по ее лицу, капали на одежду. Голову она всегда держала высоко, смотрела на горизонт. В Трегеллане он начал воровать безделушки для нее: сладости, кусочки медовых сот, кружевную шаль, самодельного воздушного змея. Он прижимал их к ее рукам, она печально улыбалась. Он хотел сказать ей, что все будет в порядке, все указывало на то, что ее поцелуют, а не убьют, ей дадут замок, что будет не хуже того, в котором она убиралась в Лормере.

Ночью она лежала рядом с ним, сжимала его ладонь, глаза были закрытыми, она ровно дышала. Он не знал, спит ли она, но ее лицо выглядело мирно, он часто смотрел на нее, любовался. Так раньше не было. Она шла, потому что хотела, потому что желала этого.

В Трегеллане он украл для нее плащ и платье, отвернулся, когда она переодевалась. Зеленый муслин ей шел, ее кожа сияла, темно-коричневый плащ был цвета ее глаз. Этой ночью он сидел за ней и расчесывал ее волосы, его желудок странно сжимался, когда она вздыхала.

— Почти дома, — тихо сказал он.

Она напряглась, а потом расслабилась.

— Да, скоро все закончится.

Этой ночью она не закрыла глаза, она смотрела на небо. Он лежал рядом с ней и смотрел, как она скользит взглядом по небесам, следил за путем луны, движущейся в ночи. Небо побагровело, порозовело, это был знак, что сегодня пойдет дождь, но в ней была своя буря, ее тело содрогалось от всхлипов. Он держал ее, обвил руками, и она плакала в него, ее туника промокла от слез. Она долго не могла перестать дрожать, не могла успокоить судорожное дыхание.

Ее лицо было серьезным, когда она посмотрела на него, губы были сжаты решительно.

— Я готова, — сказала она, и он кивнул.

Он хотел сказать ей, что думает, что для нее все пройдет по-другому, но слова застряли в горле.

«Не испорть ничего», — сказал он себе. Он не знал, как работает проклятье. Лучше играть роль, пока оно не снято полностью.

— Идем, — сказал он.

Они поднялись, он поцеловал ее лоб, и она застыла.

— Прости, — начал он, но она прижала палец к его губам.

— Я не хочу умирать, — сказала она, он покачал головой.

Ее палец прижался сильнее к его рту.

— Я не хочу умирать, но, более того, я не хочу умирать, ни разу не поцеловавшись.

А потом ее губы сменили ее палец, кожа быстро коснулась кожи. Его губы потрясенно раскрылись, во рту разбушевался ураган эмоций. Она снова поцеловала его. Ему нравилось это ощущение. А потом она открыла рот, и их рты заработали ритмично. Поцелуй был неловким и влажным, но для них обоих это был первый раз.

Димия отпрянула, ее щеки порозовели.

— Спасибо, — сказала она, неловко присев в реверансе.

Вестник был слишком потрясен, чтобы ответить. Его ноги были слабыми, желудок делал сальто, как рыба на суше. Вдруг он задумался, что будет, если он не отведет ее к отцу, а убежит с ней, оставит ее себе.

А потом он ощутил стыд. Его мать умерла ради этого? Его отец лежал в оковах снов, чтобы он украл его невесту? Он отвернулся от Димии и посмотрел на реку.

— Идем, — грубо сказал он, и она послушалась.

* * *

Реку они пересекали с трудом, Вестник ощущал, что это — наказание за его действия. Дважды девушке стало плохо, она испортила красивое платье, и это вдруг сильно разозлило Вестника. Он не мог смотреть на нее, пока они причаливали, не помог ей выбраться из лодки, зло шипел на нее, когда она спотыкалась, ее платье стало мокрым от ходьбы в воде у берега.

Она не возмущалась, смотрела на него ледяным взглядом, прошла мимо него, глядя на скалы, где на горизонте возвышались руины замка Таллита. Они молчали, пока забирались по извилистой тропе скалы.

Из семи башен замка только Башня Любви, где жил, а теперь и спал Спящий принц, была почти целой, но даже там не было лестницы. Димия повернулась к Вестнику с вопросом.

— Мне придется тебя нести, — сказал он, она вздрогнула и кивнула.

— Погоди… — она посмотрела на него и отвела взгляд. — Можешь сыграть еще раз?

— Зачем?

— Потому что… я боюсь. И я не хочу умирать в страхе.

Его гнев испарился, ему стало все равно, в каком состоянии ее платье. Он снова хотел сказать ей, что верит, что все закончится хорошо, но он не мог говорить. Он кивнул и вытащил дудочку.

Новая песня полилась из инструмента, взгляд Димии стал расслабленным, направленным вдаль. Когда песня закончилась, Вестник вернул дудочку в карман и шагнул к ней. Он поцеловал ее в лоб, а потом в губы в последний раз, а потом легонько поднял на плечо и полез.

Спящий принц сидел, когда одурманенная Димия прошла в комнату. Он улыбнулся Вестнику.

— Сын мой.

Щеки Вестника вспыхнули, он подтолкнул Димию. Она пошла без колебаний. Спящий принц окинул ее взглядом, склонил голову и поднял руку, чтобы погладить ее лицо.

Укол зависти пронзил Вестника, он отвернулся на миг и посмотрел на небо. Хотя еще едва наступили сумерки, кометы ярко сияли во мгле.

Вестник посмотрел на отца и увидел, как он вонзает руку в грудь Димии, ломает кости и выкручивает запястье. Его кулак сжал ее сердце и потащил из нее.

Она рухнула на землю, голова запрокинулась, мертвые глаза смотрели на Вестника. Спящий принц на постаменте ел ее сердце, слизывал кровь с пальцев. Вестник ждал, когда веселье угаснет в его глазах, когда проступит разочарование, когда его отец начнет двигаться как кукла и упадет на холодный камень, чтобы проспать еще сто лет.

Этого не произошло.

Спящий принц продолжил облизывать пальцы по одному, его розовый язык собирал кровь, золотые глаза смотрели в голубые глаза сына.

— Не понимаю, — сказал Вестник.

Спящий принц сидел на постаменте, скрестив ноги, как мальчик, его щека опустилась на ладонь. Он смотрел на кости, что усеивали пол вокруг камня, на тело Димии, на небо, звезды, луну, кометы. На Вестника. Он спокойно все воспринимал, ничего не говоря и не делая.

— Что ты не понимаешь?

— Почему вы не спите.

— Ты нашел правильную девушку.

— Но я думал…

— Что? Что ты думал?

Вестник покраснел, смущенный без причины.

— Я думал, что она будет вашей королевой, невестой.

— Да?

Вестник кивнул.

— Тогда зачем ты поцеловал ее?

Страх железом сковал кости Вестника, пригвоздил его к месту.

— Не отрицай этого, сын. Я ощущал тебя в ее сердце.

— Я… она попросила…

Спящий принц покачал головой, и Вестник рухнул на колени.

— Простите меня, отец. Я умоляю.

— Как тебя зовут? — спросил после паузы Спящий принц.

— Я… не помню.

— Меня зовут Аурек. Кронпринц Таллита, наследник Золотого трона. Ты — мой сын. Я назову тебя Аурин.

— Аурин, — повторил Вестник.

— Подойди ко мне, Аурин.

Страх снова вспыхнул в нем, но Вестник — теперь Аурин — встал и подошел к отцу. Он обошел тело Димии, отказываясь смотреть на нее.

— Сядь, сын мой, — Спящий принц подвинулся в сторону совсем не в стиле принца, чтобы Вестник мог сесть рядом с ним на постамент. — На старом таллитском «аур» означает золото, «рек» означает король. Мое имя означает «золотой правитель». Мою сестру звали Аурелия: «аур» — золото, «рель» — королева, а «ия» добавили, ведь она женщина. Все женские имена в старом таллитском оканчиваются на «ия» или «а». Разве не интересно?

Вестник подумал о Димии, о том, что могло означать «дим».

— Ты Аурин. «Аур» — золото, ведь ты моей крови.

— А «рин»? — спросил Вестник. — Что это означает?

Спящий принц улыбнулся, зубы были кровавыми.

— «Рин» означает «жертва», — усмехнулся он. А потом его ладонь прижалась к груди Вестника, и он понял, что произойдет дальше.

* * *

Спящий принц встал с постамента и шагнул на кости девушек, раздробив останки Самии, Элиссы и остальных, превращая их в пыль. Тела Димии и его сына лежали вместе, сжавшись, словно спали, если не смотреть на дыры в их груди и крови, что черной лужей растекалась под ними. Спящий принц потянулся, его спина хрустнула. Звук был хлыстом в тишине ночи. А потом он посмотрел на восток. В сердце девушки он ощутил вкус испорченного королевства. Он был заинтригован.

Он мог с этим поработать.

Безрукий Малли

Давным-давно, в стране золота и красоты родился мальчик у красивой женщины и богатого мужчины. Его родители назвали его Малгрин Грей.

Маленький Малгрин Грей унаследовал красоту матери, когда он был ребенком, жители его деревни часто останавливались и умилялись. С золотистой кожей, волосами цвета воронова крыла и глазами, которые можно было описать только как лазурные, он был таким ребенком, какого хотела его мать, идеальной парой для нее, ее двойником почти во всем.

Словно этого было мало, Малгрину светило унаследовать состояние отца, которое даже среди богачей считалось значительным. Если бы он захотел, он мог бы никогда не работать, он мог заработать за месяц больше, не трогая деньги, чем большинство его сверстников за год.

Порой жизнь была такой нечестной.

Малгрин вырос в большом доме, в деревне в десяти милях от столицы королевства, стены были бархатными, свечи были из настоящего пчелиного воска. Мясо на сияющем дубовом столе подавалось пять ужинов в неделю, в пятницу была свежая рыба. Завтрак всегда был из нежных свежих булочек, свежего сыра и мяса, мисок со скумбрией в томатном соусе, кусочков шоколада и яиц со сметаной. У него была своя лошадь, своя собака, свои белые кролики, даже одно время свой длиннохвостый попугай. У него были свои комнаты, свое пианино, свой маленький сад с его личным ручейком, где он ловил своих тритонов и лягушек. Каждое его желание было исполнено, он ни в чем не нуждался.

Это его испортило. В прямом смысле слова, он рос и портился, стал пустым внутри как тысячелетний тис.

Сочетание красоты, богатства и потворства заставили Малгрина Грея поверить, что он мог получить все, что хотел, и даже больше — он имел право получить это. Когда он бил других детей, щипал их, воровал у них пирожные или игрушки, его родители смеялись и звали его неистовым, гордились его решимостью.

— Вот он точно знает, чего хочет и не боится это взять, — говорили они, игнорируя мрачные взгляды родителей детей, которым он навредил. — Разве он не амбициозен? — вопили они. — Он берет все, что хочет, и крепко держится за это.

Вскоре только Малгрина не звали на дни рождения его одноклассников, только он не получал открытки на зимний праздник или корзинку с урожаем. Если он приходил поиграть в выбивалу, игра тут же прекращалась; если детям нужно было разделиться на пары, они спешно цеплялись за руки друг друга, и Малгрин уже не сомневался в их чувствах к нему.

Малгрин жаловался родителям, конечно. Несмотря на его минусы, он был умным, понимал, что происходит. Он не понимал причину.

— Это зависть, сынок, — говорила ему мама, гладя его черные волосы. — Ты такой красивый и милый. Они завидуют твоей красоте, милый мой. Они знают, что они простые, боязливые малявки, они не станут лучше с возрастом. Зависть делает их жестокими. Знаю, это не смешно сейчас, но с каждым годом будет только хуже, и они станут страшными не только внутри, но и снаружи, а ты все еще будешь красивым мальчиком.

Проклиная детей из деревни, Виннфриз нежно отодвинула сына и ушла в свою комнату, ее тревога за него почти не отражалась на ее лице.

Звучало правдоподобно, но он все же спросил и у отца.

— Это все пустяки, Малли, — Маллеин оторвал взгляд от бумаг, когда Малгрин появился на пороге. — Ты резкий, как нож, с инстинктами убийцы. Ты знаешь, когда играть, когда брать все, и это нравится Госпоже Удаче. Ты не боишься брать то, что хочешь, ты не боишься запачкать при этом руки. Это отношение сделало меня таким, какой я сегодня, это поможет и тебе. Забудь этих молокососов. Ты лучше них, и они это знают. И каждый раз, когда ты доказываешь им это, не боясь делать то, что нужно для победы, ты показываешь им, как они трусливы.

Маллеин на этом прогнал мальчика, оставив его своим мыслям. Малгрин не знал людей лучше его родителей, и он решил забыть недовольство другими детьми. Вместо этого он ушел в мир сказок, где красивые всегда побеждали, а страшные получали по заслугам. Он читал о принцессах, драконах, ведьмах, королях, он видел себя в этих историях, видел параллели со своей жизнью, с тем, как к нему относились сверстники, смотревшие на него с презрением, хоть он был лучше их, и это убеждало его в своей правоте. Малгрин верил из-за сказок, что у него будет счастливый конец, потому что он был красивым и смелым. Наступит его день, боги выберут его.

И Малгрин упивался историями, в которых видел предсказания своего величия, он вырос и занял свое место в мире: во дворце удовольствий, что занимал его и развлекал. Люди вокруг него были поддержкой для величия его жизни. Когда он зажимал в темных углах служанок, лазал под их корсеты, им говорили вытереть слезы и быть благодарными за внимание, которое оказал им он, такой красивый и богатый. Он попал в группу молодых людей, похожих на него, которые пили, дрались, устраивали погромы в гостиницах, смеялись, совали деньги в фартуки хозяев, чтобы отплатить им, понимая, что это конец их дел.

Малгрин мог обойти любую очередь, он не знал отказа. Он целовал любую подходящую девушку, даже если она не хотела, даже если она уже была занята. Он был великим героем своей жизни, это была его награда за несчастья детства.

Его красота делала его поведение еще противнее, ведь детей учили, что красивые — хорошие, а быть страшным — плохо. Люди шептались о Лорде низин, Короле грешников, который был красивым, и они сомневались, что Маллеин Грей был отцом мальчика. Это не имело значения, потому что деньги и влияние Маллеина Грея были такими же огромными, как эго его сына, и пока у Маллеина были должники во всех магазинах и хозяйствах, его гадкий сын мог делать все, что пожелает.

А потом, когда он поверил, что у него все хорошо, случилось сразу несколько плохих вещей в жизни Малгрина. Его мать, красивая, величественная, не стареющая, умерла. Она ушла спать с привычной смесью свинца, помета соловьев и уксус и больше не проснулась.

Было еще печальнее, что это не замечали три дня, ведь Виннфриз Грей редко выходила, она бывала на ужинах, только если муж сообщал ей, что будут гости. Ей очень нравилось оставаться в своих комнатах с задвинутыми шторами, чтобы солнце не навредило ее коже, она избегала всего, что может вызвать морщины, и в этот список попали и ее муж с сыном. К ней не заходили слуги, только по ее приказу, она боялась, что ее увидят без пудры и румян, и прекрасно знала, как быстро слуги разносят сплетни. Никто не заметил, что она умерла, один думал, что другой видел их госпожу, пока не прибыло новое платье госпожи Виннфриз, и ее тело обнаружили при попытке доставки.

Виннфриз Грей похоронили в ее новом платье, этого она бы и хотела.

Казалось, что Госпоже Удаче надоел Маллеин Грей, чей бизнес был построен на спекуляциях, он терял и терял, проигрывал состояние. Он не потерял только сам дом, потому что переписал его на сына по предложению жены. Приходили за долгами к двери дома и убрали бархатные стены, сияющий стол, серебряные свечи и множество других побрякушек. Все, что не было структурой дома, забрали. Слуги и повар ушли, продали хорошего коня Малгрина. И уважаемый Маллеин Грей стал пить, его сын выставил его из своего дома.

Он смотрел на свое королевство, теперь пустое и продуваемое ветром, и упал на колени. Не такую жизнь он для себя ожидал. Не так все должно было сложиться. Это не был счастливый конец. Даже близко.

Малгрин был пустым внутри, как древний тис, но ему не хватало гибкости. О его амбициях говорили, но он не был смелым, не брал ничего сам, и от мысли, что он запачкает руки трудом, его тошнило, он содрогался. Он горько плакал в день, когда судебные приставы лишили его комнату всех милых вещей, разорвали его любимый бархатный плащ цвета зимородка, когда он попытался забрать его из их рук. Если он не был Малгрином Греем, сыном маллеина и Виннфриз, наследником своего личного королевства, то кем тогда он был?

Малгрин знал, что не узнает, пока не сделает что-нибудь решительное. Он почти осиротел, был красивым и бедным, он вернулся к сказкам, что успокаивали его в детстве, и понял, что ответ был там, на потускневших и потрепанных страницах.

Ему нужно было встретить кого-то богатого и избавиться от своей бедности.

Он знал, что, чтобы вернуть свою жизнь, ему нужно заманить нужную женщину, влюбить в себя, взять ее в жены, чтобы она заплатила за все. Так было во всех историях: бедные и красивые ничтожества оказывались замеченными знатью, через неделю она становилась принцессой. Каждый раз, без поражений. В постоянстве была правда, и он чувствовал себя глупо, что не заметил этого раньше. Если он сыграет по правилам, он будет спасен. Так всегда было с такими, как он. И, используя сказку как руководство, Мали составил план.

Он встанет у дороги в лесу, ведущей в столицу, будет ждать графиню или герцогиню в карете, направляющуюся на важное событие. Как в сказке, она взглянет один раз на его ангельское лицо и влюбится. Она заберет его в карету, предложит красное вино и меха, угостит вишнями в сахаре с пальцев, украшенных рубинами, и он будет спасен.

Малгрин не учел, что в его районе было очень мало герцогинь.

Он каждый день приходил к одной и той же дороге, ждал и надеялся, даже один раз молился, чтобы проехала герцогиня. Наконец, Малгрин понял, что этого не будет, и он вернулся с синими от холода губами в оболочку шикарного когда-то поместья, что все еще было его домом, он укутался в одеяла, которые приставы посчитали слишком потрепанными, чтобы забирать. Ему нужен был новый план. Он лежал под затхлым одеялом, принадлежавшим раньше гончей, и думал о книге сказок, и план появился.

Бал — вот, что ему было нужно. На балах всегда были женщины, ищущие пару. Принцессы, дочери лордов, новенькие. И, по счастливому совпадению, всю следующую неделю будут светить три кометы, в их честь проводили много балов. Он мог их посетить.

Малгрин всю неделю воровал то, что ему требовалось для бала, ушел в деревни подальше от своей. Он залезал в открытые окна, воровал с веревок, где сушились вещи, вытаскивал из карманов и витрин магазинов, пока не оказался в плаще, богато украшенной тунике, бархатных штанах, с шелковым галстуком и серебряными пуговицами. Утром дня бала он оттер кожу, обрезал спутанные пряди и завил концы, а потом оделся в лучшую одежду, какая была у него в последнее время.

Зеркала забрали из дома, но он видел свое отражение в стеклах окон. Бедность шла ему, нехватка богатой еды добавила остроты его скулам, убрала слой жира с живота. Он выглядел подтянуто. Красиво. Он подходил для свадьбы.

Но его не впускали на самые лучшие балы, которые проводили принцессы. Фамилия Грей раньше пропускала его везде, но теперь ничего не значила, ведь его отец все проиграл, а сам Малгрин ничего не добился. Его с радостью прогоняли, ведь у слуг были сестры или кузины, которых Малгрин успел обидеть. Они смотрели на него свысока, и это было приятнее избиений в темном переулке, которые они клялись ему устроить.

Снова и снова его не пускали, пока в отчаянии он не заметил пару знакомых ребят, он пошел за ними в зал на окраине столицы. К его недовольству, там было полно людей из его деревни — лекари, банкиры, адвокаты и их дочери — но он вряд ли вошел бы куда-то еще, так что остался, радуясь бесплатному вину и смелости, что оно давало.

Ради опыта, а не результата, он старался играть с девушками, у чьих семей доход был скромным, но постоянным, но был потрясен, ведь они избегали его. Он улыбался, очаровывал, пару раз даже цветисто извинялся за свое поведение в детстве, но без толку. Сколько бы раз он ни предлагал руку, ему отказывали. Все было как в школе. Он все сильнее злился, расстраивался, пока жена гостящего судьи не скользнула ладонью по его заду и не попросила его пройти в ее карету.

Наконец-то…

Она не была юной. Или красивой. Или даже богатой, но ему нужно было, и он поднял ее юбки, пока она прислонялась к своему экипажу, и кривился от ее страстных криков. Потом она поблагодарила его и вложила в ладонь серебряную монету, подмигнув.

У него давно не было и таких денег.

Дом он снял украденную одежду и сжался на одеялах в комнате, где была кровать в восемь футов шириной, полная подушек. Он немного поплакал, жалея себя солеными слезами. Это было нечестно, ему обещали счастливый конец. Разве он не пережил достаточно испытаний? Разве он не достаточно страдал и терял? Ради всего святого, он погрузил свой фитилек в ту, что напоминала ведьму из старой книги сказок. Разве это не испытание?

Когда он проснулся утром, у него был ответ.

Может, он страдал еще мало или страдал не так. Все его испытания были примитивными. Ему нужно было пострадать больше, сделать что-то значительное, чтобы судьба попала в его зубы, чтобы наступил его счастливый конец.

Ему нужна была ведьма. Настоящая. Ведьма, что проклянет его, и принцесса придет и разрушит проклятие. Он был дураком, раз не понял этого раньше. Никто не спасет его таким, у него не было злой мачехи или противных братьев и сестер. Ему нужна была волшебница, старуха, которая проклянет его одним взглядом, позавидует его молодости и красоте.

К счастью он знал, где найти такое существо.

Когда он ходил по лесам, чтобы украсть вещи для бала, Малгрин заметил хижину среди деревьев. Он приблизился с любопытством и заглянул в окно, запачканное давней грязью. Там он увидел морщинистую старуху, мешающую котелок на огне. Травы висели с потолка пучками, книги стояли стопками везде, где были места, камни усеивали полки между склянками неизвестных веществ, свечи горели на полу. Когда старуха повернулась за каким-то ингредиентом, ее остроконечная шляпа упала, показалась копна седых волос, окружившая ее голову, как одуванчик, и он заметил бородавку на ее носу. Точно ведьма.