Собачий Рай

Пролог

1939 год. Германия

Глянцево-черный «Хорх» свернул с шоссе, пересек широкий мост через Рейн и покатил на юг, от Висбадена к Ингельхайму.

Всю дорогу оба пассажира молчали, и это тяготило водителя-роттенфюрера (соответствует званию ефрейтора). Однако сам он начать разговор не решался, прекрасно зная, как в СС относятся к болтунам. Утешало лишь соображение, что ехать осталось недолго. Кинологические лаборатории Доуфмана, куда направлялись его пассажиры — бригаденфюрер (соответствует званию генерал-майора) и штурмбаннфюрер (соответствует званию майора), — располагались примерно на середине пути между Висбаденом и Ингельхаймом.

Строго говоря, основная часть лабораторий находилась в Висбадене, но сегодня герр Доуфман осматривал питомники и тренировочные площадки своих «подопечных». Пассажиры «Хорха» намеревались понаблюдать за тренингом. Водитель сомневался, что эти двое относятся к числу страстных любителей собак. Да и сам он, несмотря на фанатичное преклонение перед Адольфом Гитлером, четвероногих недолюбливал. Включая немецких овчарок. Эту его нелюбовь не могло поколебать даже то, что Гитлер овчарок обожал.

Кинологические лаборатории Доуфмана ассоциировались у водителя с чем-то неприятным, вроде тараканьего гнезда.

Через несколько минут «Хорх» свернул с шоссе на второстепенную дорогу. Впрочем, едва ли менее широкую. Раньше дорога эта пребывала в более плачевном состоянии, но с тех пор, как герр Доуфман стал выполнять заказы СД в целом и гестапо в частности, его лаборатории не знали недостатка ни в чем. Включая материалы и технику для дорожных работ.

Минут через пятнадцать «Хорх» остановился у кинологического питомника. Обнесенный высоким каменным забором, он больше напоминал шикарную усадьбу. Над стеной поднимались густые кроны деревьев, сквозь которые проглядывала красная черепичная крыша. Роттенфюрер отметил про себя, что сучья у них спилены практически у самых стволов. С одной стороны, это казалось забавным. Водителю не доводилось слышать о собаках, которые умели бы лазать по деревьям. С другой же стороны, когда предпринимаются подобные меры предосторожности… Герр Доуфман слишком хорошо разбирался в собаках, чтобы его можно было обвинить в необоснованной и чрезмерной боязни.

Водитель нажал на клаксон. Короткий вопль сигнала мгновенно потонул в яростном собачьем лае. Роттенфюрер мог бы поклясться, что в питомнике не меньше нескольких тысяч мохнатых четвероногих тварей. У него неприятно екнуло сердце, а на лбу и на шее проступил пот.

В массивных железных воротах приоткрылся «глазок». Через секунду створки дрогнули и пошли в стороны, открывая взглядам гостей широкий двор. Присыпанная гравием подъездная дорожка, низкие ухоженные кусты и каменный двухэтажный дом. У дома, выполняющего функции административного здания, стоял «Мерседес». Лай собак стал отчетливее.

Очевидно, их раздражал звук работающего электромотора. Водитель нажал на газ, и «Хорх» медленно вкатился во двор.

Герр Доуфман оказался румяным улыбчивым толстяком. Типичным пивным бюргером, с короткими черными усиками и короткой же стрижкой. Двигался он с необычайной проворностью. Видимо, Доуфман услышал звук клаксона и вышел встретить гостей.

В этот момент бригаденфюрер первый раз за всю поездку подал голос. Глядя на стоящего у крыльца толстяка, он разлепил тонкие сухие губы и бесстрастно произнес:

— А вы знаете, Карл, что предки Доуфмана по материнской линии — евреи?

— Как? — Штурмбаннфюрер изумленно повернулся к окошку. — Вы хотите сказать, что… Доуфман — еврей? Но почему же тогда он до сих пор не в лагере?

Бригаденфюрер едва заметно качнул головой.

— Доуфман не просто еврей. Он — еврей, абсолютно необходимый рейху. И гестапо в особенности.

Водитель остановил «Хорх» у самого крыльца, торопливо обошел машину и приоткрыл дверцу. Оба пассажира выбрались из салона, слегка наклонили головы в знак приветствия. Доуфман улыбнулся.

— Бригаденфюрер. Штурмбаннфюрер. Рад видеть вас, господа.

— Мы разделяем вашу радость, герр Доуфман, — без тени улыбки ответил бригаденфюрер.

Доуфман замялся.

— Как добрались?

Вопрос прозвучал беспомощно.

— Благодарю. — Бригаденфюрер заложил руки за спину и огляделся. — Герр Гейдрих прочел ваш отчет о ходе работ. Его заинтересовал раздел, касающийся новых собак. Но герр Гейдрих озабочен, не отразится ли это на вашей договоренности, герр Доуфман?

— Сроки, — всплеснул руками Доуфман. — Конечно. Подобные разговоры всегда сводятся к двум вещам — деньгам или срокам. Я прав? Скажите, я прав?

Толстяк был на две головы ниже бригаденфюрера. Он подался вперед и задрал голову, заглядывая собеседнику в глаза.

— Абсолютно, — подтвердил тот холодно. — Именно о сроках я намеревался поговорить. На сегодняшний день концентрационные лагеря переполнены. СД приходится строить новые. Их надо кому-то охранять. Возможно, собаки, которых вы нам поставляли до сих пор, имеют недостатки, но они вполне подходят для караульной службы…

— Всегда одно и то же, — всплеснул руками толстяк. — Одно и то же. Вы должны понять: то, что я делаю сегодня, изменит будущее кинологии. Всем нужны сторожевые псы. Гестапо нужны, СС нужны и Полицейскому управлению нужны. И даже армии — армии! — нужны сторожевые псы. Ради бога, я готов завтра же отправить вам полторы… нет, две тысячи голов. Но сторожевой пес — это не просто злой пес. Нет. Сторожевой пес — это в первую очередь пес хитрый, умеющий не только сторожить, но и превосходно выслеживать и настигать… Гестапо ведь интересуют подобные качества?

— Полагаю, да. — Бригаденфюрер не проявлял эмоций.

— Вот видите! Подождите всего месяц, и вы получите новую собаку, — глаза Доуфмана загорелись странным фанатичным огнем. — Настоящее чудо. В этих особях мне удалось сохранить лучшие качества немецкой овчарки и прибавить к ним еще кое-что!

— Кое-что, — позволил себе усмехнуться штурмбаннфюрер. — Не слишком ли расплывчатая формулировка?

Доуфман не обратил на замечание ни малейшего внимания. Он даже не взглянул на адъютанта. По роду занятий Доуфману приходилось регулярно общаться с высшими чинами не только СД, но и рейха. Кто для него этот штурмбаннфюрер?

— Вам известно, что около сорока процентов убийств, приписываемых львам, совершают гиеновые собаки? — спросил толстяк, требовательно глядя в глаза бригаденфюреру. — Львы лишь доедают падаль.

— Мне приходилось слышать об этом, — солгал тот, не моргнув глазом.

— А вам известно, что гиены ухитряются красть добычу у такого страшного хищника, как гепард?

— Я не совсем понимаю, к чему вы клоните, герр Доуфман.

— Гиены вездесущи. Они хитры, мстительны, сильны и беспощадны. У этих животных потрясающее обоняние. Подобно акулам, гиены чувствуют запах крови на расстоянии в несколько километров. Они способны развивать скорость до шестидесяти километров в час! Это меньше, чем у гепарда, но гепард держит высокий темп бега всего десять-пятнадцать секунд. Гиены же способны бежать гораздо дольше. Три гиеновые собаки без труда загоняют взрослую зебру или антилопу! Зафиксированы случаи, когда стая в пять-шесть голов убивала льва. Здорового льва, обратите внимание! Подобные случаи, безусловно, редкость, но возможная редкость! — Щеки Доуфмана разрумянились. Он говорил с таким жаром, что гостям стало не по себе. — Почему люди ненавидят гиеновых собак? Потому что те пожирают падаль? Чушь! Всем хищным животным время от времени приходится питаться падалью. Львам, волкам, медведям, всем! Даже свиньи едят падаль. Гиены трусливы? Ерунда! Гиена отбегает от костра? Но ведь и волки боятся огня. И львы. Однако, в отличие от волков и львов, гиена никогда не отстанет от добычи. У гиен чрезвычайно высокая стайная организация, построенная по принципу иерархической лестницы. Жесточайшая дисциплина! Но! У гиен есть черта, отличающая их от большинства животных, в том числе стайных! Они умеют «договариваться» с представителями других видов ради более эффективной охоты! В этом все дело! Люди ненавидят гиеновых собак, потому что те слишком умны и хитры. Человек боялся и боится гиен. Боится даже больше, чем львов. Заметить подкрадывающуюся гиену практически невозможно! Гиеновая собака близка к совершенству.

Гости внимательно слушали толстяка. Стоящий же чуть в стороне водитель поймал себя на мысли, что его охватывает странная зачарованность. Перед его мысленным взором проплыла вечерняя саванна. Алое солнце, обжигающее землю и небо, ленивый душный ветер, плещущая золотисто-пурпурными волнами высокая трава и скользящие над ней горбатые пятнистые спины. Роттенфюрер никогда не думал о гиенах в подобном аспекте, но мысленно согласился с Доуфманом. Пожалуй, гиены действительно вызывали не омерзение, а страх. Как акулы.

— Знатоки называют гиен «сухопутными акулами», — словно прочитав его мысли, вкрадчиво добавил Доуфман. — И это сравнение как нельзя лучше характеризует суть гиеновых собак. Они — акулы саванны.

Бригаденфюрер кивнул, стряхивая оцепенение, внезапно охватившее его, а затем произнес:

— Ваш рассказ, герр Доуфман, безусловно, интересен и поучителен, но я хотел бы знать, какое отношение имеет африканская гиеновая собака к нам? Если я вас правильно понял…

Доуфман, довольный произведенным эффектом, улыбнулся.

— В течение года я не просто готовил овчарок для караульной службы. Я экспериментировал. В собаках, которых получали войска СС из моего питомника, течет кровь африканских гиен. Но я пошел дальше. Полтора года назад мы занялись скрещиванием немецких овчарок и гиеновых собак. Сначала у нас не все шло гладко, но зато конечный результат превзошел все ожидания. В данный момент в моем питомнике содержится пять сотен овчарок, полученных путем тщательной и кропотливой селекции. Это удивительные собаки. Они унаследовали лучшие рабочие качества от обеих особей. Наступит день, когда щенки «овчарки Доуфмана» будут цениться на вес золота. Поверьте мне, я кое-что понимаю в кинологии.

— Вы продавали СС гиен? — Глаза штурмбаннфюрера стали круглыми, а губы невольно передернуло от омерзения.

— Не гиен, а овчарок! — Толстяк поднял указательный палец. — Причем лучших в мире! Вы ведь не получали жалоб на моих собак?

— Нет, — был вынужден согласиться бригаденфюрер. — Напротив, отзывы только хвалебные.

— «Овчарки Доуфмана» гораздо лучше простых немецких овчарок, — расплылся в улыбке Доуфман. — Лет через десять они полностью вытеснят своих предшественников.

Водитель едва слышно хмыкнул. Он не мог себе позволить большего проявления эмоции. Но его поразила сама мысль: через десять лет половина Германии будет держать дома собак, которые на треть, а то и наполовину гиены.

Бригаденфюрер несколько секунд рассматривал герра Доуфмана. На лице его отражались смешанные чувства, хотя он всеми силами старался сохранять бесстрастие.

— Герр Доуфман, один вопрос, — наконец сказал он.

— Слушаю вас, бригаденфюрер.

— Каким образом вам удается натаскивать собак именно на заключенных? Насколько я мог заметить, ваши овчарки не проявляют агрессии по отношению к охране.

— Все просто, — Доуфман прислушивался к лаю псов в питомнике, расположенном за домом. — Я одевал инструкторов в полосатые костюмы заключенных и приказывал бить собак. Давно известно, боль — сильнейшее средство воздействия на животное. Во всем мире методы дрессуры диких животных — а собака в основе своей все-таки дикое животное — базируются именно на болевом воздействии. Нужный инстинкт вырабатывается достаточно быстро. И, что важно, он не притупляется со временем. Более того, эта ненависть передается с генами следующему поколению. Собака ненавидит человека в полосатой робе до конца своих дней.

Бригаденфюрер кивнул, давая понять, что его любопытство удовлетворено.

— Хорошо. Мы можем посмотреть на ваших «новых овчарок»?

Толстяк энергично кивнул.

— Разумеется. Пойдемте, — Доуфман указал на подъездную дорогу. — Уверяю, вам они понравятся.

Россия. Наши дни

Пес был черным как смоль и очень крупным. Ростом он мог сравниться с датским догом, в холке достигал, пожалуй, метра с небольшим, но внешне походил скорее на овчарку — острые стоячие уши, мускулистая шея, очень сильная спина, средней длины шерсть.

Пес бежал через мост, по проезжей части, короткой ленивой рысью, не обращая внимания ни на притормаживающие рядом машины, ни на проносящиеся в нескольких метрах поезда метро, отделенные лишь высокой, собранной из бетонных блоков, оградой.

Временами, когда рядом проезжал грузовик и густая тень падала на пса, он словно таял в воздухе, становился практически невидим. В апельсиново-оранжевом свете фонарей его силуэт выглядел четко очерченным, будто сошедшим с черно-белого эстампа.

— Мама, смотри, собачка! — воскликнула сидящая на заднем сиденье модной «Хонды» девочка лет трех, тыча в стекло пальчиком.

— Да, — раздраженно откликнулась сидящая за рулем молодая женщина, нажимая на клаксон. — Черт…

Час был самый пиковый. От Каширского шоссе поток становился гуще, а у метромоста рядом с метро «Коломенская» и вовсе превращался в сплошную медленную, шумную реку. Автомобили двигались, как солдаты под шквальным пулеметным огнем — короткими рывками, замирая через каждые полсотни метров. Кое-где вспыхивали водовороты ссор — в случайно образовавшиеся просветы устремлялись желающие продвинуться быстрее, выбраться из этого удушающего бензиново-пестрого потока. Опоздавшие раздраженно жали на клаксоны — над мостом то тут, то там вспыхивал резкий, злобный вой.

— Мама, собачка, — повторила девочка.

Женщина заметила, что поток слева движется чуть быстрее и что потерханный «Москвич» замешкался, резко вывернула руль. Главное — перекрыть движение тем, что тянутся следом. Таранить иномарку поостерегутся.

Впереди уже маячил гребень моста, дальше должно идти быстрее. И черт ее угораздил свернуть на проспект Андропова. Хотя и на Каширке, скорее всего, пробки. А выехали бы на час позже — не было бы проблем. Если бы не дела…

«Хонде» удалось вклиниться в просвет. Женщина с облегчением перевела дух. Машины в этом ряду двигались чуть быстрее.

— Мама, а у собачки глазок нет, — сказала девочка.

— Да. Хорошо, — рассеянно-механически ответила женщина.

— Мама, и ножек тоже… Посмотри, у собачки ножек нет.

— Что? — Меньше всего на свете женщину сейчас волновала эта треклятая собака. — Я вижу, вижу.

— Какая странная собачка… — девочка вновь ткнула пальчиком в стекло.

— Не ерзай! — резковато одернула ее женщина.

Сзади поджимали, а идущая впереди черная «Волга», наоборот, притормозила. Видимо, не одна она оказалась такой умной, кто-то еще старательно втискивался в ряд. Но чем больше машин, тем медленнее езда. Вроде бы даже ее прежний поток пошел быстрее. Не надо было перестраиваться. Сейчас уже не втиснешься, сплошной стеной идут.

Женщина посмотрела в зеркальце заднего вида, пытаясь различить хотя бы крошечный просвет в сплошной стене лакированно-глянцевых капотов, крыльев, дверей, стекол. Слепили фары, гудели клаксоны, маячили за мутноватыми «лобовиками» черные силуэты.

Она включила сигнал поворота, медленно, по сантиметру, стала втираться в правый ряд, мысленно представляя себе поток «приятностей», высказанных в ее адрес едущими сзади. В зеркальце было видно плохо, женщина повернула голову, а когда вновь посмотрела вперед, то увидела, что «собачка» стоит прямо перед машиной.

Наверное, что-то произошло, женщина зазевалась и упустила момент, когда машины, идущие впереди, поползли, увеличивая зазор. И собака нырнула в образовавшееся пространство, а потом почему-то остановилась.

Женщина увидела вздыбленную черную холку, повернутую голову со слепыми глазами. То есть, как таковых, глаз у собаки действительно не было. Только два сплошных белка, светящихся странным желтым светом. Но больше всего женщину поразило то, что у собаки не оказалось лап. Они заканчивались чуть выше локтей и скакательных суставов, а ниже представляли собой странные туманные пятна.

Собака стояла неподвижно, уставившись на женщину и щерясь в жутковатом оскале. Под вздернутой верхней губой красовались внушительные клыки, казавшиеся на фоне черной морды ослепительно белыми.

Женщина резко вдавила в пол педаль тормоза, и тут же «Хонду» ударили сзади. Посыпалось стекло, заскрежетал металл. Иномарку толкнуло вперед как раз в тот момент, когда черный пес прыгнул.

Завизжала на заднем сиденье девочка. Женщина, приоткрыв от изумления рот, наблюдала за тем, как вытянутое огромное мохнатое тело взвилось в воздух, надвинулось на стекло.

С каким-то отстраненным безразличием она подумала о том, что пес, наверное, должен весить не меньше шестидесяти килограммов. Живой снаряд просто выдавит стекло и ввалится в салон. Время замедлилось. Еще только начал вспухать пузырем над автомобильной рекой истерический вопль клаксонов. И замерла в повороте идущая справа изумрудно-зеленая «семерка», пытающаяся избежать столкновения. Застыли, двинувшись к стеклам, лица любопытных. Завис в воздухе странный пес.

Он продолжал двигаться, но медленно, по миллиметрам. Внезапно очертания его дрогнули и стали мутнеть, теряя густую черноту, становясь все более и более серыми. Вот сквозь грудную клетку проглянули огни фонаря и окна проносящегося мимо состава метро. Мгновение — тело пса стало почти прозрачным. Женщина даже смогла увидеть сквозь него очертания человека, сидящего в салоне удаляющейся «Волги». Еще мгновение — пес исчез. Упала на стекло первая капля ленивого осеннего дождя.

Женщина изумленно смотрела перед собой.

Кто-то постучал в окошко. Она медленно повернула голову и увидела водителя «Москвича» — мужчину лет пятидесяти с тяжелым, красным, плохо выбритым лицом.

Он кричал что-то злое и крутил пальцем у виска.