Собачий принц

ЗИМНЕЕ НЕБО

Ясными ночами он видел звезды сквозь узорчатые стеклянные витражи. Лунные блики, рассеивая тьму ночного собора, танцевали на каменном полу.

В его памяти вдруг возник образ графини Хильдегарды и ее войска, ищущего прибежища у ворот. Это был обман зрения. Он видел то, чего хотел Кровавое Сердце. Разбитая армия графини была лишь иллюзией, созданной Кровавым Сердцем во время осады. Так Эйка проникли в город.

Лиат не поддавалась на такие трюки. Если бы он обладал ее способностями, он нашел бы способ избежать плена. Но он не обладал даром ясновидения. А его оковы, как и собаки, отнюдь не были иллюзорными.

От холода на глаза наворачивались слезы, он сдерживал их. Плакать позволено людям, но не собакам. Мужчина, не теряя достоинства, может плакать от горя, от гнева, от радости. Ему это теперь заказано.

Его взор затуманился. В ушах звучал гул, сводящий с ума. Надвигалась волна безумия.

Медленно он представил картины из жития Благословенного Дайсана. Он пытался нарисовать их в своем воображении уже не один день, неделю, месяц. Он не помнил, сколько это тянулось, но сейчас зима, а в то время, когда он командовал «Королевскими драконами», была весна.

Он представил себе большую усадьбу, в каких «драконы» часто квартировали во время разъездов по делам государства. К зиме урожай с полей будет убран, останутся только озимые. Соберут плоды с виноградников и садов. В погребах выстроятся бочки с яблоками, будет приготовлен сидр. Осенью забьют животных, мясом которых предстоит питаться до весны.

Этот дом не был предназначен для «драконов». Он выбрал его для себя, это его земля. У него ведь ничего не было, кроме знатного происхождения и оружия, небольшого табуна лошадей. Все остальное он получал как награду за службу. Иногда он получал подарки от женщин. Но и здесь он был осторожен, остерегаясь неприятных последствий.

Золотую цепь — знак королевского происхождения — у него отобрали. Эту цепь как символ победы носил сейчас на руке Кровавое Сердце, а шею Сангланта украшал железный ошейник, такой же как у собак.

Нельзя вспоминать о своем унижении. Надо думать о другом, иначе его захлестнет безумие. Мысленно он шагал по полям и лесам. По своим землям, когда-нибудь он пройдет по ним без боевого облачения, без брони и накидки с вышитым черным драконом, без меча и шлема.

Он больше не «дракон».

Он выглядит теперь как любой другой благородный лорд. Конечно, в его поместье есть конюшни, хлев, ульи, кузница, прядильня.

Как и положено благородному лорду, он женат. Это было труднее всего вообразить. Всю жизнь ему твердили, что незаконнорожденный сын короля не может жениться. Женятся лишь законные дети. Женитьба незаконнорожденного могла повлечь за собой бесконечную цепь интриг. Собственно, никто не ожидал, что он доживет до того момента, когда осмелится бросить вызов этому правилу. Капитаны «драконов» долго не жили, кроме старого хитрого Конрада Дракона, он был единственным исключением.

Однако лорд должен жениться, чтобы произвести потомство, которому он оставит свое имущество и имущество своей леди. Санглант всегда был послушным сыном. Но теперь, среди собак, не в золоте, а в железе, он имеет право не подчиняться.

Какая дама из свиты Генриха могла бы представлять интерес в качестве супруги благородного лорда? Кого ему выбрать? Кто мог бы выбрать его?

Но, миновав кухню, где повара готовили ужин, пройдя через залы, заглянув в сад, где жена лорда могла бы собирать лечебные травы или диктовать письмо клирику, он не нашел дамы из свиты короля, ожидающей встречи с ним. Ни одна дочь герцогини или графа не улыбнулась ему.

Когда же он открыл дверь в спальню, там оказалась женщина, несколько удивленная и обрадованная его появлением. «Королевский орел». Лиат.

Костер догорал, было очень холодно. Ветер до костей пронизывал Лиат. Но она не осмеливалась войти внутрь, где придворные устроили пир в честь святой Эданы Костров, день которой должен отмечаться обильными возлияниями и доброй закуской. Хатуи вернулась из Кведлинхейма и, наверное была в зале. Лиат чувствовала себя спокойнее в одиночестве.

Бриллиантовые звезды сияли в небе. Месяц еще не появился. Младенец и Сестры, второй и третий дома зодиака, были почти в зените, звездная Корона светилась неподалеку от созвездия Младенца. Ниже Охотник целился в Гивра. Однако, по легенде, победителем Гивра стала Охотница — доблестная Артемизия. В Андалле Артемизия была видна среди южных звезд, Лиат однажды посчастливилось увидеть ее золотой башмачок, известный на востоке как звезда Сухель, что на Джинна означает Прекрасная. Здесь, на севере, только ее Лук и Стрела с пылающим наконечником, нежно-голубым Сейриосом, поднимались над горизонтом.

Мудрая Атурна — самая старая и медленная из блуждающих звезд — проходила через созвездие Сестер, третий дом, величавый Мок, сиял рядом с созвездием Льва. Красный Джеду, Ангел Войны, мрачно светился в Кающемся Грешнике. Такое расположение предвещало недоброе, если верить астрологам. Па, однако, астрологов презирал. Он называл их уличными торговцами, невежественными ремесленниками и считал их далекими от истинной науки о небесах, от истинного знания. Но истинное знание его не спасло.

Она поежилась от холодного ветра и добавила дров в костер. От дыма защекотало в носу. Она потерла руки и плотнее запахнула плащ. Рядом были конюшни, но она не могла чувствовать себя там в безопасности. В замкнутом пространстве он мог поймать ее.

Спор доставлял Росвите удовольствие. Тема была, конечно, избитая: что лучше — быть полезным или добрым? Король Генрих всячески поощрял такого рода споры. Для его младшей сестры Констанции, епископа Отуна, это был повод блеснуть красноречием.

Росвиту удивляли участники дискуссии. Для начала принцессе Сапиентии хватило ума не раскрывать рта и спокойно принимать от присутствующих знаки почтения. Ее младшая сестра Теофану молча сидела рядом с Росвитой, сохраняя приторное выражение лица. Самый младший отпрыск Генриха, Эккехард, со вниманием прислушивался к разговору. Как и его сестра Сапиентия, он широко открытыми глазами смотрел на одного из участников дискуссии. Эккехард был охвачен восторженным энтузиазмом.

— Некоторое время назад Росвита не одобрила бы восхищения Эккехарда этим человеком. Но Хью, аббат Фирсбарга и внебрачный сын маркграфини Джудит, сильно изменился за те пять лет, в течение которых он не появлялся при королевском дворе.Устав святой Бенедикты призывает аббата и аббатису творить добро, а не править, — возразил Хью клирику Монике, много лет преподававшей молодежи в королевской школе, в свое время у нее учился и Хью.

— Но если бразды правления вручены нам на благо многих, разве не должны мы учиться управлять, чтобы принести пользу нашим подданным? — Монике никогда не нравился Хью. Она быстро уставала от спора. Росвита заметила блеск в ее глазах, появлявшийся во время общения с наиболее талантливыми учениками, к которым относился и Хью. Но он слишком хотел, чтобы его достоинства признавали и другие. Моника не терпела подобного самомнения.

Хью мягко улыбнулся:

— Ну разумеется, я должен склониться перед мудростью моего наставника. Разве не верно, что учитель есть художник, скульптор, который лепит своих питомцев как глину, создавая из них сосуды славы? Хороший студент стремится следовать примеру своего наставника и стать подобным ему, приобрести его душевные качества. Первое, чем мы учимся управлять, — это мы сами. В этом случае внешняя добродетель создает внутреннюю, мы становимся как добрыми, так и полезными.

Как умудрился самовлюбленный красавчик Хью стать таким обходительным, остроумным, обворожительным? Его голос звучит спокойно и доброжелательно, манеры безупречны. Этим утром Хью собственными руками раздавал хлеб стоявшим у дороги нищим. Он никак не показывал, что между ним и принцессой Сапиентией существуют какие-то особые отношения: он вел себя, как любой хорошо воспитанный придворный.

— Лишь добродетель в человеке благословенна. — Моника улыбнулась ему и произнесла длинную цитату из «Комментариев к сну Корнелии» Евстасии.

— Добрый и полезный господин, вне всякого сомнения, — прошептала Теофану Росвите, — по состоянию чрева моей сестры мы можем судить, что он очень хорошо усвоил оба эти аспекта добродетели.

— Теофану! — ахнула Росвита и, спохватившись, добавила: — Ваше высочество.

Теофану замолчала.

Моника продолжала говорить о добродетелях:

— «Таким образом, добродетели можно подразделить на четыре типа, каковые отличаются один от другого по своему отношению к страстям. Страсти же таковы: страхи и вожделения, горести и радости, гнев и зависть. Добродетели благоразумия, сдержанности, храбрости, справедливости умеряют страсти. Очищающие добродетели устраняют страсти. Очищенный и умиротворенный ум забывает все страсти; для божественного разума добродетели эти желанны, страсти же достойны презрения».

Мерцали факелы и свечи, гудел огонь в камине. Король Генрих ласково улыбался обоим участникам спора, хотя в последние месяцы он часто погружался в свои мысли, не обращая внимания на происходящее. Но вот он зевнул и подал знак слугам, что пора в постель. Росвита, допив вино, вертела в руках кубок. Присутствующие собирались расходиться. Теофану не двигалась с места.

— Он тебе не нравится, — нарушила молчание Росвита.

— До того как он покинул двор, тебе он тоже не нравился.

— Не нравился, — признала Росвита. — Но он сильно изменился. — Она проследила, как Хью удалился в конец зала.

Сапиентия ждала, пока за ширмой установят ее походную кровать. Хью был прямо-таки воплощением грации и благопристойности. Если верно утверждение, что добродетель ярче проявляется в совершенных формах, то он воистину был добродетелен.

— Ох, Владычица, — пробормотала Росвита себе под нос, поймав себя на том, что слишком интересуется молодым священником. Она была уверена, что уже не способна испытывать волнения плоти.

— Он просто красавчик, — неожиданно сказала Теофану, вставая. — Сказано ведь в псалме: «И возжелает Владычица твоей красоты». — И она направилась к своему ложу, скромно расположенному за занавесом рядом с кроватью сестры.

— Боюсь, ничего хорошего это не предвещает. — Росвита поставила свой кубок и встала. Просто ли невзлюбила за что-то умница Теофану Хью или завидовала сестре, нашедшей, скажем откровенно, такого любовника? Конечно, Сапиентия не могла устоять, даже отдавая себе отчет в том, что он монах. В конце концов, она наследная принцесса и ей было необходимо забеременеть, чтобы подтвердить права на трон. Можно было сказать, как выразилась Теофану, что Хью просто выполнил свой долг, принес пользу.

Один за другим гасли факелы, придворные и слуги укладывались в зале охотничьей усадьбы.

На следующий день король собирался затравить оленя. А для некоторых эта ночь будет беспокойна. Лиат стащила рукавицы и задеревеневшими от холода пальцами нащупала золотое перо. Повинуясь инстинктивному страху, она не стала подбирать белое перо, лежавшее рядом с телом убитого отца. Теперь она знала, кому принадлежат такие перья. Но золотое перо, выхваченное из пепла угасающего костра, в пламени которого она видела старого волшебника Аои, несло в себе надежду.

Ласково поглаживая перо, она смотрела на огонь, думая о Ханне. Однажды ей довелось увидеть Ханну внутренним зрением: сквозь огонь просматривалась извилистая горная дорога, заваленная камнями. Что это было — ее страхи или Ханна действительно попала в беду?

Где она теперь? Лиат сосредоточилась, не выпуская перо из пальцев и пристально глядя в огонь костра. Ее взору открылись видения.

Стоящий посредине площадки камень горит в огне, порожденном магией: пламя полыхает само и не дает тепла. Плоский камень, сидя на котором с ней однажды разговаривал волшебник Аои, пустует. Стебли растений лежат у камня, ожидая его возвращения. На камне лежит короткая веревка. Куда он ушел? Когда он вернется? Но горящий камень — это окно, ставни которого распахнуты. Она заглядывает внутрь.

Ханна на коне, в сопровождении трех потрепанных «львов» движется по зеленой Волине. Восходящее солнце отражается в ее значке «орла». Они покидают деревню, состоящую из нескольких жалких домишек, крытых соломой. Некоторые крыши повреждены огнем. Опален и деревянный частокол деревни. За палисадом бугорки свежих могил, дальше — пустые поля, засыпанные снегом.

Брови Ханны покрыты инеем. В руке она держит сломанную стрелу с железным наконечником и странным оперением. Лиат никогда не видела таких перьев. «Львы» идут с мрачными лицами и поют походную песню. Слов Лиат разобрать не может, но песня невеселая. Жители деревни собрались у ворот, провожая уходящих. Парень с узелком на плече догоняет уходящих. Мать плачет, но не удерживает сына. «Львы» принимают юношу. Ханна пристально смотрит вперед, на запад.

Почему с ними нет Вулфера? Перо щекочет ладонь, костер трещит. Перед ней большой зал, освещенный зимним солнцем и множеством свечей. Мужчина почтительно идет по залу, как положено перед лицом аристократа. Он кланяется не видимой ей особе. Она узнает его. Это Вулфер. На стенах за ним она видит фрески со сценами мученичества семерых апостолов — Текли, Петра, Матиаса, Марка, Иоанны, Луции и Мариина. Возможно, это приемная скопоса в Дарре.

Он выпрямляется, поднимает глаза, чтобы увидеть фигуру, сидящую перед ним на золоченом троне. На его лице написано удивление. Он еле слышно бормочет имя:

— Лиат.

Лиат вздрагивает, сразу вспомнив, что в наблюдении через огонь таится опасность.

Они тоже могут ее увидеть.

Поздно.

Их пальцы коснулись ее плеч.

О Владычица, это не их пальцы.

Это его пальцы.

— Лиат, красавица моя. — Он схватил ее за плечи и развернул к себе. Ледяной ветер не холоднее, чем выражение его лица. — Наконец-то я застаю тебя одну. — Он улыбается.

Она старается вывернуться, но он крепко держит. Лиат подавила стон. Нельзя показывать страх. Сжав за спиной перо, она уставилась ему в грудь, стараясь обрести твердость камня.

— Ты прекрасно выглядишь, красавица моя. Может быть, и к лучшему, что я мало тебя видел за эти шесть дней с тех пор, как приехал сюда. Это было бы для меня искушением, с которым нелегко бороться.

Она не смотрит на него, но знает, что он все еще улыбается. Она чувствует, как сжимается его ладонь. Его правая рука больно сжимает ее плечо.

— Ты ничего не хочешь мне сказать, Лиат?

Она молчит.

— Очень жаль, что ты меня покинула, — сказал он нежным голосом. — Я очень расстроился. Но я тебя прощаю. Ты не понимала, что делаешь. И это совершенно неважно. То, что произошло в тот день, ничего не значит для нас. Ты по-прежнему моя драгоценная рабыня.

— Нет! — Она вывернулась, чуть не упав в костер. Выхватив из костра горящую ветку, она выставила ее вперед. — Я свободна. Вулфер освободил меня.

Он засмеялся:

— Это та самая Лиат, которую я помню, та самая Лиат, которая однажды предстанет со мной перед двором короля. Но сейчас нас не должны видеть вместе. — Он прикоснулся пальцем к губам, призывая к молчанию. Его лицо было необычайно красиво в свете костра. — Смотри, Лиат. — Он поднял левую руку, вытянул вперед два пальца и что-то пробормотал. Горящая ветка погасла.

Она подавила крик.

— Детский фокус, — скромно сказал он, — но все мы должны с чего-то начинать. — Он осторожно вытащил палку из ее руки и отшвырнул прочь. — Вулфер не освободил тебя. Он украл тебя у меня. Я еще не изложил свой жалобы на Вулфера королю Генриху. Будь уверена, я сделаю это, но, увы, надо подождать, пока Сапиентия родит здорового ребенка. После этого благословенного события высокое положение при дворе мне будет обеспечено. Но и до той поры ты никуда от меня не денешься. Мы будем вместе путешествовать, разговаривать, петь и пировать, ты будешь рядом со мной каждый день и каждый час.

— Я не рабыня тебе, — упрямо повторила Лиат. Она начала чувствовать боль от ожога. — Вулфер освободил меня.

Он покачал головой, как мудрый отец, мягко порицающий неразумного ребенка:

— Вулфер? Вулферу ты нужна для его собственных целей. Вулфер забрал тебя только для того, чтобы использовать самому.

— Но не таким образом, — испугавшись своих слов, она рванулась в сторону.

Он успел поймать ее. Притянул к себе и спросил:

— Каким образом, Лиат? Нет, не таким. Он и ему подобные строят относительно тебя свои планы, не сомневайся.

— Что ты знаешь о Вулфере и ему подобных? — О Владычица, а что если он действительно знает и скажет ей? Чем она готова будет расплатиться с ним?

Но он только тяжело вздохнул и поцеловал ее в лоб. Ее передернуло, к горлу подступала тошнота. Он не отпускал ее.

— Буду с тобой откровенен, Лиат. Я ведь всегда был с тобой честен. Я только подозреваю, что Вулфер связан с какими-то неизвестными людьми. Он за что-то лишен доступа ко двору. Хорошо известно, что он владеет искусством видеть сквозь огонь и камень. Конечно, у него есть и другие способности или он знает владеющих этими другими способностями. Я знаю, что твоего отца убили, и я знаю, что он всеми силами старался спрятать тебя, свою большую драгоценность. Поэтому кто-то должен тебя искать. Логично? Если они не остановились перед убийством твоего отца, напрасно ожидать от них милосердия. Ты сама всей душой пожелаешь оказаться в моей постели, когда они тебя найдут. А я сумею защитить тебя.Мне не нужна твоя защита. — Она снова попыталась вывернуться из его объятий, но он был слишком силен. А она слишком слаба.

— Ты связана со мной, — шептал он. — Ты всегда будешь связана со мной. Куда бы ты ни убежала, я найду тебя повсюду. Ты вернешься ко мне.

Она заметила какое-то движение во тьме. Это был слуга, наверное вышедший по нужде.

— Минуту, друг! — крикнула она дрожащим от страха голосом.

Хью завернул ей руку за спину, крепко прижав к себе.

Слуга повернулся.

— Что случилось, друг? — спросил он. — Нужна помощь?

— Пожалуйста… — начала Лиат, но Хью прижал свободную руку к ее горлу, она потеряла дар речи.

— Ничего, брат, — сурово ответил Хью. — Помощь не нужна. Можешь следовать дальше.

Человек повернулся и исчез.

— Нет. — Как только Хью снял руку, она снова обрела голос.

— Да, — улыбнулся Хью. — Ты моя, Лиат. Ты полюбишь меня.

— Я люблю другого, — сказал она хрипло. Перо, как раскаленный уголь, жгло ее свободную ладонь. — Я люблю другого мужчину.

Хью изменился в лице. Побелев от бешенства, он резко встряхнул ее:

— Кто? Кто он?

Она заплакала от бессилия:

— О боже, он мертв.

— Любой мужчина, которого ты полюбишь, умрет. Я позабочусь об этом. Люби меня, люби только меня, и ты будешь в безопасности.

— Я никогда не полюблю тебя, я тебя ненавижу.

Ненависть лишь оборотная сторона любви, красавица моя. Ты не можешь ненавидеть то, что не можешь любить. Прекрасная моя Лиат. Как я люблю произносить это имя.

Она поверила ему. Это было хуже всего. Он говорил так убедительно, его голос был так нежен, — она слишком хорошо знала его.

— Я всегда буду обращаться с тобой хорошо, — сказал он, словно прочитав ее мысли. — Если ты будешь меня слушаться.

Она снова заплакала. Он отпустил ее. Как кролик, чудесным образом освободившийся из когтей ястреба, она пустилась бежать.

— Куда ты денешься? — насмешливо крикнул он вдогонку. — Ты никогда не убежишь от меня, Лиат. Никогда.

Она вбежала в конюшню, где животных и людей было так много, что их дыхание почти согревало воздух. Но ей никогда больше не будет тепло.

Ветер завывал в кронах деревьев. Снег кружил в воздухе.

Ох, как холодно было в лесу!

Высокая ель немного защищала от ветра. Анна не могла побороть страх.

Голод жестоко терзал желудок. Вместе с ней под ветвями ели стояли две лошади. Они обнюхивали сухую траву и ветки в поисках чего-нибудь съедобного: лошади тоже были голодны. «Постереги коней, — сказал ей один из солдат лорда Уичмана. — Если появятся Эйка, хватай поводья и спасайся верхом».

Она и не думала, что до Эйка так близко. Она бродила в лесной чаще, стараясь отыскать что-нибудь съедобное, но каждый день приходилось уходить все дальше от разоренного Стелесхейма. Лорду Уичману поэзия Гельвидиуса уже изрядно наскучила, да и не до поэзии было теперь. Госпожа Гизела старалась избавиться от всякого, кто «себя не окупал». Все было бы иначе, если бы был жив Матиас.

Она всхлипнула. Мысль о смерти Матиаса все еще не укладывалась в голове. Лучше бы ей умереть, без него так плохо. Но старый поэт и крошка Хелен нуждаются в ней.

Она потерла руки и прислушалась. Ей было велено оставаться с подветренной стороны холма и спасти лошадей, если что-то пойдет не так. На вершине холма оставалась пожелтевшая трава. Оттуда можно скрытно наблюдать за окрестностями. Что если мечи солдат не смогут пробить шкуры Эйка? Что если лорд Уичман и его люди уже убиты? Эйка рыщут вокруг, а она может не заметить их приближения. Что если ей не удастся сбежать, если поводья не отцепятся от дерева, если она упадет с лошади? Она не сумеет даже забраться в седло!

Может быть, надо было оставаться с лошадьми, ожидая возвращения солдат, но она не в силах просто сидеть и ждать.

Кроме того, хуже быть уже не может. Она на четвереньках вползла на холм. Трава шуршала под коленями. На вершине холма лежал большой серый валун, заросший сухим лишайником. Спрятавшись за валуном, она украдкой оглядела долину.

Вдалеке стоял покосившийся коровник. Пасущееся стадо скота охраняли трое рабов, одетых гораздо хуже, чем Анна. Изредка одна из коров поднимала голову и нервно мычала. Козы рассеялись по дальнему склону, за которым виднелись рощицы. В отдалении угадывались башни Гента. Изможденная женщина бегала за козами и сгоняла их в стадо. Анна не слишком хорошо умела считать, но даже в этой лощине, где на склонах еще оставалась трава, животных было много. Без сомнения, они угнаны из Стелесхейма или другой несчастной деревни. По сообщениям разведчиков лорда Уичмана, много таких стад паслось в окрестностях Гента.

В долине росло несколько деревьев. Вероятно, раньше здесь были возделанные поля. Анну скоро перестали интересовать скот, трава и рабы. Ее внимание привлекли стоящие вертикально камни. Ни один Эйка не охранял рабов, и все же те не пытались бежать.

Солдат лорда Уичмана тоже не было видно.

Эти камни почему-то казались ей знакомыми. От них исходила угроза.

Ближайший камень стоял как раз у подножия холма, с вершины которого она следила за долиной. Ей почудилось, что, когда она впервые выглянула из травы, он находился дальше. Откуда здесь эти камни? Почему они так отличаются от валуна на вершине холма? Почему на них не вырос лишайник?

Она испуганно смотрела на камень. Что-то здесь не так. Что Гельвидиус говорил об иллюзиях?

Но это был лишь камень.

Мешок со скудными дарами леса давил на плечи. Там было немного желудей, вялая крапива, петрушка и мертвая белка.

Мысли ее вернулись к тем счастливым дням, когда Матиас работал в кожевенной мастерской, а Гельвидиус каждую ночь пел на пирах. Анна выпрашивала объедки у солдат, они каждый день ели досыта. Теперь же они постоянно голодали, у крошки Хелен едва хватало сил плакать. Может быть, надо было оставить ее умирать вместе с матерью и новорожденным братиком или сестричкой.

Камень зашевелился. Из-под него высунулось острие копья, затем показалась голова. Это был уже не камень, а Эйка, крадущийся к ней по пологому склону. Ужас сжал ее сердце, по телу забегали мурашки. Она хотела закричать, но не смогла издать ни звука. Ведь Матиас предупреждал, еще в вонючих дубильных сараях, что по звуку их быстро найдут.

А вдруг крик снова превратит его в камень? Разбудит ее и прекратит этот кошмарный сон? Может быть, прибегут на помощь те два солдата? Ведь они где-то неподалеку, прячутся, ищут охраняющих стада Эйка.

Или Эйка уже убили их?

Может быть, солдаты видели только камни? И погибли, до последнего мгновения не подозревая, что перед ними враг?

Она заметила движение у коровника. Маленькая прихрамывающая фигурка вынырнула из-под низкой крыши.

Из ее горла вырвался громкий, пронзительный крик: — Матиас! — Анна ничего не могла с собой поделать. Она вскочила, подпрыгнула. — Матиас!

Его имя пронеслось через долину. Животные подняли головы.

Кравшийся к ней Эйка замер, как будто пытаясь снова превратиться в камень, но было уже поздно. Косые лучи солнца ярко осветили его: обсидиановый наконечник копья, сияние золотистой чешуи. Иллюзия исчезла. Дюжина Эйка стояли неподвижно, как статуи, и до того момента, как первые солдаты выскочили из укрытия, не понимали, что они обнаружены.

Они рванулись в бой, но их хитрость обернулась против них. Когда их атаковали, Эйка оказались слишком далеко друг от друга.

Ближайший к Анне дикарь сделал два прыжка вверх по склону, затем в нерешительности остановился и повернул обратно к долине. С холма неслись десять всадников во главе с лордом Уичманом. Из травы выскочили еще шестеро солдат с копьями.

Эйка устремился к ним. Огромная фигура дикаря закрыла от Анны человека. Она увидела, как из спины Эйка выскочило острие копья. Эйка покачнулся, и Анна увидела солдата. Оба упали. Треснуло древко копья, топор тяжело упал на ногу солдата. Раздался жуткий треск — то ли сломавшегося копья, то ли раздробленной кости. Уже лежа на земле, солдат обломком древка наносил удары по лицу и шее Эйка, пока тот не затих окончательно. Эйка падали один за другим. Матиас бросился обратно в коровник. Один из рабов последовал за ним, двое других бросились наутек.

— Матиас! — кричала она. Он должен бежать. Вдруг еще остались живые Эйка?

Дикарь у подножия холма снова устремился к ней. Нож в руке голодной девочки не мог быть для Эйка серьезной угрозой, и она бросилась бежать. Она помчалась к дереву, у которого ей было велено ждать. До нее доносились крики людей лорда Уичмана.

Только бы успеть добежать до лошадей!

Но Эйка быстрее, расстояние между ними быстро сокращается. Она чувствует его дыхание, его тень обгоняет ее. Бежать бесполезно, но она не может остановиться.

Послышался топот копыт. На нее упала еще одна тень. Раздался боевой клич. Сверкнул меч. Удар. Она летит кувырком, поднимается на колени, встает. Руки и лицо исцарапаны до крови. Задыхаясь, она оборачивается.

Преследовавший ее Эйка лежит ничком, разрубленный от шеи до спины, голова запрокинулась. Жизнь быстро угасает в его глазах. У этого Эйка не было кольца Единства. Боже, сколько они убили людей, может быть, и папу Отто. Он мог убить и Матиаса.

Она плюнула ему в лицо. Но он уже умер.

— Ну, дитя! — Всадник остановился и снял шлем. Она узнала лорда Уичмана. Его глаза возбужденно блестели. — Это тебя нашли солдаты в лесу? Почему ты не ушла с беженцами? Из-за тебя наш рейд мог провалиться!

У него были сытое лицо человека, который даже в тяжелые времена не испытывает недостатка в пище. Она не знала, как к нему следует обращаться. Никогда еще ни один лорд не обращал на нее внимания.

Заикаясь, она ответила:

— Мастер Гельвидиус — мой дедушка, милорд. — Она солгала не моргнув глазом. — Я должна была остаться с ним: он был слишком слаб, чтобы идти так далеко.

Лорд ухмыльнулся, вкладывая меч в ножны:

— Сегодня он сможет спеть славную песню. Мы отбили добрых шесть десятков коров и быков да столько же коз. — Он казался ничуть не уставшим. — Домой, домой. — Он махнул рукой па запад. Белые снежинки кружились вокруг него. — До Стелесхейма отсюда далеко.

Он повернулся к своим всадникам. Они отправлялись на восток. Анна взбежала на холм и там…

Дыхание перехватило, как будто ее ударили в живот. Она закричала:

— Матиас! Вместе с другими освобожденными рабами он помогал солдатам сгонять стадо животных. Услышав ее голос, он вздрогнул, обернулся и, прихрамывая, заковылял вверх по склону.

Она заплакала и побежала навстречу. О Владычица, он был похож на скелет, обтянутый кожей.

— Ты такая худая! — ужасался он, обнимая ее. — Анна, Анна, я уж не чаял тебя увидеть снова.

Она только всхлипывала в ответ.

— Все, все, — успокаивал он. — Все позади.

— Ничего не все! Они никогда не уйдут! Они все время будут преследовать нас, вот увидишь!

— Анна, перестань! — сказал он уже строго. Привыкнув его слушаться, Анна замолчала. — Я как раз подумал о папе Отто. Он ведь смог выжить, потеряв всю свою семью. Я тем более смог бы, зная, что ты жива.

— Но ты не знал, что я жива. Ты же видел, как они напали.

— Я должен был верить в это. Она затихла.

— Пошли. — Он взял ее за руку. Стадо медленно пошло на запад. — Эйка, конечно же, заинтересуются, куда подевались животные. Нам надо уйти подальше. Бог над нами, Анна, почему ты здесь, с солдатами? Что, в Стелесхейме осталось так мало народу, что солдаты берут в рейды детей?

Он сильно изменился, это был уже не тот Матиас, которого она знала прежде. Он больше не был маленьким мальчиком.

— Хоть собак здесь нет, — сказала она тихо. Возбуждение прошло, ее начало трясти. Ноги болели.

Она пошли вдоль стада. Матиас не давал козам отбиться.

— Собаки убивают коров, и Эйка пришлось бы охранять коров от собак, вместо того чтобы стеречь скот от рейдов вроде этого.

— Что с твоей ногой?

Он только покачал головой.Остаток дня они провели в дороге. Матиас хромал все больше. Наконец один из всадников сжалился над ним и взял к себе в седло.

Увидев скот, госпожа Гизела не могла скрыть радости и тут же приказала слугам готовить пир.

Анна привела Матиаса в сарай, где они теперь жили. После нападения Эйка было выстроено несколько таких хижин.

Гельвидиус оставил Хелен на попечение Анны и занялся ногой Матиаса, отпуская нелицеприятные замечания в адрес госпожи Гизелы.

— Пиры в то время, когда не хватает пищи для слабых. Епископ Гента кормила бедных, благословение ее памяти!

Матиаса лихорадило, желудок не принял ничего, кроме глотка эля и корки хлеба. Наконец он уснул с крошкой Хелен, свернувшейся калачиком на его груди. Анна укрыла его всеми одеялами, которые у них были.

— Нет, так не пойдет, — возмутился Гельвидиус. — Пойдешь со мной в зал. Не хватает тебе заболеть, когда надо ухаживать за ними обоими. А там подадут жареную говядину, могу спорить.

Анна неохотно оставила Матиаса и девочку.

Разомлевшая от тепла и сытости, Анна уже засыпала, сидя у очага, когда на нее вновь накатила волна холода.

Совсем уже пьяные солдаты завели непристойную песню, госпожа Гизела удалилась в дальнюю часть зала. Анна услышала сердитые голоса, а через некоторое время хозяйка возвратилась, ведя за собой награду для лорда Уичмана.

Мертвенно-бледная племянница Гизелы, красавица, каких Анна прежде не видывала, покорно следовала за своей теткой. Она казалась скорее статуей, чем живым существом. Лорд Уичман этого не заметил. Он произнес витиеватый тост, затем взял ее за руку и под приветственные выкрики солдат повел к своему ложу, устроенному за занавесом.

Слуга вышел с ведром помоев для свиней, через открывшуюся дверь ворвался холодный ветер.Дверь закрылась, солдаты вернулись к выпивке.

Много позже, когда солдаты уже храпели, а Гельвидиус замер, уронив голову на руку, Анна услышала тихий женский плач.

Воистину неистребима человеческая похоть. Какой бы холодной и промозглой ни была погода, какая бы теснота и скученность ни царили в помещениях, при дворе постоянно завязывались любовные интриги. Молодые клирики Росвиты давно привыкли перемывать кости придворным и следить, кто с кем спит.

— А Виллам завел новую любовницу, что, вообще-то говоря, не новость. Кроме того, — своими глазами видел! — она дарит свою благосклонность еще и лорду Амальфреду. — Брат Фортунатус, один из многочисленных сыновей графини Эсбе, сплетничал без конца.

— Если лорд Амальфред захватит с собой любовницу, возвращаясь в Салию, то он спасет бедного Виллама от мук ревности, — заметила сестра Амабилия.

— Но Виллам уже нацелился на более крупную дичь. Я видел, как он смотрит на одну «орлиху».

— Наш друг — «ястреб»? — тихо спросила сестра Одила.

— Вовсе нет. Брюнетка. Но «орлы» ведь ведут себя иначе. Кроме того, у них присяга. Они ни с кем не путаются, кроме своих. А вот в других местах наблюдал я интересное развитие событий. Руки, встречающиеся при застольном омовении…

Сестра Амабилия глубоко вздохнула, ничего не сказав. Брат Фортунатус разочарованно замолчал.

— Вся жизнь при дворе стала вялой и неинтересной, когда погиб принц Санглант.

— Я прошу вас почтительнее отзываться об умерших, — сурово одернула ее Росвита.

— Брат Константин поднял глаза от ступки, в которой толок киноварь для красных чернил: Я никогда не видел принца Сангланта. Его уже не было, когда я здесь появился.

— Ну, двор кипел жизнью, когда он был здесь, — настаивала Амабилия.

— Я прошу вас не упоминать его имя, когда поблизости король, — сказала Росвита, потрогав пальцем кончик пера, и взяла нож.

— Но ведь он был воин, — сказал брат Константин. — Не мог же он быть таким элегантным и обворожительным, таким ученым и любезным, как отец Хью.

Амабилия фыркнула:

— Отцу Хью следовало бы заниматься своим монастырем, а не отираться при дворе. Я уже восемь лет при королевском дворе, брат Константин…

— О чем неустанно мне напоминаете, — хихикнул юный клирик.

— …и я вспоминаю отца Хью еще в школе. Утку можно нарядить в павлиньи перья, но от этого она не перестанет быть уткой.

— И вы еще восемь лет будете на том же месте, если не приступите наконец к работе, — мягко пожурила ее сестра Росвита.

При всей язвительности характера Амабилия умела придавать своему лицу совершенно невинное выражение. Кроме того, владела всевозможными видами письма, включая Литерас Галлика и древний Скрипта Актуарна. По этой причине, несмотря на свое незнатное происхождение, она стала незаменимой в королевской капелле. Амабилия обучала технике письма самых талантливых студентов королевской школы.

— Я прошу прощения, сестра Росвита. Вы правы, упрекая меня в греховной приверженности мирским удовольствиям.

— Скорее не мирским, а людским, — поправил Константин. Он был слишком серьезным для своих пятнадцати лет.

— Бог дал нам глаза, чтобы мы могли видеть, и язык, чтобы мы могли высказывать свои мысли.

А скромность учит нас опускать наши глаза долу и молчать.

— Дети мои, — спокойно сказала Росвита, — займитесь своими делами.

Константин покраснел и усердно заработал пестиком, время от времени добавляя в киноварь то яичный белок, то гуммиарабик. Амабилия не выглядела обиженной. Замечая человеческие слабости, она все же не была злой. Она заточила свое перо и продолжила работу над копией драгоценного «Жития святой Радегунды» для библиотеки Кведлинхейма. Другие тоже занялись своими делами.

Росвита перечитала последнее из написанного: коронация первого Генриха, герцога Саонии, и его жены Люсьены, правящей графини Аттомарской, на престол Вендара; его речь перед лордами и одобрение последних; мелкие восстания и битвы, а также вооруженная борьба против королевы Варре Гизелы. Красными чернилами она вывела название новой главы.

У Генриха и его супруги Люсьены родились дети. Первого, всеми любимого, нарекли Арнульфом, второго, храброго и усердного, — Отто. Третьим ребенком была Кунигунда — мать настоятельница Кведлинхеймского монастыря, женщина исключительно мудрая и уважаемая.

Еще была дочь у Генриха, по имени Хадуйдис, сочетавшаяся браком с Иммедом, маркграфом Истфоллъским. И у Люсьены был другой ребенок — сын по имени Реджиберн. Этот сын стал капитаном «Королевских драконов». Он сражался против Эйка, которые в это время разоряли пределы Саонии, и изгнал дикарей, и боялись они ходить мимо вендарского берега еще многие годы.

Когда закончились эти войны, в восточную страну Саонию вторглись орды кумских всадников, сжигая города, и селения, и монастыри. Они несли такие беды, что лучше умолчать об их злодеяниях. Случилось, однако, что один из кумских принцев был пленен. Маркграф Иммед доставил его ко двору короля. Принц был настолько важен для своего рода, что Кум предложил королю десять телег золота и серебра в качестве выкупа за его освобождение. Но король отверг золото и потребовал мира, на что они согласились в обмен на пленника и некоторые другие подарки.

Снаружи донесся шум: гул голосов, ржание и топот, лай собак. Вернулись охотники. Росвита встала, расправила затекшую спину и подошла к двери. Во дворе король Генрих смеялся в ответ на замечание своего верного спутника — маркграфа Хельмута Виллама. Отец Хью спешился и помогал принцессе Сапиентии сойти с седла. Повсюду толклось множество народу, слуги внесли во двор нескольких убитых оленей, связки куропаток, зубра и кабана.

Сапиентия заторопилась в нецессариум, а Хью ловко развернулся, чтобы успеть помочь спешиться принцессе Теофану, хотя она, будучи прекрасной наездницей, в помощи не нуждалась. Но Хью настолько лучился готовностью помочь всякому, невзирая на его ранг, что казалось грешным не принять его помощь. Задержала Теофану свою руку в его руке несколько дольше необходимого? Ее щеки так раскраснелись от ветра и быстрой езды? Отходя от двери, чтобы впустить короля, Росвита представила, что сказал бы брат Фортунатус, если бы увидел эту сцену, и рассердилась сама на себя за праздную мысль.

Придворные вошли в зал. Эккехард ходил за Хью по пятам. Король Генрих уселся в свое кресло. Слуги внесли горячую воду и полотенце, вымыли его руки. К счастью, этот зал — самый большой в охотничьих угодьях короля — без труда вмещал всех. Сапиентия скинула плащ и села рядом с отцом. Впустили бедняков, которые пришли с другого конца леса. Получив от короля милостыню, они вышли через боковую дверь. Хью, преследуемый ревнивым взглядом Сапиентии, помог Эккехарду раздать им хлеб. Теофану подошла к Росвите. Ее щеки все еще пылали.

— Надеюсь, вы не подхватили лихорадку, — обеспокоилась Росвита, отвлекаясь от работы.

Теофану бросила на нее вопросительный взгляд:

— Думаю, мне не грозит такая лихорадки, от которой я не смогла бы сама излечиться. — Она теребила края своей одежды.

Амабилия, сидевшая с другой стороны длинного стола, подняла глаза, но промолчала.

— Где моя бесценная сестра Росвита? — спросил король, когда все просители удалились. Она послушно поднялась. — Почитай нам, прошу тебя. Что-нибудь красноречивое, приятное слуху и полезное.

Росвита сделала знак Амабилии, та отложила перо и подала копируемый том «Жития».

— Не продолжить ли нам чтение «Жития святой Радегунды», ваше величество?

Король согласно кивнул.

Эккехард, примостившийся в ногах отца, запищал:

— Пусть почитает отец Хью. У него такой красивый голос. Я лучше все запоминанию, когда он читает.

Щеки Теофану горели. Король выглядел удивленным, Сапиентия торжествовала. Все присутствующие насторожились, а Фортунатус весь превратился в слух.

Хью стоял у двери рядом с молодой женщиной, «Королевским орлом» по имени Лиат. Он сосредоточенно вытирал руки. Он поднял голову и, мягко улыбнувшись, отдал полотенце слуге, прежде чем двинуться вперед.

— Ваше замечание очень лестно, ваше высочество, — обратился он к Эккехарду, но я недостоин такой похвалы. Высокочтимая сестра Росвита настолько затмевает меня в любой области знания, что я могу лишь скромно склонить голову. Желающему понять, каким путем достичь совершенства, отвечу: «Познай себя». — Он почтительно поклонился сестре Монике, присевшей недалеко от закрытого окна, рядом с камином. Но Росвита заметила, что его взгляд при этом скользнул дальше, в сторону двери, остановившись на фигуре молодого «орла» — Лиат, которая явно хотела уйти.

Лицо «орла» выражало одновременно страх, ненависть и унижение, хотя девушка пыталась принять уверенный вид. Никто больше на нее не смотрел. Росвита продолжала следить за ней краем глаза. Где она взяла эту книгу? Украла? И ее умение читать…

— Ваше похвальное смирение да послужит примером для всех, отец Хью, — ответила на его поклон сестра Моника.

— Почитайте, пожалуйста, — канючил Эккехард. Росвита была опытной придворной.

— Я тоже присоединяюсь к этой просьбе, отец Хью. — С этими словами она передала ему книгу.

— Вы слишком добры, — сказал он.

— Да уж, — пробормотала себе под нос сестра Амабилия. Росвита снова села. Теофану, все еще теребя край своего платья, пристально смотрела ей в лицо.

Генрих указал Хью на место рядом с ним, напротив Сапиентии, ничем не обнаружив своего удивления. Судя по всему, Хью его устраивал так же, как и Росвита, что священница не преминула отметить.

Хью открыл книгу и приступил к чтению.

Начало Жития. Благословенная Радегунда родилась в высокородной семье. Королевская кровь варварской нации Атамани текла в ее жилах. Она младшая дочь короля Басира и племянница королевы Хермингарды, потому что той страной, по обычаю, управляли брат и сестра. Но Враг действует коварно и хитро, как вор, который старается выкрасть самое ценное. Вор разбрасывает мелкий песок по всему дому, который он собирается ограбить, и по звуку, производимому песком, определяет стоимость вещей. Так же и слуги Врага рассеивают мелкий песок злых соблазнов над сокровищами человеческой души.

И вот королеву Хермингарду неожиданно охватывает ненависть к брату. Пригласив его с друзьями на пир, она приказывает их всех истребить. Случилось так, что среди друзей короля Басира были и салийские лорды, и, когда весть об этом злодеянии донеслась до Салии, возмущенные кланы погибших собрали войско, двинулись на Атамани и всех уничтожили. Уцелело лишь несколько детей, среди них и святая Радегунда. Суждено ей было стать предметом спора лордов, каждый из которых считал ее своей добычей и пытался ею завладеть. Дошло известие о ее несчастной доле до императора Тайлефера, повелел он доставить ее к себе и поместить на своей вилле в Баралче.

Здесь она узнала грамоту, познакомилась с трактатами по ведению хозяйства Палладиуса и Колумеллины, научилась вести учет и многому другому, что необходимо для управления имением. Она часто беседовала с другими детьми о своем желании стать мученицей. Самолично выносила она объедки со стола и отдавала их нищим, собственными руками мыла детей бедняков. Она протирала пол у алтаря своим платьем, а пыль вокруг него собирала в салфетку и высыпала перед дверьми, а не выбрасывала.

Сапиентия усмехнулась и выпалила:

— Господи, помилуй. Так похоже на нашу леди Таллию. Может быть, Радегунда ее прапрабабушка?

Генрих нахмурился:

— Не говори так легкомысленно о благословенной святой, Сапиентия. Детей от ее брака с императором не было, а после его смерти она отошла от мира и уединилась в монастыре на долгих пятьдесят лет. Неприлично даже предположить, что она могла отойти от данных ею обетов.

При этом замечании короля воцарилось молчание: каждый в зале старался не смотреть на отца Хью. Брат Фортунатус зажал рот ладонью, стараясь подавить смех.

Теофану встала и вышла вперед.

— Может быть, теперь мне почитать, — полувопросительно сказала она. Отец Хью одарил ее чарующей улыбкой.

— Хвастаешься своими успехами? — ядовито вставила Сапиентия.

Щеки Теофану вспыхнули.

— По крайней мере, у меня есть чем похвастаться.

— Дети! — Резко одернул их Генрих. Он забрал книгу у Хью, осторожно закрыл ее и кивнул Росвите: — Прошу вас, сестра, почитайте теперь вы.

— Я уже наслушалась. — Проведя рукой по животу, Сапиентия встала и подошла к огню. Все расступались передней. Несколько самых предусмотрительных на всякий случай выскользнули из зала, но большинство осталось. Ссора сестер-принцесс была желанным развлечением для многих. «Чума на них всех!» — мрачно подумала Росвита, тут же упрекнув себя за дурное настроение. Холод провоцировал ссоры, которые летом прекратились бы, не успев начаться. Росвита знает Теофану вот уже девятнадцать лет, и ни разу еще принцесса не теряла самообладания. В чем же причина этой вспышки?

— Мне здесь нечего делать, — проворчала Сапиентия, возвращаясь к креслу отца. — Если бы ты назначил меня маркграфиней Истфолла, как обещал, я бы управляла этими землями, пока… — Она соизволила покраснеть.

— Сядь, — велел Генрих. Он ни на кого не смотрел, но знал, что все внимательно слушают. — Я не хочу тебя никуда отпускать в твоем теперешнем положении.

Сапиентия ерзала на стуле, мрачно глядя в дальний конец зала, где слуги накрывали столы для ночного пира.

— Я спрошу у наших клириков, — сказал Генрих, успокаивающе кладя руку на ее плечо, — какие у нас есть труды по сельскому хозяйству. Пусть тебе их почитают. Может быть, даже те, о которых идет речь в «Житии святой Радегунды».

Сапиентия посмотрела на короля:

— Хорошая идея, отец. Но мне еще надо будет одного — двух «орлов» для поручений. Без этого в моем положении не обойтись, ведь так?

— Пожалуй, ты права, — согласился он. Он посмотрел на Хатуи, вернувшуюся из Кведлинхейма, затем оглядел помещение. Здесь присутствовали четыре «орла», остальные были в разъездах. Вулфер с молодой спутницей сопровождал в Аосту преступную Антонию.

Теофану тихонько удалилась. Генрих заметил, как она вышла наружу. Возле двери неподвижно стояла Лиат.

— Вот без этого я, пожалуй, смогу обойтись, — решил Генрих. Хатуи насторожилась. Хью сохранял невозмутимость. — Она молодая и сильная, хорошо зарекомендовала себя в Генте. К тому же для «орла» необычайно ученая. Клирики говорят, она умеет читать.

Сапиентия поморщилась:

— Мне не нужна образованная. Она будет всем напоминать, что я не умею читать, а Теофану умеет. И она слишком смазливая. Не нравится она мне. Как насчет этой, отец? — Она показала на Хатуи.

По чуть заметному движению бровей Росвита поняла, что Генриху надоели капризы Сапиентии.

— Бери, что я тебе предлагаю, дочь. Или не бери ничего. Других предложений не будет.

— Принцесса Сапиентия, — мягко обратился к ней Хью, — разве не верно говорят люди, что один орел в небе так же неотличим от другого, как в поле две мыши друг от друга?

— В небе, но не во дворце. Она ученая, как говорят. Я сама слышала разговоры клириков о ней, когда мы приехали.

— Неужели они действительно так много говорили об «орле»? — В его голосе слышался мягкий упрек.

Она пожала плечами, вспомнив о своем положении.

— Давайте проверим, действительно ли она так образованна. Я ее проэкзаменую, — он обратился к королю, — с вашего разрешения, ваше величество.

Генри согласно кивнул. Лиат подошла и преклонила колени перед королем.

Росвите показалось, что она похожа на мышь, попавшую в когти совы. Новое развлечение вызвало такой же интерес придворных, как и ссора принцесс.

— Посмотрим. — Хью потирал руки. Лиат упорно смотрела на королевские башмаки. — Вы читаете на дарийском, дитя мое? — спросил он.

— Д-да.

— Да?

— Да, отец Хью.

— Считаете ли вы себя образованной?

Она не ответила.

— Не надо бояться, — сказал король. — Ничего не надо бояться, если вы будете честны со мной.

— Так мне говорил отец, — произнесла она, не отрывая взгляда от пола.

— Означает ли это «да»? — спросил Хью.

— Да, — чуть слышно сказала она, но в ее голосе звучала гордость.

— Э-э, хорошо. Какой древний труд я сейчас процитирую? «Замечено, что есть кусты и корни, влияющие не только на живые тела, но и на неживые».

Она молчала. Придворные замерли. Некоторые, затаив дыхание, подались вперед. Была ли неуверенность в ее лице? Может быть, она боялась обнаружить свои знания? Где она взяла ту книгу и что это за книга?

— Полагаю, вы не будете лгать перед лицом короля, — мягко предостерег Хью.

— Это из «Исследования растений» Теофраста, — тихо ответила она.

Придворные переглядывались между собой, некоторые устремили взоры к Гельмуту Вилламу. «Правда ли, что Виллам связался с этой молодой женщиной?» — подумала Росвита. Старый маркграф не отводил глаз от молодого «орла».

— А откуда взято вот это высказывание: «Желающему понять, каким путем достичь совершенства, отвечу: „Познай себя“»?

Ее как будто застигли врасплох.

— Не знаю.

Он кивнул, ожидая подобный ответ:

— Так пишет Евстасия, повторяя слова оракула в Тальфах: «Гноси сеатон». Аретузского вы, конечно, не знаете.

— Об этом может судить тот, кто меня ему учил, — сказала она с таким странным выражением, что Росвита заинтересовалась, кто учил ее аретузскому и с какой целью.

Хью грациозно поднял руку, как бы допуская возможность повторения подобных ответов:

— Говорят, вы знаете дарийский. Что говорит вам слово «Цикония»?

— «Аист», — ответила она, не задумываясь.

— Нет, дитя, я имею в виду Марцию Туллию Циконию, великого оратора древней Дарьи. Какие из ее трудов вы прочли?

— Какие из трудов?..

— «Де Оффициис»? «Де Амициция»? Можете ли вы мне процитировать что-нибудь?

— Я не знаю ее работ. То есть я слышала о них, но… Он спокойно кивнул и покосился в сторону Сапиентии, как бы спрашивая: «Покончим с этим?» Однако тут же задал следующий вопрос:

— Конечно же, вы знакомы с трудами матерей Церкви?

— Я знаю «Деяния святой Теклы», — с вызовом в голосе ответила она.

— Это очень неплохо. Ваше высочество, — обратился он к Сапиентии, — вы, конечно же, тоже знакомы с «Деяниями», не правда ли?

— Как и каждый младенец, — недовольно фыркнула Сапиентия.

— «Деяния», как и «Пастырь Гермаса», — работа, широко используемая для просвещения как благородного, так и простого народа. А знакомы ли вы с трудами, которые изучают клирики? «Диалоги с Господом» Макрины Нисской, ее «Житие Грегория»? Конечно, вы все это знаете.

Она отрицательно покачала головой. Придворные перешептывались. Некоторые хихикали.

— «Город Господа» святой Августины? Ее же «Де Доктрина Дайсанициа»? «Житие святой Полины Отшельницы» Джерома? «Диалог с Джинной Зурхаем» Юстина Мученика?

Она молча трясла головой. В конце концов королю это надоело, он поднял руку, Хью повернулся к притихшей в ожидании аудитории. Лиат опустила глаза.

— Рассказывают, — наставительно обратился Хью к Сапиентии и всем присутствующим, — что император Джинны держит птицу, которая произносит человеческие слова. А видели вы, как уличные фокусники заставляют собак ходить на двух ногах? Такое обучение не делает образованными ни птицу, ни собак. Если ребенка рано учить читать, он сможет узнавать слова и произносить их, не понимая значения. Я думаю, что перед нами как раз такой случай. — Он улыбнулся, как взрослый снисходительно улыбается лепету ребенка. — Она не так уж образованна, ваше высочество, не так ли? Как вы полагаете?

В ответ Сапиентия только авторитетно кивнула:

— Не могу с вами не согласиться, отец Хью. Бедному созданию будет спокойней под моим покровительством.

Генрих поднялся, все сидевшие дамы и господа встали на ноги. Юный брат Константин чуть не расплескал красные чернила, стремясь не отстать от других и не выказать королю непочтение.

— Пусть это послужит вам уроком, дитя мое. Мудрые советники оказывают нам неоценимые услуги.

— Кому больше, кому меньше, — пробормотал Виллам, но так тихо, что его могли слышать лишь Росвита и король.

Губы Генриха дрогнули, он подал знак слугам. В другом конце зала царило лихорадочное возбуждение. Двое слуг подняли кресло короля и понесли его к центру стола.

— Пожалуй, пора к столу, — заметил Генрих, подавая пример собравшимся. Толпа устремилась за ним.

Росвита задержалась, глядя на молодую женщину, все еще стоявшую на коленях. По ее щекам стекли две-три слезинки, но она не пошевелилась даже для того, чтобы стереть их. Она молча уставилась на холодный каменный пол.

— «Орел»! — позвала Сапиентия, уже усевшаяся за центральный стол. — Ко мне!

Она встала и, не проронив ни слова, взялась прислуживать своей новой хозяйке.

ОЛЕНЬ В ЧАЩЕ

— А все-таки она мне не нравится, — сказала Сапиентия своей фрейлине леди Бриджиде, которой ее нынешнее положение фаворитки Сапиентии позволяло по вечерам расчесывать волосы принцессы перед ее отходом ко сну. — Ее кожа такая…

— Грязная? Заставьте ее помыться.

— Это не грязь. Не отходит. Я сама вчера оттирала. — Принцесса хихикнула.

— Может быть, она — потерянная сестра Конрада Черного или его незаконная дочка.

— Ну, для дочки она уже старовата. А может, и нет, если он завалил какую-нибудь девчонку в возрасте брата Константина. Может, она рабыня Джинна, убежавшая от хозяйки.

— Как она тогда выучила вендарский?

— Мать герцога Конрада не ушла в монастырь после смерти старшего Конрада, ведь так? Может быть, это ее второй ребенок от другого мужчины. — У леди Бриджиды была неприятная привычка, смеясь, фыркать, а смеялась она очень часто, унаследовав много земель, но мало ума и чувства. — Она должна была бы прятать ребенка, если с отцовством не все в порядке.

— Мне кажется, она живет замкнуто. Но джиннская кровь в ней есть, ведь они все такие смуглые. Но и вендарская кровь имеется, иначе она не смогла бы так хорошо говорить по-вендарски.

— Сказал же отец Хью, что и птицу можно обучить человеческой речи.

Лиат не обращала на все это никакого внимания. Их глупость и спесь ничуть ее не трогали. Хью в комнате не было, а за три дня службы у Сапиентии она научилась дорожить этим.

— Расчесывай, расчесывай, — напомнила Сапиентия. — За кого бы мне выйти замуж, Бриджида?

— За лорда Амальфреда, — сразу же ответила Бриджида. — Он такой красавец, а на прошлой неделе своими руками убил медведя и дюжину, если не больше, оленей. Мне бы такой муж понравился. Когда я получу наследство от матери, мои земли будут простираться далеко на восток, рядом очень пригодился бы могучий воин.

— Но он лишь сын салийской герцогини. Мне нужен принц крови.

— Почему бы королю не послать за аретузским принцем — ведь ваша матушка была восточной принцессой.

Сапиентия резко встряхнула головой, взволновав гладь волос, расчесываемых леди Бриджидой:

— Даже мой «орел» знает почему. Правда, «орел»? Почему я не могу выйти замуж за аретузского принца?

За эти три дня Лиат хорошо усвоила, что чем глупее она кажется хозяйке, тем для нее спокойнее.

— Я не знаю, ваше высочество.

Как раз это она знала. Воспоминания о перенесенном унижении были еще очень болезненны, не в последнюю очередь из-за того, что Хью был и прав, и не прав одновременно. Она действительно много читала, Па ее многому обучил, но, когда Хью, издеваясь, демонстрировал ее невежество, она поняла, что отец учил ее очень узко. Она знала намного больше, чем Хью и, пожалуй, кто угодно при дворе, в области математики, но не представляла, насколько образованным был ее Па.

Она молода, она обучалась походя, схватывая все на лету. Конечно, она не знала многого из того, чему обучались в королевской школе и в монастырях. Но ее и не интересовали, по правде говоря, «Диалоги с Господом» Макрины или многочисленные жития святых. Ее влекла к себе мудрость древних, рассуждавших о небесах, колдовстве, естествознании, законах динамики. То, что отец научил ее строить «город памяти», и то, что в этом «городе» хранились сведения в том числе и об аретузской практике наследования, еще не означало, что она была образованным человеком в общепринятом смысле этого слова.

— Бедняжка, — сказала принцесса. — Аретузским принцам не разрешено покидать дворец. Эти варвары разрешают наследовать престол только мужчинам. Правящим императором может стать лишь один из сыновей, племянников и других потомков, и если кто-нибудь из них вырвется прочь, он может заявить о своих притязаниях на престол, вернуться с армией и устроить гражданскую войну. Гражданских войн там не бывает только потому, что как только избирается новый император, все остальные принцы крови умирают, отравленные его матерью.

Лиат подмывало поправить принцессу Сапиентию, так как, справедливо заметив, что в Аретузе именоваться императором мог лишь мужчина, принцесса совершенно ошибочно приписала аретузцам варварскую практику подлого джиннского «хшаятийя», где мать императора действительно травила всех претендентов на престол.

— Вы собираетесь поступить так с Теофану? — легкомысленно пошутила Бриджида.

Лиат напряженно смотрела на дверь. Руки вцепились в пояс. Дверь была полуоткрыта, в нее проникал дым освещавших коридор факелов. В сопровождении свиты к покоям Сапиентии приближался ОН. Свет факела разливал вокруг его золотых волос сияние. На Хью были длинные штаны, расшитая золотыми блестками голубая рубаха, через плечо перекинут длинный плащ, застегнутый золотой пряжкой с камнями в форме пантеры. Он был похож на благородного лорда, только что вернувшегося с охоты, и лишь бритый подбородок выдавал в нем священника.

Находившиеся в комнате дамы и слуги устремили на него взоры. Сапиентия залилась краской, Бриджида жеманно заулыбалась.

— Приношу свои извинения, не хотел вам мешать. — Хью был сама вежливость. Сапиентия сделала знак, Хью подали стул, чтобы он мог сесть рядом с ней. Слуги принесли воду и полотенце. На Лиат он не смотрел. Ему это было не нужно.

— Вы нам не помешали. Мы не обсуждали ничего важного, — успокоила его Сапиентия.

— Сущие пустяки, — подтвердила леди Бриджида. — Я слышала, мы отправимся во дворец моего дяди Бурхарда в Аугенсбурге, а потом — в королевский дворец в Экштатт. Там хорошая охота.

— И можно набрать много солдат для битвы за Гент, — добавила Сапиентия, которая всегда возбуждалась, говоря о битвах.

— Очень приятно это слышать, — улыбнулся Хью.

Наступала пора ложиться спать. В этой комнате было четыре настоящие кровати и четыре походные койки. Лиат хорошо знала, что в это время во всех комнатах производились весьма схожие процедуры, напоминавшие странный танец. Такой же своеобразный ритуальный «танец» исполнялся и перед трапезами. Степень привилегированности определялась близостью сидения или лежания к наиболее важным персонам. Постель Сапиентии стояла в самом центре помещения. Рядом с ней — кровать для Хью. Его близость уже не вызывала никаких вопросов. Бриджида спала с другой стороны от Сапиентии, остальные дамы и наиболее приближенные клирики — на других кроватях. Лиат отошла к дверям, надеясь сбежать в конюшню или хотя бы, как две последние ночи, в коридор.

— Очень холодная ночь, — отметил Хью. — Часть моих людей пошли и конюшню, чтобы помочь ее согреть. Все ваши люди могут остаться здесь, ваше высочество, чтобы не замерзнуть.

— Конечно, — согласилась Сапиентия, не упускавшая возможности проявить великодушие, и отдала соответствующие распоряжения.

— Эй, «орел», — продолжал Хью тем же тоном, — вот удобное местечко. — Он показал на пол рядом со своей кроватью.

Возражать она не осмелилась, завернулась в плащ поплотнее и улеглась, натянув капюшон. Скоро погасли факелы, и она лежала в темноте, иногда улавливая слабые искорки золотых пряжек там, где в ожидании утра висели пояса и украшения. Она не могла заснуть, даже когда все двенадцать или четырнадцать человек стихли и их дыхание перешло в мягкое сопение и похрапывание. Его присутствие и его тихий, монотонный шепот мучили ее. Ей казалось, что она лежит на тысячах впивающихся в нее иголок. Грудь сдавило. И все же она не могла не смотреть на него. Хью сидел в кровати, согнувшись над ладонями. Между пальцами мерцали золотые нити. Казалось, что он прядет.

Он как будто почувствовал на себе ее взгляд, повернулся, спрятал руки.

— Ваше высочество, — прошептал он, — вы еще не спите? Сапиентия зевнула:

— Так много вещей мешают мне заснуть, любовь моя. За кого бы мне выйти замуж? Почему это не можешь быть ты?

— Вы же знаете, что это невозможно, хотя я ничего не желал бы больше. Если бы я не был незаконн…

— Только не для моего сердца!

— Тише, вы разбудите людей.

— Да пусть слышат! Какое мне дело? Они знают мое сердце так же, как и ты, знает весь двор, узнает и мой муж, какой бы он ни был бедный жалкий дурак. Я люблю тебя больше, чем…

— Ваше высочество, — мягко перебил он, — ваш долг как наследницы — выйти замуж, мой долг незаконнорожденного сына и клирика — остаться неженатым. Мы должны покорно и с благодарностью принимать то, что сулит нам Господь. Вы со временем почувствуете привязанность и симпатию к своему мужу…

— Никогда!

— На то Воля Всевышнего: женщина принадлежит мужчине, мужчина — женщине, кроме тех, кто посвятил себя Богу и извернулся от пустых мирских соблазнов и удовольствий.

— Я для тебя ничего не значу!

— Ваше высочество, прошу вас не обижать меня грубыми словами, я этого не заслужил. Что еще беспокоит вас?

Лиат не отваживалась шевельнуться, хотя острый край камня впился ей в бедро. Все остальные спали, их дыхание было ровным.

— Теофану.

— Вам не надо бояться Теофану.

Что-то в его тоне заставило Лиат вздрогнуть. Голос принцессы изменился, как будто она услышала легкий шорох плаща о твердый каменный пол.

— Ты уверен, что все спят?

— Те, кого стоит бояться, не могут услышать нас, ваше высочество. — Он сдвинулся на кровати, и Лиат услышала приглушенный звук страстных поцелуев.

— Ах, — вздохнула наконец Сапиентия, — как я жду дня, когда наконец избавлюсь от этой ноши, дай-то Бог сохранив жизнь и здоровье, и тогда мы снова…

— Тише. — Он отодвинулся от нее и снова, тайно от всех, кроме Лиат, начал вить сверкающие нити между пальцами. — Спите, ваше высочество.

Дыхание принцессы стало легче и медленней, она заснула. Лиат лежала тихо и неподвижно, как камень, зато он подвинулся на кровати, перекатился в ее сторону и навис над нею, как валун на краю утеса угрожающе висит над растущими внизу хрупкими растениями. Она затаила дыхание.

— Я знаю, что ты не спишь, Лиат. Не забывай: у меня было много ночей, чтобы изучать тебя, когда ты лежала рядом, а я смотрел на твое спокойное лицо, спящее или притворяющееся спящим. Я знаю, когда ты спишь, а когда нет. Сейчас ты не спишь, красавица моя. Все другие спят, кроме тебя. И кроме меня.

Он мог говорить так, только если был уверен, что все спят, а откуда он мог это знать? Может быть, ему было наплевать? А что? Он — аббат крупного монастыря, сын могущественной маркграфини, образованный клирик, окончивший королевскую школу. Она в сравнении с ним — ничто, «Королевский орел», безродный беженец, родители которого убиты.

— Скажи мне, Лиат, — продолжал он тем же мягким, убеждающим, прекрасным голосом, — почему ты меня так мучишь? Это нехорошо с твоей стороны. Я не могу понять, какая сила в тебе постоянно гложет меня. Ты делаешь это умышленно, по какому-то плану, имея какую-то цель. Какую?

Он нагнулся. Она чуть не вскрикнула, но не могла шевельнуться, лежа в немом ужасе. Его пальцы скользнули по ее щеке, коснулись губ, пробежались по ним, затем по подбородку к беззащитному горлу. В ней, обжигая язык, вскипела желчь.

— Иди сюда, — прошептал он, чертя пальцами узоры на ее горле.Если она послушается его сейчас, может быть, он прекратит эти издевательства. Если сделать его счастливым, повиноваться ему, он будет к ней добр.

Эта мысль скользнула по ней, как вода соскальзывает с крыши. Она резко выгнулась и откатилась, врезавшись в спящую служанку. Та, не просыпаясь, охнула. Сапиентия забормотала, полупроснувшись, а в коридоре послышался мужской смех.

— Чтоб тебя… — свирепо прошипел Хью. Она сжалась, ожидая удара, но он лишь отодвинулся прочь, и через некоторое время она услышала его медленное и глубокое дыхание. Все спали так мирно, так спокойно. Лишь она не могла заснуть.

Ох, как нескоро забрезжило утро. Лиат выползла наружу, как только сквозь щели в ставнях засерел рассвет. Факелы горели у входа на кухню, где слуги уже начинали приготовления к очередному вечернему пиру. Дымка окутывала палисад, вилась на углах, покрывая двор густым одеялом холода. Капли ледяного дождя кололи щеки.

Ворота были уже распахнуты, но никто еще не отваживался посетить находившиеся за ними отхожие места. Большинство слуг еще спали, а благородные господа использовали горшки, чтобы в такую рань не топать по морозу. Но Лиат отлично ориентировалась в утренней мгле и хотела глотнуть чистого воздуха. Облегчившись, она направилась обратно, но, когда впереди замаячили ворота, ее охватил такой ужас, что она замерла и бессильно опустилась на колени. Земля была холодной и мокрой, влага насквозь пропитала ткань, кожа покрылась мурашками.

Они ее не заметили, но она видела их отлично. Укрывшись от случайного взгляда со двора, Хью поджидал принцессу Теофану. Принцесса, казалось, колеблется, будто борясь с собой, как полудикий изголодавшийся зверек, которого манят вид и запах пищи, предлагаемой чужими руками; зверек, боящийся западни, но отчаянно желающий насытиться.

Он нежно прикоснулся к ее руке, их пальцы сплелись, но это было все, что он себе позволил. Хью говорил. Она отвечала. Затем он что-то передал ей. Предмет на мгновение сверкнул в луче восходящего солнца, пробившемся сквозь голые ветки: его пряжка-пантера.

Теофану, втянув голову в плечи, заспешила обратно во двор. Он немного выждал, огляделся по сторонам. Он искал ее, но она надежно укрывалась в дымке, тенях и вспышках солнечных лучей. Он повернулся и направился к нужникам.

Лиат вскочила, рванулась в ворота — и врезалась в Хельмута Виллама. Он мощной рукой подхватил ее, отпрянувшую и споткнувшуюся. Вторую руку до локтя он потерял в битве под Касселем, где Виллам защищал своего короля от незаконных притязаний сводной сестры Генриха Сабелы.

— Извините, лорд Виллам.

— Вы не ушиблись? Торопитесь по поручению принцессы? В такую рань?

— Нет, я просто выходила… Прошу прощения, милорд.

— Ничего, ничего. — Он все еще держал ее, у него в глазах мелькнул огонек.

Лет на пятнадцать старше короля, он был все еще крепок. Крепок во всех отношениях, как не уставали шутить придворные. — Вам не надо ничего просить. Это я мог бы обратиться к вам с просьбой: ночи сейчас так холодны, и я дрожу, не могу согреться, покинутый и одинокий.

В любой момент в воротах мог появиться Хью.

— Милорд, прошу вас, вы слишком добры, но я ношу значок «орла».

Он вздохнул:

— «Орла»… Ну да. — Он отпустил ее и хлопнул себя по широкой груди: — Сердце мое страдает. Если вы сочтете возможным его исцелить…

— Я очень польщена честью, которую вы мне оказываете, милорд, — сказала она, отступая, — но я принесла присягу.

— Вот досада! — Он засмеялся. — Зря вы тратите свое время с «орлами», честное слово! — Но он все же позволил ей удалиться.

Лиат не могла заставить себя вернуться в спальню Сапиентии. Надо было проверить еще кое-что.

Хатуи сидела на деревянной скамье у входа в конюшню, разбирая и чистя сбрую. Она улыбнулась и пригласила Лиат присесть.

— Здесь куча работы для тебя.

Серебристый свет заливал теперь весь двор, хотя солнце еще не вышло из-за верхушек деревьев. Руки Хатуи, работавшей без рукавиц, покраснели от холода.

— Мне надо обратно, — оправдывалась Лиат. — Ее высочество хватится меня, когда изволит проснуться. Я только хотела…

— Понятно. — Хатуи взглянула вправо, где лежали их мешки: — Здесь, у меня.

— Спасибо. Ты настоящий товарищ.

— Я твой боевой товарищ. Мы оба «орлы». И я тоже надеюсь на твою помощь, если понадобится. Вот, например, мне пора подровнять прическу. — Ее коротко стриженные волосы по краям уже чуть отросли.

Лиат вынула нож, проверила его и начала аккуратно подрезать волосы Хатуи.

— У тебя такие приятные волосы, Хатуи. Мягкие, нежные, не то что мой чертополох. На ощупь, как дорогая ткань.

— Мать говорила мне то же самое. — Хатуи плюнула в тряпку и стала полировать ею уздечку. — Поэтому я посвятила свои волосы святой Перпетуе.

— Может, мне тоже состричь свою гриву? — спросила вдруг Лиат, вспомнив Виллама.

— С чего это ты вдруг? — удивилась Хатуи.

— Да просто… Видишь ли, когда я сюда шла, возвращаясь от выгребных ям, маркграф спросил меня… Ну, знаешь…

— О, он рассказал тебе душераздирающую историю о том, что его покинула коварная дама сердца, ушла, жестокая, к лорду Амальфреду и что ему ужасно холодно по ночам!

Лиат фыркнула и, не в силах сдержаться, рассмеялась:

— Значит, он и к тебе приставал, Хатуи?

— Нет, потому что я коротко стрижена, как ты считаешь. Но однажды, когда я только поступила в «орлы», Вулфер сказал мне, что Виллам очень похотливый старикашка. Как он выразился, в чреслах Виллама обосновалось много-много маленьких бесенят, которые пляшут там день и ночь. Он известен своей любовью к совсем молоденьким девушкам. Неудивительно, что у него было четыре жены. Будет и пятая.

— Но если у него столько любовниц…

— Да, он не очень утомляет своих жен физически, скорее расстраивает, потому что вечно таскается за другими женщинами. Он, конечно, хороший, добрый человек, храбрый и умный генерал, мудрый советник. Все это ценит король Генрих и, но счастью, не следует его примеру в отношении женщин.

— Как мне от него спастись?

— Спрятаться от кого-нибудь при дворе невозможно. Но Виллам много лучше большинства остальных. Если ты будешь вести себя скромно и почтительно, чтобы он видел, что ты соблюдаешь свои обеты «орла», то он от тебя отстанет. Что у тебя в мешке, Лиат?

Она чуть не уколола шею Хатуи.

— Ничего. Одна вещица. Книга.

— Я знаю, что книга. Мы видели ее в Хартс-Рест. Что это за книга, которую надо так прятать, как будто это украденное из казны короля сокровище, за которое можно поплатиться жизнью?

— Это моя книга! Она принадлежала отцу. О ней лучше не говорить, Хатуи, ни с тобой, ни с кем другим. Некоторых слов из нее вообще нельзя произносить вслух, они привлекают… Такая это книга.

— Колдовство! — воскликнула Хатуи, и сразу же: — Ой!

— Извини. — Лиат дула на шею Хатуи и осторожно промакивала порез своей рубахой. — Кровь почти не сочится.

— Это в наказание за мое любопытство? — Но голос Хатуи был веселым, она не сердилась на Лиат за ее неловкость.

— Я разволновалась.

— Лиат! — Хатуи вздохнула, опустила уздечку и повернулась к подруге. За ее плечами были видны стены усадебных построек, еще затянутые дымкой. Слуга выводили из конюшни лошадей. Мужчины и женщины выходили из ворот, другие возвращались из нужников. От кухни поднимался дым, уже началось приготовление пищи для вечернего пира. Чумазые от дыма и сажи слуги тащили воду с реки. — В каждой деревне в соседних графствах есть знахарка или шаман. Мы внимательно прислушиваемся к тому, что они говорят, потому что надо уважать слова стариков. Некоторые из них рассказывают лишь истории о старых днях, бывших до того, как на окраины пришел Круг Единства. Истории эти иной раз так страшны и увлекательны, что дух захватывает. Иногда я их вижу во сне, хотя их герои и героини — язычники. Кыш! — Она отогнала собачонку, подбежавшую понюхать конскую сбрую. — Некоторые из этих стариков умели такое, о чем вслух лучше не говорить. И каждый из нас знал, что если произнести истинное имя существа, живущего вне стен и полей, то оно может появиться на зов. Там, где я жила, это называли колдовством.

— О господи, — вырвалось у Лиат. Ей не нужно было поворачиваться, чтобы понять, кто к ним приближался.

— О господи, вот уж действительно. — Глаза Хатуи сузились, она смотрела за спину Лиат. Она встала и наклонила голову. — Отец Хью.

— Принцесса Сапиентия требует к себе своего «орла», — четко произнес Хью. Больше он ничего не сказал, но не сдвинулся с места, пока она не убрала нож и не повернулась, чтобы следовать за ним.

— Книга у нее? — спросил он тихо, пересекая двор вместе с Лиат. — «Орлы» известны своею преданностью друг другу. С трудом верится, что простой народ способен на такую верность. Но как же ты можешь доверять ей, простой женщине из народа, и при этом не довериться мне, Лиат?

Отвечать ей не пришлось, потому что Сапиентии уже не терпелось отправиться на охоту. Лиат хваталась за любую работу, хотя служанок у Сапиентии было предостаточно. Занимаясь чем-то, она освобождалась от необходимости быть рядом с Хью.

Наконец длинная кавалькада благородных лордов и леди, сопровождаемая пешими слугами, собаками с псарями, королевскими лесничими и егерями, живущими круглый год в небольшой деревеньке при усадьбе, выехала из ворот. В этой шумной суматохе Лиат заметила настораживающую деталь: короткий верховой плащ Теофану был застегнут пряжкой в форме пантеры. Кажется, больше никто этого не заметил, в том числе и Сапиентия.

Сначала кортеж ехал через открытый подлесок. Деревца высотой с человека были высажены недавно взамен срубленных на дрова для каминов, очагов и кухонных плит. Полуручные свиньи удирали от шумной компании в молодые насаждения. Но вскоре лесники привели всех в густой, мрачный, нетронутый топором лес. Спустили с поводков собак. Охота началась.

Маршрут предполагал спуск в лощину и подъем по крутому склону, где половине охотников пришлось спешиться и взять лошадей под уздцы. Плащи цеплялись за ветки, к ногам цеплялись репьи. Передняя группа самых выносливых, опытных и отчаянных сильно опередила остальных. Пешие слуги тоже отстали. Лиат с трудом держалась наравне с Сапиентией, несмотря на значительный срок беременности возглавлявшей группу и не собиравшейся никому уступать своего лидерства.

Дубы и буки уже почти лишились листвы, хотя бледно-золотистые и бурые листья все еще тут и там торчали на ветках. Кое-где между ними бросались в глаза вечнозеленые хвойные деревья. Иногда стволы тонули в остатках утреннего тумана, в основном сосредоточившегося в низинах и над мелкими непроточными водоемами, лужами и болотцами. Порой моросил мелкий дождь.

Охотники с характерным шумом продирались через сухостой и перелески. Вот из зарослей папоротника вспорхнула стая куропаток. Егеря, сдерживая собак, уложили нескольких дубинками. Собаки впереди вдруг бешено залаяли.

— Олень! — крикнул лесничий. Началась погоня. Теперь и передняя группа разделилась на две. Король Генрих и старшие лорды несколько отстали, чтобы уступить радость погони тем, кто помоложе. Сапиентия скакала впереди. Лиат следовала за ней на довольно выносливом, но не слишком резвом мерине. Лорд Амальфред, леди Бриджида, молодые леди и лорды кричали и улюлюкали от возбуждения. Рядом с Лиат с сосредоточенным лицом скакала Теофану. Сквозь деревья на ее плече поблескивала пряжка с пантерой. Она оглянулась, Лиат непроизвольно повторила за ней это движение. Сзади скакал Хью, присутствие которого почему-то не давило на Лиат, как будто он не замечал ее. Голова его склонилась, губы что-то беззвучно бормотали. Левой рукой он сжимал маленький мешочек-реликварий, висевший на золотой цепочке па по шее.

Сапиентия скрылась и зарослях. Лошадь лорда Амальфреда испугалась, отпрянув от непролазной папоротниковой гущи, он рассерженно подхлестнул ее.

— Ваше высочество! Здесь тропа! Пожалуйте сюда! — кричал лесник, обращаясь к Теофану.

Чтобы не продираться сквозь кусты, Лиат последовала за Теофану, но бесстрашная лошадь принцессы скакала гораздо быстрее, чем ее мерин, особенно здесь, на узкой лесной тропе. Теофану рвалась вперед, как будто хотела догнать и перегнать сестру. Как будто хотела владеть тем, что собиралась захватить наследная принцесса.

— С дороги! С дороги! — кричал мужчина сзади, и Лиат была вынуждена посторониться, чтобы пропустить проскакавшую вплотную группу из десятка молодых дворян во главе с лордом Амальфредом. — Вижу оленя!

— Олень! Олень! — кричали другие.

Лиат тоже увидела. Прекрасная олениха скакала между деревьями. Амальфред с компанией настигали ее и уже прицеливались.

Но это был не олень. Это скакала впереди между деревьями, все еще хранившими остатки утреннего тумана, принцесса Теофану. Как молния пронзило ее воспоминание о Генте, она осела, чуть не выпустив повод. Иллюзия, сквозь которую могла видеть лишь она. Даже Санглант, который хотел верить, не решился на это.

Лиат закричала:

— Стойте! Не стрелять! — Она вопила изо всех сил. — Ваше высочество! Скажите что-нибудь! Остановитесь!

— Слышит ли ее Теофану?

Да, вот она замедлила бег и начала поворачиваться, как будто не веря своим ушам.

— О боже! — закричал один из охотников. — Это наш шанс! Он останавливается! — Он обернулся, подзывая еще одного охотника: — Принцесса Сапиентия, пожалуйте!

Но лорд Амальфред уже прицеливался.

— Этот — мой!

— Стойте! — надрывалась Лиат, но Хью догнал ее и схватил за руку выше локтя. У нее в тот же миг пропал голос.

Теофану уже повернулась, подняла руку. В этот момент на ее лице отразилось все, что она увидела позади. Она в ужасе замерла.

Амальфред выстрелил. Одновременно выстрелил и его сосед. Две стрелы неслись к цели.

В этот раз она не будет беспомощной! Лиат вырвалась из цепких рук Хью. Господи, дай ее взгляду овладеть огнем! Дай огню в видении пылающего камня пройти через нее, как через портал, как если бы дэймон огненной сферы швырнул огонь свыше в несущиеся стрелы!

Обе стрелы вспыхнули одновременно и в тот же миг испарились. Теофану спрыгнула с лошади. Лиат оглушили крики охотников.

— Бог мой, принцесса!

— Чудо! Чудо!

— Лорд Амальфред, вы с ума сошли?

— Но я видел оленя. И другие…

Все утверждали, что видели оленя, и Сапиентия начала всхлипывать. Лиат отпустила повод, спрыгнула наземь и понеслась вперед, наталкиваясь на деревья, перепрыгивая через упавшие стволы, проваливаясь в перепревшую лесную гниль.

Волосы принцессы растрепались, одежда в беспорядке, расшитые золотом гетры лопнули на коленях, лицо поцарапано и испачкано. Увидев несущуюся к ней Лиат, она, вставая, потянулась к ножу:

— Бежишь докончить работу? Выполняешь важное поручение?

Лиат протянула обе руки вперед, чтобы было видно, что она без оружия.

— Вы целы, ваше высочество?

— Твой голос, — выражение лица Теофану изменилось, — твой голос предупреждал меня. Чей это умысел?

— Они видели оленя вместо вас, ваше высочество.

— Я не олень. Это случайность, «орел»?

Тут подоспел лесник, сбежалась толпа, сгрудившись вокруг, как стадо бездумных животных. Поодаль Хью утешал рыдающую Сапиентию.

Подоспел король со старшими. В жужжании голосов Лиат вновь и вновь слышала, как все утверждали, что видели оленя. Это подтвердили и лесники.

— Колдовство! — раздавалось вокруг.

— Чудо! — продолжал твердить кто-то.

— Слишком много слишком горячих голов в одном месте, — пробормотал с неудовольствием Виллам.

— На сегодня охота закончена, — сказал король. Егерь помог ему спешиться. Он подошел к дочери и протянул ей руку. Теофану оперлась на нее и поднялась. — Ты невредима?

Виллам тем временем восстанавливал порядок вокруг, расчищал место, отгоняя народ от испуганной лошади. Вдалеке лаяли собаки. Генрих подозвал к себе егеря: — Следуйте за собаками и добудьте то, что они там выследили.

Слуга с поклоном ретировался, и тут же лесники и егеря пустились выполнять поручение короля. Некоторые из молодых лордов провожали их завистливыми взглядами, явно желая присоединиться.

— Я хотела бы побыть одна, чтобы успокоиться и прийти в себя, отец.

Генрих знаком отстранил своих приближенных и удалился сам. Лиат, направившаяся прочь вместе со всеми, была остановлена принцессой и заколебалась, боясь ослушаться и опасаясь оставаться с ней у всех на глазах.

— Это несчастный случай? — повторила Теофану свой вопрос, пристально глядя на Лиат. — Или же замысел моей сестры?

Предположение, что Сапиентия затевает какую-то интригу, заставило Лиат раскрыть рот от изумления.

— Ваша сестра? Нет! Но это не несчастный случай.

Лиат замолчала. Она и так сказала слишком много. Теофану медленно подняла расцарапанную руку и притронулась к удерживающей плащ пантере на плече.

— Это колдовство. И чье же?

— Ваше высочество, я не могу ничего доказать. Я знаю лишь то, что видела.

— Или не видела. — Принцесса подняла глаза и посмотрела за спину Лиат, потом быстро отвела взгляд, как будто устыдившись чего-то. — И я не лучше тех, кто видел в лесу оленя, которого они очень хотели увидеть. — Поморщившись, она сорвала пряжку с плеча и швырнула в кусты. — Я перед вами в долгу, «орел». Чем я могу вас вознаградить?

Лиат выпалила, не задумавшись, почти безотчетно, со страстной молниеносной честностью:

— Заберите меня у него, прошу вас.

— «Кротость голубя с коварством змеи», — пробормотала Теофану. — Но мне понадобятся доказательства. — Все еще бледная, она порылась в кустах и вытащила пряжку пантеру обратно. Осторожно, как будто боясь, что эта вещь укусит ее, она засунула ее за пояс. — Я сделаю, что могу. Конечно, если мои подозрения верны, лучше, чтобы нас не видели вместе. Не говори ничего никому, пока я не разрешу.

Генрих грозно хмурился. Охота, тревожно гудя, возвращалась обратно, ставя крест на спокойствии начала дня, в течение которого Росвита так много собиралась сделать. Но то, что она услышала из разных уст, настолько ее обеспокоило, что она вздохнула с облегчением, лишь увидев Теофану невредимой. Глубокая сосредоточенность принцессы странно контрастировала с ее растрепанной одеждой, разметанными волосами и расцарапанной кожей.

— Так по-восточному, — пробормотал брат Фортунатус. — Эти аретузцы совершенно непостижимы.

— Избавь нас от своих ложных премудростей, — ворчала сестра Амабилия. — Бедная Теофану! Быть принятой за оленя…

Допрос всех свидетелей не мог успокоить короля. Все как один, включая лесников и егерей, утверждали, что видели оленя вместо принцессы:

— Дождь обманул наше зрение. Туман застлал нам глаза. Это из-за узора ветвей над ее головой. — Они пытались найти объяснение оптическому обману, глубоко пораженные происшедшим.

— Может быть, между ней и вами все-таки был оленьи вы, не разобравшись, слишком поторопились стрелять? Лорд Амальфред, лорд Гримуальд, отныне вы нежелательные гости при нашем дворе. К вечеру вы должны покинуть это место. А завтра мы все уедем отсюда. Я уже потерял сына и больше не хочу терять детей.

Ничье вмешательство, даже Сапиентии, не смогло смягчить короля. Оба молодых лорда покинули двор без соответствующих их титулу проводов. Генрих провел остаток дня в молитвах под руководством отца Хью. В особенности король молился и возносил благодарения святой Валерии, в день которой произошел этот злосчастный случай и чудесное вмешательство которой спасло жизнь его дочери. Перед пиром он своими руками раздавал хлеб обычным просителям, собравшимся за палисадом. Прослышав о прибытии короля в этот самый южный из его охотничьих дворцов, они сошлись из деревень, расположенных на краю леса. Некоторые из них шли пешком несколько дней в надежде получить хлеб и благословение.

На пиру Теофану обратилась к отцу с просьбой:

— Прошу вас, ваше величество, позвольте мне отправиться в паломничество к монастырю Святой Валерии, чтобы принести дары в благодарность за мое чудесное избавление. Воистину ее рука простерлась надо мной сегодня.

Королю не хотелось отпускать после такого происшествия дочь от себя, но чудо было засвидетельствовано множеством людей.

— Я возьму «орла», и тогда любое мое сообщение будет быстро доставлено вам.

— В знак моего расположения можешь взять с собой мою верную Хатуи, дочь Эльзевы, с условием, что вы вернетесь ко двору целыми и невредимыми в конце года. Двух-трех месяцев на это путешествие вполне достаточно.

— Я бы не хотела отнимать у вашего величества такого необходимого человека, — возразила Теофану так спокойно, как будто это не в нее летели стрелы еще только сегодня утром. — Но я могу взять другого «орла». — Ее взгляд остановился на Лиат, стоявшей в нескольких шагах за стулом Сапиентии.

Разгневанная Сапиентия вскочила. Из-за выросшего живота это получилось довольно неуклюже.

— Ты, конечно, как всегда, хочешь того, что принадлежит мне.

— Сядь, — спокойно сказал король.

Сапиентия села.

— Это верно, — сказал Генрих, — Сапиентия использует услуги «орла», которого я передал ей и теперь не буду забирать обратно. Но тебе, Теофану, тоже нужен будет «орел». Поскольку ты отправляешься в путешествие, лучше взять двоих. Хатуи выберет из присутствующих тех, которые тебя устроят.

Пир продолжался, но внутренний мир Росвиты снова был нарушен. Ей напомнили, что у Сапиентии есть собственный «орел». Лиат была на этой охоте, говорили даже, что она после падения принцессы первой оказалась возле нее. Но никто не вызвал ее для допроса, хотя после благородных участников охоты показания давали даже лесники и егеря. Почему молодой «орел» не вышел сам для того, чтобы рассказать, что он видел своими глазами? Почему Теофану выделила именно ее и захотела взять в свою свиту? Неужто лишь для того, чтобы разозлить сестру?

И вообще, зачем Теофану отправляться в эту поездку зимой, когда она могла просто отослать слуг с подарками, золотом, серебром, алтарными покровами для церкви и монастыря?

Две стрелы вспыхивают в воздухе на лету. Кто угодно согласится, что это чудо, сотворенное рукой святой. Но Росвита не верила в совпадения.

«В облачении ученых и магов, говорил ей брат Фиделис прошлой весной, соблазняли меня знанием». Почему она вдруг вспомнила его слова?

Теофану, как и все остальные, знала, чем знаменит монастырь святой Валерии. Его мать настоятельница прославилась тем, что изучала запретное искусство колдовства.

Дождь все лил и лил, раздражая Сапиентию. Она умела сохранять спокойствие, лишь когда ничто не мешало осуществлению ее планов.

— Подай мне вина, «орел», — приказала она, хотя для этого у нее были специально обученные служанки. — И молока. Я хочу молока.То, что нужно было покидать Туринский лес, злило Сапиентию. Мысль о путешествии на юг, в герцогство Аварию, делало ее раздражительной.

— Почитай мне, Хью. Такая скука! Это безобразие! Из-за какого-то легкого недомогания мне нельзя ехать на охоту. — Она зевнула. — Ох, как я устала!

Хью отвернулся от большого камина тронного зала дворца в Аугенсбурге. Он был далеко не так спокоен, как обычно, когда напоминал застоявшиеся сливки. Сейчас он рвал листья и бросал их в пылающий огонь. На Лиат он не смотрел, казалось, даже не замечал ее. Ему это было не нужно.

— Пожалуй, мне нравится лорд Жоффрей, — продолжала трещать Сапиентия, как если бы это не она только что жаловалась на усталость. — Он хороший охотник, у него хорошие манеры. Отцу он так понравился, что сегодня они вместе поехали на охоту. Бедная Бриджида, тебе, наверное, жаль, что он уже женат.

— Он из Варра, — возразила Бриджида. — Не знаю, захотел бы дядя Бурхард женить меня на варрском лорде, особенно после того что случилось с моим кузеном Агиусом. Кому-то же непонятно, каково оказалось бы его состояние.

— Бедняга, — хихикнула принцесса. — Он лишился наследства, которое уплыло незаконнорожденному сыну.

Хью резко поднял голову:

— Разве лорд Жоффрей больше не наследник графства Лавас?

— Отнюдь нет! — Сапиентия улыбалась с довольством ребенка, которому наконец удалось выиграть. — Ты не был тогда при дворе. Отец простил графа Лавастина за измену и разрешил ему назначить своим наследником побочного сына.

— Своим наследником, — пробормотал Хью с такими интонациями, что Лиат, замерев, посмотрела на него.

Он присел над глиняной посудиной с сухими травами. У него на коленях лежала полоса ткани с надписью, которую она не могла прочесть, и он завязывал ее в сложный узел:

СВЯЗЬ.

Слово само всплыло у нее в голове. Фрагмент «Книги Тайн», который она скопировала из покаяния в монастырской библиотеке в Салии, возник из ее города памяти и завертелся на языке. Пришлось произнести его — беззвучно:

«Ив соответствии с законами математики, дана тебе власть связывать и развязывать при помощи ткани, сотканной с учетом орбит луны и солнца, блуждающих и неподвижных звезд. Сии есть искусства, ведомые божествам верхнего воздуха, и сказано: "И все, что ты делаешь, словом или действием, делай во имя Владычицы и Господа. Если ты сделал это, предстанешь перед судом самого скопоса».

Дальше было продолжение, но остального она не записала, потому что оно не относилось к астрономии. «Завязав же узлы и произнеся заклинания…»

Хью мельком взглянул на Лиат, как будто читая ее мысли. Она покраснела и испугалась, заметив скользнувшую по его губам улыбку. Со времени происшествия в лесу он ни разу не обратился к ней, не сказал ей ни слова. Это не предвещало ничего доброго, она знала, что это лишь вопрос времени, а сколь долгой будет отсрочка, определяет он сам.

— Этот ангрийский посол такой невежа! — рассеянно продолжала принцесса, как и все, казалось, не замечая, что делает у огня Хью. — Он так ведет себя за столом, как будто пища несъедобна! Как бы отцу не пришло в голову выдать меня за ангрийского принца…

— Не думаю, ваше высочество. — Хью положил в огонь остаток трав и встал, отряхивая свое безупречное одеяние от попавшего на него пепла. Полоса ткани скрылась из виду. — Ангрийский король, хвала Господу, наконец принял веру Единства и хочет, как мне кажется, породниться с женщиной вендской крови, чтобы она распространяла веру в его народе.

— Это очень пошло бы Теофану, когда она вернется из своего паломничества. Где мое молоко?

Служанка подала вино и молоко. Хью перешел из зала в гостиную. Все окна были закрыты, в зале царил полумрак. Развешенные на стенах гобелены, которые король брал с собой в путешествия, закрывали стенную роспись, но утепляли зал, образуя странный красочный ковер из тканых и расписных полотнищ. Пол был усыпан свежесрезанным камышом. В трех каминах горел огонь. На дальнем столе светилась лампа, там дюжина клириков корпела над рукописями. Остальные, даже сестра Росвита, были на охоте.

На всех каминных полках были расставлены свечи в глиняных мисках. Они горели здесь постоянно — весь день и всю ночь, до самого утра, когда служители заменяли их на новые. Был первый день месяца дециала, называемый также Свечником, — самый короткий день в году, зимнее солнцестояние. Язычники называли его Тьмушником. Этот день, вне зависимости от погоды, было принято посвящать охоте, потому что считалось, что в этот день солнце и свет в лице правящей особы побеждали наконец тьму и беспорядок, который олицетворяла дичь, в тот же день подававшаяся к праздничному столу. В этот день пострадал и, сожженный заживо язычниками, воспринял кончину святой апостол Петр.

В «Книге Тайн» Па записал: «Когда солнце останавливается, пути, в иное время скрытые, открываются; хитросплетения, в иное время непонятные, распутываются. Если в обычные дни для мелкого колдовства порой нужны большие силы, то на створе времени, при повороте солнца, можно очень крепко ввязать свою волю в земную жизнь. Поэтому берегись».

Ввязать свою волю. Берегись. Она присела перед огнем. По краям камин обрамляли две вырезанные из камня колонны в форме грифонов. Лиат провела пальцами по львиным когтям одного из них. На камнях лежали обожженные обрывки цветов. Она растерла их между пальцами и понюхала. Лаванда. На полу возле самого камина валялось яблочное семечко. От огня исходил тяжелый и опьяняющий дух, она отшатнулась, стремясь сохранить ясность сознания.

Значит, Хью колдовал? О боже, конечно, она не жалеет, что спасла жизнь Теофану, но что если Хью заподозрил… что если кто-нибудь обнаружит, что она сожгла эти две стрелы? Ее отправят на суд к скопосу? Несмотря на страх, ее терзала мысль: если ты можешь вызывать огонь и видеть сквозь огонь, то как насчет всей остальной магии? Почему Па обманывал ее?

Магия была ей не чужда. Она была защищена от магии врага и, может быть, от своей собственной. Но она не знала, как узнать правду, некому было открыться, не у кого научиться. Внезапно ей вспомнились осторожные намеки Вулфера, его попытки завоевать доверие Лиат. Сейчас они пугали и влекли ее. Если бы Вулфер был сейчас здесь!

Вернулся Хью с книгой в руках. Лиат сразу узнала «Историю Дарьи» Поликсены. Переплет был знаком ей чуть ли не так же хорошо, как собственная кожа. Он украл у нее эту книгу, так же как украл так много всего! Хью уселся рядом с принцессой, две служанки встали рядом с ним, держа лампы. Клирики за отдаленным столом отложили перья и повернулись, как цветы к солнцу, чтобы послушать его чтение.

— Я почитаю сегодня из Поликсены.

— Зачем мне знать о том, что случилось так давно, да к тому же еще и с язычниками? — поинтересовалась Сапиентия.

Он поднял брови:

— Ваше высочество, вы, конечно, знаете, что дорийцы, которые, как говорят, были наполовину люди, наполовину эльфы, создали и поддерживали самую большую империю, какую знал мир. Только в мифах о древней Аретузе мы слышим о государствах большего размера, о Саи, поглощенном морскими волнами, и о мудром древнем народе Гиптоса, жившем за средним морем. После падения Дарийской империи ее многочисленные земли, ранее объединенные единой волей, стали добычей варварских полчищ. Лишь сотню лет назад великий салийский император Тайлефер милостью наших Владычицы и Господа, Бога Единства, воссоздал империю. Он был коронован как Священный Дарийский Император, но после смерти его империя распалась из-за распрей между наследниками.

Лицо Сапиентии прояснилось, на нем появилось даже несвойственное ей выражение задумчивости.

— Отец считает, что наша семья должна восстановить Священную Империю Дарья.

— Именно это и суждено вашему роду, — подтвердил Хью, — и он будет коронован в Дарре перед скопосом, как Тайлефер.

Лиат передернуло. Вот почему Хью пытался убить Теофану. Чтобы Сапиентия стала единственной претенденткой не только на трон Вендара и Варра, но и на имперский престол?

Он прочистил горло, отпил вина и начал читать своим прекрасным, почти гипнотизирующим, голосом:

«Известно, что по одной части целого мы можем получить лишь впечатление о нем, но не полное знание, не можем его постичь. Только сочетая и сравнивая части целого друг с другом и выявляя их сходства и различия, можно воссоздать образ целого…»

Похоже, именно так поступал ее отец в первой части своей «Книги Тайн». Он записывал множество отрывков из разных источников, соединяя их так, чтобы лучше понять скрытые в небесах знания. Она зевнула, чувствуя, что ею овладевает дремотная истома, встряхнулась и огляделась.

— Каким образом и в какое время народ, который мы называем сейчас дарийцами, пришел и поселился в Аосте, остается вне моего разумения. Поэтому я начну с событий, которые заставили дарийцев впервые покинуть Аосту и отправиться через море на остров Накрию…

Сапиентия мягко посапывала. Уснули и две ее служанки. Остальные собравшиеся вокруг тоже дружно клевали носами. Лиат с отчаянием чувствовала, что если она сейчас не встанет и не выйдет, то тоже заснет.

Из конца зала донесся голос самого юного клирика:

— Отец Хью, почитайте, пожалуйста, об осаде Картиакона.

Лиат воспользовалась благоприятной ситуацией, прокралась к двери и выбралась из зала, однако, запуталась в поворотах и сбилась с пути. В Аугенбургском дворце было два аудиенц-зала, зимний сад, внутренние дворы, казармы, гостиные, помещения короля, помещения герцога Аварии, укрепленная сокровищница. К дворцу примыкало еще множество строений. Все было изготовлено из дерева, срубленного в окружающих лесах. Из камня были построены лишь банный комплекс и капелла.

Лиат оставила свои вещи в казармах, но Сапиентия все время держала ее при себе, никуда не посылая и не отпуская, поэтому с дворцом Лиат ознакомиться не успела. Она вернулась в зал. Все спали, Хью куда-то исчез. Снова выйдя из зала, она попыталась срезать путь к казармам через боковой коридор, но он вывел ее наружу в маленький фонтанный дворик, где у замерзшего фонтана дремал старый садовник. Бассейн фонтана был пуст.

Еще один зал. На степах виднелись росписи, расцвечивавшие мрачное помещение. Потолок пересекали мощные балки. Воздух зала сотрясал храп: на ступенях трона спали двое слуг с метлами в руках. Опорами трону служили львы, спинка была выполнена в виде орла с распростертыми крыльями, а подлокотники имели форму мощных драконьих голов.

У камина спала женщина, чинившая сиденье стула. Засыпая, она укололась, на коже застыла крошечная капелька крови.

Обеспокоенная, Лиат по деревянной спиральной лестнице кинулась в длинный коридор, устроенный вверху северного крыла для короля, его семьи и его слуг. По этому коридору можно было пройти из одной части комплекса в другую в обход парадных помещений и не выходя в грязные дворы под открытым небом. Она почти бежала по узкому коридору, на ходу припоминая, что казармы расположены в северо-восточном углу дворцового комплекса.

Ее охватил безотчетный страх. Что-то было не так. Она ощутила дыхание в затылок и резко обернулась. Дальний конец только что пройденного коридора был погружен во мрак, свет проникал лишь в щели ставней. На лестнице раздались шаги.

— Лиат, — раздался его голос, приглушенный расстоянием и узостью коридора. — Почему ты еще не спишь?

Она ринулась вперед.

Она пробежала коридор, почти скатилась вниз, разбив колени и вывернув палец о перила. Во дворце было темно, все ставни закрыты от зимнего холода. Большинство уехало на охоту, а оставшиеся, которых она то тут, то там встречала в помещениях дворца, спали.

Даже солдаты в казармах спали, храпя на соломенных матрацах. Ее друг Тайадболд обмяк в кресле над игрой в кости; напротив спал его партнер, а между ними на столе стояли недопитые кружки с сидром. Позади них лестница-стремянка вела вверх, на чердак, где спали «орлы». Холод просачивался в комнату сквозь деревянные стены, огонь в очаге догорал. Она не решилась подняться по лестнице, боясь оказаться в ловушке.

Лиат кинулась к Тайадболду. Его одежда странно сморщилась на обмякшем теле, рука была закинута на спинку кресла. Он спал, свесив голову и открыв рот. Лиат потрясла его за плечо:

— Друг Тайадболд, проснись!

— Ты не сможешь разбудить их, Лиат, — послышался его голос сзади. Хью стоял в дверях, шагах в двадцати, с лампой в руке. От ее мягкого света он сиял, как картина в позолоченной раме или человек, удостоившийся королевской милости.

— Я очень недоволен тобой, Лиат, — продолжал он доброжелательно, не повышая голоса. — Ты мне солгала. — Судя по голосу, он был обижен, а не рассержен. — Ты сказала, что не имеешь никакого понятия о магии, и вот, — он с удивленным видом приподнял свободную руку, — что я должен теперь думать? Стрелы сгорают на лету. Ты не спишь, как остальные.

— Зачем ты хотел убить Теофану? — спросила она.

— Я не хотел убивать Теофану, — возразил он, как будто упрекая ее за то, что она могла предположить такое. Хью шагнул вперед.

В дальнем конце казарм был еще один выход. Но если она сейчас убежит, он получит книгу. Конечно же, ему нужна книга.

— Лиат! Стой!

Но она не остановилась. Не задерживаясь у подножия лестницы, она, тяжело дыша, вскарабкалась по ней. Ее сердце сжимал страх, впившийся в нее, как когти чудовища. Оказавшись наверху, она попыталась втащить лестницу за собой и чуть не упала, потому что Хью успел схватить лестницу снизу.

— Не надо сопротивляться, Лиат. Ты знаешь, что это меня раздражает.

Она еще раз попыталась отнять лестницу, но сила не помогла ей: на руку Хью дополнительно играл его вес. Он победил. Как всегда. Он поставил ногу на нижнюю ступеньку. Чердачный люк был слишком мал, чтобы отбросить стремянку вместе с ним.

Она отпрянула, царапая ладони о занозистый деревянный пол, и, выпрямляясь, стукнулась о низкий потолок. Ноги путались в амуниции, но она узнала свою на ощупь, она знала ее так же, как руку отца, успокаивавшую ее, когда Лиат просыпалась ночью от кошмарного сновидения. Она схватила кожаные мешки и перекинула их через плечо. Колчан зацепился за потолочную балку, она споткнулась.

— Лиат!

Лампы с ним не было, но она и без лампы видела его выросшую снизу и надвигавшуюся на нее тень.

Нагнувшись и прерывисто, со всхлипыванием, дыша, она выхватила свой короткий меч.

— Пора нам с этим покончить. Убери меч, красавица моя. — Хью шагнул к ней. — Не сомневаюсь, что ты можешь проткнуть меня этой штукой, но что ты скажешь, когда меня найдут мертвым? Тебя обвинят в убийстве и казнят. Ты этого хочешь? Отдай мне меч, Лиат.

— Я расскажу им, что ты использовал магию, чтобы всех усыпить, и пытался меня изнасиловать.

Он засмеялся:

— И думаешь, тебе кто-нибудь поверит? Представь себе, что эту версию услышит моя мать. Как ты думаешь, что она об этом скажет? Простой «орел» обвиняет сына маркграфини!

Теофану поверила бы ей, но Теофану велела ей молчать о колдовстве. У Теофану свои планы, для нее какой-то «орел» всего лишь один из ее слуг.

— Ты же понимаешь, что я прав. Отдай мне меч.

— Убери руки! Почему ты не хочешь оставить меня в покое!

— После смерти отца твой выбор прост: быть моей или умереть. Выбирай. — Он замолчал, чем-то скрипя. Ставни отворились, и мрачный свет зимнего неба хлынул на чердак, ослепив Лиат. Когда она привыкла к свету и взглянула на Хью, он улыбался. Холодный воздух клубился вокруг него и направлялся к ней, в ее тюрьму: потому что везде, где она была с ним, была ее тюрьма. Холод — ее кандалы, оковы всего ее тела, ее сердца.

— Успокойся, красавица моя, — бормотал он тихо. — Не бойся меня. Я тебя не обижу. Я нашел в Фирсбарге, за семью замками, книгу, доступную лишь аббату. Много почерпнул я в этой книге. «Лаванда для сна». Как ты сожгла эти стрелы? Ты сама-то хоть знаешь? Я могу научить тебя, как добиться власти, как добиться того, чего ты хочешь. Я желаю тебе только добра, тебе и себе, нам обоим.

Рукоять меча в ее руке похолодела. Хью подошел вплотную, нагнулся и вынул меч из ее обмякшей руки. Его прикосновение грело, но глаза оставались ледяными.

Наконец она услышала этот странный глубокий тон его голоса. В Хартс-Рест она хорошо узнала, что он предвещает.

— Я не могу больше ждать, Лиат. Здесь нас никто не увидит.

— Я отдам тебе книгу, — прошептала она с трудом. О Владычица, она уже умоляла. Она лишается единственного и драгоценного сокровища, оставленного ей отцом, но лучше так, чем это, надвигающееся на нее.

Он нетерпеливо тряхнул головой:

— Ты уже отдала мне книгу, прошлой весной, вместе со своей покорностью. Вулфер украл у меня и то, и другое. Я долго ждал вашего возвращения.

Она, не в силах пошевелиться, чувствовала, как он снимает с нее лук и колчан со стрелами и мешки, как укладывает ее на жесткий дощатый пол. Но когда он поцеловал ее, когда его рука нашла ее пояс и расстегнула его, она сквозь ужас и оцепенение наконец вспомнила…

Дерево горит.

Обратная дорога к путешествующему двору короля оказалась так трудна, так насыщена всяческими трудностями, что Ханна начала сомневаться, успеет ли она вернуться с новостями о епископе Антонии раньше Вулфера. Сама она никогда не была в Аугенсбурге, но двое из трех оставшихся у нее «львов» жили в казармах Аугенсбургского дворца два года назад, когда несли службу при короле.

И вот, выйдя наконец из леса и поднявшись на обледенелый холм, они увидели деревню и широко раскинувшийся комплекс дворцовых построек.

— Я бы сказал, что дыма многовато, даже для дня Свечника, — скептически скривил губы Инго, старший из «львов».

— Клянусь кровью Владычицы, пожар! — почесал в затылке Лео.

Ханна шла пешком, чтобы дать лошади отдохнуть. После этого диалога ее мужественных спутников она вскочила в седло и, оставив «львов» позади, устремилась к дворцу. Скоро она увязла в толчее, образовавшейся от столкновения двух потоков людей. Одни убегали от пожара, другие — фермеры и лесники — спешили к нему, чтобы помочь тушить его, послужить своему королю. И те и другие старались пропускать ее, несмотря на это, она застряла у наружной стены. Слева от Ханны открывался вид на село и реку, впереди на небольшом холме дымился дворец. Лошадь прижимала уши, стараясь податься назад. От дыма здесь уже было трудно дышать.

Ни один из виденных ранее Ханной пожаров не шел ни в какое сравнение.

Пламя ревело. От него веяло жарким ветром, который, несмотря на холодную погоду и снег, обжигал кожу. Половина дворца уже полыхала, стена огня была как бы отражением оборонительной стены.

Пепел от дворца взлетал в воздух и падал на город, на женщин, уже грузивших тележки пожитками, па детей, таскавших к горящему дворцу воду в ведрах. Ханна вдохнула горячий пепел и закашлялась.

— Слишком мало воды! — крикнул Фолкин, самый быстроногий из «львов». Он догнал ее и, тяжело дыша, оперся на свое копье. — Так дворец не погасить. Надо молиться, чтобы не вспыхнул город.

Ханна спешилась и отдала повод «льву»:

— Оставь молодого Стефана с лошадью в городе, а сам с Инго и Лео следуй за мной. Попробуем хоть чем-нибудь помочь.

— Хоть бы там короля не было, — сказал он, но она взглянула на него, и он смолк, дотронувшись до своего кольца Единства.

Она побежала вверх по склону, обгоняя людей с ведрами. Навстречу тянулась пестрая процессия: некоторые с пустыми ведрами, некоторые с тележками, нагруженными мебелью, мешками, книгами и иным спасенным из огня скарбом. Монахиня с прижатым к груди древним манускриптом; лицо ее измазано, рукав порван, на коже красный ожог. За ней шли другие клирики, каждый из которых что-то нес: один — стопку не переплетенных листов рукописи. Женщина-клирик держала полу своего одеяния перед собой, как корзину, в которой были свалены в кучу чернильницы, перья, стилосы, таблички для письма. Сквозь роскошную вышивку одежды капали чернила. Последним шел самый молодой из них, выглядевший совсем ошеломленным. В его руках было великолепное орлиное перо и бутылочка красных чернил, запачкавших ему пальцы. Где-то плакал ребенок. Дворцовые слуги спотыкались под тяжестью постельных принадлежностей.

— Дорогу! — кричал человек в накидке «льва». — Дорогу принцессе!

Ханна отступила в сторону. Принцессу Сапиентию несли на походной кровати. Казалось, что она почти без чувств, но обеими руками она обхватила свой огромный живот и стонала. За принцессой следовали служанки, которые плакали и кудахтали, как куры. Они тащили ящики, сундуки, белье, которое то и дело рассыпалось. За ними слуги волокли резное тронное кресло короля Генриха, украшенное львами, драконами и орлиными крыльями, которое Ханна уже видела в другом дворце.

У ворот дворца мрачные стражи пропускали внутрь только тех, кто нес воду. Как будто это могло что-то изменить. Здесь было жарко, дым разъедал глаза.

Ханна пробилась к охране.

— Где король? — крикнула она.

— Благодарение Богу, на охоте, — крикнул один из солдат. Шлема на нем не было. Не было и части уха — но эта рана давно зажила, осталась от давних битв. Рыжие волосы опалены и испачканы пеплом. — Милостью Божьей внутри было мало людей, но погибшие наверняка есть.

— Я могу чем-нибудь помочь? — Приходилось кричать, иначе за ревом пламени ничего не было слышно.

— Нет, друг. Это не тот враг, которого мы можем победить. Но вот, — воскликнул он с облегчением, — одна из твоих подруг сошла с ума. Может быть, ты ей поможешь?

Проследив взглядом за его кивком, она увидела толпу из примерно двух десятков человек: некоторые в накидках «львов», несколько слуг. Один, златовласый мужчина в одежде аристократа, явно был здесь главным. Он кинулся вперед, чтобы помочь двум вынырнувшим из дыма спотыкающимся воинам и темноволосой женщине-«орлу», которая наполовину вела, наполовину тащила обожженного и перепачканного человека в накидке «льва».

— Лиат! — Ханна рванулась к подруге.

Раздался громкий треск, сопровождаемый мощным порывом раскаленного ветра. Люди отпрянули. Крыша задней части дворца рухнула, взметнув фонтан пламени, дыма и пепла. Четыре человека схватились за дышло телеги, тяжело нагруженной окованными ящиками королевской казны и сокровищницы.

— Лиат! — закричал златовласый аристократ, когда та снова исчезла в кипящем дыму. Он рванулся за ней. Трое солдат схватили и оттащили его, не пуская назад в бушующее пламя.

— Лиат! — кричала Ханна па бегу. Она неуклюже посторонилась, чтобы уступить дорогу телеге с казной, которую тащили и толкали солдаты. Телега качнулась, из нее выпал маленький сундучок. Он стукнулся оземь и раскрылся, высыпав в грязь драгоценные брошки и пряжки тонкой ювелирной работы.

— Милорд! Вы ничего не сможете сделать! Вам лучше удалиться, милорд! — «Львы» пытались избавиться от настырного аристократа, доставлявшего им лишние хлопоты. Он машинально, неосознанно обругал их и заплакал.

Ох, Владычица! От удивления она даже остановилась, забыв о лижущем стены пламени и о горящих от огненного жара губах. Хью! У него подкосились ноги, он рухнул на колени, как будто собираясь молиться. «Львам» пришлось поднять его и оттащить в сторону, подальше от полыхавшего пожара. Между тем пламя взобралось по щипцовой кровле и через проход между постройками перенеслось на крыши последней, четвертой части дворца, судьба которого была решена. Он обречен.

— Прости меня, Владычица, — причитал Хью, невидящими глазами уставившийся в огненные вихри. — Прости меня за то, что я вообразил себя владеющим искусствами, которые ты доверила моим слабым рукам. Прости за невинные души, без нужды погибшие в пламени. — Он отвел глаза, увидел Ханну и заморгал.

Ей было непонятно, узнал ли он ее, но под тяжестью его взгляда она чуть не покачнулась. Что осталось от его былой славы!

Он тряхнул головой, как бы избавляясь от Ханны, и продолжил свой страстный монолог:

— Если бы я только знал, все было бы иначе. Но я не мог ее отпустить…

— Пожалуйте, милорд, — убеждал его слуга, но Хью только отмахнулся.

— Отец Хью! — Подбежал еще один слуга, очевидно испуганный пожаром и желающий как можно скорее унести отсюда ноги. — Принцесса Сапиентия вызывает вас, милорд.

Он заколебался. Даже встав, он не мог уйти отсюда.

— У нее начались схватки…

Сжав пальцы, он посмотрел в огонь, выругался и, кинув последний — молящий? — взгляд на Ханну, отвернулся и зашагал за слугой.

Лиат вернулась в пылающий ад.

— Не теряй головы, Ханна, — пробормотала она, вспоминая слова «льва» о сошедшей с ума подруге. Закрыв плащом рот и нос, она нырнула в пламя.

— Назад! — взревели заметившие это «львы». — «Орел», назад!

Кожа Ханны горела, но пламя не касалось ее. Она вошла в большой зал, окутанный завесой дыма и пепла. Жар отступил. Она ничего не видела перед собой. Балки потолка тлели, но пока еще не вспыхнули. Стены трещали от жара.

Она услышала крик Лиат:

— Помоги мне! Ради Бога, проснись, парень!

Ханна не могла вздохнуть ни для храбрости, ни ради воздуха. Но она побежала на голос. На ее голову сыпался пепел. Языки пламени напоминали метание людей и коней в битве.

Она натолкнулась на Лиат, волокущую такого рослого солдата, одетого в такую тяжелую броню, что казалось чудом, что Лиат вообще смогла его сдвинуть.

— Ханна! — Удивительно, как она могла набрать воздух в легкие, чтобы говорить. — О Боже, Ханна, помоги его вытащить. Там еще двое, но балки рухнули.

Она заплакала, хотя слезы в таком пекле, даже не успевая выступить на глазах, мгновенно испарялись.

Ханна, не раздумывая, схватила гвардейца за ноги, и они поволокли его по огненному коридору. Они прошли половину зала, когда балки начали падать, а стены разваливаться.

Прямо у входа стояли трое «львов» Ханны и рыжеволосый. Инго и Лео подхватили тело своего вытащенного из пожара товарища, а Лиат повернулась, чтобы снова рвануться в пламя.

— Держи ее! — взвизгнула Ханна. Фолкин обхватил Лиат и поднял ее над землей. Та брыкалась и била по воздуху руками и ногами, пытаясь освободиться. Фолкин, здоровенный парень, выросший на ферме, казалось, не замечал ее трепыханий.

— Лиат! — крикнула Ханна.

Времени на уговоры не было. Им пришлось бежать от дождя пылающих обломков, вызванного крушением балок большого зала. Двери дворца устояли, но теперь они вели в никуда. Все присутствующие отступили подальше. Люди с ведрами теперь направлялись к ближайшим домам, поливая кровлю, чтобы не позволить горящему пеплу поджечь соседние постройки.

Слабый ветерок, казавшийся отголоском бушующих огненных вихрей, принес отдаленный звук охотничьего рога.

— Пустите меня! Отпустите! Там еще двое! Может быть, даже больше. — Лиат отчаянно боролась и даже пыталась укусить бедного Фолкина, которого от ее буйства защищала кожаная броня.

— Успокойся, друг, — сурово сказал рыжеволосый «лев». — Этот воин, которого вы вынесли последним, был уже мертв. Ты храбро боролась, но не стоит рисковать собой, чтобы вынести еще два мертвых тела. Упокой, Господи, души их, дай им мирно достичь Покоев Света. — Он склонил голову.

Фолкин осторожно опустил Лиат, аккуратно поставив ее на ноги, и вопросительно посмотрел на Ханну. Та кивнула, и он разжал объятия. Лиат обмякла и опустилась на колени, дрожа всем телом. Дворец горел, пепел вокруг оседал на землю, как снег. Несмотря на ее блуждания в пламени, на Лиат не было заметно ни следа от пожара.

— Надо бы отойти подальше, — заметил Инго.

На дороге возникла какая-то суматоха. Ханна увидела направляющегося к ним Хью. Заметив Лиат, он замер. Его лицо настолько преобразилось в этот момент, что Ханна тоже замерла — от ужаса и от невольного сострадания к его душевной боли. Он ничего не сказал. Он просто стоял и смотрел, но, может быть, это было еще хуже. Потом, вздрогнув от боли в плече, он повернулся и заковылял дальше. За ним следовала толпа слуг, монахов и городского люда. Кто-то притащил кресло, чтобы нести его, но он лишь отмахнулся. Снова послышался охотничий рог, на этот раз громче и повелительнее.

Лиат разразилась рыданиями настолько бурными, что они мешали дышать. Ханна приказала своим «львам» отойти подальше, и они отступили, помогая своим товарищам подбирать вещи, выпавшие из повозок и выкинутые со стен и из окон: мечи, щиты, копья, одежду, сбрую, украшения, обгоревшие книги, два резных стула, несколько шахматных фигур из слоновой кости. Пожар продолжал бушевать, но пламя казалось уже более ровным, — возможно в силу привычки. Должен же когда-нибудь угаснуть этот ужасный огонь? Руки Ханны покраснели, губы настолько пересохли, что кровоточили, когда она проводила по ним языком.

— Лиат, — она присела рядом с подругой, — Лиат, это я, Ханна. Успокойся, Лиат. Их уже не спасти. Ты сделала все, что могла.

— О Боже, Ханна! Ханна! Где же ты была? Почему ты не появилась раньше? О Боже, Боже! Я все потеряла! Где этот ?.. Пожалуйста, Ханна, прошу тебя, спаси меня от него. Ты не понимаешь. Это я. Я сделала это. Зачем только Па меня обманывал? — Ее бормотание становилось все непонятнее, перемежаясь с рыданиями и растворяясь в них.

Звук рога раздался совсем близко. Через плечо Ханна увидела разряженную свиту короля, появившуюся из леса на западе и казавшуюся зажатой между горящим дворцом и пламенеющим закатом.

В Свечник, самый короткий день в году, свет побеждает тьму. Чтобы помочь свету, повсюду зажигают свечи. Этот ужасный пожар могла вызвать какая-нибудь упавшая свеча. Горькая ирония игры света. Ханна подавляла свои слезы, свой страх перед обжигающим ее щеки пламенем, чтобы, сжимая плечи подруги, заставить ее успокоиться, прекратить рыдать и нести всяческую ахинею. Но Лиат все тряслась, хлюпала носом и неразборчиво бормотала о поджоге и изнасиловании, о льде и силе, о сне и безумии, как будто действительно сошла с ума.

— Лиат! — резко сказала Ханна. — Прекрати немедленно! Прибыл король.

— Король? — прошептала Лиат. Она вздохнула сквозь зубы. Сейчас она боролась с собой яростнее, чем только что против стальной хватки Фолкина. Наконец она, казалось, овладела собой. — Не оставляй меня, Ханна.

— Я буду с тобой. — В ветре Ханне померещилось что-то новое. — Дождь? — Но небо почти безоблачное. — Посмотри, кажется, все дерево выгорело. Огонь. Действительно, огонь утихал, успокаивался, хотя до конца пожара было еще далеко.

— Не оставляй меня, Ханна, — повторила Лиат. — Никогда не оставляй меня с ним, пожалуйста, прошу тебя.

— О Боже! — вдруг испугалась Ханна. — Он тебя…

— Нет. — Голос Лиат почти угас. Руки сжали ладони Ханны до боли. — Он не успел. — От ужасного воспоминания она содрогнулась всем телом. — Я вызвала пламя. Я потянулась к огню. — Она опять вздрогнула и замолчала, не в силах продолжать. Ветер усилился, снова раздувая пламя.

Король со свитой приближался. Навстречу ему уже отправилась небольшая группа, чтобы доложить о несчастье, хотя зарево пожара было видно и за горизонтом.

— Ханна, ты нужна мне, не оставляй меня никогда. — Лиат опустила голову на плечо подруги. — Я не знала, отчего защищал меня Па.

— От чего? — спросила озадаченная Ханна.

Лиат подняла глаза, и выражение ее лица как током поразило Ханну.

— От меня самой.

Сестра Амабилия вынесла из огня «Житие святой Радегунды».

Эта мысль снова и снова всплывала в сознании Росвиты, отвлекая ее внимание от повестки дня спешно созванного королем совета. Брат Фортунатус сидел у ее ног, все еще сжимая стопку листов ее «Истории», которые он сгреб вместо реестра, над которым работал сам. Она сердечно поблагодарила его, как он того и заслуживал. Бедное дитя. Но хотя потеря «Истории» была бы ударом, она все же смогла бы восстановить ее по памяти.

Сестра Амабилия спасла «Житие». Если бы оно сгорело, его уже нельзя было бы восстановить. Брат Фиделис умер. Остался лишь его труд, частично, правда, скопированный. Копию, которую делала сама Амабилия, она тоже умудрилась спасти.

Росвите становилось плохо при одной мысли об этом. А вдруг «Житие» сгорело бы? Растворилось бы в дыму, чтобы воссоединиться со своим создателем, Фиделисом, мирно пребывающим в Покоях Света.

— Но этого не случилось, — прошептала она.

— Ее клирики вскинули на нее глаза, удивленные, что она что-то говорит во время речи короля. Она еле заметно улыбнулась и сделала знак молчать, как раз когда Амабилия открыла рот, чтобы ответить ей.

— …усилиям моих верных клириков, спасших казну и большую часть дворцовых деловых бумаг, и в особенности отцу Хью. Он до конца оставался на месте, организовал спасение всех, кого можно было спасти. Он не раздумывая рисковал жизнью. Где отец Хью?

— Он все еще при принцессе Сапиентии, ваше величество, — ответил Хельмут Виллам.

Все стояли или сидели, кто где приткнулся, в зале дома состоятельного местного купца, хотя весь двор так и не смог поместиться в нем. Ночь они тоже провели где пришлось, некоторые в полях и в лесу, в амбарах и стогах сена. Сестра Росвита была рада, что можно было спать на соломе, многие искали хотя бы просто крышу над головой. Значительная часть городского населения не отважилась ночевать в своих жилищах, опасаясь, что они загорятся. Полночи шел дождь. Утром, когда дворец еще дымился, а дождь продолжал моросить, Генрих посчитал возможным вернуться в город и провести заседание совета.

Бурхард, герцог Аварии, и его герцогиня, Ида Ровенская, сидели рядом с королем. Бурхард выглядел как человек, которого уже коснулась смерть, но который еще не успел этого осознать. Ида смотрела сурово, казалась старой и изможденной, чего и следовало ожидать от женщины, пережившей безвременную кончину двух старших сыновей.

Король выглядел утомленным. Хотя королевский походный шатер был спасен, ночь прошла неспокойно. Допоздна просидев у ложа беременной дочери, он заснул последним, а проснулся первым, отправившись со свитой осматривать пожарище.

Выгоревший дворец был все еще недоступен. Несколько раскаленных столбов торчали на месте пожара, остатки крыши причудливо нависали над слоем пепла, готовые рухнуть. Каменная капелла обгорела, но устояла. Все ценности из нее — реликварий с прахом бедренной кости святой Полины, золотые сосуды для святой воды, вышитые алтарные покровы — были спасены.

— Причина пожара? — спросил король.

Вперед выступил управляющий дворцом. Видно было, что он провел ночь не раздеваясь, а вчера не щадил себя. Рукава его одежды порвались и обгорели, плащ в подпалинах и в саже.

— Никто не знает, ваше величество. Все свечи тщательно охранялись, каждая стояла в глиняной миске, чтобы не опрокинулась. Увы, «львы» признали, что некоторые их товарищи заснули за игрой в казармах. Возможно, кто-то из них опрокинул лампу.

Генрих вздохнул:

— Я не хочу никого обвинять, однако прискорбно, что есть погибшие, упокой, Господи, их души. Нам следует истолковать это происшествие как знак, что отдых не пойдет нам на пользу, пока Гент остается в руках Эйка, что забавы отвлекают нас от исполнения долга.

Сестра Амабилия спасла «Житие святой Радегунды» от пожара.

«Житие» лежало на коленях Росвиты, укутанное в одеяло из овечьей шерсти, — самое уютное вместилище, какое она смогла отыскать. Всю прошлую ночь она не расставалась с книгой, спала, прижав ее к груди, из-за чего видела странные сны. И сейчас она не выпускает из рук это сокровище.

Может быть, это недостойная одержимость? Вероятно, лучше всего было бы передать оригинал в библиотеку монастыря в Кведлинхейме, а себе оставить лишь выполненную Амабилией копию, чтобы избежать греха ненасытной страсти, даже если это страсть к знаниям, которые погибли вместе с братом Фиделисом и отражены в написанном им «Житии».

Генрих внезапно подался вперед:

— А вот и отец Хью. Что нового?

Хью преклонил колени перед королем. Он был неопрятен. Возможно, он вообще не сомкнул глаз в эту ночь. Но в данных обстоятельствах неряшливость лишь украшала его в глазах окружающих. Он один из всей знати присутствовал на пожаре. Он руководил попытками спасения. Он убедился, что все, кого можно спасти, были спасены.

Возможно, маркграфиня Джудит проявила мудрость при выборе маршрута поездки принцессы Сапиентии, направив ее прежде всего в аббатство Фирсбарг, где она встретилась с молодым аббатом, незаконнорожденным сыном маркграфини. Бедная Сапиентия, имя которой означало «мудрость», никогда не блистала этим качеством. Может быть, это имя только сильнее ранило ее при сравнении с умной младшей сестрой. Но что касается Хью, тут ее выбор был действительно мудр.

Придворные остряки шутили, что Хью блистал мудростью и сам был ее украшением. Даже в таком его состоянии, как сейчас, это казалось верным.

— Принцесса Сапиентия заснула, ваше величество, — сказал он так же спокойно, как обычно. — Схватки прекратились, но ей нехорошо. С вашего разрешения, я пошлю гонца к матери. Ее врач…

— Да, я знаю врача маркграфини Джудит… — Король показал на Виллама: — Он спас жизнь моему доброму товарищу Вилламу, хотя и не смог спасти его руку. Очень хорошо, надо послать за ним — или за аретузским, если ее дела потребовали отъезда.

— Какие дела? — прошептала сестра Одила.

— Ну как же! — пробормотал брат Фортунатус. — Джудит вынуждена была вернуться в Ольсатию из-за своего очередного замужества.

— Как, опять? — взвизгнул юный брат Константин.

— Тише, — зашипела сестра Амабилия, но сама не смогла сдержаться. — Я думала, — забубнила она тут же, — что маркграфиня хотела отпраздновать бракосочетание здесь, при королевском дворе.

— Это так, — упивался своей осведомленностью Фортунатус, — но молодой жених не прибыл. Его семья принесла неловкие и очень странные извинения, поэтому маркграфиня поехала, чтобы разобраться на месте.

— Тише, дети, — вмешалась наконец Росвита.

— Сапиентия привыкла к своему «орлу», — говорил Хью, — и я боюсь, ее расстроит, если мы в столь трудный момент отошлем эту женщину. Возможно, найдется еще «орел». — Хью мягко улыбнулся. Хатуи наклонилась вперед:

— Ваше Величество, вы еще не заслушали сообщение прибывшего вчера «орла».

Король кивнул. Хатуи поманила Ханну, которая вышла и стала на колени перед королем.

— Докладывайте, — сказала ей Хатуи. Ханна почтительно склонила голову:

— Ваше Величество, я Ханна, дочь Бирты и Ханзала из города Хартс-Рест.

Хартс-Рест — «Отдых Сердца»! Родные места. Росвита уставилась на молодую женщину, но не смогла уловить никакого сходства ни с кем, кого еще помнила. Прошло так много лет с тех пор, как она в последний раз посещала родителей! Может быть, ее брат Айвар смог бы вспомнить эту семью, хотя маловероятно, разве что граф Харл сам определил в «орлы» эту Ханну, дочь Бирты и Ханзала.

— В конце весны, после битвы при Касселе, вы послали меня на юг с Вулфером сопровождать епископа Антонию.

— Помню.

— Я принесла плохие вести, ваше величество. В Альфарских горах, в монастыре Святого Сервиция, нас застигла буря. — Она описала события, рассказала об оползне и разрушении монастырской лечебницы. — Вулфер считает, что это была не простая буря. Оползень вызван не природными явлениями. Он уверен, что епископ Антония и ее клирик сбежали.

— Тел не нашли?

— Ничего не удалось обнаружить. Скальный завал был очень неустойчив, кроме того, существовала опасность новых оползней.

— Где сейчас Вулфер?

— Он направился в Дарр, чтобы обвинить епископа Антонию перед скопосом. Он не верит в смерть епископа Антонии, ваше величество.

— Да, я уже слышал это.

Она посмотрела прямо на короля:

— Я повторю еще раз и еще много раз, пока вы мне не поверите.

Он вдруг улыбнулся, Росвита впервые увидела его улыбку после вчерашнего возвращения с охоты в хаос ужасного пожара.

— Вы считаете, Вулфер прав?

Поколебавшись и закусив губу, она заговорила снова:

— Я сама видела невероятные вещи в ту ночь Я видела такое, чего не видела никогда раньше и надеюсь никогда больше не увидеть. Это были кошмарные существа, которых не бывает на земле, пока их не вызовут из мрака.

Король подался вперед:

— Колдовство?

— Другого объяснения не найти. Мы видели гивра, которым может управлять только маг. Но эти были даже не из плоти и крови. Вулфер назвал их «галлами».

Присутствующие в зале содрогнулись, услыхав это слово. Как и многие другие, Росвита никогда ранее не слышала о таких существах, и все же какой-то оттенок в голосе Ханны заставил и ее инстинктивно вздрогнуть. Она оглядела зал и увидела, что глаза отца Хью расширены. От удивления? От негодования?

— У меня нет причин не доверять Вулферу в таких вещах, — сухо сказал король. — Хорошо, «орел», если это случилось летом при переходе через Альфарские горы, то почему вы добрались до меня только зимой?

Ханна подняла руку:

— Можно, ваше величество?

Король кивнул.

Она подала знак, и трое «львов» подошли и опустились на колени рядом с ней, склонив головы. Они тоже были потрепаны дальней дорогой, накидки и оружие носили следы многократных починок. У одного на левой щеке краснел свежий шрам.

— Эти «львы» сопровождали меня, они подтвердят, что все сказанное мной правда. Когда мы повернули назад от монастыря, то обнаружили, что перевал закрыт, завален лавиной. Поэтому нам пришлось следовать дальше на юг в приграничные земли Карроны, пока мы не вышли на дорогу, ведущую на север через перевал Джульер. Но и там мы не смогли пройти.

— Снова буря? — спросил Виллам, а отец Хью подался вперед, как будто боялся, что не расслышит ответа «орла».

— Нет, милорд. Герцог Конрад закрыл перевал.

Генрих встал, и сразу же все в зале повскакали со своих мест, включая бедного брата Фортунатуса, который во вчерашней суматохе растянул колено.

— Герцог Конрад закрыл перевал? На каком основании?

— Я не знаю подробностей, ваше величество, только то, что смогла узнать у пограничной стражи. Кажется, между королевой Морозней и герцогом Конрадом существуют разногласия по поводу границ, и никто не хочет уступить. Герцог Конрад закрыл перевал ей назло.

— Назло себе, — пробормотал Виллам. — Этот перевал соединяет его герцогство не только с Карроной, но и с Аостой. — Он покачал головой.

— Нас не пропустили, — голос се зазвучал обиженно, все еще свежа была память об этом унижении, — несмотря на мое кольцо и знак «орла».

Наступило молчание. Король обдумывал услышанное. По залу в нескольких местах пронесся и затих шепот. Король сел. Росвита не могла понять выражения его лица.

— Что дальше? — спросил он спокойно.

— Нам пришлось продвинуться дальше на восток до перевала Бринн и еще восточнее, где мы наконец перешли горы. В Вестфолле маркграф Верингар встретил нас гостеприимно, снабдил всем необходимым, выделил свежую лошадь. Но тут начались такие сильные дожди, что дороги потонули в грязи. Пришлось двигаться еще восточнее, в Истфолл, где мы наконец нашли хорошую дорогу на запад. — Она снова нерешительно взглянула на Хатуи, как бы ища поддержки. Начальница кратко кивнула ей, и Ханна продолжила: — Все, кого мы встретили там, молят ваше величество о защите. Они просят, чтобы над ними поставили маркграфа. Кумские рейды в этом году более жестоки, чем когда-либо с тех пор, как ваш прадед, первый Генрих, разбил кумских князей на реке Эльдар. — Она сделала знак «льву», старшему из своих товарищей, щеку которого отмечал шрам.

«Лев» передал королю сломанную стрелу.

Оперенная серыми блестящими перьями, стрела была снабжена стальным наконечником. Для оружия она выглядела достаточно невинно, и все же от нее исходили какие-то жуткие миазмы — то ли какой-то ужасный запах, то ли отголосок связанного с ней заклятия. Таких перьев Росвита никогда не видела.

В восточных степях охотились грифоны. Об этом говорилось в книгах и устных рассказах. Однако Росвита остерегалась слепо принимать на веру сообщения очевидцев, которые «видели своими очами», — например, охотников, увидевших оленя вместо Теофану.

Несмотря на открытые окна, в небольшом зале было душно. Слишком много народу втиснулось в это помещение. При виде стрелы всех охватило непонятное беспокойство. Некоторые выскользнули наружу, но их место тут же заняли любопытствующие снаружи.

Генрих принял стрелу из рук «льва» и сразу же поранил палец об острый край оперения. Он недовольно поморщился и засунул палец в рот. «Лев» снова подхватил стрелу.

— Позвольте, я подержу ее, ваше величество, — сказал он.

— Где вы взяли эту стрелу? — спросил король, зажав палец.

— В деревне, которая называется Фельзих, — продолжила Ханна. — Мы прибыли туда сразу после восхода солнца, когда они отбивались от кумских разбойников. Мы им немного помогли. Некоторые из пеших бойцов противника были так отвратительны, что явно не могли быть рождены женщиной, хотя на Эйка они тоже не похожи. Наш товарищ Артур погиб от полученных в этом бою ран. Но с нами пришел юноша, который хорошо сражался в этом бою. Он мечтает присоединиться к «Королевским львам».

— Подтверждаю, что он годен для службы, — добавил Инго.

— Быть по-вашему, — согласился Генрих. — Храбрый воин достоин стать «львом».

— Ваше величество, кого вы назначите маркграфом Истфолла? — не выдержала леди Бриджида. Как племянница герцога Бурхарда и герцогини Иды, она могла претендовать на это место.

С разных сторон раздались голоса:

— Принцесса Теофану! Принц Эккехард!

Генрих поднял руку:

— Я подумаю над этим. Такой вопрос не следует решать слишком поспешно. Герцог Бурхард, — он повернулся к старому лорду, — вы сможете послать войска в Истфолл из Аварии?

Герцог откашлялся и заговорил слабым, тихим голосом:

— У меня нет взрослых сыновей, чтобы возглавить такую экспедицию. — Он говорил медленно, напоминая присутствующим, что его второй сын Фредерик погиб в боях на границе, а старший, Агиус, нынешней весной пожертвовал собой, чтобы спасти короля от ужасного гивра. — Тактически нецелесообразно высылать против кумских разбойников кавалерию. Пехота тоже не сможет с ними справиться. Следует возродить «драконов», ваше величество.

— У меня тоже нет взрослых сыновей, — грубовато возразил король, даже не взглянув на бедного Эккехарда, забившегося в угол позади Гельмута Виллама. — Больше нет. Как нет и солдат, равных погибшим в Генте.

Никто не решался высказать свое мнение. Герцог Бурхард кинул собакам сочный кусок мяса, и все с интересом следили за их дракой за него. Но никто не осмеливался противоречить королю, даже Бурхард.

— Какие еще новости ты принесла нам, «орел»? — Генрих вновь обернулся к терпеливо стоящей перед ним на коленях женщине. — Хватит дурных вестей, сегодня я больше не хочу их слышать. Есть что-нибудь хорошее?

Она все время была бледна, но теперь побледнела еще больше.

— Есть еще новость, — начала она, чуть не заикаясь. — Я узнала это уже в Туринском лесу, когда мы искали двор. Им это сообщили из Кведлинхейма… — Ханна смолкла.

— Ну, ну? — нетерпеливо поторопил ее король.

— Н-новости из Гента.

— Из Гента! — Король снова встал.

— О господи! — простонал Фортунатус, мучась от боли в ноге.

— Какие новости?

— Двое детей выбрались из города и сообщили, что дэймон, запертый в соборе Кровавым Сердцем, указал им путь к бегству через подземелье собора и идущий оттуда туннель. Но когда лесники попытались найти этот туннель, они ничего не смогли обнаружить.

— Туннель, через который спаслись, по их утверждению, и другие беженцы из Гента? — спросил Виллам.

— Я не знаю, но Лиат…

— Лиат? — спросил король.

— «Орел», моя подруга. Она была там. Она может знать.

— Конечно. Я расспрошу ее позже, — сказал король. — Дальше. — Он очень заинтересовался и пристально смотрел на стоящего перед ним «орла».

— Много тут не расскажешь. В городе много Эйка. Они захватили рабов, которые работают в кузницах, оружейных и кожевенных мастерских. Так сказали эти дети. Они видели… — она как будто заикнулась, — они говорят, что видели в подземелье собора тела воинов в накидках с вышитыми драконами. Много тел.

— Достаточно. — Король знаком остановил ее. Она с облегчением вздохнула. — Я что-то устал. Сегодня нужно подготовиться к отъезду. Завтра утром мы отправляемся в Экштатт. Герцог Бурхард, вы дадите мне пятьдесят солдат для Истфолла. Молодой Родульф из Варингии с десятью товарищами будет меня сопровождать. Он докажет свою преданность и очистит запятнанную отцом честь своего имени, храбро сражаясь на восточных рубежах. Пусть они именуются «драконами».

— Видно было, что каждое слово дается ему с усилием. — Со временем их число возрастет. — Король на мгновение закрыл глаза, как будто в безмолвной молитве. Потом он освободился от воспоминаний и продолжал:

— В этот скорбный час Бог ведет нас. — Он прикоснулся к груди, где, как знала Росвита, прямо на теле хранилась старая окровавленная тряпица — родильная пеленка его незаконнорожденного сына Сангланта.

— Сейчас нам надо думать о Генте. Мы оправились от потерь, понесенных в битве при Касселе. Осенний урожай милостью Владычицы и Господа оказался обильным. За Сабелой присматривает епископ Констанция. Для того чтобы взять Гент, мне нужно лишь большое войско.

Множество присутствующих молодых мужчин зашумели:

— Я иду! Позвольте мне, ваше величество! Честь моего рода…

Только что прибывший ко двору лорд Жоффрей, обаятельный и способный, пробился к королю и преклонил перед ним колени:

— Предоставьте мне эту честь, ваше величество. Генрих поднял руку. Все замолчали.

— Зима не лучшее время для рассылки «орлов», но дело того требует. Хатуи, пошлешь кого-нибудь повыносливей к маркграфине Джудит — попросить у нее врача для моей дочери до ее родов… Другого отправь с экспедицией в Истфолл. Еще одного — к герцогу Конраду в Вейланд со следующими словами: «Вам надлежит прибыть к моему двору и объяснить ваше поведение в отношении моего „орла“ на перевале Джульер». И тщательно выбери четвертого для отправки к графу Лавастину в Варр.

Лорд Жоффрей удивленно посмотрел на короля.

— Вас, мой друг, — обратился к нему король Генрих, — я попрошу остаться и поохотиться со мной. К вашему дяде поскачет «орел», вы же вернетесь позже.

— Почему к графу Лавастину? — ворчливо спросил Бурхард.

Виллам, внимательно слушавший короля, понимающе улыбнулся, как если бы он один понял шутку.

— Он приобрел сына. Я потерял сына. Пусть граф Лавастин докажет свою преданность, встретившись с нами под Гентом. Если Бог дарует нам победу над Эйка и вернет нам город, я дам ему то, к чему он стремится.

И снова все напрасно. Кроме того, она убила больше десяти человек. Простит ли ее Бог? Сможет ли она сама простить себя?

— Пожалуйста, Па, — молилась она, сжав руки перед собой. — Пожалуйста, скажи мне, что делать. Почему ты не научил меня, Па?

— Я научу тебя, Лиат.

Она успела отпрянуть как раз вовремя, чтобы чистая, белая, холеная рука Хью не легла ей на плечо. Вскочив, она отшатнулась от него подальше. Вокруг вился туман, низкая дымка окутывала стволы деревьев и всю деревню. Хью как-то воздействовал на сознание Сапиентии, внушив ей, что она не может обходиться без Лиат, служившей своего рода талисманом для еще не рожденного ребенка. Чтобы улучшить хоть миг одиночества, уединиться, Лиат встала пораньше и, сбегав в нужник, задержалась снаружи, в туманном свете зимней зари.

Но Хью не мог оставить ее в покос. Он все время преследовал ее. Он уже давно понял, от чего ее защищал Па. И хотел это использовать.

— Ты сделала для себя выводы Лиат? Столько погибших! — Он с неодобрением покачал головой и зацокал языком.

— Если бы ты их не усыпил…

— Да, конечно, — признал он, к ее удивлению.

— Я слишком много возомнил о себе, усвоив то немногое, до чего удалось дотянуться. Я буду молить Бога о мудрости. — Губы его искривились. На мгновение показалось, что он над собой смеется. Но уже через мгновение он стремительно, как нападает сова, схватил ее запястье. — Не будь дурой. Чем дольше ты притворяешься, что не замечаешь этого, тем больше упускаешь возможность управлять собой. Ты этого хочешь? — Он показал на чернеющие развалины дворца. — Кому еще ты можешь доверять, Лиат?

— Я признаюсь королю, что подожгла дворец…

Он захохотал:

— Представляю себе, как будет рад король узнать, что пригрел у себя чудовище, которое подлежит немедленной выдаче на суд скопоса!..

— Я обращусь к Вулферу…

— Вулфер! Мы уже говорили о нем. Верь ему, если хочешь. Но «Книга Тайн» теперь у меня. Я видел, на что ты способна, и не возненавидел тебя за это. Я люблю тебя за это, Лиат. Кто еще может любить или доверять тебе, зная такое? Король доверяет мне, Вулферу он не верит. Я могу защитить тебя от гнева короля и подозрений Церкви. А когда Сапиентия родит нашего ребенка, мне гарантировано место ближайшего советника па вес время се правления.

— А если она выкинет?

Он больно ударил ее по щеке ладонью.

— Я была беременна от тебя. — Она попыталась вырваться, но не сумела. — О Владычица! Как я рада, что ты выбил из меня этого ублюдка!

Он снова ударил ее, и еще, и еще раз — все сильнее. Она упала на колени, но в руке у нее уже был нож.

— Я убью тебя, — хрипло прошептала она. Из ее глаз текли слезы, из носа капала кровь.

Хью засмеялся, как будто ее сопротивление его радовало.

— Господи, Боже мой! — Из тумана выскочил слуга и заслонил Хью собою. Он попытался схватить нож, но она уже спрятала его за спину. Что может сделать нож против магии Хью? Конечно, если это магия. У него вон и земных холуев предостаточно, без всякой магии.

— Господи, Боже мой! Вы целы? — (Она с бессмысленной усмешкой смотрела, как слуга кудахчет и суетится вокруг Хью). — Бог над нами! Этот «орел» посмел вам угрожать! Я сейчас же запру ее под замок…

— Не надо, брат, — вмешался Хью с мягкой улыбкой. — Разум ее помрачен слугами Врага. Я благодарен тебе за твою бдительность, но меня хранит Бог — мне нечего бояться. Я исцелю ее. Ты можешь идти. Будь уверен, я помяну тебя в своих молитвах. — Он кивнул в сторону Лиат. — А ты помолись за ее душу.

Слуга поклонился.

— Как пожелаете, милорд, — он покачал головой, — вы так добры и щедры. — Качая головой, как будто с тайным осуждением, он ушел.

Елейная мягкость Хью тотчас исчезла, как только свидетель удалился.

— Не доводи меня, Лиат, не зли Господа. — Голос его был тверд, как камни, в которые упирались ее колени. Он подобрал нож и его лезвием приподнял ее подбородок, заставив посмотреть ему в лицо. — Иди к принцессе. Она желает видеть тебя. — Жестом, подчеркивающим его силу и ее слабость, он перевернул нож и подал ей рукояткой вперед.

Она молча убрала нож. Из носа по-прежнему текла кровь. Она зажала его рукой и деревянной походкой направилась к палатке принцессы. Хью следовал за нею по пятам. Глаза Лиат горели, в голове стучало, как молотом по наковальне, но сердце застыло. Что бы она ни пыталась сделать, — все бесполезно. Ей никуда не деться. Она, конечно, может остановить Хью, если он еще раз попытается ее изнасиловать, но в остальном он остается тюремщиком, а она — его пленницей.

Сапиентия даже не заметила появления Лиат. Она сплетничала с леди Бриджидой о том, кого могут назначить маркграфом Истфолла. Но у принцессы была сестра Росвита.

— Дитя мое, — ужаснулась она при виде Лиат, — что с вашим лицом?

— Споткнулась о пень. Извините, сестра.

— Вам не за что извиняться, «орел». Ваше высочество, ваш отец беспокоится о вашем здоровье и прислал меня вас проведать.

— Я чувствую себя гораздо лучше, сегодня уже могу ездить верхом.

— Может быть, не сегодня, — мягко сказала Росвита, поглядывая на Лиат. — Ваш отец хотел бы, чтобы вы отдохнули здесь еще неделю, прежде чем отправляться в Экштатт.

— Но я не хочу!

— Ваше высочество, — нежно промурлыкал Хью.

Сапиентия замерла, подняла на Хью выразительный, восторженный взгляд и улыбнулась:

— Как вы посоветуете, отец Хью?

— Последуйте совету короля, ваше высочество. Вы должны собрать все силы и выносить дитя установленный срок.

— Да. — Она кивнула. — Да, я должна. — Она снова обратилась к монахине: — Скажите отцу, что я выполню его пожелание.

— Непременно. Еще один вопрос, ваше высочество. Король желает допросить вашего «орла» о Генте.

Лиат стояла с отсутствующим видом, ни о чем не думая, пока Сапиентия давала ей разрешение идти, а Хью отпрашивался посетить короля. Лиат, Росвита и Хью втроем вышли от принцессы и направились к шатру короля. Даже на эти несколько шагов он не хочет оставлять ее без присмотра. Генрих не спал и, сидя в своем кресле, следил за упаковкой оставшегося после пожара имущества к отъезду.

— Это наш «орел», — сказал король, отвлекаясь от беседы с управляющим о снаряжении новых «драконов». Он показал на Хатуи, стоявшую у стены палатки с рыжеволосым «орлом» по имени Руфус. — Расскажите все вашим товарищам. Один из них поскачет к графу Лавастину. Отец Хью, чем я могу быть вам полезен? От короля Хью вырваться не мог, и Лиат наконец-то отделалась от него.

— Что с твоим лицом? — воскликнула Ханна.

— Хатуи, умоляю тебя, — зашептала Лиат, схватив своего командира за руки. — Умоляю, повлияй на короля, сделай так, чтобы я отправилась с Ханной, чтобы уехала отсюда.

— Лиат, извини, но это уже решено.

— Но если вы все уедете сегодня, если вы оставите меня одну… — Ее вдруг затошнило, кровь прилила к голове, в глазах помутилось.

— Сюда. — Хатуи вытащила ее наружу.

Лиат вырвало, но, поскольку она почти ничего не ела, вырвало только слизью и пеной. Ее трясло и кидало так, что казалось, она сейчас умрет и освободится от всего.

— Дитя! — Росвита появилась из тумана и нежно прикоснулась к се плечу. — Чем я могу вам помочь?

Охваченная паническим страхом, она больше не думала, что говорит и делает. Терпеть более не было сил. Она рухнула и обхватила колени Росвиты:

— Молю вас, сестра! Вы можете попросить короля! Умоляю, попросите его отправить меня отсюда куда угодно, с любым посланием, только прочь отсюда. Молю вас, сестра!

— Вы ведь из Хартс-Рест, — вдруг сказала Росвита. Лиат подняла голову, но оказалось, что сестра Росвита обращалась не к ней, а к Ханне.

— Да.

— И она тоже, — медленно сказала Росвита, переводя взгляд на Лиат, а затем снова на Ханну. — Возможно, «орел», вы тоже знаете моего брата Айвара?

Ханна моргнула и упала на колени перед монахиней:

— Госпожа, простите меня, я не знала…

— Ничего, ничего. Отвечайте на мой вопрос.

— Айвар — мой молочный брат. Я и он сосали одну грудь — грудь моей матери. Прошу вас, госпожа… — В устах Ханны, которая никогда никого ни о чем не просила, эта мольба казалась комичной. Ханна всегда была готова к неожиданностям, встававшим у нее на пути. Она всегда была такой спокойной. — С моей стороны было бы наглостью претендовать на родство с вами, но той связью, которая существует между мной и вашим братом, заклинаю вас, помогите ей, пожалуйста.

Лиат подавила рыдание. Она была в таком отчаянии, и в то же время в ней зародилась надежда.

— Но почему вы так стремитесь покинуть короля? — Конечно же, Росвита хотела понять причины такого странного поведения. — Вы были с Вулфером в Генте. Он каким-то образом отравил ваше сознание, настроил вас против короля? Король не виноват, что у них с Вулфером есть разногласия.

— Нет. Вулфер здесь ни при чем. Вулфер вообще никогда ничего не говорил против короля Генриха.

— Я тоже могу вас в этом заверить, — подтвердила Хатуи.

— Дело совсем не в короле. — Ох, Владычица, что можно сказать, а чего нельзя? Что она решится сказать?

— Дитя мое, возьмите себя в руки, соберитесь с мыслями. — Росвита положила руку на лоб Лиат, как бы благословляя ее. — Если дело в службе у принцессы Сапиентии…

— Да! — Лиат обрадовалась открывшейся возможности. — Да! Я не могу… Мы не подходим. Я не…

— «Орел» служит там, куда его направляет король, — сурово изрекла Росвита.

Отделавшись от короля, Хью вышел из шатра. Лиат зашмыгала носом. Все пропало.

Но Росвита взяла ее за руку и подняла.

— Ну-ка пойдемте, дочь моя, осушите глаза и присядьте здесь, в укрытии. Начинается дождь.

Действительно, дождь быстро усиливался. Лиат заметила это, когда поток холодной воды проник ей за шиворот и потек по спине вдоль позвоночника.

— Я отведу ее в палатку принцессы Сапиентии, — мягко сказал Хью. — Боюсь, сегодняшнее падение расстроило ее не только физически.

— Пусть она немножко посидит здесь, — сказала Росвита. Хью почему-то не возразил, и Росвита, оставив Лиат, в сопровождении Хатуи зашла в шатер короля. Ханна и смущенный Руфус остались с Лиат. Она проглотила слезы и прислушалась к приглушенному тканью разговору Росвиты с королем.

— Не будет ли мудрее, ваше величество, направить к графу Лавастину «орла», который был в Генте, чтобы граф мог расспросить обо всех событиях их непосредственного участника?

— Ваши слова мудры, сестра, но дочь моя в восторге от своего «орла», а я не хотел бы ее расстраивать.

— Для отца Хью не составит труда поддерживать настроение принцессы, и ему помогут придворные дамы. А графу Лавастину нужны самые надежные сведения о Генте, которые повысят его шансы отбить город у Эйка. Ведь нельзя же оставлять город, и тем самым контроль над рекой, в их руках. Они организуют новые налеты…

— Лиат вывела беженцев через потайной туннель, о котором так много здесь говорили, — продолжила нажим на короля Хатуи. — Вряд ли кто-нибудь, кроме нее, сможет найти этот туннель.

Ответа короля Лиат не слышала. Хью рядом с ней тихо выругался.

— «Орлы», — сказал он, — исчезните!

Руфус сразу же испарился, но Ханна медлила.

— Идите!

Ханна, не отворачиваясь ни на мгновение, медленно отступила на несколько шагов.

— Посмотри мне в глаза! — прошипел он. Она не шевельнулась. — Лиат!

Она отвернулась. Пусть он ударит ее здесь, где каждый может это видеть, в том числе и его благородные собратья. Она не могла отказать себе в этом маленьком удовольствии, хотя все и так бесполезно.

Изнутри раздался голос короля:

— Добрый совет, сестра. Хатуи, отправь этого молодого «орла», который был в Генте, с посланием к графу Лавастину. Остальными распорядишься, как сочтешь нужным.

— Не думай, что ты от меня сбежала, — сказал Хью спокойно и расчетливо. — Я сейчас войду к королю и скажу ему, какого «орла» Сапиентия хочет взамен. Ты знаешь, кого я выберу.

Она не шевелилась. Он опять выиграл. Хью улыбнулся:

— Твоя подруга будет моей заложницей, пока ты не вернешься. Она и книга. Запомни это. Ты все равно принадлежишь мне. — Он отвернулся и вошел в шатер короля. Конечно, он убедит его своими сладкими речами.

— Лиат! — К ней подошла Ханна. — Вставай.

— Я предала тебя.

— Чушь какая. Я — «орел». Это что-то да значит. Ничего он со мной не сделает.

— Вспомни Теофану в лесу.

— О чем ты говоришь? Лиат, опомнись. Да ему наплевать на меня, ему нужна только ты. Пока я веду себя нормально, он меня и не заметит. Владычица и Господь, Лиат, я пережила епископа Антонию, лавины, оползни, бесовские видения, горные перевалы, налет кумской кавалерии, наводнения и твою истерику. Переживу и этого.

— Обещай мне!

Ханна закатила глаза:

— Отстань! Иди-ка лучше собирай вещи.

Лиат вздрогнула, вспомнив:

— Вещи сгорели.

— Ну иди к Хатуи, пусть она экипирует тебя заново. Лиат, а книга не сгорела?

— Нет. — Она закрыла глаза, прислушиваясь к мягкому журчанию слов внутри палатки; услышала, как Хью засмеялся шутке короля, услышала остроумный ответ Росвиты. — Книга у Хью.

— Вот видишь, — вскинулась Ханна. — Это даже хорошо, что я остаюсь и смогу за ней присматривать. Да и за ним тоже. Разве не я забрала у него книгу в Хартс-Рест?

Лиат утерла нос тыльной стороной ладони и шмыгнула:

— Ох, Ханна, тебя, наверное, тошнит от меня. Меня-то точно от себя тошнит.

— Тебе не хватит времени на сопливые эмоции, когда придется проводить весь день в пути и стараться: выжить. Давай иди к Хатуи. Король не любит, когда его «орлы»рассиживаются, если им дано поручение.

Лиат обняла ее — и пустилась догонять Хатуи.

Оставив лагерь короля, она поехала по дороге мимо сгоревшего дворца и не смогла удержаться от соблазна взглянуть на место происшествия. Хатуи не нашла ей лука взамен утраченного, мечей тоже не хватало. У Лиат были копье, шерстяной свитер, сосуд с водой и мешок сухарей. Кремень для добывания огня ей тоже выдали, потому что она не афишировала свою способность добывать огонь без всяких приспособлений.

Она спешилась у обгоревших ворот и, ведя лошадь в поводу, вошла в развалины. Здесь уже рыскали в поисках чего-нибудь полезного местные жители, тыча в почерневшие обломки сапогами и палками, приподнимая концы недогоревших бревен. Лиат оставила лошадь и зашагала дальше, вороша сапогами пепел. Резкий запах пепелища разъедал нос, который еще кровоточил. Лиат слизывала кровь с губ и шмыгала, стремясь поскорее остановить кровотечение.

Она помнила, где были казармы. Хотя сначала она путалась в планировке Аугенсбургского дворца, во время пожара ей столько раз приходилось нырять в его лабиринты, чтобы попытаться вытащить спящих «львов», что теперь планировка казалась знакомой.

Сюда, на это место, в этот двор она и Хью прыгнули впопыхах, причем он все-таки успел отобрать ее мешок. Хромота его, вызванная неудачным приземлением, доставляла Лиат хоть какое-то мелочное удовлетворение.

Она слишком испугалась, чтобы хоть что-то соображать. Пламя вспыхнуло так внезапно, так быстро распространилось, охватывая каждую вещь, которая могла загореться.

Она выскочила вслед за Хью, лишь потом вспомнив о тех, кто остался внутри.

«Мне не в чем себя винить. Он усыпил их. Он заставил меня сделать то, последствий чего я не могла предугадать».

Но это ее не утешало.

Па был прав, защищая ее. Но ему следовало бы и научить ее. Она и сама могла чему-то научиться. Она не должна была позволить Хью приблизиться.

Мигнул свет — яркая вспышка на фоне пепла и обломков. Лиат перешагнула через кучу угля, оставшуюся от порога там, где был вход в казармы. Обуглившиеся обломки смешались, непонятно было, что упало с чердака, что осталось от пола и стен, а что от крыши. Ее сапог провалился на глубину ладони. Она вытащила ногу и осторожно перешагнула через две упавшие балки, рядом с которыми валялись обломки мечей и наконечники копий, заклепки и шишки щитов. Все обгорело и еще дымилось. Три доски, в которых угля было больше, чем дерева, лежали друг возле друга, рядышком, как будто образуя крышку сундука. Она оттолкнула сапогом одну из них.

Среди пепла и углей лежал ее лук в футляре. Он был совершенно цел, если не считать тонкого слоя покрывавшей его сажи. Изумленная, она подняла его и увидела рядом своего доброго друга — меч Луциана.

— Лиат…

Она вздрогнула, прижала к себе лук и меч и, обернувшись на голос, споткнулась о балку.

Но никого не увидела.

МЕРТВЫЕ ДУШИ

Антония устала. Глаза разъедал дым, щеки горели, но она не жаловалась. Глядя в огонь вместе со всеми остальными, она уже могла видеть то, что видят другие, но еще не освоила искусства открывать окно в пламени. Хериберт же, несмотря на многочисленные попытки, так и не смог ничего разглядеть сквозь огонь и камень.

Она видела образы столь же неустойчивые, как само пламя, но ее уверяли, что эти тени отбрасываются реальными предметами, зданиями, людьми, что все события, наблюдаемые ими через огненное окно, действительно происходят в мире вдали от их маленькой долины. Конечно, возможности наблюдения были не безграничны.

Как раз сейчас, вдалеке, за полыхающим в камине огнем, к воротам монастыря подъезжала молодая благородная дама со свитой. Дама просила впустить ее помолиться и предложить дары.

— Это принцесса Теофану, — вырвалось у удивленной Антонии.

— Тише, сестра Вения, — упрекнула ее сидевшая ближе всех к огню Капот Драконис. — Давайте послушаем, что она скажет привратнику.

Антония не хотела признаться, что ничего не слышит. Она, как в пантомиме, могла только различать фигуры двигающихся и жестикулирующих людей. Беседа в пламени продолжалась долго, старый привратник задавал принцессе все новые и новые вопросы.

Антония рассмотрела присутствующих.

Ей не нравилась их манера обращаться друг к другу на церковный лад: сестра, брат. Предполагалось, что они равны между собой. Но Антония понимала, что брат Северус высокообразован и происходит из благородной семьи. Его имя отражало суровость поведения и аскетизм образа жизни. Сестра Зоя, аккуратная и педантичная, говорила с акцентом, свойственным образованным клирикам королевства Салии. Цветущая красавица, под обаяние которой, увы, попал Хериберт, она была похожа скорее на придворную даму, чем на клирика. Брат Маркус старше Зои, но младше Северуса, чопорный и надменный, к несчастью, заразил Хериберта своей одержимостью строительством и привлек его к сложному проекту перестройки запущенных сооружений, в которых размещалась община. Сестра Мериам, старая и иссохшая, с тонкими, как палки, конечностями, больше походила на язычницу Джинна, чем на добрую дайсанитку. Ее пылкое достоинство внушало уважение даже Антонии.

Ни одно из имен не было настоящим. Как и Антония, появившись в долине, все они взяли себе новые имена. Она не знала, кем они были когда-то и кто их родня, хотя любой осел легко мог сообразить, что сестра Мериам родом с неверного востока. Они ничего не рассказывали о себе и ни о чем не спрашивали ее. Не для этого они прибыли сюда.

Видение померкло в сине-оранжевом буйстве пламени. Антония моргнула от попавшего в глаза дыма и чихнула.

— Будьте благословенны, сестра, — вежливо отреагировал брат Маркус и повернулся к остальным: — Может ли быть, что принцессу Теофану приняли за оленя? Подозревает ли принцесса, что среди придворных короля разгуливает неузнанный колдун? Может ли она подозревать нашего брата, ходящего в миру?

Называющая себя Капет Драконис ответила:

— Она прибыла в монастырь Святой Валерии именно потому, что подозревает колдовство, но я сомневаюсь, что она подозревает нашего брата. Мать Ротгард тоже не догадывается, что ее верный привратник — наш союзник. Нас не знают, брат Маркус. Не беспокойтесь на этот счет.

Он согласно склонил голову:

— Как скажете, Капет Драконис. Что до этого подозреваемого колдуна, на кого намерена указать принцесса Теофану матери Ротгард?

— Она слишком тороплива, эта принцесса, — сказала Капет Драконис. — Как можно быть уверенным, что молодые люди, увлекшись охотой, не увидели того, что жаждали видеть? Они могли принять сплетение ветвей за рога, движение дымки за тело оленя. Ведь именно так и предположил король.

— А как насчет вспыхнувших стрел? — спросила сестра Зоя. — По отдельности оба происшествия кажутся сомнительными, но вместе явно вызывают подозрения.

Сгущались сумерки, но холоднее не становилось. В этой долине никогда не было холодно. Золотая цепь на шее Капет Драконис мерцала отблесками пламени камина. Лицо ее сохраняло спокойствие. Антония не могла определить ее возраст даже приблизительно. Это озадачивало и беспокоило ее, заставляя просыпаться по ночам. Многому здесь она все еще удивлялась.

Солнце исчезло за горами. Появились ночные звезды, яркие ясные огни, сияющие выше седьмой сферы, освещающие путь к Покоям Света. Все звезды и созвездия имеют свои имена и свойства. Как и любой образованный клирик, Антония владела азами астрологической премудрости, но за последние шесть месяцев она твердо усвоила: в сравнении с ее новыми товарищами она не знает ничего. Они с Херибертом попали в гнездо математиков, самых опасных из всех колдунов. За эти полгода Антония узнала о звездах и небесах больше, чем она вообще могла представить раньше.

Она думала, что может научить ее, — разве не говорила Капет Драконис, что она, Антония, обладает врожденным даром принуждения? Но первые показательные выступления не произвели впечатления на новых коллег. Антония углублялась в изучение магии, подчиняющей ей людей, магии, рожденной землею, древними и падшими созданиями, ожидающими в земле или в потаенных местечках самой души земли. Эти создания охотно сложили тем, кто постиг секреты общения с ними.

— Пролить кровь или читать по костям, как дикари, — невелика наука, — пренебрежительно бросил брат Северус. После этого Антония стала заниматься этой магией лишь тогда, когда была совсем одна.

Хотя она сердилась на него за такое суждение, да еще высказанное вслух, она нехотя призналась себе, что он прав. Другая сила витала над всем этим, и ее товарищи долго и плодотворно изучали колдовство, в которым она лишь новичок, которое она только пытается понять.

Почему в этой долине вечная весна, хотя над головой зимнее небо? Сколько лет Капет Драконис, которая ведет себя как пожилая мудрая женщина, но по лицу и волосам ей можно дать от двадцати до сорока.

— Горящие стрелы, — пробормотала Капет Драконис. — Наш брат Люпус приблизил к нам того, кого мы ищем, но, вопреки нашим ожиданиям, не доставил его в руки. Мы до сих пор не спешили, но новость об этих горящих стрелах заставляет меня подумывать о более решительных шагах.

— Решительных шагах в каком направлении, сестра? — Брат Северус поднял брови со сдержанным удивлением. Даже ночью на нем была лишь одна тонкая ряса. Он никогда не носил обуви. Его босые ноги временами напоминали Антонии о бедном брате Агиусе, еретические высказывания которого в конце концов довели его до безвременной кончины, принесшей Антонии столько неудобств. Но Бог, без сомнения, простил ему ошибку. Бог милостив к слабым…

— Пора заняться расследованием, — сказала Капет Драконис. — Есть мягкие методы убеждения, к тому же ничто, кроме расстояния, не отделяет нас от того, что мы ищем. Брат Маркус, вы отправитесь в Дарр и станете нашими глазами и ушами но дворце пресвитера, когда наш брат вернется обратно па север. Я тем временем тоже отважусь выбраться в мир, чтобы посмотреть, что можно разузнать.

— Это не опасно? — спросила Антония.

— В чем же вы видите опасность, сестра Вения? — спросила сестра Мериам. Наконец-то Антония услышала и ее голос.

Хороший вопрос, но у Антонии не было ответа на него.

— Я не предлагаю идти вам, сестра, — обратилась к Антонии Капет Драконис. — Вам пока нельзя покидать долину. Но мне можно. Я отправлюсь инкогнито, как мне и подобает.

— Принц без свиты — не принц, — сострила Антония, имея в виду золотую цепь на шее Капет Драконис.

Но собеседница лишь улыбнулась, на лице ее появилось даже какое-то подобие жалости.

— У меня есть свита. — Она указала в темнеющую долину, мерцающую жуткими светлячками горевших без пламени огней, где рассеянные ветры волновали внесезонное великолепие природы, деревья и цветы. — И моя свита могущественнее, чем чья-либо в этом мире. В путь, братья и сестры. Подставим спины под ношу.

Они поднялись, сложили руки в краткой молитве и покинули камин.

Раздраженной Антонии пришлось учесть то, что говорила Капет Драконис. В долине не было видно слуг-людей, были только животные: козы и коровы ради молока, овцы — ради шерсти, куры и гуси — ради яиц и перьев.

Антония оставила маленькую часовню и приблизилась к новой постройке. Хотя было уже почти темно, Хериберт все еще что-то вымерял и колотил, и ему помогали самые сильные из слуг. Странно, но Хериберт привык к этим слугам быстрее, чем она, — возможно потому, что он работал с этими существами каждый день, воплощая в жизнь свои проекты. Антония все еще смотрела па них с содроганием.

Использовать исчадия земли, выкормышей Врага, для того, чтобы наказать зло, обуздать мощь древних созданий, чтобы запугать слабых и заставить их повиноваться, — это одно. Совсем другое — обходиться с ними как с достойными слугами, использовать их как союзников.

При ее появлении они исчезли: или просочились в почву, или сложились внутрь себя. Самый близкий помощник Хериберта просто втянулся в доски вдоль северной стены и казался теперь суковатым узором на поверхности дерева.

— Хериберт, — сказала она неодобрительно, — твоя работа заканчивается с заходом солнца.

— Да, да, — согласился он механически, не отвлекаясь от работы. Он стыковал доски и кряхтел от неудовольствия, потому что доски не подходили друг к другу. Ему пришлось их подгонять, состругивая лишнее.

— Хериберт! Сколько раз я должна повторять тебе, что такого рода работа для простого слуги, а не для образованного и благородного клирика.

Он отложил доску и струг, посмотрел на нее, но ничего не сказал. Он уже не был худым хилым юношей, как еще полгода назад. Плечи расширились, руки огрубели от работы, обросли мозолями, украсились множеством мелких шрамов и ссадин. Каждый день он набирал в них множество заноз, которые без всякого нытья сам и вытаскивал.

Антонии не нравилось, как он на нее смотрел. Если бы он был малышом, она сказала бы, что он смотрит вызывающе.

— Пора ужинать, — добавила она.

— Вот только закончу, мать, — сказал он и после этого улыбнулся, потому что знал, что ей не нравилось такое обращение. Посвятив свою жизнь Церкви, она не должна была поддаваться мирским искушениям. Придет время, и она отомстит человеку, которого винит в своих грехах.

— До нашего появления здесь ты не говорил со мной так неуважительно.

Ветер принес какой-то шепот, он наклонил голову, прислушиваясь. Что он слышал? Своих жутких подручных? Если так, то почему она их не слышит?

Он склонил голову:

— Прошу прощения, ваша милость. Но она уже не верила его кротости.

Не лгала ли ей Капет Драконис? Может быть, ее просто вводили в заблуждение? Может быть, у нее просто хотели отнять Хериберта — не грубым насилием, а позволив непочтительным мыслям зародиться и развиться в его голове. Заронив идею о пренебрежении долгом по отношению к старшим, родне, матери, которая родила его болью и кровью и защищала его всеми своими силами. И он откажется ей повиноваться, чтобы удовлетворить свои эгоистичные земные желания и углубиться в столь низменные промыслы, как строительство и архитектура. Была ли потеря ею сына предусмотрена как плата? Не физическая утрата, но утрата власти над ним? И она должна спокойно наблюдать за его превращением в простого ремесленника, в грубого строителя? Ради всего святого! Она не потерпит даже такой простой магии, как лесть и интерес к его недостойным занятиям. Они, конечно, используют его в своих интересах, ибо сооружения, в которых они сейчас ютятся, явно не соответствуют их значению. Ее бесило, что те, кто был ее товарищами в работе и учении, поощряли молодого человека заниматься недостойным трудом как простой ремесленник.

Но она мудра и терпелива. Она должна выждать. Ее товарищи сильны. Не следует протестовать, пока они знают о магии больше, чем она. Она подождет: она будет наблюдать, слушать, учиться.

Хериберт собрал инструменты в ящик, испытующе провел рукою по недостроенной северной стене и без дальнейшей демонстрации наглого неповиновения пошел к старой каменной башне, в которой они трапезничали.

Антония подождала, пока дверь открылась, обнажив освещенный проем, и закрылась за ним. Она медлила в приятной прохладе ночного ветерка, глядя вверх, в небо. Знание не приходило само, по, как и все в жизни, подчинялось крепкой хватке, способной выжать послушание из человека и из всего, как бы строптиво оно ни было.

В эту ночь в небе над горами, ветер с которых дышал весной, сияли созвездия, указывавшие на истинное время года.

— Можете мне их назвать, сестра Вения? — спросил, внезапно вынырнув из тьмы и остановившись рядом, брат Северус.

— Пожалуй. — Она не испугается его торжественного тона и строгости выражения. — В это время года Кающийся Грешник, двенадцатый дом зодиака, возносится ввысь, — она показала рукой, — а десятый дом, Единорог, садится с солнцем, а Сестры, третий дом, восходят вечером. Гивр выступает в небо, а Орел падает на спину. Охотник начинает восхождение с востока, а Королева садится на западе, и ее Меч, Корона и Жезл висят низко над горизонтом, знаменуя убывающую силу.

— Хорошо, — сказал Северус. — Но вы слишком много слушали астрологов во дни своей юности. Охотник, Королева, Орел — это наши имена, переносимые на небо, на котором мы рисуем знакомые картины. В самом же небе даются свои названия звездам, и эти названия непонятны тем из нас, кто живет здесь, под сферой вечно умирающей луны. Но, называя их даже так примитивно, видя в них наши собственные страхи и желания, как молодые охотники видели принцессу Теофану в бегущем олене, мы получаем достаточно знаний, чтобы заметить связывающие их силовые линии. Это знание помогает использовать силу, переливающуюся между ними. Каждое расположение несет новые возможности и новые препятствия, и каждое из них неповторимо. — Он поднял руку: — Смотрите, сестра. Сколько планет вы видите?

Антония прищурилась: зрение было уже не то, что в молодости.

— Я вижу Соморас, конечно, Вечернюю Звезду в Кающемся Грешнике. Джеду, Ангел Войны, десять дней назад вступил в созвездие Сокола. Мок, владычица мудрости и изобилия, должна пребывать еще в созвездии Льва, хотя сейчас мы ее и не видим.

Антония явно гордилась своей осведомленностью, но Северус поубавил ей спеси, продолжив спокойно и размеренно:

— Можно также обнаружить Атурну, которая спадает через Младенца, линии ее влияния противоположны остальным. А вон — видите? — почти невидимая, если не знать, куда смотреть, стремительная Эрекес как раз входит в Кающегося Грешника. Луна еще не взошла, а солнце уже, как видим, село. Но через двадцать дней Мок и Джеду тоже пойдут на спад, так что лишь Соморас и Эрекес будут двигаться вперед. Таким образом, планеты в эту ночь, как в любую другую ночь, образуют новое сочетание относительно звезд небесных. Вот вы видите Глаз Гивра, Вулнерис и Риджил, плечо и ногу Охотника. Вон там три драгоценных камня, сапфир, бриллиант и цитрин, главные звезды Чаши, Меча и Жезла. Детское Ожерелье восходит к зениту, как и Звездная Корона. Завтра наша сестра отправится в путь, и эти сочетания помогут нам поддержать ее в пути через залы железа. Только знание позволит нам использовать силу звезд. И знание это доступно далеко не каждому смертному. Оно дается лишь немногим, способным правильно применить его.

— И потому Бог рукою скопоса направляет епископов и пресвитеров править, не так ли, брат?

Он не сразу ответил на это замечание, продолжая наблюдать за небом, ища какой-то знак, может быть нечто важное. Ожидая ответа, она погрузилась в созерцание Небесной Реки, опоясывающий небосвод гигантской змеей сверкающей пыли, каждая слабая ее искринка — душа, стремящаяся к Покоям Света.

Наконец Северус ответил, медленно и как бы самому себе:

— Вы слишком привыкли к власти, сестра Вения. Но вам следует забыть то, что вы узнали в миру. Оставьте это позади, оторвитесь от этого, подобно нам. Это единственный путь к овладению тем, чему мы вас должны научить.

— Как можем мы отступиться от мира, когда Бог поручил нам направлять заблудших на верный путь, поддерживать слабых, наказывать злых.

— Вы считаете, что Бог просил нас этим заняться?

— Разве нет?

— Мы все отмечены тьмой, прикосновением Врага, сестра Вения. Большое самомнение — воображать себя способным видеть сквозь тьму и претендовать на понимание Божьего промысла. Лишь там, — он указал на Небесную Реку, — мы очистимся от тьмы и засияем чистым светом. — Он опустил руку. — Не пора ли поужинать?

— Небесную реку, — говорил Па, — языческие племена, жившие здесь до прихода Священного Слова, называли Большой Змеей.

— Почему зодиак называют «мировым драконом», — спрашивала Лиат, — это ведь не одно существо, а целых двенадцать созвездий? А если он дракон, то почему Небесную Реку называли «змеей»? Вещи имеют множество имен, — отвечал он. — Люди дают вещам разные имена, потому что это дает им власть над ними. Джинна называют Небесную Реку по-своему: Выдох Огненного Бога. В анналах кудесников Бабахаршана она названа Вечно Сияющим Мостом Через Бездну. А древние дорийские мудрецы знали ее как Дорогу Госпожи Фортуны, ибо, где ступает нога Фортуны — вспыхивают самоцветы.

— А что ты думаешь о ней, отец?

— Это души мертвых, Лиат, ты знаешь это. Это тропа, по которой они взбираются в Покои Света.

— Тогда почему мы не видим, как она течет, а не просто двигается, как все звезды, которые восходят на востоке и опускаются на западе? Реки ведь текут. Вода все время в движении.

— Это не вода, дитя, это свет божественных душ. Кроме того, эфир не подчиняется законам, по которым живут элементы, связанные с землей.

— Значит, в наших душах есть огонь, если они светятся, как только попадают на небо.

При упоминании огня Па забеспокоился и резко сменил тему.

Лиат была озадачена. «Великая вещь — ретроспектива. Каждый задним умом силен». Это Па тоже частенько повторял.

Она дочистила лошадь, еще помедлила снаружи, глядя в зимнее безоблачное небо. Ночью было очень холодно. Накануне выпал снег, нежные снежинки напоминали пух с крыльев ангелов, но пленка снега лишь слегка прикрывала корку льда на замерзшей дороге.

— Значит, в наших душах есть огонь?

Согревая руки под мышками и глядя в небо, она представила себе Город Памяти. Он расположен на острове, сам остров — небольшая гора. Семь стен окольцовывают гору, одна над другой. Они носят названия своих ворот: Роза, Меч, Чаша, Кольцо, Трон, Скипетр, Корона. За воротами Короны, на плоской вершине, холм — парадная площадь с четырьмя зданиями. Здания ориентированы по четырем основным направлениям: север, юг, восток, запад. Пятая постройка — башня, стоящая в самом центре, — ось вселенной. «Пуп мира», как иногда шутил Па.

Может быть, он не шутил? Четыре двери камеры в самом верху башни открывались в четырех главных направлениях. Но в центре камеры была пятая дверь, которая не открывалась и не закрывалась, потому что была заперта. Непостижимым образом располагаясь в центре помещения, она вела в никуда.

Но что-то за ней все же было. Проникая мысленным взором сквозь замочную скважину этой двери, Лиат видела огонь.

Па запер эту дверь и не дал ей ключа. Она уверена, что он хотел сначала обучить ее. Но бедный Па, вечно в бегах, всегда что-то подозревающий, всегда испуганный, боящийся того, что догоняет их, помог определиться, когда придет подходящее время. И вот это время не наступило вовсе.

От некоторых вещей невозможно убежать.

— Ох, как мне тебя не хватает, Па! — прошептала она, выдохнув туманное облачко в ночной воздух. Лиат снова подняла глаза к Небесной Реке и подумала, что та тоже похожа на туманное облачко, теплое дыхание неподвижных звезд на холодной небесной сфере высоко над землею. Как и пояс зодиака, Небесная Река опоясывала все небо, наискось пересекая зодиак у подножия Сестер и у лука Лучника.

Совершенно неожиданно Лиат поняла, что все время знала то место из Евстасии, которое Хью цитировал, чтобы опозорить ее перед двором. Конечно, она знала «Комментарии к сну Корнелии». Но она всегда пролистывала места, посвященные вопросам философии, добродетели и нормам поведения. Эти главы не интересовали ее. Она углублялась в то, что Евстасия писала о природе звезд.

Где это хранилось? Лиат пустилась на поиски: здание, этаж, комната, заметки, сделанные ею в епископской библиотеке в Отуне.

Многие авторы объясняют суть Небесной Реки, но мы остановимся лишь на основных. Теофраст называет ее Via Lactea, то есть Млечный Путь, и считает швом между двумя полусферами небосвода, местом их соединения. Демокрит считает, что бессчетное множество малых звезд, собранных в узких границах, рассеивают свет во всех направлениях и создают у нас впечатление непрерывной световой полосы. Наиболее широко принято определение Посидона: так как Солнце никогда не пересекает границ зодиака, остальное небо оказывается обделенным его теплом. Поэтому косое относительно зодиака расположение Небесной Реки служит для перераспределения потока звездного тепла на остальную часть Вселенной.

— «Орел»! Пожалуйте внутрь! Здесь огонь и ужин!

Она стряхнула с себя задумчивость и вошла в длинный семейный дом, в одном конце которого находилась конюшня, а в другом — жилые помещения, такие же теплые и приветливые, как и их хозяйка.

— Признаюсь вам, госпожа Годести, что здесь, в Варре, я не всегда встречаю такой теплый и доброжелательный прием, как в вашем доме.

Когда Лиат въехала в деревушку, семья как раз ужинала, и она получила место у стола и щедрое угощение.

Женщина только хмыкнула и стала укладывать детей спать. Помещение скупо освещалось одним фонарем и огнем очага, у которого хлопотала старшая дочь. Другая девушка занималась едой.

— Многим в Варре не нравится правление короля Генриха, — ответила хозяйка негромко.

— А вам нравится?

Один из ее сыновей поставил перед Лиат миску с тушеным мясом и кружку теплого сидра. Госпожа Годести тем временем продолжала беседу:

— Я боюсь войны, худо нам приходится, когда большие господа дерутся между собой. Все здесь боятся войны. Но неурожай страшнее войны. И еще я боюсь невидимых стрел теней Погибших Душ, забытых покидающими этот мир. Они мучат нас болезнями и недомоганиями.

— Тени Погибших Душ? — повторила Лиат. Деревушка лежала на краю леса, а все знают, что в чаще лесов скрываются странные древние существа.

— Ешьте, ешьте. Я была бы плохой хозяйкой, если бы кормила вас только разговорами. Нам пока не на что жаловаться. Год удался. С тех пор как новый хозяин завладел этими землями, грех жаловаться.

— Кто ваш новый хозяин?

— Мы платим десятину аббатству Фирсбарга.

Лиат поперхнулась сидром и, закашлявшись, поставила кружку на стол.

— Прошу прощения. Оказалось горячей, чем я ожидала.

— Это я прошу прощения, «орел». Осторожней с тушенкой.

Лиат взяла себя в руки и, чтобы отвлечься, теперь дула на мясо. И здесь что-то непременно должно напоминать ей о Хью.

— Но ведь Фирсбарг далеко к северу отсюда, не так ли?

— Да, конечно. Эти земли перешли к монастырю от скорбящей леди в память о ее единственной дочери еще при жизни моей бабушки. По той же причине мой брат дополнительно выделяет долю в память о своей покойной жене, и монахи поминают ее на Святой Неделе. Мы же все платим то, что положено, дважды в год, и аббат всегда проявляет понимание и снисхождение, когда урожай плох.

— А в этом году?

— В этом году грех жаловаться, тем более с новым аббатом. Он хороший человек, хотя и из Вендара родом… Щедр к бедным, кормит семь семей. В каждый День Владычицы нашей, в память об апостолах Благословенного Дайсана, он возлагает руки на больных. Правит честно, по-доброму. Этим летом урожай был очень хорош. Солнца и дождя было ровно столько, сколько нужно, никаких дурных ветров. А к западу отсюда, говорят, градом выбило ячмень. На все Божье соизволение, не правда ли?

«Или магия погоды», — подумала Лиат, но вслух этого не сказала. Она просто сменила тему, как это обычно делал Па. «Сколько таких маленьких привычек Па я усвоила?» — подумала Лиат с неудовлетворением.

— Здесь, наверное, недовольны тем, что король разбил леди Сабелу?

— Разбил? Мы и не знали. А когда была битва?

— Она подняла восстание.

Они жадно выслушали ее рассказ.

— Как выглядит король? — спросила дочь хозяйки со своего места у очага. Ее манера поведения и одежда были скромны, но голос громок и уверен. — Он велик ростом и страшен?

— Он высок и благороден. Суждения его милостивы, но гнев так же яростен, как огонь, за которым вы сейчас присматриваете.

Затем, видя заинтересованность взрослых и любопытство выглядывающих из углов детей, она рассказала о дворе короля, о его путешествиях и его придворных. Рассказала о местах, где побывала она сама, которых они никогда не видели и о которых даже не слышали: об Аугенсбурге, Экштатте и его дворце, о вендских деревнях, похожих на их деревню, о Саксонском лесе, аббатстве Доардас, Корвейском монастыре, о торговых городах Геренроде и Гроне, о городе Касселе, где лично герцогиня Лютгард расспрашивала ее о Генте и предполагаемом походе туда.

— Я слышал о демонах по имени Эйка, — сказал пришедший со двора брат Годести, присаживаясь к огню. Из постели выбрался и притопал к нему ребенок, которому хотелось приласкаться и приютиться в его больших руках. — Но я всегда считал, что это просто досужие сплетни.

— Нет. Я видела их своими глазами. Я видела… — Лиат запнулась.

— Что видела? — малыш глядел на нее горящими глазами.

Лиат рассказала им о падении Гента. Говоря с этими людьми, простыми фермерами, самое дальнее путешествие которых заканчивалось на ярмарке в двух днях ходьбы отсюда, она, казалось, рассказывала им о делах древних и давно минувших, о которых уже сотни раз повествовалось у очагов и каминов. Этот рассказ помог ей унять собственную боль.

— Ах, какой принц храбрый и красивый! — вздохнула девушка у очага.

Ее брат фыркнул:

— Как раз по тебе, госпожа Сопливый Нос. Конечно, отбил бы тебя у всех твоих ухажеров.

— Ну-ну! — прикрикнула госпожа Годести, щелкнув мальчика по лбу. — Тихо. Не смей говорить непочтительно о мертвых. Его тень может слышать нас.

— Но все души поднимаются в Покои Света, — начала Лиат, но остановилась, услышав шепот из дальнего угла и заметив беглый взгляд, которым обменялись присутствующие.

Госпожа Годести прикоснулась к кольцу Единства на своей груди:

— Да, «орел», они поднимаются в Покои Света. Не хотите ли еще сидра? Моя пища — скудная награда за те истории, которыми вы порадовали нас этим вечером.

Лиат взяла сидр и, выпив его, ощутила тепло в груди. Разомлевшая от тепла и сытости, она завернулась в плащ и прилегла у огня на блохастой куче соломы. Домашний кот, специалист по ловле мышей, свернулся калачиком у нее на животе. Просыпаясь время от времени, она видела, как к очагу подходили люди — то девушка-служанка, то старик, то женщина, одетая еще беднее остальных, — и поддерживали огонь в течение долгой зимней ночи.

Утром она отправилась в путь. Снег шел так слабо, что почти не оставлял следов на земле. Брат госпожи Годести сопровождал Лиат в течение часа, а то и больше, хотя она и пыталась отговорить его, потому что вместо сапог на нем были лишь сандалии и ткань, обертывавшая ноги для тепла. Когда же они добрались до места, где осенние дожди размыли дорогу, петляющую по поросшему кустами и мелколесьем склону, Лиат поняла, что должна быть ему благодарна. Он показал ей обходной путь вниз по склону и обратно к старой дороге. Здесь было полно сухостоя, поэтому живые деревья на дрова не рубили. Он начал вежливо прощаться.

— Не все в Варре так дружелюбны, — благодаря его, сказала Лиат.

— Помогай путешественнику, и, когда ты окажешься на его месте, помогут тебе. Так нас учила бабушка. — Казалось, он волновался. — Надеюсь, вы понимаете, что моя сестра ничего не имела в виду, говоря о темных тенях в лесу.

— Друг, я вестник короля, а не епископов. Он поджал губы:

— Вы знаете женщин. То, что было хорошо для наших бабушек… — Он беспокойно поддернул свой веревочный пояс.

— Вы живете около леса. Разве вы не видите старых богов за их обычной работой?

Это удивило его.

— Вы верите в Дерево и Повешенного Бога?

— Нет, — признала она. Но я была с отцом во многих странных местах, и…

— И? — Казалось, он заинтересован. Или просто давала себя знать привычная, накопившаяся с годами усталость? Судя по возрасту его детей, он мог быть всего лишь лет на десять старше Лиат, но выглядел так же, как Па в самом конце, рано постаревший от постоянной работы и забот, от печали по умершей жене. — Годести говорит, что, если бы моя Адела принесла дары Зеленой Леди, помогающей женщинам при родах, она бы не умерла. Выходит, это случилось из-за того, что дьякон из деревни Соррес отвратила ее сердце от старых обычаев? Она молилась святой Хелене, когда начались схватки, но, может быть, Зеленая Леди рассердилась, не получив даров?

— Я не знаю вашей Зеленой Леди. Но я когда-то жила с отцом в Андалле. Женщины Джинна не молятся нашим Владычице и Господу, они молятся Огненному Богу Астереосу, но живут и рожают здоровых детей, многие во всяком случае. Мне жаль вашу жену. Я молюсь за ее душу. Может быть, Господь здесь ни при чем. Хотя, конечно, он всех нас видит, — добавила она поспешно. — Может быть, у ребенка было неверное положение в ее теле. Может быть, он не мог выйти. Может быть, какая-то болезнь проникла в ее кровь и ослабила ее. Или еще что-нибудь, совсем земное, не зависящее от Бога, так же как эта тропа за нами, — она указала на дорогу, — размыта дождем и грязью, а не бесчинством темных сил или колдовством.

— Ради Бога! — Он поспешно вытащил кольцо Единства, а потом еще какой-то амулет, которого она не разглядела, но поняла, что это языческий символ.

— Тени слышат нас!

— Тени?

— Тени мертвых, слишком беспокойные, чтобы погрузиться на ладью ночи и отплыть в преисподнюю. Или еще хуже, — он сжал свой посох, крутанул его и понизил голос до шепота, — тени мертвых эльфов. Их души окружены темным туманом. У них нет тела, но их все равно не отпускают с земли. Их не пускают в Покои Света, и им некуда деться, если они погибли на земле. Они блуждают в лесу. Вы, конечно, знаете о них.

— Тени мертвых эльфов… — Она оглядела лес: голые зимние деревья темнели на фоне серого неба, под ними — кустарник разных оттенков коричневого, темно-зеленого и желтого; по краям опушек темнели вечнозеленые деревья. Все это загромождено упавшими ветвями и стволами. Стало ли это судьбой Сангланта? Тенью бродить по земле, не имея возможности вознестись сквозь Семь Сфер к Небесной Реке, чтобы устремиться с другими душами к Покоям Света? Может быть, он сейчас рядом?

Лиат отогнала от себя эти мысли. Ее лошадь переступила и тряхнула головой, как бы поддерживая хозяйку.

— Нет, друг. Благословенный Дайсан учит, что Аои сотворены из того же вещества, что и люди. Некоторые из древних дарийских лордов обратились в веру Единства. С какой стати Дайсан не допустит на небо эльфов, служивших Господу на земле? И даже если они на земле, зачем мы им? — Лиат вдруг поняла, что не верит в блуждающие в лесу души мертвых. Она не боялась теней мертвых эльфов. Конечно, волки и медведи отнюдь не самое страшное, что есть в лесу. «Если ты бесстрашен и безрассуден — можешь считать себя покойником», — говорил иногда Па. Но если не считать Хью, она не часто испытывала страх.

— Кто знает, что таится в этом лесу. — Он мрачно огляделся, не чувствуя уверенности даже при утреннем свете, заливавшем деревья сквозь серые жемчужные облака. — Возле брода могут встретиться разбойники. Но завтра к сумеркам вы доберетесь до большого города. До Лаара.

Они расстались. Он, казалось, был рад этому, но из-за того ли, что возвращался в свой теплый и относительно безопасный дом, или из-за того, что избавился от нее и ее неудобоваримых воззрений, — Лиат не могла понять. Она не хотела быть непочтительной к старым богам или святым. Но не бог теней, не мертвые эльфы, не существа, служившие Врагу, были причиной ее выкидыша прошлой зимой. Причиной был тот самый аббат, которого нахваливали жители деревни.

Меж обнаженных ветвей кружились снежинки. Большую часть дня она шла пешком, чтобы согреться и не утомлять лошадь. Дорога была в приличном состоянии. Вся ширина ее, в две колеи, была свободна от кустов, а самыми большими неприятностями, которые на ней встречались, были лужи, скрытые коркой замерзшей грязи.

Стоило ли спешить? Ханна добиралась до короля месяцами. Никто не узнает причину задержки, и во всяком случае граф Лавастин вряд ли соберет свою армию до лета. Весна — время сева, время, когда разливаются реки, а дороги утопают в грязи, — не самое удачное время для военного похода. В весеннее половодье и Эйка не отважатся на рейды вниз по Везеру.

Но Лиат ощущала долг перед населением Гента и стремилась доставить сообщение как можно скорее. Ее обязывали к этому память о Сангланте и желание отомстить за его смерть.

В середине дня снег стал гуще и мокрее. Она спряталась под ветвями громадной ели, ветви которой образовали настоящую палатку. Лиат привязала своего мерина, собрала кучку веток и сучьев на мерзлой земле, окружив ее камнями. Затем, закусив губу, открыла окно огня в своем разуме и вызвала из него пламя.

Это пламя вырвалось из ее маленького костра и ударило в ветви ели над головой. Лиат отпрянула. Лошадь взбрыкнула, сдернула непрочно закрепленный повод и рванулась из укрытия.

— Проклятье! — Она побежала за лошадью. К счастью, та быстро успокоилась и ждала ее. Промокнув и продрогнув, Лиат привела лошадь обратно. Огонь утих и горел ровно. Она подкормила его. Лошадь жевала листочки с кустов, до которых могла дотянуться, а Лиат перекусила засохшим хлебом и горстью творога.

Ночь выдалась холодная, но огонь не подвел. Время от времени сверху осыпались груды сухих иголок. Спала Лиат нервно, время от времени просыпаясь, но в этом простом укрытии с колючими иголками и зимним ветром, обжигающим лицо и шею, ей было гораздо лучше и спокойнее, чем в любой теплой, удобной, элегантной спальне рядом с Хью. Если зима и была с нею груба, то не по злому умыслу, а от естественного безразличия к ее судьбе. Это необъятное и непостижимое безразличие почему-то успокаивало Лиат. Звезды совершают свой круговорот вне зависимости от того, живет она или нет, страдает или смеется. Она лишь ничтожная вспышка на фоне вечности небесных сфер и гармонии небесной музыки. Эфирные духи способны понять ее не больше, чем она их, именно в силу ее неуловимости и быстротечности. После многих лет постоянного бегства с Па, после того, что она вынесла с Хью, большое облегчение — быть недостойной всякого внимания.

Но она была несвободна. Ей был отчаянно нужен наставник, учитель.Может ли Вулфер видеть ее сквозь огонь? Что с Ханной? Угли тлели, но стоило подбросить несколько веток, и вспыхнули ярко-желтые языки пламени. Лиат вынула золотое перо.

— Ханна, — прошептала она, гладя кончик пера. Незаметно переворачивая его, она раздувала пламя и скручивала в портал, дающий возможность наблюдения.

Вот Сапиентия в кресле. Морщится — ей нехорошо. Единственном из всего ее окружения, кого она может вытерпеть больше минуты, — Ханна, утешающая ее и подающая питье в серебряном кубке. Хью с ними нет, ничто о нем не напоминает.

Перо щекочет ладонь, языки пламени колеблются. Сейчас перед нею полумрак чердака, устланного соломой. Мужчина пошевелился в беспокойном сне, и она узнала его. Вулфер. Он бормочет имя и внезапно, как будто кто-то окликнул его, просыпается, открывает глаза.

— Ваше высочество…

Взгляд Лиат затуманивается и снова проясняется. Она видит женщину на ложе, в ужасной лихорадке, в пропитанной потом одежде. Это уже не чердак. Три женщины в заботе о страждущей стоят рядом. По одежде Лиат узнает служанку, пожилую монахиню и мать настоятельницу.

— Ваше высочество! Это я, мать Ротгард. Вы меня слышите?

Мать Ротгард отжимает тряпицу и прижимает ее к горячему лбу больной. В осунувшемся лице Лиат узнает черты принцессы Теофану. Она ужасно изменилась, жизненные силы угасли, кажется, жить ей осталось недолго. Мать Ротгард хмурится и что-то говорит служанке. Та поспешно выходит. Настоятельница раздевает больную, чтобы осмотреть ее. Грудь страдалицы покрыта каплями пота, стекающего к плечам и в подмышки. Кажется, что стены маленького помещения содрогаются от неровного сердцебиения Теофану. На ее шее два медальона: золотой круг Единства и прыгающая пантера на серебряной цепи.

Мать Ротгард берет медальон с пантерой в ладонь и читает какую-то надпись, слишком мелкую, чтобы Лиат могла разглядеть ее. Лицо аббатисы умно и сурово.

— Колдовство, — говорит она пожилой монахине. — Сестра Анна, принесите алтарный экземпляр Священных Стихов и корзину освященных трав из Алтаря. Ни с кем об этом не говорите. Если эта надпись сделана кем-то при дворе — даже если принцесса выживет, — мы не будем знать, кто наши враги, а кто союзники. Почерк образованного человека.

Мать Ротгард произносит благословение. Принцесса стонет. Картина расплывается.

Дождь ослабел, когда Лиат спрятала золотое перо и сжала колени, чтобы удержать тепло. Сумерки рассеивались в ожидании восхода солнца.

Колдовство. Насколько возросла сила Хью? Может быть, она теперь тоже во власти его магии? Может быть, она всегда была в его власти?

С такими беспокойными мыслями Лиат приготовила лошадь. Взяв повод, чтобы вывести животное из-под дерева, она ощутила острый укол в груди, как раз под золотым пером Аои.

Собираясь взобраться в седло, на фоне тихого шуршания дождя она услышала треск сломанной ветки где-то рядом. Уже устроившись в седле, Лиат вытащила лук и стрелу и положила их наготове перед собой, придерживая одной рукой.

Внезапно взмыл в воздух явно чем-то испуганный выводок куропаток. Она внимательно всматривалась в кусты и прислушивалась, но ничего подозрительного не обнаружила. Тем не менее ее не покидало ощущение, что кто-то — или что-то — следит за ней.

Лиат пустила лошадь вперед так быстро, как только отважилась. Ее нельзя изматывать, ведь до следующего города еще далеко. Кроме того, дорога то и дело прерывалась промоинами и ямами. Ничего подозрительного ни спереди, ни сзади. Лишь привычный бурелом деревьев и кустарников, припорошенных снегом.

Вдруг в тени деревьев показались тусклые фигуры, мечущиеся среди деревьев.

Что-то просвистело мимо уха, заставив ее отшатнуться. В ближайшее дерево воткнулась странная стрела: очень тонкая и хрупкая, лишенная оперения, она мерцала серебристым древком в рассеянном зимнем свете. Спустя неуловимое мгновение стрела исчезла, как будто растворилась в воздухе.

Ниоткуда — и отовсюду — раздался дикий переливчатый визг, скорее боевой клич, чем мольба о помощи.

Пожалуй, иной раз лучше взять ноги в руки и удрать, чем стойко сражаться — неизвестно с чем.

Перейдя в галоп, Лиат продвигалась по лесной дороге. Подскакав к вырубке, она почти сразу заметила, что лес повален по обе стороны широкой реки. У брода ветхий мост пересекал лениво текущие воды.

На мосту ее поджидала группа мужчин. Увидев Лиат, они схватились за оружие. Она остановила лошадь и, пока та переступала под ней, огляделась по сторонам. Непонятно было, какая угроза более серьезна. Группа у моста состояла из оборванцев, смахивавших на разбойников, каковыми они и являлись. Большинство было одето в отрепье, в том числе и на ногах. Жалкая пародия на броню: кое у кого на тряпье нашиты редкие куски кожи. Шлем только на вожаке, кожаный прессованный колпак, подвязанный тесемками под неопрятной бородой. Но они все-таки стояли перед ней во плоти, ощутимые, реальные. А кто знает, что там вопило позади!

— Я — «Королевский орел»! Я выполняю его поручение. Пропустите меня!

Теперь они поняли, что она одна.

— Короля Вендара, — сказал вожак, плюнув под ноги. — Ты, вишь, в Варре. Он нам, понятно дело, не король.

— Генрих — король Вендара и Варре.

— Генрих нам не указ. Мы — подданные герцогини Сабелы.

— Сабела больше не герцогиня. Она больше не управляет Арконией.

Вожак плюнул снова, перехватывая копье, и оглянулся на товарищей, вооруженных дубинками, а точнее — палками с утолщенными концами. Двое отделились и стали обходить Лиат с двух сторон.

— Что самозваный король говорит о герцогине Сабеле, здесь ничего не значит. Зря он посылает сюда своих людей и думает, что его слово защитит их. Тебе лучше будет, девка, если ты сдашься без боя.

— А что вам с меня? — сказала она, поднимая лук, но они только засмеялись.

— Добрые сапоги, хороший плащ, смазливая мордашка, — сквозь ржанье выдавил вожак. — А меч, а лук? Оружие кое-что для нас значит!

Вложив стрелу, она прицелилась в вожака:

— Прикажи своим людям отступить, или я убью тебя.

— Право первого тому, кто стянет ее с седла! — крикнул вожак.

Двое с боков рванулись к ней. Правый добежал первым. Лиат ударила сапогом в его горло и, когда он опрокинулся, обернулась налево. Тетива лука уже натянута, острие стрелы почти у его лица — она выпустила стрелу в момент, когда он схватил ее за сапог.

Стрела вошла разбойнику в рот. Он покачнулся и упал.

Времени на размышления не осталось. Луков у них нет. Она может от них оторваться.

Повернув лошадь, Лиат заметила в лесу тени. Они двигались как охотники, но она сразу поняла, что это не люди, не подмога жалким бандитам на мосту. Луки их были невероятно тонки и легки, будто сделаны из тысячекратно сплетенной паутины, достигшей прочности дерева.

Попалась! Она не видела причин доверять этой неизвестной ей силе больше, чем бандитам.

Бандит, получивший сапогом в горло, выпрямился и прыгнул к ней.

Живое дерево в зимней влажной мгле горит плохо, и она направила огонь на старый мост.

Бревна и доски моста вспыхнули мгновенно и сильно, почти взорвавшись пламенем. Люди на мосту завопили и стали прыгать в ледяную воду, стремясь спастись. Ее лошадь заржала и взвилась на дыбы. Тонкая серебристая стрела поцарапала ей бок, упала наземь и исчезла. Бандит, прыгнувший на Лиат, коротко вскрикнул и судорожно схватился за горло, проткнутое такой же стрелой.

Лиат рванулась к реке. Разбойники бросились врассыпную — от нее или от тех, кто наступал за нею. Холодная вода действовала отрезвляюще. Реку она пересекла верхом. Лошадь вела себя образцово. На мгновение она потеряла дно, но вот уже и противоположный берег. Вода омывала тело коня и смывала кровь с раны, нанесенной серебристой стрелой. Ломая береговой лед, лошадь вышла на берег.

Сзади доносились вопли, но Лиат не оборачивалась. Посреди дороги замер, разинув рот, один из бандитов. Он в ужасе смотрел на горящий мост и на барахтающихся в воде товарищей.

— Ты думал, что король Генрих оставляет своих «орлов» без защиты, придурок? — крикнула она. Он рванулся в лес — от нее или от тех. Она обернулась.

Мост полыхал костром. Теней из леса не было видно, бандиты рассеялись. Рассмотрев мост, она поняла, что не сможет погасить его. Лиат попыталась представить себе умирающее пламя, остывающие угли — бесполезно. Управлять пламенем она не умела.

Тут из леса появились они. У них были тела, по форме похожие на человеческие, даже древнего вида броня с чеканкой на груди, изображавшей женщин с головами грифов и пятнистых безгривых львов. Но сквозь них виднелись деревья. Они были похожи на сгустки тумана, принявшие форму людей. Они направлялись к ней. Один из них поднял лук и выстрелил в Лиат; серебряная стрела вспыхнула в воздухе сначала отраженным светом, а затем пламенем, растворившись в нем. Они приблизились к потоку, не подходя к горящему мосту, но пересечь реку не пытались.

Лиат повернула лошадь и поскакала прочь.

Она ехала верхом, шла пешком, снова садилась верхом; шла, трусила, бежала рядом со своей уставшей лошадью. И хотя зимой дни коротки, этот казался бесконечным. Лес не хотел редеть.

Наконец лес стал светлее, затем перешел в кустарник и молодые посадки. Дорогу пересекали свиньи. Разгороженные деревьями поля делали путь светлее. До города она добралась, когда уже взошла луна. У закрытых ворот она взмолилась:

— Прошу вас, я «орел» короля с королевским посланием. Впустите меня!

Ворота заскрипели, ее впустили. Добрые варрские граждане не испытывали симпатии к королю Генриху, но она была женщиной, путешествующей в одиночку, да и к новостям, которые от нее можно было узнать, граждане Лаара были неравнодушны.

Дьякон приняла лошадь и с пением псалма наложила на рану мазь из святой воды и трав.

— Вам помогли ваши молитвы, дочь моя, — сказала дьякон. — Вмешательство святой Геродии, день которой отмечается сегодня, спасло вас от худшего.

Лиат оставила лошадь на попечение дьякона и в сопровождении местных жителей отправилась к общинному дому, где, казалось, все население небольшого городка собралось посмотреть, как она поглощает холодный ужин. Жители знали о разбойниках и были рады от них избавиться. Что касается безымянных существ из леса, было ясно, что жители Лаара смирились с их существованием и с вредом, который они приносили.

— Вы знаете, кто они?

— Тени мертвых эльфов, — сказала хозяйка дома, который принял ее.Они обречены бродить по земле, — сказал староста. — Они не могут подняться в Покои Света.

— Моя мудрая тетка говорила мне, что здесь когда-то правили Погибшие Души, — добавила хозяйка. — Их тени не могут оставить места их былой славы. Поэтому они пытаются выжить нас отсюда, чтобы их родня могла вернуться.

Одна история сменялась другой. Они, разумеется, хотели знать, чего король хочет от графа Лавастина. Южные владения графа лежали днях в десяти пути от Лаара. Некоторые жители городка прошлым летом видели армию графа, возвращавшуюся из-под Касселя.

— С графом был наследник, — сказала хозяйка. — Очень симпатичный, высокий и благородный. Чего хочет король от графа Лавастина? Граф варрский, король вендарский. Может быть, королю не нравится граф?

Она сказала им про Гент.

— А, «драконы», — сказала одна пожилая женщина. — Я видела их много лет назад. Славные были ребята!

Этой ночью, завернувшись в плащ у очага, Лиат видела собак Эйка.

ГАДАНИЕ НА КОСТЯХ

Зима тянулась и тянулась, Эйка, оставшиеся в Генте, скучали, Санглант терял своих собак. Как и его «драконы», собаки дрались, когда на него нападали. Как и его «драконы», они погибали. Он делал, что мог, чтобы спасти их, но что он мог сделать?

Бои были для Эйка насущной необходимостью, на их битвы с рабами ужасно было смотреть. С Санглантом они дрались редко, потому что всегда проигрывали. Их честь не позволяла им драться против него с оружием, тогда как он оставался безоружным, или нападать на него не поодиночке, а он настолько отточил свои боевые навыки, что никто из них, даже самый здоровый и храбрый, не мог его одолеть.

Что Эйка не прекращали своих набегов, он узнавал, когда один из князьков приводил рабов или хвастался какими-нибудь безделушками, однако добыча в местностях вокруг Гента становилась все более жалкой. Уже три сезона грабежей! Бывали и иные события, когда рассказы дикарей об их кровавых «подвигах» перемежались жестокими забавами с участием рабов, бедных обреченных душ.

Такие зрелища не интересовали Кровавое Сердце. Он тоже был неспокоен. Он часто играл на своей костяной флейте, упражнялся в своих умениях. Санглант, неопытный в делах магии, затруднялся определить то, что видел: паутину света, окутывавшую собор; хлопающих крыльями и бьющих хвостами огнедышащих драконов, парящих в огромном главном нефе собора, прежде чем раствориться в воздухе; светящиеся рои пчел, мучащих Сангланта, жалящих его руки и ноги так, что они распухали, и исчезающие вместе с опухолями, когда Кровавому Сердцу надоедала забава и он опускал флейту.

Когда подкатывало безумие, он спасался в своем особняке, тщательно выстроенном зимой. Он чувствовал каждое бревно, каждую клепку кровли, как будто своими руками установил и закрепил их в нужном месте. Этот воздушный замок бессчетное число раз спасал его от черных туч душевного ненастья.

Но не всегда.

Он почуял в воздухе гарь, дым и едкий запах жженого дерева. Слышно было, как Эйка на площади перед собором играют в свою повседневную игру.

Побеждающая сторона каждый раз воплями возвещала о своем триумфе, бросая трофей, свой кошмарный мешок, перед Кровавым Сердцем. Может быть, холод делал их несколько вялыми, но не настолько, чтобы отказаться от игры. На это не могли повлиять ни холод, ни зной, ни ливень, ни обильный снегопад.

Ближе к весне, когда дни удлинились, он заметил изменения в облике Эйка. Обычными стали кожаная броня и стальные топоры, наконечники копий и стрел — изделия гентских мастеров. Крики рабов днем и ночью стояли у него в ушах, но что он мог сделать, чем помочь?

Он мог лишь наблюдать и размышлять. Приближалась весна. Скоро разольется река, мало кто отважится пойти вверх против течения до поздней весны. Но Кровавое Сердце подтягивал свою армию. Каждый дурак, даже сумасшедший дурак, мог это видеть. Ежедневно Эйка приходили и уходили. Некоторые (Санглант научился их различать) не возвращались, возможно погибая где-то вдали или просто уезжая слишком далеко и надолго. Конечно, даже Эйка не могут пересечь северное море зимой, но кто знает? Они же дикари, а дикари могут отважиться на что угодно.

Сидя на цепи, он мог лишь наблюдать. Удерживая безумие, как и собак, на расстоянии, он мог размышлять. Мог строить планы.

Кровавое Сердце не должен вывести свою армию из Гента. По Везеру можно подняться далеко в пределы королевства Генриха и устроить большие беспорядки.

Но даже у Кровавого Сердца есть слабости. Просто надо только быть ясновидящим, как Лиат, чтобы заметить их.

Кое-что он обнаружил.

Эйка никогда не пользовались небольшой галереей — хорами над главным нефом, никто из них не поднимался туда, чтобы поглазеть сверху на собратьев.

У собак никогда не было щенков: они, кажется, никогда не спаривались.

Так же, как он был прикован к алтарному камню, жрец Эйка казался прикованным невидимой цепью к Кровавому Сердцу. Когда Кровавое Сердце восседал на троне, жрец оставался при нем. Когда Кровавое Сердце четыре раза в день покидал храм, жрец уходил с ним.

Эйка не обнаруживали никаких признаков полового влечения к рабыням. Во всяком случае, Санглант не замечав ничего подобного. Возможно, их презрение к людям было слишком глубоко.

Деревянная коробка и кожаный мешок жреца всегда были при нем. Из мешка он доставал кости, по которым угадывал будущее. Коробку никогда не открывал.

Сколько бы Эйка ни набивалось в собор, запаха от них не было. От людей воняло, Санглант достаточно долго прожил среди них, чтобы знать это. При дворе короля всегда стоял смрад от скопления большого количества людей. Деревни и поместья отличались своими запахами пота, плесени, шерсти, навоза, гнилого мяса, женских выделений, запахов кожевенных, мясных, сыродельных и иных заведений. Он подозревал, что, по мнению Эйка, от него тоже воняло, хотя Санглант был лишь наполовину человеком. Завоняешь тут! Он не мылся несколько месяцев. Собаки были чище, чем он.

О Боже, он не лучше лесного зверя, катающегося в грязи. Санглант делал все, что мог, чтобы следить за собой, но что толку?

Когда, наконец, король Генрих соблаговолит обратить внимание на Гент? Санглант понимал, что не сможет умереть здесь, среди собак. Дар его матери был проклятием — умереть было бы огромным счастьем. Эта милость была оказана его бравым «драконам», кости которых догнивали в крипте собора или издавали чарующие звуки во флейте Кровавого Сердца. Санглант предполагал, что какое-то событие могло отвлечь и задержать Генриха. Не во имя Сангланта, месть — слишком большая роскошь, но Генрих должен вернуть Гент.

И кто-то должен остановить Кровавое Сердце.

Если только трезво взглянуть на то, что лежит на виду, — ответ очевиден. Он удивлялся, что так долго не замечал этого. Он знал, как убить Кровавое Сердце: достаточно подобраться поближе.

Айвар был для матери Схоластики такой незначительной личностью, что передать ему весть, таившую смертельный удар, она поручила Мастеру-Надуты-Губы.

— Чтобы я от вас более никаких жалоб не слышал, жалкое вы создание! — обругал его вместо введения наставник. Улыбки на его лице не было, но в интонации сквозило затаенное злорадство. — Господин ваш отец прислал ответ на недостойную просьбу освободить вас от данных обетов. Разумеется, лорд Харл решил оставить вас в монастыре. Вы должны будете замаливать грехи своей родни, как живущих, так и умерших членов семьи. Вам надлежит молиться также и о собственных грехах, о вашем недостойном поведении. Может, из вас еще выйдет что-нибудь путное. А теперь, — он умело и привычно пустил в дело свой прут, с размаху опустив его на руки Айвара, — займитесь делом!

Что ему оставалось? Ежедневная монастырская рутина была своеобразным утешением для его мятущейся души. На всю жизнь в ловушке. Лиат отказалась от него, несмотря на все, что он наобещал ей.

Лишь раз в день монотонность прерывалась. Раз в день он чувствовал, как отступает оцепенение, сжимавшее его сердце и душу. Но и это событие было омрачено помехами и трудностями.

— Очень жаль, что мы не можем подобраться поближе, — сказал Болдуин. — Она все очень гладко излагает, но между нами забор.

— Что значит какой-то забор? — кипятился Эрменрих. — Как ты можешь сомневаться в ее словах, Болдуин? Неужели ты не чувствуешь, что каждое ее слово дышит искренностью?

— Как можно быть убежденным в искренности человека, видя его лицо лишь через дырку от сучка? А что если ее к нам подослали?

— «Подослали»! Много чести! — выдавил сквозь прижатые к губам кулаки Зигфрид. Его голова была опущена, а глаза зажмурены. Казалось, он валял дурака.

С тех пор как Таллия появилась в Кведлинхейме и начала монотонно-страстным голосом проповедовать искупление Благословенного Дайсана, его смерть и возрождение, внутренняя борьба, казалось, разрывает бедного Зигфрида на части.Четверка приятелей были не единственной ее аудиторией. После каждой вечерней службы она выходила, босая, из колоннады и подходила к забору, разделявшему мужскую и женскую половины. Каждый день последних трех месяцев, какой бы ужасной ни была погода, она опускалась на колени, облаченная лишь в ветхую рясу послушницы, и молилась. Мало кто молился с нею ежедневно. Одним из этих немногих был Эрменрих, стоявший на коленях по другую сторону забора, дрожа в холодные дни, под снегом или дождем, ежась от порывов ветра, чтобы слышать ее голос. Рядом с ней молились послушницы, среди них кузина Эрменриха, Хатумод.

Болдуин и Айвар подходили послушать, когда погода была не слишком гадкой. Собирались и послушницы на женской половине. Это можно было понять по дыханию, шуршанию ткани, шепоту и время от времени смешкам, которые, правда, никогда не относились к молитвам леди Таллии. Никто не смеялся над Таллией и ее еретическими проповедями.

Леди Таллия никогда не повышала голоса. Она не кичилась своим высоким происхождением, в отличие от сына герцогини Ротрудис Реджинара, и не претендовала ни на какие льготы. Скорее наоборот.

О лишениях, которые она сносила по доброй воле, ходили легенды. Она всегда ходила босая, даже зимой. Питалась исключительно ячменным хлебом и бобами. Никогда, даже по праздникам, не пила вина. Ни в какой холод у ее кровати не было жаровни. Она не прибегала к услугам служанок, как это было принято среди благородных послушников и послушниц. Более того, получив особое разрешение своей тетки, матери Схоластики, она сама прислуживала служанкам, как будто они были благородными, а она — девушкой из челяди.

Ходили даже слухи, что она носила под рясой власяницу, и мать Схоластика была вынуждена лично запретить ей такую вызывающую демонстрацию смирения.

— Ш-ш-ш, — змеей зашипел Болдуин, стоя на коленях и, прижавшись глазом к дырке, всматриваясь в запретную зону. — Идет!

Айвар опустился на колени. От земли в тело сквозь тонкую ткань проникал холод, и он подумал, не лучше ли вернуться в помещение. Но внутри, сидя у жаровни, храпел Мастер-Надуты-Губы, а лорд Реджинар и его псы с удовольствием испортят жизнь каждому, кто помешает им играть в кости. Послушники второго года под руководством Реджинара всегда играли в кости перед вечерней службой, когда, единственный раз за день, краткий отрезок времени был предоставлен в распоряжение воспитанников.

Лишь в это время Таллия и могла говорить.

— Почему тогда, — Болдуин уступил место у дырки Эрменриху, — если она искренна, почему она не поговорит об этом с матерью Схоластикой? — Как многие избалованные вниманием дети, Болдуин был убежден, что взрослые всегда уступают разумному — или страстному — желанию напористого отпрыска.

— А сам-то! Почему же ты не сказал своим родителям, что не хочешь жениться на той даме, а придумал это призвание стать монахом? — поддразнил его Айвар.

Прекрасные глаза Болдуина вспыхнули.

— Это совсем другое дело! Ты же понимаешь, что желание не имеет никакого значения в деле объединения семей, особенно если одна семья хочет выгадать, породнившись с другой.

— Ох, какой ты скептик, Болдуин! — упрекнул Эрменрих.

— Насчет женитьбы или насчет леди Таллии?

Зигфрид сменил у дырки Эрменриха. За забором слышались шорох ряс, кашель, хлюпанье носов, кто-то чихнул. Как бы в ответ на это, Зигфрид заметил:

— Конечно, и мать Схоластика, и кто угодно другой из начальства осудил бы ее за такую ересь.

— Тихо! — перебил его Эрменрих. — Она говорит!

Зигфрид пустил к дырке Айвара. Перед глазами замельтешили лица, руки и ткани. Вокруг Таллии собрались послушницы и даже кроткая наставница, которые столпились, как двенадцать девственниц-добродетелей из «Пастыря» Ермы. Айвар стал отождествлять лица с добродетелями. Таллия, конечно, Вера. Хатумод, пожалуй, Простота-Симплицитас. Пожилая добрая наставница Конкордия — Согласие. Невыразительные, неброские лица девушек с убранными под платки волосами. Носы красные или белые. Молитвенно сложенные руки. Сойдут за Воздержание, Терпение, Великодушие, Невинность, Милосердие, Порядок, Правду, Благоразумие. Выделяется, конечно, лицо Таллии. Оно бледно от воздержания и выразительно. Но выразительность, возможно, объясняется лишь безудержным фанатизмом. Ничего от свойственной Лиат теплоты. И все же после отъезда Лиат это единственный центр притяжения в Кведлинхейме.

— Смерть — причина жизни, — говорила Таллия. — Принеся в жертву святого Дайсана, приказав заживо содрать с него кожу, императрица освободила его от земной оболочки. Так он навеки освободился от своего тела, которое не нужно в Покоях Света.

— Но почему такая ужасная смерть? Ведь он же страдал!

— Он еще прежде страдал от наших грехов. — Таллия развела руки, подняв их открытыми ладонями вверх. — Это лишь кожа, из праха, ничего более. Как и все остальное вне Покоев Света, она запятнана тьмой. Мы восходим к Господу не во плоти, а нашим духом. Душа наша поднимается в Покои Света.

— Но как тогда святой Дайсан мог вернуться на землю и опять ходить со своими апостолами, если у него не было тела?

— Есть ли сила, которой Бог не владеет? Что неподвластно Господу? Божья мощь создала Вселенную. Она создала нас. Ах! — Таллия качнулась, и Хатумод, такая же крепкая и упитанная молодая особа, как и ее брат, подхватила и поддержала ее. — Владычица, благослови! — произнесла Таллия высоким, пронзительным, изменившимся голосом. — Я вижу свет! Сияние ангелов — оно пронизывает мрак, окружающий землю. — Таллия опускала голову и, казалось, теряла сознание.

Айвар отпрянул было от дырки, но Болдуин, Эрменрих и Зигфрид мгновенно прижали его обратно, чтобы ничего не пропустить.

— Что-то случилось! — воскликнул Эрменрих. Зазвучали колокола к вечерней службе, и все четверо поползли на свои места в колонне.

Айвар, не обращая внимания на позу Мастера-Надуты-Губы, внимательно изучил женскую колонну, но леди Таллии среди послушниц не было. А ведь она никогда не упускала шанса помолиться, посетить церковь!

Не появилась она к вечерней службе и на следующий день.

Прошло два дня, прежде чем Эрменрих смог встретиться с Хатумод. Новость поразила и ужаснула их.

— Хатумод говорит, что Таллию разбил паралич.

— Дьяволы овладели ею из-за этих еретических дум, — витийствовал Зигфрид, увлеченно обгрызая ногти. — Она была одержима Врагом! Враг бодрствует и готов проникнуть в любую щелочку, использовать любое слабое место в убеждениях смертных.

— Не неси ахинею, — отмахнулся Эрменрих. Он умел уступать желаниям других, как уступил желанию своей матери, самоотречении и смирно вступив в монастырь, но сейчас он не выглядел умиротворенным. — Хатумод говорит, что она лежит как мертвая, на лице лишь слабый румянец. Это Бог отметил ее, чтобы испытать ее веру, а не Враг.

— Она так мало ест, что могла просто ослабеть от голода, — предположил Болдуин, аппетит которого был постоянен и надежен, как восход солнца. — Моя тетка говорит, что это верный признак истощения, когда фермеры слишком слабы, чтобы сеять. Епископы в такие времена раздают зерно, якобы ради Господа, но моя тетка говорит, что ради нашего же благосостояния.

— Болдуин! — Бедный Зигфрид, казалось, был в шоке. — Как ты можешь говорить такие вещи! Да к тому же еще в Божьем доме, да простит тебя Господь.

— Правду можно говорить в любом месте, в ней нет непочтительности к Богу!

— Тише, ребята! — успокоил их Айвар. — Споры нам не помогут.

Все же и им овладел внезапный страх, причины которого он не мог понять.

Неизвестно почему, но они по-прежнему становились на колени возле забора на том же месте, надеясь что-то узнать.

И наконец, через четыре дня, они увидели, как Таллия, опираясь на руку Хатумод, медленно приблизилась к забору. Она преклонила колени на снегу так, как будто это был весенний луг, усеянный цветами, сложила руки перед грудью и начала молиться.

Она шевелила бесцветными губами. Исхудавшие руки походили на птичьи лапы, ногти впивались в ладони. Но из этого изможденного тела исходил на удивление мощный здоровый голос:

— Благословен Господь наш! Благословением Святой Матери и Ее благословенного Сына всем нам дарована вечная жизнь, если мы признаем Святое Слово жертвы и покаяния. Свет снизошел на меня, и, пока тело мое лежало недвижно, мне было видение.

Лицо ее было настолько тонким и бледным, что казалось нематериальным, эфирным, как будто тело ее было высосано из оболочки, поддерживавшейся лишь силой бессмертной души. Эта новая хрупкость плоти в сочетании с яростным сиянием глаз сообщали Таллии красоту, которой она не обладала ранее. Так во всяком случае казалось приникшему к дырке Айвару. Эрменрих тыкал его в плечо, с нетерпением ожидая своей очереди смотреть.

Хотя смотреть им не следовало.

— Мою душу вел дух огня, вел к месту скопления ангелов. Там мне выпала честь видеть, какие награды Бог готовит тем, кто любит Ее, отвергаемую язычниками, проповедующими ложное Слово Единства. — Она подняла кулаки. С искаженным физической болью лицом, она с трудом разжала пальцы.

Айвар громко ахнул, как и все послушницы с другой стороны забора.

Ладони Таллии кровоточили. Каждая из них была рассечена неглубокой алой линией — как будто по ним полоснули острым свежевальным ножом, отделяя кожу. Кровь капала с ладоней, окрашивая снег.

Айвар отшатнулся, закрыв глаза ладонями.

Эрменрих приник к дырке.

— Чудо! — выдохнул он.

Зигфрид, посмотрев, лишился дара речи.

Болдуин только хмыкнул.

Не прошло и месяца, как снег растаял и зацвели первые фиалки. Там, где пролилась кровь Таллии, выбилась из-под земли вьющаяся роза. В первый день святой Иоанны-Посланницы единственный ее бутон распустился в алый цветок.

— Знамение, — глубокомысленно бормотал Зигфрид, и в этот раз Болдуин не возражал. Он просто молчал.

Прошел почти год с тех пор, как Айвар на коленях стоял перед воротами монастыря, произнося слова обета. Впервые с того дня он вошел в здание церкви Кведлинхейма, не думая о собственных горестях, переполненный благоговением.

Алан увидел Лиат издалека. Он остановился, подозвал собак и усадил их полукругом.

— Ульрик, Роберт, сходите приведите ее ко мне.

Двое отделились от его обычного эскорта, состоявшего из егерей, полудюжины воинов и женщины-клирика, читавшей ему труды по экономике и сельскому хозяйству. Все с удивлением смотрели вниз, где у подножия пологого холма шел пешком, вместо того чтобы скакать верхом, «орел» короля.

Новых людей было безопасней подводить к Алану в чьем-то сопровождении.

Когда он с собаками, всякое может случиться.

Тонкий снежный покров выбелил окрестности. Грязной полосой выделялись лишь южная дорога и сады по обеим сторонам ее. С вершины холма Алан мог видеть крепость Лавас и дымы городских очагов. Погода сегодня мягкая. Как утром сообщила ему клирик, наступил день святой Ойи, первый день месяца февру. День, благоприятный для девушек, которые в прошедшем году впервые кровоточили. Отныне они будут сидеть в церкви на женских скамьях, а те, у кого родители побогаче, могут получить и хороших женихов. Через тридцать дней будет первый день месяца яну, первый день нового года и первый день весны.

В этом новом году, если Богу будет угодно, он тоже обручится, а то и женится.

— Владычица над нами! — пробормотала клирик. Остальные, глядя на три приближающиеся фигуры, тоже тихо переговаривались. Никогда еще Алан не видел, чтобы «орел» прибыл пешком, — ведь дела у короля спешные, а кто может двигаться быстрее всадника? Но это было не единственной странностью «орла».

Лицо молодой женщины было таким темным, как будто она ступила на эту покрытую снегом землю из страны, днем и ночью, круглый год обжигаемой солнцем. При ней были лук и колчан со стрелами, на боку короткий меч, шагала она легко и быстро, как подобает выносливому воину. Но ее окружала какая-то неуловимая аура теплоты, Алан не мог понять этого, но чувствовал в ее детском лице нечто материнское.

— Отун! — вдруг вырвалось у него. — Она была в Отуне после битвы под Касселем. Она принесла весть о падении Гента.

Собаки заскулили. Они поджали хвосты, опустили головы и отшатнулись от нее. Сначала Привет, потом Страх, потом все остальные стушевались, как щенки при грохоте грома.

— Сидеть! — скомандовал он, и они послушно сели, но когда «орел» наконец подошел, старый Ужас опрокинулся на спину и подставил глотку.

— Какой миленький старичок, — воскликнула женщина-«орел», подходя и протягивая руку, чтобы приласкать собаку. Но Ужас оскалился на нее и прыгнул к хозяину, ища защиты. Все остальные собаки вскочили и дико залаяли на «орла». Она отскочила в противоположную сторону.

— Сидеть! Сидеть! — крикнул Алан, дернув Тоску и Ярость. — Ужас! — Он усадил и утихомирил собак, которые все еще продолжали ворчать и визжать, расположившись между Аланом и пришелицей.

— Милорд! — Она ошеломленно смотрела на собак. Алан никогда еще не видел глаз такой голубизны, ярких, как пламенный Сейриос, пылающий наконечник стрелы Охотницы в ночном небе. — Прошу прощения.

— Ничего, забудем это. — Реакция собак была ему совершенно непонятна. — У вас сообщение для моего отца?

— Для графа Лавастина.

— Я его сын.

Она удивилась:

— Извините, что прервала вашу прогулку, милорд. Если кто-нибудь из ваших людей отведет меня к графу…

— Я сам вас отведу.

— Но, милорд… — заикнулась было монахиня.

Он отмахнулся от клирика. В это утро они направились в аббатство Суазин, основанное его прадедом после смерти в родах его первой жены и расширенное его второй женой после того, как он погиб в бою. — Это важнее.

Никто не спорил.

— Пошли. — Он сказал это в основном собакам, так как остальные следовали за ним и собаками без приглашения. — Идите рядом со мной, — велел он «орлу».

Она посмотрела на собак:

— Извините, я их растревожила. Они не слишком дружелюбны.

Алан слышал шепот свиты и мог представить себе, что они там бормотали.

— Иногда они удивляют даже меня, но, если я рядом, они не нападут.Лиат, нерешительно подошла к нему, и собаки, все еще тихо ворча, сгрудились с противоположной от нее стороны, перегруппировавшись так быстро, что едва не наступили на ноги егерям, резво отпрыгнувшим в сторону.

— Что случилось с вашей лошадью?

— О Владычица! — Она оглянулась, как будто все еще опасаясь преследования. — Эльфы, милорд.

— Эльфы?

— В пятнадцати днях к югу. Я чуть не потеряла счет дням. — Она путано поведала о разбойниках и туманных эльфах в густом лесу. — Одна из их стрел попала в бок лошади, совсем царапина, но, даже несмотря на благословение дьякона Лаара, бедное животное заболело и умерло.

— Но вы же «орел» короля! Вы могли требовать другую лошадь.

— Могла бы, если бы я путешествовала по Вендару. А здесь кто дал бы мне здоровое животное в обмен на умирающее?

— И это в землях моего отца! — возмутился он. — Нет, мы не можем так обходиться с королевскими вестниками. Я позабочусь, чтобы дьяконы во всей округе получили соответствующие распоряжения о выполнении своего долга.

— Вы поддерживаете короля Генриха, милорд? — удивилась она.

Он знал, какой прием ожидал вендского всадника в этой части Варре.

— Я придерживаюсь законов справедливости, — уверенно сказал он. — Я надеюсь, что моя тетка и старшие не будут разочарованы моим гостеприимством.

Она улыбнулась, и он подумал, что с удовольствием увидел бы эту улыбку еще раз.

— Вы добры, милорд.

— Ведь Благословенный Дайсан говорил: «Если вы любите лишь тех, кто любит вас, какая вам награда?»

Она улыбнулась еще раз:

— Правду сказать, милорд, у большинства из тех, кто предоставлял мне кров и пищу в эти последние пятнадцать дней, и не было лошади, чтобы предложить мне. Владельцы лошадей не были столь гостеприимны.

— Это изменится, — пообещал он. — Как вас зовут, «орел»? От удивления она споткнулась:

— Извините, милорд, благородные лорды редко интересуются…

Конечно, «орлы» — простолюдины. Ни одному лорду или леди и в голову не придет спросить имя «орла». Это просто не принято! Но почему он не может быть просто вежливым?

— Мое имя Алан, — сказал он. — Я не имел в виду ничего такого, просто неудобно все время называть вас «орлом».

Она склонила голову, подыскивая ответ. У нее был точеный профиль, подчеркнутый сейчас восходящим солнцем. Под ее очевидной выносливостью скрывались хрупкость и ранимость; она, казалось, в любой момент может рассыпаться. Она боится. Он понял это так внезапно, что сомнений в истинности откровения не возникало. Но вслух сказать это он бы не решился. Она живет в страхе.

— Меня зовут Лиат, — прошептала она и удивилась своему собственному голосу.

— Лиат! — Это имя не было для него пустым звуком. Он вспомнил его. — Лиатано, — сказал он тихо, отступив на шаг.

Его затопила волна памяти.

Алан стоит среди старых развалин, звездное небо середины лета сияет над ним. Прямо над головой — красный глаз Змеи. Тень отделяется от дальней степы, следуя между камней. В кирасе, вооруженный копьем, в перекинутом через одно плечо белом плаще, к нему приближается некто. Позади горит атакованная варварами сторожевая застава. Некто ищет кого-то, но видит Алана.

— Куда ушла Лиатано? — спрашивает тень.

— Лиатано? Я не знаю, — удивленно отвечает Алан и слышит лишь топот конских копыт, отдаленный крик и звук рога.

Его нога опускается на землю.

— Что вы сказали? — спрашивает «орел».

Он встряхнулся. Тоска и Ярость, рысившие рядом, разом повернули к нему головы. Тоска плечом ткнулась в его ногу. Он покачнулся, засмеялся и почесал собаку за ухом.

— Я не знаю, — сказал он, моргая на свету. — Я слышал это имя раньше.

На секунду ему показалось, что она сейчас убежит. Но она лишь остановилась, глядя на него. Собаки послушно уселись, ожидая. Свита Алана тоже ждала, держась поодаль как от «орла», так и от собак.

— Нет, — сказала она наконец — скорее себе, чем ему, — так тихо, что слышать ее мог только Алан и собаки. Казалось, она поражена еще больше. — Я не могу заставить себя вас бояться.

Бедное существо. Она считает, что должна всего бояться.

— Пошли, — сказал он спокойно, сопровождая приглашение жестом. — Вы проголодались и устали. У нас вы сможете отдохнуть. Здесь вам ничто не угрожает.

И из ее глаз хлынули слезы.

Здесь вам ничто не угрожает.

Молодой лорд лично удостоверился, что она получила еду и вино, и лишь затем проводил ее к отцу. Она была слишком смущена своими слезами в пути перед крепостью и помалкивала.

С графом она чувствовала себя увереннее.

— Что привело вас в мои земли, «орел»? — спросил он. Его, конечно, не интересовало имя. Не предложил он и сесть.

— Сообщение от короля Генриха, милорд. Слова короля: «Город Гент все еще в руках Эйка. Его защитники мертвы. Правящая графиня региона и вся ее родня мертвы, ее армия разбита. На землях вокруг города царит хаос. Пока Эйка не учинили худших беспорядков, следует вернуть город. За вашу честность ко мне в Отуне, после битвы при Касселе, вы были вознаграждены сыном. Но я не смог отправиться в Гент из-за предательства Сабелы, которую вы ранее поддерживали. Докажите же вашу преданность мне, выполнив эту задачу. Встретьте меня под Гентом со своей армией в канун Дня святой Люсии, в середине лета. Если вы вернете Гент под мои знамена, с моею помощью или без таковой, вы получите соответствующую награду и мое благорасположение?»

Лавастин слегка улыбнулся. В его улыбке не было теплоты. Но не была она и холодной, как улыбка Хью. Это была улыбка прагматика.

— Гент, — задумчиво сказал он. — Иди сюда, Алан. Присядь, не стой там, как слуга.

К счастью, все собаки, кроме двух, были в конурах. Эти две пошли за молодым лордом, когда он сел в резное кресло справа от отца. Одна улеглась на сапог графа, другая растянулась у одной из трех жаровен, согревавших комнату. После двух месяцев зимнего странствия Лиат оценила тепло и уют помещения. Стены завешены тканью, на полу ковры. Она даже сняла бы плащ, если бы это не выглядело вызывающе.

— Гент, — еще раз сказал Лавастин. — Далеко отсюда. Но награда должна быть богатой. — Он посмотрел на своего капитана, стоявшего в комнате вместе с несколькими доверенными слугами. Лиат могла оценить вид солдата. Этот, как и его граф, выправкой и манерой поведения, мощью плеч мучительно напоминал Сангланта. — Сколько народу сможем мы собрать после сева?

— Прошу прощения, милорд граф, — вмешалась Лиат. Он удивленно воззрился на нее, но разрешил продолжать. — Король Генрих шлет еще такие слова: «Вы получите помощь от моей родни. Войска выделит Констанция, епископ Отуна и герцогиня Арконии. Лютгард, герцогиня Фесская, тоже снарядит войско. Ротрудис, герцогиня Саонии и Аттомара, пошлет своих воинов. Я сейчас собираю армию на юге и, если обстоятельства не воспрепятствуют, встречу вас у Гента. Только сильная армия может разбить Эйка».

— Ага, — сказал Лавастин. — Капитан, что вы на это скажете?

— До Гента далеко, — сказал капитан. — Не скажу точно, как далеко, но он глубоко в Вендаре, на северном побережье. В Отуне мы много слышали об Эйка, об их вожде, который владеет магией, о сотне ладей с тысячей дикарей.

— Вы были в Генте, — сказал вдруг молодой лорд. Его зовут Алан. Он назвал свое имя, как равный. Она иногда поглядывала на него. Высокий, широкоплечий, но стройный. Темноволосый, с легким пушком на подбородке, который, казалось, еще не знал бритвы. На отца не похож. О Владычица, он так мягко с ней говорил, как будто заманивал раненое животное в укрытие.

— Вы были в Генте? — спросил Лавастин, вдруг заинтересовавшись ею. До этого она была просто носителем информации, как бумага, на которой написано письмо.

— Я была там до конца.

Итак, она опять должна рассказать всю ужасную историю падения Гента. И все же эти рассказы в городах и деревушках, где она ночевала, смягчили ее боль. Так случается, если повторять снова и снова. «Если достаточно долго биться головой о стенку, становится не так больно», — говаривал Па.

Лавастин подробно расспрашивал о планировке города, о местности вокруг него, подходах с запада, севера и юга, о которых она знала совсем немного, и с востока, которых она вообще не видела. Он спрашивал о реке, о расстоянии до устья, об острове, на котором построен город, о мостах, воротах, стенах и многом другом.

— Этот туннель, — сказал он. — Фермер клянется, что пещера упирается в стену.

— Так оно и было, милорд граф. Я ему верю. Появление туннеля было чудом.

— Но туннель появился.

— И вы спаслись, — добавил молодой лорд и покраснел. Отец глянул на него и нахмурился. Потом потрепал ухо пса и обратился к сидящей слева от него женщине:

— Дуоде, придется обойтись без мужской силы летом после сева. И я не знаю, вернемся ли мы к жатве.

— Многое зависит от погоды. Но прошлогодний урожай был очень хорош, и эта зима мягкая. Если ориентироваться на день святого Сормаса…

— Королевское благорасположение и достойная награда. — Граф и женщина одновременно повернули головы в сторону Алана. — «Орел», где лорд Джефри?

— Лорд Джефри сопровождает короля на охоте. Он вернется ко времени сбора войск.

— Король был настолько уверен, что я соглашусь?

— Он сказал, милорд, что он даст вам то, о чем вы просили.

Молодой лорд имел манеру густо краснеть, что с ним и произошло в тот же момент. Лиат не поняла почему, да и не старалась понять. Ей хотелось просто оставаться в этом помещении, в тепле и безопасности, хоть всю оставшуюся жизнь.

— Таллия! — сказал граф спокойно, но с победоносным оттенком в звучании. — Он даст нам Таллию. — Граф встал. — Решено. «Орел», вы вернетесь к королю и сообщите ему, что я клянусь освободить Гент от Эйка.

Он карабкается вверх по старой тропе через смешанный лес: ель, сосна, береза. Вскоре сосна и ель исчезли, затем и березовый лес измельчал и сошел на нет. Он достиг фьолла, открытого плато, на котором находится дом Мудроматерей. Ветер хищно треплет его снежно-белые волосы. Поверхность плато покрыта инеем.

Старая Мать — его мать и тетка одновременно — направила его сюда. «Обратись к ним, беспокойный, — сказала она. — Их слова мудрее моих».

Он застал младшую из Матерей еще в пути, она стремилась к своему месту рядом с остальными, виднеющимися в отдалении, подобно мощным колоннам, окружающим впадину, до блеска отполированную сияющими нитями гнездовий паутины ледяных камнеедов. Но он не собирается подставлять себя их ядовитым жалам.

Вместо этого он останавливается возле самой молодой из Мудроматерей, еще не достигшей места совета. Хотя она передала нож решения его Староматери еще до того, как он вылупился из яйца, ей понадобились все эти годы, чтобы покрыть то расстояние, которое он преодолел за время бодрой утренней прогулки. Но она, как и ее матери, как и матери ее матерей, выросла из того же вещества, из которого вырублены кости земли. У нее нет причин спешить. Она увидит столько времен года, сколько ему и во сне не приснится. Еще долго после того, как кости ее затвердеют, мысли будут продолжать странствовать по прежним, земным, путям, пока наконец она полностью не отойдет во фьолл небес.

Он опустился перед ней на колени. Приношения его драгоценны своею хрупкостью, ничего твердого, прочного, постоянного: крохотный цветок, выросший в укрытой скалами ложбинке; пушистый локон новорожденного ребенка Мягкотелых, умершего лишь этой ночью; остатки скорлупы яйца из фьолла Хаконин; тонюсенькая косточка мелкой птички, такая, на каких колдун выцарапывает письмена, чтобы читать шаги будущего.

— Мудромать, — обращается он к ней, — выслушай мои слова. Дай ответ на мой вопрос. — Он молчит и ждет. Чтобы беседовать с Мудроматерью, надо иметь терпение. И не только из-за ледяных камнеедов.

Она движется по тропе так медленно, что кажется ему неподвижной. Но, если прийти через неделю, поросший лишайником валун рядом с ней окажется уже на палец дальше. Так же они слушают, так же говорят. Меры их много длиннее, чем его собственные. Может быть, потеряв связь с племенем, передав нож, они теперь с трудом понимают слова внуков, говорящих и двигающихся так быстро и живущих так мало, не больше сорока оборотов солнца.

Ее голос похож на отголосок дальней лавины, он должен напрягаться, чтобы ее услышать.

— Говори, дитя.

Старомать слышала из южных стран. Кровавое Сердце собирает армию, всех Детей Скал, для кампании против Мягкотелых. Если я соберу ладьи, всех, кого собрал, и с попутным ветром отправлюсь на юг, останусь ли я по-прежнему в немилости? Что лучше: остаться здесь, мало чем рискуя, или отправиться туда и подвергнуться большому риску?

Ветер выметает скалистое плато. Скалы — единственное украшение, которое делает это место достойным вместилищем мудрости старших Матерей — всех, кроме Первоматери, исчезнувшей давным-давно. Внизу шепчутся деревья, множество голосов на ветру. Нерешительно появляются и тут же подхватываются ветром снежинки. Скоро потеплеет, прольются весенние дожди, а после этого море откроет путь на юг.

Ее голос, почти не воспринимаемый слухом, отдается в земле под ногами:

— Пусть ведет тебя то, что первым появится перед твоими глазами.

Его меднокожая рука еще покоится на ее грубой, шероховатой. Он чувствует резкий укол, как будто рядом ударила молния, и резко убирает руку. Его приношения плавятся и всасываются в кожу Мудроматери, как мед в рыхлую землю, медленно, но неотвратимо. Беседа окончена.

Он послушно встает. Она ответила, так что нет необходимости идти далее по фьоллу, в зубы ветру, обращаться к остальным там, где они собрались, чтобы упокоиться в полноте времен.

Он отворачивается от ветра и идет вниз по бело-зеленому зимнему лесу. Оставив лес позади, он шагает по пастбищам братьев и дядьев, мимо загонов с их рабами. Знакомые, привычные глазам виды. Овцы и козы, сбивающиеся вместе, чтобы согреться, добывающие корм из-под снега; коровы, согнанные в отгороженные от собак коровники; мелькающие в тени деревьев свиньи; рабы в их жалких загонах.

Но вот он подходит к собственной усадьбе, к свежим постройкам из дерна и дерева. Странная процессия вьется между деревьями. Он тайно следует за ними, наблюдая за небольшой группой рабов. Их шестеро, один несет крохотный сверток драгоценной ткани; что внутри — не видно. Их трудно различить, но двоих он сразу узнает даже издалека. Это мужчина по имени Отто и женщина, которую зовут Урсулина, жрица. Эти двое стали чем-то вроде вождя и Староматери для остальных Мягкотелых, его рабов. В течение зимы он наблюдал за их действиями, как они организовали стадо в племя. Ему интересно было следить за этим. Интересно ему и сейчас.

Процессия подходит к просеке. Здесь вертикально торчат из земли грубые камни. Это место отведено рабам, здесь им предоставлена относительная свобода, как и в имениях других Детей Скал. У рабов есть свои привычки и обычаи, хоть и бесполезные. Теперь он видит, что они собирались делать. Они вырыли в земле яму и опускают туда тело новорожденного, умершего ночью. Женщина-жрица поет тонким голосом, присутствующие плачут. Он пробовал слезы Мягкотелых, на вкус они соленые, как вода океана. Возможно ли, что их Бог Кольца научил их чему-то из истинной жизни Вселенной?

Он наблюдает. Должен ли он воспринять это событие как знамение? Что могут предвещать эти похороны? Его собственную смерть, если он вернется к армии отца? Смерть Мягкотелых, на которых нападет Кровавое Сердце?

Рисковать больше или меньше?

Глядя на рабов сквозь ветви деревьев, он понимает, что всегда знал ответ. Он слишком беспокоен, чтобы остаться. Смерть всего лишь изменение бытия, она не начало и не конец, вне зависимости от того, что думают эти Мягкотелые. Он вернется в Хундзе, в Гент.

Процессия возвращается, проходит мимо. Одна из ее участниц, молодая самка с заплаканными глазами и хрупким телом, еще плачет солеными слезами, хотя остальные жестами и уговорами стараются эти слезы остановить. Это из ее тела вышел на свет младенец? А если так, то как он попал туда? Неужели они такие же, как звери в лесу, так же рождают и так же выкармливают детенышей? И все же, хотя Мягкотелые многим напоминают диких лесных зверей, они не совсем такие же. Они разговаривают, как мы. Они поднимают глаза вверх, к фьоллу небес, и размышляют о своем земном пути. Так же, как и мы. И они могут то, чего не может ни один зверь, ни птица, ни Дети Скал, ни малые родичи земли или океана.

Они плачут.

Алан проснулся в глубокой тишине цитадели Лавас, в темноте и холоде зимней ночи. Что-то в нем самом не давало ему спать, скребло, как собака в дверь. Тоска поднялась вместе с ним, остальные собаки лежали, свернувшись тут и там на полу комнаты. Ужас устроился на ногах Лавастина, они посапывали в лад. Алан натянул рубашку. Услышал он что-то или это был лишь отголосок его сна?

Он осторожно вышел и закрыл рукой пасть Тоски. В зале и на лестнице было холодно. На лестнице слегка сквозило из зала. Он пошел на ветерок, как по запаху, и наконец, уже в зале, понял, что за звук он услышал на фоне молчания стен. Плач.

Звук настолько тихий, что он обнаружил его источник, уже пройдя ползала, приближаясь к тлеющим углям камина. По углам зала спали служанки и солдаты, те, кто не ушел на ночь в свои дома и хижины в городе и за его стенами. Но как будто сверток белья, забытый при отправке в прачечную, у камина, подрагивая, лежал «орел».

Она лежала на своем грубом тюфяке и всхлипывала… Тоска нервно взвизгнула.

— Сидеть! — шепнул Алан, оставил собаку колотить хвостом на приличном удалении и приблизился к «орлу».

Она заметила его, когда он был уже рядом. Ахнула и выхватила из камина раскаленную палку.

— Ш-ш-ш. Не бойся. Это я, Алан. Не обожгись.

— О боже, — всхлипнула она, опустила головешку и вытерла ладонью нос. Лицо терялось в сумерках, но в дымном воздухе ощущался соленый запах слез.

— Не плачь.

— О Владычица! Я должна буду вернуться!

— Вернуться — куда?

Она покачала головой. Слезы все текли, несмотря на ее попытки остановить их.

— Какая разница!

— Очевидно, есть разница, раз такая реакция.

Она замолчала так надолго, что он подумал, не заговорить ли самому. Или, может быть, он чем-то обидел ее?

— Но почему это вам важно? — спросила она наконец.

— Каждого должна беспокоить беда ближнего.

— Ну вам-то я не ближняя. — Слова ее звучали приглушенно. — У меня вообще нет родни.

— Мы все — дети Господа, его сыновья и дочери. Разве это не достаточная близость?

— Я… Я не знаю. — Она беспокойно заерзала и протянула руки к огню. Он взял несколько поленьев из кучи дров рядом с камином и положил в огонь. Лиат молча наблюдала за ним.

— Ты не хочешь возвращаться, — сказал он, усаживаясь и подтягивая колени к груди. Тоска подвывала в отдалении, но не приближалась. — Я видел, как ты прибыла из Гента, когда король был в Отуне. Ты и другой «орел», мужчина, не знаю его имени.

— Вулфер.

— Разве «орлы» тебе не родня?

— Да, в каком-то смысле.

— У тебя совсем никого?

— Мать умерла лет десять назад. А Па… Отец тоже… — Неослабевающая скорбь от этой потери ясно чувствовалась в ее голосе. — Почти два года назад. Он — все, что у меня было.

— А у меня — изобилие отцов, — сказал он, осознав вдруг свое везение.

— То есть как?

Он опустил голову, устыдившись при воспоминании о своем поведении при последней встрече с купцом Генри. Простит ли его Генри когда-нибудь?

— Меня воспитывал один очень хороший человек, и я называл его отцом. Лишь недавно я перешел ко второму отцу.

— Да, да. — Она повернулась к Алану: — Король Генрих даровал графу Лавастину право назначить вас своим наследником, так?

— А до этого я был просто незаконнорожденным сыном, — подтвердил он с улыбкой. Но даже хотя люди Лавастина, его слуги и солдаты видели в Алане законного господина, память о визите к леди Альдегунде и лорду Жоффрею все еще портила ему настроение.

— А кто была ваша мать? — спросила она и сразу же, опомнившись, извинилась: — Прошу прощения, милорд, я не имею права задавать такие вопросы.

— Нет, почему же. Ведь я задаю вопросы, значит, должен и отвечать. Она была простой служанкой здесь, и, когда графу пришла пора жениться, ее удалили.

— Обычная история, — скривила она губы. — Благородные лорды никогда не спрашивают, желанно ли их внимание. Им такой вопрос даже и в голову не может прийти. — Она опомнилась и сжалась, как будто ожидала, что ее сейчас ударят. — Извините! Я не должна была это говорить. Простите, пожалуйста.

Но он разинул рот, настолько пораженный, что пришел в себя, лишь когда ему в ногу впилась блоха, выпрыгнувшая из устилавшего пол камыша. Он стал яростно чесать лодыжку.

— Мне никогда это не приходило в голову, — пристыжено сказал он. — Может быть, она любила его. Или чего-нибудь от него хотела. Но, конечно, может быть, у нее просто не было выбора. — Вслед за этой мыслью ему в голову сразу же пришла другая: — При дворе короля тебя тоже преследует какой-нибудь лорд? А король и другие «орлы» не могут остановить его?

— О Владычица! — прошептала она и снова заплакала, тем самым подтвердив справедливость его догадки. — Ничего «орлы» не могут сделать. И ничего король не сделает, потому что он хитрее, чем король и все леди и лорды при дворе. Они видят не его, а только то, что он им покажет. Никто не может мне помочь. Он сын маркграфини, и никто не может защитить меня.

— Я могу тебя защитить. Я, в конце концов, наследник графа Лавастина. Это что-нибудь да значит.

Внезапно она схватила его за руки. Несмотря на холодный воздух, ее ладони пылали.

— Умоляю, милорд, если вы можете что-то сделать, если можете оставить меня здесь, послать к королю кого-нибудь вместо меня…

Алан удивился ее горячности:

— Неужели этот благородный лорд так тебе противен?

Она отпустила его руки.

— Вы не понимаете. У меня никого нет, только «орлы». Даже если бы он мне нравился — а он мне не нравится! — если бы я стала его любовницей, меня изгнали бы из «орлов». И куда бы я делась, когда надоела бы ему? Но, Боже, какая разница! Этого никогда не случится, он никогда от меня не отстанет!

Алан испугался, что она снова заплачет. От уверенного в себе «орла», которого он встретил на зимней дороге, не осталось и следа. Она вся была полна слез и страха.

— Ты говоришь чепуху. Сначала ты боишься, что он тебя выкинет, и тут же заявляешь, что никогда этого, к сожалению, не случится. Уж или одно, или другое. Честно говоря, для женщины более естественно опасаться первого, что он покинет тебя ради другой, более молодой и привлекательной, а тебя оставит без поддержки. Если же он тебя не оставит, то ты всю жизнь проживешь в хороших условиях и дети твои будут обеспечены.

Тут ее одолел приступ истерического смеха сквозь слезы. Она совсем обезумела.

— Так говорила госпожа Бирта. Всегда выбирай более практичный вариант! Да и госпожа Бел — тетя Бел, которая меня воспитывала, — была с нею заодно, слово в слово. Нет нужды беспокоиться, что лис стащит цыплят, если они заперты в прочном курятнике, а у тебя горит дом. — Ее слезы и смех перешли в икоту. — Па тоже говорил так. Но вы не понимаете. Вы не сможете понять. Извините, что я нарушила ваш ночной покой.

— Но я хочу понять! — сказал он, сердясь, что она заподозрила его в равнодушии. Он нашел ее руки, спрятанные в край плаща. — В тебе столько страха, Лиат! От чего ты бежишь? — Он наклонился вперед и, повинуясь внутреннему порыву, поцеловал ее в лоб. Концы ее колючих волос укололи его в нос. Она отпрянула, напряглась и отдернула руки. Тоска заворчала и подалась к ним, но остановилась в отдалении. — Извини, — сказал Алан. Он не понимал, что вдруг на него нашло, но это не было похоже на то греховное напряженное вожделение, которое охватывало его при мысли о Таллии. Он просто пытался приблизиться к Лиат, он знал, что должен это сделать, как знал, что должен спасти принца Эйка в ту ночь, когда Лаклинг был заклан вместо Эйка.

Его глаза уже привыкли к полумраку, он довольно хорошо видел Лиат, которая сидела напряженно и прямо. Плащ ее складками спадал на пол, волосы, заплетенные в косу, спрятаны под капюшоном. Она повернула голову к огню, глаза ее сверкнули голубизной.

Надо было как-то приободрить ее.

Надеясь расшевелить Лиат собственным примером, Алан рассказал ей о себе. Повествование получилось скомканным, он перескакивал с одного на другое и все время следил за ее реакцией. Он рассказал о Пятом Сыне и собаках, о том, как епископ Антония убила Лаклинга, о гивре и смерти Агиуса. О видении в старых дарийских развалинах, о тени, произнесшей имя «Лиатано» и исчезнувшей в огненном вихре в дыму сражения. О снах, которые все еще продолжались и связывали его с принцем Эйка.

Когда он закончил, Лиат протянула руки к огню, чтобы согреть их.

— Артемизия описывает пять типов снов: энигматический сон, пророческое видение, оракульский сон, кошмар, явление. Трудно определить ваши сны. Энигматические — потому что значение их скрыто странными формами и завесами.

Но они вовсе не выглядят снами. Я просто вижу все его глазами, как будто я — это он.

— Эйка не похожи на нас. Они владеют магией, о которой мы не имеем понятия.

Это ее замечание вызвало у него неожиданную реакцию:

— Ты сама владеешь магией!

Повисло молчание, как бы материализовавшееся в какое-то животное, не знающее, рвануться ли ему прочь, во тьму, исчезнуть, или же выйти на свет. Наконец тихим, почти монотонным, голосом, иногда замолкая, она начала свое повествование.

Она рассказала о детстве, которое помнила слабо, о внезапном бегстве из благополучного дома вместе с отцом сразу после смерти матери. О многих годах скитаний по дальним странам.

Рассказывало существо, которое всю свою жизнь провело в страхе, но Алан удивлялся, насколько подробным и обстоятельным было это повествование, сколь четко представали перед ним страны, в которых он хотел бы побывать, но посетить которые ему не суждено. Она видела Дарр и дикий берег Восточной Аосты. Она ходила морем в Накрию и бродила по развалинам мертвого Картиакона. Исследовала сказочный дворец правителя Куртубы в джиннском королевстве Андалле и бродила по рынку салийской Медемалахи. Своими глазами видела чудеса, о которых он даже не слышал, даже от купцов в Осне — единственных отважных путешественников, которых он знал.

Но она дорого заплатила за это. Лиат потеряла отца, убитого колдовством, которое не оставило следа на его теле. И по сей день ее преследуют злые существа: некоторые — нечеловеческого облика, одно — слишком человеческого. Пытаясь завладеть секретами «Книги Тайн» и секретами, которые, в этом он был уверен, кроются в ней самой, этот человек, посвятивший себя Церкви, сделал ее своей рабыней — и хуже чем рабыней.

После всех выпавших на ее долю горестей, даже слышать о которых Алану было больно, «орлы» спасли ее от дальнейших злоключений. Но и теперь она не могла быть полностью спокойной. Она не могла доверять Вулферу. Она не могла доверять никому, кроме «орла» по имени Ханна, которая сейчас тоже была чем-то вроде пленницы Хью. Кроме принца Сангланта, которого она встретила в Генте, — а он погиб. Может быть, еще волшебника Аои, которого Лиат видела сквозь огонь, но где его найти? Под конец, преследуемая Хью, она обнаружила запертую в своих костях и крови волшебную силу, которой не умела управлять.

— Я не знаю, что с этим делать. Я не знаю, что это такое и что это означает, что еще Па запер во мне и о чем он сам еще не знал. Я знаю только, что он старался защитить меня. Что если я вернусь ко двору короля? Хью держит Ханну заложницей, чтобы заставить меня вернуться. Что станет с ней, если я не вернусь? О Владычица, я не знаю, что делать! Я боюсь за Ханну. Но если я вернусь ко двору короля, Хью снова поработит меня. Мне некуда бежать. Я боюсь.

— Тогда, может быть, хватит убегать?

Она нервно рассмеялась:

— И дать себя найти? И он меня поймает?

— Найди себя. — Ответ не слишком гладкий. Ответы редко бывают гладкими. Но ему казалось, что они сейчас ближе к сути. Лишь если они смогут докопаться до сути, можно будет найти выход, обнаружить путь к решению.

— Гноси сеаутон, — пробормотала она. — Познай самого себя. Ответ жриц древнего оракула в Тельфи, жриц древних богов.

Его рука. Его память вернулась к нему настолько неожиданно и мощно, что он прикрыл глаза.

— Пусть тебя ведет то, что появится перед тобою первым. — Это были вовсе не похороны. Это была его собственная меднокожая рука. Вот что это означало.

— Какие похороны?

Он стряхнул с себя подробности забытого сна:

— Мой сон о Пятом Сыне, который я видел этой ночью.

— У меня по ночам бывают лишь кошмары.

Голос Лиат был так тих, что едва слышался за треском горящих поленьев в камине.

— У меня никогда не было настоящих видений, только сквозь огонь, а это вовсе не видение — а просто портал.

Не осознавая, что делает, Алан вытащил мешочек с груди и открыл его. Он положил нежную красную розу на ладонь и показал ей. Цветок жутковато поблескивал в свете пламени.

Лиат широко раскрыла глаза.

— Роза Исцеления! — прошептала она благоговейно. Затаив дыхание, она смотрела на цветок, не пытаясь к нему прикоснуться.

Лепестки жгли ладонь. Алан быстро вернул розу обратно. Слегка дрожа, он взял еще полено и положил на раскаленные угли. Оно задымилось, вспыхнуло, запылало по всей длине.

Лиат снова вытерла нос тыльной стороной ладони и взглянула на Алана. Поколебавшись, она положила руку на его плечо. Прикосновение было легким, почти незаметным, и все же по этому простому жесту Алан понял, что, как и с собаками, он навсегда завоевал ее доверие.

Он вполз наверх уже на заре. Лиат уже давно спала, но он все не мог уйти, сидел, глядя на нее и на огонь, всю ночь подбрасывая в камин дрова.

Отец уже проснулся.

— Алан! — Он отпихнул Ужас и опустил ноги на пол. Поднявшись и потянувшись, граф нахмурился. — Открой-ка ставни.

Тот повиновался. Кожу, как куча комаров, кольнули иголочки холодного ветра.

— Закрой, — сказал Лавастин, окинув его взглядом. — Мы об этом не говорили? Ты должен особенно остерегаться.

— Остерегаться чего?

— Надеюсь, ты не будешь мне рассказывать, что ты выходил по нужде, когда у нас есть здесь горшок и есть кому его выносить? — (Алан покраснел, поняв, о чем думал его отец.) — Где ты был?

— Внизу, в зале, говорил с…

— Только говорил?

— Только говорил, ничего больше!

— Может быть, несправедливо ожидать от тебя слишком многого. Редкий мужчина в твоем возрасте сдержится, когда под носом находится лакомый кусочек… Если Бог хотел бы, чтобы мы оставались чистыми, как ангелы, нас скроили бы немного иначе.

— Но я не…

— Это «орел». Ты знаешь, что они приносят присягу? Им не разрешено общение такого рода ни с кем, кроме своих же «орлов», под страхом быть изгнанными. Хотя, конечно, ты парень симпатичный, язык подвешен, да и король далеко. У всех у нас есть маленькие слабости.

— Но мы не…

— Значит, все-таки «орел».

— Отец, мы разговаривали. Ты же знаешь, я всегда говорю тебе правду. Я услышал, что она плачет, пошел посмотреть. Я утешал ее, и это все. Не можешь ли ты послать вместо нее другого вестника к королю?

— Почему она не может вернуться ко двору? Это ее долг.

— У нее при дворе враг.

— У «орла» при дворе враг? С чего бы кто-то вообще заметил «орла»? Может быть, она провинилась перед королем?

— Нет, совсем не то. Один аристократ, аббат, преследует ее и хочет сделать своей любовницей.

— Хм… — Лавастин подошел к ставням и снова открыл их, застыв в потоке ледяного воздуха. Он нагнулся, высматривая что-то во дворе.

Ни у кого не могло появиться и тени сомнения, что Лавастин правит здесь. У него не было роста и стати короля Генриха или его собственного двоюродного брата Джефри. Но, даже стоя босиком, в одной ночной рубахе, он выглядел правителем, настолько уверенно он смотрел вокруг. В его песочного цвета волосах блестела седина; немолодой, он не был и стар, то есть ему не угрожали упадок сил и утрата жизненной энергии. Алан мог только мечтать о такой уверенности, позволяющей простым движением руки, открывающей окно, показать всему миру, что ты твердо стоишь на ногах и по праву занимаешь свое место под солнцем. Тетя Бел была столь же уверена в себе, как и его приемный отец, Генри.

— Это вполне понятно, если сей джентльмен достаточно нахален. Станет она его наложницей, ее выкинут из «орлов». А когда она и ему наскучит, ей не к кому будет обратиться, кроме родни.

— У нее нет родни.

— Тем более. Разумная девушка, вдвойне разумная. Ей лучше с «орлами». — Он закрыл одну ставню, оставив вторую открытой, подозвал Ужас, Страх, Счастье, Страсть и привязал их к кольцу в стене. — Но я не понимаю, почему она доверилась тебе.

Алан заколебался. Он хотел было сказать: «Потому что она так же дика, как собаки, и доверяет мне», но не решился.

— Даже не знаю, — промолвил он наконец. Лавастин заметил его колебание:

— Алан, я понимаю, эта симпатичная «орлиха» могла тебе понравиться, но ты тоже понимаешь, почему именно тебе надо быть особенно осторожным.

Он уже был неосторожен со служанкой леди Альдегунды, соблазнявшей его под деревьями. И если бы не бесчинство собак, он поддался бы овладевшему им грубому желанию. Научил ли его чему-нибудь этот случай?

— Я не стал бы, раз я женюсь на леди Таллии.

Это уже слишком. Он сел на скамью и уткнулся лицом в бок Тоски. Густая вонь псины выбила из него все нечистые мысли, во всяком случае большинство из них, потому что образ Таллии слишком прочно засел в нем, чтобы что-то могло его выбить. И почему, собственно, такие мысли считаются нечистыми? Разве вожделение не от Владычицы и Господа, которые постановили, чтобы мужчина и женщина вместе создавали детей?

— Чего бы ты не стал, раз женишься на леди Таллии? — с любопытством спросил Лавастин.

— Она такая святая, чистая. Было бы нехорошо, если бы я пришел к ней не таким же чистым, как она.

— Это возвышенное чувство, Алан, я могу только гордиться тобой и уважать его в тебе. Тем более хорошо, что «орел» сегодня покинет Лавас. Если в тебе разовьется симпатия к ней, то трудно будет сохранить чистоту по отношению к будущей невесте.

Алану потребовалось какое-то мгновение, чтобы понять эти слова. Он поднял голову. Непривязанные собаки рванулись к нему, прыгая вокруг и облизывая ладони.

— Прочь! — прикрикнул Алан. Они мешали сосредоточиться. — Но я не… Я и не думал даже… — забормотал он, но вдруг умолк. На фоне открытого окна он ясно видел выражение лица графа и понял, что оно означает. Не Алан соблазнялся вестницей короля, а сам Лавастин.

Вот как появился на свет он сам! Молодой человек, увидев привлекательную молодую женщину, решил заполучить ее любыми средствами, и его совершенно не интересовало ее мнение.

— Ведь матери Церкви учат, что мы должны чистыми приблизиться к брачному ложу! — почти вызывающе провозгласил он, ужаснувшись тому, что увидел отца в таком неприглядном свете. Генри-купец всегда был вне всяких подозрений и упреков.

Лавастин склонил голову и полуотвернулся:

— Итак, я слышу совершенно справедливый упрек.

— Извини, отец. — Как у него повернулся язык сказать такое, хотя, конечно, и справедливо!

Но Лавастин лишь слегка улыбнулся и подошел к Алану, чтобы жестом, похожим на прикосновение молящегося к реликварию, дотронуться до его волос:

— Не надо извиняться за правду. Я хочу, чтобы ты знал, что я сделал выводы из своих ошибок. Я давно уже взял за правило ограничиваться шлюхами и замужними женщинами, и никогда не афиширую своих отношений.

— Отец! Но ведь матери Церкви требуют от нас… Граф бурно рассмеялся и подозвал Стойкость. Она в последнее время вела себя беспокойно: приближался период течки. Самцы уже обращали на нее внимание.

— Я не настолько силен, сын. Мы должны верно оценивать свои возможности. Иначе можно впустую растратить силы, стремясь достичь недостижимого. — Он привязал Стойкость в стороне от остальных и свистнул Тоске и Ярости. Привет, как всегда, валялся под кроватью. — Впусти слуг, Алан, — добавил Лавастин, кивнув на дверь.

— А как насчет «орла», отец?

Лавастин стоял на коленях, вытаскивая Привета за передние лапы. Собака повизгивала и пыталась по возможности отсрочить свое изгнание из укрытия.

— Проклятое собачье упрямство. — Граф ободряюще потрепал собаку и подтолкнул ее к стене. После этого он обернулся к Алану: — Хорошо, мы оставим «орла» здесь. В этом есть своя логика, не так ли? Она знает Гент. Она ходила по городу и помнит его улицы и стены. Но главное — она прошла через этот потайной туннель. Какая нам польза от ее знания Гента, если она будет при короле? — Он поднял указательный палец, как дьякон, перстом указующий в небо и грозящий аудитории. — Но смотри. Никаких…

— Отец, я даже и не помышлял…

Лавастин улыбнулся:

— Может быть, не помышлял. Пока во всяком случае.

— Тогда ты тоже должен это пообещать! — неожиданно потребовал Алан, задержавшись на пути к двери.

Стойкость гавкнула, и вся свора подняла невообразимый гам.

— Цыц! Прекратить, жалкие твари! — не особенно сердясь, прикрикнул на них граф. Он не мог на них сердиться. Точно так же как не мог рассердиться на слова Алана. Получив наконец наследника, которого он давно желал и почти отчаялся когда-либо получить, граф не мог, да и не хотел, на него сердиться, хотя требование, надо признать, было нахальным.

— Хорошо. Она останется у нас… гм… в неприкосновенности. После Святого Сормаса мы отправимся в Гент. Возьмем город, заберем Таллию и вернемся домой.

Заберем Таллию. Как сундук с золотом или драгоценный кубок, который король приготовил в качестве приза. Может быть, такой она теперь и была, когда ее родители лишились своего положения и всех привилегий? Но эти изменения не коснулись ее прав на наследство и королевской крови обоих королевских домов: правящего дома Вендара и бывшей правящей династии Варре.

Слуга тихо постучал в дверь.

— А если мы не возьмем Гент?

Лавастин посмотрел на Алана так, как будто услышал фразу на неизвестном ему языке:

— Они дикари, Алан. Мы — цивилизованные люди. Гент пал из-за неподготовленности, застигнутый врасплох. С нами такого случиться не может. Однако хватит разговоров. Мы потратили слишком много времени на обсуждение простого «орла», который приносит пользу, когда летает, а некогда сидит привязанный к столбу для всеобщего обозрения и восхищения его опереньем и осанкой. Давай-ка займемся делами.

Санглант уже много месяцев почти не говорил. Даже в ответ на насмешки. Разве что обращаясь к собакам. Часы, может быть даже дни, понадобились ему, чтобы найти слова, выражающие то, что он хотел сказать.

Но он составил их вместе, не без труда. Он всегда готов к борьбе. До последнего дыхания. Он не даст Кровавому Сердцу и его псам победить себя.

— Кровавое Сердце!

Это его голос? Грубый, скрипучий, хриплый, казавшийся звериным в сравнении с легкими беглыми тонами Эйка, голоса которых странно контрастировали с их грубыми, твердыми, как металл, телами. Они были похожи на флейту Кровавого Сердца.

Кровавое Сердце шевельнулся на троне, как бы возвращаясь к жизни:

— Это мой песий принц ко мне обратился? Я думал, ты уже разучился говорить. Чего ты хочешь?

— Ты не можешь убить меня, Кровавое Сердце. И собаки твои не могут.

Тот молчал, поглаживая кончиками пальцев лежащий у него на коленях боевой топор и флейту, заткнутую за сверкающий золотом и серебром пояс. Кажется, он был раздражен.

— Научи меня своему языку. Пусть твой жрец научит меня читать по костям.

— Зачем? — спросил Кровавое Сердце насмешливо, нос нотками интереса. Казалось, он слегка повеселел. А может, рассердился. — Зачем тебе это? Ты ведь лишь пес.

— Псы тоже лают и гложут для развлечения кости.

В ответ Кровавое Сердце захохотал. Ничего не сказав, он вскоре убыл на ежедневную инспекцию реки и мастерских.

Но на следующий день жрец присел на безопасном расстоянии от Сангланта и начал обучать его языку Эйка и читать по гравированным костям. И каждый день, усыпляемый приглушенным голосом и явным интересом Сангланта — а интерес принца был неподдельным, — он придвигался чуть ближе.

Даже псы умеют терпеть.