Собачий принц

РУКА ВЛАДЫЧИЦЫ

Ветер обжигает кожу, но он не обращает на это внимания. Ни холод, ни колючий снег не в состоянии прогнать его от форштевня ладьи. Па крыльях шторма летит он на север, чтобы порвать глотки вождям и князькам, отказавшимся покориться его отцу, Кровавому Сердцу. Такова поставленная перед ним задача.

Братья смеялись над ним и презирали его. Они считали это поручение наказанием. Разве не выказал он свою слабость, позволив Мягкотелым, захватить себя в гиен? Разве не является признаком слабости то, что он носит на груди это колечко, знак Бога Мягкотелых?

Он знает, что Кровавое Сердце, поручив ему это дело, хотел наказать его. Отосланный на север, в страну Староматери и Мудроматерей, он не добудет славы и не принесет богатой добычи, как если бы отправился в рейд к югу от юрода, который Мягкотелые называли Тент и который Кровавое Сердце переименовал в Хундзе, что означает «как, собаку».

Но его братья не способны видеть далее двух шагов вперед. Они не понимают, и он им не сказал, что носит он этот круг не потому, что верит в Бога Мягкотелых, а как знак связи с Аланом Хенриссоном, освободившим его. Они не понимают, что их брат, возвращающийся в немилости на север, схватит за горло мятежных вождей.

Однажды придет день, когда Кровавое Сердце умрет, как умирают все самцы. Это Старомать застывает, стареет и отходит во фьолл Мудроматерей. Вместе с матерями и праматерями, прапраматерями она размышляет о прошлом и будущем, о звездах, рассеянных, словно мысли, по фьоллу небес, высоко на склоне, слишком крутом для ног смертных.

Кого будут знать и помнить вожди, когда умрет Кровавое Сердце? Тех, кто разгуливает по южным странам, грабя и сжигая деревни, далеко от дома? Или того, кто ворвался в их дома и ограбил их, отобрал золото и убил рабов? Того, кому они вынуждены в знак покорности подставить обнаженные глотки?

Его внимание привлекли стоны и всхлипывания, доносящиеся из толпы рабов. Собаки беспокоятся, но он больше не кормит их мясом рабов. Он усвоил от Алана: первое побуждение не должно управлять твоими поступками. Дети Скал сидят на веслах, гребут и следят за его движениями с горечью во взглядах. Они хотели бы бросить ему вызов, но не осмеливаются. Им не подняться до уровня детей Кровавого Сердца. Они из других гнезд, из других долин; они рождены служить Кровавому Сердцу и его гнезду. Не могут они бросить ему вызов.

Но они внимательно наблюдают. Он не имеет права показывать слабость, иначе они не станут подчиняться ему, когда придет время обуздать мятежных вождей, которые не желают признавать верховную власть Кровавого Сердца. Они не привыкли подчиняться кому бы то ни было и не понимают, что значат интересы всей империи. Для него оставалось загадкой, как они сумели превратиться во взрослых самцов. На этот вопрос могут ответить лишь Старомать или Мудроматери.

Он отходит от носа ладьи и идет по раскачивающемуся на волнах судну. Его манят высокие волны, они помогают дышать. Надвигается шторм.

Он останавливается на корме, где сгрудились рабы. Жалкие создания. Один, бородатый, как и все взрослые самцы, бросает на него вызывающий взгляд, но через мгновение, опомнившись, опускает голову в ожидании смертельного удара. Другой на его месте убил бы за такой взгляд, но он умнее.

Береги сильных. Со временем они могут пригодиться.

Он наклоняется и прижимает кончик своего когтя к уголку глаза наглого раба, крепко, но не нанося вреда. Он как бы говорит: «Я заметил тебя».

Рабы расступаются в стороны, перед ним остается самка средних лет с изможденным лицом, от нее исходит неприятный запах крови и испражнений. Ему знакома эта болезнь. Каждый Мягкотелый, от которого начинает исходить такой запах, умирает через два-три дня мучительных страданий. Некоторые его соплеменники заключили в этом случае пари, сколько проживет страдающая самка. Но он заметил, что этой болезнью, если не принять меры, могут заразиться и другие. И разве для этого жалкого существа будет лучше, если он оставит его страдать на палубе?

Конечно, он не собирается пачкать свои когти в ее нечистотах. Он достает копье, острие которого направляет под левую грудь женщины. Она стонет, обхватив руками живот. Остальные молча расступаются. Они боятся его. К тому же они знают, что она все равно обречена. Даже молитвы их не помогут ее спасти.

Еще один урок, который преподал ему Алан: быть милосердным. Резкий удар — копье насквозь пронзило тщедушное тело.

Задыхаясь, Алан схватился руками за грудь. Боль отступила, когда Ярость и Тоска проснулись и начали лизать ему руки. Такой реальный сон! Вообще-то, сны о Пятом Сыне всегда были реальны. Много месяцев назад они скрепили свой союз кровью, эти узы разорвать невозможно. Он видел глазами Пятого Сына и знал его мысли. В эти часы сна он жил в твердой, как сталь, коже Пятого Сына.

Вздрагивая от отвращения, он терпел прикосновения двух черных псов. Отвращение сменилось стыдом. Кто дал ему право судить другое существо, даже Эйка?

В другой части палатки, отделенной полупрозрачной тканью, вспыхнул свет.

Отец.

Отодвинув занавеску, со свечой в руке заглянул граф Лавастин.

— Алан! Ты кричал во сне.

Алан опустил ноги на пол и посмотрел на отца. Сейчас, когда на графе ночная рубаха и полотняные подштанники, можно не вставать. Лавастин отпустил занавеску и подошел к Алану.

— Что с тобой? — Он потрогал рукой щеку сына. Этот жест нельзя было назвать лаской, но забота отца тронула Алана.

— Ничего страшного. Просто дурной сон.

Ужас выскочил из-за занавески и, играя, набросился на Ярость. Лавастин дал шлепка обоим, и псы спокойно уселись рядом, не сводя глаз с хозяина.

— Ты беспокоишься о предстоящем бое?

О Владычица, сон заставила Алана забыть о предстоящем на заре сражении.

— Нет, меня мучат сны о принце Эйка.

Лавастин зашагал но палатке. Ужас зевнул, потянулся и собрался было последовать за хозяином, но, убедившись, что тот никуда не уходит, улегся на место.

— Моего гнева не бойся, Алан. Ты был со мной честен, я простил тебя за то, что ты отпустил дикаря. Ты опасаешься, что этот принц будет среди них и, если понадобится, ты не сможешь его убить?

— Его там не будет. Отец отправил его обратно на родину, чтобы обуздать непокорных вождей, принудить их подчиниться Кровавому Сердцу.

Еще не успев закончить, Алан понял, насколько странно звучат его слова. Лавастин обернулся. В тусклом свете свечи можно было различить на его лице подобие улыбки, не выражавшей, впрочем, ни душевного тепла, ни удивления.

— Сын, — он в последние месяцы это слово часто употреблял, — если это так, то твои сны уже не сны, а видения. Я прошу тебя никому не говорить о них, кроме меня. В особенности дьякону или еще кому-нибудь из церковников.

— Почему?

— Они объявят, что тебя затронул Господь, и отберут тебя. Я бы этого не хотел, пока я жив во всяком случае.

— Не говори так, — содрогнулся Алан. — Не говори о смерти.

Лавастин почти нежно коснулся рукой темных волос молодого человека.

— Я никогда не оставлю тебя, Алан, — тихо сказал он. Его голова дернулась, как будто на его волосах были капли воды и он хотел стряхнуть их, Лавастин ушел к себе, набросив занавеску на крюк. — Скоро утро, — сказал он. — Время готовиться к бою, сын.

Завозились собаки, разбудив слуг. Последние поспешно принесли фонари и одежду. Граф и Алан облачились в стеганые подкольчужники. Все лето Алан тренировался, стараясь привыкнуть не замечать ее веса. Он надел кольчугу, затем мягкий кожаный капюшон, поверх которого один из слуг укрепил конический стальной шлем, украшенный бронзой. Тем временем другой слуга обмотал икры от лодыжки до колена кожаной лентой. В свою бытность простым меченосцем Алан мог только мечтать о таком снаряжении.

Он не думал о битве, даже когда слуга надевал на него пояс с коротким мечом. Выйдя из палатки, Алан взял копье, дубовое древко которого от основания до наконечника обвивала синяя кожаная лента. Конюхи подвели лошадей. Алан вскочил в седло. Лавастин неоднократно замечал, что он был прирожденный наездник, что подчеркивало благородство его происхождения. Может быть, это было и так, но опыта ему явно не хватало. По-настоящему хорошо держаться в седле он научился лишь после того дня месяца Сормаса, когда граф признал его своим сыном и наследником. И у него совершенно не было у него боевого опыта. Но сын графа не может воевать в пешем строю. Что ж, он поскачет в бой верхом.

Лавастин сел на свою Серую Гриву и вопросительно посмотрел на Алана.

Алан в ответ кивнул. Он не разочарует отца.

Разве не мечтал он всю свою жизнь однажды поскакать в бой? Его приемный отец, торговец Генри, и тетя Бел посвятили его Церкви, остаток жизни ему предстояло провести в монастыре Хвост Дракона. Но в тот день, когда Эйка сожгли монастырь и убили всех монахов, в разгар грозы ему явилась Властительница Битв. Она дала ему неувядающую розу, которую он зашил в полотняный мешочек и с тех пор носил на шее.

«Служи мне», — потребовала она от него, и он с радостью поклялся ей в верности, чтобы спасти от Эйка деревню Осну. Он до сих пор чувствовал вину перед своим приемным отцом, который хотел видеть его священником.

Зачирикали птицы, в сером свете раннего утра стала видна убогая растительность. В небе еще не погасли звезды. Воспитанный мореплавателем, Алан умел находить созвездия и каждый раз задумывался о том, что они могли предвещать. Бродячие звезды постоянно меняли свое расположение в отличие от светил в высшей из семи сфер, за которой находились Покои Света. Передвижения звезд оказывали влияние на судьбы. Человек мог научиться управлять звездами. Так, во всяком случае, утверждало осуждаемое Церковью учение.

Бледно-розовый маяк Атурны, Магус, светился рядом с созвездием, известным под названием Сестры, а Мок, планета мудрости и изобилия, величественно приближалась к созвездию Льва. За Атурной ярко сияла Корона. Вот Лук и Стрела с синим Сейриосом на конце, нацеленная на Охотника, на плече которого сверкала красная пряжка — звезда Вулнерис. Звезды постепенно гасли с восходом солнца.Лавастин поднял руку, призывая к молчанию. Люди собрались вокруг него. Кавалерия состояла из двадцати испытанных всадников — лучшие из его воинов. Пехота заняла позиции. Разведчики уже ушли к берегу.

Граф стремился учесть все детали.

Они медленно двинулись вперед, вооруженные слуги вели под уздцы лошадей. Шли через лес. Становилось все светлее. Они пересекли почерневшее поле, на котором летом зрел овес, вышли на песчаный холм, за которым начиналось море. На скалистом берегу, как раз над местом впадения реки, Эйка обосновали зимний лагерь.

Море на востоке осветилось. Горизонт окрасился в розовый цвет, волны искрились в свете восходящего солнца. На судах Эйка вспыхнули огни.

— Вперед, — невозмутимо сказал Лавастин. Он сохранял спокойствие.

Алан вспотел от возбуждения. Возможно, когда-нибудь барды сложат песню об этой битве. Алан не отставал от отца, вокруг на ходу выстраивались в боевой порядок другие всадники. Все вассалы графа не только прислали свои армии, но и сами принимали участие в битве, и внебрачный сын графа, лишь недавно провозглашенный законным наследником, должен показать, чего он стоит в бою.

Лавастин бросил короткий взгляд на Алана, в глазах читалась просьба: «Не подведи меня».

Тревога! Залаяли собаки, взвыл горн в лагере Эйка. Эйка высыпали на берег спасать свои подожженные ладьи.

Лучники, спрятавшись в кустах на крутых склонах холма, поджигали стрелы от углей, спрятанных в трубочках, и посылали их одну за другой в лагерь Эйка. Пехота, растянувшаяся вдоль берега реки, неожиданно появилась перед Эйка, а сзади, забирая дикарей в кольцо, ударил Лавастин со своей кавалерией.

Алан старался не отставать от остальных. Крепко держа в руках копье и с трудом сохраняя равновесие, он пытался сосредоточиться на битве. Трещали пылающие палатки в лагере Эйка. В ладьях быстро двигались рычащие фигуры, заливая огонь, в то время как легковооруженные разведчики отступили назад.

Кавалерия вклинилась в строй Эйка, смяв первый ряд. Один из дикарей оказался на пути Алана. Эйка не пытался орудовать копьем, а просто надвигался на Алана, видимо надеясь, что его лошадь лучше знает, что делать. О нем самом этого сказать было нельзя. Слишком поздно он заметил графа Лавастина, который на ходу ударил его в грудь копьем и, не останавливаясь, поскакал дальше. За графом следовали пешие воины, добивая раненых Эйка. Впереди пехота сражалась с толпой дикарей. Каждый Эйка был больше и сильнее человека. Обрушивая на головы врагов страшные удары, Эйка пробивались сквозь ряды пехотинцев. Часть дикарей, отвлеченная топотом копыт и криками своих умирающих собратьев, развернулась лицом к приближающейся кавалерии.

Вот они. Медная, бронзовая, золотая, серебряная, железная кожа. Они похожи на ожившие статуи. Это вовсе не люди. Один из них приближается. Блеснули белые зубы. Костяного цвета волосы. Удар топора обрушился на подставленное Аланом копье и увяз в древке. Алан дернул копье назад, и Эйка, выпустив топор из рук, отбросил щит и схватился за нож. В следующее мгновение Алан выхватил меч. Эйка отшатнулся назад, его лицо исказила жуткая гримаса. Алан занес меч, и в этот момент, когда Эйка отступил, пытаясь удержать равновесие, когда остальная кавалерия проскочила вперед, тесня дикарей, и Лавастин криком подбадривал своих солдат, он понял, что не может убить.

Воспользовавшись его замешательством, Эйка прыгнул вперед. Алан попытался парировать удар, но совершенное им только что открытие парализовало его.

Он не может убивать.

Он недостоин. Недостоин быть солдатом. Недостоин своего отца. Он подвел отца.

Он должен умереть.

Солнце слепило глаза. А может, это была уже смерть или погрузившийся в глаз нож? Он отпустил повод и инстинктивно поднял руку к глазам. Какая-то тень промелькнула мимо него, и тут же Эйка рухнул на землю с ножом в горле.

Алан ахнул и схватил поводья. К счастью, лошадь была хорошо обучена. Кто спас его? Кто был свидетелем его трусости?

Он повернул голову. Казалось, ее взгляд пронизывал насквозь. Роза горела на груди, как раскаленный уголь.

Она пришпорила свою лошадь, и конь Алана последовал за ней, подчиняясь ее безмолвному приказу.

— Держись рядом, — прозвучало у него в голове. Властительница Битв! Она была прекрасна, но ее красота вызывала скорее ужас, чем восхищение. Ее белый конь нес всадницу сквозь ряды Эйка, каждый ее удар попадал в цель — убийство было ее работой.

Рядом с ней скакал Лавастин. Граф не получал удовольствия от битвы. Для него это тоже была работа, исполнение долга. Ударом меча он прорубил серебристую чешую Эйка. Не обращая внимания на упавшего дикаря, граф посмотрел вправо, сквозь божественную всадницу, и, найдя взглядом Алана, сразу же отвернулся.

Кавалерия прижала Эйка к пехоте. Окруженные со всех сторон, дикари дрались с безнадежной яростью. Алан до сих не получил ни царапины. Повелительница Битв поражала каждого, кто ему угрожал. Алан сумел удержаться в седле. Рядом все так же спокойно сражался граф Лавастин.

Наконец кавалерия и пехота встретились. Лавастин поскакал к берегу, увлекая за собой всадников. Некоторые Эйка побежали к ладьям, другие пытались отбиваться, но было ясно, что они проиграли. Каждый дикарь пытался теперь лишь спасти свою жизнь. Несколько Эйка стащили в воду одну ладью и боролись за место. От двух других лодок шел столб дыма. У Алана заслезились глаза.

— Стоп! — скомандовал Лавастин.

— Неплохо, — сказал граф, повернувшись к сыну. Алан стер слезы со щек и удивленно посмотрел на отца.

Неплохо? Кому это он говорил? Их окружили люди с оружием в руках. Они наблюдали, как удалялась ладья Эйка. Оттуда взметнулось несколько стрел, которые попадали в воду и в прибрежные камыши.

Властительница Битв исчезла. Цветок на его груди больше не обжигал.

Воины собрались вокруг графа и его сына. Небольшая группа уцелевших дикарей попыталась догнать свою ладью вплавь, земля была усеяна трупами Эйка. Войско графа почти не пострадало: несколько раненых, один или двое из которых — смертельно. Тактика Лавастина себя оправдывала.

— Очень неплохо, сын мой, — повторил граф. Подняв меч, запачканный зеленоватой жидкостью, он обратился к свой армии: — Друзья мои, вы видели, что мой сын оправдал себя в битве.

Один из всадников ответил:

— Я сам видел, как он положил четверых, милорд. В нем есть боевой задор. Я с готовностью последую в бой за лордом Аланом. — К ужасу Алана, в глазах говорившего читалось уважение.

Другие так же видели, как он яростно сражался.

— Но я ничего не сделал, — запротестовал Алан. — Я испугался. Меня защитила Властительница Битв, это ее рука убивала Эйка.

Он понял, что следовало промолчать. Все решили, что он сказал это из скромности и болезненного благочестия. Никто из них не видел Повелительницы. Все были уверены, что он совершил все сам, никому и в голову не пришло, что он недостойный трус и спасся лишь благодаря ее вмешательству.

Одни вытащили из-за пазухи кольца Единства, с почтительностью и удивлением произнося слова молитв. Другие склонили головы. Лавастин посмотрел на Алана в упор и улыбнулся:

— Бог Единства простер над тобой Свою руку, сын мой. — В его голосе звучала гордость. — Ты будешь настоящим воином.

Лавастин и его свита праздновали День святого Валентинуса в поместье жены лорда Джефри, леди Альдегунды. Все лето Лавастин учил Алана обращаться с оружием и правилам придворного этикета. Алан должен был произвести благоприятное впечатление на владетельных особ, на вассалов графа Лавастина и членов их семей. Чтобы стать достойным правителем, Алану придется многому научиться. Ему необходимо стать проницательным, храбрым, обрести широту взглядов, стойкость и упрямство, чтобы отстаивать свои интересы.

— Как они отнеслись к тебе? — спросил Лавастин, когда они вечером готовились к пиру.

— Хорошо, отец. — Алан залюбовался парчовой отделкой графского одеяния. В это время один из слуг оборачивал его ноги полосами ткани. Золотые пряжки тонкой работы, богатые пояса, новая одежда из дорогой ткани… Он вспомнил дочерей тети Бел и старой госпожи Гарии — умелых ткачих.

Но она больше не моя тетя Бел. Она простая женщина, которая меня воспитала.

Так распорядился Лавастин. Алан больше ничего не слышал о своей прежней семье, после того как граф выслал им вознаграждение за воспитание Алана. Неужели они совсем забыли его? Неужели не напишут даже словечка о том, как поживают они, Стэнси, Жульен, Агнесс и все остальные?

Он постарался немедленно подавить в себе эту мысль.

Наконец все было готово. Оружия они не взяли. Собаки в целях безопасности были оставлены снаружи. Алан последовал за отцом вниз из их покоев, которые им были отведены как почетным гостям. Они вышли в длинный зал, украшенный гобеленами. В центральном камине горел огонь. Полгода назад Лавастин, околдованный епископом Антонием, натравил здесь собак на своего родственника Джефри и его молодую жену.

Алан чувствовал на себе любопытные взгляды окружающих. Они Лавастина простили — ведь безумие его объяснялось злыми чарами, но Алану казалось, что лорд Джефри и все остальные не принимали всерьез незаконного сына графа.

Тем не менее все были очень вежливы, когда он сел справа от отца. Ранее это почетное место занимал лорд Джефри, который до появления Алана был ближайшим кровным родственником Лавастина.

Хозяйка, леди Альдегунда, сидела слева от графа. После молитвы она приказала слугам разливать вино и сидр. Альдегунда протянула Лавастину кубок, из которого они должны были вместе отпить вина в знак взаимной дружбы и уважения. Он поклонился и передал кубок назад, чтобы она первой сделала глоток.

— Предлагаю тост, — сказал лорд Джефри, с вежливой улыбкой глядя на Алана, — за обретенного сына и наследника моего дорогого кузена Лавастина.

Люди графа встретили этот тост громкими приветствиями. Подданные же Альдегунды и Джефри едва прикоснулись к своим бокалам. Лавастин, прищурив глаза, внимательно посмотрел на собравшихся, но ничего не сказал. Он понимал, что далеко не всем понравилось его решение объявить наследником незаконного сына. Слуги внесли еду: разнообразную дичь, цыплят, гусей, бекасов, куропаток, обильно приправленных острыми специями.

— Вы не обнаружили больше зимних лагерей? — спросил лорд Джефри, обращаясь к графу через Алана.

Лавастин поднес кубок к губам и сделал едва заметный жест свободной рукой. Алан вздрогнул.

— Нет, лорд Джефри, — сказал он, поняв, что отец велел ему отвечать, — больше не нашли. Вообще не в обычае Эйка зимовать в этих странах.

Джефри криво улыбнулся:

— Действительно, лорд Алан. Впервые мы видим Эйка на этих берегах после Дня святого Матиаса. Месяц назад мои люди сожгли их лагерь. Теперь вы уничтожили другой. Не хотят ли они начать новую войну? Что если им нужно не только наше золото, но и наши земли?

— Разве они обрабатывают землю?

Джефри моргнул. Альдегунда приняла кубок у Лавастина и ответила вместо мужа. Она была на год или два моложе Алана, ее первый ребенок спал в колыбели наверху.

— Я сомневаюсь, что эти дикари знают что-нибудь о земледелии. Моя семья владеет здешними поместьями со времен императора Тайлефера. Эйка всегда хотели только того, что можно унести с собой. Золото, рабы, железо, драгоценности.

— Но зачем им земля, если они не собираются ее обрабатывать? — спросил Алан. — Или пасти скот, овец? — Он понял, что зря это спросил. Такой вопрос могла бы задать тетя Бел. Окружающие прислушались, не желая пропустить момент, когда он сядет в лужу.

Он не собирался доставлять им подобное удовольствие. Это был просто здравый смысл, который достался ему от тети Бел.

— Если Эйка стали устраивать зимние лагеря, то необходимо понять, зачем им это понадобилось. Они ведь раньше никогда этого не делали. Сейчас у них появился один, который, подобно королю, претендует на верховную власть. Это Кровавое Сердце. Раньше у них было много правителей. Каждой ладьей командовал свой вождь. Сейчас один Эйка объединил несколько племен, в результате они взяли Гент, город, в котором король Арнульф Старший короновал своих детей и провозгласил свою власть над Вендаром и Варре.

Собравшиеся зашумели, вспомнив обиду, нанесенную им старым королем Арнульфом, дедом нынешнего короля Генриха. Когда-то они представляли собой верхушку аристократии Варре, имели собственного суверена и вели активную борьбу за власть при варренском дворе. Теперь они утратили былое влияние, власть оказалась в руках вендарских родов. Некоторые из присутствующих сражались вместе с Сабелой, другие снабжали ее деньгами и припасами. Теперь Сабела в плену, восстание подавлено. Лавастин присягнул королю Генриху, который в ответ признал его сына законным наследником.

Но этот юноша еще должен заслужить их доверие и уважение.

— И вот теперь одни Эйка признают нового короля, а другие строят зимние лагеря в варренских землях. Что это может значить?

— Действительно, — сказал Лавастин. — Что это значит? Как вы думаете, кузен?

На лице Джефри выразилось смущение. Чтобы скрыть неуверенность, он сделал глоток вина и со стуком опустил кубок на стол. Несколько солдат за нижнем столом засмеялись. Они видели Алана в бою и теперь смотрели на него с собачьей преданностью.

Я недостоин.

Но ведь Властительница Битв выбрала именно его, и с ним роза — знак ее благосклонности к нему.

Служанка наполнила кубок лорда Джефри и задержала взгляд на Алане. Его бросило в жар. А что тут удивительного? Ведь в зале действительно очень тепло.

— А что вы об этом думаете, лорд Алан? — вкрадчиво спросила Альдегунда. Эта миловидная женщина, почти дитя, не признала Алана. Ее семья владела обширными землями и имела связи с варренской аристократией и с вендарским двором.

— Есть. — Услышав собственный голос, Алан залился краской. В его голосе послышалась гордость. Но сыну графа это позволительно. Кроме того, все ждали от него некоторой заносчивости.

«Продолжай», — знаком выразил одобрение отец. Алан пригубил кубок, прежде чем продолжать. Для храбрости. Хорошее вино. Доставлено из Саллии.

— Мне кажется, Кровавое Сердце собирается подчинить себе все племена Эйка, но не все вожди этого хотят. Некоторые из них, видимо, не желают подчиняться другому Эйка, пусть он даже могущественный колдун.

Но если остальные признают верховную власть Кровавого Сердца, то непокорные вожди становятся мятежниками и изгоняются из собственных земель. Может быть, именно поэтому они здесь зимуют. Им некуда возвращаться.

— Возможно, — мрачновато согласился Джефри, допивая вино. Его жена сейчас же послала слугу снова наполнить кубок.

— А не может ли быть так, — спросил пожилой человек, в котором Алан узнал Меджинера — одного из многих дядей Альдегунды по матери, опытного воина, — что эти лагеря строятся по указанию самого Кровавого Сердца?

— Почему мы считаем, — резко спросила Альдегунда, — что Эйка ведут себя подобно нам? Ведь они дикари, не так ли? Откуда мы знаем, что означают их поступки? Что мы вообще знаем о них?

Я знаю, что я вижу в своих снах, подумал Алан, но промолчал. Отец запретил говорить о снах. Он склонил голову, выражая уважение ее мудрости: конечно, она была еще очень молода, но женщина — подобие Владычицы, управляющей Очагом Жизни. Мужчины созданы для более грубой работы. Хотя они физически сильнее женщин и более искусны в бою, с чем соглашаются и матери Церкви, однако потенциал женщин в отношении умственной работы и искусств гораздо выше. Эти качества, как и способность к деторождению, дарованы им милостью нашей Владычицы, Матери Жизни.

— Мы мало знаем об Эйка, — не спорил Лавастин. — Но пока позволяет погода, мы будем патрулировать берег. Посмотрим, что происходит возле пролива Осны. Последний раз Эйка появлялись там две весны назад, если вы помните.

— Э-э, — лорд Джефри подался немного вперед, — там ведь есть деревня у пролива. Вы не там воспитывались, лорд Алан? Я помню, как вы прибыли в Лавас с другими работниками.

— У вас удивительная память. — Алан выразил искреннее восхищение.

Но Джефри быстро опустил глаза: граф пристально смотрел на своего кузена.

Меджинер хмыкнул и вернулся к своему кубку. Вошли слуги, сгибаясь под тяжестью зажаренного кабана и нескольких оленьих окороков, посыпанных красным стручковым перцем. Алан невольно вспомнил о Лаклинге, который всю свою жизнь ел жидкую кашицу, приправленную, если повезет, несколькими бобами или репой. Он, как и Алан, был незаконнорожденным. Он никогда не ел досыта, довольствуясь объедками, да и то если их успевал схватить, прежде чем они отправлялись свиньям.

— В этом нет ничего удивительного, Алан, — начал Лавастин, протягивая виночерпию опустевшую чашу. — Любой человек сразу запомнил бы тебя, ибо было предопределено, что ты займешь достойное место среди облеченных властью. Ты уже дважды доказал это в бою. — Граф говорил твердо и четко, чтобы все слышали. — Разве не так, капитан? — обратился он к одному из своих воинов.

Капитан поднялся. Четыре дня назад, он, как и другие, преклонил колено перед Аланом.

— Я сражаюсь за графов Лаваса с юношеского возраста, но ничего подобного еще не видел. Я восхищался им, когда он убил гивра в битве под Касселем, а сейчас надо было видеть, как он раздавал удары направо и налево, без страха и смущения, с такой силой и яростью, что, казалось, от него исходил свет, как будто его вел сам Бог. Эйка падали вокруг него. Я понял, что он рожден быть воином.

Остальные солдаты Лавастина, принимавшие участие в битве, выразили шумное одобрение. Алан вскочил:

— Это была рука Властительницы Битв, а не моя собственная. Это она убила Эйка.

— Сядь, — мягко сказал отец. Алан послушался. Воспользовавшись всеобщим замешательством, леди Альдегунда перевела разговор на менее щекотливые темы: урожай этого года, новый колесный плуг и предстоящий сбор налогов.

Внесли очередное блюдо: говядина и баранина с перцем, тмином и другими специями. Поэт, обученный в придворной часовне королей Салии, затянул гимн в честь императора Салии Тайлефера. Алан сосредоточился на еде.

И поставил я парус, пустился я в море — испытать себя штормами, испытать силу членов моих и крепость моей ладьи, побороться с бурей. Устремил я свой взор к маяку, что сияет нам морем. Этот свет нам несет имя Тайлефера. Глянь! Даже солнце не в силах затмить его славу. Любовью безмерной обнимает он землю и мудростью непревзойденной.

Поэт пел, превознося добродетели давно почившего императора, а Алан тем временем с удивлением наблюдал, как благородные лорды и леди поглощают огромное количество пищи. Конечно, ему, как и многим, приходилось испытывать чувство голода. Однако он никогда не страдал от недоедания. У тети Бел всегда находились припасы в случае неурожая. Но он встречал бедняков, которые никогда не наедались досыта. Он видел просящих милостыню детей, с тоненькими как спички руками и ногами, с бледными, исхудалыми лицами. В урожайные годы такие люди находили работу и как-то сводили концы с концами, но в голодное время даже зажиточный люд иной раз затягивал пояса потуже.

Солнце знает затмения, двенадцать часов еженощно оно отдыхает, император же Тайлефер, как звезды, сияет над нами без отдыха, без перерыва. Он ступает, всем путь расчищая, мы следовать можем за ним. Тяжкой цепью смиряет он несправедливость, гордыню ломает. Суровой рукою нечестивых он учит смиряться пред именем Бога.

Еще одно блюдо. Прозрачный бульон с тающим на языке белым хлебом, нарезанным тончайшими ломтиками.

Тайлефер — светоч милости и чести. Подвиги его славны во всех четырех четвертях суши. Император щедр, благоразумен, справедлив, благочестив и набожен, вежлив, любезен, собою прекрасен. Как он владеет оружием, сколь мудр в совете! Он сострадателен к бедным, к слабым сочувствие проявляет. Столь красноречивому оратору никто ранее не внимал, сладкоречивостью Марцию Туллию он превосходит — дарийскую древнюю жрицу. Знания тайные тропы он одолел, постиг все тайны природы, тайны Вселенной открыты ему Богом. Известны ему все секреты математики, судьбы звезд и пути их влияния на человека. Как кормчий не знает он равных.

После супа подали сласти — пирожные, груши в меду, сладкий крем. Смесь молока, меда и яиц таяла на языке. Алан подумал, что вытерпел бы еще одну поэму, восхваляющую добродетели покойного императора, если бы только можно было освободить место в желудке для еще одной порции крема. Впрочем, ему хотелось спать. Было уже за полночь, и факелы освещали сидящих за столами. Люди постоянно переходили с места на место. Некоторые солдаты, утомленные длинной и скучной поэмой, потребовали стансов и «Золота Хевелли». Вместо этого поэт запел о воздвижении Тайлефером нового дворца в городе Отуне, где император часто останавливался со своим двором. В поэме подробно описывалось, как воздвигались стройные колонны, грозные форты, разыскивались горячие источники для ванн, столь любимых императором, как создавался храм, достойный святого короля.

— Они трудились, как пчелы летом. — Далее последовал гимн пчелам.

Пора бы прогуляться и Алану. Он извинился и вышел на свежий воздух. Внутри дым от камина и факелов заставлял слезиться глаза. От выпитого вина Алан почувствовал легкое головокружение. Тетя Бел никогда не подавала на стол столько вина. В доме тети Бел никогда не доводилось пробовать такого количества разнообразных блюд. Впрочем, Алан понемногу начинал привыкать к пирам.

Внезапно он ощутил вину за свое везение. Отойдя подальше, он облегчился у какого-то дерева. Прохладный воздух обострил его чувства, и он услышал, как под чьей-то ногой хрустнула ветка. Чья-то тень метнулась в его сторону. Он торопливо завязал штаны и шагнул назад, но тут же облегченно вздохнул: это была одна из служанок, которая, очевидно, тоже выбежала в кусты, а затем сбилась с дороги.

— Милорд Алан! — Она споткнулась и тихо вскрикнула. Юноша протянул руку, чтобы ее поддержать. Она упала на него. Он ощутил ее крепкие груди и выпуклости живота и бедер под длинным платьем. — Холодная ночь, милорд. На сеновале гораздо теплее, чем здесь.

Алана бросило в жар. Ее влажные губы каким-то образом оказались на его шее, а рука скользнула по спине и ягодицам. От девушки пахло сладким кремом.

— Мой отец ждет там, внутри…

— Внутри вы будете, милорд, как только пожелаете. Тело горело от ее прикосновений. Он неловко мял ее плечи.

— Вы такой симпатичный, — пробормотала девушка.

— Правда? — удивился Алан. До сих пор ни одна женщина, кроме скучающей Уиди, не проявляла к нему интереса. Правда, тогда он не был наследником графа Лавастина. Однако эти мысли тут же испарились, как только она, крепче прижавшись, положила его руки себе на бедра.

Так вот что такое похоть: сопротивляться ее власти было невозможно. И все же, целуя служанку, Алан воображал, что держит в объятиях Таллию.

— Ах, — вздохнула молодая женщина. — Так лучше. Не такой уж вы, оказывается, неопытный, милорд. — Она ловко расстегнула пряжку его пояса. — У меня есть брат, который будет готов к службе на следующий год, весной. Сильный, хороший парень. Хороший будет меченосец.

Пояс и поддерживаемые им края рубахи упали до колен. В этот момент она могла просить чего угодно — он бы ей все пообещал. Она помогла его рукам забраться под платье.

У собачьих будок раздались оглушительный лай и отчаянные вопли человека, переходящие в визг. Собаки Лавастина. Его собаки.

— Извини, — сказал он, тяжело дыша. Вырвавшись из ее объятий, Алан наткнулся спиной на сук, пребольно уколовший его прямо под лопатку. Споткнулся, запутавшись в приспущенных штанах, упал на колени. На глазах выступили слезы, кожа горела.

— Милорд… — Она помогла ему подняться.Прости, мне очень жаль… это мои собаки… В ее глазах отражался свет месяца.

— Конечно, вам нужно идти.

Она помнила свое место. Мгновение назад он был полностью в ее власти, теперь она испытывала страх перед ним.

Алан торопливо поправил одежду и побежал к собакам. Их будки размещались рядом с конюшнями, неподалеку от главного здания.

Собаки бесновались над распластавшимся на земле человеком. Алан ворвался внутрь и оттащил их от бедняги, из ран которого обильно струилась кровь.

— Назад! Назад! — Гнев, страх и воспоминания о жарких ласках служанки придали ему сил. Ударом ноги Алан отбросил Ужаса, одновременно прикрикнув на Ярость и Тоску, затем поднял пострадавшего и вынес его наружу. Собаки забились в угол. Кто-то закрыл калитку собачьего загона. Алан внимательно осмотрел раненого, который корчился на земле, плача и прося о снисхождении.

Это был один из людей лорда Джефри.

— Как это произошло? — спросил Алан, подняв глаза на стоявших вокруг него солдат Лавастина. Они были сильно пьяны.

— Он говорил такие вещи, милорд, — сказал один из них. — Он говорил о вас гадости, милорд, но он не видел, как вы убили гивра и спасли жизнь графа Лавастина. Он не имел права говорить это, и он не хотел нам верить, поэтому так получилось.

Алан заметил синяки на лицах солдат.

— Дошло до драки?

— Да, милорд.

— Как он попал к собакам? Вы! — обратился он к одному из слуг. — Сбегайте к знахарке. Ведь есть здесь где-нибудь знахарка? Приведите ее сюда.

Слуга заспешил прочь.

Солдаты не торопились с ответом, но он и сам мог догадаться. Пока он позволял себя соблазнять, здесь чуть не случилась трагедия. Этот раненый человек, скорее всего, умрет, если не от потери крови, то от заражения.

— О Владычица! — Алан ненавидел себя в эти минуты. Происшедшее под деревом предстало в совершенно ином свете. Может быть, служанка и не солгала ему, сказав, что он кажется ей симпатичным, но вряд ли она обратила бы на него внимание, не будь он наследником правящего графа. Она хотела, чтобы он помог ее брату получить место в свите Лавастина. Это было бы платой за ее услугу. Если бы Алан остался приемным сыном купца Генри, она и не посмотрела бы в его сторону. Девушки никогда не замечали его, по крайней мере до этого лета. А теперь ни одна не посмеет приблизиться к нему, боясь гнева графа. Человек, который произвел на свет внебрачного сына, не хотел, чтобы сын повторил его ошибку.

— Милорд, мы просим простить нас. — Три солдата стали перед ним на колени. От них сильно пахло медовухой. — Но он такое говорил! Он заявил, что любой может объявить себя незаконным сыном и что любой благородный лорд время от времени заваливает мимоходом какую-нибудь женщину.

Как раз это он только что чуть не сделал!

— И мы сказали ему, что посмотрим, как он заявит, что он сын Лавастина.

— И вы швырнули его собакам!

Они молчали, но он и не нуждался в их ответе. Со стороны конюшен послышались сердитые голоса, подбежали люди. Человек на земле затих.

— Вы убили его! Сучьи дети! Наш господин, лорд Джефри, — истинный аристократ!

— Благородного лорда не узнаешь, если он тебя не…

— Тихо! — крикнул Алан, вставая. Он дернул калитку. Все замолчали. Ярость и Тоска подскочили к ограде, высунув языки, застыли в ожидании. Алан схватил за ошейник Ярость, остальных отогнал. Тоска заскулила от обиды.

— Проследите за этим человеком, помогите, чем можно. Все, кто здесь был, следуйте за мной. Это надо расследовать.

Они повиновались — три солдата, двое меченосцев Джефри, признававшихся, что подзадоривали своего пострадавшего товарища, слуги, которые одни оставались трезвыми. Он повел всех в зал. Внутри нещадно дымили факелы. Звучный тенор поэта с трудом перекрывал стоявший в зале гул.

Владычица и Господь над нами! Поэт все еще упражнялся в красноречии. Неудивительно, что салийский король послал его искать счастья в других землях.

Множество диких зверей ютятся в лесу, в своих гнездах, берлогах и норах. Между деревьев мелькая, герой наш, блестящий Тайлефер-император, движется быстро, лесных обитателей гонит, ему помогают своры собак быстроногих. Стрелы и копья добычу его настигают.

Рано с утра, когда солнце лишь только встает над полями, лесами и городом сонным, много придворных толпится уже у дверей императорской спальни. И благородные дочери Тайлефера к этой же двери подходят.

Вот уж над городом шум поднимается, рев, быстро лошади скачут. Гончие рвут поводки. Юноши копья несут с толстым древком, с концом заостренным железным. Женщины сети готовят. Вот с дочерьми император придворных толпу возглавляет. Черные псы в поводках яростно дышат, всех разорвут, кто им на пути попадется. Только своему господину послушны и его дочерям.

Заметив Алана, поэт замолчал. Теперь все смотрели на сына графа.

Лавастин поднялся из-за длинного стола в конце зала:

— Что случилось, Алан?

Юноша прошел вперед, Ярость послушно следовала за ним. Все расступались при виде пса с открытой пастью, из которой торчали острые клыки.

— Снаружи произошла драка. Один из меченосцев лорда Джефри попал в загон к собакам и сильно пострадал. Может быть, он даже умрет.

Джефри вскочил. Встала и леди Альдегунда. По ее знаку Джефри снова сел. Альдегунда оперлась на руку дяди, стоявшего рядом с ней.

— Как это случилось? — спросила она.

— Полагаю, — спокойно ответил Алан, — что они все слишком много выпили.

— Но этот мой человек может умереть! — снова вскочил лорд Джефри.

— Сядь, кузен, — спокойно сказал Лавастин. Джефри опять сел, Альдегунда и ее дядя продолжали стоять.

— Если он умрет, — сказала Альдегунда, — его смерть должна быть оплачена.

— И те, кто в ней виноват, будут отвечать, — ответил Алан, останавливаясь, подобно просителю, перед столом. Однако, с растущим гневом в сердце и с собакой у своих ног, он совсем не чувствовал себя таковым. — Они заплатят этому человеку, если он станет калекой, или его родне, если он умрет. Но этот человек или его родня тоже должны будут ответить.

Джефри вспыхнул.

— Это почему? — спросила Альдегунда.

Именно сейчас он должен проявить твердость. Доказать, что граф не ошибся в выборе наследника.

— Все эти люди принимали участие в драке или оказались свидетелями, и они поклянутся вашему дьякону и клирикам графа Лавастина, что пострадавший произносил слова, противоречащие присяге, порочащие графа.

Тут покраснела даже леди Альдегунда: пьяный мог сболтнуть все, что угодно, конечно, никому, даже в нетрезвом виде, не пришло бы в голову порочить самого графа, но высказать недовольство его решениями — такое было вполне возможно.

Последовало долгое молчание.

Наконец леди Альдегунда наклонила голову, соглашаясь с Аланом. Все сели, и Лавастин принял из рук хозяйки кубок вина.

Алан молча опустил голову. Ярость увлеченно обнюхивала его ладонь, возможно почувствовав запах тела служанки. Вот она стоит рядом с Лавастином, наполняя чашу. Девушка мельком взглянула на Алана и отвела глаза. Больше она на него не смотрела. Пир продолжился, и поэт наконец исполнил знаменитую балладу.

Утром, когда они уже покинули поместье Джефри, Лавастин заговорил о случившемся:

— Мне понравилось, как ты себя вел.

— Но…

Лавастин поднял руку, давая понять, что он еще не закончил. Алан послушно замолчал.

— Но ты не должен быть настолько скромным, Алан. Проявление храбрости в бою достойно похвалы. Не следует, конечно, чересчур хвастаться, но излишняя скромность также неуместна. Скромность должна быть присуща церковникам, а не сыну и наследнику графа, которому предстоит повести этих людей, их братьев и сыновей в битву. Они должны верить в тебя, они должны верить, что твое благо — это их благо, то, что необходимо тебе, также необходимо и им. То, что Властительница Битв дает тебе свое святое покровительство, только возвышает тебя в их глазах, принижение себя при этом совершенно неуместно. Ты не монах, Алан.

— Вообще-то, я собирался стать монахом, — пробормотал он.

— С этим покончено. Об этом мы больше говорить не будем. Достойный человек помнит свои клятвы и уважает их. Со временем, когда ты состаришься и когда у тебя будет наследник, готовый занять твое место, ты, может быть, и сможешь удалиться в монастырь и прожить остаток дней своих в мире. Но клятва эта была дана другими, до того как стало известно, кто ты и какая роль тебе отведена. Ты никогда не стоял перед монастырскими вратами и не произносил слов обета. То, что ты помнишь об этих обязательствах, делает тебе честь, но говорить об этом мы больше не будем. Тебе все понятно?

— Да, отец, — послушно ответил он. Собаки неспешно трусили рядом.

Лавастин вдохнул осенний воздух.

— Спешить к проливу Осна нет смысла. — Он обернулся и посмотрел на свою свиту. — Сообщений о зимовках Эйка не получено. Полагаю, денек-другой можно поохотиться.

ДЕТИ ГЕНТА

Могильщики вонзали лопаты в полужидкую глину. На щеку Анны попали капли грязи. В этой братской могиле похоронено двенадцать беженцев, включая молодую мать с новорожденным младенцем.

Анна шла к реке, но задержалась, чтобы посмотреть. Жалкие лохмотья не спасали от пронизывающего ветра. Моросил дождь, такой холодный, что казалось, вместо капель с неба падают льдинки. Анна плотнее запахнула обветшалый плащ. Здесь, в лагере, трупы зарывали голыми, потому что одежда нужна была живым.

Чумазый ребенок не старше двух-трех лет ковырялся в земле около могилы. Испугавшись, что он свалится в яму, Анна поставила ведра и поспешила к нему.

— Ну, осторожнее, — сказала она, хватая мальчика за руку и оттаскивая назад. — Не свались, крошка. — Оглядевшись, она обратилась к одному и могильщиков: — Чей ребенок?

Тот молча махнул рукой в сторону могилы, где лежала молодая мать с новорожденным, привязанным к ней старым тряпьем, которым пожертвовали люди в лагере. Могильщик взмахнул лопатой, и на восковые лица умерших посыпались черные земляные комочки.

— И у него никого больше нет?

— Он плакал, когда мы забирали труп его матери, и сейчас все еще плачет. Ах, дитя, — добавил он, — наверное, это хорошо, что дети спаслись из Гента, но они почти все теперь сироты, как и этот несчастный. Кто за ними присмотрит, если мы не можем прокормить даже своих?

Ребенок с плачем прижимался теперь к ноге Анны, пачкая платье своими слюнями и соплями.

— Да, действительно. — Анна потрогала кольцо Единства на своей груди. — Пойдем, малыш. Как тебя зовут?

Видимо, ребенок не знал своего имени и вообще не умел говорить. Она отодрала от себя его ручонки и дала ему одно из пустых ведер. Они пошли к реке.

— Это кто? — спросила ее одна из старших девочек, показывая на жавшегося к ее ноге найденыша. — Не знала, что у тебя есть младший братик.

— Я нашла его у новой могилы.

— Наверное, это старший вдовы Артильды, — предположил один из мальчиков.

— Вдовы? Но она такая молодая… — Анна поняла, что сказала глупость, когда старшие дети хмыкнули.

— Ее муж был ополченцем и, наверное, погиб в городе.

— Значит, ты ее знал? — Анна попыталась отцепить ребенка, но тот заревел.

— Знаю только то, что она умерла. Родила ребенка, а потом они оба заболели и умерли.

— А куда мне его деть?

— Но дети уже уходили, неся драгоценную воду в лагерь и в Стелесхейм. Анне пришлось взять малыша с собой. Тот не отставал от девочки ни на шаг.

— Господи, помилуй! — воскликнул Гельвидиус, когда они вошли под брезентовый навес. В грубо сложенном из камней очаге горел огонь, старый поэт сидел на своей табуретке, следя за горшком, в котором постоянно что-то варилось. Сегодня варево пахло грибами, луком и гусиными костями. Рядом с очагом стояли остатки вчерашней желудевой каши. Анна дала ребенку горшок и ложку. Ложка сразу же упала на пол, ребенок полез в кашу прямо руками.

— Что это за существо? — требовательно вопросил Гельвидиус.

— Еще более беспомощное, чем ты. — Анна отнесла воду кожевникам, получив в обмен обрезки кожи. — Поможешь сделать ему что-нибудь на ноги?

— Ты что, всерьез собираешься взять его к нам? Да здесь и на троих-то места мало!

Но Анна только засмеялась. Старый поэт вечно ворчал, но она не принимала его всерьез.

— Он будет спать, свернувшись калачиком у тебя в ногах. Как будто у нас теперь есть собачка.

Гельвидиус фыркнул. Ребенок между тем доел кашу и снова захныкал.

— Собаки так не ноют. Как его зовут?

— Его мать умерла, он никому не нужен. Посмотри за ним, а я еще раз схожу за водой.

Она ходила за водой еще четыре раза. В это время года, когда перед наступлением зимы забивали скот, у кожевников было много работы. Анна помогала Матиасу, таская воду и пепел и собирая кору в лесу. Ее брат выполнял теперь более квалифицированную работу по отскабливанию и выделке шкур. Анне нравилось работать: это помогало согреться и давало уверенность, что они не умрут с голоду. Многие беженцы жили лишь тем, что им удавалось собрать в лесу, и скудными подаяниями госпожи Гизелы.

Хотя скот забивали сейчас в большом количестве, мясо заготавливалось на зиму, до лагеря беженцев мало что доходило. Раз в день дьяконица раздавала у ворот хлеб из овсянки, но его на всех не хватало.

Вернувшись домой, Анна застала ребенка плачущим. Старый Гельвидиус тщетно пытался его успокоить воодушевленным пением какой-то баллады. Матиас мрачно сидел над горшком с кашей.

— Это — что? — спросил Матиас сразу, как только она откинула брезент. От холода навес не спасал, но в ненастную погоду все же служил укрытием от ветра и дождя. — Это — откуда?

— Это ребенок, Матиас.

— Я не слепой.

— Ему некуда деться. Я не могла оставить его умирать на улице. После того как святая Кристина спасла нас от Эйка.

Ребенок хныкал и бормотал что-то непонятное.

— И от него воняет! Воняло — и еще как!

— Гельвидиус! Откуда я знал, что он не может за собой следить! Я поэт, а не нянька.

— Ну, придется побыть нянькой, потому что у меня не будет времени смотреть за ним весь день.

— Значит, я буду следить за ним весь день?

— Ты собираешься его оставить? — ужаснулся Матиас. Все замолчали.

— Мы должны его оставить, — сказала Анна. — Ты знаешь это сам, Матиас.

Он промолчал, и Анна поняла, что победила.

— Ну что ж, — ворчливо заговорил Гельвидиус. — Если он остается, то ему нужно имя. Можно назвать его Ахиллеусом или Александросом в честь великих принцев древней Аретузы. Или Корнелиусом — в честь дарийского генерала, разрушившего гордый Картиакон. Или Тевтусом Каллиндойским, в честь знаменитого сына королевы-воительницы Тевты.

Анна заманила ребенка к выходу и отлепила от его зада запачканную рубашонку. Неожиданно она вдруг засмеялась:

— Нет, мастер Гельвидиус. Давайте назовем ее Хелен, ибо разве не пережила Хелен множество испытаний?

— Хелен. — Голос старого поэта смягчился, он с нежностью посмотрел на ребенка: — Златовласая Хелен, стойкая и преданная.

Матиас молча разделил между всеми кашу.

Уже спустились сумерки, когда они услышали крики снаружи. Анна оставила маленькую Хелен Гельвидиусу и вслед за Матиасом выскочила на улицу. Они побежали на шум. Добравшись до кожевенных мастерских, они увидели на дороге большое скопление людей: богато одетые всадники, среди которых было несколько женщин, в окружении многочисленных воинов. Молодые лорды болтали и смеялись. Казалось, они не замечали высыпавших на дорогу оборванцев.

Возле распахнутых ворот в освещении факелов стояли госпожа Гизела и мэр Гента.

— Откуда вы? — крикнул Матиас. Один из воинов ответил:

— Из Остербурга, от герцогини Ротрудис. Услышав новость, Гельвидиус засветился от радости.

— Это кто-нибудь из родственников герцогини, — уверенно заявил он. — Конечно, им нужен будет поэт на пиру, а где пир, там всегда что-нибудь перепадет!

Анна поднялась на заре вместе с Матиасом и, как обычно, принялась за работу. Пальцы немели от холода, однако то, что она увидела, вернувшись домой, заставило ее забыть о телесных страданиях.

Гельвидиуса и Хелен не было. Отсутствовали также трость поэта вместе с его табуреткой. Нигде не было видно и ее драгоценной кожаной сумки с сушеными травами, луковицами, несколькими репками и остатками желудей. Пока она, сунув голову внутрь, пыталась понять, что еще прихватил старый разбойник, снаружи послышался грубый голос, велевший ей выйти наружу, и она ощутила удар чем-то твердым по спине ниже пояса.

— Я думал, мы уже всех выгнали, — сказал один из солдат, с неудовольствием глядя на Анну. — Все эти дети грязны, как крысы, — Иди, иди, девочка, или ты мальчик?

— Куда идти? Мы готовим место для лагеря. Вы пойдете на восток, где для вас найдут дома. Давай уходи, забирай вещи или оставь их здесь.

— Но мой брат…

Он снова несильно ударил ее тупым концом копья.

— Забирай что хочешь, но только то, что сможешь унести. Путь далекий.

— Куда?

— Шевелись! — Второй солдат пошел проверять остальные лачуги беженцев, но в них уже никого не было. Теперь она заметила, что лагерь совершенно опустел. Со стороны юго-восточной дороги доносился гул голосов.

Хотя под одеждой у нее было спрятано пять ножей, сопротивляться не имело смысла. Девочка залезла под навес, собрала оставшуюся посуду, завернув ее в одеяла и завязав получившийся сверток кожаным шнуром, затем начала снимать брезент.

— Да ты что, оставь!

— Как же я это оставлю? А если дождь? Надо же где-то укрыться.

Воин задумался:

— Нам сказано, что по пути вы будете останавливаться при монастырях. Но вас так много. Может, ты и права. Наверное, лучше иметь на всякий случай что-то свое, чтобы укрываться от непогоды.

— Всех выгоняют? — спросила девочка.

Но он не стал отвечать и Анна поняла, что времени осталось совсем мало. Свернутый брезент был столь тяжел, вместе с одеялами и посудой она едва смогла его поднять.

При виде беженцев ее охватил ужас. В основном это были дети; взрослых всего несколько человек. Солдаты, которые с мрачными лицами следили, чтобы никто не сбежал. Отовсюду слышались плач и крики. Дети чудом спаслись из Гента, и вот теперь они были вынуждены снова отправиться в путь. Их охватил страх.

Анна заметила опиравшегося на палку Гельвидиуса. Маленькая Хелен сидела рядом с ним на табуретке, держа на коленях драгоценный мешок с продуктами. Она тихо плакала, шмыгая носом. Лицо старого поэта просветлело, когда он увидел Анну.

— Где Матиас? — спросила она, подходя ближе.

— Не знаю, — ответил старик. — Я пытался сказать им, что я великий поэт, что молодой лорд их накажет, когда узнает, что они отослали меня прочь, но они даже не стали слушать. Наверное, они собираются отправить этих детей в дальние провинции. Там всегда нужна рабочая сила.

— Но ведь здесь не все.

— Нет. Только те, кто вовсе бесполезен. Балласт. Когда мы прошлой весной пришли сюда из Гента, около трети детей разобрали фермеры с запада: сильный ребенок нужен в хозяйстве. Остаются и те, кто работает на госпожу Гизелу. Кузнецы, например. И несколько семей, которые надеются скоро попасть обратно в Гент. А мы пойдем в Остербург, а потом на восток, за реку Одер, в дальние провинции.

— Но сколько туда идти?

Хелен громко заплакала, и Анна взяла ее не руки.

— Месяц, два, а может быть, и три. Владычица над нами, как эти дети туда дойдут, о чем эти там думают? И чем они собираются кормить их в дороге?

Три месяца. Анна не представляла, как они смогут выдержать такой путь, да еще зимой.

— Я никуда не хочу идти. — Она почти плакала. — Лучше остаться здесь, ведь так?

На дороге толклось стадо овец. Малыши плакали на руках у своих братьев и сестер, в глазах которых тоже стояли слезы. Нагруженная пожитками молоденькая девушка с выдающимся вперед животом держала за руки двух детишек, к спинам которых тоже была привязана поклажа. Какая-то девочка обматывала тряпками ноги другого ребенка. Маленький рыжий пацан, всхлипывая, сидел на дороге.

— Мы чудом спаслись, — бормотал маэстро Гельвидиус. — А что с нами станет теперь?

Молодой лорд в окружении свиты издали наблюдал за происходящим на дороге, следя за тем, чтобы никто не попытался сбежать. Рядом с лордами стояла госпожа Гизела. Анне показалось, что вид у нее был довольный: беженцы доставляли ей слишком много хлопот, и она радовалась, что большинство пришлых покидает Стелесхейм. Гельвидиус прав: Гизела позволит остаться лишь тем, кого сочтет полезным.

О боже, где же Матиас?

— Я попытаюсь найти Матиаса, — шепнула Анна Гельвидиусу. — Посмотри за ней. — Она ссадила Хелен с рук, та заорала.

— Не покидай нас, — побледнев, взмолился старик.

— Да никуда я не денусь, — заверила его Анна.

— Анна!

К ним бежал Матиас, следом за ним с трудом поспевал один из мастеров-кожевников. Они подошли к сержанту, тот отшатнулся от отвратительного запаха, исходящего от их одежды. Матиас что-то сказал ему, махнув рукой в сторону Анны, Гельвидиуса и Хелен. Их подозвали.

— Да, это мой дедушка и две сестры.

— Хорошо, пусть остаются, — разрешил сержант и отвернулся, чтобы отдать распоряжения. Беженцев начали сгонять в колонну, с обеих сторон которой выстроилось по нескольку солдат.

— Идем, парень, — сказал кожевник, бросив хмурый взгляд на толпу детей. — Надо дело делать. — Он зашагал прочь.

Анна направилась за ним. Ей хотелось поскорей уйти.

— Анна! — задержал ее Матиас. — Нам дадут жилье. Отдай брезент этим беднягам, отдай им горшок, да и еду тоже. Здесь остается так мало людей, голод нам уже не грозит, а в дороге им все пригодится.

Первой двинулась повозка, за ней потянулись остальные. Воздух наполнился плачем и воплями.

— Не могу, — всхлипнула Анна. — Как тут выбрать кому. — Она отвернулась, бросив пожитки на землю. — Отдай сам, пожалуйста.

Она схватила Хелен и что было сил припустила к кожевенной мастерской. Девочка с ужасом подумала о том, что ждет этих детей в пути. Чем они будут питаться? Где они спрячутся от непогоды? Что будет, если их застигнет пурга? Кто из них выживет?

Однако Анна понимала, что невозможно прокормить здесь столько людей, а о возвращении в Гент нечего было и думать: отряда, присланного герцогиней Ротрудис, явно не хватало, чтобы освободить город.

Хелен перестала плакать и крепче прижалась к Анне. Сотни детей уже медленно двигались по дороге. Малыши ковыляли за старшими, неуверенно переступая посиневшими от холода ногами. Каждый тащил на себе тюк со скарбом, для многих ноша была непосильной, а ведь им предстоял долгий путь.

Глаза Анны наполнились слезами. В этот миг на центральную часть колонны упали солнечные лучи, и девочка заметила среди беженцев высокую женщину в белом одеянии, по рукам которой струилась кровь. Видение исчезло. Анна перевела взгляд на молодого лорда, бесстрастно наблюдавшего за уходящими людьми.

Подошел Гельвидиус. Переживания настолько сильно подействовали на старика, что он с трудом держался на ногах. Пришлось помочь ему добраться до дубилен. Крошка Хелен шла рядом, что-то мурлыча на ей одной понятном языке. Устроив Гельвидиуса и Хелен в сарае, Матиас вернулся в кожевенную мастерскую, а Анна пошла на реку за водой. На дороге уже никого не было.

Лагерь опустел.

До сих пор Анне не доводилось видеть вблизи аристократов, и никогда еще она не видела, чтобы люди ели и пили так много. Лорд Уичман — сын герцогини Ротрудис, его двоюродный брат Генри, названный в честь короля, и их свита поглощали одно блюдо за другим, обильно запивая их большим количеством вина, и хвастались еще не совершенными подвигами. Остальные воины, которым наскучило слушать бесконечные повествования Гельвидиуса, развлекались кулачными боями.

Вскоре после ухода беженцев из Стелесхейма мэр Гента, сообразив, что благородные гости госпожи Гизелы нуждаются в увеселениях, вспомнил о старом придворном поэте и поинтересовался, не остался ли тот в деревне.

— И ты пойдешь на это сборище? — возмущался на следующий вечер Матиас. — После того как он оставил тебя здесь, забрав остальных слуг внутрь?

— Гордость с голодом не живут вместе, — сказал Гельвидиус. Теперь он каждый вечер брал с собой Анну, носившую за ним табуретку, и Хелен, которую не с кем было оставить дома, так как Матиас трудился до темноты. У кожевников и кузнецов теперь было много работы: солдатам требовались оружие и доспехи, лошадиная сбруя.

В течение этого времени лорд Уичман каждый день отправлялся в набеги, нападая на мелкие отряды Эйка, хвастаясь затем своими успехами. Гельвидиус же превозносил в стихах храбрость и удаль лорда Уичмана, последний внимал ему с большим удовольствием.

Анна собирала объедки, стараясь опередить собак лорда, выпрашивала куски у пьяных солдат. Гельвидиус, питавшийся с главного стола, давал ей лакомства, которых она в жизни не пробовала: куропаток, кровяную колбасу, свинину, пирожки и многое другое. Сытая Хелен спокойно сидела в уголке с пальцем во рту. Спать им приходилось в том же зале, потому что на ночь ворота Стелесхейма запирались. Зато утром, отправляясь домой, Анна несла в сумке деликатесы для Матиаса.

Спать на полу пиршественного зала было для Анны невиданной прежде роскошью. Даже в холодные зимние вечера здесь не было холодно. Щеки крошки Хелен округлились, ноги Гельвидиуса окрепли, хотя он по-прежнему опирался на палку при ходьбе.

— Они все окрестности Гента превратили в пастбища, — сказал юный лорд Генри. Его щеку прорезал свежий шрам, которым он явно гордился. — Там столько скота, что хватит на прокорм тысячной армии.

— Почему же вы не пригнали хотя бы часть этого скота? — спросила Гизела.

— За животными ухаживают рабы, Эйка охраняют стада.

— Много у Эйка сил в городе? — нервно спросил мэр.

— Мы не подходили так близко к городу, чтобы их сосчитать, — ответил Генри, с упреком глядя на старшего кузена. — А могли бы.

Молодой Уичман в ответ только рыгнул и подозвал симпатичную племянницу госпожи Гизелы, разливавшую вино. У него, как выразился старый Гельвидиус, был «зуд между ног». Анна не понимала этого выражения, но заметила, что лорд постоянно крутится возле молодой женщины и той это не нравится.

Хелен уже спала. Анна пристроилась рядом с ней, убаюканная размеренным голосом поэта, начавшего сагу о Хелен. Молодой лорд слушал его с видимым наслаждением.

— …И вот слуги накрыли столы, и второе блюдо внесли, гул голосов на пиру мог бы затмить шум битвы жестокой. Но вот король Сикеус чашу поднял, к молчанию всех призвал. Огромные чаны, вином полны до краев, были в зал внесены, сам король, зачерпнув, первый кубок наполнил и пустил вкруговую.

И пригласил он Хелен собравшимся об Илионе поведать. «О благородная гостья, скажи нам, что знаешь ты…»

Анну разбудила собака, слизывавшая с ее пальцев остатки засохшей мясной подливы. Занималась заря. Рядом сопела Хелен. Гельвидиус заснул сидя, опустив голову на стол. Потом он будет жаловаться на затекшие мышцы.

Ей надо было выйти по нужде.

Она начала пробираться между спящими слугами и воинами, от которых несло элем, мочой и потом. Выгребные ямы находились у городских стен. Небо светлело, постепенно гасли последние звезды.

Над Стелесхеймом возвышалась внушительная каменная башня. Вокруг сгрудились деревянные постройки. Через открытую дверь одной из хижин Анна заметила свет зажженного очага. Кузнецы и кожевники работали за стеной города, чтобы не нарушать покой госпожи Гизелы и ее высокородных гостей.

Анна заметила у стены две темные фигуры, в одной из которых узнала племянницу Гизелы.

— Умоляю вас, лорд Уичман, — бормотала молодая женщина, пытаясь пройти в пиршественный зал. — У меня много работы.

— Какая работа может быть лучше той, что дам тебе я?

— Милорд, — она вырвалась из его объятий и попыталась убежать, — извините, но я не могу остаться.

Разозлившись, он схватил ее за плащ:

— Слышал я, что к моему побочному кузену Сангланту ты была снисходительнее. Ничего, снизойдешь и до меня.

Анне показалось, что она услышала шипение. Посмотрев вверх, девочка увидела над верхушками деревьев бледное сияние. Через мгновение в небо взмыло огромное существо, его золотистая чешуя засверкала в лучах восходящего солнца. Рычание сотрясло воздух.

Племянница Гизелы взмахнула руками и завизжала. Молодой лорд, еще не протрезвевший после обильных возлияний, покачнувшись, схватился за меч. Анна вскрикнула, когда дракон пролетел прямо над ее головой, изрыгая клубы дыма и пламени. Зрелище одновременно было прекрасным и ужасным.

— Драконы! — закричали караульные с вала.

Лорд Уичман вытащил меч. Резко повернувшись, он побежал к конюшням:

— К оружию! К оружию!

Вокруг забегали люди, слуги выводили коней.

— Драконы, драконы!

Надо было возвращаться к Гельвидиусу и Хелен. Анна с ужасом вспомнила, что Матиас вместе с другими кожевниками спал за стенами города в маленьких хижинах, ограда которых способна была остановить разве что коз, но никак не драконов.

Дракон поднялся выше и неторопливо развернулся, намереваясь еще раз пролететь над поселением. Анна подбежала к лежавшей на земле стремянке, схватила ее и, приставив к стене, полезла наверх. О Владычица, это было безумием, Матиас сказал бы именно так, но оттуда было лучше видно. Летящий дракон представлял собой более чудесное зрелище, чем даже дэймон в соборе Гента. Кроме того, девочка надеялась увидеть сверху кожевенные мастерские.

Она подпрыгнула и, зацепившись руками за бревна, вскарабкалась на стену. То, что она увидела, поразило ее еще больше.

Стража кричала:

— Драконы!

Но они не смотрели в небо.

Через лежащий в развалинах лагерь, соблюдая строгий порядок, ехали всадники в сверкающих бронзовых шлемах и золотистых накидках, на каждой из которых был выткан черный дракон.

Издалека донесся крик:

— Не открывайте ворота! Не открывайте ворота!

Из-под копыт коней сыпались искры. Пылали постройки у реки. Там находились и кожевенные мастерские. Анна закричала, указывая туда рукой, но ее никто не слышал.

Это не были «Королевские драконы». Под накидками девочка разглядела остатки полусгнившей плоти, сквозь которую просвечивали кости. Черепа смотрели пустыми глазницами, кожа висела клочьями.

Они приближались в безмолвии.

Она видела их в погребах Гентского собора. Это были останки «драконов». Какая ужасная магия заставила их подняться?

Ворота распахнулись, навстречу зомби высыпал отряд лорда Уичмана. Воины бросились в атаку.

— Анна!

Она чуть не сорвалась; крепко держась за стремянку, девочка осторожно спустилась.

— Анна! — Страх заставил Гельвидиуса передвигаться без палки. — Дитя! Дитя! Идем! Эйка атакуют! Идем в укрытие! Где Хелен?

— В зале. Еще спит. — Старик от страха заплакал. — Иди возьми ее и спеши в убежище, в башню. Поторопись, Анна, всем там места не хватит.

— Матиас!..

— Для него мы ничего не сможем сделать. Быстрей! Она побежала через двор. Мимо пролетел вращающийся огненный шар и плюхнулся в грязь — факел, брошенный из-за стены. На крыши обрушился огненный дождь. Большинство факелов падало на землю, и их затаптывали, но несколько соломенных кровель задымилось. Подбежав к дому Гизелы, Анна увидела, как племянница госпожи взобралась наверх. Взяв от другой женщины ведро, она вылила воду на крышу. Крыша соседнего дома уже горела, вокруг сновали люди с ведрами, пытаясь залить огонь.

Анна с трудом пробралась внутрь сквозь толпу беспорядочно метавшихся женщин и мужчин. Стол был опрокинут, собаки доедали разбросанные по полу остатки пищи.

Хелен забилась в уголок за камином. Анна схватила ее на руки и бросилась к выходу.

Выйти оказалось труднее, чем войти. Мэр и несколько его слуг устроили в дверях давку. Анна споткнулась и чуть не упала.

Она почувствовала запах дыма, затем до нее донеслись крики:

— Пожар!

Девочка побежала к окну в дальней стене. Ссадив Хелен на пол, Анна взобралась на скамью и кулаками открыла ставни. Подхватив Хелен на руки, она перелезла через подоконник и спрыгнула па землю. С крыши падали раскаленные угольки. Малютка заплакала. Анна не удержалась на ногах, но тут же вскочила и посадила Хелен к себе на спину.

Тонкие ручонки, обвившиеся вокруг горла, затрудняли дыхание. Во дворе царила сумятица. Анна проталкивалась к осадной башне. Складские помещения башни были забиты бочками с засоленным мясом, элем и вином, корзинами яблок и зерном. За ящиками сидел на корточках Гельвидиус. Анна сунула ему ребенка и устремилась наверх. Шестеро мужчин занимались тем, что расставляли возле бойниц стрелы оперением вверх.

— Вот кстати, — сказал один из них, подзывая Анну. — Поставь их аккуратненько. — Он бесшумно удалился.

Высунувшись из бойницы, Анна увидела, что происходило за главными воротами: лорд Уичман, лорд Генри со своими всадниками сражались с Эйка. Пехотинцы, подняв щиты, сохраняли строй. Повсюду метались псы Эйка, вносившие в схватку еще больше сумятицы. От конницы «драконов» не осталось и следа.

Топор Эйка застрял в щите лорда Уичмана. Другой дикарь вцепился в его лошадь. Лорд Уичман упал, на него обрушился град ударов.

Анна ахнула и отшатнулась от бойницы, задев стрелы. Снаружи донесся рев всадников лорда Уичмана, с удвоенной яростью бросившихся в атаку.

Анна заплакала.

Мужчина грубо оттолкнул ее и начал снова ставить стрелы. Снизу закричала женщина:

— Везде пожар! Общинный дом горит! Сейчас у нас будет давка. Что делать?

— Впускай слабых и детей, сколько сможешь, — крикнул мужчина, подошедший к Анне. — Всех, кто в состоянии поднять хотя бы камень или лопату, гони на вал, к стенам. Все, что они смогут швырнуть, задержит Эйка. Если дикари сюда ворвутся, резни не миновать. — Он повернулся к Анне: — Девочка! Давай поаккуратнее установи эти стрелы. Они скоро понадобятся.

Он спустился по лестнице.

Снизу доносились вопли, крики, грохот, кудахтанье кур, лай собак, ржание лошадей — Анна пыталась сосредоточиться на своей работе и не обращать внимания на происходящее.

С улицы тянуло дымом, но Анна не осмелилась больше выглянуть наружу. Снизу поднялась женщина. Из пореза на лбу текла кровь. Обхватив руками свой огромный живот, она перевалилась со стремянки на пол и с трудом поднялась на ноги. Женщина подобрала лук и встала у одной из бойниц. Мужчина, уступив ей место, исчез внизу. Скоро у других бойниц стояли еще четыре женщины и один подросток, вооруженные луками. Снизу поднимались еще люди, вскоре в помещении стало тесно. А люди все поднимались. Было очень шумно, Анна закрыла уши руками и беззвучно молилась. Дым от пылающих домов разъедал глаза, сердце сильно билось от страха. Дыхание участилось.

— Девочка! — услышала она резкий женский голос. Анна взглянула в измазанное сажей лицо. Перед ней с луком в руках стояла племянница госпожи Гизелы. Ее платье, прожженное в нескольких местах, превратилось в лохмотья. — Будешь подавать мне стрелы.

— В кого вы стреляете? — шепнула Анна. От страха у нее подкашивались ноги.

Женщина прицелилась и выстрелила, Анна подала ей следующую стрелу. Внизу зазвучал горн, послышались крики:

— Стройся слева! Стройся слева!

Анна продолжала подавать стрелы молодой женщине, которая сосредоточенно посылала их в цель одну за другой. Эта женщина сумела подавить свой страх. Таков неписанный закон войны: преодолей страх или погибнешь.

Стрелы закончились.

Эйка отступили, но Стелесхейм был разрушен, сгорела часть крепостной стены. Общинный дом еще полыхал. От наружных построек остались только обломки. Дом госпожи Гизелы выстоял, хотя сильно обгорел.

В Стелесхейме мало что уцелело. От «Королевских драконов» не осталось и следа: это была иллюзия, созданная колдунами Эйка, чтобы страх парализовал защитников города.

На этот раз расчет дикарей не оправдался.

— В этом слабость иллюзии, — говорил Гельвидиус, когда люди, прятавшиеся в осадной башне, стали выходить оттуда. — Как только ты понял, что это иллюзия, ты уже можешь с ней бороться.

Анна пробиралась к воротам с Хелен на руках, стараясь не смотреть на разбросанные повсюду мертвые тела людей и Эйка.

В воротах появились воины, нагруженные мертвыми и ранеными. Некоторые из солдат бродили по полю, проверяя, не остался ли случайно в живых кто-нибудь из дикарей. Неожиданно раздались ликующие крики: с земли поднялась залитая кровью фигура в рваной накидке.

Это был чудом спасшийся лорд Уичман. Пройдя немного вперед, лорд наткнулся на тело своего кузена Генри и опустился перед ним на колени. Появилась госпожа Гизела. Уичман встал и начал отдавать распоряжения солдатам, которые уже снимали с трупов Эйка все, что могло представлять хоть малейшую ценность.

Заметив в луже грязи нож, Анна быстро схватила его и засунула в гетры. Оружие мешало ходьбе, но она продолжала идти как ни в чем не бывало.

Поодаль горели кузницы и кожевенная мастерская. Кто-то пытался погасить пламя, закидывая его грязью.

К Анне подошел солдат:

— Девочка, ты бы вернулась назад. Никто не знает, куда делись Эйка. Они могут и вернуться.

— Это взаправду были «драконы»? Мертвые и гниющие?

— Конечно нет. Это были Эйка. Они только выглядели как «драконы», пока не подошли близко. Потом иллюзия рассеялась.

— Мы победили?

Он невесело улыбнулся и показал на царящую вокруг разруху:

— Это можно назвать победой? Бог ты мой, я бы не стал так говорить. Они хотели что-то забрать.

— А что им было надо? Мой брат… — Анна заметила пламя, бушевавшее за забором дубильни. Горели мастерские хижины. Из глаз брызнули слезы, и Хелен, почувствовав ее страх, заплакала.

— Они угнали скот. — Солдат скривился: он поднял левую руку, и Анна увидела глубокую рану, шедшую от пояса до подмышки, по его одежде струилась кровь, лицо было покрыто ссадинами. — Я сам их видел. Мне кажется, их главная цель — собрать как можно больше скота и рабов, а не убивать нас и нашего доброго лорда Генри, тезку короля, благослови Бог их обоих. — Он вытащил из-за пазухи кольцо Единства и вздохнул. — Идем, дитя.

— Но мой брат работал в кожевенной мастерской.

Он грустно покачал головой, потом посмотрел вокруг: по территории лагеря будто прошел смерч. У развалин сарая усердно копалась в грязи единственная курица. Под кустом сидели две собаки.

— Слава Богу, беженцы успели уйти. Ладно, пойдем посмотрим, но имей в виду, дитя, будешь слушаться, и пойдем обратно, когда я скажу.

Когда они подошли к реке, пожар на кожевенном дворе уже угасал. Она увидела обгоревшее тело, обугленное и почерневшее, но слишком большое, чтобы быть Матиасом. Кроме этого тела, от обитателей кожевенного двора ничего не осталось.

— Видишь, здесь никого нет. Давай вернемся туда, где безопасней. Я наведу справки. Ты говоришь, его зовут Матиас?

Она только кивнула. Хелен сосредоточенно сосала палец.

Тяжелым было для Анны возвращение в город. Возле ворот ее нашел Гельвидиус и отвел в зал. Начал накрапывать холодный дождь.

Он принес Анне разбавленного сидра и заставил выпить, потом захлопотал вокруг Хелен.

— Скот угнан! Склады разорены или сгорели! Что мы будем делать? Как пережить зиму, если нет даже крыши над головой? Без фуража молодой лорд вынужден будет вернуться домой, мы останемся без защиты. Надо было уходить с остальными.

У камина госпожа Гизела собрала совет. В руке эта толстая и неуклюжая с виду женщина держала топор. Ее левое плечо было испачкано кровью, видимо чужой. В углу зала вокруг беременной женщины, которая в осадной башне стреляла из лука, столпилось несколько старух. Парень принес горшок с горячей водой. Племянница Гизелы подбежала с куском белоснежной ткани, казавшейся сейчас невиданной роскошью.

— Лорд Уичман, — сказала Гизела, — если для ваших оставшихся лошадей недостаточно корма…

Глаза молодого лорда засверкали. Он стоял у камина, теребя в руках помятый шлем. Пристроившийся рядом оруженосец очищал его меч от засохшей крови.

— Вы видели дракона? Он настоящий или это колдовство?

Ведя за собой Хелен, вцепившуюся в его одежду, к лорду поспешил Гельвидиус:

— Милорд, если мне можно высказаться… Но Уичман не обратил на него внимания.

— Нет, госпожа, я не позволю Эйка прогнать меня. Есть у вас пара колдунов, которые в состоянии сотворить защитные заклинания? С их помощью мы сможем преследовать Эйка.

— Но мы потеряли половину скота, если не больше. И я слышала от сбежавших в лес, что часть моих работников Эйка угнали в рабство.

— Или их разорвали собаки, — добавил сержант. Госпожа Гизела опустила топор и огляделась в поисках поддержки:

— А где мэр Вернер? Надо выслушать его мнение. Чем кормить народ и ваших воинов, лорд Уичман?

— Мэр погиб, госпожа, — сообщил Уичман. — Вам еще не сообщили? Не забывайте, что сейчас только я стою между вами и Эйка. И давайте закроем эту тему. — Он передал шлем сержанту, стряхнул грязь с сапог и опустился на скамью, кивнув, чтобы ему подали вина.

Анне стало холодно. Гельвидиус подошел к ней, неся окровавленный плащ:

— Вот возьми, согрейся. Владелец более в нем не нуждается.

Девочка заплакала. Матиас…

В дальнем углу вдруг послышался облегченный вздох, вслед за которым раздался пронзительный крик младенца.

— Мальчик! — воскликнул кто-то. К лорду Уичману обратились за разрешением назвать новорожденного в честь его погибшего кузена Генри.

О Владычица, Матиас, что же с ним?..

Матиас не появился ни в этот день, ни на следующий, его тела не нашли в развалинах, но, кроме Анны, никто не заметил его отсутствия.

ПОД ЛУНОЙ

Епископ Антония была знатного происхождения: внучка королевы Теодоры Карронской, младшая дочь герцогини Эрмольдии Аквиледжской. Ее родным отцом был принц Пепин, а вырастил лорд Гюнтер из Бриксии. Двадцать лет назад, когда неожиданно скончался ее предшественник, она стала епископом Майни. Антония не любила ждать.

Теперь она находилась в убогом пастушеском сарае с голым дощатым полом и небелеными стенами, где не было ни одного ковра. Она сидела на единственной в хижине скамье. Хериберт стоял у окна, пытаясь что-то рассмотреть сквозь щели между ставнями. В комнате было очень холодно, но никто не затопил. Хериберт дрожал от стужи, несмотря на подбитый горностаем плащ и две шерстяные рубахи.

— Отойди от окна, — сказала она. Он медлил, и Антония нахмурилась.

— Уже поздно. Дождь снова начался. И он больше похож на лед, чем на воду, — рассуждал Хериберт. — Если кто-то должен прийти, лучше бы это произошло поскорее, а то мы останемся в этой забытой Богом хижине на всю ночь.

— Хериберт!

— Да, ваша милость? — Он нервно коснулся висящею у него на шее мешочка со святыми реликвиями и отошел от окна.

Слава Богу, хоть крыша не протекала. На крюке у очага висел фонарь. Антония заметила, что лампа горела уже несколько часов, а уровень масла не изменился. Видимо, их таинственный союзник владеет магией и с ним шутить не стоит.

«А со мной они обращаются непозволительно!» — с раздражением подумала епископ.

Антонии не нравилось быть объектом шуток. Еще больше ее сердило непослушание тех, кто должен ей повиноваться. Она посмотрела на шагающего по комнате Хериберта. Он топтался возле холодного очага, потирая замерзшие руки. Неожиданно он закашлялся, чихнул. Не хватало только, чтобы он заболел! Конечно, существовали магические средства, вызывающие тепло и холод, но Антония не знала этих заклинаний. Ее раздражало, что так трудно находить и расшифровывать нужные манускрипты. От ветра тряслись тонкие стены хижины, дождь барабанил по крыше. Кто отважится прийти сюда в такую погоду? Почему она откликнулась на зов? Уже несколько недель их, как слепцов, водят по окраинам Карроны и Северной Аосты. Она тщетно пыталась понять, что происходит. Впрочем, все равно другого выхода не было. Вендар и Варре, а также Каррона, где правила ее тетка — королева Марозия, были для нее закрыты: там ее снова арестовали бы и отправили на суд скопоса, в Дарр. Некоторые дворяне, еще не знавшие о выдвигаемых ей обвинениях, приняли бы ее на месяц-другой, но Антония не желала жить у кого-то из милости.

Если ей не удастся отмести несправедливые обвинения, придется подождать, пока она не получит возможность разделаться со своими врагами. А сейчас она гоняется за призраками и вот очутилась в этой заброшенной хижине на южном склоне Альфарских гор. Они с большим трудом добрались сюда. Бедный Хериберт чуть жив. Территория эта, разумеется, кому-нибудь принадлежала, вероятнее всего Карронскому королевству, но была настолько удаленной, что фактически здесь правили лишь ветер и дождь.

Щелкнул засов. Дверь распахнулась с такой силой, что полетели щепки. Хериберт вскрикнул.

Антония медленно поднялась. Внучка и племянница королей, она никогда не показывала страх.

Нечто стояло за дверью. Это не был один из духов тьмы, которых она научилась подчинять себе. Существо, казалось, было соткано из воздуха, его очертания постоянно менялись. Обликом оно напоминало ангела, но в глазах его не было священного Света. Антония поняла, что перед нею дэймон, которого чья-то воля заставила спуститься на землю.

Если человек способен на такое, она должна этому научиться. Антония жестом велела бормотавшему молитвы Хериберту замолчать.

— Чего ты хочешь? — спросила она. — Кому ты служишь?

Существо вытянулось:

— Я никому не служу. Я здесь, чтобы выполнить задачу.

Капли дождя проходили через его призрачную оболочку, как через сито. Он был прозрачен как стекло и беспокоен как ветер. Антония разглядывала его с неослабевающим интересом. Что нужно сделать с этим существом, чтобы заставить его вопить от боли? Боится ли оно огня? Могут ли земные металлы прогнать или уничтожить его?

— Ты не служишь тому, по чьей воле ты здесь?

— Ничто не может поймать меня здесь, под луной, — бесстрастно ответило существо.

— О Владычица, — бормотал Хериберт за ее спиной.

— Тихо, — сказала она ему не оборачиваясь. Его впечатлительность иногда действовала ей на нервы. Хериберт слишком похож на отца, от матери ему почти ничего не досталось. — Он не может причинить нам вред. Он не принадлежит нашему миру, это каждому должно быть понятно. Подойди и встань рядом.

Привыкший всегда выполнять ее приказы, он послушался. Юношу била дрожь, он схватился за плащ Антонии. Почувствовав ее неудовольствие, Хериберт выпустил из рук край ее плаща и принялся теребить на своих пальцах перстни.

— Чего ты хочешь, дэймон? — спросила епископ. Существо всколыхнулось, когда она произнесла это слово. Знание имени любого создания, смертное оно или нет, давало над ним власть.

— Я хочу вон отсюда. — Дэймон снова всколыхнулся. — Следуйте за мной.

— Нам надо идти с ним? — прошептал Хериберт, едва держась на ногах от ужаса.

— А как же!

Хериберт — результат ее слабости. Она была молода и не смогла устоять перед искушением. И надо же, что она уступила тогда именно ему. Он терял голову при виде любой юбки. Она искренне надеялась, что когда-нибудь он понесет за это заслуженное наказание.

Она безумно любила родившегося от этой связи ребенка, но в то же время презирала его за слабость, что, однако, не мешало ей заботиться о нем.

— Идем, сын, — промолвила она сурово. Он молча последовал за ней. Небо быстро прояснилось. Гроза уходила на восток.

Дэймон вел их вперед. Трудно было определить, как именно он двигался: подобно туману, он словно плыл по дороге. Очертания его фигуры постоянно менялись. Он поднялся по размытой тропе на вершину холма, не оставил никаких следов на дороге. Его движение сопровождалось легким ветерком. Антония шла, размышляя о судьбе старика, который привел их в заброшенную хижину. Было слишком холодно, чтобы ночевать под открытым небом. Старик работник по большей части молчал, не задавая вопросов и не отвечая, когда она о чем-то его спрашивала. Он был глуп, как те животные, которых пас.

Они шли, пока Хериберт не закашлялся. Даже Антония чувствовала, что силы ее на исходе. Дэймон не ощущал усталости. Он давно уже мог оставить их далеко позади. Антония думала о том, испытывают ли подобные существа нетерпение. Был он безгрешен или вовсе не имел души, как утверждали некоторые служители Церкви?

Их взору открылись развалины какого-то поселения.

— Это старый форт, — сказал Хериберт, задыхаясь. Чем выше они поднимались, тем сильнее он кашлял. Но, увидев разрушенный форт, он приободрился. Старые постройки — его страсть. Если бы не ее строгий запрет, он остался бы в Дарре изучать архитектуру или отправился бы в Аретузу, в Келлай, который славился своими архитектурными мастерскими. Но в таком случае Антония не могла бы его контролировать. Теперь, конечно, это было уже неважно.

Хериберт прислонился к камню и окинул взглядом развалины.

— Это старый дарийский форт.

— Идем. — Дэймон не останавливался. — Идем, Хериберт.

Юноша сделал над собой усилие и медленно пошел следом. Они поднялись еще выше. Склон, издали казавшийся плоским, резко обрывался. Внизу они увидели ложбинку, в центре которой был выложен круг из камней.

— Корона! — вырвалось у Хериберта.

Антония удивилась. Подобные каменные сооружения часто попадались на западной границе Арконии, в окрестностях города Майни. Но там камни лежали в беспорядке, а здесь их как будто только что установили. Камни действительно напоминали гигантскую корону. Но Антония не придавала значения всяческим суевериям.

Дэймон рванулся сквозь заросли кустарника, ломая по пути ветки. Они спустились в ложбину. Ветер совершенно стих, кустарник сменился газоном.

Дэймон остановился пред узким порталом из двух вертикально поставленных камней. Там, где он стоял, воздух как будто кипел. Антония остановилась и посмотрела сквозь портал. Она всем телом ощущала присутствие могучей энергии. Поверхность земли была здесь невероятно ровной, словно над ней потрудились человеческие или нечеловеческие руки.

Хериберт посмотрел в небо, затем на каменный круг и прошептал:

— Вход направлен на восток. Это что-то значит?

— Конечно значит. Вход обращен в сторону восходящего солнца.

Его передернуло. Солнце садилось за холмами, камни отбрасывали на землю причудливые тени, напоминающие таинственные письмена. Наступала ночь.

— Войдите через этот портал, — прозвучал голос дэймона.

— Конечно, — любезно ответила Антония. — мы следуем за тобой.

— Без меня. Я не вхож в залы железа.

— А если мы не пойдем?

Дэймон исчез, всколыхнув воздух. Солнце скрылось за холмами, на небе появилась луна. Ни малейшего колебания в воздухе.

— Что будем делать? — жалобно сказал Хериберт. Его трясло. — Мы тут заблудимся. Как только они умудрились затащить эти громадные камни на такую высоту?

— Входим. — Антония казалась спокойной. — У нас нет огня, нет пищи, нам негде укрыться. Мы здесь замерзнем. Мы уже сделали свой выбор, положившись во всем на нашего таинственного спутника. Вперед. «А за такое оскорбительное обхождение я отомщу», — подумала она про себя.

Не собираясь дожидаться, пока Хериберт соберется с духом, Антония двинулась первой.

— Держись за мой плащ, чтобы мы ни в коем случае не потеряли друг друга.

— Но это всего лишь несколько камней. Мы здесь замерзнем…

Она вошла в портал, чуть не задев головой поперечный камень. Хериберту пришлось нагнуться. Круга не было. Исчезли сумеречное небо и рваные облака.

Они очутились в туннеле. Стены, пол, потолок — все вокруг было из камня. Тьму рассеивал слабый свет луны.

Хериберт потянул ее за плащ.

— Мы в туннеле! — испуганно выдохнул он.

— Идем, — одернула его мать. — Это мощная магия. Посмотрим, куда она нас приведет.

Духи полыхают в воздухе, у них огненные крыльями и глаза, сверкающие, как сталь. Они двигаются вместе с ветром. Время от времени их взгляд падает на землю, подобно удару молнии опаляя все вокруг. Голоса их как треск пламени, тела из огня и воздуха, они — дыхание солнца, обладающее разумом и волей.

Повсюду полыхает огонь. Она бежит тихо и осторожно, как мышь, стараясь не выходить из тени. Она проникает в неведомые залы, полные таинственных существ. Единственной способности, которой не лишил ее Па, — это видеть сквозь огонь. А может, она обладает этим даром лишь потому, что Па умер. Этот дар поможет ей спастись, если она научится управлять им, чтобы следить за теми, кто ее ищет, чтобы прятаться от тех, кто убил отца.

Может быть, тот ей поможет тот, кто тоже видит сквозь огонь.

О Владычица, никто не может ее спасти. Хью вернулся, как и обещал. Глупо было думать, что она навсегда избавилась от него. Все это время она воображала, что спасена. Она никогда не будет свободной на земле, где его сила велика, а ее ничтожна. Только в огне он не может следовать за ней, но здесь ее преследуют другие существа.

Она отчаянно нуждается в помощи.

В бесконечных запутанных лабиринтах она ищет двери, которые приведут ее к старому волшебнику Аои.

Там! Во мраке каменного коридора идут двое, они тоже ищут.

Там! Семеро мальчиков спят, положив головы на камень, ноги до колеи погружены в груды сокровищ. Браслеты из чеканного золота, кольца, драгоценные камни, сосуды, отлитые из лунного серебра, гладкие алые бусы из капель окаменевшей драконовой крови.

Там! Чудовища бегут по туннелям. Их конечности утрамбовывают отвалившуюся от стен грязь. Как и Эйка, они созданы из металлов и земли. Кровь струится по их телам.

Она видит горящий камень — врата старого волшебника. Но Аои больше не сидит рядом, скручивая пряди волокон. Он покинул это место, и неизвестно, где его искать. Надо продолжать поиски. Он — Погибшая Душа, не человек, его не заботят ни человеческие интриги, ни жажда власти и обладания. Может быть, он знает ответ. Может быть, он знает путь, которым она должна следовать.

Наверное, Па оставил ей сообщение, зашифрованное в лабиринте так, что только она может его прочитать. Он знал, что уйдет, а она останется. За запертой дверью в башне ее Города Памяти горит яркий свет. Это магия отца? То заклятие, которым он защитил ее? Сможет она открыть дверь, если найдет ключ? Не спрятал ли Па ключ здесь, в этих залах, пути к которым ей надо отыскать?

А что случится, если она откроет дверь?

Чье-то дыхание касается ее затылка. Она вздрагивает. Она чувствует жжение, как будто кто-то облил ее голову ядом. То же самое чувствовал и Па? Что-то подбирается все ближе. Знал ли Па, что оно убьет его?

Она побежала по залам огненного видения, хотя на земле ее тело спокойно лежит возле костра. Но здесь это создание сильнее. Оно знает все пути, оно смотрит на нее.

— Лиат.

Оно знает ее имя. Бежать некуда. Па использовал свою магию, чтобы скрыть ее от их глаз на земле, но здесь они видят ее. А там, где она невидима для них, ее видит Хью.

Страх, как степной пожар, вспыхивает в ее сердце. Она пропала, погибла. Задыхаясь, она заставляет себя остановиться. Она поворачивается, чтобы лицом к лицу встретить своего преследователя, но ничего перед собой не видит. Она знает, что ее заметили и будут преследовать. Враг слышит звук ее дыхания, чувствует тепло ее тела.

Оно убило отца.

Их дыхание похоже на движение разрываемого стрелой воздуха. Стрела направлена в ее сердце. Здесь она безоружна.

Нет, у нее же есть подарок волшебника Аои.

— О Владычица, — молит она. Сжимая рукой золотое перо, она выскакивает из лабиринта.

Узкие боковые тропы дразнили любопытство Антонии. Они прошли мимо залов, наполненных сокровищами, спящего мальчика. Промелькнула убегающая в страхе молодая женщина; старый монах читал книгу, одновременно пытаясь оттолкнуть дэймона, пальцы которого искали какую-то тайну в его сердце. Лаяла собака. Ухала сова. Человек — нет, это был принц эльфов в древних дарийских доспехах, защищал горящий форт от дикарей берманов и их союзников-людей. Зачарованным сном спал дракон у каменной гряды. Молодой человек нежился в солнечных лучах, наблюдая за спокойным морем. Узнала она его? Видение было слишком кратким.

Что она видела — прошлое, будущее или настоящее?

Неизвестно. Антония совершенно растерялась. О реальности существования напоминал только сын, дергающий ее за плащ. Он был настолько испуган, что даже прекратил бормотать молитвы и псалмы.

Бог сохранит их или погубит — на то Божья воля.

Если они останутся в живых, она узнает тайны этого места, научится вызывать дэймонов из высших сфер и заманивать сюда земные души. Она ждала, что сейчас увидит Бездну и сможет насладиться зрелищем мук грешников.

Если они погибнут, она утешится тем, что ее душа и душа ее сына вознесутся, как и положено праведникам, в Покои Света.

Перед ними возникла лестница. Ветер коснулся лица. В небе сияла луна. Она с удивлением поняла, что видит звездное небо. Хериберт издал стон.

Она строго посмотрела на него и начала подниматься по ступенькам. Он наступал ей на пятки, но на этот раз Антония не стала ругать его за неосмотрительность. Она чувствовала, что наконец попала туда, где сможет получить ответы на свои вопросы.Ступени привели их в центр небольшого круга из семи камней, расположенных на равном расстоянии друг от друга. Горные вершины вдали напоминали стоявших на страже чудовищ. Каменный круг выглядел совсем иначе, но Антония полагала, что они не покидали Альфарских гор.

Погода здесь мало походила на весеннюю. Воздух почти теплый. Ночь как парное молоко. Полная луна, которая много часов указывала им путь под землей. Занималась заря.

Камни располагались на низком холме. За деревьями возвышалось несколько построек. В отдалении виднелась небольшая горная долина: рощица зеленеющих деревьев, несколько аккуратно возделанных полей, виноградник, приземистые ящики ульев, курятник; возле крутого склона — конюшня. У ворот светил единственный фонарь. За оградой журчал ручей. Склоны гор скрывали часть неба, на котором еще сверкали звезды.

Чья-то рука коснулась ее щеки, Антония вздрогнула.

— Хериберт!

Юноша стоял слишком далеко. Казалось, он онемел.

— Епископ Антония. — Из-за камня вышел человек и приветственно взмахнул рукой. Она не пошевелилась. — Очень рада, что вы последовали за моим посланником.

— Кто вы? — раздраженно спросила Антония. — Это вы завели нас в такую даль? — Вопросов у нее было много, но она не спешила задать их все сразу.

— Я привела вас сюда, потому что видела ваше обещание.

Обещание! Антония фыркнула, но сдержалась.

— Можете называть меня Капет Драконис.

— Драконья голова? Странное имя.

— Странный путь привел нас всех сюда, и нам приходится следовать еще более странными и опасными путями, чтобы преуспеть. В математике вы не сильны? — Вопрос был риторическим.

Я знаю, что созвездие, именуемое «Дракон», представляет собой шестой дом большого кольца зодиака, которое называется «мировым драконом», связывающим небеса. — Антонии не нравилось, когда ей напоминали, что она может чего-то не знать.

— Совершенно верно. И у него есть собственная сила. Но звезды в своих движениях не имеют столько силы, сколько шесть блуждающих звезд, которые мы называем планетами: Луна, Эрекес, Соморас, Солнце, Мок и Атурна. Прежде всего я имею в виду восходящие и нисходящие узлы Луны, где она пересекает плоскость эклиптики. Эклиптика — это путь, по которому двигаются планеты, мы называем его также «мировым драконом», связывающим небеса. С юга на север Луна поднимается по эклиптике, мы это называем «капет драконис» — «головой дракона». С севера на юг она опускается, и это, соответственно, «кауда драконис», то есть «хвост дракона». Каждые двадцать семь дней Луна переходит с головы дракона на его хвост и обратно. В каждом движении, наблюдаемом в небесах, есть сила, которую можно использовать.

— И в этом секреты математики? Ваши секреты?

Женщина подняла руки ладонями кверху, показывая, что она не нуждается в грубом оружии из металла, чтобы восторжествовать над своими противниками.

— Математические учения запрещены Церковью, — добавила Антония.

— А вас послали в Дарр на суд скопоса по обвинению в злонамеренном колдовстве, которое тоже запрещено Церковью. Я знаю о вас, Антония. Я знаю о ваших способностях. Они мне нужны.

— Мне надоели эти намеки, — прямо заявила Антония. — Вы вызвали дэймона. Можете меня этому научить?

— Могу научить этому, могу научить многим другим вещам. Ваш главный талант — умение принуждать. Он необходим мне, так как я плохо владею им.

— Вы вызвали дэймона и заставили его выполнять свое поручение! Это, по вашему мнению, плохо?

— Что касается умения принуждать, — да. Я могу вызвать этих существ, но заставить их что-то сделать очень сложно. Задача того, которого вы видели, заключалась лишь в том, чтобы найти вас и привести к каменному кругу, оттуда вы пришли сами. Но я не могу, как, очевидно, можете вы, заставить духов и животных убивать, если они сами этого не хотят.

— Это вам и нужно? Убить кого-то?

Ее собеседница чуть улыбнулась.

— Чего вы хотите добиться, Капет Драконис? — спросила раздираемая любопытством Антония. Чрезмерная жажда знаний ставила ее в невыгодное положение.

— Я лишь хочу, чтобы мы все приблизились к Господу, — пробормотала женщина.

— Достойная цель, — согласилась Антония. Луна зашла, появились первые проблески зари. Защебетала птица. Звезды постепенно гасли. Вокруг одного из трех пиков, окружавших мирную долину, собирались тучи. С земли поднимался туман, принимая причудливые формы.

— Но я должна знать, достаточно ли у вас силы и решимости, чтобы нам помочь, — продолжала женщина, глядя мимо Антонии. — Необходима жертва.

Антония вспыхнула от возмущения:

— Только не это. Только не он. — Она с трудом удержалась, чтобы не обернуться.

Света было уже достаточно, чтобы разглядеть бледное лицо женщины. Возраст не коснулся ее черт. Она могла быть ровесницей Антонии или моложе Хериберта. Волосы скрывал золотистого цвета платок. На ней были платье густого синего цвета из тонкого полотна и кожаные башмаки с золотым шнуром. На шее висела золотая цепь члена королевского дома Вендара, Варре и Салии. Антония не имела права носить такую цепь. Каррона была княжеством, присоединившимся к Салии менее трех столетий назад, во времена Берты Лукавой — первой правительницы Карроны, назвавшей себя королевой. Воинственные князья многих мелких государств Аосты тоже не носили таких цепей: они не могли похвастаться столь древним родом.

— Ладно, — сказала женщина. — Я не настаиваю. Пусть это будет вашим первым уроком. По этой причине вы не капет и не кауда драконис, а лишь седьмой и наименьший из порядков. Вы можете взять ровно столько, сколько способны отдать.

Антония с этим не согласилась, но спорить не стала. Она знаком подозвала Хериберта, с удовлетворением заметив, что он, несмотря на по-прежнему испуганный вид, уже не бормотал молитв. Юноша держался прямо, стараясь показать, что страх не сломил его.

— Что требуется от меня? — спросила Антония.

— Седьмая часть. Мне нужен человек с развитыми от природы способностями к принуждению, как у вас. Я пыталась найти такого человека и доставить его сюда.

Антония подумала о власти и принуждении. Сколько хорошего она могла бы совершить, если бы у нее была возможность заставить людей поступать правильно. Восстановить порядок в королевстве, вернуть себе место епископа, а Сабеле — законный трон. И многое другое. Можно стать скопосом и восстановить божественный порядок, каким он должен быть.

— Предположим, я согласна к вам присоединиться. Что тогда?

— Чтобы вступить в наш орден, вы должны чем-то пожертвовать.

— Например?

— Этого молодого человека вы мне не даете. Дайте тогда ваше имя. Тайное, подлинное имя, которое отец шепнул вам в ухо согласно своему родительскому праву.

Антония покраснела от гнева. Это была неслыханная наглость. Никто не имел права этого требовать, даже человек королевского происхождения. Хотя Антония, наизусть помнившая все поколения пяти королевств, не могла найти в генеалогических древах места для этой женщины.

— Мой отец умер, — ледяным голосом сказала епископ. — Оба моих отца умерли. А родной отец умер прежде, чем я научилась ходить и говорить.

— Но вы знаете.

Она знала.

И она жаждала власти. Ей нужно было знание. Она столько могла сделать!

Антония решилась. В конце концов, принц Пепин после того прожил недолго. Вряд ли он будет мстить ей.

— Венения — Яд.

Женщина уважительно наклонила голову.

— Мы назовем вас Вения, Доброта, в память о вашем родителе и в честь нового начала. Идемте, сестра Вения. — Она шагнула за каменный круг.

Антония и Хериберт последовали за ней по влажной траве. Юноша наклонился и недоверчиво потрогал фиалку.

— Идемте, — повторила женщина и пустилась вниз по склону холма, к зданиям. Человек в рубахе и подштанниках вышел из ворот и задул фонарь. Из сарая выбежало стадо коз, какое-то странное создание погнало их на пастбище.

— Здесь так хорошо! — восхитился Хериберт.

В лучах восходящего солнца маленькая цветущая долина выглядела чудесно. Через пастбище протекал журчащий ручей. Женщина улыбнулась молодому священнику и продолжила путь. Антония замедлила шаг, рассматривая сверкающие на солнце горные пики. Она узнала эти горы. Это были Молодая Жена, Гребень Монаха и Ужас. Как раз над неприступным хребтом, у которого паслись козы, располагалась та самая гостиница, управляемая монахами святого Сервиция.

ЖАТВА

Алан сидел на Спине Дракона, наблюдая, как волны накатываются на берег. Рядом, высунув языки, улеглись Тоска и Ярость. Неподалеку бродили два воина-меченосца. Над водой кружила одинокая чайка. Крачка осторожно ковыляла по береговой гальке. Слева, на изгибе песчаного пляжа, сушились вытащенные на зиму из воды ладьи. За линией прибоя виднелись головы то ли тюленей, то ли русалок.

Он посмотрел на маленькие островки вдоль горизонта, на которых можно было переждать шторм. Однажды буря загнала его на такой островок. Это изменило его жизнь.

После охоты Лавастин с людьми отправился к развалинам монастыря Хвост Дракона. Что он хотел там найти — неизвестно. Если после Эйка там и оставалось что-то ценное, местные жители давно уже растащили. Уцелевшие скамьи, столы, тряпки, ульи, камни, ложки, ножи, миски, котлы, фонари, свечи и воск, солонки, кирки и топоры, лопаты, серпы, горшки, крюки, корзины, письменные принадлежности, листы пергамента, лишившиеся своих обложек с драгоценными камнями, — все, что могло пригодиться в хозяйстве, переместилось в деревенские дома или на рынок в Медемалаху.

Вид разрушенного монастыря расстроил Алана. Отделившись от группы, он поехал вперед один. До деревни оставалось совсем немного, но Алан неожиданно понял, что боится встретиться с человеком, которого большую часть жизни называл отцом.

Он закрыл глаза. Осеннее солнце не грело. Собаки заскулили, Тоска ткнулась влажным носом в его ладонь. Алан провел рукой по шероховатой скале. Когда-то, согласно древней легенде, дарийский император-маг превратил дракона в эту скалу. Действительно ли под толщей гранита спал дракон? Можно ли, приложив ухо к скале, услышать биение его сердца?

Мальчиком он много раз взбирался на этот утес, пытаясь отыскать следы присутствия дракона. Тетя Бел не уставала повторять, что он слишком много мечтает. «Мир здесь, Алан, — приговаривала она, барабаня пальцами по столу. Затем, стукнув его по лбу, продолжала: — А не здесь, хотя иногда я думаю, что этот стол и твой лоб сделаны из одного и того же материала». При этом она всегда ласково улыбалась.

Если бы у него был слух Пятого Брата, обоняние Ярости и Тоски, неужели он не почувствовал бы дыхание дракона? Не нащупал бы его чешуйки под грязью? Не разбудил бы дремлющий разум?

Земля под ним содрогнулась.

Алан вскочил на ноги. Ярость и Тоска залились лаем. Оба солдата ринулись к нему.

— Милорд Алан, вы в порядке? Что случилось? — Они старались не подходить близко к собакам, но Ярость и Тоска обнюхивали скалу, не обращая внимания на людей.

— Вы почувствовали?

— Да, точно. — (Из-за деревьев донесся стук копыт и оживленный гул голосов.) — У вас отличный слух, милорд, можно спорить, не хуже, чем у собак. Приближается господин граф с людьми.

Из леса выехал Лавастин со свитой. Они направились к гребню. Два месяца непрерывных боев с Эйка никак не сказались на внешнем виде графа и его людей: они не выглядели утомленными, их одежда и вооружение были в порядке. Граф не скупился при распределении добычи.

Алан вскочил в седло и подъехал к отцу. Они добрались до склона горы. Высокий валун у основания утеса назывался Головой Дракона. Па его вершине росла хилая ива в окружении нескольких розовых кустов. У валуна их ждали посланцы из Оспы. Деревня Осна — крупный морской порт, нуждающийся в охране. Кроме того, говаривала тетя Бел, «того, чей меч длиннее, надо встречать вежливо».

Алана откровенно рассматривали. Он смутился и опустил глаза, но время от времени до него доносились обрывки разговора, в котором упоминалось его имя.

Они въехали на огороженную частоколом территорию деревни и остановились у церкви, построенной на деньги богатых семей Осны, хотя их богатство не могло соперничать с тем, что он видел во дворце епископа Констанции.

Дома из грубых бревен, обмазанные глиной, выглядели жалко по сравнению с дворцами аристократов, но были добротно построены. Он чувствовал себя уютно в таком доме. Хотя раньше ему не приходило в голову, что здесь сильно пахнет рыбой.Что заставляло его теперь смотреть на Осну иначе — гордость или горький опыт?

Дьякон Мирия приветствовала графа. Лавастин спешился, Алан поспешно сделал то же самое. Он смотрел вокруг и повсюду встречал взгляды людей, среди которых вырос.

Но он не заметил ни одного члена своей семьи.

Теперь это не моя семья.

— Добро пожаловать, милорд, — говорила дьякон Мирия. — Мы приготовили вам уютные помещения. — Она повела их к дому госпожи Гарии. Войско распределили по другим домам.

Почему они не почтили своим присутствием тетю Бел?

Вход в дом тети Бел был виден с дороги. На пороге стояла женщина, держа в одной руке ковш и в другой — ребенка. Это была не тетя Бел.

Почему на крыльце дома тети Бел стояла дочь старой госпожи Гарии?

Темнело. Гария с дочерьми накрывали на стол, за которым графу и его наследнику должны были прислуживать ее сыновья и внуки.

По меркам Осны, трапеза была роскошной, но все равно не шла ни в какое сравнение с пиром во дворце леди Альдегунды. Хлеб не слишком белый, меню в основном состояло из рыбы; подали лишь два мясных блюда — свинину и говядину, приправленные перцем и местными травами; на десерт — яблоки, запеченные в меду. Алан покраснел, вспомнив служанку леди Альдегунды.

Выбрав момент, госпожа Гария обратилась к графу Лавастину с просьбой принять в свою гвардию ее старшего внука:

— Нелегко, милорд, пристроить такое количество внуков. Владычица наша благословила мой род множеством здоровых детей. Девочки унаследуют мастерскую, а построить еще одну ладью, как делают другие, — ее взгляд скользнул по лицу Алана, — мы пока не в состоянии. Мальцу уже исполнилось шестнадцать. Я надеюсь, вы почтите нас своим вниманием.

Почтите нас своим вниманием.

При этих словах все взгляды обратились к Алану.

— Я… — начал было он.

Лавастин поднял руку, и Алан замолчал.

— Весной я оценю ситуацию и пошлю весть со своей управляющей, госпожой Дуодой, когда она отправится в объезд графства.

Ужас вдруг вскочил, оскалив зубы, госпожа Гария испуганно отпрянула. Алан успокоил собаку. Тоска ткнулась головой ему в ладонь, напрашиваясь на ласку. Внимание присутствующих вновь обратилось к столу.

После ужина граф начал расспрашивать местных жителей об Эйка.

Две ладьи дикарей появились на следующее лето после разорения монастыря, еще три судна — прошлым летом, но все они направлялись в пролив Осна, мимо островов. О сожженных деревнях сообщений не было, о зимовках Эйка тоже никто не слышал. Лесник, один из племянников госпожи Гарии, не обнаружил их следов на расстоянии двух дней хода в обоих направлениях по берегу.

Лавастин подробно расспрашивал купцов. Никто из них не встречал Эйка, однако они сообщили о четырех ладьях дикарей, появившихся к северу от торгового порта Медемалахи, но к порту лодки не приближались. Один из салийских городов выдержал двухмесячную осаду Эйка. На исходе лета в Медемалаху приплыла лодка с беженцами из монастыря на острове. Беглецы рассказывали всякие ужасы о нападении Эйка, о бойне и грабеже.

Алан слушал, с трудом удерживаясь, чтобы не спросить о Генри. Почему он не сидит здесь вместе с купцами Осны? Что случилось с его семьей?

Теперь это больше не его семья.

Графу и Алану была отведена кровать госпожи Гарии. Слуги улеглись на тюфяках и на полу. В доме приятно пахло деревом, дымом от очага и простоквашей, а из дальнего конца доносился запах домашних животных. Все это напомнило Алану детство. Он много лет спокойно спал в таком доме.

Утром, когда все уже было готово к отъезду, юноша подошел к дьякону Мирии:

— А где Белла и Генри? Что с ними и с семьей?

— Алан! — Лавастин уже был в седле и ждал, когда сын присоединится к нему.

— Это хорошо, Алан, мой мальчик, что ты вспомнил о них, — ответила Мирия, скептически улыбнувшись, и добавила, как бы вспомнив, с кем говорит: — Милорд.

— Но где они?

— В доме прежнего управляющего. Каждую неделю они ходят к обедне, но многие не могут простить им их везения.

— Алан!

— Спасибо! — Он чуть не поцеловал старуху за добрую весть, но подумал, что в его теперешнем положении ему не следует так поступать. Она с достоинством наклонила голову.

Он вскочил на лошадь. Деревенские детишки со смехом и визгом некоторое время бежали за войском графа.

— О чем ты спрашивал?

Они проезжали мимо зимних загонов для скота. За южными воротами находилась небольшая кожевенная мастерская и скотобойня. Алан зажал нос, пока они не миновали этот участок. Лавастин не обратил на запах никакого внимания.

— Я спрашивал о моей приемной семье, — ответил наконец Алан, опуская руку. — Я узнал, куда они переселились.

— Они куда-нибудь уехали? — равнодушно спросил Лавастин, хотя переезд состоятельной семьи был делом почти неслыханным.

Они переехали в дом управляющего, — заторопился Алан. — Это небольшая усадьба, построенная в правление императора Тайлефера. Еще до основания порта. Там жил старик, внук последнего управляющего, но он уже не вел хозяйства и не держал слуг, поля запустели, судоходство прекратилось, хотя у дома хороший причал.

— К чему ты клонишь, сын?

Дорога впереди раздваивалась, основной путь вел к югу, а далее — на восток, к резиденции графа.

— Правая дорога ведет к дому управляющего в скрытой долине на берегу бухты.

— И?

Но Алан знал, что он никогда себе не простит, если не воспользуется случаем повидаться с ними.

— Я прошу тебя, отец, навестить их.

Лавастин молчал. У него был вид человека, которому сказали, что его жена только что родила ему щенка вместо ребенка. Но перед развилкой он придержал лошадь.

Алан затаил дыхание.

— Прошу тебя, — выпалил он, не в силах сдержаться. — Лишь один раз.

По лицу Лавастина нельзя было понять, что он думает. Немногословие и скупые жесты графа никогда не выдавали его истинных мыслей, опровергая учение Церкви, что внешний облик человека отражает его внутреннюю сущность. Лишь брат Агиус считал иначе: ему долгое время удавалось скрывать свою приверженность еретической доктрине о смерти и искуплении Благословенного Дайсана.

— Хорошо, — отрезал Лавастин. Одобрял он желание Алана или нет — юноше было все равно. Он должен увидеть тетю Бел, и Стэнси, и Жульена, и маленькую Агнес, и младенца, если они еще живы. Он должен поговорить с Генри, чтобы убедиться, что тот не…

Что «не»?

Не осуждает его за невыполненное обещание посвятить себя Церкви.

Алан вздохнул и тронул лошадь. Его смирная кобыла осторожно ступала по опавшей листве. За оголенными ветвями деревьев он увидел постройки маленькой усадьбы: дом, конюшню, кухню и сараи вокруг открытого двора. Дорога вилась между кустарников, невыкорчеванных пней, вспаханных полос земли, на которых зеленели всходы озимой пшеницы.

Алан не сразу узнал молодого человека, стоявшего возле длинного бревна, из которого могла бы выйти хорошая мачта. Чуть дальше спиной к дороге стоял Генри. Рослый и широкоплечий юноша обернулся, и Алан узнал своего кузена Жульена, заметно выросшего за те два года, что они не виделись.

Жульен заметил отряд и крикнул. На крыльце появились двое детей, затем вышла тетя Бел, из мастерских выглядывали незнакомые Алану работники. Генри поднял голову и тотчас снова вернулся к работе. Но все остальные высыпали во двор: тетя Бел и Стэнси, Агнес, превратившаяся за это время в почти взрослую женщину. Один из малышей неуверенно ступал крошечными ножками, Стэнси держала на руках грудного младенца. Женщина в одежде священника подошла к тете Бел. Маленькая девочка, которой было поручено следить за гусями, застыла с открытым ртом, забыв о птицах. Гуси немедленно разбрелись между деревьями, но, кроме Алана, этого никто не заметил.

Тетя Бел вышла навстречу. Она почтительно сложила руки перед собой и склонила голову:

— Мой государь граф, я приветствую вас и вашу свиту в этом доме.

— Госпожа Белла, — любезно ответил граф. Алан удивился, что Лавастин помнил имя тети Бел.

Священница благословила прибывших.

— Гуси! — закричал Алан, увидев, что одна из птиц уже скрылась за деревьями. Произошел небольшой переполох. Девочка заплакала. Жульен побежал к лесу, но только распугал гусей, бросившихся в разные стороны. Один больно щипнул его за палец.

Алан спешился и отдал повод оруженосцу.

— Отойдите-ка назад, — сказал он работнику и нескольким детям. Он прикрикнул на разбушевавшихся собак. Те затихли.

— Жульен, — сказал он, подходя к кузену, — ты же знаешь, что так гусей не соберешь.

— Да, милорд, — покраснев, пробормотал Жульен.

Алан тоже покраснел. Неужели он говорил свысока? Гуси разбредались все дальше, девочка уже ревела в голос. Алан присел рядом с ней.

— Тихо, крошка, — сказал он и, протянув руку, дотронулся до ее грязного подбородка. — Слезами горю не поможешь. Подойди к загону и закрой калитку, как только последний гусь войдет внутрь.

Девочка с удивлением рассматривала его богатую одежду, чистое лицо и холеные руки. Перестав плакать, она послушно побежала к калитке, вытирая слезы грязным кулачком. Алан направился к лесу собирать встревоженных птиц. Стараясь не совершать резких движений, он тихим, спокойным голосом начал подзывать гусей. Через некоторое время птицы были загнаны на двор. У самой калитки один гусак вдруг зашипел. Алан осторожно обошел его сзади, одной рукой схватил за ноги, а другой одновременно за шею, швырнул птицу в загон и сразу отскочил. Девочка захлопнула калитку.

Оглянувшись, он заметил, что тетя Бел едва сдерживает смех. Солдаты и работники застыли в изумлении, а его отец наблюдает с чуть заметной улыбкой, всегда означавшей неудовольствие.

— Вижу, ты не все забыл, чему здесь научился.

Алан обернулся на голос и очутился лицом к лицу с Генри.

Тетя Бел обратилась к графу:

— Мой государь граф, я надеюсь, вы и ваши люди разделите трапезу с нами. Мои дочери сейчас накроют на стол.

Лавастин согласно кивнул. Отказ от гостеприимства считался грехом. Спешившись, он жестом велел Алану сопровождать его.

— Если позволите, милорд, — продолжала тетя Бел, в то время как Стэнси, Агнес и другие женщины заспешили внутрь дома, а работники вернулись в мастерскую, — я покажу вам хозяйство. Ведь именно ваша щедрость дала нам возможность приобрести это имение.

— Да, конечно.

Один из слуг привязал в стороне собак. Солдаты занялись лошадьми, а тетя Бел повела графа и Алана по усадьбе. Их сопровождала священница. Поместье было богатым, с большим домом. Усадьбе принадлежали также поля, мастерские, пастбища и участок леса. Широкая дорога вела к бухте, на берегу которой было выставлено семейное судно.

— Мой брат Генри — купец, милорд, мы уже несколько лет поставляем на юг, в Медемалаху, ткани и мельничные жернова. Недалеко отсюда, за холмами, находится каменоломня, где мы покупаем камень. Благодаря вашей щедрости, милорд, мы смогли не только переехать сюда, но и расширить дело. Я наняла рабочих для изготовления каменных сосудов. Их мы тоже будем поставлять в Медемалаху. Со временем Генри надеется добраться до самого Гента, хотя в той стороне торговать опасно. В следующем году он хочет поехать на северо-запад, в Альбу, в порт Хефенфелте на реке Темес.

Лавастин заинтересовался. Хороший хозяин, своим состоянием граф не в последнюю очередь обязан умелому управлению своими землями.

— Одно судно не может отправиться в три места сразу. Тетя Бел улыбнулась:

— Мы строим еще одну лодку. Мой третий сын Бруно работает учеником на верфи Жиля Фишера, здешнего судостроителя. За это Фишер помогает брату в постройке судна.

Лавастин посмотрел на взмокшего от усердия Генри, казалось за работой не замечавшего высокого гостя.

— Но в комментариях к Священным Стихам, которые мне читал мой клирик, сказано, что «фермер должен оставлять часть зерна, когда он делает хлеб, иначе ему нечего будет сеять».

«И в грядущие дни ни гордость, ни жадность не насытят его», — закончила сопровождающая тетю Бел священница. Это была совсем еще молодая женщина, чуть старше Алана, с кривыми зубами и изрытым оспинами лицом. — Ваше внимание к словам наших Владычицы и Господа отмечает вас благодатью, милорд.

— Действительно, я ощущаю эту благодать. — Лавастин взглянул на Алана.

Бел, казалось, не заметила, что они отклонились от темы. Она задержалась у дверей еще одной мастерской, соединенной с домом крытой галерей.

— В свое время мы рассчитываем на три судна, милорд, но сейчас Эйка перекрыли морские пути на север. Как вы заметили, надо двигаться не спеша. Здесь мы с дочерьми работаем на ткацких, станках. Со временем мы надеемся увеличить число рабочих на ферме. Моя дочь Агнес обручена с купеческим сыном из Медемалахи. Он опытный моряк и возьмет на себя управление третьим судном, если Господь и Владычица благословят это начинание.

— Но Агнес еще слишком мала для замужества! — испугался Алан.

Лавастин отмахнулся от мухи и вошел в ткацкую мастерскую.

— А сколько лет дочери?

— Ей сейчас двенадцать, милорд. Ее жених в следующем году приедет к нам, но замуж она выйдет лишь в пятнадцать, может быть в шестнадцать. — Она обращалась исключительно к графу Лавастину, как будто не замечая Алана. — Мы прикупили коров и собираемся продавать сыр. Через некоторое время надеемся нанять постоянного кузнеца. Сейчас к нам два раза в неделю приезжает кузнец из Осны.

Они вошли в дом, где женщины и девушки накрывали на стол. У порога Алан увидел некрашеный деревянный щит, шлем и копье.

— Моего старшего сына Жульена мы отправляем на службу к новой герцогине в Варингию.

Алана они хотели отдать Церкви, хотя он страстно стремился в солдаты. Юноша почувствовал укол ревности. Никто не обращал на него внимания. Конечно, Жульен — другое дело: он законный сын тети Бел. Старший сын. И сейчас у них есть средства для его снаряжения. Они сделали для Алана все, что могли. Они же не знали, кто он в действительности, ведь так? Тетя Бел принялась строить планы на брак своих детей и родственников. К крайнему неудовольствию Алана, граф Лавастин с интересом слушал ее, спрашивал и даже давал советы. Он разговаривал с тетей Бел так же уважительно, как и со своей управляющей Дуодой, которой настолько доверял, что почти не вмешивался в хозяйственные дела.

— Дел у нас сейчас стало столько, что мы пригласили из Салии сестру Коринтию, чтобы вести переписку и счета. Мы надеемся посвятить Церкви дочь Жульена Бланш и сделаем за нее взнос. Сестра Коринтия научит ее грамоте.

Маленькая Бланш была внебрачным ребенком. Хотя Жульен и его возлюбленная объявили о своем намерении вступить в брак, молодая женщина умерла вскоре после родов.

— Вы разумно распорядились средствами, — сказал граф Лавастин. Он явно остался доволен увиденным. Но Алан сердился. Он чувствовал, что его использовали: вырастили, чтобы затем выгодно продать графу.

Тетя Бел взглянула на Алана и отвела глаза. Ее лицо стало серьезным.

— Не могу сказать, что мы на это рассчитывали, милорд, — ответила она, как будто догадывалась о мыслях Алана. Ему стало стыдно. — Но ведь в Священных Стихах сказано: «Будете питаться плодами собственных трудов…»

— «…Снизойдет на вас счастье и процветание», — продолжила сестра Коринтия, пользуясь случаем продемонстрировать свое знание Священных Стихов. — «Дочери ваши будут как тяжелая от гроздьев лоза виноградная, сыновья ваши будут как полные снопы пшеницы. На хранительницу огня, каждый день возжигающую от своего очага свечу в память Покоев Света, снизойдет эта благодать во все дни ее, и будет она жить, чтобы увидеть детей своих детей».

— Прошу, государь мой граф. — Тетя Бел указала на единственное у стола кресло. Все остальные расположились на скамьях. — Не изволите ли присесть? — Она повернулась к Алану с тем же почтительным жестом: — И вас прошу, милорд.

— Тетя Бел, — начал он, стараясь избегнуть этих формальностей.

— Нет, милорд. — (Он, конечно, не стал бы спорить с ней ни раньше, ни теперь.) — Вы сын графа, вам соответствующее и обхождение полагается. «Бог делает богатых и делает бедных, Он низвергает и возносит».

— Слова пророка Ханны, — подтвердила священница. Тетя Бел повернулась к Лавастину:

— Я пошлю сына за вашими людьми, милорд.

— Я схожу, — сказал Алан, хотя знал, что без разрешения отца этого делать не следовало. Но иначе ему не удастся поговорить с Генри. Генри не будет есть с ними. Никто из семьи не сядет с ними за стол.

В комнату начали заходить солдаты, в дверях стало тесно.

— Алан! — произнес Лавастин.

Но юноша сделал вид, что не услышал.

Жульен и Генри еще не закончили работу. Увидев приближающегося Алана, Генри выпрямился и жестом отослал Жульена.

Алан остановился возле него. Здесь, за пределами Оспы, даже пахло иначе. Там его даже в церкви постоянно преследовал навязчивый запах рыбы. В общинном доме одновременно пахло рыбой, дымом, потом, пылью жерновов, влажной шерстью, сушеными травами, кислым молоком, прогорклым маслом и свечным воском. Здесь существовали отдельные помещения для хранения продуктов, жерновов, особо располагалась и прядильно-ткацкая мастерская. На этой ферме жили около тридцати человек, но места хватало для всех.

Здесь пахло морем, доносился крик чаек. Прохлада поздней осени, ароматы земли и ветра пересиливали все остальные запахи.

— Вы хорошо распорядились деньгами графа Лавастина, — неожиданно для себя сказал Алан.

Генри продолжал обтесывать бревна.

— Ты лучше распорядился собой, — сказал он, не поднимая глаз и не прекращая работы. Его слова больно задели Алана.

— Я не просил об этом!

— Само собой вышло?

— Не думаешь же ты, что…

— Что мне вообще думать? Я обещал дьякону в Лавасе в шестнадцать лет отдать тебя в монастырь, и она не отказалась. Знала бы она…

— Она не могла знать, что граф Лавастин больше не женится. Она не могла этого знать семнадцать лет назад. Ты думаешь, что я строил козни, обманывал, жульничал, только чтобы отвязаться от Церкви?

— Что мне вообще думать? — безразличным голосом повторил Генри. — Ты достаточно ясно дал понять, что не хочешь служить Церкви, хотя обещание было дано.

— Я ничего не обещал. Я не мог говорить. Я был тогда грудным младенцем.

— А потом, когда монастырь сгорел, ты на год отправился в Лавас, и мы о тебе ничего не слышали до тех пор, пока не пришли деньги, пока ты не был объявлен наследником графа. Я советовал Бел отослать деньги обратно.

— «Отослать деньги обратно». — Алан отшатнулся, как будто его ударили. — Ты хотел отослать их обратно? — Его голос задрожал.

— «Проклятая жажда золота! К каким только ужасным преступлениям не склоняла ты сердца?» Как-то раз одна священница, очень образованная и набожная женщина, могу я тебе сказать, рассказывала нам сагу о Хелен — «Хелениадой» называют ее. Эти слова оттуда, они запали мне в сердце, и я повторил их Бел.

— Не думаешь же ты, что тетя Бел жадная!

— Нет, — согласился Генри. — Она и действовала всегда по справедливости, ради семьи. Она могла бы добиться большего, но не следует ничего добиваться кривыми путями. Господь и Владычица не благосклонны к тем, кто стремится только к собственной выгоде.

Теперь его слова звучали вызывающе. Внезапно догадавшись, Алан с ужасом прошептал:

— Ты не веришь, что я сын Лавастина.

— Нет, — сказал Генри так же спокойно, как говорят о завтрашней погоде. Но впервые за время разговора он оторвался от работы и выпрямился, изучающе глядя на Алана. — А с какой стати мне в это верить?

Привязанные к колу Ярость и Тоска лаяли и бесновались. Взбешенный Алан в два прыжка оказался около собак и выдернул кол из земли.

— Взять! — крикнул он, собаки помчались вперед. На пороге дома появился Лавастин.

— Алан! — крикнул он.

Ярость и Тоска стремительно приближались к Генри. Тот смотрел на них расширенными от страха глазами, он вытянул перед собой струг. Но от этих собак не было спасения. Только приказ хозяина мог остановить их.

— Стоять! — крикнул Алан, собаки замерли на расстоянии одного прыжка от Генри. — К ноге! — Он свистнул. Рыча и оглядываясь на Генри, они послушно повернулись и затрусили к Алану. Трясущимися руками он снова привязал их.

Подошел Лавастин:

— Что это значит? Что случилось? — Граф бросил взгляд на Генри, который в изнеможении прислонился к мачте. В этот момент он выглядел совсем дряхлым.

— Весьма отважный молодой лорд, — процедил Генри с кривой усмешкой.

— Н-ничего не случилось, — пробормотал Алан. Он чуть не плакал.

— Действительно… — то ли спросил, то ли согласился Лавастин. — Раз ничего, то нет причины оставаться здесь, ты должен вернуться в комнату. Тебе не следовало выходить. Для этих людей большая честь принимать нас. — Он повернулся к одному из своих слуг: — Мой кубок.

Не поднимая головы, Алан последовал за ним внутрь. Граф принял от слуги отделанный золотом ореховый кубок. Граф передал чашу тете Бел, которая велела Стэнси наполнить ее и вернула графу. Только после этого она согласилась сесть справа от него и разделить трапезу. Остальные члены семьи прислуживали за столом.

— Прошу вас, примите этот кубок в благодарность за ваше гостеприимство.

— Большая честь, милорд, — сказала тетя Бел и выпила. Трапеза не была столь обильной, как у госпожи Гарии, которая заранее готовилась к предстоящему визиту, однако на столе была говядина и хороший хлеб, вино и яблоки, несколько жареных куриц, приправленных кориандром и горчицей.

Генри в дом не входил.

Для Алана все имело вкус пепла и пыли.

Во фьорд они вошли на заре. Снег и лед сверкают на вершинах утесов, издалека виден серый камень Матерей. Волны разбиваются о нос ладьи, окатывая гребцов холодной водой. Оказавшись в такой воде, человек умирает через несколько мгновений. Но не они. Они — Дети Скал, дети земли и огня, единственное, чего они боятся, — это яда ледяного дракона. Судьбы других ведут к смерти, но они способны выстоять. Их может убить железо, если удар нанесен могучей рукой. Они могут утонуть. Но жар и холод не причиняют вреда их прекрасной коже, ибо в ней присутствуют частички металлов, которыми они так любят украшать себя.

Он сжимает рукой копье, когда ладья, проскользнув мимо льдин, приближается к берегу. Он готовится спрыгнуть, как только ее дно коснется пляжной гальки. Это племя не ждет его. Они об этом пожалеют. Они обнажат перед ним свои глотки.

Днище ладьи скребет о дно. Он соскакивает с борта, за ним прыгают собаки. Он шагает в волнах прибоя, собаки плывут. За ним следует его отряд. Вот он уже на берегу, бежит по снегу. Сзади слышится прерывистое дыхание собак и его воинов. Они верят ему. Теперь верят. Это их четвертое племя. Зима — благоприятное время, чтобы убивать.

Слишком поздно подняли тревогу стражи воды. Слишком поздно взвились сигнальные огни. Вот донеслось блеяниеСтароматери, пробудившейся от транса. Быстродочери выбегают из длинного холла с корзинами, в которых лежат невысиженные яйца. Собаки нападают на них, корзины падают, яйца вываливаются на ледяные скалы, теряются в снегу, разбиваются о лед, лопаются под ударами зубов и когтей. Сильнейшие выживут, остальные пусть погибают. Вот уже, как стадо диких коз, несутся вниз воины фьорда Хаконин. Он гордится своими людьми. Ни разу он не видел, чтобы кто-то обратился в бегство. Сегодня им помогает не только смелость, но и хитрость. Высадились воины из следующих двух лодок. Защитники Хаконин уже окружены. Смерть распахнула над ними крылья. Так драконы и орлы поражают свою добычу с небес. Они этого еще не знают. Но когда завязывается битва и они видят, что обречены, их сопротивление становится ожесточеннее. Они сильны и бесстрашны. Он отзывает своих солдат, оставив в живых около половины воинов Хаконин, вместо того чтобы послать их по обледеневшим каменным тропам смерти.

Он дает им сделать выбор.

Гордые воины, воспитанные и хорошо обученные. Они не бросают оружие, но безрассудная храбрость им тоже несвойственна. Они не сдаются. Их жизнь или смерть зависит от решения их Староматери. Ответственность они возлагают на нее.

Наконец, когда выхода уже нет, она появляется из длинного холла. Она тучная, седая и мощная как скала. Ее движения не отличаются гибкостью. Странная красота Староматери в том, что она, как горы, скалы, валуны на полях, — кость земли, часть скелета, соединяющего и поддерживающего землю, весь мир. Быстродочери, оставшиеся с ней, подбирают яйца, выроненные их сестрами, кладут неразбившиеся в корзины, но яиц осталось мало, намного меньше, чем требуется племени, чтобы выжить.

В загонах позади длинного холла плачут человеческие рабы. Производимый ими шум вызывает омерзение, но он сдерживает внутренний порыв уничтожить их хотя бы для того, чтобы они замолчали. Он приказывает своим солдатам пропустить вперед его рабов. Этих рабов он подобрал так же, как Быстродочери подбирают уцелевшие яйца. Во фьорде Валдарнин он поставил своих людей сторожить пленников и их собак, в знак унижения. Они дрались плохо, некоторые даже сдались прежде, чем узнали волю своей Староматери. Но Хаконин не заслуживают унижения. Своих человеческих рабов, вооруженных лишь деревянными дубинами, он поставит у загонов рабов Хаконин. Его рабы хорошо послужили ему в этом походе. Его тешит мысль, что он догадался их использовать. Только сильных, которые осмеливаются без страха смотреть ему в глаза, но достаточно умны, чтобы оказывать ему неповиновение.

— Кто ты? — спрашивает Старомать Хаконин. Она ждет на пороге, в лучах холодного солнца. То, что она вышла, уже много значит.

— Я из фьорда Рикин, пятый сын пятого помета Староматери Рикин. Я сын Кровавого Сердца, зубам которого вы должны подставить глотки.

— Для чего? — спрашивает она голосом, подобным скрежету гальки на берегу фьорда, когда ладью вытаскивают на берег.

Ни одна из других Староматерей, кроме Матери Рикин, не задавала этот вопрос.

— Объединившись, можно сделать то, чего не сделать в одиночку, — сказал он.

— Ты служишь Кровавому Сердцу.

— Да.

— Однажды он, как все, замешанное на воздухе и воде, умрет.

— Он умрет, — соглашается он. — Лишь Матери, созданные из огня и земли, остаются не тронутыми временем, пока угли горят и тлеют под их кожей.

— Ты вооружаешь Мягкотелых. — Она не смотрит на человеческих рабов. Они недостойны ее взгляда, а ее прикосновение для них так же смертельно, как ледяная вода.

— Я использую любое оружие, которое мне доступно.Ты носишь их эмблему у своего сердца, — говорит она, и ее сыновья и братья бормочут, замечая деревянное кольцо, висящее на железной цепочке.

— Она означает, что я понимаю их. Я могу появляться в их снах.

— Ты поднимался к Мудроматерям. Слышу это в твоем голосе, вижу это их зрением. У них одни глаза со скелетом земли. Ты терпелив в поисках мудрости, мысли твои сильны. Но имени у тебя нет. Кровавое Сердце — могучий колдун. У него есть имя, как и подобает могучему магу.

Он почтительно склоняет голову. Он не настолько глуп, чтобы оспаривать законы, управляющие Детьми Скал. Да, у него нет имени. Но разве Алан Хенриссон не дал ему имя? Разве не называли его люди Пятым Сыном», думая, что это имя? Он будет терпеливым. Терпение — сила Мудроматерей, сила земли.

Старомать Хаконин достает из кожаного мешка нож решения.

— Если мои сыновья и братья будут сражаться на вашей стороне, если наши собаки побегут с вашими воинами и наши рабы будут работать на Кровавое Сердце, что выдадите мне взамен?

— Я победил вас.

— Этим ножом я вскрываю яйца. — Старомать подняла нож, солнце отразилось в его черном гладком лезвии. — Этот клинок способен перерезать кость и вскрыть каменную оболочку яйца. Этим ножом я отделяю слабое от сильного, и тоже самое делают мои сестры к северу и к югу отсюда. Это нож выбора жизни и смерти, а смерть ты победить не можешь, потому что сам смертен. Что ты мне дашь взамен? Чего ты хочешь? — спросил он.

Я дала жизнь дочерям. Одна начинает затвердевать. Ребра ее крепнут, и скоро ее время придет. Эти гнезда с моей кладкой ты рассеял, у нее будет мало братьев, чтобы следить за полями и пастбищами, чтобы защищать Хаконин. Я больше не дам кладки, а ее время еще не пришло. Пообещай мне, что, когда она даст жизнь дочерям, когдапридет ее время заботиться о гнездах, которых ей много понадобится, чтобы поддержать силу племени, я пошлю за тобой и ты совершишь с ней ритуал. Гнезда Хаконин будут твоей работы.

— Только самец с именем может совершать ритуал с Младоматерью, — отвечает он осторожно, ощущая ускоренный ток крови в жилах. Такие слова, будучи произнесенными, не могут быть отменены. Опасно брать на себя то, что принадлежит немногим имеющим имя. Но эта Старомать знает, как знает и он сам, что со временем он станет одним из них. Он должен лишь быть терпеливым и безжалостным.

— Пройдет еще много сезонов, прежде чем я должна буду отправиться во фьолл, прежде чем она займет мое место. Пообещай мне это, и мы закрепим нашу сделку. Твое потомство для наших гнезд, наши сыны и братья для твоей армии.

— Я обещаю, — произнес он. — Я скрепляю свое слово кровью брата. — Он подозвал одну из собак, выругался, когда она цапнула его за руку, и схватил за шиворот, чтобы подтащить поближе. Зловонное дыхание ее пасти ударяет ему в лицо. Он разрезает горло собаки, жертвенная кровь льется на землю. Затем он роняет мертвое животное в лужу крови, забрызгавшей золотые, серебряные и фаянсовые украшения его набедренной брони.

Старомать приказывает одной из своих Быстродочерей стать перед ней на колени. Она запускает руку в густые волосы дочери и быстрым движением срезает их.

— Этим я подтверждаю нашу сделку. Спряди и скуй их, и пусть они будут на тебе, когда я тебя вызову.

Он подтверждает сделку. Ее сыновья и братья задирают головы, подставляя глотки, холодное зимнее солнце сверкает на гладкой металлической коже — медной, бронзовой, золотой, серебряной, серо-железной. Он улыбается, в его зубах сверкают драгоценные камни. Сегодня он добавит еще один. Как говорят в его народе, самоцветы что похвальба: раз показал — трудно удержаться.

Быстродочь подносит свои отрезанные волосы. Осторожно переступая через мертвых сестер, она подходит к нему ипротягивает ему волосы. Он принимает тяжелые пряди, стараясь не потерять равновесие. Нигде больше нет такого чистого золота, даже глубоко под землей, в шахтах, вырытых гоблинами. Этим золотом он украсит новую набедренную броню, свою собственную, а не подаренную отцом.

— Алан! — Голос отца вырвал его из паутины сна.

Алан сел. Свет лился через открытое окно спальни, которую он делил с отцом и собаками. Другой лорд спал бы в окружении множества слуг, но это было не в обычае графов Лавас.

— Тебе что-то снилось, — сказал Лавастин, вставая и подходя к окну. Он закрыл ставни, в спальне потемнело. Снаружи было очень холодно. В комнате горели три жаровни — непозволительная роскошь. Алан потер руки, стряхивая сон. Он встал и начал одеваться. Собаки скреблись в дверь.

— Тебе что-то снилось, — повторил Лавастин.

— Снилось. — Алан обмотал икры полотняными лентами, натянул нижнюю шерстяную рубашку, сверху — еще одну, на куньем меху.

— Конечно, снова Эйка. — Лавастин всегда хотел услышать о дикарях.

Алан вдруг резко рассмеялся.

Воспоминание о последнем взгляде Генри еще досаждало ему, но по прошествии двух месяцев уже не причиняло боли. Здесь было слишком много дел. Зимой жизнь в крепости текла медленнее, чем летом. Он много тренировался, считая себя трусом. В следующий раз все будет не так, думал он. В следующий раз все будет иначе. Он присутствовал при разговорах Лавастина с управляющими, с клириками, с немногими путешественниками, которые отваживались пересекать страну зимой и на день-два задерживались в графском замке. Алан учился вести себя, как подобает лорду.

— Эйка, — признался Алан. — Пятый Сын. Мне кажется, он собирается жениться. Но не так, как это у нас принято.Лавастин молча смотрел на него, пока Алану не стало неуютно. Он подумал, что сказал что-то недостойное наследника графа.

— Что, отец? — спросил он, обеспокоенный молчанием Лавастина. Генри иногда молчал точно так же.

Лавастин улыбнулся:

— К слову пришлось. Мы уже обсуждали это, теперь пора действовать. Мы пошлем кузена Жоффрея ко двору короля Генриха.

Упоминание имени Жоффрея, который не скрывал своей неприязни к Алану, встревожило его.

— Ну-ну. — Он успокоил четырех собак, которым разрешалось спать в башне, в спальне хозяев. Привязав животных, он стукнул в дверь. Вошли слуги и, опасливо поглядывая на собак, внесли два кувшина с горячей водой, пахнущей мятой, тазики и полотенца, а также чистый закрытый горшок.

— Тебя самое время женить, Алан.

«Женить»! — Он подставил слугам лицо. Вода согревала. Вымытые пальцы пахли луговыми цветами. Он вспомнил о Таллии и наклонил голову, чтобы скрыть вспыхнувший на щеках румянец.

— Когда Жоффрей попросит для тебя у Генриха руки леди Таллии, король вынужден будет вспомнить о положении дел в Лавасе.

Все неприятные воспоминания о визите в поместье леди Альдегунды отступили, когда он услышал имя Таллии.

— Таллия. Но ведь она дочь сестры короля.

Сводной сестры, сын мой. С этой женитьбой все непросто. Генри должен выдать ее замуж или отдать в монастырь. Но пока она в монастыре, всегда существует опасность, что ее кто-нибудь похитит и женится на ней против воли короля. Генрих не хочет отдать ее в жены слишком могущественному лорду, которому он не доверяет. Я подхожу ему лучше всего. Графы Лавас не кланяются никакому герцогу или маркграфу, и в то же время мы не так сильны, как некоторые семьи Вендара и Варре. С его стороны было бы мудро оказать доверие именно нам. Тем более что мы спасли под Касселем армию, королевство и его собственную жизнь. Леди Таллия — скромная плата за все это.

— Так же как золото и серебро, которое ты дал моей приемной семье, — сказал Алан с ноткой огорчения в голосе.

— Твоей приемной семье? Да, действительно скромная плата. Никогда не жалей зерна, которое ты сеешь в добрую почву, потому что только урожай определит, будешь ли ты жив или умрешь с голоду к следующей весне. Думай не только о сегодняшнем дне, но и о дне грядущем. До сих пор графство Лавас процветало, так должно оставаться, когда власть перейдет в твои руки.

— Да, — прошептал Алан, полный решимости доказать, что он достоин доверия графа. Он вдруг почувствовал, что Таллия ему необходима. Это была не просто симпатия или соображение целесообразности. Может быть, его желание не было невинным, целомудренным. — Таллия, — произнес он. Он представил, как они будут разговаривать, что будут делать, оставшись наедине. Он покраснел. Подняв глаза, он увидел, что на лице Лавастина играет едва заметная улыбка.

— И лучше не откладывать твою женитьбу. — (Лицо Алана горело. Не от похоти ли вспыхнуло его лицо?) — Необходимо срочно обзавестись потомками. — Граф обернулся к слугам и приказал открыть двери. Тоска залаяла, Восторг скулил, молотя хвостом по стене. Слуги расступились, пропуская собак.

Алан дал слугам себя обуть и повел животных по винтовой лестнице наружу, где они могли бегать, — разумеется, под наблюдением.

Он присел на скамью. Снег, выпавший на прошлой неделе, растаял, но холод не отступил. Закрытое облаками небо напоминало кашу. Алан потер руки, стараясь согреть их. Заметивший это слуга принес рукавицы. Мягкая кроличья шерсть приятно согревала.

Ему представилась редкая возможность побыть в одиночестве. Лавастин уже занялся делами, Алан присоединится к нему, как только отведет собак в загон. Он закрыл глаза и представил себе Таллию, с пшеничными волосами, хрупкую, но никогда не сдающуюся. Он ее себе представлял недосягаемой, чистой, возвышенной, едва прикасающейся к куску хлеба, хотя на ее тарелке лежали деликатесы.

Ночью, лежа возле отца, он опять представил ее. Весь день он не переставал о ней думать. Мысль о возможности жениться на ней казалась невероятной.

Господь низвергает и возвышает.

На этой утешительной мысли он заснул.

Дождь и град стучат по брезентовым навесам. Его воинам не нужна крыша, чтобы переждать шторм, хотя под навесом сидеть удобнее. Но рабы без брезента перемрут. Другой вождь оставил бы их под ледяным дождем, полагая, что сильные выживут. Так избавляются от слабых. Но он не похож на других вождей.

Он прикасается к кольцу на груди, обводит его пальцами, вспоминая жест, сделанный ребенком в подвале Гентского собора. Он позволил этому ребенку уйти в память об Алане.

Рабы сидят в теплом дыму костра, разведенного под навесом с его разрешения. Один из них посмотрел на него, но быстро отвел взгляд, поняв, что привлек внимание хозяина.

— Почему ты так смотрел? — спрашивает он. В своих снах он выучил язык Мягкотелых.

Раб не отвечает. Другие рабы отводят глаза, стараясь сделаться меньше, незаметнее, притворяясь невидимыми, как духи воздуха, ветра и огня.

— Скажи, — приказывает он. Ветер треплет его шею, по спине, согнувшейся у открытого входа под брезентовый навес, барабанят мелкие льдинки.

— Прошу прощения, хозяин, — произносит раб, не поднимая головы, но в его голосе слышится ненависть.

Ты что-то увидел. — Ветер поет в ночи. При тусклом свете костра он видит, как рабы все как один опустили взоры, включая и того, с которым он разговаривал. Взгляд которого его привлек. — Я хочу это знать.

— Вы носите знак Круга Единства, хозяин, — говорит раб, зная, что неповиновение влечет за собой смерть. — Но Бога вы не почитаете.

Он прикасается к кольцу, проводя по нему пальцем, как то дитя в церковном подземелье.

— Я его не прячу.

— То, как вы прикоснулись к нему, хозяин, — голос человека наполняется какой-то силой, — это напомнило мне одного человека.

Кого-то, о ком этот раб не хотел бы говорить. В такой шторм ни одно судно не выйдет в море. Он вынуждает раба продолжать:

— Есть у тебя семья, как это обычно для вас?

— Нет, хозяин. — Раб дал выплеснуться ненависти. — Ваши убили их всех, всю семью. Они убили жену, сестер, даже моих бедных невинных детей.

— И все же ты служишь мне. — Этот Мягкотелый заинтересовал его. В нем есть огонь, может быть даже сила земли. Рабы, живущие е загонах Детей Скал, не многим отличаются от собак, но эти новые рабы, которых он вооружил дубинками, лучше кормил и одевал, происходят из южных земель, они думают, прежде чем лаять. Поэтому он считает, что от них есть прок.

— У меня нет выбора.

— Выбор есть — умереть. Раб качает головой:

— Вы носите кольцо, но вы не знаете Бога. Владычица ткет, а Господь обрезает нить, когда придет время. Не мы выбираем, когда умирать. Смерть приходит по их воле.

Он осматривает других рабов. Одна женщина, сидящая у края брезента, дрожит от холода, пока другой раб, заметив это, не меняется с ней местами. Через какое-то время худшее место занимает третий раб. Они помогают друг другу. Это и есть милосердие, о котором говорил Алан Хенриссон?

— Есть у тебя имя?

Раб медлит. Он не хочет называть себя. Другие, забыв притворяться тупыми и бессловесными, насторожились.Среди них нет тупых и бессловесных. Он тщательно их изучал.

Но раб молчит.

Он поднимает руку и расправляет когти.

— Меня зовут Отто, — решается раб. Среди людей прокатывается быстро затихающий шепот. Он чувствует их нервозность сквозь жар костра и холод штормового ветра.

— У вас у всех есть имена?

К его удивлению, у всех. Они произносят их, один за другим, звук выходит из каждого осторожно, как вытягиваемая из раны стрела.

Значит, они все колдуны? Нет, просто они совсем другие. Они не Дети Скал. Они слабы, но они выживают, помогая друг другу.

Он прячет когти и отступает назад. Выйдя из-под навеса, он выпрямляется.

Он выходит навстречу ветру, не прячась от его ярости. Льдинки вонзаются в лицо, как тысячи ножей, посланных ветрами в ночной воздух.

Он вслушивается в голос ветра, в шорох льда, смутно различает силуэты пяти лодок, вытащенных на скалистый пляж. Из флота Хаконинов добавились две ладьи. Он видит своих солдат, спокойно пережидающих шторм, собак, сбившихся в кучу, похожую на груду камней.

Он вслушивается. Говорят, что на этом дальнем западном берегу во время зимнего прилива, когда шторм вздыбливает море и сушу, можно услышать голос драконов — Первоматерей, в древние дни сочетавшихся с живыми духами земли и давших жизнь его народу.

Но он слышит лишь голос ветра.