Сны с чёрного хода 2

Глава 1

Литературный вечер, организованный в одном из московских театров, подходил к концу. В зале царила тёплая атмосфера: мягкий свет падал на сцену, где стоял высокий, изящно оформленный стол с бутылкой воды и бокалом белого вина. Позади него на экране проецировалась обложка последней книги Лии, чьё имя давно стало символом современной русской прозы. Её романы расходились миллионными тиражами, её читали и обсуждали, её цитаты украшали афиши книжных фестивалей. Она стала той, кого узнавали на улицах, к кому подходили с трепетом, кому присуждали премии, приглашали на интервью и творческие встречи.

Лия сидела в центре сцены, чуть наклонив голову, прислушиваясь к вопросам из зала. Она держалась уверенно: её спокойствие и лёгкая полуулыбка создавали впечатление человека, полностью контролирующего ситуацию. Девушка отвечала неторопливо, подбирая слова с той особенной точностью, которой славился её стиль. Казалось, она наслаждается этим вниманием, но в её глазах была тень, почти незаметная, неуловимая для большинства. Только самые чуткие могли бы заметить её в моменты тишины, когда ведущий делал паузу перед следующим вопросом или когда зрители смеялись или хлопали.

– Ваши книги наполнены глубиной, – сказал мужчина из первого ряда, поправляя очки и подаваясь вперёд. – Они словно вывернуты наизнанку, будто написаны не рукой автора, а самой жизнью. Но возникает вопрос: когда вы пишете, вы проживаете истории вместе с героями, или же, наоборот, стараетесь сохранять дистанцию?

Лия посмотрела на него внимательно, словно оценивая не только вопрос, но и самого человека. Он был в возрасте, чуть старше пятидесяти, в элегантном тёмно—синем пиджаке, с небольшим проседью на висках. Интеллигентный, явно не случайный гость, а тот, кто знал её творчество.

– И так, и так, – ответила она после короткой паузы. – Иногда мне кажется, что герои ведут меня за собой, а иногда я наблюдаю за ними, оставаясь в стороне. Мне важно не вмешиваться, дать им возможность дышать, ошибаться, любить, ненавидеть. Но в то же время каждый из них – это я, в той или иной степени. Разве можно быть совершенно отстранённым, когда пишешь?

Мужчина кивнул, удовлетворённый ответом. В зале послышался одобрительный гул, кто—то зааплодировал. Ведущий, молодой человек с идеально подобранной фразой для каждой ситуации, снова взял слово, и беседа продолжилась.

Этот вечер был похож на сотни других. Престижное место, полный зал, интеллигентная публика, вопросы, комплименты, обсуждение её книг, смыслов, подтекстов. Всё шло по привычному сценарию, выверенному, знакомому до последней детали. Но, слушая свои же ответы, Лия вдруг поймала себя на мысли, что говорит не совсем то, что чувствует. Не потому, что лжёт, скорее, потому что внутри неё давно поселилась пустота.

Она осознавала это уже несколько лет. Первые романы приносили восторг, возбуждение, ощущение, что она раскрывает что—то важное, улавливает тонкие нити человеческих судеб и превращает их в живые истории. Но с годами успех становился чем—то отдельным от неё самой. Книги выходили одна за другой, читатели благодарили, критики восхищались, но внутри неё постепенно исчезало то, ради чего она писала.

Лия часто задавала себе вопрос: что именно она упустила? Вроде бы у неё есть всё, о чём мечтает любой писатель – признание, финансовая стабильность, возможность не зависеть ни от кого. Она может позволить себе уехать в любое место, жить так, как ей хочется. Её зовут на премии, её романы экранизируют, её узнают на улицах. Но чем большего она достигала, тем больше росло ощущение, как что—то важное осталось где—то в прошлом.

Близкие друзья, которых она знала ещё с молодости, постепенно отдалились. Теперь вокруг неё были вежливые коллеги, уважаемые критики, редакторы, издатели, журналисты. Люди, которые восхищались её работой, но никто из них не знал её по—настоящему. Даже на таких вечерах, когда весь зал внимал каждому её слову, она ощущала одиночество, словно была заперта в стеклянной комнате, через стены которой можно говорить, но нельзя коснуться кого—то по—настоящему.

Она вышла из театра поздно, когда большая часть публики уже разошлась, оставив лишь небольшие группы за столиками в фойе, обсуждавшие услышанное. На улице было прохладно, воздух пах осенней листвой и влагой – за день шёл дождь, и теперь асфальт отливал жёлтым светом фонарей.

Её водитель, молодой парень в сером пальто, уже ждал у входа.

– Домой? – уточнил он, открывая переднюю дверь.

Лия кивнула, но, сев в машину, не спешила говорить. Она смотрела в окно, наблюдая, как промокшие улицы тянутся за стеклом, размытые огни фонарей отражаются в лужах.

– Может, проехать через центр? – предложил водитель. – Пробок почти нет, можно немного прокатиться.

Лия задумалась. Обычно после таких вечеров ей хотелось сразу домой – снять неудобные туфли, умыться, взять бокал вина и просто молчать. Но сегодня что—то было иным.

– Да, проедемся, – ответила она, и водитель плавно вырулил на широкую дорогу, ведущую в сторону центра.

Она смотрела на Москву, которая была её домом столько лет, но сейчас казалась чем—то чужим. Стеклянные здания, яркие рекламные экраны, вывески кофеен, люди, переходящие улицу, не замечая друг друга.

Иногда Лия ловила себя на мысли, что живёт не свою жизнь. Словно это не она, а кто—то другой ведёт её по намеченному пути, а она просто следует сценарию. Сценарию, который писала когда—то сама, но теперь забыла, почему выбрала именно эти страницы.

А может, ей просто казалось, что всё написано заранее? Может, у неё ещё есть шанс что—то изменить?

Лия сидела на заднем сиденье, глядя в окно, и думала о том, как странно устроена жизнь. Всё, о чём она мечтала в юности, сбылось: писательская карьера сложилась блестяще, её книги выходили миллионными тиражами, её цитировали, ждали её новых романов, а критики находили в её прозе глубину, с которой соглашались даже те, кто раньше её недолюбливал. Казалось бы, можно расслабиться, наслаждаться результатами своих трудов, черпать вдохновение в той самой свободе, к которой она так стремилась. Но почему тогда внутри всё чаще появлялось ощущение, будто что—то ускользнуло, осталось за горизонтом, в каком—то другом времени, в той версии её жизни, которую она не прожила?

Она никогда не любила жаловаться. Всегда считала, что взрослый человек не должен искать оправданий своим ошибкам и недочётам в прошлом, детстве, обстоятельствах или людях, которые его окружали. Она привыкла всё объяснять иначе – каждый делает свой выбор, а потом идёт по дороге, которая перед ним открывается. Но чем старше она становилась, тем чаще её посещала мысль: а что, если где—то в юности она свернула не туда? Что, если среди сотен решений, принятых в разное время, было одно единственное, которое предопределило всю её дальнейшую судьбу?

Лия никогда не была легкомысленной. Даже в молодости, когда жизнь казалась бесконечной, а будущее – чем—то туманным и неуловимым, она предпочитала не бросаться в омут с головой. Пока её ровесницы влюблялись, страдали, путались в себе и своих чувствах, она писала. Она могла часами сидеть над страницами, доводя фразы до совершенства, выстраивая образы, продумывая интонации диалогов, чувствуя, как в ней оживают персонажи.

Книги всегда были её настоящей любовью. И в этом, наверное, заключалась её главная слабость. Она не замечала, как теряла моменты, которыми жили другие. Юность прошла в постоянной работе, а взрослая жизнь – в успехе, который приносил удовлетворение, но не давал ей настоящего ощущения полноты жизни.

Личная жизнь складывалась так, как, наверное, должна была сложиться. Были романы – бурные, страстные, но они заканчивались быстро. Она не цеплялась за отношения, не боялась одиночества, никогда не ставила себя в зависимость от кого—то. Она рано поняла, что для неё важнее сохранить внутреннюю свободу, чем подстраиваться под чужие ожидания.

Замуж она выходила дважды. Первый брак продлился всего несколько лет. Они с мужем были слишком похожи – оба талантливые, оба слишком амбициозные, оба слишком поглощённые своими идеями. Их связывало восхищение друг другом, но не любовь. Он был художником: вспыльчивым, непредсказуемым, его притягивали острые чувства, а она не могла жить в мире постоянных эмоциональных качелей. Когда их союз исчерпал себя, они расстались без драмы, без громких сцен и выяснений отношений. Просто поняли, что идут в разные стороны.

Второй брак был другим. Более зрелым, более взвешенным. Лия тогда уже стала известной: её книги продавались, её приглашали на литературные конференции. Муж был журналистом, умным, спокойным, сдержанным. Они могли разговаривать часами, обсуждать книги, искусство, музыку. Он был тем, кого называют надёжным человеком, и, возможно, именно это стало их главной ошибкой. Их отношения были стабильными, но слишком предсказуемыми.

Лия не верила в то, что любовь должна быть вечной. Она знала, что чувства меняются, что люди, даже если остаются вместе, становятся чужими, но одно дело понимать это на уровне разума, и совсем другое – проживать это день за днём. Когда они разошлись, ей не было больно. Было просто пусто.

После этого она больше не пыталась строить отношения. Да и времени на это не оставалось – работа затягивала её полностью. Каждый новый роман требовал полной самоотдачи, каждая книга становилась частью её жизни. Она не жалела об этом, но иногда, в такие вечера, когда её машина мчалась по ночной Москве, а она смотрела на отражения фонарей в лужах, её посещала странная тоска.

Она пыталась разобраться, в чём дело. Что это? Обычная усталость? Или всё—таки сожаление? Но сожалеть о чём? О том, что могла жить иначе? Что могла выбрать другой путь?

Машина плавно свернула на Новый Арбат, а затем, проскользнув по пустынному Бульварному кольцу, двинулась в сторону её дома.

Лия закрыла глаза. Вспомнился один вечер из далёкой юности. Она шла по Москве, такой же осенней, такой же влажной, только ещё без рекламы, без стеклянных высоток, без шума бесконечных машин. Тогда город казался ей другим – уютным, каким—то почти домашним. Она возвращалась из библиотеки, в сумке лежала книга, которую она давно хотела прочитать. В тот момент она была абсолютно счастлива. Не из—за чего—то конкретного, а просто потому, что была молода, потому что впереди была вся жизнь. Потому что она верила, что всё сложится так, как она хочет.

Смешно, но именно сейчас, спустя столько лет, в этом теплом салоне автомобиля, в дорогом платье, с безупречной причёской и макияжем, она чувствовала себя совсем не той, кем мечтала стать в юности.

Её жизнь была успешной, но была ли она настоящей?

Лия открыла глаза. В этот момент ей вдруг отчаянно захотелось хоть на один вечер вернуться в тот мир, где всё было только впереди, где не было ни славы, ни обязательств, где она ещё могла выбирать, где она не знала, как всё сложится.

Водитель остановил машину у её дома и обернулся с переднего сиденья:

– Подъехать ближе к подъезду?

Лия отрицательно покачала головой:

– Нет, спасибо. Я прогуляюсь.

Она вышла на улицу и глубоко вдохнула прохладный осенний воздух.

Может быть, это просто усталость, может быть, просто осень, но внутри что—то звенело, что—то, чему она пока не могла найти объяснения. Она направилась к дому, но, прежде чем войти в подъезд, на мгновение остановилась, посмотрела в небо.

Когда она закрыла глаза, ей вдруг почудилось, что если сейчас, в эту секунду, она сделает шаг вперёд, то сможет оказаться где—то в другом месте. В другом времени. В той самой жизни, которую она, возможно, упустила.

Но это было только ощущение. Только игра воображения.

Лия поднялась по ступеням, достала ключи из сумки и плавно повернула их в замке. Щёлкнул механизм, и дверь мягко подалась вперёд, открывая ей дорогу в уютный, наполненный привычной тишиной мир. Внутри было темно: только на кухне слабо мигала синяя точка индикатора на панели кофемашины.

Она вошла, на автомате сняла туфли и оставила их у порога, привычным жестом поставив сумку на полку в прихожей. Квартира встретила её тем же самым неизменным порядком вещей. Большая гостиная с книжными полками, увесистые тома, аккуратно выстроенные в ряды, кожаное кресло с пледом, где она любила сидеть, чашка с недопитым чаем, оставленная утром на журнальном столике. В воздухе всё ещё ощущался слабый аромат жасмина, напоминавший о том, что день начинался совсем по—другому – легко, спокойно, без этого странного чувства, поселившегося в её груди теперь.

Она прошла в спальню, на ходу расстёгивая браслет на запястье. Пальцы двигались медленно, немного устало, но это была не та усталость, которая приносит удовлетворение после хорошо прожитого дня. Скорее, ощущение пустоты, которое только усиливалось с каждой секундой.

Туфли оставались в прихожей, а вот украшения и платье она предпочитала снимать здесь, в спальне, не торопясь, давая телу возможность освободиться от всего лишнего. Разделась до белья, скинула на кровать лёгкий кашемировый кардиган, который прихватила утром, а затем расстегнула молнию на платье и позволила ему мягко сползти вниз, оставшись в одном нижнем белье.

На мгновение остановилась перед зеркалом, машинально провела рукой по ключицам, задержала взгляд на своём отражении. Изящные линии плеч, лёгкая тень на скулах, усталость, залёгшая в уголках глаз. Женщина. Уверенная, сильная, успешная, но сегодня в её взгляде читалось что—то совсем другое.

Она не стала разбираться в своих мыслях, только вздохнула и отвернулась. Движением плеча скинула с себя бельё и направилась в ванную.

Открыв кран, она смотрела, как горячая вода набирается в белоснежную чашу, как поднимается лёгкий пар, как свет ламп делает капли на краях фарфоровой поверхности похожими на мерцающие кристаллы. Это было одним из немногих её личных ритуалов – принять ванну перед сном, смыть с себя весь день, все мысли, шум, вопросы.

Она добавила в воду несколько капель масла лаванды, провела пальцами по глади воды, разгоняя пену. Сняла заколку, заставив волосы рассыпаться по плечам, мягкими волнами падая на спину. Ещё мгновение постояла так, прислушиваясь к себе, к тишине вокруг, к тому, как приятно теплеет воздух в комнате.

Погрузилась в воду медленно, будто пытаясь продлить этот момент. Тепло окутало её, расслабило мышцы, позволило голове чуть откинуться назад. Закрыв глаза, она на несколько секунд замерла, ощущая, как напряжение покидает тело.

Эта тишина была особенной. Не пустой, а глубокой, почти материальной, как будто именно в такие моменты она могла быть честной сама с собой. Здесь, в воде, в тёплом, слегка душном пространстве ванной комнаты, не нужно было никого убеждать в своей уверенности, не нужно было соответствовать чужим ожиданиям.

Она думала о том, как легко запутаться в жизни, когда кажется, что всё идёт по плану. Как можно добиться всего, о чём мечтала, и при этом однажды обнаружить, что тебе этого недостаточно. Или, что ещё сложнее принять, что ты уже не уверена, к чему шла все эти годы.

Она провела руками по воде, чувствуя, как тёплые капли скользят по коже. Вспомнила юность – не конкретный момент, а само ощущение. Когда казалось, что впереди столько дорог, что можно сделать любой выбор, попробовать любое направление.

Но тогда она слишком торопилась взрослеть. Хотела быть серьёзной, умной, писательницей, которая скажет миру что—то важное. А что, если та жизнь, о которой она мечтала в двадцать лет, оказалась совсем не той, что ей действительно была нужна?

Она приоткрыла глаза, но в отражении зеркала, запотевшего от пара, не увидела ничего, кроме размытых силуэтов.

Через несколько минут вода начала остывать. Лия медленно выдохнула, провела ладонями по плечам, по шее, будто окончательно пробуждаясь от мыслей.

Плавным движением поднялась, потянулась за полотенцем и закуталась в него, ощущая, как мягкая ткань впитывает влагу с её кожи. Волосы упали на спину, прохладными прядями прилипая к лопаткам.

Она выключила свет в ванной, вышла в спальню, оставляя за собой лёгкий аромат лаванды. На прикроватном столике лежала её любимая книга, которую она перечитывала уже много лет, но сегодня не было желания открывать её.

Она опустилась на кровать, поправила подушку, скользнула под одеяло, прислушиваясь к тишине. Где—то за окном шелестел осенний ветер, лёгкими порывами шевеля занавески.

Ещё мгновение – и ночь накрыла её, мягко, словно приглашая в другой мир. В комнате стояла глухая тишина, нарушаемая лишь её ровным дыханием.

Лия медленно открыла глаза, не сразу понимая, где находится. Ощущение было странным, будто она проспала целую вечность и только теперь вынырнула из глубокого сна. Голова тяжёлая, но не от усталости, а словно от того, что сознание ещё не успело окончательно вернуться в реальность. Она сделала медленный вдох, втягивая в себя воздух, и вдруг заметила, что запах вокруг незнакомый. Это не привычный аромат её постельного белья, не лёгкий цветочный запах подушки, к которому она привыкла. Здесь пахло по—другому – смесь старого дерева, книжной пыли, дешёвого мыла и чего—то еле уловимого, но до боли знакомого.

Она пошевелилась, почувствовав, как тонкое шерстяное одеяло тянется за её движением. Под пальцами – жёсткая ткань грубых простыней, совершенно не похожая на те, что были у неё дома. Постепенно сознание прояснялось, но вместе с ним росло и ощущение чего—то неправильного.

Лия моргнула несколько раз, пытаясь сфокусировать взгляд, и посмотрела вокруг. Первое, что бросилось в глаза – стены. Обшарпанные, с остатками когда—то наклеенных обоев, местами пожелтевшие от времени. На потолке висела простая лампочка, окружённая стеклянным плафоном в виде шара – такие были в её юности, но она не видела их уже много лет.

Женщина медленно села, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее. Грудь сдавило неприятным, тревожным ощущением. Что происходит? Где именно она оказалась, и почему всё кажется таким настоящим? Почему всё выглядит так, будто её перенесли в другую эпоху?

Кровать узкая, деревянная, с продавленным матрасом. У стены – небольшой письменный стол, на котором стоят потёртые книги, пожелтевшие тетради, и старенький будильник с треснутым стеклом. Рядом – шкаф с открытой дверцей, а внутри висит несколько платьев и пальто, таких, какие она носила в студенческие годы.

Лия медленно опустила ноги на холодный дощатый пол, ощущая шершавую поверхность досок. Всё это было слишком реальным.

Внимательно оглядев комнату, она наконец поняла, что это место ей знакомо. Общага. Литературный институт. Это было невозможно.

Её пальцы дрогнули, когда она машинально провела рукой по кровати, ощутила шероховатость покрывала, посмотрела на собственные руки. Кожа гладкая, без морщин. Запястья тонкие, молодые.

Она вскочила, подбежала к небольшому зеркалу, висящему над столом, и замерла. Из отражения на неё смотрела двадцатилетняя девушка.

Глаза расширились от шока. Она сделала резкий вдох, отшатнулась, потом снова шагнула к зеркалу, всматриваясь в своё лицо. Оно было именно таким, каким она его помнила в юности – свежим, без следов времени, с упругой кожей, с тем же самым взглядом, который она когда—то видела на старых фотографиях.

Лия медленно провела пальцами по щеке, чувствуя, как внутренняя дрожь пробирает её с головы до ног. Сердце бешено застучало, а дыхание стало частым и прерывистым. Нет. Этого не может быть!

Она зажмурилась, крепко стиснув веки, потом снова посмотрела на себя в зеркале. То же самое лицо, та же юная свежесть, те же черты, которые она так давно не видела в зеркале.

Теперь её охватил страх: ледяной, липкий, но вместе с ним пришло что—то ещё. Ощущение странной лёгкости, будто мир вокруг стал более простым, понятным. Она сглотнула, провела рукой по волосам, ощутила, насколько они мягкие, густые, совсем не такие, как теперь, в её настоящем.

Что происходит?

Она закрыла глаза, глубоко вдохнула. Это сон. Конечно, это всего лишь сон. Настолько детальный, что её разум на мгновение поверил в его реальность.

Лия решительно ущипнула себя за предплечье, но вместо того, чтобы проснуться, ощутила резкую боль. Вскрикнула и выронила зеркало, которое вдруг показалось ей невыносимо тяжёлым. Она не спала.

Комната не исчезала, вещи оставались на своих местах, воздух был таким же холодным, деревянный пол – твёрдым, а запах старой краски – удушливым.

Лия отступила назад и вдруг услышала звук шагов за дверью. Кто—то приближался. Затем лёгкий стук, негромкий, но уверенный.

– Лия, ты что, ещё спишь?

Этот голос был тёплым, живым и до боли знакомым. Лия узнала его мгновенно – это была Вика. Глухой ком подкатил к горлу, дышать стало трудно.

Лия помнила, что давно не видела Вику и уже почти потеряла с ней связь, но её голос был здесь, за дверью. Такой же звонкий, энергичный, с той же интонацией, с которой она всегда её будила по утрам.

– Лия! – Вика постучала громче. – Вставай! Завтрак через десять минут, давай скорее, а то я уйду без тебя!

Лия прикрыла рот рукой, пытаясь понять происходящее, но сознание отказывалось принимать увиденное. Это было немыслимо, противоречило логике, всему, что она знала о мире и о себе. Если это сон, то почему он не заканчивается? Почему запахи, звуки и прикосновения такие отчётливые, не оставляют места сомнениям? Почему её тело ощущает себя двадцатилетним, полным энергии, которой у неё уже давно не было?

Она сделала шаг к двери. Её пальцы дрожали, когда она дотронулась до холодной металлической ручки. Под ногами слегка подрагивал пол, но это была не зыбкость сна, а её собственная неуверенность. За этой дверью находилась реальная, живая Вика, не воспоминание, не иллюзия, а подруга, голос которой звучал так же звонко, как и в их студенческие годы.

Лия втянула воздух, стараясь собраться. Она должна понять, что происходит. Где она оказалась? Почему её жизнь внезапно изменилась? И самое главное – что делать дальше?

Двадцатилетняя девушка стояла перед дверью, сжимая в пальцах холодную ручку. Голос Вики, такой же звонкий, как раньше, звучал за дверью, пробуждая что—то забытое, но невероятно тёплое. Всё её естество сопротивлялось этому моменту – разум отчаянно цеплялся за мысли о том, что это всего лишь сон, игра подсознания, но тело чувствовало иную правду.

Она сделала глубокий вдох и повернула ручку.

Коридор встретил её знакомым полумраком, тусклым светом круглых плафонов, висящих на потолке, слегка облупленными дверями с табличками, на которых чьей—то рукой были выцарапаны нецензурные надписи. Запах стоял терпкий, смешанный – дешёвые духи, выветрившийся табак, влажное дерево и слабый аромат невысохшего белья. Всё это было таким привычным, до боли знакомым, словно она не жила долгие десятилетия в другом времени, а всего лишь вчера ложилась спать в этой комнате, просыпаясь к учебному дню.

Вика стояла напротив, облокотившись на дверной косяк, с довольной улыбкой на лице. Она ничуть не изменилась – те же весёлые искорки в карих глазах, та же лёгкая уверенность в себе, тот же задор, которым она всегда заражала окружающих.

– Ну наконец—то, – протянула она, сложив руки на груди. – Ты что, решила спать до обеда?

Лия смотрела на неё, не в силах вымолвить ни слова. В горле пересохло, голос застрял где—то внутри, не желая выходить. Она столько лет не слышала этот голос, не видела этот взгляд, не чувствовала рядом эту энергию, которая всегда делала Вику центром любой компании.

– Ты чего зависла? – Вика удивленно подняла бровь. – Забыла, что у нас сегодня лекция по теории литературы? Или ты так устала от бурных ночных размышлений, что даже говорить не можешь?

Она рассмеялась, чуть наклонив голову, и в этом движении было что—то до боли родное. Лия всё ещё помнила, знала этот смех, этот голос, эту интонацию. Всё было на месте. Всё, кроме одного: происходящее не могло быть правдой.

– Прости, просто… странное утро, – наконец выдавила она, с трудом заставив себя улыбнуться.

– Ну да, наверняка ты всю ночь сочиняла новый шедевр, – съехидничала Вика, отталкиваясь от стены и шагнув ближе. – Ладно, давай быстрее, Олег уже нас ждёт.

Она развернулась, направляясь по коридору, и Лия последовала за ней, ещё не до конца понимая, как именно ей теперь вести себя.

Шаги гулко отдавались в коридоре, знакомом до каждой мелочи. Те же перекошенные дверные косяки, тот же тусклый свет, те же размытые, заплесневелые пятна на стенах, которые пытались закрасить перед приездом комиссии, но только сделали ещё хуже. Из—за одной из дверей раздавалась музыка: кто—то слушал на стареньком магнитофоне "Кино". Из другой доносился спор: спорили громко, жарко, перебивая друг друга. Студенческая жизнь здесь текла так же, как и в её воспоминаниях, будто никаких десятилетий не прошло, будто всё только начиналось.

На кухне общаги Литературного института было немноголюдно – завтрак подходил к концу, и большинство уже разбежались по делам. Олег сидел за длинным деревянным столом, рассеянно размешивая ложкой кашу и погружённый в свои мысли. Когда он увидел их, его лицо осветилось улыбкой.

– Ну надо же, какое событие, – сказал он, поднимаясь и театрально раскрыв руки. – Лия Петровна соизволила присоединиться к простым смертным.

Он тоже был именно таким, каким она его помнила: высокий, худощавый, с чуть вьющимися волосами, в которых никогда не было порядка, обладатель бесконечно доброго взгляда и вечной тени улыбки на лице.

– Ну чего ты встала? Садись, – продолжил он, жестом указывая на место напротив. – Или ты сегодня хочешь питаться исключительно воздухом и литературными идеями?

Лия медленно опустилась на деревянный стул, ощущая, как он слегка скрипнул под ней. Она чувствовала себя странно – словно подглядывала за сценой из прошлого, но теперь находилась внутри неё.

– Да с ней сегодня что—то не так, – хмыкнула Вика, усаживаясь рядом и доставая из кармана сложенный листок бумаги. – Может, снова перечитывала Достоевского перед сном, а потом всю ночь страдала от глубоких мыслей.

Олег рассмеялся.

– Ну это в её стиле, – подхватил он. – Сначала погрузиться в философию, а потом проснуться и страдать по утраченному смыслу бытия.

Лия попыталась улыбнуться, но губы слушались плохо. Она смотрела на них, на их лица, на то, как они переглядываются, как шутят, не подозревая, что для неё всё это не просто утро, не просто обычный день, а нечто большее.

Она взяла ложку, попробовала кашу. Вкус был привычный, с оттенком дешёвого масла. Слегка пересолили,. Горячий чай в стакане согревал ладони, а пар медленно поднимался вверх.

Если это сон, то почему он такой детальный? Почему она чувствует тепло чашки, ощущает вкус, слышит каждый звук вокруг с такой ясностью, будто действительно здесь?

– Лия, ты в порядке? – голос Вики вывел её из мыслей.

Девушка подняла взгляд.

– Да, всё хорошо, – тихо ответила она.

Но внутри всё переворачивалось. Если это не сон, то что же это?

Они вышли из общежития, и Лию окутал утренний воздух – прохладный, влажный, пропитанный смесью осенней листвы, бензина и лёгкого аромата свежеиспечённого хлеба из ближайшей булочной. Всё было таким привычным, и в то же время это привычное ощущалось иначе, глубже, насыщеннее. Она не могла сказать, почему именно, но каждый звук, каждый запах, каждый луч солнца, пробивающийся между домами, казался более значимым, чем раньше.

Вика шагала чуть впереди, энергично рассказывая о чём—то, что, вероятно, было важно, но слова её словно просачивались сквозь Лию, не задерживаясь. Олег, ссутулившись, рассеянно слушал, иногда вставляя короткие реплики, подшучивая над подругой. Лия шла между ними, молча, словно в полудрёме, замечая не столько разговор, сколько саму улицу, город, который она так хорошо знала.

Дом напротив, с облупившейся зелёной дверью, над которой каждый год кто—то вывешивал самодельный плакат с поздравлениями для неизвестного именинника. Тротуар с выбоиной у входа в парикмахерскую, о которую все спотыкались, но никто не чинил. Продавщица газетного киоска, пожилая женщина в коричневом платке, с неизменным хмурым выражением лица, отсчитывающая сдачу покупателю. Всё это было частью её прошлого, но не просто воспоминаниями – она ощущала эту реальность всем телом, каждой клеткой, и от этого становилось не по себе.

Они свернули к остановке, и Лия невольно замедлила шаг, задержав взгляд на растрёпанном объявлении, приклеенном к стене дома. Надорванные края, полустёртые буквы, типичный шрифт тех лет. В груди что—то дрогнуло. Она не могла вспомнить, что здесь было написано тогда, но сам вид пожелтевшей бумаги, облупленной краски, самой стены, знакомой ей до мельчайших трещин, вызвал странное ощущение.

Она вспомнила, как когда—то, стоя здесь же, писала что—то в блокнот, дожидаясь троллейбуса. Ей было двадцать, у неё в голове роились мысли о прочитанных книгах, о собственных замыслах, о том, что надо будет вернуться сюда же завтра, но уже с новым рассказом. Тогда она не задумывалась о времени, о будущем, о том, кем станет.

Скрип тормозов вывел её из раздумий. Подъехал троллейбус. Вика первой забралась на подножку, за ней Олег, Лия задержалась на секунду, прежде чем войти в салон.

Троллейбус был набит битком: пассажиры стояли в проходе, держась за поручни. Кто—то читал газету, а кто—то просто смотрел в окно. Олег с трудом нашёл место у окна, Вика зацепилась за поручень, а Лия встала рядом, ощущая толчки вагонов при каждом повороте.

Металлическая рукоять оказалась чуть липкой – как и всегда. В салоне пахло пылью, старой резиной, чуть влажной одеждой пассажиров, бензином, принесённым с улицы.

Вика продолжала говорить, её голос был лёгким, уверенным, но Лия слушала только город за окном. Она знала этот маршрут, знала, в каком месте дороги троллейбус начнёт плавно крениться влево, где будет особенно сильный толчок на стыке рельсов, как перед остановкой водитель чуть дольше обычного будет держать ногу на тормозе.

Они доехали до Новослободской. Лия первой вышла из салона, вдохнув тёплый запах булочек из киоска у метро. Эта станция всегда встречала её одинаково – приглушённым гулом эскалаторов, запахом гранита и чуть затхлым воздухом переходов.

По пути к поездам они прошли мимо уличных музыкантов, чей глуховатый голос отражался от каменных стен. Вика бросила монету в футляр гитары, улыбнулась музыканту, но Лия не успела рассмотреть его лица – они уже подходили к турникетам.

Проходя на платформу, она вдруг заметила, что даже свет здесь казался ей другим – мягче, теплее, чем в её настоящем. Тогда, в восьмидесятых, метро пахло по—иному: смесью свежей бумаги, немного металлом и краской от поездов, старым дермантином, которым были обтянуты сиденья. Сейчас эти запахи снова окутали её, как когда—то.

Они сели в вагон, и поезд рванул с места. Ей не нужно было смотреть в окно, чтобы знать, где они находятся. Она помнила каждую станцию, каждую особенность оформления, каждый рисунок на стенах.

Лия знала, что через две остановки двери откроются чуть дольше обычного, потому что там всегда заходили студенты большими группами. Что на Краснопресненской войдёт мужчина в длинном пальто с папкой под мышкой, а на Баррикадной кто—то усядется, развернёт газету и уйдёт с головой в чтение.

Доехав до Баррикадной, они пересели на другую линию, и через несколько остановок, наконец, подъехали к Пушкинской. Лия посмотрела на Вику и Олега – такие же молодые, полные жизни, как и прежде. И вдруг поняла: это не просто воспоминание. Это было чем—то большим.

Литературный институт встретил их тяжёлым запахом пыли и старых книг. В коридорах всё было так же, как и десятилетия назад: натёртые до блеска полы с тонкими трещинами, скрипучие деревянные двери аудиторий, выцветшие доски с объявлениями о встречах писателей и обсуждениях новых произведений. Где—то вдалеке стукнула дверь, раздался чей—то голос – приглушённый, но живой, настоящий.

Лия шла рядом с Викой и Олегом, но ощущала, что её мысли ускользают. То, что казалось сном, слишком сильно захватывало её – каждый предмет, каждое слово, каждый звук. У неё было чувство, будто она попала в книгу, написанную самой собой, но не до конца осознавала, каким будет её финал.

Они подошли к аудитории. Табличка с номером на двери была той же самой, что и в её памяти, только теперь она видела все мелочи, которых не замечала раньше: стёртые буквы, след от приклеенного когда—то объявления, царапины на металле. Вика толкнула дверь, и они вошли внутрь.

Лия остановилась на пороге, на мгновение задержав дыхание.

Аудитория была просторной, но из—за старых деревянных парт и длинного преподавательского стола казалась тесной. На стенах висели портреты классиков: Пушкин, Лермонтов, Гоголь – каждый в массивной рамке с золотистым кантом. Доска у кафедры вся в меловых разводах, справа окно, через которое лился тусклый осенний свет, делая атмосферу в комнате какой—то приглушённой, почти камерной.

Здесь Лия провела столько часов. Здесь она слушала лекции, перечитывала на переменах рукописи, обсуждала творчество любимых авторов. Именно здесь она впервые увидела его.

Она медленно прошла к своему месту. Её пальцы скользнули по тёплой деревянной поверхности парты, и что—то внутри дрогнуло. Всё было на месте, даже маленькие вмятины от случайных движений ручки, даже тёмная полоска там, где в студенческие годы она машинально царапала лак ногтем во время особенно скучных занятий.

Как только она опустилась на своё место, её взгляд невольно устремился к двери. В этот момент в аудиторию вошёл Александр. Александр Григорьевич. Высокий и уверенный, словно время не оставило на нём следов.

Он был точно таким, каким она его помнила. Высокий, подтянутый, сдержанный. Его походка лёгкая, но уверенная, а взгляд – внимательный, слегка отстранённый, словно он видел перед собой не людей, а слова, спрятанные в каждом жесте, каждом движении.

Лия застыла на месте, чувствуя, как по её спине пробежал холодок.

Её охватило ощущение нереальности происходящего. Он прошёл вдоль аудитории, кивнув нескольким студентам, положил папку на стол и снял очки, потерев переносицу. Именно этот жест когда—то сводил её с ума – она могла часами наблюдать, как он поправляет очки, как слегка подаётся вперёд, как морщит лоб, когда задумывается.

Воспоминания захлестнули её, заставили сердце забиться сильнее.

Тогда, в молодости, она так и не осмелилась заговорить с ним. Она лишь слушала, запоминала каждую интонацию его голоса, ловила каждое движение, но не решалась сделать шаг. Разница в возрасте, статус преподавателя, её собственные страхи держали её в стороне.

Он всегда казался ей недосягаемым, словно книга, перечитываемая снова и снова, но с неизменным содержанием, которое нельзя исправить ни единым штрихом. Однако теперь всё было иначе: осознание, что в её руках появилась возможность поступить по—другому, открыло перед ней неизведанный путь. Теперь Лия могла изменить что—то, о чём раньше только мечтала.

Она оставалась той же студенткой, но внутри неё жила взрослая женщина, пережившая слишком многое, чтобы бояться призрачных барьеров. Теперь она знала, что сожаление о несделанном может быть куда тяжелее боли от ошибки. Эта мысль давала ей силу, заставляла её чувствовать пульсирующую в груди решимость, ощущать дрожь в кончиках пальцев. Она сжала кулаки, словно стараясь ухватить этот новый шанс, не позволить ему ускользнуть.

В своём молодом теле она чувствовала тяжесть прожитых лет и ту уверенность, которой не обладала в юности. Жизнь научила её, что бояться – значит терять, что откладывать что—то на потом – значит добровольно лишать себя возможностей. Теперь она смотрела на него иначе, не глазами робкой студентки, а глазами женщины, которая осознала свою силу.

Александр провёл взглядом по аудитории, и его глаза задержались на ней чуть дольше, чем на остальных. Этого мгновения было достаточно, чтобы её сердце забилось быстрее.

Ей больше не хотелось быть только зрителем в собственной жизни. Теперь у неё был шанс изменить прошлое.

Александр Григорьевич начал лекцию, и в аудитории воцарилась привычная тишина, наполненная мягким шелестом раскрываемых тетрадей и приглушённым скрипом ручек по бумаге. Голос его был ровным, неспешным, чуть приглушённым, но завораживающим, как всегда.

Он никогда не повышал тон, не пытался подчеркнуть свою значимость – это было излишним. Его слушали потому, что он говорил так, словно открывал перед студентами двери в неведомые глубины литературы, заставляя их видеть скрытые смыслы, вдыхать воздух чужих эпох и чувствовать дыхание великих писателей.

Лия сидела, склонившись над листком, но почти ничего не записывала. Слова Александра были знакомыми, его интонации – родными, но смысл ускользал, словно сознание отказывалось воспринимать лекцию так, как раньше. Она смотрела на него – на каждое его движение, на то, как он поправляет очки, как иногда ненадолго замирает, задумавшись, прежде чем продолжить, как скользит взглядом по студентам, на секунду задерживаясь на тех, кто действительно его слушает.

Но всё, что было ей дорого, оказалось недостижимым тогда, в юности. Её любовь была молчаливой, скрытой, затерянной среди книжных страниц и несбывшихся надежд. Она никогда не пыталась подойти ближе, осознавая, насколько это бесполезно: он преподаватель, она студентка, между ними пропасть, которую не пересечь.

Теперь всё иначе.

Она чувствовала это каждой клеткой своего тела. То, что казалось невозможным тогда, теперь казалось… возможным? Но как? Почему?

Она сжала пальцы на ручке, вглядываясь в его лицо, в эти черты, которые так хорошо знала. Её воспоминания смешивались с реальностью, переплетались с тем, что она видела сейчас, создавая странное, почти магическое ощущение.

Лекция подходила к концу. Александр закрыл свою папку, убрал очки в футляр и провёл рукой по столу, как будто подводя невидимую черту под занятием.

– На этом закончим, – спокойно произнёс он. – К следующему разу прошу вас подумать о том, какую роль играет личность автора в интерпретации текста. Может ли произведение существовать отдельно от своего создателя? Может ли читатель влиять на его смысл?

Он бросил короткий взгляд на аудиторию, как будто прощаясь, и повернулся, собирая вещи. Студенты зашумели, стулья заскрипели, двери открылись, выпуская на волю тех, кто спешил на другие занятия или в столовую. Но Лия не сдвинулась с места.

Она осталась сидеть, словно не решаясь выйти в коридор, где реальность могла размыться. Она должна была осознать, что происходит.

Если это сон, то почему он такой детальный? Почему она чувствует напряжение в плечах от долгого сидения, вдыхает запах мела, слышит, как глухо бьётся сердце в груди? Почему она так отчётливо воспринимает каждый миг, каждое движение, каждую мысль?

Она посмотрела на свои руки. Молодые. Без морщин, без следов прожитых лет.

Лия с трудом сглотнула, ощущая, как её сознание отчаянно цепляется за попытку объяснить происходящее. Разве это может быть сном? Слишком реальные ощущения, слишком явные детали. Но если это не сон, тогда что?

Но если это просто игра разума, тогда почему её чувства такие настоящие? Почему сердце колотится, как в те годы, когда одно лишь присутствие Александра Григорьевича заставляло её терять дар речи?

Она резко поднялась. В порыве импульса, не давая себе времени на размышления, она сделала то, чего не осмеливалась сделать раньше – она подошла к нему.

Преподаватель только собирался выходить, но, услышав шаги, поднял голову и остановился:

– Да? – его голос был спокойным, но внимательным, будто он знал, что сейчас последует нечто необычное.

Лия почувствовала, как к горлу подступает ком. В прошлой жизни она бы застыла, промолчала, опустила глаза и ушла. Но теперь? Теперь она не могла позволить себе промолчать.

– Простите, – произнесла она, и её голос прозвучал тише, чем она ожидала. – Я хотела спросить…

Она запнулась, пытаясь подобрать слова. Александр Григорьевич выжидательно смотрел на неё, не торопя, позволяя ей самой найти нужную фразу.

– Вы часто говорите о роли автора в литературе, – наконец заговорила Лия, стараясь держать голос ровным. – Но ведь были писатели, которые стремились отстраниться от своего творчества, намеренно избегая влияния личности на произведение. Мне интересно, как вы относитесь к Борхесу? Его идея лабиринта смыслов, его взгляд на читателя как соавтора… Вы считаете, что он прав?

Александр на мгновение замер. Лия видела, как его глаза слегка сузились – не в раздражении, а в интересе:

– Любопытный вопрос, – сказал он, чуть медленнее, чем обычно.

Девушка почувствовала, как по спине пробежал холодок – он зацепился за её мысль.

– Борхес – особый случай, – продолжил Александр, чуть приподняв бровь. – Он играл с текстами, словно архитектор, строящий здания без дверей и окон. Читатель у него – не только наблюдатель, но и заключённый в этих лабиринтах. В этом смысле его философия граничит с идеей, что текст живёт отдельно от автора, что после публикации писатель перестаёт ему принадлежать.

Он сделал небольшую паузу, будто ожидая её реакции.

Лия сглотнула, ощущая, как внутри неё вспыхивает напряжение, похожее на едва уловимую, но ощутимую искру, соединяющую их взгляды. Это был тот самый момент, когда между двумя людьми, связанными невидимыми нитями прошлого, возникает что—то необъяснимое – неуловимое, но абсолютно реальное. Она никогда раньше не говорила с ним так, не осмеливалась пересечь ту грань, за которой её восхищение могло обрести форму. Но теперь всё изменилось.

Впервые она чувствовала, что способна повлиять на ход событий, изменить течение той истории, которая когда—то закончилась для неё горьким сожалением. Мысль о том, что её слова пробудили в нём интерес, что его взгляд задержался на ней дольше обычного, накрыла её с неожиданной силой.

В груди словно взорвалось осознание: если она смогла это сделать, если смогла вызвать в нём искру внимания, значит, всё происходящее – не просто воспоминание, не блеклые отголоски прошлого, а нечто большее. Второй шанс.

Это понимание обрушилось на неё с такой внезапностью, что она едва не пошатнулась. Если ей дано вновь пройти этот путь, значит, теперь она может прожить его иначе. Но что, если судьба уже предрешена, и любой шаг в сторону от записанного когда—то сценария приведёт к последствиям, о которых она даже не догадывается? Её сердце билось с такой силой, что, казалось, готово было вырваться из груди. Но одно было ясно: теперь она не могла отступить, не могла позволить себе снова оставаться в тени.