Сны Эйлиса. Книга II

Глава 2

– Я верю, ты вновь оживешь, я верю, что камень осыплется пеплом…

Каменная статуя прекрасной девы не внимала голосу, она застыла со спокойным отрешенным лицом посреди обширной залы. Ее не трогали распри королей, не интересовали ураганы на пустошах и иные злые ненастья. Она ничего не слышала и не видела, лишь, казалось, созерцала сны. Живой камень…

– Я верю! Юмги! Ты оживешь!

Облака вспенивались на небе, хаотично метались по воле бури, словно птицы с оторванными крыльями. Они липли гребнями волн к стенам и окнам гигантской конусовидной башни, напоминавшей колоссальный термитник без четкой архитектурной формы, словно кто-то в незапамятные времена проделал множество ходов и пещер в цельном монолите. Вихрь закручивался смерчами вокруг него.

«Опять янтарный чудит? Или, может, яшмовый?» – думал устало Олугд Ларист, скромный чародей под покровительством самоцвета циркона. Его льорат примостился подле горного хребта на побережье Зеленого Моря и был самым маленьким по площади из-за набегов льоров кровавой яшмы. В частности, Нармо загнал наследника некогда могущественного рода в тесную каменистую долину, где когда-то в трех разбросанных деревеньках еще теплилась жизнь ячеда.

«Кто-то из них, наверняка. Моя-то магия – это только распознавание обмана. Для боев подходит мало», – устало потирал горбинку на носу Олугд, нервно откидывая с высокого лба длинные русые пряди. Он глядел на свои руки, казавшиеся бесполезными, когда речь заходила о сохранении чьей-то жизни, окидывал взглядом пустоту тронного зала, который напоминал неправильными природными формами гигантскую пещеру.

Лишь синий бархат и небесно-голубой шелк, что колыхались занавесками и декоративными кулисами, обозначали присутствие разумных существ. Вернее, существа. Последнего в роду, безмерного одинокого за двести пятьдесят лет страха окончательно утратить королевство.

С самого рождения Олугд знал, что их теснят чародеи кровавой яшмы, а янтарные защищают назло извечному противнику. Но после неудавшегося восстания ячеда, когда отец Олугда принял простой народ Эйлиса, что искал спасение, цирконовые льоры утратили милость Раджеда Икцинтуса. С тех пор границы льората начали неизмеримо быстро ужиматься, усыхать. Да еще чума окаменения разразилась столь беспощадно, что отец не успевал считать потери среди своих людей и беженцев-революционеров.

Они просто покрывались камнем, застывали глыбами. И никто не ведал, в чем причина. Хотя цирконовые чародеи больше других пытались разобраться. Им бы помогла библиотека малахитового льора Сарнибу, известного своей добротой. Но льораты разделила горная гряда, перегородили два враждебных государства и бурное море. Все магические средства связи блокировались то Нармо, то крайне разозленным на тот момент Раджедом. Он рассчитывал покарать всех своих подданных, что посмели тягаться с силой чародеев. А опальные цирконовые приютили некоторых, пытались укрыть их в башне.

Отец всегда учил Олугда, что башня – это не воплощение статуса правителя, а убежище для всех нуждающихся. И на какое-то время удалось сохранить людей, тогда замок наполнился гомоном и шевелением живых существ. Юный наследник льора с интересом общался с ними, что не запрещалось.

Так он и встретил в пятнадцать лет ее…

Соболиный разлет черных бровей, толстая медовая коса, хищные трепещущие ноздри непокорной орлицы, решительно сжатые тонкие губы, но при этом бархатистые темные глаза кроткой лани – такой Олугд навсегда запомнил неугомонную девушку-ровесницу. Он заметил ее среди десяти сверстниц. Все они уже носили короткие мечи и круглые щиты, привычно выдерживали вес кольчуг, все они уже прошли огонь обреченного восстания. И, несомненно, она возглавляла отряд отважных девушек, что выглядели старше своих лет: слишком целеустремленно смотрели, слишком по-взрослому отвечали на любой вопрос.

Избалованный жизнью в башне наследник тогда оробел и не нашел, что сказать. Но с того момента что-то поселилось в его душе, щемящее и потаенное, точно зернышко, которое медленно прорывается сквозь толщу земли к свету. Им сделалась она, девушка в доспехах, ее образ маячил, словно навязчивое видение горячечного бреда, но намного слаще. Если злые образы болезни тянут силы, то она вдохновляла, словно живительное дыхание весны. Олугд спрашивал у отца, что это за отряд, состоящий из девочек.

Весь ячед, пользуясь сдержанной милостью, занял нижние этажи башни. И девочки-воины неприхотливо разместились в одной из комнат всем отрядом, точно разбив походный лагерь. Приходить к ним в поисках одной-единственной казалось плохой идеей. И принц долго терзался сомнениями, от природы робкий, но еще более оробевший от своих непонятных чувств к отважной воительнице.

Однажды удалось застать ее одну в саду возле башни, подле цветущего дерева. Тогда еще в льорате оставались зеленеющие равнины, что террасами сходили от склонов гор к бурлящим волнам моря. Тогда еще казалось, что бедствие где-то далеко, особенно не верил в него выросший в безопасности юноша. Зато Юмги уже видела много жестокости, несправедливости и невзгод.

– Неужели и они окаменеют… – вздохнула она, гладя крупный белый цветок, что обещал к осени налиться сладким плодом. Лепестки нежно колыхались от прикосновений, листья трепетали под легким колыханием свежего бриза. Не верилось, что где-то все опустошено и зачаровано неведомой напастью.

– Как тебя зовут? – обратился Олугд, переборов внутренний трепет, словно шел в первый бой. Все не удавалось унять бешеное сердце. Зато девушка непринужденно обернулась, недовольно прикрывая лицо веткой, диковато глядя из-за нее, отчего свет расцвечивал ее смуглую кожу неровными пятнами.

– Значит, льоров учат подслушивать чужие мысли? – резко обратилась она.

– Значит, весь ячед думает вслух? – тут же парировал Олугд, пораженный неожиданной наглостью. Ведь они с отцом чрезвычайно добродушно приняли побежденных. Впрочем, девушка всем видом давала понять, что не намерена подобострастничать. Гордая прямая осанка, непоколебимо решительный взгляд – все выдавало в ней нечто царственное.

– Юмги, дочь Огиры, – отозвалась она, чуть помедлив. – А прозвище у меня Каменная. Не веришь, принц?

Она усмехнулась, сощурившись, словно хитрая лисица. Она намекала, что принц не ровня ей, воину. Ячед уже прознал, что юный наследник за свою жизнь не повидал много горя, трепетно оберегаемый отцом. Олугд подавил внезапно взыгравшую гордыню. На мгновение возникла мысль сбежать, то ли от обиды, то ли от страха. И даже если бы он показал всем видом призрение, Юмги бы легко догадалась, что движет им все же застенчивость.

– Верю, – не терялся Олугд. – А за что тебе его дали? За подвиги отца?

– Дерзишь по праву рождения? А сам-то, небось, и меча в руках не держал. – Юмги подошла к нему, бесцеремонно схватив за руку. – Чувствуешь эти мозоли? Это от меча! А Каменная я за бой в каменном ущелье, мы тогда магию сдерживали, с вихрями воевали, смерчи рубили! Пока отец мой к башне Раджеда подбирался.

– Но ведь у вас все равно ничего не получилось, – обиженно бросил Олугд; щеки его вспыхнули не то от негодования, не то от стыда. Он и не представлял на тот момент, что значит держать в руках меч или противостоять кому-то магией. А уж как без талисманов колдовские смерчи рубить – и вовсе оторопь брала. Наверняка в том ущелье отряд воительниц встретил невероятный ужас, но они отважно преодолели преграду. И все же восстание не увенчалось успехом, потому Юмги задели неосторожные слова принца. Она отпрянула, сжав кулаки, словно намеревалась ударить дерзкого наследника льора.

– Получится! – сдавленно отрезала она. – Отец скоро вернется, и мы снова пойдем на башню.

Больше она не проронила ни слова, гордо прошествовав мимо, словно не опасалась, что по малейшему слову принца ее и весь ее народ изгнали бы из башни. Наверное, она верила в его благородство, и это своеобразно польстило.

– Получится, отец вернется, – повторила она негромко самой себе, но голос сломался, обнажив испуг девочки, на которую свалилось слишком много тяжкой ответственности, и подлинную тревогу любящей дочери.

На тот момент предводитель восстания Огира Неукротимый находился в темницах разъяренного Раджеда. Оставалось уповать на милость янтарного льора, потому что он не казнил никого из мятежников. Но и не отпускал.

Так прошел год, за ним и второй, а Огира не возвращался, хотя его воины продолжали оттачивать мастерство владения мечом, держали простые доспехи в целости и сохранности. Юмги же словно готовилась по праву наследницы вести их за собой на новые обреченные подвиги во имя свободы.

Олугд все это время стремился извиниться за свою бестактность, но Юмги, казалось, намеренно не замечала его. Один раз, наученный покупать союзников самоцветами, Олугд подарил девушке чудесное колье из синих драгоценных камней. Он, подглядев галантные приемы ухаживаний во множестве прочитанных книг, под пустяковым предлогом попытался вновь заговорить с Юмги, надеясь, что она забыла их неловкое знакомство. Но она лишь с привычной непреклонностью выпрямилась, отвечая:

– Мне не нужны твои подарки, принц. Мой главный подарок – это свобода простых людей от гнета льоров.

Тем самым она словно провела незримую границу между ними. И вновь она ускользнула в тот день, исполненная более чем королевского величия, сдержанная и неподкупная. Однако принц лишь лучше осознал: она и только она предназначена ему судьбой. Он обрадовался, что неуместно дорогой подарок отправился на дно сундука в сокровищнице. Если бы она приняла колье, то сделалась бы, возможно, его первой женщиной, но не верной спутницей, о которой он мечтал. С того дня Олугд думал, как же доказать ей родство их душ. И размышления эти изводили юношу, словно болезнь: он похудел и осунулся, забывал есть, засыпал над книгами, не получая знаний, ведь они не подсказывали, где ключи от гордого сердца. Отец Олугда вскоре заметил, как томится его сын, которому на тот момент минуло девятнадцать.

– Тебе понравилась дочь Огиры? – почти шутливо начал льор, застав сына как-то раз в библиотеке – гигантской пещере, расцвеченной бликами витражного стекла в потолке. До того правитель по старой привычке словно перебирал фолианты. Но пришел именно ради разговора.

– Ее зовут Юмги! – тут же оживился сын, словно само произношение этого имени отзывалось медовым вкусом на губах.

– Вот уж дурная девица, – только покачал головой отец. – Вроде и с косой, но вся в шрамах да мозолях. Был бы у Огиры сын. Да сыновья все погибли, когда еще яшмовый чародей на владения янтарного нападал. Были же времена, когда ячед и льоры вместе бились! А теперь… девочку вот так кидать в бой.

– Она сама не робкого десятка! – задыхался словами восхищения Олугд. – Она…

– Просто понравилась тебе, сынок, – усмехнулся отец с лукавством умудренного годами человека. – Ох, первая влюбленность для нас – это тяжкое бремя. Я тоже в пятнадцать лет влюбился в девушку из ячеда. Впрочем, ты можешь поухаживать за ней, может, вы лет десять даже проживете вместе. Действуй решительно, ты же льор. Но не слишком привязывайся к ней.

– Почему?! – воскликнул Олугд, пораженный, насколько цинично рассуждает его великодушный отец. Раньше он всегда казался идеалом для подражания: сдержанный, не разбрасывавший понапрасну злых слов, никого не осуждавший без веской причины.

– Ты не учил разве? Ячед не живет больше ста лет, а для нас сто лет – как для них десять, – вздохнул отец, погрустнев. Кажется, он вспомнил все же свою первую любовь, ту, что была до матери Олугда, безвременно погибшей от рук топазовой ведьмы Илэни, когда принцу не исполнилось и года.

– Ну, пусть сто лет! Это не так уж мало! – воспротивился Олугд.

– Да, но через двадцать-тридцать лет она состарится, ее кожа покроется морщинами, а блеск в глазах угаснет. – Отец развел руками, казалось, все вспоминая кого-то. – Она не сможет дарить тебе прежние ласки по ночам и услаждать взор днем. А ты останешься по-прежнему молодым и сильным. Скоро тебе двадцать, и с этого момента возраст льора…

– Да знаю я! Будет отсчитываться не годами, а веками. Но это все не важно! Папа! – возопил Олугд, кидая книгу. – Ты только помог мне осознать: я люблю ее! По-настоящему!

– Ладно, дело твое, – ответил после короткой паузы отец, вновь печально скрываясь за фолиантами. – Кто знает… может, скоро нас всех вообще поглотит каменная чума. Лучше думай, как с ней бороться. Чувствую, скоро она проберется и в башню. Это не инфекция, здесь что-то мощное, словно сами законы нашего мира пошатнулись. Словно кто-то пошатнул их.

Отец нервно перебирал книги, выстраивая едва ль не до потолка стопки отвергнутых томов, где не нашлось нужных ответов. И все же он не сдавался, денно и нощно корпел над знаниями древних, хотя нигде не находилось упоминаний о похожем бедствии.

А Олугд тогда, наверное, по глупости возраста, словно отмахивался от осознания того, что творится с родным миром. Все внимание его приковала прекрасная воительница Юмги Каменная. Но она была все так же недоступна, словно старательно доказывала свое прозвище. Лишь изредка они встречались, лишь иногда говорили. Их намеренная отстраненность казалась продуманной игрой, правила которой, установленные Юмги, Олугд безоговорочно принимал. Он терпеливо ждал. Любовь и ожидание часто идут рука об руку. Нетерпеливость – спутник краткой страсти.

Так Олугду и Юмги исполнилось по двадцать три года. Он не терял надежды, все еще почти не замечая, как стремительно исчезает мир вокруг. На месте, где они впервые встретились, цветущие сады застыли неподвластными ветру глыбами, в которые обратились деревья. И вскоре, как и предрекал мудрый цирконовый льор, чума пробралась и в башню на нижние этажи. Сначала каменными чешуйками покрывались стены и мебель, но затем она коснулась и ячеда. Незримая сила наползала моровым поветрием.

– Держитесь ближе к поющим самоцветам! – распоряжался правитель, однако в глазах его застыло предчувствие неизбежного. Вскоре он выдал каждому осколки циркония, не задумываясь о принципах льоров. Найденная информация и наблюдения подсказывали, что поющие камни как-то замедляют окаменение. Но не спасли и они. Люди превращались в каменные статуи один за другим. Не быстро, не все разом. Иногда казалось, что удалось сдержать страшный мор. И с новой его жертвой надежда разбивалась.

Оставшийся ячед перемещался все выше по этажам башни, которая сделалась похожа на термитник, потому что дополнительный камень «налип» на нее с внешней стороны, вырос панцирем, сквозь который магия едва прорубала окна на законных местах. Камень, словно гигантский паук, тянулся к уцелевшим людям. Бывшие мятежники позабыли о своем желании свергнуть льоров, да и сами чародеи пребывали в растерянности. Наставала тягучая апатия обреченных. Один отец Олугда неустанно искал способ восстановить равновесие. Но некая загадка вечно ускользала от него. Неизвестная переменная, лишний элемент системы. Складывалось впечатление, будто в магию Эйлиса вмешался кто-то, по меньшей мере, из другого мира.

Впрочем, самого Олугда даже в те мрачные времена интересовала по-прежнему одна Юмги. Она, наконец, заметила его и, кажется, смягчилась. Ее неукротимый нрав стесала невыразимая скорбь: дошли слухи о том, что Огира, несгибаемый предводитель восстания, ее отец, тоже окаменел. После этого известия люди утратили надежду, и чума окаменения выкосила их одного за другим.

В один из дней, когда солнце тонуло в унылой дымке, почти утратив свой цвет, Олугд обнаружил Юмги в ее спальне, комнате, где раньше размещались четыре оставшиеся девочки. Но меньше недели назад они застыли прекрасными статуями. Окаменение щадило их юную красоту, оставляя ее неизменной на многие века. Но для кого? Зачем? От того боль лишь сильнее пронзала сердца.

Олугд нерешительно остановился в дверях, не ведая, как осмелился прийти. Но сердце его чувствовало вернее рассудка: именно теперь его возлюбленная остро нуждается в поддержке. Она невидяще рассматривала тусклые блики на завитках стрельчатого окна, неподвижная, ссутулившаяся.

– Мой отец… Все мои подруги… Они… Они мертвы? – спрашивала Юмги, и в тот миг Олугд впервые увидел слезы на глазах несгибаемой воительницы. Она нервно сжимала руки, глядя прямо перед собой, вытянутая струной, она словно ожидала непременного опровержения. Но не ведала: никто не владеет ответами.

– Нет, они… Они не мертвы! Каменный сон – это просто сон. Эйлис жив, он просто заснул, – жарко опровергал Олугд, действуя по наитию, но не сомневаясь в своих словах. Он бросился к Юмги, вставая перед ней на колени, исступленно гладя ее руки. Она же сначала безучастно смотрела в невидимую точку на стене, но внезапно невыразимо нежно запустила пальцы в его растрепанные светлые волосы, ласково лохматя их и перебирая. Олугд отдал бы вечность за то, чтобы этот миг длился и длился.

Но именно тогда, в их минуты скорбного счастья и полного взаимопонимания, случилась главная трагедия принца, точно мироздание испытывало его на прочность. Удар за ударом. Без объяснения своей несправедливости.

Юмги резко встала, руки ее безвольно повисли плетьми, а из горла вырвался душераздирающий вопль птицы, сраженной стрелой в самый сладкий миг полета:

– Олугд! Началось! Оно началось! Олугд! Мне страшно!

Камень полз по ее ногам, сковывал стопы, икры, добирался до коленей. А она только в ужасе созерцала собственный уход в небытие. Беззвучный палач оплетал ее лианами, кажется, почти без боли забирал на ту сторону бытия, навечно разлучая с принцем.

Олугда словно пронзила молния; он судорожно вспоминал все, чему учил отец, немедленно пробуя все известные заклинания. Он торопливо перебирал комбинации, подносил самоцветы исцеления, которые всегда носил с собой, помогая, по наставлениям отца, всем нуждающимся. Но ничего не действовало! Даже талисман их рода, самоцвет, зачарованный поколениями мудрых магов. Ничто не выдерживало поединка против серых камней, оттого отчаяние разрывало душу жадными когтями.

В конце концов, Олугд просто пытался содрать каменные чешуйки, которые превращали его возлюбленную в живую статую. Но только раскрошил ногти да изранил руки – ничего не действовало. Камень бесшумно полз наверх, покрывая бедра и талию, добираясь до груди. До ее сердца! И она только порывисто дышала, с надеждой и неподдельной любовью глядя на Олугда.

– Олугд… Прости… Теперь я Юмги Окаменевшая, – еще нашла в себе силы говорить воительница, восклицая: – Я… Я всегда любила тебя! С первой нашей встречи!

– Юмги! Юмги! – истошно кричал Олугд, звал ее, но она лишь в последнем порыве подалась вперед, приникая к его губам с отчаянной счастливой улыбкой. Через миг он целовал только камень, который обратил ее в зачарованное изваяние.

И льор заплакал навзрыд, обнимая неподвижную возлюбленную. Магия не сработала, не помогли древние заговоры. Он просил чуда, как в сказках, когда от слез раскаяния и истинной любви оживают мертвые. Но ничего не произошло, лишь прекрасная каменная девушка застыла в трогательной позе с нежно простертыми руками и чуть приоткрытыми полумесяцами губ. Казалось, это просто непостижимо похожий портрет искусного скульптора, но для Олугда мир разорвала невозможная трагедия, невосполнимая утрата.

Он обнимал холодеющий камень, гладил неподвижные завитки тугой косы, и пальцы еще помнили, как всего минуту назад волосы рассыпались мягким шелком; приникал лицом к твердым щекам, которые лишь несколько мгновений назад отвечали податливой мягкостью. Все унес мороз оцепенения.

От того Олугда сотрясали рыдания, долго, дольше, чем положено мужчине. Казалось, он оплакивал не только их погибшее, едва блеснувшее счастье, но и весь обреченный мир. В тот миг он в полной мере осознал: Эйлис смертельно болен. Но настало время, когда влага иссякла из покрасневших глаз, принц отошел на пару шагов, решительно говоря:

– Ты оживешь! Я тебе обещаю! Юмги, ты оживешь! Ты никогда не сдавалась и я не сдамся!

На прощанье он обнял возлюбленную еще раз, но заставил себя отойти, чтобы не слиться единой скалой неотвратимой скорби.

В дверях показался отец, понимающе опустивший голову; он взял сына за плечо и увел в тронный зал:

– Пойдем, сынок. Ей уже не помочь.

– Пойдем! Теперь мы вместе будем искать лекарство от каменной чумы, – лихорадочно оживленно кивнул Олугд. – Они все живы! Я верю в это!

– Что ж… хотелось бы и мне верить.

С той поры Олугд вместе с отцом проводил дни и ночи в библиотеке, по крупицам собирая древние знания Эйлиса о магическом балансе, о силах, что неподвластны льорам. В те тяжелые дни изнурительного получения новых знаний некогда ленивый принц в полной мере осознал, насколько мудрым был его отец.

Он хранил множество манускриптов, сопоставлял, казалось, совершенно случайные факты. В какой-то момент им казалось, словно они близки к разгадке, несколько раз они даже пробовали приготовить зелья-противоядия. Но ничего не удавалось – множество живых статуй ячеда так и покоились в разных частях замка. Вскоре отец заботливо собрал их всех в одном укрепленном зале, на случай, если получится сотворить какое-нибудь коллективное заклинание или распылить чудодейственный порошок. Хотя льор не очень-то верил в столь простой исход. Чутье и знания подсказывали: речь идет о сбое на уровнях линий мира, тех потаенных рычагов, до которых удавалось добраться лишь в пики магической активности. И уж точно не цирконовым льорам довелось бы распознать, что именно сломалось, в каком месте вечные нити перепутались или разорвались.

Когда отец поделился с Олугдом своими соображениями, принц начал без устали совершенствовать свое магическое зрение, надеясь выйти на второй и третий уровни восприятия реальности. Казалось, он способен перевернуть сами законы мироздания ради Юмги. Лишь бы вернуть ее! Лишь бы услышать еще хоть раз ее решительный, но нежный голос!

Но через сто лет упорной работы Олугда настигла новая потеря: в башню ворвался беззаконный льор Нармо, вернее, пробрался ночным татем в спальню отца и заколол его кинжалом. Не магией, не хитрым заклинанием, а подлым приемом заговорщика.

Принц, ставший в ту страшную ночь королем, почувствовал колыхание враждебной энергии, но подоспел, когда уже все совершилось. Отец задыхался в агонии, зажимая рану на шее, еще пытаясь творить какие-то охранительные знаки. Он из последних сил выставлял щит, стремясь защитить сына.

– За что?! – только вскричал Олугд, обрушивая на убийцу весь свой гнев. В тот миг он и вышел на второй уровень, увидел разноцветные полупрозрачные нити, что скрывались от грубой силы в лице яшмового льора. Однако природной мощи циркона не хватило, чтобы нанести удар. Льоры в роду Олугда всегда исполняли роль судей, защитников справедливости и законов, так как умели распознавать ложь, но воинами становились единицы.

– Видишь ли, малыш, камешек твоего отца мне к лицу. – Нармо нагло ухмыльнулся, словно гигантская ненасытная жаба, бросив напоследок: – Твое счастье, что мне пока не нужен второй талисман.

Он скрылся в портале так же незаметно, как и появился. Без объявления поединка, без официальных переговоров и долгой войны. Олугду удалось лишь нащупать брешь в защите замка, да накрепко залатать ее.

Вскоре, после бесприютно тяжких похорон отца, новый льор окружил свой гигантский термитник кольцами защитной магии, словно создав вокруг него незримую белую змею. Но все меры оказались напрасными – со смертью не поспорили бы ни льоры, ни Стражи Вселенной.

И вот уже почти сто пятьдесят лет Олугд Ларист, который выглядел все так же прекрасным юношей, нес бремя полного одиночества. Он почти не верил в себя после гибели отца. Лишь Юмги Окаменевшая сделалась его верным молчаливым собеседником. Лишь она казалась смыслом жизни.

«Я стану сильнее, я найду разгадку!» – твердил долгими днями и ночами Олугд, нежно обнимая безучастную статую. Порой ему казалось, что она все слышит, один раз почудилась слеза на каменной щеке. Но слеза ли или роса, выпавшая от вечной сырости медленно каменевших залов – не узнать. Он устал, смертельно устал искать ответ на загадку мироздания, над которой, так или иначе, бились остальные льоры.

Однако самые сильные из них – Раджед, Нармо и Илэни – погрязли в войне за портал в мир Земли. И их едва ли интересовала судьба родного мира, не больше, чем поношенный сюртук или сломанная вещь. А ведь если бы они объединили усилия! Хотя когда это удавалось льорам, если собственный отец Лариста в юности убил алчного родного брата на поединке? Так они и сгубили Эйлис, все вместе, каждый понемногу своей злобой. Каждый тянул на себя, стремился захватить для себя как можно больше земель и богатства, а в итоге ткань мира не выдержала, разорвалась, впустив неведомую каменную чуму из недр темной бездны, не иначе.

Достаточно молодой и все еще пылкий Олугд копил неискупимую обиду на всех этих напыщенных гордецов. Казалось, из-за них всех, из-за каждого, любимая Юмги застыла каменным изваянием, как и все ее знакомые да родные. Вскоре начали доходить слухи о каменеющих льорах. Тогда Олугд ощутил только мстительное удовлетворение: «Поделом! Думали, так избавиться от ячеда? Сами получите!» И он представлял, что в самом плохом исходе событий, почувствовав приближение каменной чумы, обнимет Юмги в тронном зале, прильнет к ее устам и застынет навечно вместе с ней, как монумент обреченной любви.

Но в нем все еще теплилась неугасимая надежда, что найдется способ все исправить. Годы текли хоть и долго, но незаметно, календари не переворачивались, род занятий не менялся: Олугд оттачивал мастерство боя, овладев не только магией, но и мечом в память о возлюбленной, и искал ответы в бесчисленных книгах. Управлять линиями мира он так и не научился, гадая, из-за чего ему не хватает мастерства. Если бы рядом оказался верный наставник! Но больше ста лет Олугд говорил только с каменной статуей Юмги.

– Я верю, что ты жива. Ты проснешься! Обязательно проснешься, – повторял он вечный девиз своей отшельнической жизни.

Ветер загудел с новой силой, и Олугд нахмурился, отходя от статуи, поправляя полы синего кафтана до колен: «Что же так завывает? Или принесло опять кого-то? Ну, уж нет! Вам не сломить меня!»

Дурные предчувствия вечно подтверждались: защита башни загудела и содрогнулась. Судорога прошла сквозь зачарованную породу, со сводчатого низкого потолка посыпалась пыль, предупреждая о враждебном вторжении. Олугд инстинктивно загородил собой Юмги. Пусть каменная, но льор воспринимал статую как саркофаг для спящей внутри девушки. Пусть она в иные времена первой кинулась бы в гущу боя, ныне приходилось защищать ее. В голове Олугда билась нервозной пульсацией жестокая убежденность и противление злому року: «Я не имею права умирать, пока не разгадаю тайну чумы окаменения, пока не расколдую Юмги и остальных. Я не имею права!»

Скрежет и неразборчивый вопль разрываемой магической сети прорезал пространство. У Олугда перехватило дыхание, руки и ноги похолодели, а в горле встал предательский ком. Но он глядел на неподвижное лицо Юмги – его идола, его смысл существовать – и подавлял непрошеный страх. Вот уже сто лет не приходилось ему сражаться, хотя он жил в немой готовности, что рано или поздно вторгнется жадный яшмовый льор или же янтарному взбредет в голову осуществить старую месть за сочувствие к восстанию ячеда.

Но алые языки пламени, покрывавшие стену в месте будущей бреши, подсказывали, что пожаловал Нармо Геолирт. И ожидать пощады не следовало. Доходили слухи, передаваемые эхом разговоров по незримой магической сети, будто яшмовый чародей был тяжело ранен и потерял часть своей силы. Но его часть обычно равнялась по могуществу всей магии башни самого маленького льората.

Олугд обнажил меч-катану, готовясь к неизбежности. Он вспоминал все боевые стойки, усиливая оружие магией талисмана, заключенного в небольшое серебряное кольцо.

Шум нарастал, но внезапно все стихло, словно некая тень отлетела, но не от невозможности пробиться, а чтобы разогнаться для решительного удара. Камни брызнули фонтаном, порождая катастрофический скрежет разрываемой физической материи и незримой магии. Олугда опрокинуло, закружив в вихре, откидывая к Юмги. На статуе лежали особо плотные защитные чары, под сенью которых и укрылся льор.

«Он сильнее… Он все еще сильнее», – с ужасом понимал Олугд, отчего кружилась голова и пересыхало во рту. Если он и слышал когда-то о настоящем страхе, то до той минуты не догадывался, что значит в полной мере испытывать его.

И нигде не обнаруживалось спасителя или хотя бы союзника. Малахитовый льор Сарнибу находился слишком далеко, а тихий молодой, ста лет от роду, сосед сам едва избегал страшной участи. Его башню накрепко запеленали в магическую броню заботливые родители, которые пали жертвой войны льоров, когда их сыну Инаи не исполнилось и десяти лет. Впрочем, Иная Ритцова, цаворитовый чародей, обладал неслабой магией: их фамильный талисман давал власть над сном и явью. Так что любого, кто намеревался проникнуть в башню, настигал беспробудный тяжелый сон. А у Олугда Лариста от всех знаний и фамильных артефактов не осталось ничего, способного защитить от нападений Нармо.

Камни все сыпались из стены, словно красное пламя пожирало породу, проедая путь, как гигантский плотоядный червь-паразит. Олугд заставил себя встать, вновь сжимая светившуюся синим катану. Страх проникал под кожу черным дымом.

Двести пятьдесят лет – и все в башне. А Юмги хватило пятнадцати, чтобы сделаться закаленным бойцом. Олугду казалось, словно он слышит голос возлюбленной, он намеренно вспоминал все ее насмешки над изнеженностью принца, намеренно воскрешал в голове день смерти отца, чтобы закипела ненависть, способная сокрушить ужас. Но нестерпимый холод все равно пробирал волнами озноба, а заостренный кончик меча неправильно подрагивал. Лезвие разделяло пространство на две половины, две изолированные картины. Ожидание удара тянулось вечность.

Внезапно пламя сменило цвет, сделавшись грязно-фиолетовым. Лицо Олугда исказилось от неприятного удивления: «Это неправильно! Яшма так не может!» И он попытался вспомнить, где говорилось о сменах оттенка магии. Загадкой оставалась и непобедимость династии Геолиртов, потому что кровавая яшма, несмотря на устрашающее название, не несла разрушительной силы, уж точно не умела прорываться сквозь глухие стены. Но понять, в чем подвох, Олугд не успел: следующая волна энергии вновь едва не опрокинула его навзничь. Он устоял, решительно расставив ноги. Осыпавшаяся отовсюду пыль скрипела под подошвами мягких сапог, усугубляя повисшую тишину.

И, наконец, обрушился первый удар! Но враг показался не из бреши в башне – он подло атаковал со спины, вынырнув с противоположной стороны!

Олугд успел развернуться и нанести ответный удар сверху вниз, резко рассекая воздух, встречая сопротивление пяти острых лезвий. Олугд обругал себя за недальновидность стратега. Конечно же! Нармо использовал отвлекающий маневр с разрушением стены, слишком явный и устрашающий, а сам тихо пробирался через сплетения магии с противоположной стороны. И все же это не объясняло фиолетовый цвет пламени. Впрочем, раздумывать времени не оставалось: красные лезвия вспороли воздух за миллиметр от правого уха, цикроневый льор вновь уклонился, стремясь нанести удар катаной, но лишь заслоняясь ею.

– Знаешь, пацан, помнится, сто с чем-то лет назад я сказал, что мне не нужен второй талисман, – хохотнул невозмутимо Нармо, ухмыляясь. – Так вот – я соврал.

И в глазах его зажегся злобный огонек маньяка. Он с жадностью вора глядел на заветное кольцо, точно уже присвоил.

– Не надейся легко заполучить его! За это время я кое-чему научился! – храбрился Олугд, отбрасывая противника, пытаясь поддеть его взмахом клинка снизу вверх и одновременно ударяя свободной рукой, укрытой магией.

– О! Мальчишка решил покрасоваться, – отозвался Нармо, стремительно уклоняясь, даже не запыхавшись и находя время саркастично поаплодировать: – Проверим, чему ты научился!

И через миг он уже вновь обнаружился за спиной Олугда, который едва успевал уследить за перемещениями противника. Вероятно, Нармо легко перелетал по потолку. Хоть он и не видел магических нитей, но умел ими пользоваться, наверное, на ощупь.

Однако Олугд оттачивал свое владение мечом, создавая призрачные двигающиеся иллюзии, поэтому скорость удара вновь позволила блокировать когти-мечи яшмового. Они сцепились в двойном противостоянии магии и оружия. Цирконовый льор направлял всю свою магию талисмана, сосредоточенную в левой руке, чтобы остановить еще пять когтей, которые Нармо жадно тянул щупальцем ненасытного спрута. Он все ухмылялся, словно гигантская жаба, которая мечтает проглотить весь мир. Олугд не сдавался и даже перешел в наступление, заставив Нармо отступить на шаг, фактически сдвигая его по шершавой каменной плите. Противник только слегка склонил голову на бок, прошипев:

– Неплохо!

Он все-таки запыхался и тяжело хрипел, когда вновь попытался прорвать оборону Олугда. Последний надеялся перейти в атаку, но боялся, что ему не хватит решимости убить врага, если представиться случай. Он никогда не уничтожал людей. Лишь видел, как гибли другие.

Впрочем, до победы в поединке оставалось, как до Земли через разбитый портал. Но Олугд все так же решительно двинул вперед левой рукой, ударяя Нармо чуть ниже правого плеча неопределенным потоком магии – только такой и владел из боевого арсенала их фамильный артефакт.

Яшмовый чародей резко отшатнулся, выплевывая кровь и давясь кашлем. Правдивы, значит, оказались слухи. Оставайся Нармо со своей полной силой, шансов было бы куда меньше. Олугд попытался воспользоваться преимуществом, надвигаясь с катаной. Убить! Надо убить врага! Какие простые слова – какие невозможные действия!

В те страшные мгновения чародей заполнял разум образом отца, картины из ночи его безвременной гибели. Олугд ждал часа отмщения все эти годы, он избавил бы весь их мир от клеща-кровососа, который поглощал льораты слабых соседей. Шанс представился лишь на мгновение, когда Нармо открылся для удара – все же сказалось недавнее ранение, а слабый, по его мнению, противник за прошедшие годы возмужал.

Однако всего через пару секунд произошло непоправимое: противник буквально исчез, ускользнул из-под лезвия катаны. Впоследствии Олугд много раз задавался вопросом, Нармо ли провернул очередной гамбит или же у него самого дрогнула рука перед первым убийством. Но тогда он не заметил, как проклятый враг очутился возле заветной статуи. И поднес когти к ее шее, грозя срубить голову той, что не могла дать отпор. О! Если бы Юмги досталась хоть толика магии поющих самоцветов, она бы, вероятно, сокрушила всех врагов. А он, Олугд, все клялся и клялся защитить ее и спасти, но ни одно из обещаний не находило исполнения в реальности. Не хватало сил, а может, воли.

– Неплохо! Неплохо, но… недостаточно! – Нармо самодовольно погрозил указательным пальцем. – Ты не научился главному принципу выживания в Эйлисе – подлости. Вы все носитесь со своим благородством, поэтому и умираете.

– Нет! Не трогай! – бессильно выдохнул Олугд, замирая, словно его тоже поразила чума окаменения.

– Кажется, она тебе дорога… Оно! Это же был живой человек? Как… м-м-м, интересно. – Нармо нагло потрогал статую за грудь, но ухмылка сменилась оскалом. – Она почувствует боль, если отрезать ей, скажем, руку или ногу?

«Он лжет. Забыл, что я умею распознавать ложь. Не в этом его намерения. Ждет, что я брошусь, поддавшись гневу», – применил свой основной навык льор, хмурясь и плотнее сжимая катану.

– Ты не сделаешь этого! – уверенно бросил он.

– Правильно! Саркофаг нерушим, – раздался над ухом противный голос.

Этот паук вновь атаковал со спины, и на этот раз Олугд не успел достаточно стремительно обернуться, лишь взмахнул неопределенно катаной. Только это и спасло ему жизнь: когти наткнулись на лезвие, изменив направление. Но спину обожгло огнем: четыре борозды прочертили бессмысленную скарификацию, разрывая ткань и вспарывая кожу. Олугд впервые понял, что значит рана в бою, испытав скорее удивление от новых ощущений, чем шок. Однако боль не заставила себя ждать. А Юмги, его отважная Юмги, вероятно, изведала это еще подростком. Он мельком взглянул на статую и заставил себя забыть о ране.

И вновь разгорелся бой. Нармо не унимался, откровенно смеялся, а размазанная по щетине на подбородке кровь придавала ему сходство с вампиром, что носился по залу безумным смерчем, Олугд только успевал отпрыгивать да отбивать атаки. И чем стремительнее они становились, тем более расплывчато представал силуэт Нармо. Возможно, сказывалась потеря крови. Разгоряченное тело вновь сковывал неприятный холод, однако чародей вспомнил о своем козыре.

Когда удалось в очередной раз слегка отбросить Нармо, посягавшего на заветный талисман в кольце, Олугд дотронулся до самоцвета исцеления, скрытого возле сердца. Он успел подхватить нужный камень, когда раздались первые сигналы тревоги. Целебная энергия разлилась под кожей, разогревая мышцы приятным покалыванием, прояснила разум и очистила взор от тягучей темной сетки, которой покрывалось пространство. Зал приобрел свои истинные размеры, стены больше не обступали колышущимся саваном.

Однако Нармо никуда не делся и атаковал с удвоенной силой, все больше распаляясь. Он будто намеренно пробрался, громко возвещая о своем присутствии, хотя запросто сумел бы, как в прошлый раз, проползти незаметной ядовитой змеей, но нет: он желал поединка, легкого, как он считал. И для Олугда такое определение показалось в высшей мере оскорбительным – он такой же знатный льор, а не манекен для тренировок более сильного соседа.

Олугд с боевым кличем обрушился со всей силы, вкладывая ее в полет катаны. Нармо не успел блокировать правой рукой, однако левая неизбежно оказывалась вновь за спиной у Олугда. И уже не оставалось способов отвернуть длинные лезвия, пламеневшие всепоглощающе багряным.

Олугд осознал свою ошибку в тактике: с опытным противником он вновь понадеялся на случай, уже готовый зарубить яшмового чародея на месте. Не учел, что сражается одним клинком против десяти, легких и прозрачных.

Одновременно что-то скользнуло с пальца – заветный талисман непостижимым образом очутился в ладони Нармо, словно тот провернул ловкий фокус – неуловимый прием карманного жулика и лжеца. Олугд не успел осознать, что распрощался с фамильной реликвией, которая поддерживала защиту башни.

Злоба и ощущение невозможной несправедливости кидали вперед, казалось, загрыз бы противника без всякого оружия. Но не хватило остроты зубов. И оставался только краткий миг осознания, что усиление катаны померкло, да защитные чары разлезаются бумагой под дождем. Остаточная магия позволяла бы только отличать ложь от правды. Кому понадобится такое умение в мире семи гордецов, оторванных друг от друга давней неприязнью? А перед ликом смерти правда и ложь сами выстраиваются в ряд на высшем суде.

Свечение лезвий бесконечно долго летело к ничем не защищенной спине. Магию-щит они бы мигом разбили, словно фарфоровую чашку. А дальше…

Олугд осознал все в долю секунды, тогда же понимая, что его тело не успеет увернуться, чтобы не напороться на другие пять мечей, отбитые опущенной к земле катаной. Нечестный поединок! Изначально неравный! Все нечестно в этом прекрасном и жутком Эйлисе!

«Юмги!» Единственное имя вспыхнуло молнией, в нем переплелись сожаление за невозможность спасти и обреченность их несостоявшейся любви.

Зеркало манило потусторонней тягой, пальцы холодели под легким сквозняком портала. Преграда казалась эфемерной, но за прошедшее время Раджед уже в полной мере оценил вкус этой формы отчаяния. Магия Сумеречного Эльфа и из обычного стекла сотворила бы незримую броню. А что он перепутал в хитросплетениях артефакта, выяснить все не удавалось. Сознание натыкалось на блок из сотен нитей, настоящий перепутанный клубок. Вот они – рычаги управления мирозданием. Потому не требовалось Стражу Вселенной ни амулетов, ни книг. Он работал напрямую, и лишь знания служили преградой. Янтарный чародей тоже попытался, предельно сосредоточившись, однако при малейшем прикосновении к внутренней структуре зеркала, руки обжигало, словно проходил электрический ток. Очередная насмешка Сумеречного! Как же льор ненавидел своего давнего приятеля!

Эти непонятные насмешки и намеки. И хорошо, если так означалась какая-то цель, а иной раз жестоко играла тьма в сердце неудавшегося стража. Однако Раджед все еще непостижимо верил в друга. С течением времени – а прошло уже почти два года – он задумывался все больше, зачем закрылся портал. Если бы без цели, то Эльф бы не приходил с извинениями.

Первый гнев, вечно толкавший на непродуманные рискованные решения, улегся отзвуками далекой грозы. Янтарный льор учился ждать, сопоставлять случайные знамения и предчувствия. Что-то нависало над Эйлисом – клубящийся дым неизбежных перемен. Но он скрывался за завесой тяжелого сна. Казалось, мир едва дышал, ворочаясь от кошмаров. Раджед неуловимо слышал едва различимый гул: неспешно двигались механизмы мироздания, сердце мира билось без души, потому угасало.

Время сбитыми костяшками переводило стрелки часов, львы неизменно смеялись дверным сквозняком. Где-то упал неизвестный предмет, подкинув гулом немое пространство башни. Раджед даже не обернулся: защитная магия молчала, не пропуская злокозненных врагов. Только множественно мертвенных вещей глазели на хозяина, точно на диковинный экспонат. Они давили, и за последние месяцы льор избавился от значительной части ложной роскоши. Она неотвратимо тяготила, потому дорогие кресла и диваны укрывались серыми чехлами, целые залы закрывались на ключ и погашенный свет комнат возвещал их планомерное умирание.

Пустая башня бунтовала против хозяина, тянула к нему жадные лапы навязчивой помпезности. Что же он так жаждал показать Софии? Чем стремился прельстить ее? После ее побега не радовали ни сокровищницы, ни тончайшей работы гобелены и картины, ни осознание своей силы – все обессмысливалось, словно непреклонная девушка заронила зерно сомнений в каменное сердце. И оно пробивалось, прорастало тонкими корешками, но живые всходы больно покрывали трещинами гладкий янтарный саркофаг.

А жадные вещи тянули обратно, призывая увязать в смоле беспросветных дней гедонически гибнущего мира. Потому Раджед бежал от них, от всех этих условностей статуса и навязанных правил. Он не восстанавливал то, что пострадало в противостоянии с Нармо, вскоре почти полностью переселившись в тронный зал да несколько прилегавших к нему покоев. Чудесные янтарные интерьеры напоминали о своем проступке, о жестокости, когда он отправил Софию на рудник, а потом гладил ее руки. Переполненные сокровищницы насмехались призраком тех дней, когда он показывал несметные богатства, наивно веря, будто чистое сердце возможно заполучить безжизненным мерцанием злата и шелков. Все изменилось в прозревших глазах. Что мнилось великим, то срывалось в бездну мирового колодца воздвигающих башни.

Только крупные часы с завитками и затейливой картинкой на циферблате отмеряли часы, что длились в Эйлисе несколько дольше земных. Планета вращалась медленнее далекого недостижимого мира Софии.

Где-то она жила, росла, менялась. Раджед представлял, что ей уже восемнадцать, воображал, как она еще больше похорошела, окончательно сбросив смешное оперение худощавого подростка. Но гнев и ревность обжигали сладостные образы воображения при мысли, что девушка досталась кому-то другому, что нашелся некий безусый юнец, покоривший ее сердце. Если бы только узнать! Одним глазом увидеть! В сердце льора не искоренялась нерушимая убежденность: София обязана принадлежать только ему или вообще никому! Ревность к возможному сопернику порождала новых монстров. Иногда ему даже снилось, как лезвия беспощадно пронзают глупого человечишку, посмевшего посягнуть на шедевр мироздания в лице Софии. «Кротость моей ярости, что же ты со мной делаешь!» – восклицал порой льор при пробуждении.

В тяжелых метаниях проводил Раджед долгие дни возле зеркала, вскоре стремясь хотя бы уловить четкую картинку из мира Земли. Ему и правда удалось однажды: он глядел на заливные луга и снеговые шапки неизвестных гор, где расстилались лиловые грозовые тучи, тревожно мычали коровы, а на полях хитрые машины связывали в тугие тюки высушенную траву. Он попытался и в следующий раз, вновь попадая на старый пейзаж. И снова стоял подле зеркала, в который раз наблюдая безмятежную пастораль.

Завороженный пейзажем, правитель на какое-то время погрузился в сон наяву, вспоминая, что когда-то также рассматривал свои владения у подножья башни с высоты птичьего полета. Он смотрел с вершины из небольшого сада, окруженный благоуханием колдовских разноцветных роз, праздно облокачиваясь о парапет. Внизу же ячед в поте лица работал на полях, выгонял на пастбища скотину, чинил убогие деревянные домишки, разбросанные по холмам.

Люди копошились сами по себе, многие даже ни разу не видели, кто ими правит. Они существовали как два разных слоя реальности. Но потом с гор «потекла» чума окаменения, ячед голодал от неурожаев, побеги и зерна местных злаков превращались в мелкий гравий, годившийся разве только для дорожек в парках внутри башни. И подданные впервые взмолились, требуя пустить их внутрь. Но гордый льор отказал, за что ныне жестоко укорял себя.

«Огира, ты был прав, во всем прав. Зря только поддался на лживые обещания Аруги Иотила. Это вас всех и сгубило. И поссорило меня с родом Ларистов. Как все глупо, в сущности. Как все бесконечно мало и ничтожно перед ликом смерти», – рассуждал Раджед, но со злобой сжимал кулаки.

Картинка в зеркале неожиданно сменилась, и склоны, залитые начавшимся ливнем, потонули в молочном мареве, выбрасывая изображение закисшей от грязи улицы, обрывки размокших газет и лежалый мусор подворотен. После поломки зеркала не удавалось управлять четким направлением и координатами показываемого места.

Разбитые фонари искрили, не передавая достаточно света. Мрак и грязная неустроенность обстановки буквально затекали в глаза тошнотворным привкусом. «Это Детройт, вроде бы», – припомнил название города льор. Он успел изучить географию Земли, нравы и обычаи. Когда-то он, как и Нармо, подумывал, что сумеет сбежать, пока не открылась правда о силе и ограничениях могущества.

И глядя на столь унылые, застывшие протухшим жиром места казалось, что мощная магия именно из-за них не приживается в плодородном и пока еще живом мире. Раджед желал рассеять картину, не для того он чинил свое излюбленное зеркало, чтобы рассматривать задворки.

Внезапно унылую гнетущую тишину нарушил истошный девичий визг. Льор вытянулся, словно по спине его ударили хлыстом. В высоком голосе почудились интонации Софии, но в следующий миг на улице показались несколько человек, крепкие мужланы бандитского вида. Они тащили ужасно тощую девчонку с темно-русыми растрепанными волосами. Чтобы она не кричала, ей завязали рот грубой черной тряпкой. Не Софию, и все же… Как минимум, ее ровесницу.

– В машину ее! Давай в багажник! – скомандовал один из похитителей.

Раджед же инстинктивно подался вперед, словно надеясь разорвать стекло. Он раньше и не додумывался, что с таким артефактом мог бы не просто в праздной неге наблюдать за планетой людей и соблазнять местных женщин, но помогать кому-то, спасать вот такие невинные жизни. О том, что несчастное создание не заслужило наверняка ужасной судьбы, кричало буквально все – от капель моросящего дождя до искр, осыпавшихся с разбитых лампочек. Девушка не заслужила родиться и сгинуть в этом аду.

Льор непроизвольно надавил на стекло, и показалось, словно почти удалось пробиться. Оно завибрировало, талисман на груди потеплел. Но ничего не произошло, а злосчастная машина скрылась за поворотом, словно никогда не существовала. Вот так и пропадали люди на этой неприветливой планете, которую обитатели обреченного мира рисовали себе сказочным новым домом. Но сколько же зла таилось в каждой подворотне! Какие темные истории хранил заплеванный асфальт! Сколько образов сломанных жизней смывал в канализацию прогорклый химикатами дождь!

Сердце Раджеда непривычно колотилось, как от пережитого волнения за кого-то близкого. За кого? За неизвестную девчонку-ячеда? Но, кажется, он перестал разделять льоров и простолюдинов. Она доказала, что разница между ними катастрофически мала, а в Эйлисе две касты слишком неоправданно возвели в великий культ.

«И это тоже планета Земля. Я должен найти Софию! Если на ее планете творится такое, они же все в опасности каждый миг!» – нервно метались мысли, а пальцы невольно пробовали нити мира, стремясь пробиться в безвестную трущобу Детройта. Но власть над артефактом не восстанавливалась. Раджед вновь люто злился на Сумеречного: «И вот это ты видишь каждый день во всех мирах?! И вот в это не вмешиваешься?!»

«Поверь, мне от этого… больно. Очень больно. Поэтому я и оказываюсь иногда на пиратском острове, чтобы мне дали по зубам. Но ничего не могу изменить, иначе сгублю весь их мир», – вдруг донесся сдавленный ответ, словно шепот осеннего ветра, что подхватил случайный высушенный лист.

«Замолчи! Пусть ты всезнающий, но хотя бы не будь навязчивой галлюцинацией!» – отмахнулся Раджед, так как меньше всего желал слышать этот голос в голове. Руки даже подернулись желтыми искрами оружия, однако бессмысленный гнев улегся.

Льор, поражаясь себе, осознал, что злится на неудавшегося стража уже не за свой испорченный план, а за ту несчастную девочку, которой они со всей своей огромной силой так и не сумели помочь. Не имели права? Так твердил Эльф каждый раз?

Поневоле он жертвовал единицами, чтобы спасти миллиарды. «Что ж в Эйлисе никем не пожертвовал? Духу не хватило? Или план какой-то другой? У тебя же на все есть план! Зачем тебе человечность? Зачем тебе какой-то мелкий мирок по имени Эйлис? Что ж его не сохранил? Или есть целые миры, которые должны умереть, чтобы сохранился баланс? Сколько еще жертв необходимо для вселенского равновесия? И для кого тогда вся эта сила?» – фыркнул безмолвно льор, оскаливаясь. Порывом возмущения он вновь вгрызся в зеркало, перебирая магические нити. Он не ощущал жжения и разрядов электричества, словно сделался невосприимчивым к ним.

В пелене непривычного гнева без оттиска эгоизма, льор незаметно переметнулся к иным видам, признав в них Москву, а именно те места, где и жила София. Вероятно, поселившаяся тревога позволила найти ее. Перед глазами все вставал образ грубых мужиков, черной тряпки и багажника грязной машины, доводя до дрожи, от которой то кидало в озноб тревоги, то в жар ярости: никто не гарантировал, что с Софией не случилось бы однажды чего-то подобного.

А могущественный Страж Вселенной, безусловно, не шевельнул бы и пальцем. Продукт неудавшегося эксперимента – вот и вся его суть, так рассуждал в порывах недовольства Раджед, подозревая, что преступно недалек от истины.

«Каждому свое испытание», – нейтрально отозвался Сумеречный Эльф, но смолк, как порванная струна. От янтарного чародея все скрывалась тайна: как вечно переживающий за всех и каждого страж с такой невозмутимостью отдает кого-то на закланье. И тут же настигал непривычный укор самому себе: со всей силой камня он на протяжении веков не занимался почти ничем, кроме шумных развлечений и услаждения плоти. Не считая войн льоров, которые велись тоже во славу одного себя, ради доказательства могущества и порочного круга мести.

«Замолчи!» – хрипло прозвучали собственные мысли, притом совершенно чужим голосом.

«Но прошло два года, я надеялся…» – неуверенно вздохнул Сумеречный, все не показываясь в хоть сколько-нибудь материальной форме.

«Да, прошло. Но нет, я не на такое появление рассчитывал! Поэтому сгинь!» – оборвал Раджед. А в следующую секунду сердце вновь замерло и пустилось сбивчивым галопом: по улице, невредимая и спокойная, шла София в окружении родителей и подросшей сестры. Раджед, сам не замечая, счастливо улыбался, приникая к стеклу, словно согреваясь дыханием далекой весны. Совершилось! Он увидел ее!

София превратилась именно в такую прекрасную девушку, какую он рисовал в своих мечтах. Впрочем, в ней по-прежнему оставалось что-то неисправимо детское: в наивной кроткой улыбке, в широко раскрытых честных глазах, мерцавших, словно сапфиры. Даже уложенные локоны ниже лопаток светились расцветом лучшей поры юности, еще достаточно беззаботной, чтобы не отвоевывать свою красоту у усталости взрослых хлопот и тягот ответственности.

Впрочем, все зависело от образа жизни. Софию же судьба не обделила ни добрыми родителями, ни достаточно определенным будущим. Раджед вдруг с горечью понял, что он и все произошедшее в Эйлисе – это, возможно, самое страшное ее воспоминание. И все же сладостно пьянила возможность вновь увидеть ее, вновь вспомнить аромат ее волос и впитать новой памятью каждую черту чудесного образа.

– Это же София! – прошептал блаженно Раджед, смакуя желанное имя. – София! И Рита… и… о нет!

Время резко застыло вязким желе ужаса. Счастливая семья шла возле стройки, где возводился некий супермаркет. Огромные краны поворачивались в разные стороны, опускали и поднимали тяжелые блоки и балки. Но вот один из них пошатнулся, подкошенный порывом ветра. Тяжелая изогнутая балка накренилась, выпрастываясь жадной лапищей погибели из своих креплений. Тросы лопались, смещая центр тяжести, отчего крановщик, поняв беду, отчаянно подавал сигналы товарищам внизу. Но было слишком поздно. Несчастный случай – один из миллионов и миллиардов. Только кто так судит? Всевидящие стражи, которым наплевать на людей? Целый мир в лице Софии и ее близких балансировал на лезвии.

«Эльф! Они же погибнут! Спаси их!» – вскрикнул Раджед, кинувшись к зеркалу, озираясь по сторонам в поисках друга, которого так старательно прогонял. София! Увидеть всего на мгновение, чтобы вот так страшно потерять навсегда?

Балка все больше кренилась, кран заклинило, а прохожие внизу, кажется, вовсе не замечали нависавшей над ними угрозы. Балка сорвалась, вырывая из груди Раджеда неразборчивый сорвавшийся вопль.

Внезапно время совершенно замедлилось, предметы застыли, даже пылинки просматривались в воздухе замершим бисером. Отчетливо раздались слова незримого стража, словно глас самой судьбы:

– Нет. Это ты должен спасти.

– Но я не могу! Зеркало запечатано! – Раджед вцепился в портал, поцарапав когтями витиеватую раму. Стекло же оставалось безучастно неподатливым.

– Можешь! Это – твой катарсис! – возвещал не Сумеречный, но Страж. Не безликий и безучастный наблюдатель, но тот, кто всегда знает конечную цель, пусть и несет непомерный груз всеведения.

«Катарсис… Катарсис…» – эхом вторил гул стучавшей в ушах крови. Раджед судорожно вспоминал: да-да, он что-то забыл! Что-то принципиально важное, дающее множество ответов без слов. Нити! Нити мироздания и рычаги! Он стремился добраться до них, научиться управлять. И в прошлый раз вышло, когда Софии грозила смертельная опасность. Тогда он поразил своих извечных врагов той магией, что перекрыла все хитрые планы. Потаенное открылось не от долгих измышлений и тренировок; сила, казалось, шла и самой души.

Бисер пылинок вернулся на рельсы времени, ускользающих неуловимых секунд между грядущим и совершившейся неизбежностью. Вся жизнь – полет пылинки от потолка до пола, кружение между каменными плитами.

И янтарный льор вдруг снова узрел нити, которые тянулись на другую сторону зеркала. Множество ярких соцветий, сложных сплетений, что связали воедино все миры, все параллельные версии и сшили порталы. Всеединство мироздания захватывало потоком новых знаний. Казалось, раньше глаза нащупывали лишь смутные отражения, тени от костра на грязной стене. Но вот прозрели на ярком солнце.

И рука сама потянулась к верному рычагу: Раджед усилием обостренной воли приказал найти верный вектор, который отвечал за балку и кран. Затем с небывалой легкостью подцепил его и перенаправил, восстанавливая на расстоянии сотен световых лет крошечные молекулы тросов и креплений. Руки и все тело пронизывали незнакомые импульсы, но не истощали, а скорее питали. Раджед спокойно прикрыл глаза, он безошибочно видел все в голове, лишь отчетливее представляя конечный результат. Он управлял рычагами мира.

Балка послушно медленно вернулась на законное место, будто сама стыдливо поправляя сорванные крепления. Кран тоже выпрямился к пущему удивлению рабочего, очутившегося до того в ловушке на вершине конструкции. Очень скоро порядок восстановился без видимых последствий. Разве только талисман разогрелся до предела, а в ногах появилась слабость. Впрочем, слишком ничтожная жертва в сравнении с тем, что удалось предотвратить. Раджед умиротворенно улыбался; умел бы мурлыкать, так замурлыкал бы, словно гепард.

Нити постепенно меркли, льор отпускал рычаги, вдруг сознавая, что чародеи очень немного ведают о настоящем устройстве мира. Впрочем, мысли занимала только София, которая застыла среди опешивших прохожих. Обеих дочерей закрыл собой отец, когда все они слишком поздно заметили опасность. Получалось, что льор спас и ему жизнь, отметив про себя смелость мужчины. София же, как зачарованная, озиралась, словно выискивала кого-то. И на лице ее не читалось и тени прежнего отвращения и страха перед появлением чародея.

– Раджед… Это ты? – едва уловимо донесся далекий-далекий шепот, произнесенный одними губами. София глядела на кран, не разделяя удивленный трепет собравшихся зевак. Они снимали на телефоны внезапную мистическую диковинку, кто-то спешил убраться из опасного места, и лишь одна из них непостижимо догадалась об истинной причине.

Что же? Она искренне верила, будто он способен творить такие чудеса? Он ведь вовсе не умел такого до минувшего мгновения! Но предельно обострившиеся чувства, нахлынувшие лавиной и растворившие засовы, открыли нечто. Что-то принципиальное новое. Наверняка не без цели. Уж точно не без цели! Впрочем, рациональное осмысление откладывалось: Раджед все любовался Софией. Но зеркало подернулось предательскими помехами, чудесный образ, явленный подарком и испытанием судьбы, померк и растаял.

– Я все понял! – выдохнул льор, садясь на трон и по давней дурной привычке довольно перекидывая ноги через подлокотник. – Эта магия… – Но льор нахмурился, впрочем, тут же отмахнулся, неизвестно почему улыбаясь: – Хотя нет, я ничего не понял. Я просто чувствую. Эльф! В этом был твой хитрый план?

Тут посреди зала из облачка тусклого тумана скромно показался Сумеречный Эльф в человеческом обличии, уже не хранившем жутковатый оттиск Хранителя Вселенной. Эльф сутулился и виновато складывал руки на груди, точно самый смиренный проситель, тихо спрашивая:

– Прощаешь меня, друг?

Раджед, казалось, прозрел и на Сумеречного: друг больше не казался тем мерзким образом бесчувственного идола, каким нарисовал беспросветный гнев. Отныне и правда виделась некая цель в поломке портала, ведь не все измеряется сиюминутным удовольствием.

– В какой-то мере, – ухмыльнулся лукаво Раджед, но пригрозил: – Если ты друг, то надо предупреждать о своих хитрых планах.

– Тогда в чем их смысл? – развеселился Сумеречный, разводя руками, точно готовясь показать карточный трюк, но вновь смиренно сцепил пальцы. – Порой сказать – погубить план. Ты мне не поверил бы. А сказать «добро» – не значит его сделать.

– В этом ты прав, – задумался Раджед, устало потерев переносицу. – И что же теперь? Я сумею открыть портал?

Льор с привычной энергичностью вскочил с места, словно позабыв, что считанные минуты назад истощил свою магию. Если бы злосчастная балка находилась в пределах Эйлиса, то все прошло бы куда проще. Однако нить тянулась не просто через портал – она преодолевала огромные расстояния между мирами. Так что Раджед приятно поразился тому, на что, оказывается, способен. И вновь мысленно принялся восхвалять себя по неискоренимой привычке упрямого гордеца.

Немедленно представилось, как София бы возблагодарила его за очередное спасение жизни, уже не только ее, но и всей ее семьи. Раз уж она прошептала его имя, значит, тоже ждала встречи. Раджед щурился в довольном предвкушении. Казалось, что дело за малым – открыть портал. Но стоило подойти к зеркалу и вновь прикоснуться к нему, как высветился неразборчивый калейдоскоп картинок, совершенно любых, но только не заветная улица в Москве. А стоило попытаться нащупать линии и рычаги, как пальцы обожгло зарядом тока. Нити мира не позволяли злоупотреблять их милостью во вред и для утехи одного себя.

– Да что же это… – зашипел недовольно Раджед, потирая ладони. – Что за наваждение? Опять ты?

Льор обиженно обернулся к Сумеречному, уже готовый вновь переложить на приятеля вину за все ненастья. Однако Сумеречный застыл непоколебимым изваянием.

– Нет, не я, – твердо отчеканил он, но добавил печально, виновато приподняв края губ: – Радж! Все зависит от тебя. От вас обоих.

Раджед понуро отошел от заветного зеркала, которое раньше казалось непоколебимой собственностью, почти предметом бытового пользования, о котором не стоит размышлять. Он легко перемещался между двумя мирами, оберегая портал от нападений врагов. И лишь когда тот затворился, раскрылась вся загадочность фамильной реликвии, ее противоречивые возможности. В бесчисленных книгах мало говорилось о природе порталов, о том, как их создали и что лежало в основе. По большей части все сводилось к своду правил пользования, инструкций по созданию и предостережения. Но получалось, что порталы не просто перемещали материю – они связывали целые миры скреплениями из недостижимых нитей. Льор вспоминал, что чувствовал, когда управлял ими: невероятное ликование, блаженство духа, оторванное от суетливых мыслей о своем благополучии. Он спасал людей, не только Софию, и это сделалось высшей и достаточной целью в те короткие мгновения. Да, он определенно изменился: раньше бы ничьи горести не тронули его. И все же зеркало не позволило вновь встретиться с Софией.

Раджед, вновь устроившись на троне, как завороженный, уставился на зеркало, колыхавшееся неправильно быстрой сменой незнакомых и ненужных пейзажей. Сумеречный же застыл, прислонившись к стене и по-птичьи склонив голову набок. Он словно выжидал, когда вновь уместно будет говорить, и Раджед это ощущал, вдруг понимая, что за прошедшие два года, пожалуй, скучал в полном одиночестве по верному, хоть и странному, другу.

– Такое чувство, словно все вы, все вокруг, пытаетесь разбудить во мне что-то светлое. А ты, Сумеречный, так бежишь от своей тьмы, – пробормотал льор, случайно озвучивая мысли.

– От тьмы бегут все, – изрек Эльф, отделяясь от стены. – Если от нее не бежать, то она поглотит даже самых светлых.

– Меньше пафоса, мой друг, только меньше пафоса, – усмехнулся Раджед, встряхнув растрепанной гривой. Но сердце подернулось новой болью, новые ростки пробивали каменный саркофаг, отзываясь не вкусом победы, а угрызениями совести: «София… Как же глупо я себя повел. София! Я был искусным обольстителем на балах. Но в итоге не нашел лучшего предлога, чем паршивый шантаж. Видимо, во всем виновата вражда с Нармо и болезнь Эйлиса. Я ожесточился, очерствел духом. Хотя нет. Никто не виноват, кроме меня самого. Хватит перекладывать на всех вину!»

– Зеркало! – оторвал от дум и самобичевания возглас Эльфа. Раджед вскинулся с трона, тут же подхватывая трость. За годы поединков и войн он научился собираться меньше, чем за полминуты, потому держал поблизости все важные артефакты.

Зеркало и правда прекратило беспорядочную трансляцию земных пейзажей, однако показало отчетливо картину самого Эйлиса, а затем изображение метнулось в башню, напоминавшую гигантский термитник.

– Это же Олугд Ларист! – воскликнул Раджед, но яростно зарычал: – И Нармо! Проклятый паук! Я думал, что навечно загнал его в башню.

– Да прям уж!

– Можешь приглядеть за порталом, как в старые времена. А хотя… глядеть-то не за чем. – Раджед молодцевато улыбнулся, накидывая поверх рубашки и жилета неизменный камзол. – Пожелай мне удачи! Друг!

И с этими словами льор доверительно протянул руку Сумеречному, которую тот немедленно крепко пожал в знак полного примирения.

– Удачи! Друг! – сияя какой-то невероятно наивной и открытой радостью, отозвался Эльф. И Раджед понял, сколько боли причинил другу своей отчасти вовсе беспричинной злобой.

Лезвия Нармо вспарывали пространство, Олугд успел попрощаться раз сто с жизнью, пока внезапно что-то не отвратило неминуемую смерть. Льор и не понял толком, что случилось. Только перекувырнулся вбок через левую руку, тут же зашипев от боли. Кажется, без талисмана раны кровоточили с новой силой. Катана померкла, как и магия башни, словно кто-то высасывал энергию циркона.

– Решил напасть на слабых? – раздался решительный возглас. Алые мечи-когти схлестнулись с золотыми, разбрасывая снопы искр. Нармо отступил на несколько шагов, не успевая ответить что-то связное и наглое, только зашипел, как самый настоящий паук. Похоже, он не рассчитывал на прибытие подкрепления в лице равного по силе противника.

«Янтарный льор!» – поразился Олугд, помня о невольной вражде с Икцинтусами. Он даже протер затуманенные слабостью глаза, чтобы поверить в реальность появления нежданного спасителя. Что-то сместилось в мировом порядке, раз сам янтарный льор переступил через свою мстительную гордыню. Отец всегда предупреждал о дурном характере Раджеда, хотя давным-давно, в юности, льоры даже дружили.

Нармо же не менялся, а если что-то в нем и трансформировалось, то явно не в лучшую сторону. Яшмовый льор даже не желал честно сражаться: лишь взмахнул пару раз мечами, посылая несколько хитроумных арканов-ловушек, сотканных из пламени. Янтарный с невероятной легкостью перерубил их, точно речь шла не о хитроумной магии, а о тонкой веревке. Затем Раджед решительно перешел в наступление, обрушивая последовательные комбинации ударов, ловко уклоняясь от ответных атак. Но Нармо не сражался в полную силу, он намеренно отступал, сжимая в руке похищенное сокровище башни.

– Стой! – только рявкнул Раджед, но не успел к открывшемуся порталу, который больше напоминал воровской лаз. Нармо, разразившись довольным хохотом, скрылся на другой стороне, накрепко запечатав брешь. Видимо, сбежал в свою башню, как все трусливые тати.

– Иссякни твоя яшма! – прошипел вослед проклятье янтарный льор, но подошел немедленно к Олугду. Цирконовый чародей кое-как поднялся на ноги, опираясь на меч. Вес оружия показался непомерной тяжестью в непривычно ослабших руках. Олугду чудилось, словно из него с корнем выдрали какую-то неотъемлемую часть организма, ампутировали без обезболивания конечность.

Мучения от отсутствия талисмана постепенно накатывали в разных формах, будто неправильными волнами. Олугд пошатнулся, однако его уверенно подхватил Раджед, отводя к ближайшей каменной скамье. Олугд сел, закрывая лицо руками, не до конца веря в свое поражение и искреннюю помощь недавнего врага. Все перемешалось. Но, что хуже всего, без талисмана не оставалось ни единого шанса помочь Юмги. Льор украдкой глянул на неподвижную статую, едва сдерживая скупые злые слезы бессилия и вины. Он обещал, он столько всего обещал! Но не обрел для выполнения клятв ни верных знаний, ни достаточно сил.

– Что же случилось, льор? – вполне учтиво обратился Раджед. Он не лгал – это врожденная магия распознавала. Хоть какой-то оставался толк от слишком слабой фамилии Ларистов!

– Он… Забрал талисман, – прерывисто, облизывая пересохшие искусанные губы, объяснил Олугд, хотя каждое слово придавливало свинцовой гирей. – Что он… Что он собирается с ними делать?

– Не знаю, но выясню! – решительно сжал кулаки Раджед, торопливо кивая на Юмги: – Забирай свою статую, я открою портал в башню Сарнибу. Здесь уже нет никакой защиты.

– А как же остальные люди?

– Они такой же камень, как и все в Эйлисе. Нармо они точно не нужны.

– Я теперь ваш должник. – Олугд вздрогнул. Не обладай он магией распознавания лжи, то никогда бы не поверил, что янтарный льор способен настолько поменяться в обращении с неугодными соседями.

– Надеюсь, не придется отдавать такой долг, – с опаской усмехнулся Раджед, имея в виду спасение жизни.

– А что со старой враждой за восстание? – не выдержав неопределенности, все же спросил Олугд.

– Восстание? Забудь о нем! Я… – Раджед запнулся, отвернувшись, признался: – Я виноват перед этими людьми, перед всеми ними.

– Вы изменились, – совершенно изумленно отозвался Олугд, пока Раджед работал над созданием портала и пересылал магическое послание льору Сарнибу. Олугд воодушевленно представил обширную библиотеку малахитового, все его многовековые знания. Может быть, судьба наоборот смилостивилась, послав более тяжелые испытания. Однако отсутствие талисмана накрывало вспышками неожиданной боли и неопределенной тревоги, переходившей в тремор и панику. Олугд, призывая всю свою волю воина, боролся с этими приступами, убеждая себя, что обычный человек и без магических талисманов как-то существует.

– Надеюсь, что изменился. Жаль, этого не увидел твой отец. Когда мы были молоды, то часто с ним спорили. Такой уж у меня нрав вечного спорщика, – с виноватой ностальгией заключил Раджед. – Иди! Малахитовая и янтарная башни теперь связаны. Если что-то случится, я сразу узнаю. У нас теперь общий враг.