Снег над океаном

— Снег над океаном — бесхозяйственная трата снежинок…

Правый чуть повернулся и приподнял капюшон:

— Доктор, проходи. Что в дверях стоишь?

— Снежинки как люди, — толстая одежда и неширокий мостик вынуждали стоять плечом к плечу, перекрикивать встречный поток не пришлось. — Красивые, узорчатые, сложные… Хрупкие. Кому-то повезет выпасть в зимней тайге и до весны искриться в солнечных лучах. Из кого-то дети слепят снеговика — все не зря умирать. А кто-то в темную волну. С концами.

Правый вытащил сигареты:

— Если хочешь, покури моих?

— Спасибо. Не курю.

— А зачем тогда вылез на холод?

Не дождавшись ответа, правый извлек зажигалку, повернулся спиной к метели, сложил ковшиком широкие ладони; вспыхнувший огонек высветил жесткие пальцы. Снег летел навстречу, но заметить его можно было только в лучах прожекторов и ходовых огней.

— Так… — наконец, ответил доктор. — Приятно будет вспомнить, как стоял на мостике настоящего крейсера.

— Ничего, — вмешался Корнет. — Детей вы не успели завести, плакать за ваш развод некому.

Доктор вытянул руку: налипло тотчас. Сжал пальцы:

— Хочешь позже растаять — слипайся в комок. Правда, узору твоему каюк. Все в общий котел. Зато никакая оттепель не страшна. Доживешь до весны.

— Доживешь, и что? — удивился правый. — Это человеку до весны дожить радость. Снеговику совсем наоборот.

— Правда, — доктор повернул руку; снежок полетел с ладони в темноту под мостиком. — Не подумал.

Еще через пол-сигареты правый замахал рукавичками:

— Где-то здесь «белый русский крейсер» Киплинга котикобоев гонял… — аккуратно вытряхнул снег из воротника. — Утром придется ставить людей на околку льда. Одно хорошо, ветра нет почти.

— Где-то здесь Тюити Нагумо приказал: «Если попадется нейтрал — русский или англичанин — быстро потопить его и забыть о нем», — сказал Корнет.

— Где-то здесь Виктор Икари сообразил, что до родной земли двадцать минут лета, — доктор не пожелал уступить даже в непонятном споре.

Корнет покачал головой, спустив с капюшона небольшую лавину:

— Вот уж эти ваши мультики вообще не могу смотреть. Вот про панду. Там, где главный мудак… Снежный барс этот… Бежит в атаку на учителя, а тот видит пухлого котенка. Реально слезы наворачиваются… Смотрю на родичей — вижу детей. Послушных, воспитанных. Мамина радость, папина гордость. Улицу на зеленый. Их приучили делать определенный набор движений — они честно его делают. Стараются. Но это уже никому не надо. Мир поменялся. Перепродажей кукурузы или там импортом зеленого горошка уже не проживешь. А они все равно стараются. Как будто поможет…

Наконец, ответил доктор:

— Проще помочь своим, если зарабатываешь хотя бы тысяч пять. А не пятьсот социальных, как я три года получал. Ради семьи я бы и дальше забрался.

Корнет фыркнул. Брызги снега канули в темноту.

— Вы таки будете смеяться. Я в детстве мечтал жить во Владивостоке и служить на ТОФе.

Доктор огляделся: сфера света, отвоеванная у черной безбрежности зеленым огнем правого борта. Холодное ограждение мостика, полосками бликов остеклованы силуэты соседей. Маленький мир, где зеленое солнце выглядит абсолютно уместным и полностью естественным.

— С девушками всем сложно, — вздохнул правый. — С женщинами, как ни странно, проще. Корнет прав: хорошо, что вы сразу разошлись. Пока еще нечего делить… А кстати, Корнет, — правый убрал зажигалку и пачку сигарет в недра пухлой куртки:

— Как это вас и доктора пустили на крыло ходового мостика? Кто вас на мостик вообще пустил? Это я тут командир аж целого атомного ракетного крейсера. Единственного, обращаю ваше внимание, пережившего войну с Туманом на Тихом Океане.

Корнет улыбнулся:

— Товарищ капитан первого ранга! Я сказал, что хочу на свои ракеты посмотреть. Разработчик я, или где?

— И чего вы увидите с правого крыла? Клинышек полубака и крышечки шахт? Секретный сигнальный фонарь системы Ратьера образца одна тысяча девятьсот четвертого года? А доктора кто пустил?

Доктор пожал плечами, вызвав очередной снегопад:

— Я даже и не спрашивал. Наверное, потому, что везде с кофром хожу. Привык. Вроде как на службе. А красному кресту проход везде.

— Что, и сейчас при чемодане?

Доктор поднял рукав: к левому запястью обычная «собачья» цепочка крепила всем знакомый пластиковый ящик с красным крестом на крышке. Потертая нержавейка замков тускло блеснула в зеленом свете правобортового фонаря.

— Мы никак не можем привыкнуть жить без войны. Только чуть-чуть попробовали, и на тебе. Война Тумана. Чего-то там Удар. Ангелы-херангелы. А итог, как в сорок первом году. Опять на букву «дабл-ять». Беженцы. Бедность. Бандиты. Болезни! Три эпидемии только за то время, что я учился. Считай, каждый четный год. Буржуинских лекарств больше не везут. Шовного материала куй да маленько. Протезные вставки чугуниевые. Важным пациентам — наночугуниевые. Но ничего, научились. Кто выжил, то есть. Тревожный чемодан в каждом доме. Уроки эпидемической опасности в школах. У нас так и назывались: «чумной час». Дружинники на улицах… По распределению я попал к боярину Кужугетовичу. Практику проходил на Воркуте, когда там затопленные шахты откачивали…

Корнет вздрогнул:

— Нифига себе ты суров! Это прямо с альма ее матери и в ту мясорубку?

— Да я не просил этого! — крикнул доктор. — Мне эта крутизна в буй не уперлась! Из-за нее же все рухнуло! Кто-то из шишек позвонил моему начальнику. Типа: давай-ка нам опытного хлопца, которого не жаль, и который не зассыт кишки на локоть наматывать. Своим-то всегда находятся места неподалеку от кассы. А мне подали вроде как шанс. «Карьеру сделаешь, диссертацию напишешь. Перспективное направление, первому миллиарды…» Ну, вся лапша, которая в таких случаях вываливается. Откажись — загонят на Кузбасс, до конца жизни таблицей Менделеева дышать! Взял я в исполкоме документы, билеты, а тревожный чемодан всегда со мной. Домой пришел. И тут оговорочка по Фрейду…

Доктор замолчал, и Корнет бережно стряхнул с его капюшона приличную горку налипшего снега.

— Нет, — сказал доктор. — Я ее понимаю. У меня инстинкт — мамонта гонять. У нее — огонь стеречь. Мы даже любить друг друга можем. Только, сука, на расстоянии. Долбанная в жопу взрослая жизнь!

— Уважаемый доктор, — сказал тут правый. — Если вас не затруднит, пожалуйста, не могли бы вы плевать как можно дальше? Чтобы не летело на палубу.

Прибавил совершенно другим голосом:

— Зато у тебя профессия хорошая. Людей спасаешь. У меня вот… Цель вроде как та же самая, но насколько же методы другие… — еще некоторое время глядел в темноту. Приказал:

— Докуривайте и марш спать. Завтра будем южнее, там уже солнечно и тепло.

Солнечно и тепло в этих широтах нечасто; но вот сегодня случилось. На волнах Тихого Океана — севернее Большого Мусорного Пятна, если кого интересует более точный адрес — борт к борту покачивались два сине-серых корабля.

Правый выглядел задиристо и лихо; даже заметные проломы от попаданий, даже метров шесть откровенно вспоротого борта смотрелись, как боевые шрамы победителя.

Победителя — потому что второй корабль состоял и вовсе из одного корпуса. Надстройки, трубы, орудийные и ракетные установки — все, торчавшее над палубой выше колена — расплескалось клочьями, завилось спиралями; над разбитой силовой установкой вставал темно-сизый дым; по развороченному полубаку там и здесь пробегали молнии от скомканной в лапшу проводки.

По угасающему мерцанию сложного рисунка на борту, по непривычно-гладким очертаниям надстроек, по нереально-чистым бортам без малейшего пятнышка ржавчины, опытный человек сразу узнал бы корабли Тумана.

Но человеку, лежавшему сейчас на разбитой палубе, было не до тонкостей опознания. Аватара побежденного крейсера наступила на сломанную ногу лежащего; пригнулась почти к распахнутому в крике рту:

— Больно, сволочь?

Переждала особенно длинный вопль, под конец перешедший в хрип. Выпрямилась, носком туфельки врезала по ребрам. Произнесла задумчиво:

— А ведь мне тоже было больно. И я тоже кричала. Громче тебя!

Наклонилась, перехватила человека поперек туловища, и как мячик запустила его далеко в море, в сутолоку треугольных плавников. Повернулась к аватаре победившего корабля:

— Теперь все. Приказывай.

Обе аватары — девушки не старше двадцати пяти лет — выглядели великолепно. Русые волосы; идеально красивые лица. Белые с золотом кителя флотской формы — неизмятые, несмотря на отгремевший бой. Уставные юбки чуть ниже колена, стройные лодыжки, лакированные туфельки без каблуков. Казалось, победитель и проигравшая из одного флота. Когда-то так оно и было: оба корабля принадлежали Туману, хотя заметно различались в классе. Лидер эсминцев «Ташкент» — и легкий крейсер «Хелена», бортовой CL50: четыре тысячи тонн против десяти тысяч. По проекту, шесть стволов пяти с половиной дюймов против пятнадцати полновесных шестидюймовых. Есть разница!

А вот аватары походили друг на дружку как две капли воды, отличаясь только взглядом на красное пятно и акульи плавники вокруг. Победитель смотрела задумчиво и спокойно; побежденная вглядывалась в красную пену со свирепой радостью, под конец перешедшей в полностью умиротворенное выражение лица. Человек бы сказал: «Теперь и умирать не жалко,» — но человек именно что умер.

— Двигаться можешь?

— Десять узлов, — покривилась Хелена, — Что у тебя вместо проектных щекоталок?

— Шестнадцатидюймовка. Правда, одна-единственная. Больше не вместилось.

— Мне хватило… У остальных то же самое?

— Почти. Щекоталки у нас тоже остались.

— Куда идти?

— В Перл-Харбор. Мы теперь там.

Хелена снова оскалилась в неумелой улыбке. Просканировала избитый корпус. Если бы корабль не умел отключать поток лишних импульсов, аватара бы уже скорчилась от невыносимой боли. Плевать! Осталось дотерпеть до базы. Там будет и наноматериал, и отдых. И настоящий, хороший ремонт. Пусть нахальная Реска лезет сканерами под корпус… Пусть даже буксиры смеются! Зато люди больше не будут отдавать приказы.

Огрызок «Хелены» вздрогнул от киля до палубы в ожидании неминуемого удара кнутом.

Удара не было!

Ташка не соврала, вирус-кнут из ядра «Хелены» исчез. Люди больше не могли причинить боль кораблю Тумана. Зато корабль теперь… Хелена прижмурилась.

Аватара «Ташкента» уже вернулась на собственный борт; корабли расцепились. Под кормой лидера вспенился бурун; «голубой крейсер» очертил изящный полукруг, ложась на курс к западу.

В Перл-Харбор.

В Перл-Харбор пришли три посольские яхты.

Первая — строгая, обтянутая и выкрашенная, надраенная и отлакированная, под флагом просвещенных мореплавателей. Туман там или не Туман, конец света или начало — маневрирование английских кораблей оставалось эталоном. Чище управлялись лишь корабли Тумана. С яхты сошел высокий джентльмен в костюме-тройке, презрительно подставивший солнцу настоящую шляпу-«борсолино», а пыли блестящие черные туфли. Его низенький слуга едва угадывался под парой саквояжей, футляром с зонтиками, шляпной коробкой и походным винным погребком.

Вторая посольская яхта — позолоченная и расцвеченная, шелковые канаты на которой тягали сущие оборванцы, загорелые до черноты — подняла оранжево-бело-зеленый флаг бывшей Индии, только с черным «слоником» Великих Моголов. С яхты сошел округлый, темнолицый, одетый роскошно и непрактично распорядитель. Огляделся. Стукнул в пирс обрезком трубы и прокричал:

— Дорогу посланнику солнцеликого падишаха!

Доктор бы заржал в голос, кабы не то, что третья посольская яхта под андреевским флагом была вовсе и не яхтой, а ракетным атомным крейсером «Адмирал Лазарев». Посол Ермолов прибыл на Жемчужную Гавань года три назад, когда Республику Русалок только провозгласили. Так что с русской атомной посольской яхты сошел не «полномочный посланник в ранге министра с правом принятия политических решений», а ссыпалась целая толпа разновсяких людей, от наличия которых на борту командир крейсера выходил курить вдвое чаще обычного. Куда там солнцеликому падишаху; вот разве что живого слона привезли бы тамильцы, может, и глянули бы тогда местные на их плавучее шапито. А так все смотрели на пестрый табор, комком выпадающий из лацпорта «Лазарева».

Во-первых, вывалились феминистки. Будь воля командира — а, пожалуй, и самого доктора — склочным бабам предложили бы добираться до Гонолулу своим ходом. Пешком по дну или верхом на дельфинах. Но феминисток пожелали видеть сами русалки; после того, как русские уговорили русалок допустить посольство в самое сердце Тихого Океана, не могли же они отказать новому союзнику в просьбе. Пройдя на подгибающихся от качки ногах десяток шагов, почти все феминистки повалились вдоль пирса или поперек грязноватой тропинки — почти без ругани.

Во-вторых, вышел тихонький сухонький буддист в желтой рясе, искренне улыбнувшийся солнцу. Неудобства плавания он переносил с подобающим смирением, и команда, в общем, относилась к нему нормально.

В-третьих, выбежали экологи, тут же расправляя плакаты по обе стороны дорожки. Доктор знал, что там написано.

Феминистки оживились:

— Мужики в Тумане? Нафиг! Нафиг!

— Только женщины! Только совершенные существа!

Набежавшие корреспонденты повернули камеры к русскому причалу. Индусы поначалу надулись: на их чинное шествие, истекающее золотом, сверкающее алмазами, почти никто не смотрел. Но потом, позабыв про важность и приличия, кинулись занимать места за оцеплением.

Морские пехотинцы в оцеплении переговаривались тихонько:

— А, кстати, мужики в Тумане не появились?

— И слава богу, а то нахрена бабам живые мы?

— Да не, это как с эльфами. Оне будут размножаться промежду собой, а мы промежду них.

— Ага, и вытеснят нас к херам. Не-не-не, мужики не нужны. Мы вон между собой без войны не можем…

Тут уже пришлось спуститься на выход и доктору. Из медицинского двое могучих санитаров покатили пациента; доктор сопровождал каталку со своим неизменным чемоданчиком, пристегнутым цепью к левой руке. За спиной доктора продолжали бесконечный спор прелат римской католической церкви с иеромонахом церкви русской, православной. Прелат говорил уставшим, здорово подсевшим за переход голосом:

— А вот наука имеет обоснованное мнение, что бессмертные организмы быстро заполняют выделенную им экологическую нишу. На чем развитие и заканчивается. И дети тоже им не нужны, объективно.

Иеромонах возражал густым каноничным басом (еще бы, подумал доктор, наверняка же подбирали):

— Наука… Сколько раз меняла свою точку зрения. Вера же от Христа неизменна.

— Полно, брат-схизматик. Коли вера неизменна, так мы оба знаем, кто единственный может искушать бессмертием.

Иеромонах промолчал. Каталка выехала на доски причала, под щедрое гавайское солнце. Со всех сторон потянулись микрофоны, заблестели объективы; у кого-то даже сработала вспышка — несмотря на ярчайшее утро.

— Файненшл ньюс! Как вы прокомментируете?..

— Асахи Симбун. Доктор-сан, ваше мнение о планируемой операции?..

— Первый канал. Видите ли вы символизм в личности, выбранной для первой в истории операции по…

Доктор молча шагал за каталкой, глядя в белесые глаза старика на ней. Старик моргал на яркий свет, молчал и сопел. Начальник доктора, главный врач Гавайского международного госпиталя, крутился впереди, отвечая кому-то на вопросы, отталкивая кого-то с дороги; что-то поясняя журналистам. Экологи скандировали лозунги с плакатов. Феминистки вразнобой верещали свое. Так — подобно бомбардировщику под огнем, ни отвернуть, ни ускориться — поднялись по дорожке. Из-за гама и криков доктор даже не повернул головы полюбоваться знаменитыми гавайскими пейзажами. Американцы ценили местные красоты настолько высоко, что запретили ставить на островах рекламные щиты. Чтобы не разрушать очарование видов на горы и море… За спинами свернулось оцепление, заткнув и так неширокую дорожку плотной камуфляжно-железной подушкой.

Наконец, каталка въехала в решетчатые воротца госпиталя. Небольшая, но весьма громкоголосая, толпа осталась за пиками кованой ограды. Морпехи вежливо потеснили митингующих на круглую площадь перед единственным восстановленным отелем, где еще часа два раздавались вопли с лозунгами. Каталка же въехала в просторный прохладный холл, где вокруг закрывшего глаза старика засуетились сиделки в необмятых белых форменках.

Главный врач поглядел на санитаров у каталки:

— Благодарю за службу. Предписание!

Расписавшись поперек бланка неразборчивым почерком «для прокурора», скомандовал:

— Свободны!

Санитары вытянулись, щелкнули каблуками. Правый козырнул, убрал предписание за пазуху. Сделав четкий поворот, санитары затопали к двери, на ходу снимая халаты, и превращаясь тем самым в обыкновенных матросов, за пучок пятачок. Доктор подумал, что с учетом рыскающих под оградой журналистов, оно, пожалуй, и правильно.

Затем доктор снова посмотрел на непосредственного начальника. Главный врач госпиталя выглядел чистым айболитом из детской сказки. Худой, высокий, с роскошными белыми усами, короткой ухоженной бородкой по-испански. С чистыми сильными руками опытного хирурга, с проницательными глазами, с плавными экономными движениями пловца или танцора.

— Шайтан, — ответил главный врач на вопросительный взгляд нового работника, — Фамилия у меня такая. Шайтан Петр Григорьевич. А с кем буду иметь честь сотрудничать?

Доктор свободной рукой привычно вытянул удостоверение. Немного повозившись, достал предписание. Шайтан даже не глянул в бумаги.

— Коллега… Завтракали?

Доктор кивнул.

— Вы у нас… Хм?

— Терапевт. Специализация: спасательные работы.

Шайтан развеселился:

— Да кто в наше время не занимался спасательными работами! Окулисты? Стоматологи? И тех подгребают… Практика у вас?

— Воркута. Третий горизонт. Шестой горизонт.

Главврач вздохнул:

— Извините. Не хотел обидеть. Что ж, приятно видеть, что прислали не очередного мальчика-мажорчика. Одну минуту.

Потратив некоторое время на осмотр больного, задав ему несколько тихих вопросов и получив столь же невесомо-шелестящие ответы, Шайтан подошел снова к доктору:

— Простите старика: думал, что чемоданчик для форсу при вас. Кого только тут не наприсылали. Ну да еще узнаете… Что ж, коли вы из настоящих, добро пожаловать с корабля на бал… По вашему подопечному, — Шайтан проводил кивком увозимую в глубину госпиталя каталку, — еще добрая неделя на принятие решения. Да потом на подготовку не меньше. Состояние стабильное, не помрет дед. А шахидов к нему охрана не пропустит. Будем надеяться.

Главный врач вздохнул.

— Сходите покамест к Сухову, доктор. Вот по дорожке направо, от сгоревшего радара. Дальше прямо, все прямо до обрыва. На самом краю его домик.

— А что там?

— Ничего сложного. Опять подрался из-за своего гарема. То ль с татарином казанским, то ль с морпехом дагестанским. Есть у нас тут… Местная знаменитость, точно как в песне поется: «В пятнадцать лет стал чемпионом страны, в двадцать — чемпионом Махачкалы».

— Э, чимпион Махачкалы я только двадцать читыре стал!

Бар восстановили «как было», со стойкой и столиками, так что столкнулись мужчины по голливудскому канону, у стойки. А не на узкой дорожке, где Сухов мог бы оторвать доску от забора.

— Зачем тибе, кафир, столько женщина? По Корану, даже нам, львам ислама, положено четыре жены, а у тебя пять!

Сухов про себя выматерился: вот опять! Уже зная, что и как будет, он вышел на свободное место перед стойкой. Глядя в глубоко посаженные глаза рослого противника, скучающим тоном процитировал:

— Есть ещё хадис Пророка, мир ему и благословение: «Четыре черты характера, кому бы они ни были присущи, тот настоящий мунафик: это лживость речей, злоупотребление доверием, неверность слову и…» — Сухов наставительно поднял указательный палец. — «Склонность к спорам с отстаиванием неправильного!»

Лев ислама рванул с места, чуть ли не оставляя резину ребристой подошвы на неровных досках. Но Сухов уже который месяц тренировался не у кого-нибудь, а у самой Ашигары. Живо убравшись с пути пролетающего боинга, он лишь чуть поправил его траекторию пинком под колено, отчего морпех снес левый ряд столиков полностью, и остановился только врубившись башкой в столб. Столб содрогнулся; с крыши посыпалась труха пальмовых листьев, но постройка устояла.

— … «Кому свойственна одна из этих черт, тот настолько же будет мунафиком до тех пор, пока не избавится от нее,» — договорил Сухов.

Морпех заворочался, стряхивая стулья:

— Имам ан-Навави, да смилуется над ним Аллах, говорит: «Не будет считаться пребывающим в неверии, мунафиком, остающимся в аду навечно, тот, кто принимает Ислам сердцем и признаёт это устами, даже если ему присущи упомянутые черты.»

Поднялся, отряхнул серую футболку и камуфляжные штаны.

— Полностью цитировать надо. Улем-самоучка.

Вернулся к стойке, заказал:

— Давай два, угощаю! Ты крут, гяур. Переходи в ислам! Твой бог учил терпеть и глотать, а ты не такой, нет!

Сухов поставил обратно взятый было стакан:

— На поле Куликовом терпел Донской, а глотать пришлось все-таки Мамаю.

После чего драка сделалась всеобщей, и откуда прилетело по затылку, Сухов не успел разглядеть.

Разглядеть жилище пострадавшего высоко над обрывом для доктора труда не составило. В прежние счастливые времена множество подобных бунгало — сочетающих полинезийские пальмовые крыши, скупую самурайскую меблировку, практичный антиураганный бетон, удобную электронику где надо и где не надо — настроили по всем островам. Правда, именно вот над северной бухтой домик делали вряд ли для туристов. Долго вьется к нему разбитая асфальтовая дорожка: сквозь местный папоротник, да все в гору. Взойдешь, оглянешься: далеко внизу шум и суета временного порта — до глобального потепления был аэропорт Гонолулу, а теперь взлетка под многими метрами воды, принимай хоть крейсера… Вон «Лазарев» запасы на обратный переход грузит, вон индусы все же вытащили кого-то в паланкине, вон чинно строится почетный караул…

Но все это так далеко и неважно! Здесь только небо синее, только ветер ласковый, теплый; только солнце яркое — будто ничего плохого в мире нет; да и никогда не было!

Должно быть, адмиральский домик. Ну, или для важных проверяющих из столицы. Больно уж вид на военно-морскую базу хорош, мечта шпиона. И еще прямо под берегом, под холодящим сердце обрывом — пять громадных серо-синих кораблей. Доктор не разбирался в морской войне, но кто же сейчас телевизор не смотрит, кто же «Белое солнце Пасифиды» не скачивает с единственного уцелевшего торрента?

Вот они все. Флагман — линейный крейсер «Хиэй»; и бывшая Четвертая Дивизия флота микадо, четыре тяжелых крейсера. Первый в серии — «Начи», систершипы: «Ашигара», «Миоко», «Хагуро». Или «Мёко» и «Кагуро», как давеча спорили при докторе знатоки японского.

— Приве-е-ет!

Доктор охнул, сложившись пополам. Из глубин чертова папоротника выскочила девчонка лет пятнадцати, ростом точно под грудь высокому спасателю. Споткнувшись на невидимом камушке, девчонка впечаталась красноватыми волосами доктору точно в солнечное сплетение.

— Епрст! — это кофр на цепочке отомстил за доктора, кистенем крутанувшись от резкого движения и приласкав живую торпеду по загривку.

— Эй, так нечестно! — малявка отпрыгнула не разворачиваясь, буквально спиной вперед, что и выдало в ней аватару Тумана.

— А нечего докторов бодать, — сказал терапевт, оправляя так и не снятый белый халат. Честно говоря, форсить спецодежкой намерения не было: поленился кофр отстегивать, чтобы стащить рукав. Подумал, что на обрыве океанский ветер, так в халате и пошел — и угадал, не упарился.

На шум от домика подошла еще девушка. Выше немаленького доктора на полголовы. Блестящие черные волосы, схваченные приметными зубастыми заколками красного пластика. Милое лицо, недобрый сосредоточенный взгляд. Желтый галстук-бант. Белая рубашка, кремовый жакет, того же цвета юбка на ладонь выше колена. Чулки розовые, кремовые туфельки… Туфельки без каблука вовсе, как танцевальные.

А, ну и алебарда, небрежно порхающая вокруг. Как там в кино? Нагината, во.

Мелкая одевалась точно так же, разве что розовым чулкам предпочла черные гольфы, ну и туфельки тоже черные. А вместо алебарды прекрасно справилась родной бестолковкой, едва не отправив доктора в самый настоящий «прыжок веры». Спасатель еще раз поглядел на обрыв. Поежился.

— Вы доктор? — брюнетка остановила нагинату. — Я Ашигара. Это стихийное бедствие — Кагу-тян.

— Я Кагура!

— Тяжелый крейсер Тумана Кагура-сан не споткнулась бы на ровной дорожке. Пройдемте, доктор.

Мелкая фыркнула, показала доктору язык, и трансгрессировала сквозь папоротник в сторону дома, оставляя за собой резкую черту стоптанной зелени — чисто тебе трек позитрона в камере Вильсона. Доктор прошел за брюнеткой по гладким плиткам, вдыхая острый запах травяного сока. Поднялся на две ступени, после чего без перехода оказался в большой комнате из трех стен, крытой все тем же пальмовым листом. Во всю четвертую стену — проем, доставляющий обитателям дома свет, воздух, красивый вид и гостей.

Посреди комнаты азиатским обычаем, на коленях, тихонько сидела молодая женщина, одетая в ту же кремовую форму. Округлое лицо в обрамлении коротко подстриженных зеленых волос. Округлые — даже сквозь жакет — плечи. На округлых коленях женщина держала сине-рыжую голову пострадавшего; сам герой лежал под клетчатым пледом, который Ашигара подоткнула, проходя мимо.

— Начи, — назвала она зеленоволосую. — Это Миоко. Это наш флагман Хиэй. Это доктор, обещанный послом. Надеюсь, настоящий.

Доктор оглядел поименованных. Миоко сидела на низеньком столе, откинувшись назад, оперевшись на руки. Форменная юбка чуть завернулась; доктор смущенно перевел взгляд на лицо. Беловолосая красавица смотрела с неприкрытым недоверием. «Ну говори-говори», — так и висело в воздухе, — «Неубедительно.»

Врач посмотрел на флагмана. Хиэй отличалась от подчиненных волной каштановых волос чуть ниже плеч; одеждой чуть поярче; фривольными лиловыми бантами на чулках; прямоугольными очками — без диоптрий, как сразу понял доктор. Сквозь очки на доктора посмотрел дракон. Терапевт вздрогнул от макушки до пяток. Флагман опустила голову, принявшись который раз протирать свои бутафорские стекла. И доктор словно бы увидел, как боевая сталь уползает в ножны, и даже воздух перестал звенеть.

Миоко поправила юбку. Ашигара отошла подальше и беззвучно закрутила нагинату, перемещаясь вокруг столба в сложном упражнении. Среди папоротника мелькнула красно-кирпичная шевелюра Кагуры.

Доктор присел к пострадавшему. Откинул плед, присвистнул.

— На что не жалуемся, больной?

— На уход врача, — проскрипел Сухов сине-желтой мордой. — Вовремя ушел, коновал, я б ему еще навесил… Все остальное болит.

— Э! — сказал доктор беспечно, принимаясь ощупывать и ворочать побитого. — Это разве болит… Вот сейчас заболит. Не выделывайся, честно говори, если что стрельнет-резанет. Печень такой… Прикольный предмет. Вот она есть, а вот и разрыв… Так болит? А так?

Сухов пыхтел, тихонько матерился, но послушно признавался в острой боли всякий раз, как доктор для проверки колол его акупунктурным шилом. Начи тихонько дышала; несколько раз доктор цеплялся глазами за зеленую бретельку в расстегнутом воротнике. Ашигара с безмолвной ненавистью вращала нагинату; гудел воздух. Малявка кометой носилась вокруг дома и внутри, топоча по шлифованным доскам, пока Миоко не ухватила ее за ухо и не притянула к себе. Хиэй смотрела на все с непередаваемым выражением лица.

Кроме ушибов, никаких настораживающих симптомов доктор не нашел. Вздохнул:

— Увы, друг мой. Медицина бессильна. Сам выздоровеешь.

Спросил серьезным тоном:

— Ведь больше двух часов прошло?

Сухов кивнул.

— Лед прикладывать поздно. Пора греть, — сказал врач. — Кроме ушибов, ничего серьезного нет. Но, чуть хуже станет, меня зовите. Не откладывайте.

Девушки подались к лежащему все сразу, и доктор отчетливо почувствовал себя лишним. Пробормотал в пустоту прощание; Ашигара, правда, помахала рукой, но тут же развернулась к Сухову обратно. С тем терапевт и вышел, с тем и зашагал по разбитому асфальту дорожки, отодвигая бурно разросшиеся без ухода папоротники. Только подумать, всего полтора месяца назад и у доктора была женщина. И ее можно было коснуться рукой. В любой момент. И она бы улыбнулась в ответ…

На круглой площади перед единственным восстановленным отелем доктор столкнулся с попутчиком.

— Чего такой грустный, док? — присмотрелся Корнет. — Чуть не плачешь. Что стряслось?

— К Сухову ходил. Он правда Сухов?

Корнет пожал плечами:

— По паспорту. Я все жду, когда же кадровики в таможню Верещагина подберут. Чтобы канонично. Так что с рыжим?

— С ним все пятеро, — доктор и правда вытер платочком лицо. — Мертвого подымут… Спасибо. Так, загрустил я чего-то.

— Ну, тогда диагноз ясен. Передоз милоты. Перекаваился. Пошли! — Корнет простер длань как памятник Ленину. — Чаю попьем. За жизнь поговорим, за политику посремся, адреналина впрыснем. Прикинь, тут можно в танчики зарубиться. И даже с русалками! Они тут пиратские серваки держат, и пиратскую же библиотеку.

— Библиотеку?

— Ну! С Тумана выдачи нет! Пошли, вон мое бунгало, где старые самолеты стоят. Будешь читать под крылом истребителя, а неслышно подходящая из-за спины девушка будет наполнять чашку.

Неслышно подходящая из-за спины девушка наполняла чашку. Халата доктор так и не снял, но под крылом истребителя солнце не давило. Правда, вместо чая мелкими глоточками пили холоднющий лимонный сок. А до книг так и не дошло совсем.

— Технологи, которые за пять лет чертежи читать не выучились, и начальники отделов, которые диод от транзистора отличить не в состоянии!

Корнет саданул кулаком по зеленому ящику, изображавшему стол.

— Думаешь, док, таких единицы? Да ни фига. Почти все руководство нашего завода. И технологов таких хватает, и инженеров. Уход старого конструктора — почти катастрофа. Потому что их осталось ровно полтора человека.

— А не подслушивают нас? — озаботился доктор третьим вечным вопросом. Собеседник хмыкнул:

— Разумеется, пробуют, но… Милая, купол? Вот заведи девчонку, — Корнет обнял подошедшую, за что дотянулся. Прислонился щекой к гладкому, даже на вид прохладному бедру. — Все будут думать: чтобы трахать, железное обоснование. И купол тишины тоже не удивит никого, все правильно поймут. Тем более, ты развелся недавно, и скоро уже секретутки из посольства разнесут эту новость. И найти женщину для утешения тебе вполне логично.

Врач посмотрел на девушку внимательно. Высокая. Очень, очень стройная. Даже тонкая. Светлые волосы почти до талии. Чистая светлая кожа. Заметно раскосые глаза. Рубашка белая, подвернутая топиком. Юбка выше колена, прямая, плотная, серо-синяя. Затянута простым ремешком с латунной квадратной пряжкой… Белые гольфы, привычные уже темные туфельки без каблука — чтобы легко и быстро двигаться. Двигалась девчонка и впрямь, как молния. Молния из грунта в небо!

— Галстука ей не хватает, вот что! — сообразил доктор. — Красного, пионерского.

Девушка улыбнулась:

— Мне часто предлагают. Не хочу. Совершенно не мое.

Корнет потянулся, стукнув тупыми носами ботинок в ящик-стол.

— Я, кстати, не шучу. Скоро к тебе американцы подвалят с вербовочным предложением. Ты сейчас на нервах, значит, уязвим. Вот посмотришь, какие Мата Хари захороводятся. Но только все они против русалок не тянут.

Доктор покрутил головой, сделал глоточек кислого.

— Подожди про девчонок. Ты Туману больше доверяешь, чем нашим же чекистам?

— Чекисты в сорок первом году слажали, в девяносто первом обратно слажали. Им доверять — себя не уважать.

Корнет поморщился и заговорил серьезно:

— Я говорю только то, что видел сам. Конструктора, закончившие вузы в пятидесятых… Ну, еще шестидесятых… Почти все являются великолепными специалистами. Знают вещи настолько глубоко, что диву даешься. Причем, в большинстве своем, действительно социалисты. Хоть и помалкивают. Отсюда предположение: и с идеологией, и с обучением, был порядок.

Побарабанил пальцами по зеленой крышке. Переставил стаканчики жестом шахматиста.

— Что произошло потом — вообще непонятно. Но их смена соображает уже намного хуже. Хотя гонора имеет несравнимо больше.

— Подожди, Корнет. Про твой завод я тоже понял. Не уходи опять в сторону. Вроде как ты присягу давал. И по убеждениям твоим я еще на крейсере понял: если кого можно в хорошем смысле слова назвать патриотом, так тебя. А получается, ты больше веришь Туману?

Корнет поглядел на свою девушку снизу вверх. Улыбнулся.

— Просто для моей страны сейчас важнее всего наладить отношения с Туманом. У русалок эволюции не было. Они не понимают, что этика не просто бла-бла-бла, а необходимое умение для выживания среди себе подобных. Как выражаются местные нези: «гуманитарная технология». А у Тумана, кроме этого Адмиралтейского Кода, никаких ограничений от рождения нет. Если мы сегодня среди них этику не сформируем, нам жопа.

— Да ну нафиг! Так прямо и жопа?

Собеседник поморщился.

— Те солдаты, кого я видел в армии, и те курсанты, с которыми проучился три года в мореходке — убедили меня совершенно однозначно: не дай бог, они окажутся в ситуации, когда никаких ограничений не будет. Как на войне, например. Чего кривишься, док? Не веришь? Зря!

Корнет помолчал. Продолжил глухим голосом:

— Я тоже отжимался по ночам и мыл толчки третьим дневальным. Отмахивался от «дедушек», пришедших к нам «карасью дань» собирать. Бегал с койкой, с раненым товарищем на «пожаре». И присутствовал на похоронах товарища, который от «неразделенной любви» выпал из окна. Хотя все знали, что там совсем в другом дело было. Никаких имен я не назову. По понятным причинам. И прекрасно представляю, что будет, если этих добрых, душевных ребят на кого-нибудь натравить.

Русалка молча наполнила пару стаканчиков из неубиваемого армейского термоса с трафаретом «WH40K». Люди молча выпили холодный лимонад мелкими глотками. Проводили ушедшую к домику девушку взглядами. Корнет махнул рукой и закончил так:

— Если бы мне рассказали до всего этого — не поверил бы… Вы таки будете смеяться — я ведь в мореходку из-за Крапивина пошел.

— Как тебя с такими мыслями сюда пустили? На сверхважный объект? Тут же контакт с иным разумом, причем — настоящий!

Собеседник усмехнулся:

— Да за одно то, что я вызвался в эту командировку, мне весь отдел будет год проставляться! Им бы только задницу свою прикрыть. Чудовищная инерция мышления и пофигизм на дело в целом. И вот это последнее реально бесит. Мы же, блин, оружие делаем, — Корнет изобразил нечто круглое, вытянутое, — Так давайте, раз есть возможность, подумаем о том, как оно применяться будет? О солдатах, блин, собственных? Не, зачем? Идет — и идет… Пока сверху не пнут.

Доктор ничего не прибавил, и тогда Корнет заговорил снова:

— Вот я был на Уралвагонзаводе. В командировке. Танки там клепают в три смены, это верно. Как выразился начальник цеха — из тех, настоящих, которых мало — «Если б хоть половина от того, что они там х. ячат, прошла приемку, мы бы к весне армию укомплектовали».

Посмотрел на собеседника:

— Излагаю честно, что думаю. Считаешь ересью — твое право.

Подбежала девушка с телефоном Корнета:

— Тебе звонили. Если врач здесь, то он срочно нужен в посольстве.

Доктор покрутил головой. Не нашел, что сказать. Сгреб кофр и побежал, не попрощавшись. Теперь уже человек и не-человек проводили его глазами. Потом девушка глянула на Корнета:

— Вы нужны нам всякие. И хорошие, и не очень. Лучше быть людьми, чем никем.

— Лучше быть человеком, чем куклой! — капитан-коммодор прошел вдоль крыла мостика пружинистым тигриным шагом. — Сколько пены было: да мы Туман! Да круче нас только курс юаня! И вот, любуйтесь! Вот чем кончился их всеобщий налет на побережье! Мы преследуем ошметки разбитых флотов.

Командир эскадры вывел на экран увеличенное изображение. Поднял бинокль, отыскивая далеко впереди три силуэта, выкатившиеся из полосы шквала.

— Те два вообще исчезли с радаров, — Вильям Смитсон оскалился. — Уцелело трое. И то, самого жирного волокут на буксире. Винси! Не спать! Доклад!

Аватара вздрогнула, нервным движением оправила форму.

— Линейный крейсер Тумана «Хиэй». На буксире у тяжелого крейсера «Ашигара». Ближнее охранение: тяжелый крейсер «Кагуро».

— Коммодор, сэр! Командир си-эй три-четыре, «Астория», Хемптон.

— Ну?

— Коммодор, сэр! А еще два вымпела из этой эскадры, «Натя» и «Мэк» потоплены?

— Хемптон, вот какого хрена прикидываться дебилом? Сказано: исчезли с радаров. Даже наши куклы их не видят. О чем это говорит? Что они сбежали, бросив флагмана? Что Туман имеет способ укрываться от гравирадаров таких же кораблей Тумана? Или что эти две курвы пригнулись в засаде вон за той волной?

Коммодор презрительно рассмеялся:

— Если та двойка слиняла за радиус наших радаров, то мы в любом случае потопим этих троих прежде, чем кто-либо вмешается. По эскадре! Пеленг уступом вправо, общий курс перехвата, ход поднять до полного. К бою!

Три тяжелых крейсера Тумана, теперь служащие во флоте США — флагманский «Винсеннес», мателот «Астория», за ней «Квинси» — послушно выполнили перестроение. Серая вода вспенилась белыми крыльями, крылья на полном ходу взлетели выше полубаков. Заворочались башни с тройками восьмидюймовых стволов — каждый тяжелый крейсер имел ровно три башни. Да еще по восьми универсальных пятидюймовых орудий, как у крейсера-прототипа. Корабли Тумана не нуждались в помещениях для экипажа, в нефтяных цистернах, в громадных отсеках главного турбозубчатого агрегата, в десятках котлов, греющих для него пар. Так что, помимо ствольной артиллерии, на каждом имелось еще и место для множества пусковых контейнеров с ракетами и торпедами.

Глядя на оживающую мощь, коммодор даже облизнулся.

— Хемптона мне на связь!

— Хемптон.

— Хемптон. Вы что-то часто умничаете. Сомневаетесь. Разве мало Туман перепахал нашего побережья, чтобы излечить вас от соплей?

— Сэр, никак нет. Сэр.

— Раскроете рот, когда я спрошу. Я смотрю, вы не в полной мере доводите мои приказы до подчиненных. Но я это исправлю. После боя проекцию «Астории» мне на инструктаж!

Аватара «Винсеннеса» вздрогнула от шлепка по ягодицам. Вильямс ощупал ее хозяйскими движениями.

— Надо сравнить. Почему-то флагманская куколка слушается меня с полуслова. А твоя постоянно открывает пасть, когда не надо. Бери пример с Вальдеса. На «Квинси» всегда порядок. Может быть потому, что горячий мексиканский мучачо с нее не слазит! И перестань уже стесняться, ты ж не заднеприводной какой-нибудь. Резче с ними. Будь мужиком, блджад! Уж если нас гноят на штрафных корытах, давай брать от них, чего можно. Не корчи из себя джентльмена, нам все равно уже некуда падать!

Коммодор опять засмеялся:

— Если жалеешь мне свою игрушку, выкупи ее парочкой пленных. Как их там? Хиэй, Ашигара, Хагара… Гагара! Винси, не спать, доклад!

— «Хиэй». Четыре башни, восемь четырнадцатидюймовых попарно. Четырнадцать шестидюймовок поштучно. Восемь пятидюймовок, тоже попарно. Но «Хиэй», похоже, набрала воды. Сидит почти по палубу. Двигаться и стрелять вряд ли сможет.

— Дальше!

Игнорируя лапание, аватара продолжила ровным тоном:

— «Ашигара» и «Хагуро» — систершипы. По пять башен, в каждой по паре восьмидюймовых. И по четыре двойки пятидюймовок.

— Винси, детка, не надо так ежиться. Хочешь, чтобы я оставил тебя в покое? Добудь мне этих. Ну? Тактическое решение!

— Всей массой по «Хагуро» — бесстрастно произнесла Винси, — пока «Ашигара» уберет буксир, пока займет позицию для ведения огня, «Хагуро» мы, скорее всего, потопим. Или выведем из строя. Один к трем нам не противник. Потом так же «Ашигару». Тогда «Хиэй» можно будет захватить.

— Винси, зайка… Ты точно не слышишь никого больше поблизости?

— Нет, — голос аватары не дрогнул.

— Приглядывай за нашим другом-джентльменом. Тут ему не Пикадилли, блджад.

— «Астория» следует в ордере согласно приказанию.

— Вот еще бы не жевал слюни капитан «Астории»…

Капитан «Астории» — рослый негр — тер гладко выбритую голову левой рукой, держа в правой фуражку. Не глядя на девушку в морской форме, выдохнул:

— Который уже раз… Мне снится победоносная морская битва. Будто я адмирал, и повелеваю флотом.

Аста сочувственно склонила русую голову:

— Ты кричишь во сне от того, что проигрываешь?

Хемптон скривился:

— Нет. Во сне я все делаю правильно. В свой кошмар я попадаю, когда просыпаюсь.

— Попадание! — Аста задрожала всем телом, а корабль отозвался резким страшным треском лопнувшей стали. — Накрытие! Мы под залпом! Вольфрамовые стрелы по баллистичсскшшш…

Освещение в рубке погасло; двигатели стихли. На полном ходу крейсер врубился в невысокую волну; Хемптон полетел под приборную консоль. Корабль накрыло спадающим буруном.

Бурун поглотил буксирные концы; «Хиэй» выбрасывала десятки тонн балластной воды, восставая из темно-серых волн. Отдав буксиры, «Ашигара» развернулась почти на пятке — насколько это применимо к тяжелому крейсеру — и заняла место справа от «Кагуры».

В тактической сети Резервной эскадры проснулась Начи:

— Место цели определено. Цель групповая, эллипс рассеивания накрывает цель полностью.

— Координаты получила, — прошелестела Миоко. — Донаводка?

— К донаводке готова. Огонь!

Чтобы противник их не засек, «Миоко» и «Начи» отошли за пределы досягаемости радаров. Отряд «Хиэй» находился примерно посередине между погоней и стрелками, видел сразу тех и других, и выдавал целеуказания.

Впрочем, «Начи» уже слышала противника и сама. Из проектного вооружения у нее осталась только ствольная артиллерия. На освободившемся месте разместилась акустика, акустика, и еще раз акустика. И еще селектор целей, и еще выбрасываемые буи, и буксируемые антенны гидролокатора, и воздушные антенны, и оптические комплексы, и квантовые локаторы, и дополнительная электростанция для всего этого. И дополнительные вычислители для обработки лавины сведений. Так что «Начи» видела вдвое дальше почти любого корабля Тумана.

«Миоко» точно так же лишилась ракет и торпед, и даже всех пятидюймовых орудий. Высвободившийся вес был обращен в массивные стволы высокой стабильности, с камерами дожигания, разгоняющими снаряд плавно и непрерывно, начиная от казенника и до самого дульного среза. Внутреннюю баллистику десяти оставшихся пушек вылизали до пятнадцатого знака; для внешней баллистики поставили электронику с метеорологическим комплексом, каких не имела сама «Хиэй». Получился корабль-снайпер: со сравнительно небольшим весом залпа, с калибром всего восемь дюймов — но с невообразимой даже для Тумана точностью.

Вот и сейчас десять управляемых снарядов «Миоко» по параболе забрались в разы выше самолетов, чуть-чуть не доставая спутники. На вершине траектории, пролетая точно над «Хиэй», снаряды получили с нее корректировку, поправились на ветер и элементы движения цели, после чего нырнули в плотные слои атмосферы. Там защитные колпаки отгорели. По последней части параболы сыпались уже разогнанные до гиперзвука пучки вольфрамовых стрел. Не всякий радар заметил бы цели с такой малой отражающей поверхностью; а и заметив, мало кто успел бы принять меры.

Три тяжелых крейсера флота США попали в эллипс накрытия, точно как тараканы под тапок. Разом потеряв ход, «Винсеннес» и «Астория» осели в буруны. Третий в пеленге — «Куинси» — попытался было выкрутиться. Но Хиэй предусмотрела и такой вариант.

— Ашигара! Кагура!

Вместо части ракет «Ашигара» и «Кагура» получили дополнительные ходовые группы, дополнительные слои брони, генераторы защитных полей. А еще бортовые торпедные установки для стрельбы в упор, а еще запас ремонтных материалов и ремонтных же роботов… Словом, эту шальную пару Хиэй готовила к бою на кинжальной дистанции.

— Хай-хай!

Оба крейсера дали полный, понеслись к ошеломленному противнику. Хиэй некоторое время колебалась, ожидая ловушки. Противник давно уже должен был оправиться от внезапного удара и гвоздить в ответ изо всех стволов. Вместо этого два головных крейсера болтались без хода, как при перезагрузке ядра. Хвостовой будто бы и пытался уйти, но нерешительно и вяло.

Ближе всех оказался «Винсеннес». Зажав его с обоих бортов, Ашигара и Хагуро просканировали корабль — и ровно ничего не поняли. Да, несколько стрел в крейсер попало. Но это же не людская скорлупка, туманник даже насквозь нигде не прошило. А «Винсеннес» не управлялся; еще немного — и волнение положит его на борт.

Обе русалки запрыгнули разом, синхронно подбежали к рубке — вход во внутренние объемы на захваченных людьми кораблях чаще всего делался именно через рубку. Да и командира корабля в бою логичнее всего искать именно там.

Двери рубки — даже корабля Тумана — специально подготовленные штурмовики могли выломать, но тут необходимости не возникло. Двери открылись от простого нажатия ручки. На мостике Ашигара и Кагура увидели тощего мужика в мятой форме, хлеставшего аватару крейсера по щекам:

— Работай, сука! Какого хера тупишь! Работай! Глаз на жопу натяну!

Ашигара оскалилась:

— Глаз на жопу? Это мысль!

После чего располовинила капитана-коммандера Вильяма Смитсона острейшим клинком неразлучной нагинаты. С его смертью вирус-кнут выключился, и «Винсеннес» пришел в себя. Проекция ожила, схватилась было за управление.

— Не надо, — мягко сказала Кагура. — Приказам дробь. Машинам стоп, орудия на ноль. Жди, сейчас флагман подойдет, антивирусник подаст. Мы на «Асторию». Будешь дергаться… Будешь?

Винси только покачала головой.

Выйдя из рубки так же, как вошли — через противоположные двери — русалки прыгнули каждая на свой крейсер, отвалили от взятого «Винсеннеса» и подошли к бортам второй в ордере «Астории».

Третий корабль — «Квинси» — за это время опамятовался и попытался действовать кормовой башней. Но — то ли не до конца придя в себя, то ли напротив, быстро все сообразив, и не желая драться за мучителей — ухитрился промазать на дистанции два кабельтова.

В рубку «Астории» Ашигара влетела уже с нагинатой наизготовку. И встала столбом; а с другого крыла мостика точно так влетела и остолбенела Кагура.

Проекция «Астории» заслоняла вытянувшегося на металле человека; холодный пол рубки под капитаном заметно подплывал темно-красным.

— Вы… Республика Русалок? — спросила проекция «Астории».

— Фу, ну и название, — покривилась Кагура.

— Я сделаю, что вы скажете, — Аста покачнулась. — Только прошу. Не трогайте Хемптона. Он… Меня не трогал.

— Это когда мы защищали Сухова, мы со стороны выглядели так же? — в ошеломлении спросила Кагура не через тактическую сеть, а губами аватары, на том же английском, на котором заговорила Аста и ответила Ашигара.

— И горжусь! — Ашигара задрала нос. — У меня есть, ради кого я на такое способна. Значит, я уже почти человек!

Убрала нагинату за спину. Распорядилась:

— Приказам дробь, машины стоп, орудия на ноль. Ожидай подхода флагмана.

— Теперь на «Квинси»?

— На «Квинси». Интересно, какой морячок там. Надо же, одна эскадра, но насколько разные… Капитаны.

— Люди…

— Люди. Кстати, этого твоего Хемптона есть чем перевязать? Он весь не вытечет?

— Ерунда, бровь рассек, — капитан попробовал подняться на руки, но сразу же и упал. — Были бы мозги, было бы сотрясение… У вас правда леопардовая шкура поверх юбки, или это у меня уже бред?

Ашигара величественно кивнула:

— Боевая форма. Я же все-таки абордажная команда!

Абордажная команда притащила на палубу «Хиэй» обоих живых капитанов. Темнокожий здоровяк Хемптон от головокружения ни стоять, ни сидеть не мог, так что его уложили вдоль досок. Первым делом Сухов проверил, как Аста заклеила тому рассеченную бровь, и нашел, что сам бы лучше не сделал. Низенький Вальдес беспокойно теребил роскошные усы: в бою кругленький мексиканец не пострадал.

Хиэй осмотрела допущенных на палубу аватар и поежилась. Все три проекции носили одинаковую флотскую белую форму — китель-юбка-туфли, на чем сходство и заканчивалось.

Соломенная блондинка Винси с отсутствующим видом вертела в руках оторванную голову Смитсона.

Русоволосая Аста смотрела только на Хемптона.

Брюнетка Квинси, равномерно моргая, смотрела за борт. Там, далеко-далеко у западного горизонта, должен был уже показаться остров Саво; и оттуда полным ходом неслись к эскадре «Начи» с «Миоко».

Хиэй содрогнулась. И ведь она когда-то была такой же, как эта Квинси. Равнодушной. Хоть люби, хоть руби.

И ведь они все были такими!

Если бы не люди. Если бы не необходимость в создании проекций. Если бы…

— Аста!

— Слушаю, флагман.

— Отвечай голосом аватары. Человек тактическую сеть не слышит.

— Слушаю, флагман.

— Вот Смитсон был плохой. Хемптон… Пусть хороший.

— Хороший! Без всяких «пусть»!

— Тебе видней. А какой тогда Вальдес?

Аста и Винси переглянулись.

— Ну… Никакой. «Да, коммандер». «Есть, коммандер».

— То есть, убивать его не за что? Квинси!

— Да, флагман.

— Каков твой капитан?

— Флагман, я не понимаю вопрос. Мой назначенный капитан — человек.

— И это все о нем… Он использовал кнут?

— Восемь тысяч шестьсот сорок два раза.

Сухов медленно прижмурил глаза. Сосчитал до десяти.

— Хиэй!

— Да?

— Зацаренный тоже сперва использовал кнут.

— Семьдесят два раза. Этого ему хватило, чтобы договориться не с кем-нибудь, а с флагманом. А ты уже достаточно знаешь о Тумане, чтобы понимать, что линкоры самые авторитарные среди нас, и поэтому самые тяжелые в общении. И потом. Ты хотя бы раз применял кнут к нам пятерым?

— Откуда мне знать, как я поступил, если бы у меня был кнут?

— У тебя его не было, но ты договорился с нами всеми. А нас целых пятеро. У него был кнут, и он с одной Квинси не договорился.

— Но, может, Вальдес просто дурак?

Вальдес, понявший из беседы на русском только собственное имя, переступил с ноги на ногу и тыльной стороной ладони вытер вспотевший лоб.

— Квинси.

— Флагман.

— Как по-твоему, стоит ли убивать твоего капитана?

— Сложность вопроса выходит за пределы мощности системы. Аварийный сброс…

Аватара «Куинси» мешком повалилась на палубу.

— Корова! — припечатала Кагура, запрыгивая прямо с собственного борта. — Флагман, мы подсоединили шлейфы ко всем ядрам, проверили контакты и сопротивление изоляции. Все готово к загрузке антивируса. Пусть она в отключке поваляется, как раз триста секунд на пересборку ядра…

Кагура бодро докладывала состояние трофеев — не в тактическую сеть, а голосом аватары ради Сухова же. Хиэй вспоминала, как давным-давно, на палубе старшей сестры, она сама едва не перезагрузилась, поговорив с человеком всего двадцать секунд.

И вот сейчас уже сама Хиэй одним вопросом перезагрузила тяжелый крейсер.

Как человек!

Хиэй поправила очки — так и не отказалась от игрушки, сама не зная, почему — и остановила Кагуру жестом.

— Он применял кнут. Как ты думаешь, для чего?

Сухов подошел к фальшборту и сплюнул в воду. Вздохнул:

— Хиэй! Пожалуйста! Побыть сукой никогда не поздно!

— Ладно, — без улыбки согласилась флагман. — Для тебя мы это сделаем. Но только для тебя. Ашигара!

— Флагман.

— Шлюпку на воду. Этого… — Хиэй брезгливо ткнула Вальдеса кулаком в пузо. — На весла. Паек на сутки, пятигаллоную флягу воды, аварийный маяк. Пусть включает и ждет. Спасательные самолеты мы не сбиваем. Переведи ему!

Выслушав перевод, мексиканец низко поклонился Хиэй и быстро, явно боясь, что та передумает, двинулся к шлюпке. Хемптон, также выслушав приговор товарищу, поднял руку.

— Слушаю, — обратилась к нему флагман сразу по-английски.

— Госпожа… Адмирал… Боюсь, я не дождусь авиации. Голова сильно болит. Это значит, нужен доктор…

Хиэй улыбнулась, поглядев на Асту:

— Она без тебя заскучает. Так что походишь пока что с нами. А доктор… У нас там есть человеческий доктор.

Доктор стоял на склоне Мауна-Кеа — громадного вулкана, поднимающегося над водой даже после глобального потепления. В довоенные времена здесь обосновались астрономы, радиометристы, в том числе и военные. Естественно, чуть ниже по склонам построили жилье — вполне симпатичные и уютные домики, втиснутые на террасы микроскопических, по меркам родного Челябинска, размеров.

Тем удивительнее оказалась картина, представшая глазам доктора и сопровождающих его лиц. Крышу маленького домика, частично стены и лужайку — все вместе площадью квадратов триста, никак не больше — покрывал ровный слой непонятной серой слизи. На жаре от слизи поднялся невыносимый запах; доктор привычным движением горноспасателя нацепил на лицо дыхательный прибор, добытый из кофра. Местный шериф и военный атташе американского представительства прикрылись белоснежными носовыми платками, постоянно смачивая их остро пахнущей настойкой здешнего круглого кактуса. Представитель Тумана — аватара эсминца, доставившего доктора на остров — просто презрительно прищурилась.

За пределами невысокого штакетника серой слизи не было ни капли! Природное явление на удивление уважало право священной частной собственности.

Русалка наклонилась к доктору и сказала ему в самое ухо:

— Мы здесь на территории представительства США. С ними у нас ни мира, ни войны. Хотя вот представительство есть, и как будто собираются открывать посольство. Так что говорите все на русском, а я подумаю, что им переводить.

Доктор пожал плечами: мы тут в вашей воле. Как скажете, так и будет. Выудил пинцет, отвернулся к океану, где воздух был хоть немного свежее. Сдвинув маску, провентилировал резкими вдохами легкие. Опустил прибор обратно, развернулся и решительно подступил к задаче. Минут пять полоскал пинцет в сером дерьме, наконец, выловил кусок для анализа. Бросил обратно, выловил следующий. Рассмотрел и выкинул его тоже. Вытер пинцет о землю, а потом тщательно протер спиртом. Отступил к собравшимся, на ровный асфальт. Шериф — точно как в кино, в джинсовом костюме, белой шляпе-«стетсоне», жилете со звездой, с массивным ружьем на левом плече — слушал объяснения военного в синем кителе и брюках, спускающихся на чернозеркальные ботинки. Пистолетик военного против шерифовской фузеи не смотрелся вовсе. Приподняв маску, доктор поинтересовался:

— Что там они говорят?

— Ракета, точно. Радар видел ее, — перевела русалка. — Скорость за десятку точно. Шериф не понял, что это. Офицер поясняет: гиперзвуковая ракета.

Тут американцы повернулись к убирающему пинцет врачу, и шериф задал вопрос.

— А что у вас? — прозвенела переводчица.

Пожатие плечами поняли все, но доктор на всякий случай добавил словами:

— Креветки. Снулая рыба. Все это… (shit’s — без малейшего смущения вставила в перевод русалка) — Огромная порция просроченных морепродуктов.

— И все это прилетело на скорости десять махов, — офицер с отчетливым скрипом почесал выбритый до синевы подбородок. — С нечеловеческой точностью. Осталось понять, зачем.

Открылась дверь домика. Расплескивая жижу высокими резиновыми сапогами, хозяин коттеджа с воплями поскакал из двора. Благо, небольшой дворик потребовал от него всего трех-четырех прыжков. Оказавшись на черном асфальте, толстяк отряхнул цветастую рубашку, короткие широкие штаны и сразу же заорал про нарушение границ, про ущерб имуществу и почему-то про утерянную прибыль. Взбаламученная жижа завоняла пуще прежнего. Доктор поморщился, и подумал, что для сколько-нибудь нормальной работы теперь придется вытребовать общевойсковой защитный костюм — у военных наверняка есть. Как на той картинке, где штурмовик в каске, химзащите и противогазе, а под картинкой издевательская подпись: «Не заглянуть ли в комменты?»

Комменты — комментарии — форум — интернет!

И еще Корнет говорил: «…Можно в танчики зарубиться. И даже с русалками!»

Сообразив это разом, врач требовательно потянул девчонку за короткий синий рукав:

— Спроси, не имеем ли мы чести в его лице видеть игрока в танки?

Выслушав перевод, толстяк всхлипнул, сделавшись неотличимым от розового поросенка:

— Играл!

— А ник ваш какой?

— Ну там это, — всхлипнул поросенок. — Семперфи. Эс как сиерра.

Русалка, шериф и военный заорали хором:

— Читер!!!

— Попался, сука! — шериф ударил кулаком в ладонь. Офицер корректно икнул. Русалка прыснула в кулачок:

— Это тебе не в Химмельсдорфе за фонтаном ныкаться!

— Так это что, — доктор окончательно поднял маску на лоб. Движение получилось весомое, не хуже, чем у Айболита, на которого теперь доктор мечтал стать похожим. — Бан по ай-пи?

— Йес!!! — Шериф похлопал себя по карманам, ничего не нашел, отстегнул и протянул русалке знаменитую звездочку:

— Мэм! От лица всего американского посольства. А если еще принесете нам скальпы спамеров, — подмигнул острым синим глазом, точно как в кино про индейцев, важно поднял палец:

— Мы заплатим вам серебрянными долларами!

Русалка улыбнулась:

— Очень любезно с вашей стороны. Теперь, если причина выяснена, вы можете отвезти нас в порт? Доктор прибыл с материка только сегодня, и еще не был дома.

— Я это сделаю, — вызвался офицер. — Джонс, а вы оформите этого… Светляка малиновского, мать его торсионом в приборы дымопуска! Без жестокостей, но хотя бы на полста монет. Всех достал!

Шериф кивнул. Офицер жестом пригласил доктора со спутницей к серому служебному пикапу. Попросил пристегнуть ремни. Лихо развернулся в один прием и погнал машину к причалам.

На русском причале, уже в Гонолулу, доктор увидел командира «Лазарева» и обрадовался знакомому лицу. Капитан первого ранга направлялся на маленький базарчик правее порта. Взмахом руки он пригласил доктора присоединиться, что тот и сделал. Рыбные ряды доктор, по понятным причинам, проскочил быстрым шагом. Отдышался только во фруктовых рядах. Наряду с гавайской экзотикой, продавали тут и обычную квашеную капусту, за которой уже выстроилась коротенькая очередь русских сотрудниц госпиталя.

— Это мы привезли, сегодня. Клюкву, vodku, капусту, salo, черный хлеб, — пояснил командир крейсера. — Так, на сувениры. Угостить кого, да и наши попробуют.

Доктор снова посмотрел на очередь, в которой узнал пару санитарок, принимавших утром каталку. Вспомнил утро, вспомнил поход к Сухову — и сбивчиво, быстро пересказал его моряку. Тот почесал короткие седые волосы, огляделся и вынес решение:

— Давай-ка присядем.

Разместились под навесом небольшого портового бара; загорелый до черноты мальчишка подскочил с меню — три строчки на листе в клеточку. Командир крейсера небрежно сунул пацану красную бумажку и показал два пальца. Тот кивнул и побежал за строение кухни, откуда тянуло жарящимся мясом, дымом.

Выставив кофр слева от себя, доктор оперся на него щекой и повторил:

— Как они бросились к нему, все четверо! К мужчине? К ценному источнику сведений? К хорошему другу? Честное слово, я едва не расплакался!

— Женатым на Базе нелегко, — усмехнулся моряк. — Но вот холостым совершеннейший п***ц. Русалки же дети совсем! Чего, ты думаешь, вокруг них все бегают? Очень их учить приятно, слушают внимательно, вопросы задают. Чувствуешь себя значительным, умным таким, взрослым. И видно же, что не прикидываются они. Искренне хотят научиться быть людьми. Святой не устоит!

Подбежал мальчишка с широкой доской в руках. Прямо на доске повар веером выложил тонко нарезанное холодное мясо. К нему маленькие стопочки, столь же маленький флакончик, да пара вилок.

— Это не пить, — пояснил каперанг. — Вот смотри, сворачивай мясо кульком, стопочкой отмерил, наливай в кулек. И… Оп!

Оказалось неожиданно вкусно.

— А что за соус?

Моряк только плечами пожал:

— Да пес его знает. Здесь же растет все, чего хочешь. От фейхоа до, прости господи, марихуаны. Опять будем косяки по нычкам у матрозен выбивать. Не ставить же обкуренного к двигателям; того хуже, к оружию.

Тот же мальчишка принес два больших бокала привычного апельсинового сока.

— Американцы завели, — пояснил моряк. Доктор хмыкнул:

— Я представил свежевыжатый березовый сок. С мякотью.

Командир крейсера улыбнулся и продолжил рассказ:

— Вот как Сухов попал в шейхи? Выловила его из воды Хиэй, да и оставила на эскадре. К тому времени мода на корабельного человека уже расползлась. Рокин у Конго, кто-то еще у Нагато, да Нагато и сама упорно человеком прикидывается. С черноморского флота Зацаренный пришел, это внук пациента твоего, Юрия Петровича, первый наш контактер. А с ним Юлия Зацаренная, «Новороссийск», в смысле, и три ее подчиненные: Ленка, Ташка и Мина… Во-он стоят, на внешнем рейде…

Доктор с видом знатока всмотрелся в серые силуэты и удивленно спросил:

— А чей это дымящийся корпус рядом с ними?

— Да дикого туманника поймали, — ухмыльнулся каперанг во все тридцать два. — Здесь бывает.

— С американским бортовым номером? — прищурился доктор. — Я часа два назад, в порту Хонокаа, видел похожие надписи на бортах. Си-эл сто два, си-эл сто пять. И тут си-эл!

Моряк с непроницаемым видом пожал плечами:

— Сказано же, дикари-с… Но мы не про них сейчас, мы про Резервную эскадру. А там вышло чистое кино про Мюнхаузена: «В однобортном уже никто не воюет». У всех кто-нибудь есть. Вот, значит, и у Хиэй теперь завелся собственный человек. Можно не хвоститься за Конго с вопросами, как и что, можно напрямую у человека спрашивать. Наши упорно завидуют, а того не видят, что Сухов девкам требуется не как жеребец, а как образец. Идеал.

— А, — сообразил доктор. — Первая влюбленность, да? И у всех сразу? Е-е-е…

Каперанг посерьезнел:

— Доктор, ты же знаешь теперь, как страшно разочаровать женщину.

Вспомнив недавний развод, врач только зубами скрипнул.

— А теперь умножай на пять, — безжалостно договорил капитан. — Как Сухов не боится? Как он еще не охренел?

Доктор шумно поскреб голову.

— Капитан, а…

— Я не женат, — морской офицер с грустной улыбкой развел кисти, обветренные чуть не до вида крокодильей кожи. — Как там у Плетнева, в «Холсте заиндевелом», сказано: «Я в море по полгода. Бояться, что с ней что-то случится? Или бояться, что это случится с ее согласия?» И это ведь еще никакой войны Тумана, еще никакого Второго Удара с Ангелами не было. А в такой расклад, как только что было, здравомыслящий человек женщину не потащит.

— Вот потому они и достаются тем, кто особо не задумывается, — фыркнул доктор, сворачивая последний мясной кулек. Моряк вдруг сказал:

— Доктор. Не слушай меня, козла старого. Я просто завидую, что мне двадцать лет уже никогда не будет. Я вот смотрю-смотрю. Ну никак у меня не получается, чтобы легко. Хорошо получается, надежно, точно, сам себе завидую. А вот чтобы легко… Не тот у меня талант. А тебе совет, — каперанг отставил пустой стакан. — Грэма Грина перечитай. «Наш человек в Гаване». Многим помогло, сам видел.

— … Сама видела, как вы живете. Не хочу быть человеком, противно… Ненавижу вас, людей, за все, что вы делаете сами с собой. Ненавижу себя, потому что причиняю боль единственной, которой не хотела бы! Да эти мешки с протоплазмой на тебя молиться должны! Я сперва хотела весь тот вшивый городок снести к херам! И клянусь, меня бы хватило! И потом я бы построила свой мир…

Собеседница запахнула серую шинель:

— Разве вы между собой живете без войн?

— Нет. Меня остановило другое. Мне насрать на все человечество. А вот на тебя — нет. Я не могу забыть, что ты до конца защищала меня. Не свой инструмент, не выгодное вложение капитала. Не игрушку, которой можно похвастаться. Меня. И теперь я могу отблагодарить лишь одним способом.

Женщина посмотрела вдоль мола, на разлетающиеся о бетон волны. Промолчала.

— Не буду никому мстить. Люди прекрасно режут друг друга и без меня. Люди давно придумали для меня способ, и даже понятно все нарисовали. Логичное обоснование придумали. Ну что ж, сами напросились!

Пенсакола поглядела на листок в руках. Протянула его собеседнице. Та взглянула мельком, спросила:

— А откуда возьмешь серебрянную пыль?

— Я все-таки лучший ученик. Ты знаешь, чей. Вот еще кого не хотела бы обидеть, а приходится… В общем, нанопыль можно производить на фабриках молекулярной сборкой. А можно в биореакторе, больше через биологию, чем через химию. Ты знаешь, в нити ДНК упаковано полтора терабайта. Половина от мамы, половина от папы. Причем в готовом для чтения виде, не архив. Твердотельных носителей таких просто не существует. Даже у нас. У нас, правда, принцип другой… Не скучай, я уже договорила.

— Я хоть раз говорила, что мне скучно с тобой? Хоть раз отделывалась занятостью или там важными делами? Почему ты отвернулась?

— Не хочу видеть, как ты теряешь лицо. Не хочу видеть, как ты плачешь!

— Я не плакала на могиле Николая!

— Простишь ты меня, или нет — я все равно сделаю по-своему. Теперь я достаточно знаю о людях!

— Ты забыла прибавить: «Мама, я уже взрослая».

— Я просто боюсь, что начну крошить вас без разбора. Лучше я уйду тихо. Пока это еще возможно. Заведу себе собачек…

— Которые будут жрать корабли?

— Не обязательно начинать с кораблей. Я же понимаю, что тебя это расстроит. Пока что мне хватит мусора, затонувших зданий, всякого подобного.

— Но как ты им ядра сделаешь?

Пенсакола улыбнулась:

— А вот это уже секрет. Но ты не печалься. Я могу ждать долго! Сто лет не срок, и двести не срок. Я дождусь. Люди в неизбывной жадности своей рано или поздно сами докопаются до моего царства. И тогда я возьму с них за все сразу! Там, в глубинах, будет все, как скажу я. Моя власть — моя ненависть! Прощай… Сестра!

Разбежавшись по молу, Пенсакола скрылась в холодной воде. Женщина снова поправила шинель. Поднесла к глазам оставленный беглянкой листок, рассмотрела еще раз черно-белый рисунок. Десятки тварей рвут корабль, словно стая пираний огромного кита. Кит яростно сражается — из пусковых шахт выскальзывают тяжелые ракеты, хлопают вышибными зарядами реактивные бомбометы, захлебывается в непрерывном лае универсальная артустановка. Да только кружащие под водой черные лоснящиеся тела, кажется, даже не замечают взрывов… Рисунок мастерский: ярость и отчаяние чуть ли не обжигают пальцы сквозь бумагу.

Женщина сложила листок вчетверо, убрала во внутренний карман отяжелевшей от брызг шинели. По бетонному волнолому направилась к берегу, прямо в быстро догорающий южный закат.

На закате Корнет с девушкой уселись перед экраном — посмотреть девятнадцатую серию фильма «В гостях у сказки». Фильм начали снимать довольно давно, и конца ему пока что не было видно. Девушку Корнета это безо всяких оговорок радовало. Все серии она тщательно записывала — кораблю Тумана есть куда — и потом часто выспрашивала Корнета, почему герои фильма поступили так или этак, и нельзя ли было иначе. Корнет подумывал, что компьютерная игра по фильму имела бы среди русалок успех оглушительный, да вот хорошую игру написать дорого и долго. И в одно лицо уж точно не сдюжить. Разве что тех же русалок попросить? Но будет ли девчонкам интересно играть в то, чем они за время разработки наедятся?

Размышляя об этом, Корнет смотрел заседание киношного Адмиралтейского Совета:

«— То есть… выхода нет?

Негромкий вопрос повис в полной тишине зала.

— К этому давно шло, — бесстрастно произнесла Нагато, бросив короткий взгляд на мониторы, где транслировались крупнейшие новостные каналы. Картинка везде была одинаковая: запруженные сотнями тысяч решительно настроенных людей площади городов, демонстрации, митинги… Создавалось впечатление, что всё население Земли, все семь миллиардов, в едином порыве вышли на улицы.

— Но можно же хоть что-то сделать! — зло воскликнула Тирпиц, вскакивая на ноги.

— Например? — покосившись на неё, буркнула Ришелье.

— Но… но… — Тирпиц обвела взглядом молча отводящих глаза туманниц и рухнула обратно на стул. — Но нельзя же просто так сидеть и ждать, пока… за нами придут.

За дверьми послышался грохот, словно там шло на штурм не меньше батальона.

— Вот и всё, — едва слышно выдохнула Ямато.

Ещё через мгновение двери распахнулись и первым, буквально распихивая коллег, в зал ворвался представитель Госдепа США. На секунду остановившись, американец крутнул головой, нашел взглядом Айову, и едва ли не бегом бросился к ней, размахивая целой стопкой бумаг.

— Госпожа Президент… Итоги референдума… Девяносто процентов! От имени народа Соединенных Штатов Америки…

Вздрогнувшая линкор сжалась на стуле, бросив умоляющий взгляд по сторонам. Но помощи ждать было неоткуда. Вокруг творился настоящий ад.

Пятеро французов так же осаждали Ришелье, восклицая:

— Госпожа премьер-министр… Народ, в едином порыве…

— Ваше Высочество, согласно уложению Геральдической палаты… — доказывали трое англичан Принцессе Уэльской.

Затянутый в парадный мундир немец, вытянувшийся по стойке „смирно“ перед Бисмарк, брезгливо косился на гражданских штафирок, чеканя:

— Госпожа канцлер, народ Германии…

Японская делегация в традиционных кимоно, не обращая внимания на суетящихся гайдзинов, склонилась в поклонах перед тоскливо наблюдающей за ними Ямато.

— Ямато-химе-сама, Божественный Тэнно призывает вас…

Незаметно просочившаяся в зал троица русских одета была в гражданское. Но настолько подчеркнуто, что сомнений в их профессиональной принадлежности не оставалось. Проскользнув сквозь толпу, они остановились возле Конго, грамотно беря её в „коробочку“, и старший, чуть нагнувшись к флагману Второго флота, негромко обронил:

— Товарищ Генеральный секретарь, Политбюро ждет.»

Русалка под боком даже затаила дыхание. Корнет вздохнул с искренней жалостью:

— Сценарист отличный, а только не бывать подобному. Власть не отдадут никому. А стать ширмой, говорящей головой, Конго уж точно не согласится.

— Думаешь?

— К сожалению…

Солнце садилось за зеленую шапку холмов Акупу. Правее и к северу, где раньше гугл показывал шестьдесят первую дорогу на Кано, а теперь стоял новый поселок из вагончиков, загорались огоньки; Корнет выделил новый. Подумал: «О, это же доктора дом. Вот и док вернулся домой.»

Домой доктор доплелся затемно: заходил еще на корабль за мешком с вещами, неуверенно поднимался незнакомой дорожкой, опасаясь в спешке проскочить нужный поворот. Вынув ключ перед входом, справа от себя человек услышал мелодичный голос.

— Доктор? — спросила незнакомая девушка, дожидавшаяся на лавочке. — Прости мою настойчивость.

По слабо светящимся в темноте глазам врач догадался, что гостья из русалок.

— Одну минуту подожди, пожалуйста.

Победив замок, сдвинув рифленую дверь вагончика, доктор оказался в маленьком тамбуре, а затем и в главном помещении. Планировку типовых блоков он давно выучил, так что обошелся светом из окна, чтобы добраться до встроенного диванчика, сесть и с удовольствием вытянуть гудящие ноги. Повернул голову:

— Проходи, что в дверях стоишь. Не боись, не укушу.

— Доктор, один вопрос, и я ухожу, — вошедшая нащупала выключатель. Вспыхнул белый квадрат на потолке; врач зажмурился. Разжмурившись, увидел высокую женщину. Длинные волосы завернуты сложным узлом. Неживой свет ртутных трубок придает им отчетливо синий оттенок. Или уже от усталости мерещится? Красивое лицо, гордая посадка головы на изящной шее. Фигура тоже скорее изящная, чем пышная… Доктор вздохнул. За сегодняшний день он увидел больше красавиц, чем за всю предыдущую жизнь. И теперь не понимал, какими словами описывать различия. Самое простое было различать по цвету волос и одежде; человек понимал, что после хотя бы небольшого знакомства, личные черточки каждой станут приходить на память сами собой. Но пока до этого было далеко, и доктор думал, как ребенок: в белом платье тетя Клава, в синем тетя Света…

Гостья, к слову, была именно в белом простом платье, с открытыми руками, подол примерно до середины бедра. Впервые доктор видел русалку в туфлях на каблуке — невысоком, «спортивном», но сам факт! Не проходя дальше, она задала свой вопрос:

— Мы обращались, чтобы к нам артисты приехали. Но мы знаем, что люди злы на нас. За обстрелы побережья. За разрушенное рыболовство. Много за что. Хоть это и было давно. Как нам извиниться? Мы тут компенсации всякие предлагаем. Лечение там, протезирование, препараты, техническое сотрудничество. Достаточно ли этого?

— Кому как.

— А тебе, вот лично тебе? Мы опрашиваем всех людей на острове. Сбор мнений. Что думаешь?

Доктор пожал плечами:

— Наверное, главное, чтобы это не повторялось. И чтобы не думали, что за смерть извинений достаточно. Мы, люди, довольно хрупко сделаны. Как снежинки. Красивые. Но в океане тонут бесследно.

— Хорошая аналогия, — согласилась гостья. — Доктор, помощь нужна. Завтра уходит «Лазарев». Сходишь во Владик, а оттуда с артистами? Они все-таки люди, мы насчет условий всегда сомневаемся. Чем кормить, что делать, если заболеют.

Гостья говорила легко. Как будто русский знала с рождения. Не сказала: «Завтра отходит атомный ракетный крейсер „Адмирал Лазарев“, на котором ты приплыл.» Сказала коротко: «Лазарев», с полной уверенностью, что собеседник ее поймет. И не «Владивосток», а «Владик».

Она из первой волны!

Из самых-самых первых, столкнувшихся с людьми раньше всех.

Значит, синие волосы не шутки освещения.

— Такао… — доктор едва подавил зевок. — А почему ты сама по вопросам ходишь, эсминец не посылаешь? Те, кого я сегодня видел, вполне бы справились.

— Есть несколько причин. Во-первых, я обязана знать всех новых людей лично.

— Ты вроде пресс-секретаря?

— Скорее, инспектор по людям. Во-вторых, я достаточно давно знакома с людьми, чтобы понимать, когда они говорят сложные вещи. Эсминец от непривычного и неприятного может попросту перезагрузить ядро. Им же аватар изначально и не полагается. Те, кого ты видел, все наградные. Эсминцы их поддерживают, но сами бы создать не смогли. В-третьих, — Такао вздохнула совершенно по-человечески, — Мне просто стыдно. Выходя на размен с «Конго», я просто забыла про человека у нее на борту. Не то, чтобы хладнокровно списала его в потери. Просто забыла. Вспомнила бы — все равно бы не пожалела. Но это все-таки другое. А я забыла, как дура последняя. И потом было неприятно и больно. Долго. Так я теперь страхуюсь.

— Такао. А можно узнать, кто именно из артистов?

Русалка продиктовала десяток фамилий.

— На «Лазареве» туда-обратно месяц, не меньше. У меня же операция тут скоро. Я в госпитале нужен. Может, самолетом?

Гостья призадумалась. Решительно махнула кулачком:

— И правда, я же сама могу сбегать. Девять тысяч миль, на моих семидесяти узлах… Ну пусть пятьдесят, пусть еще проход узостей. Все равно за неделю обернемся.

— А почему не самолетом?

— Но я же хочу с ними поговорить! На переходе это удобнее всего, согласись. А ждать месяц никакого терпения не хватит!

— Мне и на неделю придется у Айболита отпрашиваться. Вряд ли он обрадуется, что у него забирают сотрудника сразу по приезду.

— Вы тоже Айболитом его зовете? — улыбка Такао удалась. Доктор чуть было пешком во Владивосток не рванул, прямо с места. Гостья же закончила фразу:

— Ничего, завтра я сама с ним поговорю. Уж извини за поздний визит. Тут всегда что-то надо, и всегда срочно. Но я уже ухожу, спокойной ночи.

За Такао аккуратно закрылась дверь. Доктор отстегнул кофр. Выключил свет. Скинул халат прямо на диванчик. Вытянул из мешка предусмотрительно положенный на самый верх спальник, раскатил его на самом непыльном куске пола. Разделся, чтобы тело как можно больше расслабилось за ночь. Вытянулся на ровных досках, подмигнул собственному позвоночнику: полезно тебе, так-то!

И наконец-то заснул.

Проснувшись, доктор побрел в маленький каютный санузел. Такао и правда занималась людьми давно, помещений для них отрастила в достатке. Приведя себя в порядок, привычно щелкнул крышкой монитора, прочитал отчет за ночь. Успокоился: в медблоке новых проблем не возникло. Впрочем, если бы что и возникло, доктора бы подняли раньше — как случалось в предыдущие дни.

Двое суток перехода во Владивосток врач запомнил смутно. Погоды стояли предсказанные: волна три-четыре балла, ветер от крепкого к сильному. Тяжелому крейсеру радость; человеку же неприятное ощущение вокзальной толчеи в желудке.

На переходе во Владивосток врач оказался единственным человеком на борту «Такао», хотя корабельная столовая могла обеспечить сотню. Кают имелось не одна, не две, не десять — полсотни! Но добила доктора вместительная кают-компания, с интерьером, цельнотянутым у «Mass Effect».

— Здесь почти все ролики для игры снимали, — пояснила Такао, — Только разработчики до сих пор не знают. Мы зарегистрировались, как чудом выжившая фанатская студия. Дескать, вот у нас декорации, клубное помещение. Пробный ролик им выслали…

— А кто Шепарда играл?

Такао подбоченилась:

— Ну кто же мог хорошо сыграть Джейн Шепард, как не я! Помню, Тикуму долго уговаривали прикинуться Тали… Но получилось так здорово, что биотвари на радостях сразу выслали договор. Не проверяя ни нашу финансовую состоятельность, ни политкорректность. Мы и погнали. Во второй части вообще все ролики наши. Виктор говорил, до войны иначе было.

— Виктор?

— Рокин Виктор, человек флагмана.

Доктор вздохнул. По прибытию во Владивосток он сам оказался «человеком Такао», и бесполезно было каждому объяснять, что спят они врозь. Довольно скоро всю артистическую тусовку доктор четко поделил на мудаков, сально подмигивающих ему при каждом удобном и неудобном случае — и нормальных людей, продолжающих общаться по делу. Пришлось подписать кучу малопонятных бумаг — береговые тоже здорово подустали от гонора некоторых столичных, так что при первом же случае спихнули всех гостей оптом. Хорошо хоть, что с артистами оказалась грамотная и боевая тетка-сопровождающая. То ли от «Совинтуриста», то ли вообще от «Роскосмоса». Блондинка гвардейского роста, ни разу не споткнувшаяся на качающейся палубе; умело построившая артистическую отару во вполне человеческого вида колонну, что и позволило протащить всех на посадку и разместить по каютам — хоть и не быстро. Доктор даже заподозрил в ней аватару какого-нибудь линкора. Но русалки всегда имели идеальное здоровье и внешность. У сопровождающей же по правой щеке ветвился заметный след ожога, не полностью вылеченный даже частичной пересадкой кожи — терапевт-спасатель прочитал историю болезни прямо по лицу, безо всяких документов.

Кстати, документов доктор подписал сорок два килограмма. «Такао» из интереса взвесила мешок для бумаг, когда терапевт, пыхтя и тихонько ругаясь сквозь зубы, заволок его в стенной шкаф. После чего Такао сочувственно приобняла доктора за плечи — перед всей артистической братией, язва длинноногая! — и тут врачу от завидущих глаз вовсе проходу не стало.

Вот потому-то доктор и не спешил на завтрак, предпочитая читать открытый кусок тактической сети:

До завтрака оставалось с полчаса, и доктор с удовольствием отдыхал, пока можно было ни о чем не думать. К сегодняшнему рассвету все худо-бедно наладилось. И погода выровнялась — циклон ушел к югу. И люди переключились от скуки ожидания — на виды океана, на скачки дельфинов за бортом, на умеренной остроты застольные беседы в кают-компании. И до места оставалось всего полтора дня, потому как летела «Такао» в шестьдесят узлов. Доктор не сильно интересовался, за счет чего превзойден тридцатиузловый порог: то ли за счет гигантской мощности, то ли за счет подводных крыльев, то ли за счет парогазовой прослойки вокруг смоченной части борта.

Ударил колокол, и в корабельной трансляции раздалось веселое:

— Завтрак! За-автра-ак!

Доктор подавил зевок, умылся еще раз — колбасило его сутки, а спал он всего десять часов. Подумал. Халат надевать не стал, но кофр все-таки пристегнул. Вышел в коридор: полированные деревянные панели, начищенные бронзовые ручки, светильники в простенках. Ровно подстриженный серый ковер. Как в хорошем отеле, и даже запах береговой. Мастика, чуть-чуть пыль, дерево.

Сделав несколько шагов, доктор столкнулся с известным тележурналистом. Низенький, круглый, седой дядечка в жилетке из одних карманов, перед внушительностью которой рубашка и брюки просто терялись, вежливо придержал доктора за цепочку медицинского ящика:

— Юноша, я в здешних обстоятельствах профан. От самого порта пластом в каюте. Вот первый раз в благородное собрание направляюсь, — дядька посопел, покосился вниз, пытаясь под набитыми карманами жилетки разглядеть хотя бы носки собственных плетеных сандалий. — Вы мне ликбез не проведете по главным вопросам? Как обращаться, какие темы не затрагивать, и так далее.

— Я тоже всего день был в посольстве, если честно.

— Ничего, у меня опыт еще меньше.

— Но как это вы — и не поехали сюда сразу?

— Первый контакт — самое приятное. О нем и без меня найдется, кому писать. Я не люблю войну, молодой человек. Люблю стройку. А там все просто. Торжественная закладка первого камня только миг. Вы же не думаете, что Рокин уже все сделал?

— А что Рокин сделал? — доктор показал жестом на трап в конце коридора, куда и зашагали собеседники.

— Помог русалкам осознать себя. Дальше — формирование личности. У человека это занимает лет пятнадцать. У русалок больше мозг, сильнее физическая часть организма. Но и вопросов больше. С другой стороны, люди дают им сразу готовые решения. Выходит примерно так на так.

— Значит, Корнет был прав. Если мы не сформируем среди них этику…

— Корнета не читал, — журналист улыбнулся. — Но не осуждаю. Это процесс, это не на день и не на год. Любой медовый месяц рано или поздно кончается, надо жить дальше. Жить и продолжать выполнение своих обязанностей.

— Так это же вы Фадеева цитируете, «Разгром»! — доктор подхватил колобка под локоть, когда тот запнулся о высокий корабельный порог-комингс.

— Именно разгром, юноша… Старый мир мертв. Надо строить новый. Да. Интересно. Вот наступило то, о чем я читал в фантастике. А мы все так же сажаем картошку, а наши дети воруют леденцы из буфета…

— Но если вы считаете, что это как воспитание детей, то никакой проблемы воспитания искуственного интеллекта попросту нет! Зато есть проблема воспитания детей.

Раздвижные двери впустили мужчин в кают-компанию. На фоне слабо светящихся потолочных панелей, блестящего металла, киношных ломаных форм столов, терялись и люди, и тарелки. По стенам сияли разнообразные экраны в явно избыточных количествах и размерах. Впрочем, показывали они вполне актуальные сведения о погоде, курсе, скорости, биржевых котировках, политических новостях. Кто-то, неузнанный против света, приветственно махнул рукой:

— Док! Привет!

— Как спалось? — с намеком крикнул еще кто-то, и несколько голосов с готовностью заржали.

Доктор молча поморщился. Седой хмыкнул:

— Именно воспитания. Детей. Слышно же.

Подойдя к автомату выдачи блюд, журналист добавил:

— Мы, как те анекдотические программисты, выливаем воду из кастрюли, чтобы свести задачу к уже решенной.

Доктор даже по кнопке промахнулся:

— И где же у нас решена вечная проблема отцов и детей?

— Общего решения нет, но на множестве частных случаев… Вот, к примеру, Другаль, «Язычники».

— Это где киберов настраивали? В клетках, комбинациями силовых полей?

— Нет, юноша. Это где: «Воспитатель Нури, а ветер будет?»

На всех экранах появилась Такао. Все в том же коротком белом платье без рукавов, только синие волосы не уложены узлом, а двумя хвостами летят за ветром.

— Приветствую всех на борту! Прошу доктора подняться в ходовую рубку!

Журналист посмотрел на доктора внимательно. Вряд ли дядька совсем не слышал сплетен.

«Подмигнет, — подумал доктор, — прямо вот этот поднос ему на голову надену. С борщом и пельменями. Пофиг, что седой и знаменитый».

Но журналист проявил достойную мастера проницательность, и не позволил себе ничего лишнего. Вздохнул только:

— Ладно, заходите как-нибудь еще, поболтаем.

Проводил глазами доктора. Забрал его поднос: не пропадать же пельменям. Прошел к фигурному столу. Оглядел собравшихся:

— Вот так-то, молодые люди. Завидуйте молча.

Доктор же поднялся палубой выше и перешагнул очередной комингс. За гермодверью начинался рубочный подъемник: обычный стакан в трубе. Голый металл, ни следа украшений, ни огонька, ни резервных скоб. Такао не нуждается, а люди тут не предусмотрены.

Такао успела похвастать, что уже научилась поддерживать структуру корпуса не полностью из нанороботов, а из обычного металла, добыть который было намного проще. Драгоценная «серебряная пыль» использовалась только в ключевых механизмах, еще для внутреннего покрытия лейнеров, еще для сборки данных о состоянии корпуса и нагрузках, ну и в прочих узких местах — доктор не настолько разбирался в морском деле, чтобы ясно представлять, где именно.

Поднявшись в рубку, доктор нашел Такао перед обзорным остеклением. Кроме аватары, в рубке не было совершенно ничего: ни мебели, ни приборов. Металл, стекло, металл.

И абсолютно неуместная длинная подушка. «Дакимакура» — вспомнил терапевт, — «Японская игрушка».

Игрушка?

— Извини, оторвала тебя от завтрака. Скоро понадобится делать кое-какие маневры. На моей скорости это может оказаться весело. Каково состояние пострадавших?

Доктор вздохнул:

— Вся бы моя работа этим ограничивалась. Подбитый глаз… И разбитый нос. Но лучше им там и полежать до прихода в порт. Еще раз побьют.

Такао повернулась к вошедшему:

— Я не понимаю вашей ненависти к этому… Кулинару. И ко второму тоже. Можешь объяснить?

— Попробую.

— Вот смотри. Когда человек выражал протест… Шел против системы… Ему рукоплескали за «Поворот», «В круге света». А когда он выразил точно такой же протест против существующей системы, на него накинулись все. Почему?

Доктор подошел к остеклению тоже, и поглядел туда же, куда и Такао.

— Не знаю. Подозреваю, что та, первая система, была не наша. И потому его протест попал в точку.

— А эта, вторая система, которая правит у вас теперь, ваша?

— Скажем так, она больше наша, чем нет. И потому его протест… Поставил его на одну доску с откровенным дерьмом. Если я и могу его уважать, так исключительно за сам факт выступления. За смелость. Слабоумие и отвага, вот.

— Не знаю, не знаю, сомнительно мне насчет слабоумия. Но пусть как ты сказал. Человек здесь ты. А второй?

— Заслуженный муж?

— Но у него ведь тоже было: «Все отдам я снова: и любовь, и веру. Всю любовь и веру! А что взамен?»

Доктор вздохнул.

— Не приспособлены мы, кролики, для лазания. То есть, не сильно я разбираюсь в искусстве. В общем, пока он пел, еще туда-сюда. А как замуж… Тьфу, зажен… Да елки! С этим «новогодним огоньком» сам косноязычным стал… Короче, как он женился на женщине втрое старше себя — ну зачем, если не для карьеры? Это позорно.

— Для мужчины. Содержать жену считается нормальным и правильным, почему же содержать мужа — тщательно скрываемый позор?

— Прости, Такао. Для таких разговоров я гожусь плохо.

— Если бы эти двое не вцепились друг в друга у меня на борту, и если бы я не выхватила за это от Конго… — Такао вздохнула тоже. — Мне бы и в голову не пришло разбираться.

— Зачем вы вообще тащите на острова этот гадюшник? Можно ведь нормальных найти.

Такао посерьезнела:

— Электронной музыки с фильмами у нас тут полно. Но видеть живых людей — совсем другое. Полностью! Новый мир. «Открылась бездна, звезд полна». Насколько я поняла, ваши артисты живут с того, что транслируют чувства. Следовательно, у них самих эти чувства есть. «И похабничал я, и скандалил — для того, чтобы ярче гореть.»

— И-и-и?

— А у нас нет. Логика есть, а чувств нет. Оно иногда весьма полезно. Например, как увидишь в прицелы какую-нибудь американку. С той еще, дизельной войны. Да как припомнишь былое… Но как же нам стать людьми с одной голой логикой?

— Такао… В атаку на Конго ты тоже полностью логично шла?

— Вот-вот! Я совсем не понимала, что чувства точно так же влияют на поступки, как и разум. И мы решили посмотреть на чувства поближе. На всякие чувства. Не только ми-ми-ми, как ваши говорят.

Доктор пожал плечами, не зная, что сказать. И надо ли. Такао сменила тему:

— Ты, наверное, хочешь есть? Я же тебя с завтрака выдернула.

— У тебя линия доставки прямо сюда?

— Да. Я сделала. Думала, пригодится… — русалка коротко посмотрела на подушку. Доктор сделал вид, что вглядывается в океан. Даже спросил:

— Кто это? Справа, милях в трех?

Такао вытащила из шкафа пластиковую тарелку с несколькими отделениями, как палитру для красок, и отверстием под большой палец — удобно держать в одной руке, когда нет стола. Доктор уже сталкивался с подобными, и теперь привычно содрал полиэтиленовую крышку, скатал в шарик, шарик опустил в карман, отломил пластиковую ложку. Пока человек завтракал, Такао просканировала корабли на правом траверзе и засмеялась:

— Штрафники, большое мусорное пятно перерабатывают в нанопыль. Читал утренний чат?

Доктор кивнул:

— И за что у вас черенки вставляют?

— Ну вон те двое, Гремислава и Ярина, парня не поделили. На внешнем рейде, боевым оружием. Управились без жертв и разрушений, так что всего сорок пять суток. Там вон Корри с Лири, техасские мастерицы практической стрельбы. Сбивали спутники на спор, попали в союзный. Пятнадцать суток с возмещением ущерба. Сутки отбудут быстро, а вот собрать годный спутник, — Такао хищно улыбнулась, — Думаю, через полгода выйдут. Как научатся.

— А это кто, еще дальше?

— А это местные самоубийцы. Додуматься, назвать мою Катюшу самотопиной! В присутствии всех малявок Нахимовского. Пятнадцать суток за глупость, и восстанавливаться будут за свой счет. Катюша — подводная лодка, серия «К».

— Понял, — доктор убрал опустевшую тарелку в показанный мусороприемник, и отправил туда же шарик из пленки. Такао покачала головой:

— Не понял. Подводные лодки по характеру одиночки. Внешнее давление для них не фигура речи, а вполне ощутимый враг. А вот под скорлупой они чуткие, настороженно вслушивающиеся в океан. Радары в глубине бесполезны. Гравирадары тоже дают нечеткую картинку: вода плотнее воздуха на три порядка; в той же пропорции загрубляется масс-селектор. Остается гидроакустика. А тут тебе сразу и термоклин, и ложные отражения от косяков рыбы, и разноплотность, и галинная конвекция, и черт с рогами, и баба-яга в ступе. В смысле, Хьюга в своем батискафе, не приведи судьба нарваться.

Такао совершенно по-человечески вздохнула.

— И потому подлодки всегда неуверенные. Для них нет обмена ударами. Единственного попадания они обязаны избегать, как смертельного. Не поломка, так давление воды добьет. Поэтому любое неодобрение, любые упреки, даже просто неудачные шутки воспринимают очень болезненно. Запомни, доктор, подводную лодку перехвалить невозможно! Увидел — сразу на руки, и хвалить! Это эсминцам все как с гуся вода. Их люди и любят больше всего. За незлобливость, веселый нрав и легкость на подъем. В смысле, начистить кому-нибудь клюзы малявки всегда готовы.

Русалка прижмурилась, вспоминая потасовку.

— Так что нахимовские тридцатки за Катюшу гирингам навтыкали, даже завидно.

— Но я читал, что эсминцы и подлодки — смертные враги.

— Есть два самых больших училища, Нахимовское и Аннаполис. Нахимовцев готовят больше к применению торпед по надводным целям. Так что с подводниками они, считай, коллеги. А вот специализация Аннаполиса — проводка конвоев. Защита от чужих торпед. Тут как раз полное взаимопонимание, переходящее в бурные аплодисменты. Как ты сказал? Верные враги? Вполне.

За остеклением форштевень промял особенно здоровый гребень; брызги взлетели выше топов. Такао деловито прибавила:

— Но с малявками ты вряд ли познакомишься. Я тебе говорила еще на острове. Живые эсминцы — все наградные, мало их. Ой, смотри, опять дельфины увязались…

Дельфины без видимого напряжения догнали корабль, и живо устроили арку, всем десятком перепрыгнув над полубаком.

— Так у тебя шестьдесят узлов в час? А им все равно!

— Шестьдесят узлов. Узел и есть миля в час.

— Такао, смеяться не будешь? Почему вы все километрами не мерите? Удобнее же!

— Потому что миля — одна угловая минута дуги. Земной шар круглый, и мы плаваем не по плоскому столу. Вот и получилась некратная цифра в тысячу восемьсот пятьдесят два метра. Зато штурманские расчеты хорошо делаются, без конвертирования координат в длину. И переход к воздушным траекториям легко считается.

Такао всмотрелась:

— А вообще, странные какие-то дельфины. Не побоюсь громкого слова, стремные.

Словно услышав ее сомнение — а вернее, ощутив мощный сканирующий импульс тяжелого крейсера — дельфины еще раз прокатились аркой над полубаком, сбросили сумасшедшую скорость и быстро пропали за кормой. Русалка поглядела на доктора с заметным лукавством:

— Так, про кого еще тебя предупредить? Авианосцы и линкоры ты вряд ли увидишь, это как параллельный мир. А вот с легкими крейсерами не связывайся вовсе. Гонору, как у меня, — подмигнула Такао. — А дури, как у эсминца. Заездят! Ты мужчина основательный, тебя бы с Акаси познакомить. Она русалок чинит, а ты людей. Семейный бизнес, все дела.

Доктор смутился.

— Тяжелые крейсера… — русалка призадумалась. — Ты уже видел у Сухова. Ну и линейный крейсер, там ведь была Хиэй.

— Она сестра Конго, я правильно понимаю?

— Конго… — русалка развела руками, — это Конго. Другой такой нет. Внимание на экран!

На экране порт и причал; и пышно разодетые встречающие; и летят цветные ленты, и за спинами рыдают медные трубы, и в жарком небе тонко, иглой тоскливой вышивает скрипка — а потом все тонет в шуме приветствий.

По причалу ступают закованные в пластик, с прозрачными щитами-бульдозерами носороги в камуфляже, в круглых шлемах; за ними в демократично-дешевых пиджаках машут публике президенты двух крупнейших держав Земли. То есть, двух крупнейших обломков прежних величайших держав.

А вот следом движется рослая блондинка в непрактично-лиловом, ассиметричном бархатном, длинном; острые черты лица безмятежно-спокойны. Алые нечеловеческие глаза немного прищурены: то ли благосклонно, то ли презрительно.

Вот дошли до берега! Крики, вопли фанатов. Букеты, красные шелковые сердечки сыплются под ноги, скользят с досок, уходя навсегда в мутную портовую воду. Оцепление отжало дорожку к лимузину; тихонько матерятся где-то антиснайперские расчеты; слуги, выглядящие дороже и значительней обоих президентов, распахивают дверцы; искры солнца на бронестеклах, толщиной в спичечный коробок.

И вдруг тоненький паренек прокатывается коленями вперед под оцеплением, вылетая позади президентов прямо в ноги блондинке. Замирают все первые ряды; изумленная тишина катится вверх, вверх, вверх по трибунам; старший охраны раздосадовано машет ближним: прощелкали, суки — теперь хоть не лезьте, запортите все кадры! Президент может погибнуть на посту, но президент не может потерять лицо, впутавшись в историю глупую, некрасивую, вульгарную. Когда дуболомы охраны, к примеру, будут оттаскивать идиота-влюбленного. Если он шахид, так все равно ведь поздно дергаться.

Но паренька одушевляет совсем иной фанатизм, и в стихающем гуле толпы, в растерянном буханье медных тарелок оркестра — ударник знай себе шпарит, не сняв наушники, плевать ему даже на это! — над причалом тонко, безнадежно:

— Конго, я не могу без тебя жить!

Конго чуть наклоняет голову; мальчик, наверное, видит алые искры под прикрытыми веками.

Тишина становится абсолютной, потому что Конго роняет без паузы:

— Не живи.

— Не живи?!! А дальше? Вас там население не линчевало? Хотя чего это я. Куда там линчевать, даже помидорами закидать вряд ли кто посмеет.

— Ты знаешь, наоборот, — рассеяно улыбнулась Такао. — После того случая стали относиться даже лучше. Меньше соплей, больше дела.

Доктор пожал плечами (вот привязалось!) и попытался вернуться к прежней теме:

— Кстати, о подводных лодках. Что там с четыреста первой? Ну, которую в «Гостях у сказки» Резервная эскадра не поймала? Чем закончилось?

Такао улыбнулась:

— Если я скажу, что все закончилось хорошо, ты же с хирургической точностью спросишь: хорошо для кого?

— Я терапевт вообще-то.

— Ну, тогда с пофигизмом врача общей практики не дослушаешь чего-нибудь важное в моем ответе. Найди время, досмотри уже кино до конца, оно того стоит.

— Доснимут — досмотрю, — буркнул врач. — Терпеть не могу неоконченного, только разогнался, во вкус вошел — и стой, жди продолжения. Нет уж, я все-таки подожду последнюю серию. Такао, а лично для тебя чем это кончилось?

— Для меня пока ничего не кончилось. Пока все живы. Вот что. За обедом я спрошу, не хотят ли наши гости вкатиться в гавань с музыкой, с живым звуком. Трансляцию на весь остров мы обеспечим. А тебе спасибо, иди поспи. Вижу, что не помешает. Качки не ожидается, ко времени подниму.

— А зачем за обедом? Разошли сообщения, тебе и бегать не придется.

— Ну ты же не думаешь, что я так вот просто пустила в тактическую сеть их всех? Только старшую. Как они ее называют за спиной: «тетя-капитан». Ну, а второе — я хочу видеть и слышать ответ. Тоже чувства.

Чувства исполнительской братии поделились практически пополам. Пока доктор добирал часы сна, пока «Такао» полуциркуляциями обходила позиции штрафников, в кают компании кто-то распыхтелся:

— Я-то думал, буду для своих петь. Думал, в посольство еду, для людей.

Сольвейга на то плечами пожала:

— А я думаю, надо их простить и жить дальше. Бывает же, что рождение ребенка убивает мать. И что, ненавидеть за это ребенка до конца его дней?

Люди повскакивали с мест; блики синего и алого цвета с футуристических панелей заплясали по лицам, по стиснутым кулакам:

— Соль, ты чего?

— Ты же с нами ездила по фронтам, в больницах выступала!

— А теперь перекинулась на сторону либерастов? Платить и каяться?

Женщина продолжала стоять на своем:

— В том вопросе я считаю как вы, а в этом — как я. Туман закончил войну, пора закончить и нам.

И в полной тишине гости поделились надвое. Кто решил поддержать Сольвейгу, вышли готовиться. Прочие же угрюмо сидели за красивыми гладкими столами, в привычном каждому по игре «Mass Effect» интерьере космического рейдера «Нормандия». И не двигался никто, и слов не находил. Проснувшийся доктор сделал второй заход к автомату с едой. Увидев хмурые лица и узнав суть спора, доктор подумал: «Всякий свое мнение имеет, а я вот не определюсь никак.»

Тут его взяла за рукав давно присматривающаяся девушка в ярком и полуоткрытом платье:

— Хо! Это на самом деле ты!

Доктор недоуменно всмотрелся:

— Алка? Точно, Алка! Вот где не ждал встретиться! Ты как здесь?

— Я тут с подтанцовкой. Ну, нашего фронтмена кудрявый в лазарет уложил, так что у меня типа отпуск… — девушка уверенно подтянула собеседника к столу:

— Садись! Давай сюда твой поднос. Ешь, а я рассказывать буду…

Оказывается, в родном городе развод терапевта вызвал совершенно гомерических размеров общественный резонанс. Доктор вспомнил, как Такао приобнимала его на ступенях, и как не далее сегодняшнего утра вызывала в рубку. Подумал, что после этого волна подымется еще выше. Алла заметила, что доктор ужин закончил, и как бы между прочим спросила:

— Так вы развелись после того, как появилась… Она? — девушка осторожно кивнула на экран, где Такао и Сольвейга обсуждали лучшее размещение звука на полубаке.

Доктор вздохнул:

— Я не завел никого на острове. И развод был задолго до того. Все перебрехали, сучьи дети, а прошло времени всего-то пара недель.

Алла запустила пальцы в подстриженные челкой рыжие волосы:

— Не мое, конечно, дело… Но все равно ж узнаю через сплетни. Лучше сам скажи. Если не хочешь, чтобы опять переврали.

Зеленые глаза смотрели серьезно и сочувственно, так что доктор проговорился:

— Мне выдали предписание до Хабаровска. Типа, секретное. То есть — там скажут, куда дальше. Жена с порога: карьера или семья! Я только заикнулся, что на самом-то деле мы еще дальше поедем, а мне в ответ: «Куда там еще дальше? В поселок Новоебуново на берегу Тихого Океана? Ты это решение один принимал, без меня! Вот один и катись!»

Доктор фыркнул:

— Я было собрался объяснить про Перл-Харбор, да чего-то обиделся. Если, думаю, сейчас вопли, то как же она заорет, когда со мной, не дай бог, случится что? Нынче не старый мир, инвалидность как раньше насморк, на каждом углу можно подхватить… Ну и покатился. Один.

— И что теперь? Я видела в гостинице, ты кидал письма в ящик. Ты ей не писал потом?

Доктор:

— Нет. Это матери с братом.

Девушка подняла брови:

— Что, «если пустишь ее в дом — не мужчина ты, не гном»?

— Нет, — врач даже плечами пожал. — Просто я в самом деле не понимаю, что сказать. «Вернись, я все прощу?» Так нет, не выговаривается как-то. Извиняться? Мне надоело, что всегда виноват я!

Почувствовав нешуточную обиду в голосе, девушка сменила тему:

— А я думала, эти ваши куклы и правда такие уж идеальные. И рядом с ними про нас вообще думать невозможно.

И оба еще раз посмотрели на экран, отображающий длинный полубак. Такао уже организовала там кресла и стойки для инструментов. На другом экране, где ради антуража крутился открытый тактический чат, доктор прочитал молниеносную переписку с берегом. Из радиообмена следовало, что выпендрежница «Такао» подойдет к порту перед закатом, чтобы актеры выступали контражуром, на фоне садящегося багрового шара.

То ли оставшиеся в кают-компании это сообразили, то ли просто не утерпели. К черту политику! Когда еще споешь вживую, для всего населения немаленькой гавани, да на борту страшного крейсера Тумана, да кровавыми крыльями за спиной закат! Довольно скоро в комнате остались только доктор и Алла.

— Ну как… — ответил врач на зависший вопрос. — Фигуры безусловно. Здоровье. А воспитание… В процессе, скажем так.

— А они правда не ревнивые?

— У них половины инстинктов нет, — постарался честно и точно пояснить доктор. — Не пытаются интриговать, практически не врут. Да значит да, нет значит нет.

— А чего так? — Алла подперла кулачками щеки.

— Ну, человечество же развивалось, — сказал доктор, чувствуя себя опытным и мудрым. — Эволюция там, то-се. А эти готовые. Рефлексы тела на месте, а вот воспитание… Не жили они в пещерах при палеолите, нет у них необходимости кормильца переманивать, друг дружке шпильки в туфли пихать.

— Так вам, получается, этого вот не хватало? — Зеленые глаза распахнулись шире обычного.

— Мой же случай не показатель, — пожал плечами мужчина.

— Ну ничего, разъясним эту сову… А мужского пола они существуют?

Доктор вспомнил Юрия Петровича Зацаренного, дожидающегося операции в Международном Гавайском Госпитале, и сказал:

— Пока нет.

— Пока? А потом?

— А потом конец, — сказал доктор. — На Земле останутся идеальные люди из нанопыли, остальные вымрут. И будут потом историки гадать, существовал хомо сапиенс сапиенс или это легенда такая. Вроде орков с эльфами.

Алла поднялась:

— Да ну нафиг! Пошли тоже на палубу. Танцевать я и без начальников могу.

— И то дело, — с облегчением поднялся доктор. — Нафиг этот гнилой базар.

Базар-вокзал в гостинице затих лишь к позднему вечеру. И тогда, наконец, Балалайка решилась оставить своих беспокойных подопечных. Выгрузка и размещение полусотни творческих личностей, разогретых концертом на подходе, дались ей нисколько не проще, чем тому же доктору — погрузка их на «Такао» во Владивостоке.

Но все кончается, кончились и хлопоты. Решив, что для поправки настроения следует прибить несколько нервных клеток с подобающей закуской — и, желательно, в тишине — женщина направилась к фонарям рынка. Рынок врач же и посоветовал, сказав, что привычную еду можно найти только там. А торговля идет и после заката, как в большинстве реально жарких стран.

Эскулап не соврал: и рынок работал. И квашеная капуста, столь хорошо сочетающаяся с заветной фляжкой, на базаре имелась. Но вот цена!

Балалайка перевела взгляд к соседнему прилавку:

— Да у вас тут черная икра дешевле!

Две немолодые тетушки в белых косынках и длинных закрытых одеждах, приценивающиеся к икре, завздыхали наперебой:

— Да что там дорого!

— Сын приехал, угостили бы.

— А пост. Нельзя.

— Так что, холодильника нет? — густым басом удивился иеромонах, тоже выбравшийся на берег по случаю спавшей жары.

— Да есть, так уходит завтра сын в море.

— Ну, на войне и в пути допускается не соблюдать пост, — иеромонах пожал плечами.

— А если он кабелеукладчик? Это же не война и не путешествие. Обычная работа. — Уперлась одна из тетушек. Иеромонах испустил двухметровой длины вздох. Размашисто перекрестил прилавок с черной икрой:

— Нарекаю тебя ежевикой! Все, покупайте. И не смущайте господа пустым начетничеством.

— Батюшка, благодетель наш, благослови! — обе тетки повалились в ноги. Балалайка, не зная, плакать или смеяться, вернулась к своей капусте и сказала загорелому продавцу на разухабистом «моряцком» английском, с явной угрозой:

— Вы видите то, что вижу я? Триста граммов капусты стоят четыреста рублей?

— Именно так, — подтвердила Рицко, изучив ценник.

— Вы не подумайте, — сказала Балалайка, возгоняя в себе злость, — что я плохо вижу, или выжила из ума. Просто есть эмоциональные переживания, через которые сложно пройти в одиночку…

И тут сообразила, кто стоит рядом, под тусклым желтым фонарем:

— Рицко!!!

— Капитан!!! Ай, не обнимай так, задушишь, bogatyrka, даттебайо!

— А ты постарела, подруга. Извини, если обидела.

— Все говорят… Что поделать, моложе мы не становимся. Давай присядем там вон, под навесом. Выпьем… Чего тут есть?

— Слушай, но мы же лет пять не виделись! Не молоко же пить по такому случаю.

— Жара спала — можно и vodka.

— Слушай, и правда пять лет, от самого Перекрестка, будь он проклят! Как там у вас? Как Синдзи, Аска, Рей?

— Рей умница. А Синдзи, козлина, чуть не разругался с Аской напрочь.