Смерть подстерегает нас вчера

Бесконечная смерть и милосердие

Шесть часов его мозг распиливали галлюциногенные грибы.

Была и такая мысль: я умираю. Потом оказывалось, что умирало всегда что-то в нем, а он оставался. Это продолжалось порядочно долго. Он понимал, что смерть беспрерывна во всех смыслах - она не прерывает существование, она часть существования которое он знал. Это существование составляло суть любой жизни любого существа, оно являлось универсальным сознанием во всех телах, во всех видах. Жизнь сменяла жизнь - бытие кишело жизнью хлещущей через край иногда, ему становилось душно и, он падал на пол, хватая воздух, как выброшенная волнами рыба. Темное начало проснулось в нем и узнало себя, как свет. Все божественно решил он раз всякий раз, умирает что-то, что как мне казалось было мной, только то с чем я привык себя отождествлять, но сам я продолжаю быть.

Он вспомнил, что знал это чувство, это ощущение, это переживание безграничного подлинного бессмертия, что оно постоянно дремало в нем. Каждая клетка и каждая молекула в его теле существовала, как собственное «я» - и теперь-то он понял, что то, что он считал миром на самом деле всегда было миром какого-то из этих «я». В нем что-то боролось с мыслью о том, что в действительности мира, как он себе представлял - не существует и никогда не существовало. Было что-то другое. Бесконечное превращение, творение и его жертва.

Чтобы жить надо есть. Жизнь пропитана смертью. Мертвая яичница в тарелке, мясо пропущенное через мясорубки, снятая кожа обтягивающая кресло, вылинявшее чучело со стеклянными глазами валяющееся на помойке. Жизнь поедает сама себя - то, что было одним, отращивает щупальца, вылупляется из куколки, сбрасывает панцирь. Все пожирается, все меняет формы. Волшебные грибы развертывали перед ним картины событий из чужой памяти и иной жизни. Иллюзия смерти присутствует в каждом и в каждом она присутствует как иллюзия, т.е. нечто устойчивое, но не вечное. Каждое рождение убивает того, кто дает другому рождение. Ты рождаешься, думал он и убиваешь свою мать, взрослеешь и убиваешь в себе ребенка, смерть есть, но нет мертвых.

Умирает всегда только тот, кто считал себя кем-то. Умирает образ. Только и всего подумал он. Он всегда кого-то ел. Как и все вокруг он не знал ни имени, ни лица своей жертвы. Одновременно с этим кто-то ел его - незнакомый, чужой и далекий. В этом взаимном жертвоприношении обреталась такая Любовь, такая мудрость, такое могущество. Это была высшая любовь к жизни, любовь, лишенная всякого чувства обладания, желания достижения и страха утраты. Это было то живое знание вокруг которого вращались все его мысли и мысли всех окружающих его людей - он почему-то абсолютно точно теперь, был в этом уверен, словно на какое-то время исчезли стены, окружавшие его с детства. Стены, которые он так упорно возводил.

Когда у меня было тело, думал он, я был обречен на выживание, как машина, слепо следующая приказам. Но мое тело - это весь мир, вся Вселенная, все тела и я сам на себя охочусь, смотрю на себя сквозь прицел, при этом воображая себе угрозу собственной безопасности и считая себя чьей-то добычей. Описывая себя каким-то одним определенным способом, я сам, сразу же создаю различия. Попытка ухватить абсолютное, удерживает меня в относительном - быть абсолютным суждено только тому, кто отказался от сопротивления абсолютному. Мне нет нужды искать предпочтения - оставаться в каком-то одном конкретном теле, занимать какую-то одну определенную сторону, видеть и верить в существование своего собственного непохожего на других сознания. У меня есть все и оно, мне не принадлежит.

Это понимание вызвало в нем чудеснейшую легкость, перед глазами возникли бесчисленные сцены борьбы и соперничества, турниры и противостояния, герои которых казалось, отстаивали только собственное ограничение, свои созданные представления, какую-то книжную свободу. В этих сменяющих друг друга кадрах ясно и убедительно осознавалась реальность действия - ни действующий, ни материал действующего никогда не были реальны. Он почувствовал, что его больше не интересует достижение знания, и неизвестное не представляет собой вызов.

Гигантское облако пыли медленно оседает, когда заканчивается беспокойство, умилялся он. Если бы я не задавал вопросов, я бы знал ответы. Вопрос - это ответ, а ответ - новый вопрос. Он думал о том, кто такой Бог и понимал, что Бог - это то, что происходит. Если, я его не ищу - значит, я его уже как-то нашел, нашел в чем-то, что соответствует уровню моего понимания. А как только я начинаю искать Бога - я нахожу только того, кто его ищет, я нахожу только самого себя.

Перед ним прошла вся его жизнь полная чудовищного раздвоения и несоответствия - как будто он только снился сам себе не в силах побороть собственные грезы. Он и все люди, которых он знал, были зомбированы - зомбированное поведение, слова и жесты, даже, мысль о Просветлении была частью всего зомбирования. Когда я создаю образ себя думал он, я себя зомбирую - тот, кто кажется как «я», реально не существует. Нет никакого «я» кроме «я» самого процесса осознания, кроме самого действия, зритель сам часть зрелища. Это как брызги в сознании.

Перед ним проносились трехмерные игрушки со своими внутренними устройствами, некие усилия должны были привести к желаемому результату, чьи-то губы шептали невыразимые слова, звучащие как наваждение. Первобытные племена, рассевшись на корточках, тыкали пальцами в детские рисунки, служившие им календарем. Под солнцем жарким, как раскаленная лампочка высились космические корабли покрытые пылью, словно разбросанные каким-то великаном гигантские кегли. Чернокожие жрецы растирали в порошок высушенных насекомых и курили его из глиняных трубок. Летучие мыши с писком вырывались из пещер и мчались к далекому маяку, притягивающему их неслышимой частотой. Надписи на стенах стирало жидкое время. На их месте возникали новые надписи.

Он увидел, как он вскакивает на велосипед и мчится задом наперед по пересеченной местности полной опасностей, мимо разлагающихся болот. На его руке, якобы, огромный походный компас, бешено вращающийся во всех направлениях. Тут же он в какой-то комнате с высокими потолками и облупленными стенами. Он разрезает брюхо огромной рыбины и оттуда вываливается пленник. Он смотрит на пленника, пленник на него и они оба смеются.

В основании всякого опыта лежит ключ к разгадке «я» - как игра на пианино. Сначала ты разминаешь пальцы, а затем просто растворяешься в музыке забывая, что извлекаешь ее ударами собственных конечностей по деревянным клавишам. То, что принято считать «миром», или «жизнью» - просто мысль. Так же, как игра на пианино становится музыкой только тогда, когда растворяет в себе исполнителя. Сама мысль кому-то принадлежит, а этот кто-то тоже мысль.

Ну так, что вдруг, искренне возмущался он, я что, вижу только то, что я есть? И я есть, все, что я вижу? Значит моя смерть - это смерть того, что я воображаю о себе. Но я - это и есть то, что видит и то, что воображает. Не потеряв себя, понял он, нельзя ничего найти. И не потеряв себя, не нужно ничего искать.

В голове у него звучали голоса грибов - нежное нашептывание похожее на прокручивание плохой записи с магнитофона, на разговор под водой. Святые Писания гибнут в странных вселенских тисках, а ты все нажимаешь и нажимаешь кнопку повтора, вызывая к жизни «я» запертое в СЛОВЕ-СОЗНАНИИ. Когда ты произносишь слова, вкрадчиво посвящали его грибы, или то, что он знал как грибы, нет того, кто их произносит. Когда нет слов, нет необходимости искать то, что нуждалось бы в объяснении. Ты говоришь всем своим существованием. Писания могут только запутать, если, от них вовремя не отвернуться. То, что можно считать «я» не то, на что ты можешь смотреть, а то, что смотрит.

Он почувствовал, что его выкручивает как шуруп из отверстия какая-то чудовищная вибрация. Его словно выталкивало из герметичной капсулы в необъятный и неразделимый вакуум. И этот вакуум был всего лишь потенциальностью в чистом виде, о нем самом нельзя было ничего сказать, что он был холодным, или пустым, или наполненным светом, или каким-то липким наощупь.

Он принял этот вакуум, эту бесформенность, невыразимое отсутствие отсутствия, нереальность какого-либо ограничения и не почувствовал, не ощутил, не осознал, а стал самим состраданием. Это сострадание противоречило всему прежнему поведению зомби, исключавшему все, что не подлежало ограничению. Зомби был неспособен перестать действовать как зомби, но в какой-то момент увидел, что делало из него зомби. Только в неизвестном мне виде ситуации, в незнакомой обстановке и совершенно случайно, там где, нельзя этого предугадать я по-настоящему есть, думал он. Зомби никогда не выходят на незнакомую территорию - такова природа их негативного интеллекта. Быть зомби - означало болезнь. Зомби рождается, зомби живет, зомби умирает. Зомби мыслит, зомби растет.

Вылечить такую болезнь галлюциногенными грибами? До чего же это шатко подумал он, как грибы вообще, со мной разговаривают? Через ткань и обмен веществ был ответ. Грибы разворачивали перед ним психическую паутину, которая, постоянно сжималась и развертывалась. Циклы перерождений, древние магические цивилизации стертые миллиарды лет назад природными катастрофами, варвары, совершающие жестокие обряды поклонения богам-растениям и галлюциногенным жабам.

Он стоял над полуразложившимся трупом инопланетянина в лаборатории, спрятанной где-то в джунглях, в причудливых узорах тропических островов. Ты еще здесь спросил его незнакомый голос и он, повинуясь чужой воле персонажа из сценария этого потенциального перерождения, отвечал. Да, я здесь. Они принялись за работу и знаками оставили карту, предназначенную для будущего. Труп инопланетянина издавал запах мочи и жженого пластика. Под светом прожекторов на который слетелись тучи отвратительных созданий он убил из неизвестного оружия своего напарника, с которым разговаривал. Ощупав свой череп, он обнаружил металлические антенны, вживленные в его мозг могущественными хозяевами и, совершил самоубийство, заземлившись с помощью обрывка колючей проволоки. Ты еще здесь, спросил его незнакомый голос. Да, отвечал он, я здесь.

Здесь в тотальности действия. Значит привычная картинка всего лишь одна в серии сменяющихся одно за другим «я». Мы проснулись и не узнав друг друга разошлись по сторонам.

Он увидел закольцованные события, одни и те же действия, бесконечно совершаемые разнообразными существами. Некоторые из них представляли собой соединение растений, насекомых, частей человеческого тела и механических деталей. Они двигались по многоярусным уровням подземных городов, массово исчезали в прорытых в скальной породе тоннелях, ютились поодиночке в замурованных нишах и пожирали друг друга тысячу раз. Они бешено мчались по кратерам и горным цепям зелено-красной пустыни, завязнув в мягкой глине, оставались покрываться слоями пыли и мусора, превращаясь в бесформенные курганы среди валяющихся брошенных пустых коконов. В безвременье эти курганы рассыпались, обнажая новые свежие коконы которые лопались, выпуская наружу переродившихся существ покрытых молодыми зелеными листьями и выросшими на месте старых глазами. Двигая лапами-присосками они разрывали прежнее обличье и раскрыв цветные крылья взмывали вверх. Они строили по неведомым чертежам пирамиды из частей тел своих мертвых сограждан, прятались внутри этих пирамид, совершая магические ритуалы бесполого и бестелесного размножения. Нематериальные, непостижимые возможности осваивались отдельными представителями вида, когда их пытались вытеснить представители другого вида. Бесчисленные войны уносили жизни целых цивилизаций, распад и разложение других происходило нескончаемо долго.

Он ясно увидел координаты, в которых может восприниматься картинка. Пространство-время, двухфазовое восприятие конца и начала, активного и пассивного, скорости и инерции, одного и другого. Они оставались неразделимыми до рождения очередного «я». Внутри своей раковины «я» было бессмертно потому, что не было рождено. Для него не существовало ни света, ни тьмы потому, что не существовало никакой картинки и вообще, не существовало никакого «я» в том смысле, что оно не нуждалось в восприятии. Как же это невероятно просто вдруг понял он, и восторг затопил его мысли. Как же, это чудесно просто! Не было никакого «нечто» имеющего собственную волю и желания. Все это родилось из путаницы.

А из чего родилась путаница? А путаница возникла вместе с «я» которое может быть лишь, при наличие восприятия. Если, это «я» не обладает никаким восприятием, оно и не является никаким «я». Оно лишь то, что неопределимо и неописуемо и в тоже время представляет собой, как бы ту среду, в которой, происходит бесконечная смерть всех «я». Процесс восприятия оказывается крайне болезненная штука потому, что не может произойти сам по себе. Этот процесс всегда происходит с кем-то, всегда есть для кого-то, ему необходим адресат, превращающийся в его код. Бесконечная смерть «я» - это его бесконечные превращения, бесконечные комбинации кодовых последовательностей.

Он почувствовал, что подобрался к пределу выражения, что то, что он желал выразить, можно было выразить совершенно любыми словами, как угодно меняя значения этих слов. Само выражение не нуждалось в определенной формуле. Краски становятся нотами, а слова остаются цифрами. Он сидел и слушал, как растет плесень под обоями на стене. В коробке с конфетами он наткнулся на вкусную азбуку. Приложив к уху морскую ракушку, он проник в коллективное сознание дельфинов, слушая ультразвуковые сообщения, обмен которыми происходил за тысячи километров от него. Свесившись в зеленой темноте, он смотрел, как в нитке его липучей слюны бьется приклеившаяся мохнатая моль. Какая разница решил он, все равно я никому ничего не смогу объяснить.

Он вспомнил все ситуации, в которых он был в состоянии зомби, не осознавая себя зомби. Незнание освобождает от незнания. Вот в чем дело. Само любое знание представляет собой ловушку, раздвоенность, инверсию. Точно так же, как в зеркальном отражении левое и правое меняется местами, так и всякое выражение представляет собой смысл наоборот. Существование - это раздвоение, начинающееся с возникновения «я». Он вспомнил, что раздвоение было необходимо им для выживания. Кому им? Людям? Зомби? Людям-зомби. Но где кончается человек и, начинается зомби? Всякая «философятина» прилипает, как шелуха на пальцах.

Вот он лежит в ярко освещенном кабинете на операционном столе под слепящими лампами. К его голове присоединены присоски электродов. Вокруг него стоят несколько человек в военной форме высшего руководства. Он неподвижен, словно его парализовало и, только губы движутся, когда он начинает рассказывать.

- Сначала я был меньше меньшего. Я был в самой основе - светящимся лучом, проходящим сквозь черную тяжелую массу. Черная масса не имела на меня никакого воздействия. Я ощущал ее плотность лишь потому, что она поглощала мой собственный свет, и я не мог нащупать пределов ее протяженности. Я был закрыт в тяжелой черной скорлупе, я был в плену.

Военные переглядываются.

- Я был в колыбели атома. Я был чистой энергией ожидающей рождения на свет. Меня освободили и я уничтожил своих освободителей.

Допрос длится уже несколько месяцев - это время течет строго сообразно хронологии сюжета. Время реального мира остается расшлепнувшимся комаром на лобовом стекле автомобиля, на котором в трипе уезжают военные после окончания допроса.

Отсутствие восприятия - это мгновенное недвойственное постижение, целостность понимания в котором стираются противоположности. Моя тень - это я, решил он, мое «я» - это тень. И все это - разговор с тенью. Потому, что это вне ума и его течения, потому, что это его источник.

Вот он лежит в ванной и люди в костюмах химической защиты расчленяют его тонкими хирургическими щипцами. Плоть разбирается на составные элементы, и он узнает все эти элементы, которые были едой съеденной им, книгами, прочитанными им, женщинами сношавшимися с ним, богами, превозносимыми им, играми, затеянными им. Вслед за структурой тела начинается расчленение структуры «я» и он узнает все элементы, все мельчайшие детали возникновения «я». Каждый день, прожитый, словно в тысячный раз, но все равно впервые.

Сцены расчленения переносят его в сюжеты обыгрывающие темы преодоления, инициации, перерождения. Кадры из неснятых фильмов, чужих сновидений, галлюцинаций смертников, сожженных рукописей, засекреченных документов, сексуальных фантазий, религиозных видений, психических заболеваний и ритуальных самоубийств. Потеря памяти. И все начинается сначала, меняя местами даты, события и лица. Тысячи живых и тысячи мертвых, тысячи вшей и тысячи творцов, тысячи палачей и тысячи жертв, тысячи «я», а в них тысячи других «я».

Его самого жгли на костре, по нему проезжали танки, его разрубали на кусочки посреди красочных восточных шатров. Но он чувствовал только Божью Милость и милосердие к себе. Он был так благодарен за все, что с ним происходило потому, что в действительности на самом деле с ним ничего не происходило, не произойдет и произойти не может. Он всегда останется где-то там за занавесом, в сумерках, в многозначительных намеках, в непостижимом сострадании, освобождающем его от иллюзии «я». Сострадание и все. Оно избавит меня от «меня», а все остальное - безумие усилий. Со мной осталась лишь, ежесекундная готовность к перерождению. Конца света не может быть, потому, что не было начала. Так он думал, сидел, и планетарное равновесие было его личным вызовом на уровне СЕБЯ-БОГА.