Легкими движениями он орудовал в хитросплетениях желтых проводков, каждое касание жальца паяльника оставляло серебристую слезку олова. Иван был доволен - работа ладится. "'Послушаю последние известия,- подумал он,и буду закругляться".
И тут радио, словно услышав, поперхнулось на полуслове, помолчало и неожиданно громко сказало: - Здравствуйте!
Иван вздрогнул, поднял голову. Прямо перед верстаком стоял невысокий щупловатый парень и как-то нахально ухмылялся. Глаза у парня тоже были нахальные. Иван заметил сразу и это ему сразу не понравилось.
- Вы будете Иван Петрович Жуков?
- Ну я,- хмуро подтвердил Иван, подумав мимоходом, что не иначе пробки у нежданного посетителя перегорели, сам ввернуть новые не может. Ну, коли трешку ему девать некуда, я вверну.
Но следующий вопрос прозвучал совершенно неожиданно: - Что же вы, Иван Петрович, не по специальности трудитесь? - спросил парень и подмигнул.
"Чего ему надо?" - начал злиться Иван и, берясь за паяльник, спросил: - Чего надо?
То ли неожиданный визитер неверно истолковал жест Ивана, то ли начало для чего-то ему нужного разговора складывалось не так, как надо, он вдруг посерьезнел, нахальство уплыло из глаз: - Да не сердитесь, Иван Петрович. Я ведь по делу. Посмотрите-ка вот эту книжицу.
Иван снова отложил паяльник, медленно поднял взгляд.
- Что за книжка еще?
Жуков оглядел протянутую ему книгу. Синяя обложка, вверху белыми буквами - "На кругах времен". Поскольку это название ничего ему не говорило, Иван, равнодушно повертев книжицу, хотел было вернуть ее, обозлясь внутренне и на разговор какой-то непонятный, и на себя за то, что никак разговор этот ненужный не оборвет - вон еще работы сколько - но тот сказал многозначительно: - Не торопитесь. Загляните-ка в оглавление...
Иван нехотя раскрыл книжку, заглянул в конец, медленно прочитал первое название, второе, третье и остолбенел. На мгновение зажмурясь, мотнул непроизвольно головой и снова посмотрел в оглавление. Четвертая строка осталась на месте, некрупными черными буковками было набрано: "Случай с монтером Жуковым". Не понадобилось и мгновения, чтобы увязалось в одно и название сборника, и название одной из повестей, и фамилия автора, которая сначала скользнула мимо сознания - мало ли на на свете однофамильцев. И всплыло в памяти с пугающей резкостью то, что Иван давно держал под спудом, чтоб не лезло, не будоражило душу.
- А вы кто будете? - наконец спросил Иван.
- Алексей Иванович Решетилов,- готовно откликнулся тот и снова подмигнул.
- Постой, постой,- недоверчиво вскинул бровь Иван, радуясь одновременно, что завязывающийся разговор отодвинет хоть чуть-чуть в сторону то, что снова толкнулось в его жизнь.- Ты не Ивана ли Александровича сынок?
- Его, его,- весело подтвердил парень.
Иван пригляделся - точно он. Бегал пацаном, класса на три младше. Шустрый был, в драку лез со старшеклассниками. Лет двадцать назад это было, а смотри, не забылось.
- А чего тебя аж сюда занесло?
- А тебя? - вопросом ответил тот.
- Ну, меня,- не нашелся, что сказать, Иван и перевел разговор: - А где работаешь?
- Да тут неподалеку...
Иван понял - не хочет говорить. Почему - непонятно, ну да ладно, как хочешь.
- И кем?
- Да как сказать? Монтером вроде,- ухмыльнулся тот, и заторопился: Знаешь что, Иван Петрович, я тебе эту книжку оставлю, на днях забегу,- и не ожидая ответа, шагнул к двери, обернувшись на ходу: - Книжку-то не посей, библиотечная,- и снова нахально подмигнул...
Ходьбы до дому Ивану было минут десять - общежитие для малосемейных, где ему выдали года три назад отдельную комнату, находилось в семи кварталах от электростанции. Кварталы, привычный к точности, Иван специально посчитал. Однажды попробовал даже подсчитать, сколько шагов от дому до работы, но, не дойдя до тысячи, зазевался, сбился и, посмеявшись над собственной дотошностью, подсчеты эти отставил. Главное - неподалеку. И все нужное под боком - работа, магазины всякие, даже баня всего в двух кварталах. Так что жизнью своей Иван был вполне доволен и потому еще, что тогда, три года назад, после того самого "случая", он в панике удрал из родного городишки куда глаза глядят и, оказавшись здесь, вполне мог устроиться куда хуже. Скажем, на работу надо было бы переться в другой конец города, да еще с тремя пересадками. Гастроном был бы не за углом, а через две трамвайные остановки. Да много ли нужно человеку для неудобства? Гвоздь в башмаке - махонький, но, как запомнилось Ивану еще со школьных уроков литературы, "кошмарней трагедии Гете".
В общем, жизнью Иван был доволен. И только где-то почти у донышка сознания сидел и в самый неожиданный момент остро ковырял, нарушая привычное равновесие, тот самый "случай". Правда, в последнее время Иван, попривыкнув к новому городу, к новой работе, все реже и все с меньшей отчетливостью вспоминал случившееся с ним по собственной глупости. И даже в глубине души надеялся, что "гвоздик" утомится ли, или затупится, и станет все по старой поговорке: было и быльем поросло. Но "гвоздик" не тупился, он только поджидал. Вот и сейчас вылез неожиданно, претворившись в книжку, принесенную нахальным земляком...
Ходьбы Ивану до дому было минут десять. Но путь, который он выбрал, нельзя назвать даже окольным - если нанести его на карту города, вышла бы такая путаница линий, что никакой самый заядлый разгадыватель лабиринтов, печатаемых в журналах для проверки смекалки читателя, не смог бы разобраться в Ивановом маршруте.
Жуков сначала отправился в гастроном. Подождал, пока у кассы набралось побольше народу и только тогда пр-истроился в хвост. Такую же операцию проделал и у прилавка. В результате на покупку пачки пельменей ушло полчаса. Покупка эта, к слову сказать, была вовсе не обязательной, поскольку дома в собственноручно сконструированном холодильнике лежали две точно такие пачки. Потом Иван зашел в хлебный. Но то ли булки, выставленные на прилавке, то ли девчонки-продавщицы ему не понравились, но он недовольно буркнув что-то, зашагал в другую булочную, до которой лучше бы доехать на трамвае, поскольку три остановки все-таки. Но Иван отправился пешком. Однако, как говорится, сколько веревочке ни виться...
В восьмом часу Иван тыкал ключом в замочную скважину.
Дорога домой на сей раз заняла не десять обычных минут, а добрых полтора часа. Конечно, Иван понимал, что выглядит это все глупо - книжка-то весь этот путь проделала вместе с ним, и вот она - лежит на подоконнике.
"Гвоздик" спокойно ждет, пока Иван уймется - прочитатьто все равно придется. Но Иван никак не мог уняться.
Вскипятил на плитке воду, бросил пельмени, подождал, пока всплывут. Потом... В общем, на поварские развлечения, трапезу и уборку ушло еще около часу.
Из-за "стены донеслись позывные программы "Время".
Но телевизор сослужить Ивану службу на сей раз не мог - он лежал в углу аккуратно разложенными на газете кучками разноцветных деталей. Иван додумался, как обыкновенный "Рекорд" перекомпоновать так, чтобы можно было повесить на стену, как картину. Но разобрать разобрал, а собрать не собрал, о чем сейчас пожалел - еще на полчаса можно было отодвинуть возвращение туда, куда ему возвращаться не хотелось, хотя и тянуло иногда, как.омут тянет заглянувшего в него человека.
Телевизор не работает, не идти же к соседям, совсем было бы глупо. Да и с соседями по этажу Иван по нелюдимости только "здрасьте - до свиданья", а тут вдруг видите ли желательно посмотреть программу "Время"... , сплюнул, сердясь на себя за мальчишество, и решительно шагнул к подоконнику. Потом оглядел комнату, повернулся к койке, но, вспомнив, что читать лежа вредно, придвинул к столу табуретку и, подложив аккуратно газету, перелистал книгу, дойдя до нужной страницы, где сразу под знакомым уже заголовком значилось ГЛАВА ПЕРВАЯ...
"Павла Федоровича я заметил издалека, он как раз подходил к газетному киоску. Конечно, мне и в голову не пришло, что эта обычная, каждодневная встреча на сей раз обернется так. Павел Федорович уже расплачивался, когда я подошел. Он выложил полтинник, получил тридцать копеек сдачи и десяток экземпляров районки за сегодняшнее число. Это было явным свидетельством, что в газете напечатана его очередная заметочка, потому что в таком случае он на радостях скупал полтиража.
- Привет, Павел Федорович!
- А-а, привет.
- Что, напечатали?
- Ага, статейку дал. Не читал? - он вытащил из пачки газету, развернул и показал: - Вот, внизу.
Внизу крохотными буковками, кажется, этот шрифт называется нонпарель, под заголовком "Дар жителя нашего города" сообщалось, что этот самый житель, а именно монтер Жуков И. П. подарил музею коллекцию старинных монет. За что Павел Федорович от имени совета музея выражал тов. Жукову И. П. благодарность.
Ивана Жукова я знал с детства - мы с ним учились вместе до седьмого класса. Был он детдомовский, родни никакой и после седьмого - в те годы это называлось неполно-среднее образование - подался в ремесленное училище. Исчез Иван надолго. Но когда три года назад, после института, я вернулся работать в наш райцентр, Жуков уже был здесь. Из одноклассников в городе, кроме нас двоих, не осталось никого - это мы с Иваном выяснили при первой же встрече. Выяснил, вернее, я, так как Иван и в детстве особенной разговорчивостью не отличался, и с годами это его достоинство не уменьшилось.
- А Толик? - спрашивал я.
- Плавает.
- А Сережка?
- Не знаю.
- А Юрка?
- Геолог вроде,- отвечал он сверху.
Сверху - потому что, повиснув на монтерских "когтях", Иван подкручивал крепление изолятора, а я, задрав голову, стоял у подножья столба.
С тех пор встречались мы с Иваном не так уж редко, но все больше как-то мимоходом. Однажды я увидел его на бульваре с красной повязкой на рукаве. То, что Иван ходит в дружинниках, меня не только не удивило, а скорее даже как-то обрадовало. Еще в школе мы заметили, что обычно спокойный., даже хмурый, Иван, увидев подвыпившего прохожего, буквально синел. По собственному его неохотному признанию, пьяниц он ненавидел "смертным боем". И вот теперь эта повязка на рукаве лучше множества слов подтвердила, что Иван Жуков нисколечко не изменился с тех, уже давних, школьных времен.
Года два назад он записался к нам в библиотеку. Первое время книги брал и возвращал регулярно. Читал, как говорится, "направленно" - одну фантастику. Как-то я спросил его: - Не надоели тебе эти сказки?
- Надоели,- неожиданно ответил он.
- Так зачем берешь? - удивился он.
- Надо,- хмуро ответил Иван и, сунув в карман томик "Современной фантастики", ушел.
Потом он вдруг перестал появляться. Может, занят, а может, все, что хотел, перечитал, или того больше - личную библиотеку завел. Но вот остался за ним долг - это плохо. Тем хуже, что "Машина времени" Уэллса была у нас в библиотеке только в двух экземплярах, и вот один из них застрял у Жукова. По просьбе заведующей я написал должнику две открытки, но они, как выражался один мой приятель, "остались глазом вопиющего в пустыне". Вспомнив сейчас об этом, я подумал, что хочешь не хочешь, а придется все-таки сходить к должнику домой, иначе пленницу не выручишь, если она еще жива, конечно.
- Я всегда говорил, что успех музея в поддержке общественности,- с чувством произнес Павел Федорович, увидев, что я пробежал заметку.
- Хороша общественность - музею монеты дарит, а в библиотеке книжки зажиливает!
- Ты Жукова знаешь? - обрадовался Павел Федорович. - Еще бы.
- Вот хорошо-то! - еще больше обрадовался Павел Федорович.
- Да что такое? Что с того, что я Жукова знаю?
И тут Павел Федорович еще раз напомнил, что вся общественность должна помогать процветанию музея и в данном случае я тоже, как представитель этой самой общественности. Моя помощь, по мнению Павла Федоровича, заключалась в следующем. Дело в том, что Жуков, принеся монеты в музей, на все вопросы отвечал невнятно - то ли нашел, то ли купил. А под конец, обозлившись на расспросы, сказал: "Берете - берите, а не надо - и мне сгодятся..." Павел Федорович, конечно, тут же отступился, но беспокойство прочно поселилось в его душе. Беспокойство это питалось сугубо научными опасениями: из популярной литературы Павел Федорович хорошо знал, какой вред науке наносят самодеятельные археологи. Расковыряв случайно найденный клад, они берут то, что им представляется ценным, а всякие там черепки, костяшки, посчитав мусором, так и оставляют. И гибнут ценнейшие материальные свидетели, которые опытному человеку могли бы рассказать удивительно много, а может быть даже, и произвести целый переворот в научных представлениях современников.
Все это Павел Федорович выложил мне в один присест и спросил: Согласен?
- С чем,- с переворотом в научных представлениях?
- Э,- обиделся Павел Федорович,- я же серьезно, а тебе только шутки шутить.
- Да ладно, с чем же согласиться я должен?
- Надо поговорить с Жуковым. Может, он и в самом деле нашел их на каком-нибудь чердаке. А если раскопал? Вот это точно надо знать.
- Ты же с ним говорил?
- Мне не сказал. А тебе, может, скажет. Вы же знакомы.
Конечно, если бы не нужно было выручать Уэллса, я увернулся бы от выполнения своего "общественного долга", но поскольку к Жукову идти надо было так или иначе, я согласился, чем обрадовал Павла Федоровича несказанно...
Так вышло, что обещание свое мне пришлось выполнить в тот же день. Как на грех "Машину времени" спрашивали трижды, и когда какой-то очкарик-десятиклассник вежливо попросил ее же, я окончательно решил сегодня же вечером отправиться к Жукову. Посмотрев в формуляре адрес, я даже обрадовался: совсем недалеко, чуть ниже соборного парка...
Свернув с Почтовой на Александровскую, сразу же на воротах второго от угла дома я заметил нужный номер - 170. Во дворе какая-то тетка, хозяйка, видимо, кормила цыплят. Приоткрыв калитку, я поздоровался и спросил: - Иван Жуков здесь живет?
- Здесь,- ответила тетка и, прикрикнув на суетившихся цыплят: "кыш!", добавила: - Только пришел. Позвать или зайдете?
- Зайду, пожалуй.
-- Ну так из сеней направо...
Из-за двери послышалось: - Вы, тетя Вера?
В комнате скрипнула пружина, послышались шаги, и дверь распахнулась. На пороге стоял Жуков. Приходу моему он не удивился нисколько, только сказал: - А, это ты...- и, помолчав, добавил: - заходи.
Сейчас я понимаю, что если бы заговорил с Жуковым сразу о монетах, ушел бы несолоно хлебавши. Но по чистой случайности, вовсе не из предусмотрительности, я заговорил с ним совсем о другом. Больше того, я не стал поминать ему его долг, поскольку сразу заметил на этажерке знакомый корешок. Я просто спросил, усевшись на пододвинутую табуретку: - Что не заходишь?
- Да так, дела,- неохотно буркнул Иван, и тут бы нашему разговору и закончиться, но случиться этому я позволить не мог, помня надежды Павла Федоровича, - Ты ведь фантастикой интересовался?
В глазах Жукова вспыхнули злые огоньки.
- Вот на днях Азимова получили. Хотя, признаться, я твоего интереса к фантастике не разделяю. Особенно вот такого рода,- я деликатно кивнул в сторону этажерки.
Жуков меня не перебивал.
- Конечно, от Уэллса до Азимова расстояние такое же, как, скажем, от телеги до электровоза. Но, по-моему, разница тем не менее внешняя. Потому что передвигаться во времени одинаково невозможно ни на уэллсовской машине, ни в азимовских капсулах.
- Как знать...- неожиданно сказал Иван.
Я опешил.
- Уеду я отсюда...- вдруг глухо сказал он.
- Чего так? - удивился я неожиданному повороту.- Куда уедешь?
- А куда-нибудь...- обронил Иван и замолчал, Видно было, что продолжать ему об этом не хочется.
Глянув на часы, я решил, что пора собираться восвояси и самый раз спросить Жукова о монетах.
- Слушай, Иван, в газете сегодня о тебе заметка есть. Видел?
- Еще чего? - удивился Жуков.- Какая заметка?
Я полез в карман, достал специально захваченный на этот случай номер. Иван прочитал внимательно, усмехнулся. И тут я и спросил его напрямик: Слушай, а откуда у тебя эти монеты?
Иван помолчал, потом встал, прошелся тяжело до комнате и, резко обернувшись, спросил: - Погулять не хочешь?
- Пройтись, что ли?
- Ну, не на свадьбе же,- усмехнулся он.- Так пройдемся?
- Чего же...
Жуков вышел в сени, что-то копался там минут пять, вернувшись в комнату, достал из шкафчика электрический фонарик, сказал: - Пошли...
В сенях он взял прислоненный к стенке небольшой продолговатый сверток и пропустил меня вперед.
Уже совсем стемнело. Иван шагал быстро и уверенно, я едва поспевал за ним - все это было мало похоже на прогулку.
- Куда это мы летим? - спросил я его в спину.
- Сейчас придем,- бросил он не оборачиваясь, но все же сбавил скорость.
К соборному парку мы падошли с нижнего конца - вход был с противоположной стороны. Жуков огляделся - в чахлом свете редких фонарей улица была пустынной - местный "бродвей" лежал в двух кварталах отсюда, вся толкотня сейчас там.
- Лезем здесь,- скомандовал Иван, бросил через ограду свой сверток и полез следом. Стараясь не зацепиться за декоративные пики, которые ничем не уступали своим недекоративным родичам, я перелез через ограду и сказал Ивану: - Хороша прогулочка. На любителя.
Жуков промолчал, посветил фонариком, буркнул: - Сюда...- и, продравшись через кусты, мы оказались на крохотной полянке.
- На, свети,- ткнул он мне в руки фонарик и, присев на корточки, стал разворачивать свой сверток. В желтом пятне света остро сверкнула заточенная кромка маленькой саперной лопатки.
Иван взял лопатку, сказал снова: - Свети,- и примерившись, очертил лопаткой неровный квадрат.
"Неужели у него здесь монеты закопаны? - мелькнула мысль.- Часть отдал в музей, а часть оставил здесь, И сейчас забрать решил?" Тем временем Жуков аккуратно поддел лопаткой дерн толщиной пальца в два и отвалил пласт в сторону.
- Ну, а теперь гляди,- сказал он, отложив лопатку.
Я всмотрелся в черный квадрат свежей земли и вдруг - я не поверил глазам - чуть в стороне от центра квадрата в луче фонарика тускло блеснула большая монета. Секунду назад ее не было!
"Когда же он успел подбросить ее?" - мелькнула нелепая мысль и тут же исчезла: прямо на моих глазах из земли высунулась наполовину вторая монета с тонкой насечкой по бортику.
- Слушай, что же это такое? - спросил я неожиданно осевшим голосом.
- Смотри, смотри,- ответил Жуков, осторожно высвободил застрявшую в земле монету, положил ее рядом на траву, туда же небрежно бросил вторую.
Мы просидели на корточках полчаса, и за это время из земли - именно из земли, потому что больше им взяться было неоткуда, вынырнули еще семнадцать монет - маленьких и больших, блестящих и тусклых, с понятными и непонятными надписями. Потом они пересталипоявляться, и минут через пять Иван сказал: Все, сегодня больше не будет...- и аккуратно взяв пласт дерна, положил его на место и притоптал.- Пошли...
- Слушай, что же это такое? Ты толком мне сказать можешь?
- Могу,- ответил Жуков.- Потом.
- Ну, а те, что в музей сдал, ты здесь нашел?
- Нет.
- А где?
- Пошли,- вместо ответа сказал Иван и, не дожидаясь нового вопроса, поднял снова увязанную в тряпку лопатку и зашагал к выходу из парка. Сообразив, что пока Жуков сам не решит сказать, слова из него не вытянешь, я замолчал. А предчувствие, что мне предстоит услышать нечто невероятное, крепло с каждой минутой, пока мы выбирались из кустов на освещенную аллейку к выходу. Иначе на кой черт было показывать мне это поразительное место?
Выйдя из парка, мы свернули на улицу Танкистов и через квартал Иван облегченно сказал: - Открыто...
"ЗэЗэ" была набита битком. Иван помрачнел, но поужинать где-то нужно было. Мы кое-как протиснулись к угловому столику, который, судя по всему, вот-вот должен был освободиться. Два осоловевших приятеля с надеждой пересчитывали медяки, так и сяк раскладывая их на скользкой пластмассе стола. Судя по их осанке, надежда отыскать в кармане завалявшийся рубль была несбыточной.
И все-таки, чтобы уразуметь это, им понадобилось минут пятнадцать. Шашлычная гудела, в полной мере оправдывая свое неофициальное название "Зеленый Змий". Иван еще раз огляделся и, нахмурясь, сказал: - Ладно, завтра мы сюда с нашими ребятами заглянем. Давно эту рыгаловку прикрыть пора...
...Первой мыслью было - разыгрывает.
Но Жуков, машинально тыкая вилкой, рассказывал ровно, неторопливо и только в глазах его, когда он взглядывал прямо, появлялось какое-то беспомощное выражение.
- Не веришь? - вдруг вскидывался он.- Думаешь, вру?
- Верю,- как можно спокойнее отвечал я, хотя в голове колотилась мысль: да может ли быть такое?!
Когда мы вышли из "ЗэЗэ" перед самим уже закрытием, Иван остановился и сказал: - Ты только не трепись об этом. Все равно никто не поверит...
Я кивнул и, ошалевший от двухчасового рассказа, побрел домой.
Ночью мне снились рыцари, чавкающие повидлом, огромные трехкопеечные монеты, резиновые пружанки, некто по прозвищу Собака и самая обыкновенная желтая собака.
Кот натягивал огромные сапоги и рассуждал об экзистенциализме...
Проснулся наутро я совершенно разбитым. И, хотя накануне кроме чаю я не пил ничего - с тем самым ощущением, которое знакомо каждому, кто накануне несколько переборщил в соревновании с Бахусом. Встав, я принялся лечиться по системе йогов. Системе этой меня обучил еще в студенческие времена Сережка Андреев. Правда, насчет принадлежности этой системы йогам я еще тогда сомневался, поскольку, как известно, йоги водки не пьют, так что система такая им вроде ни к чему. Но так или иначе Сережкин способ помогал хорошо, и через полчаса я чувствовал себя вполне сносно. И все-таки что-то мешалс.
Это "что-то" была пугающая уверенность, возникшая на грани сна и пробуждения и крепнувшая с каждой минутой: Жуков не врал.
Откуда она взялась, эта уверенность, я не понимал, и это раздражало еще больше.
Натянув брюки, я почувствовал оттягивающую карман тяжесть и вспомнил монеты... Осмотрев и ощупав каждую, я снова ссыпал их в карман...
Челюсть у Павла Федоровича отвалилась, когда я, подняв его с постели, небрежно сунул ему под нос наугад вынутую из кармана монету. А когда я высыпал перед ним целую горсть, он икнул и схватил меня за плечо: Откуда?! Да ты понимаешь, что это такое?!
- Одевайся и пошли,- сказал я, и он, довольно удачно попадая в рукава, оделся, время от времени повторяя: - Нет, ты ничего не понимаешь. Я таких даже не видел! Это же уникумы... Половина, по крайней мере...
Несмотря на расспросы, я не сказал Павлу Федоровичу откуда эти монеты. Мне вдруг захотелось проделать с ним тот же опыт, что проделал со мной вчера Жуков и увидеть свое вчерашнее выражение на физиономии Павла Федоровича, когда вдруг у него на глазах из земли начнут выскакивать монеты, как лягушки ир лужи.
Когда мы прошли через весь парк и до нужной полянки оставалось несколько десятков шагов, из-за кустов послышалось урчанье мотора. А через минуту мы стояли у довольно глубокого с ровными стенками рва, который трудолюбиво прогрызал поперек полянки желтый канавокопатель. Для чего - под фундамент ли новой бильярдной или другого крайне необходимого культурного учреждения - не знаю.
- Ну, в чем дело? - потянул меня за рукав Павел Федорович.
И мне ничего не оставалось делать, как ткнуть рукой наугад под ближайший куст: - Вот тут валялись...
Павел Федорович присел на корточки и, пошарив в траве, огорченно выпрямился.
- А знаешь,- вдруг вспомнил он,- я ведь тоже гдето здесь,- он осмотрелся,- нашел в прошлом году монету - талер Сигизмунда...
Конечно, здесь - уж это я знал точно. И так же точно я знал, что прохода, по которому вернулся домой первый в мире изобретатель машины времени Иван Жуков, больше не существовало. Тончайшее равновесие сопряженного времени рухнуло под трудолюбивым ножом канавокопателя. Единственное достоверное доказательство истинности рассказа Ивана Жукова исчезло навсегда...
Иван советовал "не трепаться", потому что, дескать, все равно никто не поверит. Я никому и не рассказывал, но не только из опасения, что не поверят. Нужно было сначала самому разобраться, попытаться найти объяснение тому невероятному, что случилось с Иваном Жуковым.
Но даже когда где-то вдалеке забрезжило - нет, не объяснение, а догадка, только догадка, я и не помышлял написать об этом странном случае. Все сложилось само собой. Года через два я познакомился с Дмитрием Степановичем Колосовым и узнал историю ничуть не менее невероятную, чем случившееся с Жуковым. О находке Колосова я написал рассказ, который был напечатан несколько лет назад в журнале "Кодры". Правда, рассказ в редакции снабдили подзаголовком "фантастический", хотя скорее его нужно было бы назвать документальным - я старался не отойти ни на шаг от известных мне фактов. Но это редакционное "уточнение" послужило неожиданным толчком, развеявшим посеянное Иваном сомнение: "все равно не поверят". И я решил рассказать о случае с монтером Жуковым, уже по собственной инициативе предпослав подзаголовок "фантастическая повесть".
Когда я начал работать над этой повестью, Жукова уже давно не было в нашем городке. Это безусловно осложнило мою работу - многое, о чем я не успел расспросить, теперь спросить было не у кого. Так что, если у читателя по ходу рассказа будут возникать вопросы, он должен знать, что те же вопросы возникали и у меня. На многие из них я нашел ответ или, по крайней мере, пытался найти. Но об этом после. Сейчас же я хочу рассказать все, что известно мне о случившемся с Иваном Жуковым с его собственных слов".
"Дернул же меня черт трепаться",- подумал Иван. Но злости, подспудно назревавшей в нем, когда он узнал о существовании этой книжки, злости он почему-то не испытывал, и чертыхнулся скорее по инерции. Ему даже стало интересно, хотя он и не совсем понял рассуждения о сопряжении времен. Для него эти невесть откуда появлявшиеся монеты появлялись совершенно естественно - он знал и откуда они, и как выныривают из земли, и почему именно в этом месте. Еще бы ему не знать! Если бы не эти паршивые монетки, черт знает, как все сложилось бы дальше. Ну а уж то, что книжке это вовек бы не появиться на свет божий - так это точно. По той простой причине, что Иван Жуков мотался бы где-то между ста времен, замешанных, как тесто для слоеного пирога, или сидел бы в "Бухвете", с тоской глядя и не дивясь уже, как бухгалтер Павел Захарович в обнимку с бритоголовым половецким ханом распевают "Гаудеамус игитур". А автор этой самой книжицы сидел бы себе в районной библиотеке и выдавал всякие там "Машины времени" любознательным читателям, и ни сном ни духом не ведал бы о том, что случилось с монтером Жуковым.
В общем, выходило, что случай случаем, а ежели бы не Жуков, то книжку эту не написать бы товарищу библиотекарю. Так что Жуков, выходит, не только герой повести, но и в некотором роде ее соавтор. Мысль эта мелькнула и пропала, а Жуков, снова уткнулся в книгу, бормотнув: "Ну, что там еще с нами случилось?" "Тот, кто случайно сказался бы в этот душный июльский вечер на задворках городской маслобойки, мог бы стать свидетелем некоторых событий, не вполне понятных на первый взгляд. Ну, во-первых, сквозь кое-как заколоченное окошко развалюхи, абсолютно незаслуженно именовавшейся "склад", явственно пробивался свет. Даже очень глупый или, скажем, очень пьяный вор не стал бы залезать в этот "склад", поскольку утиль куда лучшего качества и "в ассортименте", и в количестве можно было раздобыть на площадке Вторчермета, располагавшейся через дорогу. Так что случайный свидетель тут же отбросил бы эту мысль, тем более что ему наверняка пришло бы в голову куда более романтичное и даже страшное объяснение. И, если бы испуганный этим страшным объяснением прохожий не убрался бы, поминутно оглядываясь, восвояси, а постоял, прислушиваясь, он получил бы еще одно подтверждение своей пугающей догадке. Потому что время от времени из развалюхи доносился свист, и не простой, а художественный. Кто-то, прятавшийся внутри, через относительно равные промежутки высвистывал фразу, в которой, несмотря на некоторую фальшь, можно было услышать "эх, яблочко, куда ты катишься?" Даже начинающему почитателю детективных романов, повестей и рассказов в один момент стало бы ясно, что этот свист не что иное как условный знак, или, по-научному выражаясь, пароль. Свет в заброшенной развалюхе и художественный свист в той же развалюхе - сочетание столь недвусмысленное, что даже недоверчивый читатель тут же раскаялся бы в прошлых своих сомнениях относительно того, что вражеский диверсант может быть заброшен в населеный пункт Н с целью выкрасть годовую отчетность местного ателье индпошива или подложить бомбу, скажем, как в данном случае, под сарай маслобойки.
И поскольку общеизвестно, что даже самый завалящий шпион обязательно вооружен минимум бесшумным пистолетом, то мы, конечно, не вправе требовать от случайного прохожего собственными силами выяснять, есть ли у свистуна в развалюхе такой пистолет или какая-нибудь штука похуже. Вероятно, происходившее в этот вечер в сарае маслобойки так и осталось бы тайной, если бы случайным прохожим не оказался заведующий танцплощадкой в бывшем соборном парке (он же кассир и билетер) Вася Трошин. Васе было основательно за сорок, но благодаря постоянному общению с молодежью он сохранил такой признак молодости, как право называться не Василий Кондратьевич, а просто Вася. Вася был человек нелюбопытный, но подвыпивший, и поэтому свет в сарае принял как нечто само собой разумеющееся, решив, что свет горит в сторожке. А поскольку, во-первых, в кармане у него было полбутылки, а, во-вторых, домой ему идти не хотелось ни с бутылкой, ни без, и решил он заглянуть на огонек. А, решив, зашагал напрямик через заросли чертополоха, вообразившего, что задний двор маслобойки отдан ему в полное владение, что, впрочем, так и было.
Дернув щелястую дверь, Вася удивился - заперто. Но не успел он ничего подумать, как звякнула щеколда, и на пороге встал хорошо известный Васе, как и всему городу, электромонтер Иван Жуков, за глаза называвшийся в высшей степени остроумно- Жук.
Жук был человек мрачный. Несколько лет назад он попал под машину, после чего месяца три провалялся в больнице, что, конечно, веселости ему не прибавило.
- Ну, чего тебе? - спросил Жук.- Больше шляться негде?
Вася, честно намеревавшийся разделить свои полбутылки с предполагаемым сторожем, был оскорблен в лучших чувствах.
- Давай мотай отсюда,- добавил Жук, не ожидая ответа.
Даже, если бы Вася был трезв, появление незваного гостя вряд ли вызвало бы у Жукова прилив энтузиазма.
Но вдобавок Жуков, как известно, не выносил пьяных. К своему несчастью, Вася об этом и не подозревал и потому вместо того, чтобы последовать совету Жука, оскорбленным голосом спросил: - А чего вы грубиянничаете, гражданин? И чего в такой поздний час находитесь на невверенной вам территории? Так я и милицию могу вызвать!
- Ну, иди вызывай, алкаш,- спокойно сказал Жук, взял Васю за плечо, повернул, и Вася понял, что сейчас последует. Но возразить он не успел и, пролетев несколько метров - пинок был крепкий,- рухнул на груду кирпича в чертополоховых зарослях. Не оглядываясь, он вскочил и поступил так, как поступил бы случайный прохожий, увидев дуло бесшумного пистолета,- Вася ринулся наутек. За углом, под фонарем он остановился, ощупал себя, и горькая обида сжала сердце: штанина была мокрая, а в кармане противно скрипнули осколки. Вася, стараясь не порезаться, вытащил бывшую бутылку из промокшего кармана и, полный желания мести, быстро зашагал к центру - в милицейский пост, жаловаться и требовать возмездия хулигану Жуку.
Васин же обидчик, прикрыв дверь и чертыхнувшись, снова принялся за прерванную работу. Возясь у какогото странного сооружения, он снова начал высвистывать, слегка фальшивя, фразу, которую вполне можно было принять за пароль. Но те, кто был знаком с Иваном Жуковым ближе, знали, что такое насвистывание (почему именно "Яблочко" - неизвестно) свидетельствует: Иван чем-то очень доволен.
Иван Жуков действительно был доволен - работа, длившаяся уже третий год, близилась к концу. Странное сооружение, над которым с гаечным ключом склонился Жук, вот-вот должно было начать действовать. Если бы Вася встретил более гостеприимный прием, он увидел бы, что Иван колдует над какой-то штукой, весьма напоминающей большой трехколесный велосипед. Но велосипед, опутанный разноцветными проводами и увешанный со всех сторон трансформаторными блоками, катушками и еще какими-то вовсе непонятными штучками.
Однако ни Вася, ни самые заядлые знатоки научной и ненаучной фантастики, увидев машину Жукова, не смогли бы определить ее назначения, ибо с самого начала Жуков решил изобретать велосипед, не считаясь с тем опытом, который был накоплен со времен Уэллса. Иван был трезво мыслящим человеком и, основательно поразмыслив, пришел к выводу, что все его литературные предшественники шли неверными путями. Вывод такой сделал Жуков на том справедливом основании, что машина, которую намеревался построить он, существовала только на страницах книг и не выпускалась до сих пор ни серийно, ни хотя бы одиночными экземплярами. Короче говоря, все эти машины, основанные на самых различных принципах - и простых, и сложных, и головоломных, были занимательной выдумкой, не больше. А Ивану Жукову позарез была нужна реальная, персональная и главное, действующая машина времени.
Для чего она была ему нужна, скажем чуть позже, пока же пусть читатель поверит, что нужна была очень. Иначе зачем бы серьезный и рассудительный Жуков изо дня в день, без выходных и без праздников, после нелегкого трудового дня допоздна вкалывал бы в заброшенном сарае целых три года?
Итак, с самого начала отвергнув все псевдонаучные идеи, которые клали в основу своих машин многочисленные герои фантастических романов, Иван Жуков взялся за дело, руководствуясь здоровым инстинктом изобретателя велосипеда. Трудно сказать, что в конце концов получилось бы у него, скорее всего не получилось бы ничего, если бы не то жгучее желание, которое было стержнем предпринятой работы. Именно то, чего не хватало его предшественникам и возможным конкурентам. По не совсем проверенным данным, ежегодно в мире предпринимается около двухсот тысяч попыток изобрести перпетуум мобиле и примерно столько же попыток создать машину времени. И тот факт, что последнее удалось одному только Ивану Жукову, заставляет нас настаивать, что именно жгучее желание и было непременным условием успеха, которое позволило Ивану Жукову выполнить невыполнимую, или точнее говоря, не выполненную никем до него задачу.
Как часто великие открытия имеют поводом совершенно ничтожные происшествия - пресловутое яблоко Ньютона, например. И страшно подумать, что изобретение машины времени могло не состояться, если бы обычный ход Ивановой жизни не был бы неожиданным образом нарушен и дальнейшие события не выстроились в совершенно иную цепочку, последним звеном которой и стало великое изобретение, Дело было так: в декабре 1960 года Иван Жуков выиграл по трехпроцентному займу ни много ни мало целых пять тысяч рублей. И для начала решил заплатить вперед за квартиру на год. Шагая домой вечером, он зазевался, а вернее, задумался, и тут прямо на него вылетел, ослепив фарами, грузовик. В беспамятстве Иван провалялся на больничной койке ровно три месяца и три дня. В общем, когда он выписался из больницы, оказалось, что выигранные им трешки, пятерки и полусотенные, которыми три месяца назад выдали в сберкассе выигранные им пять тысяч, сегодня интересуют только коллекционеров, и ни на один рубль из этих пяти тысяч не купить даже пачку сигарет "Памир". За неделю до выписки закончился срок обмена старых денежных знаков на новые, выпущенные при реформе 1961 года.
Другой на месте Ивана плюнул бы с досады или, на худой конец, запил бы с горя. Последнего от Ивана ждать было невозможно, а плюнуть он не мог из принципиальных соображений. Потому что не меньше, чем пьянство, а может быть, даже и больше, он ненавидел всяческую несправедливость. Поэтому-то, в частности, он даже и не задумался, когда участковый Хрисов предложил ему вступить в народную дружину. Дело даже не в том, что дядю Петю, как в неофициальной обстановке звался Хрисов, Иван уважал искренне и давно. И причины этого уважения были особые. В октябре сорок пятого года молоденький милиционер привел в детдом несусветно худого и голодного оборвыша, которого выудил из товарного вагона, стоявшего на запасных путях. Беспризорник этот путешествовал на товарняках уже второй год, но на сей раз перепутал в темноте и полез не в тот вагон. Путешественнику было семь лет, звали его Иван, фамилия была Жуков, а отчества своего он не знал. А поскольку при записи в детдом отчество непременно требовалось, то, недолго поразмыслив, милиционер сказал: - Ну, нехай будет Петрович...
Шли годы, но ефрейтор, потом сержант и, наконец, старший сержант Петр Ильич Хрисов поддерживал с Иваном, как говорят, тесную связь. И не только потому, что у него самого судьба сложилась, как у того солдата из песни "Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью...", и не только потому, что в судьбе его и в судьбе подобранного им пацана было так много похожего, но и потому, что мальчишка этот приглянулся ему какой-то внутренней твердостью и неразговорчивой рассудительностью. Иван был трезво мыслящим человеком и, основательно поразмыслив, пришел к выводу, что все его литературные предшественники шли неверными путями. Вывод такой сделал Жуков на том справедливом основании, что машина, которую намеревался построить он, существовала только на страницах книг и не выпускалась до сих пор ни серийно, ни хотя бы одиночными экземплярами. Короче говоря, все эти машины, основанные на самых различных принципах - и простых, и сложных, и головоломных, были занимательной выдумкой, не больше. А Ивану Жукову позарез была нужна реальная, персональная и главное, действующая машина времени.
Для чего она была ему нужна, скажем чуть позже, пока же пусть читатель поверит, что нужна была очень. Иначе зачем бы серьезный и рассудительный Жуков изо дня в день, без выходных и без праздников, после нелегкого трудового дня допоздна вкалывал бы в заброшенном сарае целых три года?
Итак, с самого начала отвергнув все псевдонаучные идеи, которые клали в основу своих машин многочисленные герои фантастических романов, Иван Жуков взялся за дело, руководствуясь здоровым инстинктом изобретателя велосипеда. Трудно сказать, что в конце концов получилось бы у него, скорее всего не получилось бы ничего, если бы не то жгучее желание, которое было стержнем предпринятой работы. Именно то, чего не хватало его предшественникам и возможным конкурентам. По не совсем проверенным данным, ежегодно в мире предпринимается около двухсот тысяч попыток изобрести перпетуум мобиле и примерно столько же попыток создать машину времени. И тот факт, что последнее удалось одному только Ивану Жукову, заставляет нас настаивать, что именно жгучее желание и было непременным условием успеха, которое позволило Ивану Жукову выполнить невыполнимую, или точнее говоря, не выполненную никем до него задачу.
Как часто великие открытия имеют поводом совершенно ничтожные происшествия - пресловутое яблоко Ньютона, например. И страшно подумать, что изобретение машины времени могло не состояться, если бы обычный ход Ивановой жизни не был бы неожиданным образом нарушен и дальнейшие события не выстроились в совершенно иную цепочку, последним звеном которой и стало великое изобретение. Дело было так: в декабре 1960 года Иван Жуков выиграл по трехпроцентному займу ни много ни мало целых пять тысяч рублей. И для начала решил заплатить вперед за квартиру на год. Шагая домой вечером, он зазевался, а вернее, задумался, и тут прямо на него вылетел, ослепив фарами, грузовик. В беспамятстве Иван провалялся на больничной койке ровно три месяца и три дня. В общем, когда он выписался из больницы, оказалось, что выигранные им трешки, пятерки и полусотенные, которыми три месяца назад выдали в сберкассе выигранные им пять тысяч, сегодня интересуют только коллекционеров, и ни на один рубль из этих пяти тысяч не купить даже пачку сигарет "Памир". За неделю до выписки закончился срок обмена старых денежных знаков на новые, выпущенные при реформе 1961 года.
Другой на месте Ивана плюнул бы с досады или, на худой конец, запил бы с горя. Последнего От Ивана ждать было невозможно, а плюнуть он не мог из принципиальных соображений. Потому что не меньше, чем пьянство, а может быть, даже и больше, он ненавидел всяческую несправедливость. Поэтому-то, в частности, он даже и не задумался, когда участковый Хрисов предложил ему вступить в народную дружину. Дело даже не в том, что дядю Петю, как в неофициальной обстановке звался Хрисов, Иван уважал искренне и давно. И причины этого уважения были особые. В октябре сорок пятого года молоденький милиционер привел в детдом несусветно худого и голодного оборвыша, которого выудил из товарного вагона, стоявшего на запасных путях. Беспризорник этот путешествовал на товарняках уже второй год, но на сей раз перепутал в темноте и полез не в тот вагон. Путешественнику было семь лет, звали его Иван, фамилия была Жуков, а отчества своего он не знал. А поскольку при записи в детдом отчество непременно требовалось, то, недолго поразмыслив, милиционер сказал: - Ну, нехай будет Петрович...
Шли годы, но ефрейтор, потом сержант и, наконец, старший сержант Петр Ильич Хрисов поддерживал с Иваном, как говорят, тесную связь. И не только потому, что у него самого судьба сложилась, как у того солдата из песни "Враги сожгли родную хату, сгубили всю его семью...", и не только потому, что в судьбе его и в судьбе подобранного им пацана было так много похожего, но н потому, что мальчишка этот приглянулся ему какой-то внутренней твердостью и неразговорчивой рассудительностью, редкой не то что у пацанов, но и у иных взрослых. И по совету Хрисова же Иван определился в ремесленное: "Чего тебе не хватает? Специальности. Вот и думай".
Так что основания уважать Хрисова у Ивана, как видим, были.
Но было еще одно. Ну зачем, спрашивается, тогда, в сорок пятом, нужно было ему возиться с каким-то вшивым беспризорником? Выгнал бы из вагона и ладно. А он повез его за полсотни километров - в детдом. Первое было бы несправедливо, второе - справедливо. А понятия эти Иван к своим семи годам научился очень четко различать.
И ничего более ненавистного, чем несправедливость, он не знал. И неважно- большая ли, малая ли. И первое интуитивное впечатление от Хрисова было - справедливый дядька. А раз справедливый - значит, хороший. Потомуто тогда Иван и подчинился, и поехал с ним. Захотел бы удрать - так в два счета, опыт у него по этой части был богатый. Но не захотел. И никогда об этом не жалел. А о знакомстве с Хрисовым тем более, что с годами первое ощущение превратилось в уверенность, в знание - дядя Петя человек справедливый. Это было самое главное. И когда участковый предложил ему вступить в дружину, Иван нисколько не колебался, потому что, если хулиган пристает к женщине или, скажем, к девушке - это прежде всего несправедливость.
Случившееся с ним Иван тут же, естественно, причислил к столь ненавистной ему категории: деньги он выиграл по закону, но стечение обстоятельств помешало ему их получить. И это было несправедливо. И именно по этой причине Иван никак не мог плюнуть. Неважно, что деньги в обшем-то не такие уж большие. Главное - принцип: справедливость нужно восстановить. Но как? Здесь бы и могла оборваться цепочка неожиданных событий, но вступил в действие закон лавины - один камешек потащил за собой следующий. Таким следующим камешком оказалась книжка, которую читал на дежурстве Иванов напарник Костя Белан. Даже не книжка, а одно ее название - Костя читал уэллсовскую "Машину времени". Это уже потом Иван прочитал эту, как и многие другие такого рода книги, в поисках технического решения, и, не найдя, принялся изобретать собственный велосипед. Книжки он сдал в библиотеку, на этажерке осталась одна только "Машина времени" Уэллса, сохраненная Иваном из смутно сентиментальных соображений - память о первом, хоть и неверном этапе его поисков.
Не боясь повториться, напомним, что случай - это непознанная закономерность. И лишним подтверждением этой формуле служит то, что изобретение машины времени электромонтером Жуковым- факт, возвышающийся над поверхностью, подобно вершине айсберга, сам же айсберг скрыт в Лице воды. Но зная историю Ивана Жукова, мы теперь понимаем, что он не мог не изобрести свою машину: Ивану очень не хотелось терять пять тысяч рублей (пятьсот новыми), и именно это и привело его на путь, закончившийся столь успешно: он построил машину времени, с помощью которой намеревался возвратиться на часок в январь или февраль 1961 года, обменять старые деньги на новые и спокойно возвратиться обратно.
Всего несколько минут оставалось до исполнения этой заветной мечты, на которую было потрачено три года работы и девяносто две бутылки "Вин де масэ" (из расчета по бутылке в аванс и в получку - арендная плата сторожу маслобойки за помещение). Да, до исполнения жгучей мечты оставалось всего несколько минут, хотя изобретатель об этом и не подозревал. Убедившись, что все трансформаторы гудят ровно, лампочки перемигиваются так, как нужно, и множество других мелочей тоже подтверждает, что в сарае маслобойки стоит законченная машина времени, Жуков облегченно вздохнул и, высвистывая "Яблочко", стал собирать инструмент. Потом, полюбовавшись на мигающие лампочки, нажал выключатель, разом погасив все разноцветные огоньки. Гудение трансформаторов стихло - машина замерла. Иван разложил старую раскладушку, вместо подушки в головах положил толстый пакет, завернутый в газету. Иной на его месте, наверное, не выдержал бы и сходу ринулся бы сквозь время напролом. Но Жуков был человек рассудительный - переноситься на несколько лет назад, чтобы очутиться там среди ночи, смысла не было. Сберкасса открывается в восемь утра, и вот именно к этому времени и нужно было успеть Ивану. В запасе у него таким образом было часов семь-восемь выспаться можно вполне сносно. На самом же деле в запасе у Жукова было всего минут пять, и эти пять минут подошли к концу. Чуткий слух Ивана уловил сначала осторожные шаги - кто-то старался незамеченным подобраться к его убежищу. А через несколько мгновений этот "кто-то" стукнул кулаком в дверь и знакомый голос участкового Хрисова потребовал: - Иван, ты здесь? Открой!
- Да здесь он, товарищ старший сержант! - торопливо захлопотал другой голос - Иван узнал своего недавнего непрошенного гостя.
Что там наплел Трошин, Иан не знал, но он сразу понял другое. О предприятии своем он никому не рассказывал, в том числе и дяде Пете Хрисову. Сейчас он даже пожалел об этом - все было бы проще. Хотя ничего предосудительного он не. делал здесь, пока он растолкует это дяде Пете, пройдет время, и немалое. Это во-первых. А вовторых, Трошину-то при этом ни уши, ни рот не заткнешь - и завтра новость об Ивановом изобретении понесется по городу, обрастая слухами и сплетнями. А Ивану нужна была не слава - ни заслуженная, ни сомнительная.
У него было только одно желание, то самое, о котором уже упоминалось. И откладывать исполнение этого желания Ивану не было никакого резона. С какой, спрашивается, стати? И решение пришло само собой, родившись в считанные доли секунды.
Жуков в один прыжок подскочил к машине, нажал кнопку - огоньки замерцали, на разные голоса загудели катушки,- и нарочито сонно спросил: Чего надо? Кто там?
- Открывай, милиция.
- Чего тебе надо, говорю? - тянул Иван, быстро щелкая переключателями.- Не ломись, не ломись, сейчас открою...
Он схватил пакет, обернутый газетой - пять тысяч, рубль к рублю, оседлал свой велосипед и нажал кнопку...
Когда, встревоженный неожиданным молчанием, участковый плечом высадил щелястую дверь, он едва устоял на ногах - в лицо ему ударила волна резкого странного запаха. "Ацетон, что ли,- мелькнуло в голове.- Нет, этот, как его, озон".
Озон действительно был, а вот Ивана Жукова при самом тщательном обследовании участковый не обнаружил.
Протрезвевший Вася, следуя за участковым по пятам, осторожно предположил: - Может, подземный ход есть?
Подземного хода не оказалось..." - Как же, подземный ход! - хмыкнул Иван, и с некоторым злорадством подумал, что хорошо бы Трошину на глаза попалась эта книжка - может, понял бы, что кроме бутылки и танцплощадки в мире еще кое-что имеется. Но тут же забыл о Трошкине - неожиданная мысль вывернулась из-под других и опалила стыдом: за три года, что он здесь, однажды только послал дяде Пете открытку, то ли в прошлом, то ли в позапрошлом году,- с днем милиции поздравил. На письмо так и не собрался сначала не до писем было, в себя никак прийти не мог, любая зацепка, любое имя, связанное с тем, что так хотелось забыть - и моментально все вставало перед глазами, как наяву. Сейчас Иван понимал, что никто ведь в случившемся кроме него не виноват, и, как бы там ни было, то, что он дяде Пете ничего о себе не сообщил, иначе как свинством не назовешь. "Задним умом крепок",- с сожалением подумал Иван. Свойство это свое он знал, да и за примерами далеко ходить не надо. Вот взять, скажем,- почему тогда дяде Пете не рассказал о планах своих, может, все иначе повернулось бы? Или на кой ляд было об истории этой выкладывать бывшему однокласснику, которого вдруг в сочинители понесло? Размышляя об этом не без горечи, Иван вдруг неожиданно подумал: погоди-ка, это ведь как посмотреть! Книжку-то эту Хрисов наверняка прочитал, а значит, знает, что он, Иван, вроде не в себе был, когда удрал неизвестно куда. Мысль эта обрадовала Ивана и он, решив завтра же написать дяде Пете, повиниться, рассказать что и как, пододвинул книжку и принялся читать, намереваясь помимо всего прочего выяснить, насколько подробно мог бы тот же Хрисов узнать о случившемся с его крестником.
"Когда Иван нажал кнопку включателя, ему показалось, что по ошибке он ткнул пальцем мимо. На какой-то неуловимый миг у него потемнело в глазах от досады, наверное. Но, мгновенно взяв себя в руки, он нацелился пальцем в кнопку и тут... Тут взгляд его уперся в круглый циферблат хроноспидомеУра. В узкой прорези стояло число "25 февраля 1961 года" - Жуков огляделся по сторонам. Знакомая каморка - все как прежде. Стоп! Не все,механически отмечал мозг. Нет раскладушки. В шестьдесят первом году ее и не могло быть - Иван устроил себе постель здесь всего три месяца назад, когда прочно установилась теплая погода. Из выбитого окна сильно тянуло холодом. Оно и понятно - на дворе февраль. Иван не помнил, какой была зима шестьдесят первого года, но февраль - это все равно февраль. Жуков поежился и про себя ругнулся - все вроде подготовил, деньги на всякий случай держал при себе, а вот запастись чем-нибудь теплым не догадался. Начисто забыл, что предстоит ему из душного июльского лета махнуть прямиком в февраль.
"Ладно, перезимуем",- подумал Иван, продолжая осматриваться.
В углу - груда битого кирпича и обломки какой-то ржави. Но главное тишина, глубркая ночная тишина. Иван представил себе как там, в будущем, сейчас разваливается под ударом участкового эта самая дверь и, как наяву, увидел ошарашенные физиономии непрошенных гостей, непонимающе разглядывающих пустую каморку. Ему стало весело. А поразмыслив, он развеселился еще больше: выходит, перемещение во времени занимает неуловимое мгновение. А это значит, что он спокойно дождется утра, обменяет свои денежки и успеет вернуться в ту самую секунду, когда участковый только начнет колотить в дверь.
Ничего недозволенного он в "складе" не делал, денежки будут при нем, так что гостям придется убираться несолоно хлебавши! Да и больше того - он может вернутся на час раньше, и тогда вообще ничего не произойдет - никто не обратит внимания на свет в окошке "склада", Вася еще будет на своей танцплощадке или в шинке, где там он был, черт его знает. И все случится и закончится безо всякого шума.
Поскольку делать было нечего, Жуков выбрал местечко почище, снял пиджак, постелил, в изголовье положил свою пачку и завалился спать, нисколько не задумываясь над тем, что он совершил то, над чем тщательно бились до него легионы изобретателей.
Выспаться как следует не удалось - в окно дуло. Снизу тянуло промозглым холодом. Иван вертелся с боку на бок, натягивал пиджак то на голову, то на ноги. Так и перекантовался в полудреме до утра.
Проснувшись в восьмом часу, Иван не стал непонимающе оглядываться, быстро поднялся, встряхнул пиджак и, скрипнув дверью, вышел в заросший чертополохом двор.
За машину свою он не боялся - кому придет в голову совать нос в заброшенную развалюху. Свернув за угол маслобойки, он натолкнулся на сторожа. Тот равнодушно отвел взгляд, Иван здороваться не стал - в шестьдесят первом они еще не были знакомы.
Жуков шагал по знакомой улице. Пронимало довольно сильно, но Иван не огорчился - мерзнуть ему оставалось какой-нибудь час, а там домой - в жару июля, прощай, февраль.
Дойдя до столовой, он было решил, что не мешает перекусить. Но на дверях столовой висела писанная золотом по черному -табличка "Закрыто на завтрак". "И ладно,- подумал он,- денежки целее будут". И тут ему пришла мысль, от которой он невольно поежился - а вдруг хроноспидометр врет? Вдруг занесло его в какое-то совсем другое время? Проверить это предположение нужно было немедленно. Иван метнулся к газетному киоску. Киоск, конечно, был закрыт. Но Иван, приникнув к мутноватому стеклу, увидел газеты, аккуратно разложенные на узеньком прилавке, но числа было не разглядеть. Однако Ивану все-таки повезло - одна газетка выбилась чуть в сторону и под названием "Зорька ранняя" он исхитрился-таки прочесть: "30 февраля 1961 года". Убедившись, что спидометр ошибся всего на пяток дней, Иван обрадовался, и тут только до него дошло - "30 февраля"... Пока он вытанцовывал, разглядывая газеты, грюкнул замок и за стеклом появился киоскер, мордастый парень, Ивану незнакомый. Откинув раму, киоскер радостно ухмыльнулся и спросил: - Чего желаете? Что выбираете?
- Да так, ничего.
- Подтяжки хорошие к дамским калошам,- не обратив внимания на ответ, Ивана, затараторил продавец. - Есть кортики солхатские, пряники семиградские, сельдь в банках, прямые пружанки. А, может, сугрессоны из Коты? Есть хорошие, с позолотой...
- Да нет,- сказал Иван, мельком отметив странный ассортимент в газетном киоске, но, постеснявшись спросить, что это еще за "пружанки", и "сугрессоны", добавил: - Тут у вас опечатка имеется...
- Какая опечатка? Где? - забеспокоился, перейдя на прозу, продавец.
- Да вот, в газете. Тридцатое февраля написано. Тридцатого февраля же не бывает...
- Похмеляться надо вовремя,- обозлился киоскер,тридцатого февраля не бывает! А какое лее сегодня? - и уткнувшись в какие-то бумаги, пробубнил: Ходят, бродят, брагу пьют, деткам спатки не дают...
"Это тебе похмелиться не мешало бы",- подумал Иван, но спорить не стал и зашагал дальше.
Свернув к соборной площади, Иван неожиданно налетел на группу странно одетых бородатых мужчин.
- С дороги, смерд! - рявкнул шедший впереди, замахиваясь длинной резной палкой. Иван отскочил в сторону. Они прошли совсем близко, метя полами длинных шуб и меся февральскую слякоть красными сапогами с загнутыми носами. В воздухе повис кислый запах овчины.
"Карнавал у них, что ли?" - подумал Иван.- "А может, актеры заезжие". Вполне удовлетворившись этим предположением, поскольку истинное объяснение ему и не могло прийти в голову, Жуков глянул на часы и зашагал дальше, старательно выбирая на тротуаре места посуше. В этом был и второй смысл прыгая через слякотные лужи, Иван не то чтобы согрелся, но мерз все-таки меньше.
Жуков рассчитал точно - к сберкассе он подошел, когда часы на бывшей соборной колокольне уронили восьмой удар. Иван толкнул дверь. В небольшом зальце народу не было. Уборщица, откинув дверцу голландки, ловко забрасывала в красный зев крупные куски антрацита. Ивану с холода показалось, что .тепло от печки исходит упругими волнами, и он сразу согрелся.
За барьером у окошка с надписью "кассир" сидел, склонив голову к бумагам, Павел Захарович, Ивану хорошо знакомый. Он поздоровался. Павел Захарович, был при исполнении и поэтому, кивком ответив на Иваново "здравствуйте", вежливо сказал: - Слушаю вас.
Иван вытащил из-за пазухи свою пачку, но на всякий случай спросил: Деньги меняете?
- Меняем,- ответил Павел Захарович и, приподнявшись, показал пальцем на объявление, прикнопленное к большой черной доске на стене. Иван, недоумевая, шагнул к доске и прочитал: "Курс по состоянию на 30 февраля".
"Да что они - с ума все посходили? - изумился Иван. - И тут 30 февраля!" Он оглянулся, но над барьером виднелась только плешь Павла Захаровича, слышался стук костяшек- кассир что-то подбивал на счетах.
Иван вздохнул и принялся читать "Курс по состоянию".
Он читал, и изумление его росло от строчки к строчке: ...за один денарий - четыре тетрадрахмы - полторы гривны киевские-семь рублей сорок седьмого - три луидора.... ...за сестерций золотой - пять копеех - три дублона - одна денга серебром... ...за один рубль - два ефимка - полгривны псковской - два обола - три экю серебряных - сто копеек медью...
Иван перескочил несколько строк и трижды перечитал приписку, сделанную внизу от руки: "К сведению клиентов: талеры Лжедмитрия Пятого временно к обмену не принимаются до получения известия об исходе битвы под Суздалем".
Жукова нелегко было сбить с ног, но тут у него в голове загудело, как от хорошего апперкота. Он повернулся к барьеру и встретил вежливо-внимательный взгляд Павла Захаровича: - Ну, что - выбрали? Прошу вас.
Иван протянул свою пачку. Кассир взвесил ее на ладони и удовлетворенно сказал: - Пять тысяч сорок седьмого.
- Точно! - поразился Иван, и еще больше удивился тому, что еще способен удивляться.
- На что менять будем? - спросил кассир и ловко, не глядя, бросил пачку за спину прямо в открытую пасть сейфа.
Вместо того, чтобы ответить, Иван спросил: - А пересчитывать не будете?
- Что пересчитывать? -удивился кассир.
- Да деньги мои!
- Так пять же тысяч ровно. Вы что думаете, если я их пересчитаю - их больше станет? - снова удивился кассир.- Так какими возьмете - ассами, оболами или еще чем?
- Мне бы новыми,- каким-то жалобным тоном, не узнавая собственного голоса, попросил Иван.- По новому курсу...
- Курс у нас каждый день новый,- наставительно сказал кассир.- У нас тут не столовка, где меню вчерашнее, а то и позавчерашнее. В общем так, советую половину взять гривнами, а половину мелочью. Ну, скажем, денгами серебром. И те и другие совсем новенькие, раз уж вам так хочется...
Иван обалдело смотрел, как Павел Захарович, деловито пощелкивая на счетах, ссыпал в полиэтиленовый мешочек сначала тусклые металлические бруски, потом совком полез в большой мешок и отсыпал Ивану с две пригоршни блестящих, неправильной формы монеток.
Оказавшись за дверьми сберкассы, Иван ошалело уставился на зажатый в кулаке мешочек, и вдруг со всех ног пустился бежать, не разбирая дороги. Добежав в одну минуту до маслобойки, он махнул через забор в заросший чертополохом двор, споткнулся о кирпич и, отшвырнув дверь, вбежал в "склад". Машина стояла на месте. Он, не раздумывая, вскочил в седло, крутнул диск набора времени, установил его на нужный день и нажал кнопку возврата...
Он нажимал кнопку пальцем, колотил по ней кулаком, пока, наконец, понял - машина не работает.
И тогда Иван Жуков заплакал".
Прочитав последнюю строчку, Иван сердито подумал; "Ну, это брехня!" Но, поразмыслив, решил, что, если и не заплакал он тогда, то впору было заплакать. "Хотел бы я посмотреть, кто на моем месте смеяться бы стал!" Однако заплакал или не заплакал, это так - мелочь.
Главное же - все, что он успел прочитать, было очень похоже на то, что произошло в самом деле. И это очень пришлось по душе Жукову: одно дело читать о чьих-то небывалых приключениях - поди знай, что там верно, а что враки. И совсем другое - читать о своих собственных и видеть, что, если где и переврано, то так - самую малость.
Иван поискал глазами место, на котором остановился, наткнулся на обидную строчку, хмыкнул и принялся читать дальше: "Мальчишки играли в орлянку. Вдруг кто-то крикнул: "атас!" Но было поздно. Учитель навис над сиротливо желтевшей в пыли монетой. Мальчишкам показалось - сгреб ее вместе с целой горстью пыли. Но на самом деле учитель чуть-чуть погрузил кончики пальцев в пыль, чтобы поднять монету. На лице его мелькнула тень то ли равнодушия, то ли разочарования. Он было хотел выбросить монету, но педагогический долг вынудил его сунуть ее в карман.
Погрозив мальчишкам пальцем, учитель зашагал дальше и, только свернув за угол, вынул из кармана монету и снова внимательно оглядел ее с обеих сторон. Так и есть - обыкновенный золотой сестерций императора Септимия Севера. Совсем новенький. Учитель с долго сдерживаемым раздражением швырнул сестерций в придорожную канаву И зашагал дальше. Надо же,- сердился он на себя,взрослый человек, а размечтался, как начинающий собиратель. Да, однажды ему невероятно повезло, такое бывает раз в жизни, и думать, что невероятная удача может повториться, абсурд. В прошлом году он отобрал на уроке у второгодника Иванова позеленевшую монету, которую тот выменял у другого такого же оболтуса на олимпийскую медаль. Оба менялы думали, что надувают друг друга: Иванов, как выяснил учитель, считал, что за какую-то паршивую медаль выменял самую что ни на есть настоящую вагонную пломбу.
Учители на перемене и так и этах разглядывал позеленевший кружок, но под толстым слоем окиси невозможно было разглядеть ничего. Можно было, конечно, дождаться окончания уроков и на досуге заняться монетой. Но странное волнение, предчувствие, что ли, заставило учителя пойти в кабинет алхимии и попросить немного каленой кислоты. Отойдя в сторону, он положил кружок на подоконник и капнул из мензурки на зеленую поверхность. Зелень вскипела белыми пузырьками. Теперь нужно было монету сунуть под струю воды, но учитель не мог пошевелиться, одновременно стараясь устоять на подкашивающихся ногах и удержать рвущийся наружу вопль радости и удивления. На сером подоконнике, тускло проблескивая сквозь остатки окиси, лежало великое сокровище. Совершенно ясно можно было прочитать "3 копейки" и ниже "1958". Трехкопеечная монета пятьдесят восьмого года!
Так учитель халдейской истории Гай Петрович Сверливый стал обладателем редчайшей монеты, да что там редчайшей - единственной! Единственной во всем городе, а значит, во всем мире.
С тех пор он стал грозой мальчишек, игравших в орлянку. И каждый раз разочарование. Мальчишки играли какими угодно монетами - золотыми сестерциями, как сегодня, или наполеондорами, а то и вовсе ерундовыми мономаховскими копейками с рваными краями. Чеканка при Владимире Мономахе хромала, и вот теперь страдай - копейки эти рвут карманы, как бритвы. Давно пора изъять их из обращения,- раздраженно подумал Гай Петрович, сознавая, однако, в глубине души, что вся вина мономаховских гривенников, впрочем как и драхм, сестерциев, луидоров, и прочих монет, испокон веков обращающихся в городе, в том, что они - что угодно, только не столь желанные его сердцу сердцу истинного собирателя - трехкопеечные монеты.
Гай Петрович уже научился стойко переносить удары судьбы, то и дело представавшей перед ним в образе конопатых и неконопатых мальчишек, игравших в орлянку.
Но то, что он увидел, свернув за угол, окончательно испортило ему настроение - и ближайшим следствием этого должно было стать резкое падение успеваемости по халдейской истории. Причиной двоек, предстоявших ни в чем не повинным рядовым троечникам, была сцена, а вернее, один из участников сцены, открывшейся перед Гаем Петровичем на углу Училищной и Магазинной. На этом углу стояли двое. Один, совершенно незнакомый Сверливому чернявый парень с каким-то потерянным лицом. Это Гая Петровича не удивило, поскольку собеседником парня был хорошо знакомый ему человек. Даже если бы не сверкавший под солнцем золотой лавровый венок, слегка сбившийся набок, Сверливый все равно издалека узнал бы центуриона Хрисова. А тут до Хрисова было всего несколько шагов, и Сверливый отчетливо расслышал, как незнакомый парень с отчаянием сказал: - Да домой я иду, гражданин старший сержант!
- А говорил, что знаешь, кто я такой! - торжествующе мотнул подбородком центурион.- Вот и попался. Даже фамилию мою не знаешь!
- Да знаю я, гражданин Хрисов! - уныло огрызнулся парень.
- Верно,- удивился центурион.- А что ж ты путаешь? Э, да ты часом не пьяный?
Эта фраза была последней, которую расслышал Гай Петрович, свернувший в проулок Пять Углов, чтоб избежать неприятной встречи.
В прошлом году Гай Петрович на квартальной перестажировке коммунальных служащих имел неосторожность вкатить Хрисову двойку за незнание кодекса Хаммурапи, что задержало на целых две недели производство Хрисова из декурионов в центурионы. Конечно, он вполне мог бы вывести и тройку, тем самым осчастливив будущего центуриона. Но Гай Петрович предпочел осчастливить себя - двойка, выставленная Хрисову, была юбилейной десятитысячной. Так в который раз осуществился принцип: кто-то теряет, а кто-то находит. Хрисов потерял двухнедельную разницу в зарплате, а Сверливый получил медаль комбината коммунальных предприятий "За ретивость на ниве просвещения".
А месяца через два Сверливый встретил Хрисова. Вернее, не встретил, а увидел его на противоположном тротуаре. Гай Петрович спокойно мог бы пройти мимо, и тогда ничего не случилось бы. Но какое-то теплое чувство шевельнулось у него в душе - ведь именно благодаря этому человеку он заработал долгожданную медаль. И ему захотелось заговорить t ним, сказать что-нибудь приятное.
И Гай Петрович свернул к противоположному тротуару.
- Здравствуйте, центурион! Я вас сразу узнал.
- Я вас тоже,- буркнул центурион, и брови его под низко надвинутым форменным золотым венком угрожающе сдвинулись.
Тут бы и уйти Сверливому, но нет, ему так хотелось сказать Хрисову что-нибудь приятное.
- Вам очень идет венок,- сказал он любезно.- Хотя еще больше пошел бы вашему мужественному лицу золотой у рей.
- Это еще что? - насторожился центурион.
- Удивительно изящный головной убор. Его носят египетские фараоны,пояснил Сверливый и невольно отшатнулся - центурион налился багровой краской, хватил ртом воздух и рявкнул: - Оскорблять?!
И в следующую секунду Гай Петрович почувствовал, что воротник его накрепко зажат в кулаке центуриона...
Так, ухватив ошеломленного Сверливого за ворот выходного пиджака, центурион потащил бедного учителя по улице, покрикивая время от времени: Слово и дело!
Прохожие шарахались.
В кордегардии два стрельца играли в лото. Один из них при виде Сверливого оторвался от карточек и даже с некоторым чувством спросил: Что, споймался?
- Споймался, споймался! - вместо Сверливого торжествующе ответил центурион.- Сейчас протокольчик составим. Брось лото, пиши,- приказал Хрисов одному из играющих. Тот с сожалением отодвинул фишки, достал из ящика бланк и под диктовку центуриона стал писать протокол. И тут немного пришедший в себя учитель вскинулся: - Не имеете права, я буду жаловаться, я интеллигент!
Писавший протокол стрелец заинтересованно поднял голову: - А как правильно писать - интиллигент или интеллегент?
- А тебе зачем? - раздраженно бросил Хрисов.
- А как же, господин центурион, мне же на перестажировке грамматику сдавать,- пояснил стрелец.
Мести бы Сверливому улицы минимум пятнадцать суток, но пояснение стрельца спасло его: до очередной квартальной перестажировки оставалось чуть больше недели.
Вспомнил об этом и Хрисов, Сверливый заметил, как легкая растерянность мелькнула в суровых глазах центуриона.
- Ну так что дальше? - ехидно спросил Сверливый.
Но центурион тоже был не лыком шит, от удара он оправился мгновенно. Взяв протокол, он внимательно прочитал его, размашисто надписал сверху: "пятнадцать суток". Потом достал папку, вложил в нее протокол, сверху снова что-то надписал. Все это он проделывал не торопясь, и Гай Петрович снова малость струсил. Центурион отпер сейф, положил папку на полку, запер тяжелую дверцу, и только тогда, повернувшись, вежливо сказал: - Вы свободны, Гай Петрович. Желаю здравствовать!
На очередную перестажировку Хрисов явился, демонстративно вертя на пальце ключ, в котором Сверливый без труда узнал ключ от того самого сейфа... Надо ли говорить, что центурион ушел с желанной тройкой по халдейской истории. И тем более нужно ли говорить, что даже случайная встреча на улице не приносила Гаю Петровичу ничего, кроме безнадежно испорченного настроения.,.
Издалека донесся гулкий удар - часы на соборной колокольне пробили половину двенадцатого. Гай Петрович заторопился - до начала его урока оставалось десять минут. Когда он уже подходил к гимнасиуму, где его ожидали ничего не подозревающие кандидаты в двоечники, мимо промчался парень, в котором Гай Петрович узнал недавнего собеседника центуриона Хрисова. Сверливый досадливо фыркнул и стал подниматься по скользким ступенькам".
Эти страницы Иван прочитал с особенным интересом - историю нумизматических страданий Гая Петровича он или подзабыл или не знал вовсе. То есть то, что Сверливый собирал трехкопеечные монеты, он знал, но о тяжбе учителя с центурионом скорее всего не знал. Хотя, впрочем, конечно знал! И Иван вспомнил ту неделю, которая ввергла и без того беспокойный город в небывалое смятение.
Сам он в те дела не совался, и все, что помнил сейчас, узнал тогда из "Утренней зорьки", которая неожиданно была переименована в "Утреннюю двойку" и стала выходить тридцать второго февраля. Подробности вспоминались смутно: то ли центурион со стрельцами потребовал от комбината коммунальных предприятий изъять из обращения трехкопеечные монеты, то ли комбинат приказал центуриону вылавливать эти самые трехкопеечные. Через несколько дней почтальон принес газету, которая теперь называлась "Утренняя тройка" и значилось на ней тридцать третье февраля. В этом номере Иван вычитал сообщение о блистательной победе трехкопеечников над двухкопеечниками, подумав было в простоте душевной, что с тремя копьями против двух идти можно, только где взять третью руку? Лишь потом сообразил, что не с копьями, а с копейками эти мудреные названия в родине состоят.
А к концу недели все утихомирилось, почтальон стал приносить обычную "Утреннюю зорьку", выходиишую, как и прежде, тридцатого февраля.
- Ку-ку! Ку-ку! - Иван вздрогнул, оглянулся на ходики- ого, уже десять. Кукушка откуковала последний раз и спряталась, захлопнув за собой дверцу. С этими ходиками, купленными на толчке, пришлось повозиться, пока кукушка ожила и стала весело напоминать, что вот еще час прошел, и еще час, и еще... Ку-ку! "И в самом деле время летит,- подумал Иван,- так я, пожалуй, и до утра не дочитаю",- и уткнулся в книжку.
"Потолок был в знакомых трещинках - Иван изучал его уже добрых пять минут, натянув одеяло до подбородка. Ночью снилась ему всякая чертовщина, и настроение, с которым он проснулся, было совсем не тем, что называют радужным. Иван покосился вбок - слева у окна, задернутого марлевой занавеской, стояла покосившаяся этажерка. Даже отсюда, с кровати, Иван легко прочитал на корешке одной из немногих книжек - "Машина времени".
На книге лежала распечатанная пачка "Памира". О стекло, за занавеской, нудно жужжа, билась муха. Рановато она проснулась,- подумал Иван.- Впрочем, почему рановато? И вспомнил, что во сне привиделось ему, будто попал он в февраль прямиком из июля. Там бы мухе этой действительно пришлось бы туго. Впрочем, как и ему самому. Слава богу, сон. Иван спустил ноги с постели и облегченно сплюнул: - Ну и приснится же такая чертовщина!
Натягивая брюки, он размышлял о том, что надо бы передохнуть, никуда машина от него не денется, днем позже закончит - какая разница? Перенапрягаться незачем - чего доброго свихнешься. Вот и так - всю ночь черт знает что мерещилось. Иван потянулся за сигаретами и свалил на пол книжку. Закурив, он наклонился поднять книгу и застыл. На такой знакомой обложке - верхний угол надорван- стояло знакомое название - "Машина времени".
А над ним имя автора. И это имя было У. Герберт.
Иван, так и не подняв книги, шагнул вперед и плюхнулся на кровать. Он, конечно, в глубине души уже понял, что ничего ему не приснилось, но мозг пытался зацепиться за что-нибудь, что опровергло бы страшную догадку. Пытался и не мог. Наоборот, память подсказывала совсем другое.
Эта абсурдная встреча с Хрисовым. Дичь какая-то - дядя Петя не узнал его! Участковый, с которым они знакомы и дружат добрых два десятка лет, не узнал его - это не укладывалось в голове... Иван встряхнулся, так и спятить недолго, и, напрягшись, стал перебирать другие странности, вдруг ворвавшиеся в его привычный мир. Дядя Петя его не признал, а хозяйка, у которой он снимал комнату, узнала сразу, стоило ему постучаться. Но не удивилась нисколько. А не удивиться не могла - он-то в это время должен был лежать в беспамятстве в больнице, после того, как под машину попал. А она спросила только почему-то: "выучился уже?" И вот теперь - эта знакомая чуть ли не наизусть книга, автор которой не Г. Уэллс, а какой-то У. Герберт...
Иван отчетливо и ясно понял, что все это было - и странная сцена на улице, и дикий разговор с киоскером, и сберкасса... Это было. Было вчера. И Иван окончательно убедился, что он влип.
Муха продолжала жужжать, колотясь о стекло. Иван машинально поднялся, шагнул к окну и отдернул занавеску.
Широкий желтый пустырь, залитый резким полуденным солнцем, высвечивавшим малейшие неровности, которых почти не было. Узенькая тропка бежала вдоль забора, нависшего над головокружительным обрывом. Высоко в небе, оставляя светлый след, двигались две точки. Иван мигнул - свет резал глаза. А когда он снова взглянул в окно - по залитому ослепительным солнцем пустырю плавно, как в замедленной съемке, бежала желтая собака.
Бульдог, что-ли? - подумал Иван, стараясь не думать о том, откуда за его окном взялся этот никогда не виденный им пейзаж. И тут на собаку, плывшую по пустынному двору, вдруг посыпались невидимые удары, ее бросало из стороны в сторону, швыряло на землю - как будто кто-то невидимый изо всей силы обрушивал на нее страшные удары тяжелой невидимой палки. И вдруг собака - Иван не поверил глазам - рассыпалась на стекляшки и винтики, ссыпавшиеся кучкой на желтой каменистой земле.
А спустя несколько мгновений один из двух самолетов, летевших в очень синем небе, вдруг зарылся носом, загорелся, неслышно взорвался и, рассыпаясь, рухнул куда-то за далекую черту горизонта.
А по двору снова медленно и плавно бежала желтая собака...
В дверь осторожно постучали. Но этот тихий стук показался Ивану громом, он отскочил от окна, как ошпаренный. Что и говорить, даже будь у Ивана Жукова вместо нервов стальная проволока, и то все события минувших суток было бы тяжеловато переварить.
Из-за двери послышался обеспокоенный голос хозяйки: - Ваня, а, Ваня! Ты спишь еще, что ли?
- Да нет, тетя Вера,- приходя в себя, ответил Жуков.- А что такое? Не одет я еще.
- Газетку тут принесли. Я тебе под дверь подсуну.
- Ага, спасибо, тетя Вера,- сказал Иван, нагибаясь за прошуршавшей в щель под дверью газетой.
То, что он влип, Иван Жуков понял основательно и окончательно. Но здравый смысл всегда (за редкими исключениями) был основой всех его размышлений, решений и поступков. И, если бы тетя Вера через минуту заглянула в щелку, она бы увидела, что постоялец ее, усевшись на кровать, напряженно вчитывается, шевеля губами, в газетные строчки, словно старательно заучивая их наизусть.
На самом же деле Иван просто очень внимательно изучал принесенную хозяйкой газету, чего вообще-то делать не любил. Он начал с заголовка, переходя от заметки к заметке, внимательно прочитывая даже подписи. И хотя время от времени глаза у него лезли на лоб, Иван продолжал читать, стараясь выудить хоть фразу или слово, которое могло подсказать разгадку, намекнуть если не на выход, то хоть на возможность выхода.
Вверху первой страницы под названием газеты, набранным большими буквами - "Зорька вчерашняя", мелко стояло - "30 февраля". То, что это не опечатка, Иван уже сообразил. Но первая заметка показалась ему настолько обычной и привычной, что он начал успокаиваться, и даже дважды перечитал ее: "Нью-Йорк. На борту американской межпланетной станции "Викинг-2" обнаружены неполадки, которые могут поставить под угрозу выполнение ее задачи-мягкой посадки на поверхность Марса в следующем году. Неполадки были обнаружены, когда из Центра управления полетом НАСА в Пасадене (штат Калифорния) пытались по радио дать команду о зарядке четырех аккумуляторных батарей на борту спускаемого аппарата "Викинг-2".
Иван вспомнил, что эта станция в прошлом гоцу таки гробанулась. И так кстати вспоминавшаяся подробность если и не улучшила его настроения, то все же чуточку успокоила - хоть что-то проясняется.
Но дальше пошла сплошная темнота.
Под "Неполадками" была заверстана небольшая заметка с интригующим названием "Наконец-то!" В заметке автор со сдерживаемым восторгом сообщал, что наконецто на доме № 13 по улице Новобазарной установлена мемориальная доска в честь того, что домоуправ этого самого дома в прошлом месяце стал героем опубликованного в "Зорьке ранней" фельетона...
В отделе официальной хроники сообщалось, что решением комбината коммунальных предприятий установлено почетное звание "географическая личность". Этим устранена вековая несправедливость, заключавшаяся в предпочтении истории, выразившемся в узком термине "историческая личность". Первым удостоен почетного звания "географическая личность" пан профессор Квадрат, создавший впервые в истории географии глобус центральной части города. Далее сообщалось, что рассматривается предложение группы граждан об установлении званий "физическая личность", "химическая личность", а также "личность геометрическая с применением тригонометрии".
Обстоятельства, которые станут ясны читателю впоследствии, позволяют нам привести точный текст наиболее поразивших Ивана Жукова сообщений газеты "Зорька вчерашняя". Но мы ограничимся только тремя короткими сообщениями, опубликованными под рубрикой "С телефонной ленты": "Как сообщает наш корреспондент, вчера вечером, 12 октября 1492 года, генерал Васко да Гама открыл Америку. Документальных подтверждений пока не поступило". "В минувшую субботу, 7 апреля 1901 года президентом Гишпанской республики избран Жорж Клемансо, который неделей раньше на заседании парламента 9 января 1913 года объявил себя сторонником Кортеса и кортесов".
"Завтра, 3 июля 1804 года, завершается суд над консулом Буонапарте, организовавшим заговор с целью реставрации династии Каролингов. Бывший консул, будучи разоблачен, пытался бежать на свой родной остров св. Елены, но был перехвачен в пути казаками Давыда Денисова".
Иван Жуков, закончивший с довольно сносным аттестатом вечернюю десятилетку, если и не помнил точной даты открытия Америки, то уж то, что к этому событию адмирал (не генерал!) Васко да Гама не имел никакого отношения, он знал точно. Заметка же о суде над консулом Буонапарте вызвала у него приступ тихой бессильной ярости, которую он тут же подавил, понимая, что лбом стену не прошибешь. В полное замешательство привели его даты. Если в минувшую субботу было 7 апреля 1901 года, то как неделей раньше могло быть 9 января 1913 года?!
Если сегодня - 30 февраля 1961 года, то как вчера может быть 12 октября 1492 года, а завтра - 3 июля 1804?
Понять это было невозможно. Но, сопоставив свои вчерашние впечатления с сегодняшними, Иван все-таки понял главное: это - реальность, дикая, странная, и все же реальность, непонятным образом сдвинутая по фазе.
Эта смутная догадка не успокоила Ивана. Но она позволила ему твердо и окончательно сформулировать цель действий: надо рвать когти. Так укрепилось решение, инстинктивно явившееся еще вчера, когда он, как угорелый, ринулся не разбирая дороги к оставленной в сарае машине. К той машине, на которую он угробил столько времени, и которая, похоже, угробила его.
Будь он сейчас в сарае маслобойки, Иван сорвал бы злость на собственном детище. Но поскольку машина находилась в пяти кварталах, Жуков встал и с размаху пнул ногой лежавшую на полу книгу, чье название в свое время подсказало ему ту злополучную мысль и в конечном счете послужило причиной его нынешнего безвыходно бедственного положения.
Трепыхнув страницами, книжка шлепнулась в угол у окна, а Иван снова уселся на неприбранную койку.
Конечно, Жуков мог бы попытаться отремонтировать свой велосипед, и он, несомненно, попытается. Но, как известно, ремонт машины времени равнозначен ее созданию.
И, если построить ее Ивану Жукову удалось благодаря упоминавшемуся жгучему желанию, то сейчас, несмотря на то, что ему очень хотелось вернуться домой, к этому, тоже достаточно жгучему желанию, примешивалось сильное опасение: а вдруг отремонтированная машина вновь выкинет штуку и затащит его в еще более непонятный мир?
Совершенно ясно представив себе такую малоприятную вероятность, Иван тем не менее решил: машину он отремонтирует, попробует, во всяком случае, починить. Вполне может случиться, что обстоятельства принудят его просто бежать куда глаза глядят - ну, чтоб спастись, например.
У попавшего в кораблекрушение есть два выхода - либо мирно утонуть вместе с пароходом, либо попытаться спастись на обломке бревна. В первом случае - все ясно. Во втором же есть мизерный шанс добраться до берега. Правда, этот берег может быть населен теми, для кого прибывший на бревне приятный сюрприз к завтраку. Но такой вариант все-таки, как говорится, "или да или нет", и в конечном счете он только уменьшает шанс, но не уничтожает его.
Трудно поручиться, что ход рассуждений Ивана Жукова был именно таким, но главное - он решил попытаться починить машину, понимая, что она "бревно", которое дает ему тот самый шанец Утвердившись в этой мысли, Иван тем не менее отдавал себе отчет, что одно дело -решить, другое - сделать.
Деньги у него есть - Иван потянулся к пиджаку, потрогал оттопыренный карман. Но вопрос в том - что можно купить на эти деньги? Сугрессоны, вспомнилось вдруг непонятное название, можно, а вот если понадобится, скажем, трансформатор или транзистор? Потом - сколько времени займет ремонт? В общем, Иван понял, что готовиться надо к худшему. И этим худшим была необходимость жить в этом непонятном - таком знакомом и таком незнакомом - мире неизвестно долго. Ходить по тысячу раз хоженой тропке, на которой кто-то расставил тщательно замаскированные капканы.
Будь на месте Ивана человек послабее, дела его были бы совсем плохи. Но Иван Жуков, как уже, очевидно, ясно читателю, был человек основательный и относительно здравомыслящий. Поэтому неудивительно то решение, которое он в конце концов принял: раз уж придется ходить по острию ножа, нужно научиться по нему ходить. Другими словами, нужно присмотреться к этому странному миру, не вызывая у него желания присмотреться к тебе.
Все сказанное может вызвать впечатление, что Иван Жуков, взвесив свое положение, пришел в ясное расположение духа и вот-вот примется высвистывать, слегка фальшивя, "эх, яблочко!" Это совсем не так. То чувство, с которым Иван, одевшись, вышел через полутемные сени во двор, было очень похоже на самый обыкновенный страх.
Впрочем, судить его за это было бы совершенно несправедливо, потому что вряд ли кто-нибудь на его месте испытывал бы другое чувство.
Поперек двора на провисшей веревке с жестяным шорохом трепыхались задубевшие на морозе простыни, наволочки и другие, более интимные принадлежности, вывешенные хозяйкой, конечно, не для обозрения.
Иван, поеживаясь, трусцой пересек двор и, осторожно приоткрыв калитку, выглянул на улицу. Ничего необычного он не увидел, и шальная мысль снова встряхнула его- все привиделось. Не может такого быть. Но мысль эта мелькнула и пропала, сменившись другой, трезвой: пора приступать к делу. И первый шаг на этом пути - в магазин. Нет, не за транзистором или еще какой-нибудь деталью для чертовой машины. Иван прикрыл калитку и быстро зашагал к центру - покупать пальто и шапку".
Стекло в окошке тонко звякнуло, одновременно где-то вдалеке пушечно грохнуло - пролетел реактивный. Иван поднял голову, вгляделся в заоконную темь. Вдали россыпь светлых квадратиков крылом охватывала невидный отсюда парк. За каждым этим квадратиком - люди. Ужинают. Смотрят "Кабачок". Просматривают газеты... Продребезжал трамвай. На звонок кондуктора откликнулся испуганный собачий лай.
Обыкновенное окно. Обычные газеты - "Известия" там, "Учительская", "Знамя труда". Обычный самолет швырнул воздушную волну и пролетел. Самые обыкновенные дворняги обругали по-собачьи трамвай, помешавший им потолковать, сидя на рельсах. Иван поежился - ведь все могло остаться для него иным - очень похожим, но иным. Желтая собака, медленно плывущая по пустырю.
Рассыпающиеся в небе самолеты. Нудная бессмертная муха. Непонятное и бессмысленное окно. Окно в никуда...
Иван вглядывался в окошко, в темноту, расцвеченную светлыми квадратиками окон, голубыми фонтанчиками брызг, срывающихся с трамвайных проводов, цепочками неярких фонарей, выстроившихся вдоль парковой ограды, и как-то иначе, чем обычно, эта привычная, из вечера в вечер возникающая за окном картина виделась ему, и ясное чувство успокоенности и уверенности охватывало все его существо. Все вокруг знакомо, все вокруг обыденно, привычно. Все вокруг - надежно. Это главное: все вокруг надежно.
И как наяву всплыло перед глазами объявление в "Утренней зорьке": "Сдается комната с окном в прошлогоднюю осень. Оплата сдельная". Иван сплюнул в досаде и, пробежав глазами по странице, отыскал строчку, на которой остановился.
"Сколько времени он сидит здесь, Иван не знал - два часа, три, давно, в общем. Какое-то отупение все больше охватывало его, и, прикладываясь к деревянной кружке, он уже почти не удивлялся происходящему вокруг, Он забрел сюда, чтобы хоть как-то заглушить отчаяние, прочно поселившееся в его душе от бесплодных попыток понять, что же произошло с ним, как выпутаться из положения, которое называется "кур во щах".
В это утро Иван нацарапал на стенке седьмую черточку - миновала неделя с того - первого - 30 февраля. Первого, потому что и на второй день в "Зорьке" стояло то же самое число, только среду сменил вторник. На третий день тоже было 30 февраля, но уже суббота. Поняв, что и четвертый день, даже если он окажется, скажем, понедельником, все равно будет тридцатое февраля, Иван прибег к способу Робинзона Крузо. С той разницей, что Робинзон делал зарубки на дереве, а Иван рисовал на беленой стене очередную черточку чаще всего горелой спичкой.
Сегодня он чиркнул спичкой по стене уже по привычке, усмехнувшись про себя: черточка.-то последняя. Потому что всю эту неделю Иван занимался не только тем, что отмечал очередное 30 февраля. Просыпаясь с рассветом, он торопливо натягивал доху и, нахлобучив соболью шапку, купленную у мордастого киоскера за полторы гривны, осторожно выходил, стараясь не потревожить хозяйку, и по безлюдным еще улочкам пробирался в сарай маслобойки.
Препятствие в виде сторожа он устранил испытанным способом - гранатой. Не "лимонкой", конечно, а "Лимонной". Оружие оказалось безотказным, хотя и дороговатым - в Ивановом времени сторож удовлетворялся втрое более дешевым "Вин де масэ".
Работая с утра до позднего вечера, Иван сделал с машиной то, что в просторечии называется "раскурочить", а проще говоря, разобрал ее до винтиков. И тут проявился закон, имеющий в физике легкомысленно кулинарное название: закон бутерброда. Закон этот состоит в том, что уроненный бутерброд обязательно шлепнется на пол маслом вниз - отсюда и название. Но поскольку действие "закона бутерброда" бутербродами не ограничивается, а проявляет себя в самых различных и непредвиденных случаях досаднейшими сюрпризами, то чаще всего он известен под значительно более точным, хотя и не очень научным названием: "закон паскудности". В нашем случае закон этот проявился в том, что, только разбросав машину почти до молекул, Пеан убедился, что работу проделал напрасную: поломка была пустяковейшая, не поломка даже, а так - пустячишко: перегорел резистор пускателя. И заменить этот резистор, который Иван, вовсе не будучи славянофилом, называл прежним его именем "сопротивление", было раз плюнуть. Поняв это, Иван плюнул - надо же, сколько времени впустую просадил. Впрочем, досада его улетучилась через считанные секунды, в течение которых до него доходило главное и самое важное: машина практически цела.
На сборку уйдет еще одно тридцатое февраля. Резистор, соответственно своей пустяковости, не проблема - в любом трехрублевом школьном "Радиоконструкторе" этих резисторов горсть.
Сборка машины была уже позади, и в это утро Иван пришел сюда, чтоб навести последний "марафет", после чего оставалось только купить резистор, воткнуть его на месте - и "арриведерчи, Рома"...
Иван присел на кирпичи, накрытые ветошью, и вытащил припасенную с вечера еду. В первые дни он пытался поесть в столовке, но, когда бы он ни пришел туда, на дверях висела писанная золотом по черному табличка, на которой в зависимости от времени дня значилось "Закрыто на завтрак", "Закрыто на обед" или "Закрыто на ужин".
На помощь пришел тот же киоскер - у него Иван купил три банки кальмаров, попутно узнав, что это и есть те самые "пружанки", и метровой длины закрученную жгутом булку, называвшуюся "франзоля".
Пружанки, напоминавшие плохо проваренную резину, Ивану не понравились, но крутить носом он не стал, рассудив, что жевать кальмаров все-таки калорийнее, чем читать золоченую вывеску на столовской двери.
Сжевав очередную банку резиновых калорий, Иван просвистел два такта "Яблочка" и пустился добывать резистор...
Только в пятый раз прошагав квартал из конца в конец, Иван понял, что радиомагазина на том месте, где ему положено быть, нет. Дом в полтора этажа, где за узкими витринными стеклами должны были лежать аккуратно расставленные радиодетали, стоял на своем месте. Но в окнах его были выставлены не радиодетали, а сбившиеся в тесную толпу разнокалиберные горшки с геранью. Над дверью висела вывеска, на которой было выведено вязью "Карвон сарои". Иван было понадеялся, что так здесь радиомагазин называется, но робкая надежда протянула хилые ножки, едва только Иван прочитал чуть ниже "Постоялый двор".
И уже машинально скользнув по другим надписям - "Готель", "Веснина" и еще каким-то, он отвернулся и зашагал прочь. И тут на противоположном тротуаре он увидел Ваську Трошина, танцплощадочного заведующего. Трошин стоял с видом витязя на распутье. Иван через плечо оглянулся- на ближнем доме висела вывеска "Трактиръ", а чуть подальше "Шинокъ". Жуков машинально отметил, что заведений этих он не помнит почему-то, но раздумывать не стал и кинулся через дорогу к Васе. Тут бы и мог закончиться наш рассказ, потому что из-за угла с трамвайным лязгом вылетела группа всадников с копьями наперевес.
Зазевайся Иван на секунду - и прости-прощай, Иван Жуков! Но чудом каким-то он вывернулся из-под копыт, ошутив затылком конское дыхание. Полуоглохший от лязга, пронесшегося у него над ухом, Иван выскочил на тротуар и остановился, глядя вслед странным всадникам, вырядившимся в костюмы из водосточных труб, молочных бидонов и с рогатыми ведрами на головах.
- Скачут, сволочи,- раздалось у него над ухом.
Жуков обернулся. Рядом стоял Васька, глядя вслед отдаляющемуся грохоту. В прищуренном взгляде его стояла зависть, и зависть прозвучала в слове, которое он произнес то ли про себя, то ли обращаясь к Ивану: Лыцари...
Жуков инстинктивно почувствовал, что Трошин его не узнал, и убедился в этом тут же, когда спросил: - Извините, гражданин, где здесь радиомагазин?
Васька подозрительно посмотрел на него. Ивану показалось, что он вроде принюхался даже: - Чего?
- Радиомагазин...
- Какой магазин?
- Да радио!
Васька обалдело смотрел на него.
- Да ты что? - обозлился Жуков,- тебя же человеческим языком спрашивают - где здесь радиомагазин?
Трошин мигнул и плаксиво сказал: - Какое радиво, чего вам, гражданин, надо? - и стал по-рачьи отодвигаться. Оказавшись на относительно безопасном, по его мнению, расстоянии, Васька уже другим тоном вскрикнул: Вот я сейчас стрельцов кликну!
Иван махнул рукой и повернул прочь.
Сначала он обращался со своим вопросом к людям по солиднее с виду. А потом, ошалев от бессильной ярости, стал бросаться ко всем прохожим. Одни на него вопрос 198 недоуменно пожимали плечами, другие пытались сообразить, чего он хочет от них, третьи ускоряли шаг и еще долго подозрительно оглядывались на него. И ни один из нескольких десятков спрошенных, очевидно, даже не слыхал прежде слово "радио". Охваченный отчаянием, Иван продолжал кидаться на прохожих, сознавая уже, что никто здесь и понятия не имеет о радио, а это значит, что радиомагазина и быть не может. А нет радиомагазина - нет и резистора, А это значит, что ему, Ивану Жукову, труба.
Но он в бессмысленной надежде метался по улицам, пугая прохожих расспросами, и кто знает, сколько бы это продолжалось, если бы не показался вдалеке медленно шествующий посреди мостовой участковый Хрисов в низко надвинутом золотом венце. Жуков замер, как вкопанный, потом метнулся в кстати подвернувшийся проулок и через несколько шагов очутился перед широкой забухшей дверью с корявой вывеской "Бухвет". И, толкнув дверь, он шагнул через высокий порог.
Подлетевший официант в долгополой малиновой рубашке, не спрашивая, провел его к свободному столу, отскочил, и через секунду, залитый в длинный черный фрак, поставил перед Иваном большую деревянную кружку. Он появлялся еще не раз, как будто угадывая, что кружка у Ивана пустеет. И каждый раз появлялся, одетый самым неожиданным образом, а один раз даже с бородой до пояса. Но Ивана удивить уже было трудно...
Из кухонной двери, распахнутой прямо в зал, сильно чадило. Над тесно сдвинутыми столами и лавками низко повисал густой табачный дым. То и дело чавкала забухшая входная дверь, и вместе с вошедшим врывались с холода клубы пара, мешались с дымом и чадом. Воздух слоился и дрожал, странно искажая лица и фигуры сидевших за кружками людей. Обрывки разговоров, которыми гудел зал, вдруг явственно доносились до Ивана от самых дальних столиков, терявшихся в дымном полутумане.
Он то вслушивался, то уходил в себя - механически, бездумно.
За соседним столиком сидели двое - оба удивительно на кого-то похожие. Иван чуточку, как-то нехотя, напряг память: ну да - один вылитый Кот в сапогах, второй- длинноносый, задиристый - был удивительно похож на пожилого Буратино.
Кот в сапогах спросил: - Слушай, а как ты относишься к экзистенциализму?
- Никак,- отвечал Буратино.
- Мне трудно поверить! - удивился Кот.- Разве можно "никак" относиться к экзистенциализму?
- А мне начхать,- ответил Буратино, погружая в кружку длинный нос.
- Ты рисуешься! - возмутился Кот.
- Никак нет,- сказал в кружку Буратино,- я не художник...
Тут появился официант и поставил перед Иваном новую кружку, на секунду заслонив собой Кота с Буратино, А когда он снова отскочил, за соседним столом сидели два старика в черных высоких клобуках. "Монахи, что ли?" вяло подумал Иван. От столика донеслось: - Милость без правды малодушество есть. Правда без милости - мучительство...
Второй голос резко ответил: - Чтый да разумеет!
Прислушиваться Иван не стал, и голоса как-то отдалились, словно говорившие отодвинулись далеко-далеко.
Хлопнула дверь, воздух сотрясся, и в противоположном конце зала открылись два сдвинутых стола. За ними, откинувшись на спинки стульев, сидели в расшнурованных синих куртках молодые усатые парни. Один вдруг поднялся и, высоко вздев кружку, завел: - Нам каждый г-о-ость дарован богом...
Собутыльники замолчали, подняв свои кружки.
- Какой бы н-и-и был о-о-он земли,- тянул стоявший.
На лицах сидевших было написано ожидание и, когда их товарищ пропел: В парче иль р-у-убище убогом...- все гаркнули в один голос: - Аллаверды!
Воздух заколебался снова, и клубы дыма и пара затянули пирующих в дальнем углу. И тут Иван услышал прямо у себя над ухом: - Ярыжка, а ярыжка!
Нисколько не относя это обращение к себе, Иван оглянулся, привлеченный непонятным словом. К нему близко наклонился хитроглазый мужичонка с какой-то кривой влево бороденкой. Зашептал: - Пиши. Быстро надо. Две денги дам.
- Что писать? - удивился Иван.
Мужичонка сдвинул кружки в сторону, присел на невесть откуда взявшийся стул и вполголоса спросил: - Бланок-то есть?
- Какой "бланок"?
- Эх ты, ярыга-ярыга, голь кабaцкая,- буркнул мужичонка недовольно, полез за пазуху, достал смятую бумажку и, расправив на столе, пододвинул Ивану: Пиши давай.
Иван мутно уставился на бланк с грифом "Срочная телеграмма".
- Пиши давай, пиши. Быстро надо,- недовольно заторопился кривобородый.
Иван достал авторучку - чего, спрашивается, не написать, если просит человек, может, неграмотный,- подумалось равнодушно. Мужичонка, поминутно сторожко оглядываясь, наклонился близко-близко и чесночно зашептал Ивану в самое ухо: - Так, значит. Пиши: Царю-государю бьет челом и извещает сирота твой государев Мишка Иванов, сын Чулков, на Александра Федоровича, сына Нащокина, а прозвище на Собаку, что хочет тот Александр крестное целование порушить...- мужичонка задохнулся, перевел дыхание, оглянулся и снова зашептал: - а тебе, праведному государю, изменить, хочет отъехать со всем своим родом в иную землю, а называет себя царским родом, и хочет быть тебе, государю-царю, супротивен... Написал?
- Написал,- кивнул Иван.
- Ты пояснее, пояснее-то пиши. Ну, значит, дале так: Как Федор Иванов, сын Нащокин, у царя Василия Ивановича Шуйского царский посох взял из рук, так теперь Александр Нащокин хвалится тем же своим воровским умышлением на тебя, праведного царя, и Московским государством, твоею царскою державою смутить. Точка. Давай сюда.
Мужичонка схватил бланк, бросил на стол две монетки и растворился в клубах дыма.
- Вы позволите? - у столика стоял опрятно одетый полупожилой человек с французским выражением лица.
Иван вспомнил - видел его мельком в первый день, когда шел к себе на квартиру.
- Пожалуйста,- кивнул он на свободный стул.
- Да, сегодня прорыв большой,- непонятно сказал тот, садясь и медленно оглядывая зал.
- Ну, что ж,- продолжал он,- не скрою, ожидал вас здесь увидеть. С тем и пришел. Позвольте представиться - Гай Петрович Сверливый, преподаватель халдейской истории в местном гимнасиуме.
- Иван Петрович Жуков, электромонтер,- сказал Иван, пожимая протянутую через стол руку.
- Так-так, Иван Петрович,- проговорил Сверливый, пододвигая к себе принесенную долгополым официантом кружку.- Как вам наша брага нравится? он сделал ударение на слове "наша".
И не ожидая ответа: - Всю жизнь прожил в городе. Всех наших горожан знаю, если не поименно, то в лицо. Вас не знаю. Хоть вы и очень похожи на одного молодого человека. Значит, вы из этих,- легким кивком показал на сидевших вокруг. - Не ошибаюсь?
Издалека донеслось: - Аллаверды!
Иван вздрогнул и, почувствовав на себе внимательно-доброжелательный взгляд своего неожиданного собеседника, вдруг решился...
Когда он закончил, его поразило то, что учитель нисколько не удивился его рассказу. Еще недавно внимательный, взгляд Гая Петровича стал каким-то рассеянным, блуждающим бесцельно. Но Жуков едва успел пожалеть о собственной откровенности, как учитель совсем другим, робким и одновременно полным скрытой надежды голосом спросил: - Скажите, не осталось ли у вас случайно каких-нибудь монет из того, из вашего времени?
Иван полез в часовой карманчик, где обычно держал трехкопеечные монеты для автомата газ-воды, нащупал - есть, и положил на столешницу четыре монетки. Сверливый вспотел, голос его прерывался: - Боже мой, боже мой...
Взяв себя в руки, что стоило ему явных усилий, он сказал: - Видите ли, я коллекционирую трехкопеечные монеты...
- Да возьмите, о чем речь,- сказал Иван, и не подозревая, какой музыкой прозвучали его слова для Сверливого.
- Боже мой, боже мой,- опять зашептал учитель.Это же невероятно, такое может только присниться...
- Рад бы я был бы, если бы все это приснилось,горько проговорил Иван.
Осторожными движениями поглаживая монеты, учитель халдейской истории поднял на Ивана благодарный взгляд".
Прочитанное встало перед глазами, как наяву. "Вообще-то крупнo повезло, что со Сверливым познакомился", - подумал Иван. И, действительно, если бы не учитель, трудно сказать, как бы все повернулось. Иван это и тогда понимал, но сейчас, представив на мгновенье, что знакомство это не состоялось, внутренне поежился. Хотя пояснения Сверливого непонятных Ивану вещей были весьма туманны, главное в другом: Гай Петрович был единственный человек, знавший о том, кто на самом деле Жуков и откуда он взялся. Перед всеми остальными Иван должен был изо всех сил притворяться, чтобы не попасть впросак, делать вид, что все окружающее для него понятно и естественно, хотя порой волосы дыбом вставали. С учителем же все выходило просто. Его можно было расспрашивать. Расспрашивать, не опасаясь, что собеседник взвизгнет на манер Трошина или чего доброго кинется звать центуриона.
Вдобавок-Иван это заметил сразу - Гаю Петровичу по профессиональной склонности к поучениям нравилось просвещать своего неожиданного подопечного.
"И вправду,- подумал Иван, вспомнив, как неожиданно повернулось одно из пояснений, брошенных Сверливым вскользь,- и вправду повезло".
- Ну, ладно, поглядим, что там дальше,- неожиданно сказал Иван вслух, удивился сам себе и уткнулся в книжку.
"Тот, кто случайно оказался бы в этот морозный февральский вечер на задворках городской маслобойки, мог бы стать свидетелем некоторых событий, не вполне понятных на первый взгляд... Впрочем, надо признать, что если предыдущая фраза вполне уместна в первой главе, то сейчас она весьма сомнительна по существу. Потому что никто не мог бы случайно оказаться свидетелем происходящего в сарае маслобойки, поскольку Иван Жуков извлек нужный урок из случившегося с ним из-за собственной непредусмотрительности. Ведь кто знает - не пустись он сквозь время сломя голову, вспугнутый приходом участкового, может, и не случилось бы с ним беды.
На сей раз, хотя сооружение, над которым корпел Иван, вовсе не было машиной времени в общепринятом смысле, он предусмотрительно завесил окошко специально купленным одеялом. Случайный прохожий не увидел бы не только света в заброшенном сарае, его внимание не привлек бы даже малейший звук. Иван, помня горький урок, работал молча и даже молотком постукивал через аккуратно подложенную тряпочку.
И все же, загляни кто-нибудь в случайно незаткнутую Иваном щелку, картина открылась бы ему вполне странная. Непонятная машина, напоминающая трехколесный велосипед, была задвинута в самый угол, а на свободном месте среди обрезков алюминиевых трубок, возвышалось легкое ажурное сооружение, в котором без всякого труда можно было узнать самую обыкновенную лестницу-стремянку, вроде тех, которыми пользуются в книгохранилищах, чтоб достать книгу с верхней полки.
На изготовление стремянки ушло три раскладушки, но, хотя она уже почти упиралась в потолок, Иван принялся распиливать четвертую. По его расчетам лестница должна была быть не меньше трех метров в высоту, а для большей уверенности в успехе задуманного он решил накинуть еще полметра.
Поскольку всякое следствие имеет причину, то, чем занимался в сарае маслобойки Жуков, а именно строительство складной переносной стремянки, конечно, тоже имеет первопричину.
Встреча с учителем халдейской истории в "Бухвете" и была тем первым звенышком в цепочке поводов, фактов и, наконец, умозаключений, конечным результатом которых стала помянутая лестница.
Из первого разговора с Гаем Петровичем Иван почти ничего не понял, а из того, что понял, почти ничего не запомнил. К счастью, первый разговор не оказался последним. Сверливый, как показалось Ивану, принял в нем живейшее участие и первым долгом решил просветить его.
Конечно, Жукову и в голову не приходило, какие высокие и благородные побуждения руководили его неожиданным доброжелателем. А Гаю Петровичу мерещилось почти наяву, как он на отремонтированной Иваном машине совершает путешествия в любую по выбору точку времени и возвращается с очередным бесценным трофеем для своей трехкопеечной коллекции. Впрочем, что бы ни руководило Гаем Петровичем, помочь Ивану он старался искренне. Но поскольку Сверливый был гуманитарий, его представления о собственном мире вряд ли отличались большей глубиной, чем представления его двойника в нашем мире. В общем, Иван из пояснений своего знакомца почерпнул целый ряд разрозненных сведений, сложившихся в его смятенном уме в странную расплывчатую картину. По словам Гая Петровича, город занимает объем примерно в полторы тысячи кубических километров времени, расположенных по воображаемой вертикали.
Конечно, аналогия не всегда доказательство, но в данном случае она поможет нам уяснить, почему Сверливого так удивляла упорное непонимание Иваном совершенно естественного для Гая Петровича явления: соседства, скажем, 1492 года и 1915, или следования вчера после сегодня. Ну в самом деле, не удивились бы мы с вами, если бы кто-нибудь упорно отказывался понимать, что можно съездить в соседний город и вернуться обратно? А вот Гаю Петровичу при всей широте его взглядов такое предположение показалось бы абсурдным. Поскольку город, в котором он жил, был единственным в доступной вселенной.
И, как сказано, расположен был по воображаемой временной вертикали. Поскольку же горизонтальной координаты не существовало, то и понятие вчера-сегодня-завтра оказывалось ограниченным непосредственным восприятием. По аналогии: для человека, оказавшегося в центре огромной пустыни без каких-либо ориентиров, понятие вперед-назад теряет смысл - в какую бы сторону он ни шел, он идет вперед, даже круто повернув назад.
Читатель, предпочитающий легкое беллетристическое чтиво, вполне может пропустить следующий абзац, поскольку приводимые ниже рассуждения на ход дальнейшего повествования не влияют, а имеют единственную цель: пояснить точку зрения автора по поводу столь поразивших Ивана Жукова явлений. Все дело в том, что в привычном нам мире ощутимой реальностью является пространство. В мире же, куда столь легкомысленно вломился на своем велосипеде Иван, такой единственно ощутимой физической реальностью было время. Разумеется, все сказанное только допущение, но нелишне будет напомнить, что время и пространство - это всеобщие формы существования материи. И поэтому абсолютно справедливо предположить, что, если в привычном нам мире физической реальностью, постижимой нашими органами чувств, является пространство, то абсолютно вероятен мир, в котором такой реальностью яв-" ляется время.
Надо заметить тем не менее, что Ивана Жукова меньше всего, а вернее сказать, вовсе не занимало теоретическое объяснение или обоснование странностей, окружавших его. И это совершенно понятно: человек, провалившийся в полынью, думает не о том, почему именно в этом месте вода не замерзла, не вспоминает химическую формулу воды или температуру таяния озерного льда. Он просто-напросто пытается выкарабкаться, судорожно цепляясь за кромку. Хотя положение Ивана было значительно хуже, нежели положение "моржа" поневоле, он в принципе делал то же самое - пытался нащупать опору, которая помогла бы ему выбраться из затягивающего водоворота на твердую почву.
Отчаяние, охватившее Ивана в первые дни, мало помалу отступило, возвращаясь приступами, промежутки между которыми становились все больше практический склад ума взял свое, помогая Ивану Жукову все прочнее сохранять относительное душевное равновесие. Отдавая себе трезво отчет, что шансов у него скорее всего нет никаких, Иван тем не менее отнесся к своему положению, как знаменитая лягушка, попавшая в крынку с молоком.
Но поскольку он был не лягушка, а человек, он не просто трепыхался, пытаясь сбить молоко в масло, чтоб обрести опору. Он с упорством, приводившим порой Гая Петровича в тихое отчаяние, выспрашивал у него детальное объяснение любому поражавшему его факту. Правда, иные ответы его добровольного покровителя приводили Жукова только в большее смятение. Так, например, на вопрос Ивана - почему здесь каждый день тридцатое февраля, Гай Петрович, подавив легкое раздражение, ответил вопросом: - Вы живете на Александровской улице, не правда ли? Так есть ли какой-либо смысл в том, чтоб назавтра переименовать ее в Госпитальную, скажем, а послезавтра в Каракуртскую? Что, кроме путаницы, это даст?
Иван опешил, но все же нашелся, возразив: - Но ведь все-таки существуют другие числа?
- Да,- ответил Сверливый.- Ну и что? Ведь помимо вашей Александровской существуют еще десятки улиц, и каждая носит свое название.
- Хорошо,- не сдавался Иван,- но растолкуйте мне, как это может быть, чтобы после 12 февраля шло 3 января? Или вот еше - сегодня ведь 30 февраля 1961 года?
Да? Так как же вчера может быть 21 октября 1805? Вот в "Зорьке" черным по белому написано: "Вчера, 21 октября 1805 года, близ мыса Трафальгар началось сражение между эскадрой адмирала Нельсона и франко-испанским флотом. Сражение продолжается уже неделю".
Какое же это вчера, если почти полтораста лет назад?
И как сражение может продолжаться неделю, если началось только вчера?!
Такое упорное непонимание раздражало Гая Петровича, но он со свойственным ему педагогическим терпением и тактом втолковывал Ивану: Скажите, ваш дом второй от угла? Да? Он - на Александровской. А соседний угловой выходит одновре-менно на Александровскую и Почтовую. Если вы пойдете прочь от перекрестка - Почтовая останется позади. Если же к перекрестку - она будет впереди. А что такое позади и впереди, как не вчера и завтра? Дальше. Ваш дом - номер 170 по Александровской. А угловой - номер 108 по Почтовой. Почему вы не спрашиваете, как это может быть, чтоб цифры 170 и 108 стояли рядом? Думается мне,- заключил с некоторой язвительностью Гай Петрович,- что по логике в гимнасиуме у вас редко бывала тройка...
Будь беседы со Сверливым только такого рода, Иван, скорее всего, наконец бы спятил. Но, к счастью, его напряженный ум отмечал и выхватывал из долгих разговоров с учителем халдейской истории мельчайшие крупицы не сведений даже, а обломков сведений, из которых он, как из мозаичных плиток, пытался сложить относительно цельную картину. И с каждым новым 30 февраля, с каждым новым разговором эта картина приобретала все более зримую форму. В ней не хватало многих кусков, и заполнить их не было никакой надежды. Но даже такая безнадежно неполная картина - была уже что-то. А "что-то" всегда больше, чем ничего.
Это "что-то" было: Жуков совершенно твердо уяснил себе, что место, куда он попал, только внешне очень похоже на то, куда он хотел попасть. Сходство точно такое, как сходство двойников, живущих в разных концах земли.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ