Слуга (СИ)

Судя по всему, Кир устроился надолго. Минут двадцать я пыталась дремать на диванчике, но это было ужасно неудобно — диванчик был новый, скрипящий, кожа его оказалась неприятной на ощупь и в придачу шершавой. Я позавидовала Марку, который удобно устроился и выглядел вполне довольным. Можно было бы пройтись по дому, оглядеться, но возможная встреча с хозяйкой лишала эту прогулку всей прелести. К тому же сейчас я была не праздным визитером, а представителем Общества, облаченным особыми обязанностями. Самовольничать не годилось.

Я встала с обошла вокруг серва. Сперва было немного не по себе, особенно глядя на здоровенную голову, возвышавшуюся надо мной подобно куполу храма. Мертвое лицо серва не выражало ровным счетом ничего. Сперва я вгляделась в него с нехорошим чувством — подумалось, вдруг Аристарх был не так уж и неправ, вдруг серв сейчас посмотрит на меня тем самым, особым, взглядом… Но серв не желал смотреть на меня вовсе. Забранные сеткой глазницы глядели перед собой и только. Не без усилия я положила ладонь на его холодный металлический бок и тотчас отдернула. Внутри что-то ритмично вибрировало.

Вблизи серв оказался не таким уж и пугающим. По сравнению с Буцефалом он вообще выглядел не опасней новорожденного котенка. Корпус его был устроен довольно просто, я даже провела пальцами по стыкам металлических пластин, никаких выступающих деталей, никаких кнопок. На полированном боку обнаружилось лишь несколько неглубоких вмятин.

«А ему и двух месяцев нет, — подумалось мне, — неважно же тут обращаются с ценным имуществом».

Закончив обход серва, я пришла к выводу, что ровно никакой информации этот обзор мне не дал. Это было скверно. У юриста должен быть цепкий взгляд, он должен подмечать мельчайшие детали, странности, сколь бы крошечными они не были. «При взгляде на предмет плохой юрист способен определить его прошлое. Хороший — его будущее» — так говорили нам в университете. И, видимо, даже до плохого юриста я пока не дотягивала.

С другой стороны, что я хочу увидеть? Кир заявил, что неполадки, если они есть, могут быть только в зачарованном мозгу серва, в церебрусе, который надежно скрыт от постороннего взгляда. Какие следы я хочу обнаружить? Пыль? Царапины? Пятна ржавчины?..

На груди у серва была стилизованная надпись «ИВМ», и тут Кир не ошибся. На внутренней стороне предплечья я обнаружила другую надпись — «Интернационалис Вендер Машина» и длинный ряд цифр, видимо обозначение модели или места производства. Чтобы понять их смысл надо было хоть что-то понимать в сервах.

Марк наблюдал за моими действиями с диванчика, посмеиваясь в ладонь. Должно быть, крайне нелепо смотрелась я со стороны, обнюхивая неподвижного серва. Я сжала зубы.

Если Марк думал, что моя работа — изображать секретаршу за рациометром, он изначально и очень сильно ошибался.

Третья находка оказалась не полезнее первых двух и обнаружилась лишь случайно. Я сделала шаг и блестящая грудь серва стала преломлять солнечный свет под другим углом, обнаружив тусклый и едва видимый след вроде тех, что остаются от сорванной наклейки. След был старым, разобрать что-то было почти невозможно. Я разобрала только непонятное «ГСТО». «Государственный сертификат технического осмотра»? Вполне вероятно. И вполне бесполезно.

К чему мне было искать заведомо отсутствующие следы на серве? Только ли от скуки? Или же это всего лишь желание доказать Марку, что я гожусь на что-то большее, нежели бумажная волокита и лицедейство в приемной Ласкариса?

На диванчик я вернулась внутренне опозоренной, но не смущенной. Про серва я могла сказать не больше, чем тогда, когда вошла в дом. Он просто был — вот и все, что мне было точно известно. Марк ничего не сказал, но посмотрел ободряюще — терпи, мол, недолго осталось.

Кир закончил минут через десять. Он просто открыл глаза и шумно вздохнул. Лицо у него опять сделалось прежним — уже вроде и не вполне женским. Он нахмурился.

— Что вы на меня уставились? Все. Пожрать лучше дайте.

— Что там? — спросила я.

— Там… там паутина и мусор, — Кир поморщился, поднимаясь, видимо отсидел себе ногу. — Ни черта там нет, госпожа юрист. Как я и говорил, наш клиент… как там его… в общем, пора оформлять его в желтый дом.

— Ты полностью проверил церебрус? — уточнил Марк.

— Боже… Да конечно же нет! Чтоб проверить эту груду хлама нужна лаборатория. Я посмотрел основные контуры, прошелся немного по выводящим логическим преобразователям… Серв как серв. Устаревший, но вполне рабочий.

— А если это опять начнется? — не отставал Марк. — Получим деньги, а хозяин потом будет недоволен?

— Я уже говорил тебе, где место хозяину, — вспылил Кир, отбрасывая со лба непослушные волосы. — И вообще мне плевать, кто на кого смотрит! Серв должен выполнять приказы, это его работа. На кого он смотрит мне дела нет. Эй, ты! — он постучал в грудь серва. — Иди на кухню и принеси что-то перекусить!

Серв помедлил секунду или две, потом резко пришел в движение. Грузно повернулся и ровно зашагал, печатая ритмичный шаг своими огромными ножищами. Несмотря на солидные резиновые прокладки на ступнях звук он производил изрядный. Тяжело, пожалуй, жить под одной крышей с таким слугой. Что ж, неудивительно, что хозяин запирает его на ночь. Я бы точно не уснула, если б слышала сквозь сон такие шаги.

— Видишь, исполняет, — Кир плюхнулся на диван, — все в порядке!

— Это уже наглость…

— Просто проверка. Хочу убедиться, что он понимает команды.

— Так я и думал.

— Так что мне писать? — спросила я. — Акт по выполненным работам? Или что? Раз нет поломки, нет и работ.

— А все равно, — Кир беззаботно разлегся. — Все равно Христо наверняка спустит твою бумаженцию в ватерклозет. Он терпеть не может делиться с имперским налоговым департаментом. Пиши что хочешь.

Когда серв вернулся, в руках у него был поднос, на котором стояло три стакана молока и лежало шесть больших румяных, явно недавно из печи, печенюшек. Молоко в стаканах при каждом шаге волновалось так, что грозило выплеснуться, но механического слугу это ничуть не смущало. При всей кажущейся неуклюжести двигался он все же довольно изящно — ровно обходил мебель, удерживая поднос в идеально горизонтальном положении.

К моему удивлению Кир ничуть не обрадовался. Наоборот, лицо его вытянулось.

— Дурная железяка… — заворчал он, насупившись. — Ты что принес?

Я удивленно посмотрела на него.

— Кир не любит сладкое, — пояснил Марк со смущенным смешком. — Это давнее.

— Как странно.

— Марципан пусть грызут барышни, — заявил Кир. — Только зубы от этой гадости болят. Неужели во всем доме не нашлось хотя бы стифадо или…

— Не волнуйся, мы справимся без тебя. Верно, Таис?

— Определенно, — я и в самом деле чувствовала голод. В последний раз я ела еще утром. — Поровну, идет?..

Ответить Марк не успел. Раздался грохот, треск дерева, зазвенело разбитое стекло. Что-то ударило меня в бок, мир завертелся, перед глазами закрутилась карусель. Потом что-то громыхнуло еще раз, да так, что весь дом сотрясся до основания. Я куда-то летела, бестолково размахивая руками, и даже не могла сказать, куда — вверх или вниз.

Потом вдруг оказалось, что я сижу на животе Марка, Марк сидит, точнее, лежит, на полу, и у меня болит колено.

Возле того самого диванчика, где мгновенье назад сидела я, лежал серв. Пыль все еще оседала.

— Ух, — сказал Марк, видимо мое приземление на его живот вышло не самым удачным, — вы целы?

— Э? Да, — я помотала головой. — Колено болит. Но целое. Спасибо.

— Ерунда. Мне показалось, что он упадет на вас, решил не рисковать.

— Вот за это и спасибо.

— Кир! Что с ним?

Но Кир уже стоял над сервом, насвистывая себе что-то под нос. Серв шевелился, но, придавленный к земле собственным весом, походил на опрокинутого на спину жука, не способного подняться. Огромные руки бесцельно двигались, пытаясь нащупать опору. В паркете образовалось несколько заметных трещин, под торсом же пол даже просел от удара. Все было залито молоком, в котором блестели стеклянные осколки.

Страшно не было, но адреналина выделилось изрядно и теперь он колол меня изнутри тысячами маленьких холодных булавочек. Я с трудом поднялась на ноги.

На грохот прибежали хозяйка и горничная. Они были здорово напуганы, а горничная, увидев шевелящегося на полу серва, обмерла и побледнела, едва не упав в обморок.

— Все в порядке, — сказал Кир неохотно, заметив, что все ждут объяснений от него. — Он цел. Просто шлепнулся.

— Но он никогда не падал! — воскликнула Елена. — Что же это?

— Не знаю точно. Думаю, подвели гироскопы.

— Гироскопы? Это опасно?

— Нет. Он просто упал. Такое иногда бывает, даже с самыми надежными сервами. Сейчас он поднимется и будет как ни в чем не бывало.

Пока хозяйка с грустью смотрела на испорченный паркет, а горничная собирала осколки и вытирала пол, Марк помогал серву принять вертикальное положение. Он схватил его за слепо шарящую в пустоте руку, присел и стал поднимать металлическую тушу. Вес, видимо, и впрямь был нешуточный — лицо Марка покраснело, желваки напротив налились белизной, на шее и руках выступили жилы. Серв довольно быстро сообразил, что от него требуется, не прошло и минуты как он вновь твердо стоял на ногах. Однако приближаться к нему никто не спешил.

— Это не повторится? — с беспокойством поинтересовалась хозяйка. — Он ведь такой тяжелый!.. Он не упадет опять?

— Не думаю, — Кир почесал в затылке. — Скорее, это случайность. Я проверял его церебрус, а сразу после этого отдал команду. Видимо, церебрус был несколько сбит с толку и не сразу обрел контроль над телом. Ничего страшного.

Ничуть не успокоенные дамы все же вышли, то и дело оглядываясь. Отдувающийся Марк спросил:

— Это правда?

— Не знаю. Может быть правдой.

— То есть ты не уверен?

— Я уверен в том, что здесь нам делать нечего. Какой бы ни была причина падения, к нашей проблеме, — Кир с особым выражением произнес «проблеме», — это не относится. Может… Может, механические отделы церебруса барахлят немного, какая-то затрудненность с координацией… Черт, да какая нам разница! Уходим.

— Да, наверно, — нерешительно сказал Марк. — Доложим Христо, пусть думает дальше сам. Таис, вы все еще хотите перекусить?..

Оказалось, поднос с печенюшками уцелел. Марк протянул его мне:

— Берите.

Печенюшки и в самом деле ничуть не пострадали. Они лежали на подносе, румяные, свежие, усыпанные шоколадной крошкой. Только вот…

— А почему… — я запнулась, — а почему их пять?

— Пять?

— Серв принес шесть, я точно помню.

— Не знаю. Закатилась, может… — Марк оглянулся. Но в гостиной не было места, где смогла бы спрятаться большая румяная печенюшка — всего несколько стульев, два диванчика на высоких ножках…

— Постыдились бы, — рассмеялась я. — Я бы не обиделась за одну печенюшку.

Брови Марка поползли вверх, на лице появилось то ли недоумение, то ли возмущение.

— Я не брал! Вы что думаете, я…

Кажется, он даже готов был обидеться, даже ноздри раздулись. Какая вспыльчивость!

— Да бросьте, я пошутила.

Марк судя по всему не умел обижаться.

— Как странно, — задумался он. — Я тоже помню, что было шесть. Сервы печенья не едят, насколько я знаю. Кхм.

Кир, хоть к нему это «кхм» и не относилось, метнул в Марка такой взгляд, что тот счел за лучшее не углубляться в размышления. В этом взгляде читалось, что Кир скорее умрет с голода, чем позволит себе прикоснуться к этой гадости.

— Видно, серв раздавил его, когда упал, — сказала я, — а горничная убрала. Ну и Бог с ним, нам останется по два с половиной.

Марк не стал долго рассуждать.

— Идет! — согласился он. — И сразу поедем.

Когда мы вернулись в контору, хронометр Марка показывал семь часов пополудни.

— Вот мы и дома, — вздохнул он, останавливая спиритоцикл перед воротами. — Вылазь, Кир. Таис, вас подвезти?

— Не стоит, спасибо.

— Мне не сложно, уверяю, — все-таки улыбка у него была завлекающая. — Да и на дорогах сейчас попросторнее. Только скажите, куда.

Принимать это предложение я не собиралась. И дело тут было не в излишней вежливости или стеснительности. Если Марк подвезет меня домой, придется пригласить его из благодарности на кофе или еще каким-нибудь образом выразить свою признательность. Улыбка, взгляд, рукопожатие — о великий Константин, сколькими способами можно выказать свое расположение, не переходя границ, за которыми уже появляется запах невинного флирта! Нет, я опасалась не того, что придется пригласить Марка на кофе.

Марк по своему обыкновению улыбался. Его открытое, простодушное, даже простоватое, лицо не выражало никаких неблагочестивых намерений. И уж определенно он не помышлял о флирте.

«Ты забавный и симпатичный парень, — сказала я ему мысленно, — ты мне, пожалуй, даже нравишься. Ты не великого ума, но вместе с тем в тебе есть что-то славное, естественное, пылко-юношеское. Только вот не пытайся делать вид, что я тебе интересую как коллега, все равно у тебя ни черта эта не получается, олух зеленоглазый».

Мысленной моей тирады Марк не услышал, продолжал улыбаться. Пришлось добавить вслух:

— Спасибо, но не стоит. Кроме того, я еще не собиралась домой. Заскочу в какую-нибудь тратторию, перекушу. Вы знаете какое-нибудь хорошее заведение неподалеку?

— После сегодняшнего дня я обязан был бы угостить вас, пусть даже пришлось бы брать штурмом буфет императорского дворца. Только вот… — Марк похлопал по кошелю. Оттуда не раздалось звона, и я знала почему — там одиноко лежал потертый имперский семис — вся выручка Общества за сегодня. — Сделаем лучше. Отужинайте с нами. Как вам?

Я растерялась.

— В конторе?

— Конечно. Мы частенько ужинаем вместе. Ясон, Христо и Кир тут же и живут, а я провожу в доме почти целый день. И, как я уже говорил, работать приходится и за повара. Знали бы вы, сколько они едят!..

— Чао, — Кир вылез из спиритоцикла и направился к дому, через секунду уже скрывшись в зелени.

— Прошу вас, — Марк сделал приглашающий жест. — Вы очень нас всех обяжете.

Конечно же, стоило вежливо отклонить предложение. С улыбкой поблагодарить и, сославшись на какое-нибудь обстоятельство, откланяться, покинув этот суматошный, странный, но гостеприимный домишко.

«Ну и откланяйся, — неожиданно зло сказал внутренний голос, — поблагодари и иди. Только не забудь, что в сумочке у тебя осталось ровным счетом два солида и один тремисс. На сколько обедов тебе этого хватит?..»

Никогда не думала, где в человеческом теле находится совесть, но сразу стало ясно, что не в животе, потому что именно там так грозно и гулко что-то заворчало, что дальнейшее сопротивление было уже попросту бесполезно.

Ну и чего отказываться от ужина? Не взятку же предлагают. А отужинать с сослуживцами ничуть не предосудительно.

Получив мое согласие, Марк по-настоящему обрадовался.

— Проходите в столовую, — сказал он, — я загоню спиритоцикл и присоединюсь к вам. Это на втором этаже, как подниматься из холла — вторая дверь направо.

Скверная, скверная, ужасно скверная погода в Трапезунде осенью. Своим средиземноморским коварством Трапезунд издавна славится по всей Ромейской империи, но его обжигающие душные лета, слякотные грязные зимы и весны, приносящие на рваных крыльях холод сурового Черного моря, не идут ни в какое сравнение с самой пакостной и непредсказуемой порой года — осенью. Еще вчера она кружила где-то высоко над головой, разбрасывала в звенящем воздухе охапки багряных листьев и мельтешила в небе тысячами разноголосых птиц. Сегодня она показала другое свое лицо, уже настоящее, сбросив маскарадные обрывки лета.

Пропал парящий в небе шелк «бабьего лета», точно ночью чья-то рука безжалостно сорвала его и, выпотрошив, откинула прочь, обнажив скрытое до той поры настоящее небо — отвратительные серые и черные клубы, застывшие над головой в уродливом и беспорядочном переплетении. Где-то за ними проглядывало солнце — ленивое, такое же холодное, равнодушное. Точно вместе неба возникла еще одна мостовая, сложенная из уродливых гранитных булыжников, тяжелая, нависающая, ледяная, готовая в любой момент погрести под собой, раздавить.

С самого утра с неба капало, отвратительная осенняя сырость проела насквозь мостовую, тротуары, дома. Она поселилась на улице, вобрав в себя запах конской шерсти, прогнившего дерева, бродящей закваски, образовала грязные разводы под ногами. Ледяная эта сырость пробиралась под хитон, ластилась к груди, царапала тупыми когтями живот. А серая дрянь с неба все капала и капала, ее подхватывал ветер и швырял в лицо, от чего не помогал даже зонт.

В такую погоду нельзя выходить из дому. Надо заварить большую чашку кофе — ту самую, любимую, с отбитой давно еще ручкой — добавить в нее чайную ложку метаксы, натянуть почти до носа пушистый шерстяной свитер и сидеть у окна, глядя как мечется вдоль улиц тревожный осенний ветер, как рвет он мокрую листву, которую еще недавно с таким трепетом раскладывал на мостовой, скрипит вывесками, с остервенением звенит оконным стеклом. Тогда, если сидеть, укутавшись с носом в теплый свитер, обжигаясь кофе, и глядеть из-за окна, это может показаться даже красивым.

Но ни в коем случае нельзя выходить в такую погоду из дома. Человек, неосмотрительно оказавшийся без защиты стен, меняется. Он делается тревожен, беспокоен, холодная сырость проникает в него, отчего ему кажется, что и все его тело состоит из стылой осенней воды вперемешку с лиственной трухой. И вокруг его окружают такие же попутчики и собеседники — серые лица, холодные глаза, напряженные губы, мокрые плащи. Ужасно скверно.

Когда я вышла из трактуса, порыв ветра, точно желая отыграться за минутную мою безопасность, стеганул сбоку, да так, что я едва удержала зонт. Еще хуже пришлось в саду — колючие ветви только и ждали удобного момента чтоб хлестнуть меня поперек спины или шипя, точно огромные многоглавые гидры, треснуть по лицу.

Чувствовала я себе препаршиво и виной тому была не только разыгравшаяся непогода. Ужасно ныл живот, сухость во рту казалась непереносимой, а в правый висок кто-то воткнул длиннющую раскаленную иглу, которую при каждом шаге с садистким удовольствием проворачивал, отчего по позвоночнику разливался отвратительный липкий холод.

Похмелье, вот как это называется, дорогая Таис, обычнейшее похмелье.

Все вокруг вызывало отвращение, до того сильное, что зубы готовы были перетереться друг о друга. И серое осеннее утро казалось сосредоточением всей мерзости мира, скопившейся по чьей-то злой прихоти вокруг меня. Гудящие и пыхтящие трактусы, утренние прохожие, глядящие себе под ноги, шмыгающие по тротуарам коты — все это лишало душевного равновесия, выводило из себя. Хотелось спрятать голову под подушку и молча страдать до обеда, упиваясь собственной слабостью и беспомощностью. Потом выползти на кухню, сварить крепкого бульона и остаток дня провести в блаженном отупляющем забытьи, бездумно листая книги и альбомы даггеротипов.

Случись такое отвратительное утро еще совсем недавно, скажем, года пол назад, я бы именно так и поступила. Факультет наш был дружным, а шумные гулянки будущих имперских юристов гремели часто и имели репутацию одних из самых громких в городе, так что похмельное состояние мне было хоть и не досконально, но знакомо. Однако уже второй день я уже была служащей Общества по скорейшей наладке, починке и ремонту зачарованных вещей, и мысль о том, что придется звонить по телевоксу Ласкарису, выдумывать какие-то глупые и неправдоподобные причины, была неприятнее похмелья.

Поэтому — никакого кофе с метаксой, никакого свитера. Вместо них — холодный и мокрый поручень трактуса, тяжелый зонт, не спасающий от брызг в лицо, и дежурная вежливая улыбка на лице.

«Чтоб я еще раз… — мучительно плыла в звенящей голове мысль, пока я пробиралась через мокрые дебри христофорова дома. — Чтоб еще раз осталась на ужин…»

Но ужин был решительно ни в чем не виноват, грешить приходилось лишь на саму себя и это добавляло мучений. Ужин был великолепен. Все собрались в столовой и я впервые увидела вместе всех своих сослуживцев за одним столом. Христофор был весел, еще до ужина немного пьян, усадил меня на почетное место и без устали произносил тосты в мою честь, что льстило, но в то же время и утомляло. Стол был обилен и многообразен, не будь его выточенные в прошлом веке ножки так крепки, он непременно подломился бы от количества водруженных на его дубовую спину яств и блюд.

В этом доме не жаловали иностранную кухню. Отсюда без жалости были изгнаны ставшие привычными гостями в тратториях норманнские круасаны, джапонские суси, баварские чесночные колбасы и нелепые чешские кнедлики. Здесь, от одного конца стола до другого, царствовала настоящая ромейская кухня, впитавшая в себя и холодный бриз Черного моря и раскаленное солнце Сицилии и запахи египетских печей. Исключением был лишь словенский пирог с почками, да и тот жался на столе неуверенно, чувствуя себя случайным гостем на этом пиршестве животов.

Там был куриный пирог по-серрски, огромный, как праздничный торт, залитый, точно золотом, расплавленным сыром. Пышущие паром глубокие тарелки авоглемоно[9], из старинного фарфора, с вензелем предыдущего императора. В них, среди переливающихся золотых медалей жира, плавал рис, точно дно устилали тысячи жемчужинок, изумрудные хвоинки укропа и розовое распаренное мясо. Мусаку[10] подавали в блюдах, во всем многообразии, которое может существовать в пределах Ромейской империи от запада до востока — мусаку по-никонийски, мусаку по-анатолийски, мусаку с острова Крит, с моллюсками и особенным горьким сыром, мусаку македонийскую, такую острую, что губы пылают как от змеиного поцелуя. Гоферия пиака — тушеная рыба с островов Средиземного моря — покоилась на салатных листьях, еще блестящих росинками масла. Ее белое соленое мясо таяло на языке, оставляя привкус далекого моря, которого я никогда не видела. Афелия[11], залитая янтарным соусом, терпеливо ждала, коктеливо спрятавшись под веточками сельдерея. Поджаристые бока свежих софрито[12] манили своей упругостью.

Были тут и сыры, наверно, все сыры, которые можно достать в Трапезунде. Мягкая, как овечья шерсть, гравьера. Кефалотири родом из далекого солнечного Ипироса. И, конечно же, фета[13], эта царица ромейских столов и настоящая владычица империи.

Вино Христофор разливал сам, никому не доверив почетную обязанность виночерпия. Вино пенящимися белыми, розовыми, черными и желтыми водопадами извергалось в высокие бокалы. «Король Санторина» Асиртико из высокой амфоры с сургучной печатью. Самосский мускат, сладкий как мед, из изящных высокогорлых бутылок. Кипящая кровь мосхофилеро из оплетенного виноградной лозой бутыля. Мафродафни, пелопонесский черный убийца, чей яд разносится по телу обгоняя удары сердца.

Вино сладко затуманило голову, подломило колени, сверкание стекла и фарфора на столе наполнило душу чем-то праздничным, приятно-согревающим, упоительным. Мне стало легко и спокойно. И я с улыбкой наблюдала, как хорохорится Христофор, поднимающий свои бесконечные тосты, в которых старомодная витиеватость соседствовала с пикантной остротой, как невозмутимо молча ест Ясон, отправляя в свой огромный рот сразу целые куски мяса и птицы. Как Кир опустошает все стоящее на столе, а Марк то и дело снует на кухню и обратно, унося уничтоженные руины некогда прекрасных блюд и возвращаясь все с новыми и новыми.

— Когда вы успеваете готовить? — спросила я его. — Признайтесь, вы ведь не могли успеть все это сделать за сегодня?

— Вам нравится? — серьезно спросил Марк.

— Восхитительно! — сказала я честно.

Сквозь винную призму, затемняющую часть столовой и высвечивающую лица в особой, свойственной только напитку Диониса, манере, Марк казался мне удивительно хорошим. Он ухаживал за мной за столом, улыбался, протягивал бокал. Мне нравилось наблюдать, как его мускулистые руки ловко справляются с тарелками и бутылками, как лежит рядом со мной его широкая ладонь с красивыми правильными пальцами и ухоженными ногтями. Как от него пахнет, каким-то знакомым, но удивительно приятным запахом.

«И вовсе он не дурак, — подслащенные вином мысли текли по-особенному, горячим горным ручьем, — просто очень стеснительный, но чертовски милый.»

— Я не готовлю, я лишь подаю. Видите ли, тут по соседству есть траттория. Очень недурная, со своими поставщиками продуктов. У нас с ними что-то вроде соглашения. Мы чиним все их вещи, а взамен имеем право совершать набеги на их кухню. Взаимовыгодное сотрудничество двух синдикатов.

— Ловко!

— О, они не сразу сообразили, в чем подвох.

— Кир? — догадалась я.

— Он самый. Всего за неделю они прониклись к нему таким запредельным ужасом, которого не испытывали даже по отношению к крысам и имперским инспекторам.

Все за столом засмеялись.

Не смеялся только Кир. Я заметила, что с каждой минутой пиршества он делался все замкнутее и мрачнее. И так молчаливый как столб, он все ниже склонялся над тарелкой, ни на кого не глядя, молча ел. И чем шумнее было за столом, чем громче провозглашал свои тосты Христофор, чем громче смеялись мы с Марком, тем темнее и темнее становились глаза Кира. Когда я случайно поймала его взгляд, даже сердце помедлило с ударом — столько в этом взгляде было открытой ненависти, острой как холодная сталь ятагана, открытой, сжигающей. Впрочем, почти тотчас Кир сам смутился, уставился в свою тарелку, равномерно пережевывая сыр. Но по его напряженной позе и по деревянной шее было видно, что злость его никуда не ушла. И злость эта была не абстрактной, призрачной, направленной на окружающих. Он был зол именно на меня. И ни на кого больше. Это мне предназначался весь яд, укрытый в серых, обычно непроницаемых, глазах.

Смех стал последней каплей. Когда все за столом засмеялись, Кир стиснув зубы поднялся, и, сплюнув на пол, молча вышел из столовой. Он ни разу не обернулся, но мне все равно отчего-то стало не по себе. За столом возникло неловкое молчание, особенно неуютное после торжественного звона бокалов.

— Ладно, все равно уже время десерта, — пробормотал Ясон, оглаживая бороду. — Он вовремя ушел.

— Кир никогда не любил трапезный этикет, — постарался пошутить Марк, но взгляд у него был уже невеселый и точно виноватый.

С уходом Кира смех за столом сам собой смолк, ужин заканчивали не то чтоб в подавленном молчании, но уже без былого размаха. Один лишь Христофор, оживленный и немного покачивающийся в кресле, пьяно блестя глазами рассказывал, как он, будучи бандофором Четырнадцатого Его Императорского Величества Легиона под предводительством стратилата Андрея защищал в пятьдесят пятом году Севастополис.

— …и тут вестовой! Коня под ним убило, сам едва живой, шлем надвое… Хватаем его, затаскиваем в траншею. И вовремя! Снаряд почти прямым накрытием на редут лег. Грохоту!.. Привели в чувство. А малый говорит, мол, донесение в штаб — бриттские фрегаты уже под Ямболи. Как это по-словенски сейчас?.. Балаклава. И, стало быть, накроют нас сейчас бритты таким дождем, что небо почернеет. Тогда уже на бриттских фрегатах стояли здоровенные мортиры. А у нас что, два редута, еще один неготовый, траншеи… И смех и грех. Пропадаем. И опять вестовой, теперь уж из штаба. Приказ стоять, говорит. Бритты десант высадили, сейчас нагрянут. Держаться хоть зубами, а ни шага не сдать! Да, так говорит… А мы что… переглянулись с ребятами, подсумки перетянули, простились перед боем. Положено так. Снарядил я свою винтовочку, почистил как в последний раз. Десяток пуль, зачарованных три штуки, пороху три мерки — только и застрелиться. И тут видим — пошли. Как черти из моря лезут. Впереди боевые дроиды прут, здоровые как сарацины, земля дрожит… Грохота — как в Судный День! Наша батарея кроет, фрегаты палят, картечницы орут… Адовы трубы. А бритты все ближе, ползут как блохи. Сервы у них тогда не чета нашим были, брони по три пуда на каждом, пуля что кизяк козий отскакивает. «По ногам! — наш, значит, архонт орет, — по ногам целься! Petere! Atis! Ignus![14]». Вжарили — аж звон над полем пошел! Падают сервы, железа хоть двадцать пудов навесь, а суставы у них завсегда слабоваты. А за сервами уже и люди идут. Свистнуло, я глядь — а рука уж в кровище. Стало быть, кто-то из «Энфилда» достал. Добро еще, по эполету пришлось, а так бы плечо начисто вырвало…

Христофор еще долго и с жаром рассказывал про оборону Севастополиса, про то, как его после боя наградил лично князь Меншиков орденом Святой Анны, но никто его уже не слушал. От вина тяжелела голова, настроение сделалось подавленное, к десерту никто не прикоснулся.

Потом, уже за полночь, Марк все же отвез меня домой на спиритоцикле, уже полуспящую. Романтического прощания не получилось, я как могла вежливо поблагодарила Марка за заботу и, не обеспечив его ни кофе, ни поцелуем на прощанье, провалилась в зыбкий хмельной сон.

Когда на стук дверь отворилась и в проеме возник Буцефал, я чувствовала себя слишком измученной чтоб испугаться. Стальной великан нависал надо мной, но выглядел отнюдь не воинственно, более того, поза его, как мне показалась, выражала угодливость.

— Привет, — сказала я, заходя в дом.

— Доброго ут… ут… ут… утра, — проскрежетал Буцефал. Узнал или просто проявил вежливость? — Проходите.

Мокрый плащ, расстегнув неудобный аграф, я повесила на вешалку у потухшего камина. Дом молчал, точно все еще спали, слышно было лишь как шлепают капли по оконным стеклам.

— Отдыхай, Буц. Я буду в приемной.

Буцефал медленно кивнул.

— А… Слушай, тебе не сложно будет сделать кофе?

— Кофе, — сказал Буцефал.

— Кофе.

— Кофе.

— Чашечку кофе. Понимаешь?

— Да. Кофе, — Буцефал повернулся и прогрохотал куда-то по коридору. Но сейчас я охотней перенесла бы звук Иерихонских труб, чем смогла бы сама дотащиться до кухни и сварить кофе. Хотелось только одного — пользуясь ранним часом и отсутствием сослуживцев свернуться на мягком кожаном диванчике и подремать хотя бы неполный часик.

В приемной было сыро и зябко, окна запотели. Я села за привычное место около рациометра и прикрыла глаза. Но задремать не получилось — спустя пять минут с ужасным грохотом заявился Буцефал и, осторожно протиснувшись в дверной проем, поставил передо мной дымящуюся кружку.

В кружке был крупнолистовой крепкий чай.

— Кофе, — сказал Буц, явно гордясь собой и проделанной работой.

Как ни странно, чай помог. Стали разглаживаться постепенно мысли, почти пропала колючая боль в правом виске, исчез озноб. Жизнь вступила в ту стадию, когда на нее можно уже смотреть без отвращения. Пожалуй, если допить чай, можно найти в себе силы чтоб заглянуть на кухню и раздобыть что-то на завтрак. Скажем, парочку вчерашних, холодных, но еще сочных софрито…

Но мечтам о завтраке сбыться было не суждено. По крайней мере в этот день. Шлепая по полу мягкими домашними тапками без задников, в приемную зашел Христофор Ласкарис. После вчерашнего ужина я ожидала увидеть его в любом виде, например бледного и невыспавшегося или, напротив, пьяно хихикающего. Но Христофор явил мне еще один свой образ, прежде незнакомый. Он был трезв, зол и как-то нехорошо, до желтизны, напряжен. Вместо мундира на нем был домашний же халат, потертый и засаленный на локтях, неряшливая клочковатая седина на голове была мокрой, как и лицо. Судя по всему, солдатская привычка умываться поутру ледяной водой все еще была сильна в нем.

— Таис, — сказал он, увидев меня. — Вот вы где.

— Я недавно пришла, — сказала я, почему-то извиняющимся тоном. — Видите ли…

Не обращая на меня внимания, Христофор заходил взад-вперед по комнате. Сразу стало видно, что напряжение его не наигранное. Лицо затвердело, глаза смотрели уверенно и прямо. И в их взгляде было что-то такое, что я сразу поверила и в оборону Севастополиса и в рукопашную с боевыми сервами… Что насторожило меня еще больше — Христофор даже не посмотрел на меня толком, только окинул быстрым взглядом, точно сухой конторский фикус в кадке. И это несмотря на то, что сегодня из-за погоды я надела не тунику, а костюм. Костюм был строгий, но длину юбки щепетильный или внимательный в такого рода делах человек мог бы назвать излишне коротковатой. Христофор не сказал ничего. Минуту или две он молча ходил, заложив руки за спину, сам тяжелый и грузный как серв, замирая лишь у окна, потом, вспомнив про меня, остановился.

— Смотрите.

В кармане у него оказалась газета, мокрая от дождя и свернутая. Он положил ее на мой стол.

— Читайте.

Отвратительно пахнет от мокрой газеты, почему-то тревожно и гадко. Решив отложить неуместные вопросы на потом, я послушно склонилась над газетой. Жирные типографские буквы неприятно чернели на белом фоне. Писали много, но что вызвало обеспокоенность Ласкариса сказать было сложно. Про очередное обострение отношений между османами и словенами, про экспедицию в Анды, про создание в Берлине первого строительного серва, способного поднимать до трех тонн груза…

— Рубрика «Происшествия», — хрипло сказал Христофор. — Первая же статья.

Статья была не очень длинной, украшенная размытым даггеротипом — какая-то улица, вроде бы даже знакомая, двухэтажный дом… Читать было трудно, глаза слезились, буквы собирались в кучу точно непослушные букашки, склеивались, смысл прочитанного доходил не сразу, словно просачивался сквозь толстый ватный фильтр.

«Сегодня, не успело солнце подняться над крышами Трапезунда, жители улицы Тиверия были потрясены ужасающею смертью, коя приняла в свои объятья Лукрецию Митропулос, в прошлом почтенную экономку. Тело ее найдено было разносчиком зелени Стефаном, заканчивавшим свой обход поутру. Увидев открытую дверь одного из домов, Стефан заметил, что в прихожей включен свет. Это насторожило его, поскольку он полагал, что в дом проникли ночные грабители. Будучи человек отважным, он принял решение зайти в дом и по возможности воспрепятствовать негодяям. Каково же было его отчаянье и ужас, когда в прихожей он увидел тело женщины, лежащее на полу в луже собственной крови. Смерть, постигшая Лукрецию Митропулос, всю жизнь чтившую Бога и семью, ведущую жизнь праведной и достойной христианки, была настолько ужасной, что даже прибывшие по тревоге императорские милицианты, повидавшие на службе немало образчиков человеческой жестокости, долгое время не в силах были приступить к своей работе. Чтобы выяснить обстоятельства трагической ночи…»

Раздался стук во входную дверь. Быстрый, неровный — так не стучит спокойный собранный человек. Стоявший в углу Буцефал невозмутимо двинулся встречать раннего гостя.

— Клиент? — спросила я, оторвавшись от статьи.

— Да. Известный вам.

— Неужели Аристарх?

— Он самый, — Христофор сел за свой стол, одернул халат. — И полагаю, сейчас нам предстоит не самый веселый разговор. Эх, жаль нет Маркуса… Ну да ничего.

— Но… Стойте. Почему он? И откуда вы знали?

— Вы не прочли?

— Не до конца. Но тут про какую-то Лукрецию… Стойте, — в груди внезапно похолодело. — Но ведь это не?..

— Вы ее видели вчера, — сказал Христофор так спокойно, что мне стало еще более жутко. — Или должны были видеть. Это служанка в том доме, который вы навещали.

Я вспомнила немолодую горничную, открывшую нам дверь. Видела я ее мельком, но лицо в памяти отложилось. Значит…

— Спокойно, — сказал Христофор, поправляя пятерней всклокоченные мокрые волосы. — Это неприятно, но пугаться тут нечему. Аристарх телевоксировал мне полчаса назад и был до крайности взволнован. И полагаю, я знаю, что он расскажет нам. Но хотел бы ошибаться.

— Боже…

— Не волнуйтесь, Таис. По-прежнему сидите за рациометром и делайте вид, что поглощены работой.

В приемную быстро вошел Аристарх. Не требовалось обладать недюжинной проницательностью или особым юридическим зрением чтоб определить степень его душевного смятения. Дышал он тяжело и быстро, точно загнанная лошадь, беспокойно озирался по сторонам, костюм был мят и несвеж.

С облегчением увидев Христофора и ничуть не подивившись его халату, визитер перевел дух.

— Го…

— Стоп, — Ласкарис властно поднял руку. — Ни слова больше. Держите, — на столе вдруг очутилась приземистая стопка, наполненная какой-то черной жидкостью. — Выпейте залпом.

— Вино? — вяло спросил Аристарх.

— Что вы! Тонизирующая настойка собственного изготовления на таврийский травах. Поможет немного расслабиться. Я понимаю, что после сегодняшнего вам пришлось понервничать. Смелее. Оп! Вот так хорошо.

Опрокинув в себя стопку, Аристарх немного порозовел, но взгляд у него остался рыскающий, растерянный. Так может выглядеть человек, которого едва не сшиб конь на улице. Или человек, в один миг потерявший все свое состояние на бирже.

Аристарх заходил взад-вперед по приемной, точь-в-точь как сам Христофор пять минут назад. Сейчас он казался ничуть не солидным, напротив, хрупким, точно дорогое сукно укрывало не человеческое тело, а склеенный воском сухой скелет.

— Уже читали, — сказал Аристарх, заметив на моем столе газету. — Понимаю, утренний выпуск… Ужасно. Верите ли, до сих пор не могу свыкнуться.

— Мне очень жаль. Уверен, она была достойной женщиной и Господь вознесет ее по назначению.

— Она была склочницей, истеричкой и, в придачу, неравнодушной к рюмке, — резко сказал Аристарх. — Я держал ее только потому, что она прослужила у нас в доме много лет и была полезна супруге. Подчас я готов был ее выставить. Но не так… Не так. Видели бы… Боже, какой ужас. Когда я ее увидел… — Аристарх стиснул зубы так, что даже скулы побледнели, — я имею в виду, увидел такой…

— В газете написали, что выглядело это нелицеприятно, — сказал Христофор. — Но эмоции уже бесполезны.

— Нелицеприятно? — Аристарх остановился. — Они так написали — «нелицеприятно»?.. Бог мой, да у нее головы не было! Понимаете? Удар был такой силы, что куски черепа находили по всей прихожей. Это… это ужасно. Я был там. Отвратительнейшая смерть! Не дай Бог такую честному человеку!

— А нашел ее зеленщик, так?

Я не понимала, почему Христофор задает такие вопросы, как не понимала и того, с какой стати Аристарх заявился в контору рассказывать про постигшее его дом несчастье. Сервы хозяев не грабят, и уж точно не убивают, а ничего кроме мы не касались.

— Зеленщик… Этот мошенник увидел открытую дверь и пробрался внутрь, хотел что-то стащить. Перепугался до одури. Однако успел стянуть трость с серебряным набалдашником и пару туфель. Я дал милициантам два солида чтоб они унесли останки бедной Лукреции и вымыли пол. Там все… знаете…

— Представляю. Не стоит об этом больше думать. Итак, в префектуре полагают, что это грабитель?

— Да. Решения еще нет, но у них пока только один вариант. Входная дверь была открыта, Лукреция стояла на пороге, уже полностью одетая. Они считают, она собиралась выходить чтоб отправиться домой. Она по обыкновению уходила от нас к одиннадцати. Кто-то подкараулил ее снаружи и, когда дверь открылась, ударил ее по голове.

— В таком случае им придется искать очень сильного грабителя, — пробормотал Христофор.

— Да, они считают, что у грабителя было что-то вроде молота или стальной палицы. Голова бедняжки Лукреции… Два солида заплатил…

Аристарх внезапно сел в кресло, так резко, точно воск, скреплявший его кости, растаял.

— В доме что-то пропало? Я имею в виду — кроме… м-ммм… трости и прочего.

— Нет. Ничего. Я уже смотрел, и милицианты спрашивали.

— Странный грабитель.

— Они считают, что он сам был напуган убийством и поспешил скрыться.

— Вот уж странно. Бил с такой силищей, а потом испугался убийства, — Христофор покачал головой. — Хотя в наше время всякое бывает, меня и таким не удивишь. Однако давайте к… главному. По телевоксу вы сказали мне, что…

— Да, — быстро сказал Аристарх, — и вы мне не верите, да?

Христофор вздохнул.

— Видите ли, господин Аристарх, это действительно звучит несколько… м-ммм… странно. Я не исключаю, что в ваших словах есть некоторая связность, но, простите меня, пока я не вполне…

— Это сделал он, — Аристарх понизил голос и едва не зашептал, глаза его округлились. — Он ее убил. Он.

— То есть ваш серв, Карл, так?

— Да. Это был серв.

Минуты пол оба молчали. Аристарх внимательно смотрел в лицо Христофору, а тот чертил что-то пальцем на пыльной столешнице с отсутствующим выражением лица.

— Хорошо, — сказал он. — Пусть это звучит абсолютно не… нежизнеспособно, я согласен считать — чисто теоретически, разумеется, — что серв может быть как-то причастен к этому. Например, грабитель каким-то образом отдал ему приказ открыть дверь. Или, скажем…

— Нет! — воскликнул Аристарх. — Вы не поняли. Он убил ее. Сам. Своими же руками.

Я молчала, но, видимо, у меня вырвался бессознательный вздох — Аристарх резко обернулся на меня, но я сделала вид, что прилежно изучаю рациометр, и он вновь повернулся к Христофору.

Теперь я поняла странную вчерашнюю уверенность Кира. Дело и впрямь началось с малого. Тревожные видения, смутные подозрения, стоящий в углу серв почему-то начинает пристально следить за тобой… И остается совсем немного до следующей ступени, когда серв превращается в убийцу. Или… Боже, — сердце отбило тревожную неровную дробь, — или он сам?.. Повредился душой настолько, что взял палицу и…

Я представила, как по темному дому, сутулясь, идет Аристарх, волоча за собой тяжелую палицу, как скрипит паркет под его ногами, как желтым цветом горят его сумасшедшие глаза…

На мгновенье мне показалось, что в приемной чрезвычайно холодно.

— Объясните, — не выдержал Христофор. Судя по тому, как дернулся его острый подбородок я поняла, что и он уже с трудом сдерживает раздражение. Одно дело — когда клиент лепечет вздор и отнимает время, другое — когда он заявляется с нелепыми домыслами и портит нервы. — Ради Святого Константина, почему вы взялись за этого несчастного серва? Только то, что он смотрит на вас не делает его…

— Дверь. Дверь была открыта.

— Вот как? Да, я читал об этом.

— Дверь в чулан.

— И что из этого?

— Я говорил вам, в прошлый раз… На ночь мы всегда запираем серва в чулане. Это в прихожей. Там крепкая дверь и засов снаружи. Супруга и Лукреция боялись и…

— Да, я помню, вы рассказывали. Но что это меняет?

— Дверь, — повторил Аристарх. — Дверь в чулан была не заперта. Понимаете?

— Не вполне.

— В тот вечер я лично запер дверь.

— Вот как. Ага… Кто же по-вашему открыл дверь? В каких бы грехах вы не подозревали серва, открыть запертую на засов дверь он все же не способен.

— Нет, дверь открыла Лукреция. Быть может, она что-то услышала, какой-то шум… не знаю. Но перед выходом она решила проверить серва. И была им убита.

— Что ж, я вас понимаю. И в самом деле, описанная вами ситуация жизнеспособна. Стойте, — Христофор увидел, что Аристарх хочет его прервать и предупреждающе выставил ладонь. — Поверить в ее достоверность мешает мне лишь один факт.

— То что…

— Да. То, что серв не способен не убийство. К сожалению, тут не присутствует мой ведущий специалист в этой области, но я готов почти дословно повторить его слова в этой ситуации. Церебрус серва исключает саму возможность причинения вреда человеку. Изначально. Причем обстоятельства не играют никакой роли — любое насилие невозможно. Ни произвольное, ни по приказу, ни в связи с необходимостью. Даже если какой-нибудь злоумышленник направит на вас оружие, а серв будет способен ему помешать, пусть даже и не ценой смерти нападавшего, он ничего не сделает. Ограничения, наложенные чародеями на искусственный мозг, слишком сильны.

— Да, мне приходилось слышать об этом. Но что, если кому-то удалось чародейским образом повлиять не серва и внести изменения в его церебрус? Ведь это возможно?

— Это уже технические детали, в которых я не силен. Вы полагаете, у вас есть враги, которые намеренно внесли такие изменения в мозг серва?

Аристарх пожал плечами.

— Не знаю. Хочется надеяться, что нет. Но поручиться, понятно, не могу.

«Третий этап, — подумалось мне тревожно, — сперва ощущение исходящей угрозы от повседневных вещей, потом попытка обвинить их во всех грехах, теперь происки окружающих со всех сторон врагов, желающих лишить жизни. Если это не навязчивые идеи больного воображения, то я Константин Драгаш собственной персоной. И пророчество Кира про желтый дом определенно стало реальнее».

— Хорошо. Я спрошу своего специалиста, насколько это возможно. Хотя наперед уверен, что он эту версию отметет.

«Отметет и назовет тупым болваном, — подумала я, — жаль, что этот ведущий специалист не имеет привычки общаться с клиентами, пары его тирад, пожалуй, хватило бы чтоб сознание господина Аристарха немного прояснилось».

Потом я вспомнила налитый ненавистью взгляд и подумала — нет, не жаль.

— Но вы ведь не станете спорить с тем, что сервы создавались как орудие убийства? Разве это не могло предопределить их характер?

— О, естественно, что вы вспомнили о боевых дроидах. В этом нет ничего удивительного, это были первые существа, оснащенные церебрусом в привычном нам виде. Однако дело в том, что их церебрус в корне отличается от церебруса домашних сервов. Еще одиннадцать лет назад, когда мысль создавать выносливых и безотказных слуг для дома только появилась, имперская канцелярия проявила недюжинную настойчивость чтобы выяснить, не несет ли это потенциальной опасности. В церебрусе домашних сервов отсутствует целый отдел, отвечающий за агрессию и оценку опасности. Именно поэтому наши слуги не опасней табуретки — они просто не понимают значения агрессии, не видят ее и не могут воспроизвести.

— Лоботомированные преступники, — тихо пробормотал Аристарх. — И вы хотите сказать, что «боевой» церебрус не может встретиться в городе?

— О, они, конечно, используются, но только не на цивильных моделях. «Боевые», как вы выразились, сервы, а на самом деле просто их младшие братья, используются для некоторых… м-ммм… специфических работ. Охрана заключенных, уничтожение грызунов, что-то еще в том же духе. В общем, такие сервы запрещены к свободной продаже и уж точно недоступны обычным гражданам.

— Не могу сказать, что это меня успокоило.

— Простите, я занимаюсь ремонтом вещей, а не успокоительными беседами.

Прозвучало в меру резко, Аристарх быстро заморгал. Точно только сейчас сообразил, что попусту тратит чужое время.

— Я понимаю, видимо мой визит выглядит немного странно.

— Боюсь, в этой ситуации мы вам помочь не сможем. Если ваши подозрения на счет серва действительны имеют основания, возможно лучше обратиться в префектуру. Они пришлют следователя и м-мм… К примеру, дезактивируют его и увезут на проверку. И, конечно, стоит обратиться к производителю. Тут уж не до претензий по гарантийному обслуживанию. Уверяю, никакой компании не понравится слава производителя механических убийц.

— Это разумно, — согласился Аристарх, — но есть одно обстоятельство.

Господин Аристарх опять немного побледнел. Бледнел он некрасиво, как-то по-чахоточному, болезненной белизной. Впрочем, он изначально имел болезненный вид.

— Я не могу обратиться за помощью ни в одну имперскую организацию. Милицианты и префектура исключены совершенно. На данный момент о моей проблеме известно только вам и никому больше.

— Это почему же? — Христофор удивленно поднял на клиента глаза, потом внезапно нахмурился. — Так, понимаю. Господин Аристарх, у меня возникло ощущение, что вы уже в изрядной степени злоупотребили нашим доверием и служебным долгом. Если вы надеетесь на помощь, сообщите все, что необходимо. Без обиняков.

— Именно это я и собирался сделать, господин Ласкарис.

— Тогда я вас слушаю.

— Дело в том, что серв… он краденый. Понимаю, это звучит странно… — Аристарх сцепил ладони так, что и они побелели. — Это естественно…

— Да, — сухо сказал Христофор. — Очень странно. Но вы продолжайте.

— Я был вынужден так поступить. Это сложная история.

— Я сталкивался с ситуацией, когда злоумышленников интересовал мой бумажник или же хронометр, но, клянусь стенами этого дома, еще никогда меня не вынуждали силой к таким странным поступкам, как приобретение серва! Nota bene!

— Я прекрасно понимаю, что совершил ошибку. Что ж, за эту ошибку мне еще предстоит раскаиваться. Все дело в моей супруге.

— Она похищает сервов? — наиграно удивился Христофор. Я едва удержалась от того чтоб фыркнуть. Без сомнения, теперь Христофор в его обычной язвительной манере мстил клиенту за потраченное время и неискренность. И судя по тому, как выглядел в этот момент Аристарх, манера эта была чрезвычайно болезненна. — И вы знали об этом ее увлечении до того, как заключили брак?

— Нет! Супруга ни о чем не подозревает. Виноват лишь я. Видите ли, господин Ласкарис, жизнь в городе не проста для нее. Елена принадлежит уважаемому и в прошлом весьма знатному роду. Не подумайте, что она избалована собственным происхождением, наоборот, она чрезвычайно скромна, но есть вещи, к которым трудно привыкнуть в Трапезунде. К примеру, вся наша прислуга состоит… увы, состояла из бедняжки Лукреции. Она была уже немолода и еле успевала по хозяйству, нанять же еще людей мне было затруднительно финансово. Вы знаете, во сколько сейчас обходится хорошая прислуга… И Елена решила, что нам нужен серв. Во-первых, он не требует ни еды, ни платы, во-вторых вынослив и не капризен. Ну и, к тому же, у всех наших знакомых давно есть сервы. Это своего рода символ состоятельности и обустроенного быта. Глупейший стереотип, но как он укоренился!.. Елена решила, что нам обязательно нужен серв. Месяц или два я сопротивлялся, но затем понял, что уступить ее просьбам проще, чем продолжать упорствовать. Однако, как оказалось, современный серв весьма недешев. Несмотря на то, что моя служба приносит определенный доход, на то чтоб выплатить полностью сумму за серва мне пришлось бы работать два или три месяца.

— И вы решили, что купить краденного серва менее накладно. Логично.

— И я впервые в жизни пошел на преступление против совести. У меня нет опыта в подобного рода делах, да и откуда он у меня, но вышло все очень быстро. Я лишь кинул слово по определенных каналам, и уже через несколько дней на меня вышел человек.

— Продавец краденного?

— Да. Он провернул все профессионально. Я не видел его лица, не знал имени. Он привез мне этого проклятого серва, взял деньги и исчез. Очень быстро. Супруга была чрезвычайно рада, да я и сам не беспокоился до тех пор… Я уже рассказывал, что побудило меня впервые придти к вам. С тех пор не проходит и дня чтобы я не пожалел о своем поступке. Однако сожаление здесь уже бесполезно.

— Скупка краденного не считается тяжким преступлением, — сказала я осторожно. — И тут нет отягчающих обстоятельств. Уверена, если вы сами сообщите в префектуру, можно будет избежать серьезных последствий. Конечно, серва конфискуют, но, кажется, вы по этому поводу не сильно опечалитесь?.. Наверно, штраф, полгода или год условного осуждения…

— Нет! — Аристарх покосился на меня, точно только сейчас заметил за рациометром. — Это совершенно исключено.

Его спесь разозлила меня.

— Это наипростейший выход! Вы пришли за помощью, поэтому я вам ее и оказываю. Поверьте, играть с правосудием очень напряжно и в конечном итоге не выгодно. Лучше закончить это сразу.

— Вы не понимаете. Я готов на наказание. Пусть штраф, пусть осуждение! Пусть. По сравнению с тем, что я сделал, это уже не станет для меня позорным. Дело в моей службе. Учредители кредитного общества, где я служу, крайне щепетильно относятся к такого рода вещам. Вы представляете себе ситуацию — младший финансовый инспектор осужден за скупку краденного?! Колоссальный скандал. Я потеряю работу. А ведь у меня еще выплаты по страховому полису, рента за дом… Исключено!

— Значит, вы ничего не сказали милициантам?

— Мне пришлось подтвердить их версию о ночном грабителе. Про серва они даже и не подумали.

Христофор вновь наполнил стопку черной жидкостью из бутылки, но гостью предлагать не стал — коротко выдохнув, в молчании выпил сам.

— Мои работники уже проводили проверку серва. Они не нашли никаких неисправностей. Вы считаете, что они смогут отремонтировать то, чего даже не видят?

— Не отремонтировать. Просто отключить серва. Навсегда. Дезактивировать или как там…

— Вы настолько уверены в порочности его церебруса?

— Я не чародей и не специалист по сервам. Однако полностью я уверен лишь в том, что не хочу жить под одной крышей с этим… существом. Отключите его. Потом делайте с ним что заблагорассудится. Закопайте, разберите на запчасти, взорвите. Но уберите его из моего дома.

— Это не такая уж пустячная услуга, — заметил Христофор. — Я уже упоминал, что префектура Трапезунда, да и вообще Халдейской феммы, крайне щепетильна во всем, что касается сервов. Любая дезактивация и утилизация серва разрешается только с согласия специальной комиссии после нескольких экспертиз весьма глубокого уровня.

— Столько мороки из-за куска железа?

— Представьте, сколько мороки может возникнуть у вас, если нарушить процедуру. Власти чертовски не любят, когда сервы оказываются на черном рынке, где криминальные чародеи штампуют из них торговцев опиумом, убийц и охранников. Это оправданно.

— Я… я понимаю, — Аристарх сухо неприятно кашлянул. — И готов оплатить.

— Расценки будут весьма высоки, — медленно сказал Христофор, — это нелегальная работа и она оплачивается по особому тарифу.

— Двадцать имперских солидов.

Христофор пожевал губами.

— Вы полагаете это достаточная цена чтобы мои люди рисковали собственной свободой?

От злости слюна во рту стала едкой, как от хины. Проклятый старый скряга! Не моргнув глазом он готов затащить всех нас скопом в преступление и при этом не скромничая торгуется за наши же шеи! В сердце появился мятный холодок, подумалось, что если префектура и в самом деле узнает про эту сделку, это будет…

— Тридцать, — поколебавшись, сказал Аристарх, — но я хочу чтоб сегодня же серв исчез из моего дома.

— Боюсь, это маловероятно. Ваш серв стоит на учете и чтобы подделать нужные бумаги может уйти порядочно времени.

— Сколько?

— Полагаю, я управлюсь за два дня.

— Вы хотите сказать, что мне придется еще не менее суток терпеть рядом с собой убийцу?

Побледневшее лицо клиента пошло теперь уже малиновыми пятнами.

— Успокойтесь. Во-первых, вы упоминали про чулан. Заприте серва там и не открывайте до того как все будет готово.

— Вы видели его руки? У него силы как у трактуса! Что ему деревянная дверь?..

— Но он никогда не выходил по собственной воле оттуда, не так ли?

— Это верно. В последний раз засов был отперт снаружи.

— Вот и отлично. Даже если ваш серв все-таки опасен — а, это, напомню, пока еще неподтвержденная и очень зыбкая теория — лично вам и вашей супруге ничто не грозит. Кроме того, — Христофор сделал многозначительную паузу. — Сегодня же у вас опять побывают мои люди.

— Еще одна проверка?

— Именно. На этот раз наиболее полная в таких условиях.

— От нее будет толк?

— Кто знает, господин Аристарх, кто знает. Этого заранее угадать невозможно.

— Хорошо. Не могу сказать, что вы меня успокоили, однако дело определенно сдвинулось с мертвой точки. Я буду вас ждать.

Аристарх сдержанно попрощался, неожиданно отвесил мне короткий поклон, и вышел.

Христофор задумчиво наполнил еще одну рюмку. Судя по тому, как он застыл, вглядываясь в непроглядную черную жидкость, я была забыта и предоставлена самой себе. Опрокинув рюмку в себя, Христофор с удовольствием крякнул и стал массировать виски. Внешне он ничуть не переменился, если не считать поалевших губ.

— Помогает? — спросила я едко. — Настойка на таврийских травах. Хорошее средство от нервов, я слышала.

Но пробить иронией старика Ласкариса было не проще, чем станцевать с Буцефалом венский вальс.

Он покосился на рюмку.

— Это-то?.. Да нет, вздор, обычный ром, чуть красителя для цвету да тоник. Угостить?

— Благодарю. Как ваш юрист я должна сообщить вам, что эта сделка с клиентом определенно противоречит законодательству. Это преступление против власти, и достаточно серьезное.

Христофор ничуть не обеспокоился. Я ожидала, что резкая отповедь хоть немного его смутит, он залебезит, начнет рассуждать о том, что такое закон и что в сравнении с ним человеческая жизнь… Однако ничего подобного делать он не стал.

— Во сколько это может нам обойтись? — спросил он просто.

Я смутилась — вопрос был поставлен резко и прямо.

— От трех лет до шести, полагаю.

— Ага. Ну ничего, это вполне, вполне… Итак, дорогая Таис, дождитесь Марка и езжайте по известному вам адресу. Я телевоксирую Киру, наверняка этот бездельник еще дрыхнет в своей комнате.

— Значит, про проверку — вы это серьезно?

— Разумеется. Я дам инструкции Киру залезть в церебрус этой консервной банки с головой и копать там так тщательно, как это вообще только возможно.

— Если вы действительно верите в то, что Кир сможет что-то найти, к чему опять мы с Марком? Снова костюмированное представление на публику? Только вот Марк паршиво выглядит в качестве чародея, а юрист при преступной группе и подавно не к месту.

Христофор прикрыл глаза, погладил дряблые веки.

— Таис, деточка, — сказал он, — если дело в действительности настолько серьезно, а я, как уже говорил, вполне это допускаю, балаган заканчивается. Я еще слишком молод для того чтобы провести следующие лет шесть в застенках трапезундского стратига. Вы с Маркусом поможете Киру. Да, я знаю, что в вас обоих чародейского таланта не больше, чем в этом столе. Но он вам и ни к чему. Вы чертовски, чертовски наблюдательны, Таис. У вас мозг юриста, а взгляд цепкий и внимательный. Вы можете увидеть то, что эти два остолопа сочтут нестоящим и не имеющим значения.

Неожиданная похвала не принесла удовольствия.

— Значит, я отправляюсь в роли следователя? Интересно. Ну а Марк?

— А Маркус будет следить за тем чтоб вам с Киром не свернули шеи, — неожиданно серьезно сказал Христофор. — Я не знаю, насколько опасен может быть этот серв, но рисковать вашими головами не собираюсь. В конце концов на содержание ваших жизней у меня уходит прорва денег!

— Марк — наш охранник? — удивилась я.

— Это основное, из-за чего я держу его в доме. На стол он подает все равно весьма паршиво, — Христофор усмехнулся. — Но вы можете доверять ему свою спину без опасений. Он не раз спасал задницу Кира, когда тот увлекался. Не помню, говорил ли я, что ремонт зачарованных вещей подчас не безопасен.

— Не говорили. Но я уже начала замечать. Спасибо.

Я встала из-за стола и сделала несколько шагов по направлению к двери. Однако остановилась, не коснувшись ручки. Христофор, чье внимание, казалось, вновь было поглощено бутылью с настойкой таврийских трав, почувствовал мое присутствие.

— Что-то еще, дорогая Таис?

— Да. Кир.

— Бог мой, с ним-то что? — поинтересовался Христофор со сдерживаемым раздражением. — Он сказал вам что-то нелицеприятное? Украл завтрак? Я удержу из его жалованья.

— Он… нет. То есть он, конечно, говорил разные вещи… Нет-нет, я не обижаюсь на него. Просто я не могу этого понять. И это, конечно, сказывается на работе. Он странный, Кир.

— Ничего удивительного. Не думаю, что во всей Ромейской империи он способен сжиться хоть с кем-нибудь, — вздохнул Христофор. — Из всех людей, что я повидал в жизни, Кир несомненно обладает самым полным перечнем всех возможных человеческих грехов. Я и не ожидал, что вы с ним сразу сработаетесь.

— Я пытаюсь, но…

— Для того чтоб сосуществовать с Киром надо знать кое-что. С ним нельзя найти общий язык. Его нельзя понять. Ему нельзя привить уважение, его нельзя устыдить, соблазнить или напугать. Его можно только терпеть. Окружение Кира — это люди, овладевшие этим умением в разной степени. Однако парень интуитивный, редкий тип чародея. И я действительно его ценю. Исчерпывающе?

— Почти. Иногда мне кажется, что мы с ним понимаем друг друга, но в следующий момент он делает или говорит такое, что я едва себя сдерживаю.

— Да, он непредсказуем как сиракузский ураган. Еще одна милая черта, ничего особенного.

— И мне почему-то кажется, — говорить было все труднее, во рту стало сухо, — что он меня ненавидит. Как-то по-особенному. Сперва я подумала, что он так относится к новым сослуживцам. Но это не так. Может, это моя мнительность, но мне кажется, что меня он не терпит. Я даже спиной чувствую его взгляд.

— Таис, я же сказал вам…

— Я не понимаю этого, — сказала я твердо, — и если не пойму, боюсь, работать в такой ситуации не смогу. Для меня это важно. Я не могу постоянно чувствовать эту ненависть. Вы, может, и привыкли, я — нет. Объясните мне, в чем дело. Если я пойму причину, возможно я смогу что-нибудь сделать.

— Женщины… — Христофор зло хрустнул подагрическими пальцами. — Женщины! Aut odit, aut amat mulier, nihil est tertium![15] Как сложно с вами, существами столь же непонятными и непостоянными как эфир… Nihil!..

— Извольте изъясняться п-по-человечески, — сказала я сквозь зубы. — Если не хотите оскорбить меня. Дело ведь не в том, что я женщина!

— В том, — мрачно сказал Христофор, уставившись на меня. — Именно в том! В том, что вы женщина. В том, что Кир женщина. В том, что вы все способны довести меня до мигрени своими вечными склоками!

— Кир — женщина? — злость как-то сразу пропала. — Но… Как это? Марк говорил…

— Марк говорил… — передразнил Христофор сердито, однако, остывая. — Что он вам говорил? Что Кир мужчина? И чтоб вы никогда не думали шутить или говорить на эту тему?

— Да… Именно так.

— Разумеется. Он вам не соврал, но в то же время не сказал и правды. Похоже на него. Иногда он воспринимает тайну Кира как собственную. Дело в том… Уффф. С нервами у вас все в порядке? Обмороков не будет? Может, рому?.. Ладно. В общем, — Христофор набрал побольше воздуха в грудь, — Кир — женщина.

— Но позвольте…

— Но в то же время мужчина.

— То есть он гермафродит?

— Глупости. Ничего такого я не говорил! И слава Богу, что ничего такого не услышал сам Кир! Он — мужчина, и он — женщина.

Я почувствовала легкое головокружение.

Если худшие предположения сбудутся и господину Аристарху придет время ехать в желтый дом, лучшего обиталища для него и придумать будет нельзя. Они тут все сумасшедшие. Полный дом.

— Мужчина и… и женщина? — спросила я слабым голосом.

— Да. В этом вся история. Маркус не рассказывал?

— Он говорил что-то. Про то, что Киру пришлось в юности пережить сильное потрясение. Или несчастный случай. Что-то такое.

— Да, на несчастный случай это, пожалуй, похоже больше всего, — Христофор налил себе еще одну рюмку, но пить не стал, покрутил ее в пальцах. — Если Кир узнает об этом разговоре, случится самое страшное со времен последней осады Константинополя, уж можете мне поверить. Но кое-что рассказать вам, вижу, все-таки необходимо. Кто знает, может вы и в самом деле научитесь не грызть друг другу глотки… Он был славным парнем, наш Кир. Рос без родителей. Не знаю, что именно с ними случилось, да Кир и не говорит на эту тему. Жил в приюте. С детства отличался любознательностью и определенным талантом во всем, что касалось чар. Интуитивно, как я уже говорил, а из таких детей получаются великолепные чародеи. Поступил в константинопольский университет, считался самым перспективных студиозусом за последние лет десять. Ему прочили блестящую карьеру, научное будущее, состояние. На первом курсе он разбирался в чарах на уровне магистра, а его научные работы были известны далеко за пределами Константинополя. У него были все качества, необходимые для успешной работы — упрямство, уверенность в своих силах, и то особенное благородство, выделяющее настоящего чародея. Благородство ученого. Будущее для мальчика из приюта блестящее, что ни говори. Работа на любой кафедре любого университета империи на выбор, слава одного из лучших чародеев своего времени, любящая жена — а от отсутствия женского внимания он не страдал — удовлетворяющее всем запросам жалованье. Судьба показал ему все это, поманила на золотую дорожку, ведущую к счастливому будущему, а потом… все закончилось, — Христофор щелкнул пальцами. — А ведь ему было только девятнадцать.

— Что случилось? — спросила я нетерпеливо. — Авария? Болезнь?

— Что-то среднее, дорогая Таис, что-то среднее. Маркус считает это несчастным случаем, а с Киром я никогда на эту тему не говорил…

— Да что же случилось?

— Неудачный эксперимент. Одна из работ Кира, на которые он возлагал большие надежды. Мне точно неизвестно, чего она касалась, хотя я собирал сведенья о прошлом Кира весьма кропотливо, кажется что-то вроде лечения женского бесплодия при помощи чар.

— Я даже не слышала о таком.

— Потому что работа не была доведена до конца. Кир допустил ошибку. Мне неизвестно, была эта ошибка серьезной или же мелким просчетом, его в ней была вина или нет. Единственное, что мне известно — работа незапланированно сорвалась. Кир всегда работал один, он одиночка по своей натуре. Так что он пробыл под излучением очень долго, прежде чем его обнаружили. В организме уже произошли необратимые изменения.

— Какого рода изменения?

— Я не врач, поэтому врядли смогу сказать что-то достоверно. Знаю лишь то, что с тех пор тело Кира, не изменив формально своего пола, обрело несколько… кхм… неоднозначные черты. В этом-то вы уже убедились.

— Но ведь он не превратился в женщину, правда? Такое невозможно даже при помощи чар…

— Нет. Он так и остался мужчиной и женщиной в едином теле. Нечто подобное можно получить, если ввести в мужское тело лошадиную дозу женских гормонов. Точнее, вводить постоянно, потому что эффект последней работы Кира был, увы, перманентен. И необратим. После этого он многими путями пытался вернуть себе прежний вид, но выяснилось, что природу нельзя обмануть больше одного раза. Кир словно мужчина, заточенный на всю жизнь в женском платье. И наибольшие мучение ему доставляет то, что он сам понимает произошедшее с ним.

— Так вот откуда все это… — прошептала я. — Он просто…

— …просто слишком упрям и зол чтобы смириться, — кивнул Христофор. — Ему кажется, что если он изо всех сил будет вести себя по-мужски, окружающие перестанут замечать его новую химерную женскую сущность.

— Жизнь женщины кажется ему столь ужасной?

— Кхм. Ну, фактически-то он все же мужчина. Несмотря на изменения тела и сознания.

— Вот почему он говорит таким странным голосом…

— Да, но у него это паршиво получается. Вот почему он носит рваные штаны. Почему неряшлив как поросенок. Почему ругается на каждом шагу. Он изо всех сил пытается доказать нам, что остался мужчиной. И сам из-за этого испытывает невероятные мучения.

— Но… А еда? Я имею в виду его аппетит. Это не связано?

— Тут все просто. — Христофор поморщился. — И аппетит ни при чем. Глупый ребенок просто не оставляет надежды набрать вес. В нем весу пуда три, но сколько он ни ест, не поправился и на фунт, так и остался худым как гимназистка. Его организм уже перестроился, так что все это обжорство приведет скорее к гастриту…

— Понимаю, почему он бросил университет.

— Сложно не понять. Произошедшее основательно выбило его из колеи. Ведь он не просто похудел, он и думать стал отчасти по-женски. Только не обижайтесь, Таис.

— И не думаю.

— Представьте себе, каково ужиться в одном мозгу мужчине и женщине. Мужские амбиции и женские стремления… Сиамские близнецы! Кир не мог больше работать. Его дар остался при нем, да и опыт не пропал, но с тех пор чародейство в полном смысле этого слова для него было закрыто. Нельзя постигать сложнейшую мудрость переплетения чар, если собственное сознание так и застыло, не найдя равновесия. И жить прежней жизнью он уже не мог. Его чрезмерная женственность, как бы он ни прятал ее, всегда оказывалась на поверхности, а это не лучшее свойство для человека даже в наш просвещенный век.

— Могу представить, за кого его принимали окружающие.

— Представляйте сколько угодно, только при нем ни полслова! Это очень подломило его. Привыкший со времен приюта к друзьям-студиозусам, коллегам, да и девушкам, черт возьми, он опять обнаружил себя одиночкой. Причем одиночкой, не способным органически сосуществовать с кем угодно. Это уже не приют, это одиночество навеки. Мужчины и женщины пугали его в равной мере — он сам не знал, чего ждать от своего тела — просто потому, что это тело принадлежит двум разным Кирам., которые никогда друг друга не поймут. И он сделал выбор. Не лучший, но единственно возможный.

— Заперся, — сказала я утвердительно, — спрятался ото всех. Бросил университет и ушел в крошечную контору, занимающуюся мелким ремонтом. Предпочел довести свою мужскую суть до абсурдного предела только для того чтоб никто не разглядел в нем и женское начало. Отличный выбор!

— Никто не говорит, что сам он от этого получает удовольствие. Но что делать. Через пару лет он научился как-то жить и ладить с нами. И если вы думаете, что получается у нас плохо, вы просто не видели его раньше.

— Значит, вот что вы имели в виду, когда говорили о женщинах.

— О да.

— Против меня взбунтовалось его женское начало?

— Я так думаю. Хоть Кир и пытается отчаянно казаться мужчиной, женское в нем неистребимо. И оно прорывается наружу, даже тогда, когда он сам не подозревает об этом. В нашем случае оказалось, что двум женщинам может стать тесно в одном доме, населенном, к тому же, преимущественно мужчинами.

— Вы про ревность? — потрясенно спросила я. — Серьезно?

Он кивнул, не улыбнувшись.

— Да. По факту Кир был единственной женщиной здесь на протяжении весьма долгого времени. Хотя и сам этого не замечал, понятно. Столкнувшись с неожиданной соперницей, бедняга совсем сбился с толку.

Я поперхнулась.

Соперница? Я соперница этому самодовольному хаму-неряхе?!

— И к сожаленью это ничуть не смешно, — сказал Христофор. Под его взглядом смеяться и в самом деле быстро расхотелось. — Я-то, признаться, рассчитывал, что со временем вы подружитесь. Полагал, в компании мужчин, к которой он не относится в полной мере, ему одиноко. А мучить его всю жизнь…

— Вот как. Так меня взяли на ставку подружки?

— Обратите внимание, — улыбнулся Христофор. — Когда вы злитесь, вы становитесь почти как Кир. Не замечали? Тот же самый ядовитый сарказм по поводу и без.

— Спасибо, — я осеклась, не зная, что еще сказать.

— Я взял вас не как женщину, если вас беспокоит это. Я взял вас как специалиста. И именно как специалист вы нужны в эту минуту. Как только прибудет Маркус, вы все втроем отправитесь к Аристарху. И будете выполнять каждый свою работу.

— Конечно. Могу я идти?

— Идите, Таис. — Христофор вновь откинулся на спинку кресла и протянул руку к рюмке.

В коридоре, точно позабытый и пыльный рыцарский доспех у стены, замер Буцефал. Он глядел в пол и выглядел бесконечно одиноким. И ничуть не страшным.

— Буц, — я потрогала его за колючую руку. — Среди всех этих психов можно жить, а? Как думаешь?

Буц поднял голову и некоторое время думал, внутри него что-то скрипело. Видимо, столь сложные вопросы ему еще не задавали. Ответа он так и не дал.

Да и ждала ли я его?

Первое, что я почувствовала, оказавшись в прихожей дома Аристарха — отчетливый и сильный запах карболки. От него меня неожиданно замутило, Марк понимающе кивнул и сразу пропустил меня в гостиную. Милицианты поработали на славу, убирая следы, по крайней мере в глаза ничего не бросилось кроме отсутствия половичка у порога. Только этот ужасный запах…

Госпожа Елена выглядела не лучшим образом — покрасневшие глаза и новая, только обозначившаяся, морщинка на высоком лбу ясно говорили о том, что дождливое серое утро и для нее выдалось не очень удачным. Нас она встретила без удивления.

Интересно, посвятил ли ее супруг в свою теорию? Если нет, отчего не удивлена нашим повторным визитом?

Кир, не удосужившись поздороваться, с мрачным видом прошествовал в гостиную. Настроение у него тоже было неважным, и скрывать это он и подавно не собирался. Во время поездки он вел себя как разбуженная гремучая змея, а яда в нем хватило бы, пожалуй, на все население города. Любое наше замечание выводило его из себя и автоматически накаляло ситуацию. Совестить же Кира было не полезнее, чем вить из песка веревку. Кончилось тем, что Марк остановил спиритоцикл у небольшого ресторанчика и купил Киру большую сочную бастурму. И все то, перед чем были бессильны любые слова, оказалось сломлено в один миг — всю оставшуюся дорогу Кир довольно урчал на заднем сиденье.

Оставив нас наедине с сервом, хозяйка удалилась, быть может даже с излишней поспешностью. Показалось ли мне или она и в самом деле смотрела на своего механического слугу с опаской? Что ж, видимо Аристарх все же рассказал ей о своих подозрениях.

Подойти к серву оказалось поначалу так же сложно, как и в первый раз. Хоть внешне он ничуть не переменился, да и перемениться не мог, все тот же стальной болван, оловянный солдатик с неаккуратно прорисованным лицом. Он невозмутимо возвышался посреди комнаты, этакая гротескная жутковатая статуя, бесстрастно глядел в стену своими глазами-фасетками.

Я представила себе, как он поднимает с тихим шипением свои огромные руки и обрушивает их на голову экономки. Полумрак коридора, едва нарушаемый трепетным светом стенного светильника. Тишина спящего дома. И тихое шипение стали. А потом треск.

Я осторожно, как бы невзначай, прикоснулась плечом к руке стоявшего рядом Марка. Тепло большого тела подействовало успокаивающе. Какой бы ни была опасность, реальной или гипотетической, Марк сможет меня защитить, это я чувствовала буквально кожей, каждой ее клеткой. Интересно, носит ли он револьвер?..

Прикосновение это, в другой ситуации выглядевшее бы неоднозначно, к счастью прошло незамеченным — едва войдя в комнату, Марк смотрел только на серва. Взгляд у него был напряженный, точно изучающий, нащупывающий. Наверно, такой взгляд бывает у солдата, поймавшего в перекрестье прицела зыбкий силуэт, но еще точно не уверенного, что перед ним враг.

Кир взглянул на серва лишь мельком и брезгливо. Он подошел к столу и стал выкладывать из серой сумки, висевшей за спиной, странные атрибуты своей профессии — какие-то черные усеченные пирамидки, которыя я прежде видела в его комнате, неправильные прозрачные цилиндры, внутри которых что-то мягко светилось, странно изогнутые стальные пластины.

— Руки чистые, — вдруг сказал Марк. Он все еще глядел на серва.

— Что? — не сразу сообразила я.

— Его руки. Если он разнес голову служанке так, что пришлось чистить всю прихожую, на руках должен остаться след. Кровь, волосы…

— Я уже смотрела.

— Сразу приступили к делу?

— Любой юрист немножко криминалист, — пошутила я, но шутка получилась неуклюжей и бесполезной, я вернулась к серьезному тону. — Это первое, на что я обратила внимание.

— В серва-убийцу я, может, еще и поверю, но в серва, который, убив человека, стирает с рук кровь и устраняет следы…

— Уже думала. Не то, — сказала я с сожалением. — Экономка не могла выйти на улицу с непокрытой головой. Из-за головного убора на руках серва могло не оказаться крови.

— Да, действительно…

— Конечно, полностью это определить сложно, тут не помешала бы экспертиза… Но экспертиза нам, понятно, не подходит. Придется замещать экспертов самостоятельно. А ты что-то чувствуешь, Кир?

Кир возился со своими чародейскими инструментами, выстраивал их в каком-то причудливом порядке на столе и что-то бормотал себе под нос. Отвлекать его от сложного процесса было не самой лучшей идеей.

— Чувствую. Чары говорят мне, что в этой комнате сейчас находятся два болтливых бездельника, которые мешают мне работать. Если вы свободны, можете поискать их, это поможет.

Как и в прошлый раз, Кир уселся по-турецки перед сервом. По сравнению с механическим слугой выглядел он крошечным и хрупким. Если серв вздумает убить его, ему даже не понадобятся руки, достаточно будет, если он просто упадет сверху. Но Кир не выглядел обеспокоенным — ни сейчас, во время транса, ни раньше. Возможно потому, что в присутствии Марка он ощущал то же, что и я. Уверенность. Безопасность. Защищенность.

Интересно, сколько раз эти двое рисковали жизнями по приказу Христофора? Сколько раз Кир садился вот так, чувствуя спиной присутствие невозмутимого Марка. Марка-защитника. Марка, готового придти на помощь в любую минуту. Марка, который всегда улыбается, даже в ответ на самые ядовитые остроты. Марка, который…

Понимание, все время щекотавшее мозг тонким ящеричным хвостиком, вдруг рухнуло на меня, едва не раздавив. И от ясности внезапно открывшейся картины перехватило дух — как если посмотреть с высоченного обрыва вниз.

«Он ревнует! Кир ревнует меня к Марку. Вот оно что! Ревность!»

Кир видит, как Марк смотрит на меня, как улыбается мне. Он чувствует, что Марк с моим приходом стал испытывать ко мне определенный интерес, пусть даже вежливый и абсолютно корректный, не выходящий за рамки коллеги и друга. И сердце, принадлежащее наполовину женщине, полыхнуло. Быть может, впервые. А Марк, верный Марк-защитник, Марк, который всегда рядом, вдруг стал чуточку, но дальше. Бедный Кир.

Мне и в самом деле стало его жаль. Быть мужчиной, но чувствовать себя женщиной, отчаянно этого стыдиться и калечить собственную жизнь в напрасной и тщетной попытке замаскировать мнимое уродство. И терять близкого человека только потому, что ничего ему не можешь дать. Видеть, как он становится все дальше.

— Таис…

— А?

— Я уж думал, вы тоже в транс впали, — засмеялся Марк, — у вас такое лицо было…

— Задумалась. Иногда я бываю до крайности рассеянной.

— Угу. И о чем вы думали сейчас?

— О том, где сейчас хозяйка дома.

— Если я не ослышался, она на кухне. Вы хотите ее увидеть?

— Совершенно напротив, — я усмехнулась. — В мои планы входит чтоб она нас не увидела, по крайней мере в ближайшую четверть часа. Пошли.

— Куда?

— На второй этаж.

— Зачем? — Марк смотрел на меня с глупым видом.

— Если не ошибаюсь, именно там находится кабинет хозяина. По крайней мере на первом этаже я его не встречала. Думаю, он наверху.

— Но хозяина не будет до вечера!

— Это-то и хорошо. Некоторые хозяева нервничают, когда их кабинет обыскивают в их же присутствии.

Теперь Марк удивился уже по-настоящему. Зеленые глаза распахнулись так, что чудом остались в глазницах.

— Вы… Я… Обыск?

Все-таки этот очаровательный балбес был до ужаса наивен в некоторых вещах. Что ж, иногда и юрист может удивить подмастерье чародея.

— Осмотр. Обыск — слишком протокольно звучит. Я собираюсь осмотреть его кабинет, да.

— Зачем?

— Сложно сказать. Можете называть это интуицией. У юристов всегда хорошая интуиция, следовало бы знать.

— И она всегда ведет стезей преступлений?

— Только по средам и пятницам. Ну, пошли же. Если вы верите интуиции чародея, не грех один раз поверить и мне, верно?

— Я просто не понимаю… — Марк не закончил.

— Ничего, я тоже. Господин Аристарх продемонстрировал нам, что может лгать, глядя в глаза, скрывать собственные преступления и искажать события. Кто знает, не осталось ли у него в запасе еще пары-тройки подобных сюрпризов?.. Учитывая, что мы помогаем ему в государственном преступлении, карающемся имперским законом, и наши жизни определенно зависят от него, нам лучше узнать о нем побольше.

— И что мы будем там искать?

— Понятия не имею, — отмахнулась я. — Документы, переписку, архивы… Пока Кир работает, мы свободны. Идемте же.

Марк послушно двинулся за мной к лестнице, лишь один раз оглянувшись на Кира. Кир сидел в прежней позе и ничего вокруг не замечал.

«Может, работа и в самом деле приносит ему удовольствие? — мелькнула глупая мысль. — Только в ней он может отключиться от окружающего мира. И делает, кажется, это с немалым удовольствием».

Мы поднялись по старой скрипучей лестнице на второй этаж. Отделка здесь была поскромнее, чем внизу, но все аккуратно и со вкусом. На полу не было ни пылинки. Врядли покойная служанка успела прибраться, скорее всего убирал серв. Я против воли обернулась, точно для того чтоб убедиться, что нас не преследует его грозная тень. Но серв ничуть не обеспокоился нашим исчезновением. В конце концов в его задачи не входила охрана дома.

— Здесь, — я остановилась около первой же двери.

— Тоже интуиция?

— Не обязательно. Это единственная дверь с замком здесь. Глупо запирать спальню или столовую.

— Вы очень внимательны.

— А вы весьма сильны. Сможете высадить эту дверь?

Марк серьезно посмотрел на дверь, оценивая толстенные дубовые доски и мощные петли.

— Сложно сказать…

— Не обращайте внимания, я шучу.

Я вынула из сумки тонкую длинную отмычку, похожую на джапонскую заколку для волос. Иногда я действительно носила ее в волосах.

— Ого, — пробормотал Марк. — Для юриста вы неплохо подготовлены. А взлом замков входит в учебные дисциплины университета или вы изучали его факультативно?

Я подмигнула ему и аккуратно вставила холодный стержень в замочную скважину.

— Этот предмет у меня был профильным. А если серьезно, в этом нет ничего особенного. Если изучаешь методы взлома и способы краж, рано или поздно обнаружишь в себе задатки начинающего медвежатника. Нас учили разбираться в теории взлома, мы изучали типы замков и отмычек, так что…

— Так что всегда носите с собой воровской инструмент?

— Это как раз случайность. По рассеянности я время от времени теряю ключи от дома. Приходится освежать навыки. Вот так… Ну вот и пожалуйста.

Замок щелкнул язычком, дверь послушно открылась. Марк лишь головой покачал.

— Впечатляет.

— Замок был старенький. К тому же самый обычный. Будь он зачарованным, я бы его не вскрыла. Заходите, что вы стоите?

В кабинете тоже было чисто и аккуратно, но удивительно неуютно. Конторский стол, три шкафа с документами, бюро — все это выглядело как комнатушка банковского клерка. Хозяин явно отделывал свой кабинет для работы, а не для досуга. И со вкусом у него тоже было не все в порядке.

— Уже ищем?

— Времени немного. Возьмите на себя шкафы, я примусь за остальное. Сейфа здесь нет, так что все важное должно быть на виду. И надеюсь господин Аристарх не утруждал себя сооружением тайников.

Разбираться с бумагами Аристарха было удобно, все документы лежали аккуратно, в строгом порядке, педантичность хозяина неизбежно сказывалась и здесь.

— Квитанции, сметы, счета… — бормотал Марк из-за шкафа, — от архитектора, от садовника, от бакалейщика… Студенческий аттестат, визитные карточки, старые даггеротипы…

— Мусор, — отозвалась я, — нам это ни к чему.

Стол оказался богаче на ценные находки, но ни одна из них вы выглядела интригующе. Брачное свидетельство, старое и потертое, с росписями супругов. Госпожа Елена и в самом деле оказалась из достаточно почтенного рода, мало известного в Ромейской империи, но определенно не самого последнего в Пруссии. Документы о праве собственности, купчая на дом, сертификаты, ценные бумаги.

— Есть страховой полис, — заметила я. — И на кругленькую сумму.

— Страховка от сумасшедших сервов? Не знал, что есть и такая услуга.

— Страховка жизни. Господин Аристарх весьма обстоятельно подошел к возможности своей смерти. Но к серву это отношения не имеет, полису уже полгода.

— Инсценировка? — предположил Марк, не отрываясь от бумаг.

— Как это?

— Ну, как… Застраховал свою голову, а потом сымитировал смерть от рук рехнувшегося серва. Опознать никто не сможет — сама голова, понятно, в щепки… Безутешная вдова получает приличную кучу солидов и отбывает за пределы феммы, где ее поджидает покойный супруг с новыми документами. Это не реалистично?

— Чаще всего такое случается в дешевых пьесах да в радиофонических спектаклях, как ни странно. А нас, выходит, пригласили как свидетелей?

— Вроде того. Если что, под присягой покажем, мол, господин Аристарх, увы, покойный, еще за неделю до собственной кончины предвидел нападение серва-убийцы, просил помощи… Два трупа с размозженными головами, серв деактивирован и для экспертизы уже непригоден, все налицо…

Я задумалась.

— Складная версия. Но смерть служанки не вписывается. И, кроме того, для этого Аристарху пришлось бы внести изменения в церебрус серва, изменения чрезвычайно серьезные, как я понимаю, чтоб превратить его в послушного убийцу. А это не кажется мне вероятным.

— Да, вы правы, это звучит сомнительно. Кир не обнаружил никаких отклонений, пока по крайней мере.

— Ну и, конечно, не было никакой нужды с приобретением краденного серва. Сгодился бы любой, цена в данном случае роли бы не играла, учитывая итоговую выгоду. Нет, не думаю, что Аристарх всерьез готовился к чему-то подобному.

— Завещания нет?

— К чему оно?

— Ну, в дешевых пьесах и в радиофонических спектаклях, откуда я черпаю информацию о преступлениях, там обычно содержится самое главное.

— Завещания нет. Так что по действующему законодательству все наследство господина Аристарха в случае его кончины перейдет к ныне живущим родственникам. Сперва родственники первой ступени, потом… А, к чему вам это.

— И много у него родственников?

— Упоминания о живых родственниках пока не попадались. Но налицо супруга.

— Не могу сказать, что она похожа на хладнокровного убийцу.

— Как и на чародея, способного работать с церебрусом. У вас что-то есть?

— Ничего.

— У меня тоже. Значит, отступаем.

— С пустыми руками?

— Иногда отсутствие находок — уже находка. В любом случае здесь нам искать больше нечего. Считайте, интуиция юриста поторопилась.

Убедившись, что в кабинете не осталось следов нашего присутствия, а документы разложены по-прежнему ровно, мы ретировались за дверь. Еще один щелчок — и дверь мягко закрылась. Отмычка вернулась на свое место.

— Кстати, вам не известно, что такое ГСТО? — спросила я, когда мы спускались по лестнице.

— Откуда это?

— Наклейка с этими буквам была когда-то на корпусе серва. Я подумала, что было бы крайне удачно найти его законного владельца. Если это, конечно, касается владельца.

— Не знаю, — признался Марк. — Может быть что угодно. Городская Служба Транспортного Отдела или Государственный Сельскохозяйственный…

— Ладно, тогда забудем пока об этом. Кем бы ни был владелец серва, сам серв нам пока интересней. Подождем, что скажет Кир.

Кир пробудился лишь часа через пол, когда мы уже вдоволь насиделись на неудобных кожаных диванчиках и выпили дешевого египетского кофе, принесенного лично хозяйкой. Напряженная работа не прошла для юного чародея даром, выглядел он осунувшимся, едва ли не изможденным, лицо стало мокрым от пота.

— Ржавая железяка… — пробормотал он, с трудом ворочая языком. — Ковыряться в ней то же самое, что спускаться в канализацию… Это кофе?

Марк заботливо протянул ему чашку, Кир сделал несколько глотков и выражение его лица стало более осмысленное.

— Ты нашел что-то? — спросила я, сдерживая нетерпение.

Кажется, Кир слишком устал для привычной пикировки или острот. На меня взглянул равнодушно.

— Полезного — ничего. Чтобы полностью залезть в его церебрус мне надо оборудование. Много оборудования, а не полевой набор, — он с досадой смел в сумку все свои инструменты. — Мы должны отвезти его к нам.

— Пока это невозможно, — сказал Марк. — Надо узнать мнение Христофора, да и спиритоцикл мой его не выдержит. Ну и перевозить среди бела дня краденного серва тоже немного небезопасно, я думаю.

— Если ты начнешь думать, Христо придется платить тебе двойную ставку — за совместительство, — проворчал Кир уже привычным голосом. — Я могу сказать, что церебрус действует в полном соответствии с нормальным церебрусом нормального серва. Грубо говоря, мышление серва вполне логично и признаков неадекватности я не вижу.

— Может, есть что-то нестандартное в самом церебрусе?

— Например?

— Не знаю. Что-нибудь.

— Ни черта нет. Это не церебрус военного образца, если тебе это интересно, вполне стандартная, хоть и устаревшая, модель. Оборудована, кстати, не так паршиво, как я ожидал, есть даже БП, что на этих моделях редкость. Видимо, предыдущий хозяин вложил в этого чурбана прилично денег.

— А что такое БП? — спросила я.

— БП, дорогая Таис, это блок памяти. Я думал, это известно такому крупному специалисту по сервам, как вы.

— Памяти?..

— Да, — устало сказал Кир. — Вполне стандартный модуль. Сейчас его ставят практически на все модели, но во времена «СД-5» это еще было новинкой, можно так сказать.

— Он как-то влияет на… на поведение серва? На церебрус?

— И да и нет. Он не оказывает влияния на мышление, скорее моторика… Обычный серв всегда будет услужлив, выполняя приказ, он не разбирает, кто его отдал, поскольку не способен узнать хозяина. Ему достаточно того, что перед ним человек, а приказы человека имеют абсолютный приоритет. Серв не может даже запомнить дом, где служит, каждый раз он прокладывает свой путь как впервые. У церебруса нет долговременной памяти. Это всего лишь исполнительный стальной раб, не разумнее кофеварки. БП позволяет придать этим балбесам хоть кусочек памяти. Они уже могут запоминать, где лежит ваша любимая трубка, каким сервизом сервировать стол, как закрывать окна во время дождя… Минимум, примитив, но облегчает жизнь хозяину. Сперва БП начали ставить не на цивильных сервов, а на тех, что трудились на всякого рода фабриках. Там от серва часто требуется не бездумное исполнение простейших команд, а какие-то относительно сложные действия. С ним сервы запоминали, какой рубильник надо дернуть в случае тревоги, в какие цеха нельзя заходить и так далее. Со временем его начали ставить и на домашних сервов.

— Значит, наш Карл способен на сложные действия?

— Не способен. БП по-своему тоже сложная штука. Серв не может поменять хозяина, дом, образ жизни и все остальное, но при этом остаться со старым блоком. Старая память будет мешать ему. В таких случаях специалисты — обычно чародеи фирмы-производителя — заменяют БП или отключают его.

— Аристарх определенно не вызывал специалистов, — сказал Марк. — Значит, сменить БП было некому?

— Это не наша проблема, — отмахнулся Кир. — У краденных сервов БП обычно просто отключают. У кого бы ни служил наш друг прежде, старая память не должна мешать ему. И уж точно старая память не подсказывала ему убить служанку. Разве что его предыдущий хозяин имел привычку забивать по одной-две служанки в день. Вы не знаете, в Трапезунде где-нибудь есть фабрика по забою служанок?..

— ГСТО, — Марк не улыбнулся шутке. — Ты знаешь, что это? Возможно, наш друг Карл служил прежде именно там.

Неожиданная мысль мягко клюнула в висок.

— А если… — я даже подалась вперед. — А если ГСТО — это какой-то военный объект? Или боевой отряд? Привычки, заложенные в блоке памяти, серв мог вспомнить, ведь так? Что если убийство людей было его работой?

Кир только поморщился.

— Исключено. Модели серии «СД» сертифицированы только для использования в пределах города, на работах, не связанных с военным, взрывным, инженерным или каким-нибудь еще потенциально опасным делом. Это домашние слуги, мажордомы, разносчики, курьеры, швейцары, привратники… Это не убийцы.

— Жаль. Это была хорошая версия.

— Если этот дурень, — Кир кивнул в сторону серва, — вдруг окажется убийцей, никто из присутствующих этому не обрадуется, уверяю тебя. В нем силы столько, что он может разорвать пополам быка.

— Ты, вроде, не очень-то испуган.

— Потому, что этот серв не убийца, — просто сказал Кир. — Я облазил его вдоль и поперек.

— Тогда кто убил служанку?

— Откуда мне знать? Но мне кажется, что Аристарх мог рассказать не все. Вообще весьма скользкий тип. То, что нам известно, может быть лишь верхним уровнем правды. А сколько их внизу?..

— Я тоже не спешу ему доверять. И что мы будем делать?

— Дезактивация. Полная, понятно.

— Серв умрет?

— Таис, дезактивация — это полное освобождение от чар. Корпус можно будет использовать, например, поставить вместо чучела в кабинете, но сам церебрус будет не ценнее дырявого футбольного мяча.

— Ты отключишь его сейчас?

Кир фыркнул.

— Госпожа юрист, ваше стремление засадить своих коллег в тюрьму прямо-таки похвально. Однако благодарю покорно. Я не имею права проводить дезактивацию. Пусть Христофор выправит свои липовые бумаги, подделает протокол осмотра и все прочее. Тогда я отключу его. Но не раньше.

— Значит, мы оставим на людей серва, который может быть опасен?

— Именно. Если тебя беспокоит их жизнь, можешь остаться тут и ночью оберегать их сон. Пусть съедут в гостиницу или наймут охранника. Идем, Марк!

Прежде чем уйти мы заперли серва в чулане, крохотной комнатушке размером чуть побольше платяного шкафа. Марк проверил, крепко ли сидит засов. Засов выглядел надежным, но если сила серва была такова, как уверял Кир, серьезным препятствием для обезумевшего серва он не станет — высадит одним ударом.

Перед тем, как дверь закрылась и тяжелый засов лег в пазы, я еще раз внимательно посмотрела в лицо серву, но, как и прежде, ничего ровным счетом не заметила и не почувствовала. Холодное псевдо-человеческое лицо ничего не выражало, по нему нельзя было понять, принадлежит ли оно кровожадному убийце с механическим сердцем или бездумному рабу. Интуиция была бессильна против зачарованного слуги.

Только когда дверь закрылась, когда мы с Киром и Марком вышли из дома, когда спиритоцикл чихнул двигателем и понес нас по узким трапезундским улочкам, набирая обороты, я поняла, отчего мне так неуютно было глядеть на металлическое лицо-маску. Это был страх. Страх встретиться взглядом с двумя забранными сеткой глазами.

Домой я вернулась куда раньше, чем собиралась. И дело не в том, что я спешила пораньше сбежать со службы в свой второй рабочий день. Когда мы подъехали к воротам конторы, Марк помрачнел. Мостовая перед домом была побита, точно ее обстреливали шрапнелью из пушки, калитка беспомощно повисла на одной петле, на носу одного из львов появилась глубокая вмятина. Следы разрушений обнаружились и в саду, хотя я не ожидала, что что-то кроме тропического урагана в состоянии ему повредить.

Пока мы с Марком сидели в спиритоцикле, в молчаливом удивлении разглядывая следы загадочной катастрофы, Кир проворно соскочил на землю и забежал в дом. Вернулся он быстро.

— Опять? — только и спросил его Марк.

— Ага, — беззаботно отозвался Кир. — Порядок.

— Проклятый пьяница! — Марк треснул здоровенным кулаком по боку спиритоцикла так, что металл жалобно запел. — Я же говорил! Говорил ему! Старый пройдоха… Опять!

— Что-то случилось? — осторожно спросила я.

— Уже случилось. Этот хитрый пьянчуга опять посылал Буцефала за вином! О боги… Я предупреждал его!

— Я смотрю, Буцефал не церемонился. Вот уж не думала, что он настолько неповоротлив!

— Это не Буц виноват, — устало сказал Марк. — А эта скотина Христо. Наверняка он отдал ему срочный приказ. Ляпнул что-то вроде «А ну быстро принеси мне бутылку!». А Буцу этого довольно. Все-таки он старый вояка, приказы понимает. А приказ с пометкой «срочно» подлежит моментальному исполнению без оглядки на разрушения и жертвы. Он бы и стену вынес, что ему, дураку… Кир, внутри все цело?

— Минус одна дверь, табурет и, кажется, что-то из посуды. Легко отделались.

— Да уж. В предыдущий раз Буцу пришло в голову, что он выиграет несколько ценных секунд для исполнения приказа, если проложит курс невзирая на складки местности. Такие тактические озарения редко приносят добро. В том случае он не учел, что складки местности служат нам домом и рабочим местом. Проломил две стены и забуксовал, когда едва не снес несущую… Ох и весело было. Ладно, вечером я схожу в трактир, посмотрю, все ли в порядке там. Буц мог и там набедокурить. А что шеф?

Кир презрительно улыбнулся.

— Пал. И, кажется, мы потеряли его надолго.

— Отлично. Тогда понятно, почему он сам не мог сходить за вином. В таком случае можно закрывать контору.

— Вы не работаете без Христофора?

— Нет. Клиентами занимается только он, это правило. Так что сегодня клиентов не будет. К их счастью. А мы можем отправиться по домам. Считайте это выходным.

— И много таких выходных получается? — не удержалась я.

— На небольшие каникулы набегает… Дня по три-четыре в месяц. Вас подбросить до дома?

— Нет, не стоит. Мне давно хотелось пройтись.

— Не буду настаивать, — от медовой улыбки Марка у меня даже скулы заныли.

И опять, как в доме Аристарха, захотелось к нему прикоснуться. Не слиться в поцелуе, а про стать рядом, чувствуя спиной его присутствие, ощущая тепло его большого сильного тела.

«Вот ведь дьяволенок, — подумала я, улыбаясь в ответ. — Мы знакомы два дня, а он уже ухмыляется, как кот при виде сметаны. Определенно, за этой бесхитростной улыбкой, берущей своим естественным очарованием, прячется хитрец и первый донжуан Трапезунда».

— Кстати, вы не оставите номер телевокса? — окликнул меня Марк, когда я уже отошла на несколько шагов.

Не удержался. Осторожный маневр? Попытка закрепиться на рубеже?

Я обернулась. Достаточно быстро чтоб увидеть стремительно темнеющее лицо Кира. Чародей метнул в меня ледяной взгляд, развернулся и скрылся за дверью. Кажется, Марк этого не заметил. Стоял и улыбался мне. Но в этот раз ответить на улыбку я отчего-то не смогла.

— У меня нет своего номера.

— Что ж, это не страшно, — Марк не очень огорчился. — Тогда запишите мой. Нельзя совсем без связи. Если что — звоните, я почти всегда дома.

Я записала его номер, вновь попрощалась и ушла, на этот раз уже не оглядываясь.

Вечер сгустился быстро, укрыв все за окном уютным тяжелым платком черного бархата. Еще минуту назад он лишь серел, как неуверенный туман, но повернешься к окну, а за стеклом уже темно — точно кто-то плеснул на город иссиня-черных густых чернил. Исчезли с тротуаров люди, пропали гремящие экипажи и тяжело пыхтящие трактусы, лишь изредка шуршали по мостовой колеса спешащего по своим ночным делам извозчика. Прошел фонарщик, зажигая фонари, вдоль улицы за ним тянулась вереница оранжевых огоньков.

Я зажгла лампу, обычную, без чар, от нее стало тепло и уютно, поставила чайник. На часах половина одиннадцатого, не так уж и поздно. Я любила на ночь выпить душистого чая, развалившись беспечно на диване с книжкой в руках. Глупость, конечно, но даже после крепкого чая сон у меня всегда был отличный. Мама говорила — это от давления…

Но чтение не шло. Книги одна за другой шлепались на стол, иные даже и не открытые. Ровные строки вызывали усталость одним своим видом, меня хватало не больше, чем на страницу. Предал меня и сон. Полчаса покрутившись на невыносимо горячей подушке, я вновь зажгла свет и заварила еще чая.

На кухне можно было разжиться печеньем, я как раз купила свежего в пекарне по пути с работы. Конечно, есть на ночь глядя не очень-то полезно, но чем еще занять бестолковую мятущуюся душу?..

Обманывать себя не было никакой нужды, и это вернейшее средство от душевных волнений в этот раз было бессильно. Я знала причину.

— Ты истеричка, — сказала я зеркалу в серванте. — Смешная взбаламошенная истеричка.

Зеркало из серванта ничего не ответило, но лицо в нем определенно было кислым, красноречивей любого ответа. Отчего-то захотелось треснуть его в нос.

Где-то сейчас, далеко от меня, на другом конце города, в полной темноте стоял железный человек. Грубое подобие настоящего человека, молчаливый слуга с равнодушным лицом, подобие жизни в котором поддерживает лишь клубок чар в груди. Стоял и ждал.

«Сейчас заведешь сама себя, — подумала я зло и стала нарочито медленно наполнять чайник, — умеешь ведь, дура. И будут тебе нарочно сниться разбитые головы и кровь на стенах. А если повезет — так еще и преследующий серв, размахивающий пудовыми кулаками.»

Надо прекратить мучать себя напрасными мыслями. Людям ничего не грозит. Ночь в одном доме с убийцей — неприятно, но в конце концов не смертельно, каким бы жестоким каламбуром это не звучало. В конце концов вина серва совсем не доказана! Может быть, имела место какая-нибудь трагическая случайность, приведшая к смерти служанки? Например, серв разбил ей голову случайно, выполняя какой-то ее приказ. Но какой?.. И зачем отдавать приказы запертому серву, если собираешься выходить и уже открыла дверь?.. Нелепо. Или, скажем, служанка сделала что-то такое, что несовместимо с представлениями серва об окружающем мире. Ну и что же? Плюнула ему в лицо? Сервы не обижаются. Ударила? Сервы не чувствуют боли и у них нет инстинкта самосохранения. Что тогда?

Чайник на керосиновой плитке закипал долго. Я достала чашку — любимую чашку с отбитой много лет назад ручкой, внутри персиковую, снаружи розовую с золотой полоской. Отмерила заварки, положила сахар. Пусть говорят, что сладкий чай убивает вкус, без сахара — только воду переводить. Насыпала в тарелку печенюшек.

Перекушу, посижу у камина, расслаблюсь и лягу спать. Просплю до самого утра не пошевелившись, а утром уж все будет в порядке. Христофор выправит свои бумаги, Кир отключит серва и молчаливый великан навеки исчезнет из жизни Аристарха и из воспоминаний одной юной и чрезмерно впечатлительной особы, которой вечно больше всех надо.

Кому вообще выгодна была смерть служанки? Да никому. С хозяйкой жила душа в душу. Хозяин ее недолюбливал, но убивать женщину руками серва у себя в доме… извините. Аристарх определенно не дошел до этой стадии душевного расстройства. Выходит, Лукреция и в самом деле случайная жертва?

Чайник закипел, я заварила чай, подхватила горячую чашку, обмотав руку рукавом свитера и, обжигаясь и шипя, понесла в спальню, захватив и тарелку с печенюшками. Печенюшки выглядели соблазнительно — румяные, с глазурью, но усевшись на кровати, я долго смотрела сквозь них, размышляя о совсем других и совсем не соблазнительных вещах.

Криминалистику и криминальное право вел у нас в университете отставной милициант, чина которого я не помнила, но вот лицо запомнила очень хорошо — у него не было одного глаза. «Самое сложное в преступлении — умысел, — звучно говорил он, оглядывая аудиторию единственным, но очень строгим, глазом. — Любые следы поддаются расшифровке, это вопрос лишь техники и вашей компетенции. Любая организация расшифровывается. Ясный ум, терпение и опыт позволят вам видеть картину преступления так же ясно, как эти липы за окном. Но вот чего вы никогда не сможете увидеть — это умысла. Ведь иногда его не видит и сам преступник. Найдите умысел, первопричину, изначальное зло — и все преступление развяжется, как бечевка. Забудьте про него, уйдите в дебри экспертиз и свидетельских показаний — и вы ослепнете еще раньше, чем в папке появится первый протокол. Забудьте об окровавленных кинжалах и следах на подоконнике, выкиньте из головы протоколы вскрытия и допрос потерпевших. Первое, на что должен быть направлен ваш ум — на то, что понять, зачем было совершено это преступление.»

Легко рассуждать, меряя шагами пыльную аудиторию имперского университета. Да и какой из меня специалист… Я никогда не готовилась к роли криминального эксперта, даже криминальные предметы терпела лишь по необходимости. Умысел… Какой умысел может быть у существа, которое не способно думать? Какое преступление может планировать тот, кому не знакомо ни одно человеческое чувство?

Я рассеянно взяла печенюшку и макнула в чай. Аппетит запаздывал.

Сервы не обижаются. Не злятся. Не испытывают голода, стыда и ярости. Ни при каких условиях, так говорит Кир. Серву недоступно человеческое восприятие мира, ведь даже его человекоподобная форма создана намерено для иллюзорного сходства с нами, как и его примитивное лицо. Что могло подтолкнуть серва к убийству человека? Умысел, проклятый нечеловеческий умысел…

Конечно, пока я размышляла, печенюшка размокла и плюхнулась в чай.

— Diabolus! — прорычала я почти как Христофор.

Потом взяла ложечку и попыталась вынуть хитрую, мнгновенно раскисшую, печенюшку.

Мотив. Причина. Нет смысла гадать, если ты не в состоянии понять преступника. Стать им на минутку чтоб обрести его глаза.

Печенюшка болталась в чае, отказываясь вылезать, разламывалась, уходила на дно.

Стать преступником. Увидеть то, что видел он. Понять.

Непослушная печенюшка жалась к стенкам, убегая от ложки.

У любого преступления есть причина. Причина находится в преступнике. В преступнике.

Жалко как печенюшку, вкусная была, наверно…

Преступник.

Печенюшка.

Преступник.

Пече…

Мысль полыхнула в мозгу так ярко, что мне сперва показалось, что меня саму приложила тяжелая рука серва. Не было никакой мозаики, никаких разрозненных кусков, соединяющихся в единую картину. Не было никакой спадающей с глаз пелены. Пришло простое осознание, емкое и четкое, как свежий даггеротип. И страшное.

Печенюшки остались сиротливо лежать на тарелке. Я бросилась к двери, но вспомнила, что в халате, чертыхнулась, сорвала его, стала судорожно натягивать тунику. Который час? Одиннадцать?.. Дьявол, дьявол, дьявол… А папа говорил, что ругающаяся дама сродни пьяному матросу. Запутавшись ногой в чулке, я выдала тираду, способную свалить в обморок команду целого крейсера в полном составе.

Единственный аппарат телевокса в нашем доме стоял в холле. К счастью, в столь поздний час здесь не было ни души. Я схватила наушник, еще теплый после чьей-то руки, пахнущий лаком и чужими духами, щелкнула тумблером.

— Да? — сонно спросил в трубке женский голос.

Я продиктовала номер Марка. Даже записывать не пришлось, сама запомнила… О том, что подумает Марк, я в этот момент не думала.

— Слушаю, — внезапно сказал знакомый голос. Вроде не сонный, но с хрипотцой. Может, дремал?.. — Кто это?

— Это Таис. Хорошо, что поймала, — затараторила я, отчаянно сердясь на себя, но не в силах говорить сдержано и с расстановкой. — Срочно! До меня дошло. Я поняла. Серв, серв у Аристарха! Я поняла!

— Что, кто… Ничего не понимаю.

— Вы сможете заехать за мной? Это очень срочно. Аристарх в опасности!

Видимо, Марк оставил попытку разобраться в ситуации или же окончательно уверился в том, что нового юриста внезапно разбил мозговой паралич.

— Еду, — сказал он кратко и мрачно. — Ждите. Минут десять.

— У вас есть револьвер?

В трубке воцарилось молчание, нарушаемое лишь щелчками помех.

— Зачем?

— Не спрашивайте. Просто захватите с собой.

— Таис…

— И езжайте немедленно. Я жду!

На улице я была уже через две минуты. Через шесть минут, утробно завывая двигателем, из-за поворота показался спиритоцикл Марка. Я так обрадовалась ему, что едва не вскрикнула от радости. Марк же, напротив, даже не улыбнулся. Значит, все-таки спал…

— Что стряслось? — спросил он сразу, как только я оказалась в спиритоцикле. — Что это за ночные авантюры с револьверами?..

— Вы взяли? — перебила его я.

Марк неохотно кивнул. Под его тяжелым плащом на правом боку и в самом деле что-то выступало, точно туго набитый кошель.

— Едем к Аристарху. Жмите на полную! Если я права, то это последняя его ночь.

— Что за страсти… — проворчал Марк, поворачивая какой-то рычаг. — Может, растолкуете?

Спиритоцикл помчался по улице как огромная гудящая стальная стрела, корпус даже завибрировал от напряжения. Навстречу нам размытыми сполохами неслись фонари, они дробились в искры, встречаясь с каплями дождя на обзорном стекле, отчего казалось, что черное угрюмое трапезундское небо полыхает бесшумными снопами фейерверков.

— Времени нет, — сказала я. — Сейчас важно успеть. Расскажу все на месте.

— По-моему, что-то не то вы задумали, — сказал задумчиво Марк, напряженно глядя перед собой. — Если Аристарху и в самом деле угрожает опасность, куда проще вызвать милициантов. Кто мы по-вашему? Гвардия стратига? Наше дело — ремонт…

— Милициантов вызывать рано.

— Это отчего же?

— Долго объяснять.

— Или же вы не уверены в своей версии, так?

Хоть Марк и не смотрел на меня сейчас, лгать ему было сложно.

— Уверена, но не хочу спешить.

— Кстати, если вы думаете, что одного револьвера хватит чтоб успокоить разбушевавшегося серва…

— На счет этого можете не волноваться. По серву стрелять не придется. У нас сегодня другая добыча.

— А Кир? — не успокаивался Марк. — Мы ведь ни черта не смыслим в чарах!

Ого, он уже и чертыхаться начал! Значит, действительно нервничает.

— Он нам не понадобиться.

— Но серв…

— Забудьте про серва. Лучше прибавьте скорости.