Слуга Божий

Ненавижу города. Особенно Хез-хезрон. Но именно здесь лучше всего зарабатывать и лучше всего служить Богу. Или точней – и простите, милые мои, за неверную очередность – так: здесь лучше всего служить Богу и лучше всего… выполнять волю матери нашей – Церкви Единой и Истинной. Именно здесь, в Хез-хезроне – худшем из дурных городов. В городе, где я какое-то время назад поселился. И по грязным улочкам которого теперь шел, чтобы встретиться с Алоизом Кнаппе, мастером гильдии мясников и влиятельным сукиным сыном. Было жарко, душно, а смрад от сточных канав и вонь от тел слишком многочисленных прохожих наотмашь хлестали по тонкому моему обонянию. Я прикрыл нос батистовым платочком. Может, когда-нибудь привыкну к этому: к грязи, к потным телам, гноящимся глазам и изъязвленной коже. Однако я знал, что никогда не привыкну к главному: к адскому смраду неверия и к гнили ереси, которые я, как инквизитор, должен был ощущать (и ощущал!) со сноровкой охотничьего пса.

Кнаппе занимал каменный двухэтажный дом с выходом на улицу и дверью с медной колотушкой. Как для мастера гильдии мясников – весьма скромно, но Кнаппе был известен не только деловой хваткой, но и изрядной скупостью. Скупостью, сравнимой лишь с его жестокостью. Я никогда не любил этого человека, но он столь хорошо разбирался в городских делах, что не использовать его любезное приглашение было бы крайне глупо. Ну и пару раз он уже давал мне заработать. Не слишком много, но времена тяжелые, а всякая монетка – в кошель. Я, милые мои, был всего лишь инквизитором без епископской концессии, мало кому известным пришлецом из провинции, а значит, говоря откровенно, – никем.

Кнаппе сидел в саду, вернее, на заросшем сорняками участке, который называл садом, и жрал финики из большой серебряной миски. Брюшко упиралось в его колени, распахнутая на груди рубаха была в пятнах от вина и масла, а пальцы – тяжелы от золотых перстней. Те подмигивали мне глазками драгоценных камней, словно кричали: «Мы охотно сменим владельца, дорогой Мордимер. Только дай знак! Хватит с нас этих отвратительных толстых пальцев! О, сколь же охотно перейдем мы туда, где нас станут холить!» Я знал, что снять перстни с руки Кнаппе было столь же просто, как вырвать клыки матерому волку. Но кто сказал, что все в этой жизни легко?

– Садитесь, господин Маддердин, – буркнул он, не глянув на меня, и небрежным жестом отослал слуг прочь.

Те испарились, словно туман под солнечными лучами. Нужно признать, хорошо он их вымуштровал.

– У меня есть для вас задание, но захотите ли вы подзаработать?

– Церковь платит своим слугам слишком много, – соврал я с усмешкой. Я об этом знал, он об этом знал, и я знал, что он знает. – Но если бы некто возжелал чего-то большего, чем кубок водицы и краюху хлеба, то охотно бы выслушал здравое предложение.

– Элия Коллер – говорит ли вам что-то это имя?

Я пожал плечами. Кто в Хез-хезроне не знал, что Элия публично отказала самому мастеру гильдии мясников? Разве только глухой и слепой. Элия была одинокой богатой дамой, формально – под опекой старших братьев, но в действительности те вовсю танцевали под ее дудку. К тому же была она отважной и решительной. Полагала, что с ее деньгами и положением может не бояться Кнаппе. И это, понятное дело, свидетельствовало о том, что Элия не грешит излишней рассудительностью – или же грешит гордыней. Если уж она не хотела брака, хотя бы не стоило публично унижать мастера мясников. Особенно если ты всего лишь мещанка без влиятельного мужа или любовника. А того или другого, при своей красоте и деньгах, она могла бы с легкостью заполучить. Что ж, видимо, Элия любила свободу, а сие бывает как приятным, так и опасным. Нынче же сотворила себе сильного, беспощадного врага – и даже не подозревала об этом. Или знала, но не обращала внимания. Нехорошо: ведь отвергнутый Кнаппе пригласил на разговор именно меня. Что означало проблемы для всех, кого он не любил.

– Покончи с ней, Мордимер, – прошептал он, накрывая мою ладонь своей.

Ладонь была горячей и липкой. Неудивительно, что Элия не хотела, чтобы дотрагивались до нее этакие щупальца. Я – тоже не хотел, потому убрал руку. Ко всему прочему, не люблю, когда такие люди, как Кнаппе, обращаются ко мне по имени. «Мастер Маддердин» было бы куда более соответствующим словосочетанием.

– Я не наемный убийца, Кнаппе, – сказал я, пожимая плечами. – Обратись к кому-нибудь другому.

Я не разозлился и не обиделся. Скорее удивился, что мастер мясников мог принять меня за наемника, готового на все ради пары крон. Поднялся, но тот схватил меня за плечо. Я остановился и поглядел на его руку.

– Могу сломать ее в трех местах. Одним движением.

Конечно, я врал. Одним движением я сломал бы руку только в двух местах. Но Кнаппе об этом не знал. Помедлив, он разжал хватку. Я же продолжал глядеть на его руку, и та, словно под тяжестью этого взгляда, опускалась, опускалась, опускалась, пока не опочила в серебряной миске. Толстые пальцы стиснули фиги.

– Так-то лучше, – сказал я.

– Покончи с ней! – В голосе его я слышал ненависть, и лишь Господь ведал, была ли она направлена на Элию или же больше на вашего нижайшего слугу. – Прикончи ее, как это вы, инквизиторы, умеете…

– Не имею права действовать на территории епископства, – ответил я осторожно, удивленный, что он не знает и этого. – Моя концессия не распространяется ни на Хез-хезрон, ни на управляемые им земли. Я всего лишь бедный провинциал, – позволил я себе едва заметную иронию, – но, если хочешь, могу порекомендовать тебе кого-нибудь из местных. Знаю одного или двух еще по нашей славной Академии Инквизиториума…

– И как долго твое представление лежит в епископской канцелярии? – прервал он меня.

– Почти два года, – вздохнул я. – С того времени, как я покинул Равенсбург. Епископ нетороплив…

– Я все устрою, – пробормотал Кнаппе, а я подумал о том, насколько далеко тянутся его щупальца. – Но я не хочу ее убивать – только пригрозить судом и пыткой. Стоит ей увидеть мастера Северуса и его инструменты, как сердечко ее тотчас смягчится.

Глядя на Кнаппе, я подумал, что не уверен, выберет ли Элия Коллер брак или все же встречу с мастером Северусом, весьма прославленным своими умениями и инструментами. Ну, это будет уже ее выбор. Кроме того, оставались у меня сомнения насчет того, сумеет ли Кнаппе, предав Элию суду, после ее выручить. Дела, которым однажды дали ход, остановить нелегко. Мясника либо ослепляет любовь пополам с ненавистью, либо на самом-то деле он хочет не столько напугать Элию, сколько уничтожить. Вопрос лишь в том, обманывает он себя или меня? Впрочем, не важно. Это его – и исключительно его – дело. Я, инквизитор Мордимер Маддердин, был, есть и останусь лишь стрелой, которую послали в цель. А относительно цели пусть задумывается лучник. Быть может, Элия смягчится, увидев: Кнаппе настолько изнывает от страсти, что послал за ней гончего пса в лице вашего нижайшего слуги?

– И послушайте меня внимательно, господин Маддердин. У меня есть причины полагать, что Элия не такая уж богобоязненная и целомудренная дама, какой хотела бы слыть…

Вот теперь он меня заинтересовал. Понятно, что в словах его надлежало отделять зерна от плевел, но кто сумеет сделать это лучше бедного Мордимера, которого многие годы натаскивали на непростое дело распознания истины?

– Что имеешь в виду? – спросил я и подумал, не попробовать ли и мне финик, но Кнаппе так шуровал рукой в миске, что небось успел уже все их залапать.

– Каждую субботу, вечером, она тайно выходит из дома и возвращается лишь пополудни в воскресенье…

– Любовник, – рассмеялся я.

– Не перебивай меня! – рявкнул он, я же понял, что он несимпатичен мне, и это, увы, – навсегда. – Где тот любовник? В подземельях Сареваальда?

Видимо, упоминание о любовнике заставило мастера мясников занервничать. Не скрою, меня это порадовало, но показывать свою радость было бы неуместно. Зачем мне больше врагов, чем уже есть? Не скажу, чтобы я боялся людей, не любивших меня, но к чему увеличивать их число? Я ведь, в конце концов, тихое и покорное сердце, как и велит Писание.

– А откуда у нее столько денег на новую повозку, новые платья, стадо слуг, все эти пирушки? На некоторые она приглашает человек по двести. Точно говорю – дело Нечистого. – Он размашисто перекрестился.

Я готов был биться об заклад: больше всего ему не нравилось, что на эти приемы не приглашали его самого.

– В подземельях под Сареваальдом, – повторил я. – Ну-ну, это и вправду интересно. Но Элия ведь богата.

– Не настолько, – сказал Кнаппе. – А я проверял тщательно, уж поверь.

Это верно: если дело касается финансов, мнение Кнаппе трудно не принимать в расчет. В конце концов, круглый дурак не стал бы одним из самых богатых купцов города и мастером гильдии мясников – а должность эта имела немалый вес.

– Посылали кого-нибудь за ней? – спросил я.

– А то, – понуро ответил он, – посылал, конечно. Три раза. И мои люди не вернулись. Представляете, господин Маддердин?

Это было и вправду интересно. А учитывая, что дело становилось опасным – могло повлиять на величину моего гонорара.

– А отчего бы не сделать это официально? Созовите Совет и потребуйте расследования или составьте формальный донос в Инквизиториум…

– Господин Маддердин, – глянул он на меня раздраженно, и я видел, что теряет терпение. – Я не хочу убивать ее, не хочу жечь на костре – всего лишь принудить, чтобы вышла за меня. Узнай твои конфратеры о ереси – и даже я не спасу ее от огня! Так что решай: берешься за работу или нет, а, Мордимер?

Кнаппе путался, словно пьяница в вожжах. Он что же, всерьез думает, будто я закрою глаза на ересь? Уж тогда бы мой Ангел-Хранитель устроил мне веселье, после которого сеанс с мастером Северусом показался бы возбуждающим свиданием. Разве что увидел бы в этом какую-то пользу, но ведь неисповедимы пути, которыми следуют мысли Ангелов! Как неисповедимы и лабирины безумия, которыми те пути ведут.

– Сколько? – спросил я, зная, что из этого скупердяя непросто будет выжать хоть что-нибудь.

– Устрою тебе епископскую концессию на весь округ Хез-хезрона. Этого разве не достаточно? – Он приподнял брови, словно удивленный моей неблагодарностью. – Выполните после для меня два-три поручения – и будем квиты.

– Концессию всегда можно дать, а потом – отобрать. Зависит от настроения Его Преосвященства, – сказал я, памятуя, что, когда епископ страдает от подагры, поступки его совершенно непредсказуемы. – Кроме того, мне ведь придется потратиться. Или вы, господин Кнаппе, полагаете, что я отправлюсь в одиночку? А помощникам нужно будет заплатить.

Мясник шевельнул губами, словно что-то подсчитывал.

– Двадцать крон, – наконец выдавил с усилием.

– Там уже погибли люди, – напомнил я ему. – Триста – и ни полугрошем меньше.

Кнаппе побагровел.

– Не смейся надо мной, попик, – сказал тихо, – потому что могу и тебе устроить визит к Северусу.

Уж и не знаю, почему некоторые зовут нас, инквизиторов, попиками. Служим Церкви, изучали теологические науки (настолько, насколько могут пригодиться в нашем деле), но, мечом Господа нашего клянусь, мы ведь не священники!

Я глянул ему прямо в глаза. Как доходит до торгов, уж поверьте мне, я не знаю страха. Дукаты, кроны, талеры, дублоны, флорены, и даже сама мысль о них обладает силой воистину волшебной. Да и к тому же угрозы – часть обряда торговли, принимать их всерьез я не намеревался. Хотя, несомненно, следует признать, что Кнаппе не принадлежал к числу воспитанных людей. И с сеансом у мастера Северуса он перебрал. Кто когда видел, чтобы официально допрашивали инквизитора? Такие дела решаются совсем иначе. Насколько я знал, инквизиторы, виновные в преступлениях, попадали под опеку столь теплую, что по сравнению с ней пытки Северуса выглядели нежнейшими ласками. Вдобавок для этого должен найтись повод позначительней гнева мясника – пусть даже и мясника с весьма серьезными связями.

– А хотел бы ты когда-нибудь повстречаться с Курносом, господин Кнаппе? – спросил я без улыбки, но и без злости.

Курносом все называли Захарию Клингбайля, которого я спас от медленной смерти в казематах и который теперь помогал в разнообразнейших моих начинаниях. Ходила о нем, о моем Курносе, дурная слава. И было это хорошо.

– Угрожаешь? – Кнаппе привстал и навис надо мною словно глыба жира.

Я внезапно ощутил бешеную ненависть и желание расквасить эту огромную морду, похожую на пудинг из кровяной колбасы. Но – сдержал себя. В конце концов, нас связывало дело, и здесь не было места личным симпатиям и антипатиям.

– Триста, господин Кнаппе, – повторил я спокойно, а он медленно опустился в кресло, словно из его тела выпустили воздух.

– Двадцать пять, – сказал, – и это мое последнее слово.

– Выбрали вы неподходящее время, – рассмеялся я. – У меня как раз хватает деньжат, чтобы спокойно подождать действительно выгодного предложения. К тому же подумайте: потом будут проблемы с ее братцами.

Я видел: ему хотелось сказать: «Это твои проблемы», – но он как-то сдержался.

– Пятьдесят, – решился, а я подумал, насколько еще сумею затянуть эту игру.

– Плюс двести, – добавил и таки потянулся за фиником.

– Тридцать сейчас и пятьдесят после дела.

– Сто сейчас и сто двадцать пять после дела. И в случае чего – задаток не возвращается.

– По пятьдесят. – Кнаппе сжал кулаки.

– Семьдесят пять и семьдесят пять и тридцатипроцентная скидка в твоих лавках до конца года.

– Десять процентов, – сказал он.

Наконец сошлись мы на семнадцати с половиной и торжественно ударили по рукам. Я был несколько удивлен, поскольку надеялся выторговать крон сто, а мысль о скидке пришла в последний момент. Кнаппе же должен был знать больше, чем говорил, – или задумал какую-то гадость. Или и вправду алкал жениться на Элии. Я лишь надеялся, что он не настолько глуп, чтобы думать, будто сумеет после завершения работы от меня избавиться. Это правда, что не было у меня концессии в Хез-хезроне, но, Боже милостивый, я ведь инквизитор! А даже Кнаппе ни скуп, ни глуп настолько, чтобы портить отношения с Инквизиториумом, который наверняка вспомнил бы о своем конфратере. Даже о таком, который не слишком известен в Хез-хезроне и у которого нет епископской концессии. Впрочем, не было у меня нужды в том, чтобы защищала меня Церковь. Да, милые мои. Бедный Мордимер – человек осторожный, осмотрительный и смиренный, но если дело доходит до проблем – в нем просыпается триединое чудовище: лев, тигр и дракон!

Кнаппе отсчитал семьдесят пять крон, а я еще велел ему поменять две золотые пятидукатовки, обрезанные по краю, и только потом спрятал мешочек под кафтан.

– Через несколько дней получишь концессию, – пообещал он.

– Буду ждать, – ответил; мне и впрямь было интересно, удастся ли ему провернуть все настолько быстро.

Впрочем, так или иначе, задаток возвращать я не предполагал. Потому что – как знать, дойдет ли дело до следующего платежа? Если Элия предстанет перед Советом, Кнаппе наверняка не будет настроен еще раз тянуться к кошелю.

– Реши это быстро и чисто, Мордимер. Да, – глянул он на меня с прохладцей, – и не вздумай обмануть. Если решишь стакнуться с девкой за моей спиной – я догадаюсь.

– Ты меня знаешь.

– О да, знаю, – кивнул Кнаппе и повернулся ко мне спиной.

– Мы еще не закончили, – сказал я твердо.

– Да ну? – протянул он и без охоты глянул в мою сторону.

– Именно. Когда буду выходить, станешь в дверях. И отыграешь одну сценку.

– Сценку? – Маленькие глазки с подозрением уставились на меня из глыб жира, которые у нормального человека были бы щеками.

– Скажешь: «Ладно, Мордимер, дам тебе на десять крон больше». Так, чтобы услышали слуги. А я отвечу: «О нет, даже если бы давал тысячу, не стану этого делать!»

– Думаешь, что в моем собственном доме есть шпионы?

– А ты думаешь, что может их не быть у человека твоего положения? – спросил я вежливо.

– Да, это верно, – усмехнулся он через миг, и я знал, что слова мои были бальзамом для его души. – Наверняка ты прав!

Курнос и близнецы сидели в «Хромом пони»: играли. По лицам было понятно, что играли неудачно. Ну а потом я увидел человека, которого они пытались обуть, – и рассмеялся.

– Отдай им деньги, Ганс, – сказал, присаживаясь. – Или уж – половину того, что проиграли. Никогда не читал разве, как говорит Писание: «Кто крал, вперед не кради, а лучше трудись!»[12].

Шулер широко раззявил рот в усмешке, показывая черные десны и пеньки гнилых зубов.

– Я всего лишь достойный жалости грешник, – сказал с театральным раскаянием, – и не знаю Писания так хорошо, как слуги нашего Господа.

– Так это Ганс? Ганс Золотая Ручка? – спросил Курнос и ткнул его кривым пальцем в грудь.

Близнецы заворчали что-то под нос и одновременно, хотя и незаметно, потянулись к стилетам.

– Нет-нет, – придержал я Первого. – Мы ведь не хотим здесь драк, верно, Ганс?

Шулер усмехнулся и подтолкнул в их сторону кучку серебра.

– Считайте это бесплатным уроком, – сказал. – Выпьешь со мной, Мордимер?

– Почему бы и нет? – ответил я, а Курнос и близнецы встали, оставляя нас одних.

Трактирщик принес нам вина, и я, прежде чем сделать глоток, сперва смочил губы.

– Всегда осторожен? – усмехнулся шулер.

Я глянул на него, не понимая, что тот имеет в виду.

– Ах, нет, – сказал наконец. – Просто привычка.

Ганс склонился ко мне.

– Был у Кнаппе? – спросил шепотом.

– Как всегда, когда в городе, – ответил я, не понижая голоса.

– Да он уже предлагал работенку то одному, то другому, – засмеялся Ганс. – Но дураков нет, парень. Знаешь, кого мы давненько не видали в Хезе? Русого и его людей.

– А откуда б ему здесь взяться, – насупился я, поскольку Русого в последний раз видели в подземельях барона Берга. Судя по тому, что я слыхал, из тех подземелий быстро не выходят. А если выходят – то не своими ногами.

Ганс пожал плечами:

– Я что, гадалка? Ты просто учти: вот он был, а теперь его нет.

– Взял задаток и смылся, – сказал я, поскольку все знали, что Русый и его люди – не самая солидная компания.

– Ты вроде бы не дурень – верить, что Кнаппе дал ему задаток, – фыркнул он. – Это дело смердит, парень, и я тебе советую: держись подальше от проблем.

– В смысле?

– В смысле – уезжай, Мордимер. Просто-напросто уезжай. Или займись чем другим.

– Вот как, – пробормотал я. – И какова будет цена моего послушания?

– Лучше спроси, какова будет цена строптивости. – Сукин сын даже не старался скрыть угрозу в голосе.

– Ганс, ты ведь столько лет меня знаешь – должен бы помнить, что меня можно купить, но нельзя запугать, – сказал я с упреком.

Шулер допил вино и встал.

– Мне всегда казалось, что ты понимаешь, откуда дует ветер, Мордимер, и всегда падаешь на четыре лапы. Не ошибись теперь.

Я кивнул ему:

– Спасибо за вино. И – взаимно. Я хотел бы, чтобы ты знал одно. Я ненадолго выезжаю из города, а делом Кнаппе займусь, когда вернусь. Или не займусь. Это будет зависеть от многого – и от состояния моих финансов в том числе.

Ясное дело, я врал, но это был неплохой способ успокоить Золотую Ручку. Если он имел отношение к Элии Коллер, а мне казалось, что имел, то он, вне всякого сомнения, повторил бы, что Мордимер Маддердин покидает Хез-хезрон. И даже если ему не поверят, зерна сомнений будут посеяны.

Шулер ушел, от порога снова махнув мне рукой, а я минутку посидел в одиночестве, допивая вино. Когда наконец вышел, увидел, что Курнос и близнецы сидят вместе с парой оборванцев подле корчмы и играют в монеты. Кивнул им. Они неохотно оторвались от развлечения. Мы отошли в сторону.

– Ничего не получилось, – сказал я им.

Курнос скривился, а скривившимся выглядел он еще хуже, чем обычно. Близнецы помрачнели.

– Ну, тогда сами чего-то найдем, – буркнул Второй.

– Как хотите, но, – я поднял палец, – поступим по-другому. Ждите меня здесь каждый день, с полудня до двух. И никаких авантюр, потому что вытаскивать вас из казематов бургграфа во второй раз я не стану.

Курнос вновь скривился, припоминая те события. Впрочем, у Курноса любое упоминание о казематах (где бы те ни находились и кому бы ни принадлежали) пробуждало старые воспоминания. И как свидетель его приключений, я мог сказать, что воспоминания эти были крайне мрачными.

Да и на сей раз все могло закончиться куда как невесело. Мне и вправду пришлось крепко поднапрячься и использовать немногие свои знакомства, чтобы вытащить парней из тюрьмы. Их обвиняли в убийстве, насилии и грабеже. В лучшем случае – виселица. В худшем – содранная кожа, отрубленные конечности или переломанные колени… И все же мне удалось добиться лишь публичной порки и месячного искупления. Ежедневно они должны были восемь часов лежать на плитах собора, в покаянных одеждах и с остриженными головами. Также ежедневно получали по пять ударов кнутом на рынке, куда должны были ползти на коленях. Ну в конце концов все это веселье закончилось, а парни получили незабываемый жизненный опыт.

Я лишь надеялся, что они сумеют сделать из него выводы.

Концессия пришла через восемь дней, и не сомневайтесь, проверил я ее очень тщательно. И печать, и подписи были настоящими. Красная печать со львом и драконом да размашистая подпись самого епископа Хез-хезрона. Я не думал, что Кнаппе решился бы на подделку церковного документа, но береженого Господь Бог бережет. Получив бумаги, я отправился в хезский Инквизиториум, чтобы официально представиться новым братьям и зарегистрироваться в канцелярии. Восемь дней ожидания я потратил не только на развлечения. Да и что за развлечения в Хез-хезроне? Дешевые девки грязны и больны, а дорогие, как следует из самого этого слова, – дороги. Слишком дороги для бедного Мордимера, что с трудом сводит концы с концами. Но я послушал там и сям то, что послушать стоило, и… Кнаппе был прав: Элия не только не производила впечатление богобоязненной и законопослушной мещанки – напротив, похоже, скрывала некую тайну. Ганс тоже не ошибся: это дело смердело. Но у меня была концессия, и благодаря этому грядущее виделось в более радужных тонах. При том условии, конечно, что я вернусь из Сареваальда. А если уж не вернулся оттуда негодяй Русый, означало сие лишь одно: задание не из легких.

Сареваальд – руины замка в трех стае[13] от Хез-хезрона. Замок сгорел лет сто тридцать тому, и раза три его пытались отстроить, но ничего из этого не вышло. Некий епископ даже хотел поставить на холмах церковь, но как раз случилась война с монголами, и епископа сожгли, а после войны у всех нашлись более насущные проблемы. Поэтому руины крепости так и темнели на склоне, вечно окруженные туманом и легендами. Рассказывали о детях, что не возвращались с холмов, селяне клялись, что ночью там горят огни и раздаются ужасный вой и дьявольский хохот. То, что пропадали дети, не удивляло, поскольку вокруг были только болота да глиняные карьеры, что же до селян – трудно найти среди них трезвого. Но здешние жители верили, что в руинах затаилось Зло, и селяне даже направляли прошения епископу, дабы снарядил туда экзорциста или инквизиторов. Будто у епископа нет других забот.

В Сареваальд мы двинулись в вечер пятницы, с тем расчетом, чтобы всю субботу ждать на месте. Я не скрывался. Напротив: мы выехали через северные ворота, а Курнос и близнецы свято верили, что направляемся мы на работу в городок Вильвен, до которого было полдня пути. Что цель наша – Сареваальд, я рассказал им, уже когда стены Хеза скрылись с глаз.

Отчего выехали мы через северные ворота? Потому что руины Сареваальда лежали как раз к северу от города. Если кто-то следил за нами, наверняка должен был подумать: «Глядите-ка, хитрован Мордимер и его люди выезжают через северные ворота. Если бы намеревались попасть в Сареваальд, выехали бы южными, а потом тихонько обошли город». Но не было похоже, будто кто-то пытается идти за нами, а уж поверьте, вашего нижайшего слугу выучили распознавать подобные вещи.

Мы не спешили и до Сареваальда добрались к ночи. Небо было в тучах, и луна лишь время от времени показывалась из-за темной их вуали. Но даже в этом слабом свете было видно, что внутренние стены крепости сохранились весьма неплохо. Если здесь кто и появится, придется ему пройти сквозь врата, а вернее – через тот пролом, что от них остался.

Мы подыскали безопасное местечко и устроились на ночлег, решив сменять друг друга на посту каждые три часа. С утра субботы слегка осмотрелись в руинах, и Курнос нашел проржавевший топор. Такое вот таинственное место. Но я и не думал расслабляться. В конце концов, Кнаппе, по его словам, послал сюда три отряда, и никто не вернулся – а это о чем-то, да говорило. До ночи мы подкреплялись неплохим винцом, которого Курнос притащил несколько бурдюков. Не вижу причин, отчего бы парням не выпить перед делом. Они достаточно опытны, чтобы знать: если напьются и напортачат – погибнут. Не убьют их враги – сделаю это я сам. Собственными руками и так, чтобы дать хороший пример остальным любителям неразумных развлечений. Но и близнецы, и Курнос были крепкими ребятами. Я лично видел, как Курнос однажды за раз опорожнил пятилитровую баклагу крепкого, сладкого вина – и даже бровью не повел. Разве что проблевался потом от излишка сладости, а после зарезал человека, который осмелился над этим посмеяться. А потом – еще и двух приятелей того человека, поскольку те почувствовали себя оскорбленными. В городе потешались над тем случаем целый год.

Внезапно Второй, который теоретически бдил на посту (а на деле нет-нет, да и прибегал к нам глотнуть винца), крикнул по-совиному. Мы сорвались с места и припали к отверстиям в стене. По тракту медленно ползли светляки.

– Идут, – прошептал Первый.

– Ага, идут. – Курнос достал из ножен саблю.

Удивительная у него была сабля. В самом широком месте – с ладонь, но острая словно бритва. Разрубала железный брус словно трухлявое дерево. Некогда Курносу отдавали за нее сельцо, но он не продал – предпочел бы умереть с голоду. Был он крепким парнем, мой Курнос, и, между прочим, за это я его и любил.

Огоньки приблизились, и мы услышали шум голосов, а потом увидали людей с факелами. Было их семеро, шестеро мужчин и одна женщина, если в такой тьме я разобрал верно. Мужчины – спереди и сзади – несли факелы. Двое других волокли немалый сверток. Коней наверняка оставили внизу, и некоторое время я жалел, что не послал кого-то из своих к подножию, чтобы разобрались с охраной и свели лошадок. Ведь деньги лишними не бывают. К тому же слабо верилось, чтобы Элия Коллер приехала на захудалой кляче.

Пришельцы вели себя так, словно Сареваальд был самым безопасным местом на свете. Шутили, смеялись, кто-то ругался в голос, сбив ногу о камень, кто-то пил, громко глотая, из фляги. Мы напряженно ждали, куда же они последуют. Здесь наверняка был умело замаскированный вход, которого мы не нашли.

Точно. Один из мужчин, настоящий гигант, подошел к камню, поднатужился и передвинул его в сторону. Под камнем была железная плита со слегка заржавевшим кольцом. Я видел все отчетливо, поскольку мы лежали буквально в нескольких шагах от них, в руинах галереи, меньше чем в трех метрах над подворьем. Теперь я был уверен, что женщина – именно Элия Коллер. Следовало признать: красивая бестия! Длинные светлые волосы, сколотые высоко на голове, хищное личико с маленьким носиком и большими изумрудными глазами. Лампа, которую нес один из мужчин, хорошо ее освещала, и я уже не удивлялся, что Кнаппе влюбился в эту женщину. Может, я и сам бы в нее влюбился, если бы не тот факт, что собирался ее погубить. Ни одного спутника Элии я раньше не видел, но, по правде сказать, насчет того, кто все время стоял за пределами освещенного факелами пространства, у меня были сомнения.

Великан поднял металлическую плиту, и все остальные сошли по ступеням во тьму. Сам же он закрыл за ними вход и вновь, покряхтывая, передвинул камень на место. Потом уселся поудобней, оперся о стену, набил трубку и принялся лениво пускать из нее дым, глядя в небо. Курнос посмотрел на меня вопросительно.

– Живьем, – выдохнул я ему прямо в ухо.

Он лишь кивнул, и мы потихоньку отступили. Вернулись на подворье и притаились неподалеку. Когда я подал знак, рванулись все вчетвером, но великан оказался очень проворен. Вскочил, выхватывая из-за голенища нож такой величины, что любому из близнецов мог бы служить мечом. Курнос едва не погиб: с трудом сумел уклониться, покатившись по земле. Гигант же оказался подле меня – и тогда я сыпанул ему в глаза шерскен. Он завыл, вскидывая руку к глазам. Первый ударил его палкой в пах, а Второй ткнул в кадык. На том все и закончилось. Потом связали ему руки за спиной и ноги в щиколотках, протянули веревку между узлами – и вот уже великан лежал на животе, словно огромная, грубо срубленная люлька. Был беспомощным, словно улитка. Мы высекли огонь и при свете фонаря рассмотрели его пристальней. Широкое, безо всякого выражения, безволосое лицо без левой ноздри, огромный синий шрам, пересекавший нос.

– Красавчик, – пробормотал я.

Был доволен, что парни управились столь умело и быстро. Интересно, правда, как бы оно все обернулось, не швырни ваш нижайший слуга шерскен, но ведь… зачем рисковать? В любом случае шерскен свое дело сделал: у великана теперь были зажмурены глаза, а из-под покрасневших век ручьями лились слезы. Ха, сильней шерскена никого нет! Можешь, человече, быть огромным и тяжелым, словно гора, но, коли ребенок швырнет тебе в глаза шерскен, думать будешь лишь о том, чтобы добраться до ближайшей лужи. А если окажешься настолько глуп, чтобы тереть глаза, – скорее всего последним, что увидишь, будут твои собственные пальцы, трущие веки.

Наш пленник глаза тереть не мог, поскольку руки у него были связаны за спиной, но я видел, что он лишь усилием воли сдерживается, дабы не завыть от боли и страха. Я достал флягу и плеснул воды в сложенную лодочкой ладонь. Придержал великану голову и омыл ему лицо. Должно быть, он понял, что помогаю, поскольку перестал сопротивляться. Я же плеснул в горсть еще воды и хорошенько промыл ему глаза. Я ведь не хотел, чтобы он думал лишь об ужасной, жгучей боли – только чтобы вежливо ответил на мои вопросы. Но Курнос решил, что я слишком милосерден, и изо всех сил ударил лежащего кованым сапогом под ребра.

– Ох, Курнос, – сказал я, но даже не рассердился.

Знал, что Курнос зол, поскольку великан едва его не подловил. Никто ведь не мог и подумать, что при таком росте и весе он будет настолько стремительным. Впрочем, можно было и догадаться: ведь спутники Элии не дураки, чтобы взять себе в телохранители первого попавшегося забияку с улицы.

– Откуда ты, парень? – спросил я его.

Великан в ответ выругался. Очень невежливо, особенно учитывая, что минуту назад я промывал ему глаза от шерскена. Второй воткнул пленнику в рот кусок тряпки, а Курнос уселся ему на спину и сломал мизинец на левой руке. А потом сломал безымянный, средний и указательный. Всякий раз слышался хруст, а потом стон из-под тряпки, глаза же великана становились все больше. Второй склонился, приложил палец к губам, приказывая пленнику вести себя тихо, и вынул кляп. Великан болезненно дышал, густая слюна стекала у него изо рта.

– На мои вопросы отвечать тотчас, – сказал я ласково. – Ибо, как говорит Писание, «нет ничего тайного, что не сделалось бы явным; и ничего не бывает потаенного, что не вышло бы наружу»[14]. Потому повторю: откуда ты, парень?

– Из Тириана, – прохрипел он.

Тирианон-наг, обычно называемый Тирианом (убейте меня, но не знаю, откуда это варварское название происходит[15]), был небольшим, хотя и богатым городком у самой границы марки. Насколько мне было известно, там можно заработать неплохие деньги на охране купеческих кораблей, которые путешествуют в довольно опасные районы вверх по реке. Но этот бедолага подумал, что сделает карьеру в Хез-хезроне. И карьера его заканчивалась теперь здесь, в руинах крепости Сареваальд. Плохое место для смерти, но с другой стороны, а какое место для смерти хорошо? О том, что он умрет, знали все мы. Вопрос заключался лишь в том, будет ли эта смерть быстрой и в меру безболезненной – или же наш забияка окажется у адских врат, воя от боли, искромсанный на кусочки. Впрочем, после длительного и тесного знакомства со мной и моими инструментами даже ад показался бы ему раем. Но, во-первых, у нас не было достаточно времени для длительного знакомства, а во-вторых, ясное дело, не оказалось у меня при себе инквизиторских инструментов.

– Куда они ушли? – спросил я.

Пленник не ответил, но я вежливо выждал минуту. Потом Первый ударил его ногой прямо в рот так, чтобы захлебнулся кровью и собственными зубами. Вторым ударом сломал ему нос.

– Куда они пошли? Что там такое? – повторил я вежливо и легонько стукнул его по сломанному носу. Великан заскулил.

– Не знаю, – простонал он, сплевывая красным. – Не знаю, прошу вас. Я всего лишь охраняю. Они возвращаются в полдень. Приносят деньги… много денег… Молю Господом нашим Иисусом Христом, не убивайте меня, буду вам служить, как верный пес, молю…

Глядя на него, я видел не большого и сильного бойца, но обиженного мальчика, который желал, чтобы его наконец перестали бить. Я любил, когда в людях происходит эта перемена, и хотя мог видеть ее часто, продолжал испытывать удовлетворение, когда сам становился причиной такой перемены.

Курнос глянул на меня, а я на миг задумался. Обычно я прекрасно знаю, когда человек врет. Этот же вроде бы говорил правду. Курнос, если честно, явно рассчитывал на развлечение, но, во-первых, не было у нас времени, а во-вторых, я не люблю напрасной жестокости. Я всегда говорил, что палачи и их помощники за напрасной жестокостью скрывают плохое владение Искусством. Ведь не в том дело, чтобы причинить жертве боль, часто – даже не в том, чтобы вырвать у нее признание, но лишь в том, чтобы заставить раскаяться. Чтобы страдающий и сокрушенный преступник упал в объятия инквизитору и, рыдая, признался в своей вине, всем сердцем возлюбив того, кто даровал ему радость боли и направил на тропу веры. Понятно, что нынче речь шла не о раскаянии и милосердии. Нам как раз требовались признания. Быстрый и точный ответ. Если, понятное дело, он сумеет таковой дать. И если оказалось, что великан знает немного, то это ведь не из-за отсутствия доброй воли, верно? Зачем же тогда ему страдать?

Я глянул на Курноса и покачал головой. Потом уперся великану в спину и дернул его голову вверх. Хрустнуло. Быстрая и безболезненная смерть. Курнос явно остался недоволен.

– «Когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный»[16], – процитировал я Писание, глядя на тело. Правда, я не думал, будто наш великан оказался у небесных врат, но – что же: всегда следует надеяться.

Близнецы сбросили тело великана со склона, и оно сгинуло где-то в густых кустах. Не скоро его найдут. На миг я задумался над тщетой человеческой жизни… Эх!

Камень, скрывающий вход в подземелья, и правда был тяжел. Мы едва справились вчетвером. Когда уже собирались сойти вниз, Первый внезапно задержался:

– А если кто назад его передвинет?

– А кто сюда может прийти? – пожал я плечами. – И кто сдюжит такое сделать? Да и потом, я уверен, что есть и другой выход. Я бы, например, не вверил нашему покойнику свою жизнь.

– Х-х, ссука, – прошипел Курнос, поскольку споткнулся на ступенях и едва не слетел вниз.

Лестница была крутой, длинной и отвесной. И закончилась так внезапно, что Первый, не разобравшись, ткнулся в стену.

– Нет хода, – сказал он, поводя фонарем. – А, не, типа есть, – пробормотал через миг и потянулся к заржавевшему рычагу у самого пола.

– Не трогай, – крикнул я.

Тот отскочил, словно обжегшись.

– Ловушка?

– А черт его знает, – ответил я, хотя был почти уверен, что именно ловушка. По крайней мере, я бы устроил именно такую.

Мы начали внимательно осматривать стены. В конце концов, здесь погибли люди, и что-то ведь их убило. Так отчего бы ловушке не быть, например, в самом начале пути? Второй обстоятельно простукивал стену костяшками пальцев, а потом усмехнулся и осторожно вынул один из камней. Ниша была глубока и к тому же сужалась: не рассмотреть, что скрывается внутри. Второй взял у меня палку и всадил ее внутрь. Придавил, когда ощутил сопротивление. Что-то отчаянно скрежетнуло, и стена слева отодвинулась, открывая узкий, низкий коридор.

– Ну что же, как видно – нам вперед, – сказал я, но происходящее совсем перестало мне нравиться.

Если вообще хоть когда-то нравилось. Сто пятьдесят крон в который раз показались мне не такой уж большой суммой, чтобы рисковать жизнью. Кроме того, когда я заглянул в открытый Вторым коридор, сразу понял: вряд ли спутники Элии проходили здесь. Туннель был низким – и чем дальше, тем ниже, – с мокрыми от сырости стенами. К тому же из его зева шел отвратительный смрад, воняло гнилью, словно в коридоре много лет не было ни сквознячка. Я не мог представить себе Элию Коллер, ползущую на четвереньках в этой тьме, задевая потолок своими красивыми, уложенными волосами.

Я сказал об этом парням, и те некоторое время молчали, обдумывая мои слова. Размышления никогда не были их сильной стороной, но сейчас я не хотел принимать решение самостоятельно.

Дал им чуток времени на раздумья, а сам, с лампой в руках, продолжил изучать камень за камнем. И все-таки нашел, что хотел. Маленькое углубление. Отверстие для ключа. Но – весьма специфического ключа. Может, перстня, может, амулета. Причем наверняка требующее дополнительного заклинания. И этот путь был для нас закрыт. Конечно, я мог применить особые умения Первого, но идти дальше он бы оказался не способен. А ведь впереди могли встретиться и другие неожиданности. Так почему не попытаться пройти этим низким, отвратительным туннелем? Но – в темноте? А вдруг там ловушки?

Правда, зная обычаи древних строителей, я полагал, что туннель этот – просто запасная дорога, приготовленная на случай, если тот, кому нужно пройти, забыл или потерял ключ. Коли так, туннель мог быть сколь угодно неудобным, но наверняка – без ловушек. Трудно представить, чтобы хозяин подземелья всякий раз преодолевал ловушки, поставленные нанятыми им же строителями.

– Ладно, пошли, – решился я, поскольку товарищи мои лишь тупо пялились во тьму.

Курносу, чтобы не чиркать головой по потолку, пришлось идти едва ли не на четвереньках, но даже так он продвигался крайне осторожно. Знал: случись что – именно по нему придется первый удар.

Потом оказалось, что коридор заканчивается глухой стеной. Но стоило надавить на нее – и распахнулись секретные дверки. Мы оказались в большом зале. Если я хоть что-то понимал, именно сюда мы попали бы, если б использовали магический ключ. Говоря же короче: я был прав. Мы воспользовались забытым черным ходом.

В одну из стен зала были вделаны проржавевшие железные кандалы, и я готов был поклясться, что кое-где, едва заметные, на стене остались рыжие потеки.

– Пыточная? – спросил я Курноса.

Курнос некоторое время прислушивался к голосу стен. Может, он и выглядит глуповатым, мой Курнос, но есть у него свои таланты, коими наделил его в доброте Своей Господь. Гениальная память, а кроме того – умение считывать эмоции, чувства, мысли и слова, отпечатавшиеся в стенах. Нет, ничего особенного. Он не может войти в комнату и передать разговор, который вели здесь неделю назад. Но может, например, сказать, был разрушенный дом корчмой или лупанарием.

– Да, возможно, – ответил он на этот раз несколько неуверенно. – Чувствую здесь много боли, Мордимер, но это было очень давно.

Близнецы же стояли близ мощных железных дверей. Сверкавших так, словно годы не оставили на них и следа. Двери как двери, разве что без ручки и замка. Просто металлическая плита в стене. Курнос осторожно дотронулся до нее рукой.

– Кто не боится смерти? – спросил голос, звучавший отовсюду и ниоткуда.

Близнецы нервно оглянулись и обнажили кинжалы.

– Мертвые, – ответил я. Загадка была простой, а находить ответы на подобные вопросы – это то, чему, среди прочего, меня учили.

Но дело принимало серьезный оборот. Если подземелья охранялись заклинаниями из арсенала черной магии, то ждал нас непростой путь. А ведь бедный Мордимер Маддердин только-только обзавелся концессией и хотел просто заработать пару-другую грошиков на краюху хлеба да кружку воды, но уж никак не окончить свои дни в руинах древнего замка.

– Тогда войди в страну мертвых, – ответил голос, и стальная плита бесшумно исчезла в стене.

– Я воздержусь, – бормотнул Первый. – Ноги, братка?

– Я тебе дам – «ноги»! – сказал я, даже не глядя на него.

Второй отрицательно помотал головой, а его брат пожал плечами:

– Да я так, типа, просто спросил.

Мы вошли в коридор, а плита опустилась за нами столь же бесшумно, как и поднялась. Мы же оказались перед следующей металлической плитой, и снова Курнос прикоснулся к ней рукой.

– Кто умирает на рассвете? – спросил тот же голос.

– Сон, – мгновенно отозвался я – поскольку не знал, сколько у меня есть времени на ответ.

Преграда пропала, как и первая.

– А что будет, если не угадаешь? – забеспокоился Первый.

– Например, давилка, – ответил Курнос и глуповато рассмеялся.

Я кивнул. Да, это было вполне вероятно. Но нас могли поджидать вещи куда хуже механических ловушек, и, похоже, я начал их ощущать. Неожиданно для себя я задрожал, а тоненькая струйка холодного пота поползла вдоль хребта до самого копчика.

– А че ты, типа, не сказал: «ночь»? – спросил Второй.

– А я наугад, – пожал я плечами и усмехнулся, хотя вообще-то мне было не до смеха.

– Кто грызет без клыков? – спросил голос у третьей плиты.

– Совесть, – ответил я не задумываясь – несколько обескураженный легкостью загадок.

Впрочем, я понимал, что большинство обычных людей давно были бы мертвы.

Теперь мы стояли перед лестницей. Близнецы глуповато хихикали и похлопывали меня по плечам.

– Слушайте, идиоты, – осадил я их. – Русый тоже добрался до этого места. Значит, худшее еще впереди.

– А че это, типа, добрался?

Боже мой. С кем я работаю?

– Потому что трупов не было. Даже костей не было, придурки!

Удача Русого застала меня врасплох. Он прошел туннелем и ответил на загадки. Мне не хотелось верить, что его проспиртованный мозг сумел справиться с таким уровнем абстракций.

И едва я подумал о судьбе Русого, как мы увидели на ступенях тень. Отскочили назад, приготовившись к схватке, но тень спокойно пошатывалась, словно в музыкальном ритме, который слышала она одна.

– Зачем вступаете во Тьму? – запела. – Ступайте к свету, дети Дня. Оставьте Ночь для тех, кто мертв.

В этом пении было нечто столь пронзительное и жалобное, что мне захотелось взвыть. Подумалось о луге на берегу реки и о девушке, что собирает незабудки, о соке травинок на зубах. О солнце, о шуме воды, о голубом небе. И о домике с красной крышей, что стоит средь сада, полного упоительно пахнущих, усеянных белым цветом лип. И тогда одна из стен пропала. И там, за нею, были река, и незабудки, и девушка, и небо, и солнце. Девушка была высокой, с пшеничного цвета волосами, которые трепетали под ласковым дыханием ветра. Там было место, о котором я мечтал всю жизнь, поэтому без раздумий шагнул вперед.

Второй сбил меня с ног и заехал кулаком в брюхо. Я упал и обрыгал себе кафтан. Когда поднял голову, увидел, что мне не хватило шага до пропасти в полу. А в ней торчали толстые заостренные колья. На них я приметил тело мужчины в кольчуге. Шлем свалился с его головы, и были видны вихры русых волос.

– Вот и Русый, – сказал Первый таким тоном, будто несказанно гордился своими проницательностью и быстротой разума.

– Что ты там увидел, Мордимер? – спросил Второй, довольный собой, поскольку нечасто случалось ему спасти меня.

– Ты б от смеха обоссался, – пробормотал я. – Меня больше интересует, что там увидал наш приятель Русый.

Тень изгибалась еще с минуту, словно ожидая, что кто-нибудь все же соблазнится создаваемыми ею фантомами, а потом просто исчезла со ступеней.

– Проклятие, и во что же мы вляпались? – шепнул Второй.

Я старательно счищал с кафтана блевотину. Нужно признать, что проклятущий близнец врезал мне от души.

– В говно, – ответил и в который уже раз в этих подземельях почувствовал страх. – В глубокое такое говно, малой.

– Ты вытащишь нас отсюда, правда, Мордимер? – Глаза Первого сделались словно плошки. – Я не хочу умирать! Я еще так молод! Прошу, Мордимер!

Курнос ухватил его за плечи и стукнул головой о стену. Не сильно, но достаточно, чтобы близнец пришел в себя. Что-то здесь было, что-то, что вызвало в Первом этот панический страх. То же, что показывало мне луга и девушку. Первый ведь не из пугливых. Всегда осторожен, но не паникует. А тут вел себя, словно девица, увидевшая шеренгу солдат со спущенными штанами.

– А ты что, хочешь жить вечно? – засмеялся я, глядя ему в глаза. – Не в нашем случае, близнец! Вперед, – велел я и ступил на лестницу.

Ступени были липкими, такими липкими, что, шагая, я с трудом отрывал подошвы. Гадость.

– Ну что там, а? – услышал позади голос Второго.

– Спокойно, парни, – сказал я, остановившись наверху лестницы и осматриваясь. – Дальше – куда захотим, – добавил, поскольку ход разделялся на четыре коридора.

Я присел на камни.

– Минутку передохнем, – глотнул из фляги и отдал ее парням.

Курнос выругался, поскольку пил последним и осталось ему немного. Бросил пустую флягу за спину, и стук эхом отразился от лестницы. А уж эхо гуляло в этих стенах преизрядное! Я представлял себе, как Элия Коллер и ее спутники следят за нами и делают ставки, насколько далеко сумеем пройти. Может ли быть, что мы лишь пешки, которыми двигают по шахматной доске – да еще и с расставленными на ней ловушками? Скорее всего – нет, просто у меня слишком богатое воображение. Но, может, это и хорошо, поскольку люди, не имеющие воображения, пребывают нынче в том самом месте, где и Русый со товарищи.

– Пойдем на север, – сказал наконец Курнос, и я не стал оспаривать его решение.

Курнос обычно знает, что говорит, но, на мой вкус, северный коридор выглядел препаршиво. Стены его были выложены кроваво-красным кирпичом. К тому же в нем что-то двигалось. Подрагивало, словно горячий воздух над костром. Но мы пошли. Казалось, стена трепещет, то сжимается, то расширяется, словно лениво подумывает, раздавить нас или еще немного подождать. Коридор вилял из стороны в сторону, закручиваясь под совершенно неожиданными углами, сплетался сам с собой. Все, что нас окружало, казалось пугающе неестественным. Скорее напоминало не настоящие казематы, а мир, в который мне доводилось проникать с помощью молитв.

– Ты уверен, что нам сюда? – спросил я Курноса, однако тот даже не стал отвечать.

И сразу после этого я почувствовал мертвых. Когда-то, еще в детстве, я думал, что каждый их чувствует, поскольку запах мертвых столь навязчив, столь резок, почти болезненен. Но потом оказалось, что большинство людей просто не имеет понятия, о чем я говорю. А здесь мертвые были, я знал об этом: они таились в шаге от нас.

Я начал молиться своему Ангелу-Хранителю и надеялся лишь, что тот прислушается к молитве. Понятное дело, могло случиться и так, что Ангел-Хранитель услышит молитву, однако ответ его окажется хуже, нежели ожидающая нас опасность. Он мог решить, например, что я попусту его отвлекаю, вызывая по столь никчемному поводу, – а Ангелы больше всего не терпят такого к себе отношения. И поверьте мне: разгневанный Ангел – хуже жутчайших ваших кошмаров. Да и непостижимы пути, коими идут мысли Ангелов.

Я увидел, как лицо Первого становится белым, словно полотно. Он знал, когда я начинаю молиться Ангелу и к чему может привести такая молитва. Но с мертвыми мы сами не справились бы. Не здесь и не сейчас. Не без святых реликвий, благословения и чистоты сердец. Ибо с чистотой сердца у некоторых из нас было куда как непросто…

Однако запах словно бы ослабел. Мертвые колебались. Молитва их не испугала, но они знали, что к нам может явиться Ангел. А уж он для них был страшнее всего. Он вверг бы их на самое дно адовой глотки, откуда печальное полубытие на земле казалось бы истинным раем. Откуда же умершим знать, что мой Ангел не слишком охотно приходит на помощь? В мыслях я даже допускал, что на самом деле он такой же сукин сын, как и я, – и потому старался не испытывать его терпения.

Я молился. Слова текли из меня, словно чистый, прозрачный ручей. Я полагал, что именно так должен был молиться Господь наш перед тем, как сошел с Распятия и покарал грешников огнем и мечом. Наконец я почувствовал, что мертвые отступают. Они отказались от охоты, и лишь миг еще я ощущал в своем сознании их боль и тоску о потерянной жизни.

Я не знал, что это за мертвые и почему не познали они милости небес или проклятия адского пламени, почему продолжают влачить свое существование на земле. Не раз и не два читал я споры теологов на эту тему, но ни одно из объяснений не могло меня удовлетворить. Да ведь мы – инквизиторы – не люди мысли. Мы – люди действия и оставляем другим шанс доказывать законосообразность наших поступков. Ясно было одно: против мертвых нет средства. Разве что выступить против них, вооружившись реликвиями и благословениями, но и это не всегда помогало. Очень удачно еще, что мертвые предпочитали держаться мест, забытых Богом и людьми, – таких, например, как Сареваальд. Никогда их не видели там, где обитает много народу. Быть может, именно такое одиночество и придавало им сил? Как знать…

Но когда я почуял мертвых, то понял все. Я догадался, отчего прекрасная Элия и ее товарищи спускаются в подземелья Сареваальда, и был почти уверен, что же они несли в тяжелом свертке. И признаюсь: все угрызения совести, какие могли быть у вашего нижайшего слуги, мгновенно испарились. Теперь я уже знал, что совмещу приятный заработок у Кнаппе с обязанностями инквизитора. Это была очень утешительная мысль, поскольку, служа тупому мяснику с набитым золотом кошелем, я ощущал себя не в своей тарелке. Но таков уж наш мир, в котором люди благородные, честные и направляемые порывами сердца (и, скромности для, промолчу, о ком здесь речь) терпят беды, а всякие негодяи, мошенники и обманщики живут в достатке.

Единственным моим утешением могли бы стать слова Писания: «легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому в Царствие Божие»[17].

– Мы почти на месте, – хмуро сообщил Курнос. – Где-то здесь они все… – замолчал он на миг и добавил: – Недалеко от нас.

– Ха, – вздохнул с облегчением Первый.

Я знал: он утешается мыслью, что вскоре придется иметь дело с людьми. С конкретными персонами из плоти и крови, которых можно ткнуть мечом либо кинжалом, поломать им кости или отрубить голову. Я не хотел его разочаровывать, однако знал, что за этими стенами мы можем повстречать не только людей. Но – а что же делать? Если уж встали мы на сию стезю – придется идти до конца.

– Проверь, – приказал я Первому.

Первый припал к стене и раскинул руки. Сейчас он казался распятым на камне. Вошел в транс, и внезапно глаза его закатились, обнажая белки. Что-то бормотал под нос, пальцы вбил в стену с такой силой, что закровили, – а слюна, смешанная с кровью, сочилась из его рта. Наконец Первый обмяк, словно груда ветоши.

– Видел, – прошептал с трудом. – Если пробьем здесь… – прервался и закашлялся опять.

– Ну! – подогнал его.

– Будем в зале, где и они… и будем в нем сверху.

У нас имелась кирка, но думать, что никто не услышит, когда станем ковырять эту старую толстую стену, было бы опрометчиво. Можно, конечно, пойти по коридору дальше, но я голову готов был дать на отсечение, что там скрывались еще какие-то неожиданности. Например, мертвые могли явиться снова. В конце концов, пока что нам сильно везло. Элия и ее товарищи наверняка двинулись коридором, что вел вниз, однако они были хранимы от зла, которое таилось в этих стенах. На нас же оно могло обрушиться в любой миг. А я ручаюсь: вы и знать бы не захотели, как выглядит нападение мертвых.

Значит, Второму следовало пробить для нас туннель – и об этом я ему сообщил.

– О, пожалуйста, – простонал он. – Только не это. Мордимер, дружище, ну пожалуйста.

О мой Бог, на какие же чувства его пробило! «Дружище»? Нет, близнец, мы с тобой не друзья, а даже если бы и были – я все равно отдал бы такой приказ. Хотя прекрасно знал, что Второй может погибнуть. Конечно, он владел некоторой силой, но ограничением для всякого, у кого есть сила, остается одна простая вещь: примени ее, и ты можешь погибнуть. По крайней мере, когда используешь ее с таким напряжением. А я велел Второму зачерпнуть из самых глубин тела и разума. Из самого ядра, сути и центра его силы.

– Начинай, – приказал я холодно.

Если Второй умрет – продолжит Первый. Он обладал меньшей силой, нежели брат, но мог справиться. А если не удастся и ему, погибнем все мы! Я ведь не зря только что спрашивал, не собираются ли они жить вечно…

Первый сунул в рот брату кусок тряпки и обвязал ее веревкой. Мы знали, с какой жуткой болью ему придется столкнуться, и никто не хотел, чтобы крик Второго обрушил все камни в этих подземельях. Я отвернулся. Однажды я уже видел, как Второй создает туннель, – и этого мне хватило на всю жизнь. Эти глаза, наполненные болью и безумием. Кровь и слизь, текущие из носа, ушей, рта… Что ж, мы, инквизиторы, привыкли созерцать человеческие страдания, хотя лишь худшие из нас находят в этом грешную радость. Я пообещал, что выделю Второму большую часть из гонорара Кнаппе, чем другим. Он это заслужит.

Понятное дело, выделю, если он отсюда выйдет, а в этом я уверен не был.

Послышался сдавленный вой, и я понял, что Второй приступил. Кляп хорошо сдерживал крик, но в этом приглушенном горловом вое было столько страдания… даже не знаю, сталкивался ли я когда-нибудь с подобной мукой. Я не святой, не единожды видел пытки, не раз пытал и сам, но даже люди, которым мы поливали яйца горящей серой, не страдали столь ужасно. К тому же я чувствовал боль близнеца, а не просто слышал ее и наблюдал. Боль засела где-то внутри моей головы, взрывалась ослепительными красками, жгла самые чувствительные зоны мозга раскаленными иголками. Я до крови закусил губу, чтобы не закричать. Не хватало только утратить контроль над собственными чувствами! О нет! Не в этом мире, милые мои!

Наконец Второй потерял сознание, но боль его еще некоторое время вибрировала у меня под черепом. Я повернулся, взглянул. Близнец лежал под стеной, а его брат, склонившись, брызгал ему в лицо из фляги. Второй выглядел жутко. Лицо сделалось алебастрово-белым, голубые узлы вен пульсировали под кожей, словно превратились в огромных, оживленных его странной силой червей и теперь хотели вырваться наружу. К тому же Второй, хотя и без сознания, лежал с открытыми глазами – из их уголков сочилась кровь. Раньше лицо его выглядело чуть полноватым, теперь же кости скул едва не прорывали натянутую и тонкую, словно пергамент, кожу.

Но дыру он пробил знатную. Высотой в три пяди и такой ширины, что крепкий мужчина мог свободно по нему двигаться на четвереньках. Все было проделано совершенно бесшумно. Камни, кирпичи, раствор – просто исчезли. Не осталось никакого мусора – только горсть каменной пыли на земле. А куда пропали остатки стены? Кто же мог это знать? Да и кому, сказать по правде, было до этого дело? Главное: теперь перед нами открывалась дорога в главный зал – туда, где Элия Коллер и ее спутники предавались грешным делишкам.

Мы скользнули сквозь туннель Второго. Близнеца оставили под стеной: зачем бы тащить его туда, где через мгновение начнется драка? Я подозревал, что он не скоро очухается, а значит, на обратной дороге нам его придется нести. Если обратная дорога, конечно, будет. К тому же со Вторым вообще все могло закончиться плохо, независимо от того, доставим его в Хез-хезрон под опеку доктора или нет. Он мог сойти с ума, превратиться в овощ. Однако я надеялся, что просто проснется утром, сплюнет и спросит: «Как прошло, парни? Деньжата нам уже отдали? Где девки и винцо?»

Мы оказались на неком подобии балкона для музыкантов. Внизу был огромный, хорошо освещенный зал с выложенным розовым мрамором полом. Посредине возвышался черный камень, совершенно здесь неуместный, на нем лежала обнаженная женщина. Как я и предполагал. Именно ее принесли в свертке спутники Элии. Я видел, что руки и ноги жертвы приколочены к камню, а из ее ран сочится – в четыре сосуда – кровь.

– Дела, – шепнул Первый.

Вокруг кровавого алтаря изгибались в странном танце шестеро в ярко-красных туниках. К потолку поднимался тошнотворный дым из кадильниц. Танцоры что-то пели, но была это странная песня без слов и мелодии. Среди прочих я увидел и Элию Коллер. Прекрасную, златоволосую Элию.

Курнос глянул на меня.

– Она должна быть моей, – проговорил горловым шепотом.

– Она уже принадлежит лишь Господу, – ответил я печально.

Первый взглянул на меня вопросительно. Ну что же, нам необходимо было спуститься, и поэтому мы тихонько привязали три веревки к балюстраде. Спуститься нужно было одновременно, поскольку только Бог ведал, какие неожиданности таились внизу. Мы и спустились – быстро и одновременно. А потом, с криком и оружием в руках, ринулись к богохульникам.

Все произошло настолько стремительно, что никто и глазом моргнуть не успел. Курнос ударил одного из мужчин рукоятью сабли. Близнец врезал второму палкой в пах, я же бросил третьему в глаза горсть шерскена и одновременно ударил еще одного в голову с полуоборота концом палицы. Чуть сильнее, чем нужно. Голова треснула, словно перезрелый арбуз. Вот что бывает, когда ты на взводе.

И тут Элия Коллер начала кричать, мужчина, которому врезали в пах, протяжно завыл, тот же, которого я ослепил, качался теперь по полу и тер пальцами веки. Ой, зря. Если вотрет шерскен в глаза, останется слеп до конца жизни. А значит, не увидит пламени костра, когда оно поползет по сухим дровам к его ногам.

Пятым из мужчин оказался мой знакомый шулер – Ганс по прозвищу Золотая Ручка. Он стоял и трясся. Смотрел на меня перепуганно.

– Милости Божьей, Мордимер, – застонал.

Элия оказалась более отважной: метнулась ко мне, целя ногтями в глаза, но Курнос подставил ей подножку – и она упала. Я ударил ее в лицо – изо всех сил: даже хрустнуло. Потом узнал, что сломал ей нос и челюсть. Первый же поглядывал на девушку, что лежала, связанная, на камне. Та была мертвой или в трансе, близком к смерти: глаза закрыты.

– Куколка. – Первый провел рукою по ее груди. – Я ведь могу… а, Мордимер? Скажи, что могу?

Я кивнул, поскольку ей уже ничего не навредило бы, а близнец любил развлекаться с мертвыми женщинами. Порой мне казалось, что те возбуждают его сильнее живых.

– Я ведь тебя предупреждал, – обратился я к Гансу, – но ты не захотел прислушаться к словам друга. – Правда, я не был ему другом, но так оно звучало куда лучше.

Шулер сел на пол и спрятал лицо в ладонях. Из-под пальцев текли слезы. Было это зрелище настолько же жалкое, насколько и отвратительное.

– Мы не делали ничего плохого, – простонал он. – Это же просто уличная девка, Мордимер. Ведь ее никчемная жизнь не могла интересовать Бога!

– Идиот, – сказал я без гнева, поскольку Золотая Ручка был уже трупом, а что толку злиться на труп? – Вы взывали к мертвым и приносили им человеческие жертвы. Богу и Иквизиториуму нет дела до жизни этой девки, дружище. Но есть им дело до ваших бессмертных душ, которые вы загубили и изваляли в грязи, – исключительно до них. До ваших душ, которые без нашей помощи отправились бы прямиком в ад! Благодари Господа, что я пришел помочь тебе!

– Как ты мне поможешь, Мордимер? – Глаза шулера были словно у обиженной собаки.

– Буду беседовать с тобою до тех пор, пока в глубине сердца не постигнешь своей вины, пока весь ты, всей душой, разумом и телом – или скорее тем, что от тела останется, – не возжелаешь искупить грехи и отречься от дьявола. И когда примиришься с Богом и людьми, предам тебя пламени, Ганс.

– А стоит ли, Мордимер? – крикнул он. – Ради нее? – ткнул в девушку на камне, над которой сопел Первый.

– Ничего-то ты не понял. Не ради нее. Ради тебя, – ответил я, покачав головой, поскольку уже знал, что наши разговоры в Хез-хезроне, в подвалах Инквизиториума, затянутся. – Но поверь мне: поймешь наверняка…

– Мы добывали золото, Мордимер. – Шулер поднял голову, и в его глазах блеснула надежда. Он не мог смириться с мыслью, что действительно уже мертв. – Мы добывали золото, много золота. Хочешь? Сколько? Тысячу крон? Пять тысяч? Десять? А может, сто тысяч, Мордимер?!

– Сто тысяч? – спросил Курнос, и я увидел, как в его глазах разгорается опасный блеск.

Я готов был поспорить: он даже не представлял себе, что можно сделать со ста тысячами крон.

– Мы приносили жертвы мертвым и получали деньги, – хрипло говорил Ганс. – Раз тысячу, потом – пять тысяч, потом – еще две тысячи. Присоединяйтесь к нам, ко мне, убейте их, если хотите, я знаю все, я…

Я врезал кончиком палицы ему по зубам – так, что он опрокинулся на спину.

– Курнос, – сказал я ласково, – не глупи. За все приходится когда-то платить. Они уже платят.

Первый закончил развлекаться с мертвой девицей, и тогда внезапно появился мой Ангел-Хранитель. Не в сиянии, не со светящемся нимбом и не под триумфальный рев небесных труб. Появился он в образе худого человека, одетого в серый плащ. Только вот под темным капюшоном сверкали волосы, будто сотканные из чистого сияния. А из-под плаща выглядывала изукрашенная рукоять меча. Я, не раздумывая, пал на колени и краем глаза отметил, что Курнос с близнецами поступили так же.

Я не знал, что сделает мой Ангел. Он мог благословить нас, но мог и убить всех одним ударом огненного острия. Впрочем, не думаю, что в этом случае он стал бы утруждать себя выхватыванием меча из ножен. Ведь тараканов мы убиваем сапогом, а не расстреливаем из пушки.

Ангел положил мне ладонь на плечо, и я согнулся под ее тяжестью.

– Хорошая работа, Мордимер, – произнес он негромко. – Благословляю тебя, мой мальчик.

И столь же неожиданно, как появился, он исчез. Я не заметил, как это произошло, и не услышал шума ангельских крыльев. Просто вокруг сделалось пусто, но одновременно отступил страх, сдавливавший мое горло до потери дыхания.

– Эттто бббыл… – только и выдавил из себя Первый, но я жестом заставил его замолчать.

Ангел-Хранитель заодно подлечил и Второго, и я обрадовался его доброму к нам расположению. Доброжелательный Ангел-Хранитель – такое случается нечасто. Теперь, с его благословением, нам не приходилось уже бояться мертвых, жаждущих мести за то, что мы уничтожили их приспешников.

Я никогда не мог понять, зачем мертвые требуют человеческих жертв? Что им это дает? Наполняет их силой или же помогает им ощутить остатки жизни, вспомнить, кем были раньше? А может, уходящая жизнь облегчает хоть на миг их вечную боль, а кровь жертв гасит адский огонь, терзающий нутро?

Ха, прекрасный вопрос для теологов, и поверьте мне: они пытались на него ответить. Вот только окажись тот теолог на моем месте – обдристал бы исподнее.

На обратном пути нам не пришлось трепетать перед темной магией, наполнявшей подземелья, но забот и так было порядком, поскольку некоторые из пленников не могли идти. Впрочем, способность ходить больше им не понадобится. На костер повезут их по городу на черных деревянных телегах, к вящей радости толпы, которая заполонит улицы. Хез-хезрон – праведный город. Здесь можно не охранять узников, опасаясь, как бы их не отбили, – скорее нужно следить, чтобы некто, ведомый неразумным порывом, не возжелал сам отмерять справедливость еретикам и негодяям.

Но для меня еще ничего не закончилось. Осталось незавершенным дело с Кнаппе. Я знал: толстяк-мясник не простит мне того, что его любимая вместо свадебной кареты поедет на черной телеге, да еще прямиком на костер. Наверняка будет зол он за все те ночи, когда мог бы толстым потным брюхом наваливаться на ее миленькое тельце. И кто знает, насколько далеко зайдет он в своей злопамятности?

Старая пословица гласит, что наилучшая защита это нападение. И поверьте, что, хотя нападать я охоты не имел, однако знал: иначе могу просто погибнуть. Может, поступлю подло, но ведь пока я жив – у меня есть надежда что-то изменить.

Именно поэтому всю дорогу назад в Хез-хезрон я напряженно думал, как можно решить дело так, чтобы все закончилось хорошо. И наконец, что (учитывая мой острый ум и смекалку) было совсем не удивительно, нашел подходящее решение.

В Хезе наше прибытие вызвало фурор. Как я и надеялся, узниками тотчас занялся Инквизиториум, и, тоже согласно моим ожиданиям, на следующий день Его Преосвященство епископ Хез-хезрона поручил ведение дела именно вашему нижайшему слуге. Я оставался новичком в городе, это правда, но большее значение имел тот факт, что у меня была собственная концессия. Братья Инквизиториума – а нескольких из них я знал довольно хорошо – приняли меня без зависти. В нашей профессии важна солидарность. Слишком много волков норовит растерзать стадо Божье – так что следует нам держаться друг друга.

Во время напряженного следствия работа в Инквизиториуме – особенно если помнить о допросах – не является ни легкой, ни приятной. День начинается с мессы в шесть утра и общего завтрака с инквизиторами, которые ведут другие дела. Далее – медитация и молитва, и лишь потом начинаются следственные действия. Я не любил такую жизнь, ибо ваш нижайший слуга – лишь человек, отягощенный многочисленными слабостями. Я люблю пить до поздней ночи и просыпаться поздним утром, люблю хорошо поесть и люблю дома платных утех. Но сила человека состоит в том, чтобы, когда нужно, превозмогать собственные слабости и посвящать себя Делу. Каким бы оно ни было.

Первой я проведал прекрасную Элию. Прекрасной она уже не была. Порванное платье, спутанные окровавленные волосы, выбитые зубы, распухший на пол-лица нос и щека, напоминающая гнилой персик. Зеркальца в келье не было, но я принес его с собой. Маленькое зеркальце в скромной деревянной оправе. Когда она разглядела свое отражение, швырнула им в стену и расплакалась. Но это пока что был не тот плач, на который я рассчитывал. Пока что плакала она от ненависти и бешенства. Поверьте мне: еще придет время, когда станет плакать от раскаяния.

Я уселся перед ней на принесенный хмурым одноглазым стражником табурет.

– Элия, – сказал ласково. – Нам нужно поговорить.

Она что-то пробормотала в ответ, а потом подняла голову. На опухшем лице был виден единственный, блестящий глаз. Глаз, полный ненависти.

– Заберу тебя с собой, Маддердин, – сказала она сдавленно. – Уж поверь, я заберу тебя с собой.

Значит, Элия по-прежнему пребывала в плену иллюзий. Откуда у нее эта вера? Или думала, что спасут ее родовитость, деньги, братья или, может, влияние Кнаппе?

Что бы там ни думала – ошибалась. Тело ее было просто поленом, которое сгорит в очищающем огне.

Я смотрел на нее и размышлял: как это возможно, чтобы еще недавно я ее вожделел. Конечно, Элия по-прежнему была красива – или, точнее, могла снова стать красивой через пару десятков дней, когда затянутся раны и сойдет опухоль. Но, так или иначе, она была уже мертва, я же, в отличие от Первого, не испытываю тяги к мертвым либо умирающим женщинам.

Я подозвал стражника и велел провести ее в допросный зал. В небольшой комнатке, выложенной темно-красным кирпичом, стояли стол и четыре кресла. Для меня, секретаря, медика и, если будет необходимо, второго инквизитора. Подле северной стены в огромном очаге светились уголья.

Но самой важной деталью этого зала были инструменты. Деревянное ложе с железными скобами, веревками и коловоротом. Свешивающийся с потолка крюк. Железные сапоги с винтами. На столике подле очага – комплект орудий. Щипцы и клещи, чтобы рвать тело, сверла и пилы, чтобы дырявить и пилить кости, семихвостый бич, унизанный железными шариками.

Ничего особенного и ничего слишком сложного. Но обычно уже одного их вида хватало, чтобы пробудить в сердцах грешников трепет. Так случилось и с Элией Коллер. Она осмотрелась, и от лица ее отлила кровь. Я глядел на нее с удовлетворением профессора, который убедился: из нового ученика будет толк.

Стражник растянул ее на ложе и защелкнул на руках и ногах железные скобы. Я отослал его прочь одним взглядом и закрыл дверь.

– Теперь мы можем говорить спокойно, – сказал я. – По существу и без нервов или угроз. Нужно ли тебе объяснять, каким образом эти инструменты действуют?

Элия не ответила, но я и не надеялся на ответ. Она лежала, уткнувшись левой щекой в грубо сработанные доски ложа. Смотрела на меня здоровым глазом.

– Мы начнем с того, что подвесим тебя здесь же, на крюке. – Я указал пальцем под потолок, и ее взгляд послушно последовал за моей рукой. – Свяжем тебе руки за спиной, а между запястьями пропустим веревку, которую перекинем через этот крюк. Достаточно будет лишь потянуть за другой ее конец, чтобы твои связанные за спиной руки начали выламываться из суставов. Все сильнее и сильнее. Наконец суставы не выдержат, кости треснут, сухожилия порвутся. Твои руки окажутся над головой.

Я подошел и встал подле нее. Взял в руки ее локон и начал накручивать на палец. Потом распускал.

– Думаешь, что сможешь потерять сознание и сбежать от боли. Ошибаешься. Чтобы такого не случилось, здесь сидит наш медик. Когда понадобится, он даст тебе снадобье. Подождем, пока придешь в себя, и продолжим. Когда будешь стоять здесь, с вырванными из суставов руками, можем применить бич – чтобы увеличить твои страдания. А бич, – глаза Элии снова покорно проследили за моим пальцем, – нашпигован маленькими железными шариками. В руках умелого человека – а уж поверь, наши палачи очень искусны, – он не только вырывает кожу полосами, но разрубает мышцы, даже ломает кости. Да-а-а, – протянул я. – Когда снимем тебя с этого крюка, дорогая Элия, ты будешь одной сплошной раной. И пусть у тебя не будет ни малейших иллюзий, что кто-то тебе поможет. Теперь от костра тебя не спасет даже папа. Мне нужно продолжать?

– Нет, – прошептала она. – Хватит. Что я должна делать?

Она была умненькой ученицей, но недостаточно умненькой: спрашивать ей не следовало.

– Это зависит только от тебя, – ответил я. – Не могу ни к чему тебя принудить, ни, Боже упаси, заставить оболгать кого-либо. Раскаяние и сожаление должны проистекать из глубин твоего сердца.

Она закрыла глаза, будто колеблясь. Внезапно посмотрела на меня.

– Кнаппе, – сказала и взглянула на меня вопросительно. Я усмехнулся краешком рта. – Именно он все устроил. То, что я отказала ему в браке, было лишь игрой, дабы люди думали, что мы друг друга ненавидим. Но именно он подбил меня на договор с дьяволом и получал со всего дела свою прибыль. Разве скопил бы он такое богатство на торговле мясом?

Я был удивлен. В самом деле: как сумела она так быстро понять, что говорить следует именно о мастере цеха мясников? Но если подумать – каким мог быть ход ее мыслей? «Мордимер следил за мной по приказу Кнаппе и выследил. Однако дело приобрело серьезный оборот, и Кнаппе не только не заплатит остаток гонорара, но и попробует прикончить Мордимера за то, что не доставил меня к алтарю. А потому Мордимеру требуется крючок на Кнаппе – и он получит такой крючок благодаря мне». И я буквально слышал, как Элия мысленно спрашивает себя, что же она сама получит взамен.

– Искреннее раскаяние, истинное сожаление и выдача соучастников это правильно, Элия, – сказал я серьезно. – А инквизитор может в таком случае вынести решение не пытать осужденного и сжечь лишь его тело – после повешения либо после усекновения головы.

– Да, – ответила она и опять прикрыла глаза. – Да, – повторила. – Благодарю тебя.

Я снова вызвал стражника и приказал увести Элию в камеру.

– Поразмысли хорошенько обо всем, – сказал. – После обеда допрошу тебя в присутствии секретаря.

Возвращаясь в Инквизиториум, я думал об Элии. Она была интересной женщиной. Холодной и беспощадной, но умеющей смириться с поражением. Я почти жалел, что судьба не позволила нам встретиться раньше. Я не мог ее спасти. Никто бы не смог. Ну, почти никто, поскольку, сказав, что даже папа ничего не в силах сделать, я согрешил против истины. Даже епископ Хез-хезрона обладал властью достаточной, чтобы отдать приказ о пожизненном заключении в монастыре, однако я знал, что он этого не сделает. Элию мог спасти папский суд, а путь в Апостольскую Столицу был долгим. Пока бюрократические колеса повернутся, канет в забытье даже костер, на котором ее сожгут. Что же… приходилось смириться: Элии меж нами не будет. Жаль. Как и всегда, когда из мира уходит толика красоты.

Я знал, что слуги Кнаппе попытаются до меня добраться, но даже они не сумели бы пройти мимо охранников Инквизиториума. Впрочем, в конце концов я нашел минутку, чтобы лично проведать мастера мясников. Встал у дверей, перед медным билом, и подумал: после моего недавнего визита прошло столь немного – но сколько же всего за это время случилось. Постучал. Некоторое время внутри царила глухая тишина, потом я услышал шарканье ног.

– Кто? – рявкнул голос из-за дверей.

– Мордимер Маддердин, – ответил я.

– Во имя меча Господа нашего, человече, – выдохнули там. – Входи скорей, наш хозяин ищет тебя по всему городу.

– Вот я и пришел.

Да только когда двери отворились, я шагнул в них не один. Сопровождали меня четверо солдат в черных плащах, надетых на кольчуги, с окованными железом палицами в руках. Слугу, отворившего дверь, оттолкнули: он упал под стену, глядя перепуганно, – как и следует вести себя всякому, в чей дом входит окруженный стражниками инквизитор в служебном одеянии. А на мне была черная пелерина, завязанная под горлом, и черный кафтан с вышитым серебром большим сломанным распятием. Некоторые говорят, что мы не должны чтить символ страдания Господа нашего, но забывают, что именно Крестная мука дала Ему силу, дабы сломать распятие и сойти к врагам с мечом и огнем в руках. Точно так, как нынче и я, с мечом в руках и огнем в сердце, входил в дом кощунника и грешника.

Кнаппе был лишь в ночной рубахе, тапочках с изысканно выгнутыми носками и ночном колпаке, конец которого свисал ему на плечо. Выглядел он забавно, но я даже не усмехнулся.

– Алоиз Кнаппе? – спросил я его. – Это вы Алоиз Кнаппе, мастер гильдии мясников?

– Ты заплатишь мне за это… – прошептал он сквозь стиснутые зубы, поскольку был достаточно умен, чтобы обо всем догадаться.

– Вы арестованы именем Инквизиции, по приказу Его Преосвященства епископа Хез-хезрона, – сказал я. – Взять его, – приказал солдатам.

– Мордимер! – заверещал он. – Давай поговорим, Мордимер, прошу тебя!

«Прошу тебя» – звучало многообещающе в его устах. Так многообещающе, что я махнул рукою, дабы он отошел со мной.

Мы вышли в сад, Кнаппе трясся, словно студень. Я уважал его за то, что не пытался мне угрожать – и не проклинал меня. Понимал: раз уж арестован с согласия самого епископа, то дело серьезней некуда.

– В чем меня обвиняют? – спросил он дрожащим голосом.

– Сам нам расскажешь, – ответил я, слегка усмехаясь. – У нас будет достаточно времени на разговоры.

Он мог бы попытаться запугать меня связями, знакомствами, последствиями, но не стал этого делать. Мы оба прекрасно знали, что, когда в двери дома стучатся люди в черных плащах, от хозяина отворачиваются все сторонники, а все враги – поднимают головы. У Кнаппе врагов было много; и – никого, кто протянул бы ему руку помощи. Не теперь.

– Десять тысяч, – сказал он.

– Нет, – покачал я головой, – даже за сто. И знаешь почему?

Он смотрел на меня довольно глуповато.

– Потому что тебе уже нечего покупать, а мне – нечего продавать.

– Тогда зачем мы говорим? – Похоже, остаток надежды все еще теплился в нем.

– Потому что мне было интересно, насколько высоко ты ценишь свою жизнь, и я узнал, что оцениваешь ты ее в десять тысяч. Мир не много потеряет от твоей смерти.

Я кивнул стражникам и подождал, пока двое его заберут, а потом отправился на ревизию дома вместе с оставшимися двумя. Присоединился к нам и нотариус и начал описывать все ценные предметы. Что ж, это могло затянуться на часы. Во славу Господа и во славу Инквизиториума. Я же тем временем нашел сейф Кнаппе и легко, поскольку был обучен и такому, вскрыл его. В сейфе свалены были золотые монеты, перевязанные шнурками векселя, облигации и расписки. Я просмотрел их внимательно и некоторые, выписанные на получателя, спрятал в карман плаща. Я знал, что многие, получив эти векселя, будут мне благодарны. А благодарность в нашей профессии важная штука. Благодарный человек склонен к помощи и к тому, чтобы делиться информацией. А наша жизнь – жизнь инквизиторов – в немалой мере зависит именно от информации.

Потом я отсчитал себе из денег в сейфе семьдесят пять крон – и ни грошиком больше. В конце концов, Мордимер Маддердин суть инквизитор Его Преосвящества, а не кладбищенская гиена, пусть даже этот дом – уже не более чем гробница.

Эпилог

Следствие не затянулось. Обвиняемые были полны раскаяния, а обвинение опиралось на серьезные свидетельства и было исключительно подробно документировано. Согласно моему обещанию, Элию не пытали. После допросов и вынесения приговора ее отправили из узилища Инквизиториума в городскую тюрьму. Я строжайше запретил ее насиловать, а ведь это было привычным развлечением для городской стражи, особенно когда к ним в руки попадала такая красивая и молодая женщина. Я обещал ей, а Мордимер Маддердин – человек, который свое слово ценит больше собственной жизни. Даже если слово его дано такому существу, как еретичка и колдунья.

Время до приведения приговора в исполнение Элия Коллер провела в одиночной камере, и когда ехала через город на черной телеге, была красива, как и прежде.

От епископа Хез-хезрона я получил официальное письмо с благодарностью и денежным вознаграждением, размер которого свидетельствовал: в Хезе не только у Кнаппе узкие карманы. Тогда это меня удивило, но позднее к подобным обстоятельствам я попривык.

Пока на рынке горел костер, мы, инквизиторы, стояли полукругом у лобного места. В черных плащах и в черных капюшонах. Вкруг нас поднимался смрад горящего просмоленного дерева и горелого мяса.

– Мне интересно, сколько ты на этом заработал, Мордимер, – негромко произнес один из них, по имени Туффел. На губах его была искренняя улыбка, но глаза оставались холодны, словно лед, сковывавший далекий север. – Грубер, видать, немало заплатил за то, чтобы Кнаппе помогли отойти от дел, а?

Грубер был главным конкурентом Кнаппе на мясном рынке, а теперь – самым серьезным кандидатом на должность мастера гильдии мясников.

– Нет, – ответил я, не отводя взгляда. – Нет, – повторил, и мой товарищ отвернулся первым.

– В пламени есть что-то завораживающее, – сказал он, всматриваясь в костер. Проследил за летящими в небеса искрами. – Могу я пригласить тебя на ужин, Мордимер?

– Отчего бы и нет? Что может быть лучше, чем стаканчик винца в кругу друзей.

Я смотрел на бьющие в небо языки пламени и на столб черного дыма, вслушивался в крики возбужденной толпы и размышлял над словами Туффела. Конечно, я подумывал над тем, как бы убить двух зайцев одним выстрелом. А Грубер с радостью заплатил бы мне, особенно учитывая, что не был настолько скуп, как Кнаппе. Но, видите ли, в моем деле самое важное – не деньги, а осознание, что я служу Добру и Истине. Разве нет?