Случай Ковальского

Колодец

Сквозь голые кроны деревьев было видно серое небо, под ногами мягко проминались опавшие листья. Влажные от утреннего дождя, они уже не шуршали. Ян шел от академгородка к институту. К беспокойству примешалось и любопытство. Что ему предложат?

Перед кабинетом профессора Маера он глубоко вздохнул, откашлялся и, придав лицу серьезное выражение, осторожно приоткрыл дверь.

— Разрешите?

— Прошу вас! Чем обязан? — Маер поморщился, но Ян знал, что это еще ни о чем не говорит.

Профессор был невысок ростом и лысоват, но очень подвижен для своих семидесяти лет. Во время разговора со студентами он имел привычку мелкими шажками прохаживаться по комнате. Если по выражению профессорского лица невозможно было угадать его настроение, то по скорости, с какой он вышагивал по кабинету, это можно было определить безошибочно. Чем больше скорость, тем лучше… Если профессор снижал темп, студент начинал волноваться… Если останавливался, дело было совсем скверно, а если садился за стол, можно было распрощаться с надеждой на благополучное завершение разговора. Во время экзаменов у «деда» Маера ожидавшие на «бирже» обычно спрашивали выходивших: «Скорость?» и, если ответ был «Бегает!», спокойно шли за билетом.

Когда Ян вошел, профессор сидел за столом. Это было скверно.

— Я насчет дипломной работы.

— Ах, вот как! — недовольное выражение не сходило с лица Маера. — Наконец-то. Ну-с, посмотрим, что там у нас осталось…

Он приподнялся, достал папку и вытащил из нее исписанный листок. «Хоть бы уж встал», — подумал Ян.

— Почти все разобрали, — говорил Маер, водя карандашом по списку. — Осталось еще вот это… это… и это…

Он поставил галочки против трех пунктов и снова сел, держа листок в руке.

«Ну, — думал Ян, — сейчас дед влепит мне подлейшую тему, от которой все отказались, и вдобавок станет утверждать, что это ужасно интересная проблема!»

— Это тебя, скорее всего… не заинтересует, — бормотал Маер под нос, — это… пожалуй, тоже. О! Я бы посоветовал вот что: «Результативность гамма-отражателя в качестве биологической защиты», — прочитал он. — При желании на этом можно сделать превосходную оригинальную научную работу. Интереснейшая проблема! Что скажешь?

— Ннну… пожалуй…

— Значит, все в порядке. Так и запишем — Линк, — он проставил фамилию Яна. — Желаю успеха. Обратишься к доктору Трауту.

«Влип, — размышлял Ян. — Придется в массовых масштабах уничтожать морских свинок с помощью гамма-излучения. Я сразу учуял, чем это кончится. Старик злится, что я опоздал на распределение тем. Даже с места не сдвинулся!»

В этот момент Маера словно подтолкнули. Он вскочил со стула, но тут же, схватившись за колено, снова сел.

— Забыл совсем… Понимаешь, утром вывихнул ногу… — досадливо поморщился он, левой рукой растирая колено, а правую протягивая Яну. — Ну, желаю успеха!

Да, работать будешь на Фобосе. Траут вылетает через неделю, так что поспеши. Завтра можешь застать его в отделе ускорителей…

Ян поклонился и выскочил из комнаты. Только в коридоре он дал волю своему веселью:

— Вот это да! Лучшая хохма месяца… Да, что там, месяца… Года!.. Дед сидит — ни с места. Ну, думаешь, буря, а у него… нога подвернулась…

Подпрыгивая как мальчишка, Ян выбежал из здания. Немного остыв, он подумал, что не очень-то хорошо смеяться над хворями старого профессора, и вдруг ахнул — ведь он же летит на спутник Марса! Привыкнуть к этой мысли непросто. Поверить в это — невозможно. О такой дипломной работе он не смел и мечтать!

Он вспомнил о Лисе. Что делать, немного поскучает — всего несколько месяцев.

Домой идти не хотелось. Уж очень заманчиво было, встречая знакомых, словно бы мимоходом ввернуть в разговоре: «Я страшно занят — послезавтра экзамен, а через недельку придется слетать на Фобос…»

О Трауте Ян знал немного. Обычно, когда произносилось его имя, студенты спрашивали: «Это тот, который Альбах?» — потому что каждый еще из вводного курса ядерной физики знал «закон Альбаха — Траута».

Да, это был тот самый Траут, известный физик, но, кажется, скверный педагог и не очень симпатичный человек. На первом курса он читал им лекции, а на экзамене завоевал репутацию вечно недовольного брюзги. Потом, забросив педагогическую деятельность, Траут часто летал за пределы Земли, проводил какие-то исследования, настолько специфические, что в них мало кто разбирался.

«Почему же на Фобос? — раздумывал Ян. — И что за штука гамма-отражатель? Минутку, минутку…»

Он старался вспомнить… Всплыла фраза, вычитанная когда-то в каком-то научном журнале:

«…Зеркало, полностью отражающее гамма-лучи, почти идеально решало бы проблему фотонного привода с использованием аннигиляции в качестве источника энергии».

Уж не об этом ли речь? Если так, то тема действительно увлекательная… Однако отсюда следует, что Трауту удалось создать идеальный отражатель! Может, пока это просто небольшая модель, что-то вроде «комплекса с нулевой мощностью» для изучения непрерывного процесса аннигиляции?

Прежде чем пойти к Трауту, надо будет ознакомиться с материалами. Правда, это не имеет прямого отношения к теме, но, что говорить, никогда не мешает расположить к себе руководителя дипломной работы.

Заметив неподалеку видеофонную будку, он решил позвонить Лисе. Ждать не пришлось.

— Ты когда вернулся? — обрадовалась она.

— Сегодня утром. А представляешь, вчера раздавали темы дипломных работ.

— Оо! — встревожилась она. — Ну и как же теперь?

— А никак. Уже все в порядке. В связи с этим у меня есть для тебя не очень веселая новость.

— Что нибудь случилось?

— Я уезжаю…

— То есть как? А диплом?

— Я поэтому и лечу… Отгадай куда?

— Откуда мне знать? — она на секунду задумалась, изучающе глядя на него. — На Луну? Угадала?

— Почти. Осталось угадать, на какую?

— Что? Не на нашу? Ну, скажи же наконец, не разжигай женское любопытство!

— На Фобос, — сказал Ян, стараясь, чтобы это прозвучало как можно будничнее.

— Опять исчезнешь на несколько месяцев, — погрустнев, сказала она.

— У меня не было выбора…

— Ну, ладно, ладно, знаю, что ты рад.

— Где же мы по сему случаю встретимся?

— Где и всегда. Через пятнадцать минут я буду на месте.

Когда они вышли из кафе, накрапывал дождь.

— Значит, мне придется тебя ожидать? — спросила Лисе, искоса взглянув на Яна.

— Как хочешь! — ответил он ужасно серьезно и оба рассмеялись.

Они побежали по лоснящейся в свете фонарей улице. У дома Лисе сказала:

— Так… я, пожалуй, подожду?

— Да?

— Ну, значит, подожду… — она заглянула ему в глаза. Он поцеловал ее, а она, положив ему палец на нос, сказала серьезно, но не без иронии: — Космонавт! — и побежала домой.

Подняв воротник и засунув руки в карманы плаща, Ян медленно пересек улицу. Дождь разыгрался не на шутку.

— Так это тебя мне сунули… — Траут равнодушно взглянул на Яна, а тот сразу подумал, что его будущий руководитель и впрямь не страдает избытком вежливости. — Ладно. Подожди минутку.

Траут был тощий, высокий, словно телеграфный столб. Наклоняясь к нижней полке книжного стеллажа, он смешно переламывался пополам. Ему могло быть лет пятьдесят, впрочем, с таким же успехом прошла бы и поправка лет на десять в любую сторону. Его удлиненное лицо всегда выражало недовольство, а глубоко посаженные живые глаза были чересчур серьезны.

После такого любезного приема уже не очень увлекала перспектива провести с этим человеком несколько месяцев полета до Марса и обратно…

Траут достал большой лист бумаги и протянул Яну.

— Вот перечень вещей, которые надо взять с собой, и дел, которые следует завершить. А это план твоей работы. Подготовь материалы, записки, чтобы не брать ничего лишнего: ракета и так перегружена. Завтра пойдешь на обследование в Космед, стартуем семнадцатого в двенадцать сорок две. В Космоцентре надо быть за двенадцать часов до старта с полным багажом, разумеется. Да, еще всякие формальности… — Траут говорил так быстро, что Ян едва его понимал. — Впрочем, тут все написано. Ракету водить умеешь?

— Только атмосферные корабли. Траут поморщился, но смолчал.

— Пока все. Сейчас я занят! — И он зарылся в груде разбросанных повсюду чертежей и графиков.

Ян не сразу сообразил, что аудиенция окончена.

К счастью, на бумажке действительно подробно, пункт за пунктом, было написано все, что следовало сделать, забрать, куда и когда обратиться.

«Странный человек! — подумал Ян. — Хватило же ему времени все подробно написать, а минуту поговорить по-человечески не может!» О том, как сложатся взаимоотношения с этим чудаком там, на Фобосе, можно было только гадать…

— Вы меня, кажется, искали, доктор?

— А, это ты, Линк.

Первое, что бросалось в глаза при встрече с доктором Киоки, была большая круглая голова, сидящая словно по ошибке на слишком маленьком теле. Его узкие раскосые глаза всегда смотрели дружески и ободряюще. Вероятно, благодаря этому «отцовскому взгляду» дидактический руководитель снискал у студентов всеобщую симпатию.

— Я хотел тебе кое-что сказать, Линк, — начал Киоки, — поскольку именно тебе досталась работа у Траута. Дело довольно деликатное. Видишь ли, как бы это сказать, мы… то есть коллеги Траута, хотим, чтобы ты в некотором смысле присмотрел за ним. Это очень большой ученый, но он страшно неосторожен, даже сумасброден. Он утверждает, что ему никто не нужен и эксперимент на Фобосе он проведет один, без чьей-либо помощи. Действительно, он прав и одного человека достаточно для обслуживания всей аппаратуры во время испытаний. Однако мы опасаемся, что, оставшись один, Траут будет пренебрегать правилами безопасности. Когда речь идет о его собственной жизни и здоровье, он не обращает внимания на инструкции и запреты, особенно если считает их не очень разумными. Но ведь все они имеют какое-то обоснование. Траут обожает риск и тут уж ничего не поделаешь. Если же опасности подвергается другой человек, он до абсурда осторожен. Если бы мы послали с ним кого-либо из коллег-ученых, он счел бы себя оскорбленным, решив, что мы не верим в его способности. А поскольку каждый научный работник обязан принять назначенного институтом дипломника, мы пользуемся случаем и посылаем тебя.

Яну стало немного не по себе.

— На счету у Траута, — продолжал Киоки, — солидная доза облучения. Несколько лет назад, во время первых опытов с контролируемой аннигиляцией, он так увлекся, что, выйдя за пределы защитной переборки, получил несколько сотен рентген. Потом он долго болел, но осторожности у него не прибавилось. Эксперимент, который ждет вас на Фобосе, не опасен, если придерживаться элементарной предосторожности. Именно это мы имеем в виду.

— Хорошо! — решительно сказал Ян. — Я постараюсь, чтобы все было в порядке.

То, что Траут окрестил «формальностями», отняло у Яна круглым счетом два дня. Они вмещали в себя массу дел, начиная с разрешения на вывоз подопытных животных и кончая медицинскими обследованиями. Попутно он узнал, что является обладателем «аминальной дисфазии в степени ноль, запятая, ноль, три». Такой диагноз его ничуть не обеспокоил по той простой причине, что он понятия не имел, что это вообще такое. В конце концов он получил разрешение на полет в район Марса, а это было самое важное.

За день до старта Ян отослал свой багаж, а в назначенный час впервые в жизни переступил порог Космоцентра. В третьем павильоне его уже ожидал весь груз, там же бегал Траут.

— А, явился! — сказал он и бесцеремонно начал рыться в багаже Яна. Он перебрал все пакеты, не притронувшись только к клетке с мышами и морскими свинками.

— Присматривай за этой пакостью! — приказал он грозно. — Чтобы по ракете не разбежались!

Наконец взялся за чемодан с личными вещами Яна. Взвесив на ладони электробритву, возмутился:

— А это еще что? Балласт? Будем отращивать бороды! Я же говорил, у нас излишек веса!!!

Он копался до тех пор, пока не наткнулся на портрет Лисе в металлической рамке. У Яна покраснели уши, когда Траут, иронически глядя то на него, то на фотографию, сделал такое движение, будто собирается отложить снимок в сторону. Однако, помедлив, он положил портрет в чемодан, зло хлопнув крышкой.

«Кроме всего прочего, он еще и зловредный», — огорченно подумал Ян.

— Все, можно грузить! — буркнул Траут.

Ленты транспортеров понесли багаж, а он подошел к окну холла. Ян встал за его спиной. Низко над горизонтом, словно огонек сигареты, оранжевел Марс.

— Я знаю, что это работа Киоки, — говорил Траут, когда они шли на посадку. — Знаю, зачем мне всучили дипломника. Боятся… за меня! — последние слова он произнес с сарказмом.

Он хмуро смотрел на видеоэкран, уверенным движением передвинув рычаг распада, и говорил как бы сам с собою.

— А кому какое дело? Я сам за себя отвечаю! — докончил он зло и неприязненно взглянул на Яна, словно тот лез не в свои дела.

Ян скорчился в кресле второго пилота, чувствуя, что не в силах больше переносить этого человека. В течение всего полета к Марсу Траут только и знал, что брюзжал, если, разумеется, не работал и не спал. Его раздражало все: порядки в институте; те, кто всунул ему груз для марсианских баз; инженеры, срывающие сроки изготовления приборов для его опытов. Порой он монотонно говорил минут по тридцать без перерыва.

Из множества непонятных замечаний и незнакомых физических терминов, разбрасываемых Траутом, Ян пытался составить общее представление об опыте, который им предстояло провести. Насколько он понял, целью исследования было осуществление непрерывной управляемой аннигиляционной реакции: два потока частиц — электронов и позитронов — встречаются в фокусе вогнутого зеркала; частица и античастица исчезают, а из точки, в которой они столкнулись, в противоположных направлениях излучаются два гамма-фотона. Фотоны ударяются о поверхность зеркала. Если это идеально отражающая поверхность, то движение отраженных фотонов передается зеркалу. Фотонный привод, теоретически известный уже давно, при использовании аннигиляции решил бы проблему создания двигателя для межзвездных ракет. Однако создание зеркала с такими фантастическими свойствами казалось безнадежной затеей. При огромной мощности излучения даже небольшая доля поглощенной зеркалом энергии была бы способна мгновенно его расплавить.

Зеркало, изготовленное на Фобосе по проекту Траута, должно было помочь воплотить в жизнь эту мечту… Ян еще не имел понятия о его размерах и мощности излучения, которой хотел добиться Траут. Он не расспрашивал о подробностях, чтобы не выдать каким-нибудь неуместным вопросом собственное невежество. Одно было ясно: Траут верил в удачу эксперимента. Более того, он не допускал и мысли, что опыт может провалиться.

Яну предстояло изучить условия на обратной стороне зеркала. Несмотря на ожидаемую безотказность отражающей поверхности, нельзя было с уверенностью утверждать, что вредное для живых организмов излучение не просочится сквозь какие-либо микротрещинки покрытия. Морские свинки, которых вез Ян, должны были послужить объектом исследования, прежде чем первый человек сядет за руль фотолета.

Вторая марсианская база приняла их гостеприимно, тем более что они привезли сюда запас продовольствия и оборудования. Но здесь с удовольствием встречали каждого вновь прибывшего. У трех человек, обслуживающих базу, было не так уж много развлечений. Яну казалось, что на базе все как-то слишком уж обыденно… «Как не на Марсе», — думал он. Однако времени было немного, Ян не успел даже осмотреться. Подгоняемый Траутом, он поужинал, в принципе отлично, но… «совершенно обыкновенно»; потом их отвели в «гостиную», где им предстояло отдохнуть, — старт на Фобос был назначен лишь на ночь.

Траут довольно уверенно посадил ракету на небольшом плоскогорье среди иглообразных скал. Ян вышел первым. Магниты ботинок тут же прилипли к гладкой стальной плите. Когда электромагнитные краны установили ракету в стартовое положение, Траут повел Яна по узкой стальной тропинке, извивающейся среди каменных игл. Вначале Ян двигался неуверенно — ему казалось, что под ногами размякший асфальт. Сосредоточив все внимание на поддержании равновесия, он немного отстал. Обернувшись и увидев, как Ян тщетно пытается оторвать левую ногу от тропы, Траут остановился. А когда Ян поравнялся с ним, наклонился и что-то поправил на его ботинках.

— Новички! — ворчал он под нос, словно забыв, что в шлеме скафандра имеется микрофон и Ян все слышит в своем динамике. — Все очень умные, а отрегулировать магнитную присоску не могут! Ну, пошли!

Он выпрямился и, не оборачиваясь, молча двинулся дальше. Ян почувствовал, что теперь идти стало гораздо удобнее, магниты действовали равномерно, выдерживая ритм его шагов. Острые конусы скал отбрасывали длинные тени. Солнце, до половины выступавшее из-за близкого горизонта, походило на ослепительную ртутную лампу, горевшую на фоне черного неба.

Справа от тропы на гладкой стальной плите стояли две большие грузовые ракеты. Как только краешек Солнца скрылся за скалами, мгновенно наступила тьма. Но почти сразу вспыхнули рефлекторы, осветив контуры каких-то конструкций. Пятна света то и дело пробегали по скафандрам.

— Подожди! — сказал Траут и отошел в сторону конструкций. Спустя минуту Ян услышал в динамике его резкий, возбужденный голос. Траут выкрикивал что-то копошившимся там людям. Ян понял только, что «если сделано, что положено, то пусть они немедленно забирают свои ракеты и улетают с Фобоса», потому что он, Траут, не намерен ждать и завтра же независимо ни от чего начнет опыт.

«Как они могут долго терпеть такого начальника?» — удивился Ян, но тут же вспомнил, что и он терпит… Надо…

— Копаются, словно черви! — фыркнул Траут, возвращаясь. — Еще не собрали свои вещички… Им уже положено было улететь на Землю!

— Кто это? — спросил Ян.

— Техники. Готовили аннигилятрон для наших опытов.

«Еще счастье, что он не зазнайка, — подумал Ян. — Сказал для „наших“, значит, все же считает меня сотрудником».

Они шли еще несколько минут. Стальная тропа кончилась у входа на станцию. Через шлюз вошли внутрь.

— Можно снять скафандр, — сказал Траут.

Ян с облегчением вдохнул свежий воздух.

— Здесь управление аннигилятроном. А здесь живут.

Траут провел Яна в небольшое помещение. Там стояло несколько раскладных кресел, столы и стенные шкафы. Все было прикреплено к стенам или полу, словно в ракете. Без магнитных ботинок, отданный на милость невесомости, Ян при каждом шаге, хотя и старался ступать осторожно, стукался головой о покрытый эластичным материалом потолок.

— Сядь и застегни пояс, — сказал Траут, указывая на кресло.

Сам он тоже сел, нажав кнопку на поручне кресла. Вся кабина дрогнула. Ян почувствовал растущую тяжесть и понял, что кабина приведена во вращательное движение.

— Теперь можно свободно двигаться, — сказал Траут. — Это очень удобно. Оценишь, когда утомит невесомость. Давай-ка перекусим и поспим, пока техники не уберутся отсюда. Надеюсь, они не все тут подчистили Потом надо будет разгрузить ракету и все перенести сюда.

— Доктор… — начал Ян.

— Забудь про титулы! — прервал Траут. — Здесь некогда произносить лишние слова. Говори мне «ты», или… в общем, покороче. На Земле можешь меня величать хоть «вашим превосходительством», а здесь не до болтовни.

— Хорошо, — сказал Ян, скрывая раздражение.

«Почему он вечно всем недоволен? Если хочет, чтобы я обращался к нему иначе, мог бы об этом сказать. Зачем столько слов и такой тон? Похоже, он во что бы то ни стало старается показаться хуже, чем есть на самом деле…»

Они стояли над углублением, имеющим форму огромной чаши поперечником в несколько десятков метров. В первый момент Яну показалось, что это отражающее черный небосвод озеро. Лишь присмотревшись, он заметил, что созвездия деформированы, уменьшены.

Это было зеркало. Сознательно ли Траут привел сюда Яна именно ночью, когда даже Марс не светил, и, не предупредив, поставил над краем параболоида? Сам он стоял рядом, в темноте.

Ян был ошеломлен. «Словно спокойное озеро!» — вырвалось у него. Он повернулся в сторону Траута, и лобовой рефлектор его шлема на мгновение осветил лицо ученого. Траут улыбался! Это длилось долю секунды, сноп света словно смахнул с его лица загадочную меланхолическую улыбку, превратив ее в какую-то неопределенную гримасу. Траут беспокойно шевельнулся, будто его поймали на чем-то постыдном.

— Идем! — скрипуче сказал он. — Довольно романтики! Это не озеро, а всего лишь гамма-отражатель. Расчетный коэффициент поглощения — около трех десятимиллионных. При полной мощности аннигилятрона температура не превысит пятисот градусов по Кельвину. Под отражающей поверхностью находится поглощающий слой и система охлаждения жидким гелием.

Они обошли зеркало вокруг. Траут время от времени бросал краткие пояснения.

— Это выходы излучателей: электронного и позитрон-ного, — сказал он, показывая на две расположенные неподалеку друг от друга трубы, отверстия которых были направлены немного вниз, к центру зеркала. — Два потока частиц встречаются точно в фокусе зеркала, и там происходит аннигиляция. Атмосферы нет — потоки не рассеиваются. В результате аннигиляции возникают гамма-фотоны, собираемые зеркалом в концентрированный параллельный пучок, идущий вертикально вверх. Как и в обычном световом рефлекторе…

Они шли дальше. Траут задержался над кольцевым выходом какой-то шахты в глубине скалы.

— Колодец, — сказал Траут. — Через него можно попасть в кессон. Пошли!

Держась за скобы в стенках, они спустились на дно колодца. Внизу на глубине сорока метров колодец расширялся и переходил в полусферическую нишу. Отсюда начинался узкий горизонтальный коридорчик. Траут направился в него, а Ян, погасив свой рефлектор, посмотрел наверх. Из неосвещенной шахты в отверстии отчетливо был виден кусочек звездного неба…

В низком коридоре Траут зажег верхний свет. Они вошли в большую круглую бетонированную камеру. Потолок ее напоминал перевернутую чашу. Из его центра, словно стволы двустволки, спускались две металлические колонны, которые кончались на высоте метра от пола над обычным лабораторным столом. И на столе, и вокруг него была укреплена аппаратура — в основном счетчики излучения. Хаотически переплетенные, на первый взгляд, кабели и провода сбегались в толстый пучок и исчезали в круглом отверстии одной из стен.

Траут некоторое время возился у ножек стола, высвобождая их из захватов, потом легко, без усилия, отпихнул его в сторону — стол здесь почти не весил. Словно забыв о Яне, Траут улегся на пол и долго смотрел в нижний срез колонн, висящих над его головой.

— Погаси свет, — наконец сказал он Яну. — Так, хорошо, ляг на мое место.

Он встал и машинально отряхнул скафандр. Ян лег на его место и взглянул вверх. Только теперь он заметил узкие каналы вдоль осей обеих колонн.

— Ляг так, чтобы глаз был против отверстия, — сказал Траут.

В глубине канала светилась искорка. «Звезда, — подумал он. — Значит, канал ведет на поверхность».

— Мы точно под центром зеркала. Канал, через который ты смотришь, идет от его поверхности через отражающий слой и защиту. Он направлен точно в фокус зеркала, то есть в точку, в которой будет происходить аннигиляция. По этому каналу сюда пройдет тонкий пучок гамма-излучения. Канал в другой колонне значительно тоньше — диаметром в миллиметр. Под выходом одного канала помещен счетчик, измеряющий мощность излучения, падающего на зеркало. Второй счетчик измеряет напряжение той части излучения, которая сумеет проникнуть сквозь зеркало и защиту. Потом мы делим одну величину на другую и получаем «эффективность защиты». Просто, правда? Это тема твоей дипломной работы. Ну, и еще зверюшки… Поместишь их здесь, в камере. Если после опытов они не подохнут, значит, все в порядке…

Ян мысленно улыбнулся: «Типичный физик! Ему кажется, что эксперименты с живыми организмами сводятся к одному: сдохнут или нет…» Вслух он этого не сказал, однако программа его работ действительно выглядела довольно скучной.

Он еще раз заглянул в отверстие канала и при одной только мысли о том, что именно таким путем внутрь камеры вскоре проникнет невидимая струйка убийственного излучения, почти физически ощутил состояние подопытного животного. Тогда у него появилась идея.

— Ты говорил, второй канал дает поток диаметром один миллиметр? — сказал Ян, вставая. — Нельзя ли немного расширить программу эксперимента? Ты, вероятно, слышал, что крысы обладают поразительным свойством «унюхивать» излучение. На приближение радиоактивного препарата они реагируют заметным беспокойством и пытаются убежать. До сих пор не известно, где у них размещается этот необычный «орган радиоактивности». Располагая столь тонким пучком гамма-излучения, можно облучать — как бы «колоть» — различные участки нервной системы крысы. Таким путем можно было бы локализовать центр реакции…

— Недурная мысль, — согласился Траут. — Правда, это будет довольно хлопотно. Надо уложить крысу на столе и зафиксировать ее под выходом канала, а потом после каждой пробы изменять ее положение. Впрочем, если первые опыты покажут, что защита достаточно эффективна, можно будет во время работы аннигилятрона находиться здесь и непосредственно наблюдать за поведением животного. Это было бы, пожалуй, довольно любопытное исследование.

Яну хотелось хоть немного разобраться в нагромождении аппаратуры.

— Аннигилятрон запускают на расстоянии? — спросил он.

— Да. Пульт управления и контроля находится на базе, примерно в километре отсюда. Ну, пожалуй, ты уже все видел. Энергоцентраль… Зеркало… Излучатели… Кессон… — перечислял Траут вполголоса. — Достаточно, чтобы понять, как действует эта махина. Да, не знаю, говорил ли я тебе: над всем зеркалом создано силовое поле, чтобы какие-либо пылинки или метеориты не упали на отражающую поверхность. Для гамма-излучения это поле, конечно, не помеха. Пошли спать. Через десять часов первая проба…

Ян ворочался с боку на бок. Он никак не мог заснуть, обдумывая свой замысел. Он уже видел свое имя в научном бюллетене института: «Локализация центров ощущения радиоактивности в организме белой крысы — rattus albus». Отличное название… Только выйдет ли из этого что-нибудь?

И опять же Траут… Совсем другой человек, когда говорит о деле. Не брюзжит, не обижается — деловой, горячий. А эта его меланхолическая улыбка там, у края зеркала…

Согнувшись над полукруглым пультом, Траут сжал тонкими пальцами рукоятку вариометра, одновременно наблюдая за стрелками указателей.

— Еще немного… — ворчал он про себя. — Так… есть электроны… Выключаем…

Он нажал клавиш и несколько огоньков на щите погасли.

— Начинаем, — сказал Траут. — Наблюдай за указателями излучения.

Ян почувствовал легкую дрожь в руках. Вот оно… Через секунду… Толстые стены бункера и слой скал гарантировали абсолютную защиту, и все-таки… Ведь это первый эксперимент такого рода! Траут нажал клавиш — вспыхнули лампочки на щите.

В километре от бункера из горловины излучателя над краем зеркала ринулся плотный поток электронов. Помещенный на его пути счетчик тут же передал величину напряжения. Через мгновение будет включен излучатель позитронов. В непрерывный поток электронов ударит порция античастиц.

— Внимание! — хрипло крикнул Траут. — Смотри за сейсмографом!

— Есть!

Дремавшие до сих пор стрелки измерителей и самописцев дрогнули, затрещали счетчики. Можно было почувствовать еле ощутимый толчок, а перо сейсмографа подскочило на долю секунды, оставив на идеальной прямой тонкую поперечную иглу.

Лицо Траута еще некоторое время выражало величайшее напряжение. Он взглянул на записи приборов и, словно подкошенный, упал в кресло, вытирая ладонями лицо и лоб.

— Было! — сказал он. — Было точно столько, сколько надо! Понимаешь, что это значит?!

Ян понимал. Аннигиляция наступила в соответствии с расчетами. В месте, где протонный заряд попал в поток электронов, исчезло некоторое количество частиц, и во все — стороны ринулся короткий, длившийся долю секунды, поток гамма-излучения. Сейсмический толчок — это и был удар фотонов о поверхность зеркала. Отраженные, они помчались вертикально вверх, предельно сконцентрированным коротким потоком улетая в бескрайнюю глубь Космоса.

Ян понимал. Это была победа. Он секунду стоял неподвижно, прежде чем вспомнил о самом важном: бросил взгляд на указатель исправности зеркала и громко прочел запись.

Траут явно ждал этого.

— Ну… Я думал ты от избытка эмоций забудешь, зачем прилетел, — проворчал он своим обычным брюзгливым голосом. — Показания в вычисленных мною пределах. Но это не конец. Повторим!

Он склонился над пультом, и спустя некоторое время они ощутили новый, более сильный толчок. Измерители дрогнули. Еще серия толчков, переходящих почти в непрерывную вибрацию. Траут метался над пультом, согнувшись под прямым углом. Казалось, верхняя половина его тела соединена с нижней шаровым шарниром — так неправдоподобно он перегибался во все стороны, контролируя разбросанные по пульту приборы.

— Полная мощность! — подсказывал он сам себе. — Отлично! Температура… посмотри, до чего здорово держится в норме! Есть гамма-отражатель! Идеальный отражатель! Довольно! Стоп!

Он потянул рычаг рубильника, выпрямился и стоял так некоторое время, длинный, словно колонна, почти доставая головой потолок бункера.

— Все хорошо, — голос Траута опять звучал сухо и бесстрастно. — Во время опытов можно будет находиться в кессоне под зеркалом… Займись своим зверинцем. Я уверен, крысы чувствуют себя отлично!

Ян возвращался на базу со всем хозяйством: морских свинок и крыс он нес в специальных герметических контейнерах, белые мышки разместились в карманах под скафандром. Траута не было ни в бункере, ни в жилой кабине. Входя на склад, Ян увидел его спину над столом, на котором были расставлены клетки с оставшимися животными. От удивления он даже заморгал — Траут обычно держался в стороне от этих «отвратных существ», как он брезгливо называл их. Однако изумление Яна еще больше возросло, когда он увидел, что Траут держит на ладони… белую мышку! Зверек, поднимая вверх мордочку, вглядывался малюсенькими красными глазками в склонившееся над ним лицо человека, который указательным пальцем другой руки гладил его по спинке. И вдобавок… улыбался!

Траут заметил Яна только, когда он кашлянул. Смутившись и сделав вид, будто ему ужасно неприятно, он бросил мышь в клетку.

— Я говорил тебе, чтобы ты смотрел за этой дрянью! — зло буркнул он. — Расползлись по всей базе!

— Я закрыл все клетки, — спокойно сказал Ян.

— Значит, не все! — проворчал Траут уже не так уверенно и ушел.

Ян разместил принесенных животных в клетках и направился в жилую кабину. Траут лежал на койке, глядя в потолок.

— Попробуем с этой… крысой? — осторожно спросил Ян.

— Попробуем! — проворчал Траут. — Может, завтра… Нет, сегодня! Сегодня попробуем. Я хочу наконец отдохнуть от всего этого! Делай что надо, забирай свое хозяйство и… отправляйся!

— Я не умею водить ракету. И вообще я должен быть с тобой до конца.

— Жаль! Ах да, совсем забыл, ты же при мне вроде ангела-хранителя, — Траут недовольно отвернулся к стене. — Но все равно сегодня испытаем крысу, потом на эти пустяки не будет времени.

— Сегодня по плану уже не следует запускать аннигилятрон, — равнодушно заметил Ян.

— Что мне план! Через час начинаем. Приготовь необходимое и разбуди меня через час, ясно?

— Ясно.

«Что ему опять взбрело в голову? — размышлял Ян, идя на склад. — Почему он так неожиданно меняет установленный порядок опытов? Какие-то капризы?»

Он достал из клетки небольшую белую крысу, переложил ее в контейнер и вместе с несколькими необходимыми приборами перенес к выходному шлюзу. Потом сел за стол и на листе бумаги набросал план опыта.

Спустя час он разбудил Траута. Придя в себя, ученый приготовил запуск и вышел за Яном в шлюз.

— А кто запустит аннигилятрон?

— Часовой механизм. Я пойду с тобой — еще сунешься, куда не положено, потом греха не оберешься…

— Как хочешь. Сколько времени в нашем распоряжении?

— Достаточно. Двадцать минут. Через двенадцать будем в кессоне, положишь крысу под канал. Первый протонный выстрел будет сделан автоматически. Потом, если мы вообще заметим что-нибудь интересное, я вернусь сюда и буду каждые десять минут включать аннигиляцию, чтобы не бегать каждый раз туда и обратно.

— А между пультом и кессоном не установлена телефонная связь?

— В этом не было необходимости. Я должен был работать здесь один…

— А радио?

— Бесполезно. Кругом стальные плиты. И вообще, зачем тебе связь? Я же говорю, каждые десять минут буду давать длинный, скажем, десятисекундный выстрел позитронами. Думаю, ты успеешь заметить, как будет реагировать крыса. Потом изменишь ее положение относительно канала, спрячешься за щит и снова… Ясно.

— Пожалуй…

— Тогда пошли!

Они вышли. Из-за выщербленных скал, отбрасывая тени на матовую поверхность тропы, выкатывался огромный диск Марса. Черное тревожаще низкое небо замыкалось над ними, словно собираясь прикрыть их навсегда черным бархатным покрывалом. Ян поискал глазами Землю, но ее не было. Еще несколько месяцев обратного пути отделяли его от родной планеты, и Ян впервые почувствовал, что ему недостает тех гор и того неба, настоящего воздуха и нормального тяготения… Он подумал, что Лисе наверняка выехала в горы, будет там гонять на лыжах, как обычно во время зимних каникул, а он, Ян, потерял эту зиму на матовом скалистом обломке диаметром в несколько километров…

Возле колодца Траут задержался, пропустив Яна вперед.

— Поспеши, осталось пять минут!

Они спустились на дно. Светя фонариком, Ян двинулся по коридору в сторону кессона.

Его остановил резкий окрик Траута:

— Стой! Подожди в коридоре!

— Что случилось? — бросив груз, Ян подбежал к колодцу. Траут, словно загипнотизированный, задрав голову, смотрел в выходное отверстие.

— Что случилось?

— Выключи свет! — такого голоса он у Траута еще не слышал. В нем не было ни злости, ни раздражения: этот голос приказывал молча повиноваться.

— Погаси и быстро в коридор! — повторил Траут, не отрывая глаз от наружного отверстия колодца.

Ян посмотрел в том же направлении. Там, как всегда, виднелся круглый вырез звездного неба.

— Я же сказал — вон отсюда! — крикнул Траут, оттолкнув Яна.

Когда Ян снова заглянул в колодец, он увидел, как Траут быстро взбирается наверх.

— Куда ты? — испуганно крикнул Ян. — Через четыре минуты включится аннигилятрон! Нельзя быть снаружи!

— Сиди там! — крикнул Траут так, что в наушниках зазвенело.

Ян несколько секунд стоял в нерешительности. Опять были видны звезды — Траут вышел на поверхность.

«Что он собирается делать? Задержать реакцию? Но как? Он же не успеет добежать до централи… Может, где-нибудь здесь, наверху, есть аварийный выключатель? Нет, ерунда, если бы был, то скорее всего в кессоне, внизу…»

Еще три минуты… Две… Звезды упрямо торчали над головой. Через минуту отверстие должен загородить возвращающийся Траут, потому что, если он не успеет… Ян знал, что рассеянного излучения вокруг зеркала достаточно, чтобы…

Еще минута…

«Сумасшедший… сумасшедший… они были правы…»- повторял Ян.

— Траут, что ты там делаешь? — крикнул он в микрофон, но тут же сообразил, что находится в экранированном помещении, в сорока метрах от поверхности. Волны слабого передатчика не доходят наверх.

Двадцать секунд. В колодце — пусто. Ян опустил глаза. Медленно, нерешительно сделал несколько шагов в глубь коридора. Взглянул на часы. Три… две… одна…

Ожидаемого толчка не было. Ян напряженно переждал еще несколько секунд и облегченно вздохнул.

«Все-таки выключил! Не было реакции, — подумал он. — Только… зачем было выключать?»

— Ты там? — услышал он голос спускающегося Траута.

— Что случилось?

— Ничего. Возвращаемся.

— Куда.

— На Марс. Быстро!

— Что случилось? Почему?

— Я же сказал, возвращаемся. Это приказ! Немедленно на базу, забирай животных и записи измерений. Я жду в ракете, старт через полчаса!

Тон, которым это было сказано, давал понять, что дальнейшие разговоры только еще больше взбесят ученого.

«Весь опыт полетел к черту! Хотя бы знать, что случилось?» — зло думал Ян, упаковывая багаж.

— Послушай… — неуверенно начал Траут, сжимая рычаги управления и глядя в лобовой экран. Только теперь в ярком свете кабины Ян видел, как он бледен.

— Ты заболел? — спросил он.

— Неважно. Послушай! Не думай, что я… Прости, что так получилось, это моя вина…

Ян с удивлением смотрел на него: этот тон, эти извинения…

— Ты не окончил своей работы. Я свою едва начал. Пришлось прервать.

— Почему ты выключил аннигилятрон?

Руки Траута дрожали. Было видно, что он напряг всю свою волю, чтобы побороть эту дрожь.

— Не беспокойся! Из того, что нам удалось сделать, ты выкроишь неплохую дипломную работу. Немного изменишь название, и все будет в порядке…

— Ты болен? Что случилось?

— Выявишь органические изменения у крыс и получишь обширный материал для анализа…

Он осекся. Оба молчали. Ян не хотел возобновлять своих вопросов. Траут словно вспоминал что-то важное.

— Может, ты помнишь… Нет наверняка не помнишь, тебе всего двадцать три — двадцать четыре года. Тогда тебе было самое большее два. Это был ужасный случай. Межконтинентальная ракета… с сотней пассажиров на борту сразу после старта из Сиднея… рухнула с высоты километра. Все погибли. Виноват был один человек… Один безответственный… Не знаю, может, это случилось с ним раз в жизни… Человек, которого посадили за пульт, перед рядами кнопок. Человек, которому даже не надо было самому ничего вычислять. За него это делали машины. Но не они совершили ошибку… Это он нажал не ту кнопку и отправил на смерть сто человек. Обычная ошибка — просто идиотская ошибка… Будь это что-то другое, вступила бы в строй блокировка… Но никто из конструкторов даже и не предполагал, что можно совершить такую ошибку…

Траут замолчал, закрыл глаза. Потом быстро сказал:

— Там были моя жена и трехлетний сынишка. Я был на ракетодроме и видел все. Была ночь… Ракета взорвалась в момент падения… Когда я узнал причину, я хотел убить этого человека и наверняка убил бы, если б… он не сделал этого сам… Тогда я подумал, что был глупцом. Что мне его самоубийство. Потом… Я не мог никому верить… Я сказал себе: ошибаться нельзя… Никогда. Если это связано с другими людьми — нельзя! Нет, не потому, что я так любил людей… Я хотел быть холодным, бездушным… и решил, что не имею права ошибаться. Ни в коем случае… Разве что подвергая опасности только себя…

— Зачем ты это говоришь? Скажи, скажи, наконец, что случилось? Почему ты выключил аннигилятрон? Почему мы возвращаемся?

— Я должен был… Деймос… стоял в зените…

Ян не понял.

— Ну и что? При чем здесь Деймос!

— Там научная станция… С людьми… Там люди! В десяти тысячах километров от Фобоса, на втором спутнике Марса. Деймос был в зените… Если б началась реакция, весь поток фотонов ринулся бы в сторону Деймоса! На станции нет экранов, которые защитили бы их от такой лавины гамма-излучения. Они… там… получили бы по тысяче, а может, и больше рентген…

— Но как ты сообразил это в последний момент?

— Колодец… — прошептал Траут белеющими губами. Пот выступил у него на лице — Колодец… Когда я взглянул вверх… на небо… в центре увидел звезду… Это был Деймос. Прямо над нами… Это была моя ошибка… План экспериментов был скоординирован с астрономами… Я не подумал, что может сложиться такая конфигурация. Я нарушил порядок опытов…

— И ты побежал выключать? Но как? Как ты это сделал?

Траут некоторое время не отвечал, потом с трудом выдавил:

— До базы было слишком далеко. Мне пришлось закрыть выход излучателя…

Ян понял. Достаточно было чем-либо заткнуть отверстие позитронной пушки. Но…

— Траут!!! — закричал он, пораженный страшной догадкой. — Но ведь там не было ничего! Траут! Что ты сделал?!

Траут молчал. Ян резким движением вытащил заткнутую за пояс его комбинезона небольшую никелированную коробочку.

— Нет! Нет! — резко воскликнул Траут, схватив его за запястье. — Не надо… Я… не хочу знать… Я… я уже знаю,

Он медленно отвернулся, и Ян отпустил дозиметр, который закачался на цепочке, словно старинные карманные часы.

— Почему ты не сказал раньше? Ведь есть же средства…

— Не надо, — мягко сказал Траут. — Нет таких средств… Слишком большая доза…

Ян тупо смотрел на него. Этот человек, всю жизнь улыбавшийся только тайком и радовавшийся лишь результатам своих изумительных экспериментов, теперь, говоря о собственной смерти, был способен на такую открытую и искреннюю улыбку.

— Зачем ты это сделал, Траут?

— Там были люди… Они получили бы по тысяче, а то и больше… Это была моя ошибка, понимаешь, моя; не их, не твоя, а моя…

— Нельзя было поступить иначе?

— Сам знаешь, что нельзя… Необходимо было рассеять поток. Или тот или другой… Электронный был постоянным, позитронный — прерывистым, десятисекундным… Из двух зол… — он слабо усмехнулся и отвернул лицо.

— Так зачем же мы летим на Марс? Ты едва сидишь.

— Ты не умеешь пилотировать… Я не хотел, чтобы у тебя были… неприятности со мной…

— Не понимаю.

— Прежде чем прилетит ракета с Земли, пройдет не меньше полутора месяцев… На Марсе сейчас нет ракеты, способной сесть на Фобосе. Та, на которой летим мы, единственная… Тебе пришлось бы быть со мной… до конца. А потом… одному… Я не хотел, чтобы ты это видел. Ты еще молод, зачем тебе… Я видел… Видел, как умер Рисе после двух тысяч… Это было страшно. Я запомнил. На всю жизнь.

Он взглянул на экран и сказал, пытаясь придать своим словам естественный, теплый тон:

— Смотри! Успели. Через минуту садимся. — А потом добавил: — Не говори им ничего, я сам скажу все, что надо…

Большие капли пота стекали по его небритому лицу. Вцепившись в рычаги, устремив взгляд на экран, он вел ракету на посадку.

— Он умер? — спросила Лисе, глядя в окно, за которым зеленели первые листья старых каштанов.

— Да. На четвертый день. Мы не могли этого предотвратить. Он был в сознании до конца, но не хотел, чтобы я его видел. Только в первый день… Спрашивал, кто был на станции на Деймосе. Видимо, хотел знать, вместо кого умирает.

— А ты?.. Узнал, кто там был?

— Да. Но правды ему не сказал.

— Почему?

— Потому что, видишь ли, в тот момент там как раз никого не было! Совершенно случайно за несколько дней до этого со спутника по каким-то причинам сняли людей.

— Значит он умер… зря?

— Нет! Какое имеет значение, был там кто-нибудь или нет. Важно только то, что думал Траут, заслоняя своим телом излучатель позитронов. Но знай он правду, ему было бы значительно тяжелее. Знаешь, что он сказал мне еще там, в ракете, перед посадкой? Он сказал: «Это было совсем не так трудно, Линк. Достаточно было вспомнить, что я все-таки человек, а не машина для исследования мира…»

— А ты… Теперь, после всего… Ты будешь работать на спутниках? — Лисе сжала пальцы Яна.

— Буду, — ответил он.

Ответил быстро, решительно и зло.

Телехронопатор

Видимо, он уже давно стоял у меня за спиной, потому что, когда я повернулся, чтобы уйти, он криво улыбнулся и сказал:

— Вы, я вижу, любитель древности…

Он угадал, и не удивительно: я долго не мог решить, что взять — Плутарха, Геродота или Флавия и в конце концов купил «Жизнь Цезаря» — на другое просто не хватило денег.

— Вы угадали, — сказал я, пытаясь пройти мимо, но он увязался следом.

— Времена Империи — чрезвычайно любопытный период, — сказал он, энергично и как-то бестолково жестикулируя. — Хотя лично я предпочитаю Древний Восток.

Мы вышли из книжного магазина. У меня не было желания вступать с ним в разговор, но он и на улице продолжал вертеться около меня. Он трещал без умолку, но я пропускал его слова мимо ушей, размышляя, как бы отделаться от назойливого старикашки. Однако стоило мне свернуть влево, как он тут же последовал за мной, и я понял, что отвязаться от него будет нелегко.

Я ускорил шаг, но он не отставал, засыпая меня потоками слов. Причем голос у него был какой-то дребезжащий.

— Если пожелаете, я могу показать вам массу интересного… Рим, Греция, Китай… Так сказать, ad libitum…[2]

— Надо думать, у вас богатая библиотека? — наконец заинтересовался я.

Он помахал рукой возле уха и отрицательно покачал головой.

— Нет, нет… Летописцы не всегда строго придерживаются истины… Вы понимаете, субъективность, разные там личные качества… Это, в общем-то, естественно: раз есть твердая власть и угнетаемый народ, то обязательно сыщутся и панегиристы и пасквилянты. Первые служат власть имущим, а вторые — подвергают сомнению все, что говорят первые. Вторые нравятся народу, но и они не всегда пребывают в согласии с истиной… Так что у нас нет объективных источников, во всяком случае писанных…

Я ухмыльнулся и высказал мысль, что надо уметь самому выискивать правду в исторических трудах.

— Самому, это верно, — подхватил старичок, — только не в литературных трудах.

— В таком случае остаются только предметы материальной культуры.

— Да, но у меня есть кое-что понадежнее!

Мы незаметно дошли до сквера и присели на первой же попавшейся нам скамейке.

— Надежнее? — пожал я плечами. — Кроме устных преданий и литературных памятников, которые вы только что раскритиковали, ничего другого нет… Разве что отыщется какой-нибудь уэллсовский Путешественник по времени! — пошутил я.

Глаза старика заблестели, придвинувшись ближе, он заглянул мне в лицо.

— Вот именно! — сказал он проникновенно, целясь пальцем мне в грудь. — Совершенно справедливо. Чувствуется, что у вас достаточно воображения. Что значит молодость, отсутствие предубеждений и этого, как его… ну, в общем, вы не закоснели в убеждении, будто совершенней и непогрешимей вас никого нет. Знаете ли, — продолжал он, все еще тыча в меня пальцем, — horribile dictu,[3] но четверо серьезных ученых, которых я не раз пытался натолкнуть на эту мысль, даже в шутку не подумали о подобной возможности!

Он замолчал, с трудом переводя дыхание после тех нескольких фраз, которые проговорил с какой-то непонятной поспешностью. Немного погодя он заговорил снова, сопя и делая частые паузы.

— Мне это пришло в голову, когда я был еще профессором университета…

— Вы историк? — перебил я его.

— Нет, не историк. Я уже давно никто! Просто старый чудак. Так скажут в Академии, если спросить о Гиснеллиусе… Впрочем, не обо мне речь, — продолжал старик, вздохнув — Вы вспомнили Уэллса. Нет, его выдумка с Машиной времени — чистейшей воды фантазия. С научной точки зрения это была наивная и противоречащая законам природы идея. Впрочем, иначе и быть не могло. Путешествие во времени — парадокс, литературный прием, не больше. Количество материи в данной точке времени — пространства вполне однозначно и не оставляет ни возможности, ни места для каких-то фортелей с переносом массы или энергии в прошлое. Перенесение в прошлое, за пределы даты собственного рождения, практически не означало бы ничего: просто «путешественник» как бы родится вторично, а потом впрессовывается в собственную биографию, даже не зная, что то же самое время переживает еще раз… Вы понимаете? «Отступать во времени» — это все равно, что вторично просматривать тот же самый кинофильм, у которого всегда есть определенный сценарий со своим началом и концом. Прокручивая ленту повторно, мы не увидим более того, что можно увидеть, просматривая фильм за один присест от начала до конца. Любая иная постановка вопроса приводит к неизбежным парадоксам и противоречиям, в частности к выводу, что можно влиять на собственное будущее… Принимая все физические ограничения, мы приходим к заключению, что единственным способом «отступления» во времени является такой метод, который исключает активное бытие человека в том периоде, в котором он никогда не существовал, то есть за пределами его жизни. Вы спросите, неужели это возможно? Уверяю вас, да, и я могу убедить в этом каждого, кто захочет.

Вы, несомненно, кое-что слышали о парапсихических явлениях? О телепатии, например? Я знаю, это часто вызывает протест, каждый пытается отыскать в этом обман, шарлатанство… Нет ничего хуже, чем чрезмерная ортодоксальность в науке! Это ведет к своеобразной инквизиции, к фанатическим запретам всего, что низвергает старые понятия или же просто выходит за их рамки… Все, что неясно, — заклеивать черной бумагой во имя святого Порядка Вещей, во имя устаревших, но систематизированных и понятных, хоть и не всегда соответствующих истине, воззрений… Механицизм до сих пор прочно сидит в некоторых головах… Детерминизм казался завершенной системой всебытия. Все иное провозглашалось ересью. Релятивизм, статистические теории, наконец, кибернетика… Здесь были свои охаиватели, приклеивавшие всему непонятному ярлык «метафизики», «псевдонауки» или просто шарлатанства… Но… я отклонился. Я даже не знаю, улавливаете ли вы, о чем я говорю? Насколько я понял, вы, кажется, больше интересуетесь гуманитарными науками…

— Не совсем, — буркнул я, не желая откровенничать.

— Впрочем, в наше время это не имеет особого значения. Прежде, беседуя с гуманитарием, я твердо знал, что он понимает каждое пятое слово… Теперь приспособились все… Одни, чтобы жить в мире техники, о которой volen nolens,[4] а кое-что знать надо, другие, чтобы не поглупеть и не опуститься до уровня вычислительных машин…

Итак, телепатия — «перенесение информации от мозга к мозгу без помощи органов чувств». Разумеется, речь идет о привычных пяти чувствах. О шестом болтают давно, но только в переносном смысле, толком не зная, что это такое. Телепатия — передача мысли на расстояние, через пространство… А что, если это распространить на четыре измерения, на пространство — время в эйнштейновском понимании? Ведь все происходит в пространстве и времени, иначе говоря, все содержится в пространстве — времени. Понимаете: содержится!!! Можно представить себе передачу информации из пункта А в пункт В — это обычная телепатия. Однако можно также вообразить и передачу информации из пункта А и момента Т₁ в пункт А и момент Т₂.Тут нет никакого противоречия, никакого парадокса в переносе массы или энергии. Перемещается чистая информация! «Информация — это информация, а не энергия», — сказал Норберт Винер. Информация подчиняется иным, нежели энергия, законам сохранения… Если уж попытаться представить это в виде модели, то, пожалуй, наиболее удачной будет аналогия с радиоактивностью: мозг — навеска радиоактивного изотопа; чем дальше от нее, тем излучение слабее. Чем дальше во времени, тем излучение тоже слабее. Каждый мыслящий и чувствующий мозг излучает информацию во время — пространство. Информация рассеивается, разреживается, но не исчезает. Это и есть сформулированный мною закон сохранения информации…

Если здесь, на этом месте, вчера сидел какой-то человек, явившийся источником потока информации, то сегодня легко можно было бы эту информацию уловить, хотя со вчерашнего дня она как бы испаряется, распространяется во все стороны! Научившись улавливать поток информации, текущей от определенного мозга, можно было бы установить телепатический контакт не только с живущими, но и с некогда жившими людьми… Это был бы, разумеется, контакт односторонний: интересующий нас человек не мог бы его ощущать, а тот, кто уловил информацию, никоим образом не мог бы влиять на его действия и мысли. Однако он мог бы полностью чувствовать и переживать то, что чувствовал и переживал тот человек на интересующем нас отрезке времени. Технически это все не так просто. Потоки информации, идущие от различных источников, в разных направлениях и из самых различных времен, взаимонакладываются. Селекция представляет собой серьезную проблему, но зато эффекты… Представьте себе, какой это изумительный источник для исторических исследований!

— Изумительный! — согласился я, когда старик наконец замолчал, чтобы передохнуть. — Однако это всего лишь фантазия, хотя, должен признать, весьма привлекательная. Насколько я знаю, даже обычная телепатия, если вообще существует что-либо подобное, до сих пор представляет собою явление недостаточно изученное, а факты, которыми мы располагаем, весьма немногочисленны и спорадичны!..

— Этому просто не уделяли достаточного внимания, вот что! — заскрипел старичок, начав дышать ровнее. — Электромагнитные волны! Тоже мне мысль! Уперлись, как ослы: так телепатическую информацию не передашь! Не передашь — и все тут! Вот вам и доказательство! Похерили телепатию, будто кроме электромагнитных волн в мире ничего нет! Вот они настоящие-то метафизики… Живи вместо Максвелла и Герца два таких типа, они бились бы своими глупыми лбами об эти самые электромагнитные волны и показывали, что их нет! О, iģnorantia non est arģumentum![5]

Он неожиданно закашлялся, покраснел и вытаращил поблекшие голубые глазки.

— Меня всегда раздражали такие люди! Я понимаю, нельзя принимать все на веру, но надо же искать, все время искать правду…

— Вы искали?.. То есть занимались проблемой телепатии во времени — пространстве?

В моем вопросе он, видимо, почувствовал скрытую иронию и недоверие, потому что с горечью сказал:

— Вы, молодой человек, мне не верите. Но к этому я привык. Я вам докажу. Зайдите ко мне хотя бы завтра. Вы увидите смерть Цезаря… Или нет! Вы убьете его и увидите его смерть глазами Брута.

— Отличная шутка! — сказал я, чтобы сделать ему приятное, и улыбнулся.

Старик вздохнул, встал и подал мне визитную карточку таким движением, будто вызывал меня на дуэль.

— Прошу! — резко сказал он. — Я буду ждать вас. Только предварительно позвоните, — и он ушел по аллейке, а я остался сидеть с «Жизнью Цезаря» и визитной карточкой в руках.

Я достаточно хорошо разбираюсь в вопросах, связанных с теорией информации, и отлично понимал, что выводы профессора были, деликатно говоря, натянутыми…

Несколько дней я был слишком занят, чтобы думать о Гиснеллиусе. Только в субботу, случайно нащупав в кармане сложенную вдвое карточку с его именем, я подумал, что, собственно, мог бы ему позвонить. Судя по номеру телефона, он жил в районе коттеджей на северной окраине города. На визитной карточке, правда, был адрес, но я никак не мог вспомнить, где находится улица Нильса Бора.

Я набрал номер. Он поднял трубку после третьего звонка. Я сразу узнал его хриплый голос астматика.

— Это вы? — обрадовался он, когда я напомнил ему о нашей беседе. — Прошу вас, приезжайте хоть сейчас. Удобнее всего на метро до станции «Академический городок», а там близко…

Я сказал, что через полчаса буду.

По адресу на карточке я нашел маленький домик, ничем не отличающийся от десятков других, выстроившихся вдоль узкой улочки. Огонь горел только в одном окне. Я нажал кнопку звонка у калитки. Спустя минуту щелкнул механизм электрического замка, и калитка приоткрылась. В дверях домика появилась фигура профессора в теплом халате.

— Добрый вечер! — приветливо поздоровался он и пригласил пройти в дом.

Через мрачную захламленную прихожую я попал в комнату, значительную часть которой занимали забитые книгами полки и огромный письменный стол. Возле стола под серым покрывалом возвышался какой-то предмет кубической формы.

Старик посадил меня за стол и принялся заваривать чай. Он делал это долго и неловко, обливаясь кипятком и ворча вполголоса.

— Холодно тут у меня. Приходится экономить, — сказал он, словно извиняясь. — Правда, есть электрокамин, но вся эта аппаратура пожирает уйму энергии…

Он подошел к кубу и сдернул с него покрывало. Я увидел что-то вроде пульта управления, состоящего из трех вертикальных стенок, между которыми стояло вращающееся кресло. Стенки и небольшой щит перед креслом были усеяны множеством указателей, рычажков и переключателей.

— Вот он, — гордо сказал старичок, усаживаясь напротив меня. — Телехронопатор… Вернее, его операционная часть. Остальная аппаратура занимает всю соседнюю комнату.

— Вы построили его сами? — недоверчиво спросил я, глядя на вполне прилично изготовленные части аппаратуры.

— Сорок лет я вел в университете исследовательскую работу, — сказал он. — Все это мне удалось изготовить, не привлекая особенного внимания. Мои ассистенты делали то, что я им приказывал. Но все нити я держал в своих руках. Здесь, в этом доме, вдвоем с моим старым лаборантом я монтировал аппаратуру.

Когда все было готово и опробовано, я попытался осторожно убедить нескольких наиболее авторитетных профессоров. Вы знаете, как они реагировали? При одном упоминании о телепатии начинали крутить пальцем у виска. Они дали мне понять, что я уже стар и утомлен работой. Мне предложили выйти на пенсию. В тот момент это было мне даже наруку, хотя я и не так представлял свой уход из университета… Как ни говорите — сорок лет! Но теперь это уже несущественно. Главное — мне так и не пришлось продемонстрировать телехронопатор. Я решил подождать, пока найдутся люди настолько разумные, чтобы понять значение моего изобретения. Я совершенствовал прибор несколько лет, познавал все новые возможности этой изумительной аппаратуры…

— Не думаю, чтобы я был тем человеком, который заслужил честь первым ознакомиться с достоинствами этой машины, — скромно сказал я. — По сравнению с вами я полный невежда… в этой области.

Профессор снисходительно усмехнулся.

— В принципе вы правы, — сказал он. — Однако хотелось бы, чтоб кто-нибудь подтвердил мои выводы. Меня, старика, можно заподозрить в галлюцинациях, игре воображения и так далее… К тому же есть некоторые неясности, которые мы могли бы совместно выяснить. Вы подойдете к вопросу объективно, без личной заинтересованности, более критично…

Мы молча пили чай с сухими сдобными булочками, которые старик извлек из ящика письменного стола. Я смотрел на аппаратуру, пытаясь угадать принцип ее действия. По образованию я электроник, однако расшифровать схему аппарата, глядя на щит, я не мог. Аппаратура была оригинальной и не походила ни на одно известное мне устройство.

— Пора включать питание, — сказал Гиснеллиус.

Он подошел к щиту и нажал несколько клавишей. Одна за другой загорелись контрольные неоновые лампочки, за стеной загудели сердечники трансформаторов. Машина ожила. Пол едва заметно завибрировал, как в зале со счетными машинами, где я работал.

— Обслуживание аппаратуры требует определенного навыка, — сказал профессор. — Это напоминает работу на коротковолновой радиостанции. Надо подстраиваться к потоку информации. Улавливать его наподобие радиоволн… Прошу вас, сядьте! — он указал на кресло перед пультом. — Здесь, в этой точке, фокусируются трансдукторы конечного усилителя, которые перешлют в ваш мозг все, что думает и чувствует человек, с которым мы в данный момент устанавливаем связь…..

— Вероятно, правильнее было бы сказать «думал и чувствовал», если это человек из прошлого?

— Я умышленно употребил tempus praesens,[6] — усмехнулся Гиснеллиус. — Когда мы имеем дело со временем- пространством, понятия одновременности или разновременности событий теряют привычный смысл… Нельзя говорить о прошлом или настоящем в обычном понимании. Никакая consecutio temporum[7] в этом случае не годится.

— Вы все время говорили о… телехронопатии — так, видимо, следует называть это явление — из прошлого, — сказал я. — А ведь, учитывая относительность времени, которую обуславливает обобщенное пространство…

Старичок взглянул на меня, с трудом пытаясь скрыть подозрительное беспокойство.

— Вы… знакомы с этой проблемой? Вы говорите так, будто… Кто вы, собственно, такой?

Не знаю, что удержало меня от признания.

— Я пишу кандидатскую по римскому праву… Что-то на стыке истории и юриспруденции, — не моргнув глазом, солгал я.

Он сразу успокоился, но я теперь был осторожнее.

— Когда-то я по-любительски интересовался наукой о пространстве, — добавил я быстро.

— Ах, так, — проворчал он. — Ну, садитесь!

Я не торопился — даже не знаю, что меня сдерживало!

— Вы не ответили на мой вопрос, — напомнил я.

— Простите, на какой? — он рассеянно посмотрел на меня, но я видел, что он притворяется, и это подстегнуло мою настойчивость.

— Я спрашивал о возможности улавливания информации из будущего.

— Ах, нет, нет! — резко выкрикнул он, махая рукой около уха, — это совершенно невозможно… Ведь будущее не детерминировано…

— А вы откуда знаете?

Он смутился и некоторое время искал ответа, бессознательно шаря глазами по комнате.

— Знаю! — выкрикнул он наконец. — Но не вижу необходимости разжевывать. Достаточно будет только своего рода reductio ad absurdum,[8] доказательства методом от противного, доказательства отрицательного: допустим, возможно уловить информацию из будущего. Этакая рабочая гипотеза. Что из этого следует? Вы улавливаете некое известие о событии, которое может касаться вас лично. Вы можете воспользоваться им, «смоделировав» позже свое будущее иным образом… Одним словом, наше предположение приводит к выводу, что будущее «действительное» может быть иным, нежели то, которое вы увидели методом телехронопатии. Это противоречие, очевидно, опровергает справедливость нашего предположения. Вам этого достаточно?

— Нет! — резко сказал я. — Может существовать способ обойти это противоречие в рассуждениях!

— Это как же? — недружелюбно буркнул он.

— Не знаю… — я задумался. — Может, так: сам процесс мысленной связи с будущим возможен лишь постольку, поскольку он не дает информации, которую «путешественник во времени» мог бы использовать для воздействия на собственное будущее…

— А если он все-таки нападет на такую информацию? Ведь это невозможно предвидеть a priori[9]… — старичок хитро усмехнулся. — И что тогда, как вы думаете?

— Допустим, это вызвало бы его… немедленную смерть! — выпалил я, не думая.

Профессор залился беззвучным смехом.

— Вот… — сказал он, вытирая платком губы, — вот как можно попасть в собственные сети. Ведь если ваш «путешественник во времени» погибнет во время эксперимента, значит, в будущем не было такой информации, которую он мог бы использовать для своего спасения, а во-вторых, он, покойник, вообще уже не мог бы ничего сделать. Порочный круг, классический порочный круг! Вот вам второй весьма убедительный довод в пользу того, что в будущее заглянуть невозможно!

Однако мне этого было недостаточно. Незаметно для самого себя я поверил не только в то, что старик говорил о своем изобретении, но и в то, что он сам столь горячо отвергал. Подсознательно я рассуждал, видимо, примерно так: если вся история с улавливанием информации из прошлого правда, то, рассуждая логически, будущее в этом смысле должно быть равноправным. Я размышлял бессистемно, в голове у меня перемешались все мои не очень-то обширные знания, впутывались вопросы обратимости явлений в микро- и макромире, симметрии времени и так далее.

— Хорошо, начинаем! — сказал я наконец. — Все готово?

— Прошу вас, прошу! — профессор, потирая руки, указал на кресло. — Для начала сделаем небольшой экскурс в прошлое…

— С кем вы меня свяжете? — спросил я, уже сидя в кресле.

— О, это будет для вас неожиданностью! Вы даже не догадываетесь!

— Однако я хочу знать! — сказал я с неожиданным испугом.

Он, видимо, это почувствовал, потому что быстро ответил.

— Сидите и ничего не бойтесь. Вы совершите экскурс в недалекое прошлое.

— Но, так сказать, в чьей шкуре?

Он не ответил. Стоя за спинкой моего кресла, он костлявым пальцем нажал красную кнопку на пульте. Я почувствовал легкое головокружение…

Видимо, он уже давно стоял у меня за спиной, потому что, когда я повернулся, чтобы уйти, он криво улыбнулся и сказал:

— Вы, я вижу, любитель древности…

Он угадал, и не удивительно: я долго не мог решить, что взять — Плутарха, Геродота или Флавия и в конце концов купил «Жизнь Цезаря» — на другое просто не хватило денег.

— Вы угадали, — сказал я, пытаясь пройти мимо, но он увязался следом.

— Времена Империи — чрезвычайно любопытный период, — сказал он, энергично и как-то бестолково жестикулируя. — Хотя лично я предпочитаю Древний Восток.

— Ну и как? — Профессор стоял рядом с креслом и заглядывал мне в глаза. — Точно попал?

— Вы отправили меня к моменту нашей первой встречи?

— Вот именно! Вы улавливали свои собственные впечатления, которые ощущали несколько дней назад.

— Я не подумал о такой возможности, — изумленно ответил я.

— О, вы не предвидели еще многого другого. Это было легче легкого: связь с самим собою, сверхвременная автотрансмиссия. Эффектно, правда? Самое настоящее путешествие в обратную сторону. Увы, это возможно только в рамках, ограниченных периодом жизни «путешествующего». Телехронопатор настроен на автотрансмиссию. Теперь вы можете спуститься в более отдаленное прошлое.

Он склонился над пультом, повернул рукоятку и сказал:

— Пятнадцать лет назад, считая от настоящего времени!

Правую руку он положил на красную кнопку старта. И тут я заметил, что его левая рука крадется к переключателю, находящемуся непосредственно под ручкой регуляции интервала времени. Это был маятниковый переключатель, имеющий только два положения: «+» и «—». До сих пор он находился, в положении, обозначенном знаком «—».

Если бы Гиснеллиус повернул его так же решительно и уверенно, как и при предыдущем опыте, я не увидел бы в этом ничего подозрительного. Однако неуверенное движение старческой руки приковало мое внимание, обеспокоило меня.

Дальше я действовал, как в прозрении. Когда его рука передвинула переключатель, я резко вскочил на ноги и обеими руками быстро втиснул профессора в кресло. Он хрипло вскрикнул и отдернул руку от красной кнопки, но я мгновенно ударил по ней.

Зачем я это сделал? Гораздо позже я пришел к выводу, что руководствовался, пожалуй, только каким-то неопределенным страхом перед чем-то необычным и, как мне казалось, опасным. Может, это была так называемая «интуиция», может, побочный эффект, вызванный действием работающего телехронопатора — какое-то слабое взаимодействие между моим собственным сознанием и сознанием Гиснеллиуса. Но смутное ощущение опасности заставило меня поменять наши роли в этом эксперименте. Морально я чувствовал себя — подсознательно, разумеется, — оправданным: я сделал с ним только то, что он собирался сделать со мной.

Когда я нажал кнопку, огоньки неожиданно потускнели, а за стеной, где по словам профессора находилась основная часть аппаратуры, что-то грохнуло. Моя рука, державшая до сих пор худую руку старика, соскользнула вниз по обитой кожей спинке кресла.

Огни люстры дрогнули, мигая на пониженном напряжении… Я огляделся…

Профессора не было! Дверь была закрыта, а он исчез!

Я, остолбенев, вглядывался в кресло, словно надеясь, что он появится там, куда я его только что посадил, потом, в паническом страхе, выскочил на улицу. Только добежав до угла, я замедлил шаг и оглянулся.

В темном окне профессорского домика плясал оранжевый язык пламени. Огонь и грохот, который я слышал раньше, были, видимо, вызваны коротким замыканием в перегруженной аппаратуре.

Я постоял немного в нерешительности, потом побежал к станции метро. Мимо с воем промчалась пожарная машина. Я облегченно вздохнул — кто-то, заметив огонь, вызвал пожарных.

Старик лгал! Вернее, не все, что он говорил, было правдой. Ибо будущее — независимо от того, детерминировано оно или нет, — не может стать известным человеку прошлого. В этом профессор был прав. Однако он не выдал мне одного способа, с помощью которого оказалось возможным обойти логический парадокс: человек, узнавший свое будущее, перестает быть человеком настоящего! Он неотвратимо должен немедленно перенестись в то будущее, которое ему открылось. В противном случае он мог бы воспользоваться в настоящем своими знаниями о будущем, а это приводит к парадоксу раздвоения будущего. Таким образом, перескакивая через время, которое отделяет его от будущего, путешественник во времени просто не успеет использовать сведения о будущем! Это единственная возможность выбраться из мысленного лабиринта… Только при таком условии осуществима телехронопатия (точнее, телехронокинез) в будущее.

Профессор Гиснеллиус прекрасно знал об этом. Он предвидел это теоретически и разрешил конструктивно. Но с помощью эксперимента он хотел подтвердить свою догадку. Проделать же опыт на себе он не решался. Он был слишком стар! Откуда ему было знать, будет ли он еще жить через год, месяц, день? А если б он перенесся в будущее за пределы своей жизни, это означало бы прыжок в смерть!

Я уверен, что больше не встречу уже профессора Гиснеллиуса: указатель времени стоял на пятнадцати годах!

Мне неясно одно: почему парадокс, касающийся перемещения массы и энергии в прошлое, несправедлив в отношении будущего? Может, количество массы и энергии в каждой точке этой «будущностной» дольки времени — пространства все-таки не строго детерминировано?

Прогнозия

Я приехал немного рановато: часы показывали без двадцати минут три. Жара стояла страшная. В небольшом кафе возле остановки было людно, но мне повезло: когда я вошел, надеясь получить что-нибудь прохладительное, один из столиков освободился.

Официантка куда-то запропастилась, и я коротал время, наблюдая за движением на узкой и обычно запруженной автомобилями улице. Не иначе как жара действовала и на машины: сегодня они ползли как-то неохотно и лениво, а прохожие, расстегнув пиджаки, еле передвигали ноги. В такие дни человеку кажется, будто время замедлило бег. Мысли текут лениво и тщательно обходят все серьезные вопросы, то и дело возвращаясь к песчаным морским пляжам или, на худой конец, к городскому бассейну…

— Место свободно?

Я поднял голову. Передо мной стоял немолодой уже человек, одетый в пеструю рубашку; его лоснящееся от пота лицо выражало усталость.

— Пожалуйста, — сказал я.

Он сел. Да, он был немолод, волосы уже начинали седеть, а перерезанный горизонтальными складками лоб и морщинистое лицо говорили о нелегкой жизни. Во всяком случае, так мне показалось. Я иногда люблю читать по человеческим лицам, а потом сравнивать свои наблюдения с действительностью.

Видимо, он почувствовал мой взгляд, потому что беспокойно шевельнулся и, подняв глаза, неуверенно спросил:

— Простите, мы… мы прежде никогда не встречались?

— Скорее всего, нет… — замялся я, снова взглянув на него. — А что, вам кажется…

Он смущенно улыбнулся и сделал такое движение, словно хотел что-то сказать, но, видно, раздумал, отрицательно покачал головой и отвернулся. В такую жарищу, действительно, даже говорить не хотелось.

Официантки все еще не было.

— А обслуживание здесь никудышное. Десять минут жду, — сказал я.

— Не тратьте зря нервы, — вздохнул сосед, не отрывая взгляда от улицы. — Официантка явится через четверть часа. Впрочем, можете быть уверены — пива не будет, да и содовой тоже…

— Я вижу, вы знакомы с местными порядками! — усмехнулся я. — Наверно, частенько сюда захаживаете?

К моему удивлению, он смущенно взглянул на меня и сказал:

— Не знаю…

— То есть как, не знаете? Не знаете или…

— Не знаю. Не помню.

Я пожал плечами, решив, что он просто не хочет разговаривать. Машинально я потянулся за своим портфелем, достал лежавшую в нем рукопись и принялся листать страницы. Текст, который я знал наизусть, показался мне на этот раз путаным и непонятным. «Еще одна страница и я приду к выводу, что это полнейшая ерунда… — подумал я. — Жарища настраивает пессимистически». Я застегнул портфель. Теперь уже ничего не изменишь: через четверть часа я отнесу рукопись в издательство и буду ждать решения…

— Я вас слушаю.

Ну, наконец-то явилась официантка. Она нехотя стряхнула со скатерти хлебные крошки и табачный пепел. Лицо ее выражало смертельную скуку.

— Пожалуйста, пива, — сказал я.

— Пиво кончилось, — меланхолично произнесла она.

— Тогда содовой.

— Вся вышла.

Ничего не скажешь — мой неразговорчивый собеседник отлично знал местные порядки!

— А вообще есть что-нибудь напиться? Холодное, разумеется, — спросил я.

— Фирменный напиток. Желаете? И вам тоже?

Нам не оставалось ничего иного, как согласиться. Официантка исчезла, а мой сосед недовольно поморщился.

— Получим отвратное теплое пойло… — проворчал он.

— Судя по вашим предыдущим предсказаниям, — улыбнулся я, — все должно сбыться и на этот раз.

— Я не предсказываю, а знаю.

— Да ну? Неужто вы… ясновидец? — пошутил я.

— Ясновидец — это, знаете ли, из парапсихологии, — медленно сказал он. — Я называю этот случай иначе. Ясновидение, как вам, наверно, известно, это более или менее правильное общее предсказание. Что касается меня, то я могу предсказывать лишь то, что относится непосредственно ко мне, предвидеть события, в которых буду принимать участие лично, или же факты, которые станут мне каким-то образом известны. Впрочем, я неверно выразился. Я не предсказываю, я знаю… Знаю так же, как вы знаете, что происходило с вами или вокруг вас, скажем, час назад, год и так далее…

— Вы хотите сказать, — заметил я, — что помните свое будущее так же, как я помню свое прошлое?

— Вот именно. Я помню свое будущее, если вообще так можно сказать. Я знаю то, что еще только произойдет. Я назвал бы это прогнозией, это недурно звучит…

— Отлично! И вообще это шикарная шутка. Поразительно — в такую жару вы не теряете чувства юмора…

Мне показалось, что незнакомец смутился.

— Я был бы счастлив, если б это была только шутка… — тихо сказал он, серьезно взглянув на меня из-под полуопущенных век. — Увы, это истина, пан Ковальский!

— Простите, не помню, чтобы я называл свою фамилию.

— Если бы вы даже и назвали, я не мог бы ее запомнить: кроме прогнозии я страдаю еще и полной амнезией! Вы понимаете? Именно в этом мое несчастье, двойное несчастье: я не помню ни одной минуты прошлого, зато знаю все свое будущее!

Я не мог произнести ни слова и осовело смотрел на этого человека, не зная, шутит он или говорит серьезно.

— Но… это же абсолютно невозможно! И откуда вы в таком случае…

— Я узнаю вашу фамилию в будущем, поэтому и помню…

— Так вы утверждаете, что все сказанное вами правда?

Он молча кивнул.

— И… вы не помните даже того, что произошло секунду назад? Зато знаете, что случится через десять лет? — резко спросил я.

— Вот именно. Конечно, близкое будущее я помню точнее и с большим количеством подробностей, чем отдаленное. А вот прошлое, пусть даже самое недавнее, для меня закрыто бесповоротно… как для вас, например, то, что произойдет через минуту…

— Но… — сказал я, — я — то знаю, что и через минуту буду сидеть здесь и беседовать с вами…

— А в три часа пойдете вон в тот дом напротив… Согласен, вы это знаете, но стопроцентной уверенности у вас быть не может. А вдруг да через минуту я отсюда уйду? Или, переходя улицу, вы попадаете под автомобиль? Нет, нет, под автомобиль вы не попадете, а я отсюда не уйду, пока не получу чего-нибудь напиться. Я сказал это только так, для примера. Итак, на основании анализа прошлого и настоящего вы можете более или менее достоверно предвидеть, что произойдет в будущем. Я же будущее знаю, просто знаю… О прошлом же могу судить только на основании встречного анализа тех событий, которые еще только произойдут.

Тридцатиградусная жара вконец отбивала способность что-либо понять. Вдруг меня словно осенило:

— Послушайте, — воскликнул я, — если все обстоит так, как вы говорите, то каким же образом вы можете логично отвечать на мои вопросы, коль, услышав их, тут же забываете, что они были заданы?

— Эх, милый мой! Ну, подумайте как следует, — снисходительно улыбнулся незнакомец. — Конечно, ваш вопрос я немедленно и полностью забываю, зато мой ответ на него помню отлично! Ведь до того, как я его произнес, он принадлежал будущему, тому ближайшему будущему, которое я отчетливо помню.

— Допустим, — согласился я, сбитый с толку. — Но тогда зачем вы вообще задаете мне вопросы? Вот вы спрашивали, встречались ли мы когда-нибудь. Но ведь мой ответ-то вы знали заранее!

— И опять вы ошибаетесь! — спокойно сказал он. — Не задай я этого вопроса, вы бы никогда не ответили на него! А я помню только то, что когда-либо произойдет, следовательно, мой вопрос был вызван логикой необходимости.

— В таком случае я не понимаю, почему свое чудесное свойство вы называете несчастьем? Люди веками мечтали о подобном! Кто не хочет знать свое будущее?!

— Ошибаетесь. Все ошибаются, — сказал он. — Я лучше знаю, какой это груз — знать все до конца, до самых мелочей. Неужели вам никогда не хотелось забыть что-нибудь, какие-либо неприятные моменты из жизни? Забывчивость — прекрасная штука… Уверяю вас, не менее приятно знать о своем будущем не все, не полностью, не до конца! Неужели вы хотели бы забыть — как это случилось со мной — обо всем, что было? Забыть, кто вы, как вас зовут и что вы пережили? Убежден, вы не согласились бы полностью стереть свою личность. Тут уж вам придется мне поверить…

— Скажите… а как все это случилось? Может быть, зная обстоятельства, при которых вас постигло это… несчастье, эта катастрофа памяти, удалось бы найти способ вернуть вас в нормальное состояние?

— Откуда мне знать, как это случилось, если я не знаю даже, кто к кому подсел: вы ко мне или я к вам, и вообще, как получилось, что мы завели разговор на эту тему. Вы все еще не можете освоиться с мыслью, что перед вами человек, который перемещается как бы против течения реальности: моя «память» становится все беднее, каждое слово, каждое происшествие отбирает у нее кусочек знания о моей жизни!

— Значит, с каждой ушедшей минутой вы все меньше знаете и обо мне, хотя задавали мне вопросы и наблюдали за мной во время беседы?

— Разумеется. И все-таки у меня такое ощущение, будто когда-то я о вас что-то услышу… Встретить вас я, пожалуй, не встречу… Да, не встречу никогда, но…

— Вы меня не встретите… — сказал я и задумался.

«Если все это правда и он утверждает, что меня не встретит, то… это для меня единственная возможность…»

— Простите, — сказал я с притворным равнодушием. — Вы, конечно, понимаете — поверить во все, что я от вас услышал, нелегко. Однако я хочу в это верить и поэтому осмеливаюсь попросить и вас кое о чем… Вы не могли бы… рассказать мне что-нибудь о будущем? Что-нибудь такое, что спустя некоторое время можно было бы проверить… Например, не знаете ли вы какого-нибудь будущего изобретения? Если б вы согласились описать мне его по возможности подробно…

— Нет! — решительно и резко прервал меня незнакомец. — Я этого не сделаю.

— Но… я вас очень прошу!

— Коль я говорю, что не сделаю, то это не значит, что я упираюсь. Просто я знаю, что не сделаю. Я знаю, что никогда и никому не буду рассказывать о будущем.

Он был явно возбужден. Потом успокоился и мягко добавил:

— Выполнив вашу просьбу, я мог бы поставить вас в опасное положение. Да, да, не делайте удивленного лица. Подумайте: допустим, я подробно опишу вам некое устройство, зная при этом, что в будущем его создаст, скажем, пан Икс. Ознакомившись с идеей прибора еще до его появления, вы вряд ли удержитесь от искушения и попробуете его создать. Однако известно, что это будет сделано не вами, а паном Иксом. Отсюда напрашивается простой вывод: с вами случится несчастье еще до того, как вы успеете создать образец. Я не имею права подвергать вас опасности… Будущее, как видите, неосторожно приоткрытое перед легкомысленным человеком, может его убить!

— Но ведь вы-то знаете свое будущее! Как же вам удается предохранить себя от чего-либо подобного?

— Меня спасает как раз то, что я знаю все свое будущее. Именно поэтому я в полной безопасности. Если перед вами — во всяком случае, на первый взгляд — бесконечное множество вариантов жизни, то передо мной только один, и я должен его придерживаться. Впрочем, и у вас ведь тоже лишь один вариант: тот, который вы проживете. Но вы по крайней мере можете обманывать себя, думая, будто перед вами бесчисленное множество возможностей. Я выбирать не могу… О, я бы полжизни отдал, чтобы вспомнить хотя бы несколько мелочей из моего прошлого и забыть то, что меня ждет… Как знать, может, это и вылечило бы меня?.. Впрочем, вероятнее всего, моя болезнь необратима…

Он на минуту замолчал, потом уже иным голосом добавил:

— Да, вспомнил, откуда мне будет знакомо ваше лицо… Вы издадите превосходную книгу, которую я прочту через год! Там будет ваше фото. Это будет настоящий бестселлер. Вы ее уже написали?

Я взглянул на него, удивленный его магическими способностями. Неужели он действительно читает мои мысли? А может, и верно, телепатия или что-то еще в этом роде? В его прогнозию я, само собой разумеется, и не думал верить.

— Так, говорите, хорошая будет книга? Сегодня в три я сдаю ее в издательство…

— Она принесет вам успех… К сожалению, мне не придется прочесть остальные ваши книги.

— А та, о которой вы говорите… вы помните, о чем она?

— Ну, разумеется, отлично помню! Особое впечатление на меня произведет изумительное описание планеты, которую откроют герои романа…

«Не иначе, заглянул в рукопись, когда я ее просматривал», — подумал я, а вслух сказал:

— Бог с ним, с фирменным напитком! Сколько же можно ждать! Уже почти три, надо идти. Было очень приятно с вами побеседовать.

Я встал, взял портфель и протянул руку собеседнику:

— Ковальский… — представился я машинально и в тот же момент сообразил, что… именно отсюда, из этого моего представления он «помнил» раньше мою фамилию. Я тут же обругал себя за эту мысль, которая означала, что подсознательно я верил в рассказ незнакомца. Разве можно принимать всерьез подобную чепуху?

— К сожалению, я не могу вам представиться! — сказал он, просительно улыбаясь. — Не помню своего имени. Я, видите ли, болею странной болезнью…

— Знаю, знаю. Вы рассказывали об этом несколько минут назад.

— Да? Ну, стало быть, вы понимаете… Я, правда, не помню, о чем мы беседовали, но, думаю, я сказал вам, что…

— Да, да, вы все рассказали… Простите, я спешу, — нетерпеливо бросил я.

Кивнув ему на прощание головой, я ушел с потоком пешеходов.

Мой новый роман был принят редактором весьма благосклонно. Он даже сказал:

— Успех обеспечен, пан Ковальский. Особенно сильное впечатление производит изумительное описание планеты, которую открывают герои романа…

До сих пор не могу вспомнить, кто и когда говорил мне уже нечто подобное…

Память, что ли, отказывает? Минутку, что я хотел… Кто я? Как меня зовут? Сижу и пишу, а через минуту за окном разыграется ветер, надо закрыть окно… О, уже дует! Почему я не встал, чтобы закрыть окно? Сейчас ветер разобьет стекло.

Дзынь!

Странный, незнакомый мир

Опускаясь по пологой параболе в плотной атмосфере планеты, корабль гасил скорость.

— Высота?

— Три триста… три двести пятьдесят…

Неожиданно угрожающе завыла сирена автопилота, и корабль рывком развернуло на 180°. На полной тяге взревели двигатели. Резкое торможение вдавило космонавтов в кресла.

— Что случилось? — спросил Гие.

— Автопилоту пришлось посадить корабль, — прохрипел Моокс.

Гие отстегнул ремни и потянулся к контрольной ленте автопилота.

— М-да… ничего себе, — ворчал он, читая запись. — Впереди вдруг выросла отвесная стена, а внизу появилась идеальная посадочная площадка — плоская горизонтальная плита. Правда, не очень длинная. Еще немного, и мы врезались бы в стену…

— Неужели это… поверхность планеты?

— Вряд ли. Еще минуту назад у нас была солидная высота.

— Недурное начало. Вынужденная посадка, к тому же неизвестно где.

— Уж не думаешь ли ты…

— Что это они «подсунули» нам посадочную площадку? Это довольно логично: воздвигнуть преграду и одновременно создать отличные условия для посадки.

— Все не так просто! Перед посадкой автопилот пробел радарный зондаж. Вокруг что-то вроде гигантского закрытого со всех сторон ящика, только в одной его стене имеется прямоугольное отверстие, через которое мы сюда попали. Больше ничего автомат не смог сообщить. Остальное придется уточнять самим.

— Тогда пошли!

Вдруг ослепительно вспыхнули телеэкраны. Темноту вокруг корабля рассеял поток резкого, не известно откуда бьющего света.

— Наверное, нас засекли! — неуверенно сказал Моокс.

— Ничего не видно… Где же они?

— Смотри, что это?

Что-то огромное, отливающее металлом, приближалось с такой скоростью, что спустя мгновение заслонило три четверти главного экрана, исчезло и вновь появилось на обоих боковых экранах одновременно, словно кольцом охватывая корабль. Резкий толчок бросил их на пол. Корабль словно подбросила вверх какая-то неведомая сила. Мгновение он висел неподвижно, а потом мягко опустился на бок.

Экраны погасли так же внезапно, как и загорелись. Корабль лежал неподвижно, а Гие и Моокс напрасно пытались понять, что же все-таки произошло.

— Выходим! — нетерпеливо крикнул Гие. — Они и так уже знают о нас больше, чем мы о них!

— Возьми минализатор, а я на всякий случай прихвачу излучатель…

— Не думаю, чтобы они были настроены враждебно. Судя по всему, они уже давно могли нас уничтожить, но не сделали этого.

— Видимо, хотят нас как следует изучить, а уж потом…

— Что потом?

— Думаешь, я знаю? Во всяком случае, не делай особо резких движений: это может их испугать и тогда неизвестно, чем все кончится…

Передвигаться в скафандрах по каменистой местности, покрытой коричневыми валунами, было невозможно. Пришлось вывести из корабля гусеничный вездеход-амфибию. Но и ему приходилось нелегко. Машина то взбиралась на зыбкие холмы, то спускалась в какие-то долины. Неожиданно свет фар отразила гладкая зеркальная поверхность. Подъехали ближе. Путь преграждала не имевшая, казалось, ни конца ни края отвесная стена. Моокс направил луч рефлектора вверх.

— Через нее не перебраться.

— Придется идти вдоль. Где-нибудь она должна кончиться!

Машину повернули влево, двигаясь медленно, внимательно осматривали местность. Когда амфибия съезжала на дно небольшой впадины, впереди снова что-то блеснуло.

— Опять стена? — встревожился Гие.

— Нет, что-то внизу… Какой-то водоем.

Водоем оказался не очень глубоким прудом, заполненным темно-коричневой жидкостью. Моокс взял пробу для анализа.

— Вода, обогащенная какими-то соединениями углерода и взвесью из того же коричневого вещества. Анализатор не может точно определить его химический состав. Поехали дальше, необходимо выбраться из этой пустыни.

Гие некоторое время внимательно рассматривал вычерченную автоматом курсовую кривую, потом толкнул Моокса:

— Похоже, мы движемся по окружности… Мы оказались внутри какого-то гигантского цилиндра. Останови машину, я взгляну, из чего эта стена.

Поверхность стены была гладкой и скользкой. Концом корундового резака Моокс провел беловатую царапину и собрал несколько крупинок.

— Окись кремния, — сообщил он немного погодя. — С добавкой натрия и кальция. Дай излучатель, я попробую пробить.

Несколько ударов пламенем, и из углубления потекла расплавленная масса. Стало очень жарко. Моокс продолжал работать. Углубление увеличивалось. Наконец пламя прорвалось сквозь отверстие наружу. Когда масса вокруг черного провала немного застыла, они с трудом протиснулись в него. С противоположной стороны пришлось спускаться на тросе. Основание стены было из того же материала и тянулось до самого горизонта.

Светало.

— Ты пойдешь направо, а я прямо, — сказал Гие. — Встретимся здесь.

Разошлись под прямым углом. Гие долго шел быстрым шагом. Темнота начинала редеть. Неожиданно плита кончилась и он полетел вниз. Но уже в следующий момент мягко повис, запутавшись в чем-то эластичном. Он осмотрелся, посвечивая фонариком. Во все стороны разбегались не то кабели, не то большого диаметра трубы. Гие вскарабкался на одну из них, наклонно идущую вниз. Поверхность трубы была покрыта чем-то вроде наростов и по ней удобно было идти. Уже почти рассвело, когда он добрался до отвесной стены, в которой исчезали все кабели. Стало теплее. Кабели плотно прилегали к стенкам отверстий, так что перебраться на ту сторону было невозможно. Гие решил рискнуть. Выхватив излучатель, он нацелил его в стену. Дважды сверкнуло пламя, и вдруг какая-то чудовищная сила раскидала кабели. Потеряв равновесие, Гие полетел вниз на складчатую сплетенную из толстых канатов белую поверхность…

Моокс решил возвращаться. Ни следа жизни, ничего, только гладкая, твердая плита. Когда ему показалось, что место встречи уже близко, он включил коротковолновый приемник и обнаружил, что передатчик-маяк, оставленный возле проделанного отверстия, не работает. Тогда он перестроился на волну Гие. Тоже тишина… Или он за пределами приема, или… И что стало с ракетой, заключенной в стеклянную ловушку? Моокс долго бродил вокруг. Уже почти рассвело. Силясь отыскать какой-нибудь след товарища, он видел только какие-то неясные, перемещающиеся на далеком горизонте тени. Высоко над головой простиралась огромная белая плоскость. Она не могла быть небом. Вокруг вздымались колоссальные отвесные стены, но чересчур далекие, чтобы на них можно было различить какие-либо подробности. С одной стороны в стене зиял гигантский светящийся прямоугольник, и именно оттуда струился свет нарождающегося дня. Радарный зонд точно охарактеризовал положение: их поймали в колоссальную ловушку.

Ракеты не видно. Гие молчит… Да, это конец экспедиции, которая должна была стать прелюдией к освоению и колонизации Большой Планеты в системе Желтого Солнца.

Вконец измотанный, Моокс упал на стеклянистый безнадежно однообразный грунт.

Сон быстро овладел уставшим телом, однако мозг, утомленный многочасовым напряжением, по инерции еще продолжал работать. Я понимал, что засыпаю. Перед глазами мелькали какие-то картины, мешавшиеся с действительностью. Я слышал шум ветра за раскрытым окном, но мне казалось, что это звук ракетного двигателя. Еще немного — и этот необычный фильм растает…

Вдруг я вздрогнул. В полуреальный мираж вторглось НЕЧТО, своей несомненной реальностью разорвавшее легкий покров сна. Вначале я не понял, что это. Лишь позже сообразил — звук. Словно скребли металлом о металл…

Где я? Ах, да, в лаборатории института… Я работал допоздна и прозевал последний поезд в город.

Что же это мог быть за звук? Я потянулся к выключателю, и комнату заполнил яркий белый свет. Но переключатели и контрольные лампочки вычислительного устройства не светились, значит, звук шел не отсюда. Я посмотрел на горизонтальную, сделанную из полированного металла лобовую панель электромозга, которая служила крышкой мнемотеки и защищала элементы памяти от влияния внешних магнитных полей. У одного конца панели темнело раскрытое окно, а я на раскладушке лежал по другую ее сторону. И вдруг на блестящей поверхности панели я заметил темную прямую царапину. Царапина начиналась в метре от окна и бежала к стене. Проследив ее направление, я взглянул через плечо и вздрогнул от удивления: царапина кончалась почти на высоте моей головы в полуметре от стены. В конце ее лежал какой-то загадочный предмет, на первый взгляд показавшийся мне похожим на пулю от малокалиберной винтовки. Я хотел взять его рукой, но вовремя почувствовав, что он излучает тепло, воспользовался плоскогубцами.

Странный предмет действительно походил на пулю длиною не более половины спички; на тупом срезе виднелось несколько симметрично расположенных отверстий. «Что такое? — подумал я. — Покушение на мою жизнь?» Сама эта мысль показалась мне забавной. Да и откуда можно было стрелять? Разве что с вертолета — комната находится на семнадцатом этаже, а в радиусе десяти километров нет второго такого же высокого здания. Кроме того, стрелять должны были откуда-то издалека, потому что звука выстрела я не слышал, а конечная скорость пули была слишком мала, коль она остановилась, проехав по плите всего три метра! Наверное, какая-нибудь шальная охотничья пуля! Вокруг — охотничьи угодья. Утром покажу ее товарищам. Надо же: именно в мое открытое окно, одно из нескольких сотен окон здания, попала заблудшая пуля. Куда бы ее положить? Рядом с раскладушкой на покрытом стеклом столике стоял стакан из-под выпитого кофе. Я осторожно опустил туда находку, закутался в одеяло, потому что утро обещало быть прохладным, и спустя несколько минут уснул.

Я проснулся от резкого укола в темя, как будто меня ужалила пчела. Вскочив, я уселся на постели и начал растирать болевшее место. Пчелы нигде не было. Может, просто комар…

Семь часов. Через полчаса придут товарищи. Надо побыстрее привести себя в «божеский вид». Прежде всего — крепкий кофе. Я поставил на газовую горелку пол-литровую лабораторную колбу с водой (высоконаучный метод заварки кофе, практикующийся почти во всех лабораториях…) и схватил со стола стакан, чтобы сполоснуть его под умывальником. Вместе с осадком от вчерашнего кофе из стакана, звякнув о фаянс, что-то выпало. Моя пуля! Но было уже поздно: она соскользнула в сливную трубу, смытая водой из крана. Теперь никто не поверит в мое ночное приключение!

Из стакана сочилась тонкая струйка воды… «Вот те раз! — удивился я. — Дырявый стакан! Но ведь еще вчера он был совершенно цел! Видно, в стекле оказался воздушный пузырек. Теперь он лопнул».

Подобное объяснение меня вполне удовлетворило, и я закончил изучение стакана тем, что выбросил его в мусорный ящик и достал из стенного шкафчика новый.

Вода в колбе кипела, я засыпал туда двойную порцию кофе.

В коридоре послышались шаги уборщиц, скоро соберутся и наши сотрудники. Мы сейчас готовимся к очень интересной работе. Используя самый большой в стране электронный мозг, собираемся доказать, что в радиусе действия фотонных ракет практически невозможно обнаружить разумные существа, уровень развития которых был бы близок человеческому. Мне кажется, это очевидно!