Скрипач и фоссегрим

2

Давно закончился век викингов. Не стало грозных морских королей, гордых волков моря, о которых пели скальды. Те викинги остались в сагах: Дэор Охотник и сын его Ингъяльд, Хродгар Любовник Ведьмы и Хьярди Волчонок, Хокон Большой Драккар, Хравен Увесон и Гуннар-конунг, Халльдор Виндсвалль и его друг-оборотень Рутгер… Те же викинги, что ещё отваживались ходить по морю, были жалкими полунищими трусливыми разбойниками. Они были вне закона. Они грабили только во фьордах. Боялись идти в открытое море, и не без оснований: плохие были у них суда. Были и ещё причины, но о них не говорят, ибо суеверия достойны лишь смеха. Это были уже не волки фьордов, но убогие помойные крысы… К таким вот «викингам» и прибился сын Виглафа. Нет нужды говорить, как встретили его бродяги, как высмеивали его и унижали. От рабской доли его спасло лишь знание песен: он развлекал морскую вольницу разухабистыми висами. Нет нужды говорить, как в драке при Хьёрсее их банду разбил наголову хирд королевского ландмана, Свена-ярла, и только скрипач уполз оттуда, мокрый, перепуганный и побитый. Не понравилось ему на войне. Слишком страшно, что будет слишком больно. Его так и не захлестнуло священное боевое безумие, что открывает золотые врата Чертога Павших. Ничего подобного. Ужас не переплавился в ярость. Увы. Нет нужды говорить, как он проклинал всех духов, асов, ванов и альвов, пытаясь добраться домой, полагая, что хуже не будет. Нет нужды говорить, что он ошибся. Пока отряд Свена-ярла потрошил разбойничье гнездо на западе вверенного ему фюлька, на востоке, близ Равенсфьорда, решил геройски отличиться другой крысячий вождь, некто Кари-хёвдинг. Не только серебра желал он — но прежде всего золотой славы, что не меркнет в веках! Нападая же на простых поселян, такой славы не обретешь. И тогда он подумал: а что, если напасть на того, чей род древен и священен, и ни разу не понес урона от викингов? Тогда уж никто не скажет: мол, кто ещё таков этот Кари? Ибо всем будет ведомо его деяние, воистину достойное лишь мерзостного тролля или ётуна!

— Хэй, добрый человек! В какой стороне усадьба Виллегард?

— Дом Великих Скрипачей? А ты кто? Тебе зачем?

— Я сын хозяина, добрый человек! Вальдер Виглафсон!

— А! Так ты вернулся! Не слишком ты преуспел в странствиях, как я погляжу! Люди говорят, не очень пришлась по нраву твоя выходка старому Виглафу!

— Предоставь судить о том мне и отцу.

— Ладно, не горячись. Иди по тропе, на развилке — влево, найдешь, коль не тупой.

— Благодарствую, добрый человек!

— Как ты станешь смотреть в глаз отцу?

— Не твоё дело!

— Бездарь! Неплохо сделали боги, что взглядом нельзя убивать. Так посмотрел Вальдер на хозяина, что у того сердце в комочек сжалось. От жалости.

— Утром ещё один спрашивал дорогу к Виллеграду, — обронил поселянин.

— Ты ему сказал?

— Конечно! — удивился бонд, — хоть и не по нраву пришелся он мне, а все ж не думаю, что кто-нибудь посмеет причинить вред вашему роду!

«Что я скажу отцу? — думал Вальдер, шагая по мокрой хвое, — а и надо ли что-то говорить? Мы чужие друг-другу. Не стану просить прощения. Это и мой дом! Я не раб! Я одальман, имею право на землю. А прогонит отец — и ладно. Возьму скрипку и уйду. За игру на хуторской свадьбе дадут овсянки с селёдкой…» В животе забурчало, словно в берлоге медведя. Из кустов выпорхнули перепуганные зяблики. Вальдер ускорил шаг. «Не отказался бы я от овсянки! Да и от селёдки, или тески, или хоть…» Радужные мечтания прервал запах гари. И шум. Тревожный, перечёркнутый гортанными криками. Над соснами чернел дым. Вальдер оцепенел. На миг. Потом пожелал тому бонду в зятья тролля. И побежал. Он не понимал, что делает. Лишь безумное сердце гнало его к родному гнезду.

…— Хэй-йя! Что, игрец? Где зарыл серебро рода?! В ответ — хриплый смех. Ненавистный, холодный как болото. Такой родной. Умел смеяться Виглаф Виллеман…

— Врезать ему орла? Хэй, Кари, что скажешь?

— Не торопись, Хаки. Может, убьём кого-нибудь из его домочадцев?

— Кого? Мы уже всех убили!

— Плохо глядел, Хаки! Вон сидит баба с дитём. Твоя рабыня, Виглаф? Твой ублюдок?

— А что, похож? — смеётся скрипач.

— Нет! — кричит женщина, когда её вытаскивают из сарая, — НЕТ!!!!

— Что — нет? — зубоскалит Кари, — не его младенец или непохож?

— НЕТ!!! — мать заходится в рыданиях, надеясь разжалобить викингов. Сходя с ума от отчаяния. Кто-то вырывает у неё вопящего малыша. Вопящего не от страха. От голода и мокрых пелёнок.

— Как думаешь, поймаю его на меч, если подкину на пять футов?

— НЕТ!!! — давится криком мать с искаженным лицом, бьётся в ручищах разбойника…

— И я говорю нет, — смеётся Кари, — может, поспорим?.. Ничего не сказал Виглаф — связанный, израненный, коленопреклонный… Пир вранов был кругом. Пепел, прах, разорение. Черная дымная руина вместо родного гнезда, и он — в сердце её. Крысы разграбили и сожрали его мир. Он стоял на коленях и смеялся, умирая.

— Ну, теперь и правда некого убить, — грустно молвил Кари.

— Думается, ты ошибся, — крикнул Вальдер, выходя на поляну.

— Смотри-ка! Этот уж точно его отродье! Ну, Виглаф? Скажешь, где серебро? Поник головою старый Виглаф. И молвил тихо:

— Да. Глянул на сына с ненавистью и добавил:

— Если он уйдёт невредимым.

— Я не уйду, — так же тихо сказал Вальдер.

— Ну и дурак, — заметил Хаки. То были его последние слова.

Позже люди говорили, что соседи-бонды пришли на помощь и перебили чужаков. Да только не видел никто той битвы, и некому о ней сказать. Багровый туман разлился по поляне. Алое марево накрыло Вальдера, словно кровавый прибой. Мир заледенел в этом кровавом бреду. Ярость и боль, бешенство, безумие, волчий плач, рёв ветра, серебро луны, боевая пляска предка-медведя…

Пожар взорвался в душе, и родич-медведь танцевал на поляне, разрывая глупых крыс на куски. Вальдер не помнил, был ли у него меч или нож. Помнил только скрипку да смычок. И плакал от гордости и стыда старый Виглаф, ибо чуял, как кипела кровь пращуров в жилах сына. Когда Вальдер пришел в себя, кругом лежали мёртвые викинги. У них были какие-то странные глаза. Что видели они перед гибелью? Кто скажет? Вальдер не знал. Не то его заботило!

— Отец! — Вальдер рухнул на колени, подхватил Виглафа, — держись, батюшка! Сейчас перевяжу…

— Тихо! — прервал отец, и стало ясно, что это его самые последние слова, — наклонись… ближе… И прошептал:

— Серебро под елью. Найди фоссегрима. Он тебя научит… раз я не сумел…

— Батюшка! Да как же так…

— Клянешься?

— Да… Да, отец мой. Клянусь! Слышал ли Виглаф? Кто скажет? Пепел и кровь. И — смех хранителя Равенсфьорда.

— Я похороню их. — заверил он, — всех. А ты бери серебро и уходи.

— Я ненавижу тебя, — прошептал юноша, обнимая мёртвого отца.

— Имеешь право. Ты — последний из рода.

— Как найти фоссегрима?

— Осенью иди за лебедями, что улетают. Смотри, где они останавливаются.

Раньше один фоссегрим жил на острове Стредсей, на озере Гормсэар. Надеюсь, птицы приведут тебя туда.

— Я хочу остаться и похоронить отца.

— Нет. Я похороню ВСЕХ. Тебе нельзя это видеть. Никому нельзя. Теперь иди. Вальдер хотел задать вопрос. Не один. А потом — ударить этого человека. Кулаком, ножом, смычком. За его глаза. За его голос. За то, что он такой.

Вальдер снова хотел безумия, алого марева, бури и гнева, чтобы, не помня себя…

Но он лишь кивнул, взял скрипку и лопату. И пошёл к ели: в пути пригодится серебро.