Сказки про Россию и не только - 2

Мимоходом, мимолётом…

Сказка

Царевна прекрасна. Лицом бела, щеками румяна, губки коралловые, зубки яхонтовые. Да и в фигуре без изъяна. Где надо - плоско, где надо - выпукло. А свежа она, аки роза! Утром проснётся, водицей ключевой умоется, да на плац, на мечах сражаться, или же в конюшню - жеребцов стоялых укрощать.

Или перекинет за спину лук со стрелами, да на охоту дня на три, пока всех зверей в округе не распугает.

Но и в учёбе она прилежна. И историю с географией, и металлургию с фортификацией, и языки заморские - всё освоила. От опытов её алхимических дворец сурьмой да красной ртутью пропах, а уж строить всякое она с детства мастак. То на стене крепостной башенки для Горыныча возведёт своими царственными ручками, дабы Змей этот в бою защищён был, огнём супостата поливая невозбранно.

То модель Вавилонской башни затеет с целью рассчитать потребное для строительства количество материалов и строителей. По её выходило, что башню строили с применением неведомых причиндалов, ибо блоки её были столь тяжелы да так пригнаны, что комар носа не подточит, руками сие сделать невозможно.

И даёт заказ инженерам те причиндалы в дереве да в металле воспроизвести, лицом перед предками в грязь не ударив.

В общем, государственно мышления и дел девица. Таковая и захудалое царство на ноги поставит, а уж половину своего царства в порядке да благополучии содержать будет.

Примерно такой текст был написан по приказу царя на оборотной стороне портретов юной красавицы-царевны, кои рассылались с гонцами во все царства-государства, в которых имелись принцы да царевичи брачного возраста.

Часть возможных претендентов сочла для себя партию неподходящей: и девица, видать, взбалмошна, и государь-отец как бы не купцов в роду имел, уж больно профессионально свой товар он нахваливает! Будто всю жизнь с аршином да коробом по градам и весям бродил, пугая разбойников и брюхатя девиц.

Тут была одна заковыка. В отрочестве, что пришлось на Вторую Паническую войну, изгнан был из дворца его царь-отец злодеями, вместе с которым бездомными стали и его чада с домочадцами. И будущий государь, чтобы семья не бедствовала, заделался офеней, всамделишно творя приписываемые офеням дела. Освоил он и феню - язык офеней, и на нож мог любого поставить, и пасти, бывало рвал, и моргала выкалывал.

Но то когда было... Таперича он царь, гарант и прочая, прочая...

Было, да быльём поросло...

Часть, говорите, претендентов... Часть -частью, а большинство ехать к царю не пожелало. Некоторые хитрованы, чтобы обиды не нанести, гонцу деньжат за прогон дали да восвояси отправили с наказом: "Скажи-де царю, что Баба Яга клубок контрафактный выдала, оттого навигация тебя в страну-производитель, в Катай, и привела. А сам в кабаке придорожном затишись да пей-гуляй в своё удовольствие на прогонные. Небось, отроду таких деньжищ не пропивал, баловник!"Царь-батюшка опосля Бабе Яге претензию послал. Претензия - это верёвка такая с петелькой скользящей, мылом заморским душистым намазанная. Семнадцать претензий отправил, щедрый наш! Баба Яга те претензии как силки потом на кривоезжих дорожках ставила, богатырей ловила. Они на мыло заморское падки: мыслят, что то подарочек какой от принцессы али королевны. На худой конец (и такие случаются) - от купчихи.

Купчихи в тот год дебелые да румяные были. Вот богатыри в силок и шли. Так что Баба Яга наловит богатырей, да в кадку. Запас не тянет!

А приехали к царю на смотрины двое. Один, как выяснилось, прибыл от папского престола по случаю, дабы народ православный схизмой смутить да Унию заключить. А про смотрины он так, для разговору. Мол, посмотрим, чья возьмёт: наш папа всем папам папа. И мамам. В общем, православные не разобрались, то ли он от деда приехал, то ли от своего папы, но на всякий случай в болоте утопили, когда тот пошёл ядрёные мухоморы собирать.

Они там со своим папой грибы оченно полюбили, Баба Яга им возила. В ступе. Так не поверите - за один гриб цехин давали!

А вот второй - тот настоящий королевич! Ростом высок, в плечах широк, румянец во всю щеку, сила богатырская, а в талии - двумя пальцами охватить можно. Идёт, как пляшет, по воздуху. Говорит - что Кот Учёный, Баюн, заслушаешься.

А как поёт! Соловьи из рощи у дворца на его песни слетелись, да так во дворце на месте и примёрзли. И как им не примёрзнуть - Дед Мороз раньше них пришёл, да посох свой на подоконнике и оставил. Тоже заслушался.

А королевич волосы свои длинные русые растрепал, глазом посмеивается, да песню за песней вжаривает так, что у ложечников из оркестра ложки не выдерживают, лопаются да колются...

Ох, и хорош собой королевич... Ох, в самое сердце проникает, да так, что потом ничем его из того сердца не выковырять - не выжечь...

Тут-то самое поганое и началось. Бабы, те понятно. Передники посрывали, машут заполошно, орут непоймичто. Точно как дикие германцы на толковище.

Глаза у баб как плошки, груди плахту рвут, стегнами ижицу выписывают.

То присказка. А сказка впереди. Из мужиков там был только батюшка-государь. И того проняло. Разожглись его чресла, сидит, ноздри раздувает, заморские духи обоняет. Царь, в офенях, всякого видал. И про любовь мужскую не понаслышке, своими глазами в дороге не раз видел. Только самого ни разу не потянуло: какое в мужике удовольствие, волос дикий да срам немытый. Что с самим собой этим делом заниматься. Ни радости, ни памяти.

А офени таку любовь "мимоходом" величали. Мол, Господь наказал пастуха иудейска за то, что семя зря проливал. Вот и придумали иудеи, как наказания избегнуть: иной ход, не бабий, искать. А от них зараза эта по всем царствам-государствам расползлась.

При батюшке нашего царя за такое на кол сажали, а только после войны работников в царстве поубавилось, и негласно царь распорядился: самим с такими мимоходниками дел не иметь, но и их как бы не видеть.

Если тайком да тишком, да не с детьми малыми, а по согласию да воле обоюдной, пущай... От нас не убудет. Хоть и не прибудет. Детишков то от них не дождёшься. Из мимохода детишки не вылазят...

У царя на примете да под строгим глазом даже во дворце один такой имелся. Псарь Ерошка. Погань, конечно, а как псарь -незаменимый. Собаки его любили, да и держал их в сытости да в труде. Дня не проходило, чтобы с собаками тот псарь на охоту в ближний лесок не пошёл.

А уж на настоящей охоте, да на парфорсной... Цены ему не было.

Что лису, что зайца, что оленя, что медведя, что волка - те собаки любого добудут и в нужное место пригонят. Мастер, как англы говорят. А они, немытые, в охоте толк знают...

И уж было сам надёжа-государь пуститься в пляс да в верчение вкруг королевича собрался. Уж, прикрыв глаза, видел он щёки бархатные да руки белые гостя дорогого, как влетела хиусом в залу царевна. Влетела, оторопела, а потом во всю силу как завопит: "Альберт! Алечка! Приехал, наконец!"

И за руки королевича хватает да к отцу ближе влечёт. И, на франкский манер батюшку папа называя, тараторит: "Ты представляешь! Мы в Афинах год с ним архитектуру изучали! Он столько знает, столько умеет! Папа, ты должен нашему гостю оказать почёт и уважение! Алечка, сердце моё, как я рада тебе!"

А сама уже его на крылечко тянет, поговорить о своём, о девичьем, а у самой глазки горят, как у рыси лесной. И дрожит будто вся...

Царь кулаки сжал, да так, что ногти мозоли от меча прокололи и кровь закапала. Проскрипел глухо: "Гостю горницу лучшую, мёда стоялого да брашна всякого побольше. А ещё псаря Ерошку позовите!" И ушёл тяжкой поступью в покои.

Ерошка недолго у царя пробыл, вышел с улыбкой загадочной и побежал влюблённых (а тут сомнений быть не может: королевич на царевну как кот на сметану смотрел, только что глаза свои языком не облизывал) разлучить и царское поручение исполнить. Для собственного удовольствия, кстати.

Ушла царевна со слезинкой на ресницах по отцову зову, а псарь стал королевича сладкими заедками угощать, мальвазию предлагать, да руку на спину ему ненароком класть.

Смутился королевич: не ждал в царстве италийских отношений. Это там, у них, норма. Специально бани-термы для такого построены. А тут же дух русский, тут такое невместно!

Побурели щёки у королевича, напряг он спину, и улетел псарь Ерошка прямо в терновый куст.

Выбрался исцарапанный, да царю и доложился: так мол и так, не из наших этот королевич. По женской он части.

Царь потом припомнил ему это "не из наших". Неча царей классифицировать! Дарвин нашёлся! И отправил Ерошку послом к арабам. Те к мимоходцам люты. Где теперь бывший псарь, даже собаки не ведают. Исчез. Наверное, по пути в италийскую землю свернул... Где и затишился.

Делать нечего, надобно играть свадебку.

Сидит грозен царь на пиру чернее тучи, губы лосиные не ест, свои кусает. Зелено вино не пьёт, не поёт - не пляшет.

У многих челядинов душа в пятки ушла.

А у домоправительницы, что закупками вина ведала, так и вовсе отлетела. Половину денег ведь прикарманила, старая. Ходи вот теперь без души. Без души и деньги без надобности.

Потом, через сколько-то лет, она на остров один уехала. Там таких много. Чёрные все, бесовское отродье... Бродят по ночам, свежие мозги ищут. И домоправительница бывшая с ними. На кладбище в склепе живёт. А ты не воруй казну государеву! На вас, воров, никакой казны не напасёшься!

Пировали, как и положено, три дня. Ложек сломали немерено, баянов порвали три дюжины, Бояну подбили глаз, цимбалист застрял раздувшимися от жира пальцами в цимбале, плясуны по семь пар сапог стоптали, благо сапоги казённые, скоморохи представили заморскую пиесу "Матильда" про грешную любовь некого государя к плясунье; выпили и съели всё, что на столах было, пошли на кухню и ещё принесли. Мальвазию с мёдом мешали вяленым ершом; говорящую щуку упоили, вылив в колодец бочку, а закусить ей пареной репы дали.

С тех пор у щуки присловье: "Проще пареной репы". И передёргивается вся, аж колодец гудёт.

Текло по усам. По лапам. По хвостам. Это так, личное...

Потом, когда свадьба отгремела-отплясала, две недели опохмелялись, чем бог послал. Бог послал щедро, каждому хватило и ещё осталось. Молодые наконец из покоев выбрались: худые, встрёпанные... Ажник горько смотреть. И снова: "Горь-ко! Горь-ко!"

Так и новый месяц народился. Мужики, что домой ходили скотину покормить, ну, там жену, тёщу, на обратном пути на кривоезжей дороге ступу нашли. В ней Баба Яга по шею в мальвазии спит. Позвали Горыныча, чтоб отнёс к избушке-на-курьих-ножках, но куда там. У того головы болят и кружатся. Воздух гоняют, чтобы пировать прохладнее было. В общем, пир-на-весь-мир.

Привычное же дело...

А когда в себя возвращаться начали, нигде царя обнаружить не смогли. Пропал царь, будто морской Змей слизнул.

Попервому так и подумали: пошёл батюшка-государь к морю освежиться али по нужде, тут его и того...

Ан нет!

Царевна письмо нашла.

"А чтобы царство не делить и люд простой в блуд не вводить, оставляю тебе, доченька (и мужу твоему) всё в сохранности. А сам убываю в монастырь, свои и ваши (это я народу) грехи замаливать. С тем и остаюсь любящим тебя отцом.

Царь.

P.S. Детишков побольше наделай, противный! И чтоб обликом в тебя, а душой да умом - в царевну. Тьфу, в царицу уже."

А начало письма всё горючими слезьми закапано. Народ ажник шапки поснимал: вон как дочь свою батюшка-царь любил! Вот так детей обиходить да воспитывать надобно!

(Это из толпы учитель местный, блаженный, прокричал. В этот раз его бить не стали: правду баил).

А царь в Лавре с Илейкой Муромцем беседы душеспасительные вёл, походы вспоминал да с гордыней боролся. А ещё по ночам с бесями-суккубами. Или с инкубами. Кто их разберёт, мимоходцев.

Побеждал, а потом снова ночью в атаку шёл. Храбрый он был человек. И монах крепкий.

***

А.С. Пушкин дослушал очередную байку Кота Учёного. Тема была знакомая. Немало графьёв и князьёв он к позорному столбу за подобные дела пригоздил эпиграммами.

И французик этот, что пулю ему в живот закатил, тоже... Мерзавец... Мимоходец.

Сплюнул А.С. Пушкин от таких мыслей в море (до него аршинов сорок было, но достал).

И записал, скрипя чиненным пером:

"Там королевич мимоходом

Пленяет грозного царя..."