Сказки про Ивана-Царевича и Иванушку-Дурачка

Я люблю – и, значит, я живу!

В. Высоцкий

Часть первая

1.

С самого детства Иван хотел быть историком, а стал экономистом. Получилось это случайно. В школе Иван учился хорошо, даже очень хорошо и экзаменов в университет не боялся. Но завалил на экзаменах он как раз историю. То ли подвела Ивана его самоуверенность, то ли судьба вмешалась. Помрачение какое-то нашло на Ивана, и ни с того ни с сего он заспорил с экзаменатором. Вопрос был про Смутное время, а Иван на свою беду как раз накануне прочитал недавно вышедшую статью на эту тему. Ну и заспорил сдуру. Экзаменовал его полный краснолицый старик-профессор. Был бы доцент или аспирант, может и пронесло бы, но профессор пришел в такую ярость, что Иван даже испугался, как бы тот не помер. Дело было летом, стояла жара, профессор и так уже был весь в поту, а тут абитуриент встрял со своими пятью копейками. Потом Иван все думал, чего это старик так разошелся, что капли пота с его багрового трясущегося лица долетали до Ивана через стол. Может потому, что ссылался Иван на статью, написанную каким-то англичанином, а может камень в стариковской почке зашевелился. Или просто потому, что Иван повел себя глупо, даже бестактно по отношению к старому и, видимо, заслуженному человеку. Но так или иначе, а на дополнительный вопрос о том, что писал Энгельс о Крымской войне Иван ответить не смог. Утираясь платком и отдуваясь, профессор влепил ему тройку. Жирно вывел ее на экзаменационной ведомости и улыбнулся. Вот так Иван впервые в своей жизни увидел улыбку судьбы, о которой так много слышал и даже читал у древних авторов. Поскольку по математике у Ивана тоже все было отлично, то он мгновенно подсчитал, что на истфак ему не пройти по баллам, так как в том году именно на истфак был какой-то невероятный конкурс. В армию идти не хотелось, а потому, недолго думая, он перешел через университетский скверик и подал документы на экономический факультет, где на его счастье экзамены еще не начались. Учился Иван хорошо, получил диплом с отличием, но в аспирантуру не пошел, а стал работать в крупной аудиторской фирме. Работал он прилежно, зарплату получал большую, много ездил по стране и у начальства был на хорошем счету. А все свободное время Иван посвящал своей первой любви – истории. Женился Иван удачно, на своей однокурснице, доброй и очень спокойной девушке Маше. У них родился сын Иван и все в их семье было хорошо. Младший Иван, когда подрос, то тоже стал увлекаться историей, часами просиживая в отцовском кабинете, стены которого от пола до потолка были забиты историческими сочинениями. Целый день отец и сын могли провести вместе в этой комнате, читая и разговаривая. Как-то раз старший Иван рассказал сыну о своем вступительном экзамене, вскользь и как бы шутя упомянув про улыбку судьбы. Младший Иван как-то неожиданно серьезно спросил: «Пап, а после того судьба тебе когда-нибудь улыбалась?» Иван открыл было рот, чтобы ответить, что, мол. вся моя жизнь, это одна сплошная улыбка судьбы, но вдруг осекся и задумался.

2.

Школу Иванушка закончил без четверок, а на одни только тройки. Даже по физкультуре, для которой у Иванушки были отличные данные, он умудрился схватить трояк. Нет, он не был тупицей, а так, ленился. И честолюбия у него было – ноль. Директор школы, Зиновий Зиновьевич, просматривая итоговые оценки выпускников, прямо-таки восхитился Иванушкиным аттестатом: «Нет, но вы только посмотрите, какая чистота стиля! Цельная натура, сразу видна рабочая косточка». Зиновий Зиновьевич был немножко снобом, что помешало ему, педагогу с почти сорокалетним стажем, стать хотя бы «Заслуженным учителем», но директором он был хорошим, учителя его уважали и к его словам прислушивались. Услышали они и это его замечание. А классная руководительница, благоволившая к спокойному, двухметровому красавцу-Иванушке, с удовольствием процитировала реплику Зиновия Зиновьевича и на педсовете, и на родительском собрании, оставив от «чистого стиля» одну только чистоту и разумно не упомянув про «рабочую косточку». Вот так и получилось, что Иванушка неожиданно для себя прославился. А с физкультурой, высокая оценка по которой могла бы все испортить, получилось вот что. Этот предмет, как и положено, вели два учителя – Виктор Маркович и Аза Львовна. Вся школа знала, что здоровенный Виктор Маркович был безнадежно влюблен в миниатюрную и прекрасно сложенную Азу Львовну, которая игнорировала все знаки его внимания. Не имея на это никакого права, Виктор Маркович безумно ревновал. Ему и в голову не приходило, насколько оскорбительна для Азы Львовны была эта ревность, лишавшая его малейших шансов на ее внимание. Ревновал Виктор Маркович ко всем, включая даже самого Зиновия Зиновьевича, но в какой-то момент он всю свою ярость переключил на Иванушку. Началось с того, что он разорался на Иванушку, который висел на турнике, зацепившись за него одной рукой и ленясь поднять вторую, чтобы начать подтягивания (а подтягивался Иванушка столько раз, на сколько хватало его терпения и где-то на тридцатом счете он начинал лениться и отпускал перекладину). После урока Аза Львовна обронила: «Ну что ты привязался к Иванушке? Славный же парень» – и ушла. В мозгу Виктора Марковича сверкнула молния грязной догадки и он решил уничтожить мнимого соперника. Начал он с оскорблений, но тем и кончил, так как Иванушка стал лениться терпеть и просто перестал ходить на физкультуру. Виктор Маркович возликовал и вывел Иванушке годовую двойку. Но не тут-то было. Зиновий Зиновьевич вызвал его в свой кабинет и сказал: «Мне двойки в выпускном классе не нужны». Виктор Маркович вскинулся: «Да он же почти все занятия прогулял, вы только посмотрите!» – и потянулся за журналом. Но Зиновий Зиновьевич журнал смотреть не стал, а, понижая голос, еще раз повторил: «Мне – на этом слове он сделал акцент – двойки в выпускном классе не нужны. Ясно?» «Ну тогда – начал Виктор Маркович, горячась – я вообще…» – и замолчал, увидев как-то вдруг побелевшие глаза директора, медленно снявшего очки в тонкой золотой оправе. Виктору Марковичу стало страшно от белых директорских глаз так, что он даже вспотел и забормотал: «Ясно, Зиновий Зиновьевич, я понимаю, извините, Зиновий Зиновьевич…» «Спасибо, Виктор Маркович – сказал Зиновий Зиновьевич, приводя свой взгляд в обычное состояние и надевая очки – Приятно с вами работать». Громадный Виктор Маркович встал, не заметив, что опрокинул стул, и вышел. А Иванушка так и вошел в школьное предание, как чистая и цельная личность, ведь все знали, что Зиновий Зиновьевич скуп на похвалы и слов на ветер не бросает.

3.

Как-то раз отправился Иван по своим аудиторским делам в Пермь. Фирма, в которой Иван проводил свой аудит, размещалась в недавно построенном деловом центре на северном конце города. Там же поблизости Иван и поселился в снятой для него квартирке. Оказалось, что добираться из дома до своей работы Иван мог двумя путями – либо проезжать две остановки на автобусе, либо идти напрямик по тропинке через большой диковатый пустырь, вроде тех, которые всегда соседствуют с новыми кварталами на окраинах больших городов. По времени выходило одинаково, а потому Иван по утрам ездил на автобусе, а вечером шел через пустырь, чтобы немного проветриться после целого дня, проведенного в тесном кабинете. И вот однажды вечером шел Иван знакомой тропинкой домой. Дело было в середине сентября, день был пасмурный, а к вечеру облака еще больше сгустились и слева, со стороны реки, медленно надвигалась низкая тяжелая туча, обещая к ночи проливной дождь. На пустыре, как, впрочем, и всегда было безлюдно. В стороне от тропинки Иван заметил стаю бродячих собак, рывшихся в бурьяне на месте старой помойки, на которую уже давно никто ничего не выбрасывал. Собак Иван почему-то не боялся, и они, видимо, это чувствовали, никогда к нему не приставая. Вот и сейчас только один пес, тот, что покрупнее, проводил Ивана глазами и снова опустил голову к земле. Иван прошел немного вперед, когда вдруг услышал позади яростный лай. Обернувшись, он увидел, что вся стая набросилась на какого-то старика, шедшего шагах в тридцати следом за Иваном. Одетый в длиннополое пальто старик был небольшого роста с короткой и совершенно седой бородой. На его голове виднелась маленькая черная шапка-кубанка, а в руке он сжимал что-то вроде мешка или старого рюкзака. Псы обступили его со всех сторон, громко и злобно лаяли, явно собираясь напасть. Старик же вел себя довольно странно. Он не пытался как-то отбиваться или убегать, а, остановившись, как будто увещевал собак. Это удивило Ивана, но поскольку псы явно игнорировали увещевания старика, он решил, что мешкать не следует и бросился ему на выручку. И очень вовремя, так как одна собачонка уже ухватилась за полу стариковского пальто. Иван подбежал с криком «фу, фу!», на ходу вытаскивая из своей сумки складной зонтик. Псы оглянулись и попятились, а Иван вытянул руку и нажал кнопку. Зонт раскрылся с громким хлопком. Собаки замерли от неожиданности, а потом бросились наутек. «Ну как вы?» – спросил запыхавшийся Иван. Старик огорченно развел руки: «Оплошал, как видишь. Вечно путаюсь в этих Армагеддонах. Да и собачки совсем одичали. Жалеют их мало, вот они слова доброго и не разумеют. А тебе, голубчик, спасибо, выручил, а то я и не поспел бы к сроку». Иван оторопело слушал старика. Какие еще Армагеддоны? И про собачек как-то странно старик говорит. Впрочем, собак и впрямь не жалеют, это верно. Но Армагеддоны… Ну да ладно, и обратился к старику: «Нам, дедушка, по пути, так что я провожу». Старик покивал: «Это хорошо, голубчик, что по пути, очень хорошо» – и странно как-то на Ивана посмотрел. Когда дошли до домов, старик низко поклонился Ивану: «Спасибо, добрый человек». Растерянный Иван тоже зачем-то поклонился. Как два японца, хмыкнул он про себя. Вдруг к старику подскочил какой-то юноша и быстро зашептал ему на ухо. Юноша Ивана поразил своей одеждой. На нем был великолепно сшитый светло-серый костюм, какой-то неземной белизны рубашка, ворот которой был стянут великолепным галстуком, завязанным элегантнейшим узлом, а длинные волосы юноши были перетянуты на затылке в пучок серо-голубой лентой, чуть развевавшейся не то на ветру, не то от его быстрых движений. Туфли на ногах юноши сияли, как на рекламном плакате, и было ощущение, что надел он их минуту назад, настолько их чистота контрастировала с грязноватой осенней мостовой. Потом юноша ретировался, а старик повернулся к оторопевшему Ивану и заглянул ему в глаза. «Выручи, голубчик, еще раз» – сказал старик, помолчав. Иван механически кивнул, все еще не отойдя от вида денди, невесть откуда явившегося в густеющих сумерках пермской окраины. А старик продолжил: «Тут беда стряслась – он неопределенно махнул в сторону реки – Такая, голубчик, беда, такая беда – он вздохнул – И надобно мне там быть непременно – снова вздох – А мне вот эту торбочку нужно снести». Он поднял повыше свой мешок. Иван увидел, что это именно мешок, старый вещевой мешок, с какими ходили наши солдаты во время войны. «Мне сейчас недосуг, а передать надо непременно и вовремя». Он снова заглянул Ивану в глаза: «Ты ж сам говорил, что нам по пути. Так вот и снеси, голубчик, раз по пути». «А там что?» – спросил Иван. «Деньги, голубчик, много денег». Иван насторожился: «И сколько?». Старик пожал плечами: «Я ж их не считаю, не по чину мне это, этим пусть молодежь занимается. Но раз положили, то должно хватить, у нас с этим строго». Иван оторопел. Вспомнив элегантного юношу, подлетевшего к кое-как одетому старичку с важным известием, он сразу вспомнил старый японский фильм, в котором зловещий и всемогущий глава якудза тоже изображал из себя нищего старика. Иван попятился. «Да не то, не то! – замахал рукой старик – Ты послушай лучше. Живут тут неподалеку две юницы. Девушки, то есть. Так вот, у них несчастье приключилось. И не одно, а сразу два. Отец их деньги большие потерял, старый дурень. Хотел было вернуть, дом свой заложил, да и снова прогорел. А от переживаний еще и заболел тяжело. Ну и остались юницы с больным отцом на руках, да еще и с таким долгом, что жить им скоро будет негде. Что делать? За одной богач ухаживает. В возрасте уже и при власти какой-то. Да только жениться он не хочет, а хочет одного только блуда за деньги. А другая сестра в банке работает. Понимаешь? Правильно, хочет деньги чужие взять без спросу. Вот они от большого ума и решили, что одна к богачу пойдет, чтобы отца лечить, а другая деньги украдет, чтобы дом спасти». «А та, что в банке, она кем работает?» – неожиданно для самого себя спросил Иван. «Кассиром» – завздыхал старик. Опытный Иван решительно замотал головой: «Вычислят за пять минут!». Старик кивнул. Помолчали. «Так что, голубчик, снесешь торбочку-то? А то, как бы мне туда – он качнул головой в сторону реки – не опоздать». Иван молча взял мешок и вдруг спросил: «Скажите, дедушка, а отец-то у них выздоровеет?». «Нет, голубчик, не выздоровеет». Мешок был тяжелый и Иван закинул его на плечо. Но молодой человек все не выходил у него из головы, и он спросил: «А кто это к вам подходил сейчас?» «Ангел, кто ж еще. Ведь я сколько раз говорил, чтобы одевались поскромнее! А мне в ответ, на тебя, мол, не угодишь, то поприличнее, то поскромнее… Теоретики, прости Господи!» – сварливо ответил старик. Потом он скороговоркой продиктовал Ивану адрес и побежал к реке, но вдруг остановился, обернулся и крикнул: «Ты только улыбнуться не забудь, Ваня!»

4.

В армию Иванушка не пошел, а поступил работать на оборонный завод. Ему было все равно, куда идти, но военкомат находился в пяти кварталах от его дома, а завод – прямо напротив. Отец Иванушки, Емельян Иванович, проработал на этом самом заводе всю жизнь, хоть и имел репутацию пьяницы и даже бракодела. Но Иванушку приняли без разговоров, как потомственного рабочего. Работал Иванушка обыкновенным такелажником, не имея никакой охоты получать рабочую специальность. При его неизменном спокойствии и медвежьей силе эта работа давалась ему легко и даже доставляла удовольствие. Он не сачковал и не тянул время, так как ленился придумывать повод, чтобы не выполнять того, что ему поручали. За трудолюбие и исполнительность его очень ценили и даже повесили его портрет на заводскую «Доску почета». Портрет, надо сказать, получился замечательный – эдакий былинный добрый молодец с ясным бездумным взглядом и скромной детской улыбкой. Прямо загляденье. Да на него и заглядывались все заводские девушки и дамы, начиная от подавальщицы в столовой и до главного инженера завода, самой Зинаиды Константиновны Диюк, женщины умной и жесткой, которую все откровенно боялись, включая самого директора. Но суровый взор Зинаиды Константиновны неизменно теплел, когда, глядя из окна своего кабинета, который в народе шепотом называли «застенком», она видела богатырскую фигуру Иванушки, неторопливо пересекавшего заводской двор. Иванушка, кстати, категорически отказался от бригадирской должности, которую ему пыталось навязать начальство, не знающее, как справиться с раздолбайством вечно поддатых Ивановых коллег. Даже директор его вызывал по этому поводу, но Иванушка только помотал головой, ленясь объяснить, что просто ленится кем-нибудь командовать. «Ну и дурак!» – в сердцах проговорил расстроенный директор, на что Иванушка улыбнулся и согласно кивнул головой. А вскоре случилась неприятность, едва не повлекшая за собой человеческие жертвы. Что-то там неправильно закрепили или не так положили, но грохоту было много. И крайним оказался как раз бригадир такелажников, которого в два счета арестовали, отдали под суд и влепили три года колонии. Больше никого наказывать не стали и Иванушка по-прежнему улыбался всему миру с «Доски почета». А потом случилось вот что. На завод приехала группа журналистов, получивших задание прославить трудовую доблесть работников передового предприятия ВПК. Одни журналисты истязали заводчан вопросами, тыча им в лица диктофонами, другие прилежно щелкали затворами фотоаппаратов под присмотром каких-то незнакомых Иванушке людей в однотипных темных костюмах. Репортаж должен был быть большим, а уложиться требовалось за один рабочий день, так что корреспондентов приехало много, целый автобус. И тут оказалось, что людей в темных костюмах на всех не хватило, так что как-то незаметно добросовестные в предвкушении премии за удачный материал интервьюеры и фотографы разбрелись по территории. И один из них, молоденький паренек азиатской внешности с солидной заграничной фотокамерой, висящей у него на шее, наткнулся на Иванушку. Юноша радостно сфотографировал нашего добра молодца и поинтересовался у него, как пройти в заводское КБ. Иванушке лень было объяснять и поэтому он взялся проводить корреспондента. И проводил. А когда спускался по лестнице назад, то повстречал несколько взвинченного из-за вопиющего нарушения режима начальника первого отдела. «Ты что здесь бродишь?» – строго спросил начальник. «Да вот, фотограф какой-то попросил проводить в КБ» – улыбаясь, ответил Иванушка. «Какой еще фотограф?» – взвизгнул начальник. «Ну из этих, которые понаехали» – пожал плечами Иванушка. Начальник выхватил из кармана рацию и что-то в нее забормотал. Потом обернулся к Иванушке и приказал: «Стой тут, а побежит – хватай!». Иванушка остановился, облокотившись на перила, а начальник кинулся наверх, продолжая говорить по рации. Через несколько минут на лестницу выскочил юноша с фотоаппаратом. Не глядя себе под ноги, он что-то делал со своей камерой (пленку, наверное, менял), не заметил ступеньку и кубарем полетел вниз, но не упал, так как Иванушка поймал его на лету за ворот куртки и замедлился на мгновение, боясь потерять равновесие. В таком положении, держащим на весу за ворот азиата с фотокамерой в руках, его и застали бегущие снизу люди в темных костюмах и взмыленный начальник первого отдела, показавшийся на лестнице сверху. Юношу мгновенно скрутили, и потащили вниз. А начальник закричал на Иванушку: «Чего ж ты, стервец, кого попало по заводу водишь, а?!» Иванушка развел руки: «Так нам же сказали, чтоб помогали прессе, что министр просил…» Начальник как-то сразу остыл, вспомнив свое собственное распоряжение: «Ладно, Иван, извини – он двинулся было вниз, но задержался и, обернувшись, с ухмылкой произнес – А здорово ты его за шиворот-то! Прямо, как на старых карикатурах, где шпионов ловят. Э, да ты ж молодой, не застал тех времен. Но ты молодец, отметим тебя!» Известие о том, что Иванушка поймал шпиона моментально разлетелась по всему заводу. Встречные улыбались Иванушке, кое-кто даже руку жал, молодец, мол, постоял за Родину. В столовой молоденькая кассирша Света шепнула Иванушке: «А страшно было шпиона ловить?» «Какого шпиона?» – удивился тот. Но Света его удивление истолковала по-своему: «Понимаю, понимаю, это секретное всё – она оглянулась и приложила палец к губам – Но все равно ты, Ванечка, такой герой» – и тихонько вздохнула. Вот так и случилось, что Иванушка попал в герои, а кое-кто из заводчан и вовсе додумался до того, что он сотрудник контрразведки, работающий под прикрытием. Спорили даже о том, в каком он звании – лейтенант или все-таки старший лейтенант. И сходились на мнении, что за такую операцию ему точно дадут капитана. Авторитет ничего не подозревающего Иванушки взлетел до небес, и никому уже не было дела, что жесточайшая проверка молоденького фотокора по имени Бакыр не выявила никаких фактов его шпионской деятельности. Он, бедолага, и до КБ-то не дошел, задержавшись, чтобы сфотографировать встреченную им в коридоре хорошенькую чертежницу. А бежал из-за того, что боялся опоздать к часу сбора группы у автобуса. Но это все пустяки, а вот думать о том, что рядом работает настоящий герой, да еще такой симпатичный (даром, что фээсбэшник), людям было приятно. И премию Иванушка успел получить еще до того, как закончили разбираться с Бакыром.

5.

Иван очень любил ходить за грибами. К этому делу у него был настоящий талант. Еще мальчишкой, живя с родителями летом на даче, которую они снимали, он удивлял всех своей необыкновенной способностью находить грибы в ближних лесах и перелесках, уже вдоль и поперек прочесанных дачниками и местными жителями. Повзрослев, он не утратил ни своей любви к грибной охоте, ни таланта находить грибы, а когда женился, то и свою Машу пристрастил к многочасовым молчаливым блужданиям по лесу с корзинкой в руках. Найдя какой-нибудь особенно крупный или красиво стоящий гриб, они садились возле него, отдыхая и любуясь своей находкой и лесом, пронизанным солнечными лучами. Иван закуривал, а Маша сидела, обхватив колени руками, и казалась Ивану такой красивой, как никогда. Придя домой, они склонялись над нарисованной Иваном картой ближнего леса и цветными фломастерами точками отмечали места, где им попались самые замечательные грибы. Иван соединял эти точки карандашными линиями и к концу дачного сезона у них получалась своего рода абстрактная картина, наполненная для супругов особым, только им понятным, очень дорогим обоим смыслом. Когда на свет появился их маленький сын, они тоже стали снимать каждое лето дачу и Маша милостиво отпускала Ивана по грибы одного, так как знала, как он любит это дело. И вот, в один из таких одиноких походов приключилась с Иваном странная история. Надо, кстати, заметить, что Иван прекрасно ориентировался в лесу и не было случая, чтобы он когда-нибудь заплутал. А еще он очень хорошо чувствовал время, безошибочно определяя, когда нужно поворачивать назад, чтобы оказаться дома в точно назначенный час. Так вот, в тот день он встал рано утром, когда Маша и маленький Иван еще спали, и ушел в лес. На этой даче в деревне Захарово они жили вместе только первое лето, но родители Ивана много лет назад уже снимали здесь дачу и ему почему-то казалось, что эти леса ему знакомы, хотя и прошло уже лет двадцать пять и отчетливо помнить он ничего, конечно, не мог. Войдя в лес, Иван по своему обыкновению выкурил сигарету, вдавил пальцем смятый окурок поглубже в землю и принялся искать грибы. Но ему что-то не везло. Уже не меньше часа прошло, а в корзинке неприкаянно болталось лишь несколько сыроежек. Иван даже приуныл немного, но азарт грибника увлекал его все дальше и дальше в лес. И вот, удача! Прекрасный, как на картинке белый гриб. И стоит великолепно, тоже, как на картинке. Иван даже внутренне поохал от того, что Маша не видит этой красоты. Кольнуло, правда, это «как на картинке», а почему именно, Иван понять не мог. А когда попался второй прекрасный боровик, а за ним и третий, четвертый, пятый, Иван и вовсе забыл про «картинку» и странный укол в сознании. Он остановился и огляделся. Лес был прекрасен! Ели, березы и редкие осины были расставлены именно так, как их расставил бы декоратор, задавшийся целью создать композицию под названием «Русский лес». И трава была свежая, и цветы, и даже мох у корней елей. Эх, сюда бы Шишкина привести, подумал Иван, какая бы картина получилась… Ну вот, опять картина! И что это слово привязалось? Никакая это не картина, а настоящий русский лес, чистая классика. Иван двинулся дальше, как-то даже позабыв о грибах. И вскоре увидел деревянный бревенчатый дом. В лучах солнца, пронизывающих листву, он казался сделанным из меда. Ого, пряничная избушка, весело подумал Иван и подошел к крыльцу. Дверь была прикрыта, но замка не было. Ивану вдруг страшно захотелось пить, аж горло свело, как захотелось. «Эй, хозяева – просипел Иван – водички не дадите?» Как будто от звука его голоса дверь скрипнула и приотворилась. Иван поднялся по трем ступенькам крыльца и открыл дверь. «Хозяева!» – снова, но уже в полголоса позвал Иван. Тишина. Он увидел у самой двери полное ведро воды и жестяную кружку, висящую тут же на крюке, вбитом в стену. Не думая ни о чем, Иван схватил кружку, зачерпнул ею воду и залпом выпил. Вода была свежая, явно колодезная. Повесив кружку на крюк, Иван поднял глаза и замер. Перед ним была низкая квадратная комната, справа из трех окон в нее лился мягкий солнечный свет. Посреди комнаты стоял квадратный стол, покрытый белой скатертью, а у стола на табурете молча сидела женщина. Подслеповато после яркого солнца Иван вглядывался в ее лицо, и не мог сообразить, старая она или молодая. Одета женщина была странно: старая гимнастерка без погон, подпоясанная широким кожаным офицерским ремнем, а из-под длинной темно-синей юбки виднелись грубые солдатские сапоги. В глаза бросался короткий алый платок, завязанный вокруг шеи каким-то странным, но при этом и смутно знакомым узлом. Господи, подумал Иван, да это же пионерский галстук! Он никак не мог определить, какого цвета у женщины волосы. Они казались не то светло-русыми, не то седыми. Глаза Ивана уже привыкли к комнатному свету, но возраста женщины он все равно не угадывал. Худощавое, красивое лицо. Не то красивая старуха, не то просто несколько усталая женщина лет сорока. Или меньше? Или больше? То ли тени играли, то ли лицо у нее и вправду менялось. Неизменным оставалось только усталое выражение. На столе лежала фуражка с синей тульей, малиновым околышем и красной звездочкой, стоял стакан в подстаканнике с чайной ложкой внутри, лежала пачка «Казбека» и коробок спичек. Вместо пепельницы тут же стояла низкая банка из-под килек. Иван уставился на фуражку и как-то внутренне подобрался. Чуть позже он разглядел пристегнутую к ремню кобуру. Женщина молчала, спокойно глядя на Ивана немигающими глазами. Молчал и Иван. Вдруг женщина проговорила без интонаций: «Посмотреть пришел. Смотри» – и чуть повела рукой в сторону стен. Иван покорно начал смотреть. Стены были плотно завешаны черно-белыми фотографиями в узких черных рамочках. Ни одна из них для любившего историю Ивана не была новой. Вот знаменитый портрет Ленина фотографа Жукова. А здесь Ленин и Сталин в горках. Маленькое фото Троцкого на трибуне. Дзержинский в кабинете, Фрунзе над картой, Тухачевский возле поезда. Смеющийся Бухарин. Похороны Ленина. Наполненный людьми Колонный зал с конвоирами возле деревянной выгородки – какой-то процесс. Днепрогэс. Нелепый трактор с облепившими его оборванными людьми. Какая-то демонстрация на Красной площади, дымящий трубами громадный завод… Снимков было множество – портретных, групповых, видовых. Парады, демонстрации, похороны, много военных снимков, ядерный взрыв, старт ракеты. И опять – парады, заводы, похороны… Иван вдруг страшно устал. Огляделся, на что бы присесть. Увидел табуретку, сел. «Уже насмотрелся – снова без интонации сказала женщина – А я вот все не насмотрюсь. Вспоминаю». Иван поерзал на табуретке и, помедлив, проговорил: «А вы как здесь… То есть, что здесь…» Женщина шевельнулась (Иван вздрогнул) и взяла папиросу. Постучала мундштуком по коробке, дунула в него, сжала посередине и закурила. По комнате поплыл синий дымок. «Как тебе лес, понравился?» Иван закивал: «Прямо чудо какое-то!» Женщина тоже кивнула: «Сама подбирала – и указала на стопку старых альбомов на подоконнике – Ты еще садика моего не видел. Мичуринский, как в книжке». Иван вспомнил одну свою знакомую старушку, которая матерно ругала Мичурина за то, что, по ее мнению, тот все лучшие яблочные сорта перепортил, но промолчал. «Хотела метро – вздохнула женщина – но не дали. Режимный объект, говорят – снова облако синего дыма – Да ты кури, если хочешь». Иван вытащил сигарету и закурил. Женщина усмехнулась, глядя на пачку «Мальборо»: «А мне трофейные как-то не пошли. Да, хотела метро. А нет, так пусть будет рай. Ну и подобрала по деревцу да по травинке». «А вы что же, одна тут?» – спросил Иван. «Как же одна? – удивилась женщина – Вон их сколько» – и показала рукой на стены. «Это для тебя они картинки, а для меня-то нет. Ходят, говорят, выпивают, в шахматы играют, да еще как играют – женщина коротко и слабо улыбнулась и вдруг добавила – А еще убивают и погибают. И любят. Хорошо так любят, как учили, не хуже, чем погибают». Иван собрался с духом и спросил: «А вы кто?» Женщина усмехнулась краешком губ: «Эх ты, Иван Иванович, а еще историк». Иван изумился: «Откуда вы меня знаете?» Женщина легонько тронула васильковую тулью фуражки: «Не догадываешься?» И добавила строго: «Я много, чего знаю». Помолчав, женщина снова заговорила: «Но хочется иногда и на незнакомого человека посмотреть. Вот я и наставляю грибочков, как в сказке, если помнишь. Знаю, что не положено, но раз в год, это ничего. Да ты не бойся, они настоящие, даже лучше, чем настоящие. Так что неси смело домой, порадуй Машу свою». «А пистолет вам зачем, от волков?» – глупо спросил Иван. Женщина пожала плечами: «Привыкла. А волков тут нет, они все там остались – она неопределенно махнула рукой – Они же санитары леса, так вот пусть у вас и посанитарят, а в рай я их не пустила». Иван встал: «Но я все-таки не понимаю, кто вы. Небывальщина какая-то лезет в голову!» «Ну уж и небывальщина – женщина как бы обиделась – Правильно ты все понял. Советская Власть, вот кто». «Приятно познакомиться» – промямлил Иван. «Да мы ж знакомы – вдруг по-настоящему улыбнулась женщина, показав желтоватые крупные зубы – Не скоро еще раззнакомимся и наша любовь впереди – пропела она последние три слова – Ну иди, Иван, прощай». Дома Иван стал чертить для Маши грибную карту, ничего про Советскую Власть, впрочем, не рассказывая. Маша с маленьким Иваном на руках подошла к столу и засмеялась. «Чего ты?» – удивленно спросил Иван. «А ты сам посмотри». Иван распрямился и увидел, что разноцветные точки, соединенные карандашными линиями, сложились в подобие кривоватой улыбки. «Грустная она какая-то» – задумчиво проговорила Маша. «Кто?» – осторожно спросил Иван. «Да улыбка твоя – Маша показала на рисунок – Грустная». Иван молча пожал плечами и подумал, что и в самом деле веселого тут мало. Потом взглянул опять на карту, и изображенная на ней улыбка показалась ему не грустной, а ехидной, даже зловещей.

6.

Возле родного города Иванушки протекает извилистая река, изобилующая омутами, самый знаменитый и глубокий из которых называется Княжьим. Настоящей глубины этого омута никто не знал, да так, наверное, никогда и не узнает. Такого рода неведение способствовало возникновению множества совершенно фантастических преданий, легенд, былей и небылиц, связанных с этим гиблым местом. Кто только не тонул в его внезапно возникавщих водоворотах! Первой достоверной жертвой был некий князь, пытавшийся вместе со своим конем переплыть здесь реку, спасаясь от преследовавших его татар. Следующей добычей омута стали уже сами татары, кинувшиеся за непокорным князем. Существовало даже предание, что князь и на дне омута продолжает с ними биться, и в особенно тихие и непременно безлунные ночи можно якобы даже расслышать, как из глубины доносится звон ударяющих друг о друга клинков. Как бы то ни было, но за омутом надежно закрепилось название Княжьего. Что ж, Княжий омут и впрямь звучит неплохо, согласитесь. Само собою разумеется, что омут с таким названием, как магнитом притягивал к себе утопленников. Здесь тонули и пьяные опричники, и ни в чем не повинные монахи ближнего монастыря, возвращавшиеся ночью с богомолья, и самонадеянные польские оккупанты из хоругви знаменитого пана Жолтовского, и их непримиримые враги, бесшабашные казаки атамана Кукана. Того самого Кукана, с именем которого связано несколько местных топонимов, а именно: куканов дуб, куканов луг, куканова гора, куканов овраг и, наконец, куканово болото. Есть также деревня Кукановка, да и среди местных жителей необычно много Кукановых. Где-то в середине семнадцатого века водоворот утащил под воду украшенную коврами ладью одной княгини, вместе с самой княгиней и всеми ее слугами. Как и положено, княгиня немедленно возглавила сообщество местных русалок, добавив омуту романтической привлекательности и сделав его пристанищем почти всех местных юношей и девушек, изнывающих от неразделенной любви. На протяжении всего восемнадцатого века именно они изо всех сил поддерживали имидж этого примечательного водоема. Нашествие двунадесяти языков 1812 года снова вернуло омуту несколько потускневшую воинскую атрибутику, отправив под лед провалившийся под тяжестью награбленного в местных церквах и помещичьих усадьбах добра целый французский обоз вместе со всем конвоем. Этого драгоценного обоза омуту хватило до самой Гражданской войны с ее красно-белым террором и многими другими бедствиями и ужасами. Но об этих временах люди всегда говорили неохотно и достоверного предания не сложилось. Индустриализация, потребовавшая повышения производительности сельского хозяйства, чтобы как можно больше людей можно было затолкать в города, преподнесла Княжьему омуту новенький трактор, который хотели поскорее доставить к месту назначения, погрузив его на огромный плот. Плот закрутило, трактор сместился, перевернулся и ушел под воду. Утонувших тогда не было, а несчастных плотогонов расстреляли совсем в другом месте. Во время Великой Отечественной войны в здешних краях шли жестокие бои, но омут мало кому был интересен. Поэтому этот период отмечен только одним событием – падением и бесследным исчезновением в омуте подбитого немецкого не то бомбардировщика, не то транспортника. У этого события было немало свидетелей, что вновь послужило распространению слухов о том, что у Княжьего омута вообще нет дна. В последнее время зловещая активность омута практически полностью сошла на нет, если не считать происшествия с попавшими в водоворот двумя байдарками, в каждой из которых было по три человека. Одна байдарка сразу перевернулась, вытряхнув из себя гребцов и с облегчением отправившись дальше по реке. Но другая еще держалась, позволяя уцепившимся за нее людям оставаться над водой. Отяжелевшая лодка тонула, выгрести на тихое место не удавалось и дело шло к трагедии. Но по счастью мимо проходили два местных электрика, собиравшихся чинить оборванную упавшим деревом телефонную линию и поэтому у одного из них на плече висел смотанный на подобии лассо длинный провод. Проявив смекалку, они умудрились докинуть конец провода до лодки и вытянули всю честную компанию на берег. Очевидцы этой эпопеи утверждают, что среди спасенных было минимум две очень хорошеньких девушки, которые могли бы очень оживить сонм местных русалок. Как правило, такие разговоры сопровождаются сдержанными вздохами сожаления. В конце концов, омут стал местом рыбалки и сопутствующими ей медитациями на более или менее трезвую голову. Так вот, Емельян Иванович, отец Иванушки, был заядлым рыбаком. Дачи на берегу реки или озера у него не было. Не было и удобного заграничного инвентаря. Элегантной, легкой и непромокаемой одежды для рыбалки у него тоже не было. У него вообще много, чего не было, но была необыкновенная рыбацкая удача. В местные анналы навеки вошел такой случай. Пошел как-то раз Емельян Иванович ловить рыбу и устроился на своем излюбленном месте возле Княжьего омута. Пришел он еще до рассвета, махнул водочки из маленького граненого стаканчика, которым пользовался только во время рыбалки, и забросил обе своих удочки, собственноручно сделанные им из ореха. Одна, трехметровая, была предназначена для забавы и отчета перед Василисой Прокофьевной, то для есть ловли плотвичек, окуньков и пескарей, доказывающих, что Емельян Иванович и в самом деле рыбачил. Иногда на маленький крючок этой удочки попадались уклейки, которых Емельян Иванович безжалостно использовал в качестве живца, нацепляя на здоровенный трезубый крюк своей второй удочки. Эта вторая удочка была необыкновенной и предназначалась для подвигов. Ее длина составляла около семи метров и была она настолько тяжелой, что даже сам Емельян Иванович лишь недолго мог держать ее одной рукой. На ее толстой леске было два крючка – большой, с двумя зубцами, и тот самый тройной крюк, о котором уже было упомянуто. Привязаны крючки были на разной глубине, и ловилась на них разная рыба, от крупных окуней до щук и сомов. Тяжелое грузило утягивало наживку на колоссальную глубину, а звук, который издавало это удилище, когда Емельян Иванович одним мощным движением посылал полностью оснащенную леску почти на самую середину реки, заставлял испуганно оборачиваться любого, кто оказывался поблизости. Надо признать, что Емельян Иванович не всегда был расположен к подвигам, предпочитая медитацию. И тогда исполинское орудие мирно покоилось на земле, а пьяный Емельян Иванович, мурлыкая и посвистывая сквозь зубы, жег маленький костерок и изредка подергивал свою игрушечную удочку, как бы намекая рыбешкам, что чем скорее будет выполнен установленный Василисой Прокофьевной минимум, тем скорее он от них и отстанет. Но в то незабвенное утро Емельян Иванович возжаждал славы. Первой удачей стали две маленьких плотвички, которых он поймал одну за другой, еще не изготовив к бою свой главный снаряд. Тут Емельяна Ивановича посетило вдохновение. Он нацепил плотвичек на крюки и с оглушительным свистом выпалил своим главным калибром. Небо потихоньку светлело и солнце вот-вот должно было показаться из-за деревьев. Река медленно сносила поплавок, и Емельян Иванович следовал за ним, сжимая обеими руками ствол своего удилища. Выглянуло солнце и в тот же момент Емельян Иванович ощутил мощную поклевку. Поплавок исчез под водой и леска натянулась, как струна. В этот момент началась эпическая битва, завершившаяся ровно через пятнадцать часов. Емельян Иванович наступал и отступал, бродил по берегу взад и вперед, сметая все и всех на своем пути. Водя свою добычу, он почти по пояс заходил в воду и метров на пять отступал вглубь берега. Постепенно вокруг стали собираться люди. Но при этом тишину нарушал лишь тихий плеск реки, пение птиц и свирепое дыхание Емельяна Ивановича. На исходе десятого часа сражения Емельян Иванович почувствовал, что противник слабеет. Постепенно Емельян Иванович начал подтягивать удилище к себе, перехватывая его затекшими руками. Вдруг на поверхности воды образовался водоворот. Только не это, только не сейчас, взмолился Емельян Иванович и в тот же миг понял, что никакой это не водоворот, а громадная рыба, поднявшаяся в изнеможении к самой поверхности воды. Емельян Иванович стал медленно тянуть удилище на себя. Но противник еще не был сломлен, он то уходил в глубину, то рвался в сторону, то истерически бил хвостом по поверхности воды. Прошел еще час, потом еще и, наконец, Емельян Иванович почувствовал, что финал близок. Он неуклонно тащил рыбу на мелководье, медленно перебирая руками ствол удилища, пока не почувствовал, что добрался до самой лески. На золотящемся песке уже совсем мелкой воды показалось гигантское продолговатое черное пятно. Емельян Иванович вошел почти по пояс в реку, продолжая осторожно подтягивать леску. Потом он медленно стал пятиться назад, готовясь к финальному усилию. Теперь он уже ясно видел громадного сома, грозно раскинувшего непомерной длины черные усы. Наступала развязка. Емельян Иванович под дружный вскрик собравшихся вокруг людей вдруг кинулся в воду и, просунув руку в полуоткрытую пасть сома, ухватил его за губу. Секунду он помедлил, а потом изо всех сил рванулся и вытащил сома на берег. Толпа ахнула. На траве лежал двухметровый исполин, раздувая жабры и медленно пошевеливая усами. Он был больше самого Емельяна Ивановича, который медленно опустился на колени и их взгляды встретились. «Ну, что скажешь, Сом Иванович?» – проговорил Емельян Иванович. Сом шевельнулся и создалось ощущение, что он пытается отвести глаза, не в силах смириться со своим поражением. Одновременно он как-то беспомощно шевельнул хвостом. Мгновенное и острое чувство жалости пронзило душу Емельяна Ивановича. Он выпрямился и оглядел ошеломленную толпу. «Ну помогите, что ль» – тихо проговорил Емельян Иванович, отцепляя крючок. Двое парней вышли из толпы и подошли к сому. «Как его брать-то?» – пробасил один. Емельян Иванович устало проговорил: «Как обыкновенно, спереди и сзади». Парни взялись за сома и начали его волочь от реки. «Э – крикнул Емельян Иванович – вы куда?» «Ну туда куда-нибудь» – растерянно кивнул в сторону один из парней. «Дурачье, к реке его тащите, а то заснет! Вон он, еле дышит. Шевелитесь! Молодежь…» – заругался Емельян Иванович. Парни с испуганными лицами поволокли сома к реке и опустили в мелкую воду. Подбежавший к ним Емельян Иванович плюхнулся на колени и стал толкать сома в глубину. Тот вдруг изогнулся и растопырил все свои усы. Вода доходила Емельяну Ивановичу до колен. Сом вполне уже мог плыть, он шевелил плавниками, поводил усами и изгибал хвост, но не уплывал, а глядел из-под воды на Емельяна Ивановича. Их глаза снова встретились. Емельян Иванович приподнял руку, как бы прощаясь. Сом растопырил передние полукруглые плавники на всю их ширину и, приподняв извивающиеся усы, медленно, как бы пятясь, ушел на глубину и пропал. Емельян Иванович обернулся к потрясенной толпе и, прикрываясь рукой от слепящего его заходящего солнца, сказал: «Видали, какой усатый?» Тут голова у него закружилась, и он упал без сознания лицом вниз. К нему бросились, вытащили на берег, кто-то подсунул ему под голову сумку. Через пару минут Емельян Иванович очнулся и проговорил, еле ворочая языком: «Да, не подвел Сом Иванович, показал свою силу. Ну уж теперь мы друг дружку не позабудем». Потом он встал и, пошатываясь, побрел к своей стоянке, намереваясь махнуть пару стаканчиков для бодрости и закусить. Но, дойдя до вожделенного рюкзачка, он вдруг зевнул, потянулся, прилег, привалившись к рюкзачку головой, и заснул. На берегу, между тем, случился праздник. Откуда-то взялась и выпивка, и закуска. Мужчины, женщины и дети расселись, где кому удобнее, развели костерки и до глубокой ночи обсуждали подробности необыкновенного дня и таинственные силы, действующие в глубине бездонного Княжьего омута. А через девять лет на этом же самом месте Емельян Иванович с Иванушкой устроились порыбачить. Емельян Иванович находился в предвкушении медитации и неизменную норму Василисы Прокофьевны пришлось выполнять одному Иванушке. Тот решил не мелочиться и сразу настроился на серьезный лад. Вооружившись почти точной копией пришедшего к тому времени в негодность легендарного отцовского снаряда, он решил удить на глубине, не отвлекаясь на пустяки. Вскорости ему попалась порядочная щука, сразу перекрыв норму, установленную его матерью раз и навсегда. Иванушка еще прибавил глубины и стал удить снова. Он удил и размышлял о том, жив ли еще Сом Иванович или помер, и его съели раки, но тот неоспоримый факт, что рыбацкое счастье постоянно им сопутствовало, приводил Иванушку к выводу, что, вероятнее всего, Сом Иванович жив, наверняка еще подрос и теперь с ним уже вряд ли кто из рыбаков справится… На этом цепь логических построений Иванушки прервалась, так как он вдруг заметил, что его поплавок перестало сносить течением. Он дернул удочку, леска натянулась, но никакого движения Иванушка не почувствовал. А когда он перестал тянуть, то поплавок остался на прежнем месте. Коряга, огорченно подумал Иванушка, что же делать? Он потянул снова и ему показалось, что что-то там, в глубине, чуть сдвинулось. Иванушка приободрился и крикнул Емельяну Ивановичу: «Пап, я тут зацепил чего-то!» Трое рыбаков, удивших неподалеку, подняли головы. Все, конечно, помнили про Сома Ивановича, да и необыкновенная рыбацкая харизма отца и сына ни для кого не была секретом. Поэтому рыбаки поставили свои удочки на рогатки и подошли к Иванушке. Емельян Иванович тоже подошел, отложив на время запланированную медитацию. Иванушка снова потянул, леска снова напряглась, он потянул сильнее, так что удилище согнулось в дугу и снова ему показалось, что то, за что зацепился его крючок, снова чуть шевельнулось. «Это не рыба» – задумчиво проговорил Емельян Иванович. «Ну да – поддакнул один из рыбаков – рыба повела бы». «Ты, Иванушка, подергай легонько, чтоб стряхнуть с этой штуки лишнее» – посоветовал Емельян Иванович. Иванушка так и сделал. И в самом деле, движение стало более ощутимым. «Коряга» – сказал один из рыбаков. «А если утопленник?» – предположил другой. «Или сундук с золотом» – хохотнул третий. «Корягу мы распилим – стал рассуждать Емельян Иванович – утопленника ментам подарим, а золото придется поделить, чтобы никто не заложил. Но нам с Иванушкой каждому по своей доле, ясно?» – и он строго всех оглядел. Рыбаки закивали. Иванушка, между тем, потихоньку подтягивал и подтягивал свой улов. Удочка согнулась опасно крутой дугой, и он перестал тянуть вверх, а попробовал тянуть на себя. Неожиданно дело пошло быстрее. Вся компания внимательно следила за происходящим. «Близко уже – проговорил Иванушка, оглянувшись на отца – Может нырнуть? А то боюсь удилище покалечить». Емельян Иванович кивнул. Иванушка передал ему удилище, быстро разделся до трусов и бросился в воду. Проплыл несколько метров и нырнул. Через полминуты он вынырнул и крикнул: «Пап, тяни потихоньку, а я толкать буду» – и снова нырнул. Емельян Иванович стал медленно тянуть, а Иванушка нырял, выныривал и снова нырял. Наконец, леска провисла и над водой показалась Иванушкина голова, затем плечи и стало понятно, что он несет что-то тяжелое. Через несколько минут он выволок на берег плоский прямоугольный ящик и сел, отдуваясь, рядом с ним на траву. Рыбаки обступили находку. Это был металлический ящик с ручками по бокам, за одну из которых и зацепился Иванушкин крючок. Емельян Иванович присел и потер рукавом куртки крышку. На ней проступило рельефно вытесненное изображение орла с распростертыми крыльями. Он потер еще, и рыбаки увидели нацистскую эмблему. Все притихли. Ящик был заперт на маленький висячий замок. Иванушка подергал его, но безрезультатно. «Ишь ты из какой хорошей стали сделано, что не проржавел за столько лет» – сказал один рыбак. «Наверняка в нем что-то ценное!» – азартно предположил другой. «Погодите, у меня ж топорик есть – обрадовался третий – ща мы его обушком». Замок сопротивлялся сколько мог, но обушок в умелой руке все-таки победил. Все переглянулись. «Давай, Иванушка» – сказал Емельян Иванович. Иванушка открыл крышку, и они увидели, что сундук до верху забит немецкими железными крестами с почерневшими остатками ленточек. «Н-н, да – проговорил Емельян Иванович – находочка… Удружил Сом Иванович, нечего сказать». Иванушка поковырялся в ящике лезвием топорика. Кресты слиплись между собой почему-то плоскими лепешками, наподобие неудавшихся подгорелых блинов. Возможно, что когда-то они были разложены слоями и чем-то вроде промасленной бумаги переложены. Прокладки истлели, а слои остались. Иванушка выдирал их кусками из ящика и кидал рядом, надеясь найти что-нибудь еще, но выяснилось, что в ящике были одни только кресты. Тогда он покидал их обратно и закрыл крышку. Посовещались, что делать с находкой. Одни предложения казались нелепыми, другие кощунственными, а третьи сулили в перспективе серьезные неприятности. Спор закончил Иванушка: «Выброшу его обратно, пусть Сом Иванович обдумает свое поведение». На него посмотрели с недоумением. Желание выбросить ящик в реку выглядело вполне резонным, а вот намерение пристыдить Сома Ивановича прозвучало довольно странно. «Ну и как ты это сделаешь?» – поинтересовался один из рыбаков. «А вот так» – ответил Иванушка. Он снова открыл ящик и, взяв один из железных блинов, развернулся вокруг своей оси, как это делают метатели дисков, и зашвырнул его на самую середину омута. Бросок был мастерский и блин даже пару раз подпрыгнул прежде, чем уйти в бездну. На Иванушку посмотрели с восхищением. «Тебе бы на олимпиаду!» – высказал пожелание один из рыбаков. «Я ему покажу олимпиаду – сердясь, забормотал Иванушка, явно негодуя на Сома Ивановича – Вот тебе олимпиада!» И он стал кидать железные блины один за другим. Остальные с азартом к нему присоединились и скоро ящик опустел. Всех поразил Емельян Иванович, который бросил свой блин не столько вперед, сколько вверх. Блин описал в воздухе дугу и неожиданно стал планировать, плюхнувшись в воду даже несколько дальше Иванушкиного рекорда. Иванушка посмотрел на опустевший ящик, закрыл крышку и, взявшись за одну из ручек, развернулся и закинул его в реку. От удара об воду крышка открылась, накренив пустую коробку. Ящик, уносимый течением, стал потихоньку тонуть и вдруг, завертевшись во внезапно образовавшемся водовороте, исчез. В последнее время водовороты в омуте случались редко и все многозначительно переглянулись, а Иванушка крикнул в сторону реки: «Ну что, стыдно стало?!» А еще через год Иванушка выудил из омута здоровенного окуня необыкновенной красоты. Залюбовавшись великолепной рыбиной, он чуть не выбросил его назад, но потом решил порадовать этим зрелищем мать и притащил окуня домой. Когда Василиса Прокофьевна стала потрошить заснувшего красавца, то обнаружила в его брюхе кольцо с изумрудом и восемью бриллиантами. Она промыла кольцо, надела себе на палец и вздохнула, увидев, как плохо сочетается шедевр ювелирного искусства с ее красноватой и несколько заскорузлой рукой. «Ну ничего – сказала она вслух – даст Бог, Иванушка найдет для него ручку» – и никому про кольцо не рассказала.

7.

На рабочем столе Ивана зазвонил телефон. «Да, слушаю вас» – ответил Иван и услышал голос главы фирмы, с которым никогда раньше по телефону не разговаривал, но все-таки сразу узнал его по легкому, но очень специфическому акценту. «Вот что, Иван Иванович, зайди-ка ты ко мне прямо сейчас. И быстренько, понял?» «Да, Стефан Петрович, понял, уже иду». Поднявшись на верхний этаж, Иван вошел в приемную шефа. Секретарь, говоривший по телефону, молча показал Ивану на массивную черную дверь слева и Иван, тихо постучав, эту дверь отворил. Оказалось, что стучал он зря, так как за дверью оказался маленький тамбур перед второй дверью. Иван снова постучал, услышал резкое «да!» и вошел в кабинет. Стефан Петрович сидел за своим необъятным столом и разглядывал застывшего посреди кабинета Ивана: «Садись». Иван сел, а Стефан Петрович встал из-за стола, прошел мимо Ивана, открыл дверь тамбура и громко заговорил: «Очень тобой доволен, Иван Иванович, очень. Просто молодец! Хорошо работаешь, очень хорошо! Слышал, что ты отдыхать едешь. Ладно, валяй, хотя была тут одна работенка. Ну да ладно, пошлю кого-нибудь другого». Стефан Петрович говорил громко и оживленно, но глаза у него были злые. Иван ошарашенно молчал. «Да уж, обойдемся пока – вещал шеф – Незаменимых-то нет, а?» Он встал и под руку почти вытащил Ивана из кабинета. «Мы с Иваном Ивановичем попьем чайку в нашем буфетике – сказал он секретарю, и снова Ивану – Пошли, покажу тебе пещеру Али-Бабы. У нас буфетчик – натуральный перс, такой чай варит, закачаешься». Иван двинулся следом за Стефаном Петровичем. Когда они вышли в коридор, тот быстро и тихо заговорил: «Молчи и слушай. У тебя на столе сейчас лежит запечатанный конверт курьерской почты. Там суточные, твои документы и вообще все, что тебе потребуется для аудита. А чего именно, сам увидишь. Так, с сегодняшнего дня ты в отпуске на две недели за свой счет. Твое заявление твой начальник уже подписал. Управиться с работой ты должен за три дня, а то грим не выдержит – Иван открыл было рот, но Стефан Петрович жестом остановил его – А на оставшееся время куда-нибудь исчезни вместе с женой и сыном. И подальше. Суточных хватит на целый круиз. Едешь сегодня в ночь. Свой паспорт, да и вообще все свое оставишь дома. Едешь не ты, а тот, чей паспорт в конверте. Конверт откроешь дома. В нем все, что нужно, включая, билеты, визитки, кредитные и дисконтные карты. Все настоящее. А кредитками обязательно нужно пользоваться. Пинкоды на листочке, вложенном в паспорт. Их надо запомнить, а бумажку сжечь. Там же и ноутбук с кучей всякой всячины. Всю информацию – туда. Но если что-то тебя поразит или хотя бы удивит, то фиксируй только от руки и сразу в карман поглубже. Когда закончишь, скажи местным, что все в ажуре, за исключением какой-нибудь канцелярской ерунды, которую ты обязательно должен найти. В конверте есть телефон. С него пару раз позвонишь «жене», и вы мило поболтаете. А когда вернешься, то позвони «брату». Я отвечу и скажу, где встретимся. С тобой поедет еще один человек, вроде бы твой помощник. От него ни на шаг не отходи, да он и сам от тебя не отстанет. В нашем деле он не сечет, у него другая специальность, понял? Все понял?» Иван кивнул. «Давай, Иван Иванович, будь здоров – Стефан Петрович пожал Ивану руку – А с Али-Бабой я тебя познакомлю, когда вернешься. У тебя три дня, запомни». Дома Иван открыл конверт. Все было, как сказал Стефан Петрович. Иван слегка изумился, когда выяснил, куда его отправляют. Это ж такая махина, подумал он, туда целую бригаду нужно посылать месяца на три. Но еще больше Ивана удивило то, что человек, чья фотография была вклеена в паспорт, ничуть на Ивана не походил. Ошиблись что ли, недоумевал Иван. Но вскоре в дверь позвонили. За порогом стоял невысокий коренастый мужичок: «Я от брата, сказал он». «Кто там?» – крикнула Маша из спальни, где укладывала Ивану чемодан. «Это за мной – ответил Иван – Машина пришла». Маша выглянула в коридор: «Так ведь рано еще». Иван развел руками, ну пришла, дескать, машина, значит надо ехать, не заставлять же людей ждать. Когда появилась Маша, человек за порогом чуть подался назад и вбок, чтобы она его не видела. Через пять минут Иван вышел из квартиры. Мужичок поджидал его на лестничной площадке: «Пойдемте» – сказал он и нажал кнопку лифта, но, когда тот приехал, он преградил Ивану дорогу и, чуть помедлив, нажал кнопку первого этажа, а сам стал подниматься по лестнице вверх, увлекая Ивана за собой. Двумя этажами выше он своим ключом открыл дверь какой-то квартиры и пригласил Ивана войти. В квартире обнаружился еще один человек, худощавый и пожилой. Коренастый принял чемодан, а пожилой усадил Ивана в кресло перед большим трюмо. По периметру зеркал вспыхнули яркие лампы, и гример приступил к своему делу. Примерно через час Иван увидел в зеркале, человека с фотографии на паспорте. Гример сказал: «Голову не мочить, умываться только ледяной водой и только губкой, которая в чемодане. Все». Коренастый придирчиво осмотрел Ивана и кивнул. Иван встал и потянулся к своему чемодану. Но коренастый отрицательно покачал головой и показал Ивану на другой чемодан, коротко сказав: «Все не новое, но чистое, не сомневайтесь, Василий Иванович». «Но книжку-то можно взять?» – спросил Иван. Коренастый и гример переглянулись. «Новая?» – спросил гример. «Да, на той неделе только купил». «Нет, тогда нельзя – сказал коренастый – Отсюда что-нибудь возьмите» – он показал на книжный шкаф в углу. Иван выбрал зачитанных «Трех мушкетеров» и коренастый сунул книгу в чемодан. Затем он протянул Ивану пару хирургических перчаток: «У вас экзема». «От пыли» – подал голос гример. «В чемодане их целая упаковка – сказал коренастый – Использованные отдавайте мне – Иван кивнул и натянул перчатки – Пора». Гример молча помахал рукой. По дороге в аэропорт Ивана вдруг накрыло. Как, под каким гипнозом он согласился на все эти шпионские страсти? И как теперь быть? Бежать? Убьют ведь. Он покосился на коренастого, сидевшего за рулем. И тот, как будто прочитав Ивановы мысли, вкрадчиво проговорил: «Не стоит, Василий Иванович, не советую. Сделайте дело, и все будут здоровы. Все. Вы понимаете?» Иван похолодел. Больше они не разговаривали до самого конца путешествия. В аэропорту большого сибирского города, в который они прибыли, коренастый процедил сквозь зубы: «Вы уж меня не чурайтесь, Василий Иванович. Мы ведь коллеги, да и жить будем вместе. Так что придется постоянно разговаривать. Меня, кстати, Андреем зовут. И давайте так, я с вами на «вы», а вы со мной на «ты». Я мелкая сошка на подхвате, ни к каким секретам не допущенная. И вы это постоянно должны подчеркивать, ясно?» Иван кивнул, и они направились к минивэну, который их дожидался. Работы оказалось не так уж и много, так как проверять нужно было только один очень узкий и на первый взгляд незначительный сектор гигантской корпорации. Но вставали они в шесть утра и засиживались в офисе до глубокой ночи. Ивану жутко мешал грим, бесили перчатки, но он терпел, срывая раздражение на безропотном Андрее, который со своей ролью отлично справлялся. Но больше всего Ивана беспокоили рукописные листочки, которые похрустывали в кармане его пиджака. Хорошенько все обдумать времени не было, но он чувствовал себя ныряльщиком, задевшим кончиками пальцев громадное морское чудовище, которое вот-вот ухватит его одним из своих щупалец и тогда все, конец. Как у Гюго в «Тружениках моря», думал Иван, чувствуя, что его знобит от страха. Вечером последнего дня их командировки в кабинет зашел симпатичный господин, представившийся ого-го-го каким начальником. Иван собрался с духом и скороговоркой выпалил заготовленный заранее ответ. Открыв ноутбук, он уже собирался показать ту ерунду, которую велел заготовить Стефан Петрович, но большой начальник прервал его: «И это все, дорогой Василий Иванович?» Он смотрел на Ивана в упор и тот испугался, что господин заметит его грим. Чуткий Андрей пришел Ивану на выручку, как бы неловким движением своротив со своего стола груду папок. Господин вздрогнул и обернулся на шум. Андрей суетливо ползал на карачках, собирая выпавшие листки и бормоча извинения. «Как ваша экзема? – снова отнесся к Ивану господин – У нас тут врачи прекрасные». «Спасибо – вдавил из себя Иван, и вдруг, как бы по вдохновению добавил – Зимой мне всегда легче, не так зудит. Выглядит, правда, не очень… Ну вы понимаете» Начальник покивал: «Ладненько, не буду вас больше задерживать – он встал – А отчетик пришлите по почте денька через два, хорошо?» Иван тоже встал и кивнул. «Руки не пожимаю, чтобы не потревожить вашу экзему – ага, поверил, брезгует, подумал Иван – И желаю приятного полета». Уже в дверях он оглянулся: «Да, и Стефану Петровичу приветик передайте». Иван опять кивнул. В самолете Андрей тихо сказал Ивану: «Квартиру два раза обыскивали, суки. Книжечку вашу по страничке перелистали, гоняют небось по базам отпечатки» – и ухмыльнулся, очень чем-то довольный. Добравшись до Иванова дома, они снова поднялись в квартиру гримера. Но никого гримера в ней не оказалось, так же, как и гримировального стола. Зато на другом столе стояли компьютер и принтер. «Разоблачайтесь» – приказал Андрей. Иван стал сдирать с себя грим, который был уже на последнем издыхании, но вдруг испуганно спросил: «А если проследили от аэропорта?» Андрей махнул рукой: «Не волнуйтесь, нас прикрывали, да и я подстраховался. И маячков нет, я все проверил». Иван побежал в ванную умываться и мыть голову. Того гляди и вправду какую-нибудь дрянь подцепишь, думал он, втирая в волосы шампунь. Когда он вышел из ванной, то обнаружил, что Андрей перебирает и заново укладывает вещи в его собственном чемодане. «А то жена ваша удивится, что все осталось в порядке. Женщины ведь укладывают вещи не так, как мужики» – пояснил он, предваряя вопрос Ивана. Иван сел за компьютер и начал печатать. Для разгона он напечатал липовый отчет заказчику. Потом взялся за свои листочки. Морское чудище немного отдалилось, но страх все не отпускал. Иван закончил и нажал кнопку принтера. Андрей. между тем, собрал рукописные листочки и ушел в ванную. Запахло горящей бумагой. Потом полилась вода. «Звоните» – сказал Андрей, вытирая руки. Иван достал телефон и набрал «брата». В мембране послышался голос Стефана Петровича: «Скажи Андрею, чтобы вез к маме». «К маме» – сказал Иван. Андрей кивнул. Из комода он достал целлофановый мешок и вытряхнул на диван всклокоченный длинноволосый парик, еще более всклокоченную черную с сединой бороду и нелепые черные очки. «Одевайте» – скомандовал Андрей. Парик одевался, как простая шапка, а борода держалась на резинке. Вкупе с очками весь этот камуфляж сделал Ивана совершенно неузнаваемым. Напоследок Андрей протянул Ивану инвалидную палку: «Выйдя из машины, ссутультесь насколько сможете». Когда подъехали к дому где-то в переулках самого центра города, Андрей сказал: «Четвертый этаж, одиннадцатая квартира, с вахтером не разговаривайте, он предупрежден. Я подожду здесь». Стефан Петрович открыл Ивану дверь и повел по темноватому коридору совершенно необъятной, как показалось Ивану, квартиры, бросив на ходу: «Мочалку свою сними». Они вошли в просторный, очень дорого обставленный, но уютный кабинет. Стефан Петрович указал Ивану на кресло в углу, сам сел в такое же кресло напротив и протянул руку. Иван отдал распечатки и откинулся на спинку кресла. В это время за спиной Стефана Петровича в темном проеме двери показалась маленькая старушонка. Перехватив взгляд Ивана, Стефан Петрович сказал, не оборачиваясь: «Мама моя. Ничего почти не слышит и не видит» – и углубился в чтение. А старушка все стояла в дверях, помаргивая маленькими глазками и пожевывая широким безгубым ртом и Иван почему-то не мог оторвать от нее взгляда. Стефан Петрович дочитал и тоже откинулся на спинку кресла. «Сибирью пахнет, как говорили в старину – сказал он и потряс листочками – Хотя они и так уже в Сибири, а?» – и засмеялся. От его смеха старушка чуть вздрогнула и ее рот тоже раздвинулся, превратившись в черную без единого зуба щель. «Ну что, Иван, нагнем уродов? Ты ж понимаешь, что это капелька воды – он показал на листки, а Иван кивнул – за которой океан. Об этом секторе и не думает никто, но сбойчик-то системный. Да, жирнющие кроты там завелись. Где видно и дураку, там подчистили да подмазали, а где не видно, там нагадили, а прибрать-то и забыли. Но Николай все-таки молодец и чутье у него собачье. И как ведь грамотно выбрал сектор, умничка. Один у него недостаток еще со школы, любит простые решения. Но времена нынче не те». Иван неопределенно пожал плечами. «А мы-то им зачем понадобились?» – задал он уже давно созревший вопрос. «Своим проверяльщикам не верят, друг другу не верят, вот зачем. Подставы боятся от своих же. Не зря боятся, не зря. Тут ведь кто первый успеет схватить другого за яйца, тот и будет прав». «А вас они не боятся?» – удивился Иван. «Нет, как видишь. Мы ж друзья с детства». Старуха вновь шевельнулась и уголки щели ее рта чуть поползли вниз. Э, да она вроде бы все слышит, подумал Иван. А Стефан Петрович продолжал: «Сейчас обе стороны уверены, что все о`кей. Это просто прекрасно. И мы можем немножко с ними поиграть, а, Иван?» Иван смотрел на старуху, у которой уголки рта поползли вверх, а жиденькие брови поднялись. Теперь на ее лице читалась мольба, жалкая, бессильная, безнадежная мольба. «Ну, что молчишь?» – Стефан Петрович чуть подался вперед. Иван еще помедлил и сказал: «А я вам зачем?» Стефан Петрович снова откинулся на спинку кресла: «Ну, во-первых, я тебе поверил, раз ты Колю не просветил. Во-вторых, мне в любом случае понадобится специалист экстра-класса, вроде тебя. В-третьих, ты не трус. Есть еще и в-четвертых. Ты, Ваня, в курсе дела и если ты не со мной, то ты – угроза. Ясно?» Краем глаза Иван заметил, что лицо старухи снова изменилось. Брови опустились, глаза сощурились, а рот по-прежнему кривила улыбка. Жуть какая-то, подумал Иван, ей только косы в руках не хватает. А вслух сказал: «Я не угроза, я слепо-глухо-немой никто. У меня нет ни единой бумажки, вообще ничего. Я так, призрак бесплотный, фантом – Иван поймал себя на мысли, что во время всего разговора обращался не к Стефану Петровичу, а только к старухе, уже готовой опустить свою невидимую косу на них обоих, и эту косу он хотел отвести хотя бы от себя – Поэтому неважно есть я или нет. Но вы же есть! И сейчас, вот прямо сейчас вы держите свою судьбу на ладони, а заодно, возможно, и мою». Иван замолчал, едва не проговорившись, что он эту самую судьбу видит вживую и прямо за спиной собеседника. «И что ты предлагаешь?» – иронично спросил Стефан Петрович. «Разойтись и предоставить вашим одноклассникам самим решать их проблемы» – твердо сказал Иван. «Витязь на распутье хренов – констатировал Стефан Петрович – Все-таки струсил». И еще как, подумал Иван, а вслух сказал: «Да нет, не в этом дело. Просто я ясно вижу гримасу судьбы, и она мне совсем не нравится». «Видишь? Чего ты там видишь?» – Стефан Петрович грузно повернулся в кресле в направлении взгляда Ивана, но увидел только темный дверной проем. Старуха исчезла. Стефан Петрович взял в руку телефон: «Андрей, ты на громкой». «Понял, Стефан Петрович». «Как там Василий Иванович?» «Инфаркт. Обширный инфаркт. Завтра кремация». «Записи?» «Пепел в унитазе». «Железо?» «В реке». «Пока отпускаем». «Понял». Стефан Петрович выключил телефон: «Слышал?» Оторопевший Иван кивнул. «Ладно, проваливай к своим бумажкам, моль канцелярская, Сведенборг е….й. И мочалку свою нацепить не забудь!»

Из Рима они вернулись точно к похоронам Стефана Петровича. Вереница людей медленно двигалась мимо открытого гроба, заворачивая налево к матери покойного. Иван брел вместе со всеми. Подойдя к гробу, он взглянул на безмятежное лицо Стефана Петровича, лоб которого прикрывала бумажная лента с молитвой. Иван, как и все в этом зале, знал, что под этой лентой точно посередине лба есть аккуратная дырочка от пули, вынесшей Стефану Петровичу мозг. Подойдя к матери убитого, он, как и все, замедлил шаг, чтобы на ходу поклониться. И вдруг старуха подняла малюсенькую ручку в черной кружевной перчатке. Иван остановился, принял ее руку на свою ладонь, склонился, чтобы прикоснуться губами и вдруг услышал тихий шепот: «Совсем он перестал меня слушать. Даже смотреть на меня не хотел, все отворачивался». Иван поднял глаза и увидел черную беззубую улыбку с каплей слюны в уголке рта. А прямо за спиной старушки со скорбным скопческим лицом стоял, опустив глаза, Николай, любивший простые решения.

8.

Зинаида Константиновна Диюк, будучи главным инженером завода, на котором трудился Иванушка, больше всего походила на старшего офицера большого военного корабля, ракетного крейсера, как минимум. Ее всеведение, граничащая с грубостью прямота и доходящая до жестокости требовательность заставляли окружающих трепетать в буквальном смысле слова. Зинаида Константиновна никогда не повышала голос. Как раз напротив, чем большая ярость ее обуревала, тем тише она говорила и тогда в помещении, где происходил разнос, наступала мертвая тишина. Рассказывают, что однажды от ее шепотом произнесенного «та-а-к» заместитель главного технолога завода, рослая и склонная к полноте женщина, потеряла сознание и рухнула на пол, лишь парой миллиметров промахнувшись виском мимо угла стоявшего рядом стола, который ее непременно убил бы на месте. При этом Зинаида Константиновна только пожала плечами и тихо приказав: «Воды ей дайте», повернулась и вышла из комнаты. А еще рассказывают, что, когда во время совещания с участием представителей министерства обороны, какой-то не на шутку рассвирепевший генерал перешел на крик, сдабривая свое выступление грязной матерщиной, Зинаида Константиновна вплотную подошла к нему и, глядя прямо в глаза, тихо проговорила: «Прекратите истерику, товарищ генерал-полковник. Во-первых, здесь дамы – генерал машинально огляделся, никаких дам не обнаружил и уставился на Зинаиду Константиновну, а та продолжила – И, во-вторых, вытрите, пожалуйста, лицо, а то вы выглядите как-то – она помолчала секунду – несолидно. Вам это не идет». Все замерли, включая и генерала, который как-то механически вытащил из кармана платок и стал медленно вытирать лицо. А Зинаида Константиновна удовлетворенно кивнула, сделала шаг назад и совещание продолжилось. Поэтому нечего удивляться тому, что, когда в тот судьбоносный день Зинаида Константиновна, зашедшая вместе с начальницей центральной заводской лаборатории в одно из помещений лабораторного корпуса, обронила, уходя: «А окна грязные, как в колхозном курятнике», домой после работы никто не ушел и весь, по преимуществу женский коллектив трехэтажного здания ЦЗЛ в своих белых халатах взобрался на подоконники и табуретки с тряпками в руках. Со стороны здание стало походить на гигантский птичник, а, вернее, на голубятню, полную белых голубок, машущих крыльями. Но заводское мужичье, радостно изумившееся этому зрелищу, раз и навсегда окрестило лабораторный корпус курятником, а его начальницу завкуром. Зинаиде Константиновне вообще-то нечего было делать в лабораториях, но волею судьбы она после совещания разговорилась с начальницей ЦЗЛ и, захотев немного размяться, продолжила разговор на ходу, вплоть до произнесения роковой сентенции про курятник. Та же самая судьба заглушила мотор грузовика, везшего на завод ящики с лабораторным стеклом, из-за чего бригада такелажников вынуждена была не разбрестись, как обычно, кто куда, а остаться на заводе в ожидании груза. Грузовик прибыл почти одновременно с началом импровизированного субботника, и такелажники начали таскать ящики на склад лабораторного корпуса, проходя туда и обратно вдоль всего его фасада. Таким образом сложилась редкая по своей гармонии и многозначительности мизансцена – наверху махали руками-крылышками голубки-лаборантки, а внизу вышагивали суровые и хмурые мужики-добытчики. Судьба была в восторге от своей работы и ей оставалось сделать только последний штрих. Раздалось отчаянное «Ай!», из окна выпорхнула голубка и полетела с высокого второго этажа вниз. Проходивший в этот момент под окном Иванушка за неизмеримую долю секунды успел сделать целых три дела: он поднял голову, отшвырнул в сторону ящик с драгоценным стеклом и поймал на руки худенькую рыжую девушку в белом халате. Как ни хрупка была голубка, но на ногах Иванушка все же не устоял и грузно плюхнулся на попу, прижимая голубку к своей груди, чтобы она не запачкала об асфальт свое белоснежное оперение и не ушиблась как-нибудь. Все вокруг замерли от неожиданности, а один из Иванушкиных коллег громко произнес: «Готово, мадонн с младенцей». И никто не понял, что это был голос самой судьбы.

9.

Иван заблудился. Нехорошо так заблудился, не по погоде. И что это ему вздумалось прогуляться после работы? В снегопад, ночью, да еще не какой-нибудь, а самой что ни на есть полярной… Беспокоиться было вроде бы не о чем. От конторы до гостиницы езды на машине минут пять. Да к тому же он был совершенно уверен, что запросто может срезать и пройти дворами. Городок был маленький, но вполне благоустроенный и освещался хорошо. Собственно, это был не городок, а так, рабочий поселок вблизи небольшого горнодобывающего предприятия, но вполне современный. Никаких там бараков и отхожих мест на дворе, а двух и трехэтажные дома у подъездов которых были припаркованы машины их обитателей. Само предприятие представляло собой комплекс, занимающийся не только добычей, но и переработкой руды. Дело это было новое, как и сама шахта, добыча шла полным ходом, руда была богатая и постепенно становилось ясно, что пока еще тоненький золотой ручеек в скором времени превратится в реку. Но из-за того, что постоянно возникали всевозможные финансовые недоразумения между горняками и заводчанами, дело стопорилось, от чего и потребовалось пригласить аудиторов, команду которых возглавил Иван. Очень ему не хотелось ехать в эту командировку на самый край российской Ойкумены. Да тут еще и маленький Иван заболел, а он знал, что Маша всегда боится самого худшего, от чего как-то цепенеет и ей очень нужна его помощь. Но отказаться он все-таки не решился, так как не хотел ссориться со своим новым начальством, от которого еще неизвестно, чего можно было ждать, тем более что вся их маленькая семья целиком зависела от Ивановой зарплаты. Вот так он и оказался в полярную ночь на самом севере Кольского полуострова. С ним в эту командировку поехали еще пятеро сотрудников, но его назначили старшим, что давало ему право понукать и изматывать своих подчиненных, так как всеми своими мыслями он был с Машей и мечущемся в жару и бреду маленьким Иваном. Работа шла на износ, к ночи все страшно уставали, да к тому же в предоставленном им помещении было душновато. Вот и решил Иван прогуляться перед сном, тем более что до гостиницы было и впрямь рукой подать. И заблудился. Он был совершенно уверен, что легко найдет кратчайший путь, а потому решительно свернул с шоссе, по которому их обычно привозили и отвозили и пошел наискосок через дворы и проулки, щедро и уютно освещенные фонарями. Шел он уже минут пятнадцать и был уверен, что гостиница уже совсем близко, когда слабый снег, который неторопливо шел весь день, стал гуще, подул ветер и начался настоящий буран. Видимость сократилась до нескольких метров, но фонари все еще были различимы. Иван подумал, что надо бы вернуться к конторе, но внезапно свет фонарей погас. Стало темно и страшно. Иван остановился. Он стал озираться, надеясь различить в буране свет какого-нибудь окна. Прошел несколько шагов в одну сторону, потом в другую, повернулся, еще прошел немного, боясь наткнуться на какой-нибудь забор или ограду палисадника. Снова остановился. И тут снег прекратился, ветер стих и чуть погодя небо озарилось северным сиянием. Иван никогда ничего подобного не видел и мигом позабыл свой страх, ошалело глядя на небо. Гигантские цветные ленты сияния медленно сплетались и расплетались, то разгораясь зелено-фиолетовым пламенем, то угасая. Небо как будто дышало и зрелище было невероятное. Иван огляделся по сторонам. По-прежнему не было видно ни одного огня. Вокруг Ивана возвышались приземистые прямоугольные монолиты домов, все было покрыто чуть мерцающим снегом, в котором невозможно было разглядеть ни единого намека на какую-нибудь тропинку, Иван даже собственных следов не увидел. Тишина была действительно мертвой. Но было все-таки светло, и Иван не сразу понял, почему его так мало обрадовал этот странный, чуть зеленоватый свет. Свет был, а вот теней не было. Как в аду, пронеслось в голове у Ивана, в том самом Дантовом аду. Как ни странно, но литературная ассоциация Ивана немного взбодрила, в ней было все-таки что-то живое. Но это ведь не может быть ад, думал Иван, вон дома вокруг, машины, фонарь торчит, хоть и не горит почему-то. Не бывает в аду фонарей. Или это его собственный, личный ад? С домами, машинами и мертвыми фонарями? Ну нет, не бывает такого, что свернул в переулок и сразу очутился в аду! Ни тебе сумрачного леса, ни зверей, ни врат с письменами. Не заслужил, значит, врат. Данте заслужил, а я нет, печально подумал Иван. Странные шутки шутило с Ивановым рассудком северное сияние. Он ведь и в самом деле уже целую минуту провел на том свете, а если верить старой-престарой сказке, то минута на том свете равна веку на этом… Но вовсе сойти с ума Иван не успел. Морок оставил его, и он вдруг вполне здраво осмотрелся вокруг. Возможно, что он просто немного угорел в духоте конторы, а теперь отдышался на морозе. Иван понял, что не имеет никакого представления о том, куда ему идти. Небо потихоньку затухало, снова подул ветер, помела поземка. Фонари по-прежнему не горели, и Иван испугался, что снова наступит тьма. Надо идти, решил он, куда-нибудь да выйду, не на Луну же я попал, в самом деле. И он решительно двинулся вперед. Становилось все темнее, и Иван прибавил шагу. И тут он увидел впереди свет. Неяркий, но теплый и вполне человеческий. Иван бросился к свету, стараясь успеть до наступления полной темноты, в которой он рискует на что-нибудь наткнуться, покалечиться и тупо замерзнуть. И он успел. Перед ним было одноэтажное сооружение, очень похожее на небольшие кафетерии или пивные, которые он помнил из детства. Их еще называли «стекляшками». В стремительно наступающей темноте сквозь уже нешуточную метель Иван успел разглядеть надпись над входом «Улыбка». Как же кстати пришлась эта улыбка, подумал Иван и ухватился за ручку стеклянной двери. Дверь подалась не сразу – мешал уже наметенный на пороге сугроб. Но Иван все-таки сумел ее наполовину отворить и втиснулся внутрь. Это и в самом деле было что-то вроде кафе. Возле окон стояли квадратные обшарпанные столики с придвинутыми к ним стульями, а посередине располагалось несколько небольших круглых стоек для любителей пить пиво стоя. Сбоку у стены находился прилавок, вроде тех, которые бывают в сельских магазинчиках. Свет лился из совершенно доисторических, пожелтевших от вековой слежавшейся пыли ламп дневного света, некоторые из которых не горели, а те, что были исправны светили тускло, чуть помаргивая и как будто нехотя. Но было тепло, и Иван почувствовал огромное облегчение от того, что все-таки добрался хоть до чего-то похожего на пристанище. По крайней мере отсюда можно позвонить, чтобы прислали машину, так как он был уверен, что заведение под названием «Улыбка» в этом городке единственное. Иван потопал ногами, чтобы сбросить снег, и огляделся. За прилавком никого не было. И тут Иван изумился сразу двум вещам. Во-первых, тому, что во всем городе света нет, а тут он почему-то есть. И, во-вторых, тому, что «Улыбка» почему-то открыта в такое позднее время. «А вот и Царевич пожаловал» – раздался мужской голос у Ивана за спиной. Иван вздрогнул от неожиданности и обернулся. В самом дальнем и самом темном углу за столом сидели четверо и глядели на Ивана. «Подсаживайся к нам» – проговорил один из них приятным баритоном, подманивая Ивана рукой и указывая на пустой стул. Говоривший был одет в белый свитер с высоким воротником под самый подбородок. Густые совершенно седые волосы были зачесаны назад и, приблизившись, Иван увидел, что они очень длинные и схвачены чуть ниже затылка золотой ленточкой. Седовласый говорил приветливо, но на его чисто выбритом худом и моложавом лице не было и тени улыбки. Свои бледноватые руки седовласый держал на столе перед собой, сплетя длинные пальцы. Иван подошел и сел на стул напротив окна, с любопытством оглядывая четверых полуночников. Те тоже внимательно смотрели на Ивана. «Здравствуйте» – сказал Иван. Ему не ответили. Странная компания, подумал Иван. Компания и вправду была не совсем обычная. По правую руку от седовласого возле окна сидел черноволосый и краснолицый крупный мужик в полевой форме без знаков различия. Его усы и бородка были коротко и небрежно подстрижены. Свои здоровенные волосатые ручищи с закатанными чуть ниже локтя рукавами форменной куртки мужик положил на стол и то сжимал их в кулаки, то растопыривал, как будто прижимая края какой-то невидимой бумаги. Его военная форма наводила на мысль, что этой бумагой должна бы быть карта, исчерченная красными и синими стрелами, зазубренными зигзагами, крупными буквами и цифрами. Совершенно невероятно, но ногти мужика были наманикюрены и покрыты ядовито-алым лаком. Сидевший напротив него был прямой противоположностью военного мужика. Он был тощ, как скелет, чисто выбрит, с тщательно прилизанными волосами и короткими седыми височками. Глаза у тощего были маленькие и с прищуром. Одет он был в черный костюм, черную шелковую рубашку и при черном же галстуке. Ивана как-то неприятно удивила необычная чернота костюма и галстука. То ли материя была какая-то особенная, то ли освещения не хватало, но не было никакой возможности разглядеть ни единой складки на том, что на тощем было надето. Черное угловатое плоское пятно и все. Прямо супрематизм какой-то, удивлялся Иван, он что, с похорон пришел? Руки тощего были в движении. Он как-то суетливо ерзал по столу костлявыми белыми пальчиками, как это делали в Ивановом детстве хозяйки, когда перебирали гречку. Ближе к Ивану сидел… или сидела? или сидело? – Иван никак не мог определить, мужчина, это существо или женщина – некое странное создание, сразу напомнившее Ивану композитора Олега Каравайчука. Из-под широкого грязно-серого стаушечьего берета крупной вязки, сдвинутого на ухо, с боков выбивались чуть завитые кверху концы жестких волос платинового цвета. Парик, решил Иван. Такая же платиновая прядь закрывала лоб и даже брови, бросая глубокую тень на глаза, странно мерцавшие из этой тени. Лицо, изрезанное глубокими морщинами с крупным, даже грубым носом, было несомненно мужским за исключением слабого, маленького, как бы провалившегося подбородка, прячущегося в толстом и широком шарфе той же безобразной вязки, что и берет. Руки существо прятало под столом. Молчание длилось и становилось тягостным. А за окнами бушевал буран, заставляя подрагивать окна «стекляшки». Иван начал томиться, но встать и пересесть почему-то стеснялся и, чтобы как-то развлечься, читал про себя Пушкинских «Бесов». «Мчатся тучи, вьются тучи…» декламировал про себя Иван и, как и тогда, когда он вспоминал Данте, ему стало на душе спокойнее. Седовласый чуть склонился к Ивану, как бы прислушиваясь, потом распрямился и оглядел своих приятелей. Военный мужик с накрашенными ногтями хмыкнул, тощий понимающе улыбнулся тонкими губками, а существо сверкнуло глазом, как щука из старого мультика про Емелю. Первым заговорил седовласый: «Мы пригласили тебя, Царевич, чтобы спросить кое о чем – он помедлил – важном – еще помедлил – на сегодняшний день». «Актуальном» – прорычал, осклабившись, наманикюренный мужик. «Всего три вопросика» – почти прошептал тощий, подняв вверх три тоненьких пальчика. Существо ничего не сказало, а только осклабилось, обнажив крупные зубы верхней челюсти, что Иван почему-то истолковал, как любезную улыбку. Иван тоже ненатурально улыбнулся и с некоторым усилием произнес: «Боюсь, что тут недоразумение, так как я, кто угодно, но уж точно не Царевич. Вы, уважаемые господа, ошиблись, уж простите» – и развел виновато руки. «Вот еще!» – рявкнул мужик и сжал свои кулачищи. «Да нет, ваше высочество, это вы, как видно, запамятовали. А мы не ошибаемся никогда» – прошелестел тощий. «Редко» – неожиданно каким-то виолончельным басом вымолвило существо, и Иван вздрогнул от этого звука. Тощий презрительно скривил губы, мужик насупился, а седовласый осуждающе покачал головой и снова обратился к Ивану: «Можешь не сомневаться, Царевич прекрасный, так как в нынешний час нынешней ночи ошибка просто невозможна». Что это за литературщина, с досадой подумал Иван. «А иначе миру этому – военный мужик сделал наманикюренной рукой кругообразное движение – давно бы конец пришел» – и многозначительно глянул на Ивана. «Не стоит преувеличивать – холодно произнес седовласый – и пугать нашего гостя не стоит, а то мы ничего от него не добьемся». «А вы вообще – кто?» – неожиданно для самого себя спросил Иван и покраснел. «А ваше высочество не догадывается?» – шепнул тощий. «Да ладно! – охнул Иван – шутите». Седовласый пожал плечами. «Погодите, если вы… – Иван запнулся – Ну, короче… То есть, это что конец света что ли?» Иван поглядел в окно на проносящиеся за его стеклом снежные вихри. «С какой это стати?» – рявкнул военный мужик. «Как же – продолжил Иван – там ведь написано…» Тощий покачал головой: «Написано, это верно, но вы, ваше высочество, давно, видно не перечитывали того, что написано» с сожалением произнес он, единственный, обращавшийся к Ивану на «вы». «Или не понял ничего» – пробурчал наманикюренный. «Не груби» – низко пропела виолончель на одной ноте. Седовласый поднял руку: «Давайте не будем пререкаться. Да, Царевич, мы те самые четверо, здесь ты прав. Но мы ничего, собственно, не делаем, а всего лишь присутствуем». «Всегда» – прогудела виолончель и все дружно кивнули. А седовласый продолжил: «Но время-то идет, здешнее – он ткнул пальцем в стол – здешнее время. И нам предписано периодически меняться местами». «Как это?» – изумился Иван. «Приоритеты расставляем, ваше высочество – бледно улыбнулся тощий – За тем вас и позвали. Нам предписано консультироваться время от времени. Тонкая, знаете ли, корректировка». «А я при чем?» – спросил обалдело Иван. «Ну как же – чуть более оживленно проговорил седовласый – Во-первых, ты Царевич, то есть право имеешь. Во-вторых, ты историк – он жестом остановил Ивана, собравшегося возразить – А, в-третьих, с совестью своей пока не поссорился. Это не часто, знаешь ли, сходится. Да и минута эта в твоей жизни страшная». Говорил седовласый доброжелательно, даже ласково, но при этом лицо у него было неподвижное, как гипсовая посмертная маска. «Но все-таки почему я, по-вашему, какой-то Царевич?» Все четверо переглянулись. «Нас проинформировали» – уклончиво ответил тощий и опустил глаза. «Кто?» – глупо спросил Иван. «Тот, кто знает, тот и указал. Сказано, что Царевич, значит так оно и есть, чего зря болтать» – грубо рыкнул военный мужик. «А что это за страшная минута?..» – начал было Иван и тут же вспомнил бредящего маленького Ивана и Машины глаза, полные ужаса. «Именно» – длинно прогудела виолончель. Иван напрягся: «А от моих ответов что-нибудь зависит?» «Нет, конечно – спокойно ответил седовласый – Я же сказал, что мы лишь присутствуем». «В определенном порядке» – тихо проговорил тощий. «Всегда» – добавила виолончель. «А позвонить можно?» – с мольбой в колосе попросил Иван. «Куда?» – вежливо поинтересовался седовласый. «Ну домой, ко мне домой» – пролепетал Иван. «Пока мы разговариваем – нет» – твердо сказал седовласый. «Ну тогда давайте ваши вопросы!» Седовласый кивнул и спросил: «Кто виноват?» «В чем?» – недоуменно спросил Иван. «Это не важно. Просто: кто виноват?» Иван нахмурился. На Кольском полуострове, ответ на этот вопрос напрашивался сам собой, но Иван медлил и лихорадочно думал. Это он немного слукавил, когда сказал, что от них ничего не зависит, размышлял Иван, приоритеты – великая вещь, плавали, знаем. И на такой вопрос историк мог бы, наверное, ответить, если бы речь шла о прошлом и конкретном. А что же ответить про сейчас? Нет, не то, не то, с досадой отмахнулся от своих рассуждений Иван. Какая разница, что сейчас, что потом. Если есть понятие какой-то вины, то не важно, когда это понятие применяется. Или важно? Ведь были же времена, когда никому не пришло бы в голову в чем-то обвинить, например, палача. Или тюремщика, или царя, или Великого инквизитора, или… Многовато этих «или» получалось. А сейчас? В черта, который якобы «попутал» Иван не верил, а дуализм казался ему выдумкой, так же, как и плюрализм. Иван был инстинктивным монистом, но не думал никогда о себе в этих терминах, хотя и слушал в университете лекции по философии. И тут он вдруг вспомнил Машу, стоящую над кроваткой догорающего Ивана, и сказал: «Страх». «Коротко и ясно» – отозвалась виолончель. А наманикюренный иронично бросил тощему: «Подвинуться придется». У них что, конкуренция что ли, удивился Иван. Но тощий на реплику военного мужика ответил коротким жестом, означавшим, что рано, мол, еще судить. Несколько секунд помолчали. «А кто прав?» – негромко спросил тощий. Иван сразу же вспомнил фразу, так понравившуюся герою романа «В круге первом», что «волкодав прав, а людоед – нет». Но Иван прекрасно знал, как часто людоеды с большим успехом выставляли себя волкодавами. Вспомнил он и другую фразу совсем другого писателя, что если бы вдруг так случилось, что Христос оказался вне истины, то он лучше бы остался со Христом, чем с истиной. А еще Иван подумал про Иова и даже вспомнил виденную когда-то у друзей картину, изображавшую Иова, сидящего на гноище, с укоризненно вопрошающим взглядом, направленным куда-то вверх. Иван потупился. Ему очень захотелось сказать, что прав Христос, но произнести это вслух он не решился. Да кто он такой, чтобы ходатайствовать за Христа? И поэтому он ответил осторожно: «Милосердие и любовь, наверное». «Пятая глава – согласно кивнул тощий – кто бы сомневался – и обратился к военному – Получите и распишитесь». Тот коротко отмахнулся: «Все они так говорят! А когда припрет…» Седовласый не дал ему закончить фразу и резко сказал: «Хватит комментариев! У нас еще один вопрос и уже почти все собрались. Надо заканчивать». Кто это собрался, не понял Иван и, повернув голову, обомлел. Стекляшка была полна людей. Там были мужчины и женщины, старые и молодые, военные и штатские. Они стояли, сидели, похаживали из стороны в сторону, некоторые неслышно о чем-то переговаривались. Но в их сторону никто не глядел. Иван в недоумении повернулся к своим собеседникам: «Откуда же они все взялись?» Седоволосый неопределенно повел рукой: «Отовсюду… Но продолжим. Кто в этот раз с третьим вопросом?» Военный мужик поднял толстый наманикюренный палец с короткими черными волосками: «Жизнь нынче сколько стоит?» «Не продается!» – сразу же ответил Иван. Седовласый строго на него посмотрел: «Торопишься, Царевич, вопрос-то серьезный, ты бы подумал». «Не хочу об этом даже думать!» – почти крикнул Иван. «Ладно, будем считать, что твой ответ состоит из двух частей» – кивнул седовласый. И вдруг оказался на месте военного, тот обнаружился на месте виолончели, которая оказалась на месте седовласого. Иван разинул рот от удивления. Все четверо разом поднялись, и Иван увидел, что виолончель одета не то в длинное платье из толстого сукна, не то в рясу, а на руках у нее перчатки с раструбами. Иван тоже встал. И вдруг спросил, обращаясь к седовласому: «Вы, наверное, белый всадник?» «Что?» – рассеянно переспросил тот. За него ответил тощий: «Ваше высочество, вероятно, имеет в виду наших, так сказать, коней?» Иван кивнул. «Нет, белый, скажем так, конь – мой» «А я думал, что вы на черном» – краснея, пробормотал Иван. Тощий понимающе кивнул: «Это из-за моей худобы вы решили, что я отвечаю за голод, но нет, это не так». «По снабжению, это ко мне» – рыкнул наманикюренный. «А вы?..» обратился Иван к виолончели. «Я по военной части» – пропела та. Иван уставился на седовласого. Тот согласно кивнул: «Именно так, дорогой Царевич, именно так, я – смерть». Иван растерянно глянул в окно. Вьюги видно не было, так же, как и городских фонарей. «Скажите, а почему здесь светло, а в городе света нет?» «В каком еще городе?» – поднял брови тот, что по снабжению. Иван показал на окно и вдруг сообразил, что не знает названия городка, а знает только название предприятия. Привезли их сюда из Мурманска на военном вертолете и никаких указателей он не видел. На помощь к Ивану пришел седовласый: «Сейчас – произнес он с ударением – там – он махнул рукой в сторону окна – ничего нет, но когда ты выйдешь, то просто заверни за угол». Все четверо двинулись в сторону притихшей толпы посетителей «стекляшки». «А позвонить можно?» – кинулся вслед им Иван. Виолончель, не оборачиваясь указала пальцем на дверь. Иван выскочил наружу, увидел перед собой беспросветный мрак, кое-как пробрался вдоль стены затухающей «Улыбки» до угла и свернул. Прямо перед ним была гостиница «Полярная звезда» а вокруг виднелись дома и улицы, освещенные фонарями. У входа курил один из его сослуживцев. «Быстро вы дошли, Иван Иванович!» – приветствовал он Ивана. Иван кивнул и поспешил в вестибюль к стойке с телефоном.

10.

Иванушка неожиданно и мгновенно влюбился. Случилось с ним это впервые, и он понятия не имел, что с этой любовью надо делать. Его избранница в буквальном смысле свалилась на него с неба, когда он проходил с ящиком, нагруженным лабораторным стеклом мимо лабораторного же корпуса, где шел аккордный субботник по мытью окон. Молоденькая щуплая лаборантка по имени Маруся поскользнулась на ею же пролитой на подоконник лужице мыльной воды и спиной вниз полетела на асфальт. Тут-то ее Иванушка и поймал, успев отшвырнуть ящик со стеклом с такой силой, что тот раскололся и драгоценные колбы превратились в кучу осколков, весело заблестевших на солнце. Все произошло в какие-то доли секунды и, придя в себя, Иванушка обнаружил, что сидит на земле, держа на руках маленькую рыжую девушку в белом, как снег халате. Он взглянул на ее побелевшее лицо с чуть заметными веснушками и широко открытыми от ужаса зелеными глазами и мигом влюбился. К ним подбежали, окружили и помогли встать на ноги. Тут обнаружилось, что Маруся ниже Иванушки больше, чем на голову. Из толпы послышалось: «Повезло Иванушке, что не Тамаре Семеновне захотелось полетать». Все засмеялись, но не плоской шутке, а просто от радости, что все обошлось. Первой отошла от шока Маруся и, встав на цыпочки, кое-как дотянулась до Иванушкиной щеки и громко его чмокнула. Потом отошла на шаг, протянула ему руку и сказала: «Спасибо. Я Маруся». Иванушка потряс ее ладошку своей лапищей и сипло пробасил: «А я Иванушка». Сцена выглядела комично и все снова засмеялись. Потом Маруся ушла, а Иванушка еще постоял немного и побрел за очередным ящиком. Как удалось списать уничтоженные Иванушкой бесценные колбы, остается неизвестным. Возможно, что нашелся какой-то добрый волшебник по списанию или Зинаида Константиновна, услышав о случившемся, почувствовала слабенький укол совести, но о происшедшей порче имущества никто даже не заговаривал. Зато о том, что Иванушка поймал на лету дочку командующего аж целого военного округа, разговоров было немало. На заводе Маруся проходила преддипломную производственную практику и жила в общежитии, ничем из стайки других практиканток не выделяясь. Она категорически отказалась от предложения отца поселиться на казенной квартире. И даже пристыдила его, посоветовав отдать эту квартиру кому-нибудь из семейных молодых офицеров, а не пристраивать свою собственную дочку. То есть характер у Маруси был и отцу ее отповедь даже понравилась. «Вся в меня» – неосторожно обмолвился он, пересказав Марусину эскападу жене и тут же об этом пожалел, так как поймал на себе яростный взгляд огненно-рыжей Серафимы Сергеевны и услышал ее зловещее: «Вот как?» Училась Маруся прилежно и, думая о своем будущем, ни на минуту не принимала в расчет папины генеральские звезды. Попав на завод и наслушавшись рассказов про Зинаиду Константиновну, она решила, что нашла достойный пример для подражания, твердо пообещав себе, что сможет стать не хуже своего кумира. А романтическая встреча с богатырем Иванушкой добавила недостающий пункт в Марусин жизненный план. И она задумалась о том, как все можно устроить. Об этом же думала и Серафима Сергеевна, но ее мысли текли совсем в другом русле. Замуж Серафима Сергеевна выходила даже не за лейтенанта, а за простого курсанта. И описание их бурного романа с последовавшими за свадьбой мытарствами потребовало бы целого тома, набранного петитом. Этой судьбы жена будущего министра обороны своей дочери не хотела ни при каких обстоятельствах. Дальние гарнизоны, многомесячные разлуки, ужас ожидания извещения из зоны вооруженного конфликта, ночи в реанимации, больничные «утки», катетеры, костыли и потом снова гарнизоны, разлуки… Нет, ничего этого Маруся хлебнуть не должна, решила Серафима Сергеевна и приступила к активному поиску. Ей как-то не приходило в голову, впрочем, что этот поиск не стоит ограничивать только военной средой, что и свело все ее старания к нулю. Ее, конечно, можно понять, так как она с полным основанием считала, что ее Петя ни за что не стал бы тем, кем он стал без ее ежеминутного участия в его делах. Вместе с ним она и воевала, и умирала, и интриговала, была, одним словом, сугубо военным человеком, смотря на штатских несколько пренебрежительно и свысока. Но по отношению к Марусиной судьбе этот подход был не чем иным, как банальной системной ошибкой. Вот и нашла коса на камень. А между тем Иванушка, начал маяться. Эта маята проявлялась в том, что он постоянно что-то случайно ломал. Он отрывал дверные ручки, гнул перила, выламывал оконные рамы, вырывал вместе с замком застрявший в нем и предварительно изуродованный в кармане ключ. Под ним крошились табуретки, разлетались на составные части стулья, а кухонные полки обрушивались от одного его прикосновения, засыпая все вокруг осколками посуды. Василиса Прокофьевна, видя, как ее с таким трудом и тщанием обустроенное жилище превращается в руины, приходила в отчаяние и все никак не могла понять, что с Иванушкой происходит. Но когда он, желая напиться, задумчиво сжал в горсти эмалированную кружку, как какой-нибудь бумажный стаканчик, она вдруг все мгновенно поняла и, аккуратно усадив Иванушку на одну из уцелевших табуреток, задала прямой вопрос: «Кто она такая?» Иванушка вздохнул (табуретка жалобно хрустнула) и еле слышно пробормотал: «Маруся». Василиса Прокофьевна вздохнула с облегчением, вспомнив, как ныне целиком ей подвластный и кроткий Емельян Иванович, ухаживая за ней, крушил глухие заборы и томясь у подъезда ее дома, рассеянно выламывал кирпичи из фасада. Поняла и задумалась. На своей работе, связанной с постоянным тяжелым трудом, Иванушка никакого особенного вреда имуществу не причинял. Он всего лишь задумчиво брал и нес какую-нибудь тяжесть, которую и двое его товарищей с трудом сдвигали с места. Ущерб случался только тогда, когда ему в руки попадало что-нибудь негабаритное, при переноске которого обычно кричат: «Заноси, давай левее (или правее), так, так, еще пониже, пошла, пошла» или что-то в этом роде. Иванушка же нес свою поклажу задумчиво и напролом. На его счастье бригадир такелажников вовремя заметил Иванушкину задумчивость и прикомандировал к нему самого нерадивого из своих подчиненных, строго-настрого запретив ему вообще что-либо брать в руки, а только следить за Иванушкой и корректировать его маршруты. В итоге о причине Иванушкиного томления знала только одна Василиса Прокофьевна, а вокруг самого Иванушки медленно складывался своеобразный женский треугольник, постепенно аккумулирующий все большее количество энергии. Рано или поздно, но должен был произойти взрыв. И он-таки произошел. А дело было как. Василиса Прокофьевна обиняком навела кое-какие справки относительно Маруси и выяснила, чья она дочка. Это ее несколько озадачило, но имущества, которое планомерно уничтожал Иванушка, было жалко, и она решила с Марусей познакомиться. Маруся, в свою очередь, навела справки об Иванушке и получила важные сведения и о нем самом, и о его легендарном отце, Емельяне Ивановиче. Но умную Марусю не смутили рассказы о пьянстве и безалаберности Емельяна Ивановича, равно как и не заинтриговали легенды о его рыболовных подвигах. Еще меньше ее озаботили россказни о некоторой дремучести и непобедимой лени Иванушки. Она моментально просекла, что за спиной этих богатырей стоит женщина, которая вполне могла бы потягаться с самой Зинаидой Константиновной. Маруся вполне резонно рассудила, что без жесткого женского контроля Емельян Иванович и его сынок уже давно валили бы лес где-нибудь в Сибири или Карелии, предварительно разобрав по кирпичику родной город. Эта мысль привела ее к непреодолимому желанию познакомиться с Василисой Прокофьевной. Третьей вершиной складывающегося треугольника была, разумеется, Серафима Сергеевна. Об Иванушке она, конечно, знала, но в расчет его не приняла, так как он был не просто штатским, но даже и срочную не отслужил. Для Серафимы Сергеевны Иванушка был чем-то средним между интеллигентным хлюпиком, косящим от армии, и обыкновенным дезертиром. По этой причине она и недооценила значения чрезвычайных по своей романтичности обстоятельств, приведших ее дочь к знакомству с этим олухом. Пока Василиса Прокофьевна и Маруся разрабатывали планы своего знакомства, Серафима Сергеевна устраивала для своей дочери смотрины. Кандидата в женихи она решила подыскать среди старших офицеров, служивших в штабе округа, которым командовал Петр Петрович. Резон был простой: если все сложится удачно, то Петру Петровичу не составит труда продвинуть зятя, находящегося в его непосредственном подчинении. А если парень окажется с головой, то дальше он уже пойдет сам, имея в тылу могущественного тестя. Оставалось подобрать кандидата, что она и осуществила, оценив с этой точки зрения офицеров, приглашенных на какой-то очередной банкет. Ее выбор пал на молодого майора без обручального кольца и с двумя рядами орденских планок на кителе. Опытная Серафима Сергеевна поняла, что майор где-то удачно повоевал и звание получил досрочно, то есть был на хорошем счету. Она в полголоса допросила Петра Петровича и выяснила, что ни в чем не ошиблась. Алексей, так звали бравого майора, и в самом деле отличился на войне и теперь был заместителем начальника штаба округа, на должности подполковника, как минимум. Алексей был вполне хорош собой, широкоплечий, подтянутый, с маленькой седой прядью в густых темных волосах. Серафима Сергеевна на правах хозяйки обошла гостей и, как бы чуть устав, присела возле майора. «А что это вы, Алеша, в одиночестве? Все вон с женами да с подругами боевыми» – игриво начала она разговор. Алексей покраснел, что также очень Серафиме Сергеевне понравилось, и ответил смущенно: «Да некогда все как-то было… А вы разве меня знаете?» «Конечно – соврала Серафима Сергеевна – Петр Петрович о вас говорил». Майор покраснел еще больше. «А у меня вот дочка на выданье – беззаботно произнесла Серафима Сергеевна – Институт заканчивает. Умница и красавица. И тоже без жениха – как бы вдруг вспомнила она – Надо бы вам познакомиться». Майор затосковал. Елки-палки, подумал он, вот я попал! А Серафима Сергеевна, как бы не заметив его смятения, продолжила: «Жаль, что это никак не получиться, далековато она залетела» – и назвала действительно далекий от них город, где располагался Марусин завод: «Скучаем по ней очень – Серафима Сергеевна вздохнула и не вполне притворно загрустила – Ну ладно, Алеша, веселитесь». И отошла. Майор облегченно выдохнул – пронесло. Выполнив первую часть своего плана, Серафима Сергеевна взялась за вторую. Она и не подозревала, что та легкость, с которой пойдет дело, была предвестием краха всей ее военной операции. Она решила уговорить Марусю отпраздновать ее день рождения, арендовав какое-нибудь кафе на природе (Маруся родилась в мае), пригласить подружек-практиканток, вообще молодежь заводскую, потанцевать, посмеяться. А в качестве сюрприза приехать на праздник с Петром Петровичем и Алешей. Она была совершенно уверена, что майор затмит всех тамошних парней и строгая Маруся не сможет не оценить его достоинств. Серафима Сергеевна в телефонном разговоре все это Марусе изложила, не упомянув, конечно, о майоре, и та моментально согласилась. Тут бы и почувствовать Серафиме Сергеевне неладное, да видно телефонная связь еще не настолько совершенна, чтобы подпитывать интуицию. В то же время Василиса Прокофьевна предприняла решительный демарш. Она велела Иванушке познакомиться с Марусей поближе и немедленно. «А как?» – оторопел тот. «Да очень просто. Подожди ее у проходной, да и проводи. И чтоб каждый день! Понял ты?» Иванушка кивнул. На заводе он Марусю видел часто и всегда в столовой во время обеда. Но никогда с ней не разговаривал. Он только замирал при ее появлении и отмирал только тогда, когда она уходила. Маруся Иванушкин столбняк, конечно, заметила, но сама к нему не подходила, не так она была воспитана. А поскольку Иванушка постоянно был в центре внимания, то это заметили и многие другие. «Втюрился Иванушка по уши в лаборанточку, не устоял добрый молодец!» – таков был всеобщий категорический вердикт мужской аудитории. «И что он в этой пигалице нашел? – раздраженно ворчали дамы и ядовито добавляли – Разве что папашу». Но Иванушка этих толков не слышал и приступал к еде, как только Маруся уходила. Приказание Василисы Прокофьевны он выполнил в точности, дождался Марусю у проходной и подошел с заученной накануне фразой: «Здравствуйтемарусяможноваспроводить». Маруся мигом все поняла, почувствовав твердую руку, направляющую Иванушку к счастью, мысленно поблагодарила Василису Прокофьевну и кивнула. У нее не было никаких иллюзий относительно того, что Иванушка может оказаться интересным собеседником, а потому заговорила сама. Вообще Маруся смотрела на Иванушку, как скульптор смотрит на глыбу мрамора, думая, кого бы из нее высечь, бога или героя. Остановившись на герое, она принялась за дело. Поскольку исполнительный Иванушка стоял у проходной каждый день, у Маруси было достаточно времени для ваяния. Она рассказывала ему о работе, об институте, о родителях. Потом начала пересказывать содержание прочитанных книг, пускаться в рассуждения о жизни вообще, о политике, об искусстве. Иванушка был в восторге. Он мало что понимал из того, о чем рассуждала Маруся, но сам факт ее присутствия, звук ее голоса успокаивали его возмутившуюся было душу, дарили ему мир и покой, что немедленно проявилось в том, что Иванушка перестал сеять вокруг себя хаос и разрушение. Постепенно он стал Марусе отвечать, удивляя девушку точностью своих примитивных суждений. Так, выслушав Марусину версию «Преступления и наказания», он произнес со вздохом: «Да, попал парень по глупости своей в переплет. Теперь всю жизнь отмываться – не отмоешься. Еще повезло дураку, что девушка его хорошая полюбила, а то бы точно пропал». Надо сказать, что Маруся пересказывала книжные сюжеты так, как будто это было на самом деле. По отношению к Иванушке это был блестящий педагогический ход. Он слушал и вполне искренне переживал за героев, чего точно не произошло бы, если бы он знал, что герои эти кем-то выдуманы. В один прекрасный день им совершенно случайно встретилась Василиса Прокофьевна. «Ой, мама!» – искренне удивился Иванушка. «Привет, сынок. Так вот она какая, Маруся твоя. И вправду красавица, прямо солнышко!» «А знаешь, какая она умная?» – брякнул Иванушка. Маруся хихикнула, после чего женщины бросили Иванушку одного и, расположившись на лавочке, обо всем хорошенько переговорили и очень друг другу понравились, подведя таким образом неотразимую мину под хрустальный дворец, выстроившийся в воображении Серафимы Сергеевны. Для праздника сняли просторный летний ресторан на краю города. На щедрое Марусино предложение заводская молодежь откликнулась с неподдельным энтузиазмом, народу собралось много и праздник пошел своим чередом. Появление Марусиных родителей, сопровождаемых красавцем майором, прошло почти незаметно (Петр Петрович был в штатском), хотя сам майор на заводских девушек произвел-таки впечатление. Серафима Сергеевна это заметила и мысленно себя поздравила. Расцеловавшись с Марусей, Серафима Сергеевна представила ей своего кандидата: «Алексей, зам начальника папиного штаба». Маруся кивнула, внимательно посмотрела на мать и загадочно улыбнулась. Вновь пришедшие уселись за отдельный, специально для них сервированный столик, а Маруся, пискнув: «Я сейчас», куда-то пропала. Майору, которого генерал взял с собой практически в приказном порядке, Маруся сразу приглянулась, он повеселел и приготовился блистать. Скоро Маруся вернулась, таща за собой Иванушку, который рядом с ней и вправду выглядел каким-то сказочным великаном. «Это мой Иванушка, тот, который меня спас» – беззаботно представила она богатыря. От слова «мой» и Серафима Сергеевна, и Петр Петрович буквально опешили, а майор посуровел и решил Иванушку сокрушить любой ценой. Когда все расселись, Серафима Сергеевна взяла-таки себя в руки и обратилась к майору: «Расскажите, Алеша, про вашу последнюю командировку, за которую у вас орден – и, обращаясь к Марусе – Он так интересно рассказывает!» Иванушку она решила игнорировать. «Нет – подал голос Петр Петрович – сперва мы за именинницу выпьем, да и закусим, а о подвигах после поговорим. Наливай, Алексей!» Выждав момент, Серафима Сергеевна сказала: «А теперь про орден». В ее голосе майор услышал приказ и стал рассказывать про свою командировку в далекую жаркую страну. Рассказывал он интересно, скромно обходя упоминания о собственных боевых заслугах, а больше говоря о мужестве своих товарищей и коварстве врагов. Расчет был верный, и в итоге вокруг его личности сложилась некая фигура умолчания, подразумевающая, что вот он-то и есть самый главный герой. Серафима Сергеевна была в восторге, а Петр Петрович одобрительно кивал головой, что вот, мол, какие у меня молодцы служат. Маруся слушала, искоса поглядывая на Иванушку, который как-то неловко ерзал на стуле. Когда майор окончил свою повесть и взялся за рюмку, чтобы предложить уместный тост, Иванушка вдруг пробасил:

– А для чего это?

Все переглянулись.

– Что именно? – насторожился майор и поставил рюмку.

– Ну эта. Командировка эта.

– Работа у нас такая – снисходительно проговорил майор.

– Работа? – не понял Иванушка.

– Ну да, такая работа – родину защищать.

Майор был умным парнем и всех этих киношных штампов терпеть не мог. Но ему казалось, что он говорит с полным идиотом, который только такой язык и понимает. Маруся гневно посмотрела на майора и уже готова была сказать какую-то колкость, но ее неожиданно опередил Иванушка:

– Так они ж там, а родина наша здесь.

– Но они наши враги, так как они враги нашего союзника. Ясно? И это война. А на войне надо, чтобы враги умирали, а то победы не будет.

Майор говорил с Иванушкой наставительным тоном, как с ребенком.

– Так они ж там – повторил Иванушка и махнул куда-то рукой – а мы здесь. А где тогда победа?

– Мы должны помогать союзникам, и тогда победа будет везде. Мы поможем им, а они помогут нам, когда придет время. Что тут непонятно?

Майор начинал злиться, но сдерживался, как мог.

– Эти-то? Да какие ж они союзники, гопота одна, что с них проку?

Маруся прыснула, а майор вскипел:

– У меня там ребята погибли! А ты тут разглагольствуешь!

– Ребят жалко – искренне загрусти Иванушка.

– Тебя… Иванушку-дурачка послушать, так, может, и армия не нужна?

– Не, армия нужна – не обиделся на «дурачка» Иванушка – Хорошая армия, чтоб не лезли.

– Может и Берлин не нужно было брать, он ведь там, где-то? – съехидничал майор.

– Не, Берлин нужно. Они ж сами полезли. Так и надо, чтоб не лезли. А после можно и по домам.

– Нет, ну вы только послушайте этого стратега! – всплеснул руками майор – По домам! Это ж надо!..

– Иванушка ящик с крестами в реке выловил – ввернула Маруся.

– С какими еще крестами? – не понял майор.

– С ихними – пояснил Иванушка – Железными. Ими награждать хотели за то, что наших били. Полный ящик – Иванушка развел руки, показывая, какой был ящик.

– Ну и что ты с ними сделал? – прищурился майор.

– Обратно в реку покидал. Там у нас омут глубокий, так что дна нет, теперь уж не выплывут.

– Ну вот мы и воюем, чтоб не лезли! – повысил голос майор – И мы на той войне нужны!

– Но они ж у себя там, дома, то есть. Что наше, то уж и пусть будет наше, а чужой беды нам не надо.

– Да они бандиты, самые обыкновенные бандиты!

– У нас своих бандитов хватает, их бы и побеждать. Как раз и родине хорошо, и добрым людям поспокойнее жилось бы.

– Лежит такой вот увалень на печи и рассуждает, как нам родину защищать! – нагрубил потерявший терпение майор.

Иванушка не сразу сообразил, что говорят про него, а когда сообразил, то помотал головой:

– Не, я на печи не лежу, я на заводе работаю, где и Маруся. Грузчиком – добавил он для убедительности.

Майор устал от всей этой ерунды и только махнул рукой.

– Наш Иванушка замечательно работает, – вступила в разговор Маруся – На нем весь завод держится. Чуть какая нужда, так сразу бегут за Иванушкой. А недавно вот шпиона японского поймал.

– Как так поймал? – вскинулся майор.

Иванушка равнодушно пожал плечами:

– За шиворот. Он махонький такой. И легкий, как Маруся, примерно.

Маруся хихикнула.

– Нет, погоди, что значит поймал? Чего ты его вообще ловил? Ты из ФСБ что ли?

– Да нет, вроде бы, – замялся Иванушка, позабывший, что значит ФСБ – Мне сказали, чтоб ловил, я и поймал. Мне потом премию дали.

Маруся победно всех оглядела. И Петру Петровичу, и Серафиме Сергеевне уже не раз хотелось вступить в разговор. Особенно негодовала Серафима Сергеевна, уже открывшая было рот, чтобы наброситься на Иванушку, растоптать, стереть в порошок, прогнать ко всем чертям, но увидев ясное лицо Маруси, она осеклась и какой-то комок в горле не дал ей вымолвить ни слова. Петр Петрович тоже глядел на Марусю, которую любил без памяти, и все не мог решить, то ли шарахнуть кулаком по столу, чтобы прекратить весь этот балаган, то ли стерпеть и обдумать все хорошенько. Что-то же нашла его обожаемая дочка в этом болване, что-то такое, чего он не видит. А история со шпионом окончательно отбила охоту стучать кулаком, и он сидел молча. Замолчал и майор, глядя в свою полную рюмку и вдруг одним махом опрокинул в рот ее содержимое.