Сказки Бернамского леса

4. Зови меня Этеэн

Пролог

Меня зовут Этэйн. Я младшая дочь короля Мерсии и позор семьи. Я некрасива, своенравна и глупа. Мне повторяют это дюжину раз на дню. Все от отца, который таким образом проявляет свое участие, до псаря, у которого я прячусь от надоедливых сестер.

Это только в сказках младшие получают всё: прекрасного принца, балы и самые интересные приключения. Мне же достаются лишь ношенные платья, щипки, тычки и подножки. Моя гувернантка меня ненавидит, мои служанки презирают. А матушка смотрит жалостливым взглядом, словно каждый раз для себя решает, утопить плохонького кутенка или выйдет толк.

— Mollit viros otium[1], — старая дева в накрахмаленном чепце терзает мой нежный слух скрипучим фальцетом, — повторяйте милочка Mollit viros otium.

— Gaudeamus igitur[2], — напеваю я в ответ, и успеваю пригнуться, ощущая тонкой кожей свист мокрых розг, пролетевших мимо.

— Сегодня вы останетесь без обеда, милочка. С вашей внешностью нужно научиться блистать хотя бы умом. Но и тут вы сплошной пирит.

Я нахохлилась, готовясь пережить очередную бурю оскорблений. Если гувернантка вставала на путь нравоучений, остановить ее могли только мои слезы. Старая грымза не успокаивалась до тех пор, пока я, рыдая, не начинала кричать, что я хорошая, прилежная ученица. Но и это лишь давало новый виток оскорблениям, вынуждая меня доказывать, что я истинная дочь короля Мерсии и настоящая леди.

Давя всхлипы, и унимая дрожь в голосе я сообщала, что мое поведение было неподобающим. После садилась учить нудную историю, скучную латынь или бесполезную математику. Но сейчас на дворе весна, цветет яблоня и цветки ее летят в открытое окно словно снег, пьянят обещанием свободы, а в складках юбки запрятана свирель…

Вжжжих! Розги обжигают спину. Боль растекается жидким огнем. Я через корсет чувствую, как наливаются жаром отметины.

— Вы не слушаете меня милочка! Ваш отец доверил мне непосильную задачу сотворить из вас человека. Но вы не желаете мне помогать в этом. Вы не желаете следить за манерами и внешностью. Ваша кожа словно медь, ваш румянец чересчур ярок. Я велела вам мазать лицо опиумом, но вы не делаете этого. Я велела наносить на брови ртуть, но вы и тут непослушны. Вы пренебрегаете турнюрам, позволяя мужчинам глазеть на то, что у вас пониже спины, и позоря свой род! Свести бы вас в лес да оставить у подножья Холма. Только там таким дикарям и место.

Молчать. Мне подобает молчать и слушать нравоучения. Позволить яду ее слов растечься по венам, проникнуть в кровь, отравить душу. Но Асы всемогущие! Как же сложно раз за разом отраву превращать в слезы! Мне кажется, они вышли все. Я выплакала жизненную норму. Если раз за разом слушать, что ты вся не такая, вся неправильная, корявая, да еще и глупа как первая крыса, то рано или поздно ты в это поверишь.

Поверив – примешь как данность.

А с данностью не спорят.

О данности не плачут.

С данностью смиряются и живут как с лучшей подругой.

— С такой внешностью, с таким умом и характером, вы прослывете худшей из жен. Ни один мужчина не пожелает терпеть ваши выходки.

Я закусила губу. Знала стерва, куда бить. Знала, чем задеть. В мифическое «замуж» я хотела попасть, как некоторые скальды хотят в Сид. Они верят, что там их ждет свобода, признание и богатство. И я верю, что однажды вырвусь из дворца, унесусь подальше от правил, нравоучений, интриг. Пусть… пусть он не будет ни королем, ни принцем. Пусть он будет свободен, как лесной ветер, пусть он будет чужд нормам морали и этикета. Пусть он просто будет!

Вжжих! На этот раз розги ударили по руке, что я подставила. Когда только развернуться успела? Гувернантка замолчала на полуслове, потом выгнула ровно очерченную бровь и надменно поинтересовалась:

— Желаете что-то сказать? Перо с бумагой не предлагаю, наделаете ошибок, исправляй за вами потом.

Я посмотрела ей прямо в глаза.

— Ну да, — задумчиво произнесла та часть меня, что предпочитает забвение бренному миру. Но гувернантке удалось ее разбудить и теперь я лишь сторонний наблюдатель, — верно: страшная, глупая, с отвратительными манерами. Так лягте мисс на пол, чтобы достать до моего уровня! Бедная вы несчастная возитесь со мной. Вы думаете, я не знаю, как папенька сделал вас фавориткой, а потом уничтожил, сломал, выплюнул на обочину жизни. И теперь вы отыгрываетесь на мне, — Я посмотрела на ее расширившиеся зрачки и уже спокойней закончила: — Не выйдет. Какая бы я ни была, но зачем-то же появилась на свет. Зачем-то нужна этому миру. Он что-то желает сказать через меня. Просто вы из скудоумия своего не способны услышать!

Гувернантка в ответ на мой выпад лишь надменно хмыкнула.

— О-о-о, вы заговорили о предназначении. Как это типично для посредственностей - считать себя избранным. Развею я, пожалуй, эти миражи. Ваша судьба предопределена с рождения: вы обещаны в жены королю Ирина. Однако, ваш отец пожелал дать вам образование. Увы, вынуждена признать, что его надежды и мои усилия не увенчались успехом. Вы глупы и вульгарны, но я умываю руки. Ваши уроки закончены, принцесса Этэйн. Готовьтесь к смотринам, они через неделю.

Она победно вскинула подбородок и глядя на мое пораженное лицо добавила: — Там в Эмайн Маха вы будете вспоминать пребывание в отчем замке, как сладкий сон. А теперь, с вашего позволения.

Она ушла. Но звук ее каблуков еще долго стучал барабанной дробью в моей голове.

Глава I. Старая легенда

Синевато-бледным цветом горели газовые лампы, освещая небольшую таверну на углу Глаштиг стрит. Самую обычную, без окон, с оплеванными скамьями и разбавленным пивом. Здесь так же, как и везде, беззубые красавицы предлагали не только еду, но и свое давно немытое тело, а старый моряк, которому отсекли обе ноги, собирал на полу окурки.

Тем не менее, богато одетый лэрд зашел именно сюда. Он уверенным шагом направился в дальний угол, где стоял единственный покрытый скатертью столик. Расположился, так, чтобы тени скрывали лицо и принялся ждать. По счастью недолго. Самая бойкая из подавальщиц резво раскидала своих товарок и гордая собой подошла к гостю.

— Что господин желает заказать? У нас есть отличные ребрышки и свежее пиво.

Мужчина кивнул и указал взглядом на край стола. Подавальщица опустила глаза и едва удержала удивленный возглас. На скатерти сверкала золотая монета. Справившись с первым шоком, женщина деловито достала из кармана фартука соль и насыпала на сияющий кругляш.

— Знаю я вас дивных, — недовольно пробурчала она, — голову заморочите так, что родную мать не признаешь, а сухой лист за деньгу примешь. Вам развлеченье, а мне потом отрабатывай долг.

— Настоящая, – бросил гость, — я скальда жду. Сделаешь, что б нам никто не мешал, получишь еще одну.

— Ту я тоже солью проверю! — вскинула подбородок подавальщица, но мужчина ее больше не слушал. Его вниманием завладел певец со старой лютней. Ради него и той истории, что он пел, стоило покинуть родной лес и сменить алую тунику на приталенный сюртук, а зеленый плащ на шейный платок, что подобно змее обвил горло.

Песня была хороша. Бард Этхирн услышал ее тысячелетие назад. С тех пор она стала его любовницей, кормилицей и плетью, что гнала вперед. Он пел ее на площадях и в тавернах. В уличных театрах и в домах господ. Ему кидали медь, угощали элем и теплыми пирогами. И чем красочней, чем подробней он рассказывал ту историю, тем милее ему улыбались женщины, и дружелюбнее приветствовали мужчины. Он каждый раз добавлял новые строки, пока однажды сам сделался неспособным отличить ложь от правды. Именно этот день стал для барда последним.

Этхирн сразу заметил пепельноволосого лэрда в дорогом сюртуке. От незнакомца веяло осенней жатвой, прелыми листьями и дымом лесного костра. Тонкие призрачные рога были увиты дубовыми листьями и ягодами омелы. Тени льнули к нему как стая домашних псов.

Гость не притронулся к еде. Он слушал. Сомнений не было - рогатый тут из-за него. Такова плата за сказку, что ему однажды довелось услышать. Бард ждал эту встречу, представлял ее бессонными ночами… и боялся.

«Подойди ко мне», — мысленный приказ гостя пронесся осенним ветром. Теплым и терпким. Этхирн доиграл, поклонился, собрал мелочь, что ему накидали и, наконец, подошел к столу. Покосился на блестящие от жира ребра и непроизвольно облизнулся. Он был голоден.

— Я не советовал бы это есть, бард. Свинья умерла от болезни, в пиво добавлен свинец, а в хлеб глина, что б он выглядел белее.

— Все равно как умерла эта свинья, если она так замечательно пахнет, значит, не зря прожила свою долгую жизнь. — Этхирн пододвинул к себе тарелку и принялся уплетать добрый ужин.

Лэрд некоторое время молчал, позволяя барду насытиться, а потом укоризненно произнес:

— Твоя песня лжива.

— Правду знают только боги. Да и на хлеб ее не положишь, дивный господин.

— Пожалуй. Но ложью я сыт по горло. Желаю сменить блюдо. Расскажи, что помнишь, и я отпущу тебя к смерти, Эхтирн.

Бард шарахнулся от гостя, как от чумного. Нож, коим он резал мясо, со звоном упал на пол. Следом полетел опрокинутый стул. Оглушенный звуком, несчастный певец замер, словно заяц перед тем как броситься наутек.

— Но… но я не хочу умирать. – Голос впервые за многие столетия отказался повиноваться.

— Даже так? – Незнакомец расхохотался: — Неужели ты не устал жить? Тысяча лет - долгий срок для смертного. Не устал петь из века в век одну и ту же легенду, и скитаться как бродяга? Я готов освободить тебя от этого бремени.

Перед внутренним взором Эхтирна встала нагая незнакомка. Он сглотнул и отрицательно покачал головой.

— Есть женщины, которым невозможно отказать… Но я хочу жить! Мне нравится мое бессмертие. – Бард задумался. Потом его глаза блеснули. – Я ведь не просил об этом! Точно! Это не было моим желанием. Я знаю правила! Меня использовали, чтобы сказка пережила века и дошла до нужного адресата. Так ведь? А значит, мне положена награда! Я не хочу умирать. Меня устраивает вечность!

— Вечность… — прошелестел гость, — не по моей части. Сядь на место.

Когда бард поднял стул и уселся, туат коснулся тонкими пальцами сначала лба его, а после рта.

— Так ты споешь именно то, что услышал в Хессдаллен.

Бард понуро опустил голову и принялся настраивать лютню. Он никому не говорил о том, что много веков назад посетил место междоусобицы туатов. И о том, как увидел там деву необычайной красоты. Белоликую, словно свежевыпавший снег, черноволосую и черноглазую. Ее алые губы манили, ее тело желало ласк… а может то был лишь сон? Ибо как ни старался Эхтирн подойти ближе, она ускользала от него, при этом оставаясь недвижимой.

«Хочешь я расскажу тебе сказку? – произнесла она, и бард понял, что все звуки, что слышал ранее – просто шум. — А ты дашь клятву, что пойдешь и будешь исполнять ее всякому, кто станет слушать. Нигде ты не останешься больше, чем на одну ночь, пока не придет юноша со взглядом старика. Ты поможешь ему вспомнить. А после за тобой придет лорд Смерть[3]».

— Конечно, дивный господин, слушай...

Давным-давно в волшебной стране, появилась на свет Бадб Морриган - туата, которая черпала свои силы не в ветре, дожде или потоке, несущемся с гор, а в войне. Она могла оборачиваться тремя воронами и летать над полем битвы, нагоняя ужас на всякого, кто слышал ее крик. Она умела открывать раны врагам и насылать на них удушливый туман. Она знала, как зажечь ярость в сердцах воинов и сделать их нечувствительными к боли.

Странными, пугающими были ее навыки. Но туаты тогда не первую сотню лет воевали с фоморами, и появление у одной из своих сестер подобной силы восприняли как подарок небес. Многие из них и вовсе полагали, что Морриган стала новым воплощением праматери Дану.

Однажды Морриган явилась перед королем туатов – Нуадом. Она преподнесла ему в дар меч, бьющий без промаха и свое тело. Он взял ее на ложе и так был ослеплен красотой, что не заметил, как соединил свое горячее алое сердце с ее темным и каменным. Туаты посчитали это хорошим знаком. Ведь с тех пор они не ведали поражений. Фоморы были разбиты. А те из них, кто остался в живых, обернулись ледяными пиками и не представляли более угрозы. Наступил мир, и всякий восхвалял Нуада и его супругу.

Однако Морриган не могла существовать без войны. Не имея возможности питать силы из большой брани, она всюду сеяла мелкие распри. Она убедила людей поклоняться ей как богине, и всякий, кто желал получить власть или укрепиться в роли короля, должен был получить ее любовь и расположение. Иным она являлась в образе прекрасной девы, расчесывающей волосы золотым гребнем. Другим беззубой старухой с синими губами. Но где бы ни возникала Бадб Морриган, всюду за ней шли власть, предательство и смерть. Алчность затмила сердца не только людей, но и туатов. Многие возжелали стать богами и вершить чужие судьбы. Морриган охотно привечала их на своем ложе, и вскоре многочисленные любовники, стали жить подле нее, как при иных обитают охотничьи псы.

Нуад не знал, как ему быть. Никогда ранее, связанные нитью судьбы, не предавали друг друга.

Вместе с тем король туатов начал видеть сны. В них он пронзенный железом лежал на дне погребальной лодки. И только небо провожало его в чертоги великой Дану.

Те, кто был верен ему, советовали навечно заточить Морриган в камень там, где море соединяется с сушей. Нуад противился этому, все еще лелея надежду облагоразумить супругу...

А потом пришла война.

Началась она среди людей, но как пожар перекидывается с сухих кустов на деревья, захватила в свои объятья детей богини Дану.

С неистовым кличем летала Бадб над полем, где впервые со дня сотворения мира туаты сражались с туатами. Кровью бессмертных наполнялись реки и выходили из берегов. Сотряслась земля, рыдая над павшими, и не было семьи, где отец не пошел бы на сына, а брат на брата. Ибо отныне одни верили в королеву, а другие в короля. Невдомек им было, что покуда на небе существуют солнце и луна, на земле даже самый светлый предмет отбрасывает тень.

Нуад проиграл и больше не имел права называться королем. Морриган вонзила ему железный нож в грудь. Обожгла собственные ладони, но не чувствовала боли, ибо ярость битвы была сильнее иных чувств.

Одержав победу, она позволила туатам, которые почитали ее мужа, покинуть северные земли и искать себе пристанище в иных краях. Опечаленные и поникшие, они погрузили умирающего Нуада и отплыли, не ведая куда. Дагда зашил его тело в огромную воловью шкуру и девять дней читал над ним исцеляющие заклинания. А на десятый Нуад поднялся и твердой рукой направил корабли на Запад. Ибо пока его тело пребывало между миром живых и мертвых, дух искал земли, щедро одаренные магией.

И вот две седмицы спустя после начала путешествия, их корабли пристали к берегам Альбы. Здесь, как и везде, жили люди. Как и везде, они оказались против такого соседства. И вновь пришлось браться на оружие, питая войной ненасытных ворон Морриган. Но недолго длилась битва, хоть и стоила Нуаду руки.

Люди и туаты заключили мир и обменялись копьями. Путь к волшебным Холмам открылся. Однако Бернамский лес не торопился раскрывать незваным гостям свои тайны.

Дни напролет плутали среди заговоренной чащи уцелевшие туаты изнывая от жажды и голода, тщетно пытаясь найти вход в волшебную страну. Пока, наконец, Нуад не прорубил его своей кровью.

Лесу понравилась эта дань, и он пожелал всю кровь без остатка. Долго длился их немой спор, и страшен был договор. Бернамский лес становится Сидом для детей богини Дану. Все Холмы, что сокрыты в нем, отворяли свои двери. В обмен Нуад получил титул Лесного Царя и обещал раз в большой круг, что длится почти пятьсот человеческих лет, приносить себя в жертву на горячем камне. Нуад согласился, ибо знал, что жизнь — это череда перерождений.

С тех пор его измученные подданные нашли достойный приют.

Постепенно жизнь в Холмах наладилась. Но нить, что некогда связала души Морриган и Нуада никуда не делась. Она натянулась как струна и причиняла боль. Нуад терпел ее, словно железный нож все еще сидел в его сердце. Второй Лесной Царь – Ноденс познал иное горе. Он почувствовал, как умерла его Морриган и вскоре последовал за ней. А вот третьему – Мидиру, было даровано три столетия забвения. Но когда память открыла свои объятья, ничего не могло остановить его от намерения во что бы то ни стало отыскать Морриган и разорвать, наконец, эту связь.

Бард смолк. Отложил лютню и провел рукой по взмокшей шее. Темное нутро таверны давило. Воздуха не хватало. Сердце заполошно билось о ребра. Хотелось вырваться на волю и бежать без оглядки. Ведь то, что он сейчас рассказал, мало походило на историю девы из Хессдаллен, что кормила его все эти годы.

— Да. Ты почти не солгал… — задумчиво протянул собеседник, — раскол и распря произошли по вине Бадб. Она предала все, что свято для туатов. Нуада ослепила любовь, и он заплатил слишком высокую цену за свою незрячесть.

— Вряд ли, — вырвалось у барда прежде, чем он успел захлопнуть рот.

Лэрд в немом вопросе приподнял бровь. Эхтирн потупился, но после вскинул пылающий взгляд, и словно страшась собственных слов, с горячностью произнес:

— Ничего в этом мире не происходит просто так, дивный господин. Я не знаю каким образом появилась Бадб в твоих землях, но глупо винить стихию, которой завладел и не смог обуздать. Тебе была нужна женщина, нужна ее сила, и ты взял ее. Это ведь был ты, не так ли? Нуад из старой сказки. Теперь твое имя Мидир, и ты желаешь разорвать связь. Знаешь, я как-то был в стране Ромеев, там есть город, который стоит на западном склоне вулкана. Опасное соседство и великий дар. Ведь нет в округе более плодородных полей, чем те, которые усеяны пеплом. Когда вулкан просыпается и извергает пламя, люди гибнут. Выжившие бегут и проклинают страшную гору, словно не видели пепла, что удобрял землю, и не знали, откуда он взялся. А потом возвращаются, отстраивают разрушенные дома и продолжают растить виноград, как и прежде. Вот так и ты, хотел познать сладость винограда, без горечи пепла.

Мидир нахмурился. В углах таверны уплотнились тени.

— Вы барды вечно видите больше, чем нужно и говорите больше, чем следует. Но от чего ты решил, что смеешь указывать мне?

— Никто не разбирается в любви лучше певцов и лжецов. — Говорить становилось все труднее. Эхтирн тяжело дышал, по вискам катился пот, но любопытство пересилело страх смерти. — Ответь, зачем ты ищешь Морриган? Действительно решил разорвать нить, сплетенную мирозданьем или хочешь вновь подчинить силу, с которой не смог совладать ранее?

— Не твое дело! — рявкнул Мидир. Одна из теней отделилась от стены, прыгнула на ближайший стол и утробно зарычала. Послышался звон разбившейся посуды.

Огромных усилий стоило сиду взять себя в руки и спокойно продолжить:

— У меня есть невеста. Дева древ. Прекрасная и кроткая Фуамнах. Больше мне никто не нужен. Но я не посмел вступить с ней в брак, пока не оборвана старая нить.

— От твоих слов веет осенней скукой, Лесной Царь. Кроткая дева древ... Видал я однажды вашу матушку при дворе короля Гарольда, как раз в тот день, когда она стрясла с него обещание никогда за прялку не садиться. Интересно, в Холмах, дочь темной стороны луны почитают за скромность или за кротость?

Мидир сжал кулаки.

— Слишшшшком ты осведомлен для человека.

— Для бессмертного человека. Не гневайся. Я знал, почему все еще жив. И следил за вашим народом… Насколько это возможно. Лучше скажи, как же ты найдешь Морриган? Как поймешь в ком она возродилась?

— Это будет не сложно, — сид презрительно скривил губы, — Морриган всегда там, где власть, предательство и смерть.

Бард с силой дернул шейный платок. В ушах звенело. Таверна плыла. Э-нет, он обязан узнать конец этой сказки.

— Я хочу посмотреть на это. Позволь мне пойти с тобой, и я сложу прекраснейшую из поэм.

Мидир прищурился и в задумчивости поскреб основание ветвистого рога. Барду показалось, что тот обрел плотность и более не выглядел туманной дымкой. Да и на дорогом сюртуке проявилась вышивка в виде цепочки журавлей. Оставалось только гадать, отчего все это не видят обитатели таверны.

— Что ж, — хозяин леса блеснул изумрудом глаз, — пожалуй это будет интересно. Пока служишь мне - живи.

Он легко поднялся, свистнул пса в коего превратилась, напитанная пороками тень, бросил на стол золотую монету и направился к выходу. Бард, не мешкая, подхватил лютню и пошел следом. Но у самого порога изумленно застыл, словно тело ему не принадлежало более. Вдруг за спиной удивленно ахнула подавальщица. Эхтирн не выдержал и обернулся.

Ужас приподнял волосы. Бард стремглав бросился наружу, наверх, к небу столичного Бренмара. Чтобы прогнать, забыть только что увиденную картину: самого себя распластанного на единственном столе со скатертью. Свои белки глаз и пену из открытого рта.

Видимо ужин в той таверне был действительно несъедобен.

Бард выскочил в синеву ночного города и замер. Звуки и запахи оглушили его, сбили с ног. Эхтирн тряхнул головой и осмотрелся. Сид пропал. «Неужели сбежал?!» — мысль преобразовалась в охотничий азарт. Найти. Догнать. Сознание неправильности не задело, ускользнуло. Его разметал вечерний ветер. Некогда свежий, а теперь вдоволь нагулявшийся по улицам Бренмара, собравший на себя всякой вони, он тем не менее, принёс знакомый аромат прелых листьев.

Бард, не раздумывая рванул во мрак переулка. Брызнули в разные стороны жирные крысы. Взвизгнула женщина, выронив корзину с бельём. Но Эхтирну было не до того. Он смазанной тенью гнал на запах смерти и прелых листьев. Вынырнул у угла работного дома, ощерился и низко, утробно зарычал. Ему бы заметить несвойственное для себя поведение, ведь не должен добропорядочный бард вздыбливать шерсть на загривке и скалить зубы. Но нечто более древнее и сильное, чем тысячелетний сказитель, взяло верх. Мир сузился до пахнущего смертью чудовища, покрытого черной слизью.

Краем глаза Эхтирн увидел Мидира, прислонившегося плечом к стене и спокойно читающего газету. Когда только купить успел?

Монстр, застигнутый врасплох, в одночасье осознал, что из хищника превратился в жертву. Эта роль была ему нова. Страх подстегнул злость. Зверь подобрался, напрягся как сжатая пружина, и бард понял, что не успеет.

Не понимая природы происходящего, но желая помочь, предупредить не чувствующего беды сида, он ударил силой. Зверя отбросило прочь. Куцая канавная трава покрылась изморосью и истлела. Мидир среагировал молниеносно. Подобрался, вскинул руку и бросил короткий приказ на незнакомом каркающем языке. Тварь тут же опала лужей нечистот.

Сид подошел ближе. Посмотрел на своего неожиданного спасителя так, словно впервые увидел. Недоуменно почесал основание ветвистого рога.

— Как интересно, — пробормотал он, запуская руку в темную жижу. — Совсем иная тьма… тьма людских эмоций, городских улиц и жилищ без живого огня. Тьма не созданная туат де Дананн и неподвластная нам.

— Но ты ведь справился с ней, не так ли? – насмешливо пророкотало сверху.

Мидир медленно поднял взгляд. Эхтирн сверлил его черными провалами глаз. Сид тряхнул головой.

Наваждение спало.

Рядом, прижимая к себе лютню, переминался с ноги на ногу потерянный бард.

— Я Лесной царь, туат старшей ветви. Живая стихия ни разу не сошедшая против своей природы, а это совсем молодой, едва получивший телесную оболочку ночной кошмар. Конечно, я справился.

— Но ты его не чувствовал, пока не увидел, так ведь? Или статья была настолько интересной? Как ты вообще успел, я ж вышел сразу за тобой? И что ты со мной сделал, боглы тебя раздери!? Почему я был собакой?

Мидир поднялся и вытер руки о батистовый платок.

— Ничего особенного. Я соединил тебя с той тенью, что ожила в таверне и сделал своим стражем.

«Наверное…»

— Ты убил меня! Я видел свое мертвое тело!

Сид посмотрел на него долгим нечитаемым взглядом, а после отмахнулся, как от назойливой мухи.

— Глупости ты говоришь, бард. Человеку не дано быть живым и мертвым одновременно.

Они уже давно покинули неприветливую подворотню и шли по Шитбрук-стрит в сторону парка. Навстречу им пробежал мальчишка, у которого сид, видимо, и купил газету.

— Свежие новости! Читайте в «Бренмар-таймс»! Король Ирина смертельно ранил собственного сына приревновав к молодой жене! Останется ли дом Да Дерга без наследника? Покупайте вечерний «Бренмар-таймс»!

Эхтирн почувствовал, как волоски на шее встали дыбом. «Я легко найду ее там, где власть, предательство и смерть», — набатом прозвучали слова сида.

— Куда мы идём? — окликнул он Мидира.

— В городской парк. Нам нужна тропинка и вечерний туман. Мы отправляемся в Ирин, — подтвердил самые худшие опасения барда, Мидир.

— А как же кошмар из подворотни? — Эхтирн невольно оглянулся, чтобы проверить не следует ли тот по пятам.

— Людские кошмары не моя забота. Идём. Нас ждёт королева Ирина.

Глава II. Где власть, предательство и смерть

Меня зовут Этэйн, и моя судьба предрешена с рождения. Только вот никто не торопился сообщать мне об этом. Но в тот день, когда гувернантка доложила королю об окончании обучения, его величество пригласил меня на разговор.

Ни для кого не секрет, что каждый, кто наделен властью, крепко скован цепями гейса. Мой отец не стал исключением: не есть дичь; не брать в руки порох; сидеть слева от жены; не разговаривать со слепыми старухами и отдавать дочерей первому, кто посватается. Естественно, все королевские гейсы хранятся в строжайшей тайне. Поэтому ума не приложу, как король Ирина узнал о последнем, и зачем я ему сдалась, но прибыл он просить моей руки аккурат в день моего рождения. Отец, естественно, дал согласие, но положил, чтобы всё выглядело по чину. Я остаюсь в родительском доме до двадцати[4] лет. Потом ради приличия устраиваются смотрины, на которых объявляют о помолвке с королем Ирина. Меня же, его величество предупредили исключительно ради того, чтобы глупостей не натворила.

Стоит ли говорить, что делегацию Ирина я встречала со звоном в ушах и вспотевшими ладонями.

Помню только, как герольд объявил: «Король Ирина Эохайд Да Дерга…», — и я словно под воду нырнула. Все вокруг стало неважно. Ибо он был прекрасен.

Все короли хороши собой, но этот оказался крепок, высок, статен. Истинный воин, достойный баллад. Его волосы отдавали золотом, а глаза походили на кофе. О-о-о я готова пить этот взгляд каждое утро! Он смотрел на меня как на сокровище, как на трофей, полученный в неравной битве. Боги! Сколько раз я читала о таком в романах! Красавец – рыцарь спасает любимую принцессу из заточения.

Невероятных усилий стоило мне оставаться на месте. Я сжала подол платья и опустила голову, надеясь хоть так скрыть свой восторг. Очнулась лишь когда он пригласил меня на танец. Позволила растаять в тепле его рук. Мы вальсировали так, словно у нас выросли крылья.

— Ах какая прекрасная роза распустилась в садах Мерсии! — произнес он по завершении третьего круга и поцеловал мне руку.

— Надеюсь вы будете бережным садовником, ваше величество, — только и смогла вымолвить я, накрыв пылающие щеки руками.

Он галантно поклонился и одарил меня мягкой улыбкой.

— Ваше высочество, леди. Вы были так возбуждены, что видимо ослышались. Я не король, а принц Ирина. Тан Айлиль Да Дерга, к вашим услугам. С этого мгновенья и до конца жизни.

Земля разверзлась подо мной и ничего не могло спасти меня от падения вниз. Я не понимала дышу ли, и бьется ли еще мое разбитое сердце. А принц, словно не видя этого взял меня под руку и подвел к старику, в чьих волосах серебра было больше, чем золота.

— Отец, благодарю за оказанную честь. Принцесса Мерсии превосходно вальсирует!

Король Ирина царапнул по мне взглядом. Видимо я не удержала лицо, ибо крылья его носа затрепетали словно у ястреба, сорвавшегося за зайцем. Он взял меня за руку, и холодные пальцы его были похожи на кандалы. Следующий вальс я протанцевала словно в чугунных башмаках. Старый король молчал и хмурил брови, но мне было все равно. Что тучи его недовольства по сравнению с ураганом моего отчаяния?

Едва закончился бал, я сбежала в свои покои и прорыдала там до утра. А на заре, из последних теней соткался ворон. Он мерзко каркал и топорщил черные крылья.

Сколько себя помню, эта гадкая птица всегда была рядом. Невидимая иным – она являлась свидетельством моего безумия. Настигала в минуты тоски, сверлила черным глазом, словно призывала к чему.

— Пошел вон! – в призрачную птицу полетела подушка. Прошла сквозь тело и рухнула в кусты королевского сада.

Птица недовольно прокричала и растаяла, оставив меня в полной тишине.

Тем же днем отец объявил о моей помолвке с королем Ирина. К тому часу я была похожа на восковую куклу. Прекрасная вещь корсет! Он позволяет укрепить не только тело, но и душу. А после того, как ты закупорился, закрылся, затянулся так, что б не вздохнуть, можно сверху вешать рюши и украшения.

Таким нехитрым способом я собрала себя и была способна выстоять всю церемонию помолвки. В голове все это время было пусто-пусто.

Матушка моя, видя все это, пришла вечером ко мне с подарком. Прогнала служанок, закрыла на ключ дверь и поставила на туалетный столик ларец, полный золотых ниток, шелковых лент, кружев и серебряных булавок. На крышке ларца красовались два танцующих журавля.

Я молча перебирала все это богатство и с тоской думала, что должна буду вышить жениху манжеты камзола. Вздох вырвался сам собой.

— И огонь меня признает, так ведь?

— Чего бы ему тебя не признавать? Там везде газ проведен. А уж газовый камин и ты разжечь сможешь. Но я пришла не для того, что б тебя лентами тешить. Смотри и запоминай. – Она сдвинула журавлиные крылья вверх. Внутри шкатулки что-то щелкнуло, и выдвинулся небольшой ящичек, в котором стояли бутылочки разноцветного стекла.

— Эта шкатулка с начала времен, принадлежит женщинам нашего рода. Теперь она твоя.

Я смотрела на странный дар и не торопилась принимать его.

— А почему ты не отдала ее сестрам?

Королева долго молчала, но слова все же были сказаны:

— Да, мне она досталась по старшинству, но из всех моих дочерей только ты видишь ворона. Значит в тебе проявилась кровь Бадб, неистовой королевы Севера, — матушка поджала губы, так словно слова были ей неприятны, — семейное предание гласит, что этот молчаливый дух – хранитель сидской крови и чем слабее он, тем меньше в нас от дивной госпожи.

Я хотела было сказать, что молчаливым ворона уж никак не назовешь, но матушка достала первый бутылек и все мои мысли вымело вон.

— Вот любовное зелье. Советую разделить его с мужем перед брачной ночью. Добавь его в графин с красным вином и выпейте вдвоем. Тогда ты станешь для него опорой, а он для тебя щитом. Поверь мне, не выкован еще меч, способный сокрушить подобный союз. Пары капель хватит на десять лет, а там любовь войдет в привычку.

От меня не скрылось, как при этих словах дрогнул уголок ее рта.

— Но всегда есть иной путь, — глухо произнесла она и достала второй бутылек. – Зелье тихой смерти. Стоит добавить немного в вечерний чай или теплый эль, чтобы тот, кто выпил его из твоих рук умер той же ночью. Тихо. Без боли. Во сне. Ни один филид не признает смерть насильственной. Ведь сама Бадб Морриган варила это зелье. Впрочем, как и все остальные, – она вынимала одну склянку за другой и ставила на стол, — этот отвар снимет боль, но несчастный станет зависим от него навсегда. Этот позволит выведать любую тайну, правда, лишь однажды, ибо испивший его, лишится рассудка. Эта настойка не даст дитю родиться. А вот эта, напротив, позволит понести. Правда такого наследника придется беречь пуще золота, ибо течь в его венах будет кровь, не способная свернуться.

«Надо же! Ни тебе опия на спирту, ни ладана от кашля», — хотела съязвить, глядя на свадебный подарок, который скорее подошел бы дочке аптекаря, чем принцессе. Но слова застряли в горле, стоило почувствовать на себе чей-то тяжелый взгляд. Обернулась, но на перилах балкона по-прежнему было пусто. Мерзкая птица не спешила являть себя. Однако стоило вернуть свое внимание шкатулке, как на дне выдвижного ящика я увидела изображение старого знакомого. Нарисованный ворон склонил голову на бок и словно следил за мной. Я медленно убрала зелья в ящик и аккуратно задвинула его. Сердечно поблагодарила матушку, обняла ее на прощание и проводила до двери.

Шкатулка манила и пугала одновременно, но я так и не решилась открыть ее вновь. Стояла, смотрела на крышку, и размышляла отчего журавли украшают верх, а ворон прячется на дне. И что стоит подарить сиру Эохайду: быструю любовь или быструю смерть?

В матушкиных словах сквозила мудрость прожитых лет. Конечно, что может быть лучше для трона и правящей семьи. Создать крепкую связь, сделаться опорой, обрести уверенность в себе и своем муже. Знать, что вокруг трона не будет виться стая, жаждущих королевского семени, фавориток. Но все это отдавало гнилью. К тому же мне казалось предательством, вот так собственными руками разрушить прекрасное чувство любви, что вспыхнуло между мной и Айлилем.

Тогда быть может упокоить престарелого жениха? Принц Ирина станет королем и формально отец не нарушит обещания. Я потянула руку к ларцу.

На перилах балкона одобрительно каркнул ворон.

— Что б тебя! – я одернула руки. Даже отошла на несколько шагов. Нет! В чем передо мной виноват Эохайд? В том, что не оправдал надежд? В том, что стар и некрасив? Так за это не казнят.

«В наше время казнят и за меньшее», — мелькнула незваная мысль, но я отмахнулась от нее, как от назойливой мухи.

В Ирин мы отбыли через седмицу. Не имея сил на душевные терзания, я засела за вышивку. Изучила фамильные орнаменты дома Да Дерга и наши свадебные мотивы. Ведь в узор на манжетах должна быть вплетена геральдика двух семей. Но взгляд раз за разом возвращался к журавлям. И такая тоска по утраченному накатывала, хоть вой. Стоило коснуться их резных крыльев, как по телу разливалось тепло. Казалось, закрой глаза и очутишься в осеннем лесу. Услышишь шорох опавших листьев и журчанье ручья вдалеке. Запах костров и сладость спелых яблок.

Наконец решилась, хотя бы тут не идти против собственной воли и расшить манжеты камзола журавлями. Но не сорвет же король их перед церемонией в самом то деле?

Стоило взяться за шитье, и настроение пошло в гору. Стежки ложились один к одному, шелк блестел и ласкал взгляд. Журавли на манжетах словно оживали.

Вглубь матушкиной шкатулки я более не смотрела, хотя мысли о ее содержимом не оставляли меня.

Каждый день до нашего отъезда меня навещал король Ирина.

— Странно. Я ожидал увидеть ворона на вашем шитье или на худой конец знаки одного из наших с вами славных родов, но никак не журавля. Вы точно для меня вышиваете мисс?

— Конечно ваше величество. Журавль благородная птица. К тому же в отличие от оленя, что венчает ваш герб, он не носит рога.

Король сдавленно крякнул и больше не заводил со мной разговоров. Просто сидел в соседнем кресле и наблюдал. Эти визиты тяготили, и с каждым днем я все более склонялась к мысли о том, чтобы последовать матушкиному совету и испить любовного зелья. Утонуть в сладком дурмане и быть счастливой. Потом я выходила в сад, доставала флейту и дурные мысли отступали. У этих вечерних концертов, каждый раз был один и тот же слушатель. Молодой принц Айлиль, вопреки доводам рассудка, распалялся все сильнее. И вскоре его «тайные» визиты, и знаки внимания перестали быть секретом для кого–либо. Дело дошло до того, что старый король отослал сына домой. Моих служанок выпороли мне же прочли лекцию о благочестии.

Дорога в Ирин не заняла много времени, и вскоре я была представлена очагу и замку Эмайн Маха. Огонь и впрямь оказался газовым, а замок мертвым. Его не оберегал дух-хранитель. Не питало пламя. А потому обряд, что должен был связать меня с родом мужа остался набором слов и бесполезных действий. Эохайд даже не пожелал облачиться в камзол, манжеты которого я вышила. Но мне на палец надели кольцо, а на голову корону. Так я сделалась королевой Ирина.

Увы, мне суждено было стать не хранительницей очага и порядка, а плодом раздора.

На третий день празднеств король Эохайд изволил отбыть на охоту. Я утомленная бесчисленными свадебными часами сказалась больной и осталась в своих покоях. Отослав служанок, я принялась вынимать шпильки из прически. Вдруг на мои плечи легли чьи-то руки. Я вздрогнула и обернулась. На меня сумасшедшими влюбленными глазами смотрел Айлиль. Не успела я произнести и слова, как он сжал меня в объятьях и страстно поцеловал.

Первый поцелуй. О сколько раз я представляла его! Сколько раз читая книги касалась своими пальцами губ, призывая сердечный трепет. Как мне хотелось ощутить тепло чужих ласк. Как я мечтала об ослабевших ногах и уносящейся ввысь душе. Но жизнь далека от дивных сказок, и в тот миг я почувствовала лишь испуг.

Сердце подскочило к горлу. Я замерла, словно дичь, настигнутая охотником.

«Ответить? Оттолкнуть? Заперта ли дверь? Где служанка?»

Когда воздуха перестало хватать, Айлиль наконец разорвал поцелуй.

— Что? Что вы тут делаете? – Я попыталась вырваться из его объятий, но тиски рук держали крепко.

Принц перемешивал яд поцелуев со сладостью слов:

— Пришел к тебе. Ты не рада? Слуги отпущены, отец на охоте. Нас никто не потревожит! Я без ума от тебя Этэйн! Подари мне себя. Сделай счастливейшим из смертных.

Распаленная страсть кипятила кровь. Вот он любимый, желанный. Сам пришел. Горячий, трепетный, изнывающий от вожделения. Нежность переполнила меня в то мгновение, и я провела пальцами по его щеке.

— Не надо, прошу, — собственное благоразумие рвало душу на части, но Айлиль не собирался отступать. Он подхватил меня на руки и в два огромных шага оказался у кровати. Затрещал шелк лифа. Кожа тут же покрылась мурашками. Я не могла понять жарко мне или холодно. Отбиваться мне или отвечать на ласки? Предаю ли я своего мужа любовью к его сыну?

Ох! Не в добрый час я помянула своего супруга!

Словно ураганом смело принца с меня. Король Эохайд сначала ударил Айлиля в лицо, так, что кровь брызнула как лопнувший гранат, а после молниеносным движением воткнул кинжал ему в живот.

В рыцарских романах, что мне довелось читать, прекрасные барышни в такие моменты лишаются чувств, но мои лишь обострились. Время замедлило свой ход, и вот, я вижу, как король Ирина перешагивает через своего сына и идет ко мне. Я вижу, как пузыриться кровь на губах Айлиля, как стекленеет его взгляд, и мне кажется это безумно красивым. Белое лицо – алая кровь. Не хватает только ворона. Паршивец не заставляет себя долго ждать. Появляется. Садится на принца и погружает клюв в рану. В этот момент Эохайд встает передо мной. Закрывает могучим телом и принца, и призрачного ворона. Он что-то говорит, но я не слышу. Взгляд уперся на пуговицы камзола они кофейные, как глаза Айлиля. Мне кажется, принц смотрит на меня…

Король не груб, но и не нежен. Сдержанно и строго он завершает то, что пожелал, но не смог сделать его сын. Я не сопротивляюсь. Мне не страшно, но и не хорошо. Только в самом конце, когда он замирает, из глубины моей души поднимается нечто темное, древнее, то, было со мной всегда, и к чему я не смела прикоснуться все эти годы. Оно растягивает мой рот в улыбку, больше похожую на оскал, и говорит моим голосом:

— Зря ты сделал это Эохайд Да Дерга. Нарушил гейс, убил собственного сына, взял то, что тебе не принадлежит... – мой хохот разносится по спальне, — Неужели ты не знаешь правило? Я сама должна была предложить себя. Власть выбирает короля, а не наоборот. Твой род оборвется. Дом Да Дерга не будет больше править Ирином.

О-о-о! Побелевшее лицо старого короля было мне наградой! Его страх напитал силой, позволил оттолкнуть от себя старческое тело. Но наваждение спало также быстро, как и появилось. Эохайд взял себя в руки. Он накинул на плечи подтяжки, покосился на хрипящего сына и бросил мне сухие слова, как хозяин кидает кость паршивой собаке:

— Это мы еще поглядим... Уж не знаю, откуда тебе известно про мой гейс, ведьма. Но сегодня утром я узнал, что мой сын решил свергнуть меня с трона. Так что я покарал преступника, а не настиг любовника из-за ревности. Твоя же сила иссякла. Нет больше кровавой Морриган. Осталась лишь тень. А ты будешь рожать мне детей, пока в этом доме не станет тесно от отпрысков Да Дерга.

Воронье карканье было ему ответом.

Глава III. Первая ночь

Для живых стихий существует крайне мало преград. Некоторые дивные боятся текучей воды, почти каждого из них ранит холодное железо и обжигает соль. Но самой лучшей, самой незыблемой защитой человеку служит его жилище. Не трактир и постоялый двор, где рады всякому, кто платит, а жилой дом с теплом очага. Не важно лачуга ли это бедняка или королевский дворец с газовым камином, он огородит вас от сидов. Но если вы были неосторожны пригласить под крышу незнакомца, знайте – отныне никакие засовы вас не спасут.

Поэтому как не силен был Мидир, но отправился он не в Эмайн Маха, а туда, где шла королевская охота. Славная белая гончая у него имелась, а добрый конь сыскался стоило Хозяину Леса ступить под сень деревьев.

Сид погладил животное по крепкой шее, пропустил серебристую гриву сквозь пальцы и довольный произнес:

— Если хорошо сослужишь мне, я подарю тебе золотую уздечку и озеро на окраине этого леса. У него уже давно нет хранителя.

Конь благодарно заржал, а Мидир достал из рукава платок и кинул его на круп лошади. Тот час же вместо платка возникла прекрасная упряжь. Сид вскочил в седло и помчался туда, откуда доносился охотничий рог. Бард, увлеченный запахом смерти, бросился догонять всадника. Но путь их не был длинным. Стоило пролететь сизый туман, как они очутились на неказистой поляне. Тонкий нюх Эхтирна учуял запах крови, и раньше, чем человеческий ум успел осознать, что к чему, пес вздыбил шерсть и оголил клыки.

Перед ними развернулась просто ужасная картина. Кабан-подранок, несся на короля Ирина. Громыхнул выстрел, еще один, но пули отскочили от крепкого лба, лишь разозлив животное. Бард понял – еще мгновенье, и бивни вспорют венценосному охотнику живот. Тут в руках Мидира блеснул меч, и сид на полном скаку отрубил вепрю голову.

Он развернул коня, подъехал к горе-охотнику и нарочито громко произнес:

— Я вынужден просить у вас прощения, сир.

Ошарашенный король медленно перевел взгляд с окровавленной туши на всадника. Узловатые руки Эохайда дрожали.

— Это была ваша охота, а я дерзнул покуситься на нее.

— Этэйн…она предрекла мне гибель. Демоны раздери! Зачем я последовал совету спаконы и взял в жены ведьму!?

Мидир спешился и помог Эохайду сесть на поваленное дерево.

— У меня в седельной сумке фляга с потином[5], принеси ее – бросил сид Эхтирну, и бард сначала кинулся исполнять повеление и только потом осознал, что вместо хвоста и лап у него вновь человеческие конечности. Откупорил флягу, глотнул сам обжигающий самогон и только потом передал его спасенному правителю.

Пока король Ирина приходил в себя, подоспели слуги. Поляна загудела, как растревоженный улей.

Челядь, уязвленная тем, что не успела прийти своему сюзерену на помощь попыталась разузнать, что делал неизвестный господин один в лесу. Да заодно и напомнить, что охота в королевском заповеднике запрещена под страхом смертной казни. Но у Мидира отсутствовало ружье, а король не был настроен на вопросы, и они отступили.

— Живо принесите в мой шатер виски и закусок. Да зажарьте нам этого треклятого кабана! Пусть все знают я не боюсь ни его, ни Мерсийскую ведьму! – Кричал захмелевший король, – не желаю верить в бабьи сказки. Этот кабан был из плоти и крови…

Он резко смолк, глядя на свои руки.

— Крови… — прошептал побелевшими губами, — потом словно очнулся и обратился к своему спасителю. — Как тебя звать, друг мой? Откуда ты прибыл? Со старого света или с нового?

Губы сида растеклись в улыбке.

— Скорее из очень старой тьмы, ваше величество. Мое имя Мидир. Я соправитель Бернамского анклава. Прибыл в Ирин по торговым делам.

— Мидир! Слышите! — алкоголь сделал свое дело. Король услышал и понял лишь то, что пожелал, — Спасителя вашего господина зовут Мидиром, и боги свидетели, сейчас и на веки вечные он желанный гость в моем замке!

За стенами шатра трижды громыхнул гром, заверяя слова короля Ирина.

Застучал дождь. Сид донельзя довольный кивнул и поддел двузубой вилкой прозрачный ломтик копченой колбасы. Все шло как нельзя лучше. Он добился своего. Расставил силки и заманил в них дичь. Слишком легко, а потому отчего бы не поиграть с добычей, раз она так маняще пахнет страхом.

— О какой Мерсийской ведьме, вы говорили, ваше величество?

Король досадливо махнул рукой. Испуг, возникший при встрече с кабаном, уже улетучился, оставив после себя гадливую браваду, человека, который оказался ненужным даже смерти.

— Этэйн. Я взял ее в жены. Пошел на поводу у своей матери. У меня как раз тогда супруга скончалась. Не смогла вторым разродиться и унесла его в могилу... Оставила меня с годовалым сыном. На похоронах к нам подошла спакона и указала на еще нерожденную дочь короля Мерсии. Мол, она последняя, в ком будет течь кровь великой богини. Тогда-то вдовствующая королева-мать и поведала мне о том, что время от времени короли дома Да Дерга должны подтверждать перед богами свое право на трон Ирина. Примерно четыреста лет назад, мой славный предок повстречал жуткую старуху. Она предложила возлечь с ней. Молодой король согласился, после чего старуха обернулась прекраснейшей из дев. У них родился сын, истинный правитель Ирина. Оказалось, что сама богиня Бадб благословила наш род. Я всегда считал эту легенду бабьей сказкой. Но вчера взял свою жену против ее воли, после чего она предрекла конец династии и мою погибель. Как бы я не хорохорился перед слугами, — он понизил голос, — но я верю ей. Ведь именно из-за нее я собственными руками смертельно ранил Айлиля. Нарушил гейс, запрещающий ревность и вспорол ему живот. Лишил страну наследника. Я ходил к филиду, но старец лишь подтвердил слова ведьмы. Мне конец. — Король уронил седую голову на руки. Надолго шатер погрузился в тишину.

Мидиру не было его жаль. Ведь у людей всегда имеется выбор. Их вирд гибок. Эохайд изначально мог уступить Этэйн сыну. Но он возжелал заполучить богиню в свои руки и был наказан. Морриган осталась верна себе. Никто ей не указ. А игры с королями - любимейшая из забав. Даже человеческое тело не смогло унять ее норов. Ну ничего, разорвет их связь и вести о ее играх не будут причинять боль. А пока, отчего же не попытаться:

— Хотите совет, ваше величество? Отошлите Этэйн к родителям. Передайте власть ближайшему родственнику, удалитесь в дальнее поместье, и тогда останетесь живы. За сделки с Бадб какими бы замечательными ни казались вначале, всегда приходится платить кровью. И чаще всего своей.

Король поднял на Мидира красные глаза.

— Но я не могу... — произнес он еле слышно, — Я люблю ее. Люблю свою Этэйн.

***

Крики несчастного Айлиля разносились далеко за пределы его покоев. Рана выглядела так же ужасно, как и пахла. Лекари только разводили руками. Увы, даже те из них, кто обладал магией, помочь не могли. Родительские раны не лечатся. Они или гниют всю жизнь или убивают.

Вот и молодой принц умирал на своем ложе. Слуги не желали подходить к нему, боясь королевского гнева и миазмов неудач. Ведь короли издревле считались проводниками божественной воли.

И лишь Этэйн не покидала несчастного. Она не смела омрачать его последние дни слезами. Лишь протирала горящее лицо уксусной губкой, да поглядывала на свой ларец.

Мысли ее метались между двух вариантов. Зелье тихой смерти или то, которое снимает боль? Ведь дни принца сочтены. Помочь лорду Смерти или отвоевать у него несколько часов.

«Я не богиня, чтобы определять, кому сколько жить», — с этими словами Этэйн поднялась и открыла ларец.

Возмущенно каркнул ворон, но она лишь отмахнулась.

— Посоветуй лучший выход или не мешай!

Ворон обиженно отвернулся и принялся чистить клюв.

— То-то же.

Этэйн налила несколько капель в бокал и поднесла несчастному. Принц жадно пил. Из растрескавшихся губ лилась кровь, смешивалась с рубиновым вином и стекала по подбородку. Первое мгновение ничего не происходило. Несчастный все так же лежал на подушках, но вскоре перестал метаться. Дыхание его выровнялось. Он заснул.

Молодая королева всхлипнула и устало повалилась в кресло. События минувшего дня затянулись крепким узлом. Запах крови подкатывал к горлу и вызывал дурноту. Руки ходили ходуном. Хотелось помыться и провалиться в густой сон.

«Во имя чего отдал свою жизнь Айлиль? Стоила ли его страсть так дорого? И что теперь ждет короля за подобное деяние? А меня? Не я ли дала надежду молодому принцу? Не мои ли мечты запустили жернова, перемоловшие судьбу двух королей в труху. Ведь я обещала быть верной женой и доброй королевой. А после сама своими поступками, снизила цену слов. Но как быть, если держать их сплошное разорение?»

— Госпожа! — Слабый голос Айлиля выдернул Этэйн из болотистых дум.

Королева встрепенулась. За окном стыдливо прятало последние лучи маленькое солнце. По всему выходило, что она заснула и проспала до самого заката.

Принц был все так же бледен. Этэйн подошла и аккуратно проверила рану. Чуда не произошло. Все нутро представляло одну кровоточащую массу, но жар спал. Тело Айлиля сделалось холодным. Он приподнялся на подушках.

— Сильно болит? — спросила Этэйн.

Принц не торопился отвечать и задумчиво всматривался в ее лицо. Словно пытался решить задачу, в которой неизвестных вдруг оказалось больше одного.

Этэйн пригладила волосы. Да уж, вряд ли она подобающе сейчас выглядит. Взлохмаченная, в порванном платье едва прикрытом шалью, с засохшей кровью на руках и подоле.

— Почему вы здесь, госпожа? — наконец спросил он. — Какой интерес возиться с умирающим?

Этэйн на это лишь всплеснула руками, но тут же стыдливо спрятала их за спину и опустила голову.

— А как же иначе? Все слуги разбежались. Боятся, что Смерти не хватит вас, и он пойдет собирать урожай по замку.

— А вы?

— По мне так, жить намного страшнее, — прошептала Этэйн.

Пристальный, тяжелый взгляд принца ее пугал. Все ли матушка рассказала о зелье, и насколько его хватит? Как быстро умирающий превратиться в раба страшной настойки, и не сделала ли она хуже?

— Что с вами случилось? Ваше платье… это король?

Щеки Этэйн вспыхнули. Она закрыла лицо руками, потом вспомнила как они выглядят и отскочила от принца.

— Простите, ради всего святого... Это я! Я во всем виновата! Я дала вам ложную надежду. Надо было остановить вас еще в Мерсии, пресечь все это! Верно... все верно. Это ваша кровь на моих руках. Я убила вас, я! И неважно, кто держал нож.

— Этэйн, успокойтесь, прошу вас, — Принц попытался подняться, но вспомнил о ране и остановился. – Этэйн, — он огладил ее имя, как осенний ветер, гладит листву на деревьях, — не плачьте. Вы измотаны. Пойдите, сожгите это платье, развейте его пепел и вместе с ним тяжесть воспоминаний. Отдохните, поешьте.

Королева замотала головой.

— Ну же. Если вы пообещаете, что вернетесь, то я побуду здесь некоторое время. Прошу вас.

Этэйн рвано всхлипнула. Кивнула и бросилась прочь из комнаты, оставив принца в глубокой задумчивости.

Не прошло и часа, как она вернулась назад. Служанки в ее покоях не нашлось, но чудо под названием водопровод и кусок душистого мыла оказались нужнее глупой девицы. Переодеться пришлось в домашнее платье, под которое не требовался корсет. Влажные волосы струились по плечам, и Этэйн ведомая внутренним бунтом не стала их закалывать.

Ночным ураганом она влетела в комнату, где лежал принц, и замерла, словно натолкнулась на невидимую стену.

Айлиль тонким указательным пальцем гладил ворона. Черная птица закрыла глаза и явно была довольна таким положением дел.

— Ты видишь его?

— Конечно. Умирающим открыто больше, чем живым. Жаль срок озарения не долог. Да и поделиться, как правило, не с кем. Тяжело нести свет истины, когда тело бьется в предсмертной агонии.

— Я надеюсь, что Двуликая повернется к тебе живой половиной лица и ты получишь право на скорейшее перерождение.

Айлиль недовольно поморщился.

— Двуликая. Хозяйка человеческой преисподней. Люди сами вверили туатам Темной стороны луны свои души. Изменили дивных своей верой, сделали богами. А теперь боятся даже произнести их имена. Интересно догадывалась ли красавица Хель, какая судьба ее ждет, когда шла за Морриган?

Этэйн вздрогнула, словно струну, что была натянута все эти годы, болезненно дернули. По спине скользнул холод. Она покосилась на кубок с зельем. Пора давать или нет? Как ведет себя тот, кто стал рабом этой дряни? Кричит от боли? Умоляет? Или сходит с ума, движимый навязчивыми идеями?

— Что плохого в госпоже Двуликой? – спросила она, усаживаясь в кресло. – Как ты себя чувствуешь, дать зелье снимающее боль или лучше воды?

Айлиль молча откинулся на подушки, и пшеничные волосы растеклись золотом. Похоже, разговор истощил его.

— Ничего, — сказал принц, наконец. — Очень хорошо, когда есть тот, кто встретит тебя за чертой. Вдвойне хорошо, что это будет женщина, призвание которой дарить жизнь. Но почему тогда люди бояться ее даже по имени назвать?

Этэйн вздохнула.

— Думаю, потому что Двуликая отделяет своим ножом память от души. Как можно любить и звать по имени ту, которая вместо того, чтобы даровать жизнь – стоит на страже мира мертвых?

Айлиль рассмеялся. Невесело, сипло. Действительно можно ли любить женщину, способную в любой момент вонзить клинок тебе в грудь? Жаль, что у него нет ответа на этот вопрос.

— Думаю, человеческая душа, как созревший плод. Его нужно вовремя снять и вынуть семена, иначе он начнет гнить на ветке. Семена же однажды станут основой для нового разума. Взгляни на этот мир. Он неустанно движется вперед. Без череды смертей и возрождений все остановится.

Этэйн подскочила со своего места.

— Плод! Плод?! А кто решает, созрел он или нет? Почему дряхлые старики, окруженные уставшими родственниками, остаются на ветвях, а ты… тебя заберут!?

Айлиль удивленно поднял брови. В искренность молодой королевы он не верил ни на унцию. Но разговор занял его.

— Слышала о том, что первым зреет тот плод, в котором завелся червь? Он точит изнутри, и ты торопишься, несешься вперед, ибо знаешь: лучше умереть, чем позволить тому червю добраться до семян. Ибо тогда нечему будет перерождаться.

— Ты смирился? – Этэйн села на край кровати и взяла Айлиля за руку.

— Видимо, нет. И потому я все еще тут, моя госпожа… не грусти. Лучше расскажи мне, откуда у тебя эта дивная птица и ларец, наполненный странными зельями? На крышке изображены журавли, но твой дом по женской линии носит знамя ворона.

— Откуда взялся журавль, я и сама не знаю, а в остальном...

Этэйн попыталась встать, но принц удержал ее.

«Силен для умирающего», — подумала она и начала свой рассказ. Она говорила, о своем детстве, о сестрах, о побегах в сад. О том, как первый раз увидала ворона и о том, как мать принесла ларец. Смысл лгать или утаивать правду от умирающего? А потому она, краснея, поведала как перепутала Айлиля с королем и как обрадовалась. Не скрыла и того, что поцелуй его скорее напугал, чем обрадовал.

Рассказ ее простой и незамысловатый продлился до самого утра. Но стоило небу зарозоветь, как принц поднес ее руку к губам и поцеловал:

— Спасибо. Иди спать, Этэйн. Я буду ждать тебя завтра ночью. И… — он помедлил, — Возьми с собой флейту. Тысячу лет не слышал, как ты играешь.

Глава IV. Кто ты?

Этэйн едва дождалась следующей ночи. Ей и вовсе казалось, что уснуть не выйдет, но тяготы минувшего дня сморили не хуже сонного зелья. Проснувшись глубоко за полдень, она не без труда отыскала кухарку и приказала подать завтрак.

Замок словно вымер. Неприглядный изначально, теперь он больше всего походил на склеп. Двор отбыл на охоту, а мелкая челядь старалась как можно реже выглядывать из своих коморок. Кухарка не пожелала ради прихоти одной малознакомой королевы разжигать плиту: выдала ей хлеб, сыр, буженину и кружку молока. Потом, видимо, сжалилась и отсыпала из собственного передника горсть сухих безе, что остались со свадебного стола.

— Ешьте, ваше величество. Не думайте о плохом. А там, глядишь, и образуется все само собой.

По мнению Этэйн «само собой» редко когда получалось хорошо. Хотя и сильно плохо тоже не выходило.

«А ведь есть те, кто нащупал в своей жизни канат золотой середины и идет по нему. Только долго ли удастся держать равновесия когда под ногами пропасть?»

Когда Этэйн пришла к принцу, тот спал. Но стоило подойти ближе, как он открыл глаза.

«Зеленые? Мне казалось, они были карие, словно свежесваренный кофе. Какая я невнимательная. Или это игра света?»

Она сменила повязку. Рана выглядела все так же плохо, но кожа вокруг оставалась сухой и холодной, и Этэйн позволила зернам надежды прорасти в собственном сердце. Потом ее взгляд упал на нетронутый кубок с зельем, снимающим боль, и вздох вырвался из груди.

— Как спалось? Дать обезболивающее?

— Не нужно, — принц взял ее за руку. – Твое присутствие лучшее из лекарств. Сыграешь?

Этэйн достала флейту и задумалась. Хотелось создать мелодию вселяющую надежду и дарующую умиротворение. Королева поднесла инструмент к губам, закрыла глаза, представила себя легким ветром и выдохнула, рождая первые звуки. Она неслась над разнотравьем, падала с гор бурлящим потоком, блестела солнечным лучом. Постепенно музыка втянула, окутала крепкими нитями. Флейта ожила и своенравно запела совсем не то, что желала ее хозяйка. Стрелами вылетели резкие, отрывистые звуки. Они кололи, царапали, наполняли душу смятением.

«Ну уж нет, этот мир и так полон тревог, пусть хоть искусство будет чистым», — Этэйн сжала флейту так, что пальцы побелели, вытянула ноту, сменила мотив. Но поле, над которым она пролетала ранее, уже было не узнать. Небо почернело. Душистая трава смялась и пожухла. Воздух отчетливо запах кровью. Поток, несущийся с гор, сделался алым. Этэйн хотела оторвать флейту от губ, но не тут-то было. Звуки ее песни услышали те, кто столетия лежал в земле. Сизыми тенями они поднимались, поворачивали головы и смотрели, смотрели на нее знакомыми зелеными глазами. Волной пронеслось над землей.

«Освободи, отпусти меня. Порви нить, ты сможешь».

Этэйн увидела, как от нее к теням тянутся нити. Она же, словно неумелый кукловод, держит полные ладони веревок и не знает, что с ними делать.

«Брось!»

«Натяни!»

«Управляй!»

«Рви их! Рви!»

— Кар! – вскрик ворона оборвал мелодию в наивысшей точке, и Этэйн почувствовала, как ее дернуло в разные стороны, да с такой силой, словно само мирозданье желало разорвать на части.

— Тише, тише, — он держал крепко и гладил по голове, словно маленького ребенка. – Что ты творишь, глупая? Всего-то нужно было порвать одну и алую, а не все разом. Как же ты теперь в забытье, без людской веры? Где силу черпать будешь?

Этэйн притихла в крепких объятьях. Ее било мелкой дрожью, но запах, терпкий запах лесного костра успокаивал. Хотелось укутаться в него как в плед и сидеть, сидеть ни о чем не думая.

— Ваша рана, — просипела королева и нашла в себе силы отстранится от принца. Голос был сорван. Неужели она кричала?

— Болит… — произнес он удивленно и растер грудь. Этэйн подскочила и кинулась к кубку с зельем.

— Оставь, — принц протянул ей руку. Его живот был чист от повязок, но на груди рубашка окрасилась алым. — Посиди еще со мной. Не думал, что разорвать связь будет так легко и одновременно так больно.

Этэйн удивленно воззрилась на принца. Сама она еле стояла на ногах. Казалось, в груди поорудовал мясник и теперь там, внутри захлёбывается собственной кровью сердце.

— Я не понимаю, что произошло. Нужно позвать врача!

— Нет. Не уходи. Скажи. Зачем ты разорвала нить?

Этэйн пожала плечами, а потом вспомнила взгляд изумрудных глаз и тихое «освободи».

— Ты ведь сам попросил…

— Попросил, – принц кивнул и поднес ее руку к губам, — Но не думал, что ты так легко отпустишь. Почему?

Этэйн всхлипнула.

И очнулась.

Отняла от губ флейту и огляделась. За окном занимался рассвет.

Смертельно раненый Айлиль лежал на подушках. Глаза его были закрыты, а бескровные губы сжаты в тонкую полоску.

— Ты невероятно играешь, — прошептал он наконец. Никогда не слышал ничего подобного.

Этэйн кивнула, говорить не было сил.

— Придешь завтра? Это будет последняя ночь.

Этэйн снова кивнула, не в силах проглотить сухой ком. Убрала флейту и поднялась. На ватных ногах дошла до двери и застыла, пригвожденная вопросом:

— Так все же, почему?

— Наверное, потому что люблю, — произнесла она еле слышно и вышла, так и не найдя в себе сил обернуться.

Дорога до своих покоев не запомнилась. Кажется, Этэйн бежала. Хлопнула деревянная дверь, отрезая молодую королеву от внешнего мира. Дернулись тяжелые прикроватные шторы. Этэйн рухнула на кровать. Подушки заглушили крик. Боль, отчаяние, страх, непонимание выплёскивались из души, оставляя после себя выжженное поле. Она сама не заметила, как заснула. Забылась холодным липким сном, в котором раз за разом пыталась ухватиться за тонкую алую нить, но та тлела и рвалась. Тонкие пальцы хватали пустоту, а тело камнем летело вниз.

Пробуждение вышло тяжелым. Этэйн увидела в руках флейту и отбросила ее словно гремучую змею. Подтянула колени к подбородку и задумалась. События последних суток никак не желали выстраиваться в общую картину. Слишком все быстро, страшно, непонятно.

Этэйн совершенно некоролевским жестом вытерла ладонью раскисший нос и отодвинула на край сознания нахлынувшие эмоции. Слезы мыслям не помогут. В груди до сих пор саднило. Прошедшая ночь все не шла из головы. Что из этого было правдой, а что видением? И кому понадобилось насылать морок на нее? Этэйн нахмурилась и стала перебирать события последних дней.

Король смертельно ранил Айлиля, а ее взял по праву мужа. После она, видимо, призвала остатки дара... и что? Предрекла гибель дома да Дерга или прокляла его? Впрочем, неважно. Итог один. Эохайд умрет так и не дождавшись наследника. И чем яростней он будет противиться судьбе, тем скорее смерть его настигнет. Молодая королева приняла эту мысль и отложила на время. Сейчас судьба супруга волновала ее меньше всего. В отличие от принца.

Она сама обрабатывала Айлилю раны. Не нужно быть сестрой милосердия, чтобы понять: с такими не живут. Вспоротый кишечник, инфекция и отцовская ненависть способны убить за несколько часов. Лекарь со слабым даром гальдра подтвердил это, пробормотав напоследок, что лишь рука, нанесшая рану, может излечить ее. Это был конец.

Собственная беспомощность злила. Как она жалела в тот миг, что физически не в состоянии притащить короля Эохайда к умирающему сыну и заставить его исправить содеянное.

Айлиль. Он, действительно, метался в бреду. Наливая зелье в воду, Этэйн чувствовала на себе взгляд лорда Смерти. Холодный, уверенный. Тот, кто пришел за принцем, не торопился, знал, что не опоздает. Матушкино зелье должно было лишь облегчить страдания, но не отсрочить час смерти.

Этэйн ухватилась за эту мысль и принялась ее распутывать. Лукавый беззаботный взгляд Айлиля стал тяжелым и изучающим. В первые минуты ей и вовсе показалось, что принц видит ее впервые. Из слов исчезла легкость, а движения приобрели нечеловеческую плавность. Смерть меняет. Возможно… но не цвет глаз. И ведь он так и не притронулся к матушкиному зелью. Словно не терзала его страшная рана. А вчера, в навеянном музыкой мороке, ей показалось, что рядом кто-то другой. Знакомый и одновременно совершенно чужой. Словно Айлиля подменили.

Подменили…

Додумать не удалось. В дверь постучали. На пороге возникла курносая девица.

— Госпожа Брайн, наша кухарка, велела принести вам бульон с белым хлебом.

Этэйн подскочила и втянула служанку в покои.

— Отлично, ставь поднос и следуй за мной. Заодно поможешь мне переодеться.

И пока служанка не успела прийти в себя, спросила, то, о чем боялась даже думать: — Когда умер принц?

— Так, позавчера… Завтра на рассвете прощание. Костер готов, но слуги в смятении. Они не знают: ждать короля или нет.

Этэйн сжала руки в кулаки. Вот значит, как…

— Нет не ждать. Обряд пройдет вовремя. Я сама зажгу погребальный костер. — Она словно эхо услышала свой голос и не без гордости отметила, что тот не дрожит. — Подготовь мне траурное платье… Эта ночь и впрямь будет последней.

Служанка с уважением посмотрела на молодую королеву. Кто бы мог подумать, что маленькая черноволосая дочь короля Мерсии на поверку окажется сильнее их собственного правителя.

***

С последними лучами заходящего солнца королева Ирина Этэйн да Дерга вошла в покои принца. Черное шелковое платье шуршало словно листва в ночном лесу. В сложной прическе блестела золотая диадема, а шею украшало тяжелое ожерелье из рубинов.

— Ты прекрасней великой Дану, — принц смотрел, не отрывая глаз. Он не изучал ее как в первый день, не хмурился, как во второй. Голодом и страстью был наполнен этот взгляд.

— Видел воочую? — Этэйн подошла к кубку с зельем и обнаружила его нетронутым. — Хоть бы потрудился вылить. Кто ты? — Она резко повернулась к принцу и успела заметить призрачные рога, венчавшие его голову. Интерес толкнул вперед.

— Узнала? — вкрадчивый голос терпким медом разлился по венам.

Этэйн отрицательно замотала головой.

— А так?

Очертания принца поплыли, словно капли дождя на мутном стекле, и перед королевой предстала ожившая сказка. Жуткий в своей нечеловеческой красоте сид. Высокий, изящный, сереброволосый. Этэйн смело его внутренней мощью. Тонкие ветвистые рога украшали дубовые листья и ягоды омелы. По краю зеленой туники танцевали вышитые журавли. Сомнений не было: перед ней стоял сам Царь Бернамского леса. Легендарный туат старшей ветви. Он сощурил изумрудные глаза, явно довольный тем эффектом, что произвел, и повторил:

— Ну что, теперь то ты узнала меня Бадб Морриган, туата нечестивого двора?

Глава V. Отречение

Перед глазами Этэйн промчались века. Не истинное, но древнее имя, произнесённое из нужных уст, запустило цепь воспоминаний. Словно картины мелькали ее перерождения, вплоть до самого первого, где она голодная до чужих страстей летала черной птицей и разжигала распри. Воевала и была повергнута, обманывала и была предана, любила и питала ненавистью все живое. Тысячу лет длилась ее жизнь, и почти пятьсот продолжалась агония. Хрупкие женские тела сменялись одно другим, пока дар сеять хаос не иссяк целиком. Но в какой бы семье она ни рождалась, всегда вокруг были власть, предательство и смерть.

Не она их порождала. Просто Дану умела наказывать провинившихся дочерей. И теперь в последнее перерождение пришел черед худшему из наказаний - памяти. Ведь невозможно забыть удивленный взгляд зеленых глаз, когда клинок из холодного железа пронзил грудь, в которой билось самое дорогое из сердец. И ведь даже тогда не удалось разорвать нить… За то сейчас потрепанная веками и перерождениями, она легко рассыпалась в тлен.

— Ты получил, что хотел, — собственный голос казался чужим, — уходи.

— Нет! – Мидир схватил ее за плечи, он сам не ожидал того, что скажет: — Пойдем со мной в Холмы! Тебе не место в этом замке рядом со спятившим королем. Я сделаю тебя царицей, одену в туман, украшу блеском болотных огней, кину к твоим весь мир, только будь моей!

— Нет, — Этэйн дернула плечами и выскользнула из крепких рук. – Не повторяй прошлых ошибок, любимый. Помнишь, как ты пришел в дом моего мужа. Его звали Айлиль... так же, как и несчастного принца. Айлиль мак Мата. Ты убил его и обещал бросить весь мир к моим ногам. Ты говорил, что у меня будет столько власти, земель и мужчин, сколько я пожелаю. Тебя никто не заставлял давать клятвы, но ты желал получить меня любой ценой. Я нужна была тебе, так же как меч, бьющий без промаха, огненное копье и котел, в котором не кончается мясо. Ты сам связал нас крепкой нитью и вновь пытаешься сделать то же самое. Но я уже не та юная туата, и знаю, что порой нужно сказать нет.

— Но Бадб…

— Нет больше Бадб Морриган! Меня зовут Этэйн! Я не пойду с тобой, Лесной царь. Я замужем и останусь со своим королем, пока он сам не даст согласие на то, чтоб я ушла с тобой. Мне сполна хватило Айлиля и его глупой страсти. Уходи! Тебя ждут дома. Наша связь больше не держит тебя. Прощай.

Этэйн отвернулась, показывая, что разговор окончен, да так и стояла пока не почувствовала, что осталась одна. Хлопнули ставни, и в покои ворвался ветер. Принес охапку прелых листьев, таких чуждых этому замку, как и она сама.

— А-а-а!!! – Кубок с зельем полетел в стену. Растекся уродливым пятном. На подоконнике вздыбил черные перья ворон.

— Пошел вон! – Этэйн запустила в него склянкой из матушкиного ларца. — Убирайся! – Следом полетела еще одна и еще. — Ненавижу! Отрекаюсь! От тебя, от себя, от мира! Зачем, о великая Дану, создавать детей равных по силе, а потом карать их за своеволие? Люби слабых, гладь их покорные головы, но потом не удивляйся, что они не знают лица твоего, ибо не смеют поднять взгляд от стоп твоих! Я выполнила твою волю и теперь дети твои отбрасывают тень, как все живое на этой земле. А у людей есть боги, которых они питают верой своей. Взамен я просила лишь оставить его в покое. Но нет! Ты не заключаешь сделки!

Склянки летели на пол одна за одной, и вскоре остался лишь пустой ларец, на крышке которого танцевали два журавля.

Истерика Этэйн иссякла, как бурный поток, что разлился в песчаной долине. Она прижала к себе ларец и вышла из опустевшей комнаты. В покоях своего супруга Эохайда нашла свадебный камзол, который король так и не сподобился надеть, и приказала в него облачить тело Айлиля. А утром, с первыми лучами солнца, вложила в холодные пальцы принца резной ларец и поднесла горящий факел к погребальному костру.

Слова, которые произнесла королева Ирина еще долго передавали из уст в уста наделяя их силой предсказания:

— Сегодня я провожаю в чертоги Отца людей своего сына, но скорблю не о нем, а об Ирине, потерявшем короля. Ибо там, где боги находят, теряют люди!

Огонь вспыхнул, костер занялся разом, словно все дрова в нем были пропитаны маслом. Этэйн смотрела сквозь пламя, не моргая до тех пор, пока не взвилась ввысь огненная птица.

— Феникс! Феникс!

Люди задирали головы и показывали пальцем, силясь перекричать треск костра. А Этэйн впервые со дня известия о свадьбе почувствовала, что дышит полной грудью. Она знала, что в небо взвился журавль – птица первого королевского рода Ирина. Круг наконец замкнулся.

***

Все лето над Бернамским лесом носились бури. Крестьяне, что жили неподалеку, боялись лишний раз выйти за хворостом. Ибо всякому, кто видел грозовые тучи над древними деревьями, становилось ясно: Лесной Царь не в духе.

Люди хотя бы могли отсидеться по домам, а вот туатам от скверного настроения молодого царя было не спастись.

Мидир вернулся не позже назначенного срока, и всякий, кто обладал умением видеть сокрытое, знал: нить, что связывала его с кровавой королевой Морриган разорвана. Только вот Лесной царь вместо того, чтобы сыграть долгожданную свадьбу, удалился в отцовский дом на дне волшебного колодца, запечатав его от посторонних глаз. Лишь белый пес молчаливым стражем оставался подле него.

Туат безучастно сидел на берегу ледяного озера с удочкой в руках. Несчастный червяк, призванный служить наживкой, давно околел и совершенно не интересовал откормленных рыб, что носились пестрой стаей от одного края к другому.

— И долго ты собираешься отравлять дивный воздух Леса своим отчаяньем? – на тропинке возникла прекраснейшая из женщин. Ее пышные пепельные волосы струились пенным водопадом вниз по изящной спине, а в легких шелковых одеяниях блестела луна. Однако бирюза ее глаз была темна. Только это да еще ровная складка меж бархатных бровей выдавали беспокойство.

Мидир подскочил и поклонился.

— Оставь. Церемониям место внутри холмов, а не дома.

Она опустилась подле него, не примяв травы, и Мидиру не оставалось ничего иного, как последовать ее примеру. Не зная, как ответить на вопрос матери, он молчал. Туата Темной стороны луны так же не торопилась продолжать разговор, делая вид, что ее занимает лишь солнечный блеск, щедро рассыпанный по водной глади и ничего более.

— Пришла сказать, что предупреждала или напомнить о долге? – не выдержал Мидир.

Туата посмотрела на него грустно и чуть насмешливо, так, как могла смотреть на собственное дитя лишь любящая мать.

— Легко быть правым, когда говоришь очевидные вещи. Гораздо сложнее позволять своим детям совершать ошибки, даже если ты живёшь первую жизнь, а твой ребенок третью.

— Ты была против моего союза с Фуамнах.

— Да. Ведь, прежде чем давать новые клятвы, необходимо вспомнить о старых обещаниях. А память прожитых жизней не торопилась находить твой дух. В прошлый раз было так же. Ноденс обрел память Нуаду за сто лет до смерти на жертвенном камне. Это разумно, ведь прошлые жизни хранят не только мудрость, но и горечи, страхи, разочарования. Ноденс остался верен Морриган. Он так и не связал себя с туатой, предпочтя продолжить род правом на первое дитя. А ты… Пока твои увлечения молодыми дивными девами носили мимолетный характер, мы с отцом не считали, что вправе вмешиваться, но коль скоро ты решил обзавестись лесной царицей, постарались оградить тебя от поступков, о которых бы ты потом жалел.

— Ты просто защищаешь ее! Ведь она, как и ты, туата нечестивого двора! – Мидир не выдержал, подскочил и стал мерить поляну шагами. Пес перевел взгляд от одного дивного на другого и спрятал нос между лап. На всякий случай.

— Кажется все мои слова были о тебе, а не о Бадб, — туата не двинулась с места. – Так или иначе, ты все сделал правильно, мы с отцом гордимся тобой. И каким бы ни был твой выбор, мы поддержим его.

— Даже если это приведет к войне с людьми?

— Нуаду воевал с людьми, Ноденс воевал с людьми, что тебе мешает?

— Не хочу кормить Бадб кровью.

Туата темной стороны на это лишь пожала плечами.

— Тогда предложи ей иную пищу.

Сказала и растаяла, словно роса в жаркий день. А Мидир все стоял и смотрел, размышляя о том, что его отец не побоялся связать свою жизнь с королевой нечестивого двора, завершив таким образом распрю, что некогда начали Нуаду и Бадб. И живут же пятую сотню лет душа в душу, давным-давно завязав узлом языки тем, кто говорил, мол, Айлин Аргатлам не оставила Хозяину Холмов иного выбора, кроме как жениться на ней. А отец… ведь он прекрасно знает, что все в этом мире отбрасывает тень. Именно с его молчаливого согласия нечестивый двор ведет свои темные дела, на фоне которых Хозяин Холмов остается дивным господином из добрых сказок. Выходит, отец с матерью сумели достичь того, чего не смогли Нуаду с Бадб.

Мидир в задумчивости зарылся рукой в волосы. Ему-то теперь как быть?

— Подкинь монету.

Стоило сиде исчезнуть, как бард принял человеческое обличье и с нахальным видом вертел меж пальцев серебряный кругляш. — Скажем аверс - Этэйн, реверс - Фуамнах, а встанет на ребро бери обеих, не стесняйся.

— Ты хочешь, чтоб я свою судьбу отдал в руки случаю? — Мидир не мог понять смеется ли над ним человек или говорит серьёзно.

— Вполне себе вариант.

— А если мне не понравится, то, что выпало?

Бард разулыбался так, словно всю жизнь ждал этого вопроса.

— Значит ты точно будешь знать чего хочешь на самом деле.

Глава VI. Игра в хидфелл

Меня зовут Этэйн. Я дочь короля Мерсии, супруга короля Ирина. Последнее воплощение Бадб и единственный человек в этом темном замке, сохранивший трезвый рассудок. Даже моя верная служанка вздрагивает средь бела дня и кричит ночами. Но я питаю ее крохами своей силы, ведь быть единственным нормальным среди толпы безумцев тоже самое, что прослыть сумасшедшим среди тех, чей ум ясен.

За прошедший год страна погрузилась в хаос. Эохайд да Дерга, нарушитель гейса, не приносил больше благополучия. Земля перестала плодоносить. Животные уходили из лесов, а рыбы всплывали вверх белесыми брюхами. Голодные крестьяне бежали в город, разжигая своим гневом костры восстаний. Я мало чем могла помочь этой стране. Младшая дочь чужого короля, я знала, что не нужна им, но не могла остаться безучастной. Может, виной туатская сущность, требующая пищи в виде человеческого почитания, а, может, замок выдавливал меня из собственного нутра, но в стенах лечебниц и работных домов, я чувствовала себя уютнее, чем в собственных покоях.

Вельможи не хуже стервятников, чующих кровь, сделали все, чтобы с одной стороны сохранить Эохайда на троне, а с другой - полностью лишить его власти.

Король бледной тенью самого себя бродил по замку, и каждый его поход заканчивался в моих покоях, где он раз за разом убивал незримого Айлиля, а после брал меня. Я легко могла бы прекратить его мучения, просто запутав тропы темных коридоров, но намеренно не делала этого. Капля за каплей я вытягивала из него душу при этом не позволяя уйти за грань. Таково было мое возмездие.

Ровно через год после смерти принца, я почувствовала, что душа Эохайда полностью перетекла ко мне, дав силы для зарождения новой жизни. Я знала, что родится девочка, туата, полностью лишенная магии Бадб. Сам же Эохайд более не сможет иметь наследников. Но его титул и мое постепенно растущее влияние станут крепким щитом для малышки.

Увы, моим планам не суждено было сбыться.

В день, когда я почувствовала зарождение новой жизни, в замке появился незваный гость. Он прибыл без пышной свиты, сопровождаемый лишь белым псом, но король принял его, как давнего друга.

«Так вот, кто впустил тебя в прошлый раз», — я смотрела в зеленые глаза и захлебывалась эмоциями. Радость - он пришел. Гнев - да как посмел? Изумление - неужели дело во мне? Отчаяние - король никогда нас не отпустит. Восхищение - не побоялся же прийти совсем один. И наконец страх, удушливый, вязкий - что, если у него ничего не выйдет?.. А если выйдет?

За этот год я научилась превращать лицо в маску безразличия. Пожалуй, сейчас стоять у трона каменным изваянием было проще, чем изображать из себя радушную хозяйку.

— Мое почтение королю и королеве! — Лесной царь замер в изящном поклоне.

— Друг мой Мидир, как я рад тебя видеть. — Эохайд подскочил с трона, раскинул в сторону руки, желая обнять гостя, но успел поймать лишь пустоту. Туат же возник возле меня, едва коснулся губами моих пальцев и повернулся к супругу.

— Вижу Мерсийская роза прекрасно прижилась в Иринском саду.

Эохайд бросил ревнивый взгляд.

— Берегись, у этой розы сплошь яд в шипах.

Вокруг зароптали придворные, но король словно не слышал их.

— Хорошо, хоть Айлиля успел спасти. — Король понизил голос, — Я его отослал... На охоту… говорят в лесу Бри Лейт появился белый вепрь.

Я заметила, как в нашу сторону пробирается первый министр, и силой мысли приказала ему остановиться. Однако Лесной царь словно не расслышал последние слова короля и не заметил паучих перешептываний вельмож. С изяществом дикой кошки он повернулся так, чтобы видеть одновременно и Эохайда, и министра, и меня, а после произнес:

— Я привез подарок из Холмов. Лучшие мастера из туатов делали его. Прими его Эохайд да Дэрга в знак вечного мира между нашими народами.

Мидир хлопнул в ладоши и к трону приблизился невысокий человек в цветастой жилетке. Готова поспорить, что минуту назад его тут не было. В ноздри ударил знакомый запах разнотравья Хессдаллен. Я подалась вперед, желая рассмотреть странного гостя. Незнакомец нес серебряную доску для игры в хидфелл.[6]

— О-о-о! — Эохайд взял дрожащими пальцами одну из фигурок, — Они как живые! Посмотрите у белых мундиры с золотыми эполетами, и у каждого ружье на плече! А в центре король! Самый настоящий! С самоцветами в короне! Черные тоже хороши в своих туниках, но луки против ружей, это же просто смешно!

— Да, но черных в два раза больше. — Голос Лесного царя сделался густым, искушающим.

— Пустяки! Черные нападают. При нападении всегда гибнет больше, чем при защите.

— Проверим, так ли силен белый король? — Туат зубасто улыбнулся. — Окажите мне честь, ваше величество. Сыграйте со мной в хидфелл.

Эохайд потер вспотевшие ладони и бросил слугам:

— Живо принесите нам стол и два кресла!

И когда его приказ выполнили, поинтересовался у Мидира:

— А на что играть будем, друг мой? Что ты поставишь на кон?

— Мне есть, что тебе предложить, король Ирина. В порту Ахаклиэх стоит мой корабль. Он способен ходить по морю без помощи ветра. Мощь пара запускает винт, и судно летит так, словно за ним Марул гонится.

— Идет! — Король задумался. — Тогда я ставлю охотничьи угодья, в коих мы познакомились. В них полно непуганой дичи.

Мидир принял эту ставку. Игра началась.

Я неотрывно следила за движением фигур на доске. Чувство, что от них зависит моя жизнь, крепко засело в моем сознании. Что задумал Лесной царь? Чего он пытается добиться?

Тем временем на доске развернулось настоящее сражение. Черные накатывали раз за разом и раз за разом сдавали позиции. Охрана белого короля стояла не на жизнь, а на смерть. И вот уже фигурка в золоченой короне достигла угла.

— Победа! Король покинул зал! — Эохайд довольно откинулся на кресле.

— Да, королю удалось сбежать, — туат невидящим взглядом смотрел на доску.

— Мне жаль мой друг, но теперь ваш прекрасный паровой корабль мой.

— Да, да. Конечно. Эхтирн, передай его величеству документы на судно.

Гость в цветастой жилетке выудил из рукава сверток и протянул королю. Тот выхватил и впился глазами в строчки.

— Красавец! С вами иметь дело, друг мой, одно удовольствие!

— Тогда, быть может, продолжим? — Мидир провел рукой над доской и фигуры стали на свои места.

— А у тебя еще есть, что поставить? — Король горел предвкушением.

— Конечно, туаты славятся своими знаниями и мастерством. Например, мой отец создал дивную вещицу, которая работает без магии. Говорящий телеграф. Его можно поставить в разных комнатах, да что там в комнатах! В разных замках и вести беседы, не видя человека.

— Хочу! — Эохайд заерзал в кресле, словно малое дитя.

— Нужна равноценная ставка, — Мидир сложил руки домиком и не спускал глаз с мужа, — Все-таки я не простую безделушку ставлю, а отцовское изобретение.

Король пожевал губами. Он хотел, всеми фибрами своей истерзанной души хотел, говорящий телеграф. Его замку, обустроенному по последнему слову техники, не хватало именно такой вещицы. Он долго думал, метался, пока наконец не выдохнул:

— Бурренхил.

Я ахнула. Холм Бурренхил, необитаемый Сид, соединенный с холмами Бернамского леса. Ревностно охраняемое королями Ирина место. Эохайд действительно безумен, если предлагает такое. Боюсь проигрыш в игре будет стоить ему жизни. Но и Мидир хорош. Он бы еще меч Нуаду поставил. Не думаю, что Хозяин Холмов, дивный господин Сеорикс будет рад, если сын проиграет в хидфелл его вещь.

— Идет, — глаза сида азартно блеснули.

«Пресветлая Дану, а что, если он здесь вовсе не из-за меня?! — паническая мысль, ударила в сердце, словно в гонг, — или наоборот из-за меня, но только для того, чтоб наказать надеждой? Я же не переживу этого. Надо встать и уйти. Не позволять терзать себя».

Ничего у меня не вышло. Я как проклятая следила за игрой. Впрочем, как всякий в этом зале. Казалось, даже если с неба начнут падать раскаленные камни, никто не заметит этого.

На доске словно бездна разверзлась. Черные дрались с отчаянной жестокостью. Но каждый белый воин уносил с собой не менее троих врагов.

— Нападающие убиты. — Эохайд ласково погладил блестящую поверхность говорящего телеграфа.

— Что ж, стоит признать. Сегодня не мой день. Лучше не искушать судьбу. — Мидир стал медленно подниматься. Вот и все! Он уйдет. Конечно уйдет. Ведь я сама прогнала его, сама не пожелала быть с ним. Но то было мое решение. Мое! А теперь выходит... его? Все так. Ведь нить порвана, нас ничто не держит вместе.

Моему мужу, видимо, такой расклад тоже не понравился.

— Неужели ты не хочешь отыграться, друг мой?

— Нет, ваше величество. Вы победили. Мне нечего больше ставить. Разве что... нет у вас не будет равноценного предложения.

— Что? Что ты хочешь предложить мне? Я готов поставить на кон свое королевство и жену в придачу. У тебя есть равная ставка?

— Я не женат, — криво усмехнулся Мидир. — Но да, вы много предложили, ваше величество. Мне есть чем ответить. Меч Нуада, бьющий без промаха. Выкованный в жерле вулкана в те времена, когда великая Дану еще не удалилась в свои чертоги. Устроит, короля Ирина такая ставка?

Эхохайд сглотнул.

— Устроит.

Я застыла мраморным изваянием. Нет. Они оба лишились рассудка. Кто-нибудь разбейте доску! Прекратите эту игру!

Но никто не посмел прервать это безумие.

Эохайд вновь взял белое войско. Крепко держали его солдаты оборону, упрямо продвигались к краю доски. Но черные превратились в вихрь, в рой жалящих ос. Не прошло и четверти часа, как белый король пал. Его украшенная драгоценными камнями корона покатилась по игровой доске и легла у ног черного воина.

— Всё, — спокойно сказал Мидир.

— Всё?... — гулким этом повторил Эохайд и вцепился пальцами в волосы. Ему казалось, что это он лежит на резной доске в луже собственной крови, что это его корона валяется у ног проклятого туата.

Мидир тем временем поднялся и подошел ко мне.

— Твой муж отпустил тебя. Это слышали все. Теперь ты пойдешь со мной?

Слова разнеслись, словно раскат грома. Я молча кивнула и протянула ему руку. Пойду. Куда угодно пойду.

— Не-ет! — Глаза безумного Эохайда возникли слишком близко. — Нет! Это обман! Проклятая магия!

— За игрой следили придворные фении и филиды. Они подтвердят, что я не применял магию.

— Нет, не ты. Эта ведьма! Я обещал ее тебе? Но ведь не говорил, что она будет при этом жива.

Никто не понял, как он это сделал. Не видел удара. Даже Мидир стоящий рядом, даже я, в чье сердце вошел железный клинок.

«Почти как в тот раз. — Я отрешенно смотрела, как на зеленом платье распускается алая роза. — Совсем как в тот раз. И этот круг замкнулся».

Глава VII. В чертогах Дану

Первым желанием Мидира, когда он увидел, что из глаз Этэйн уходит жизнь, было обратить все живое в замке в пепел. Тени, послушные его воле, тут же отделились от стен обретая плотность. Но разум победил жажду мести.

Люди думают, что сиды повелевают стихиями, но это не так. Сиды и есть стихия, воплощенное явление, умение, и зачастую не одно.

Они могут обрушиться дождем, промчатся ветром, разлиться полноводной рекой, прорасти цветком, смотреть глазами рыб, звенеть ударами молота о металл. Им подвластны временные тропы и тайные слова. Они умеют сплетать чужие судьбы и видеть сокрытое. Даже смерть для них не конечна.

Все в мире замкнуто в круг. Круг жизней и перерождений. Идти по нему в одиночку - то еще испытание, ведь путь к новому воплощению длиться одновременно миг и вечность. Он проходит всюду и одновременно с тем везде отсутствует. На этой тропе легко потерять и потеряться. И так же легко найти то, что ты никогда в себе не видел. Ибо смерть дарует одновременно слепоту и истинное зрение. Немудрено, что там, где есть путь всегда присутствует проводник.

Таким проводником у туатов был тот, кто носил в этом воплощении имя Мидир. Именно он должен был сейчас взять Этэйн за руку и отправится с ней по извилистым тропам круга жизни. Но сегодня шагая в тень умирающей королевы, он знал - не бывать тому.

Плох тот проводник, который знает только один маршрут. Мидиру известны были все. Тайные и явные. Заросшие кустарниками сомнений и изрытые ямами страхов. Усеянные ядовитыми цветами тщеславия и скользкими камнями обид. Он знал, как нарушить правила, установленные самим лордом Смертью и готов был бросить ему вызов. Да, шагая в тень умершей Этэйн, он собирался привести ее не к озеру Перерождения, а на яблоневый остров богини Дану.

Яблоко. Ему нужно было золотое яблоко, только оно способно излечить тело от всех болезней и ран, а после вернуть душу в миг смерти.

Мидир был уверен, что душа Этэйн будет ждать его в потаенном царстве. Но поляна встреч оказалась пуста. Туат растеряно оглянулся. Никого. Впервые душа ускользнула от своего провожатого. Когда только успела? Да и зачем?

Вдруг, среди зеленой листвы он увидел, то, чего тут совершенно не могло быть. Младенец. Мидир тряхнул рогатой головой, желая прогнать видение. Но чудо не желало исчезать. На траве самозабвенно слюнявя кулак, лежала первая за долгие столетия, новорожденная, душа туата. Новорожденная и убитая… Понимание того, как именно забросило сюда этого младенца, вырвало из груди звериный рык.

— Трижды убийца! Клянусь тропами этого мира, ты не получишь перерождения! Именем своим я призываю лорда Смерть в судьи! Заклинаю дать мне право приковать Эохайда да Дэрга к замку Эмайн Маха. Отныне он будет умирать в муках каждый вечер и оживать с восходом солнца, до тех пор, пока три спасенные жизни не отомкнут мои слова.

Мидир достал из коротких ножен кинжал и рассек руку. Густая кровь с шипением впиталась в траву. Волной разнеслась сила, закрепляя проклятье.

— Посмотрим, — раздалось сзади. Мидир обернулся и второй раз за этот бесконечный день, удивился.

Под деревом стоял бард. В руках он вертел старинный кованый ключ.

— Ты? Что ты сказал?

Эхтирн поднял на него черные провалы глаз и криво улыбнулся. Мидир отступил на шаг, ибо не было в этом взгляде ничего человеческого.

— Посмотри, как хорошо тут. Птички чирикают. Вот, решил пойти за тобой, да посмотреть, каков финал будет у этой истории, — проскрежетал бард.

Мидиру стало жутко. Пришла непрошенная мысль, что странный песнопевец вовсе не тот, за кого себя пытается выдать. Или уже не пытается?

Эхтирн тем временем моргнул, и лицо его вновь приобрело знакомое выражение. Лишь на дне хитрющих глаз затаилась вечность.

Мидир решил, что у него будет время все обдумать, и поднял младенца. Положил на предплечье со всей бережностью, на которую был способен. Подспудно отметил, что это девочка. Первая за долгие столетия туата без груза смертей и перерождений. Тепло разлилось по телу. Надо же, у его Этэйн будет дочь. Последний раз он чувствовал нечто подобное, очень давно... У сидов редко рождаются дети. У него за три жизни было лишь две дочери. Эта будет третьей. Обязательно будет. Надо только найти ее мать до того, как влажный туман растворит их связь. Связь. Точно! От малышки в сторону Яблоневого острова вилась призрачная нить.

Смешно, в мире, где нет времени, Мидир впервые почувствовал его неумолимый бег. Впервые он боялся не успеть.

— Идем, — бросил туат. — Нам здесь нечего делать.

Он поднялся и притянул к себе тропы. Кто-то их намеренно спутал. По спине скользнул липкий холод. Он хотел верить в то, что это сделала не Этэйн. Хотел и не мог.

«Нет, — Мидир с неимоверным усилием отогнал от себя ядовитую мысль, — я все равно найду ее.»

— Куда? — бард растерял всю свою неестественную жуть и снова сделался собой. Не имея под рукой иного инструмента, он принялся насвистывать в ключ мотив одного из наипохабнейших Альбинских маршей.

Мидир едва не упустил притянутые тропы. Перед глазами вспыхнул походный костер. Золотистый цвет пламени выхватил лицо молодого короля в древних одеждах. Юноша с едва проклюнутой бородой хохотал над солдатскими куплетами и пил с туатами из одного кубка. Его друг, его враг, и причина, по которой Мидир всякий раз обходил Яблоневый остров стороной.

— На остров Вечной молодости, — бросил сид.

Бард споткнулся и перестал играть.

— В чертоги Дану? — он предвкушающе улыбнулся. Дождался утвердительного кивка и только потом не скрывая хитрого блеска в глазах, спросил: — А правда, что там в подземелье стеклянного замка, при тусклом свете Огненного копья, спит волшебным сном, легендарный король Николас, объединитель?

— Правда, — глухо отозвался сид, и замолчал до самого Яблоневого острова.

***

Меня зовут...

У меня множество имен... Бадб - боевая ворона. Морриган - королева кошмара. Немайн - неистовая битва. Были и другие, но последнее Этэйн - огненная спутница, нравится мне более других. Только земные имена - лишь шум дождя на листве. Мое древнее имя, подаренное самой Дану - Маха. Ярая кобыла. Дарующая жизнь. Мать королей Ирина. Я родилась здесь, на этом острове в те времена, когда туаты не скрывали истинные имена от людей и друг друга.

Замок Эмайн Маха был назван в мою честь. Хотя какой там замок. Когда первый король Ирина увидел свет, над ним простиралась лишь сизая соломенная крыша.

Это уже после, когда наш с Айлилем сын объединил семь враждующих королевств в одно и возвел частокол в два человеческих роста, щербатая хижина разрослась и стала гордо именоваться замком.

Беспечная молодость пьянила разум. Люди строили дома рядом с холмами туатов. Мы пили из одних кубков и танцевали под звуки флейт... Казалось время и невзгоды огибают нас, словно вода камень...

А потом пришел Нуаду - рогатый король Севера. Прекрасный, как сияние в полярном небе. Он показал мне алую нить, что сплела наши сердца. Он объяснил мне, что дочь богини Дану не способна любить человека. Просил отправиться с ним, обещал бросить к ногам весь мир и свое сердце. Его слова упали в благодатную почву и проросли с легкостью весенней травы. Бедный Айлиль, он оказался виновен лишь в том, что не желал терять ту, которая не принадлежала ему. Люди слишком мало живут. К ним успеваешь привязаться, но не полюбить...

Я оставила короля подарив ему бессмертие на землях Ирина. Безумец, он бросился за мной и погиб от стрелы Нуаду.

Когда изумрудный берег Ирина скрылся в ночном тумане, я впервые увидела ее. Мать Дану прекрасную, как сама жизнь. Она и открыла мне горькую правду. Рогатому королю нужна не я, а мой дар. Сила, дарующая жизнь, могла эту жизнь отнимать. Северный король воевал и хотел победить любой ценой. Разве можно его в том винить? Смерть горчит, смерть травит, но этот яд дает куда больше сил. Нуаду не нужна была супруга, дарующая жизнь. Он хотел взять себе в жены сечу. Покорить фоморов, туатов и людей.

После встречи с Дану, я слушала Нуаду и слышала лишь ложь. Эта ложь травила меня не хуже крови, что лилась на полях брани.

Я любила его.

Я ненавидела его.

Скоро объятья Нуаду превратились в ледяное пламя. Они обжигали, а не грели. Я все чаще вспоминала тепло тела Айлиля и все чаще искала это тепло среди человеческих мужей. Увы мне, пролитая кровь с шипением тушила костер любой страсти...

— Ты меня расстроила.

Она сидела на толстой ветке старой узловатой яблони. Мать-прародительница дивного народа. «Не торопись называть женщину красивой, пока не увидишь Дану», — говорили о своей богине туаты. И я была с ними согласна, ибо красота всего мира меркла рядом с ней.

В этот раз Дану приняла облик шестнадцатилетней девушки. Ее шелковая туника едва прикрывала колени. Одна нога была согнута, а второй великая праматерь болтала в воздухе.

Я почувствовала острый укол зависти и опустила глаза.

— Ты не оправдала моих ожиданий.

Я хмыкнула. И, прежде чем разум включился в беседу, услышала собственный голос:

— Вы случаем гувернанткой во дворце моего батюшки не подрабатывали?

Тонкая девичья нога замерла в воздухе.

Меня вдруг пробрало веселье. А чего, собственно, терять? Я последнее воплощение Маха. Больше не будет перерождений. Потому-то я и торопилась зачать ребенка от короля Ирина. Круг должен был замкнуться. Там, где конец всегда есть место началу. Жаль не вышло.

— Ты мне дерзишь, неразумное дитя?

Я прикрыла глаза и вдохнула полную грудь. Медовый аромат растекся по венам. Интересно, а не в яблони ли превращаются души туатов, завершившие свой путь? Было бы замечательно.

— Нет, просто это так по-человечески винить в своих бедах других. Конечно, я не оправдала ваших ожиданий. Каким бы ни был Нуаду, но убить я его не смогла. Отпустила, зная, что он обязательно найдет сид Альбы. И нить разорвала, освободив молодое воплощение Нуаду от оков своей души.

Дану тем времени соскочила с ветки и подошла ко мне вплотную. Ее взгляд снизу вверх обжег кожу. И если вначале мне казалось, что богиня специально выбрала юный образ, чтобы задеть меня, то теперь пришло понимание. Она не может, не способна принять другой облик. И этот цветущий сад никогда более не принесет плодов.

— Время туатов подходит к концу, — голос Дану прозвучал ответом на мысли. — Моих детей из старшей ветви почти не осталось. Вот и ты завершаешь свой путь. А могла бы стать богиней! Обрести бессмертие, как Бёльверк, что назвался Отцом людей и по сей день питается их верой!

Я пожала плечами. Ну чтили меня как богиню войны, приносили кровавые жертвы... Только вот кормить ту, что создана дарить жизнь, верой в смерть, все равно, что давать младенцу вместо материнского молока, кровь.

Только вот не может быть две Великие матери. Потому лучше превратить меня в тень, обратную сторону медали, чем признать, что я ее земное воплощение. Кровь от крови, плоть от плоти. Родная дочь, не оправдавшая надежд.

— Сочувствую.

Нет, мне не было жаль. Точно не ее, и не утерянную власть с позабытым могуществом. Их я почти пятьсот лет назад с превеликим удовольствием преподнесла Кам Воронье Крыло, шагнув с обрыва и избавив ее от необходимости вызывать меня на бой. Нет, я жалела, что не возьму на руки ребенка, не сыграю больше на флейте, не увижу Нуаду в его новом обличье.

Мидир. Это имя шло ему. Оно не было таким обжигающе холодным. И веяло от Лесного Царя не стужей, я осенним лесом. Терпким, пряным, родным.

Среди приторного яблочного дурмана, нос уловил густой запах прелых листьев. Я дернула головой прогоняя наваждение.

— Сочувствие. Вот именно. Слишком много в тебе сочувствия. Вы с Нуаду должны были стать человеческими богами. Олицетворить вечную борьбу порядка и хаоса. Стать непримиримыми врагами и неутомимыми любовниками. А вместо этого ты отпустила его! — Дану в бессильной ярости сжала кулаки. — Ты отпустила его дважды, Маха! Несмотря на мой приказ. Несмотря на наказание, коему я подвергла тебя! Почему ты такая упрямая? Неужели тебе не хочется жить вечно?

— Наверное потому, что нет хуже вечности, чем та, что провел в борьбе и ненависти, — раздался за спиной знакомый голос. Я обернулась со скоростью кошки, которой наступили на хвост. В тени яблони, опершись плечом о ствол стоял Мидир в своем истинном обличии. А на руках у него сладко спала дочь.

Глава VIII. У всего своя цена

Мидир слышал весь разговор и был зол. Нет, не так. Он полыхал яростью осеннего пожара. Листья яблони над ним свернулись и почернели. Осыпались серой трухой. Хрустальное небо потаенного царства пошло трещинами. Горячий ветер сорвал с верхушек деревьев белые лепестки и кинул их в сторону Дану.

Богиня замерла в изумлении. В ее саду бесновалась буря. Трещали яблоневые стволы, запах гари забивал ноздри. Чернота застлала траву. И не было никаких сил прекратить это безумие.

Этэйн кинулась к взбешенному туату. Бесстрашие на грани глупости. Она обвила Лесного царя, как плющ обвивает могучее дерево. Вросла в него кожа к коже. Впитала поцелуем чужую ярость, как земля впитывает влагу.

Буря иссякла.

Яблоневые лепестки медленно опадали на землю. Тишина окутала сад.

Мидир прикрыл глаза. Прохладные пальцы Этэйн перебирали его жесткие пряди, задевали основания ветвистых рогов. В этот момент он готов был обратиться в камень, по глади которого вечно будет скользить солнечный луч его любимой.

Но мгновения счастья быстротечны, лишь горе способно длиться вечно.

— Мы уходим, — голос Лесного Царя походил на хруст сухих веток.

— Нет.

Невероятных усилий стоило Дану держать себя в руках. Впервые с начала времен магия этого места отказалась ей подчиняться.

— Ты не сможешь удержать нас, великая матерь, — выплюнул Мидир и задвинул Этейн за спину.

— Не я – мироздание. Оно не выпустит Маху отсюда. Ты же Кернунн уходи. – Дану вложила силу в приказ, но ни она, ни истинное имя не помогли. Мидир не двинулся с места.

— Это ты истратила бессметные жизни Этэйн на человеческие воплощения. Поэтому ты дашь нам яблоко и перестанешь путать тропы.

Дану расхохоталась, и смех этот грозой прошел по яблоневому саду.

— Оглянись Кернунн, в этом саду больше нет яблок. Только цветы, похожие на снег. Вечная весна, белым саваном укрыла остров.

Мидир огляделся. Кругом, сколько хватало взгляда, росли деревья. Среди шапок зелени стыдливо выглядывали белые цветы, но плодов не было. Время, которое так в любом Сиде, текло крайне медленно, здесь и вовсе остановилось. Вечная весна Яблоневого острова навевала жуть. Что могло послужить причиной разлада, оставалось только гадать.

Дану тем временем взяла себя в руки. Смятение на лице Мидира придало ей сил. За спиной возник хрустальный трон, на который она с достоинством воссела.

— Увы, сын мой. Мне жаль, но я такой же заложник правил мироздания, как и все тут, — голос ее сочился ядом, и Мидиру подумалось, что зрей тут яблоки, все они были бы отравлены. Дану тем временем продолжила: — Ты в гневе своем не пожелал услышать и принять главного. Век туатов подходит к концу. Ваши души больше не питают этот остров, а он в свою очередь не дает жизнь новым искрам. Вы умираете. Пройдет еще какая-то жалкая тысяча лет, и на земле останутся только те дивные, коих питает людская вера. Мне жаль. Я хотела спасти вас двоих, но вы променяли свое бессмертие на… на что кстати?

— Видимо на любовь. Помнишь загадку мирозданья? Что прекрасней смерти и желанней жизни? Может, эти двое разгадали ее? — раздался насмешливый голос. Поодаль от трех туатов, на черном поваленном дереве сидел бард и подтягивал колки на удивительной арфе, сделанной из человечьих костей.

Зрачки Дану сузились, а сама она стала белее яблочных цветов.

— Глупости!

— Глупости, конечно, — согласился бард и огладил струны. Музыка разлилась по саду, внося свою лепту абсурда в и без того нереальную картину. – Именно поэтому ты сокрыла от меня короля Николаса и держишь его тут пятую сотню лет. Кстати, зря лишаешь детей надежды. У Кернунна есть то, что поможет яблоне дать плоды. Молодая душа туата. Не так ли, мальчик мой?

— Да… — потрясенный Мидир переводил взгляд от Дану к барду, и от понимания того, кто сопровождал его все это время, волосы вставали дыбом. Лорд Смерть, почтил вниманием, скромного слугу своего. И не просто почтил, а год, целый год сопровождал его. «Мне любопытно, чем закончится вся эта история», — вспомнились слова барда, сказанные в день их первой встречи. Мидир застонал. Когда двум древним, как сама вселенная, существам становится интересна твоя жизнь, не жди хорошего финала. Счастливый конец слишком скучен и предсказуем, для них.

— Нет! – вывел Мидира из раздумий возглас Этэйн, мысли которой были гораздо приземлений его собственных. И туат не сразу понял, о чем тот крик. Когда же туат сообразил, из легких выбило весь воздух.

Молодая, нерожденная душа туата или его Этэйн. Да лучше он сам станет удобрением для этого проклятого яблоневого сада, чем позволит склониться одной из чаш.

— Нет! Не смей!

Этэйн приняла раздумья Мидира за колебания. С силой оттолкнула его.

— Уходи! Ступай с ней домой!

Сид отступил на шаг и обнаружил себя у озера Перерождений. Он бросился обратно, но тропа вернула его. Вновь и вновь он пытался выбраться, и снова и снова возвращался к озеру. Он притягивал тропы, пытался открыть их собственной кровью, но все напрасно. Обессиленный он упал перед озером на колени.

— И вновь ты не позволила мне сделать выбор, вновь все решила сама. За нас троих решила…

— Просто у некоторых задач отсутствует правильный ответ. А неправильный всегда лучше доверить другому.

Этэйн, его Этэйн сидела на большом, мшистом камне. Босая, простоволосая, в зеленой тунике, украшенной по краям вышитыми журавлями. Она положила подбородок на колени и смотрела на него спокойно, внимательно, неотрывно.

— Отлично, — прорычал Мидир, — И ты туата нечестивого двора, взяла на себя обязанности моей тени?

— Конечно, иначе ты спалишь тут все сиянием своим, — она невесело усмехнулась. – Хотя… ты же желал сам сделать свой выбор... Тот, кого ты знал под именем Эхтирн, сказал, что ты повеселил его и он дает нам шанс. Взгляни, что блестит в траве подле тебя.

Мидир опустил глаза и внутри оборвалось, заледенело все. На земле лежал нож. Тот самый, холодного железа, что некогда пронзил его сердце.

— И что я должен с ним делать? – слова, лишенные эмоций, заморозили горло.

— Не знаю, — Этэйн пожала плечами и принялась расчесывать волосы костяным гребнем. Мидир невольно отметил, что теперь они явственно отливают бронзой.

Действительно. Хотел выбор – получай. Можешь в свое сердце загнать, можешь в ее.

Мидир покачал головой, взял в руки нож. Железо тотчас опалило кожу. Размахнулся и выкинул его на середину озера. Бульк, и жалящий клинок снова лежит в руке.

«Ну да, это было бы слишком просто и совершенно не весело», — угрюмо подумал он, и все так же, держа в одной руке ребенка, а в другой нож, вошел в озеро. Плевать, что ни одно живое существо не должно касаться этих вод. Он слишком устал от игр богов.

«Интересно, люди в сетях нашего внимания ощущают себя так же?»

Этэйн неотрывно следила за плавными движениями Мидира. Ледяная вода прильнула к нему, как ненасытная девица. Сида ощутила укол ревности и спрыгнула с камня, подняв фонтан брызг. Нет, она не будет сидеть и покорно ждать судьбы. Она пойдет к ней. Ибо ничего так не травит душу, как праздное ожидание. Холодная вода обожгла. Этэйн вспомнила горячие объятия Мидира и сделала еще один шаг навстречу. «Да в кольце его рук и нож не страшен. Хотя страшен конечно, это я с Эохайдом испугаться не успела, а здесь чувствую себя жертвенной кобылой».

Лесной Царь не позволил сомнениям Этэйн перерасти в нечто большее. Передал ей дитя и притянул к себе. В следующий момент сжал между пальцами клинок, так что кровь разлетелась рябиновыми ягодами. Холодный металл зазвенел, так что уши заложило и разломался на двое, а Мидир, не выпуская Этэйн нырнул на дно озера. Толща воды сомкнулась над их головами, отрезая от бессолнечного неба Потаенного царства. Легкие зажгло. Этэйн знала, что вдох убьет ее, знала и боролась.

— Дыши, — услышала она знакомый голос. — Ну же, не сопротивляйся.

Обида обожгла слезами. Он не простил, утянул на дно озера Перерождений, а теперь глумится. Пусть так, она не желает больше сражаться против. Видимо, не судьба.

Этэйн расслабилась и вдохнула. Но вместо ледяной воды, легкие наполнились воздухом. От неожиданности она закашлялась и открыла глаза. Первое, что она увидела было белое как полотно лицо Мидира.

— Убью, если еще раз вздумаешь умирать! — прорычал Лесной Царь и притянул ее к себе.

Этэйн всхлипнула и осмотрелась. Они сидели посреди зала Эмайн Маха, в липкой луже крови. Лиф платья, руки и все кругом было перепачкано, но раны в груди не было. Король и все придворные замерли восковыми куклами. Даже фигурка от игры в хидфелл, упавшая с доски, застыла в воздухе.

— Но как?

— А вот так, — на королевском троне, закинув ногу на ногу сидел бард Эхтирн и крутил на пальце кованый ключ. — Я победил в споре, малышка Дани проиграла.

Этэйн нахмурила лоб, вспоминая разговор на Яблоневом острове.

— Это вы про ту загадку, где верным ответом является любовь?

— Пффф, — тот, кто принял облик барда, небрежно махнул рукой, ловко поймал ключ и соизволил продолжить мысль. – Нет, загадка, это наша старая шутка с Дани. Она каждый раз так мило заводится и злиться. Любо-дорого смотреть. А спор. Спор был прост, как космическая пыль. Что сильнее порядок или хаос? К чему стремиться мир и все живое в нем. Я говорил, что высшая форма всего сущего порядок, и нет ничего более упорядоченного, чем смерть. В конечном итоге все живое стремиться к ней, предварительно обзаведясь потомством, дабы и оно могло пройти свой путь, а Дани несла какую-то чушь про энтропию, крылья бабочки, вызывающие ураган и прочее. Ругались мы долго, а потом еще столько же искали на ком проверить свои доводы. Решили взять двух обычных туатов с разных концов земли. Сделать их непримиримыми врагами и страстными любовниками. Дабы посмотреть, какая из сил победит: созидания или разрушения. Но Дани схитрила, и вместо обычной сиды подсунула свое земное воплощение. Впрочем… я сделал так же. Но потом меня заняли совсем иные вещи, и я отвлекся ненадолго. Дани же… — он сокрушенно покачал головой. — Не знаю, увлеклась и забыла о том, что на катящемся камне не растет мох. Впрочем, она всегда была азартной… Так или иначе, но те силы, что ей были даны на создание туатов, она растратила на их изменение. Вот и доигралась… Ладно, пусть теперь сама думает, как заставить яблони плодоносить. У меня же новая забава. Король Эохайд и заковыристое проклятье с призванием Лорда Смерти в судьи. Что ж, Кернунн. Ты был в своем праве и в отличие от Эохайда трижды, где мог лишить жизни – попытался спасти. Поэтому я принимаю твое проклятье. Эмайн Маха отныне и до исполнения завета будет темницей короля Ирина. Сам он с сего дня пусть умирает каждую ночь и возрождается с первыми лучами солнца. И будет так, пока не спасет три жизни.

Эхтирн подул в ключ, и звук, что разнесся по залу, изменил его до неузнаваемости. Исчезли все слуги и придворные, ткани истлели, стены посерели и обросли мхом.

— Вот теперь все, – Лорд Смерть поднялся, давая понять, что аудиенция окончена.

— Погодите! – подскочила Этэйн, — А как же ребенок, как же я? Что я теперь такое? Не человек, ибо человек не способен уйти в Потаенный мир и вернуться без ран. И не туата точно. Я не чувствую силу стихий.

Смерть улыбнулся по-отечески, в уголках его глаз засветились лучики морщин.

— Ты, моя награда. Поэтому я смело оставляю тебя с Мидиром, — произнес он мягко, и видя непонимание на перепуганном лице, покачал головой. – Не поняла еще? Знаешь женщин из Ши? Хранительниц человеческих родов? Никогда не интересовалась откуда берутся сладкоголосые прачки - предвестницы смерти и отчего они не поминают Дану, как иные туаты? Я тут подумал на досуге, что им нужна своя королева... Как тебе такая роль, госпожа Этэйн Ши? Кстати, родится малышка, тоже будет Ши, а дальше сами разберетесь.

И не дожидаясь пока удивление на лицах двух сидов выплеснется гейзером вопросов, растаял в белесом тумане.

Эпилог

— Ты зачем это сделала?! – Голос Хозяина Холмов бился о стены зала и громом обрушивался на неудачливых свидетелей его гнева. У миниатюрной женщины, стоявшей напротив, лишь слегка растрепалась сложная прическа. Несколько пепельных прядей игриво упали на лицо.

— Все дорогой. Слуги разбежались в страхе, можешь прекращать яриться. Сеорикс, любимый, твой гнев пьянит меня, и скоро я буду не способна на разумный разговор.

— Разумный?! Разумный? Айлин, мне порой кажется, что ты и разум находятся по разные стороны мирозданья…

— А потом ты вспоминаешь, что я туата нечестивого двора, королева сидов темной стороны луны, и все встает на свои места.

Сида всегда тонко чувствовала, когда ярость мужа утихала и можно было начинать осмысленный диалог. Она присела на край резного кресла, взяла руку мужа, больше привыкшую к рукояти меча, чем к перу или струнам лютни и поцеловала ладонь.

— Не сердись, так было нужно.

— Кому? Эохайду? Мидиру? Или ты думаешь, что наш сын не совладал бы с женщиной?

— Мало чести в войне с женщиной. Еще меньше в победе над ней. Мидир несомненно бы справился с Фуамнах и защитил бы Этэйн. Но я пришла первой. Так захотела внучку проведать, что невмоготу стало. – Сида прикрыла хитрые глаза веером ресниц.

— И ты думаешь, я поверю, что в тебе резко проснулась бабушка? Мне ждать печеных калачей и тряпичных кукол?

Сида расхохоталась в голос, и стены Зала под холмом замерцали сотней огоньков. Сеорикс окончательно успокоился, понимая тщетность гнева на супругу. Айлин всегда поступала как считала нужным. И никогда ее действия не шли во вред Сиду, дивным и семье.

Отсмеявшись Айлин положила уже серьезно:

— Ты не хуже меня знаешь, что, проще выиграть ту войну, которую не успели развязать. Когда Мидир вернулся в первый раз и укрылся в твоей берлоге, мне стало понятно, что свадьба с Фуамнах не состоится. Жаль, что сама дева древ отказывалась признавать очевидное. К чести нашего сына, он перед тем, как ехать отбивать у короля Ирина свою нареченную, все же поговорил с невестой и расторг помолвку. Фуамнах получила немало. Восточный ольховый молодняк, на мой взгляд, куда полезней нелюбящего мужа. Увы, молодая туата, считала иначе. Она приходила ко мне, просила повлиять на Мидира.

Сеорикс на это лишь хмыкнул. Проще было голыми руками выкорчевать многовековой дуб, чем переубедить упрямого сына.

— Естественно я ничего подобного делать не собиралась и посоветовала Фуамнах заняться молодой ольховой порослью. Даже объяснила ей, что связь древних туатов не способны разрушить ни смерть, ни боги. А от времени и невзгод она лишь крепнет. Увы, моего красноречия не хватило. И ветер донес мне запах ее гнева. Но слова не действия, за них не карают. К деве древ я приставила фея, способного умело прятаться как при дневном свете, так и в бликах луны. Дети вернулись, сыграли свадьбу. Год все было спокойно.

— Но фея ты не отозвала? – Сеорикс знал, каким будет ответ супруги, но ему всегда нравилось наблюдать за ходом ее мыслей.

— Нет конечно. И не планировала даже. Месть — это холодное блюдо, и, честно говоря, я разочарована. Думала Фуамнах проявит себя лет через сто и более изыскано. А не так… Порой мне кажется, что у туатов благочестивого двора напрочь отсутствует фантазия. Ладно, ладно. Не хмурься. Так или иначе, Фуамнах пришла к Этэйн, когда Мидира не было дома. И не просто так пришла, а с проклятым прутом, способным превратить в бестелесную стихию любого дивного. Уж где она взяла такой, вопрос второй, — Айлин довольно улыбнулась, и Хозяин Холмов отметил, что его-то супруге фантазии не занимать. Конечно, зачем ждать сотню лет, когда можно управить все гораздо быстрее.

— На счастье Этэйн, — продолжила свой рассказ туата, — фей успел вовремя меня призвать. И я волей своей обратила Фуамнах в дерево. За что нижайше прошу у тебя прощения, — она склонила голову, но заметив, что Сеорикс внимательно слушает, продолжила: — Супруга нашего сына оказалась мудрой женщиной, и к приходу Мидира мы преспокойно беседовали в тени раскидистой липы. Он так и ничего не заподозрил.

— Но тебе этого показалось мало, не так ли?

— Посуди сам, ну зачем молодоженам посреди холма дерево? И не просто дерево, а бывшая невеста? Поэтому я пересадила ее в красивую кадку и подарила.

Сеорикс устало потер правую половину лица. Вот этот «подарок» и вывел его из равновесия.

— Я все понимаю, Айлин, но скажи, пожалуйста, зачем ты подарила кадку с Фуамнах проклятому королю Ирина?

------

[1] Лат. Безделие делает людей слабыми

[2] лат. Так давайте веселиться. Первые строки студенческой песенки

[3] Лорд Смерть – в европейской культуре смерть мужского рода. Здесь я решила сделать следующее: у сидов Смерть – мужского рода. Он по силе близок к Дану, но сиды почитают только Дану, так как смерть для них не конечна, и они сохраняют память о прошлых жизнях. А когда перестают существовать преображаются в стихии. Т.о. у них монотеизм. Для людей этого мира мною взят скандинавский пантеон языческих богов. Но все людские боги этого мира происходят из сидов нечестивого двора. У людей смерть – женщина. Ее олицетворение Хель (Двуликая, Волчья сестра, Темная Жница и т.д.) Тем не менее, Хель по сути своей, как и Мидир (и его прошлые воплощения) лишь проводник душ. Поэтому, где смерть идет с маленькой буквы, там имеется ввиду конечный процесс умирания или красавица Хель. Где Смерть идет с большой буквы, там имеется в виду имя божества сидов.

[4] В Викторианской Англии, которая здесь является прототипом Мерсии считали, что слишком ранние браки ни к чему хорошему не приводят. Средний возраст викторианских молодоженов составлял 26 лет для мужчин и 24 — для женщин.

[5] Ирландский национальный алкогольный напиток крепостью от 40С

[6] Хидфелл – игра, которая была популярная в средневековой Ирландии до шахмат. В нее играли Кухулин и король Артур. Описания правил до нас не дошли и принцип игры автор взяла со скандинавского хнефатаф (считается, что это игры одной категории), с реконструированными правилами и принципами, которого, знакома.