Синяя жидкость

4

Выходит, Гришина история задела не только меня и не только работников нашего объединения, непосредственно с ней соприкоснувшихся. Многих в министерстве она выбила из колеи. Вот и Скважина, заместитель министра, живущий совсем другими категориями, отозвался на несправедливость. Впрочем, почему другими категориями? Те времена прошли, сейчас идет стремительное выравнивание уровней. И если подумать, то перестройка не причина, а следствие нынешних процессов в обществе. Неверно связывать ее с волей одного человека. Это историческая неизбежность, наступившая, когда общественное самосознание доросло до необходимого уровня. Долгий это был путь и мучительный, пока люди осознали, что в своем обществе они должны иметь не только равные обязанности, но и равные права. Реальные права, а не на бумаге. И что за эти права надо драться, иначе люди вроде Гудимова быстро сведут их к пустым декларациям. Недаром перестройка немыслима без гласности. Еще года три назад подобная история сошла бы Гудимову с рук: можно ли подрывать авторитет должности? Теперь - нет. Не настигни его смерть, то через месяц, другой, третий к этому бы вернулись и потребовали ответа. Пресловутый авторитет должности рухнул: сколько уж высокопоставленных лиц, как оказалось, необходимо стало выдернуть из руководящих кресел и, как простых смертных, отправить в места не столь отдаленные за «использование служебного положения в личных целях». А ведь то, что сделал Гудимов, неизмеримо хуже примитивного воровства.

Я размышлял об этом по пути на Петровку, 38 - адрес, знакомый каждому москвичу, как бы далек он ни был от всяких темных дел. Но, увидев массивное серое здание, сразу забыл обо всем. Итак, началось. Найдена первая из серии возможных преступников. Интересно, скольких придется майору перебрать?

- А вы точны, - одобрительно сказал майор. - Это хорошо. Садитесь рядом со мной за этот стол, вот сюда. Только не воображайте себя следователем и избави вас бог допрашивать. У нас не допрос, не очная ставка, а просто откровенный разговор без протокола, хотя вроде бы такая форма общения с подозреваемым в наших стенах ни в каких инструкциях не отражена. Но в деле Гудимова я постоянно и причем сознательно нарушаю инструкцию. Некоторые мои коллеги, узнав об этом, сурово осудят меня, потому что они давно изобличили бы убийцу. Я действую иначе. Почему - расскажу через некоторое время. А пока подождем нашу знакомую незнакомку. Она придет через четверть часа. То есть она явится раньше, но впустят ее ровно в семь. Между прочим, интересная деталь: женщины к нам всегда приходят раньше, а мужчины запаздывают. Вот всех остальных случаях бывает наоборот. Почему бы это, а?

Я пожал плечами.

- Эх вы, а еще руководитель! Женщина всегда рассчитывает на личное обаяние, даже пожилая. А обаяние исчезает с волнением. Вот она и спешит, чтобы меньше волноваться. Кстати, знаете, чем отравили вашего друга?

Ох уж эти мне неожиданные следовательские переходы! Я невольно вздрогнул, но, кажется, он этого не заметил.

- Крысиный яд с тиофосом. Представляете смесь? Недаром он, бедняга, так мучился.

Я чуть было не спросил, кто бедняга - Борис или убийца.

Чего-то не хватало в этом сухом, неуютном, подчеркнуто казенном кабинете. Стол, магнитофон, стул для допрашиваемого, еще три стула у стены… Ага, лампы. Той самой пресловутой лампы, свет которой направляется в лицо преступнику.

- Лампу я убрал, - как бы мимоходом пояснил майор. - Не тот случай.

Я опять вздрогнул. Чтоб его… Читает в мыслях и еще улыбается, доволен!

В дверь просунулась голова молоденького милиционера.

- Товарищ майор, впускать?

- Давай. - И когда голова исчезла: - Запомнили, Юрий Дмитриевич? Вы не следователь. Вы просто собеседник. Не вздумайте допрашивать, иначе все испортите. Разговор должен быть доброжелательный и доверительный…

Закончить он не успел: она вошла. Я сразу вспомнил ее, вспомнил даже, в чем она была - в коротком и широком, как ночная рубашка, платье, переливающемся, словно отполированная кольчуга. Эффектная женщина, ничего не скажешь. Архисовременная, самоуверенная и наглая, это уж как пить дать. Сейчас ее наряд гораздо скромнее, но выглядит она все равно великолепно. Потом появилось ощущение, что мы встречались не один раз. Я пытался вспомнить, но обстановка была не из тех, чтобы можно было сосредоточиться.

- Садитесь, - пригласил майор. - Очевидно, вы догадываетесь, в связи с чем вас попросили о встрече.

- Догадываюсь, - холодно процедила она. - Гудимов..

Эту фамилию она будто выплюнула. Я буквально кожей почувствовал, как майор насторожился, подобрался.

- С этим гражданином знакомы? - кивнул он в мою сторону.

До этого она меня словно не замечала. Теперь полоснула взглядом и демонстративно отвернулась.

- Знакома. Дважды встречались. Это любовник жены… в смысле вдовы Гудимова.

Ничего себе выдает! У меня даже дыхание перехватило.

- Вы что, с ума сошли?

- Спокойнее, Юрий Дмитриевич, - майор тронул меня за рукав. - Очевидно, у Вероники Петровны есть основания утверждать это. Другое дело, верные ли основания.

Она дернула плечом, стремительно распахнула сумку и вытащила пачку сигарет «Кэмел». Нервно, ломая спички, закурила:

- Я не желаю копаться в этой грязи. И вообще не вижу, чем могу помочь следствию.

Майор вышел из-за стола, придвинул от стены стул и сел рядом с ней. Проделал он это не спеша, благодушно улыбаясь, с эдаким отеческим видом, от которого просто неудобно было нервничать и горячиться. Теперь я был один на месте следователя и чувствовал себя крайне глупо: впечатление было такое, будто эти двое объединились.

- Ваша помощь может оказаться неоценимой, - мягко сказал майор, касаясь ее пальцев. Он вообще, как я заметил, любил дотрагиваться до людей, с которыми разговаривал. И эти касания, и стереотипная затасканная-перезатасканная фраза казались неожиданно уютными, домашними в этом казенном кабинете. - Я знаю, вы перенесли тяжелое горе, потеряли отца, и поверьте, если бы не крайняя необходимость… - Она нетерпеливо дернулась. - Что касается грязи, так вы все равно прикоснулись к ней, и волей-неволей надо очищаться. Но сначала я должен сказать вам: это не допрос. Мы будем задавать вопросы, это неизбежно. Но вы не свидетель, а так, собеседник. Мы должны расспросить вас, чтобы понять, в какой стороне лежит истина. И на суде, когда найдем убийцу, вы не будете фигурировать, даю слово. Юрий Дмитриевич, - обратился он ко мне, у вас, очевидно, есть вопросы?

- Да, - я не во время закашлялся. - У меня есть два вопроса к Веронике… э…

- Петровне, - подсказал майор.

- К Веронике Петровне. Вы сказали, что мы встречались два раза. Один я помню: на торжестве у Гудимова. Когда же еще?

Она по-прежнему не глядела на меня, и голос ее был жестким, как наждак.

- В ресторане. Я увидела вас сквозь витрину, еле добилась, чтобы меня пропустили, а вы… Вы были пьяны, как тюлень. Бормотали страшные вещи. Вам мерещилось, что кругом одни трупы. Живые мертвецы. Потом начали кому-то доказывать, что в наше время убийство - это дуэль. Способ восстановить справедливость. За соседними столиками оборачивались, официант наклонился ко мне и спросил тоном, каким говорят с девицами известного пошиба, не пора ли вас увести, будто я имела к вам какое-то отношение. А вы тем временем стали описывать труп со всеми подробностями. Он стоял у вас перед глазами, и вы тщетно пытались его прогнать - стискивали веки, мотали головой, били себя по лбу кулаками… Мне стало страшно, и я убежала. А на другой день узнала, что убит Гудимов.

Да, видно, здорово я тогда нализался. Что девушка подсаживалась - помню. А вот что болтал…

- Второй вопрос, - напомнил майор.

- Второй вопрос, Вероника Петровна. Вы сказали, что я любовник Тани, жены… вдовы Гудимова. Это, конечно, чудовищная ложь, но кто вам ее сказал?

- Сам Гудимов, - отрезала она.

Я кивнул. Это было ясно с самого начала.

- Вероника Петровна, может, у вас есть тоже вопросы? сказал майор. - Мы готовы ответить на любой. Вам ведь тоже важно знать истину,

- Я воздержусь, - она скользнула по нему сухим взглядом. - Эта истина больше напоминает копание в нижнем белье,

- Тогда у меня тоже два вопроса, - продолжал майор. - Я задам их сразу. Что вам было нужно от Юрия Дмитриевича, когда он сидел в ресторане, и почему Гудимов посвятил вас в столь интимные отношения своей супруги и лучшего друга?

Вероника Петровна молчала. Щеки у нее пошли пятнами, глаза сузились, веки набрякли. Судорожно вздохнув, она порылась в сумочке, вытащила платок, торопливо промакнула глаза и, не глядя, бросила платок обратно в сумочку.

- Простите, вы уронили платочек.

Майор нагнулся, кряхтя: «Ох, годы, годы!», и подал ей платок. Я сразу узнал его. Это был тот самый платок, который нашли в моей квартире.

- Спасибо.

Она схватила платок, хотела было бросить в сумку и лишь тогда разглядела.

- Ой, нет, это не мой. У меня таких сроду не было. Мой вот, в сумке.

Конечно, ошибиться было невозможно. Ее платок и тоньше, и изящнее, и совсем другого оттенка.

- А может, все-таки ваш? - спросил майор самым простодушным тоном. - Больше вроде ронять некому. Мои милиционеры в такие лепестки не сморкаются.

До чего же здорово он разыграл эдакого простецкого мужичка. Я похолодел: ведь в два счета обведет вокруг пальца, и не заметишь.

- Да нет же, нет, - она нетерпеливо развернула платок. Уж я как-нибудь знаю. У меня и помада совсем другая, французская. Вот посмотрите.

- Ну, ладно, ладно, не хватало еще в ваших помадах разбираться, - проворчал майор, и платок исчез из его рук, как у фокусника. - Так как с моими вопросами, а?

Она сразу сникла. Но атмосфера уже изменилась. Не то чтобы доверие, просто какое-то деловое спокойствие наступило в кабинете, майор сумел-таки установить контакт.

- Я была в плохом настроении, - как-то сконфуженно выдавила Вероника Петровна. - Хотелось с кем-нибудь поцапаться. Увидела его в окно и решила, что вот прекрасный случай отвести душу.

- Какие у вас ко мне могли быть претензии? - удивился я.

- Гудимов спрятался от меня в вашей квартире, и я решила, что вы все знаете и с ним заодно. Так сказать, бескорыстная дружба мужская…

- Кто снабдил вас такой исчерпывающей информацией? быстро спросил майор.

- Моя школьная подруга Женя Левина.

Я почувствовал, что еще один такой сюрприз и я грохнусь со стула. Ничего себе клубочек завязывается!

- Нет, так дело не пойдет! - вдруг решительно сказала Вероника Петровна. - Мы все время кружим вокруг да около. Давайте начнем с главного. И вы все поймете, и для меня, возможно, кое-что прояснится. Так вот, дело в том, что я была невестой Гудимова.

У меня вырвался изумленный возглас. Майор осуждающе приподнял бровь, а женщина бросила на меня раздраженный взгляд.

- Вот именно, невестой. Он обещал развестись с женой, потому что обличил ее в неверности… с вами, - ехидный кивок в мою сторону. - А может, и не уличил, теперь не знаешь, чему верить. Во всяком случае, я была приглашена на семейное торжество, чтобы убедиться, как его жена у всех на глазах кокетничает со своим любовником. Она сразу поняла, что у нас с ее мужем особые отношения: женщин в таких вещах не проведешь, И тем не менее они целовались на кухне, Гудимов сам показал мне это в зеркале в прихожей. Теперь я думаю: а не нарочно ли она это сделала?

Я схватился за голову. И было от чего. Я ведь инстинктивно не поверил Борису, когда он попросил меня побольше уделять внимания Тане, и все же попался. А ее поведение на кухне… Да, она могла знать, что Гудимов видит нас в зеркале, и все же… Нет, у меня не хватало духа осуждать ее. Неужели я дважды сыграл роль простака из старинного водевиля?

- После этого вечера я дала согласие стать его женой. Вы понимаете, дочь высокопоставленных родителей должна осмотрительно выбирать мужа, чтобы не нарваться на карввряста или проходимца. Ведь нам, как любой женщине, хочется быть искренне любимыми.

- Простите, я вас перебиваю, - вмешался майор. - Юрий Дмитриевич не знает, что вы дочь Огородникова.

Так вот это кто! «Шикарный романец с дочерью такого человека». Огородников работал у нас первым заместителем министра, и его внезапная смерть поразила и опечалила многих. Это был один из тех редких работников, которые великолепно знают всю отрасль и могут решить любой вопрос. Да и его огромные связи в самых высоких инстанциях помогали ему много сделать для отрасли: он мог протолкнуть самое безнадежное дело, пробить фонды, средства, кадры. Недаром его называли вторым министром, а по справедливости надо было бы называть первым.

- Гудимов очень ловко повел себя, ума ему было не занимать. Не стал уверять, что, будь я даже круглой сиротой, он все равно бы на мне женился. Нет, сказал прямо, что я заинтересовала его именно как дочь крупного администратора, имеющего обширные связи… ну и как обаятельная женщина. Сказал, что талант его пропадает зря, что он задумал переворот в промышленности, настолько смелый и необычный, что даже прогрессивных руководителей это поначалу отпугивает. Что же говорить о рутинерах! А будучи женат на мне, сумеет вместе с папой пробить эту идею в Совмине. Но вместе с тем он понастоящему полюбил и никогда от меня не откажется, что бы ни случилось. Ну, еще он говорил, что я рождена быть женой большого человека, сумею помочь его целям.

Я вспомнил, как лет пять назад Таня обмолвилась, что Борис заставляет ее улыбаться совершенно несимпатичным людям и из-за этого у них, как она выразилась, недоразумения. Я невольно подумал, что с Огородниковой у Гудимова недоразумений бы не было.

- Он увлек меня грандиозностью своих проектов, смелостью, способностью перешагнуть условности, а в его положении это непросто. Большие люди рабы условностей. И я… я… Ну, да, впрочем, неважно. Понимаете, я росла в семье, которая всегда как-то возвышалась над другими. Я привыкла, что всегда одета лучше сверстниц, имею больше возможностей, что везде, даже в школе, меня отличают от других, причем не за мои способности, весьма средние, а за то, что я дочь… Что запросто разговариваю с гостями, имена которых то и дело мелькают в газетах. И как-то не мыслилось, что можно выйти замуж за рядового… труженика, что ли. Потому и засиделась, чуть ли не до тридцати. - Она усмехнулась и быстро моргнула несколько раз, сдерживая внезапную слезу. - Само собой разумелось, что мой муж должен входить в тот же круг людей, имеющих… дополнительные блага, скажем так.

И вдруг умирает отец, вернувшись из загранкомандировки. Какую речь произнес Гудимов на похоронах! Я плакала. Все думали, что я скорблю по отцу или по тем привилегиям, которых лишаюсь с его смертью, а я плакала от счастья, что меня любит такой человек. Меня удивило, что он не поехал на поминки, но тогда я не придала этому значения А потом… потом он стал избегать меня. Мне так необходимо было иметь его рядом, а он отговаривался то совещаниями, то ангиной.

Я отказывалась верить: у кого станет сил вынести самой себе приговор? А ведь приходилось еще поддерживать мать, которая совсем опустила крылья. Наконец я не выдержала, позвонила ему и сказала, что сейчас приеду и начну выяснять отношения прямо в его служебном кабинете. Он что-то протестующе залепетал, но я бросила трубку.

Время я выбрала неудачное. Мы собрались с мамой на кладбище устанавливать ограду на могилу, которую сделал один из заводов отрасли. Министерство выделило рабочих и предоставило машину, бывшую папину персональную. В последний раз мы пользовались этой машиной. Ведь мы теперь уже не члены семьи крупного руководителя, - она зло усмехнулась, - и в нашем распоряжении все виды общественного транспорта, включая такси. Шофер торопился и был совсем не так любезен, как раньше, но я уговорила его заехать на полчаса в министерство и, оставив маму в машине, кинулась к Гудимову. Задрыга-секретарша не хотела меня пускать, кричала, что Гудимова нет. Я отпихнула ее, ворвалась в кабинет и убедилась, что она не соврала. Тогда я зашла к Жене Левиной. Она рассказала, что Гудимов взял ключи от квартиры своего друга и ушел к нему писать доклад, а то на работе отвлекают звонки и посетители. Удрал, как провинциальный Дон Жуан! Женя была в курсе моих дел, и я могла говорить с ней свободно. Она, как умела, утешила меня. Мы забежали в туалет - извечное убежище расстроенных женщин - покурили, поплакались. Я подарила ей пачку «Кэмел», я их всем дарю, и немного успокоилась.

Начальник отдела, вот этот самый Юрий Дмитриевич, был на кинопросмотре, и Женя предложила проводить меня к нему на квартиру, где я смогла бы свободно высказать Гудимову все, что я о нем думаю. Иногда женщине это очень нужно, чтобы не потерять к себе уважения. Если бы было время, я, пожалуй, так бы и поступила. Но внизу стояла машина с нетерпеливым шофером и мамой, которая уже у министерства начала плакать, и я поехала на кладбище. Женя проводила меня до машины.

Вернувшись с кладбища вечером, я отправилась бродить по улицам, потому что иначе сошла бы с ума в пустой квартире с мамой. Проходя мимо ресторана, увидела Юрия Дмитриевича, и вот, собственно, и все.

- Еще вопрос, - сказал майор. - Откуда у вас эти сигареты?

- Последний папин подарок. Правда, невольный. Возвращаясь из Японии, он заехал по делам в Америку и привез целый ящик. Не для себя, он не курил, а для иностранцев, которые часто приходили к нему на работу. Ну и мне подарил несколько упаковок, хотя его коробило от того, что я курю. А теперь вот весь ящик достался мне. Закуривайте.

- Благодарю, - майор закурил и расписался на пропуске. Вероника Петровна торопливо провела пуховкой по щекам, тронула помадой губы.

- Так помогла я вам хоть немного в поисках истины?

- Помогли, и очень сильно. Огромное вам спасибо.

- А вот для меня все остается, как в тумане, - она жалко улыбнулась. - Не могу поверить, что я была для него лишь ступенькой на служебной лестнице.

- Не мне вас утешать, Вероника Петровна, - сказал майор. - Это сделает время, простите за избитую истину. Но ключ к разгадке я вам дам. Сумейте только им воспользоваться. Так вот, Юрий Дмитриевич не был любовником Татьяны Вениаминовны.

Она холодно пожала плечами.

- Теперь это не имеет значения.

И все же она поняла. Как женщины быстро разбираются в таких вещах! Уже подойдя к дверям, она вздрогнула и резко обернулась. Щеки ее стремительно заливала краска. Ей стало так стыдно, что слезы навернулись на глаза.

- Боже, - сказала она, - какая мерзость!

И кинулась вон, хлопнув дверью.

После ее ухода мы довольно долго молчали. Я пытался как-то увязать ее рассказ с обликом того Гудимова, которого знал. Конечно, все было так, как она говорила, и все было не так. Беспринципный карьерист, готовый шагать по трупам… Сказать так о Борисе - все равно что пытаться понять сложнейшие явления современной физики, читая школьный учебник. Все было гораздо сложнее… и страшнее. Отнюдь не престиж должности и связанные с этим персональная машина, государственная дача, поликлиника, спецраспределитель заставляли Бориса любыми способами карабкаться по служебной лестнице. К бытовым благам он как раз был равнодушен и пользовался ими постольку, поскольку они трогали работе, помогали не отвлекать мысли и силы от дела.

Дело! Вот единственное, что занимало его в жизни, что наполняло его с утра до вечера и даже во время сна. Некоторые самые смелые и удачные решения приходили к нему во сне. Частенько мне казалось, что Борис не живой человек, а собирательный образ, сошедший с пожелтевших газетных страниц.

У нас почему-то укоренилось мнение, что надо работать на износ, до инфаркта. Чтобы после смерти непременно подчеркнули: «сгорел на работе». И никто еще не осмелился высказать вслух, что цель жизни вовсе не в этом. Не для того создан человек, чтобы, как битюг, тащить на себе непосильный груз. Не жить, чтобы рабоботать, а работать, чтобы жить, - вот нормальное состояние человека. Но сколько лет мы воспевали романтику трудностей - честное слово, у меня даже в юности вызывали недоумение и неосознанную брезгливость трафаретные газетные репортажи со строительных площадок. Жить в палатках при лютом морозе, без элементарных удобств, производить вручную непосильную работу, потому что кто-то не удосужился организовать в достаточном количестве производство механизмов, бить рекорды выносливости, чтобы всю остальную жизнь проводить под наблюдением врачей, - это, по-моему, не героизм. Это унижает человека. К счастью, в последние годы такие репортажи исчезли с газетных страниц. Поняли, что человек создан для легкой, приятной жизни, в которую обязательно входит труд. Но труд разумно организованный, на уровне эпохи, доставляющий удовольствие, а не гнетущий с мрачной неотвратимостью, как пудовые вериги религиозных фанатиков.

А Гудимов был фанатиком труда, ибо больше ни к чему не был пригоден. Не знаю, что его таким сделало, мы познакомились, когда он был уже сложившейся, несмотря на молодость, личностью с твердым взглядом на жизнь. И намертво оторвал от себя все, что, по его представлениям, мешало успеху, мешало стать энергичным руководителем - бытовал довольно долгое время такой термин. Быть энергичным руководителем - значит идти напролом, выполнять задания любой ценой, в том числе и ценой человеческих жизней. Ничто не ценилось в то время так дешево, как человеческие жизни. Тогда твердо помнили, что ручной труд, рабский труд самый дешевый, но забывали, что и наименее производительный. И Гудимов добился своего - стал идеальным руководителем по тем меркам… Но в том-то и была его трагедия, что к тому времени, когда он стал идеальным руководителем, мерки изменились. А к новым требованиям он не сумел приспособиться, да и не захотел. И заплатил страшную цену за то, чтобы мечта стала судьбой. Потому и карабкался с такой одержимостью по служебной лестнице, что сознавал свою ущербность, неполноценность, глухоту души ко всему тому, чем так легко и свободно упиваются другие. Он завидовал им мрачно, до ненависти, и яростно искал наслаждений в единственно доступной ему сфере - административной. Как тот одержимый из древнего мифа, что никак не мог схватить золото, проскальзывающее между пальцами. Успехи в административном кресле были необходимы ему для самоутверждения, что он хоть в чем-то превосходит других. Потому и бросил дочь Огородникова, что не могла она уже помочь в той коренной перестройке отрасли, которую он придумал. Придумал для того, чтобы завалить себя и других напряженной организаторской работой на многие годы вперед. Я знал этот проект - смелый, грандиозный и… абсолютно бесчеловечный. Вот в тридцатые годы его бы, пожалуй, приняли. А сейчас перестройка пошла по другому пути.

Свое мнение я не раз высказывал ему, упирая на то, что условия для осуществления его проекта у нас еще не не созданы, да и вряд ли когда-нибудь будут созданы: после разрушительного удара по экономике в застойный период понадобится не один десяток лет, чтобы накопить необходимые ресурсы…

- Да что условия! - отмахивался он. - А у Петра Великого были условия? Одной железной волей перевернул Россию.

- И костями голодных мужиков.

- А, брось! Мы не на собрании. Ты думаешь, домны Магнитки на фундаментах стоят? На костях они воздвигнуты. А уж про Волгобалт и говорить нечего. Иностранцы удивлялись не только тому, как быстро мы строим, но и какой ценой… Русь все выдержит.

- Но зачем жертвы, если можно без них? Твой план предусматривает огромные капиталовложения, которые надо откуда-то взять. Значит, где-то в чем-то людям опять станет хуже. И это будут неоправданные жертвы, поскольку экономические законы неумолимы, зря ты уверен, что их можно обойти, повернуть туда, куда хочется. А главное, ты стремишься возродить снова командный стиль руководства, который сейчас с таким трудом пытаются изжить. И я думаю, ты даже не представляешь себе всех последствий. Ведь если одна отрасль вырвется вперед, возникнет диспропорция, нарушится плановость, некому будет потреблять нашу продукцию, которой мы завалим рынок. Придется подтягивать всю остальную промышленность - отрасль за отраслью пойдет по цепной реакции, - а это значит на долгие годы посадить страну на голодный паек, потому что на группу «Б» уже средств не хватит.

- Ну и что? Мы работаем для потомков.

- Но ведь ты и потомков обездолишь. На несколько поколении вперед страна не сможет войти в нормальную колею. А уж про наше поколение и говорить нечего - что же, оно по гроб жизни должно существовать от получки до получки? Люди не винтики… - у меня больше не оставалось аргументов. Это был не человек, а лавина, слепая и неукротимая. Однако моя последняя фраза разозлила его.

- Не винтики, говоришь? - Он встал передо мной, широко раздвинув ноги и скрестив руки на груди, словно монумент. Ишь, как вы любите опираться на эту фразу! Мол, вся суть культа вылилась в ней. А если это правда? Если все-таки винтики? Каждый на своем месте делает дело. Незаменимых нет. Если какая-то деталь сломалась, ее выбрасывают и заменяют другой, с конвейера. Бесчеловечная, скажешь, философия? Да нет, именно такая, какая нужна нашему народу с его врожденной неприязнью к дисциплине, к порядку, к повиновению. Ты думаешь, вождь был таким недоумком, каким его сейчас изображают: полуграмотным азиатом, жестоким дикарем, шизофреником, вечно боявшимся заговоров? Нет, брат, он предвидел нынешние времена и сделал все, чтобы максимально отдалить их… И страна должна идти по тому пути, что проложил он, иначе она погибнет.

Нет, не так все это однозначно, как представляет Вероника Петровна.

Голос майора прервал мои размышления.

- Так как, по-вашему, Юрий Дмитриевич, могла она убить?

Я сделал усилие, чтобы вернуться в обычное настороженное состояние.

- Думаю, что нет. К тому же у нее алиби.

- Ах, алиби! Поменьше верьте всяким алиби, Юрий Дмитриевич. Многие из них при внимательном исследовании - увы! лопаются, как гнилой орех, кажущийся снаружи совершенно здоровым. Так что старайтесь понять суть человека. Способен он по своей натуре на убийство или нет? В данном случае все внешние признаки не в пользу Огородниковой. Единственный ребенок ответственного работника, донельзя избалованная, с детства не знающая предела желаниям. Помните, как это она: «Теперь мы не члены семьи…» Трудненько ей будет привыкать… И вот такую женщину оскорбили страшно, жестоко. Может она убить? Нет, категорически нет. Вероника Петровна сильный человек, в отца. Не каждая женщина решится выяснять отношения с любовником на его службе. Гудимов ведь потому и спрятался в вашей квартире, что знал: она может и домой к нему прийти и устроить скандал при жене.

- Что-то я не понимаю: сильная личность как раз и может…

- В том-то и дело, что не может. Не та ситуация. Это убийство, неожиданное, импульсивное, было совершено личностью слабой, безвольной или, лучше сказать, застенчивой. Удивлены?

Я осторожно пожал плечами.

- Нет, отчего же. Очевидно, у вас есть основания для этой теории.

Получилось совсем как у майора недавно. Не только строй фразы, но даже интонации. Что за дурацкая привычка копировать собеседника!

- Не теория это, дорогой Юрий Дмитриевич, а чистейшая практика. Ход событий не допускает иного толкования. В данном случае убийство - способ устранения источника зла. Отсюда и будем исходить. Есть два пути бороться со злом, - задумчиво продолжал он. - Первый, тяжелый, изнурительный вскрывать зло, предавать его гласности. Осаждать партийные и общественные организации, писать в газеты, копить изобличающие факты, выдерживать клевету и месть, прослыть склочником, завистником или идиотом-идеалистом, прошибающим головой стену, и все же через год, два, три… через десять лет, если не посадят в психушку, где подонки-врачи сделают из вас законченного идиота… Через десять лет переломить всех, кто обязан заниматься этим делом, доказать свою правоту так громко, что уже нельзя не отреагировать, и все же покарать мерзавца. И опустошить этой борьбой свою душу, вычеркнуть эти годы из жизни. Это путь сильных людей. И второй путь для слабых. Взорваться неожиданно для самого себя, поскольку на долгую борьбу сил не хватает, и совершить поступок, который еще минуту назад казался немыслимым. Впрочем, об этом мы еще поговорим. Так вот, я с самого начала знал, что не Огородникова убийца. Сами понимаете, не так просто вызываешь человека, готовишься к встрече. Всегда надо быть более готовым, чем он. Я и про алиби знал, железное алиби, ничего не скажешь. Я ведь ее по обязанности пригласил, так полагается. А она взяла да и указала убийцу. Вот ведь как бывает. И сама не подозревает об этом. Так что можно считать следствие законченным.

Холодная скованность разлилась по моему телу. Будто вместо крови в жилы накачали бетон.

- Слушайте внимательно, Юрий Дмитриевич. Убийца - человек не сильного характера, несправедливо обиженный Гудимовым, считающий, что этим поступком он восстанавливает справедливость не только по отношению к себе, но и к другим. Так вот, этим человеком может быть только…

Я невольно зажмурился.

- …Евгения Михайловна Левина.