Симулятор. Задача: выжить

25

Корки, короче. Когда мы выбрались на большак, запахло ацетоном. Ацетон — ерунда; у меня чуть выкидыш не случился, когда песенка донеслась.

Художник, что рисует дождь...

Зараз припомнилось, как тварь усатая моего бухгалтера Личмана под эту музычку на куски пластовала. Я обернулся, слышит ли еще кто, кроме меня, но вроде никто не дрыгнулся. Такое открытие совсем не порадовало. Выходит, не зря меня поганец сержант к трубе приковывал? Выходит, свихнулся Жан?..

Минут пять я крутил тыквой, и так, и эдак слух настраивал, но песня не повторилась. Зато я услыхал инвалидку.

Сам бы в жизни не поверил, расскажи кто. Я ее услышал совершенно явственно, как будто хромала рядом по тропинке, ножками своими кривенькими, во как! Я вслушивался, мозги подпалил, но так ни слова и не разобрал. Вроде как не со мной она базарила...

Дальше мы повстречали пацаненка, я сразу предлагал пристрелить его. Если бы «Макаров» был у меня, тупоголовый депутат еще долго коптил бы небо

Однако, не судьба. Депутату кабздец пришел, и всем пришел кабздец.

Дед, чудило, просил запоминать не только, блин факты, но и собственные размышления «по теме». Так вот, мое размышление очень простое: мне жаль, что я не пальнул в пацаненка. Если бы я потратил пяток патронов, депутат, хоть он и гнида, сидел бы сейчас со мной. Держали бы вместе оборону, блин. Хотя не факт.

Струячу теперь по тундре один, очко играет, да ничего не поделаешь! А иначе как тундрой не назовешь, лес-то здоровый засох на корню, в труху обратился. Один струячу и думаю: подфартило Жану, или, напротив, сам себя надурил?!

Я тут вспомнил срочную службу. На срочке ситуация выглядела до предела просто. Ты чистишь зубы, к тебе подходят сзади и несильно, блин, дают пендаля.

— Что, Жан, — лыбились деды, — споткнулся?

Уроды, блин, вонючие. Деды были сплошь таджики и прочая срань. Как вспомню, кулаки чешутся!..

Так вот, ты обязан развернуться и с ходу врезать обидчику по зубам. Не мозговать, с кем имеешь дело, будь то сержант или лось-дедуля. Если ты не забубенишь по харе говнюку с первого раза, в следующий раз их соберется трое или четверо. Лучше сцепиться с одним и оказаться избитым в кровь, зато ни одна собака больше не подкрадется сзади.

Я изменился. Поздновато, но изменился. Теперь я луплю сразу, не раздумывая. Только так нужно, если хочешь удержаться на плаву, только так! А эти чмыри ходячие к батарее меня привязывали, ха!

Короче, мы свалили, не дожидаясь, пока экспедиция идиотов вернется с парализованной девкой. Каждый сходит с ума по-своему, я им мешать не намерен. Этот хорек, ментяра поганый, у меня еще доиграется, зараза. Пристегнул, сукин сын, к трубе, как чмыря какого в изоляторе. Якобы я буйствовал.

Ничего, обкашляем. Припомнится.

Короче, я дождался, пока эти мудаки свалят, открыл своим ключом наручники и спросил, кто со мной в Поляны. Бабки поперлись дружинить на крышу, заместо Деда старшим по каптерке был поставлен этот чудак Дима, художник от слова «худо». Диме я даже пеpo показывать не стал, он мигом слился со стенкой и открыл доступ к кладовой. Орелики придумали, чтобы втроем воду охранять, но народу уже не хватало, на тройки чтоб разбиться...

Где они теперь, где наш бодрый блондинчик Нильс, а? Червей кормит сержант, а правда — на стороне гадского Жана Сергеевича. Да не, я вовсе на него зуб не точу, как считают многие. Плевать я хотел, нехай протоколы пишет, если ишо жив...

Хреново тут одному. Як мудак, жду с моря погоды...

Дело как было? Мне власть их до балды, особенно над дебилами всякими, вроде Комарова. Я уродам этим сразу предложил — двигаем до автостанции, вдоль границы рыжей фигни, что за ночь наросла. На автостанции ловим тачку и жмем до Питера. Кому по кайфу тут лапу сосать — дышат свежим воздухом, блин!

— Может, вы, Жан Сергеевич, не заметили, но весь автотранспорт вышел из строя, — скорчил умную харю художник этот сраный, от слова «худо».

— Как твоя фамилия, земляк? — спросил я.

— Моя фамилия Ливен. — Он гордо так помахал дебильной челкой. Видать, думал, мы сразу в истерику впадем от его великой фамилии. Айвазовский блин! — А какое это имеет значение?

— А такое, — говорю. — Чтобы знать, шо на твоей могилке накарябать.

Моментом он завял, художник. Сидел бы лучше в подвале, со своей маменькой слепошарой, так нет, полез за взрослыми! Честно говоря, хрен его знает, кто из них толковее был, Ливен этот тихий или ментяра Комаров. Вот у кого точно чайник набекрень! Он же всех и сгоношил, а не я... Я так прикинул, шо Комар на напарника, на блондинчика, зуб точил. Блондинчик Саша склонялся к идее Деда, чтобы, значит, вокруг озера топать. Типа, к Белому озеру; хрен его знает, шо мы там позабыли... Вот и раздухарился Комаров, штоб назло. Стал слюни пускать, што выйдем, как два пальца обделать. Ну и вышли, как все пальцы, уродец...

— Никакого Питера, — уперся Комаров. — Мы же обо всем договорились — идем в райотдел, в Новые Поляны...

— Погоди-ка, — сказал я. — Ты шо пургу гонишь, сержант? На кой ляд нам сдался твой райотдел?

А мы уже вдоль озера шагали, поздно отступать. И у мудака этого — пушка.

— Там телефон, там крепкие стены, там сотовая связь, — тупо, в сотый раз, повторил Комаров.

— Я тоже хочу в город, — завелась блондинка. — Тогда я с Жаном в Питер! — и ко мне жмется.

Нужна она мне больно, дешевка!

— Прекратите немедленно, — вступил в общий хор депутат. — Среди нас есть представитель власти, он вооружен и отвечает за соблюдение порядка!

— А ты вообще заткнись! — посоветовала Мартынюку Тамарка, чем меня шибко порадовала. Приятно было поглядеть на его трясущуюся бульдожью харю.

— Что вы себе позволяете! — загундосил наш партайгеноссе. — И не смейте мне тыкать!

— Смею, смею! — уверила его Маркеловна. — И не плюйся тут, ишь нашелся герой! От таких, как ты, все дерьмо в нашей стране и происходит...

— Перестаньте же, нас заметят... — зашипел на них голубок Ливен. Он втянул башку в плечи, даже стал меньше ростом от страха.

— От такой, как ты, еще больше дерьма! — оригинально откликнулся Мартынюк. — Разворовали родину, а? Вот, при милиции скажу. Товарищ сержант, послушайте. Эта вот, с позволения сказать, бизнесвумен... Спросите ее, откуда у директора вшивой фабрики-кухни деньги на строительство?

— Мы идем в Новые Поляны, — тупо гнул свое Комаров и щурился в небо.

— Заткнитесь оба, — сказал я. — Заткнитесь и ступайте, куда хотите...

Они мне мешали думать. Вместо того чтобы заткнуться, продолжали топать рядом и поливать друг дружку помоями. Я подумывал грохнуть Комарова по кумполу каменюкой, отобрать ствол и вернуть нашу экспедицию в русло, блин, дисциплины. Эти уроды, блин, все они ни хрена не желали признавать порядок. Они могли только орать друг на друга.

— Неврастеничка! — шепотом кричал депутат.

Я слышал девчонку. Когда придурки не орали, я ее вообще хорошо слышал. Я ее близко не знал, да и на хрена мне знакомиться с чужими детьми? Корки, короче... Слушал, как она писклявым голоском с кем-то переговаривается, и даже, мне казалось иногда, что вижу ее глазами.

Ну, полный атас...

Я, в натуре, стал бояться, что схожу с ума. Пытался, блин, проморгаться, тряс башкой, даже остановился пару раз. Вроде помогло, а потом по новой.

— Сам психопат! — грызлась с депутатом Маркеловна. — Домостроевец, хапуга! Запугал секретаршу она из-за тебя, подонка, погибла...

— Врешь, при чем тут я?

— Заткнитесь же, уроды! — по-хорошему попросил я.

Я придумал хитрый ход. Вместо того чтобы ждать безумия, я сам побежал, блин, к нему навстречу. Я позвал инвалидку. Она не ответила, но вроде как слегка примолкла. А то, до этого, соловьем разливалась. Мне до того занятно сделалось, даже перестал за кустами вокруг следить...

— Сержант, нельзя же так, давайте посовещаемся, — взывал художник. — Вы видите, большинство склоняется к...

— Я тебя сейчас склоню, пидор! — не оборачиваясь, отрезал Комаров. Он топал первый, по середине дороги, но глядел не под ноги, а вверх.

Злые все стали, жутко злые и нервные, я прям обалдевал. И с каждой минутой все злее. Ни хрена себе, рассудил я, это шо же дальше будет, если отойти не успели, а такая лажа прет? Они просто не замечали, как у них крыша едет. Просто ни хрена не замечали! Неужто и я такой же злыдень?

Когда свернули в лесочек, я оглянулся. Что-то сердце екнуло. Как ни крути, я в сраную эту дачу немало бабок и здоровья вбил. Дом отсюда было не видать, да я и не надеялся. Скорее всего, на месте дома давно уж цементная плесень бесновалась... Побачил я на поселок и одним махом уверился, шо все в последний раз. Не вернусь сюда более, да и некуда возвертаться будет. Там маленько виднелась полоса асфальта, это то, шо от Березовой аллеи сохранилось, и штук пять домов. Очень вовремя мы свалили, гадом буду... Слева, с горы, проволока комьями лезла, забор проломила, по кирпичикам растаскивала, а справа, среди поганок, я видел мельтешащие тушки моих любимых дикторов».

Аж передернуло всего, как усы их вспомнил.

— Слышь, сержант, — сказал я в спину Комарову. — Ты базар-то фильтруй, мы тебе не алкаши в обезьяннике, штоб так относиться...

— А тебя, бандита, вообще изолировать следует! — переключилась на меня Маркеловна, как только мы свернули в лес. Я аж обалдел от такой наглости.

— Не имеете права обзывать человека бандитом! — заслонил меня узкой грудью голубок Ливен.

— А что, по-твоему, он не педик? — показал мне зубы Комаров.

Художник стушевался.

Я приглядывал за обочиной. Черных люков пока не предвиделось, зато выросла несусветная какая-то трава, я такой в жизни не встречал; вроде лопухов, но листья круглые и почти прозрачные. Жирные стебли стлались по земле, переплетались промеж себя, полный кабздец, как ковер. Короче, ногу там некуда поставить. Захочешь отойти, отлить, как пить дать, зацепишься и навернешься! Из стеблей вверх торчали отростки с листьями, а на листиках, по краям, свисали белые ягодки, точь-в-точь малинка, только в два раза крупнее. Вроде как не нашенское, но ничего особенного, да? Я в том смысле, что мало ли дряни на земле водится, в Индии там, или Бирме...

А вот хрен там, ничего особенного. Они за нами вослед поворачивались, лопухи сетчатые! Мы шпарим себе вдоль полянок, а они, вроде ракеток теннисных, марлей затянутых, вслед смотрят, только без глаз... Тихонько так, сперва и не приметишь. Короче, я бы скорее зарезался, если бы мне предложили ягодок таких отведать...

А ближайшие проволочные кусты шевелились метрах в двадцати. Кое-где еще на обочинах торчали, як мертвые часовые, голые стволы сосен. Корни их давно засохли в земле. Когда мои вынужденные спутники не цапались, становилось тихо. Но тишина мне совсем не нравилась.

Я как чуял подвох.

— Мне насрать, педик или нет, — сказал я Комарову. — Ты его драл, сержант, шо такие заявы кидаешь?

Серьезная заявка, но иначе нельзя. Не потому, что художник у меня в корешах ходил, вовсе нет. Кстати, от него таки голубизной несло. Но таки кому какое дело? Просто я не мог оставить так, чтобы какой-то гнойный прыщ в погонах поливал нас говном.

Однако Комаров не стал со мной выяснять. Потянулся было за волыной, а Маркеловна как заорет. Старух задушенных увидала, экая новость. Поперек дороги просека пролегла, а на ней столбы деревянные, на бетонных сваях. Местное электричество, не высоковольтное.

— Не подходите... — замахал грабельками художник, как будто кто-то порывался идти с мертвяками целоваться.

Это те самые тетки были, что сутки назад на разведку, блин, ушли. «Земля им пухом» — язык не поворачивается сказать, потому что до могилок им не добраться...

Что-то я сам, как баба, стал, глаза на мокром месте. Три тетки, як партизаны, прикрученные к столбам, висели. Видать, низком топали, а наверх поглядеть не догадались, тупорылые...

Тут мы впервые посовещались, вроде перемирия организовалось. Даже Маркеловна на время крыситься перестала. Я сказал, что рвану бегом между тех столбов, на которых висели женщины. Пока провода с их трупов размотаются, проскочу. Про себя я подумал, шо ежели провода размотаются после меня, то и хрен-то с ним. Дураков этих не пропустит, пойду дальше один.

Но мы проскочили, провода не разматывались.

Когда мы выбрались на место, где погиб их Гоблин, Комар, идиот, вдруг захихикал, как придурок. А мне нe до смеху было, я всерьез забеспокоился, как бы это чудило не натворило нам проблем. Лучше бы не меня, а его в подвале к трубе привязали. С каждой минутой я все больше жалел, что не послушал Деда. На хрен, лучше бы с ними двинул, все спокойнее, чем придурков разнимать...

Лес снова кипел, земля шевелилась под ногами. Справа торчали огрызки сосен, без коры и ветвей, точно их слоны обгрызли, а слева островками колосилась рыжая пакость. Меня дико раздражало, шо ветра нема, а проволочные кусты беспрестанно шевелятся, ну чисто щупальца... Их когда ножом рубишь, даже тогда шевелятся, гладят по рукам. Наш «келдыш», Дед, назвал их разорванной цепочкой, или что-то в этом роде. Типа, у проволоки где-то существует естественная среда, и в той среде шебуршится ее естественное питание, типа мелкой рыбехи. У нас такой рыбехи нет, но кусты шевелятся. Мерзость, блин...

Я думал, шо надолго застрянем там, где «цементная труба» выплюнула «уазик», но перевалили ее достаточно легко. Эта дрянь гудела и раскалялась изнутри, но щупалец больше не выбрасывала. Мы попытались ее перейти, но брода так и не отыскали. Самым гением, блин, оказался Дима Ливен. Он предложил подтянуть к трубе две упавшие сосны. Сосны, подрубленные под самые корни, лежали возле черных люков.

Лючки были молодые, не опасные. А тащить сосенки пришлось недалеко, метров сто, но взмокли мы, словно восьмидесятилетние старики. Впервые я чувствовал, как дергается сердце.

С сердцем что-то случилось.

Дергалось-то оно нехило, но не ныло, как раньше. Крепче сердце стало, во как...

Снова инвалидку услыхал. На сей раз уверился, что с мозгами — полный ажур. В смысле — не соскочил с катушек пока. Забавно, что и хромоногая меня услыхала. Вот только как такой казус приключился?..

Протянули брод, перебрались кое-как, эту уродку Тамару пришлось на себе тащить. Улеглась посередине, в центре бревна, и дальше — ни в какую. Я спросил Комарова, какого ляда мы ее с собой тащим? Нам что, без бабы хреново было? Наконец вытащили ее на тот берег, натрахались капитально. От жары у меня в ушах звон постоянный стоял; давление, блин, разыгралось. Корки, короче, ослаб малехо Жан, не тот уже возраст...

Перевалили косогор, и тут началось.

Я в спину Мартынюку воткнулся, аж зубы звякнули. Посреди просеки, аккурат у нас на пути, сидел на пенечке пацаненок. Лохматый, в штанах с заклепками и серой майке с портретом какого-то вопящего рокера.

Я сказал первым, что к мальчику лучше не подходить.

Нет, только не надо придумывать, будто я советовал в него стрелять, да? Невозможно такое представить, чтобы я кому-то посоветовал стрелять в ребенка. Нет, я просто сказал, шо лепше нам его объехать, мало ли шо. Почему так? Потому что так бывает, когда предчувствие нехорошее, да. Еще рассказывают, как люди билеты на самолет назад сдают, который упасть потом должен.

Вот и я хотел билет сдать. Пусть себе сидит мальчик, думаю, какое нам дело, но Комаров, он не слушал. Это нам теперь ясно, что в нем еще раньше рассудок повредился, а тогда кто об этом знать мог?

— Не будем останавливаться, — предложил я.

— Вы просто зверь, — упрекнула меня святая Тамара Маркеловна.

Я — «просто зверь». Ну, совсем офонарела баба! Хотел я ей выдать по первое, блин, число, чтобы грызло свое больше не высовывала, но тут меня вроде как током шибануло. Уже в третий или четвертый раз, кстати. Показалось, будто хромоножка прямо ко мне обратилась...

— Эй, парень, — окликнул Мартынюк. — Ты откуда такой? Где твои родители?

Какие, на фиг, родители!

Мартынюк сделал пару шагов в сторону, наклонился к пацану.

— Стойте! — поднял визг художник Ливен. — Не трогайте его, не трогайте!

Видать, он почуял. Да все мы, кроме козла депутата, почуяли! Он же, чмырь, выпендриться хотел, все крупного босса из себя строил.

Детский голосок в голове вроде бы пропал. Я вытер пот со лба, буквально глаза заливало. Это после гребаного варева, добытого из рыжих кустов. Когда его попьешь, все не слава богу. Желудок вроде выдерживает, но потею, как, блин, свинья в бане, и во рту словно кошка насрала. Ладно, без этого варева вообще бы копыта отбросили...

Депутат наклонился к пацаненку. За ним семенила Тамара Маркеловна.

— Ты же Володя, да? — обращаясь к пацану, защебетала Тамара. — Я его узнала... — Она обернулась к нам. — Это младший сын Зинчука, моего соседа...

Мне растереть было, кто ее сосед. Я стоял сбоку, я видел рожицу мальчика. С глазами у того был непорядок, полный непорядок. Один глаз смотрел вниз, другой влево. Но тупой депутат не замечал.

— Стой, не трожь его! — во весь голос заорал Ливен.

Но было поздно. Пацан встал, ухмыляясь перекошенным ртом. Мартынюк тоже ухмыльнулся, он продолжал ухмыляться, а пацан тянулся вверх, все выше и выше.

— Стреляй, блин! — крикнул я Комарову. Прыщавый мент туго соображал. Он смотрел все время поверх голов, даже когда спал, бредил, что его разрежет стекло. Все время поверх голов шарил. Хотя в поселке только грудные дети стекло не умели угадывать.

— Стреляй!!

— Аи, аи, — заскулил депутат. Он никак не мог оторвать руку от плеча пацана. Корчил рожи, дрыгался, но рука точно проваливалась. Тамара подняла визг, художник растопырил грабли, спрятался за меня.

— Уберите от меня!.. Ааа! Пусти, пусти, сука!!

— Да сделайте же что-нибудь! — Маркеловна зажала уши, чтобы не слышать собственного крика.

А пацаненок все рос, и дурному было уже ясно, что это совсем не человек, потому что ноги его тощие не касались земли. Мартынюк попятился, оскалясь, он норовил вскрикнуть, но крик застрял в глотке. Вонючие патлы пацана осыпались с башки, как сухая солома, под майкой на животе расплывалось темное пятно, а ноги болтались. Он стоял совсем не на ногах, а на толстом...

— Блин, сержант!!

— Руби ее!

На толстом черве. Толстом — это слабо сказано. Толщиной эта колючая гнида была с водосточную трубу, а какой длины — оценить невозможно. Она торчала из трещины в земле, теперь ведь вся земля превратилась в Каракумы, а другим концом утыкалась пацану сзади повыше жопы.

Червь проделал в нем дыру, во как.

Ливен таскал с собой неслабый разделочный тесак, только непонятно, на хрена он его взял! Я прыгнул, обхватил Мартынюка сзади, дернул на себя. Со всей силы, блин, дернул, однако не сдвинул с места. Депутат не только руку отдал, он и пузом к пацаненку приварился. Я дергал Мартынюка за плечи, за бока, его трясло как припадочного, а потом задергались все мышцы, все...

Зараза зеленая была уже внутри него. Спасать, короче, некого...

Комаров пальнул, три раза подряд, попал понизу, хорошо что не мне по ногам. Жирный игольчатый червяк дрыгнулся и попер вниз, в трещину. Пацан упал на спину, головенка свернулась набок. Тамара обнималась с художником Димой, орали оба. Мартынюка вырвало у меня из рук, да так вырвало, что кожа на ладонях задымилась. Он уже не айкал, не стонал, а стал похож на мягкую бескостную грушу. Эта вонючая груша взлетела, саданув мне ботинком по челюсти...

— Назад, Жан, назад, твою мать!

Они меня оба тащили, Дима и блондинка, а тупой мент лыбился и глядел поверх голов. Волына еще дымилилась, а Комаров снова притормаживал. Он на фиолетовом небе стеклянную стену, тупорылый, высматривал. Фигли ее высматривать, ее жопой чувствуешь, когда катит!

Мартынюк вместе с приклеенным к нему пацаном совершил кульбит и врезался в проволочный куст. Врезался смачно, кости захрустели так, шо на весь лес слыхать, проделал в проволоке траншею. Он не помер сразу, зараза, а лучше бы сдох, к ядрене матери.

Это я не со злобы. Просто больно, вместе с ним больно, блин...

Ноги Мартынюка вывернулись, сквозь брючины наружу торчали кости, ручонками он хватался за проволочные ветки, они тут же прорезали ему кожу до крови. Депутат пытался выпростать тыкву из колючего плена, но она застряла. Тело пацана лежало под ним, все так же прижимаясь животом. Меня аж скрутило от боли, другим тоже стало хреново!

— Назад, валим отсюда! — Я потащил их прочь.

— Что? Куда? — У Тамарки зенки чуть на щеки не вылазили.

А шо я ей скажу? Я просто чуял, шо у депутата в животе уже половины внутренностей нет, шо в секунду его нутро выжрали, только сердце еще колотится, и ежели мы дальше будем прохлаждаться, то станет нам не просто хреново, а схлопочем по инсульту...

Пацан под Мартынюком размазался, сдулся, как шарик, как старый гондон. Теперь та же участь ожидала депутата, ожидала всех нас, если не...

Если не прислушаемся, блин.

Сам не пойму, каким макаром, но я вдруг увидел путь к спасению. Не к окончательному спасению, но на крайняк, к спасению от всех этих гнид, что развелись вокруг. Надо было прекратить лаяться и вместе слушать. Вместе, хотя бы несколько человек. Беда была в том, шо в нашей, блин, уродской компашке добазариться было почти нереально. Комаров витал хер знает где, Маркеловна гундела непрерывно, слезы лила, вот только художник... На него еще можно было положиться, хотя и не уважаю я шушеру эту голубую. Все они гомосеки...

Раненая зеленая гнида убралась под землю, осталась от нее только дыра, но я чуял ее где-то поблизости.

— Он под нами! — Ливен подпрыгивал на камне. — Скорее, надо добраться до скал!

Скалы — это громко, блин, сказано. Просто булыжники вместе бульдозерами сгребли, когда дорогу к поселку строили. Но художник был прав, по камням идти было как-то спокойнее. По ним, кстати, далеко можно уйти, почти до самой шоссейки...

Мы побежали, блин. Клянусь, лет пятнадцать так не бегал! И бежали до тех пор, пока на скалы, то бишь на камни не выскочили. Там попадали, як те загнанные кони. Лежал я на камнях, шо вдоль дороги, воздух горячий тягал, як паровоз, и думал: шабаш, каюк пришел. Еще я думал, почему опять слышу дитячие голоса, может, глюки какие? Может, думал я, это оттого, шо у нас с Розой своих детенков нема? Не завели раньше, то больная она, то я под статьей ходил...

Пялил я зенки на черные тучи, пару раз вдали эти сволочные розовые пузыри просквозили, но нас не тронули. Мне интересно стало — что будет, если встать и руками помахать? Я встал и помахал. Эти дурики на меня как напустились... Я сказал — пошли дальше, блин, не фиг тут говно греть! Разве не чуете, что розовым не до нас?

И мы поперли вдоль дороги, примолкшие, будто пустым мешком вдаренные. Жалко депутата, все-таки, хотя говнистый мужик был, под себя права качал...

— «Дядя Жан...»

Как лбом в забор ткнулся. Ну, инвалидка, дает...

— «Какой я тебе, на фиг, дядя?»...

Смеется. Эта дурилка смеялась где-то вдали, а меня чуть медвежья болезнь не скрутила.

— «Дядя Жан, как здорово, что вы нас слышите...»

— «Кого это вас?»

Тут она малехо обескуражилась. У меня появилась секунда обтереть пот. Обернулся я незаметно на своих дуриков. Нет, ни хрена, по сторонам зыркают, жмутся друг к дружке, як бараны, никто меня не подслушивает...

— «А разве вы не слышите, как мы говорим?»...

— «Не слышу... А кого я должен слушать?»

— «Дядя Жан, со мной Саша говорит, милиционер который...»

Я сразу вознамерился пигалицу перебить. Хотел ей сказать, что мне глубоко растереть на мнение ее любимого мента, но тут наша беседа сама собой прервалась. Хрен разберешь, по каким правилам телеграф функционировал!

— Ты ее видел?

— Нет, не успел...

— Что? Что там было? — белобрысая шлюха теребила мента за штанину.

— Отстань от меня!

Видать, новая шиза приключилась, а я все о своем, задумался, закемарил на ходу. Комаров стоял на четвереньках, художник и блондинка — позади, и все вместе из-за валуна выглядывали.

Я даже присаживаться, в смысле — пригибаться, не стал. На кой мне это надо, пригибаться, когда, блин, я и так чую? Я чуял за валунами километра полтора плоской пустыни. Раньше там гудел-шумел бор. Когда приезжала Розка, мы с ней по грибки выбирались. Бухгалтера своего Личмана и прочую шушеру я за грибами не водил, потому как грибы — это личное, интимное, што ли...

Бор пропал, черничник пропал, маслята пропали, все. Здесь была граница, дальше голая плешь, заросшая лопухами с белой малиной, а за плешью — лабуда похлеще прежнего. За плешью — трещина в земле, ну, натуральная трещина, как от вулканов бывают. Лава горячая от трещины не текла, края ее осыпались, я различал срезы красного песчаника, известняка... Вполне можно было на ту сторону перековылять. Перековылять и попасть в Новые Поляны. По камешкам, по уступам...

Так я с закрытыми глазами все увидел.

— Вон там — бегут... — Ливен поперхнулся.

— Что ты несешь?! — В голосе вонючего кабана Комарова снова зазвенели истерические нотки. Этот прыщавый чувак конкретно действовал всем на нервы.

— Белый... белые медведи опять... — несмело вставила Тамара.

— Помолчи! — отмахнулся Комаров.

— Вы как хотите, а я — назад...

— Здесь не прорвемся, растопчут...

— Я тоже не пойду...

— Глядите — кости! Вон до нас уже пытались!

— Умолкни, ты, баран! — Комаров приставил волыну к мокрому лбу художника.

Я стал прикидывать, сколько часов понадобится сержанту, чтобы грохнуть кого-нибудь из нас. Он стал совсем психованным. Будь у меня пушка, эта сопля не прожила бы и десяти минут. Но пушки у меня не было, а драться голыми руками против психа я не решался.

— «Дядя Жан, сержант Саша раненый, он в подвале остался...»

Я с трудом, блин, сдержался, чтобы не послать инвалидку по тещиной дорожке. Мне как-то глубоко насрать было, сдохнет блондинчик в подвале, или ему медведь башку откусит. Меня пугало слегка, что я не мог по собственному желанию хромоножку отключить, но это тоже полбеды. Чем дольше к ее тявканью прислушивался, блин, тем отчетливей казалось, шо ишо кто-то повис на проводе...

— «... это антенна, понимаете? Алексей Лександрович говорит, что она усиливает мысли...»

— «Где антенна?» — беззвучно спросил я.

— «Дядя Жан, Дед просил вам передать, что нам вчетвером не справиться, нам надо...»

— «Не слышу, не понял! Повтори...»

Но девчонка снова исчезла.

Я открыл глаза, поглядел, куда уставился Комаров. Поглядел, и передернуло всего. Потому что впереди было все именно так, как я видел с закрытыми глазами. Голое поле с ползучей малиной, трещина, за ней — куски шоссе и магазины поселка. Новые Поляны срань такая. Я туда пару раз за пивом заезжал, а водку брать брезговал.

Вдоль расщелины, покачиваясь, шевеля усами, брели белые медведи. До них было метров двести. Они вылезали откуда-то из туманного марева и шли нестройной шеренгой, поджав передние клешни.

— Я не могу... не могу... — всхлипывал художник.

— Дима, перестань! — завелась блондинка. — Ты мужчина, как не стыдно!

— Мне не стыдно, я жить хочу!

— Заткнись! — тут же огрызнулся Комаров.

Художник заткнулся, но пополз назад.

— «Дядя Жан, только вы меня слышите, это плохо... Я же слышу вас всех. С вами еще трое, да? Вам нельзя разлучаться, тогда хуже прием...»

— «Чего хуже?!» — кажется, я спросил вслух. Маркеловна и Комаров дернулись, словно их за задницы ущипнули. Художник отползал назад.

— Куда ты, крыса? — спросил я. Я взял его за потные кудряшки, приподнял и поставил на ноги. Но пацан опять сложился, як тряпичный гамак. Черт с ним, подумал я, и без него доберемся! Я размышлял, стоит ли сказать Комарову про инвалидку. Наконец решил, что скажу попозже.

Когда придет время.

— «Прием хуже», — пищала инвалидка.

А ведь девка была права! Как только Тамара и Комаров отдалялись, ее противный голос превращался в далекое кваканье. Я повернулся и вытащил художника из какой-то дыры между горячих камней, где он собрался помереть. Мне почему-то стало страшно остаться без нового «радио».

— «Дядя Жан, Саша-Нильс раненый, очень сильно, а доктор ушел...»

— «А я-то что могу?» — Я представил себе, как начну сейчас убеждать Комарова повернуть назад, чобы забинтовать его напарника. У них и без меня любовь до гроба, блин, а тут еще я... Вдобавок, як объяснить, шо мы с малолеткой сквозь воздух треплемся? Да он меня пристрелит, кретин, и дело с концом!

— «Дядя Жан, Дед говорит, что только вы можете помочь, если доберетесь...»

— «А сама-то ты где?» — не выдержал я.

Я следил за белыми, не отрываясь. Кое-что настораживало. Спустя какое-то время я поежился. Два белых, двадцать секунд, еще четыре белых, а над ними две розовые, блин, пиявки, и ни хрена! В смысле — не враждуют, не кидаются друг на дружку, как в поселке. Помимо белых вдоль трещины, сжимаясь и расширяясь, прямо как гусеницы, резво ползли колючие опарыши. Такие же суки, как и та, что выгрызла изнутри депутата.

Они не дрались промеж себя, блин! Хищные твари, а вели себя, словно... словно солдаты на марше. Двадцать секунд — два белых, четыре червяка, сорок секунд — два белых, гирлянды, два червяка...

— Мы проскочим, если побежим строго по часам... — внушала Тамара. — Смотрите, добежим до тех камней, заляжем, переждем цикл...

— «... Симулятор сломан, мы внизу, возле антенны... Дядя Жан, это антенна, она такая огромная, как телевышка, только круглая... Мы под ней... Еще есть шанс выключить, если приедете... Но Саша раненый...»

— «Мне плевать на ваших раненых! — рубанул я, надоело с ней цацкаться. — И вдолбите себе вместе с вашим сержантом, что я не вернусь. Я еду в город...»

— Эй, Комаров, — окликнул я. — Послушай Маркеловну, она дело говорит!

— Ну, чего там? — Сержант обернулся, его рот от страха стянуло на сторону.

Этот тоже хорош... Полный кабздец, кому они оружие доверяют! Ладно бы просто трусил; тут такие дела творятся, что не стыдно обосраться, но старший из ментов вел себя все хуже. Выключался он периодически, я такое видал.

— Они приходят всегда слева, с одной стороны, — торопясь, начал я. — Это не настоящие животные, слышишь?

— Ну и что с того? — Комаров не отрывал глаз от ущелья. На его бугристом затылке вспухали мутные капли пота. — Ты что, предлагаешь с ними вступить в переговоры?

— С ними невозможно вступить в переговоры, — кротко поправил Дима. — Они не обладают разумом.

— Зато инстинктов у этих сволочей — хоть отбавляй, — зло бросила Тамара, поправляя повязку на изуродованных пальцах.

— Инстинктов у них тоже нет, — сказал я.

— А что же у них есть? — кажется, впервые Комаров проявил заинтересованность.

— У них есть программа.

— Программа? Ты что, шибко умный? Хочешь сказать, что это роботы?

— Поумнее некоторых буду, — согласился я, но дальше спорить не получилось, потому что у меня в башке загалдели все разом — и инвалидка, и Дед, и докторишка этот, забыл, как его звать...

— Ты тоже их слышишь? — тихонько спросил меня Ливен. Вот хитрован, он уже не валялся, обгадившись, за валуном, а обтер слезки и подсел ко мне. — Ведь ты слышишь, да?

— И шо с того?

— Вероятно, мы должны вернуться?

— Вероятно, ты должен заткнуться? — выдвинул я встречную идею.

Мне требовалось подумать, ой как подумать и не ошибиться!

— Кого вы там слышали? — обернула перекошенную харю Маркеловна. — Что за тайны там у вас?

— Засохни, будь ласкова, — попросил я.

Эта жопа конкретно мешала мне слушать общий галдеж. Наконец, слово взял Дед. Как и положено пахану, заткнул хлебала остальным, за что я его про себя похвалил. Дед честно признался, шо не шибко разобрался, но однако ж они нашли лабуду, из-за которой столько народу передохло. И шо это вовсе не ракета, не бомба и не космический «шаттл», набитый зелеными осьминогами, как считали наши кретины в подвале. Оказалось, они тоже шукали ракету с осьминогами, а вместо нее вышли к локатору, типа, как у нac в Пулково на звезды смотрит, только раз в сто мощнее.

Дед, блин, вообще такое залимонил, я аж решил, что перегрелся старый. Мол, активный локатор похож на снежинку диаметром полкилометра или даже больше и висит, ни на чем не держится. И как раз благодаря этой, блин, снежинке мы все друга дружку слышим и можем потрепаться... И что это не просто волны в радиодиапазоне, а особый вид излучения, напрямую преобразующий излучения мозга. И что снежинка, очевидно, рухнет, если нам удастся обесточить Симулятор. Вчетвером им слабо, еще, вероятно, подтянется Белкин с колясочной больной. Великие, блин, помощники, но нехай поспешают, потому что прочие разбежались или померли уже... И что нас с Димой просят слезно не убегать в город, особо меня, просят забить на жену, на бизнес, плюнуть и фигануть пешедралом через лес с люками...

— Рванем, — сержант Комаров приподнялся из-за камня. — Жан, рванем сразу за следующей партией червяков. Я все рассчитал, не бойтесь, мы успеем!

Тамара поправила на плече рюкзак.

— Господин милиционер, вам от них не уйти, — вылез вдруг художник. — Чем дальше вы будете убегать, тем опаснее... Давайте вернемся, нужна наша помощь...

— Жан, эй, Жан! — прыщавые брыли Комарова тряслись. — Жан, что ты встал?! Мы же решили, что будем вместе, что не расстанемся до города!

— Топай, топай, сержант, — сказал я.

— Ах, ты мокрушник! — подняла вой Тамара. — Чуть что, так голову в кусты? Вы оба — слизняки, раз бросаете женщину!

Раньше за такой гундеж я бы харю любой сучке раскроил и не поморщился, но сейчас, блин, не до нее было.

— «Дед, ты меня слышишь, Дед? — позвал я. — Шо ты пургу гонишь? До тебя часа три ходу по сраным этим буеракам! Да нас в лесу на два счета, как бобиков порвут! Депутата вон уже на котлеты порубали!..»

— «Не порвут! — очень уверенно заявил Дед — Мы вас прикроем, как прикрываем других. Не беспокойтесь, киберов мы уже научились дистанционно отпугивать...»

Корки, короче, но я ему сразу поверил. Затем я побачил, як гнида Комаров наяривает по выжженному паркету, а бизнесменша Тамара семенит за ним, проследил, как они затерялись в тени расщелины. Но чего я не ожидал, так это отваги Ливена. Ведь только что говнюк сам боялся пересечь поле, сам ховался у меня за спиной.

Он не стал драпать за блондинкой, что, виляя тощей жопой, неслась, как последняя крыса с корабля. Марлевые лопухи разворачивались ей вслед.

— А ты чего остался? — на всякий случай спросил я.

Художник пожал плечами.

Комаров упал, споткнувшись об вьющийся корень. Маркеловна обернулась, помахала ему, затем сама споткнулась. До спасительных валунов им оставалось метров тридцать. Медведи и черви пока их не замечали.

— У меня мама в поселке... — Ливен зашмыгал носом, как малявка.

— Ладно, не бзди, прорвемся, — сказал я. — Только тесак отдай! Он тебе — как псу седло.

Мы не стали дожидаться, пока их сожрут. А может, они выкарабкались с другой стороны и добрались до Полян. Стало быть, их замочит какая-нибудь сволочь там. Или в самом городе.

Так завсегда происходит, так в армии у меня было. Стоит отвернуться, избегнуть драки — тебя поставят на колени и вытрут твоей харей толчок. Стоит показать спину опасности — и считай, тебя зачморили.

— Слышь, Дед, — вслух позвал я. — Хрен его разберет, шо вы там задумали, но если не поделишься тушенкой, никаких, блин, усилий от моего больного мозга не жди!

— «Тушенкой поделюсь, непременно, — заржал Дед. — Так вы вдвоем? Замечательно! Вы нас чувствуете? Нет? Топайте все время налево, до бывшей просеки, я потом вам скажу, куда свернуть...»

— «Не надо, — вклинился вдруг мой затюканный напарник. — Мы найдем, я вас слышу...» — Но я-то не слышу! — Я подергал его за шиворот чтобы не слишком о себе воображал.

— «Вот и славно! — веселился Дед. — Пожалуйста, не останавливайтесь, времени крайне мало, они уже построили...»

Тут связь пропала. Оказалось, это Ливен провалился ногой в какую-то дыру и отстал. Пришлось дурня ня вытаскивать; он был весь мокрый от ужаса, перебздел маленько. Думал, что в дыре его ждет такая же пиявка, что сожрала депутата. Я сказал ему, что в дыре никого нет, и не только в дыре, но и на километр вокруг. Странно, что он этого не чувствовал, а я, блин, вдруг одним махом просек. Те монстры, что топали вдали, вдоль трещины, они...

Как бы поточнее, они были слегка обесточены. Короче, я стал верить, что Комаров с блондинкой дотянут до Новых Полян. А мы, Бог даст, дотянем в другую сторону, к Деду, лишь бы не пришлось снова забираться в этот сраный ржавый кустарник, мать его...

— А ты зачем? — остановил меня Ливен.

— Что «зачем»?

— Ты зачем назад пошел? Почему с ними не убежал? — Он помахал рукой в сторону дымящейся трещины. Мы от нее уже порядком отдалились, Полян стало не видать, а плоскую равнину с лопухами затянуло вроде как туманом. Странный такой туман, типа летучей паутины, не хотел бы я в него вляпаться.

— Шо ты мене достаешь? Кто еще, кроме нас, а? Передумал, и вся недолга! — оборвал я придурка Ливена. Заколебал он меня вконец.

А сам я подумал, что совсем сдурел, коли назад в пекло поперся. Как ему, блин, на пальцах разжевывать? Вместо этого я обратился снова к Деду, чтобы растолковал, что у них там за лажа и как с ней бороться...

Повернул я вдоль границы бурелома, по камням, стараясь не слишком высовываться на открытое пространство.

Дед принялся объяснять, но хрен кто разберет ученыe его словечки. Ливен копошился сзади, ни фига не прикрывая мою жопу, создавая скорее лишний геморрой, блин, но периодически вставлял охрененно умные фразы. Ну, полный кабздец, как они с Дедом дискутировали...

— Это не звери, — бормотал Дед. — Это один зверь, Жан... Они почти достроили космодром, прямо на озере, из воды... Это надо видеть... Но телескоп заметно, только если подойти вплотную, любопытныe визуальные эффекты... Волосы искрят, не пугайтесь, воздух наэлектризован... Интерфейс даже не голосовой, робот способен воспринимать и выполнять команды... Достаточно троих, чтобы прекратить генерацию новых тварей, мы практически остановили производство... Скоро подойдет доктор, он уже близко, и мы попробуем разрушить телескоп...

Доктор поступил умнее нас всех, они с девочкой не рубились сквозь кусты, не обходили люки, представляете? Ребенок интуитивно нашел гениальное решение... Белкин с Катериной просто приказали зарослям превратиться в ровную дорогу, они выстроили шоссе, вы можете себе представить? Вдвоем они не справлялись, им помогли наши милые старушки, повернули под землей одну из цементных рек; это универсальная плазма, из нее создается все... какие потрясающие технологии, Жан, как жаль, что нам не достичь...

Сейчас Белкин к нам спешит буквально галопом... Надо торопиться, поскольку кнопка на обратный отсчет не запаролирована... Это так наш Зиновий выражается... Им просто не нужен пароль, понимаете? Чтобы остановить Симулятор, остановить пожирание планеты, достаточно согласованной мысленной команды, всего шесть-восемь человек, по нашим прикидкам... Нам чуть-чуть не хватает усилия чтобы выключить локатор... Занятная ситуация, ведь они не люди, вполне вероятно, что даже не белковые структуры, а мозг функционирует точно так же... Во всяком случае, мы надеемся, что нас хватит, слышите? Жан, вы меня слышите? Сигнал пропадает...

— Слышим, слышим, — сказал я.

Мы уже не только слышали, но и видели. В три часа уложились, даже раньше добрались. Вроде как на курган подъем начался, а там — котлован длинный, и фигурки мелкие. А над котлованом кружево...

Вначале мне показалось дико, шо эдакую махину не видать из поселка, но потом мы с Димкой малехо назад сдали и на себе проверили слова Деда.

Она исчезала, антенна эта, и ямы, и озеро целиком втягивались в дымную полосу. Кому как, а мне антенна напомнила кружева. У бабки моей в деревне такими кружавчиками сундуки и буфеты покрывали. Кружева, кружева, тысячи и миллионы разом вспорхнули и застыли...

Потом пришлось присесть нам и малехо отдышаться. Я помазал ноздри мазью, которую дала мне еще раньше инвалидка. Потому что такая шиза — ежели ноздри и губы жирным чем не смазывать, моментом внутри пересыхает, и трещины до крови...

Догрызли сухари, разглядывали холм и антенну. Дед не наврал, тишина полная, всех зверюг он разогнал. Побрели мы снова, мозоли наживать, блин. Корки, короче, я к тому времени, как лесоповал пошел, уже еле ногами шевелил. А лесоповал натуральный, тут и кретин последний в любые летающие тарелки поверит. Не то чтобы я Деду напрочь не верил, но все ж сомневался. Жизнь такая, никому верить нельзя, а последнее время — особенно.

Может, от неверия мы сразу не доперли, как эту дрянь одолеть?..

Мы с художником уже на пару трепались с нашими, затем плюхнулись на какое-то бревно и отрубились, языки набок. Бутылку водяры выжрали, прямо из горла, блин. Хреново что? Что мы ее заранее откупорить не могли, штоб, значит, градус согнать, окаменела бы на фиг. Вот и пришлось водяру хлебать, но больше ничего не осталось. Паскуда Комаров пиво и коньяк унес, корки, короче...

Только я ни в одном глазу был, чем угодно покляусь. С Дедом трепался, с Белкиным, с хирургом и даже с Нильсом побазарил малость. Зашибись, даже интересно оказалось без телефона лясы точить. Врать не буду, дрейфил малехо, шо всем мои думки слыхать, да только зря дрейфил. Оказалось, вроде заслонки печной в башке. Приоткрыл заслонку — всем слыхать, а задвинул — сиди один, как прежде. Полная шиза, но я даже Нильсу наручники простил, ранило его ржавым, блин, шампуром. Видать, заражение, точно не скажу, но когда с ним базаришь, больно в груди и плечо отнимается...

Не жилец сержант, это Белкин сказал, заражение. Ежели в больницу срочно не свезти, сгниет парень.

Ладно, шо я, падаль какая, на раненого зуб точить? Тем более хоть и ментяра, а с понятиями, не то что Крысятник этот, Комаров...

Короче, выжрали мы с Димой эту водяру и сидим на бревне, на Белое озеро пялимся. А поглядеть, гадом буду, есть на что. Дед не соврал. Эти, блин, козлы, кто бы они ни были, реальный аэропорт отгрохали, прямо из воды. У Ливена рожа набекрень съехала, обалдел пацан, да и я, скорее всего, не лучше смотрел ся. Вода превратилась в лед. Лед, блин, вытянулся вверх, как будто волчок, на сотню метров вверх волчок. Да не один, а штук шесть таких волчков! И по верхотуре по всей, по внешним ободам волчков, десятки сотни огоньков носятся...

Полная шиза, братцы. Я, конечно, не архитектор там, не скульптор, но соображение имею. Никакой лед в подобной позиции не выстоит, этот факт и науке доказывать не стоит. Развалится все к чертовой бабушке, да и не только изо льда, из любого, самого прочного бетона развалится.

Мы с Ливеном переглянулись и, блин, гадом буду, подумали об одном. Подумали, что хрен мы с такой лабудой справимся, хоть шестеро, хоть тысячу челов нагони, потому как это не медведь, и не шарики, и не червяки...

Это, блин, в натуре, пришельцы...

— «Ребята, долго вас ждать?»

Это Дед прорезался, и мы вроде как слегка очухались.

— Пошли. — Я потянул пьяненького художника в гору, к краю траншеи, которую пропахал сраный Симулятор.

Шут его знает, успел бы я или нет, поднимись мы на верхотуру раньше на минуту. Может, ни хрена бы не успел, а может...

Поздно рассуждать.

Они все там болтались, на краю котлована. Здоровенная воронка такая, из той же серой пемзы, что сожрала мой коттедж. Только здесь пемза почти холодная была, засохшая, а гадость вся глубоко под землю ушла. Там, на глубине, натурально, здоровенный заводище работал. Ухало, слегонца по ногам отдавало.

Они сидели на краю воронки и махали нам, весело им, блин. Дед, Муслим, инвалидка и еще двое пацанов. Потом один из пацанов встал, и я признал в нем Зиновия, а второго пацана вроде видел вперые.

Наглая такая харя, губы кулака просят, и зенки наглые, налитые, блин... Издалека взглядом встретились, он отвернулся и пропал за грудами пемзы. Там, вокруг котлована, бруствер получился, нарост метра три высотой, весь в щепках. Я представил, как с небa, со всего маху в землю впилилась ракета и расшвыряла лес на километры вокруг. Представил и поежился: страшная сила!

— Эй, полезайте сюда! — заорала инвалидка.

— Да лезем, лезем, не вопи...

Что бы там Дед ни врал про ровное шоссе, построенное Белкиным, а сквозь лесоповал быстро хрен проберешься. Кружева все вертелись над нами, и, врать не буду, вверх глядеть страшновато было, вроде северного сияния. Ливен же только туда и запрокидывался, слюни пускал, пару раз чуть шею не свернул среди сучьев острых. Деревья тут перемололо капитально, блин, будто прожевал кто...

Я сто раз бока ободрал, пока вылез на край ямы. Там слегка обалдел, не ожидал, что внизу натуральный котлован. Пока лез, я все думал, где раньше харю эту наглую видел?

Будто напильником по стеклу резануло, блин. Иначе не скажешь. Вспомнил! Это ж он, говнюк, мне шишкой в стекло запустил, тогда на озере, и рожи корчил! Ну, блин, точно знамение какое! Ежели б я тогда не гнал в город, точно бы грызло ему отбил! А сейчас... Сейчас мне вроде как наплевать стало, потому что «мерин» тазом накрылся, и все же...

Все же нехорошо.

А когда мы перебрались через все эти, блин, ломаные сосны и елки, тогда уж совсем нехорошо стало. Я их не слышал, никого, ни Деда, ни мелюзгу, точно вымерли все. Не, не вымерли, но перестали между собой базарить и нас, блин, поучать.

На краю котлована я огляделся и замер, блин, такая неземная тишина и красотища вокруг нарисовалась. Ну, полная шиза, звезды хороводили, и кружево расплеталось, и понесло снова кофе, как тогда, в первый день.

— Алексей Александрович, — пискляво позвал Ливен и заткнулся.

А Дед, и Элька, и шабашник Муслим, они все туточки были, но молчали вовсе не оттого, что шибко задумались. Не до инкубаторов им стало, не до симуляторов всяких. А я, в натуре, пожалел, что не вылез тогда из тачки и не разбил грызло этому недоноску губастому.

Всегда надо так, поворачиваться и сразу бить.

Он был тут же, губошлеп, и кривенько так ухмылялся. Но харя у него, в отличие от нас, не кривилась и набок не сползала. И волосенки на тыкве цвета лисьего хвоста пока что не стали. Но главное, блин, даже не это.

В тыкве у него не свистело и не пело про художника, что рисует дождь. У всех наших пело, а у него — глухо, как в танке.

— Привет, — улыбнулась мне инвалидка и протянула руку, как взрослая.

Честное слово, я не собирался с ней лясы точить, мне ее персона по фигу, но не выдержал и улыбнулся в ответ. Вот такая вот фигня, губы без спросу растянулись, как у дурачка.

— Привет. — Я подошел и пожал ей руку. Потому что мы оба с ней знали, что я ее пожму.

— Ну что, друзья, приступим к изгнанию бесов? — спросил Дед. Говорить ему было тяжеленько, кожа на харе болталась, зато глазенки смотрели остро. Во все стороны смотрели. — Тяжеловато будет, но скоро главные силы подтянутся, Катенька и доктор.

И мы приступили к изгнанию бесов.