Симулятор. Задача: выжить

1

Все началось с отрезанных рук.

Девчонка пишет и пишет, хотя все равно мы скоро подохнем, и ее рваные записульки просто некому будет читать. Но приклеилась, как банный лист, и я сказал: шут с вами! Коли так приспичило, я расскажу, как все началось.

Нет, не с рук... Сначала были утки и совы.

Птицы мне ни фига не понравились.

— Утки вместе с совами не летают... — озадаченно проскрипел Гоблин. — Куда это они сорвались?

Мы высунулись наружу. Хлопая крыльями, орава пернатых сосредоточенно перла в одном направлении, на юго-запад, их словно догоняли вихри грозового фронта. Медная тарелка солнца барахталась на самом краю серой перины. С железной крыши гаража испарялись последние росинки ночного дождя. Простыни на балконах ближайшей «хрущевки» свисали Уныло, как флаги капитулянтов. Ветер где-то заблудился еще накануне.

— От дождя разлетаются? — сочинил остроту сержант.

Затем здание райотдела тряхнуло, и дважды мигнул свет.

— Второй раз за сегодня! — подтвердил лейтенант Карпыч. — Только раньше птиц не было! Ты глянь, маму вашу, что творится!

Я вглядывался в тусклую синеву. Ни одна из крылатых не присела передохнуть на ветку или на забор, они промчались над поселком, оставляя на крышах и асфальте белые ляпы помета. Последними кое-как поспешали несколько неуклюжих пузатых созданий с черно-синим оперением. Редкая охотничья дичь.

— Глухари?! — изумился Гоблин. — Сколько тут живу, впервые вижу над городом!

Я ему не ответил. Прислушивался к тому, что творилось на ферме. Там одновременно взвыли коровы, другого слова было не подобрать.

— Что это за стоны? — Карпыч растерянно поглядел на меня поверх очков.

Он начал психовать, потому что был старший по званию и по должности. Этим воскресным утром Карпыч планировал выспаться среди своих любимых сканвордов. Утро выдалось клевое. Не Ташкент, но ослепительно-голубое, в самый раз для выходного.

Карпыч ждал от меня умного объяснения, потому что для него коровы — что-то вроде индийских черепах, он даже толком не знает, с какой стороны они молоко дают. Я медлил с ответом. Если вдуматься, коров милиция успокаивать не обязана. Лейтенант сидел в кресле дежурного, сержант — на подоконнике, оба наблюдали, что творится за окном.

Там все было в полном воскресном порядке. Старикан поливал сонный газон перед облезшей пятиэтажкой. Двое подростков, бросив мопед, пялились в небо, совсем как мы недавно. В застоявшемся тополином пуху разгуливали мамки с карапузами. У нас маленький поселок, и по утрам в воскресенье ничего гадкого не случается. Иногда перепьются в субботу, иногда дерутся на танцах, одни и те же. Совсем нечасто заезжие гастролеры взламывают ларьки на трассе. До Петербурга полтора часа езды, но у нас тут тихо.

Было тихо. До сегодняшнего утра.

После толчка мне на ноги посыпались кусочки льда из открытой морозилки. Я как раз пытался запихнуть туда бутыль минералки.

У Карпыча по столу поехал пульт от телевизора и свалился ему между ног. Тонко зазвенели стекла на окнах, покатилась крышка чайника, и залаяли собаки.

— Снова рвануло где-то? — деловито предположил Гоблин. — Может, полигон новый открыли?

Он застрял в дверях с поднятыми вверх руками, как хирург в операционной. Только оперировал он запасную коробку нашего многострадального "козлика", и клешни его до локтя покрывали разводы трансмиссионного масла.

Гоблином мы кличем водилу Лешу за прикольно торчащие уши и сорок пятый размер обуви. Сержант как-то вычитал в книге, что гоблинам положены здоровущие ступни. Комар вообще не в меру много портит глаза тупыми книжками про драконов, но у каждого своя фишка. Он придумал называть Лешу Гоблином, а меня — Нильсом, за то что я научил, как вытравить из подвала райотдела крыс. Но это отдельная песня.

— Это не взрыв, зуб даю! — усомнился сержант, но как-то сразу погрустнел.

У него нюх на всякое дерьмо, как у спаниеля на лис. Четко заранее знает, когда припрется начальство Или оружие придется применять.

— Похоже на землетрясение, — глубокомысленно изрек Карпыч, подбирая с пола карандаши.

Птицы кончились. Я глядел на планирующие с неба перья. Скрипели пустые качели; через дорогу по диагонали пробежало крысиное семейство. Параллельно с крысами, не обращая на врагов никакого внимания, трусили две домашние откормленные кошки. На шее одной из них позвякивал бубенчик. В доме напротив распахнулась балконная дверь, выглянули две тетки, приставили ко лбам ладони козырьком.

Наверное, слушали голосящих фермерских коров.

У меня возникло неуютное чувство, будто я что-то упускаю. Так бывает, когда приезжаешь на драку, и до тебя пытаются докричаться несколько человек одновременно, а еще орет музыка.

— Или в карьере гранит взрывают? — выдвинул новую теорию дежурный.

Ответить лейтенанту никто не успел, потому что зазвонил телефон. Звонок в десять ноль три утра воскресенья мог означать что угодно — от тупого вопроса, когда будет открыт паспортный стол, до сообщения о серийном грабеже.

В райотдел редко звонят, чтобы порадовать. Карпыч снял трубку и почти сразу замахал нам:

— Подъем, на выезд...

Я застегнул ремень и потянулся к оружию. Стало обидно, что не успел охладить минералку. Про странную тряску уже не вспоминалось. Над огородами кучерявились грозовые тучи, солнце грузно плескалось в восходящих выхлопах бензина. По шоссе, по направлению к Питеру, смолили первые отгулявшие дачники. В нашем «обезьяннике» было пусто, в такой жаре даже алкаши не буянили. Гоблин вышел во двор и, обжигая ладони о раскаленный капот, засуетился возле машины.

Карпыч прокричал в трубку нечто невразумительное, затем положил ее и уставился на нас с таким изумленным видом, словно мы принесли ему букет цветов:

— Убийство...

— Где?! — кинулись мы одновременно.

— В поселке.

Мне стало не по себе, словно разом схлынула жара.

— Малолетка звонила, дочка чья-то...

— Это задница! — не выдержал Комар, и был полностью прав.

Убийство в поселке предвещало колоссальную вонь. Не потому, что там жили алконавты, как раз наоборот. Если быть точным, никакой там не поселок. Поселок наш, Новые Поляны, как раз, наоборот, здесь. А там, по пути на Каннельярви, в сторонке, у лесного озерца окопался бывший пионерский лагерь. Несколько жирных ублюдков еще при царе Борисе отхватили гектары под дачи, потом их стало больше, и среди чистого карельского сосняка разрослась эта вонючая бодяга.

И автоматически влилась в наш участок. Теперь мы там тоже обеспечиваем правопорядок.

Жирняки протянули к себе телефоны, свет, натыкали «тарелок», набурили колодцев. Вот только асфальт путевый им пока не отладить, так и прыгают по корням. Хреново, когда у кого-то из дачников тачка застревает, зимой или после дождя. Объехать нереально, сосняк вплотную к тропе. Приходится по нижней дороге, мимо озера крутить, чтобы застрявшего вытащить. Но такое редко, поскольку жирняки почти все на джипах гоняют.

И никогда оттуда не звонят в милицию.

Точнее, звонили дважды, под Новый год, когда завяз в болоте «паркетник» одного из гостей. Как раз мое дежурство было. Ну, мы погнали с сержантом и вытащили их кое-как, всю бочину мужику ободрали.

Второй раз сработала сигналка, к кому-то в коттедж залезли воры. Но гопников повязали тамошние сторожа с собаками, а нас уже после вызвали, упаковывать...

В поселке охрана своя, вот в чем фишка. Отставники, крепкие ребята, у Гоблина знакомые есть. Не так-то просто еще и устроиться. А желающих много — тут тебе и харчи, и жилье, от пионеров сохранившееся, и воздух свежий. А некоторые жирняки помимо наружной стены и общей охраны круглый год своих сторожей держат.

Короче, там не жрали водяру, не бродили наркоманы, не было танцев. Именно поэтому вызов из поселка предвещал особенную задницу. С разборками на высшем уровне.

— Что она хотела? — теребил лейтенанта Комар. — Ты внятно можешь передать?

Карпыч задумчиво поглядел на Комара поверх обшарпанной перегородки. На его фуражке принимали солнечные ванны три блестящие навозные мухи.

— Она сказала... она сказала про руки.

— Про руки? — уточнил Комар. — Какая-то дура сказала тебе про руки, и потому мы должны по жаре тащиться в этот сраный лес?

— Она орет, что там оторванные руки.

— Как?.. — Комар не донес до рта сигарету. Карпыч с безнадежной яростью ткнул кулаком дряхлый телефонный аппарат. Наверняка в тот момент он проклинал минуту, когда согласился подменить в воскресенье загулявшего на свадьбе Ломиченко. Теперь остаток выходного дня обещал превратиться в череду допросов, заполняемых актов и бесконечных звонков. Недаром Карпыч сразу поверил в худшее. Надо отметить, он всегда верил в худшее.

Но того, что ждало всех нас на самом деле, он представить никак не мог. На такое у Карпыча не хватило бы воображалки.

— Несчастный случай, что ли? — оживился сержант. — Пила, станок?

Комар расправил грудь. Возник шанс спихнуть проблему на районную больницу. Со двора через решетку жалобно заглядывал огромный Гоблин. Он походил на живой плакат с призывом: «Ни при каких обстоятельствах не поступать в школу милиции!»

— Нет никакой пилы, — Карпыч рассеяно набирал номер АТС. С четвертой попытки он дозвонился и попросил девчонок проверить, почему пропала связь. Те помялись и подтвердили худшую из версий — обрыв.

— Как это обрыв? — удивился младший сержант Лазарев по кличке Гоблин. — Там столбы такие... легче сосны повалить, чем кабеля ихние порвать...

Мы взглянули друг на дружку и, ручаюсь, подумали об одном.

Что-то ведь грохнуло. Возможно, трансформаторная будка, хотя я не был уверен, что трансформаторная будка способна взорваться с таким звуком.

— А в «скорую» она звонила? — никак не мог угомониться Комар.

— Комаров, она звонила нам, — начиная свирепеть, отчеканил лейтенант. — Сообщила, что от ее родителей остались одни руки. Еще она сказала что-то про стекло.

— Стекло? — переспросил я.

В этот миг лохматая небесная медуза набросилась на солнечный диск, и в дежурке резко потемнело. Настолько резко, что захотелось протереть глаза.

— Девчонка в истерике... — Карпыч вытер со лба пот. Что-то ему мешало говорить. — Якобы они сидели в саду, за столом. Она и родители. Никакой мотопилы, блин! Они сидели, ели ягоды, тут пролетело стекло, и от родителей остались одни руки.

Может, кидалово? — не оборачиваясь, выразил общую надежду Гоблин.

— Она назвала фамилию родителей, — скучным голосом отреагировал дежурный. Он заложил руки за голову и начал раскачиваться на стуле, разглядывая нас с Комаром. — Лучше бы вы вернулись и доложили, что нас разыграли. Знаете, как фамилия девочки?

Он назвал, и стало ясно, что ехать следует, не медля ни минуты. С семьей прокурора шутки лучше не шутить.

— Карпыч, там в журнале есть номерок их вахты, — встрепенулся Комар.

— Я уже звонил. Не берут трубку, и сотовый тоже... Минуту мы переваривали очередную напасть.

— Карпыч, я возьму пару рожков запасных?

Сам не пойму, какая муха меня укусила спросить. Наверное, это был тот редчайший момент, когда Бог не спал на небе, а решил как-то посильно вмешаться.

Благодаря этому вопросу я до сих пор жив.

— Вы же не на задержание едете? — дежурный взглянул на меня и отвел глаза.

Он тоже побаивался неизвестно чего.

— Это как посмотреть. Ты ведь не дозвонился.

— Полагаешь, кого-то шугануть придется?

И Карпыч поплелся отпирать оружейку. Комар не сказал ни слова против, хотя обычно он ненавидит таскаться с тяжестями. Все равно, каждому ясно — по людям палить не начнешь.

Гоблин уже прогревал мотор, хотя его следовало скорее остужать. Часы в дежурке едва отбили десять утра, а к капоту уже не прикоснуться. Я представил, как спина приклеится к сиденью, мокрому от пота, и чуть не завыл. Комар вытолкнул меня из-под козырька на жару. Прыщи на его пористой морде расцветали, как редкие поганки, под мышками форменной рубахи серебрились солевые наносы.

— В поселок, мать их... — и, не договорив, полез в машину.

Мы довольно шустро, но без лихости развернулись. В последний момент меня что-то подтолкнуло обернуться. Карпыч шутливо помахал платочком из зарешеченного окна канцелярии и принялся протирать очки. Было заметно, что лейтенанту не до шуток. Мы помахали в ответ.

Больше никто из нас Карпыча живым не видел.

Гоблин врубил сирену. Пугая одуревших от жары селян, мы обогнули центральную клумбу поселка, промчались мимо закрытой на лето школы, мимо заколоченного гастронома и под аркой из ржавой газовой трубы вскарабкались на шоссе.

Здесь произошла первая вынужденная остановка. Младший сержант Лазарев, проявив неслыханную вежливость, пропустил двух бегущих навстречу коров. Взаимной вежливости он не дождался, одна из коров плечом свернула нам зеркальце. Сама она удара не заметила, даже не сменила направления. За коровами скакал теленок, весело подмахивая пятнистой задницей. Все трое резво перемахнули канаву на обочине, проломили штакетник и устремились прямо по картофельным грядкам к центру поселка. За первой коровой волочилась веревка с обгрызенным концом, вторая ухитрилась выкопать из земли колышек.

Я подумал про коров, запертых на ферме. Отсюда кирпичный сарай бывшего совхоза был виден, как на ладони. Там ничего не горело, и ничего не затопило. Коровки ревели оттого, что не могли вырваться на свободу.

Просто им срочно захотелось в лес.

Позади неловко сгрудились четыре пятиэтажки, приземистое здание фабрики с кирпичной трубой и три десятка частных домиков. Это и есть наш поселок. Вместо заколоченного гастронома бодро торговали Целых четыре павильона, и строился стационарный магазинчик с кафе возле выезда на трассу. Владельцы павильонов, завидя нашу машину, неосознанно приняли боевую стойку. Их хмурые азиатские глазки резко контрастировали с показным радушием улыбок. В другой день мы бы остановились проверить, как идет торговля, и прихватили бы чего-нибудь вкусненького.

Но сегодня Гоблин даже не стал отпрашиваться у Комара за сигаретами. Потому что он увидел собак.

Собаки перебегали шоссе метрах в ста за развилкой, и казалось, что они плывут, шевеля конечностями, в зыбком горячем мареве. В первую секунду я решил — это собачья свадьба, но животные все текли через дорогу, как овечья отара, и никак не кончались. Их было не меньше трех десятков, большие и маленькие, цепные, охотничьи и даже несколько комнатных уродцев. Мне показалось, что за некоторыми волочились ошейники. Гоблин остановил машину. Мы не сказали ни слова, просто молча проводили псов глазами. Со встречной полосы таким же обалдевшим взором следил за псами водитель цементовоза. Он тоже остановился их пропустить и долго глядел вслед, высунувшись в окошко.

Некоторое время я соображал, что же меня так растревожило в этих собаках. Потом уловил. Они бежали оттуда, куда нам предстояло ехать. Аккурат со стороны пионерлагеря. Они сорвали поводки, бросили свои уютные будки и заботливых хозяев.

Свора растеклась по обочине. Цементовоз тронул с места, закутавшись в облако горелой солярки, и тут мы чуть не протаранили лосиную семью. Это вам не стая болонок, Гоблин едва успел вывернуть руль. Нас нагнали еще три легковые из Полян, все остановились, пережидая, пока сохатые перебегут асфальт.

— Что за фигня? — У Комара задергался левый глаз. Он же у нас вообще психованный. Особенно когда чего-то не понимает. А сегодня сержант не понимал вообще ничего. — Сашка, погляди, там бобры, или мне чудится?

Он даже не назвал меня Нильсом. Я поглядел. Ему не чудилось. Впереди, за разделительной, раскинули лапки два раздавленных бобра; очевидно, их переехал грузовик. Мухи ползали по блестящим кишкам, черную полосу крови уже раскатали колесами. Ничего такого особенного, чтобы выплюнуть завтрак, я не приметил. Недельку на мясокомбинате туши покидаешь, и любое мясо перестаешь замечать.

— Такое бывает, — сказал я. Надо же было что-то сказать. — От перегрева звери могут умом тронуться...

Комар уставился на меня, будто это я тронулся умом. Уж он-то прекрасно знал, что лоси среди лета к человеку не попрутся, а бобры и подавно суицидом не страдают.

— Может, поедем? — Гоблин за рулем вытер потные ладони о штаны. — Уже сигналят сзади...

За то время, пока мы не свернули на проселок, сержант родил всего пару связных фраз. Он был мрачен, как ведро с сапожной ваксой, и я его не тормошил. Я заполнял сканворды и старался не вспоминать бобров на дороге. Солнышко порхало с ветки на ветку, среди сосен и зарослей черники резвились солнечные зайчики. Когда быстро едешь по лесу, все мелькает перед глазами. Просто нереально сквозь мельтешение бликов что-то разглядеть, поэтому я изучал журнал.

Это я так себя уговаривал после.

После того, что произошло с Гоблином. Я несколько ночей убеждал себя, что развернуться или удрать пешком мы бы все равно не сумели.

Комар увидел это первым.

— А ну притормози! — Сержант сплюнул за окно недожеванную пластинку «Орбита». — Гоблин, останови, я сказал!

Леха ударил по тормозам. Я по инерции опустил руку на ствол «калаша». Слева в груди вдруг застучало.

Навстречу, по колеям, вспаханным еловыми корнями, пылил точно такой же, как у нас, «уазик». Где-нибудь в Петербурге мы не обратили бы на коллег внимания, даже в Полянах, в лучшем случае моргнули бы фарами...

— Мужики, номер, как у нас! — всполошился Лешка, и тут же умолк.

На бампере не просто сиял похожий номер. Это была наша машина, и внутри сидели мы. Те же выбоины сбоку на крыше, та же рыжая оплетка на баранке, так же свисала рука Комара с сигаретой.

Зеркало.

Тогда это слово крутилось на языке, но так и не выплыло.

К нам на приличной скорости бесшумно приближалось зеркало. Причем приближалось не лоб в лоб, а слегка наискосок, поэтому я, сколько ни напрягался, не мог увидеть себя. Поверхность зеркала (хотя теперь мы знаем, что это совсем не серебро и не амальгама) было почти невозможно рассмотреть. Только когда луч солнца ударил сквозь кроны под острым углом, на миг возникло ощущение громадной призрачной пластины.

Стекло.

Стекло отрезало руки.

Я так и не понял, отражала эта штука все подряд, или только нас вместе с машиной. С обеих сторон от дороги зияли сухие, заросшие черничником ложбины, мох карабкался по чешуйчатым стволам, с мягким скрипом раскачивались кроны сосен. На стеклах «уазика» оседали кружева паутинок.

Все слишком одинаковое, чтобы заметить отражение.

Двигатель затих, Комар распахнул дверцу и спрыгнул в пыль. Я чисто автоматически полез вслед за ним, а Лешка остался в кабине. «Козлик» с нашими номерами продолжал движение. До него оставалось метров семь, когда у меня сжалось очко. Наверное, в человеке все-таки осталось что-то от обезьян или питекантропов. В тот миг тело выдало мне безошибочный сигнал: надо валить.

Немедленно удирать, иначе будет поздно...

Никогда я не испытывал такого удушливого приступа паники — ни в армии, ни за годы в ментовке. Страх приходил нередко и приводил сестру свою — Осторожность, но такого, чтобы ноги побежали без подсказки головы...

Комар тоже почуял и припустил за мной за компанию. Не знаю, почему, но я побежал не по дороге, а наискосок, через бурелом. Дважды перескочил через поваленные, поросшие древесным грибом стволы и попал именно туда, куда тащило мое шестое или седьмое чувство. То самое чувство, что досталось от питекантропов. Я провалился в глубоченную яму под вывернутым пнем.

— Лешка! Лазарев, ко мне! — раздувая вены, вопил Комар.

Я оглянулся. Фантом находился в метре от бампера нашего «козлика». Словно проснувшись, Гоблин толкнул изнутри дверцу. Но вылезти уже не успел.

Я зажмурился и упал на дно ямы. Комар остался наверху. Затылком я ощутил, как Это бесшумно прокатилось сквозь нас, сквозь теплый дерн, сквозь обросшие мхом, нависшие над ямой лапы еловых корней, сквозь металл, резину и бензин.

Оно прокатилось, но не исчезло.

Это позже Дед начал излагать всякие дурацкие теории. Насчет того, что Оно охотилось вначале за крупными объектами, поэтому погналось за «уазиком», а мы с Комаром показались слишком мелкими.

Но другие-то мелкими ему не показались...

Гоблин не привык убегать от собственной машины, вот в чем засада! Он любил ее, собирал и разбирал в темноте. Он просто не мог себе представить, как это так — бросить родимое железо посреди дороги! А потом, когда он увидел перед носом собственное отражение, мышцы вытолкнули его из сиденья, но было уже поздно. Видать, он дальше нас ушел от питекантропов, а это не всегда хорошо.

Я вылез из ямы на четвереньках. Сержант сидел на кочке, обеими руками сжимая автомат. Мираж пропал, будто его и не было.

— Нильс, ты слышишь? — Шепот разносился, как в каменном колодце.

— Я ничего не слышу.

— Аналогично. Кроме тебя.

Рубашку на мне можно было выжимать. На первый взгляд, ничего не изменилось: сосны еле заметно раскачивали лоскутки лазури, между ними ползали пузатые облака, от прогретой земли поднимался одуряющий запах жизни. Но полностью пропал ветер, установилась томная липкая духота, и с каждой минутой температура продолжала расти. Слышно было, как с сухим шорохом осыпалась кора, как прожужжал заблудившийся слепень, как стучали два наших сердца.

Мы были наглухо заперты в жарком предбаннике, но еще не знали об этом.

Я снова почувствовал приближение медвежьей болезни. Мы посмотрели друг другу в глаза. У Комара дергалась щека, руки блуждали по стволу автомата. Он хотел только одного и даже не скрывал своего желания. Он хотел, чтобы я отправился к машине и выяснил, что стало с Гоблином. То же самое я мог предложить ему.

— Нильс... ты почему побежал?

— А ты почему?

Я смотрел на дорогу, туда, где остался «уазик». Отсюда, из зарослей, были видны задние распахнутые двери и китель Лазарева, наброшенный на спинку водительского сиденья.

— Нильс, как ты думаешь...

— Я не знаю. Никогда о таком не слыхал.

— Ты тоже испугался, да? — осмелел сержант. — У меня просто крышу снесло... сам не пойму, как такое получилось...

— Пошли вместе? — Я протянул ему руку.

Комар закивал и тяжело поднялся. Вся задница у него была в раздавленной чернике. Только разогнувшись во весь рост, я осознал, насколько стало жарче; с меня лило в три ручья. Как будто Земля переместилась ближе к Солнцу. И по-прежнему в ушах звенела враждебная тишина. Обычно хоть какая-нибудь птаха да кричит, кукушка там, или дятел долбится...

Но в раскаленном воздухе только переливалось жгучее комариное гудение. На кустик уселась желтокрылая бабочка, я следил за ней, пока мы перелезали через бревно. Следил, потому что это было единственное живое движущееся пятнышко в застывшем зеленом частоколе.

— Погоди, — вдруг сказал Комар.

До машины оставалось всего ничего — пара метров, но Лешку я так и не заметил. Темное стекло отсвечивало, мешали открытые задние дверцы. Я представил себе, как Гоблин хихикает над нами, скорчившись на переднем сиденье, и тут же отбросил эту мысль. У Лешки с юмором всегда было туго.

— Ты что, оглох? — просвистел сержант. — Радио...

Радио шумело. Пару минут назад оно исправно бормотало на «Ретро»-волне, а теперь издавало лишь легкое волнообразное потрескивание.

— И дорога тоже... Не слыхать дороги.

Комар застрял на месте, с силой прикусив зубами нижнюю губу. Внезапно я, не к месту, представил его маленьким. Наверное, в ту минуту мы оба походили на пятилетних, описавшихся от страха, детей. И главное — что мы оба не понимали причин собственной паники.

Ведь ничего страшного не произошло.

Мы успели отъехать от шоссе каких-то двести метров. В этом лесу потому и невозможно заблудиться, что круглые сутки посвистывают машины.

Посвистывали. До того, как пролетело стекло.

— Я не могу... — Сержант облизал белые губы. — Нильс, я не могу к нему...

И я пошел один. Автомат, на всякий случай, положил на локоть.

Гоблина раскроило пополам. Нам для компании осталась лишь нижняя часть туловища. Его ноги до сих пор упирались в педали, на брюках сохранилась пряжка ремня, а выше — сантиметров пять форменной рубашки. Еще выше торс был отпилен наискосок, по диагонали, очень аккуратно, демонстрируя нам внутренности желудка и позвоночник в разрезе. Все, что выше пояса, исчезло. Сиденье, двери и прочие детали автомобиля сохранились в полном порядке. Словно тот, кто это натворил, влез в салон с циркулярной пилой, аккуратно сделал свое дело и забрал с собой нужные ему части. По лобовому стеклу медленными каплями стекала кровь.

За спиной у меня раздался шорох. Я с трудом оторвал взгляд от того, что минуту назад было младшим сержантом Лазаревым. Комар упал на колени и выворачивался, как дамская перчатка.

Я малость подумал и присоединился.