Сиаль

Глава 5

Толпа обступила их и плавно, неудержимо понесла в себе. Выпь сутулился, глаза лишний раз не поднимал, все под ноги глядел. Серебрянка жалась к нему. Юга уверенно, словно всю жизнь здесь провел, шагал по отмеченной для пеших дорожке. Не крутился, не вздрагивал, когда зло взвизгивали осаженные тахи, громко выкрикивали зазывалы или торговцы, плечом задевали прохожие.

— Тут нам и разойтись, конечно, следовало бы, да вместе держаться пока сподручнее, — вслух размышлял, заняв очередь к черной пластине, вживленный в бок высокого, грязного Дома, — с жильем пока определимся, место рабочее найдем. Гаер этот, опять же… Эй, Выпь, у тебя дарцы остались или ты по доброте все отдал?

— Остались, — Выпь поднял глаза на облюдка и тут же опустил, — немного.

— Ай, и у меня не богато. Ну да ничего, для разгона хватит.

— Ты умеешь с этим обращаться? — Серебрянка заинтересованно сунулась ближе, под локоть.

— Так, самую малость, — на самом деле подобную каменную чудь Юга видел первый раз в жизни, и работал с ней на одних ощущениях, подсмотрев, как это делают другие, — под руку не лезь только!

Серебрянка послушно отодвинулась. Выпь успокаивающе положил руку на худое плечо — не обижайся, мол.

Пластина была дивной, реагировала на теплое касание пальцев. Юга поочередно ткнул в разные картинки — домик, желтые кругляши, тахи, красная задница. Подумав, вернулся к домику. В ответ тот раскрылся-распался на много значков, один из которых — кровать и тарелка — привлек внимание Юга. Вздохнул, дотронулся до него.

Картинка заполнила всю пластину, в ряд выскочили много-много символов. Растерянно хлопнув ресницами, подкидыш еще раз придавил рисунок пальцем. Изображение пропало, зато из нижней части пластины вылезла тонкая, в половину ладони, табличка.

Юга знал, что ничего понапрасну не высовывается, поэтому решительно ее выдернул. Пластину заполнили мелкие картинки, как в самом начале. Глянув на табличку, Юга обнаружил затейливую резьбу и две мигающие точки, синюю и зеленую.

— Ой, а это карта, да? — радостно влезла девочка. — Вот мы, а вот Домик гостиный мигает, здорово!

— Ты молодец. Я бы не додумался, — сказал Выпь.

Юга немного смутился. Это было нечестно, за умение соображать его никогда не хвалили.

Не найдясь с ответом, он показал язык пастуху и подмигнул Серебрянке.

— А можно мне, можно я понесу?

— Неси, — щедро разрешил облюдок.

Девочка обрадовалась, крепко ухватила табличку и пошла впереди.

Выпь молчал, Юга кожей чувствовал его напряжение. Подумал на себя, отодвинулся, но пастух тут же приблизился, зашагал нога в ногу. Смешно, Серебрянка в толпе искала защиты подле него, а он сам жался к Юга.

Когда на зеленый огонь в колбе переходили широкую, залитую черным и блестящим дорогу, Выпь едва совладал с собой, чтобы не вцепиться в соседа. Юга это заметил, криво усмехнулся. Но вместо того, чтобы насмешничать в своей манере, ободряюще хлопнул между лопаток, заставляя выпрямиться:

— Смелей, пастух, гляди веселей! Уже близко.

«Близко» оказалось не близко. Серебрянка постоянно отвлекалась на новые впечатления, вертела головой, и пару раз они таки крепко сбились — тогда огонек из зеленого становился упрекающе-красным. Девочка торопливо спохватывалась, извинялась, они выбирались на нужную дорогу, и, в конце концов, дошли до Дома в три жилья высотой. Огоньки слились, торжественно вспыхнули желтым, и табличка рассыпалась сухой пылью. Серебрянка отряхнула ладони, украдкой вытерла их о подол длинной, до колен, рубашки и вопросительно оглянулась на парней.

— Ну что, заходим?

***

Заселение взял на себя Юга. Переговорил с хозяйкой — степенной, высокой и полной женщиной, с чинно убранными под цветной плат волосами. Улыбался, улещивал, танцевал голосом, в один момент довольно больно ухватил за плечо Серебрянку и притянул к себе. Небрежно огладил по худой спинке.

Видимо, маленькая девочка сыграла роль. Хозяйка милостиво кивнула и выделила им комнату на последнем жилье, под самой крышей. Юга с достоинством, но страстно поблагодарил.

И выругался, когда Дом замкнул за ними дверь.

— Нехорошо, какая жадная женщина нам досталась, насилу цену сбил.

— Зато у нас теперь есть где жить и спать! — Серебрянка оглядела небольшую комнату, с одной низкой кроватью, столом у стены и ширмой — натянутый на стальной каркас плавень — в углу.

Повинуясь Юга, Дом раскрыл два окна, через которые, как из пробитых бочек, хлынули уличные шумы и запахи. Садовник критично, с видом знатока, примял коленом кровать:

— Да, на первое веко определились.

— Только на одно?

— А что ты хотел, пастух? Это Городец. Ладно, вот вонь дорожную собьем, и — кто куда, а я работу искать. Не улыбается мне в подворотнях спать.

— Разве в Городце есть Провал? — удивился Выпь.

Юга глянул на него, как измученная мать на единственного малоумного сыночка. Ответил вкрадчиво:

— Нет. В Городце Провала нет. Знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что это Городец, пастух!

— И что?

— И то! — Юга пересек комнату, резко сдвинул ширму, являя взорам огромную, плоскую каменную чашу с низкими бортами. — Вода здесь сама льется. Купальня называется! За это удобство в том числе мы и заплатили. Ты что, вообще всю жизнь с овдо промотался?

— Не всю, — Выпь с интересом наблюдал, как из трубочки, выходящей прямо из стены, течет вода.

— Поздравляю! Значит, ты еще не совсем потерян.

— Но все же, как оно так устроено?

Юга закатил глаза, вздохнул.

— Трованты сами по себе в подпитке не нуждаются. Но если им, мелким еще, привить-подселить траву-паут, то в росте они сольются. Трава та глубокие корни имеет, до источников Провала доходит, водой себя питает. Люди во взрослых тровантах жилы паута находят, подрезают и так себе воду добывают. Понятно?

Выпь задумчиво кивнул.

— Ай молодец, а теперь двигайся, я купаться буду.

— Нет. Первой будет мыться Серебрянка.

— Да с какой радости?!

— Она девочка. Она маленькая. Устала. А ты можешь подождать.

— Нет, я не могу! — Юга попытался прорваться к вожделенной купальне, но Выпь успел пребольно схватить его за волосы и оттащить прочь.

Юга аж выгнуло в пояснице. Зашипел взъяренно:

— Что творишь, совсем спятил, да?! Отпусти немедленно!

— Пожалуйста, — пастух разжал руки, а подменыш отпрыгнул, оскалился, как чернозверь.

— Не смей больше меня так хватать, ясно тебе?! Я не твоя девка!

Выпь поднял мозолистые ладони, примирительно сказал:

— Прости. Погорячился. Но и ты не сучься.

— Это я-то сучусь?! М-м-мф, как же ты меня выводишь иногда почти всегда, пастух!

Выпь оглядел комнату и добавил, решив бить по горячему:

— Кровать для Серебрянки.

— Да пусть подавится, — фыркнул Юга, — я, может, вообще спать здесь не буду.

— А где будешь?

— Не твоя забота!

— Ты сучишься, — спокойно подметил Выпь.

— А ты меня доводишь! Скорей бы Гаер с нас долг взыскал, я от вас в то же око с величайшей радостью избавлюсь. Навязались на мою голову.

— Вообще-то, это ты к нам присоединился, — так же спокойно и справедливо уточнил Выпь.

Юга аж затрясло.

Пастух, подумав, на всякий случай прижался спиной к стене. Виновато развел руками — мол, на правду не обижаются.

Садовник тровантов медленно выдохнул через нос и так же медленно вышел. Выпь устало потер лоб, досадуя на самого себя. Что он полез? Устали все, переволновались… А Юга дразнить, что огню пальцы совать.

Серебрянка торопливо мылась, когтями отскребая слоящуюся шкурку и мечтала скорее вырасти — кажется, то был единственный способ на равных говорить с этими двумя.

Когда она, до скрипа отмытая, вылезла из купаленки, Выпь сидел на полу, закрыв глаза и уронив на колени тяжелые кисти. Девочка испугалась:

— Ты в порядке?

— Да. Отдыхаю. — Скупо улыбнулся, легко поднялся. — Давай ложись. Притомилась, верно.

— Нет, что ты, совсем нет, — соврала Серебрянка.

На самом деле от усталости пути у нее ломало и тянуло кости, а еще невыносимо горела кожа.

— Скажи мне, Выпь… ты говорил — «сучиться», но что ты… Ты знаешь, что такое «сучка»?

Пастух ответил внимательным, удивленным взглядом:

— Ага. Особая, нарождается из нечистостных оплесков, если много скапливается в одном месте. Собой темная, четыре ноги, морда узкая, безглазая. Норов гадкий, когда злобится, эдак вот пузырями идет, ну — сучится. Потому так и сказал…О чем жалею. Почему спрашиваешь?

Серебрянка вздохнула.

— Так, просто… Ладно. Давай я покажу тебе, как с водой разбираться? Там хитрая придумка есть.

— Давай, — охотно согласился пастух.

Ему совсем не хотелось спрашивать совета у насмешливого Юга — с того сталось бы просто затолкать его в каменную чашу, сыпануть мыльного порошка и отчинить воду.

Серебрянка показала, как сдвигать запор, перекрывающий путь воде, для чего в отдельной плошке пахучий жирный отлом «скребковой пены» и остро заточенный лист стальной змей-травы.

Почему-то виновато упредила:

— Только вода холодная, не как в Провале.

— Ага. Ну и хорошо. Не люблю Провалы.

— Ну, ты тогда давай купайся, а я пойду пока, прилягу.

— Кровать — твоя.

Серебрянка смутилась:

— Да мне и на полу хорошо, я не привередливая.

— Нет. Ты девочка, ты будешь спать в постели.

— А ты… Ты какой-то неправильно правильный, — вздохнула, замялась.

— Что? — не разобрал пастух.

— Спасибо. Воду за собой закрыть не забудь, а то хозяйка заругает.

— Ладно. Ты, это, спи. Я как искупаюсь, пойду работу искать. Никуда не уходи, хорошо?

— Хорошо, — Серебрянка скрестила за спиной пальцы — ей до смертной истомы хотелось поглазеть на Сухое Море, да прощупать, как через него можно перебраться.

Мыться в купальне оказалось весьма приятным делом. Вода и впрямь бодрила холодом, но Выпь быстро притерпелся. «Пена» на вкус звучала прегадко, зато хорошо справлялась с грязью, здорово щипала глаза и поврежденную кожу. Поглядывая в отполированный лист, Выпь стальной травой отскреб щетину. Как он успел заметить, в Городце мужчины не носили ни усов, ни бород.

По-хорошему, одежду тоже стоило сменить — то, что было ладно в дороге и под открытым Пологом, здесь, среди непомерно разросшихся Домов, смотрелось странно. Выпь выделялся, а этого ему совсем не хотелось.

После мытья, хмурясь, подсчитал оставшиеся дарцы. В становье говорили, что стол в Городце больших денег стоит. Следовало как можно скорее сыскать себе занятие.

Покинув Гостиный Дом, Выпь постарался запомнить вытесненные на лбу Дома знаки, огляделся, запоминая месторасположение. Он хорошо ориентировался на каменистых просторах и холмах, но Городец казался ему запутаннее Самантовой рощи.

***

В Городце темнело скорее, чем на открытых пространствах. Выпь только успел отметить наступление сумеречья, как затеплились, разгораясь ярче и ярче, многочисленные лампы, вживленные в стены Домов и закрепленные на верхушках невысоких, идеально прямых деревьев. Колбы были изготовлены из странного цветного стекла, отчего неприглядные улицы Городца вмиг приобрели сочную, густую расцветку.

Выпь остановился, с восхищением наблюдая игру красок и огня на полированных дорогах и лоснящихся боках тахи, превращающую Черный Городец в сияющую драгоценность. Так красиво не горел даже Провал в разгар красной, когда душная пасть его полнилась крылатыми мерцающими тварями и сама вода была словно светящееся молоко.

Око прошло. Для Выпь оно оказалось заполнено бесконечной ходьбой, куда более изматывающей, чем долгое движение по холмам, бесконечными людьми и собственными отчаянными попытками не заблудиться. Пастух не разумел грамоту, поэтому искать работу пришлось, спрашивая горожан. Многие отмахивались и шли дальше, кто-то смеялся и предлагал нескромное, но нашлись и такие, кто подробно, буквально на пальцах, разъясняли парню, куда и к кому можно обратиться.

С голосом была беда. Не желая испугать или покалечить, Выпь говорил тихо — но в общем шуме его не слышали, не понимали. Злились на странного парня, отвлекающего от дел. Тогда пастух заговорил громче, при этом сдерживая в горле тянущийся откуда-то из-под груди смертельный рокот. Держал, как на тугой короткой привязи, почти видел перегородку, отделяющую его настоящий голос от того, которым он разговаривал с людьми. Препона ощущалась тонкой, еле прочной, готовой лопнуть в любой момент. Выпь, страшась этого, старался урезать беседы.

Под веко у него болело горло, от шума и новизны Городца он словно ослеп и оглох. Хотелось есть. Не отпускала подспудная тревога за Юга, беспокойство за оставшуюся на целое око одну Серебрянку.

В добавление ко всему, он все-таки заблудился.

Не желая сдаваться, коря себя за то, что не спросил имя Дома у хозяйки, Выпь упрямо бродил извилистыми улицами, упорно выглядывал знакомые ориентиры и, наконец, наткнулся на ту самую плиту, у которой они стояли прозаром. Обрадовался. Зашагал увереннее.

Когда переходил широкую гладкую дорогу, едва не угодил под копыта тахи. Всадник резко и умело развернул повод, тахи взвизгнул и встал как вкопанный.

Его приглушенно окликнули:

— Выпь, ты совсем на голову больной?!

— Юга?

Всадников оказалось двое. Тот, что сидел позади, стянул шлем, уличные огни захлебнулись в черной массе волос. Юга спешился, что-то сказал удерживающему тахи наезднику — тот молча нагнул голову, забрал шлем и послал скакуна вперед.

— Ай, холодно-то как вблизи Моря делается, — рассеянно протянул подкидыш, тут же спросил, избегая прямого взгляда, — ты как, нашел себе что-нибудь?

— Ага, — Выпь с радостью понял, что Юга вроде как успокоился и затевать новую свару не собирается, — а ты?

— Поздравляю. У меня завтра смотрины назначены. Думаю, сработаемся.

Не глядя друг на друга, зашли в Дом.

— А-а-ах, добрый вечер, гости дорогие, — едва не подавившись зевком, приветствовал их сменивший за стойкой хозяйку молодец, по виду — ее же сын, — а что, маленькая ваша в Городце останется?

Парни застыли.

— То есть? Ушла она?

— Ну да, как огни зажглись, так вниз спустилась, а здесь ее уже ваш дядька ждал. Или не сказал вам?

У Выпь словно пережало горло. Юга упреждающе сдавил ему кисть раскаленными пальцами и безмятежно-зло поинтересовался:

— И куда они, интересно… Направились?

Собеседник добродушно улыбнулся:

— Да девчоночке вашей все не терпелось на Море взглянуть, он, я слышал, и обещал ее первым делом туда свести. Вот, записку вам оставила.

Радостно извлек из-под стойки плоский камень, услужливо протянул.

Спутники переглянулись.

Юга ударил ладонью по стойке, заставив хозяйкиного сына шарахнуться от неожиданности. Развернулся на выход, бросив спутнику:

— Пошли. К Морю тут одна дорога, глядишь, нагоним.

***

…усталость как рукой сняло. Оба шли, почти бежали по улице, и Выпь даже не удивлялся, как ловко ориентируется Юга.

— И поздно уже, видоков нет, спросить бы кого…

— Есть, — хрипло возразил пастух.

— Где?!

Выпь молча указал на ближайший сонный Дом.

У Юга вспыхнули черным огнем глаза.

— Молодец, соображаешь! Ну-ка, спробуем, как оно получится… — воровато огляделся, быстро прижал ладонь к теплому грязному боку.

Зажмурился.

С досадой прикусил губу:

— Шуганый он какой-то, весь образами забитый, мне и надо всего-то один вычленить… Ну, а если так испробовать, — приник к Дому спиной, коснулся — с опаской — стены затылком.

Выпь вздрогнул. Почудилось, что не ветром случайным, сами по себе зашевелились волосы, влились в бок Дома…

— Есть! — прошептал Юга, рванулся прочь от стены и кинулся вниз по улице.

Пастух, не спрашивая, спешил следом. Юга бросался от Дома к Дому, одни еле мазал пальцами, к другим прижимался спиной, волосами — и тут же срывался. От некоторых, едва задев, отскакивал, шипя сквозь зубы:

— Мертвый камень… Понаставили тут…

Взгляд у него сделался неподвижным, глухим.

На каком-то перекрестке замялся, затоптался, потом рванул в арку, образованную слившимися, лезущими друг на друга Домами. Уличных огней здесь почти не было, зато был какой-то желтый мужичок в хорошей, нарядной даже одеже, при виде резвых парней вжавшийся в бок мертвого Дома.

Юга без предупреждений и объяснений зарядил мужику в нос, схватил за грудки:

— Девчонка где?! Что с ней сотворил, урод?!

— А-а-а-ы… — человек был бел как в-тени-толкай, стучал зубами и поскуливал, заливая кровью свою рубаху и руки разъяренного парня.

— Да что же это! — Юга нетерпеливо отбросил мужика на стену. — Где она?!

— Т-туда…

— Юга, — тихо окликнул Выпь.

— Что?!

— Сюда подойди.

Юга прижег человека взглядом, нетерпеливо развернулся к пастуху.

— Нашел что?

— Смотри, — Выпь поднялся с корточек, держа пальцами что-то светлое, просторное, будто второпях сорванное платье.

Юга, недоуменно вскинув брови, дотронулся, подергал.

Задумался.

— Ах ты…! Вот…!

— Шкуру скинула. Этот ее схватил. Она испугалась и…

— Облинялась. Слиняла. Как-то так. Эй, тварь! — Юга вновь припер незадачливого татя к стене. — Ты что, надругаться над девчонкой мыслил, а?

— Н-нет, н-нет! Я только глянуть хотел, только посмотреть. Я ей М-море показал, обратно п-провожал, она сама…

— Сама?! Хреногрыз сраный! Глянуть хотел?! На, подавись! — Юга широким жестом запихал ему в пасть добрый кус скинутой шкуры.

Выпь не вмешивался.

***

— Куда рванула, а? Она же как угодно выглядеть может, она же вообще, может статься, не человек вовсе, — подменыш озирался по сторонам, идеально сливаясь с темнотой.

По таким улицам праздно не гуляли, парни были единственными прохожими этих закоулков.

— Не человек — то существо, что детей по темноте хватает. — Рассудительно молвил пастух. — А Серебрянка просто маленькая. Ей страшно, наверное.

— Серебрянка-а-а!

Зов заметался под сводом арки, шугнул кого-то. Парни напряженно вслушивались.

— Ай, в темноте шариться! Не видно же ничего, хоть бы какой свет!

— Так достаточно, красавчик? — перед ошеломленным Юга тонко вспыхнул фонарь, обрисовывая скалозубую человечью морду.

— Что за…! — Юга отшатнулся, угодив в распахнутые объятия, мгновенно был скручен и наглухо укрыт пыльным мешком.

— Юга? — Выпь развернулся на короткий вскрик и возню, приметил пых света и, не успев сообразить, что к чему, рухнул навзничь, словив по голове.

В себя пришел скоро — башка у пастуха оказалось полезно-крепкой.

Тошнило, дышать моглось с трудом, а затылок ощущался валуном, полным тупой, неповоротливой боли. Приветил его низкий, мягкий как масло, голос:

— А, вот и прочухался. Молодец, парень, мы уж думали тебя водой отливать.

Выпь открыл глаза — чахлый свет показался ему Пологом в зеницу ока.

— Что, трещит голова-то? — почти сочувственно осведомился некто. — Эй, со вторым как?

— Жив-здоров, еще и кусается, облюдок, — ответили весело.

— И славно, и очень даже хорошо. Ну-ка, парень, глянь на меня. Да глянь, не журись.

Его взяли за лицо, крепко нажали пальцами, раздвинули челюсти.

— Та-а-ак, зубки у нас хорошие. Просто замечательные.

Оттянули веки, изучили уши, затем, безо всякого стеснения, подробно прошлись руками по телу.

Выпь все молчал. Зрение, наконец, прояснилось, и он рассмотрел и тесную, сбитую в одну кучу, комнатку, и низкий потолок, и старый огонь, рассаженный по круглым нечистым лампам.

Окон в комнате не было. Были люди — один, с яркими глазами и гладкими речами, изучал его как породистого тахи; двое перекидывались в фишки на куче тряпья; четвертый караулил Юга.

Чернокосый встретил его взгляд. Рот у парня оказался закрыт кляпом, как глухим намордником, руки круто стянуты за спиной.

Ну да, верно, Юга мастер был сквернословить, да и незваные пальцы отхватить мог запросто.

Облюдок, что с него взять.

И чего от него ждать?

— Чего вам надо? — спросил Выпь.

Покончивший с осмотром человек как раз возился у рукомойника. Глянул через плечо, улыбнулся мягко.

— Да ничего особенного, парень. Хорошо работу сработать, дарцы получить, семью накормить, вот и вся недолга. А ты что думал, убийцы мы разбойные? Головохваты, всего-навсего. Живой рынок, слыхал небось?

— Что вы с нами сделаете?

— А это уже не от нас зависит, — мужчина отерся висевшим подле умывальной чаши полотенцем, — я, конечно, рекомендации напишу, а уж куда вас определят… Но, если интересно, могу предположить-поведать. Хм, основываясь на опыте работы, так сказать. Ты вот парень молодой, крепкий, выносливый, явно к труду привычный — так тебя, скорее, или колодцы рыть отправят, или граду латать, или дороги чинить. Хотя могут и в Дом взять, на грязную работу. А вот спутник твой другого склада, его на грубые работы гнать — себе в разорение. Или услужником возьмут ближним, или в шлюшатник определят, красота — она сила.

Мужчина вздохнул, почесал шею, о чем-то задумался.

Выпь молчал. Ему бы открыть рот и запеть, низко, тяжко, они ведь не поймут сначала, потом кинутся, да поздно будет. Выпь умел быстро — сколько раз овдо сгонял, сколько от хищников ловких упасал.

И место хорошее — песня их запрет, со всех сторон собой овьет, окутает, как трясина.

Вот только Юга тоже свалится.

Головохваты переговаривались. Они не были ни особо злыми, ни специально жестокими. Просто работа, просто подбирать тех, кто Городцу чужой, кого не кинутся искать.

Один из татей, волосатый, несколько косорыленький парень, вразвалочку подобрался к облюдку.

— А славные у тебя бусы, красавчик. Кто справил, а?

Юга глянул, как метящая в горло черная сталь.

— А примерить дашь? Тебе-то они все равно ни к чему…

Ухватил горстью зеленые шарики, несильно дернул. Рванул с большим старанием. Удивился.

— Ничего, на каждый прием у нас свой лом сыщется, — подмигнул, достал из-за пояса нож.

Лезвие безупречной остроты опозорилось — нить не поддалась ни с первого, ни со второго раза. Юга яростно фыркал и тряс головой.

— Да что же это! — рассердился головохват.

Соратники посмеивались, лениво советовали:

— Да через голову попробуй снять.

— Отстань ты от него, что как девка в бусы вцепился…

— Заканчивайте игры, скоро Малах подойдет, — строго велел главный, когда Юга, извернувшись, лягнул охочего до цацок парня в пузо.

Тот охнул, под гоготки дружков вовсе озлился, расцвел бурыми пятнами:

— Ах ты сучка драная, щас наглотаешься!

Пора.

Выпь приоткрыл рот и запел. Зарычал. Завыл, заплакал, выжимая людей, словно опившиеся водой тряпки, а потом резко вздернул голос, вытянул, над головами выщелкнул, как пастушьим кнутом. Зацепил крючками страха, потянул — в топь, в непроглядное болото, в родную Топлянку, как приходимцы учили…

…Юга пришлось ударить — на слова он не реагировал, зрачки у него разъехались так, что съели остальной цвет.

Выпь постарался: на всякий случай раскатил голос на весь Дом, до корней. Они с Юга бежали по бессветной, ветхой лестнице, а за стенами застыла, скованная страхом, жизнь.

Метнулись вдоль улицы, кинулись в проулок и только там остановились.

Юга так же молчал, так же бессмысленно смотрел, и Выпь вдруг по-настоящему испугался, смертельно и больно, до кишок. Что он сотворил? Одно дело пугать, другое — так вот, в топь вгонять.

Что, если как старосту, безумцем его сделал?

Что, если оправятся их схватившие, вдогон кинутся? В Городце отыщут?

Что, если так и останутся там, к месту пригвожденные, пустые разумом?

Выпь не знал, что страшило его больше.

Послышались близящиеся, хоровые шаги. Патруль вердо, Выпь уже видел их раньше, отличных от простых горожан цепким взором и особой формой одежды в бело-зеленых цветах. Выпь усилием воли придавил страх, обернулся к Юга, как к подгулявшему другу, вжал в стену, навалился, прикрывая собой, пряча от прохожих безумно-бессмысленный взгляд, свежую кровь на губах, на подбородке.

Что-он-наделал, что-он-наделал…

Патруль прошел.

Выпь уперся лбом в стену, закрыл глаза.

Надо вернуться в гостиный Дом. Запереть Юга, найти Серебрянку. Устроиться на работу, ходить да остерегаться людей-охотников-на-людей. Или их друзей.

Сыскать лекаря. В само пройдет — само отвалится, Выпь не верил очень, очень давно. С детства, можно сказать.

Юга зашелся кашлем так неожиданно и сильно, что Выпь отпрыгнул. Облюдок согнулся, царапая грудь, шею, захлебываясь, потом рухнул на четвереньки и выплюнул черные ошметки.

Выпь сглотнул.

— Пакость…какая…в горле прямо стояла, как забили, — Юга скривился, хватаясь за стену, поднялся.

Перевел взгляд — осмысленный, глубокий — на пастуха.

— Здорово ты их приложил. То есть нас, я думал, что не догадаешься…

— Да иди ты, — еле слышно проговорил Выпь.

Зря боялся. Безумцу безумие не грозит.

…в гостиный Дом вернулись, когда Полог уже наливался соком близящегося прозара, а уличные огни, напротив, бледнели.

Прошли мимо дремлющего за стойкой хозяина — Дом пустил их по первому касанию Юга.

— Значит, сначала девчонку нашу разыскать надо. Ай, в кого же она перекинулась, куда ж ее унесло, Городец большой, а она маленькая. Оком-то Дома труднее будет спрашивать, хозяева взревнуют…

Оба устали. Оба говорили хрипло: Выпь привычно держал голос, у Юга саднило горло.

Хотелось есть и спать, но спать все-таки больше.

Следовало найти девочку.

Искать ее в огромном Городце — не то же самое, что преследовать овдо, самостоятельно удравший и самостоятельно же заблудившийся в Самантовой роще.

В прохладной комнате ждали полусвет и узкая постель. Измятая, будто по ней вволю каталась активная, молодая тварь.

— Ну вот. Одной заботой меньше, — легкомысленно пропел общую мысль Юга.

Навалился спиной на стену, следя глазами за новым старым постояльцем.

Существо, сияя гладкой белой шкурой, мягко приблизилось, высоко вскидывая слишком длинные задние конечности.

Виновато потерлось острой мордой о ногу Выпь.

— Сама вернулась, значит, — пастух опустил руку, осторожно пригладил выпуклый лоб.

Серебрянка зажмурилась, обтерлась поджарым боком о Выпь. Хлестнула бедро хвостом — здоровая получилась, в холке Выпь по пояс, на четырех длинных лапах.

— Где хранить будем?

Чудное создание оскалилось на Юга. Тот выщерился в ответ, да так успешно, что Серебрянка присела.

— Порычи мне тут, мы за ней носимся, ноги сбиваем, себя и других не жалеем, а эта тварь в кроватке прохлаждается! Где ты была, пока нас как вещи продать хотели, а? К Морю ей восхотелось! Подождать она не могла!

— Юга, — сказал Выпь.

— Ты лучше вообще молчи! Я прав, прав так, что самому противно! Идите оба в задницу, а я мыться, — ругаясь и раздеваясь на ходу, прошествовал за ширму.

Выпь опустился на корточки, потрепал смутившуюся Серебрянку.

— И впрямь, нехорошо получилось.

Серебрянка виновато спрятала синие глаза, дернула мохнатым ухом на звук льющейся воды.

— Такой теперь всегда будешь?

Нагнула голову, покрутила носом.

— И славно. На глаза хозяйке не попадайся только, ладно?

Серебрянка насмешливо сморщилась — мол, сама знаю, дружелюбно, как овдо, боднула парня в грудь и, в два прыжка достигнув окна, перемахнула на улицу.

Когда подбежавший Выпь свесился через подоконник, чудного зверька уже и след простыл.