Штормовое предупреждение

1

Ликвидацию я наметил на три часа утра. Наш лайнер находился милях в сорока к западу от Киклад — живописного средиземноморского захолустья. Профессионалов, которые могли бы заподозрить неладное, в зоне досягаемости не было. Судовой врач, обаятельный бонвиван с испанской бородкой, известный всему кораблю как прекрасный специалист в области желудочных расстройств и почечных колик, мог безошибочно диагностировать разве что абстинентный синдром. К тому же любой медик вам подтвердит, что сердечный приступ в предрассветные часы — вещь довольно обычная. Конечно, рано или поздно полицейские эксперты доберутся до трупа, но установить истинную причину смерти не смогут. Метацианид, как и многие другие синтетические псевдопептиды, бесследно растворяется в организме в течение суток.

Мы с моим клиентом сидели в «Тропикане», закрывавшейся в семь утра и потому особенно популярной среди корабельной публики. Наша случайная встреча была, разумеется, хорошо подготовлена: изучив привычки клиента, я зарезервировал здесь столик заранее, а потом дождался его появления в битком набитом баре и приветственно помахал ему рукой.

Мы были знакомы — в круизе все немного знакомы. Пару раз пили вместе в барах, однажды курили ночью на палубе, наблюдая, как наливается электрическим светом тяжелый шар луны в темно-фиолетовом небе. Тогда я едва справился с искушением ударить клиента в основание черепа и отправить в последний полет к дробящейся на маслянистых средиземноморских волнах луне. Хотя экспромты в нашей профессии иногда приносят успех, я остаюсь сторонником хорошо продуманных и безукоризненно выполненных комбинаций с двойной подстраховкой. Возможно, именно поэтому я до сих пор жив, а все мои клиенты — наоборот.

— Шумновато здесь сегодня, правда? — спросил я, глядя, как он сворачивает пробку с бутылки «Remy Martin», судя по этикетке — десятилетней выдержки.

— Не только здесь, — сказал он и плеснул в шарообразный бокал темно-коричневой жидкости. — В «Калипсо», в «Бульдоге», в «Амазонках» — абсолютно во всех приличных заведениях битком. Удачно, что вы сегодня один. Или я ошибаюсь?

— В точку, — ответил я. — Один как перст. Пью виски. А вы, я вижу, настроились на коньяк.

Он кивнул.

— Прекрасный напиток. Позволяет отпустить сознание в свободный полет и в то же время не дает телу забыть о его бренных обязанностях.

— Слушайте, вы, часом, не менеджер по рекламе?

— Я историк, — он нахмурился. — Кажется, я об этом уже упоминал.

Упоминал, естественно. Но вскользь, так что случайному знакомому помнить об этом вовсе не обязательно.

— Ах, да, — сказал я. — Конечно. Что-то такое, — я неопределенно покрутил пальцами в воздухе, — то ли индейцы, то ли индусы…

— Индейцы, мой друг, индейцы. Южная Америка, период Конкисты — знаете, было такое время, когда из-за моря вдруг явилась толпа фанатиков-христиан с аркебузами и стала устанавливать в Новом Свете новый порядок… Соборы вместо капищ, генерал-губернаторства вместо туземных империй, добрая паства Папы Римского вместо дикарей-язычников… Правда, под шумок уничтожили несколько миллионов местных жителей, но это так, издержки…

Я повертел в руках пустой бокал и глубокомысленно заметил:

— Бремя белого человека.

— Бремя глупого человека! Встретиться с неведомым и растоптать его — вот способ, которым европейцы познают мир. Упрощая его при этом до уровня детского конструктора. А те, кто стремится убежать от невыносимой ясности плоского мира, ищут спасения в алкоголе, психоделиках — в чем угодно, только бы увидеть скрытые его грани — пусть даже краем глаза.

— Сквозь наполненный стакан, — сказал я, поднимая свой бокал на уровень глаз. — Кстати, пора бы мне его наполнить.

— Правильное решение, — одобрил клиент. — И, кстати, дружище, раз уж вы все равно туда собрались, не сочтите за труд попросить у бармена лимон. Я как-то запамятовал, а к коньяку он очень хорош.

Что ж, лимон так лимон, в конце концов приговоренные к смерти имеют право на последнее желание — трубку доброго табаку да стаканчик виски.

Я никогда не задаюсь вопросом, за что приговорен тот или иной клиент. Во-первых, во многом знании многие печали. А во-вторых, никто не будет заказывать клиентов нашей конторе просто так, ради интереса. Услуги конторы стоят дорого, да и найти нас не просто.

Помимо виски я купил в баре коробочку с мятными драже. Хотя я терпеть не могу мяту, в течение ближайшего часа мне предстояло регулярно и довольно демонстративно кидать их в рот.

Я вернулся к столику с тарелочкой тонко нарезанного лимона и очередной порцией «Гленливета». Клиент задумчиво раскуривал трубку. Меня опять кольнуло неясное беспокойство — мысли он читает, что ли?

— Так на чем мы остановились? — спросил я, чтобы прогнать это наваждение. — Алкоголь как средство выбраться за пределы реальности?

— Нет, — сказал он решительно. — Алкоголь никуда не помогает выбраться. Но он отключает рацию, снимает с наших глаз шоры, не позволяющие даже присмотреться к необычному…

— Вы хотите сказать, что с помощью вот этого, — я пощелкал ногтем по стакану, — мы с вами, если как следует надеремся, сможем заглянуть за ширму?

Он засмеялся.

— Вот-вот, улавливаете мысль! Заберемся, так сказать, под покрывало к старушке Исиде… Вы что-нибудь слышали о толоахи?

— Ничего не слышал. Что это?

— Это божественное растение сна у мексиканских индейцев. А знакомы ли вам такие названия, как тео-нанакатл, айяхуаска, пейотль?

— Только пейотль. Кажется, кактус, из которого получают наркотик. Так ведь?

— Ну да. Вообще-то всеми этими растениями индейцы пользовались для вхождения в транс во время магических церемоний. В состоянии транса они совершали невозможные, невероятные вещи — перепрыгивали через огромные пропасти, превращались в зверей и птиц, физически не двигаясь с места, перемещали свое восприятие — возможно, то, что оккультисты называют астральным телом, — на многие сотни миль. Тому есть очень серьезные свидетельства…

Он замолчал, попыхивая трубочкой.

— Возьмите ЛСД, — сказал я, воспользовавшись паузой. — По-моему, его можно достать даже у стюардов… Оближите марочку и отправляйте ваше астральное тело хоть в Шамбалу. Увы, старина, в наш развращенный век такие путешествия недоступны разве что малым детям. Боюсь, вы романтизируете своих индейцев.

Клиент сделал мягкий жест правой рукой, будто отгоняя дым от своего лица.

— Я не о том веду речь… Индейцам были прекрасно знакомы и другие наркотики, более привычные для нас. Тот же эритроксилон кока — сейчас на нем держится добрая треть мировой наркоторговли, а начали культивировать его еще до инков… При всем том существует довольно ограниченный круг галлюциногенов растительного происхождения, обладающих весьма своеобразным влиянием на человеческую психику. Я бы сказал, что эти вещества обостряют восприятие тех рецепторов в коре головного мозга, которые помогают человеку нащупывать двери в иную реальность. Кстати, применение галлюциногенов — не единственный способ… Древние майя на протяжении веков уродовали черепушки детям своей элиты — будущим вождям и жрецам. Им зажимали голову двумя деревянными дощечками, туго обматывали веревкой и оставляли так на год, а то и на два. Многие дети не выдерживали этой процедуры и умирали в страшных мучениях. Зато оставшиеся в живых приобретали некоторые сверхъестественные способности, потому что подобная трансформация головы ведет к стимулированию работы шишковидной железы. А священные растения помогали этим искусственно выращенным экстрасенсам в постижении истинной природы мира…

Я украдкой посмотрел на часы. Половина второго, а клиент все еще трезв, хоть и не в меру разговорчив. Коньяку в его бутылке меньше тоже не становилось.

— Представьте себе, — продолжал он между тем, словно забыв, зачем люди приходят в «Тропикану», — целую культуру, существующую между двумя мирами, — огромный континент с блестящими цивилизациями, абсолютно чуждыми для нас именно из-за разницы координат во времени и пространстве…

— Насколько я понимаю, все они безвозвратно погибли, — сказал я для того, чтобы поддержать разговор.

Он мрачно кивнул.

— К сожалению. Мы имеем дело только с осколками древней культуры. Но для неподготовленного человека даже близкое знакомство с тайным знанием грозит серьезнейшими потрясениями.

Повисла пауза. Я вопросительно взглянул на клиента, ожидая продолжения. Он медлил, словно бы решая, рассказывать ли ему дальше, или же перевести разговор на другие рельсы. Потом внезапно спросил:

— Нервы у вас крепкие?

— Не жалуюсь, — сказал я и не соврал.

Он медленно закатал рукав. Потом второй. Меня передернуло.

Загорелые мускулистые предплечья полосовали страшные рваные шрамы. Рубцы, толстые и белые, словно забравшиеся под кожу черви, ползли от локтей к запястьям.

— Это — плата за попытку вторгнуться в закрытые для простого смертного области, за дерзость человека, осмелившегося вступить на Путь Богов… Впрочем, история длинная, и я не уверен, что вы действительно хотите ее выслушать.

Я отхлебнул виски. Похоже, коньяк начал оказывать свое действие. Еще сто — сто пятьдесят грамм, до окончательного притупления вкусовых пупырышков, и можно приступать к ликвидации.

— Если история интересная, то я ваш, — сказал я. — Черт знает как скучно в этих круизах. Только не обижайтесь, если я буду время от времени наведываться к стойке, ладно?

Клиент усмехнулся и подлил себе еще коньяку. Видно было, что он действительно настроился на длинную историю.

— Двадцать два года назад, — начал он, когда я, расположившись поудобнее, отсалютовал ему бокалом, — просматривая в архивах Севильи старые хроники эпохи Конкисты, я наткнулся на один документ…

2

В 1649 году ученый иезуит Фернандо Монтесинос отправил своему духовнику Игнатию Монтехо рукопись, озаглавленную «Дополнения и комментарии к древним историческим мемориалам Перу». В приложенном к рукописи письме он просил своего духовного отца благословить издание этого небольшого трактата, призванного восполнить некоторые пробелы его основного труда, собственно «Мемориалов». Монтехо, однако, умер, не успев ознакомиться с манускриптом, а вскоре почил в бозе и сам Монтесинос. Казалось, рукопись навеки обречена на забвение, тем более что подобных ей сочинений пылится в архивах многое множество. Ко мне в руки она попала фактически случайно — ее принесли по ошибке вместо реестра имущества миссии иезуитов в Лиме, но даже беглого просмотра хватило, чтобы понять: передо мной — настоящее сокровище.

Там было множество невероятных, фантастических историй, от которых бросило бы в жар любого кладоискателя. Прекрасные легенды о Долине Каменных Воинов, о Трехстах Говорящих Головах, о золотой цепи на дне озера Титикака и множество иных, не менее удивительных. Но меня особенно заинтересовал рассказ о Terra del Suenos, или Земле Снов.

Из всех легенд эпохи Конкисты эта — наиболее темная и таинственная. Испанские хронисты упоминали о Terra del Suenos как об одном из Двенадцати Препятствий на пути к хранилищу золота инков — Пайтити. Иногда это место называлось Puno Waci, что на языке кечуа означает «Дом Грез». Но везде упоминания об этой стране скудны и отрывочны, окутаны завесой тайны. Поэтому, обнаружив на страницах старинной рукописи Фернандо Монтесиноса историю, имевшую прямое отношение к загадке Terra del Suenos, я испытал восторг первооткрывателя. Я был удивительно наивен тогда. Я считал, что передо мной лежит просто стопка пожелтевшей бумаги, исписанная каллиграфическим почерком старого иезуита, и не догадывался, что это лишь вешка На Пути Богов, первая из многих, указывающих дорогу… Но обо всем по порядку.

В своих «Дополнениях и комментариях» Монтесинос сообщал, что несколько лет назад встретил в Толедо одного человека, прибывшего из Индий, как тогда называли Новый Свет, — человека с удивительной судьбой, богатой приключениями, которые сделали бы честь любому конкистадору героического периода.

Мигель де Вальверде — так звали этого человека — родился в вице-королевстве Перу в 1565 году. Отец его, конкистадор старой закалки, был одним из людей покорителя инков Писарро. Мигель рос в обстановке культа героев прошлого, среди старого, но грозного еще боевого оружия, и овеянные легендами подвиги предков кружили ему голову. Он опоздал родиться… Ему было семь лет, когда пал последний оплот империи инков — поднебесная Вилькапампа. Был пойман и казнен в Куско юный Инка — Тупак Амару. Изловившие его солдаты рассказывали, что Инка стремился укрыться в восточных лесах, в тайном убежище Пайтити. Что в городе том несметное количество золота — все, что спрятали индейцы после гибели своего короля Атауальпы, все, что унесли из храмов империи спасавшиеся от католического креста жрецы солнечного культа. Сотни искателей сокровищ ринулись в гиблые восточные джунгли. Призрак золотой страны — Эльдорадо — манил безрассудных храбрецов из-за снежных вершин Анд. Правда, слишком часто оказывалось, что манил он их костлявыми пальцами смерти…

Мигель де Вальверде рос именно в это время. Завоевывать потомкам конкистадоров было уже нечего, но кипящая, словно расплавленное золото, кровь гнала их на новые подвиги. Вальверде стал одним из рыцарей Эльдорадо.

(Забегая вперед, скажу: он не нашел его. Но он обнаружил на своем пути нечто столь чудовищное, что сама мысль о золоте инков до конца жизни внушала ему ужас).

Он искал Эльдорадо двадцать пять лет. Начав поиски полным сил юношей, Вальверде уехал в Испанию сорокашестилетним ветераном, поседевшим в многочисленных испытаниях. Он переходил горные хребты и переплывал бурные реки, продирался сквозь джунгли и замерзал на каменистых плато. Нельзя сказать, что все было совсем уж тщетно. Почти в самом начале поисков Вальверде и его слуга-метис Энрике Пилью наткнулись в уединенной горной долине на древний храм Солнца, где застали дряхлого, еле передвигавшего ноги жреца и трех индейских мальчиков, кормивших его и ухаживавших за священными змеями. Мальчишек прогнали пинками, жрецу приставили к горлу острый толедский клинок и потребовали, чтобы он рассказал, где спрятаны сокровища. Жрец оказался сговорчивым и отдал Вальверде искусно сделанную карту-макет, на которой был обозначен путь к Пайтити, прибежищу последних Детей Солнца. Он пытался объяснить что-то насчет Двенадцати Препятствий, стоящих на этом пути, но Вальверде его плохо понял (или плохо слушал).

Здесь кроется причина рокового заблуждения нашего героя — то, что он принял за Девятое Препятствие, «Дом Грез», или Puno Waci, было на самом деле совершенно особенным местом, прямого отношения к золоту инков не имевшим. На это несоответствие указывал и Монтесинос, писавший, что «по моему разумению, не для чего человеку, дошедшему до Земли Снов, искать иных мирских благ, пусть бы то были все сокровища Кахамарки». Иногда мне кажется, что вся история о Пайтити — искусный вымысел, и, возможно, сам загадочный город не что иное, как облеченный в зримые формы символ скрытой в горах нечеловеческой тайны.

Так или иначе, получив в свое распоряжение карту некой весьма удаленной части Анд, ободренный Вальверде продолжил поиски. Однако удача явно изменила ему. То он сбивался с дороги, то гибли его мулы, то самого его валила с ног жестокая лихорадка. Несколько лет подряд он бросался на штурм Черной Кордильеры, и каждый раз вынужден был отступать. Он побывал в Лиме, добился аудиенции у вице-короля и просил его оказать предприятию финансовую поддержку — тщетно. Времена, когда колониальная администрация ссужала деньгами пускавшихся в сомнительные авантюры благородных идальго, миновали. Вице-король не дал Вальверде ни песо. Ничего не добившись, Вальверде на свой страх и риск собрал небольшую группу верных людей и канул в неизвестность на целых десять лет.

Это был долгий и трудный поход. Даже начисто лишенный скепсиса Монтесинос в комментариях к рассказу Вальверде не мог скрыть своего изумления, когда речь заходила о гигантском лике, высеченном в скале руками допотопных титанов и поглотившем пятерых товарищей конкистадора, или о болотах, населенных змеями величиной в двадцать эстадо, или о чудовищных армиях муравьев-людоедов, не оставляющих на своем пути ничего живого… Люди гибли один за другим, и когда, наконец, Вальверде и верный слуга его Пилью добрались до Земли Снов, разделить их радость было уже некому.

Перед ними лежала долина горной реки. Даже не долина, а невероятно глубокий каньон. Голые черные и серые скалы, острые, как бритвы, пики, одинокие глыбы базальта и андезита стыли под пронизывающим ветром, несшим сухой обжигающий снег. Высокое равнодушное небо было абсолютно пустым — ни облака, ни неспешно плывущего над вершинами кондора. Путешественникам казалось, что их закинуло на самый край света, что дальше просто ничего нет.

На краю света жили люди. Глубоко внизу, у грохочущей реки, в жалких зарослях кривобоких деревьев стояла маленькая индейская деревушка. Ее жители поделились с пришельцами своей нехитрой снедью и рассказали, что живут здесь давно, с тех пор, как ушли по Пути Богов последние пришедшие с запада инки.

Так впервые Вальверде услышал о Пути Богов.

Индейцы плакали и заклинали его не ходить дальше по реке. Они пытались объяснить ему, что только посвященный и равный богам человек может безнаказанно вступить в Дом Грез. Но Вальверде, всегда полагавшийся только на свой меч и не боявшийся ни бога, ни дьявола, не стал их слушать. Когда они с Пилью отъелись и набрались сил, из заплечного мешка вновь была извлечена карта. Девятое Препятствие оказалось совсем рядом, на расстоянии фаланги мизинца от пересекавшего Черную Кордильеру каньона. И искатели пропавшего золота ушли вверх по ущелью.

Туда вела хорошо сохранившаяся, мощеная гладкими плитами дорога. Подъем был довольно крут, и путешественники продвигались медленно. Через два дня они вышли к Девятому Препятствию.

Вальверде сравнивал Дом Грез с Колизеем (для своего времени он был довольно образованным человеком, а за те тридцать лет, что прошли между его возвращением в Испанию и встречей с Монтесиносом, успел объездить почти всю Европу), только Колизей, по его словам, устремлялся к небу, a Puno Waci уходил всеми своими ярусами в недра земли. Он представлял собой огромный амфитеатр, дна которого не было видно. Определить его глубину казалось невозможно из-за странного слоистого тумана, скрывавшего нижние ярусы. Мощеная плитами дорога спускалась в воронку, описывая концентрические круги, причем каждый круг был ниже предшествующего приблизительно на два эстадо.

Здесь, на краю амфитеатра, произошло небольшое препирательство между Вальверде и его слугой. Пилью наотрез откзывался идти вниз и настойчиво отговаривал своего господина — он припомнил и предостережения старого жреца, и причитания жителей деревушки. «Осмелившегося вступить на Путь Богов ждет нечто худшее, чем смерть, — повторял он. — Нужно немедля покинуть это место и продолжать поиски Пайтити». Но Вальверде и слышать ничего не желал. Конечно, целью его оставалось золото инков, однако прежде он твердо вознамерился разгадать тайну Дома Грез. И гордый потомок конкистадоров, слегка притопнув ногой в подкованном железом сапоге и положив руку на меч, приказал своему верному слуге следовать за ним. Для бедного метиса это решение оказалось роковым.

Они ступили на плиты изгибающейся под наклоном дороги и прошли с десяток шагов. С ними ничего не случилось, и Вальверде, уверившись, что по Пути Богов можно идти безнаказанно, решительно зашагал вперед, увлекая за собой Пилью. Они преодолели первый ярус и незаметно перешли на второй. Чем глубже они спускались, тем больше казалось им, что дорога ведет в какой-то волшебный мир, ничего общего не имеющий с диким пейзажем, к которому их глаза привыкли за последние месяцы. Острые зубцы гор постепенно скрылись за круглыми стенами амфитеатра, и только глубокое пустое небо висело над гигантским колодцем, заволакиваясь понемногу серо-желтой дымкой, из чего Вальверде заключил, что туман поднимается и к верхним ярусам, но в более разреженном состоянии, и из ущелья поэтому не виден.

Туман этот был причиной смутного беспокойства путников, все время ожидавших какого-то подвоха — то им казалось, что в глубинах слоистого облака, колыхавшегося на дне воронки, ворочается некое чудовищное животное, то виделись толстые серые щупальца, извивавшиеся, подобно огромным змеям. Вальверде на всякий случай извлек из ножен свой меч и приготовился отразить нападение, если оно последует. Но никто не нападал на вступивших на Путь Богов, и они беспрепятственно спустились на третий ярус подземного амфитеатра.

Только тут, в третьем круге, Вальверде заметил, что вокруг творится что-то неладное. Это место наиболее темное и невнятное в его рассказе. «Неожиданно, — вспоминал он, — Пилью упал на колени и стал ногтями царапать плиты дороги». Высеченные на верхних ярусах из гранита, они приобрели здесь тускло-желтый цвет — дорога была вымощена чистым золотом. «Пайтити, Пайтити», — словно в трансе, повторял метис, осыпая поцелуями желтый металл. Хозяину стоило больших трудов поднять Пилью на ноги и заставить идти дальше, навстречу новым чудесам Дома Грез.

Они проходили под великолепными золотыми арками, через покои, украшенные мерцающими самоцветами, видели таинственные храмы, охраняемые серебряными статуями с глазами из драгоценных камней. Затем они вошли в удивительный золотой сад, один из тех, которыми славилась страна инков, и там, среди золотых яблонь с поющими серебряными птицами, их встретил король Земли Снов. Он приветливо говорил с путниками и предложил им быть гостями его королевства. А королевство то, рассказывал Вальверде, было весьма обширно и включало в себя не только подземные полости, но и воздушные сферы, а также некие круги, лежащие за границей четырех стихий. (Монтесинос, ссылаясь на дальнейшие события, не колеблясь объявил эти «некие круги» областью инферно). И чем дальше продвигались путники в глубь Terra del Suenos, тем прекрасней казалась им эта страна.

Что произошло дальше, неясно. На груди, под рубашкой, Вальверде носил серебряный крест с волосом святого Яго из монастыря в Эстремадуре. «В какой-то момент, — вспоминал Вальверде, — крест стал жечь мне кожу, а потом вдруг вспыхнул ослепительным белым пламенем. И упала с моих глаз дьявольская пелена, и я прозрел. И увидел, что лежу на камнях в недрах земли, в страшной пещере, полной мерзопакостных чудищ, и что Пилью уже нет со мной. И хотел я встать и бежать обратно, но не было сил, ибо глаза мои закрывались сами собой, и я вновь погружался в блаженство и роскошь золотых садов. И так я долго боролся с сатанинским наваждением, но оно неизменно одолевало меня».

В конце концов Вальверде понял, что ему не выбраться. Никто не держал его, не было пут, связывавших его по рукам и ногам, но стоило просто прикрыть глаза, как исчезало всякое желание бежать, и ласковый голос короля отравой лился в уши, убеждая остаться, обещая немыслимые сокровища и неземное могущество. Разумеется, он уговаривал Вальверде снять крест — по словам короля, крест мешал какому-то чрезвычайно важному церемониалу, пройдя через который, испанец мог это могущество обрести. Но Вальверде был истинным христианином и достойным потомком конкистадоров. В миг просветления он нашарил лежавший рядом меч и, закрыв глаза, рубанул им по запястью левой руки. Отсеченная кисть повисла на кровавых нитях, кровь потекла по камням, и страшная боль, ударив в мозг, прояснила зрение Вальверде. Он с трудом поднялся и, прижимая культю к груди, побрел назад по Пути Богов. Оказалось, что он спустился очень глубоко. Где-то в третьем круге он свалился, обессилев от потери крови, но продожал ползти, цепляясь за камни ногтями и зубами. Чем выше он поднимался, тем слабее звучал голос короля и легче было бороться с наваждением, и это было хорошо, потому что боль в руке постепенно остывала, только кровь билась в обрубке короткими сильными толчками. Наконец он добрался до края амфитеатра, перевалился через него и полетел вниз по склону горы, обдирая тело о камни. Он упал в реку, ледяная вода привела его в чувство, и он полз еще сутки, уже полумертвец, пока его не подобрали индейцы из прибрежной деревушки. Вальверде отхаживали три месяца. Видимо, организм его был и в самом деле могучим, потому что он выжил и через полгода покинул поселок, взяв себе в провожатые одного из молодых индейцев. Еще год он пробирался на запад, к населенным горным долинам, прошел сквозь сельву и болота предгорий, и, наконец, в 1611 году появился в Лиме, Городе Волхвов.

Вот, собственно, и вся история Мигеля де Вальверде, человека, столкнувшегося с неведомым. Спустя тридцать лет, в Испании, незадолго до смерти, он передал иезуиту Монтесиносу свои записки, которые тот, после незначительной литературной обработки, включил в «Дополнения и комментарии к древним историческим мемориалам Перу». От себя Монтесинос добавил, что лично у него нет оснований сомневаться в честности Вальверде и что много еще тайн хранит страна, которой некогда владели инки. Он подтвердил также, что у Вальверде, в ту пору почти восьмидесятилетнего старца, действительно была отсечена кисть левой руки, и он носил на культе протез — железную перчатку с искусно сделанными гнущимися в фалангах пальцами.

Хорошо помню, что когда я закончил читать этот удивительный рассказ, было уже очень поздно. Возвращаясь из архива в гостиницу по кривым улочкам ночной Севильи, я поймал себя на мысли, что все время думаю о том, с чем же в действительности столкнулся Вальверде в самом сердце Анд. Его рассказ, пусть даже и приукрашенный, и преувеличенный, имел в своей основе нечто, не вмещающееся в обычные рамки средневековой легенды. Будто конкистадор прикоснулся к чему-то неземному. Чему-то, обладающему удивительным свойством околдовывать даже на расстоянии, даже через многие сотни лет. Я понял это, когда мне приснилось затерянное в горах ущелье и заполненный серым туманом амфитеатр… А утром я проснулся с твердой уверенностью в том, что должен повторить путешествие Вальверде.

3

Клиент замолчал и принялся набивать трубку. Утрамбовав табак, он щелкнул зажигалкой и с наслаждением затянулся. Над столом поплыло облачко синеватого дыма, напомнившего мне загадочный туман из его рассказа.

— И вам это удалось? — полуутвердительно спросил я.

Он кивнул.

— Разумеется. Испанец оставил подробное, хотя и весьма запутанное, описание своего маршрута. Для специалиста, располагающего к тому же последними данными спутниковой съемки, расшифровать темные места этого документа было делом двух месяцев. По моим расчетам, амфитеатр, обнаруженный Вальверде, находился в труднодоступном и малонаселенном горном районе Республики Перу — с вашего позволения, я обойдусь без указания точных координат. Я воспользовался своими старыми связями в университете Сан-Маркос в Лиме, и хотя тамошние историки не проявили большого интереса к Terra del Suenos, они похлопотали за меня перед директором департамента геологии. Через несколько недель я был уже в лагере геологической партии, работавшей в горах в относительной близости от интересовавшего меня района.

Он с интересом взглянул на свой опустевший бокал и наклонил над ним бутылку. Подцепил с тарелки ломтик лимона и некоторое время задумчиво его пережевывал.

— Икры, — наконец сказал он решительным тоном. — Икры — вот чего не хватает. Вам принести виски, старина? И, может быть, чего-нибудь еще?

— Весьма любезно с вашей стороны, — я приподнял пустой стакан. — Двойную порцию «Гленливета», если вас это не затруднит, дружище. И, кстати, я жду продолжения истории.

Клиент погрозил мне пальцем.

— Только после икры. Долгие рассказы всегда возбуждают мой аппетит.

Я взглянул на часы — на этот раз совершенно открыто.

— Три часа утра — не поздновато ли для ужина? Он усмехнулся.

— Для обычного — вне всякого сомнения. Но икра, особенно черная, хороша в любое время суток. Не зря же в прежние времена ею угощали даже преступников перед казнью!

Опять эти странные намеки. Может быть, близость смерти действительно раскрывает дремлющие в человеке способности к предвидению? Я улыбнулся своему приговоренному, проследил, как он идет к стойке, а затем точным выверенным жестом полез в карман за мятными драже. Точнее, не совсем за ними.

В другом кармане, застегнутом для верности на пуговицу, лежала коробочка с капсулами метацианида, неотличимая с виду от той, что я купил час назад у бармена. Я расстегнул пуговицу, извлек коробочку, отщелкнул ногтем крышку и вытряс одну капсулу на ладонь.

Маленькая белая горошина, заряженная ядом, способным гарантированно уничтожить десяток взрослых мужчин. Говорят, у метацианида слабо выраженный миндальный привкус. Действует он, конечно, не сразу. Час-другой немного покалывает сердце, становится трудно дышать, но потом все проходит. А еще через час сердце внезапно останавливается. И никаких следов. Страшно дорогая штука. Я по-прежнему не понимал, зачем кому-то понадобилось тратить немалые суммы на ликвидацию скромного специалиста по истории средневековья, но от моего понимания ровным счетом ничего не зависело. Контракт заключен и должен быть выполнен.

Со стороны могло показаться, что я закидываю себе в рот очередную мятную таблетку. Только вместо моего рта белая горошинка на этот раз попала точно в бокал с коньяком, стоявший на другом краю столешницы.

Не буду спорить, трюк довольно рискованный. Он требует специальной подготовки, длительных тренировок, идеального контроля над мышцами ладони. Плюс правильное освещение, плюс отвлекающие маневры для зрителей (пусть даже их и нет). Но игра стоит свеч.

Белая капсула моментально растворилась в коньяке. Готов побиться об заклад, что если бы клиент сейчас сидел напротив меня, он все равно ничего не заметил бы. Честно говоря, я готовился именно к такому варианту, но клиент сам упростил мою задачу до учебного уровня. Что ж, спасибо за помощь.

— Ваш виски, старина, — сказал клиент, ставя передо мной бутылку «Гленливета». Меньших объемов он, видимо, не признавал. — Наливайте себе сами сколько пожелаете. Все за мой счет.

Он поставил тарелку с черной икрой на середину стола. Икра мерцала и маслянисто отсвечивала в приглушенном свете, пробивавшемся сквозь искусственные лианы.

— Берите нож, — он протянул мне небольшой ножик, из тех, которыми совершенно невозможно отрезать кусок отбивной в ресторане, — лимон и делайте, как я.

— Нет, спасибо, — я покачал головой. — Только виски.

— Ваше право. Но одну порцию я на всякий случай для вас оставлю.

Он сноровисто намазал икрой дольку лимона, отпил довольно приличный глоток и с видимым удовольствием стал жевать свой диковинный бутерброд. Дело было фактически сделано — дозы, которую он принял, хватило бы на троих. Я позволил себе слегка расслабиться.

— Вы все же расскажете, чем закончилось ваше приключение?

— Оно еще не закончилось, — пробормотал он жуя. — Это, пожалуй, самое забавное в моем приключении… Что ж, если вы обещаете мне не заснуть, прежде чем я дойду до финала, а также попробовать икры с лимоном — не сейчас, а когда я вам скажу, — то извольте.

Он отставил в сторону недопитый коньяк и снова взялся за трубку.

— У геологов был вертолет. Я без особого труда договорился с ними и совершил несколько рекогносцировочных полетов над горами. В тех местах чертова прорва мелких и очень бурных речушек, причем многие протекают по дну глубоких каньонов. Целый лабиринт. Заблудиться элементарно. На пятый или шестой раз я заметил среди скал расселину, затянутую странным туманом, и — вроде бы — развалины каких-то сооружений. Сбросил туда радиомаячок, и на следующий день пилот вертолета Хорхе — маленький, чрезвычайно набожный мулат — высадил меня со всем необходимым невдалеке от расселины. Мы договорились, что он прилетит за мной через два дня.

Со мной была палатка, очень хорошая винтовка фирмы «Штейер», ракетница, альпинистское снаряжение, мощный фонарь, видеокамера, фотоаппарат, а также противогаз. Я исходил из того, что туман в амфитеатре обладает галлюциногенными свойствами — что-то вроде испарений, которыми дышали пифии в Дельфах. По сравнению с Вальверде, который полагался только на свой меч, я был экипирован несравненно лучше.

Он усмехнулся. От краешков губ резкими линиями протянулись глубокие морщины.

— Во всяком случае, мне так представлялось. Потрясающая глупость — соваться в иную реальность с набором дурацких побрякушек двадцатого века. Мы с вами — он обвел рукой полутемный зал — сущие дети по сравнению с великими магами древних времен. Мы полагаемся на радио и электричество там, где нужно иметь сверхтренированную психику и способности посвященного. И, что самое главное, мы свято убеждены в том, что аккумуляторный фонарь автоматически ставит нас выше тех, кто развил в себе способность видеть в темноте. Короче говоря, я был таким же идиотом, как все.

Когда я высадился — не у самой расселины, там вертолет не смог снизиться из-за тумана, а в нескольких километрах ниже по реке — солнце уже перевалило зенит. Я направился к руинам, возле которых исправно пищал сброшенный мной накануне радиомаячок. Туда вела разрушенная дорога с вывороченными, стоящими торчком плитами. Видимо, после посещения Вальверде места эти пережили землетрясение.

Через полтора часа я вышел на довольно ровную и гладкую площадку, нависавшую над расселиной. С нее были хорошо видны остатки амфитеатра, уходившего в недра горы. Никогда в жизни не встречал более странного сооружения. Можете себе представить Вавилонскую башню с картины Брейгеля, только поставленную с ног на голову и закопанную в землю? Не можете? Жаль…

Первое, что пришло мне на ум — что штука эта, наверное, чертовски глубока. Не знаю уж, почему, но вот так показалось. Как справедливо отмечал Вальверде, дна не было видно из-за тумана. Кстати, отдельные его клочья тут и там плавали по расселине. Они поднимались на незначительную высоту над трещинами в породе, колыхались над большими черными камнями, таяли в прозрачном горном воздухе. Но сам амфитеатр буквально затопило плотным туманом — как если бы вы затянулись сигаретой и выдохнули дым в воздушный шарик. Я очень, очень осторожно попытался подышать этим дымом — безрезультатно. Ни запаха, ни вкуса — воздух как воздух, только на вид сизый и слоистый. Ни головокружения, ни видений я не испытал. Несколько разочарованный, я спустился к руинам.

Я человек терпеливый, умею держать себя в руках. Думаю, именно это в конечном итоге меня спасло. Сунься я в амфитеатр сразу же… Впрочем, не буду забегать вперед. Скажу лишь, что в этот вечер я ограничился тем, что ходил вокруг да около. По краю амфитеатра шел внешний ярус — изящные узкие окна, карнизы, полустершиеся барельефы. Кроме амфитеатра, в расселине не было больше ничего интересного — ни одного следа рук человеческих, лишь в одном месте к пробивавшемуся из-под камня источнику с желтоватой, насыщенной солями водой вели грубые, выбитые в породе ступени. Странным образом они казались гораздо ближе нашему времени, нежели таинственная воронка.

Перед заходом солнца я поднялся на площадку и поставил палатку. Последние солнечные лучи освещали расселину, словно софиты сцену, скалы вокруг отбрасывали четкие, фантастические по очертаниям тени, было совсем тихо, и даже ветер, свистевший в ущелье, смолк. Наступила минута, которую я не забуду никогда в жизни. На мгновение показалось, что я нахожусь на другой планете. Прозрачный, ломкий воздух, загадочные развалины, абсолютная тишина… Это место уже не принадлежало нашему миру, оно было преддверием страны, лежащей за пределами пространства и времени. Помните, я излагал вам свою гипотезу о цивилизации, балансирующей на грани двух миров? Здесь проходила грань — и это чувствовалось даже физически. Пока позволял свет, я снимал все на камеру. Пленки потом погибли, но я уверен, что если бы даже с ними ничего не случилось, они мало что сказали бы зрителям. Там всюду была магия, понимаете меня? Настоящая магия очень древнего священного места. И не находясь там, не чувствуя этого каждой клеткой своего тела, каждой порой кожи, невозможно увидеть всю его завораживающую красоту. А я до сих пор закрываю глаза — и вижу…

Потом наступила ночь. При лунном свете пейзаж, окружавший меня, выглядел еще более нереальным. Только звуки вернулись — шумела внизу река, выл ветер. Я сидел возле небольшого костерка и глядел на амфитеатр. Туман, шевелившийся на его дне, стал голубовато-жемчужным. Тени от полуразрушенных ворот протянулись к самой моей палатке…

Он замолчал, и я вдруг отчетливо понял, что вижу перед собой не стол с двумя бутылками и тарелкой икры, а черные скалы, залитые серебряным светом, неясные очертания развалин вдалеке и — очень четко — металлический колышек палатки, вбитый в расщелину в камне в полуметре от моей ноги. Видение было настолько реальным, что я невольно протянул руку в направлении колышка. Пальцы уткнулись в ножку стола, и я очнулся.

— Как вы это делаете? — спросил я, чувствуя, что голос у меня сел и звучит неуверенно. — НЛП? Гипноз?

Он улыбнулся и отправил в рот еще один ломтик лимона, перепачканный черными пятнами икры.

— Магия, — в голосе его не было иронии, и это никак не сочеталось с усмешкой. — Что же еще? Вам понравилось? Хотите посмотреть еще?

Я сглотнул слюну.

— Нет. Рассказывайте дальше.

— На следующий день я начал готовиться к спуску. Забавно, но я с самого начала настолько доверял Вальверде, что даже не особенно удивился, увидев амфитеатр. Теперь то же самое доверие вынуждало меня принять определенные меры предосторожности — ведь что-то, таившееся в глубине загадочного сооружения, чуть было не погубило испанца. Я по-прежнему считал, что все дело в свойствах тумана, хотя опыт, проведенный накануне, как будто свидетельствовал против этого. Однако эти свойства могли проявляться только при большой концентрации газа, на нижних ярусах. Поэтому я сразу же надел противогаз, к неудовольствию своему обнаружив, что его толстое стекло здорово мешает обзору. Кроме того, я обвязал себя вокруг пояса крепкой веревкой — на тот случай, если я заблужусь в подземельях. Другой конец я примотал к полуразрушенной колонне у входа в амфитеатр. На шею я повесил фонарь, через плечо — видеокамеру, в руке держал винтовку. Замечательное зрелище. Он усмехнулся прежней жесткой усмешкой.

— На самом деле я предусмотрел не все и упустил самое главное.

Я воспользовался паузой и плеснул себе в бокал немного виски из принесенной им бутылки.

— Вальверде спасся потому, что у него был меч. А у меня не было даже ножа.

— Вы хотите сказать, что с вами произошло то же самое?..

— Терпение, старина. Кстати, вы еще не передумали насчет икры? Очень хочется показать вам маленький фокус… Ну так как?

— Ладно, — сказал я. — Только не тяните, у каждого слушателя есть своя точка кипения.

Я взял лимонный кружок и осторожно намазал его черной икрой. Откусил кусочек, прожевал. Вкус был совсем не плох. Я потянулся за бокалом.

— Дело в том, что лимон с икрой считается идеальной закуской для коньяка, — поучающим тоном заметил клиент. — Виски в данном случае совсем не подходит, а точнее, не соответствует стилю. И хотя вы нарушили последовательность и запиваете закуску, вместо того, чтобы делать наоборот…

Я сделал глоток. В тот момент, когда напиток обжег горло и скользнул в пищевод, мне стало ясно, что это не виски. Я ошеломленно уставился на свой бокал — вроде бы тот же самый. Отхлебнул еще немного, покатал во рту. Коньяк. Крепкий, хорошо выдержанный «Remy Martin» с присущей этому напитку грубоватой дубовой терпкостью и специфическим ароматом. Показалось — или действительно? — где-то среди слоев многосложного букета просочился горьковатый вкус миндаля.

На мгновение меня словно парализовало. На протяжении всего нашего разговора я контролировал ситуацию на сто процентов — иначе невозможно на ликвидации. Я не выпускал из своего поля зрения ни бутылку, ни бокал. Клиент не мог подменить бокалы!..

А если — мог? Если я выпил предназначенный ему коньяк? И привкус миндаля не почудился мне?

Вспотели ладони, бешено заколотилось сердце. Что это, страх или сердцебиение, вызванное действием метацианида? Понимая, что перестаю держать себя в руках, я хрипло спросил:

— Вы подменили бокалы?…

— Разумеется, нет, — спокойно ответил клиент. — Но коньяк поможет поверить в то, что кажется невероятным…

— Как у вас получилось?…

— Сейчас поймете. Я подхожу к заключительному этапу своей истории. Ну, ну, приятель, успокойтесь, вы же не отравы какой хватили, а приличного коньяку… Итак, я продолжаю.

Пребывая в полной прострации, я вновь потянулся за бутылкой и наполнил свой бокал. На мгновение мне пришло в голову, что я стал жертвой розыгрыша и в бутылке изначально был коньяк. Увы — первый же глоток окончательно избавил меня от иллюзий. В следующее мгновение я увидел перед собой бледное лицо, широко открытые глаза с плавающими зрачками и узкую кисть, сжимавшую бокал с желтоватой жидкостью. За спиной у бледного человека была оплетенная искусственными растениями решетчатая стена кабинки, хотя еще секунду назад в поле моего зрения находилась стойка и часть зала. Человек, чье лицо казалось мне невероятно знакомым, застыл в неестественной позе манекена, нелепо наклонив голову. Я протянул руку — манжет рубашки был расстегнут, обнажая шрамы на запястье, — и потрепал его по щеке.

— Эй, дружище, вы, кажется, хотели услышать окончание истории?..

… С величайшими предосторожностями я спустился на три яруса. Возможно, вы помните, что именно в третьем ярусе Вальверде и Пилью увидели золотые плиты — то есть, следуя логике документа, стали жертвами чар. Со мной ничего подобного не происходило. Я шел совершенно спокойно, внимательно разглядывая барельефы. Туман был не очень плотным и позволял это делать. Изображения, покрывавшие стены снизу доверху в несколько рядов, нисколько не напоминали стилизованные росписи инков — скорее, их авторами могли бы быть древние египтяне, если бы они когда-либо жили в Южной Америке. На них в определенной, хотя и сложной, последовательности изображалось путешествие некоего человека — знаете эти рисунки из Книги Мертвых? — переживающего целый ряд необычных, иногда пугающих трансформаций. Человек этот, на голову выше окружавших его звероголовых существ, переходил из покоя в покой, поднимался и спускался по спиралевидным лестницам, звероголовые клали его на длинные каменные столы, облачали в пелены, как мумию, купали в бассейнах… При этом какие-то мельчайшие, неуловимые детали намекали, что, в отличие от героев египетских погребальных росписей, человек этот был жив. От картины к картине он менялся, то ли становясь больше и объемнее, то ли просто меняя очертания. В конце концов я понял, что его ждало превращение в некую иную форму существования и что эта трансформация будет показана на барельефах нижних ярусов. В этот момент мне показалось чрезвычайно неудобным рассматривать изображения через стекло противогаза — и стоило этой мысли только мелькнуть у меня в мозгу, как противогаз оказался у меня в руке!

Самое поразительное заключалось в том, что я абсолютно не отдавал себе отчета в своих действиях. Я даже не помню, снимал ли я противогаз. Я лишь подумал, как отвратительно видно в противогазе — и в следующий момент противогаза на мне не стало. Стягивал ли я его свободной рукой — в правой у меня был фонарь, — думал ли о последствиях — сказать не могу.

Но, по совести говоря, это мало что изменило. Рассматривая барельефы, я спустился еще на два яруса и вдруг обнаружил, что иду по каким-то коридорам, разительно отличавшимся от верхних террас. Они явно имели своды — по-видимому, я оказался в подземельях, о которых упоминал Вальверде — а на полу иногда встречались ступени. Конечно, никаких золотых плит или садов тут и близко не было, зато барельефы на стенах сохранились лучше, чем наверху, и именно здесь я окончательно понял смысл изображенных на них ритуалов. То был Путь Богов — так звучало истинное древнее имя этого места. Не Земля Снов, не Дом Грез, а Путь, на котором человек превращался в высшее существо. Ибо таково было назначение исполинской воронки, уходившей глубоко в лоно земли и пронзавшей насквозь области инферно, о которых писал Монтесинос.

Еще я понял, что вступивший на Путь должен двигаться по нему до конца, хотя и не каждому удавалось пройти весь этот ряд трансформаций успешно. Многие, как следовало из рисунков на стенах, просто погибали — их головы трескались, как переспелые персики, и из них, извиваясь, выползали змеи с человеческими лицами. Некоторые становились звероголовыми — это, как я понял, были слуги Пути, выполняющие церемонии, необходимые для обращения посвященных. Но мне отчего-то с самого начала было ясно, что это не моя участь. Рассматривая барельефы, я почувствовал рядом чье-то присутствие. Не враждебное, нет. Нечто, обитавшее в самой глубине амфитеатра, прикоснулось к моему сознанию и вошло в него. То самое нечто, которое несчастный Вальверде принял за короля золотой страны.

Оно говорило из темноты, и место, где Оно обитало, было затянуто самым плотным туманом — похоже, туман рождался и выползал именно оттуда. Оно шептало мне, что я прошел тропами, открытыми лишь для посвященных, и потому достоин превращения. Еще несколько ярусов, и трансформация свершится, говорило Оно, и распахнутся двери, ведущие в прошлое и будущее, и законы мира станут послушной глиной, из которой можно будет лепить все, что угодно. Но — странное дело! — чем больше Оно обещало, тем более удивительным казалось мне, что я его не вижу. Наверное, я был уже основательно отравлен, потому что не чувствовал ни страха, ни очевидной фантасмагоричности происходящего. Но вот удивление свое я помню четко. «Я — это ты, — сказало Оно, — я принимаю от тебя твой дар и дарю тебе все, что у меня есть». «Какой дар?» — спросил я. «Ты и есть твой дар, — ответило Оно, — ты несешь мне свое тело и свою душу, а я приму их в себя, и ты станешь равен богам».

И тут я остановился. К этому моменту я уже кое-что понял по барельефам. А потом… ну, словом, в этом месте можно было усилием мысли увидеть что угодно, вот вплоть до сегодняшнего нашего разговора. Помните, как я подумал о том, что противогаз мне мешает?.. Так вот, сосредоточившись, я заглянул за завесу тумана и увидел его. Или, может быть, себя в конце Пути Богов. Увидел — и закричал.

Мне представилось некое гигантское создание на членистых паучьих ногах, с длинными сухими крыльями и большой головой с круглыми мерцающими глазами. Существо это имело множество отвратительных, мерзких черт, на которых я не хотел бы останавливаться. Оно сидело на краю какого-то исполинского черного туннеля, и ясно было, что туннель этот — вход в совершенно другой мир или миры, в которых эта тварь обитает. Из костяной его пасти медленно вытекал сизый туман.

Почему Оно явилось мне в этом облике — не знаю. Не знаю, было ли то его истинное лицо, или я стал такой же жертвой иллюзии, как бедняга Вальверде, говоривший с королем золотой страны. Но даже на меня, отравленного магией этого места, вид чудовищного насекомоподобного божества подействовал, как запах нашатыря. Я закричал и отшатнулся, поскользнувшись на склизком камне.

Потеряв равновесие, я ударился головой о выступ скалы и случайно нажал кнопку фонаря. Удивительно, но я так и не включил его раньше. Сначала он просто не требовался — на верхних ярусах мне хватало солнечных лучей, а позже я будто забыл о нем. Мощный столб света прорезал туман, и тут я понял, что нахожусь в кромешной тьме, и, похоже, очень глубоко под землей.

Темнота вокруг была плотной и осязаемой, она давила на меня, как давят на шахтера пласты угля. Как я мог что-то разглядывать в такой темноте — не знаю. Луч фонаря натыкался на черные осклизлые камни, и в ярком электрическом свете не было заметно никаких барельефов. Кое-что другое было там, в норах под стенами, но об этом я не хочу рассказывать. Возможно даже, что мне это померещилось, ведь я смотрел туда лишь считаные секунды. Всего несколько мгновений, за которые я успел развернуться и сделать несколько шагов назад, к спасению.

Далеко уйти мне не удалось. Я просто моргнул — и увидел, что стою в огромном сводчатом зале, потолок которого, терявшийся в сумрачной вышине, опирается на тонкие, будто сотканные из блестящих сочленений, колонны. В дальнем конце зала возвышался огромный, в три человеческих роста, трон из черного металла, а на нем, распластав по исполинским подлокотникам свои паучьи конечности, сидело то самое существо. Непонятная, гипнотическая власть была в его мертвенном взоре, и, повинуясь безмолвному зову, медленно переставляя ноги, я побрел по направлению к трону.

Все это время мы находились в постоянном ментальном контакте, и я, в общем, хорошо представлял, чего Оно от меня хочет. Оно собиралось поглотить меня — но не то чтобы сожрать в физическом плане, а именно поглотить какую-то часть моего «Я». Это был вполне джентльменский договор, потому что взамен Оно собиралось одарить оставшуюся от меня физическую оболочку какими-то неясными, но несомненно мощными магическими способностями. Я по-прежнему не чувствовал страха, но какая-то сила во мне отчаянно сопротивлялась этому наваждению. Что за сила — я, к сожалению, не знаю, и думаю, что не узнаю уже никогда. Вальверде было проще — его спас крест святого Яго. Я не носил креста, но само воспоминание о храбром испанце неожиданно натолкнуло меня на мысль о том, как можно избавиться от чар этого места. Вальверде, пытаясь вырваться из иллюзорного мира, полоснул себя мечом по руке. Болевой шок очистил его зрение и позволил выбраться наружу. Но у меня не было с собой даже ножа.

Огромным усилием воли, скрипя зубами и вцепившись ногтями в камень, я прорвался сквозь пелену грез и увидел себя, прислонившегося к стене подземелья, обессилевшего и готового идти дальше, к страшному завершению Пути Богов. И в тот короткий миг, когда я увидел свои руки — в действительности, а не во сне, — я изо всей силы вцепился зубами в левое запястье. А потом и в правое.

Это было больно, и это помогло. Исчез сводчатый зал и металлический трон. С трудом, будто преодолевая сопротивление воды, я повернулся и побежал наверх, к выходу, цепляясь за веревку. Несколько раз я спотыкался и падал, больно разбивая колени. Через несколько минут коридор вновь начал терять свои очертания, и сквозь голый камень стало просвечивать причудливое кружево нечеловеческой архитектуры. Тогда я остановился, разбил «глаза» противогаза о стену, выбрал самый длинный и острый осколок и полоснул им по ранам. Боль плеснула в мозг кипящим маслом. Я торжествующе захохотал и двинулся к выходу по спиралью закрученной дороге, время от времени кромсая свои руки осколком стекла. Так я поднялся еще на несколько ярусов. И вот, когда я уже совсем было решил, что одержал победу над засевшей в глубине амфитеатра тварью, она нанесла удар.

На этот раз все произошло в какую-то долю секунды. Я перестал чувствовать боль в руках, меня как будто оглушило чем-то теплым и мягким, и я погрузился в еще один, последний сон Дома Грез — сон, в котором, как и было мне обещано, распахнулись двери, ведущие в прошлое и будущее, и в котором я увидел, кем и для каких целей был построен в безлюдных горах гигантский подземный амфитеатр, увидел всю свою жизнь после посещения Terra del Suenos, вплоть до нашего с вами разговора сегодняшней ночью… И сон этот был так крепок, что ни зубы, ни стекла мне уже не помогли.

Очнулся я у вертолета. Хорхе, прилетевший, как и было условлено, через два дня, обнаружил следы моего лагеря на площадке, и спустился к амфитеатру. Он нашел веревку, потянул за нее и понял, что к другому ее концу привязано нечто очень тяжелое. Еще бы — она была обмотана у меня вокруг пояса. Тогда он спустился на два яруса — я, к счастью, уже довольно далеко успел заползти, — наткнулся на меня и на руках вынес наверх. Как ему это удалось — не знаю: он был ниже меня на две головы и килограммов на десять легче. Со мной не было ни винтовки, ни противогаза, ни видеокамеры — только погасший фонарь, что, кстати, очень странно, так как его аккумуляторы были заряжены под завязку. Сам я оброс двухнедельной щетиной, да к тому же заметно отощал. Потом мне пришлось долго восстанавливать силы в лучшей клинике страны, и почти все прошло бесследно — кроме вот этих шрамов.

4

Кто-то медленно закатывал рукава рубашки, открывая все новые и новые рубцы, уходившие от запястий к локтям. Я не понимал, кто это делает — то ли высокий худой мужчина с короткой трубкой в зубах, то ли бледный испуганный человек, чье лицо я только что видел напротив. Только что — потому что стоило рассказчику замолчать, бледное лицо стремительно надвинулось, становясь огромным, и остановившиеся глаза распахнулись еще шире, будто впуская в себя. Я снова был собой и снова смотрел на клиента своими собственными глазами. В голове гудело — то ли от выпитого, то ли оттого, что на протяжении последних минут я жил его воспоминаниями. Может быть, он и рта не раскрыл, а просто высосал мое сознание, словно коктейль через трубочку, покатал у себя в мозгу и выплюнул обратно. Дрожащей рукой я поднял бокал ко рту и сделал большой глоток. Стало немного легче.

— Безобразные шрамы, не правда ли? — клиент смотрел на меня в упор, не улыбаясь. — Мало кто может спокойно на них смотреть. Хотя, согласитесь, не так уж мало людей носят на себе всевозможные отметины, и далеко не всех это портит. Но здесь — другое дело.

— Не понимаю вас, — с трудом проговорил я.

— Помните, я говорил вам: мост между двумя мирами, цивилизации, приходящие из ниоткуда и уходящие в никуда… Дверь древнего знания, захлопнувшаяся тысячелетия назад, и судорожные, почти бессмысленные попытки приоткрыть ее вновь: пейотль, кока, ритуальные камлания… А теперь представьте себе, что человек, прошедший по Пути Богов, приобретает способность проходить сквозь эту дверь без всяких ненужных приспособлений. Какие невероятные, с точки зрения человека нашей культуры, возможности открываются перед ним! Прозрения прошлого и будущего, влияние на глубинные процессы, изменяющие лицо мира… То, что я продемонстрировал вам — превращение субстанций, перемещение восприятия, — детские игрушки по сравнению с истинной магией. И горько сознавать, что ничтожные обитатели плоской вселенной даже такое безобидное волшебство воспринимают как посягательство на устои их мироздания. Почему-то принято считать, что люди подсознательно верят в чудеса. Если бы это было так! Люди панически боятся всего, что не вписывается в их картину мира, чего они не могут понять. Наиболее прагматичные из них, правда, стремятся использовать в своих целях даже непонятное. Но уж если использовать у них по какой-то причине не получается — они из кожи вон вылезут, чтобы это уничтожить.

Он замолчал и некоторое время молча курил. Потом протянул руку, залез ко мне в карман пиджака, проворно расстегнул пуговицу и извлек коробочку с капсулами метацианида.

— Там, в Доме Грез, я действительно видел всю свою жизнь, — сказал он, вытряхивая на ладонь несколько капсул. — Вплоть до нашего с вами разговора сегодня. Видел и то, что случится потом…

Он поднял на меня холодные, будто прозрачный кристалл, глаза.

— Я знаю, кто вы. Знаю, кто вас послал. Говоря по правде, если бы я был человеком, то мне вряд ли удалось бы сдержаться — я не слишком жалую представителей вашей профессии. На ваше счастье, магам на людские игры плевать.

Изрезанное шрамами запястье дернулось, и три белых шарика исчезли у клиента во рту.

— Смотрите, смотрите, старина. Может быть, это поможет вам поверить.

Я почувствовал, что меня начинает трясти. Нервы у меня действительно крепкие, но всему бывает предел.

— Зачем?.. — едва слышно прошептал я, но он услышал — видно, и вправду знал наш разговор наизусть.

— Зачем? Вспомните, что я рассказывал вам с божестве амфитеатра. Могущество в обмен на жертву — вот закон Пути Богов. Могущество, как вы могли уже заметить, присутствует. А это значит, что жертва была принесена.

Он вдруг заговорил быстро, будто боялся, что нам помешают — боялся совершенно напрасно, потому что зал «Тропиканы» к этому часу уже почти опустел. Но он все равно спешил.

— Двадцать лет я живу в картонном мире. Двадцать лет я переставляю декорации, как мне вздумается, играю с куклами из папье-маше, дергаю за бороду режиссера. Меня занимают вопросы, о которых вы, обитатели картонного мира, даже представления не имеете. Иногда вы пытаетесь меня убить — вот как сейчас. Представьте, что на вас охотятся нарисованные человечки из комиксов — разозлились, что вы отказались, к примеру, покрасить их солнце в синий цвет, и объявили вам войну. Машут нарисованными пистолетиками, трясут нарисованными кулачками… Скучно все это, господи, до чего все это скучно…

«Он, наверное, сошел с ума, — подумал я, пытаясь совладать с поднимающейся откуда-то из глубины дрожью. — Может быть, это возбуждение — побочный эффект проглоченной им супердозы метацианида — строго говоря, мой собеседник был уже все равно что четырежды мертвец. Но коробочка с капсулами до сих пор находилась у него, а на ней оставались мои отпечатки пальцев…»

— Одна только мысль не дает мне покоя все эти годы, я уже двадцать лет думаю об этом и не могу найти ответ… Что, если последний мой сон в Доме Грез длится до сих пор, что, если мое тело лежит сейчас на камнях в том ужасном подземелье, и сновидение, которое удалось победить Вальверде, окружает меня… Что, если я только эманация того существа в жерле черного туннеля, а человеческая сущность моя без следа растворилась во мраке Пути Богов…

— Вы безумец, — сказал я. — Могу порекомендовать вам хорошего психоаналитика…

— Что бы вы сделали на моем месте, убийца? — спросил он, уставившись на меня своими прозрачными глазами. — Как проверить, грезы вокруг или реальность?

Я не собирался ему отвечать — не в последнюю очередь потому, что не люблю, когда меня называют убийцей. Но он и не ждал ответа.

— Тот, кто проходит по Пути Богов, приносит себя в жертву и получает дар. Жертва принесена и не может быть потребована обратно. Но от дара можно отказаться. Вот единственный способ узнать, реален ли окружающий тебя мир…

Он отбросил трубку и поднялся. Коробочка с метацианидом была по-прежнему у него в руке, и, когда он потянулся за своей бутылкой коньяка, я схватил его за запястье.

Правда, только для того, чтобы через секунду разжать хватку и в испуге отшатнуться. Кожа на запястьях, на вид вздувшаяся от уродливых рубцов, была совершенно гладкой и холодной. Что может быть ужасного в нормальной человеческой руке? Не знаю. Но я испугался — как никогда в жизни.

Руки — обычные, гладкие руки. Ни малейшего следа отвратительных шрамов, ни единой отметины, оставленной зубами или осколками стекла. И еще — ощущение холодной нечеловеческой плоти то ли рептилии, то ли огромного насекомого, скрывающегося под тонким покровом кожи.

— Поняли? — спросил он без тени прежней доброжелательности. — Ну, вот и славно.

Поднес бутылку к губам, отхлебнул прямо из горлышка, затем кинул что-то на стол и направился к выходу, едва заметно покачиваясь в такт невидимым волнам, баюкающим корабль. Я посмотрел, что же он мне бросил — это оказалась коробочка с капсулами.

Несколько минут я сидел, тупо глядя перед собой. Потом аккуратно протер коробочку салфеткой, спрятал ее в карман и поднялся. По правилам, необходимо было досидеть до закрытия, напиться до положения риз и отправиться в свою каюту в сопровождении стюарда. Но стоило ли волноваться о таких мелочах, как алиби, после того, что я пережил за этим столом?..

Нестерпимо хотелось глотнуть морского воздуха. Сердце выпрыгивало из груди, в горле застрял комок, руки дрожали, лоб покрылся испариной. Бармен сочувственно улыбался мне из-за стойки. Все вокруг было искусственным, плоским, ненастоящим. Переливающимися огнями мерцал пустой танцпол. Приглушенно звучала музыка, которую никто не слушал. Пять утра — самое пустое и бессмысленное время суток.

На палубе было свежо — дул сильный восточный ветер, отогнавший вчерашние дождевые тучи куда-то к Пелопоннесу. Море уже начало зеленеть — еще немного, и вынырнувшее из волн солнце окрасит его в винные цвета. Я подошел к борту и схватился за поручень. Холодный металл приятно остужал ладони. Я подставил лицо ветру и жадно глотал соленый воздух до тех пор, пока сердце не забилось в своем обычном ритме.

Что ж, дело так или иначе было сделано. Какие бы истории ни рассказывали мои клиенты, суть от этого не меняется. Приходит назначенный час, и они покидают наш мир. Куда они отправляются — не моя забота. В ад, рай или куда-нибудь еще — пусть даже уходят по Пути Богов, Я только открываю перед ними дверь. Только открываю дверь.

Что с того, что я никогда не узнаю, кем был мой ночной собеседник — человеком или чудовищем в человечьем обличье? Есть тайны, которым суждено умереть вместе со своими хранителями, и, может быть, это к лучшему. Думая так, я испытываю нечто похожее на жалость, — странное, легкое, неуловимое чувство, похожее на горьковатый привкус миндаля.

Чтобы отбить этот привкус, я высыпал себе в рот пригоршню мятных драже. Ненавижу мяту, но миндальную горечь требовалось заглушить. Широко размахнувшись, я забросил пустую коробочку далеко в море — минуту она покачивалась на быстро светлеющих волнах, потом исчезла из виду.