Штормовое предупреждение

1

Шестигранные зеркала из отшлифованного халцедона отражали лестницу, ведущую в никуда.

Туннель освещался скудно. Пламя гигантского костра, разведенного Вильях-Уму на вершине скалы, должно было преломляться в специальных линзах из горного хрусталя и давать ровный спокойный свет на всем протяжении подземной тропы к Пещере Снов. Но то ли великий жрец разучился складывать костры, то ли линзы не протирали последние лет десять — вместо холодного сияния хрусталя его окружали какие-то багровые отблески, мечущиеся тени, наплывы кровавой тьмы. Он чувствовал себя спускающимся в огненные бездны Нижнего Мира грешником.

«Возможно, скоро так и случится, — подумал старый жрец. — Я слишком много позволял себе в этой жизни, чтобы надеяться на снисходительность отца нашего, Солнца. Это здесь, на земле, сан Верховного Жреца и золотые серьги-блюдца, оттягивающие уши до плеч, дают право почти на все. А там, на небесах, никто и не посмотрит, какого цвета у меня плащ и как коротко пострижены волосы. Скажут лишь: «Грешил? Ну так и отправляйся к Супаю, греховодник…»

«И все же мне повезло, — сказал себе Вильях-Уму. — Я не доживу до того страшного дня, когда живые позавидуют мертвым. Пусть к Супаю, пусть в подземелья Нижнего Мира. На земле будет хуже. Много хуже».

Размышляя о своей посмертной судьбе, он добрался до места, где коридор поворачивал, а хрустальные линзы были врезаны в камень стены таким образом, чтобы не посылать за угол ни единого лучика света. Старик, придерживаясь рукой за шершавую низкую притолоку, нащупал ногой невидимую ступеньку, шагнул… и провалился в абсолютную темноту.

Здесь было страшно — каждому, попавшему сюда, казалось, что он стоит на узком каменном мосту, повисшем над невообразимо огромной пропастью. Вильях-Уму, бывавший в Пещере Снов много раз, знал, что это только символ того поистине черного и бессознательного состояния, которое в древней традиции действительно называется Мостом Через Бездну и всегда предшествует истинным снам. Но сердцу, глупому человеческому сердцу, этого не объяснишь — здесь оно неизбежно начинало колотиться в бешеном ритме боевого барабана. «Тихо, тихо, — прикрикнул на свое сердце Вильях-Уму, — если ты и дальше будешь стучать так быстро, я не доживу до Сна Четырех…»

Подождав, пока колотушка в груди смолкнет, он, не дрогнув, прошел по прячущейся в темноте каменной колее и, отсчитав шестнадцать шагов, остановился. Медленно, чтобы не потерять направления, повернулся вполоборота влево. Пошарил рукой в непроглядном мраке и едва сдержал вздох облегчения, когда там, как и десять лет назад, обнаружилась стена с длинными рядами отверстий. Ощущение раскинувшейся вокруг бездонной пустоты тут же исчезло — он по-прежнему находился в подземелье, просто очень тихом и темном.

К левой руке жреца была тонкой золотой цепью прикована связка из четырех каменных цилиндриков. Стараясь унять дрожь в пальцах, он отцепил первый цилиндрик и погрузил его в верхнее отверстие в стене. Шевеля губами, отсчитал от него несколько углублений вниз и вставил второй. Когда последний стержень исчез в скале, давящее безмолвие подземелья взорвалось изнутри невыносимо резким скрежетом — это поворачивалась на оси гигантская каменная глыба, закрывавшая вход в Пещеру Снов.

Здесь, согласно ритуалу, дозволялось зажигать свет. Старик вслепую порылся в куче деревяшек, наваленных у порога, выбрал длинный и крепкий факел, обмотанный промасленной тряпкой, зажал его худыми коленями, звонко щелкнул кресалом. Обычный огонь, вспыхнувший в этой нечеловеческой тьме, показался ему знаком присутствия божества. Вильях-Уму укрепил зажженный факел в каменное кольцо над дверью, собрал упавшие на пол каменные цилиндры и, поднапрягшись, притворил массивную каменную дверь за собой.

Святилище было очень, очень древним. Когда первый Инка Манко Капак пришел в долину Куско полтысячелетия тому назад, горы вокруг были уже изрыты лабиринтами пещер и подземных галерей, созданных безымянными исчезнувшими народами для каких-то им одним известных целей. Пещера Снов была одной из немногих, чье назначение жрецам и ученым инков в конце концов удалось разгадать. Низкий каменный ящик, похожий на усыпальницу горного вождя. Ложе, вырубленное из глыбы диорита и застеленное полуистлевшим покрывалом из шерсти альпаки. Сталактит, монотонно роняющий ледяные капли в искусно выложенный бирюзой и нефритом водоем. В дальнем углу — причудливой формы камень, напоминающий то ли зверя, то ли демона, с плоской широкой головой. В середине головы чернело отверстие, забранное золотой решеткой. Решетку установили лет триста назад, все остальное убранство пещеры пребывало в том же виде, в котором его оставили неизвестные творцы, сгинувшие в бездне времен.

Последний раз Вильях-Уму был здесь десять лет назад — и не очень-то хотел спускаться сюда снова. В Пещере смутно чувствовалось что-то безмерно чуждое тому светлому солнечному божеству, которому он служил на поверхности. Может быть, это ощущение рождала близость хозяина Нижнего Мира — Супая, может быть, народ, создавший Пещеру, не любил и боялся солнца, только каждый раз, спускаясь сюда, великий жрец чувствовал себя вероотступником. И он ни за что не вернулся бы в Пещеру Снов без достаточного на то основания. Но сны, мучившие его последние годы… но видения, явно проступавшие в Зеркалах Пачакамака… но безмолвный зов собратьев, доносившийся к нему сквозь медитации на берегу океана… И в конце концов Вильях-Уму не выдержал. Прошлой весной он снарядил трех гонцов и перевязал каждого поясом из разноцветных нитей. Гонцы умчались, как быстрый весенний ветер, он глядел им вслед, и перед его мысленным взором тянулись дороги, по которым им предстояло пройти. Он видел скрытые за густой облачной пеленой горные вершины, песчаные пустыни, дающие приют в своих безводных просторах злым и буйным духам, сочную зелень джунглей и унылые пространства болот. Весь огромный континент, погруженный в сонное безмолвие, обитель племен, без зазрения совести пользующихся щедрыми дарами своих богов и забывших о том, что боги умеют не только давать, но и отнимать.

Осенью вернулся первый гонец с посланием, сплетенным из золотой проволоки с нанизанными на нее изумрудами. Зимой в носилках принесли второго — израненный, едва живой, он сжимал в руке нефритовую табличку с иероглифами, похожими на черепах и горбатых карликов. Третьего гонца Вильях-Уму не дождался, но приплывший с севера капитан торгового плота привез великому жрецу великолепную птицу-кецаля, и из послания, начертанного тушью на ее перьях, тот узнал, что и третий гонец передал весть по назначению, после чего был с величайшими почестями принесен в жертву на вершине самого высокого в Теночтитлане теокалли.

Таким образом, долг был исполнен, срок назначен, и оставалось ждать только самой долгой ночи — единственной, подходящей для ритуала Сна Четырех.

О-хо-хо, кряхтел старый жрец, вытряхивая пыль из покрывала альпаки. Мерзнуть всю ночь не хотелось, а в пещере было свежо. Вильях-Уму предусмотрительно оделся потеплее, но лежать на холодном камне в его возрасте означало промучиться ломотой в костях по меньшей мере до следующего лета. Поэтому он постарался придать ложу мало-мальски пристойный вид, стараясь не думать при этом о собрате из Паленке, видящем истинные сны на мягчайших подушках из перьев. Кое-как расстелив покрывало на жестком диорите, старик проковылял к оскалившемуся в недоброй гримасе зверю-демону и, расстегнув висевший на поясе мешочек, извлек оттуда горсть широких, немного загнутых по краям темно-бурых листьев, пронизанных толстыми, похожими на человеческие вены прожилками. Аккуратно разложил их на золотой решетке, сиявшей в голове статуи. Листья едва заметно зашевелились, как будто из отверстия поднимался слабый ток воздуха.

Вновь звонко стукнуло кресало. Слабый голубоватый огонек заплясал на бурой бахроме одного листа, наткнулся на широкую прожилку-вену и с еле слышным шипением погас. В холодном воздухе явственно запахло чем-то горьковатым.

Убедившись, что невидимое пламя распространяется по остальным листьям, Вильях-Уму довольно крякнул и поспешно отошел. Нет ничего хорошего в том, чтобы нанюхаться дыма заранее — глядишь, истинный сон застанет тебя в двух шагах от ложа, и валяйся всю ночь на голом полу…

Он подошел к диоритовой глыбе и опустился на покрывало, стараясь расположить голову как можно удобнее. Убедившись, что оставшегося куска покрывала хватает только на то, чтобы укутать ступни, старик порылся за пазухой, вытащил немного коры дерева вильки и принялся торопливо жевать. Не успела вязкая слюна наполнить рот, как свет факела заметался и приобрел явственную фиолетовую окраску, а дальний угол пещеры с изображением зверя-демона затуманился и словно бы стал ускользать куда-то вбок, так, что его можно было видеть теперь только краем глаза. Кора вильки хорошо помогала от головокружения, неизбежного при погружении в истинный сон, но Вильях-Уму все равно пришлось туго. Несколько минут, а может, секунд, пещера ходила ходуном, предметы, на которых жрец старался сфокусировать взгляд, уплывали в сторону с быстротой океанских рыб, туман то сгущался, то вновь растекался дымными полосами, и лишь монотонное падение капель в бирюзовый водоем говорило о том, что Вильях-Уму по-прежнему находится в Пещере Снов. Потом все неожиданно стало на свои места, и Вильях-Уму, выплюнув ставшую безвкусной кору, с интересом огляделся.

Напротив него сидел, подложив под себя ноги и упершись локтями в колени, маленький сморщенный человечек в одежде из разноцветных перьев. Плоский лоб человечка был скошен так, что, казалось, переходит сразу в заостренный затылок. Огромный нос насквозь пронзала изящная нефритовая палочка.

— Доброго сна, собрат Пакаль, — произнес Вильях-Уму, старательно выговаривая слова. Считалось, что между собой сновидцы говорят на языке первых людей, едином для всех, но старческое шамканье скрадывало смысл речи даже в истинном сне. Пакаль, также увидевший его, часто закивал.

— И тебе доброго сна, собрат Капак. Это ты собрал нас здесь сегодня, первый раз за десять лет?

— Да, собрат Пакаль. Где же остальные?

— Что касается меня, то я на своем месте, — донесся громовой голос из того угла пещеры, в котором должна была стоять статуя зверя-демона. Сейчас там был виден роскошный чертог, весь в занавесях из перьев кецаля. На пушистых коврах дымились нефритовые курильницы, с терявшегося где-то во тьме потолка свисали странного вида волосатые лианы, увешанные инкрустированными серебром и лазурью человеческими черепами. Почти скрытый занавесями и черепами, на возвышении, напоминавшем трон и сделанном из костей, сидел огромный, свирепого вида мужчина, с ног до головы разрисованный черной и красной красками. Намазанные чем-то жирным волосы были плотно стянуты в пучок, открывая лишенные мочек уши. Татуированное лицо и специально заостренные зубы придавали ему сходство с поедающим детей подземным духом.

— Доброго сна, собрат Капак и собрат Пакаль. Я — Ольхо, владыка Аскапоцалько и верховный жрец Дымящегося Зеркала. — Он замолчал, полагая, очевидно, что такого объяснения достаточно.

— А что случилось с нашим собратом Ахойоцином, Голосом Солнечного диска Тескатлипоки? — живо заинтересовался Пакаль. — Еще год назад он присылал нам поздравления с рождением наследника трона Паленке. Здоров ли достопочтенный собрат?

— Наш достопочтенный собрат, Ахойоцин, пребывает сейчас рядом с тем, чьим Голосом он был так долго, — Ольхо ощерился, открывая треугольные зубы. — После победы над собачьими варварами из Тласкалы он был удостоен великих почестей и отправился послом на одиннадцатое небо с благодарственными дарами владыке Солнечного диска. Теперь в ритуале Сна четырех Теночтитлан представляю я.

— Большая честь для достопочтенного собрата Ахойоцина, — пробормотал Пакаль. — Доброго сна, собрат Ольхо. Но где же четвертый?

Вильях-Уму покрутил головой, пытаясь разглядеть последнего участника ритуала, но никаких следов его присутствия в пещере не обнаружил.

— Я никого не вижу, — сообщил он собратьям. — Но гонец из страны Змеиного Озера прибыл ко мне раньше ваших. Я уверен, что четвертый сейчас явится.

Ольхо с грохотом хватил кулачищем по подлокотнику костяного трона.

— Если ритуал нарушен, — заявил он, — значит, боги не хотят нашей встречи. Я пришел не для того, чтобы ожидать какого-то пожирателя лягушек, который, скорее всего, истинных снов-то и видеть не может! Если Дымящееся Зеркало оскорбится, Теночтитлан будет вынужден послать в южные княжества карательную экспедицию. Лучше бы этому невеже поторопиться!

— Достопочтенный Ольхо, — твердо сказал Вильях-Уму, прилагая титанические усилия к тому, чтобы не шамкать, — по договору, заключенному двести пятьдесят лет назад нашими предками-сновидцами, княжества, которые вы называете южными, включая страну Змеиного Озера, находятся под защитой Империи Четырех Соединенных Стран Света, и великий Теночтитлан не может карать их иначе как навлекая на себя неотвратимый удар возмездия со стороны Тауантинсуйю. Тебе не следует горячиться раньше времени, тем более что…

— Тем более что достопочтенный собрат из страны Змеиного Озера только что к нам присоединился, — перебил его Пакаль и энергично затряс какой-то цветной погремушкой. Тряс он, по-видимому, для того, чтобы указать направление человеку, появившемуся там, где в реальности Вильях-Уму находилась каменная дверь пещеры. Это был полный круглолицый мужчина с длинными черными волосами, в зеленой накидке, увешанной дисками красного и белого золота. На лице — ни краски, ни татуировок. Он сидел на соломенной циновке перед небольшим каменным очагом, левой рукой опираясь на деревянную палицу, а правой — на высеченную из черного камня фигуру зверя. За его спиной взмахивали тончайшими крыльями подвешенные на невидимых нитях золотые бабочки. «Наконец-то культурный человек», — с облегчением подумал великий жрец. Он уважал своих северных собратьев, но их странные вкусы порой внушали ему отвращение. Впрочем, страна Змеиного Озера всегда испытывала благотворное влияние Империи Четырех Соединенных Стран Света и могла считаться почти цивилизованным местом.

Четвертый сновидец поднял руку, и под его ладонью двумя изумрудами блеснули глаза ручной пумы. Вильях-Уму поразился — то, что он поначалу принял за статую, оказалось живым существом. «Великой силы должен быть этот сновидец, — сказал он себе, — если смог провести сквозь врата истинного сна бессловесного зверя».

— Добрых снов, собратья, — произнес вновь прибывший звучным, красивым голосом. — Тискесуса, сипа княжества Гуатавита.

Ольхо пренебрежительно фыркнул. Пакаль спросил вкрадчиво:

— Ты, кажется, первый раз видишь истинный сон, достопочтенный собрат Тискесуса?

Сипа нахмурился:

— Меня готовили к этому с детства. Не моя вина, что я стал сипой лишь три года назад, победив остальных князей в тяжелой междоусобной войне. Но я помню слова клятвы и знаю, для чего собираются сновидцы, участвующие в ритуале Сна четырех.

Пума негромко заворчала.

— Прекрасно, — сказал Вильях-Уму. — Итак, все мы в сборе. По праву старейшего из живущих ныне сновидцев и выполняя волю покровительствующих нам богов вас позвал сюда я, Вильях-Уму Капак Юпанки, великий жрец Солнца в империи Тауантинсуйю. Все вы встречались с моими вестниками и знаете, о чем мы будем говорить. Но прежде чем начать, я хочу задать вам единственный вопрос: есть ли здесь кто-нибудь, кто не видел бы ужасных знамений, предвещающих конец нашего мира?

Он медленно переводил взгляд с Пакаля на Ольхо, с Ольхо на Тискесусу, и с каждым мгновением ему становилось все тяжелее глядеть им в глаза. Тискесуса, смутившись, запустил пальцы в короткую шерсть на загривке своей пумы. Наконец, Пакаль, заерзав, сказал:

— Все мы видели, достопочтенный собрат. Потому и согласились прийти. Знаешь же — последние годы нам все труднее договариваться меж собой.

— Каким было последнее знамение, Капак? — отрывисто спросил Ольхо. Покачивающиеся черепа отбрасывали странные тени на его разрисованное тело.

«Я не сумею сказать, — подумал вдруг Вильях-Уму. — Произнести это — все равно что выпустить на волю злого демона. Но демон все равно окажется на свободе, неважно, скажешь ты им или нет».

В груди вновь застучала бешеная колотушка.

— Он родился, — выдавил из себя Вильях-Уму, с ужасом чувствуя, что вновь начинает шамкать. — Это произошло всего несколько дней назад. Далеко, очень далеко отсюда. Он низкого происхождения. Его ждет трудная жизнь, много бед, много тревог. Вся его жизнь связана с водой. Море несколько раз попытается убить его, но он выживет. И в конце концов он построит огромные плавучие дома и пересечет на них Восточный океан. Он пройдет дорогой, которую проложили древние люди, не раз приплывавшие к нам с востока, но на этот, раз все будет иначе. По его следам хлынет бесчисленный народ, голодный и жадный. Через шестьдесят семь лет они высадятся на твоих землях, Пакаль. Расскажи нам, что ты видел в своем колодце.

Пакаль снова затряс своей погремушкой — непонятно, зачем. Сморщенное лицо его казалось отрешенным и застывшим.

— Я видел множество белых людей, — сообщил он. — Они сыпались из огромных домов, над которыми трепетали белые полотнища, как зерна из бобов какао. Потом они сожгли свои дома в знак того, что теперь их земля здесь. С ними были страшные животные, с длинными змеиными шеями и пастью, как у крокодила. Они садились на них и с ревом неслись сквозь джунгли.

Пакаль замолчал и некоторое время сосредоточенно что-то жевал. Вильях-Уму смотрел на него как завороженный, вспоминая проносившиеся перед ним картины грядущего.

— Но они прошли мимо моих земель, — неожиданно сказал он, поворачиваясь к Ольхо. — И устремились во владения императора ацтеков. Поведай нам, достопочтенный собрат, видел ли ты белых демонов под стенами великого Теночтитлана?

Ольхо скрипнул зубами, но сдержал рвущийся наружу гнев.

— Нет, — ответил он с достоинством, — этого я не видел. Но Дымящееся Зеркало, богу которого я служу, показало мне иное. Заброшенные города в джунглях, опустевшие руины Паленке и Чичен-Ицы. Звери, гуляющие в развалинах некогда гордых дворцов. Слава народа майя развеялась, как дым под солнцем, и только каменные статуи безмолвно вопрошали небо о причинах гнева богов. Но моему богу, могущественному Уицлопочтли, не было жаль их, ибо ваш народ предал забвению заветы предков, и проливал столь малое количество жертвенной крови, что это ни на день не могло бы отсрочить грозящий нам всем конец света…

— Ага, — закричал Пакаль, подавшись вперед, и пума, лежавшая у ног Тискесусы, грозно зарычала, подняв красивую голову, — значит, ты не видел, как с Солнечного теокалли сбросили изображение твоего бога, выковыряв из него все драгоценные камни? Твое Дымящееся Зеркало не показало тебе, как горел Теночтитлан, словно жертва на погребальном костре, и как лучшие воины ацтеков. гибли в воде и пламени? Как бородатые дьяволы рубили их, словно солому, своим чудовищным оружием? Как пал последний владыка ацтеков, преданный всеми? Что ж, твой предшественник был мудрее тебя, достопочтенный Ольхо! Он, по крайней мере, не боялся увидеть свою судьбу…

— Хватит, — рявкнул Вильях-Уму, поразившись про себя, откуда у него взялись силы на такой командирский окрик. — И без того ясно — беда коснется всех. Тискесуса?

— Лет через семьдесят, — хмуро кивнул сипа. — Наши кедровые дворцы сгорят в пламени. Святилища Великой Змеи будут преданы поруганию. Священное озеро станет последним приютом для сокровищ, собиравшихся на протяжении столетий. Народ муиска исчезнет с лица земли.

— Ну, а что скажешь ты, почтенный старец? — Ольхо был в ярости, но сдерживал себя, беспрестанно раскачивая висящий почти перед самым его лицом череп. — Какая судьба ждет Тауантинсуйю?

Вильях-Уму вспомнил искаженное смертной мукой лицо последнего сапа Инки, корчащиеся в пламени плавилен золотые деревья и цветы храмовых садов, вереницы рабов, спускавшихся в смертоносные серебряные рудники под присмотром белых демонов… и с трудом проговорил:

— Гибель. Разрушение. Конец династии. Конец всему.

— Вы не сможете сопротивляться? — потрясение спросил Пакаль. Вильях-Уму горько усмехнулся.

— Нельзя сопротивляться богам. А они будут как боги. Неуязвимые, владеющие магическим оружием, посылающим гром. И они будут другие, совсем другие. Придет время, и не вы, а ваши дети увидят их и поймут: они — порождения иной Вселенной, непохожие на людей. Причины, толкающие их на завоевание нашего мира, неясны. Они не исполняют древних пророчеств, не бегут от страшных болезней или свирепых врагов, как это порой бывало раньше. Им не нужна кровь жертв, хотя крови они прольют немало. Они не ищут и воинской славы, ибо все их победы будут одержаны с помощью черной магии и черного предательства. Единственное, чего они хотят, — это золото, но зачем оно им, совершенно непонятно — ведь они не поклоняются Солнцу, а не посвященное Солнцу золото красиво, но бесполезно…

— Можно было бы подумать, что они ищут выгоды, — задумчиво произнес Пакаль, — но в моих видениях они выбрасывали нефрит из своих седельных сумок, словно ненужный мусор, не нужны были им также и бобы какао…

— Золото, — добавил Тискесуса, — они ненавидят золото! Однажды я видел сон… бородатые демоны собрали всех наших золотых бабочек — даже в Тауантинсуйю нет подобной красоты! — и переплавили в квадратные камни. Эти существа враждебны всему живому, они — порождения бездны… Вильях-Уму, собратья, их нужно остановить!

Он внезапно замолчал, будто боясь, что нарушил субординацию. Ему никто не ответил — тяжелая тишина висела в пещере, удушливая, как дым от горящей шерсти альпаки. Потом Пакаль вновь затрещал своей погремушкой.

— Достопочтенный Капак, — осведомился он, — сколько, сказал ты, лет отделяет нас от того черного часа, когда толпы демонов хлынут на наши земли?

Вильях-Уму произвел в уме сложные вычисления.

— Осталось меньше четырех к'атунов по вашему счету. Человек, которому суждено проложить демонам дорогу, высадится на островах восточного архипелага через сорок два года, но пройдут еще десятилетия, прежде чем первые из нас встретятся с демонами лицом к лицу.

Мысленно он проклял куцый, ограниченный дар предвидения, позволявший сновидцам заглядывать лишь в самое близкое грядущее. «Мы оказались не готовы, — подумал Вильях-Уму с горечью, — мы слишком медленны в сравнении с неудержимыми белыми дьяволами. Если бы мы узнали о грозящей беде во времена первых Инков или хотя бы при великом реформаторе Пачакути… Можно было бы объединиться с севером, пусть даже с этими фанатиками из Теночтитлана, построить цепь неприступных крепостей на берегах восточного океана…» Он чувствовал себя слабым и беспомощным, и это было хуже всего. До гибели их мира оставалось почти семьдесят лет, но что можно сделать за такое ничтожное время?

— Наши жрецы владеют магией, позволяющей убивать на расстоянии, — прервал ход его мыслей Пакаль. — Если мы объединим наши силы, то тот, кто проложит путь народу демонов, умрет еще в колыбели. Мудрый Капак, как долго ты сможешь удерживать образ человека, о котором ты говорил нам, в своем истинном сне?

Вильях-Уму опять прикрыл глаза и отчетливо увидел маленького, красного, захлебывающегося плачем младенца, лежащего в странной деревянной люльке и завернутого в какие-то тряпки. «Неужели это ты, — подумал он в тысячный раз, — неужели тебе суждено разрушить наш мир? Ты, такой крохотный, ничем не отличающийся от детей истинных людей, вопящий комочек — убийца миллионов? Остановить твое дыхание, заставить тебя замолчать навсегда — неужели этого будет достаточно для того, чтобы спасти цивилизацию?»

— Да, Пакаль, — сказал он, подумав, — да, я могу держать его достаточно долго. И твои маги сумеют оборвать нить его жизни. Но это не сулит нам избавления. Так… может быть, отсрочку… на несколько лет.

Он поднял голову и по очереди встретился глазами с каждым из сновидцев.

— Вы вправе не верить мне. Но знайте, что много раз я заглядывал в будущее в поисках спасения и не нашел его. Там, за бескрайними водами, копится зло, и оно неизбежно прорвется сюда, словно поток, пробивший трещину в плотине. Мы можем убить одного, но ему на смену придут десятеро. Мы убьем сотню, но за ними поднимется тысяча. Они не остановятся, потому что таков закон их существования. Наша гибель предрешена.

— Хватит! — заревел Ольхо, хлопнув ладонью по висевшему перед ним черепу с такой силой, что веревка с треском оборвалась, а череп, громыхая, запрыгал по полу. — Надоели ваши бабские бредни! От тебя, Пакаль, я, конечно, мог ожидать чего-то подобного, но ты, Капак, меня просто поразил! Я лучше думал о сыновьях Солнца, клянусь! Да, все мы знаем, что надвигается конец цикла. Да, небеса гневаются и готовы упасть на землю. Но все это происходит не в первый раз! И если вы забыли, что существует средство предотвратить светопреставление, то я, Ольхо, верховный жрец Дымящегося Зеркала, напомню вам — это кровь! Кровь и человеческие сердца! Наши предки были мудры, они знали, что только свежая и горячая кровь жертв способна утолить жажду Солнечного диска, и только та боль, которая возносится к небесам с вершин теокалли, может удовлетворить богов! Да, в последние годы повсеместный упадок нравов привел к тому, что владыки и жрецы перестали состязаться между собой в пышности жертвенных ритуалов! И видения, которые посланы нам небесами, говорят не о том, что гибель неотвратима, а о том, что нам следует приносить богам куда больше трепещущих, сердец, чем это было доселе!

Он вскочил с костяного трона и забегал в своем чертоге, яростно отбрасывая с дороги занавеси из перьев кецаля.

— У нас есть семьдесят лет! — кричал он. — За семьдесят лет Теночтитлан проведет десять победоносных войн! Орлы и Ягуары приведут в столицу десять раз по сто тысяч пленных. Мы зальем кровью равнину Анауака, мы построим из черепов теокалли выше пирамиды Солнца! Нам потребуется сто тысяч жертвенных ножей, и дымящиеся сердца будут биться на алтарях наших храмов, не останавливаясь ни на минуту! И тогда вы увидите, что боги проявят милость, и бородатые демоны навсегда исчезнут в просторах Восточного океана…

— Собрат Ольхо, — перебил его Тискесуса своим громким и звучным голосом, — мой народ не примет такую жертву ради своего спасения.

Ольхо остановился, ошеломленно глядя на сипу Гуатавиты.

— Нас всего-то сто пятьдесят тысяч, — продолжал между тем Тискесуса, — а теперь, после кровопролитных войн между княжествами, осталось и того меньше… Вы хотите принести в жертву миллионы пленных. Это много больше, чем весь народ муиска. Муиска не кровожадны. Пусть мы погибнем, пусть белые дьяволы воцарятся на наших землях, но мы не будем покупать свое спасение такой страшной ценой.

— Да кто ты такой? — зарычал Ольхо и оборвал рев, потому что черная пума сипы в одно мгновение преодолела призрачное расстояние между ними и оскалила пасть, глядя прямо ему в лицо. Вильях-Уму рассмеялся. В истинном сне невозможно причинить собеседнику физический вред, так что Ольхо растерялся по неопытности, но контроль Тискесусы над зверем был достоин восхищения.

— Достаточно, — сказал жрец, отсмеявшись — смех получился горьким. — Собрат Ольхо, вы вольны приносить какие угодно жертвы, но если ты наберешься смелости заглянуть в будущее своего народа, то поймешь, что это не спасет Теночтитлан. Нас уже вообще ничто не спасет, понимаете? Дело, что называется, решенное.

— Достопочтенный Капак, — Пакаль, искренне забавлявшийся страхом Ольхо, оживленно тряс своей погремушкой, — что же мы, в таком случае, решаем? Для чего собрались здесь? Только лишь для того, чтобы погоревать о мире, который нам суждено потерять?

— Нет, — твердо ответил Вильях-Уму. — Горевать впустую — занятие, достойное разве что глупых женщин. Я собрал вас, чтобы предложить план спасения.

Пакаль удивленно поднял брови. Тискесуса осторожно спросил:

— Я не ослышался? Достопочтенный собрат сказал «спасения»?

— Спасения, спасения, — сварливо подтвердил Вильях-Уму. — Но не спасения наших стран и городов, для этого, как мы уже убедились, у нас не хватит ни сил, ни времени. Кое-что, конечно, уберечь можно… За семьдесят лет мы успеем построить потайные убежища для самых драгоценных святынь… Допустим, мы спрячем священные книги, статуи богов и мумии правителей… Но все это будет мертво без своих владельцев, а их, увы, не останется.

Он помедлил, собираясь с мыслями. Предстояло сказать самое главное, то, для чего он и затеял весь ритуал Сна четырех, и теперь он очень боялся, что дар убеждения ему откажет.

— Когда-то, — продолжал Вильях-Уму, радуясь, что остальные внимают ему в торжественном молчании, — наши предки пришли в этот мир с погибшей в океане земли. Тогда боги даровали им огромный мир с высокими горами, плодородными равнинами, лесами, полными птиц и зверей… Мы приняли это наследство как должное, мы не ценили щедрость богов.

Но мы получили от своих предков еще один дар, и его мы должны сберечь во что бы то ни стало. Это дар предвидения, тот, который позволяет нам в истинных снах прозревать будущее. Много раз сновидцы спасали свои народы, предсказывая надвигающиеся несчастья, много раз мудрые, правители успевали подготовить государство к очередному испытанию… Не наша вина, что на этот раз вышло по-иному. Срок, отпущенный нам, слишком мал, а беда слишком велика. Собратья, я предлагаю не открывать тайну предстоящей нам катастрофы ни нашим владыкам, ни собратьям-жрецам, с тем чтобы, став известной, она не вызвала преждевременного страха в народе. Будем действовать скрытно, ибо наша власть достаточно велика, чтобы подготовить убежища, даже не разъясняя, зачем именно они нужны. Но главное, собратья, я предлагаю вам немедленно создать особые обители, в которых будут воспитываться наши преемники, носители дара. И чем их будет больше, собратья, тем лучше!

— Возражаю, — крикнул Ольхо, — заветы предков не позволяют умножать число сновидцев более трех на государство!

— Заветы предков! — фыркнул Вильях-Уму. — Предки и помыслить не могли, что придет время, когда искусство истинного сновидения окажется бессильным перед внешней опасностью! Если бы у нас было не три, а триста три сновидца, если бы ритуал Сна четырех проводился не раз в десять лет, а ежегодно… Да что говорить! Мы должны сохранить дар, доставшийся нам с кровью наших общих предков. Мы должны пестовать женщин, которым наши воспитанники передадут эту кровь. Такие женщины должны быть красивы и умны, они должны понимать, какая задача стоит перед ними… И когда придет час, когда бородатые дьяволы огненным вихрем промчатся по нашим землям, они не убьют этих женщин. Нет, они возьмут их себе в наложницы, а если женщины окажутся достаточно умны, то и в жены. И дети, которые родятся от этого противоестественного союза, также будут нести в себе кровь наших предков, а вместе с ней — дар предвидения. И кто знает, может быть, когда-нибудь наступит день, когда они обратят свой дар не в будущее, а в прошлое, и увидят нас. Им, и только им, нашим наследникам, нашим единственным потомкам, которым удастся избежать всеобщего уничтожения, этим несчастным ублюдкам, в чьих жилах будет смешана божественная кровь первых людей и ядовитая слизь белых демонов, откроются тайны наших убежищ и секреты священных книг… Твой народ не исчезнет бесследно, сипа Тискесуса! И письмена твоего народа, Пакаль, будут когда-нибудь прочитаны понимающими глазами! И слава Теночтитлана, достойный Ольхо, воссияет в сердцах тех, кто пронесет искусство истинного сновидения через бесчисленные века!

Он замолчал, чувствуя, как прилила к вискам кровь и часто-часто заколотилось сердце. «Если они сейчас станут спорить, — подумал старик, — я не смогу возражать. Скоро, ох, скоро отправлюсь я к нашему Отцу-Солнцу, и провалитесь вы все с вашими мелкими земными проблемами…»

Но никто не возражал ему, даже Ольхо без движения сидел на своем чудовищном троне, и лицо его было задумчиво. Потом Тискесуса проговорил тихо:

— А если их миру будет когда-нибудь грозить беда… То, быть может, нашим детям удастся то, что не удалось нам…

Свет факелов заметался по стенам, отбрасывая уродливые тени. Чертог владыки Аскапоцалько начал заволакиваться чернильным туманом, Ольхо покидал их, по-прежнему отрешенно сидя на своем троне.

«Пора просыпаться, — подумал Вильях-Уму, — даже самые долгие ночи когда-то кончаются…»

Последнее, что он слышал, прежде чем вынырнуть из истинного сна, были насмешливые слова Пакаля, обращенные к сипе:

— Молодость всегда думает, что идущие за нами будут сильнее и удачливее нас…

2

Стоя на краю плато, Игнатий Монтехо наблюдал, как группа Ямагучи заканчивает погрузку. Превосходные цейссовские стекла съедали расстояние — казалось, стоит сделать шаг, и окажешься рядом с маленькими деловитыми японцами, сновавшими от склада к вертолетам и обратно, подобно диковинным муравьям в темных очках и камуфляже. Между тем до нижнего лагеря было добрых две мили — из них семьсот футов крутого обрыва. Игнатий Монтехо спускался туда только по необходимости — влажный, пропитанный лихорадкой воздух, ядовитые насекомые, поднимавшиеся от медленной стоячей реки миазмы — все это заставляло его держаться подальше от нижнего лагеря. Впрочем, особой нужды инспектировать работы пока не наблюдалось — Ямагучи заслуживал доверия. Еще бы не заслуживать, за сорок процентов от выручки… Якудза во многих отношениях были предпочтительней жадных и ненадежных грабителей могил — уакерос, традиционно контролировавших бизнес нелегальной добычи древних сокровищ. Ямагучи уже помогал Монтехо с транспортировкой добычи из убежища Льянганати в эквадорских Андах и показал себя высоким профессионалом. Но на всякий случай… на всякий случай в нижнем лагере имелся Зубастик — жилистый, сухопарый индеец, быстрый и тихий, словно змея. Если Ямагучи вдруг решит повести собственную игру или обмануть Монтехо даже в какой-нибудь мелочи, Зубастик это увидит, а Монтехо об этом узнает. Доверяй, но проверяй — такой уж это бизнес.

Поэтому Игнатий Монтехо редко покидал верхний лагерь, устроенный на вершине продуваемого всеми ветрами каменистого плато. Ветрено, да, но ветры уносят зловредную лихорадку и москитов. Хватит с него джунглей, он и так просидел в ущелье целых три дня, пока собственными глазами не удостоверился, что место — то самое и видение не обмануло его. Санта Мария, какие то были ужасные дни… Видения показывали ему медленную, словно скованную сном, реку, протекавшую под темно-зелеными сводами из переплетенных ветвей и лиан, и четырнадцать белых камней, разбросанных по берегам, но за шестьсот лет река сменила свое русло, а камни оказались надежно укрыты буйной растительностью. Ему стоило большого труда разыскать их все, очистить от кустарника и мха, прочитать вырезанные в камне символы, понять смысл древней головоломки и найти, наконец, дорогу к убежищу. И только окончательно убедившись в том, что неприметный, оплывший от тропических ливней холм, притаившийся в самом сердце пропахшего гнилой водой и нездоровым воздухом ущелья, и есть то убежище, которое он так часто видел в своих странных снах наяву, Игнатий Монтехо вызвал группу Ямагучи и позволил себе подняться на плато, в верхний лагерь.

Перед началом раскопок он подробно проинструктировал японца об опасностях, подстерегавших группу в подземных лабиринтах. Шестьсот лет назад предки Игнатия Монтехо вырыли под этим холмом разветвленную систему ходов и пещер, надежно защищенных от непрошеных гостей хитроумными ловушками и смертоносными механизмами, многие из которых действовали до сих пор. Только один человек во всем мире знал, как пройти этот лабиринт безнаказанно. Бесценный дар предков. Сны наяву.

Ямагучи слушал, вежливо кивал, записывал в крошечный электронный блокнот. Без жертв все равно не обошлось — в первый же день в центральном коридоре первого яруса, где в глубоких нишах торжественно несли караул отлитые из чистого золота фигуры воинов и жрецов, одного из японцев укусил ядовитый паук. Но Ямагучи прекрасно отдавал себе отчет в том, что, если бы не удивительные способности Монтехо, подземелье убило бы всех.

Игнатий регулярно получал от него донесения — пройден первый ярус, обнаружен спуск на второй… Поиски проходов не занимали много времени — если группа не могла найти дверь, Ямагучи запрашивал Монтехо по рации, и тот всегда подсказывал правильное направление. За поворотом с падающей сверху решеткой из остро заточенных кольев — эта ловушка не опасна, дерево давно рассыпалось в труху, но одно полуистлевшее острие до сих пор пригвождает к полу скелет безымянного искателя приключений — был обнаружен большой зал с мумиями особ королевской крови. Вонять там должно немилосердно… но прекрасные одежды мертвых кронпринцев сохранились чудесно, да и восседают мумии на золотых тронах. Прошли дальше, докладывал Ямагучи… полого уходящая вниз галерея… ямы в полу, гнезда диких пчел, торчащие из стен шипы с выдохшимся за сотни лет ядом… третий уровень.

Склад золотой и серебряной утвари, сосуды, кувшины, огромные блюда… предки жили богато. Ящики, набитые тканями из шерсти ламы и альпаки — вряд ли сильно попорченные, моль здесь не водится… Дальше, за тремя следующими друг за другом на расстоянии шага смертоносными ловушками, зал, наполненный реквизитом очередного золотого сада — деревья, кукуруза, ламы и пастухи. Ничего интересного, Игнатий уже находил подобные сады в предыдущих хранилищах, на эксклюзив они не тянули. Зато на четвертом уровне скрывалось нечто и в самом деле интригующее. Даже в своих снах он не видел этого места отчетливо.

Сквозь темную завесу проступали уродливые очертания каких-то звероподобных фигур, возможно, демонов совсем уж древних времен. Демоны стерегли каменные скрижали, испещренные причудливыми знаками исчезнувшей письменности. По углам громоздились то ли скелеты, то ли конструкции, увенчанные шлемами или черепами, в которых посверкивали багряно-красные точки. Четвертый уровень обещал сенсацию, Монтехо чувствовал это.

На нижний ярус группа Ямагучи должна выйти завтра. Но уже сегодня, после того как добытый материал будет благополучно доставлен в столицу, можно смело записывать операцию в разряд проведенных успешно.

Игнатий Монтехо оторвался от окуляров бинокля и взглянул на часы. Без пяти двенадцать. Время сеанса связи.

Верхний лагерь состоял из двух палаток — одна служила Монтехо домом, вторая представляла собой склад радиоаппаратуры, снабженный к тому же мощной антенной, нацеленной на военный спутник НАСА, появляющийся над плато дважды в сутки. Вообще-то спутник выполнял совсем другие задачи, но друзья Монтехо в Вашингтоне позаботились о том, чтобы он мог использоваться в качестве средства связи.

Монтехо откинул прорезиненный полог палатки, вошел и, как обычно, помедлил на пороге, борясь с подсознательным желанием наглухо отгородиться от внешнего мира. Трудновато привыкнуть к мысли, что аппаратура стоимостью в четверть миллиона долларов лежит, практически неохраняемая, под защищающим разве что от дождя тентом… но ведь на плато, кроме него и изредка появлявшегося Ямагучи, никого не было.

Он уселся на раскладной брезентовый стульчик перед тусклыми экранами мониторов и тронул кончиком пальца серебристый сенсор вызова. На экране — одном из трех, расположенных полукругом, — замелькали точки и полосы, затем это мельтешение вспыхнуло изнутри сочными и яркими цветами, и Монтехо увидел зеленую, аккуратно подстриженную лужайку, столик на ажурных белых ножках, сидевшего за столиком невысокого лысого мужчину в костюме для игры в гольф, затем — крупным планом — бокал с мартини и тремя кубиками льда. Монтехо погрозил экрану пальцем. Камера послушно отодвинулась от бокала и уставилась мужчине в лицо.

— Доброго сна, коллега, — сказал Игнатий Монтехо.

— Доброго сна, сеньор Монтехо, — отозвался спортсмен. Никто не знал, почему они всегда употребляли это странное выражение в начале каждого сеанса связи — все они, разумеется, проводили свои видеоконференции в режиме реального времени. Но такова была традиция, оставшаяся бог знает с каких седых времен, и менять ее ни у кого не хватало духа.

— Хорошие новости, — Монтехо позволил себе улыбнуться. — К вечеру большая часть груза будет в столице.

— Сложностей с таможенным контролем не ожидается?

Монтехо улыбнулся еще шире.

— Это следует понимать как шутку, Алан? Разумеется, нет.

Алан Гудмен, занимающий высокий пост в Госдепартаменте США, по-прежнему сохранял недовольно-брюзгливое выражение лица, и это заставило Монтехо насторожиться.

— Какие-нибудь проблемы с клиентами? Кто-то отозвал заявку?

— Галерея Гугенхейма, — Гудмен скривился, словно проглотив тухлую устрицу, — как всегда чисто-плюйничают… Не в этом дело, приятель… Мы пристроим их заказ каким-нибудь шейхам из Эмиратов… Как у тебя со связью?

— Твоими молитвами, — Монтехо пожал плечами. — Полчаса, пока спутник в зоне досягаемости, могу общаться со всей планетой…

— Прекрасно, — Гудмен решительно отхлебнул мартини, — в таком случае, мы проведем небольшую конференцию. Сейчас к нам присоединится кое-кто еще.

— Доброго сна, джентльмены, — на центральном экране появилось изображение импозантного седого мужчины в дорогом двубортном костюме. Мужчина, судя по всему, находился у себя дома, в кабинете, обставленном в викторианском стиле. Это был Крис Гауэн, председатель совета директоров одного из крупнейших банков Евросоюза. — Приветствую вас, Алан… Рад встрече, сеньор Монтехо… Итак, мы начинаем?

— Приношу извинения, — теперь Гудмен выглядел не на шутку рассерженным. — Дело в том, что инициатором этой конференции выступил наш четвертый коллега, доктор Альварес. Вам, без сомнения, известно, что он уже достаточно давно не принимает участия в делах нашего консорциума, и предложение о совместном сеансе связи стало для меня некоторой неожиданностью… Однако он настаивал, и я в конце концов вынужден был согласиться… Тем не менее мы все в сборе, а самого доктора Альвареса до сих пор что-то не видно…

— Возможно, сигнал запаздывает из-за перекодировки, — предположил Гауэн. — Он же сейчас в Сиднее?

— Да, возится со своим телескопом… Джентльмены, несмотря на то, что все мы не лишены известных способностей и, стало быть, менее ограничены в обращении с информацией, нежели обычные люди… я все же попросил бы вас соблюдать корпоративную этику и не обсуждать при докторе Альваресе дела консорциума… Кстати, Крис, как дела с материалами из Паленке?

— Превосходно, — ответил Гауэн, раскуривая сигару. — Наш клиент в Берне купил всю партию и просит еще. К сожалению, убежища Юкатана практически исчерпаны…

— Будем закрывать тему? — Гудмен заметно напрягся, и Монтехо даже показалось, что американец попробует прямо сейчас войти в состояние сна наяву, чтобы проверить поразительную информацию своего европейского коллеги. Гауэн покачал головой.

— Нет, Алан, конечно же, нет… У меня были видения… есть еще несколько хороших убежищ в Гватемале… Пожалуй, стоит разрабатывать их… майяский стиль нынче в моде…

— Упс, — сказал Альварес, появляясь на последнем экране. Он, как всегда, был в старой вылинявшей водолазке и джинсах. — Прошу простить, господа, на большом телескопе опять полетел весь софт. Алан, ну дайте же, наконец, пинка вашему приятелю Гейтсу! Это невыносимо, в конце концов, — из-за его акульей жадности весь мир вынужден сидеть на недоделанных бета-версиях!

— Боюсь, что даже лучшие в мире программы не смогут заставить вас являться вовремя, — надменно ответил Гудмен. — Точность, мой друг, не зависит от программного обеспечения — она вырабатывается воспитанием и опытом…

— Бросьте свои снобистские штучки, Алан, — отмахнулся Альварес, — знаю я ваше воспитание… Или не ваша бабушка приехала в Нью-Йорк из Пуэрто-Рико и мыла посуду в итальянских ресторанчиках?

— При чем здесь моя бабушка? — рявкнул побагровевший Гудмен. — Вы умоляли меня о совместной видеоконференции, заставили нарушить планы весьма занятых людей… Не для того же, чтобы тревожить кости моей бабушки?

— Именно! — воскликнул Альварес. — Именно так! Ваша бабушка… в ней текла индейская кровь… ваши предки, Крис, тоже, кажется, имели какое-то отношение к колониям… вы, Монтехо, прошу простить за выражение, просто полукровка… как и я, собственно…

— Ближе к делу, Альварес, — прервал его Гудмен. — Мы все достаточно хорошо представляем себе нашу генеалогию.

— Прекрасно. В таком случае, никто из вас не будет возражать, если я постулирую наличие у нас некоего дара, позволяющего видеть прошлое.

— Допустим, — нервно дернул уголком рта Гудмен. — Что из этого?

Альварес усмехнулся, но усмешка у него вышла невеселая.

— Из этого с некоторой долей вероятности следует, что наш дар может использоваться для сканирования будущего… я даже рискну предположить, что кое-кто из нас имеет определенный опыт в этой области.

Монтехо с интересом наблюдал за астрономом. Несмотря на всю свою экстравагантность, Альварес всегда казался ему умным и здравомыслящим человеком. К тому же он говорил правду — Монтехо время от времени пытался управлять течением снов наяву для того, чтобы прощупать недалекое будущее. Всегда полезно знать, как поведет себя твой деловой партнер — например, Ямагучи — в сложной ситуации. Зубастик Зубастиком, но видениям он привык доверять больше…

— Однако, господа, — и тут я перехожу к наиболее интересному сюжету — мне почему-то кажется, что ни один из нас не пытался заглянуть в более или менее отдаленное будущее… если я не прав, поправьте меня… Алан? Крис? Что ж, я так и думал…

Альварес извлек откуда-то большое красное яблоко и повертел в руках — длинные нервные пальцы скользили по крепким румяным бокам.

— Быть может, причина в том, что мы боимся чего-то, что скрывается там, в будущем? Мы привыкли использовать наш дар для нужд сугубо практических — как в случае с вашим консорциумом, который фактически занимается разграблением хранилищ древней культуры… Но ведь у нас в руках — инструмент, способный при правильном использовании изменить судьбу мира… Неужели вас это не трогает?

— Доктор, — сказал Монтехо мягко, — спутник висит над моим забытым богом плато всего полчаса… Если вы действительно хотите сообщить нам что-то важное — самое время сделать это сейчас.

— Что ж, — Альварес вытер ладони о водолазку. — В таком случае буду краток. Большой телескоп в Айерс Рок засек перемещение достаточно крупных масс у звезды ЕН-3861 в созвездии Сети. Правильнее было бы сказать, перемещение от звезды, потому что массы эти в настоящий момент движутся прямо на нас.

— Какова природа этих масс? — спросил Гауэн, отрезая кончик сигары.

Альварес усмехнулся.

— Наши телескопы недостаточно мощны для таких задач. Мы, собственно, не увидели ничего, кроме слабых флюктуации гравитационных полей и странного поведения света… Но если упрощать до предела, господа, то на нас движется эскадра кораблей, каждый из которых имеет массу, превышающую массу Юпитера.

— Нереально, — возразил Гауэн. — Такие объекты не могут быть искусственными, это совершенно ясно. И потом, откуда вы взяли, что это именно корабли?

— О, господи, — вздохнул Альварес, — вы когда-нибудь слышали о сферах Дайсона? Повторяю — в телескопы ничего не видно. Но, когда машины локализовали эти перемещающиеся массы, я задействовал некоторые хорошо известные вам способности и прощупал эскадру. Так вот, это именно эскадра — военный флот. И идет он на нас.

— Когда? — коротко спросил Гудмен. Лицо его оставалось бесстрастным, как у игрока в покер.

— ЕН-3861 находится в пятидесяти четырех световых годах от Солнца, — Альварес пошевелил губами, вычисляя. — Пока они не набрали и половины световой скорости, но уж очень быстро они разгоняются. Скажем, пять лет на разбег, лет шесть на торможение… Что ж, господа, шестьдесят пять лет у нас в запасе остается.

— Это флот вторжения? — Гудмен извлек из кармана миниатюрный компьютер и начал водить по нему электронным карандашом, не переставая глядеть в камеру. — Какое у них оружие?

Монтехо затаил дыхание в ожидании ответа Альвареса.

— Вторжения? Не знаю… Я вообще не могу понять, что им понадобилось в Солнечной системе. Ничем не выдающееся место, таких в Галактике миллионы… Может быть, они пройдут ее насквозь, как пуля пронзает птичье гнездо… Но в любом случае мы у них на пути. Что же касается оружия… подумайте сами, Алан, какое оружие может быть у существ, путешествующих на кораблях размером с Юпитер?

Гауэн крякнул.

— Вы видели их, доктор? Ну, тех, кто сидит в этих ваших… звездолетах?

— Хороший вопрос, — оживился Альварес. — Можно сказать, что и видел. А можно сказать, что нет. Хотите, попробуем вместе?

— Хочу, — отозвался Монтехо, чувствуя, что сердце начинает колотиться в бешеном ритме — явление, часто предшествующее снам наяву. Гудмен кивнул, сохраняя по-прежнему равнодушный вид. Гауэн, казалось, колебался.

— Не знаю, способен ли я заглянуть так далеко… Впрочем, давайте.

Игнатий Монтехо знал, что войти в состояние сна наяву значительно легче во время групповой медитации. Конечно, стопроцентной гарантии здесь не было, но вообще-то войти в состояние сна наяву для них было не сложнее, чем решать в уме квадратные уравнения. Они это умели. Они умели это всегда.

Его выбросило в реальность через какие-то двадцать секунд после того, как брезентовые стены палатки заколебались, растворяясь в проколотой слепящими огоньками звезд черноте бескрайнего космоса.

Монотонно гудели мониторы. Монтехо поймал на себе пристальный взгляд Альвареса. Тот, казалось, уже вполне пришел в себя, но беспрестанно вытирал о водолазку потные ладони.

— Это ужасно, — пробормотал Монтехо, передернувшись от отвращения, — ужасно… Доктор, неужели обитатели звезд… такие?

— Не скажу за всех, — Альварес пожал плечами, — возможно, нам просто не повезло… но, согласитесь, встретить в космосе толпу марширующих с жезлами старшеклассниц было бы куда менее вероятно…

Они посидели немного, ожидая, пока вернутся остальные. Гауэна трясло, Гудмен старался сохранять самообладание, но видно было, что дается ему это с трудом.

— Итак, мы все видели, — сказал Альварес. — Угроза реальна, по-видимому, неотвратима и крайне отвратительна. Ваши предложения, коллеги?

— Готовиться к драке, — Гудмен с силой хватил кулаком по ажурному столику, так, что камера подпрыгнула, а мартини выплеснулся из бокала. — Бросить все ресурсы на оборону и надрать им задницу!

— Алан, — сказал Альварес мягко, — у Земли нет таких ресурсов. Кроме того, технология… Они обогнали нас на многие века…

— Эвакуация, — высказался Гауэн. — Построим флотилию и отправимся куда-нибудь подальше, в сторону от их дороги… Глядишь, еще и пронесет стороной…

— Технологии, — снова возразил Альварес, — все снова упирается в технологии… Мы даже на Марс не можем послать корабль с экипажем, а тут речь пойдет о световых годах… Если бы действительно бросить все ресурсы планеты, весь ее научный потенциал… Через пару столетий это было бы возможно.

Монтехо подавленно молчал. Семьдесят лет… огромный срок для одного человека… совершенно ничтожный для человечества…

— Какие предложения есть у вас, доктор? — спросил он мрачно. — Признайтесь, ведь у вас наверняка спрятан туз в рукаве? Или вы просто решили испортить нам настроение?

Альварес все еще крутил свое яблоко — странно, как это оно не выкатилось у него из пальцев в короткий миг сна наяву.

— Туз в рукаве? Если бы… В конце концов, я простой астрофизик, отличающийся от других лишь кое-какими особыми способностями. В моих руках нет ни политических, ни финансовых рычагов… Да и вряд ли они помогут нам в сложившейся ситуации… Но я'знаю одно, — продолжал Альварес, поскольку никто так и не возразил ему, — умереть никогда не поздно. А пока мы живы — мы должны искать выход. Сегодня мы получили штормовое предупреждение. Мы можем начать строить плотину, чтобы море не захлестнуло наши дома. А ведь можно, например, научиться дышать под водой. Нам не удастся спасти цивилизацию, это ясно. Но, может быть, мы сумеем построить убежища, которые они не найдут…

Монтехо непроизвольно огляделся. В палатке, конечно же, никого не было, и это отчасти успокоило его.

— Я буду ждать ваших советов, джентльмены, — Альварес сделал вид, что приподнимает невидимую шляпу. — Как и где меня отыскать, все вы хорошо знаете. Любое сотрудничество приветствуется.

— Разумеется, — пробормотал Гауэн, — разумеется, спасибо, доктор…

— Помните о штормовом предупреждении, — сказал Альварес и отключился.

Минуту все сидели тихо. Потом на пульте перед Игнатием Монтехо противно запищал зуммер — спутник уходил из зоны приема.

— Великолепно, — заявил Гудмен, словно разбуженный этим сигналом, — сеанс связи заканчивается, а мы еще не обсудили текущую ситуацию… В конце концов, то, что произойдет через шестьдесят пять лет — область долгосрочного планирования, не так ли?

— Согласен, — со вздохом облегчения подтвердил Гауэн. — Сеньор Монтехо, как обстоят дела на вашем объекте?

Игнатий помотал головой, отгоняя прочно вцепившиеся в сознание образы инопланетных чудищ.

— Э-э… в целом, нормально… Расчищено три уровня, общее количество материала — три тысячи шестьсот единиц, не считая всякой мелочи… На третьем ярусе очень симпатичный золотой сад, вроде того, что два года назад купил тот сумасшедший русский…

— Боюсь, что вторично такую сделку уже не провернешь, — хмуро сказал Гудмен. — С тех пор мы распродали еще два сада в розницу — дерево туда, пастух сюда, — и коллекционеры объелись крупной скульптурой инкского периода. Чего-нибудь более оригинального в хранилище нет?

Монтехо тонко улыбнулся, чувствуя, как к нему возвращаются силы.

— Это уникальное хранилище, джентльмены… Садом я расплачусь с японцами, они возьмут. А вас, Алан, я попрошу прощупать серьезных клиентов, действительно разбирающихся в искусстве цивилизаций доклассического периода… Кстати, Крис, вполне возможно, что-нибудь перепадет и европейцам… Думаю, нас всех ждет сенсация…

Он с удовольствием отметил, как заблестели глаза у Гудмена, как подался вперед потерявший свою вальяжность Гауэн.

— Через неделю я прилечу в Нью-Йорк, так что подробности расскажу при личной встрече… Но, джентльмены, можете мне поверить — на этот раз мы наткнулись на что-то совершенно особенное… Дело может обернуться огромной прибылью…

Изображение на экранах подернулось сероватой рябью. Связь с внешним миром прервалась.

Минуту он сидел, созерцая бессмысленное мельтешение электронного снега, затем протянул руку и выключил мониторы. Почти сразу в уши ударил басовитый гул винтов — группа Ямагучи завершила погрузку.

«Шестьдесят пять лет, — подумал Игнатий Монтехо. — Я успею состариться и умереть. И — мои дети, если им повезет, тоже успеют состариться и умереть. И, если я не ошибусь и не позволю Ямагучи обвести меня вокруг пальца, то старость их будет обеспечена. В конце концов, Альварес мог ошибаться. Но видение не может лгать, — подумал он. — Сны наяву еще ни разу не обманывали меня. Они показали мне, где спрятано самое первое убежище, то, в глубокой пещере со странной системой хрустальных зеркал, вмурованных в гранитные стены… То, в котором не оказалось ничего, кроме мумии старика в красном плаще с длинными белыми волосами… Бессмысленное место. Но именно там я понял, что сны наяву не лгут…»

Игнатий Монтехо испытывал неприятное чувство — словно бы ему было открыто одновременно и прошлое, и будущее. И от этого знания хотелось умереть.

Тогда он поднялся и, решительно откинув полог, вышел из палатки. В лицо ударил ветер, резкий и холодный, как обычно на плато, и Монтехо вздрогнул, увидев зависшие над ущельем силуэты гигантских, поблескивающих металлом стрекоз.

Но это были только вертолеты.