Штамм. Закат

ЛИВЕНЬ^{35}

БУ-БУММ!

При первом же ударе Нору охватила дрожь. Его почувствовали все, но лишь немногие поняли, что это было. Нора и сама не очень-то много знала о тоннелях Северной реки, которые соединяли Манхэттен с Нью-Джерси. Она полагала, что в нормальных обстоятельствах — которых, если посмотреть правде в лицо, больше не существовало — вся поездка глубоко под ложем Гудзона заняла бы, возможно, две, максимум три минуты. Одностороннее движение, никаких остановок. Единственный доступ к тоннелю — через вход на поверхности земли, единственный путь из тоннеля — через выход тоже на поверхности земли. Они, вероятно, не достигли еще срединной точки, на самой большой глубине.

Бам-БАММ-бам-бам-бам.

Еще один удар, громкие звуки и тряска, словно бы колеса поезда что-то перемалывали в колее. Звук, шедший от начала поезда, прокатился под ногами Норы — ее даже немного подбросило, — затем удалился к концу состава и стих. Как-то раз, много лет назад, во время поездки в горах Адирондак, Норин папа, ведя «Кадиллак» ее дяди, переехал большого барсука, — сейчас звук был почти такой же, только намного громче.

И это был не барсук.

Человеком, как подозревала Нора, это не было тоже.

Нору обступил ужас. Звуки ударов разбудили ее мать, и Нора инстинктивно сжала слабенькую руку пожилой женщины. В ответ мама одарила ее лишь рассеянной улыбкой и бессмысленным взглядом.

«Лучше так», — подумала Нора, и ее снова обдало холодом. А еще лучше, если и вовсе обойдется без маминых вопросов, страхов и подозрений. Норе хватало своих собственных.

Зак по-прежнему оставался в плену своих наушников — глаза прикрыты, голова тихонько покачивается, склонившись над рюкзаком, лежащим на коленях, — не поймешь, то ли мальчик весь ушел в музыку, то ли просто дремлет. В любом случае Зак, казалось, вовсе не замечал толчков, сотрясавших поезд, равно как не ощущал озабоченности и тревоги, нараставших в вагоне. Вот только пребывать в забвении ему оставалось недолго…

Баммм-ХРРРРСТ!

Словно бы у всех разом перехватило дыхание. Удары участились, звуки усилились. Нора взмолилась, чтобы они выскочили из тоннеля как можно быстрее. Была только одна вещь, которую она ненавидела в поездах, как наземных, так и подземных: ты никогда не видишь, что творится впереди. Не видишь то, что видит машинист. Все, что тебе достается, — это мелькание по сторонам поезда. И ты никогда не знаешь, что тебя ждет.

Удары все чаще и чаще. Норе показалось, что она различает хруст костей и… Еще удар! Вот оно — нечеловеческий визг, словно где-то там, внизу, зарезали свинью.

Машинист явно решил, что с него хватит, и включил экстренное торможение. Раздался пронзительный металлический скрежет — словно бы кто-то провел стальными ногтями по меловой доске ужаса, распростершейся в душе Норы.

Стоявшие пассажиры ухватились за спинки сидений и багажные полки. Толчки замедлились, но стали резкими, мучительно ощутимыми — это поезд всей своей массой давил тела под колесами. Зак вскинул голову, его глаза распахнулись, и он посмотрел на Нору.

Поезд пошел юзом… неистовый визг колес… вагон страшно затрясся… и вдруг содрогнулся так, что все пассажиры повалились на пол.

Испустив последний металлический вопль, поезд остановился. Вагон завалило вправо.

Они сошли с рельсов.

Вот оно — крушение поезда.

Свет в составе помигал и погас. Вагон наполнился стонами, в них отчетливо слышались ноты паники.

Затем включились бледные, тусклые огоньки — это зажглось аварийное освещение.

Нора подняла Зака на ноги. Пора двигаться. Потянув за собой маму, она направилась в переднюю часть вагона, стремясь опередить других пассажиров, которые пока еще не пришли в себя. Нора хотела посмотреть на тоннель в свете поездных фар. Сделав всего несколько шагов, она поняла, что дальше пройти невозможно — слишком много людей на полу, слишком много свалившегося багажа.

Нора покрепче затянула на себе лямку оружейной сумки и стала толкать маму с Заком в обратном направлении — к выходу между вагонами. Поначалу она была сама вежливость — останавливалась, выжидала, когда другие пассажиры подберут свои сумки, аккуратно обходила их, продвигалась дальше. И вдруг Нора услышала, как из первого вагона стали доноситься вопли.

Все головы повернулись в том направлении.

— Пошли! — прикрикнула она на своих.

Таща за собой маму и Зака, Нора принялась продираться между телами пассажиров к выходу. Пусть все остальные смотрят куда им угодно, у нее на руках две жизни, которые она обязана защищать, не говоря уже о своей собственной.

В конце вагона какой-то парень пытался раздвинуть автоматические двери. Ожидая, пока он справится с задачей, Нора все-таки посмотрела назад.

Вглядевшись поверх голов недоумевающих, ничего еще не понявших пассажиров, она увидела в следующем вагоне какое-то бешеное мелькание… быстрое движение неясных, темных фигур… а затем в прозрачную перегородку, разграничивающую отделения вагона, ударила, рассыпая по стеклу красные брызги, струя артериальной крови.

Охотники снабдили Гуса и его команду бронированными «Хаммерами» — черными машинами с хромовой отделкой.

Большая часть этого хрома уже исчезла — в силу того, что при передвижении по мостам и улицам волей-неволей приходилось прибегать к таранному вождению.

Гус гнал по 59-й улице против разрешенного направления движения. Фары его машины были единственными огнями на дороге. Фет, по причине своих габаритов, сидел впереди. У его ног лежала сумка с оружием. Анхель и остальные следовали во второй машине.

Радиоприемник был включен. Спортивный комментатор поставил диск с какой-то музыкой — видимо, чтобы дать отдых голосовым связкам, или, возможно, ему нужно было отойти и облегчить мочевой пузырь. Фет распознал — как раз в тот момент, когда Гус круто вывернул руль и взлетел на тротуар, чтобы обогнуть скопление брошенных автомобилей, — песню Элтона Джона «Не позволяй солнцу кончить на меня».

Василий резким движением выключил радио, пояснив:

— Это не смешно.

Лихо затормозив, машины остановились у высокого здания, фасадом выходящего на Центральный парк. Именно в таком месте, как всегда представлялось Фету, и должны были обитать вампиры. Если смотреть, задрав голову, с тротуара, оно вырисовывалось на фоне дымного неба как готическая башня.

Фет, бок о бок с Сетракяном, прошел в парадную дверь. Оба держали в руках серебряные мечи. Вплотную за ними шествовал Анхель, а следом — вроде как беспечно, даже насвистывая некую мелодию — двигался Гус.

Стены фойе были оклеены дорогими коричневыми обоями. Здесь царили сумрак и пустота.

У Гуса нашелся ключ, который приводил в действие пассажирский лифт — небольшую клетку из железных прутьев, окрашенных в зеленый цвет; несущие тросы были отчетливо видны. Викторианский стиль — что внутри, что снаружи.

Коридор самого верхнего этажа был в процессе ремонта — или, во всяком случае, его специально оставили в таком виде. Гус выложил свое оружие на столообразную поверхность нижнего яруса строительных лесов.

— Все должны разоружиться здесь, — сказал он.

Фет посмотрел на Сетракяна. Профессор даже не пошевелился, чтобы расстаться с тростью, поэтому Фет лишь крепче сжал свой меч.

— Ладно, пусть будет по-вашему, — согласился Гус.

Оставив Анхеля в коридоре, Гус подвел профессора и Фета к единственной на этаже двери. Они поднялись по короткой — в три ступеньки — лестнице и вошли в темную прихожую. В воздухе ощущался легкий, привычный уже смрад — смесь нашатыря и запаха земли. А еще здесь чувствовалось тепло, причем оно было явно не искусственного происхождения. Гус раздвинул тяжелую занавесь — за ней обнаружилась широкая комната с тремя окнами, из которых открывался вид на парк.

На фоне каждого окна очерчивалось по силуэту. Три силуэта — трое существ: безволосых, лишенных какой бы то ни было одежды. Они стояли неподвижно, казалось, даже более неподвижно, чем само здание, словно были статуями, назначенными кем-то в караул над каньоном Центрального парка.

Фет вознес свой серебряный меч — его лезвие было наклонено вперед, словно стрелка прибора, среагировавшего на присутствие зла. В ту же секунду он почувствовал сильный удар по правой руке, и рукоятка меча вылетела из его пальцев. Левая рука, та, что держала оружейную сумку, вдруг стала совсем легкой и сама по себе дернулась вверх, сложившись в локте.

Кто-то срезал ручки сумки. Фет едва успел повернуть голову, чтобы увидеть, как его меч пронесся к боковой стене, глубоко вошел в нее и застыл, подрагивая; с рукоятки свисала оружейная сумка.

А еще через мгновение Василий почувствовал, как к его горлу приставили нож. То был не серебряный клинок, вовсе нет, — шею Фета готова была пронзить длинная железная спица.

Рядом с ним возникло лицо, настолько бледное, что его можно было счесть светящимся. Глаза глубокого красного цвета говорили о вампирской одержимости, рот кривился в беззубой злобной гримасе. Раздувшаяся глотка пульсировала — то было не биение крови: горло твари полнилось предвкушением.

— Эй… — только и успел сказать Фет, потому что голос его как-то вдруг сошел на нет, иссяк, растворился без следа.

Василий понял: с ним покончено. Скорость, с которой перемещались эти твари, была просто невероятной. Они двигались куда быстрее, чем звери в дикой природе.

Что же касается троих существ, стоявших у окон, то они даже не шевельнулись.

Сетракян.

Голос прозвучал непосредственно в голове Фета, а вместе с ним пришло странное оцепенение, — ощущение было такое, будто на мозг опустился туман.

Фет попробовал перевести взгляд на старого профессора. Тот по-прежнему опирался на свою трость, смертоносное лезвие оставалось в ножнах, скрытое от глаз. Около Сетракяна стоял еще один охотник, держа в руке такую же спицу, как у первого, — ее острие упиралось в висок профессора.

Августин Элисальде, пройдя между Фетом и Сетракяном, выступил вперед.

— Эти люди со мной, — сказал Гус.

Они вооружены серебром.

Голос охотника — не столь одурманивающий, как тот, что прозвучал сначала.

— Я здесь не для того, чтобы уничтожить вас, — произнес Сетракян. — На этот раз — нет.

Ты ни за что не смог бы подобраться к нам столь близко.

— Но в прошлом такое случалось, и вы это знаете. Давайте не будем пережевывать старые битвы. Отложим все это в сторону на какое-то время. Я отдаюсь на вашу милость, и тому есть причина. Я хочу заключить сделку.

Сделку? Что же такое ты можешь нам предложить?

— Книгу. И Владыку.

Фет почувствовал, что вампир-головорез чуть-чуть отодвинулся от него. На несколько миллиметров, но отодвинулся. Острие спицы по-прежнему упиралось ему в шею, однако в горло оно больше не целилось.

Существа у окон по-прежнему стояли не шевелясь. И властный голос в голове Фета ничуть не убавил своей твердости и неколебимости.

Что же ты хочешь взамен?

— Этот мир, — ответил Сетракян.

Нора увидела, что в заднем вагоне тоже появились темные фигуры — они буквально высасывали пассажиров одного за другим. Желая как можно быстрее выскочить из потерпевшего крушение поезда, она пнула под коленку стоявшего перед ней мужчину, протиснулась мимо него, увлекая за собой маму и Зака, затем отпихнула плечом женщину в деловом костюме и кроссовках и… и каким-то образом умудрилась спустить маму, не уронив ее, с высокой ступеньки вагона на землю.

Нора посмотрела вперед, туда, где сошедший с рельсов головной вагон, сильно накренившись, упирался в стену тоннеля, и поняла, что ей надо двигаться в обратном направлении.

Одна клаустрофобия сменила другую: на место боязни замкнутого пространства в застрявшем вагоне пришел ужас пребывания в тоннеле, пробитом глубоко под руслом реки.

Нора расстегнула молнию на боковом отделении своей большой сумки, вытащила лампу черного света и включила ее. Батарея с тихим гудением вернулась к жизни. Колба лампы быстро раскалилась и, тихонько потрескивая, налилась индиговым сиянием.

Колея вспыхнула феерическим светом. Испражнения вампиров были повсюду — флуоресцентное гуано покрывало колею и чудовищными мазками пятнало стены. Очевидно, вампиры не один день пользовались этим путем, перебираясь с острова на материк, — и прошло их здесь много-много тысяч. Тоннель был для них прекрасной средой обитания: темно, грязно и, в отличие от поверхности, никаких чужих глаз.

Позади Норы и ее спутников на землю сошли другие пассажиры, иные из них освещали себе дорогу дисплеями мобильных телефонов.

— О боже! — раздался вопль.

Нора повернулась и в свете мобильных телефонов увидела, что колеса вагона покрыты густой кашей белой вампирской крови. С шасси поезда свисали ошметки бледной кожи и черные хрящеватые сгустки размозженных костей.

У Норы хватило самообладания, чтобы задуматься: эти погибшие вампиры — они попали под колеса случайно или же сознательно бросились под несущийся на полной скорости состав?

Больше походило на то, что бросились сознательно. Но если так, то — зачем?

Нора поняла, что ответ ей известен. Образ Келли в ее сознании был по-прежнему ярким и четким. Одной рукой Нора приобняла Зака, второй — ухватила маму и побежала к хвосту поезда.

Пеший путь до Нью-Джерси лежал не близкий, и они были в тоннеле не одни.

Теперь уже по всему поезду раздавались визг и вопли пассажиров, терзаемых бледными тварями, которые шли от вагона к вагону, мародерствуя на крови людей. Нора пыталась держать Зака так, чтобы он не поднял голову и не увидел сплющенные лица, прижатые к стеклам, чтобы уберечь его от зрелища перекошенных ртов, изрыгающих кровь и слюну.

Нора добралась до хвоста поезда и обогнула его, переступая через раздавленные тела вампиров на рельсах. Каждый шаг она делала осторожно, держа наготове свою ультрафиолетовую лампу, чтобы уничтожить любых кровяных червей, которые могли таиться в этом месиве. Затем Нора двинулась вперед вдоль левой стороны поезда — здесь путь к головному вагону был свободен.

В тоннелях звуки разносятся далеко и при этом сильно искажаются. Нора не могла бы сказать с уверенностью, что именно она слышит, но само присутствие этого звука вселило в нее новый ужас. Она сделала знак своим спутникам остановиться и замереть хотя бы на несколько секунд.

Когда Зак и мама — даже мама! — затаились, Нора услышала неясный шум — словно бы какое-то шарканье, только многократно повторенное и усиленное тоннельным эхом.

Источник звука располагался позади и, судя по всему, приближался, двигаясь в том же направлении, в каком еще недавно шел поезд. Дробная поступь множества — целого полчища! — ног.

Дальность света, излучаемого экранами мобильников и ультрафиолетовой лампой Норы, была очень мала. Что-то приближалось к ним из темной пустоты тоннеля. Подгоняя перед собой маму и Зака, Нора пустилась бежать в противоположную сторону.

Охотник, стоявший рядом с Фетом, отступил назад, но его спица по-прежнему была нацелена в шею Василия. Сетракян уже начал рассказывать Древним о связи между Элдричем Палмером и Владыкой.

Мы давно это знаем. Много лет назад он пришел к нам с прошением о бессмертии.

— И вы отказали ему. Поэтому он перебежал на другую сторону улицы.

Он не отвечал нашим критериям. Вечность — чудесный дар. Это приглашение в аристократию бессмертных. Мы неумолимо разборчивы.

Звуки, гремевшие в голове Фета, больше всего походили на голос отца, выговаривающего непослушному ребенку, только голос этот был усилен тысячекратно. Фет посмотрел на стоявшего рядом с ним охотника и задумался: кто он? какой-нибудь давно умерший европейский король? Александр Великий? Говард Хьюз?

Нет, эти охотники были из другого теста. Фет предположил, что его сосед в прошлой жизни был солдатом какой-нибудь отборной гвардии. Возможно, его выдернули с поля сражения, а может быть, забрали во время спецоперации. Так сказать, призвали для несения финальной — и особой — воинской повинности. Но — из какой армии? И из какой эпохи? Кто знает… Вьетнам? Высадка в Нормандии? Фермопилы?

— Древние связаны с миром людей на самых высоких уровнях. — Сетракян излагал факты так, словно доказывал самому себе все те теории, которые он изучал на продолжении своей долгой жизни. — Они присваивают себе богатства посвященных, что позволяет им оставаться в тени и вместе с тем сохранять свое влияние на дела людей по всему земному шару.

Если бы прием в бессмертие был простой деловой операцией, тогда действительно — он мог бы преуспеть: его состояние весьма существенно. Но мы взимаем нечто большее, чем богатства. То, что нам требуется, — это власть, привилегии и покорность. Ему недоставало последнего.

— Получив отказ и не добившись великого дара, Палмер пришел в ярость. Поэтому он пустился на поиски раскольника — Владыки, самого молодого из…

Ты, Сетракян, стремишься познать все. Ты жаден, Сетракян, жаден до знаний даже на пороге конца. Согласимся: ты прав во всех своих догадках, но прав лишь наполовину. Возможно, Палмер и пустился на поиски Седьмого. Да, действительно: он принялся разыскивать Младшего. Но будь уверен: это Седьмой нашел его, а не он Седьмого.

— Известно ли вам, чего он добивается?

Да, нам это известно.

— Тогда вы должны знать и то, что вы в большой беде. Владыка творит своих приспешников тысячами. Их слишком много, чтобы ваши охотники смогли истребить их до последнего. Штамм Владыки распространяется все дальше. Он состоит из тварей, которыми вы не можете управлять — у вас нет для этого ни сил, ни влияния…

Ты говорил о «Серебряном кодексе».

Мощь голосов Древних возвысилась до такого уровня, что Фет даже зажмурился.

Сетракян сделал шаг вперед.

— То, что мне от вас нужно, — это неограниченная финансовая поддержка. И я требую ее немедленно.

Аукцион. Неужели ты думаешь, что мы не рассматривали этот вариант ранее?

— Но если бы вы сами приняли участие в торгах или же наняли бы какого-нибудь человека, чтобы он выступал от вашего имени, — и в том, и в другом случае вы сильно рисковали бы, что вас раскроют. И уж вовсе не было бы никакой гарантии от раскрытия ваших истинных мотивов. Лучшая тактика — избегать каждой потенциальной продажи, что и делалось долгие годы. Но в этот раз такое уже невозможно. Я убежден, что выбор времени для нынешней широкомасштабной атаки, падение на Землю лунной тени и тот факт, что книга снова всплыла на поверхность, — не просто совпадение. Все это тщательно выстроено. Здесь налицо явная симметрия космического масштаба — разве вы станете отрицать это?

Нет, не станем. Но опять же — результат воспоследует из общего плана вне зависимости от того, что мы сделаем или не сделаем.

— Ничегонеделание — тоже план, только, на мой взгляд, весьма порочный.

И что ты хочешь взамен?

— Всего лишь мельком заглянуть в книгу. Она облачена в серебро. Это единственное творение человека, которым вы не можете обладать. Я уже видел этот «Серебряный кодекс», как вы изволите его называть. Даю вам гарантию: он содержит премногие откровения. Вы поступили бы благоразумно, если бы поинтересовались, что именно известно человечеству о вашем происхождении.

Все это полуправды и домыслы.

— Да ну? И вы сможете взять на себя такой риск? Вы, малах элохим?

Пауза. Фет почувствовал, как в его голове что-то расслабилось — пусть всего лишь на несколько секунд. Он готов был поклясться, что увидел, будто Древний скривил рот в презрительной гримасе.

Малоприятное союзничество часто оказывается наиболее эффективным.

— Позвольте я выскажусь с предельной ясностью. Я не предлагаю никакого союзничества. Это не более чем перемирие в ходе войны. В данном случае враг моего врага не является другом ни мне, ни вам. Я не обещаю ничего другого, кроме того, что внимательно прогляжу всю книгу и за счет этого получу шанс одержать победу над бежавшим из ваших рядов Владыкой, прежде чем он уничтожит вас. Но когда это соглашение исчерпает себя, я обещаю вам только одно: война продолжится. Я опять начну преследовать вас. А вы — меня…

Когда ты, Сетракян, проглядишь книгу, мы не сможем позволить тебе остаться в живых. Ты должен это знать. Это относится не только к тебе, но к любому человеку.

Фет шумно сглотнул.

— Ну, я-то, во всяком случае, не особо охоч до чтения… — вставил он от себя.

— Я принимаю это, — сказал Сетракян. — А теперь, когда мы поняли друг друга, должен сообщить, что есть еще одна вещь, которая мне понадобится. Не от вас — от вашего человека, который здесь находится. От Гуса.

Гус сделал несколько шагов и встал перед стариком и Фетом.

— Только при условии, что для этого понадобится убивать, — заявил он.

Церемонии с перерезанием ленточки не было. Как не было и гигантских бутафорских ножниц. Не присутствовал ни один сановник, ни один политик. Вообще не было никаких фанфар.

Атомная электростанция в Рожковой долине была пущена в 5:23 утра. Местные инспекторы Комиссии по ядерной регламентации наблюдали за ходом пуска из Главного щита — зала управления этим объектом энергетики, строительство которого обошлось в 17 миллиардов долларов.

«Рожковая долина», как теперь назывался объект, — это атомная электростанция, использующая энергию распада атомных ядер. Ее сердце — два ядерных реактора третьего поколения: тепловые, на медленных нейтронах, легководные. Все проверки как сооружений станции, так и систем безопасности закончились еще до того, как топливные — содержащие уран-235 — и управляющие стержни были введены в воду, находящуюся внутри надежно загерметизированной активной зоны реактора.

Управляемую цепную реакцию часто сравнивают со взрывом ядерной бомбы, разве что взрыв этот происходит не за миллисекунды, а идет медленно, в спокойном, размеренном темпе. Тепло, вырабатываемое реактором, используется для получения электрической энергии, которая затем доставляется потребителям точно так же, как если бы источником ее была обычная электростанция на твердом топливе.

Палмер понимал принцип ядерного распада лишь в том смысле, что этот процесс походил на деление клеток в биологическом организме. При расщеплении выделялась энергия — в этом и была ценность, а также магия ядерного топлива.

Снаружи станции возвышались две градирни, извергавшие султаны пара, — больше всего они походили на гигантские мензурки, только не из стекла, а из бетона.

Палмер смотрел на станцию с нескрываемым восхищением. Вот он, перед ним, — заключительный кусочек потрясающей картинки-загадки. Последний язычок секретного замка, встающий на свое место.

Завершающий момент: сейчас засов выйдет из паза, и дверь великой сокровищницы наконец-то откроется.

Наблюдая за облаками пара, которые поднимались к зловещему небу, словно призраки, возносящиеся над огромными котлами с кипящим варевом, Палмер вспомнил Чернобыль. Черный город Припять, где он впервые встретился с Владыкой. Авария на Чернобыльской атомной станции, как и концентрационные лагеря Второй мировой войны, стала для Владыки уроком. Племя человеческое само показало ему, куда следует двигаться. И само же обеспечило Владыку именно теми инструментами, которые сулили роду людей неминучую гибель.

И под всем этим стояла подпись Элдрича Палмера.

«Он же там обращает людей налево и направо, причем совершенно бесплатно!» — вспомнил Палмер слова Эфраима.

Ах, доктор Гудуэдер! Но ведь «многие же будут первые последними, и последние первыми».[23] Вот как все должно было происходить, если следовать Библии.

Только здесь у нас не Библия. Здесь у нас Америка.

Первые будут первыми.

Вдруг Палмер понял, какие ощущения должны были испытывать рядом с ним его деловые партнеры сразу после очередной сделки. Как если бы та самая рука, которую они только что пожимали, со всей силы нанесла им удар под дых.

Ты думаешь, что работаешь с кем-то, до той минуты, пока не осознаешь: ты работаешь не с кем-то, а на кого-то.

«Зачем заставлять вас стоять в очереди?»

И верно: зачем?

Айпод Зака упал на пол туннеля, и мальчик тут же вырвал свою руку из ладони Норы. Это было глупо, это был чистый рефлекс, но ведь айпод ему купила мама, она даже платила за музыку, которую закачивал Зак, притом что ей самой до этой музыки не было никакого дела, а иные песни она просто ненавидела. Когда Зак держал в своей руке маленькое волшебное устройство и растворялся в музыке — это было как если бы он растворялся и в маме тоже.

— Закари!

Было странно, даже нелепо, что Нора назвала его полным именем, но прием сработал, и Зак, подняв свой плеер, быстро выпрямился. Они были уже возле головной части поезда. Нора поддерживала маму и в то же время словно бы изо всех сил цеплялась за нее; вид у нее был ужасный, Нора казалась обезумевшей. Зак испытывал теперь к Норе особое чувство. Видя, насколько больна ее мама, Зак понимал, что у них есть нечто общее: и он, и Нора потеряли своих матерей, и все же их мамы — хотя бы отчасти, хотя бы в какой-то степени — находились рядом.

Зак поглубже засунул айпод в карман джинсов, при этом перепутавшиеся провода наушников так и остались болтаться снаружи. Сошедший с рельсов поезд слегка раскачивался от творимого в нем насилия, из вагонов доносились жуткие завывания, и Нора очень старалась отгородить Зака от чудовищной картины. Но Зак все понимал. Он видел, как окна окрашиваются красным. Он видел лица. Зак и сам был наполовину в шоке, он двигался, словно в кошмарном сне.

Нора остановилась и, обернувшись, в ужасе уставилась на что-то, появившееся за их спинами.

Вдали из темноты туннеля выскочили маленькие фигурки. Они неслись с большой скоростью. Эти твари — еще недавно обыкновенные детишки, самым старшим было не больше тринадцати-четырнадцати лет — обладали нечеловеческой прытью. Они вприпрыжку мчались по шпалам.

Возглавляла эту стаю фаланга слепых детей-вампиров с черными, словно выжженными глазами. Слепые твари двигались довольно странно, как-то по-крабьи. Лишь только эта орда поравнялась с поездом, зрячие дети вырвались вперед, тоненько — а потому особенно жутко — визжа от нечеловеческой радости.

Они мгновенно набросились на пассажиров, сумевших убежать от бойни в вагонах. Большая часть вампиренышей с разгона взлетела по стенке туннеля и целым роем обрушилась на крышу поезда, напоминая паучью молодь, только что выползшую из кокона с яйцами.

Однако была среди них и одна взрослая фигура, передвигавшаяся со зловещей целеустремленностью. Некое женоподобное существо, силуэт которого смутно вырисовывался в полумраке тоннеля, — именно оно, судя по всему, дирижировало этой атакой, как одержимая мать, ведущая в бой своих бесовских детей.

Чья-то рука вцепилась в капюшон Заковой куртки — это Нора, что было силы дернув мальчика, потащила его за собой. Зак пошатнулся, но удержался на ногах и, повернувшись, приготовился бежать за Норой. Он зажал руку Нориной мамы у себя под мышкой и потянул, почти поволок старую женщину от места катастрофы, которое уже кишмя кишело обезумевшим вампирским отродьем.

Индигового света Нориной лампы едва хватало, чтобы освещать путь в тоннеле, но при этом ультрафиолет ярко высвечивал калейдоскоп цветастых, тошнотворно психоделических вампирских экскрементов под ногами и на стенах. Никто из пассажиров не последовал за Норой и ее спутниками.

— Смотрите! — воскликнул Зак.

Его юные глаза усмотрели две ступеньки, ведущие к какой-то двери в левой стене тоннеля. Нора подтолкнула маму и Зака к этой лесенке, а сама взбежала по ступенькам на площадку перед дверью и попробовала повернуть ручку. Щеколду заклинило, а возможно, дверь была просто заперта, тогда Нора отступила на шаг и, насколько хватило сил, ударила по ручке пяткой. Она пинала и пинала эту чертову ручку, пока та не отвалилась, — и дверь тут же с треском распахнулась настежь.

По другую сторону стены была такая же площадка и две ступеньки, отделяющие ее от пола соседнего тоннеля. На полу блестели рельсы. Это был южный ствол туннеля, по нему поезда шли в восточном направлении: из Нью-Джерси к Манхэттену.

Нора захлопнула дверь, постаравшись вбить ее на место так плотно, как только могла, затем спустилась на путь.

— Быстрее, быстрее, — сказала она. — Не останавливаться. Нам не справиться со всеми ними.

Они углубились в темный тоннель. Зак помогал Норе, поддерживал ее маму, но было ясно, что они не смогут бесконечно двигаться таким образом.

Они не услышали позади ни единого звука — ни крика, ни треска распахнувшейся двери, — но все равно спешили так, словно вампиры преследовали их по пятам. Каждая секунда казалась украденной у жизни.

Норина мама потеряла обе туфли, ее нейлоновые чулки изодрались в клочья, исцарапанные ноги кровоточили.

— Мне надо отдохнуть, — вновь и вновь повторяла она, с каждым разом возвышая голос. — Я хочу домой.

В конце концов это переполнило чашу. Нора замедлила ход — Зак притормозил тоже — и зажала рукой мамин рот: она просто должна была заставить ее умолкнуть.

Зак увидел лицо Норы в фиолетовом свете лампы и прочитал на нем выражение невыразимой муки: Нора пыталась одновременно и тащить маму, и заглушать любые ее звуки.

Только сейчас Зак понял, что Норе предстоит принять страшное решение.

Норина мама пыталась отлепить руку дочери от своего рта. Нора скинула с плеча огромную сумку.

— Открой ее, — сказала она Заку. — Мне надо, чтобы ты достал нож.

— У меня есть свой. — Зак порылся в кармане, вытащил нож с коричневой костяной рукояткой и раскрыл десятисантиметровое серебряное лезвие.

— Откуда у тебя это?

— Мне его дал профессор Сетракян.

— Хорошо. Зак… Пожалуйста, выслушай меня. Ты мне доверяешь?

Что за странный вопрос?

— Да, — сказал Зак.

— Послушай меня. Я хочу, чтобы ты спрятался. Чтобы ты опустился на четвереньки и залез вот под этот выступ.

Выступ — нечто вроде невысокого карниза — шел вдоль стены тоннеля на высоте около полуметра; его подпирали консоли, и ниши между ними тонули во мраке.

— Ложись здесь и прижми к груди нож. Оставайся в тени. Я знаю, это опасно. Я не… я не задержусь слишком долго, обещаю тебе. Если кто-либо подойдет и остановится возле тебя… кто-либо, кроме меня… кто-либо… кромсай его этим ножом. Ты понял?

— Я… — Зак видел лица пассажиров поезда — окровавленные лица, притиснутые к стеклам окон. — Я понял.

— Кромсай глотку, шею… любое место, до которого дотянешься. Режь и коли, пока тварь не свалится. Затем беги вперед и снова прячься. Ты понял?

Зак кивнул. По его щекам покатились слезы.

— Обещай мне.

Зак снова кивнул.

— Я обязательно вернусь. Если же меня не будет слишком долго, ты сам все поймешь. И тогда — я прошу тебя! — беги изо всех сил. — Нора указала в сторону Нью-Джерси. — Вон туда. Беги всю дорогу, до самого конца. Не останавливайся ни по какой причине. Даже если этой причиной буду я. Хорошо?

— Что вы собираетесь делать?

Впрочем, Зак мог и не спрашивать. Он знал. Был уверен, что знает. И Нора тоже знала, что он знает.

Мариела Мартинес уже искусала руку дочери, вынуждая Нору освободить ее рот. Нора полуобняла Зака и крепко прижала к себе, так что лицом он уткнулся в ее бок. Зак почувствовал, как Нора поцеловала его в макушку. Затем Мариела снова принялась вопить во все горло, и Норе опять пришлось заткнуть ей рот.

— Ну же, смелее! — шепнула она Заку. — Давай!

Зак лег на спину и, извиваясь, протиснулся под выступ, даже не думая о разных там мышах и крысах, обыкновенных для таких мест. Он крепко обхватил ладонью костяную рукоятку ножа, прижал его к груди наподобие распятия и стал слушать, как Нора, преодолевая сопротивление матери, уводит ее прочь.

Фет сидел в микроавтобусе Управления общественных работ. Сидел и ждал. Двигатель микроавтобуса работал на холостом ходу. На Василии были жилет с отражателями, надетый поверх его обычного комбинезона, и шлем-каска. При свете приборной панели он изучал схему канализационной сети Манхэттена.

Самодельные серебряные химические боеприпасы, изготовленные стариком, лежали в задней части микроавтобуса — эту груду амуниции пришлось подпереть со всех сторон свернутыми полотенцами, чтобы снаряды не скользили по полу. Василия очень беспокоил план, разработанный Сетракяном. Слишком много движущихся деталей. Он в очередной раз бросил взгляд на заднюю дверь магазина, откуда должен был появиться старик.

Внутри магазина Сетракян готовился к выходу. Он поправил воротничок своей лучшей рубашки, его узловатые пальцы покрепче затянули узел галстука-бабочки. Сетракян вытащил одно из своих маленьких серебряных зеркал, чтобы оценить, хорошо ли сидит весь наряд. На нем был его лучший костюм.

Сетракян отложил зеркало и в последний раз все проверил. Таблетки! Он нашел жестянку и осторожно потряс ее содержимое — на удачу! Проклиная себя за то, что он едва не забыл про таблетки, Сетракян засунул коробочку во внутренний карман пиджака. Все. Он готов.

По пути к двери Сетракян бросил последний взгляд на стеклянную банку, в которой хранились останки расчлененного сердца его жены. Он долго облучал кровяного червя ультрафиолетом и в конце концов убил его — раз и навсегда. Теперь же этот орган, столь долго находившийся во власти паразита, лишь чернел день ото дня, разлагаясь, как и положено биологической субстанции.

Сетракян смотрел на банку так, как если бы перед его взором была могила любимого человека. Он именно этого и хотел: банка с сердцем Мириам должна была стать последним предметом, увиденным им в этом доме. Потому как Сетракян твердо знал: он больше никогда не вернется сюда.

Эф сидел в одиночестве на длинной деревянной скамье, приставленной к стене операционного зала. Агента ФБР звали Леш. Его стол и стул располагались примерно в метре от той незримой черты, которая служила пределом досягаемости Эфа. Левое запястье Эфа было приковано к стальной штанге — она шла вдоль стены как раз над скамьей и напоминала вспомогательный поручень, которым оборудуют ванны для инвалидов. Эфу приходилось сидеть немного ссутулившись и вытянув вперед правую ногу, чтобы удобнее чувствовать себя с ножом, который по-прежнему размещался у него за поясом. По возвращении Эфа от Палмера его никто так и не обыскал.

У агента Леша был лицевой тик. Его левый глаз время от времени самопроизвольно подмигивал, отчего в пляс пускалась вся щека, однако на речь это не влияло. На столе в его закутке стояли фотографии детей школьного возраста в недорогих рамках.

— Итак, — сказал агент. — Эта самая штука. Я все же не понимаю. Она что — вирус или паразит?

— И то, и другое, — ответил Эф. Он старался говорить рассудительно, надеясь своими словами как-нибудь вымостить путь к свободе. — Вирус передается с паразитом, имеющим форму кровяного червя. А сам паразит проникает в организм человека во время заражения, через горловое жало.

Агент Леш непроизвольно моргнул и принялся строчить в блокноте, записывая услышанное.

Значит, ФБР все же принялось в конце концов доискиваться до сути — только слишком поздно. Хорошие следаки — вроде агента Леша — действовали в самом низу, в широком основании пирамиды, не имея ни малейшего представления, что все уже решено теми, кто располагался на самой верхушке.

— А где же те двое? — спросил Эф. — Двое других агентов?

— Какие еще двое?

— Те, которые возили меня в город на вертолете.

Агент Леш поднялся, чтобы лучше видеть другие закутки операционного зала. Несколько преданных делу агентов все еще оставались на работе.

— Эй, кто-нибудь из присутствующих возил доктора Гудуэдера на птичке в город?

Ответом были лишь отрицательные возгласы и недовольное бормотание. Эф сообразил, что с момента возвращения он больше не видел тех двоих мужчин.

— Могу предположить, что они исчезли навсегда.

— Быть такого не может, — сказал агент Леш. — Нам приказано оставаться на местах в ожидании дальнейших указаний.

Это выглядело совсем уже плохо. Эф снова взглянул на фотографии в рамках.

— Вы сумели вывезти семью из города?

— А мы и не живем в городе. Слишком дорого. Я каждый день езжу сюда на машине из Джерси. Но — так и есть: детей мы отправили. Школа закрылась, поэтому жена отвезла их в дом нашего друга на озере Киннелон.

«Не очень далеко», — подумал Эф.

— Мои тоже уехали, — сказал он. Эф наклонился вперед — насколько позволили наручники и столовый нож, спрятанный на бедре. — Послушайте, агент Леш, — зашептал он, пытаясь войти в доверие к этому человеку. — Все, что сейчас происходит… Я знаю, это походит на хаос, вроде как полнейший беспорядок. Но это не так. Понимаете? Не так. Это тщательно спланированное, согласованное наступление. А сегодня… сегодня все переходит в решающую стадию. Я по-прежнему не знаю в точности, что, где и как, но знаю, когда. Именно сегодня. И мы — вы и я, мы оба — должны выбраться отсюда.

Агент Леш моргнул дважды.

— Доктор Гудуэдер, вы под арестом. Вы стреляли в человека, среди бела дня, на глазах десятков свидетелей, и вы давно уже предстали бы перед федеральным судом, если бы не это безумие вокруг и если бы большинство правительственных учреждений не были закрыты. Поэтому вы никуда не будете выбираться, а из-за вас и я. Но вернемся к делу — что вы можете сказать вот об этом?

Агент Леш показал Эфу стопку распечаток. Каждая представляла собой фотографию некоего знака, протравленного на стене или окне здания, — везде одно и то же граффито: шестиногое изображение, похожее на жука.

— Это Бостон, — сказал агент Леш, перекладывая листок сверху в низ пачки. — Этот из Питтсбурга. Вот этот снимок сделан в пригороде Кливленда. Вот Атланта. А вот Портленд, штат Орегон, — отсюда до него пять тысяч километров.

— Не могу сказать наверняка, — ответил Эф, — но, по-моему, это нечто вроде кода. Они не сообщаются между собой посредством речи. Им требуется какая-то другая языковая система. Они метят свою территорию, метят свое продвижение… что-то в этом роде.

— А этот жучий рисунок?

— Понимаю. Это почти как… Вы слышали об автоматическом письме? О мозге, работающем в режиме подсознания? Видите ли, они все соединены между собой на экстрасенсорном уровне. Я не понимаю этого, зато знаю теперь, что такой уровень существует. И, полагаю, как у любого другого могучего разума, у этого интеллекта есть сегмент подсознания — вот оттуда эти штуки и выплескиваются… почти артистически. Оно, подсознание, словно бы самовыражается. Вы уже знаете, что этот, так сказать, базисный рисунок — один и тот же — нацарапан на зданиях по всей стране. Думаю, подобными художествами охвачена уже половина мира.

Агент Леш бросил стопку распечаток на стол, схватился обеими руками за шею и принялся ее массировать.

— Серебро, говорите? Ультрафиолетовое излучение? Солнечный свет?

— Проверьте пистолет, который был у меня. Он ведь где-то здесь, правильно? Проверьте пули. Там чистое серебро. Не потому что Палмер вампир. Он не вампир… Пока еще не вампир. Но это оружие было мне дано…

— Да-да. Продолжайте. Дано — кем? Я хотел бы знать, откуда вам известны все эти вещи…

В зале погас свет. Гудение в вентиляционных отверстиях, откуда поступал теплый воздух, стихло. Все агенты в своих закутках недовольно застонали.

— Что, опять? — сказал агент Леш, поднимаясь на ноги.

Помигав, включилось аварийное освещение; над дверями снова зажглись знаки «Выход»; пробудились потолочные световые панели — к жизни вернулась лишь пятая или шестая их часть, и горели они теперь вполовину, а то и в четверть силы.

— Прекрасно! — воскликнул агент Леш, снимая фонарик с крючка в верхней части перегородки, отделявшей его от соседнего закутка.

Над головами завыли динамики — это включилась пожарная сигнализация.

— Ага! — вскричал агент Леш. — Час от часу не легче!

Эф услышал, как где-то в здании раздался вопль.

— Эй! — заорал Эф, дергая за поручень, к которому его приковали. — Освободите меня! Они идут за нами!

— Вот так? — спросил агент Леш, оставаясь на месте и прислушиваясь, не будет ли новых криков. — Значит, идут за нами?

Треск, затем шум, как если бы кто-то вышиб дверь.

— За мной, — поправился Эф. — Мой пистолет. Вы должны достать его.

Агент Леш обратился в слух. Затем сделал шаг от стола и расстегнул свою кобуру.

— Нет! Это не сработает! Серебро в моем пистолете! Неужели вы не понимаете? Идите и возьмите его!..

Выстрелы. Всего этажом ниже.

— Вот срань-то! — Агент Леш направился к выходу, вытаскивая свой ствол.

Эф выругался и переключил внимание на металлический поручень и наручники. Обеими руками он изо всех сил рванул штангу — никакого эффекта.

Эф проехался наручником сначала до одного конца штанги, потом до другого, пытаясь найти какое-нибудь слабое место, однако болты, крепящие поручень, были толстые и глубоко уходили в стену. Он изо всей силы пнул штангу — никакого результата.

Эф услышал еще один вопль — теперь уже гораздо ближе — и серию выстрелов. Он попытался встать, но сумел выпрямиться только на три четверти своего роста. В ярости Эф попытался завалить всю стену.

Теперь выстрелы звучали уже в самом операционном зале. Перегородки закутков не позволяли видеть, что там творится. Все, что доносилось до Эфа, это отблески дульного пламени и визг агентов.

Эф полез за пояс штанов, чтобы достать серебряный нож. В руке он казался совсем маленьким по сравнению с тем, как выглядел в пентхаусе Палмера. Эф зажал тупой край ножа под углом между скамьей и стеной, а затем резко и сильно рванул рукоятку. Часть лезвия отломилась, и в результате получился короткий, но острый клинок, напоминающий тюремную заточку.

Вампирская тварь взлетела на перегородку между закутками и скрючилась там, балансируя на всех четырех конечностях. В сумраке плохо освещенного зала она казалась совсем маленькой. Тварь диковато поводила головой, словно бы выискивая что-то. Вглядывалась, не видя. Принюхивалась, не чуя.

Лицо ее повернулось к Эфу, и он понял: цель захвачена.

Проворно и грациозно, совсем по-кошачьи тварь спрыгнула с перегородки на пол. Эф поразился, насколько черными были глаза этого вампирского дитяти — такой цвет бывает в основании колбы перегоревшей лампочки. Лицо «щупальца» было слегка отвернуто в сторону, его незрячие глаза смотрели мимо Эфа, — и тем не менее тварь каким-то образом видела доктора Гудуэдера, в этом он был уверен.

Физические данные твари пугали Эфа до смерти. Он словно бы находился в одной клетке с ягуаром, причем сам был к этой клетке прикован. Эф стоял боком к вампиру — в тщетной надежде, что это поможет ему защитить горло, — а свое серебряное лезвие он выставил в сторону «щупальца», и тварь чувствовала присутствие смертоносного оружия. Эф стал перемещаться вдоль стены, насколько позволяла металлическая штанга. Тварь внимательно следила за его движением — сначала влево до конца поручня, затем вправо до исходной позиции; ее голова по-змеиному поворачивалась на разбухшей шее.

И вдруг тварь сделала выпад — из ее горла выметнулось жало. Оно было короче, чем у взрослого вампира, и Эф среагировал вовремя, полоснув по нему своим лезвием. Было непонятно, порезал он жало или нет, но, во всяком случае, серебро коснулось вампирской плоти, и атаку Эф отбил. «Щупальце» отскочило назад, как уличная собака, получившая ощутимый пинок.

— УБИРАЙСЯ ОТСЮДА! — заорал Эф, пытаясь вложить в голос силу приказа, как если бы он отгонял дикое животное. Но «щупальце» никуда не убиралось — лишь смотрело на него своими незрячими глазами. Когда из угла зала, огибая перегородки, вышли еще два вампира — уже не дети, а совершенно типичные взрослые твари, в рубашках, запятнанных кровью, — Эф понял, что «щупальце» вызвало подкрепление.

Эф принялся размахивать своим маленьким серебряным ножом, изображая безумца. Он пытался запугать вампиров, пытался сделать все возможное, чтобы они боялись его больше, чем боялся он сам.

Это не сработало.

Твари разделились и набросились на него с двух сторон. Эф полоснул по руке сначала одного вампира, потом второго. Серебро сумело нанести им некоторый урон — во всяком случае, достаточный, чтобы ткани конечностей разошлись и из разрезов закапала белизна.

Затем один из вампиров перехватил его руку с ножом, а второй обхватил пальцами плечо другой руки, да еще, вцепившись в волосы Эфа, откинул назад голову.

Они не прикончили его на месте. Они ждали «щупальце». Эф сопротивлялся сколько мог, но силы были неравные, и к тому же он оставался прикованным к поручню. От горячечного жара этих кошмарных созданий и исходившей от них мертвецкой вони к горлу подступала тошнота. Эф попытался метнуть нож, пусть легким движением, но всадить-таки лезвие в одного из вампиров, однако нож просто выскользнул из его ладони.

«Щупальце» медленно подошло к нему — ни дать ни взять хищник, предвкушающий сладостное убийство.

Эф задергался, пытаясь опустить подбородок, но рука, собравшая в пучок его волосы, еще сильнее откинула голову, обнажив горло Эфа так, чтобы маленькой твари было удобнее нанести удар.

В этот последний миг своей жизни Эф дико заорал, вложив в неистовый крик всю ненависть к этим тварям, и вдруг… затылок «щупальца» взорвался, превратившись в облачко белого пара. Тельце вампира, судорожно извиваясь, рухнуло на пол. Эф почувствовал, что вампиры, стоявшие у него по бокам, ослабили хватку.

Эф мощным толчком отпихнул одного в сторону, а второго пинком сбросил со скамьи, на которую тот успел забраться.

Из-за угла вышли люди — двое латиноамериканцев, увешанных до зубов таким количеством оружия, словно они задались целью надрать задницу всему балу вампиров. Один вамп попытался вскарабкаться на перегородку и перемахнуть через нее, лишь бы убраться подальше от ультрафиолетовой лампы, но был тут же посажен на серебряный вертел. Второй принял боевую стойку — он явно собирался вступить в бой, — однако пинок в колено поверг его на пол, после чего дело завершил серебряный штырь, всаженный в череп твари.

Тут на арене появился третий участник — массивный, неуклюжий мексиканец, вероятно, лет шестидесяти с гаком. Пусть этот исполин и выглядел староватым, однако с вампирами он расправлялся невероятно ловко — просто укладывал их, как дрова, налево и направо.

Эф с ногами взгромоздился на скамью, чтобы избежать белой крови, заливающей пол, — там уже ползали кровяные черви, жаждущие найти новое тело, которое стало бы их хозяином.

Вперед выступил предводитель группы. Это был мексиканский паренек с живыми, блестящими глазами, в кожаных перчатках; грудь мексиканца перекрещивали патронташные ленты с серебряными штырями. Эф увидел, что носки его черных сапог обиты серебряными пластинами, и это серебро уже густо измарано белой кровью.

— Вы доктор Гудуэдер? — спросил он.

Эф кивнул.

— Меня зовут Августин Элисальде, — сказал парнишка. — Ломбардщик прислал нас за вами.

В фойе нью-йоркского отделения аукционного дома «Сотбис», что на пересечении 72-й улицы и Йорк-авеню, Сетракян и Фет вошли вместе, и Сетракян тут же попросил провести их в комнату регистрации. Там он предъявил чек, выписанный на один из швейцарских банков, и, после того как с этим банком связались по стационарному телефону, чек был мгновенно подтвержден.

— Добро пожаловать в «Сотбис», господин Сетракян.

Профессору выдали табличку с номером «23». Служащий провел его к лифту и сопроводил до десятого этажа. У входа на этаж Сетракяна остановили и попросили сдать пальто и трость с набалдашником в виде волчьей головы. Профессор неохотно подчинился. Взамен ему выдали пластиковую карточку, и Сетракян засунул ее в часовой карманчик жилета. Фета пропустили только на галерку: занимать сидячие места в самом зале разрешалось лишь тем, кто получил таблички с номерами. Фет остался на задах галерки, подумав, что это будет, наверное, лучше всего: стоя там, он мог видеть весь зал.

Аукцион проводился в условиях строжайших мер безопасности. Сетракян занял место в четвертом ряду. Не очень близко, но в то же время и не очень далеко. Он уселся рядом с проходом, положив на колено нумерованную табличку. Сцена перед ним была ярко освещена. Распорядитель в белых перчатках наполнил водой стакан для аукциониста, после чего скрылся за незаметной для сидящих в зале дверью служебного выхода.

Место для демонстрации лотов было выделено в левой части сцены. Медный пюпитр ждал, когда на него выложат первые предметы, значащиеся в каталоге. На большом видеоэкране вверху высвечивалось пока только одно слово: «Сотбис».

Первые десять-пятнадцать рядов были почти заполнены, но в задней части зала оставались и пустые кресла. Тем не менее многие участники аукциона присутствовали здесь только для того, чтобы занять места; это были служащие, нанятые в целях создания массовости мероприятия, в их глазах отсутствовало выражение стальной, расчетливой внимательности, отличающее истинных покупателей. По сторонам зала — в проходах между крайними креслами рядов и подвижными стенами, расставленными пошире для максимальной вместимости, — толпилось много людей; не меньше народу скопилось и в задней части, на галерке. На большинстве зрителей были маски и перчатки.

Аукцион — это прежде всего рынок, но в не меньшей степени это еще и театр. Во всей церемонии отчетливо чувствовалась атмосфера декадентства, fin-de-siecle, конца позапрошлого века: финальная вспышка крикливого мотовства, последний выдох — последнее издыхание капитализма перед лицом неминуемой экономической погибели. Большинство присутствующих собрались исключительно ради самого представления. Это были скорее разнаряженные плакальщики на заупокойной службе.

При появлении аукциониста возбуждение публики стало нарастать. Аукционист произнес несколько вступительных слов, напомнил о правилах, обязательных для покупателей, — зал всколыхнулся от предвкушения, — и наконец удар молоточка возвестил о начале аукциона.

Несколько первых лотов представляли собой небольшие барочные живописные полотна — это была всего лишь закуска, необходимая для возбуждения аппетита перед основным блюдом.

Почему же Сетракян был так напряжен? Почему ему было столь не по себе? Откуда этот внезапный приступ паранойи? Бездонные карманы Древних сегодня были и его бездонными карманами. Совершенно очевидно, что книга, за которой он так долго гонялся, скоро будет в его руках.

Сидя там, где он сидел, среди людей, Сетракян чувствовал себя странным образом оголенным. Ощущение было такое… будто за ним наблюдает пара глаз, причем наблюдает не отвлеченно, а понимающе. Эти глаза видели его насквозь, и взгляд их был хорошо знаком Сетракяну.

Он обнаружил источник своей паранойи за дымчатыми стеклами очков, в трех рядах позади, в соседней секции зала, отделенной от него проходом. Глаза принадлежали человеку, одетому в костюм из темной ткани, руки его были затянуты в черные кожаные перчатки.

Томас Айххорст.

Лицо нациста выглядело очень гладким, словно обитым кожей, а тело в целом казалось даже слишком уж хорошо сохранившимся. Конечно, там присутствовали и грим телесного цвета, и парик… но все-таки было кое-что еще. Неужели пластическая хирургия? Неужели они держат под замком какого-нибудь безумного врача и тот работает над внешностью Айххорста, чтобы этот немертвый мало отличался от людей и мог спокойно ходить-бродить среди живых? Хотя пол-лица нациста скрывалось за большими темными очками, Сетракян понял — от осознания этого его даже прошиб холодный пот, — что Айххорст смотрит ему прямо в глаза.

Аврааму не было еще и двадцати, когда он попал в лагерь, — вот теми молодыми глазами Сетракян и смотрел теперь на бывшего коменданта Треблинки, испытывая при этом тот же самый жгучий ужас в сочетании с совсем уж безрассудной паникой. Тогда, в том лагере смерти, это злобное, порочное существо — когда оно еще было человеком — повелевало жизнью и смертью. С тех пор минуло почти семьдесят лет… но сейчас кошмар давно ушедших дней нахлынул на Сетракяна, будто все происходило не далее чем вчера. Этот зверь, это чудовище… — оно словно бы обрело новую силу, стократно умноженную.

Пищевод старика обожгло резкой болью — он едва не захлебнулся подступившей к горлу желчью.

Айххорст кивнул Сетракяну. Кивок был весьма учтивый. И весьма сердечный.

Айххорст даже вроде как улыбнулся. Только на самом деле это была не улыбка — просто способ приоткрыть рот, чтобы Сетракян мельком увидел внутри кончик жала, подрагивавший меж накрашенных губ.

Сетракян снова повернулся лицом к сцене. Его изуродованные руки бешено тряслись, но он постарался скрыть это — старый человек должен стыдиться своих юношеских страхов.

Айххорст пришел сюда за книгой. Он будет сражаться за нее, заменив собой Владыку, — сражаться на деньги Элдрича Палмера.

Сетракян полез в карман и нащупал своими скрюченными пальцами коробочку с таблетками. Достать лекарство было трудно вдвойне — профессор не хотел, чтобы Айххорст увидел, насколько ему нехорошо, и возликовал от этого.

Сетракян незаметно сунул под язык таблетку нитроглицерина и стал ждать, когда лекарство окажет действие. Он дал себе обет: даже если ему суждено испустить здесь дух, он все равно побьет этого нациста.

Твое сердце, еврей, бьется неровно.

Внешне Сетракян ничем не выдал, что в его голове загремел этот голос. Как ни трудно ему было, он справился с собой и ни малейшим образом не отреагировал на появление в своем мозгу самого нежелательного из всех возможных гостей.

Перед его глазами исчезла сцена, исчез аукционист. Вокруг исчезли Манхэттен и весь Североамериканский континент. Сейчас Сетракян видел только колючую проволоку, окружавшую лагерь. Видел грязь, перемешанную с кровью, и изможденные лица своих товарищей ремесленников.

Он увидел Айххорста, сидевшего на его любимом жеребце. Этот конь был единственным живым существом в лагере, к которому Айххорст питал хоть какое-то расположение, проявляемое, например, в виде морковок и яблок: комендант обожал кормить свою зверюгу на глазах голодающих заключенных. Айххорст любил вонзать пятки в бока жеребца, чтобы тот с неистовым ржанием вставал на дыбы. А еще он любил упражняться в меткости стрельбы из «Люгера», сидя на брыкающемся жеребце. При каждом построении заключенных один из узников, случайно выбранный, обязательно бывал казнен таким образом. Трижды это происходило с людьми, стоявшими в шаге от Сетракяна.

Когда ты вошел, я заметил твоего телохранителя.

Неужели он имел в виду Фета? Сетракян повернулся и увидел Василия среди зрителей на задах галерки — он расположился рядом с двумя хорошо одетыми телохранителями, стоявшими по обе стороны от выхода. В своем крысоловском комбинезоне Фет выглядел здесь совершенно не от мира сего.

Это Феторский, разве не так? Чистокровный украинец. В его жилах — крайне редкий напиток высшей марки. Горький, солоноватый, но с очень сильным послевкусием. Ты должен знать, еврей, я ведь отменный знаток человеческой крови. Мой нос никогда не лжет. Я учуял этот букет сразу, едва только твой украинец вошел. Так же как узнал линию его челюсти. Разве тебе это ничего не говорит?

От слов монстра у Сетракяна защемило сердце. И потому, что он лютой ненавистью ненавидел того, кто вещал в его голове. Но еще и потому, что слова эти, на слух Сетракяна, звучали правдоподобно.

В лагере, возникшем перед его внутренним взором, он увидел крупного мужчину в черной форме, какие носили охранники-украинцы, — тот одной рукой, облаченной в черную перчатку, почтительно придерживал за уздечку айххорстова жеребца, а другой — подавал коменданту его «Люгер».

Может быть, это какая-то ошибка — то, что ты явился сюда в сопровождении потомка одного из твоих мучителей?

Сетракян закрыл глаза, отгоняя от себя ядовитые слова Айххорста. Голова его прояснилась, он снова сконцентрировался на стоявшей перед ним задаче и мысленно произнес — самым громким внутренним голосом, на который был способен, — в надежде, что вампир услышит его: Ты удивишься куда больше, когда узнаешь, кого еще я пригласил сегодня себе в партнеры.

Нора вытащила из сумки монокуляр ночного видения и прикрепила его к козырьку своей метсовской бейсболки. Когда она закрыла один глаз, тоннель Северной реки окрасился в зеленый цвет. «Крысиное зрение», как пренебрежительно говаривал Фет, но сейчас Нора была особенно благодарна Василию за то, что он снабдил ее этим прибором.

Пространство тоннеля впереди было чисто, во всяком случае, если говорить о средней дальности. Однако Нора не видела ничего, что походило бы на выход. Не видела ни единого места, где можно было бы укрыться. Ничего…

В тоннеле были только она и ее мама. От того места, где остался Зак, они ушли уже довольно далеко. Нора старалась не смотреть на маму, даже через прибор ночного видения. Мама тяжело дышала, каждый шаг давался ей с трудом.

Нора вела маму под руку, буквально тащила ее по камням, устилавшим путь между рельсами; она физически чувствовала, как вампиры дышат им в спины.

Нора вдруг поняла, что ищет удобное место, дабы совершить то самое.

Не просто удобное, а лучшее место. То, что она сейчас обдумывала, было чистым ужасом. Голоса в Нориной голове — не чьи-нибудь, ее собственные — спорили между собой, выдвигая аргументы один убийственнее другого.

Ты не сделаешь этого.

Ты не можешь спасти одновременно и маму, и Зака. Ты должна выбрать.

Как ты можешь предпочесть мальчика — собственной матери?

Выбирай кого-нибудь одного или потеряешь обоих.

Она прожила достойную жизнь.

Ерунда! У нас у всех достойные жизни — ровно до того момента, когда им приходит конец.

Она породила тебя.

Если ты не сделаешь этого сейчас, ты отдашь ее вампирам. И тем самым проклянешь на веки вечные.

Но ведь Альцгеймер неизлечим. Ей становится все хуже и хуже. Она уже не та женщина, которая когда-то была твоей матерью. Сильно ли это отличается от вампиризма?

Она не представляет опасности для окружающих.

Она представляет опасность только для тебя. И для Зака.

Тебе все равно придется уничтожить ее — когда она вернется за тобой, любимейшей.

Ты сказала Эфу, что он должен уничтожить Келли.

Ее слабоумие уже таково, что она ничего не поймет.

Но ты-то поймешь!

И вот — главное: ты готова убить себя, прежде чем тебя обратят?

Да.

Но это ТВОЙ выбор.

И здесь не может быть либо-либо. Однозначного пути тем более не существует. Все происходит очень быстро: они набрасываются на тебя, и ты перестаешь существовать как человек. Ты должна действовать ДО ТОГО, как тебя обратят. Ты должна опередить их.

И все равно нет никаких гарантий.

Ты не можешь ОТПУСТИТЬ кого бы то ни было, раньше чем этот кто-то будет обращен. Ты можешь только уговорить себя, будто это произошло, и надеяться, что так оно и было на самом деле. И ты будешь вечно сомневаться, правильно ли ты поступила.

В любом случае это убийство.

Сможешь ли ты пойти с ножом на Зака, если увидишь, что конец неминуем?

Наверное. Да, смогу.

Ты будешь колебаться.

У Зака больше шансов выжить в случае атаки.

Значит, ты променяешь старую на молодого?

Возможно. Да.

— Когда, черт побери, твой вшивый папаша придет за нами? — вдруг заорала мама, обращаясь к Норе.

Нора мгновенно пришла в себя. Она чувствовала себя настолько плохо, что не могла даже заплакать. Этот мир и впрямь был чудовищно жесток.

Вопль мамы эхом прокатился по длинному тоннелю. Нору обдало холодом.

Она обошла маму и встала за ее спиной. Нора не могла смотреть маме в лицо. Она покрепче сжала нож и занесла его, чтобы вонзить маме в шею.

Нет, ничего не получится.

У нее не хватит духу совершить задуманное, и Нора знала это. Знала с самого начала.

Любовь — вот какова причина нашего окончательного краха.

Вампиры не испытывают чувства вины. И в этом их преимущество. Они никогда не колеблются.

Словно бы в подтверждение этого Нора, подняв глаза, увидела, что ее выследили вампиры. Пока она, отвлекшись на несколько секунд, выслушивала свои внутренние голоса, к ней, держась левой и правой стен тоннеля, успели подобраться две твари — их глаза полыхали в монокуляре молочно-зеленым светом.

Твари не знали, что жертва способна их увидеть. Они не понимали технологии ночного видения. Они полагали, что Нора, как и все остальные пассажиры, брела вслепую, потеряв в темноте всякую ориентацию.

— Мама, сиди здесь, — сказала Нора. Она слегка подбила ее под колени и опустила на пол, иначе Мариела отправилась бы погулять и неизбежно затерялась бы в тоннеле.

— Папа скоро придет.

Нора повернулась и пошла к тварям. Она двигалась прямо, строго между вампирами, не смотря ни на того, ни на другого. Периферийным зрением она увидела, что твари отделились от стен тоннеля и начали приближаться к ней, двигаясь в своей обычной манере, словно у них болтались все суставы.

Нора сделала глубокий вдох — начиналось убийство.

Сейчас эти твари сполна получат ее смертоносной тоски.

Нора сделала молниеносный выпад, целясь в того, кто был слева, и рубанула тварь, прежде чем та успела прыгнуть. Неистовый вой вампира еще звенел в ее ушах, когда она юлой крутанулась на месте и предстала перед второй тварью, которая, припав к земле, пожирала взглядом сидевшую на полу Норину маму. Не меняя позы, вампир обернулся и распахнул пасть, готовясь выметнуть жало.

Всплеск чистого белого цвета залил поле зрения ее монокуляра — словно сама ярость, пылавшая в ее голове, выхлестнулась наружу. Своим ножом Нора буквально развалила врага, так и не сумевшего напасть, — грудь ее вздымалась, а в глазах щипало от слез.

Она посмотрела в ту сторону, откуда они с мамой пришли. Эти двое — могло ли так случиться, что в погоне за нею с мамой они не заметили Зака? Ни один из вампиров не выглядел раскрасневшимся после сытного обеда, хотя в приборе ночного видения распознать истинный цвет их кожи было довольно трудно.

Нора схватила ультрафиолетовую лампу и направила ее свет на трупы, стремясь поджарить червей, прежде чем они смогли бы, извиваясь меж камней, добраться до ее мамы. Затем она облучила также и нож, выключила лампу и помогла маме подняться на ноги.

— Твой отец пришел? — спросила Мариела.

— Скоро придет, мама, — сказала Нора, подталкивая ее в обратном направлении, туда, где оставался Зак. По щекам Норы струились слезы. — Совсем скоро.

Сетракян ничем не проявил свое желание поторговаться за «Окцидо Люмен», пока цена не превысила отметку 10 миллионов долларов. Быстрый темп, с которым повышалась цена, подогревался не только исключительной редкостью книги, но и обстоятельствами проведения аукциона — здесь царило ощущение, что еще немного, и весь город провалится в тартарары, а мир изменится так, что пути назад не будет никогда.

На отметке 15 миллионов надбавка к цене возросла до трехсот тысяч.

На 20 миллионах — до пятисот тысяч.

Сетракяну не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто с ним соперничает. Прочие покупатели, привлеченные «дьявольской» природой книги, вступили в борьбу еще на раннем этапе, но быстро отпали, едва лишь началось восьмизначное безумие.

На отметке 25 миллионов аукционист объявил короткий перерыв и потянулся к стакану с водой — это простое движение не охладило пыл присутствующих, а, наоборот, еще больше накалило драматическую обстановку. Аукционист воспользовался моментом, чтобы напомнить публике о самой высокой цене, когда-либо выплаченной за книгу на аукционе: 30,8 миллиона долларов. Именно по такой цене в 1994 году ушел «Лестерский кодекс» Леонардо да Винчи.

Сетракян почувствовал, что весь зал не сводит с него глаз. Он же сконцентрировал свое внимание на «Люмене» — тяжелой, окованной в серебро книге, выставленной под стеклом в ярко освещенной витрине. «Люмен» был раскрыт — разворот книги демонстрировался на двух больших видеоэкранах. Одна страница была заполнена рукописным текстом, другая являла изображение человеческой фигуры, нанесенной серебряной краской, с широкими белыми крыльями. Фигура взирала на расположенный в отдалении город, гибнущий в буйстве желтого и красного пламени.

Торг возобновился, цифры стали расти еще быстрее. Сетракяна уже полностью поглотил этот ритм: поднял табличку, опустил, снова поднял…

Когда цена перевалила через 30 миллионов долларов, вся публика, как один человек, с шумом втянула в себя воздух, а затем судорожно выпустила его.

Аукционист указал на того, кто сидел позади Сетракяна в другой секции зала: тридцать с половиной миллионов. Сетракян парировал это суммой в тридцать один миллион. Теперь уже можно было говорить о «Люмене» как о самой дорогой книге в истории, как о символической вехе — но Сетракян не придал этой вехе ни малейшего значения. А уж человечеству сейчас и вовсе было не до вех.

Аукционист назвал цифру 31,5 миллиона и тут же получил согласие с заднего ряда.

Сетракян, даже не дожидаясь приглашения, парировал это 32 миллионами.

Аукционист снова взглянул на Айххорста, однако, едва он открыл рот, чтобы провозгласить следующую надбавку, на сцене появилась ассистентка и прервала его. Изобразив приличествующую случаю кислую гримасу, аукционист сошел с подиума, чтобы посовещаться с помощницей.

Выслушав новость, он втянул голову в плечи и словно бы даже окаменел, затем коротко кивнул.

Сетракяну оставалось только теряться в догадках, что бы все это значило.

Помощница спустилась со сцены по боковым ступенькам и направилась к Сетракяну. Профессор в замешательстве следил за ее приближением, а затем с еще большим недоумением проводил ее взглядом, ибо ассистентка прошла мимо, миновала еще три ряда, остановилась возле Айххорста и, склонившись к самому его уху, стала что-то шептать покупателю.

— Вы можете сказать мне это прямо здесь, — произнес Айххорст, мастерски имитируя губами мимику человеческой речи.

Помощница прошептала еще несколько фраз, прилагая все силы, чтобы сохранить конфиденциальность.

— Это смешно! — рявкнул Айххорст. — Здесь какая-то ошибка.

Помощница извинилась, но продолжала стоять на своем.

— Это невероятно. — Айххорст поднялся на ноги. — Вы должны приостановить аукцион, пока я не проясню ситуацию.

Помощница, обернувшись, бросила быстрый взгляд на аукциониста, потом посмотрела наверх, на застекленный балкон — оттуда, с высоты, за аукционом следили чиновники «Сотбис», подобно тому как гости клиники наблюдают за ходом операции.

— Боюсь, сэр, что это невозможно, — сказала помощница, снова повернувшись к Айххорсту.

— Я вынужден настаивать.

— Сэр…

Айххорст обратился к аукционисту, тыча в него табличкой:

— Ты придержишь свой молоток, пока мне не позволят связаться с моим благожелателем.

Аукционист вернулся к своему микрофону.

— Правила аукциона совершенно определенны на этот счет, сэр, — сказал он. — Боюсь, что без должной кредитоспособности…

— Я более чем кредитоспособен!

— Сэр, полученная нами информация такова, что ваша кредитная линия только что аннулирована. Мне очень жаль. Вам следует выяснить отношения с вашим банком…

— С моим банком?! Все совершенно наоборот. Прежде всего мы закончим торги здесь и сейчас, а уж потом я улажу все эту неразбериху.

— Мне очень жаль, сэр. Правила наших аукционов остаются одними и теми же в течение многих десятилетий. Они не могут быть изменены. Ни для кого. — Аукционист оглядел аудиторию и продолжил торг. — Последнее предложение тридцать два миллиона.

Айххорст поднял свою табличку.

— Тридцать пять миллионов.

— Извините, сэр. Последняя заявка тридцать два миллиона. Кто-нибудь предложит тридцать два с половиной?

Сетракян сидел в полной готовности, положив свою табличку на колено.

— Тридцать два с половиной?

Молчание.

— Тридцать два миллиона, раз.

— Сорок миллионов! — выкрикнул Айххорст. Он уже стоял в проходе.

— Тридцать два миллиона, два.

— Я протестую! Этот аукцион должен быть немедленно отменен. Вы обязаны дать мне время, чтобы я…

— Тридцать два миллиона. Лот тысяча семь продан покупателю под номером двадцать три. Мои поздравления!

Молоточек со стуком опустился, подтверждая сделку. Публика разразилась аплодисментами. К Сетракяну потянулись руки поздравляющих, однако старый профессор со всей быстротой, на которую был способен, поднялся на ноги и прошел в переднюю часть зала, где его встретила еще одна помощница.

— Я хотел бы вступить в обладание книгой незамедлительно, — проинформировал ее Сетракян.

— Но, сэр, нам нужно подготовить соответствующие документы…

— Вы можете проверить и убедиться, что оплата сделки, включая комиссионные аукционного дома, уже произведена, поэтому я вступаю в обладание книгой, и делаю это немедленно.

Помятый «Хаммер» Гуса, виляя между брошенными машинами и порой сшибаясь с ними, пронесся по мосту Куинсборо. Когда они оказались на Манхэттене, Эф увидел десятки военных машин, скопившихся на пересечении 59-й улицы и 2-й авеню перед станцией подвесной канатной дороги, ведущей к острову Рузвельта. По бортам больших, крытых брезентом грузовиков шла черная трафаретная надпись: «Форт Драм»,^{36} на двух белых автобусах и некоторых джипах такими же буквами было начертано: «ВАСША Вест-Пойнт».^{37}

— Закрывают мост? — спросил Гус. Его руки в черных перчатках цепко держали рулевое колесо.

— Возможно, усиливают карантин, — сказал Эф.

— Как вы думаете, они с нами или против нас?

Эф увидел, как люди в камуфляжной форме расчехляют большой пулемет, установленный на грузовике, и почувствовал, что на душе стало немного легче.

— Я бы сказал, с нами.

— Надеюсь, что так, — произнес Гус, резко сворачивая на север. — Потому что, если нет, все становится, бля, еще интереснее.

Они подъехали к углу 72-й улицы и Йорк-авеню как раз вовремя: уличная война только начиналась. Из кирпичной башни «Дома Мэри Мэннинг Уолш», расположенного напротив «Сотбис» — на другой стороне улицы, — волной хлынули вампиры. То были престарелые обитатели интерната, исполненные новообретенной подвижности и стригойской силы.

Гус выключил двигатель и открыл багажник. Эф, Анхель и еще два «сапфира», выпрыгнув из машины, принялись расхватывать серебро.

— Полагаю, он ее все-таки заполучил, — сказал Гус, вскрыв картонную коробку и вручив Эфу две узкогорлые вазы из цветного стекла; в вазах плескался бензин.

— Заполучил — что? — спросил Эф.

Гус засунул в каждый сосуд по тряпичному фитилю, открыл щелчком серебряную «Зиппо» и поджег тряпки. Затем взял у Эфа одну вазу и вышел на проезжую часть, чтобы оказаться подальше от «Хаммера».

— Ну, братан, повыше и от души! — выкрикнул он. — На счет три. Раз. Два. Опа-а-а!

Компактные снаряды — обыкновенные «коктейли Молотова», но только в экономичной расфасовке, — пущенные словно из катапульт, встретились над головами беснующихся вампиров. Вазы разбились на мелкие кусочки, горючая смесь немедленно вспыхнула, и жидкий огонь обрушился на тротуар, растекшись двумя лужами адского пламени. Первыми полыхнули две сестры-кармелитки, их бело-коричневое облачение занялось, как газетная бумага. Затем огонь охватил множество других вампиров, выскочивших из интерната в халатах и капотах, — улица огласилась пронзительным визгом.

Тут за дело взялись «сапфиры»: они насаживали объятых пламенем тварей на серебряные вертела и мгновенно приканчивали их, — а по 71-й улице неслись уже новые толпы вампиров, словно бесноватые пожарные, получившие телепатический сигнал тревоги о возгорании пятой категории.

Два пылающих вампира бросились в атаку, оставляя за собой огненные шлейфы, — их удалось остановить не более чем в полуметре от Гуса, буквально нашпиговав серебряными пулями.

— Да где же они, черт побери?! — заорал Гус, глядя на главный вход в «Сотбис». Два высоких тонких дерева, росшие на тротуаре, уже полыхали вовсю, словно адские часовые, самим дьяволом выставленные по сторонам подъезда.

Сквозь окна первого этажа Эф увидел внутри здания охранников: они со всех ног спешили к вращающимся дверям, чтобы заблокировать их и пресечь доступ в фойе.

— Вперед! — завопил Эф, и они стали с боем прорываться меж пылающих деревьев. Гусу пришлось потратить несколько серебряных штырей на двери: гвозди пробили стекло и ослабили его. Этого было достаточно, чтобы Анхель взял прозрачную преграду тараном — своим собственным телом.

Грузно опираясь на непомерно большую трость, Сетракян стоял в кабине лифта. Кабина опускалась. Аукцион истощил силы старого профессора, но он держался: главная работа была еще впереди. Рядом с ним стоял Фет; за плечами у него был ранец с оружием, а под мышкой Василий держал книгу стоимостью 32 миллиона долларов, завернутую в воздушно-пузырьковую пленку.

Справа от Сетракяна возвышался один из охранников аукционного дома — сложив руки на пряжке ремня, он невозмутимо ждал, когда они доберутся до первого этажа.

В динамиках звучала камерная музыка. Струнный квартет Дворжака фа мажор.

— Поздравляю вас, сэр, — сказал охранник, чтобы развеять молчание.

— Да, — односложно ответил Сетракян. Он заметил, что к смуглому уху охранника идет белый провод. — Скажите, ваше радио случаем не работает в лифте?

— Нет, сэр, не работает.

Лифт резко остановился. Все трое мужчин схватились за стенку, чтобы удержаться на ногах. Лифт двинулся с места, затем опять остановился. На дисплее над их головами горела цифра «4».

Охранник нажал на кнопку со стрелкой вниз, затем на кнопку четвертого этажа… Повторил каждое нажатие несколько раз… Безрезультатно.

Пока охранник возился с кнопками, Фет выхватил из заплечного ранца меч и встал лицом к двери. Сетракян повернул набалдашник своей трости и немного приподнял его — показалась серебряная полоска скрытого клинка.

Дверь лифта сотряс первый удар — охранник вздрогнул и отскочил в глубь кабины.

После второго удара в двери образовалась выпуклость размером с сервировочную миску.

Охранник протянул руку, чтобы ощупать «миску».

— Какого чер… — начал он.

Двери разъехались, внутрь просунулись бледные руки и выдернули охранника наружу.

Фет выметнулся следом. Книга по-прежнему была у него под мышкой. Опустив плечо, он ринулся на скопившихся за дверью вампиров, как защитник, решивший прорваться с «дыней» сквозь всю линию обороны противника. Фет пропахал сквозь вампов и даже впечатал нескольких в противоположную стену; Сетракян не отставал, его серебряный меч так и сверкал в воздухе, прокладывая вампирской смертью дорогу к лестнице.

Фет резал, сек, кромсал, рубил направо и налево, это был самый что ни на есть ближний бой с тварями, Василий чувствовал на себе их нечеловеческий жар; кислотная белая кровь струями хлестала по его одежде. Не выпуская меча, Фет попытался хотя бы двумя пальцами правой руки дотянуться до охранника, но понял, что уже ничего не сможет для него сделать: тело стража аукциона уже полностью исчезло под кучей голодных вампиров.

Широкими движениями, размашистыми секущими ударами Сетракян расчистил путь к перилам внутренней галереи четвертого этажа, с которой открывался вид на гигантское фойе внизу. Бросив взгляд на улицу, сквозь стеклянный фасад, он увидел горящие тела, пылающие деревья, рукопашную схватку у входа в здание. А внутри, на первом этаже, Сетракян, переведя взор вниз, усмотрел уличного бандита Гуса бок о бок с его пожилым другом мексиканцем. Именно хромой Анхель, бывший рестлер, глянув вверх, первым увидел Сетракяна и указал на него Гусу.

— Сюда! — закричал Сетракян, подзывая Фета. Василий высвободился из свалки, быстро оглядел одежду — не прицепились ли к нему кровяные черви — и подбежал к тому месту, где стоял Сетракян. Профессор ткнул пальцем в рестлера.

— Вы уверены? — спросил Фет.

Сетракян кивнул. Василий, насупившись, выставил за перила руку, в которой держал «Окцидо Люмен», и дал Анхелю несколько секунд, чтобы тот, как бы он ни хромал, успел перебежать через фойе и оказаться строго внизу. Один из демонов бросился наперерез рестлеру, Гус молниеносно рассек тварь пополам, а Сетракян увидел кое-кого еще… Да, это был Эфраим! Орудуя ультрафиолетовой лампой, он отгонял других вампиров, держа их на расстоянии от Анхеля.

Фет выпустил из пальцев бесценную книгу и проследил, как она, медленно поворачиваясь в воздухе, полетела вниз.

Стоя четырьмя этажами ниже, Анхель бережно принял ее, как поймал бы ребенка, выброшенного из горящего здания.

Фет повернулся. Теперь обе его руки были свободны для драки. Он выхватил кинжал, вложенный в двойное днище ранца, и повел Сетракяна к эскалаторам. Движущиеся лестницы, идущие вверх и вниз, были расположены крест-накрест, друг возле друга. Вампиры, стремившиеся наверх, — те, кто был призван на битву неукротимой волей Владыки, — перескакивали с лестницы на лестницу в тех местах, где эскалаторы пересекались. Для таких у Фета наготове были подошва башмака и острие меча — получив свою долю того или другого, твари растягивались на лестнице и сыпались вниз.

Когда Сетракян с Фетом оказались уже на последнем пролете, профессор посмотрел вверх в просвет между эскалаторами. Высоко вверху, на одном из последних этажей, он увидел Айххорста — тот напряженно вглядывался в то, что происходило внизу.

Остальные бойцы по большей части уже завершили в фойе доверенное им дело. На полу вповалку лежали трупы отпущенных вампиров; их лица и когтистые руки, окованные стужей гибели, складывались в живописное полотно предсмертной агонии, — полотно, измаранное белой дрянью. Между тем на улице скопилось множество новых вампиров; безбашенные твари колотили по стеклам фасада, а на подходе были свежие силы этого воинства.

Гус вывел весь свой отряд через разбитую стеклянную дверь на тротуар перед зданием. Вампиры тучами стекались к «Сотбис» по 71-й и 72-й улицам с запада и по Йорк-авеню с севера и юга. Они бежали по мостовым и тротуарам, вылезали на перекрестках из смотровых колодцев, давно лишившихся крышек. Отбиваться от них было все равно что пытаться спастись от акул при кораблекрушении: взамен каждой уничтоженной твари появлялись две новых.

Из-за угла, сшибая вампиров решетками радиаторов, перемалывая их тела в кашу мощными шипованными протекторами, выскочили два черных «Хаммера» с яростно сверкающими фарами. Автомобили резко затормозили, и из них на мостовую сошли охотники — все в куртках с капюшонами, все с арбалетами в руках. Выйдя из «Хаммеров», они тут же заявили о своем присутствии. Вампиры принялись убивать вампиров. Элитная гвардия Древних начала косить безмозглых роботов Владыки.

Сетракян знал: они появились либо для того, чтобы сопроводить его и книгу непосредственно к Древним, либо же для того, чтобы завладеть «Серебряным кодексом» прямо здесь. Ни тот, ни другой вариант Сетракяна не устраивали. Он держался рядом с рестлером, который нес книгу под мышкой. Неуклюжая поступь Анхеля и медленный шаг профессора подходили друг другу. Узнав, что в прошлом рестлер был известен под кличкой Серебряный Ангел, Сетракян даже позволил себе улыбнуться.

Фет вывел всю группу на угол 72-й улицы и Йорк-авеню. Крышка колодца, который Василий заранее себе наметил, давно уже была отброшена в сторону. Фет схватил Крима в охапку и первым спустил его в колодец, чтобы тот расчистил лаз от вампиров. Затем он отправил вниз Сетракяна и Анхеля — могучий рестлер еле-еле протиснулся сквозь отверстие. Следующим был Эф — не задавая лишних вопросов, он проворно спустился по железным скобам на дно колодца. Гус и остальные «сапфиры» немного помедлили, словно бы приглашая вампиров наброситься на них, но спустя несколько секунд они тоже нырнули в колодец, а за ними последовал и сам Фет: его голова едва успела скрыться в люке, как кольцо вампиров сомкнулось, и над колодцем началась свалка.

— В другую сторону! — заорал Василий, обращаясь к тем, кто был внизу. — В другую сторону!

Вся группа уже двинулась по канализационному тоннелю в западном направлении, предполагая, что им нужно попасть в центральную часть манхэттенского подземелья, но Фет, спрыгнув на дно колодца, повел их в противоположную сторону, на восток, по туннелю, который шел под длиннющим кварталом, упиравшимся в шоссе Франклина Делано Рузвельта. Дальше пути не было. По желобу в центре тоннеля текла жалкая струйка воды. Человеческая деятельность на поверхности почти прекратилась, а это означало, что воды расходовалось очень немного: мало кто принимал душ, мало кто спускал воду в туалете.

— Идти прямо до самого конца! — крикнул Фет. Его голос гулко разнесся по каменной трубе.

Эф шел рядом с Сетракяном. Движения старика замедлились, кончик его трости то и дело поднимал фонтанчики брызг, попадая в струйку воды.

— Сможете дойти? — спросил Эф.

— Должен, — ответил Сетракян.

— Я видел Палмера. Сегодня — тот самый день. Последний день.

— Я знаю, — сказал Сетракян.

Эф похлопал Анхеля по руке — по той руке, под которой была зажата книга в пузырьковой обертке.

— Давай сюда, — сказал он.

Эф принял от Анхеля сверток, а гигант-мексиканец подковылял к Сетракяну, взял его под руку и буквально потащил вперед.

Все шли очень быстро. Эф на ходу поглядывал на рестлера. Его просто переполняли вопросы, вот только как их задать, он не знал.

— Вон они! — вдруг сказал Фет.

Эф обернулся и посмотрел назад. Насколько он мог видеть, пока это были просто темные силуэты в еще более темном тоннеле, но они приближались… надвигались… прибывали, как прибывает вода. Черная вода, грозившая их затопить.

Двое «сапфиров» повернули назад, чтобы дать вампирам бой.

— Нет! — выкрикнул Фет. — Даже и не пытайтесь! Лучше пройдите вот сюда!

Василий замедлил ход, а потом и вовсе остановился между двумя длинными деревянными ящиками, привязанными к трубам, которые шли по стенам тоннеля. Они походили на громкоговорители, поставленные вертикально и слегка наклоненные к центру прохода. От каждого ящика отходил обыкновенный изолированный провод с выключателем, и эти провода Василий сейчас держал в руках.

— Вдоль стен! Вдоль стен! — заорал Фет всем остальным, которые уже миновали ящики и остановились позади них. — Там за следующей секцией поворот. Спрячьтесь там! Быстрее!

Однако никто не повернул за угол. Зрелище было завораживающее: волна вампиров, набегающая из тоннеля, и силуэт Василия, который в одиночестве стоял перед ней, держа в руках пусковые провода от хитроумного устройства, изобретенного Сетракяном.

Из темноты выдвинулись лица тварей — красноглазые, с разинутыми ртами. Вампиры спотыкались, падали, снова поднимались и мчались дальше — каждый хотел оказаться первым в этой захватывающей гонке, первым наброситься на людей. Стригои рвались вперед напропалую, никто не щадил ни себя, ни своих соплеменников. Это был жуткий натиск больного разума и мерзостного безмыслия; ярость, выплеснувшаяся из опрокинутого улья.

Василий выжидал. Он ждал, и ждал, и ждал… До вампиров оставались считанные метры. И вдруг Фет взревел во всю мощь своих легких. Его крик, начавшийся в горле, достиг такой силы, что казалось, будто в черепе взвыл сам разум Василия, — то был вопль стойкости человеческой, брошенный в лицо шквалу ураганной силы.

Василий развел руки в стороны — вампирский вал уже готов был захлестнуть его — и щелкнул обоими выключателями.

Впечатление было такое, будто в тоннеле сверкнула лампа-вспышка гигантской фотокамеры. Два устройства сработали одновременно, два взрыва слились в один мощный выброс серебряной пыли. Взметнувшийся в воздух химикат буквально вывернул вампиров наизнанку, по их стаду прошла неотразимая волна падежа. Те, что были сзади, сгинули столь же быстро, как и передние, потому что тени, в которой можно было бы укрыться, здесь не существовало. Серебряный порошок, как мощнейшая радиация, прожег вампиров, разнеся в клочья их вирусную ДНК.

Это была полная и окончательная зачистка. Серебряная изморозь еще плавала в воздухе, как легкий сверкающий снежок, эхо фетова вопля, постепенно угасая, еще гремело в каменной трубе, а мелкие клочья тех, что еще несколько секунд назад были вампирами (и совсем недавно — людьми), уже усеяли дно тоннеля.

Кончено. Вампиры исчезли все до единого. Как будто Василий телепортировал их куда-то. Словно бы кто-то сделал снимок, но, после того как сработала вспышка, перед объективом не оказалось никого.

Во всяком случае, никого — в цельном виде.

Фет выпустил из рук выключатели и повернулся к Сетракяну.

— Да уж… — только и сказал Сетракян.

Они прошли к короткой лесенке, ведущей вниз, спустились по ней и оказались на мостках, огражденных перилами. Мостки упирались в какую-то дверцу. Открыв ее, они оказались в колодце; вверху него виднелась решетка сливного отверстия — из тех, что располагаются рядом с тротуарами. Сквозь решетку просматривалась улица. Василий, как по ступенькам, взобрался по заранее заготовленным ящикам, подпер плечом решетку — она тоже была предусмотрительно сдвинута с места, совсем немного, чтобы не вызывать подозрений, — и отбросил в сторону.

Вылезши из колодца, они оказались на 73-й улице — в том месте, где начинается съезд на шоссе Франклина Делано Рузвельта. Несколько бесцельно блуждающих вампиров сделали большую ошибку, оказавшись на пути группы, когда Фет и его спутники мчались через шестиполосное шоссе к Ист-Ривер, перескакивая через бетонные заградительные барьеры и лавируя между брошенными автомобилями.

Эф оглянулся и увидел, что вампиры спрыгивают с высокого балкона над подъездом здания, расположенного в конце 72-й улицы. По 73-й к шоссе тоже неслась толпа тварей. Эф не на шутку забеспокоился: получалось, что голодные до крови немертвые, наступая со всех сторон, прижимают их к реке.

Однако по другую сторону низкого металлического забора, ограждающего шоссе со стороны реки, обнаружилась небольшая пристань, что-то вроде муниципального причала, хотя из-за темноты Эф не мог разобрать, для чего она, собственно, предназначалась. Фет перелез через забор первым. Он двигался с угрюмой уверенностью, поэтому Эф и остальные не раздумывая последовали за ним.

Фет подбежал к кромке причала, и только теперь Эф понял смысл происходящего: там стоял буксирный катер. Его борта были увешаны большими автомобильными шинами, игравшими роль кранцев. Все взобрались на палубу, и Фет тут же метнулся в ходовую рубку. Двигатель зачихал, затем взревел. Эф отвязал кормовой конец. Катер сначала сильно накренился — Василий дал слишком большой газ, — потом выровнялся и стал удаляться от острова.

Они шли по западному рукаву Ист-Ривер, в нескольких десятках метров от кромки Манхэттена. Эф увидел, что на шоссе Франклина Делано Рузвельта скопилась целая орда вампиров. Сбившись в кучки, завывая, как оглашенные, они провожали взглядами катер, медленно идущий в южном направлении: вампиры не могут даже рискнуть броситься в реку, текучая вода для них — неодолимая преграда.

А вот для людей река — это зона безопасности. Нейтральная — и уж точно не вампирская — территория. Ничейная — НЕ-СМЕЙ!-ная полоса.

За толпами кровавых мародеров возвышались здания погруженного во мрак города. Позади Эфа, над островом Рузвельта, располагавшимся посреди Ист-Ривер, пробивались оконца дневного света — то не был чистый солнечный свет, потому что погода, судя по всему, стояла ненастная, — но, во всяком случае, там виднелись просветы, в то время как над Манхэттеном и Куинсом висела плотная пелена дыма.

Они приблизились к мосту Куинсборо, плавно прошли под высоким консольным пролетом. Яркая вспышка прорезала небо над Манхэттеном. Эф резко повернул голову. Вот вторая вспышка — словно разорвалась небольшая шутиха. Затем третья…

Эф понял: это были осветительные ракеты, оранжевого и белого цветов.

По шоссе Франклина Делано Рузвельта навстречу ораве вампиров, следующей за катером, промчалась военная машина. Это был джип. Солдаты в камуфляжной форме, стоявшие в кузове, принялись расстреливать толпу тварей из автоматических винтовок.

— Армия! — сказал Эф.

В нем проснулось чувство, которого он не испытывал уже довольно давно: чувство надежды.

Эф поискал глазами Сетракяна и, не найдя, направился в кубрик.

Нора наконец нашла дверь, которая вела не к какому бы там ни было выходу из тоннеля, а в вытянутое, достаточно длинное складское помещение. Замка на двери не было: те, кто планировал тоннель, никогда в жизни не предполагали, что найдутся пешеходы, которые будут гулять в тридцати метрах под ложем Гудзона. В этом помещении Нора обнаружила изрядное количество средств обеспечения безопасности: запасные лампы для светофоров, оранжевые флажки и жилеты, даже старую картонную коробку с фальшфейерами. Фонарики она нашла тоже, но все батарейки давно пришли в негодность.

В углу лежали мешки с песком. Нора выровняла их, соорудив некое подобие кресла, чтобы маме было удобно сидеть, затем схватила несколько фальшфейеров и засунула их себе в сумку.

— Мама! Пожалуйста. Пожалуйста, веди себя тихо. Ты побудешь здесь. Я скоро вернусь. Я обязательно вернусь.

Норина мама уселась на свой холодный трон из песчаных мешков и с любопытством оглядела помещение.

— А куда ты положила печенье? — спросила она.

— Его уже нет, мама. Съели. Тебе сейчас надо поспать. Отдыхай.

— Здесь? В кладовке?

— Пожалуйста. Это сюрприз. Для папы. — Нора уже пятилась к выходу. — Не двигайся с места, пока он не придет за тобой.

Нора быстро закрыла дверь, оглядела сквозь монокуляр тоннель — нет ли поблизости вампиров, — затем подперла дверь двумя мешками с песком, чтобы та не открывалась, и только после этого пустилась бежать назад, к Заку. Одновременно она уводила свой запаховый след подальше от того места, где оставалась ее мама.

Конечно, она поступила трусливо, думала Нора, — надо же, запихнула бедную маму в какой-то чулан! — но, во всяком случае, этот вариант давал хоть какой-то шанс.

Она продолжала двигаться назад по тоннелю, — тому тоннелю, в котором раньше поезда шли на восток, к Манхэттену, — выискивая место, где прятался Зак. Когда смотришь сквозь монокуляр ночного видения, заливающий поле зрения мутно-зеленым, супным цветом, все выглядит совсем иначе. Ее ориентиром была полоса белой краски, нанесенная кем-то в нижней части стены, — но сейчас Нора не могла найти ее. Она снова подумала о двух вампирах, которые совсем недавно напали на нее, — твари просто припрыгивали от возбуждения.

— Зак! — шепотом прокричала она. Это было безрассудно, однако тревога взяла верх над разумом. Судя по всему, она должна быть очень близко от того места, где оставила Зака. — Зак, это Нора! Где же ты…

То, что она увидела перед собой, буквально высосало голос из ее горла. На широкой стене тоннеля, расцвеченное ее монокуляром, раскинулось обширное граффито, выполненное в изумительной технике. Оно изображало огромное, безликое человекоподобное существо с двумя руками, двумя ногами и двумя великолепными крылами.

Интуитивная догадка озарила Нору: это была последняя итерация, последнее приближение из серии шестилепестковых рисунков, которые они находили по всему городу. Те цветы, или жуки, что встречались им ранее, были не более чем ярлыками, аналогами, абстракциями… карикатурами на это грозное существо.

Образ ширококрылого создания и манера, в которой он был запечатлен, — откровенно натуралистическая и в то же время невероятно трогательная, вызывающая какие-то смутные, щемящие воспоминания, — вселили в Нору такой ужас, что она даже не могла сообразить, сумеет ли уместить его в своем сознании. Насколько же страшно и жутко смотрелось это грандиозное произведение уличного искусства именно здесь — в мрачном тоннеле, пролегающем столь глубоко под поверхностью земли! Блистательная татуировка неземной красоты и внеземной угрозы, нанесенная не на кожу, а на кишки цивилизации. Изображение — Нора сразу поняла это, — предназначавшееся только для вампирских глаз.

Некий тихий шелест, почти неслышный свист заставил Нору круто развернуться на месте. В своем приборе ночного видения она увидела Келли Гудуэдер — ее лицо было искажено гримасой такой мучительной вампирской нужды, что казалось, она корчится от боли. Рот ее был похож на свежеоткрывшуюся рану; там, словно язык ящерки, мелькал кончик жала; с раздвинутых в оскале губ слетало шипение.

Изодранная одежда Келли была все еще мокрой от дождя, идущего на поверхности, она тяжело свисала с тощего тела; волосы вампирши облепляли голову; полосы грязи густо испещряли обнаженную плоть. Глаза, в зеленом мире Нориного прибора казавшиеся ослепительно белыми, были широко распахнуты: Келли неистово жаждала крови.

Мартинес судорожно выхватила из сумки свою ультрафиолетовую лампу. Норе нужно было срочно выставить горячий заслон перед немертвой бывшей женой ее любовника, — но Келли, ринувшись к ней с невероятной скоростью, выбила лампу из руки Норы, прежде чем та успела щелкнуть выключателем.

Лампа черного света разбилась, врезавшись в стену, и упала на пол тоннеля.

Теперь только серебряное лезвие ножа держало Келли на расстоянии от Норы. Вампирша подпрыгивала, пятилась и снова наскакивала, оставаясь на узком карнизе, идущем вдоль стены тоннеля. Вдруг она перепрыгнула через Нору и оказалась по другую сторону от нее. Нора проводила ее кончиком своего длинного ножа. Келли притворилась, что нападает, затем снова взвилась в воздух. На этот раз Норе удалось полоснуть по вампирше, когда та пролетала над ней. От того, что Норе приходилось следить за резвой тварью сквозь окуляр своего прибора, у нее уже кругом шла голова.

Келли приземлилась возле противоположной стороны тоннеля. На ее шее, сбоку, появился белый разрез. Рана была поверхностной, но этого оказалось достаточно, чтобы отвлечь внимание Келли. Вампирша некоторое время рассматривала собственную белую кровь на своей длинной ладони, затем стряхнула капли в сторону Норы; ее лицо превратилось в маску злобы и лютой свирепости.

Нора отпрянула и полезла в сумку за фальшфейером. Она услышала, как чьи-то конечности цокают по камням тоннельного ложа, и ей не надо было даже отрывать глаза от Келли, чтобы увидеть их.

Это были три маленьких вампиреныша, два мальчика и девочка, которых Келли призвала, чтобы те помогли ей завалить Нору.

— Ладно, — сказала Нора, откручивая пластиковый колпачок фальшфейера. — Значит, пошла такая игра?

Она чиркнула верхушкой колпачка по красному стержню, фальшфейер загорелся. Яркое красное пламя озарило темноту.

Нора откинула вверх козырек бейсболки с прикрепленным к нему монокуляром, чтобы видеть все вокруг собственными глазами. Пламя освещало всю секцию тоннеля от пола до свода, создавая ореол яростного алого цвета.

Дети отскочили назад, словно отброшенные ярким сиянием. Нора замахнулась фальшфейером на Келли — та опустила подбородок, но не отступила.

Один из мальчиков, испустив пронзительный визг, набросился на Нору сбоку, и она тут же с силой вонзила в него нож — серебряное лезвие глубоко вошло в грудь вампиреныша, по самую рукоятку. Мальчик обмяк и отшатнулся. Нора быстро вытащила нож. Слабеющий, впадающий в оцепенение вампиреныш растянул губы, отчаянно пытаясь напоследок все-таки ударить жалом, и Нора воткнула пылающий конец фальшфейера ему в рот.

Тварь бешено забилась в судорогах, а Нора, вопя на пределе легких, принялась кромсать ее ножом.

Вампиреныш повалился на пол. Нора вытащила фальшфейер — его конец все еще горел — и стала отмахиваться им, предполагая, что Келли вот-вот нападет на нее сзади.

Однако вампирша исчезла. Ее нигде не было видно.

Два оставшиеся вампиреныша склонились над своим павшим дружком. Продолжая размахивать фальшфейером, Нора убедилась, что Келли нет ни на потолке, ни под карнизом.

Впрочем, неопределенность была еще хуже. Вампиреныши разделились и стали обходить Нору справа и слева. Нора, готовая к бою, прижалась к стене под гигантским рисунком. Она никак не могла позволить себе, чтобы ее заманили в засаду.

Элдрич Палмер наблюдал, как осветительные ракеты режут небо над крышами в северной части города. Жалкий фейерверк. Чирканье спичек в мире мрака. Вертолет прилетел тоже с севера. Над зданием манхэттенской штаб-квартиры «Стоунхарт груп» он замедлил ход. Палмер ждал своих гостей на семьдесят восьмом этаже.

Первым вошел Айххорст. Твидовый пиджак сидел на вампире, как свитер на питбуле. Он придержал дверь открытой, и в зал, пригнувшись под притолокой, вошел закутанный в плащ Владыка. Широкими шагами он пересек зал и остановился за спиной хозяина «Стоунхарта».

Палмер видел все это, рассматривая отражение в оконном стекле.

Объясни.

Голос был глухой, замогильный, но словно бы окаймленный гневом.

Палмер, который и так собрал все силы, чтобы встречать гостей стоя, медленно повернулся на своих слабых ногах.

— Я прекратил финансировать тебя. Закрыл кредитную линию. Все просто.

Айххорст, скрестив руки в черных перчатках, стоял рядом с Владыкой и молча наблюдал за происходящим. Владыка взглянул на Палмера сверху вниз. Его красная, словно ободранная кожа была воспалена. Взгляд темно-красных глаз прожигал насквозь.

— Это была демонстрация, — продолжил Палмер. — Демонстрация того, что мое участие жизненно важно для успеха твоего дела. Мне стало ясно: тебе следует напомнить, насколько я ценен.

Они заполучили книгу.

Эти слова пришли от Айххорста, чье презрение к Палмеру всегда было явным, и Палмер платил ему тем же. Но сейчас Палмер говорил только с Владыкой.

— Какое это имеет значение, если час почти уже пробил? Обрати меня, и я буду только счастлив лично прикончить профессора Сетракяна.

Ты очень мало что понимаешь. Но ведь, с другой стороны, ты всегда и рассматривал меня только лишь как средство для достижения цели. Твоей цели.

— А разве я не должен сказать то же самое о тебе? О тебе, который столько лет отказывал мне в своем даре. Я дал тебе все и не отказывал ни в чем. До этого момента!

Эта книга — не просто трофей. Это потир информации. Это конечная, томительная надежда грязных, свинских людишек. Последний глоток воздуха твоей издыхающей расы. Но тебе не дано постичь этого. Твой человеческий взгляд на вещи слишком узок.

— Тогда позволь мне взглянуть шире. — Палмер подошел совсем близко к Владыке. Он был едва ли не вполовину меньше этой гигантской фигуры, закутанной в плащ. — Время пришло. Отдай мне то, что принадлежит мне по праву, и все, что тебе нужно, станет твоим.

Владыка не издал ни звука в голове Палмера. Он даже не шевельнулся.

Но Палмер был неустрашим.

— У нас договор, — сказал он.

Может быть, ты приостановил что-то еще? Может быть, ты сорвал какие-нибудь другие планы, которые мы уже начали осуществлять?

— Нет. Ни один план не сорван. Все остается в силе. Ну так как — у нас договор?

У нас договор.

Внезапность, с которой Владыка склонился над Палмером, потрясла магната; его слабое сердце подпрыгнуло в груди. Лицо Твари… Совсем рядом… Кровяные черви курсировали по венам и капиллярам непосредственно под красной, с прожилками свекловицей — именно такой представлялась с близкого расстояния кожа Владыки. Мозг Палмера отдал соответствующий приказ, и в его кровь выплеснулись давно забытые гормоны. Приближалась секунда обращения. Мысленно Палмер давным-давно упаковал все необходимые чемоданы, и тем не менее его охватил трепет: вот-вот он сделает первый шаг, чтобы отправиться в дальнее, самое дальнее путешествие, откуда уже никогда не будет возврата. Он ничего не имел против тех усовершенствований, которые обращение произведет в его теле. Палмера волновал только один вопрос: что именно это обращение сделает с его извечной отрадой и его самым жестоким оружием — его мозгом?

Рука Владыки опустилась на костлявое плечо Палмера и сжала его — словно когтистая лапа стервятника обхватила тонкую веточку. Вторая рука Твари вцепилась в макушку Палмера и, откинув голову назад, резко повернула ее — кожа на шее магната натянулась, а горло обнажилось полностью.

Палмер смотрел в потолок. Зрение его расфокусировалось. В голове зазвучало далекое хоровое пение. Никогда в жизни ни один человек — и ни один нечеловек — не возлагал на него руки таким образом. Палмер позволил себе обмякнуть.

Он был готов. Его дыхание вырывалось изо рта мелкими, короткими толчками, говорившими о сильнейшем возбуждении. Каменный ноготь длинного, толстого среднего пальца Владыки уколол складку плоти, нависающую над вытянутым горлом.

Владыка видел, как под кожей шеи бьется пульс этого больного человека, сердце Палмера трепетало от предвкушения, и Владыка ощутил сильный позыв в глубине его жала. Он хотел крови.

Однако Тварь пренебрегла зовом своей вампирской природы. С громким треском Владыка оторвал голову Элдрича Палмера от туловища. Выпустив из руки голову, Тварь ухватилась за фонтанирующее кровью тело и разорвала его пополам — тулово разошлось с легкостью, словно бы в том месте, где тазовые кости сужаются к пояснице, вообще не было ничего связующего. Тварь отшвырнула окровавленные куски мяса к дальней стене зала, где они влепились в красиво обрамленные шедевры человеческого абстрактного искусства, и свалились на пол.

Владыка молниеносно повернулся — он почувствовал, что где-то поблизости мерно бьется еще один источник крови. И действительно — в дверях стоял слуга Палмера, господин Фицуильям. Широкоплечий смертный, обряженный в костюм особого покроя — для ношения под ним средств самообороны.

Палмер хотел, чтобы после обращения ему было отдано тело именно этого человека. Он жаждал заполучить силу своего телохранителя, его могучий стан и мечтал, что физическая оболочка господина Фицуильяма будет служить ему веки вечные.

Иначе говоря, господин Фицуильям шел в одном пакете с Палмером, был его комплектующим.

Владыка проник в мозг телохранителя и показал ему все это, а затем с бешеной скоростью ринулся к господину Фицуильяму, превратившись в большую размытую тень. Господин Фицуильям только что видел Владыку в другом конце зала, видел, как с его огромных ладоней стекают капли красной крови, — а в следующее мгновение Тварь уже склонилась над ним, и верный слуга Палмера почувствовал в горле сильное иссушающее жжение, как если бы ему в глотку загнали огненный жезл.

Спустя какое-то время боль угасла. Вместе с ней угасло и зрение — потолок, возникший перед глазами господина Фицуильяма, растворился во мраке.

Владыка бросил мужчину на том самом месте, где он его и осушил.

Животные.

Айххорст по-прежнему стоял поодаль, невозмутимый как адвокат.

Владыка же возвестил:

Вот теперь мы начнем мрак вечной тьмы.[24]

Буксирный катер с потушенными огнями медленно шел по Ист-Ривер, приближаясь к зданию ООН. Катером управлял Фет. Он вел суденышко вдоль осажденного Манхэттена, оставаясь всего в нескольких сотнях метров от береговой линии. Рулевой из Фета был никудышный, но оперировать рукояткой дросселя оказалось довольно легко, а транцы из толстых шин — как он выяснил, еще когда причаливал катер к маленькой пристани возле устья 72-й улицы, — были вполне снисходительны к его мелким ошибкам.

За спиной Фета сидел Сетракян. Он изучал «Окцидо Люмен», разложенную на штурманском столе. В свете одной, но сильной лампы отделанные серебряной фольгой иллюстрации просто горели на страницах. Сетракян весь ушел в работу, казалось даже, что он погрузился в транс. Рядом с ним лежал блокнот. В сущности, это был даже не блокнот, а обыкновенная школьная общая тетрадь с линованными страницами. Записи старика заполняли ее уже почти наполовину.

Рукописный текст в «Люмене» был очень убористый — до ста строчек на странице, — но при этом выполнен красивейшим почерком. Старые, давным-давно переломанные пальцы профессора переворачивали страницы быстро, однако с величайшей деликатностью.

Профессор тщательно изучал страницу за страницей. Каждый лист он рассматривал на просвет — нет ли там водяных знаков — и, если находил таковой, быстро зарисовывал его, снабжая припиской с указанием точной ориентации и расположения на странице. Эти водяные знаки были важнейшими ключами к расшифровке текста, под которым они скрывались.

Возле Сетракяна, нависая над его плечом, стоял Эф. Он попеременно поглядывал на фантасмагорические иллюстрации в книге и на горящий город, видневшийся в иллюминаторе ходовой рубки. Заметив, что рядом с Фетом находится радиоприемник, Эф включил его и тут же убавил громкость, чтобы звуки не отвлекали Сетракяна. Это было спутниковое радио. Эф поискал новостные каналы и наконец нашел — в репродукторе зазвучал голос.

Голос был женский и очень усталый. Какая-то дикторша, уединившаяся в штаб-квартире радиостанции «Сириус Экс-Эм»,^{38} вела передачу, вещая с помощью оборудования, работавшего от резервного отказоустойчивого генератора. Она пользовалась всеми доступными ей, уже сильно изъянистыми источниками — Интернетом, телефонными сообщениями, электронной почтой — и, ведя свой отчаянный репортаж, сопоставляя различные сведения о событиях в стране и мире, постоянно повторяла, что у нее нет никаких возможностей проверить, насколько точна та или иная информация.

Женщина откровенно говорила о вампиризме как о вирусе, который передается от человека к человеку. Подробно рассказывала о разваливающейся инфраструктуре страны, об автомобильных авариях — с жертвами и без, — которые либо сильно затрудняли либо попросту застопоривали движение на ключевых мостах в штатах Коннектикут, Флорида, Огайо, Вашингтон и Калифорния. Сообщала о перебоях в подаче энергии, которые приводили к изоляции от внешнего мира целых регионов. На Среднем Западе выходили из строя газопроводы. Во многих крупных городских агломерациях национальная гвардия и различные воинские соединения получали приказы принять участие в миротворческих действиях. В Нью-Йорке и Вашингтоне шли военные операции. На границе между Северной и Южной Кореей развернулись боевые действия. Поджоги мечетей в Ираке привели к массовым беспорядкам, что сильно осложнило положение находящегося там американского воинского контингента. Серия необъяснимых взрывов в парижских катакомбах нанесла городу непоправимый урон. И одно за другим поступали жуткие, подробные сообщения о случаях массовых самоубийств на гигантских водопадах — Виктории в Зимбабве, Игуасу на границе между Бразилией и Аргентиной, Ниагарском в штате Нью-Йорк…

Эф только качал головой, слушая все это, — просто с ума сойти можно, вот уж кошмар-то, «Война миров» наяву, — и вдруг он услышал очередную новость: поезд «Амтрака» сошел с рельсов в тоннеле Северной реки, что привело к еще большей изоляции острова Манхэттен от континента. Дикторша перешла к сообщению о беспорядках в Мехико, а Эф застыл на месте, не сводя глаз с радиоприемника.

— Сошел с рельсов? — переспросил он.

Радио никак не отреагировало на этот вопрос.

— Она не сказала, когда это произошло, — произнес Фет. — Возможно, они уже прорвались.

Страх острой иглой кольнул в груди Эфа. Он почувствовал, что его мутит.

— Нет, не доехали, — сказал Эф.

Он знал это. Никакого экстрасенсорного восприятия, никакого мистического прозрения: просто знал и все. Только сейчас Эфу пришло в голову: счастливое спасение его близких было слишком легким исходом, чтобы в него можно было поверить. Все облегчение, которое он испытывал с момента их отъезда, ясность чувств, трезвость мыслей — все разом исчезло. На рассудок опустилась темная пелена.

— Я должен отправиться туда. — Он повернулся к Фету, не видя перед собой ничего, кроме мысленной картины крушения поезда и атаки вампиров. — Давай к берегу. Ты должен высадить меня. Я пойду выручать Зака и Нору.

Фет не стал спорить.

— Дай мне только найти подходящее место для десантирования, — сказал он, пошевеливая для вида рулевым устройством.

Эф стал озираться в поисках оружия. Бывшие уличные враги Гус и Крим сидели рядышком и поедали какие-то дешевые полуфабрикаты, прихваченные в круглосуточном магазинчике, доставая их из пластикового пакета. Гус подвинул сапогом их сумку с оружием к Эфу.

Тон радиоведущей изменился, и все снова прислушались к новостям. Поступило сообщение, что одна из китайских атомных электростанций, расположенная на восточном берегу материковой части Китая, сильно пострадала в результате серьезной аварии. Китайские новостные агентства молчат, однако есть свидетельства очевидцев о грибовидном облаке, видимом с Тайваня, а приборы сейсмической станции в провинции Гуандун зафиксировали колебания почвы, говорящие о том, что поблизости произошло землетрясение с магнитудой 6,6 по шкале Рихтера. Отсутствие сообщений из Гонконга, по мнению дикторши, указывало на возможность электромагнитного импульса, который порождается ядерным взрывом: при ЭМИ в проводниках возникают наведенные токи — таким образом электрические провода превращаются в своего рода громоотводы или антенны, а трансформаторы, полупроводниковые приборы и прочие устройства выходят из строя.

— Это что получается, вампиры теперь будут забрасывать нас атомными бомбами? — задал Гус вопрос в пространство. — Совсем заебали!

Затем он перевел услышанное на язык, понятный для Анхеля, который был занят починкой своих самодельных шин на колене.

— Мадре де Диос![25] — воскликнул Анхель, крестясь.

— Подождите-ка, — сказал Фет. — Авария на атомной станции? Максимум, что может быть, — это расплавление активной зоны реактора, бомба здесь ни при чем. Возможно, на станции произошел тепловой взрыв, как это было в Чернобыле, но детонировать там нечему. Станции так сконструированы, что ядерный взрыв просто невозможен.

— Сконструированы — кем? — спросил Сетракян, не отрываясь от книги.

— Ну, не знаю, — пробормотал Фет. — А что вы имеете в виду?

— Кем они сконструированы?

— Корпорацией «Стоунхарт», — сказал Эф. — С Элдричем Палмером во главе.

— Что?! — поразился Фет. — Но… ядерные взрывы! Зачем ему это понадобилось, если он и так близок к тому, чтобы захватить весь мир?

— Взрывов будет больше, — нараспев произнес Сетракян. Его голос и его дыхание, казалось, существовали отдельно друг от друга, речь профессора была совершенно бесплотной.

— Будет больше? — переспросил Фет. — Что вы хотите этим сказать?

— Будет еще четыре взрыва, — все так же нараспев произнес Сетракян. — Древние были порождены светом. Падшим светом. «Окцидо Люмен». И только этот свет может уничтожить их, вернуть в свое лоно…

Гус встал, подошел к старику и склонился над столом. Книга была раскрыта на иллюстрации, занимавшей весь разворот. Рисунок представлял собой мандалу, выполненную серебряной, красной и черной красками. Поверх рисунка Сетракян положил кальку, на которую он заранее нанес контур шестикрылого ангела.

— Это книга так говорит? — спросил Гус.

Сетракян закрыл «Серебряный кодекс» и поднялся на ноги.

— Мы должны вернуться к Древним, — объявил он. — Немедленно.

— Хорошо, — сказал Гус, хотя он был сильно сбит с толку таким поворотом событий. — Вернуться — чтобы отдать им книгу?

— Нет, — произнес Сетракян с горечью. В кармане жилета он нащупал коробочку с таблетками, вытащил ее трясущимися пальцами и даже умудрился открыть. — Книга обнаружилась слишком поздно для них.

Гус прищурился.

— Слишком поздно, говорите?

Сетракян мучительно пытался выудить из коробочки таблетку нитроглицерина, но у него ничего не получалось. Фет взял старика за руку, чтобы убавить тряску, сам вытащил двумя пальцами таблетку и положил ее в морщинистую ладонь.

— Профессор, — обратился к нему Василий, — вам, должно быть, известно, что Палмер только что запустил новую атомную станцию на Лонг-Айленде.

Лицо старика приняло рассеянное выражение, взор устремился вдаль, словно он все еще находился под гипнозом концентрической геометрии мандалы. Затем Сетракян положил таблетку под язык, закрыл глаза и стал ждать, когда лекарство возымеет эффект над его бешено стучащим сердцем.

После того как Нора ушла со своей мамой, Зак долго лежал в грязи под узким карнизом, идущим вдоль стены южного ствола тоннеля Северной реки. Лежал, прижимая к груди серебряное лезвие. Нора вот-вот вернется, твердил себе Зак, и он должен прислушиваться к ее шагам. Это было нелегко, потому что его тяжелое дыхание заглушало все прочие звуки. Зак только сейчас понял, что у него жуткая одышка, и начал ощупывать карманы, пока не нашел ингалятор.

Он поднес его ко рту, сделал два пыха и тут же почувствовал сильное облегчение. Зак представлял себе дыхание в своих легких как человека, который запутался в сети. Когда Зак волновался, этот человек словно бы трепыхался в сети, тянул ее в разные стороны, а в результате еще больше наматывал на себя эту сеть, и ему становилось совсем тесно. Пых из ингалятора был все равно что порыв дурманящего газа, человек расслаблялся, обмякал, и натяжение сети спадало.

Зак убрал ингалятор и снова схватился за нож. «Дай ему имя, и он будет твоим навеки» — вот что сказал тогда профессор. Зак начал лихорадочно перебирать разные слова в поисках имени для ножа. Ему нужно было думать сейчас о чем угодно, только не о тоннеле.

У машин девчоночьи имена. У пистолетов — мальчишечьи. А какие имена у ножей?

Зак подумал о профессоре, о его старых переломанных пальцах, вспомнил, как профессор вручил ему это оружие.

Авраам.

Так звали профессора.

Это и будет имя для ножа.

— На помощь!

Мужской голос. Кто-то бежит по тоннелю. Ближе. Ближе. Голос отдается эхом.

— На помощь! Здесь есть кто-нибудь?

Зак не сдвинулся с места. Даже не повернул голову, только скосил глаза.

Звуки изменились — это мужчина споткнулся и упал. Только теперь Зак услышал другие шаги. Кто-то преследовал человека в тоннеле. Мужчина поднялся и снова упал. Или его повалили. До этой секунды Зак не осознавал, насколько близко от него был призывавший к помощи человек. Ползя по рельсу, мужчина делал судорожные движения ногами, подвывал и нес всякую околесицу, как сумасшедший. Наконец Зак увидел его — темный силуэт во мраке тоннеля. Цепляясь за рельс руками, мужчина полз вперед, а ногами отбрыкивался от преследователей. Он был настолько близко, что Зак кожей чувствовал его ужас.

Настолько близко, что Зак взял «Авраам» на изготовку, выставив лезвие вбок.

Один из преследователей взвился в воздух и приземлился на спину мужчины. Его завывания пресеклись. Чья-то рука протянулась к лицу мужчины, влезла в рот и, вцепившись в щеку с изнанки, потянула ее наружу. Еще несколько рук впились в мужчину и потащили прочь, раздирая его плоть и одежду непомерно большими пальцами.

Зак почувствовал, что безумие, охватившее мужчину, распространяется и на него тоже. Он лежал под карнизом, и его трясло так сильно, что казалось — еще чуть-чуть, и он выдаст себя. Мужчина испустил еще один отчаянный, мученический стон, и этого было достаточно, чтобы понять: они — это были вампиреныши — своими ручонками утягивают его в том направлении, откуда пришли.

Заку надо было бежать. Ему надо было бежать вслед за Норой. Он вспомнил: как-то раз они с ребятами играли в прятки — поблизости от того места, где Зак жил раньше, — и он, зарывшись в траву за какими-то кустами, слушал, как водящий медленно отсчитывает цифры.

Его нашли последним, или почти последним, и вдруг он понял, что нет одного мальчика, самого младшего, который вступил в игру позже всех. Они немного поискали его, вразнобой выкрикивая имя, а потом потеряли к этой затее всякий интерес, посчитав, что мальчик просто вернулся домой. Вот только Зак так не думал. Он видел хитроватый блеск в глазах мальчика, когда они разбегались прятаться, — эдакое гнусненькое предвосхищение победы, которую он, преследуемый, вот-вот одержит, перехитрив преследователя. В тех глазах, помимо возбуждения от погони, было еще и знание — знание по-настоящему классного места, где можно спрятаться.

Классного — по мнению пятилетнего малыша. И тогда Зак понял. Он прошел до конца их улицы к дому одного старика, который имел привычку орать на детей, когда те, срезая путь, перебегали через его задний двор. Зак прямиком направился к лежавшему на земле холодильнику, который так и остался здесь, не убранный, в начале подъездной дорожки, после вчерашнего «мусорного дня», когда люди избавляются от всякого хлама. Дверцу уже сняли, но теперь она снова лежала на своем месте, поверх тыквенно-желтого агрегата. Зак откинул ее, приложив все силы — потому что герметическая прокладка сработала, — и там-то и обнаружился мальчик, который уже начал синеть. Каким-то образом, с почти что Халковской силой, к тому же удвоенной пылом игры, пятилетний малыш надвинул на холодильник дверцу и захлопнул ее над собой. Мальчик быстро пришел в себя, и он был в порядке, разве что сблевал на лужайку, когда Зак вытащил его, а старик появился в дверях своего дома и, конечно, принялся орать: «Прочь! Вон!»

Прочь! Вон!

Зак, ерзая на спине, весь в тоннельной копоти, ужом выполз из-под карниза и пустился бежать. Он включил свой побитый айпод, и треснувший экран стал его фонариком, освещающим колею на метр вперед ореолом мягкого голубого сияния. Зак ничего не слышал, даже собственных шагов, да он и не мог ничего слышать, настолько громко вопила паника в его голове. Зак полагал, что за ним гонятся, — он даже чувствовал, как к его шее тянутся сзади чьи-то руки, — правда это или нет, не имело значения: Зак мчался так, словно иного и быть не могло.

Он хотел было позвать Нору по имени, но не стал, зная, что это могло бы выдать его местоположение. Лезвие «Авраама» царапнуло по стене — значит, он слишком сильно отклонился вправо.

Впереди Зак увидел яркое красное пламя. Не факел — слишком яростное свечение, скорее фальшфейер. Это напугало его. Вроде как он бежал, спасаясь от лап, а получалось, что мчится прямо в лапы. Зак замедлил ход: идти вперед он не хотел, а возвращаться назад — не мог.

Он подумал о мальчике, спрятавшемся в холодильнике. Ни света, ни звука, ни воздуха…

Дверь. Темная дверь в стене, разделяющей стволы тоннеля. На ней было какое-то обозначение, но Зак даже не подумал, чтобы прочитать его. Ручка повернулась, и он, пройдя сквозь стену, снова оказался в северном стволе тоннеля, по которому они изначально и ехали. Зак сразу почувствовал запах гари, оставленный сошедшим с рельсов поездом, и еще в ноздри ударила ядовитая вонь аммиака. Это была ошибка — надо было дождаться Норы, она будет его искать, — и все-таки Зак побежал дальше.

Какая-то фигура. Впереди. Поначалу Зак поверил, что это Нора. На фигуре был рюкзак. Нора тоже тащила на себе заплечную сумку.

Впрочем, этот оптимизм был всего лишь игрой его детского воображения.

Шипение поначалу испугало его. Однако в слабеньком дальнем свете своего айпода-фонарика Зак увидел достаточно, чтобы понять: эта фигура занималась делом, не имеющим отношения к насилию. Зак отметил плавные движения руки стоявшего впереди человека и понял, что он распылял краску на стену тоннеля.

Зак сделал еще один шаг вперед. Человек был лишь немногим выше самого Зака, его голову скрывал капюшон спортивной фуфайки. Локти человека были запятнаны краской. Разноцветные кляксы виднелись и на кромке черного капюшона, и на камуфляжных штанах, и на высоких кедах «Конверс». Человек, видимо, разрисовывал всю стену, хотя Заку был виден только небольшой уголок мурала — на вид что-то вроде серебряной ряби. Под рисунком вандал как раз заканчивал выводить свой тэг. Он гласил: Линяла.

Все это длилось какие-то секунды, вот почему Заку не показалось необычным, что кто-то разрисовывает стену в абсолютной темноте.

Линяла опустил руку, закончив тэг, и повернулся к Заку.

— Эй, — сказал Зак, — я не знаю, о чем ты думаешь, но тебе лучше было бы выбираться из этого…

Линяла откинул капюшон, скрывающий его лицо… — правильнее было бы сказать: «откинула капюшон» и «ее лицо».

Линяла была девушкой. Или даже так: она раньше была девушкой, в человеческой жизни. В той жизни, когда ей не исполнилось еще и двадцати.

Лицо Линялы было безжизненным, неестественно неподвижным, словно то была маска мертвой плоти, служащая оболочкой для злокачественной, гноеродной биологической субстанции, таящейся внутри. В свете Закова айпода кожа твари обрела тускло-бледный оттенок маринованного мяса. Или, скорее, она походила цветом на свиной эмбрион, хранящийся в банке с формалином. Зак увидел красные брызги на подбородке и шее твари, на ее фуфайке. И это не было красной краской.

Позади Зака раздался пронзительный визг. Он на мгновение повернулся, а затем крутанулся в обратную сторону, осознав, что только что подставил спину вампиру. Когда Зак снова поворачивался лицом к Линяле, он выставил перед собой руку с ножом, еще не зная, что Линяла уже ринулась на него.

Лезвие «Авраама» вошло точно в глотку Линялы. Зак мгновенно выдернул нож, словно бы совершив трагическую ошибку, и из шеи вампира тут же, с каким-то бормотанием, пошла белая жидкость. Глаза Линялы угрожающе расширились и закатились. Казалось, в нем поднимается волна злобы, поэтому Зак, еще даже не поняв до конца, что он делает, четыре раза подряд вонзил нож в горло вампира. Баллон с краской по-прежнему был в руке Линялы. Вампир конвульсивно прижал его к бедру, баллон издал тихое «ш-ш-ш-ш» и упал на землю.

Вампир рухнул следом.

Зак стоял над ним с орудием убийства в руке. Он держал свой «Авраам» так, словно это была вещь, которую он нечаянно сломал, а теперь не знает, как починить.

Легкий топот приближающихся вампиров пробудил его к жизни. Зак еще не видел их, но знал, что они вот-вот нападут на него из темноты. Зак бросил свой айпод-фонарик и потянулся за баллоном с серебряной краской. Он взял его в руку и нащупал пальцем клапан как раз в тот момент, когда из мрака с воплями выскочили два паукообразных вампиреныша — жала так и мелькали в их разинутых ртах. То, как они двигались — причем с запредельной скоростью, — было неописуемо неправильно: вывихнутые локтевые и коленные суставы позволяли конечностям сгибаться в любую сторону, при этом вампиреныши сохранили гибкость юности; посадка у них была невероятно низкой, и перемещались они, плотно прижимаясь к полу.

Зак нацелил сопло баллона на жала. Прежде чем твари успели их выметнуть, он пустил по струе каждому вампиренышу в лицо — пустил как следует: обдал и рот, и нос, и глаза. Поверх слепых глаз у них уже было нечто вроде пленки, и краска прилипла к ней, полностью перекрыв тварям поле видимости — или что там было у них вместо этого поля. Они отшатнулись, пытаясь протереть глаза своими огромными, несоразмерными с телом ладонями, но у них ничего не получилось.

Зак получил, быть может, свой единственный шанс — надо было наброситься на тварей и убить их, — но вместо этого он, зная, что к нему приближается целая толпа вампиров, подхватил свой айпод-фонарик и пустился бежать со всех ног, не дожидаясь, когда твари с закрашенными глазами поймают его в прицел каких-нибудь других органов чувств.

Вдруг Зак увидел ступеньки и дверь с предупреждающим знаком. Она была заперта на замок, но не на засов, — никому и в голову не могло прийти, что найдутся грабители, которые станут орудовать столь глубоко ниже уровня моря. Зак всунул кончик «Авраама» в щель, отщелкнул язычок замка и вошел внутрь. Низкое гудение испугало его, но это всего лишь работали трансформаторы. Он не увидел никакой иной двери и запаниковал, подумав, что попался. Однако сантиметрах в тридцати от пола шла здоровенная труба непонятного назначения: она выныривала из стены слева, поворачивала под небольшим углом и скрывалась в каком-то сложном машинном устройстве. Зак рискнул заглянуть под нее, но противоположной стены не увидел. Он подумал несколько секунд, затем положил айпод на пол экраном вверх, так чтобы свет его фонарика отражался от низа металлической трубы, и с силой толкнул его вбок — в том направлении, в котором эта труба уходила под механизмы. Айпод заскользил по полу, как тонкая шайба, пущенная по столу для аэрохоккея, — его слабый столбик света ехал сначала точно под трубой, потом слегка изменил направление, но никуда не делся и продолжил двигаться дальше. Дальше, и дальше, и дальше, пока айпод не уперся во что-то твердое. Зак отметил, что там, вдалеке, сияние его фонарика больше не отражается от гладкой поверхности трубы.

Отбросив всякие колебания, он лег на живот и начал было карабкаться под трубой, но тут же вылез и пополз снова, уже перевернувшись, — Зак сообразил, что на спине, и без того уже перепачканной грязью, он будет перемещаться гораздо быстрее. Так он и двигался в этом тесном пространстве, головой вперед и смотря вверх, хотя его глаза ничего не видели в темноте. Зак проехал на спине метров пятнадцать, не меньше, — порой что-то на полу цепляло за рубашку, выпущенную из-под куртки, что-то впивалось в спину. Наконец его голова высунулась в какое-то открытое пространство. Здесь труба изгибалась и уходила вертикально высоко вверх, а рядом с ней в стену была вделана металлическая лестница.

Зак подобрал свой айпод и посветил им вверх, но ничего не разглядел. Однако он услышал, что из-под трубы эхо доносит звуки глухих ударов — это вампиреныши шли по его следам, со сверхъестественной легкостью перемещаясь в тесной щели.

Зак начал подниматься по лестнице. Баллон с краской по-прежнему был в его руке. «Авраам» плотно сидел за поясом. Перебирая руками железные перекладины, Зак слышал, как эхо глухих ударов — словно кто-то там, внизу, молотил по трубе — поднимается вместе с ним. Он остановился на секунду, зацепился сгибом локтя за перекладину и вытащил из кармана айпод, чтобы проверить, нет ли кого под ним.

И тут айпод вывалился из его ладони. Зак потянулся за своей драгоценностью, едва не соскользнув с лестницы, не достал, и ему оставалось лишь бессильно наблюдать, как его «фонарик», кувыркаясь, уходит вниз.

При падении светящийся экран айпода на мгновение озарил темный силуэт фигурки, поднимающейся по лестнице. Все та же игра в прятки, только теперь смертельная для Зака. Еще один «водящий» идет его искать.

Зак снова стал взбираться по перекладинам — со скоростью, которой он сам от себя не ожидал. Но все же не с той, которая требовалась.

Зак почувствовал, что лестница трясется, остановился, посмотрел вниз и… и понял, что сделал это очень вовремя. Тварь уже тянулась к его пяткам. Зак пустил в вампиреныша струю краски из баллона, ошеломив и ослепив своего врага, а затем стал бешено пинать его пяткой, пока тот, визжа, не слетел с лестницы.

Зак снова полез вверх, всей душой надеясь, что ему больше не придется оборачиваться.

Светящийся экранчик айпода сверху казался совсем крохотным, пол был уже далеко внизу. Лестница снова затряслась — сильнее, чем прежде. По ней взбиралось уже несколько тварей. Зак услышал собачий лай — тихий, приглушенный звук, доносящийся откуда-то извне, — и понял, что он близок к некоему выходу. Это влило в него новую энергию. Зак рванул вверх по перекладинам и… уперся в плоскую круглую крышку.

Смотровой колодец. Гладкий низ крышки был холодным на ощупь, потому что с той стороны был ночной воздух. Прямо над Заком была поверхность внешнего мира. Он надавил на крышку основанием ладони. Надавил, собрав все оставшиеся силы.

Бесполезно.

Почувствовав, что кто-то оказался совсем близко от него — кто-то, кто взбирался следом по лестнице, — Зак вслепую пустил струю краски вниз. Он услышал звук, похожий на стон, ударил по преследователю ногой, но тварь не свалилась с лестницы. Она висела, вцепившись за перекладину, и раскачивалась из стороны в сторону. Зак снова лягнул тварь, и тут в его лодыжку впилась рука вампира. Очень горячая рука. И очень цепкая. На Заке висел вампиреныш и своим весом тянул его вниз. Зак выронил баллон с краской — теперь ему нужны были обе руки, чтобы держаться за лестницу. Он колотил ногой по перекладине, надеясь расплющить о железо впившиеся в него пальцы, но хватка твари не ослабевала. И вдруг — на каком-то ударе — жуткий визг: рука отпустила его.

Зак услышал, как тело, падая, шмякнулось об стену.

Но на этом дело не кончилось. Прежде чем Зак успел оценить обстановку, на него насело еще одно существо. Вампир. Зак чувствовал его жар, чуял землистый запах. Сильная рука схватила его под мышку, подцепила и подтащила к самому люку. Двумя мощными ударами плеча тварь выбила крышку, отшвырнула ее в сторону, а затем вылезла на прохладный воздух, таща за собой Зака.

Мальчик нащупал за поясом нож и едва не располосовал ремень, пытаясь высвободить «Авраам». Однако ладонь вампира сомкнулась на его руке, мощно сдавила запястье, прижала к боку, — и Зак ничего не смог сделать. Он закрыл глаза, не желая видеть эту тварь. Захват вампира был очень крепок, однако больше никаких действий не последовало. Тварь словно выжидала чего-то.

Зак открыл глаза и медленно перевел взгляд вверх, заранее страшась вида злобной физиономии, нависшей над ним.

Глаза вампира горели красным огнем, плоско лежавшие волосы обрамляли лицо мертвым нимбом. Раздувшееся горло ходило ходуном; жало, словно кончик кнута, билось изнутри о щеки. На лице, приблизившемся к Заку, мешались выражения чисто вампирской страсти и горделивого удовлетворения победившей твари.

«Авраам» выпал из руки Зака.

— Мама… — только и сказал он.

Они подъехали к зданию в Центральном парке на двух гостиничных машинах — из тех, что бесплатно развозят клиентов. Машины были, разумеется, угнанные. Никаких конфликтов с военными по пути не произошло. Электричества в здании не было, лифты не работали. Гус и «сапфиры» сразу ринулись к лестнице, вот только Сетракяну было не по силам одолеть ступеньки до самого верха. Фет не рискнул предложить, что отнесет его на руках: гордость старика была столь велика, что о подобном даже помыслить было невозможно. Препятствие казалось неодолимым. Сетракян потерянно стоял посреди фойе с серебряной книгой в руках и казался старее, чем когда бы то ни было.

Фет отметил, что лифт в здании весь древний, с раздвижными решетчатыми дверями. По наитию он стал открывать двери возле лестницы и нашел-таки то, что искал: старомодный кухонный лифт с кабинкой, оклеенной обоями. Не издав ни звука протеста, Сетракян вручил Фету свою трость и залез в кабинку вполовину его меньше, где и уселся с книгой на коленях. Анхель принялся крутить ворот, противовес пришел в движение, и Сетракян с ровной скоростью поехал вверх.

В полной темноте Сетракян возносился все выше и выше внутри здания, покоясь в экипаже, больше похожем на гроб, чем на транспортное средство. Руки его лежали на серебряном переплете старого тома. Он пытался отдышаться, привести в порядок мысли, но это ему никак не удавалось: непрошеные образы устроили свою перекличку в его измученной голове. Перед ним вставали лица всех вампиров — всех и каждого! — кого он когда-либо убивал. Вся белая кровь, которую он проливал. Все черви, которых он выпускал из проклятых тел. Многие годы Сетракян ломал голову над проблемой происхождения этих монстров на планете Земля. Древние — откуда они пришли? Каким оно было, то изначальное деяние зла, которое породило этих тварей?

Фет добрался до пустующего верхнего этажа — там по-прежнему шел ремонт — и отыскал дверцу кухонного лифта. Открыв ее, он увидел внутри Сетракяна, находившегося, казалось, в полубессознательном состоянии. Прежде чем вылезти наружу, профессор неловко повернулся в кабинке, высунул ноги и потопал по полу подошвами туфель, словно проверяя его на прочность. Фет вручил Сетракяну его трость. Старик поморгал и недоверчиво взглянул на Василия, словно бы с трудом припоминая, кто это стоит перед ним.

Несколько ступенек вели к пустой квартире этого самого верхнего этажа здания. Дверь была приоткрыта. Гус провел Сетракяна и Фета внутрь. Войдя в комнату, они увидели господина Квинлана и еще двоих охотников. Те возвышались рядом с дверным проемом и могли бы показаться изваяниями, если бы не глаза, которые зорко наблюдали за прибывшими. Ни обыска, ни приветственных слов. За спинами охотников, как и при прежнем посещении, стояли Древние. Стояли совершенно неподвижно, словно статуи. Повернувшись к окнам, они созерцали погибающий город.

В полнейшем молчании Квинлан занял пост рядом с узкой дверью из черного дерева в другом конце комнаты, сильно левее Древних. Только сейчас Фет осознал, что Древних теперь всего лишь двое. Там, где раньше стоял третий, крайний справа, было пусто. Точнее, его место занимала маленькая деревянная урна, в ней — что-то такое, что больше всего напоминало горку белого пепла.

Сетракян направился к Древним и прошел дальше, чем ему было позволено в первый раз. Он остановился почти посредине комнаты.

Осветительная ракета прочертила небо над Центральным парком, озарив комнату блеском магниевой вспышки и обозначив в окнах силуэты двух оставшихся Древних.

— Значит, вы знаете, — молвил Сетракян.

Ответа не последовало.

— Помимо Сарду, вас было шестеро. Шестеро Древних — трое из Старого Света, трое из Нового. Шесть мест рождения.

Рождение — это человеческий акт. Шесть мест происхождения.

— Одно из них было в Болгарии. Теперь его нет. Следующее — Китай. Но что помешало вам обезопасить их?

Возможно, гордыня. Или что-то очень похожее. Когда мы осознали, что находимся в опасности, было уже поздно что-то предпринимать. Молодой обманул нас. Считалось, что его место происхождения — Чернобыль. Это был ложный объект. Долгое время Молодому удавалось хранить молчание. Он питался исключительно падалью. Теперь он выдвинулся на первое…

— Значит, вы знаете, что обречены, — перебил Древнего Сетракян.

И в ту же секунду Древний, стоявший слева, испарился, вспыхнув чистым белым светом. То, что составляло его существо, превратилось в пыль и осыпалось на пол, — звук, сопровождающий эту трансформацию, тоже был опаляющий, хотя больше всего он походил на тонкий свистящий вздох. Люди, находившиеся в комнате, вздрогнули, словно получили удар током — несомненно электрическим, но и психическим тоже.

Почти мгновенно два охотника были испепелены на месте точно таким же образом. Они исчезли, оставив после себя тончайший туман невесомее дыма. Ни пепла, ни праха — лишь одежды охотников пали на пол теплыми кучками ткани.

«Вместе с Древними уходит и их священная родословная. Владыка уничтожает своих единственных конкурентов, дабы обрести власть над планетой. Неужели все дело в этом?» — подумал Сетракян.

Древний, судя по всему, без труда читал его мысли.

Ирония судьбы: именно в этом — в обретении власти — и заключался план, который мы разработали для данного мира. Мы позволили нашему живому инвентарю возвести себе загоны, создать необходимое оружие и повсюду распространить его, а также придумать резоны для самоуничтожения и заразить этими идеями как можно больше особей. В течение длительного времени мы изменяли экосистему этой планеты посредством той главной породы, которую мы здесь развели. Надо было только дождаться, чтобы воздействие парникового эффекта привело к необратимым результатам, и тогда мы явили бы себя и пришли бы к власти.

— Вы собирались переделать этот мир таким образом, чтобы он стал вампирским гнездовьем, — сказал Сетракян.

Ядерная зима — прекрасная среда обитания. Долгие ночи, короткие дни. Мы могли бы существовать на поверхности планеты, а от воздействия Солнца нас защищала бы зараженная атмосфера. И мы почти достигли своей цели. Вот только он предвидел это. Равно как предвидел и то, что, когда мы добьемся желаемого, ему придется делить с нами эту планету и ее богатейшие пищевые ресурсы. А он этого не хочет.

— Чего же тогда он хочет? — спросил Сетракян.

Боли. Молодой хочет всей боли человеческой, какую только он в состоянии заполучить. И настолько срочно, насколько это вообще возможно. Он не может остановиться. Это пристрастие… эта жажда боли, по сути, коренится в самом нашем происхождении…

Сетракян еще на шаг приблизился к последнему из «старых» Древних.

— Быстрее! Если для вас гибель — это уничтожение места вашего сотворения, значит, и для него тоже.

Теперь, когда ты знаешь, что содержится в книге, ты должен научиться правильной интерпретации этого знания…

— То есть выявить место его происхождения? Я правильно понимаю?

Ты считал, что мы — абсолютное зло. Чума твоего мира. Ты думал, что мы высшие и окончательные растлители рода человеческого, между тем на нас все и держалось, мы были клеем, скрепляющим твой мир. Теперь же вы все почувствуете на себе кнут вашего истинного повелителя.

— Не почувствуем, если ты скажешь нам, где расположено его самое уязвимое место. Ты должен…

Мы вам ничего не должны. С нами покончено.

— Тогда — ради мести! Пока ты стоишь здесь, он стирает вас с лика этого мира одного за другим!

Как обычно, ваш человеческий взгляд на вещи слишком узок. Сражение проиграно, но тем не менее никогда ничего не стирается. И во всяком случае теперь, когда он продемонстрировал, на что способен, можешь быть уверен: он уже выстроил укрепления вокруг места своего земного происхождения.

— Ты упомянул Чернобыль, — сказал Сетракян.

Садум. Амурах.

— Что это? Я не понимаю. — Сетракян воздел книгу. — Если это здесь есть, я уверен, что оно откроется. Но мне нужно время, чтобы расшифровать текст. А как раз времени у нас-то и нет.

Мы не были ни рождены, ни сотворены. Нас посеяли. Посеяли в ходе варварского злодеяния. То было преступление против высшего порядка. Преступление чудовищное в своей жестокости. Но то, что когда-то посеяно, должно быть пожнено.

— В каком смысле он отличен от вас?

Только в смысле силы. Он сильнее. Он как мы. Мы — это он, но он — это не мы.

В одно мимолётнейшее мгновение — любой человек и моргнуть бы не успел — Древний повернулся к Сетракяну. Его голова и лицо были выглажены временем, лишены каких бы то ни было рельефных черт — только запавшие красные глаза, крохотная шишка вместо носа и приоткрытый рот с опущенными уголками, в котором зияла беззубая чернота.

Есть две вещи, которые ты должен сделать. Первое. Собрать наши останки до последней частички. Второе. Поместить их в ковчег из серебра и белого дуба. Это непреложно и обязательно. Для нас. Но и для вас тоже.

— Почему? Объясни.

Белый дуб. Не ошибись, Сетракян.

— Я не стану делать ничего такого, — сказал старик, — пока не буду знать точно, что исполнение этого приказа не принесет еще большего вреда.

Ты сделаешь это. Такого понятия, как «больший вред», уже не существует.

«А ведь Древний прав», — подумал Сетракян.

Из-за спины Сетракяна подал голос Фет.

— Мы соберем останки, — сказал он. — И сохраним их в мусорном ящике.

Устремив взор мимо Сетракяна, Древний секунду-другую разглядывал крысолова. Его запавшие глаза излучали презрение, но было в этом взгляде и нечто другое — что-то похожее на жалость.

Садум. Амурах. И его имя… наше имя…

Только сейчас Сетракяна осенило.

— Озриэль… — произнес профессор. — Ангел Смерти.

И он разом понял все. В голову сами собой пришли все необходимые вопросы.

Но — слишком поздно.

Взрыв белого света, всплеск энергии, — и последний Древний Нового Света исчез, рассеявшись пеплом, похожим на тонкий снежок.

В ту же секунду оставшиеся охотники — последние из всего отряда — скорчились, будто от сильнейшей боли, и — испарились, поднявшись дымками прямо из опустевших одежд.

Сетракян почувствовал, как легкий порыв ионизированного воздуха тронул рябью его одежду и сразу угас.

Старик обмяк и навалился на свою трость. Древние перестали быть. А зло куда большее, чем они, — осталось.

В исчезновении Древних, в распылении их на мельчайшие частицы, на атомы Сетракян узрел свою собственную судьбу.

Рядом с ним возник Фет.

— Что будем делать дальше?

Сетракян снова обрел голос.

— Соберите останки, — сказал он.

— Вы уверены?

Профессор кивнул.

— Используйте вон ту деревянную урну. Ковчег подождет. Мы соорудим его позднее.

Сетракян повернулся, высматривая Гуса, и увидел, что убийца вампиров ворошит одежду охотников кончиком серебряного меча.

Гус обследовал комнату в поисках господина Квинлана — или его останков, — однако главного охотника Древних нигде не было видно.

Вот разве что узкая дверь в левом конце комнаты — та дверь из черного дерева, к которой Квинлан отступил при появлении людей, — была приоткрыта.

В памяти Гуса всплыли слова Древних, «произнесенные» во время их первой встречи:

Он наш лучший охотник. Очень квалифицированный и очень преданный. Во многих отношениях — уникальный.

Неужели Квинлан каким-то образом избежал общей участи? И почему он не распался в пыль, как все остальные?

— В чем дело? — спросил Сетракян, приблизившись к Гусу.

— Один из охотников… Квинлан… Он исчез без следа, — ответил Гус. — Куда бы он мог подеваться?

— Это уже не имеет никакого значения. Ты свободен от них, — произнес Сетракян. — Они больше не властны над тобой.

Гус посмотрел на старика долгим взглядом.

— Не-а, — сказал он. — Никто из нас теперь не свободен. О-очень надолго не свободен.

— У тебя есть возможность отпустить свою маму.

— Если я найду ее.

— Нет, — сказал Сетракян. — Это она найдет тебя.

Гус кивнул:

— Вот и получается, что ничего не изменилось.

— За одним исключением. Если бы Древние преуспели в оттеснении Владыки, они сделали бы тебя одним из своих охотников. Ты избежал этой участи.

— Короче, мы разделяемся, — объявил Крим. — Если вам теперь все равно. Мы уже знаем, что почем, так что, сдается мне, мы и сами сможем продолжить нашу славную работенку. Потом, у всех у нас есть семьи, надо их поднимать. А может, и нет этих семей, и ничего уже не поднимешь. Так это или нет, однако тепленькие местечки следует сохранять. Но имей в виду, Гус, если тебе когда-нибудь понадобятся «сапфиры», ты просто приходишь и отыскиваешь нас, а где искать, тебе известно.

Крим и Гус пожали друг другу руки. Анхель стоял рядом, мучаясь сомнениями. Бывший рестлер смерил взглядом одного вожака банды, затем другого. И наконец кивнул Гусу.

Он решил остаться с Августином.

Гус повернулся к Сетракяну.

— Отныне я — один из ваших охотников.

— Тебе больше ничего не нужно от меня, — сказал Сетракян. — Но мне от тебя требуется еще одна вещь.

— Только назовите ее, и она ваша.

— Мне нужно, чтобы ты подвез меня кое-куда. И с максимальной скоростью.

— Скорость — это моя специальность. В гараже под этим веселым домиком у них полно «Хаммеров». Если, конечно, это говно тоже не испарилось.

Гус отправился выводить машину. Еще раньше Фет успел обнаружить в соседней комнате комод, а в одном из его ящиков — портфель, набитый деньгами. Пачки купюр Василий вывалил на пол и тем самым освободил портфель, чтобы Анхелю было куда собрать прах Древних. Фет слышал весь разговор профессора с Гусом.

— Мне думается, я знаю, куда мы едем, — сказал он Сетракяну.

— Нет, не мы. — Вид у профессора по-прежнему был отсутствующий, словно мысли его витали где-то очень далеко. — Только я.

Сетракян вручил Василию «Окцидо Люмен» и свой блокнот — толстую школьную тетрадь.

— Мне этого не надо, — сказал Фет.

— Вы должны это взять. И не забудьте, Василий: Садум, Амурах. Вы можете в точности запомнить два столь важных слова?

— Я не собираюсь ничего запоминать. Я еду с вами.

— Нет. Книга — вот что сейчас самое главное. «Серебряный кодекс» следует хранить самым тщательным образом, чтобы Владыка не наложил на него свои когти. Сейчас мы не можем допустить, чтобы книга пропала.

— Мы не можем допустить, чтобы пропали вы.

Сетракян лишь отмахнулся.

— По сути, я и так уже почти что пропал.

— Вот именно поэтому нужно, чтобы я был рядом с вами.

— Садум. Амурах. Повторите за мной, — сказал Сетракян. — Вот то единственное, что вы можете для меня сделать. Дайте мне послушать, как вы их произнесете. Я должен знать, что вы сохранили в памяти эти слова…

— Садум. Амурах, — послушно сказал Фет. — Я запомнил их.

Сетракян кивнул.

— Этот мир становится ужасно тяжелым местом, в котором очень мало пространства для надежды. Берегите эти слова — и эту книгу — как… как зыбкое пламя свечи. Прочитайте книгу. Ключ к ней — в моем блокноте. Там их природа, их происхождение, их имя — они все были одним…

— Вы же знаете, я в ней ничего не пойму…

— Тогда идите к Эфраиму, вместе вы поймете. Отправляйтесь к нему прямо сейчас. — Голос старика пресекся. — Вы двое должны держаться друг друга.

— Двое — мы с Эфом, хоть порознь, хоть вместе — не составят одного такого, как вы. Отдайте все это Гусу. Позвольте мне отвезти вас. Ну пожалуйста… — В глазах крысолова появились слезы.

Шишковатая рука Сетракяна сжала предплечье Фета — Василий почувствовал, что сил у старика становится все меньше и меньше.

— Это теперь ваша ответственность, Василий. Я безоговорочно доверяю вам… Будьте отважны.

Серебряный переплет был прохладным на ощупь. В конце концов Василий принял книгу — не мог не принять: старик был очень настойчив. Так умирающий вкладывает свой дневник в руки сопротивляющегося наследника.

— Что вы собираетесь делать? — спросил Фет, уже наверняка зная, что он видит Сетракяна в последний раз. — И что вы можете сделать?

Сетракян отпустил руку Фета.

— Только одну вещь, сынок.

Именно это слово — «сынок» — тронуло Фета глубже всего. Он подавил в себе страшную боль расставания, и ему оставалось только смотреть — смотреть во все глаза, — как старик уходит прочь.

Два километра, которые Эф пробежал по тоннелю Северной реки, показались ему двадцатью. Путеводной звездой Эфу служил монокуляр ночного видения, позаимствованный у Фета; сквозь этот прибор тоннель с его неменяющимися рельсами виделся монотонным пейзажем, залитым зеленым сиянием, и в этом призрачном свете нисхождение Эфа в недра земли под ложем Гудзона представлялось настоящим путешествием в безумие.

Эф бежал все дальше и дальше. Его переполняло бешенство, голова шла кругом, легким не хватало воздуха, перед глазами стояло зеленое марево, и тут он увидел их — неровные белые пятна, ярко светившиеся на шпалах.

Эф замедлил бег ровно настолько, чтобы вытянуть из рюкзака за спиной лампу черного света. В ультрафиолетовых лучах мир вокруг взорвался буйством цвета — это переливалось разными красками биологическое вещество, исторгнутое вампирами. Следы были свежие, от аммиачной вони слезились глаза. Столь большое количество вампирских испражнений говорило о том, что здесь недавно кормилась огромная масса тварей.

Эф бежал не останавливаясь, пока не увидел хвостовой вагон сошедшего с рельсов поезда. Ни малейшего шума. Все было тихо. Эф двинулся вдоль правой стороны состава, вглядываясь вперед, где моторный, он же головной пассажирский вагон, соскочивший с пути, стоял, уткнувшись под углом в стену тоннеля. Увидев открытые двери вагона, Эф поднялся по ступенькам и вошел в темный состав. Зеленые краски монокуляра нарисовали ему картину страшной, кровавой бойни. Тела, тела, тела… Они громоздились в креслах, лежали вповалку на полу. Каждое тело — вампирский бутон, готовый распуститься, едва лишь взойдет солнце. И совсем нет времени, чтобы отпустить их всех. Равно как на то, чтобы сразиться с каждым, лицом к лицу.

Нора тоже не пошла бы на это. Конечно, нет. Эф был уверен: у нее хватило бы ума избежать безнадежной схватки.

Он выпрыгнул из вагона, прошел в обратном направлении, завернул за хвостовой вагон и увидел подкрадывающихся к нему вампирских ищеек. Их было четверо, по двое слева и справа; в монокуляре ночного видения глаза вампиров блестели как стекло. Черный свет Эфовой лампы пригвоздил их к месту, но не убавил вожделения, сквозившего в голодных лицах тварей. Спустя несколько секунд ищейки попятились, освобождая Эфу проход, вот только Эф был не столь глуп, как им, должно быть, мерещилось в их вампирских мозгах.

Эф прошел меж двух пар ищеек, сосчитал до трех, затем молниеносно выхватил из рюкзака за плечами серебряный меч и резко повернулся.

Как раз в это мгновение первые два агрессора бросились на него. Эф поймал их в движении и буквально развалил на части. Оставшаяся пара попятилась, но Эф без малейших колебаний догнал тварей и двумя ударами меча срубил их, как трухлявые пни.

Тела тварей еще не улеглись на рельсы, а Эф уже снова бежал по влажному следу, образованному вампирскими выделениями. Мерзкий след привел Эфа к проходу в левой стене, соединяющему этот ствол тоннеля с соседним, по которому поезда еще совсем недавно шли в сторону Манхэттена. Буйство красок, высвечиваемое черной лампой, тоже выплеснулось в соседний ствол, и Эф теперь мчался там, еле сдерживая отвращение. Он миновал два разрубленных тела — недавно пролитая кровь ярко вспыхнула в черном свете лампы, это говорило о том, что трупы принадлежали стригоям, — и вдруг услышал какой-то гвалт.

Еще несколько шагов, и Эф увидел с десяток тварей, которые сбились в кучу возле какой-то двери. Почувствовав человека, вампиры рассыпались веером, а Эф принялся широко размахивать своей ультрафиолетовой лампой, чтобы ни одна тварь не проскочила мимо и не оказалась сзади.

Дверь. А за ней — Зак, решил Эф.

И ринулся убивать.

Он напал на вампиров с ходу, не дав им возможности скоординировать действия и перейти в атаку. Он резал, рубил, жег ультрафиолетом и снова рубил. В своей звериной жестокости он превзошел самих вампиров. Его отцовская тоска оказалась сильнее вампирской тоски по крови. Это было сражение за жизнь сына, а доведенный до отчаяния отец очень скор на убийство. И легок на убийство тоже.

Эф подошел к двери и клацнул по ней лезвием своего меча, густо заляпанного белой кровью.

— Зак! Это я! Открой!

Рука, крепко державшая дверь изнутри, отпустила рукоятку, и Эф распахнул створку. Перед ним стояла Нора. Ее широко открытые глаза казались столь же яркими, как фальшфейер, который она сжимала в ладони. Нора долго разглядывала Эфа, словно никак не могла убедиться, что это именно он — он самый, он человеческий, а не вампирский, — и, только насмотревшись, бросилась ему в объятия. За спиной Норы на какой-то коробке сидела ее мама в своем шафранном капоте — сидела тихо и покойно, грустно уставившись в угол.

Эф осторожно сомкнул руки вокруг Норы, заботясь о том, чтобы мокрое лезвие ни в коем случае не коснулось ее, но тут же, осознав, что в этом складском помещении, кроме старшей и младшей Мартинес, никого нет, разжал объятия и в сильном волнении спросил:

— А где же Зак?

Гус на полной скорости ворвался на территорию станции, проскочив сквозь раскрытые ворота в периметровом ограждении. В отдалении возвышались темные силуэты градирен. Видеокамеры, реагирующие на любое движение, неподвижно сидели на высоких белых шестах, словно головы на пиках: система наблюдения не работала, и потому камеры не могли засечь проезжающий мимо «Хаммер». Дорога к станции была длинной и извилистой. На всем ее протяжении никто так и не встретил машину.

Сетракян ехал на пассажирском сиденье, приложив руку к сердцу. Высокие заборы с колючей проволокой поверху… Башни, извергающие пар, похожий на белый дым… Как тошнота подступает к горлу, так из глубин памяти Сетракяна всплыли картины лагеря смерти.

— Федералес,[26] — предупредил Анхель с заднего сиденья.

У въезда во внутреннюю зону безопасности стояли грузовики национальной гвардии. Гус замедлил ход, ожидая какого-нибудь сигнала или приказа, чтобы можно было придумать способ, как ему не подчиниться.

Впрочем, никакого приказа не последовало. Гус подкатил к воротам и остановился. Не выключая двигателя, он вышел из «Хаммера» и заглянул в первый грузовик. Пусто. Во втором — та же картина. Людей в кабине не было, а вот красные пятна крови на ветровом стекле и приборной панели наличествовали. И высохшая коричневая лужица на переднем сиденье.

Гус подбежал к заднему борту грузовика и отбросил брезент. Затем махнул Анхелю. Тот, прихрамывая, подошел к Гусу. Вдвоем они обследовали стеллажи с огнестрельным оружием, установленные в кузове. На каждое из своих внушительных плеч Анхель повесил по автомату, а в руки взял штурмовую винтовку. Запасные обоймы рассовал по карманам штанов и рубашки. Гус забрал два пистолета-пулемета «Кольт» и отнес их к «Хаммеру».

Усевшись за руль, Гус тронул машину, обогнул грузовики и подъехал к ближайшему корпусу станции. Здесь Сетракян вылез из «Хаммера». Первым делом он услышал громкий звук работающих двигателей и понял, что станцию питают резервные дизельные генераторы. Система аварийной защиты работала в автоматическом режиме, не допуская отключения покинутого людьми реактора.

Внутри первого же корпуса их встретили обращенные солдаты — вампиры в камуфляжной форме. Гус шел впереди Сетракяна, хромающий Анхель замыкал их маленькую колонну. Этим строем они прошли сквозь толпу немертвых, без всяких изысков начиняя их тела свинцом. Вампиры только шатались под автоматным огнем, но не падали, пока очередь не перерезала им шейный отдел позвоночника.

— Вы знаете, куда идете? — через плечо спросил Гус Сетракяна.

— Нет, не знаю, — ответил профессор.

Они прошли несколько контрольных пунктов безопасности, открывая на своем пути двери с самыми внушительными предупредительными знаками. Солдат-вампиров они больше не встретили, зато на них то и дело наскакивали рабочие станции, обращенные в стригойских стражей и часовых. Чем большее сопротивление им оказывали, тем увереннее Сетракян шел вперед, зная, что они приближаются к главному щиту управления.

Сетракян.

Старик схватился за стену.

Владыка. Он находился здесь…

Насколько же мощнее звучал в мозгу Сетракяна «голос» Владыки по сравнению с «голосами» Древних. Словно бы крепкая рука ухватила его за мозговой ствол и принялась щелкать позвоночником как кнутом.

Анхель поддержал Сетракяна своей мясистой рукой и окликнул Гуса.

— В чем дело? — спросил Гус, опасаясь, что у профессора начинается сердечный приступ.

Значит, ни Гус, ни Анхель не слышали «голоса». Владыка говорил только в голову Сетракяна.

— Владыка, — сказал Сетракян. — Он здесь.

Гус пришел в чрезвычайное возбуждение. Он посмотрел в одну сторону, в другую.

— Здесь? Класс! Ну так давайте укокошим его.

— Нет, ты не понимаешь. Ты еще не встречался с ним. Он не то, что Древние. Эти автоматы для него игрушки. Он пустится в пляс между пулями, и ни одна не попадет в него.

Гус вставил новый магазин в свой дымящийся «Кольт».

— Я и так зашел слишком далеко со всеми этими делами, — объявил он. — Меня уже ничто не пугает.

— Понимаю. Но ты не сможешь победить его таким образом. Здесь, в этом месте, — не сможешь. И тем более с этим оружием, предназначенным для убийства людей. — Сетракян поправил свой жилет и выпрямился. — Я знаю, чего он хочет.

— Ну хорошо. И что же это такое?

— Есть одна вещь, которую только я могу ему отдать.

— Это что, та чертова книга?

— Нет. Послушай меня, Гус. Возвращайся на Манхэттен. Если ты отправишься прямо сейчас, есть шанс, что у тебя хватит времени. Найди Эфа и Фета, если сможешь, и останься с ними. В любом случае, что бы там ни было, вам придется уйти глубоко под землю.

— Это место взорвется, да? — Гус взглянул на Анхеля. Тот тяжело дышал и хватался за свою больную ногу. — Тогда возвращайтесь вместе с нами. Поехали. Если все равно его здесь не победить.

— Я не смогу остановить цепную реакцию в реакторе. Но… возможно, я смогу повлиять на цепную реакцию вампирической инфекции.

Раздался сигнал тревоги — пронзительные гудки, повторяющиеся каждую секунду. Анхель вздрогнул и метнул взгляд в оба конца коридора — там пока никого не было.

— Я думаю, это отказывают резервные генераторы, — сказал Сетракян.

Он ухватил Гуса за рубашку и возвысил голос, стараясь перекричать вопли сирены:

— Ты хочешь свариться здесь заживо? Вы оба — прочь отсюда!

Гус остался с Анхелем, а старик двинулся по коридору, вытаскивая на ходу меч из своей трости. Гус повернулся ко второму старику, оставшемуся на его попечении, — взмокшему от пота, сломленному рестлеру с большими нерешительными глазами. Анхель покорно ждал указаний, что делать дальше.

— Поехали, — произнес Гус сквозь зубы. — Ты слышал, что сказал старик.

Большая рука Анхеля остановила его.

— Что, так и оставим его здесь?

Гус помотал головой, зная, что приемлемого решения не существует.

— Я остался в живых только благодаря старику. По мне, что бы ни сказал ломбардщик, — все правильно. А теперь давай уберемся отсюда как можно дальше, если ты не хочешь увидеть свой собственный скелет.

Анхель все еще смотрел вслед Сетракяну, и Гусу пришлось силой увести его.

Сетракян вошел в Главный щит управления и увидел тварь в старом костюме, одиноко стоявшую перед огромной приборной панелью. Тварь наблюдала, как стрелки на циферблатных индикаторах бегут назад к нулевым значениям, — это говорило об отказе всех систем станции. Красные аварийные огни мигали во всех углах зала, хотя звук сирены здесь был приглушен.

Айххорст не сдвинулся с места — только повернул голову и устремил красные глаза на своего бывшего заключенного. Его лицо не проявило ни малейших признаков беспокойства — тварь была не способна на нюансы эмоций; даже сильные реакции, такие как удивление, лишь в малой степени отражались на каменной харе Айххорста.

Ты пришел как раз вовремя, сказала тварь, снова поворачивая голову к мониторам.

Держа меч на отлете, Сетракян по большой дуге обошел чудовище.

Кажется, я так и не прислал тебе поздравление по поводу покупки книги. Столь удачно обойти Палмера — это было сделано с умом.

— Я ожидал встретить его здесь.

Ты больше никогда не увидишь его. Он так и не воплотил свою великую мечту — ровно потому, что Палмер не сумел понять главного: его личные устремления не имели ни малейшего значения; единственное, что имеет значение, — это устремления Владыки. Какие же вы, людишки, жалкие твари. И как нелепы ваши патетические надежды.

— Но почему именно ты? — спросил Сетракян. — Почему Владыка сохранил не кого-нибудь, а тебя?

Владыка учится у людей. Это ключевой элемент его величия. Он наблюдает, и он видит. Ваша порода подсказала ему путь к конечному решению вашей проблемы. Я вижу в вас только стада животных, а Владыка видит модели поведения. Он слушает то, что вы говорите, даже тогда, когда вы, как я подозреваю, и понятия не имеете, что ведете какие-либо разговоры.

— Ты говоришь, он чему-то выучился у нас. Выучился — чему?

Айххорст снова повернулся к профессору — рука Сетракяна еще крепче сжала рукоятку меча. Авраам внимательно посмотрел на бывшего коменданта лагеря и внезапно понял всё.

Это не просто — обустроить и привести в действие лагерь, да так, чтобы он отменно функционировал. Потребовался особый род человеческого интеллекта, чтобы осуществлять надзор над систематическим уничтожением целого народа, причем уничтожением с максимальной эффективностью. Владыка воспользовался моим исключительным опытом.

У Сетракяна пересохло в горле. Скорее даже, он вдруг пересох весь, с головы до ног. Было такое чувство, что плоть превратилась в пыль и осыпается с костей.

Лагеря… Скотные дворы людей… Кровяные фермы, рассеянные по стране… По всему миру…

В каком-то смысле Сетракян всегда это знал. Всегда знал, но никогда не хотел поверить до конца. Он видел это в глазах Владыки при их первой встрече в бараке Треблинки. Бесчеловечность одних людей по отношению к другим людям лишь разжигала аппетит монстра к разрушениям. Мы сами, творя чудовищные зверства, показали этому наипоследнейшему карателю рода человеческого путь к нашей собственной верной смерти, словно бы добровольно пригласили его — во исполнение какого-то страшного пророчества.

Здание содрогнулось. Мониторы на панели управления погасли.

Сетракян откашлялся, чтобы вновь обрести голос.

— И где же сейчас твой Владыка? — спросил он.

Он везде, разве ты не знаешь? Он здесь. В эту самую минуту. Наблюдает за тобой. Через меня.

Сетракян приготовился и сделал шаг вперед. Выбранный им курс был чист и ясен.

— Владыка, должно быть, доволен твоим рукоделием. Но теперь ему от тебя мало пользы. Не больше, чем мне от тебя.

Ты недооцениваешь меня, еврей.

Айххорст без видимых усилий вспрыгнул на ближайшую консоль, уйдя от досягаемости сетракянова меча. Сетракян вознес серебряное лезвие, нацелив острие в горло нациста. Руки Айххорста спокойно свисали по бокам, его удлиненные средние пальцы легонько почесывали ладони.

Тварь притворилась, что атакует; Сетракян сразу же сделал встречный выпад, давая понять: пощады не будет. Старый вампир перепрыгнул на другую консоль, топча туфлями хрупкие устройства управления высокоточными и крайне чувствительными приборами, изобиловавшими в этом зале. Сетракян быстро повернулся, стараясь не спускать с твари глаз, и вдруг почувствовал, что у него подгибаются ноги.

Левой рукой он по-прежнему сжимал свою трость, служившую деревянными ножнами для меча. Сетракян поднес эту руку к груди и вдавил костяшки узловатых пальцев в точку, расположенную над сердцем.

Твой пульс крайне неровен.

Сетракян вздрогнул и зашатался. Он немного преувеличил свое недомогание, но не для Айххорста. Его правая рука была согнута, и тем не менее он высоко держал меч.

Айххорст спрыгнул на пол и вгляделся в Сетракяна. Его лицо чуть-чуть изменилось — во взгляде проступило что-то отдаленно похожее на ностальгию.

Я больше не ограничен сердцебиением. Движением воздуха в легких. Дешевыми шестеренками и медленным тиканьем человеческих часов.

Сетракян оперся на консоль. Он ждал, когда к нему вернутся силы.

А ты что же, скорее погибнешь, чем продолжишь существование в более совершенном облике?

— Лучше умереть человеком, чем жить чудовищем, — сказал Сетракян.

Ты что же, не видишь, что для всех низших существ вы и есть чудовища? Это вы захватили планету для собственных нужд. Но всякому терпению приходит конец. Вот он и пришел.

В глазах Айххорста что-то мелькнуло, его мигательные перепонки сдвинулись, оставив только узкие щели.

Он приказывает мне обратить тебя. Я не жажду твоей крови. Иудейский инбридинг укрепил вашу линию крови, и в результате получился винтаж столь же соленый, минерализованный и мутный, как вода реки Иордан.

— Ты не обратишь меня. Сам Владыка не смог меня обратить.

Айххорст передвигался бочком, пока еще не пытаясь сократить дистанцию.

Твоя жена боролась, но не кричала. Я подумал, что это странно. Она даже не хныкала. Лишь произнесла одно-единственное слово. «Авраам».

Сетракян решил не обращать внимания на подстрекания Айххорста: ему было важно лишь, чтобы вампир подошел поближе.

— Она знала, каким будет конец, — сказал Авраам. — В свои последние минуты она даже нашла утешение, понимая, что когда-нибудь я отомщу за нее.

Она шептала твое имя, а тебя там не было. Интересно, что будешь выкрикивать ты в свой последний момент.

Сетракян уже почти опустился на одно колено, но все же, уперши кончик меча в пол и используя лезвие как костыль, удержался от падения.

Отложи оружие в сторону, еврей.

Сетракян поднял меч и взялся за рукоятку верхним захватом, словно бы для того, чтобы изучить состояние кромки старого серебряного лезвия. Он осмотрел набалдашник в виде волчьей головы, оценил, как он уравновешивает клинок.

Смирись со своей судьбой.

— Ах, так ведь я уже смирился, — сказал Сетракян, глядя на Айххорста, стоявшего всего в полутора метрах от него.

В этот бросок Сетракян вложил все свои силы. Меч пересек пространство между ними и вошел в Айххорста точно под пластроном, идеально посередине туловища, ровнехонько между пуговицами жилета. Вампир повалился спиной на консоль, заводя руки назад, словно пытаясь сохранить равновесие. В его теле сидело убийственное серебро, и он не мог дотронуться до него, чтобы вытащить лезвие. Почти сразу же Айххорст начал корчиться — вироцидное действие серебра стало распространяться во все стороны от раны, словно в теле вампира принялась расти жгучая раковая опухоль. Вокруг лезвия проступила белая кровь, а вместе с ней и первые черви, спасающиеся бегством.

Сетракян заставил себя подняться в полный рост. Слегка пошатываясь, он приблизился к Айххорсту. В нем не было триумфального чувства победы, и даже удовлетворение он испытывал в самой малой степени. Убедившись, что глаза вампира смотрят прямо на него — и, разумеется, глаза Владыки тоже, — Сетракян сказал:

— Через него ты отнял у меня мою любовь. Теперь тебе придется обратить меня лично.

Затем он ухватился за рукоятку меча и медленно вытянул лезвие из груди Айххорста.

Вампир все еще опирался спиной на консоль, хватая руками пустоту. Он начал заваливаться вправо, начал одеревенело клониться, а Сетракян, пусть и обессиленный, предвосхитил траекторию его падения и, выбрав нужную точку, уткнул в пол острие своего меча. Лезвие замерло под углом сорок градусов — под тем же углом, под которым скошен нож гильотины.

Падающее тело Айххорста проехалось шеей по кромке лезвия, и нациста не стало.

Сетракян вытер начисто обе стороны серебряного лезвия о рукав Айххорстова пиджака, а затем отодвинулся подальше: из обрубка вампирской шеи уже начали разбегаться кровяные черви. Внезапно Сетракян почувствовал в груди страшную тесноту, словно там завязался огромный узел. Он выудил из кармана коробочку с таблетками, попытался открыть ее своими шишковатыми пальцами, и… содержимое коробочки рассыпалось по полу большого зала Главного щита.

Из здания атомной станции на свет дня первым вышел Гус, Анхель хромал следом. Свет дня был мутным, тусклым, хмурым. Свет последнего дня.

В интервалах между настойчивыми гудками тревоги Гус слышал только мертвую тишину — генераторы больше не работали. Казалось, в воздухе присутствовал какой-то низковольтный зуд, словно атмосфера была перенасыщена статическим электричеством, но, скорее всего, дело было в самом Гусе: он просто предчувствовал то, что должно было произойти.

Вдруг воздух прорезал знакомый звук. Вертолет. Гус поискал глазами огни и увидел, что вертушка кружит за столбами пара, исходящими от градирен. Он знал, что это не может быть подмога. Должно быть, экипаж подают для Владыки, сообразил Гус, чтобы эта тварь могла выскочить отсюда и не свариться со всем остальным Лонг-Айлендом.

Гус направился к грузовику национальной гвардии. Он с самого начала заприметил в кузове «Стингер», но тогда ему нужно было лишь стрелковое оружие. Для «Стингера» же требовалась особая причина.

Гус вытащил ПЗРК из кузова и дважды проверил, чтобы пусковой контейнер смотрел в нужную сторону. «Стингер» был прекрасно сбалансирован, хорошо сидел на плече и оказался удивительно легким для переносного зенитного ракетного комплекса, каких-нибудь пятнадцать килограммов, вряд ли больше. Гус промчался мимо хромающего Анхеля к углу здания. Вертушка была уже довольно низко, она собиралась садиться на широкий участок территории станции, свободный от деревьев и строений.

Спусковой крючок нашелся быстро, с прицелом тоже было все понятно. Гус посмотрел сквозь прицельное устройство. Как только головка самонаведения захватила тепло вертолетного выхлопа, она издала высокий звуковой сигнал, похожий на свисток. Гус нажал на спусковой крючок, и стартовый ускоритель выбросил ракету из контейнера. Затем ускоритель отделился, заработал маршевый двигатель, и «Стингер» помчался к вертолету, словно султан дыма, скользящий по веревочке.

На вертолете так и не поняли, что их ждет. Ракета поразила вертушку в нескольких сотнях метров над землей. Взрыв перевернул летательный аппарат, и он, бешено вращаясь, рухнул среди дальних деревьев.

Гус отшвырнул пустой контейнер. Выстрел был хорош. И взрыв тоже. Его свет будет озарять им путь к воде — к проливу Лонг-Айленд. Водный путь был самой быстрой и безопасной дорогой домой.

Именно это Гус и сказал Анхелю, но тут же по выражению лица старого драчуна, на котором играли отблески далекого пламени, понял: что-то изменилось.

— Я остаюсь, — сказал Анхель.

Гус попробовал объяснить рестлеру то, что он и сам понимал довольно смутно.

— Вся эта поляна скоро взлетит на воздух. Атомная бомба как-никак.

— Я не могу бросить драку и сделать ноги. — Анхель коснулся своего колена, показывая, что говорит не только в переносном, но и в буквальном смысле. — К тому же я бывал в таких местах.

— В таких местах, как это?!

— Ну, в моих фильмах. Я знаю, как бывает в конце. Злодей встречается лицом к лицу с правильным парнем, и кажется, что все, нашему кранты.

— Анхель… — сказал Гус. Им нужно было убираться отсюда.

— Сначала наш проигрывает, а потом обязательно побеждает — но только в самую последнюю минуту.

Гус уже заметил, что в последнее время бывший рестлер стал очень рассеянным, и рассеянность эта только нарастала. Тяжелые бои с вампирами, осадное положение, в котором оказались Гус и его братия, измучили Анхеля; мысли его путались, а глаза отказывались видеть реальную перспективу.

— Здесь — не победишь. Тем более такую тварь, как эта.

Анхель глубоко залез рукой в передний карман брюк и вытащил какую-то тряпицу, свернутую рулоном.

Ловко нацепив ее на голову, он развернул рулон, и на его лицо опустилась серебряная маска с прорезями для глаз и рта.

— Ты ехай, — сказал Анхель. — Давай на остров, к доктору. Делай так, как сказал тебе старик. Я? Он про меня ничего не сказал. Нету у него для меня плана. Так что я остаюсь. Драться буду.

Гус усмехнулся. Ему нравилась храбрость этого сумасшедшего мексиканца. И он впервые — действительно впервые за все время — понял Анхеля. Гус понял все — силу, отвагу, смелость этого старика. Ребенком Гус пересмотрел по телевизору все фильмы с участием рестлера. По выходным их показывали бесконечным циклом. А теперь он стоял рядом с этим героем.

— Какое все же ебаное место этот мир, правда? — Гус с горечью взглянул на рестлера.

Анхель кивнул.

— Но другого места у нас нет, — сказал он.

Гус почувствовал прилив необыкновенной любви к своему несчастному, затраханному соотечественнику. Идолу его детских телевизионных бдений. Глаза Гуса наполнились слезами. Он положил руки на плечи стоявшего перед ним гиганта и воскликнул:

— Ке вива эль Анхель де Плата, кулерос![27]

Анхель утвердительно качнул головой.

— Ке вива!

С этими словами Серебряный Ангел повернулся и, прихрамывая, направился к обреченной атомной станции.

В Главном щите аварийные огни полыхали вовсю, но гудки сирены, надрывавшейся снаружи, здесь слышались довольно слабо. Приборы на панели управления бешено мигали, взывая, чтобы человеческие руки наконец-то взялись за дело.

Сетракян стоял на коленях неподалеку от неподвижного тела Айххорста.

Голова Айххорста закатилась почти в самый угол. Стекло одного из карманных зеркалец Сетракяна треснуло, и он использовал серебряную подложку, чтобы давить кровяных червей, которые стремились до него добраться. Другой рукой Сетракян пытался собрать свои сердечные таблетки, но его шишковатые пальцы и артритические суставы никак не хотели подчиняться, и собрать пальцы в щепотку ему не удавалось.

Внезапно Сетракян осознал, что в зале есть еще кто-то — кто-то, чье присутствие словно еще больше зарядило и без того наэлектризованную атмосферу помещения. Никаких клубов дыма, никаких громовых раскатов — воздействие было чисто ментальное, но оно оказалось куда сильнее любых сценических эффектов. Сетракяну не нужно было поднимать голову, чтобы понять: явился Владыка, — и все же он перевел взгляд с пола на эту зловещую фигуру, охватив ее всю — от кромки темного плаща до властного, высокомерного лица.

Верхний слой плоти этой жуткой твари осыпался почти полностью, обнажив подкожу. Лишь несколько лоскутков испепеленной солнцем дермы чудом держались на своих местах. Перед Сетракяном стояло багрово-огненное чудовище, кое-где заляпанное пятнами черной грязи. Глаза твари неистово пламенели, источая самый кровавый из всех оттенков красного. Поверхность плоти ходила рябью от циркулирующих под ней червей — казалось, то дергались и извивались ожившие нервы монстра, сами по себе охваченные безумием.

Дело сделано.

Прежде чем старик смог хоть как-то отреагировать, Владыка ухватился за рукоятку сетракянова меча — набалдашник в виде волчьей головы — и стал ее рассматривать. Тварь держала серебряное лезвие так, как человек держал бы в руках раскаленную добела кочергу.

Этот мир мой.

Неуловимым движением Владыка переместился в пространстве — его фигура расплылась в воздухе неясной черной кляксой — и поднял с пола деревянные ножны, лежавшие по другую сторону от Сетракяна. Он соединил две части главного оружия старика, погрузив лезвие в полость былой трости, и закрепил клинок внутри, резко повернув обеими руками набалдашник и ножны в разных направлениях.

Затем он упер наконечник жезла в пол. Конечно же, огромная трость была для него в самый раз — ведь когда-то она принадлежала Сарду, человеку гигантского роста, в теле которого Владыка пребывал до сих пор.

Ядерное топливо в активной зоне реактора начинает перегреваться и плавиться. Эта станция была построена с соблюдением всех современных мер предосторожности, однако автоматика, обеспечивающая герметичность защитной оболочки реактора, только лишь откладывает неизбежное. Расплавление активной зоны все равно произойдет, и, таким образом, место происхождения шестого Древнего — последнего остающегося в бытии члена моего клана — будет заражено и уничтожено. Давление пара возрастет, последует катастрофический взрыв реактора, в результате чего над этим местом встанет гигантский столб продуктов горения, которые выпадут в виде радиоактивных осадков.

Владыка ткнул Сетракяну в ребра концом трости. Старик услышал треск, почувствовал резкую боль и свернулся клубочком на полу.

Так же, как моя тень падает на тебя, Сетракян, она падает и на всю эту планету. Сначала я заразил твой народ, теперь же я заразил весь земной шар. Твоего мира, погруженного в полумрак, мне было недостаточно. Как же долго я ждал этих постоянных, неиссякаемых сумерек. От моего прикосновения сей теплый, сине-зеленый глобус превращается в холодный черный каменный шар, покрытый изморозью и гнилью. Закат человечества — это заря кровавого урожая.

Голова Владыки повернулась в сторону двери — повернулась совсем чуть-чуть, лишь на несколько градусов.

Тварь не выглядела ни обеспокоенной, ни раздраженной — скорее, в выражении ее лица проступило что-то вроде любопытства. Сетракян тоже, как мог, повернулся; по его спине пробежала горячая волна надежды. Дверь отворилась, и в зал, прихрамывая, вошел Анхель. На лице его была сверкающая серебром нейлоновая маска с черными стежками.

— Нет! — ловя ртом воздух, выдохнул Сетракян.

Анхель держал в руках штурмовую винтовку. Увидев, что над Сетракяном возвышается темная, закутанная в плащ фигура двух с половиной метров ростом, он с ходу открыл огонь по царю-вампиру.

Какую-то секунду Тварь еще стояла недвижно, воззрившись на своего донельзя нелепого противника, но, как только загремели выстрелы, Владыка инстинктивно сорвался с места, превратившись в размытый черный вихрь, и пули, беспрепятственно пересекши зал, ударили по чувствительному оборудованию, занимавшему всю стену от пола до потолка. Владыка приостановился в дальнем конце зала, на какую-то ничтожную долю секунды снова став видимым, но к тому времени как Анхель повернулся и вторично нажал на спусковой крючок, вампир уже снова был в движении. Пули вспахали панель управления, из приборов на стене посыпались искры.

Сетракян устремил взгляд к полу и стал лихорадочно тыкать пальцами в просыпавшиеся таблетки.

Владыка опять остановился — он словно бы материализовался перед Анхелем. Рестлер в маске отбросил свою метровой длины винтовку — та с лязгом упала на пол — и бросился на Тварь.

Владыка отметил больное колено этого крупного мужчины; впрочем, такие вещи легко поправить. Тело дряхлое, а вот размер подходящий. Для временного обиталища, возможно, и сгодится.

Владыка легко ушел от удара Анхеля. Рестлер быстро повернулся, однако Тварь опять оказалась у него за спиной. Все еще оценивая Анхеля как свое будущее вместилище, Владыка легонько шлепнул его по загривку — в том месте, где тесьма маски врезалась в кожу. Анхель резко дернулся и вскинул голову, бешено озираясь.

С Анхелем забавлялись, а он этого очень не любил. Рестлер снова быстро повернулся, выбросив вперед свободную руку, и нанес Владыке мощный удар в подбородок раскрытой ладонью. «Поцелуй Ангела».

Голова Твари мотнулась назад. Анхель и сам поразился, что ему удалось нанести столь успешный удар. Владыка уставился на мстителя в серебряной маске. Тварь пришла в ярость — об этом можно было судить по тому, с какой скоростью стали перемещаться ее кровяные черви: плоть Владыки словно бы взбурлила.

От возбуждения Анхель даже улыбнулся под своей маской.

— Ты хотел бы, чтобы я открылся тебе, верно? — сказал он. — Но нет, моя тайна умрет вместе со мной. Мое лицо навсегда останется спрятанным.

Эти слова были коронной фразой, которая звучала в каждом фильме Серебряного Ангела и которую продублировали на многих языках по всему миру. Рестлер десятилетиями ждал, когда же ему удастся произнести эту фразу в реальной жизни. Однако Владыка счел, что с забавой покончено.

Тварь наотмашь, в полную силу хлестнула по голове Анхеля тыльной стороной огромной ладони. Нижняя челюсть и левая скула рестлера словно бы взорвались под маской. Взорвались и исчезли. Так же как левый глаз.

Но Анхель не сдался. С невероятным усилием он устоял на обеих ногах. Все его тело содрогалось, колено болело просто блядски, он захлебывался собственной кровью… а мысли вдруг понесли его в далекое прошлое, в то время, когда он был молод, и в то место, где он был счастлив.

У него шла кругом голова, ему было жарко, он ощущал необыкновенный прилив сил, и тут он вспомнил, что находится на съемочной площадке. Ну конечно! Ведь он снимался в фильме. И чудовище перед ним — не более чем какой-нибудь хитрый спецэффект, всего-навсего загримированный и соответствующе одетый статист из массовки. Но почему же так больно? И почему так странно пахнет его знаменитая маска? Вроде как немытыми волосами и потом. Пахнет как старая вещь, которую навсегда предали забвению в кладовке. Пахнет им самим.

Большой пузырь крови, журча, подкатил к горлу Анхеля и лопнул там с громким хлюпаньем. Челюсть и левая скула превратились в кашу. Единственное, что еще хоть как-то скрепляло лицо старого рестлера, была его вонючая маска.

Анхель крякнул и бросился на врага. Владыка выпустил трость, чтобы покрепче ухватить обеими руками неугомонного верзилу, и в мгновение ока разорвал его на клочки.

Сетракян еле удержался, чтобы не завопить во весь голос. Он спешил засовать под язык как можно больше таблеток и остановился вовремя — как раз в ту секунду, когда Владыка снова обратил на него внимание.

Тварь вцепилась в плечо Сетракяна и оторвала хрупкого старика от пола. Теперь Сетракян болтался в воздухе перед Владыкой, удерживаемый окровавленными руками вампира. Владыка притянул его ближе, и Сетракян без страха воззрился на ужасное лицо Твари — лицо кровопийцы, в котором кишело древнее зло.

Полагаю, профессор, в каком-то смысле ты всегда хотел этого. Я думаю, тебе всю жизнь было крайне любопытно узнать, что же там такое, по ту сторону жизни.

Сетракян не мог отвечать — под его языком растворялись таблетки. Но ему и не нужно было отвечать вслух. «Мой меч поет серебром», — подумал он.

У профессора кружилась голова. Лекарство начинало действовать, на мысли опускался туман — спасительный заслон, не позволяющий Владыке постичь истинные намерения Сетракяна. Мы многое узнали из книги. Мы поняли, что Чернобыль был ложным объектом… Лицо Владыки было прямо перед Сетракяном. Как же Авраам хотел прочитать на нем страх! Твое имя… Я знаю твое истинное имя. Хочешь услышать его… Озриэль?

В ту же секунду рот Владыки распахнулся, и оттуда с яростной силой вылетело жало. Оно с треском пробило шею Сетракяна, разорвало голосовые связки и вонзилось в сонную артерию. Сетракян лишился голоса, однако не почувствовал жгучей боли, только все его тело охватила тупая мука иссушения. Старик понял, что его выпивают до дна. Что его системе кровообращения пришел конец, а вместе с ней и всем органам, которые она обслуживала. И что сейчас последует шок.

Глаза Владыки были невозможно красного цвета, они так и сверлили лицо жертвы, пока Тварь с колоссальным наслаждением пила ее кровь. Сетракян выдержал взгляд вампира — не из чувства противоречия, он просто смотрел в глаза Владыки и ждал каких-нибудь признаков немочи. Старик ощущал вибрации кровяных червей, которые, извиваясь, носились по всему его телу, с жадностью исследуя свое новое обиталище и вторгаясь в самые сокровенные тайники его естества.

Внезапно Владыка затрясся, словно от удушья. Его голова резко откинулась назад, мигательные перепонки затрепетали. Тем не менее жало плотно сидело в артерии, и Тварь упорно продолжала пить, словно желая высосать всю кровь до последней капли. Наконец Владыка отъединился от Сетракяна, вобрав в себя трепещущее красное жало. Весь процесс занял не более тридцати секунд. Владыка вгляделся в Сетракяна и увидел, что тот смотрит на него с пристальным интересом. Пошатнувшись, вампир сделал шаг назад. Его лицо исказилось, кровяные черви замедлили свой бег, толстое горло заходило ходуном, словно Владыка чем-то подавился.

Тварь швырнула Сетракяна на пол и, качаясь, побрела прочь. Кровь старика оказалась неудобоваримым обедом. В нутре Владыки разгоралось жжение.

Сетракян лежал на полу Главного щита. Перед его глазами стояла густая пелена. Проколотая шея кровоточила. Он наконец расслабил язык, почувствовав, что последние таблетки, лежавшие в ямке его челюсти, растворились без остатка. Старик успел рассосать большие дозы сосудорасширяющего нитроглицерина и позаимствованного у Фета крысиного яда — кумадина, разжижающего кровь. Все это Владыка и получил вместе со своим кровавым обедом.

Фет был прав: у тварей отсутствовал биологический механизм рвоты. Если они поглощали какое-либо вещество, то изрыгнуть его обратно уже не могли.

Нутряное пламя все сильнее жгло Владыку. Он снова сорвался с места и размытой черной кляксой вылетел из зала во внешние помещения, где истошно надрывались сирены.

Пока станция проходила половину очередного витка вокруг Земли — она была над темной стороной планеты, — Космический центр имени Джонсона замолчал. Талия потеряла Хьюстон.

Вскоре после этого она почувствовала несколько сильных толчков. Это были столкновения с космическим мусором — по станции щелкали обломки, витающие в пространстве. Ничего особо необычного — разве что частота соударений.

Еще толчки. Слишком много. И слишком кучно.

Талия замерла, насколько вообще можно было замереть, плавая в невесомости. Она попробовала успокоиться, привести мысли в порядок. Нет, что-то явно было не в порядке.

Талия подплыла к иллюминатору и уставилась на Землю. На ночной стороне планеты были отчетливо видны две очень яркие, словно бы даже раскаленные точки. Одна была прямо на горизонте, на границе света и тьмы. Вторая — ближе к восточному краю.

Талия никогда не видела ничего подобного. Ни на тренировках, ни в руководствах, которые она читала во множестве, — ничто не подготовило ее к этому зрелищу. Интенсивность света… Явно очень большое выделение тепла… На земной полусфере яркие точки казались не более чем булавочными уколами, и тем не менее опыт Талии подсказывал ей, что это взрывы колоссальной мощности.

Станция качнулась от еще одного сильного удара. То были не привычные градинки мелкого космического мусора. Вспыхнул индикатор аварийной ситуации, около люка замигали желтые световые сигналы. Что-то изрешетило панели солнечных батарей. Словно бы по станции открыли огонь. Надо немедленно облачаться в скафандр и…

БАМММ! Сильнейший удар по корпусу модуля. Талия подплыла к компьютеру и сразу увидела предупреждение об утечке кислорода. Очень быстрой утечке. Баки тоже были изрешечены. Зовя своих товарищей по станции, Талия ринулась к шлюзу.

От нового удара корпус модуля содрогнулся еще сильнее. Талия старалась залезть в скафандр с максимальной скоростью, однако целостность станции уже была нарушена — давление стремительно падало. Непослушными пальцами Талия пыталась закрепить шлем, спеша опередить смертоносный вакуум. Последние силы ушли на то, чтобы открыть кислородный клапан.

Теряя сознание, Талия проваливалась в темноту. Последние ее мысли перед отключкой были вовсе не о муже, а о собаке. В мертвенной тишине космоса Талия каким-то образом услышала ее лай.

Вскоре Международная космическая станция и сама стала частью космического мусора, несущегося в пространстве. Медленно сходя с орбиты, она начала неуклонно приближаться к Земле.

Сетракян лежал на полу Главного щита атомной станции «Рожковая долина». Вокруг него все сотрясалось от грохота. У старика жутко кружилась голова. Сетракян знал, что он обращается. Он чувствовал это. Стеснение в горле было только началом. Его грудная клетка превратилась в кипучий муравейник. Кровяные черви, освоившись в организме, выпустили на волю свое содержимое: вирус начал быстро размножаться внутри Сетракяна, подавляя работу клеток и пытаясь изменить его. Пытаясь переделать человека под себя.

Тело Сетракяна не могло противостоять обращению. Если даже не принимать во внимание, что его вены, и без того слабые, вовсе перестали ему служить, все равно он был слишком стар. Слишком немощен. Сейчас Сетракян походил на подсолнух с тонким стеблем, который неумолимо склоняется под весом растущей головки.

Или на зародыш, развивающийся из клетки с дурными хромосомами.

И голоса… Он слышал их. Гудение большого коллективного сознания. Координация бытия муравейника. Какофонический концерт.

Сетракян чувствовал жар. Это было связано с растущей температурой его тела. Но еще жар исходил и от трясущегося пола. Система охлаждения, предназначенная для того, чтобы не допустить расплавления топливных элементов, отказала. Причем отказ этой системы не был случайным — ее нарочно вывели из строя. Расплавленное топливо прожгло днище защитной оболочки реактора. Как только оно достигнет уровня грунтовых вод, земля под станцией разверзнется, выбросив столб смертельного радиоактивного пара.

Сетракян.

Это голос Владыки в его голове. Их сознания теперь были связаны, но они то совпадали по фазе, то снова рассогласовывались. Наконец в голове Сетракяна возникла картинка — вроде как задний борт грузовика. Одного из тех грузовиков национальной гвардии, которые Сетракян ранее видел у въезда на станцию. Глаза, видевшие эту картинку — слабую, монохромную, — пребывали в кузове, и это были глаза существа, чье ночное видение превышало любые человеческие возможности.

Сетракян увидел свою трость — трость Сарду, — которая со стуком каталась по днищу кузова не далее чем в метре от него. Казалось, протяни руку, и дотронешься до трости в последний раз.

Тук-тук-тук…

Он видел то, что видел Владыка.

Сетракян, ты дурак.

Днище грузовика тряслось. Машина на большой скорости уносилась прочь. Картинка качалась взад-вперед, как если бы тварь, видевшая ее, корчилась от боли.

Ты думал, что, отравив свою кровь, ты можешь убить меня?

Сетракян поднялся на четвереньки, временно пользуясь той силой, которую вселило в него обращение.

Тук-тук…

И все-таки я достал тебя, стригой, подумал Сетракян. Я опять ослабил тебя.

Он знал, что сейчас Владыка слышит его.

Ты обращен.

Наконец-то я ОТПУСТИЛ Сарду. А скоро ОТПУЩУ и себя тоже.

Больше он ничего не сказал. Нарождающийся вампир Сетракян все ближе подползал к готовой взорваться активной зоне.

Внутри защитной оболочки продолжало нарастать давление. Гигантский пузырь ядовитой водородной смеси искал выхода наружу. Бетонный, армированный сталью корпус пока сдерживал напор, но его сопротивление обещало куда более катастрофические последствия неизбежного взрыва.

Сетракян полз, вкладывая все силы в каждое движение рук, в каждый толчок ног. Тело его неумолимо обращалось изнутри. То, что он видел, было чехардой картинок, увиденных тысячами глаз. То, что он слышал, было пением тысячеголосого хора.

Приближался час «Ч». Сетракян надеялся, что все его близкие спешат укрыться под землей.

Тук…

«Умолкни, стригой!»

Ядерное топливо наконец достигло уровня грунтовых вод. Земля под станцией вздыбилась, и место происхождения последнего Древнего исчезло с лица земли. Вместе с Сетракяном. В одно и то же мгновение.

Сетракян и последний Древний перестали быть.

Корпус высокого давления лопнул, и в небо над проливом Лонг-Айленд взметнулось радиоактивное облако.

Габриэль Боливар, бывшая рок-звезда и единственный, кто остался в бытии из той первой четверки «выживших» с рейса компании «Реджис эйрлайнс», ждал Владыку глубоко под землей, в недрах мясокомбината «Решения». Тварь была призвана сюда Владыкой с особой целью. Призвана, чтобы быть готовым.

Габриэль, дитя мое.

В голове Боливара стоял гул голосов. Их жужжание сливалось в единое целое, так что казалось, будто гудит один голос — голос великой преданности. Тот старик, Сетракян… Его голос замолчал навсегда.

Габриэль. Имя архангела… Очень подходящее…

Боливар ждал своего темного отца. Он чувствовал приближение Владыки. Знал о его победе там, на поверхности. Теперь оставалось только ждать, когда новый порядок утвердится на всей планете и исцелит ее.

Владыка вошел в черную подземную камеру и встал перед Боливаром, пригнув голову под низким потолком. Боливар чувствовал, что с телом Владыки творится неладное, но его разум был ясен, а его слово звучало как песнь истины.

Ты будешь жить. Будешь жить во мне. В моем голоде, моем голосе, моем дыхании, — а мы будем жить в тебе. Наши разумы поселятся в твоем сознании, и наша кровь будет одна кровь.

Владыка отшвырнул плащ, запустил свою длинную руку в гроб и зачерпнул пригоршню жирной земли. Это землю он вложил в рот Боливара, давно утратившего способность глотать.

Ты будешь моим сыном, а я буду твоим отцом, и мы будем править миром, будем править как Я и Мы — отныне и всегда.

Владыка заключил Боливара в мощное объятие. Габриэль был болезненно худ, рядом с колоссальной фигурой Владыки он казался совсем хрупким и маленьким. У него было ощущение, что Владыка заглатывает его, завладевает им. Принимает его.

Впервые в своей жизни — и в своей смерти — Габриэль Боливар почувствовал, что он — дома.

Из Владыки полезли черви — сотни, тысячи червей стали просачиваться сквозь его красную плоть. В бешеной пляске они принялись виться вокруг Владыки и Боливара, уходя в их тела и снова выныривая наружу, сплетая двух тварей в темно-красное кружево.

Наконец Владыка отпустил старую, изношенную оболочку гиганта давно ушедших дней — она искрошилась и, упав на пол, рассыпалась на куски. В ту же секунду душа юноши-охотника тоже нашла свое упокоение. Она исчезла из воодушевляющего хора голосов, распевавших гимн Владыке.

Сарду больше не было. А Габриэль Боливар стал чем-то новым.

Боливар-Владыка выплюнул изо рта землю. Отвалив нижнюю челюсть, он проверил свое жало. Мясистый отросток с резким щелчком выметнулся наружу и убрался обратно.

Владыка возродился.

Новое тело сидело не очень удобно, и это понятно: Владыка провел в оболочке Сарду очень много лет и привык к ней, — зато временное обиталище было свежим и гибким. Скоро, очень скоро Владыка подвергнет его особому испытанию.

В любом случае материальность человеческого тела, его физические свойства сейчас нисколько не волновали Владыку. Тело исполина Сарду устраивало Тварь, когда ей приходилось оставаться в тени. Однако ныне размер и долговечность оболочки ничего не значили. В новом мире, который Владыка сотворил по своему подобию, эти качества потеряли всякий смысл.

Владыка почувствовал, что в подземелье вторгся человек. Сильное сердце, быстрый пульс. Человеческий ребенок. Мальчик.

Из прилегающего к камере тоннеля вышла Келли Гудуэдер. Она вела за собой своего сына Закари, цепко держа его за руку. Подойдя к Владыке, Келли и Зак остановились. Мальчика била сильная дрожь. Он присел на корточки и сжался в комок, приняв единственную позу самозащиты, которая была ему известна. Зак ничего не видел в темноте, он лишь ощущал чье-то присутствие, близость горячих тел в прохладном подземелье. И еще здесь ужасно воняло — пахло аммиаком, влажной землей, гнилью…

Келли приблизилась к Владыке с гордостью кошки, принесшей на порог хозяину пойманную мышь. Физическое обличье Владыки, открывшееся ее ночному зрению во тьме подземной камеры, нисколько не смутило Келли. Она увидела Владыку внутри тела Боливара и не стала ни о чем спрашивать.

Владыка соскреб немного магния со стены камеры и высыпал стружки в чашу факела. Затем он чиркнул по камню когтем своего длинного среднего пальца, выбив фонтанчик искр; магний вспыхнул, а следом разгорелся и сам факел, озарив камеру оранжевым сиянием.

Зак увидел перед собой костлявого вампира с пылающими красными глазами и вялым выражением лица. От панического ужаса он едва не лишился чувств, но все-таки удержался от потери сознания — какой-то крохотной частью своего существа Зак все еще доверял маме, все еще находил успокоение в том, что мама рядом, а раз так, то она не даст его в обиду.

Рядом с худющим вампиром Зак увидел пустую оболочку трупа. Она лежала на полу. Ее испепеленная солнцем плоть, гладкая как пластмасса, еще посверкивала живым блеском. Сброшенная шкура твари…

А еще Зак увидел трость, прислоненную к стене пещеры. На волчьей голове в верху трости играли отсветы пламени.

Профессор Сетракян.

Нет!

Да.

Голос прозвучал прямо в его голове, ответив на мысленный крик с такой силой и властностью, с какой, по мнению Зака, с ним мог бы говорить только Бог, если бы когда-нибудь ответил на его молитвы.

Но это не был голос Бога. Так выражала свою повелительную мощь стоявшая перед ним тощая тварь.

— Папа, — прошептал Зак.

Его отец все время находился рядом с профессором. Глаза мальчика наполнились слезами.

— Папа…

Губы Зака двигались, но воздух перестал выталкивать слова изо рта. Его легкие замкнулись. Зак стал хлопать по карманам в поисках ингалятора. Колени мальчика подогнулись, и он повалился на землю.

Келли бесстрастно наблюдала за мучениями сына. Владыка уже давно собрался уничтожить Келли. Он не привык к неповиновению. В его понимании Келли должна была мгновенно обратить мальчика, и он не мог уразуметь, почему она этого не сделала.

Только сейчас Владыка понял причину происшедшего. Связь между Келли и мальчиком была невероятно сильна. Ее привязанность к сыну обладала такой мощью, что Келли, вместо того чтобы обратить мальчика самостоятельно, принесла его Владыке как драгоценный дар: только верховный вампир мог обратить ее ребенка.

То был акт преданности. За этим подношением стояла человеческая страсть — предшественница вампирской жажды, но получилось, что эта жажда — высшая страсть вампиров — оказалась слабее человеческой любви.

А ведь Владыка действительно испытывал жажду. И мальчик был прекрасным человеческим экземпляром. Он должен был бы счесть привилегией — принять обращение от самого Владыки.

Вот только дело было в том, что сейчас, во мраке наступающей ночи — ночи человечества, — Владыка начал видеть некоторые вещи в новом ракурсе.

Он вдруг оценил пользу выжидания.

Тварь почувствовала, что в грудной клетке мальчика происходит что-то неладное. Сначала сердце Зака зачастило, а теперь пульс замедлился. Мальчик лежал на земле, схватившись за горло. Стоявший над ним Владыка уколол свой большой палец острым когтем среднего и, следя, чтобы из ранки не выскочил ни один червь, позволил одной крохотной белой капельке упасть в раскрытый рот мальчика — прямо на запавший язык.

Неожиданно Зак застонал и с силой втянул в себя воздух. Во рту он почувствовал странный вкус — меди и горячей камфоры, — но уже через несколько секунд нормальное дыхание восстановилось. Однажды, на спор, Зак лизнул контакты девятивольтной батареи. Именно такой же разряд он почувствовал и сейчас, за мгновение до того, как его легкие разомкнулись. Мальчик посмотрел снизу вверх на Владыку — на эту тварь, это существо, это воплощение повелительной мощи, — и во взгляде его не было уже ничего другого, кроме благоговения исцеленного перед целителем.