Шпионка

Эпилог

Колин Энжью, штаб главнокомандующего, восточный фронт.

Голова раскалывалась жутко. Я буквально рухнул в свое командирское кресло, чувствуя, как тело разваливается на кусочки. Подобную разбитость последний раз я ощущал лишь тогда, давно, после контузии. Казалось, по венам течет не кровь, а расплавленный свинец, придавливая меня к земле.

Я уперся локтями в стол, обессиленно уронил лицо в ладони, закрыл тяжелые веки. Уже две недели я живу как в аду. С того самого проклятого дня, как вернулся от императора, окрыленный и счастливый до одури, и узнал, что моя Нина пропала. Я спешил поделиться с ней радостью, рассказать, что у нас все получилось, что император одобрил наш союз, что само по себе удивительно! Не без уговоров, конечно, но брак все-таки узаконил. Он видел в этом союзе выгоду, а я — возможность обладать самой чудесной женщиной на свете. Я летел к ней, строя радужные замки совместного будущего, а попал в бесконечный кошмар.

Моя девочка пропала, и никто не мог сказать мне, как и когда. Словно невидимка, просочилась сквозь все кордоны. Исчезла в неизвестном направлении. И где искать ее, я не знаю. Он ушла слишком тихо, внезапно, и из этого можно сделать вывод, что ушла она добровольно, сама, не оставив ни следа, ни намека о своем намерении. Я разослал следопытов во все стороны, но они не смогли найти того, кто умеет тщательно скрывать свои следы.

Единственная зацепка, случайно попавшая мне в руки — это записка от графа Парро, найденная в ее комнате. Я обнаружил ее в сейфе, когда пытался определить, что из своих вещей Нина взяла с собой. Может, хоть это смогло бы навести меня на след в направлении поисков.

Но и тут меня ждала неудача — граф скрылся. Однако, это временно. Далеко ему не уйти, мои ребята его из-под земли достанут. У него семья, им не скрыться. Хотел бы я знать, что сподвигло его пойти на предательство, но по сути, это не так и важно, его в любом случае ждет смертный приговор.

А время стремительно уходит, и надежда найти Нину живой тает с каждой минутой. Две недели. Будь она жива, уже нашла бы способ заявить о себе. Но ни весточки, ни призрачного намека, ни ниточки путеводной. Тишина. Где же ты?

Я сжал пальцами переносицу, помассировал, но головная боль не прошла. Уже две недели я практически не спал и не ел толком. Не могу, кусок в горло не лезет. От собственного бессилия по-началу рвал волосы на голове. Затем пришло отчаяние и отвращение ко всему. Ничего не хочу. Только Олмен все зудит над ухом: «Надо поесть», «Надо поспать», «Надо идти», «Надо, надо, надо…». А мне ничего не надо! Мне нужна только она! Моя золотая птичка…

Вот опять Олмен стоит над душой, ждет начала планового совещания. А я жду от него хоть каких-то новостей. А он мне только общие сводки передает, от которых я уже устал. Все без изменений. Тихо. Как всегда.

Не могу больше. Нет сил. Хочу увидеть ее. Хочу быть с ней, чтобы с ней ни случилось. И от этого нестерпимого желания все сжалось внутри, посылая по телу болезненные уколы. Я скривился и встал, отошел к окну, сдвинул штору и уставился пустым взглядом за оконную серую хмарь. Дырявые низкие облака сыпали на землю мелкое снежное крошево. Вот уже и зима настала. Скоро придет весна, а с ней и Новый год. Что он принесет с собой? Да собственно, уже не важно. Уже ничего не важно…

За спиной раздались шаги и послышался скрип отодвигаемых стульев. Офицеры подтягивались на совещание. Но я даже не обернулся. Мне уже все равно. Мне нечего им сказать. И им нечего сказать мне.

Я устал. Я не могу без тебя, Нина. Я слаб. Я не хочу так жить. Не хочу больше чувствовать эту боль. Не могу смотреть на этот мир. Я хочу найти тебя. Прижать к себе крепко-крепко и… уйти вслед за тобой…

Я достал из кобуры пистолет и положил его рядом с собой на подоконник. Зачем? Не знаю… Я смотрел на его темный силуэт на выбеленном крашеном дереве и не видел его.

Где же ты, Нина?

Я должен тебя найти. Даже если тебя уже нет… дождись меня…

— Ваша Светлость!.. Ваша Светлость!.. Тут шифровка…

— Что? — я медленно обернулся и рассеянно взглянул на мнущегося в дверях радиста, не понимая, что ему от меня нужно. Соображал я туго, да и честно говоря, не хотел. Но заботливый Олмен уже подошел к радисту и принял от офицера лист с донесением. Развернул его, и, вчитываясь на ходу, поспешил ко мне.

— Ничего не понимаю… Что за бред?! — возмутился он и перечитал текст вслух: — «Накрывай поляну. На т-ра-м-ва-й билета нет. Осторожно, корова не доена.» Что за белиберда?!

«Трамвай», «катафалк», «гроб», — выстроил я в голове логический ряд.

— Где-то я уже это слышал… — вяло прошептал я, припоминая, и вдруг встрепенулся, оживая буквально на глазах. Вот что с человеком надежда животворящая делает! — Когда получили шифровку?! — накинулся я на радиста и вырвал из рук Олмена ободранный блокнотный листик, чтобы своими глазами убедиться в написанном.

— Часа три назад поступила…

— Почему сразу не доложили?!

— Так странный шифр! Ваша Светлость! Незнакомый! Точки, тире, точки… Пока расшифровали…

— Ваша Светлость! — ворвался в кабинет караульный, и, сдвигая в сторону перепуганного радиста, заорал заполошно: — Ваша Светлость!!! Там тур КПП разносит!!!

— Какой еще тур?! — вскочил из-за стола князь Таффа и кинулся к окну, посмотреть, что это там такое интересное происходит. И мы всей толпой за ним ломанулись. Прямо стадо какое-то! Ну, я-то понятно чего к окошку рванул, там у меня пистолет на подоконнике беспризорный валяется, а остальные что? Туров никогда не видали?!

— Так бешеный! Ваше Сиятельство! Словно с цепи сорвался! Шлагбаум в щепки разнес!

— Так что ж вы с одним туром справиться не можете?! — возмутился князь Фрейко, подпрыгивая за плечом у Таффы, ему за его долговязой фигурой было ничего не видно, и он очень злился от этого.

— Да как же ж с ним справится-то?! Он же бешенный совсем!!!

— Так говорю ж, корова не доена! — раздался из коридора звонкий девичий голосок, и я резко обернулся. Захлебнулся вдохом и напряженно уставился в темный провал дверного проема. — Господа, тылы подвиньте. Пройти мешаете.

Сердце зашлось в заполошном ритме, кровь застучала в висках набатом. Я вцепился в плечо Олмена клещами, едва не ломая ему кости скрюченными пальцами. Хотел оттолкнуть его с дороги, да ноги совсем не слушались, словно ватные, подгибались в трясущихся коленях.

Не узнать голос этой нахалки просто невозможно! «Нина Климова, 24 года, дата рождения: 3 сентября 3*** года.» Она вернулась… Девочка моя… Живая…

Грязная и растрепанная, в кирзачах размера сорок третьего — не меньше, солдатских галифе, подпоясанных веревкой в три оборота и ватнике с мужского плеча.

В руках она держала огрызок овчины, побуревший от пропитавшей его засохшей крови, с комьями налипшей земли и сухими травинками.

Прошлепав прямо к столу, она бухнула свою ношу на его середину и только после этого нашла меня взглядом. И глаза ее сияли, как две яркие манящие звездочки.

Я рванулся к ней, расталкивая всех локтями, схватил, прижал к себе крепко. Пальцы дрожали и путались в ее растрепанной косе. А я хотел только одного — зацеловать ее всю с головы до ног, закружить счастливо и кричать от радости во все горло. С трудом справляясь с собой, я шептал ее имя и скользил губами по лицу, обхватив его ладонями. Она смотрела на меня, улыбалась нежно и плакала, не сдерживая слез радости.

Я хотел бы навсегда остановить этот миг. Чтобы весь мир вокруг испарился, исчез, растворился. Чтобы остались только мы, вот так как сейчас, только вдвоем во всей вселенной. Чтобы вот так навсегда, глаза в глаза, сердцем к сердцу. Чтобы чувствовать ее теплое дыхание на своих губах, хрупкость тела в своих объятиях, ощущать тепло ее ладоней и соленую влагу счастливых слез.

Я хочу, чтобы время остановилось. Но даже я, «Повелитель времени», бессилен перед ним. Я могу лишь вернуть уходящий миг, пережить его вновь и вновь, но он уже утратит свою новизну и остроту чувств. Поэтому я буду жить сейчас. Впитаю в себя все ощущения этого мига, чтобы сохранить эти воспоминания на всю свою жизнь.

— Кхм… — раздался за спиной настойчивый кашель князя Таффы, но я послал его мысленно куда подальше и даже ухом не повел. Плевать мне уже на глупые приличия. Нина — моя жена. Признанная Богом и императором. И ханжеские замашки старика меня уже не волнуют. Я даже нарочно руку за пазуху запустил и знак родовой вытащил, пусть полюбуется на него и заткнется впредь раз и навсегда.

Но этот Таффа — редкостный зануда! И намеков совсем не понимает.

— Что это вы нам тут за мусор приволокли, госпожа Климова? — забрюзжал он, брезгливо тыкая пальчиком в сверток на столе.

— Да уж! — поддержал его Фрейко. — Могли бы уж свои пожитки и в угол положить. Незачем было такую грязь на стол выкладывать, — и он брезгливо подхватил шкуру двумя пальцами, видимо собираясь скинуть ее на пол.

— А это я вам подарок принесла, — весело сообщила девушка и взгляд свой лучистый на князя перевела.

— Мне? — удивился он и ресницами захлопал часто-часто.

— Всем вам, господа! — заявила девушка и, выпутавшись из моих объятий, отошла в сторону.

Фрейко заинтригованно схватил сверток, повертел в ладонях, оттянул уголок, заглянул внутрь и вдруг побелел весь. Рот испуганно скривил, будто сейчас заорет во все горло. Затрясся весь и подарок Нины прямо на стол уронил. Сверток с глухим стуком ударился о столешницу, подпрыгнул, развернулся, из нутра его выкатилась отрубленная человеческая голова и покатилась неспешно к краю. Зависла на миг, балансируя на грани и сорвалась вниз.

От поднявшегося вопля-визга, мата и грохота опрокинутой мебели у меня чуть уши не заложило. Я, признаться и сам струхнул не малость, отшатнулся стремительно, когда эта мерзость чуть мне в носок ботинка не ткнулась, и сморщился брезгливо.

А тут еще за окном грохот раздался, крики и выстрелы заполошные. От рева раненого зверя задребезжали стекла, кто-то пальнул из ружья, заорал победно и наконец все стихло.

— О! Подстрелили, наконец-то! Будем вечером праздновать! Шашлыка нажарим! — обрадовалась девчонка, наклонилась, схватила за волосы отрубленную голову и торжественно водрузила ее на стол. — Вот! Главный гость на нашем празднике жизни. Знакомьтесь, Бриан Слейко, собственной персоной!

— Хррр, — захрипел князь Таффа и за сердце схватился, медленно оседая на пол.

— Кто? — переспросил Фрейко, не глядя плюхаясь на ближайший стул (хорошо не промахнулся).

— Кхм, — сглотнул я, и воротничок у мундира расстегнул — душновато что-то стало.

— А чего это он без глаз? — полюбопытствовал любознательный Олмен и наклонился над столом близко-близко, рассматривая трофей.

И радиста стошнило… На сапоги караульного. Но тот этого даже не заметил.

— Моя девочка, — шептал я, покрывая ее лицо поцелуями, — Родная моя.

Я так скучал по ней, я так боялся, что больше ее не увижу, и вот теперь я не мог ее отпустить, не мог наглядеться, я хотел чувствовать ее всю, быть с ней, касаться ее.

— Колин, — позвала она тихо и уперлась ладошками в мою грудь, отстраняясь.

— Да, радость моя, — отозвался я, целуя ее в висок.

— Ты должен знать… Я была с ним…

Я замер, прижал к себе ее голову, зарываясь пальцами в золото волос. Я в принципе понимал это. Предполагал подобное. Бриан не пропустит мою девочку. Он обязательно принудит ее. Без насилия не обойдется…

— Я была с ним добровольно…

Я медленно закрыл глаза. Странно было услышать такое. Добровольно? Наверное, мне послышалось. Разве такое возможно? Она легла под него сама, без принуждения? Она могла так поступить?

Услышать об этом было неожиданно, оскорбительно и больно. Между лопатками засвербело, точно нож в спину воткнули.

Я отстранился. Аккуратно высвободил пальцы из спутанных волос, отодвинулся. Руки сами собой сжимались в кулаки, и я сгреб простыню, прорывая в ней дыры. Эта была уже не глупая ревность. С ней можно справиться, пережить. Но как пережить предательство? Тут была затронута моя честь, моя гордость. Одно дело, когда над тобой совершают насилие — тут ты бессилен что-либо сделать, это я могу понять. И совсем другое, когда ты отдаешь себя сам, осознанно, просчитав все последствия. Когда твоя жена добровольно ложиться под другого — это уже измена. И уже не важно, почему она это сделала.

— Тебе было хорошо с ним? — зачем-то спросил я. На самом деле я не хотел этого знать, но все равно спросил, точно с садистским наслаждением вскрывая раскаленным ножом нагноившуюся рану и выпуская наружу гной. Знать все это и чувствовать — невыносимо, отвратительно, но я за каким-то лядом спросил об этом.

— Он держал меня в цепях. Семь дней я была прикована к кровати и ходила под себя. Он отдал меня своему денщику. И тот брал меня, не заботясь о моих чувствах. Он брал меня так, как ему приказал Его Светлость. Жестко. Противоестественно. И Слейко брал меня каждую ночь. Растягивал на цепях до хруста в суставах и брал. Он хотел наследника. Законного наследника с титулом герцога Энжью. Чтобы его сын носил твое имя. Чтобы его кровь передалась по наследству. Чтобы его ребенок встал во главе твоего рода, не твой. И он бы насиловал меня так раз за разом, до тех пор, пока не добился бы своего. Или в конце концов сдался бы и пристрелил меня за ненадобностью…

Я представлял себе все это и скрипел зубами. Кулаки сжимались еще сильнее. Ткань трещала и расползалась под пальцами и это приносило облегчение.

— … Нас учили выживать любой ценой, — продолжала говорить она, отвернувшись в сторону. — Мертвый агент — бесполезный агент. Какую пользу я принесу своей родине, сдохнув по собственной глупости или ради эфемерной чести? Чего стоит гордость одной никчемной девчонки, когда на кону судьба всей империи? И если для того, чтобы выжить, мне придется трахаться со всем батальоном — я буду трахаться со всем батальоном. Если для того, чтобы избавиться от цепей мне нужно трахнуть Бриана — я трахну его. Ради свободы я трахну даже самого черта! А потом вернусь и убью его. И если мне нужно выбирать между неизбежным насилием и хорошим сексом — я выберу секс. Так у меня больше шансов вырваться на свободу. Так у меня больше шансов отомстить и вернуться к тебе! Поэтому, да — МНЕ было хорошо! — голос ее взвился, и она почти закричала: — Я сделала все — чтобы мне было хорошо! Я трахалась как хотела и стонала от удовольствия! Я текла для него и кричала от оргазма! Я отдавалась ему без принуждения, охотно раздвигала ноги и кончала для него раз за разом!

— Замолчи, — прошептал я, не в силах больше все это слушать, но она — строптивая, не остановилась:

— И знаешь, что я скажу, я сделаю это вновь. Если меня опять посадят на цепь — я сделаю это снова! Если ради свободы мне нужно будет всего лишь раздвинуть ноги, я сделаю это. И сделаю это с радостью! Потому что эта слишком мизерная цена за мою жизнь!

— Прекрати! — заорал я и вскочил с постели, заметался по комнате раненым зверем. Сил слушать все это уже не осталось. Все это было слишком гнусно и мерзко. Неприемлемо. Я не хотел этого понимать. Такое просто не укладывалось у меня в голове. Нас воспитывали по-другому. Нам с детства внушали мысль, что честь и достоинство дороже всего. Что погибнуть в муках, но с честью — это высшее благо любого солдата! — Не хочу это слушать! Замолчи!

— А ты бы предпочел для меня другое? — спросила она упавшим голосом. — Ты бы хотел, чтобы мне было больно? Чтобы меня избивали, держали на цепи и насиловали все кто не попадя? Тогда бы тебе было легче примириться с собственной уязвленной гордостью? Такой участи ты для меня хотел? Мучительной медленной смерти? Тогда бы твоя честь не пострадала? Если бы я так и осталась там, в плену, голая в ледяной камере, прикованная к железному столу цепями, растянутая по рукам и ногам, избитая до полусмерти, изуродованная до неузнаваемости, изувеченная бесконечным насилием, истекающая кровью, с переломанными костями и выбитыми зубами, тогда бы твоя гордость не пострадала? Ты об этом молился все это время? Чтобы все произошло именно так, лишь бы твою честь не замарать?

Я замер посреди комнаты, зажмурился. Мне стало страшно. Я ведь мог ее потерять. Ведь все действительно могло произойти именно так, как она сказала. И тогда бы она уже не вернулась ко мне. Неужели моя честь дороже ее жизни? Ведь я ничем не мог ей помочь. И не помог. Я был бессилен. Никчемен и ничтожен. Она сделала все сама! Сама вырвалась из плена. Сама смогла вернуться. Буквально на блюдечке преподнесла мне голову Бриана. А это значит — конец войне. Многолетней затяжной войне. Повстанцы растеряны, их части раздроблены, у них нет правомочного лидера, не за кем больше идти. А это значит — победа! И это все сделала она, своими руками. Одна! Маленькая хрупкая девочка… И если для этого нужно трахнуться со всем батальоном… Плевать!!!

— Извини, если я тебя разочаровала, — сказала она, подходя ближе. — Я не могла поступить иначе. Надеялась ты поймешь. Прости…

Она скользнула пальцами по шее, подцепила цепочку и вытянула из-под майки кулон. Полюбовалась замысловатым узором родового знака, вздохнула грустно и стянула его с головы.

— Не смей! — взвился я, кидаясь к девчонке. Выдернул из ее ладони кулон, перехватил цепочку и вновь натянул ей на голову, цепляясь трясущимися пальцами за тонкие волоски на затылке. Вырвал наверняка не мало, но мне было плевать. Я не дам ей уйти. Я прижму ее к себе что есть силы и не отпущу уже никогда. Я зубами в нее вцеплюсь. Руки оторву любому, кто хоть пальцем к ней прикоснется. Это моя женщина. Моя и только моя! — Не пущу! Пока жив — не пущу!

Нина Климова, штаб восточного фронта.

— Я люблю тебя… — шептал он, целуя мое лицо, — люблю…

Его большие ладони стирали со щек влажные дорожки, а губы нежно снимали с ресниц непрошенные слезы. Я пыталась сморгнуть пелену и поймать его взгляд, но он все время ускользал от меня. Но я должна была увидеть, что все не зря. Моя борьба, моя жертва. Я боролась за него и ради него. Я должна была знать, что он осознает это. Что без него нет меня. Я должна была убедиться, что он понимает меня и принимает такой, какая я есть. Я хотела, чтобы он увидел в моих глазах любовь. Понял, насколько он важен для меня. Как для меня важно все, что связано с ним. Что я буду бороться за него. За его любовь. За его дело. За его мир. Любыми средствами. Любой ценой. Всеми силами. До последней капли крови.

Я обхватила его лицо ладошками, желая увидеть свое отражение… А в его глазах отражался весь мир. Самый лучший, самый прекрасный мир во всей вселенной. Мой мир. И я его не отдам никому. Ни пылинки, ни травинки, ни камушка. Уж поверьте.

Конец