Шизогония

2. Утро на Европе

Утро у любого вояки начинается с подъема, хоть в музыкальной роте в Сочи, хоть в серном аду на Ио. Подъем – это что? Пробуждение и вставание. И не как-нибудь, а точно в определенное время и за несколько секунд.

Хорошо, условное утро у нас было. Как бы пробуждение от искусственного сна, где частично спишь, а частично наблюдаешь за линейкой приборов – было. Вставание – тут проблематичнее. Мы спали под наклоном в сорок пять градусов. Поскольку до этого продвигались по трещине во льду, имеющей название разлом Марино. Она была создана двумя постоянно трущимися ледовыми плитами, поэтому здесь лед рыхлый, с пустотами. Наклон и размер трещины постоянно меняется. Иногда идешь как по лестнице, иногда карабкаешься, чаще ползешь. Но у нас есть «краб», который облегчает нам поползновения. Он, если надо, пропиливает лед своими клещами и тянет нас за собой на буксире.

Так, что там после вставания? Завтрак. У нас это то, что можно всосать из питающей трубочки, находящейся около рта. Вкус и цвет «завтрака» можно определить тут же, не отходя от кассы. Два раза куснул трубочку (такой вот интерфейс) , он – сладкий и розовый, три раза – кислый и зеленый; говорят, что если четыре раза, то горький и черный, но лично я не пробовал.

А то, что получается в итоге, пакетируется и таскается с собой, пока не появляется возможность всё это утопить. Удобно? Раньше и не такое терпели. Я еще застал скафандр СД-80, где продукты что говорится жизнедеятельности направлялись по замкнутому циклу на переработку и так далее – извольте кушать... Перетерпели, на то мы и ребята из третьего разведывательного центра русского космического флота. О слове «флот» напоминает и то обстоятельство, что под нами толща океана, глубины которого совсем неизвестны, поскольку до дна еще никто не добирался, хотя кое-кто и нырял.

Океан порой видно через «колодцы» и расщелины; периодически вода поднимается вверх, попутно ломая лёд и создавая полости разного размера. Это – так называемые приливные горбы. Юпитер играет в гравитационные игры со своей крошкой Европой, вызывая у нее, так сказать, вздымание бюста и разогрев недр. Каждый седьмой прилив в наших краях особо мощный и пробивает лёд иногда и на несколько сотен метров. Правда, бывает, что не седьмой, а девятый – всё как-то нелинейно. Это уже называется волна Россби. В девятом приливе вода энергичнее, теплее и солонее, она размывает особо крупные массивы матерого льда, заставляя его обрушиваться вниз Ниагарой. Наша Ниагара состоит из шуги, водно-ледяной смеси, иначе говоря, очень рыхлого губчатого льда...

Что еще можно добавить по обстановке? Здесь не только тесно, часто мокро, но еще и темно. Понятно, почему все мы пришли в разведцентр из морского спецназа, подводного флота и разведподразделений морской пехоты.

Пробуждение и всё последующее было внеплановым, почти на час раньше запланированного подъема. Наш гидроакустик, лейтенант Вейланд, кстати, омич, как и я, что-то такое засёк.

– Я хочу уже встать наконец в полный рост, – сказал, пробудившись, младший лейтенант Лучко, он обычно у нас возмущается больше всех, хотя всегда вызывается быть первым; со скуки, наверное. – Мне надоело быть в позе дамы, моющей пол.

– Тише, дама, нас услышат, – издевательски серьезным тоном произнес капитан Трофимов.

Нас никто не услышит, если мы даже будет орать во все горло «Марш космодесанта» в панк-рок-аранжировке. Но мы должны видеть, слышать и знать, ведь мы – глаза и уши русского космофлота.

Нас пятеро. Трофимов – командир группы. Группы вечного патрулирования.

– Говорят, что в луже под нами обитает левиафан. Когда он пукает, сытно отобедав местным европейским фастфудом, то начинается прилив номер девять, – так витиевато изъясняется лейтенант Вейланд. Это он почти серьезно. Впрочем, несмотря на некоторый вывих мозгов, случившийся по причине долгого заточения во льдах, глубину он слышит хорошо. – Ага, идет быстрый подъем воды, порядка трех метров в секунду, прямо под нами скоро начнет сифонить.

Трофимов никогда не медлил с реакцией, да и льды он изучил порядочно, уже три года здесь без отпуска.

– Группа, слушай мою команду, вперед по трещине еще на пару сотен метров, только надо вскачь. Там колодец будет, необорудованный, но мы с Лучко по нему уже поднимались, наверняка и дыры от крючьев остались.

В режиме «дополненной реальности» нарисовалась виртуальная картинка, в которой лёд был «убран», оставив напоследок лишь тонкие контуры, а вода присутствовала во всей красе. Был повод ужаснуться. На нас снизу шла стена цунами, или там волна Россби, ощетинившаяся бурными фонтанами гейзеров.

И на середине дистанции было непонятно, успеем ли удрать , надо прибавить, а уже задыхаешься и хочешь выплюнуть загубник, с которым приучен даже спать. При всей этой катавасии, я заметил на карте местности, выведенной на подшлемный дисплей, что один из языков местного Нептуна подбирается к станции «Европа-1», а она отсюда в 20 километрах. Эта станция, кстати, одна из причин, почему мы находимся здесь. Ни русских, ни даже китайцев туда на пушечный выстрел не подпускают, такая же хитрая банка с пауками, как и «Доннар»…

Не успели. Вертикальное цунами накатилось на нас, я даже испугаться как следует не успел; удар, потом еще десяток не менее мощных. Сплошная круговерть, что-то сильно хрустит, никаких мыслей кроме «вот сейчас треснет шлем или оторвет кислородку и капец» – волна содержит куски силиката, поднятого с невесть каких глубин – затем всё резко сыпется вниз.

Мы не в связке шли и это было правильно. В такие моменты можно надеяться не на связку и крючья, а только на якорный заряд с урановым стержнем и диамантоидными лапками. Если успел отстрелить его из подствольника, ухитрился попасть во что-то твердое и закрепиться – тогда повезло.

Меня било, крутило и вертело несколько минут, словно дюжина чернопоясных каратистов и чемпионов мира по боксу обрабатывала меня на спор, кто лучше приложит. Но, в итоге, я понял тем остатком разума, который еще не вышибло – якорь держится.

А когда многотонная порция водно-ледяной смеси свалилась вниз, то я увидел себя под самым куполом ледяного зала – метров на сто в диаметре и на полсотни в высоту. Внизу, вместо пола, была поверхность европейского океана, затянутая шугой, оттого белесая, и ходящая зыбью. Эти холмы, превращающиеся в ямы и обратно, выглядели жутко даже в сравнении с недавней приливной волной. Я, Трофимов и Вейланд висели на якорях под куполом. Старлея Никитского и младшего лейтенанта Лучко не было видно. Что ж вы, ребята? В солнечном сплетении нарисовалась черная дыра... Слава Богу – появились. Вынырнули из океанической пучины. Вон их головы внизу, поплавки скафандров сразу надулись.

Стреляет в купол вначале Никитский, потом Лучко – якоря прочно засели, оба бойца показывают палец вверх. Они начинают подниматься по тросу на руках, одна из рук правда механическая; зыбь еще догоняет их, подбрасывает, но сорвать вниз не может.

А когда они поднялись метров на десять не более, снизу, в темной воде, что-то засветилось, стало приближаться к поверхности и… всплыло.

Елки. Это ж е-медуза. Таинственное существо, о котором говорили первооткрыватели европейского океана, тайконавт Лю Шао и его жена Наташа Костина. Они говорили, а им никто не верил. Может, потому, что не атлантисты, а китайцы с русскими первыми открыли инопланетную жизнь. «Авторитетные ученые» ссылались на то, что ни одна из проб, сделанных глубоководными зондами, ни один из чувствительных гидроакустических буев как будто не принесли никаких данных о жизни или ее следах в европейском океане.

А сейчас под нами нарисовалась целая тварь немалых размеров. Вот она всплыла почти полностью, прямо под парнями. Наружностью не блещет. Пузырь где-то на пять метров диаметром, с несколькими пучками щупальцев, похожими на кривые лучики фиолетового света. Сквозь оболочку и полупрозрачную чуть розоватую эндоплазму твари – подкрас, должно быть, за счет соединений железа или серы – видна сеть трубок. Внутренние органы, наверное. Еще гроздья каких-то шариков, яйца, может быть. И кое-что такое, название чему я не подберу, но смахивает на боеприпасы от крупнокалиберного пулемета.

Еще в ней были инкременты, производящие впечатление посторонних включений – кольца, заметно выделяющиеся темным цветом.

А потом е-медуза завибрировала, все мельче и мельче, словно от бешенства, как каптерщик, у которого бойцы свистнули невероятно нужные ему швабры – для игры в конный бой… и вдруг лопнула, во все стороны полетели ошметки. И эти кольца тоже. Ребята наши как бешеные карабкались вверх, но я видел, что одно из колец пролетело через Лучко. Я думал, он прямо сейчас помрёт – разгерметизация, сквозное ранение – но обошлось.

Никитский и Лучко поднялись наверх довольно скоро и оба доложили, что в порядке, хотя искупались прилично, утянуло вглубь чуть ли не на тридцать метров, уже и шлемы затрещали...

Может, мне что-то показалось? У людей же в глазах бывают оптические эффекты из-за дефекта, глазное дно надо проверить.

Никто из нас не собирался насчет этих колец разглагольствовать, даже о медузе особо разговор не склеился. Мы ведь не ученые, получили информацию об этой твари и ладно; никакой особой красоты в ней не наблюдалось; лопнула, значит, так нужно было; и вообще сейчас не до нее.

Мы пробивались сквозь лед, выискивая разлом Марино; одно мучение, если честно, слои все рыхлые, не закрепится и не вгрызться. Лед вдобавок пятнистый как камуфляж – за счет сульфата магния, вынесеннного из океана. По счастью, краба своего отыскали: весь помятый, в царапинах от кусков силиката, но жив курилка, функционирует, клешнями щелкает. У него есть режим движения сквозь рыхлый лед – не распиливая, а разгребая его, тогда клешни элегантно становятся ластами.

Прежде чем попасть в любимую трещину, обнаружили мы человека.

Прямо в толще рыхлого льда, чьи иглы были мало похожи на то, к чему люди привыкли на Земле. Если точнее, труп исследователя с «Европы-1», Йона Петреуса. Поскольку он был гляциологом, то удачно двигался к разлому по этой рыхлятине, используя своего краба, несколько менее мощного, чем наш. Немного не дошел. Причем по внутренним причинам, а не по внешним.

То, что он покинул станцию несанкционированно, было ясно уже по информации с его персонального чипа, там никаких сведений о разрешенном выходе.

Сдается мне, то, что стало причиной его смерти, очевидно и побудило его уйти.

Шлем Петреуса был залит кровью изнутри, сейчас она стала льдом ржавого цвета. Его скафандр был прорван в нескольких местах, как и его кожные покровы. Сперва мы подумали, что внутрь серная кислота попала, иногда её волна Россби целыми бульбами наверх выносит. Сквозь разрывы скафандра и кожных покровов было видно, что внутренние органы потеряли форму и структуру, обратившись в комья слизи. На месте сердце виднелась гроздь остроконечных пузырей, оплетенных блестящими в свете фонаря слизневидными тяжами – на удивление они не замерзли, словно были пропитаны антифризом. Нет, не серная кислота. Этот человек стал жертвой инфекции или инвазии и умер от неизвестной нам болезни.

Вскоре после этой встречи Лучко первый раз потерял сознание.

Единственное, что нам сейчас оставалось делать – это направиться к «Европе-1».