Шиш вам, а не Землю!

37

В тот день мы взяли ещё три деревни. Но на следующий день все отдали. И потеряли к тому же половину личного состава.

И вот в тот момент, когда аборигены погнали нас, обстреливая из шестиствольных пулемётов, я, израсходовав все свои патроны, заскочил в один из дэнверских домов, чтобы хоть на время укрыться от кинжального огня противника. И столкнулся с таким же, как и сам, глубоко несчастным солдатом.

Лицом этот малый был белее мела и, судя по всему, собирался вот-вот дезертировать. Потому первой моей мыслью была идея сдать предателя под трибунал. Но, поразмыслив хорошенько, я вспомнил сытую, красную ряшку командарма, его пустые посулы и решил не спешить с проявлениями безудержного, квасного патриотизма.

— Ты знаешь, гад, — заорал я дезертиру, — что делают дэнверцы с перебежчиками?! Отвечай, сволочь! Знаешь или нет?!

Скорее всего, дезертир принял меня за одного из тех уполномоченных, которые ходят по полям сражений и расстреливают тех, кто во время боя каким-либо образом нарушил устав.

— Нет! — пролепетал рекрут, от ужаса чуть не теряя сознание.

Бьюсь об заклад, ещё бы минута и он бы уписался, такого я нагнал страха на парня своим текстом.

— Перебежчиков дэнверцы превращают в холодных, слизких медуз с отвратительными, тонкими щупальцами, — соврал я. Секундой позже рекрут исчез из поля моего зрения, а вслед за этим послышался грохот падающего тела. Я опустил взор книзу и обнаружил моего знакомого лежащим на полу. — Впрочем, насчёт превращения в медузу я, возможно, и ошибаюсь, — заметил я. — Насчёт медуз нам один офицер сказал перед высадкой на Дэнвер. Лично я давно подозреваю всех офицеров в заговоре против солдат и систематическом вранье им, то есть — своим подчинённым. И насчёт войны они врут. Война эта вовсе не освободительная, как они говорят. А захватническая. То есть, мы — пушечное мясо в кампании по реализации шкурных интересов кучки богатых жуликов. От кого дэнверцев освобождать? От самих себя? Мирная аграрная планета. Испокон веку здесь возделывали землю и выращивали клюквофасоль. Что наша армия здесь делает? Что мы здесь потеряли, я тебя спрашиваю? — спрашивал я у рекрута, лежащего у моих ног в очень глубоком обмороке.

Рекрут зашевелился, приподнялся, а затем и сел.

— Янтарь, — сказал он. — Чистейший янтарь. Биллионы тонн янтаря содержит в своих недрах планета и те, кто стоит за нашей армией, желают прибрать красивые камешки к рукам. — Рекрут криво усмехнулся. — Янтарь нынче в моде. Из него, после соответствующей обработки, возводят дворцы на необитаемых планетах и продают потом их по баснословным ценам.

— Верно! — стукнул я себя по лбу кулаком. — Ведь совсем недавно, три дня тому назад, я подумал то же самое, когда, наконец, обратил внимание на то, что наше командование отправляет грузовые корабли с Дэнвера в Систему Тау-Кита. Корабль за кораблём. С самого первого дня нашей высадки на планету… Послушай, дружище! — Обратился я к рекруту. — Ты ведь все равно практически под расстрелом ходишь… Если, конечно, дезертировать собрался.

— Я не собрался, — неумело врал дезертир.

— Не перебивай, — скомандовал я таким тоном, что дезертир заткнулся. — То, что ты дезертир, я по глазам вижу. Меня на мякине не проведёшь.

— Ну, может быть, самую чуточку, — согласился дезертир.

— Проехали, — обрубил я. — Думаю, ты знаешь, что по законам войны в войне же должно погибнуть определённое количество живой силы действующей армии. Какой-то её процент, выражаясь проще. И, уже не секрет, что если враг по каким-либо причинам не способен уничтожить это количество бойцов, за врага это делают специальные подразделения, которыми всегда, где бы ни происходила война, должна доукомплектовываться армия. Короче, свои же пулемётчики открывают огонь, чтобы довести количество своих бойцов до нужного числового значения, раз и навсегда рассчитанного в полковых бухгалтериях глобальной статистики. И в первую очередь отстреливают таких рекрутов, как ты.

— Каких таких?

— Рекрутов, у которых есть твёрдое, добротное сомнение. Сомнение, в чём бы то ни было. Начиная с победы своей армии и заканчивая сомнением в том, что нас накормят к вечеру традиционной синтетической кашей, скупо приправленной синтетическим же маслом… Вот ты, например, сомневался в бою, что останешься жив?

— Был не уверен.

— Вот видишь? — обрадовался я. — И это единственное, что нам прощают. Сомнение в том, что мы останемся живы. Остальные сомнения не прощаются. В некотором роде нашему командованию даже выгодно, чтобы мы гибли. Они, ведь, здорово на этом греют руки. Солдата давно нет в живых, а его зарплата и паёк — вот они!

— Понял, — обрадовался рекрут. — Если меня застрелят или я попаду, к примеру, в вакуумную ловушку дэнверцев, какой-нибудь генерал будет съедать всю мою кашу.

— Болван! — взъярился я. — Не нужна генералу твоя засохшая каша! Ему нужны твои тугрики. То есть, деньги. То есть, те средства, которые высчитывают из налогоплательщиков на твоё содержание. Ты всё понял, недотёпа?

Рекрут-дезертир задумчиво уставился в пол и даже поскрёбся у себя в затылке.

— А я то думаю, отчего это с нас плату за ночлег в армейской палатке не берут? — шлёпнул он себя пятернёй по коленке. — Хотя, если честно признаться, мы неплохо там устроились. Всего лишь по три человека на квадратный метр.

— Вот потому и не берут, что платой всему наша жизнь, — сказал я. — Рано или поздно они отберут и её у нас.

— Дёшево, — вздохнул с явным облегчением рекрут и почти счастливо улыбнулся.

— Тут ты не прав, парниша, — сказал я. — Нужно ценить жизнь.

— А я и оценил. Дёшево.

— Что же тогда дезертируешь?

Рекрут шмыгнул носом.

— А я не дезертирую. Я только собираюсь. Уже третий год.

— Духу не хватает?

— Не хватает.

— Вот тут хочу заметить: дух у Императорской Гвардии должен быть на высоте. И, если уж собрался дезертировать, будь добр это сделать. Иначе грош тебе цена в базарный день, как боевой единице славной нашей в чём-то армии.

— Про дух я знаю. Нам капрал говорил, что он вышибет из нас дух, если что. — Рекрут взгрустнул. — Бывало ка-ак закричит: «В атаку, негодяи! Или за вас император должен воевать?» — так и не по себе становится. Я выскакиваю из окопа и несусь вперёд под шрапнелью, как угорелый. И стреляю. Но это в толпе. А когда один остаюсь…

— Так почти у всех, — согласился я и тут же вздрогнул.

Совсем низко над домом проревел снаряд. А потом он разорвался где-то за деревней.

Стёкол в окнах уже не было. Поэтому повылетали рамы.

— В укрытие! — крикнул я. — Дэнверцы перешли в наступление!

И я поискал глазами крышку люка, ведущего в погреб дома. В принципе, подполье было у каждого уважающего себя дэнверского крестьянина, проживающего в небольшом частном доме.

Поэтому я быстро нашёл некое ржавое металлическое кольцо над квадратом, прорезанным в досках пола и, вцепившись в это кольцо рукой, потянул. Люк поддался, и вскоре на меня дохнуло сыростью и плесенью из затхлой, тёмной глубины.

— Вперёд, — гаркнул я рекруту, лишь только убедился, что подвал не начинён минами. — Следующий снаряд шандарахнет аккурат в этот домик. Нужно скорее убираться.

— Меня зовут Рядовой? 152758, — представился рекрут перед тем, как я дал ему пинка, и он с воплем скатился вниз.

— А меня — Спасительный Пинок, — позлорадствовал я и прыгнул следом за уже забытым мной номером.

Я приземлился, а вернее придэнверился прямо на голову рекрута, о чём ничуть не пожалел. И, чувствуя под собой трепыхающегося рядового, отвесил ему ещё хорошего тумака. Чтобы не зевал.

— Ральф меня зовут, — прохрипел рекрут, выбираясь из-под меня. — Я вспомнил! Меня звали Ральфом до того, как изловили и забрили в солдаты.

И Ральф, уселся на земляном полу и принялся перешнуровывать ботинки.

Наверху загрохотало. Неподалёку саданул второй фугас. От которого в доме, скорее всего, вслед за окнами повылетали двери.

— Дьявол! — сказал я, вытряхивая из пазухи попавшую туда землю. — Нужно уходить отсюда. Насколько хорошо я узнал уже дэнверцев, из этого подвала должен вести подземный ход.

Ральф указал на дыру в кирпичной стене, из которой к тому же дул прохладный ветерок.

— Сейчас посмотрим, — буркнул я и, сунув голову в дыру, поплёлся между двух земляных стен, ведущих в никуда.

Пройдя метров пятнадцать, я остановился и, убедившись, что Ральф тащится следом, зашагал дальше. За спиной я слышал позёвывание и почёсывание. Скорее всего, бедолага Ральф уже успел подхватить от местных весьма распространённую в этих краях болезнь — чесотку-зевотку и, конечно же, самую лёгкую её разновидность. Подхвати Ральф чесотку-зевотку-умиралку, он умер бы не сходя с места, в первые же минуты после заражения.

— Долго, а-а-ахх, (скрёб-скрёб) нам ещё, а-эх-х, идти (чух-чух, скрёб-скрёб) ещё (чух-чух)? — поинтересовался Ральф на каком-то участке нашего пути.

— Будем идти, пока не придём, — философски ответил я. — Я же не могу бегом бежать. Здесь ни хрена не видно. Сам видишь.

— Да уж, вижу, — буркнул Ральф. — Темень, хоть глаз коли. Как бы нам на подвальных змей не нарваться.

— А что? Бывают такие?

— В прошлый четверг у нас двоих сожрали. Эти двое даже пикнуть не успели. Попали к змеям в самое гнездо. Думали окоп. Туда запрыгнули. А назад уже никак. Змеи не позволили. Кстати, один из несчастных, его номер 347, являлся женихом моей сестры, которая, к сожалению, порядкового номера не имеет.

— Почему к сожалению?

— Потому что от имён я уже отвык. С номером как-то привычнее. Имена ведь нам вроде бы ни к чему, когда хороший, добротный номер имеется.

Наверху тем временем продолжали свистеть и разрываться снаряды. За шиворот сыпались целые куски и ошметья глины. И мне хорошо было слышно, как такие же холодные и плотные комья барабанили по каске Ральфа. Свою я потерял ещё, когда запрыгивал в погреб.