Глава четвертая Тяжкое похмелье, гигантский сом и бешеный волк

– Похмелье – штука тонкая и неоднозначная! – терпеливо объяснял царю Егор. – С одной стороны, жутко неприятная и противная, а с другой, именно во время похмелья сильного очень сподручно итоги подводить промежуточные, давать оценки непредвзятые – делам и помыслам своим. Тут главное, чтобы полный покой был кругом, и никто не стоял над душой – с нравоучениями заумными и нудными… Вот, мин херц, ты сейчас, после событий последних, ходишь весь смурной – как будто с похмелья гадостного, все у тебя валится из рук… Не, так дальше нельзя! Развеяться слегка тебе надо, отдохнуть душой… Поехали к нам в Александровку, а? Ноябрь нынче теплый стоит, даже путных утренних заморозков еще толком-то и не было. Сходим по последние грибы, посидим на тихом речном берегу – половим окуньков да плотвиц русских. Потом сладим невеликий костерок, ушицы наварим, похлебаем ее – под водочку анисовую да тминную, поговорим по душам, покумекаем – о делах наших будущих…

Часа через два Петр, наконец, сдался – улыбнулся, подмигнул бесшабашно:

– Уговорил, речистый! Вели – собираться… А с собой возьмем только своих, сердцу любезных…

В «кумпанство» – любезное царскому сердцу – вошли: Егор, его жена и дети, Гаврюшка – двенадцатилетний родной брат Саньки, князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, царевич Алексей и царевна Наталья, старенький генерал фон Зоммер да Василий Волков с Алешкой Бровкиным, которые одновременно являлись и охранниками всего «кумпанства» этого.

Якова Брюса тоже хотели прихватить с собой, да нигде не нашли.

– Как сквозь землю провалился, бродяга всемудрый! – оправдывался Волков. – Совсем другим вернулся наш Яшка из Европы два с половиной месяца назад. Нелюдимым стал каким-то, в глаза прямо не смотрит, прежних друзей-приятелей избегает, обходит стороной. Не, и на похоронах герра Лефорта он присутствовал, и на казни Анны Монс, преступницы государственной, его многие видали. А потом словно бы испарился – весь, без всякого остатка! Брюсовы домашние слуги бают, что он отъехал в одну из деревенек своих, а вот в какую конкретно, и не знают. А деревенек тех у Якова – целых шесть штук наберется: две ему папенька родный отписал, да еще четыре – Петр Алексеевич, за заслуги ученые да военные…

– Черт с этим Брюсом, не будем ждать, пока он найдется! – решил Петр. – А по всем деревням Брюсовым – срочно гонцов послать со строгим наказом: незамедлительно прибыть в Александровку! Если ослушается, то пощечин лично надаю мерзавцу, а деревушки те заберу взад!

Естественно, что пришлось подумать и про обеспечение безопасности этого «дачного» мероприятия. Для этого привлекли два полновесных драгунских эскадрона и полтора десятка отборных Егоровых сотрудников.


В первое же утро пребывания в Александровке «кумпанство» разделилось на две части: женско-детскую и мужскую.

Наталья и Санька с детьми, которые не отходили от нее ни на шаг, занялись делами сельскохозяйственными: ревизией амбаров, погребов и житниц, а также приготовлением поздних осенних варений и джемов – из садовой рябины, шиповника и антоновки.

Мужчины же занялись исконно мужским делом, а именно – рыбной ловлей.

Егор, Петр и князь-кесарь Ромодановский засели на берегу тихого речного омута с удочками в руках, Волков и братья Бровкины, несмотря на достаточно прохладную погоду – плюс восемь-девять градусов по Цельсию, решили потягать классический сорокаметровый бредень. Речка, кстати, все по тому же странному совпадению, также именовалась Александровкой. В некотором отдалении от рыбаков неторопливо прогуливалась, бдительно поглядывая по сторонам, многочисленная и хорошо вооруженная охрана.

Генерал Зоммер и царевич Алексей, взяв в руки по обыкновенной плетеной корзинке, отправились в ближайшую березовую рощу по грибы – в сопровождении местного пожилого крестьянина и трех обломов-телохранителей.

Удочки были оснащены совершенно обычно – для тех времен: удилища из гибкой и прочной лещины – дикого лесного орешника, вместо лески – достаточно толстая пеньковая веревка, поплавки из гусиных перьев, свинцовые грузики-дробинки, а вот крючки были просто отличные – стальные, сделанные в Германии, на знаменитом оружейном заводе городка Ильзенбурга.

– Мелочь только клюет сегодня! – недовольно посетовал Петр, вытаскивая из речных вод очередного колючего ерша.

– Не скажи, Петр Алексеевич! – в ответ густым басом пророкотал князь-кесарь. – Ерши-то очень даже и хороши! Какая настоящая уха – без ершика сопливого? А настоящая, крупная рыба, она в бредень к Ваське и Алешке попадется. Вона, они его уже усердно распутывают. Костер разожгли большой, чтобы было где отогреваться потом. Скоро уже и тягать начнут…

– А вот и окунек попался хороший! – радостно сообщил Егор, вытаскивая двухсотграммовую рыбешку.

Петр нетерпеливо перебросил свою удочку, громко откашлялся и высморкался, оглядевшись по сторонам, негромко проговорил:

– Да, хорошо здесь, красиво, очень тихо, пахнет душевно! Лепота – одним словом… А что же вы не ругаете меня, соратники? Почему не стыдите и не поносите словами последними, а? – неожиданно повысил голос: – Почему, я вас спрашиваю? Ведь повел я себя – как мальчишка последний, сопливый. Куда там до меня – ершам местным! Разгневался безо всякой меры, попался на эту пошлую наживку – с тремя «сливами» (или же «вишнями»?) шведскими. Войну вот объявил – Карлу Двенадцатому… Бред просто какой-то горячечный! Стыдно-то как…

– Бывает, государь! – начал терпеливо утешать царя Ромодановский. – С каждым такое может случиться. Гнев горячий, он все застилает перед собой. Разум человеческий опутывает подлым туманом…

Царь согласно покивал головой:

– Верно все ты говоришь, князь Федор! Словно в густом тумане я был, дела вершил совсем себя не помня… Вот и наворотил тех дел – выше Спасской башни! Что делать-то теперь будем, други верные? Ведь придется теперь – по поздней весне – штурмовать Нарвскую крепость! А мы и не готовы к этому действу… Совсем – не готовы! Конфузия выйдет изрядная, позорная, кровавая…

– А штурмовать Нарву – и необязательно совсем! – подчеркнуто небрежно и отстраненно известил князь-кесарь, ловко вываживая из речных вод бокастого, желто-янтарного полукилограммового язя.

– Ух ты! – завистливо выдохнул Егор и тут же поддержал Федора Юрьевича: – Действительно, далась тебе, мин херц, эта Нарва! Впрочем, сметана тамошняя, действительно, очень даже недурна…

Петр тут же занервничал, шумно отбросил свою удочку в сторону, распугав всю рыбу, зло уставился на Егора своими круглыми от гнева глазами, громко попросил – грозным, недобрым и многообещающим голосом:

– Объяснись, охранитель, зараза гнилая! Как это: «Далась мне – эта Нарва»? Я же во всех письмах своих – к государям Северной коалиции – клятвенно пообещал, что по весне мы непременно подойдем к Нарве! Как быть с этим? Ведь царское слово сказано… Да и шведский король Карлус уже, наверное, получил мое письмо – с объявлением войны. Объяснись, умник хренов, лапотный, незамедлительно! Ежели что, так можно вспомнить и про батоги злые, отринув все прошлые заслуги…

– Так если обещали: «Подойти к Нарве», так и подойдем! Кто же спорит с этим? Подойдем малым воинским корпусом, скажем – восемью пехотными полками и шестью драгунскими – прихватив с собой легкую полевую артиллерию. Разорим там округу – от всей широкой души русской, гранат зажигательных в город побросаем вволю… Будет возможно, то и по кораблям постреляем шведским, если таковые будут стоять в устье реки Наровы. Проведем, что называется, активные полевые маневры и учения! Все лето можно будет практиковаться, коль хватит пороха и продовольственных запасов… Если же хулиганить у Нарвской крепости надоест, можно будет сходить и к городку Юрьеву, где шведы нынче прочно засели, и там также навести знатного шороху! А поздней осенью войска отойдут на зимние квартиры. Только – на новые зимние квартиры. Вот что, мин херц, важно!

– Это что еще за странная притча – про новые зимние квартиры? – удивился царь голосом, в котором уже не было ни малейших следов недавнего гнева, только лишь – искреннее любопытство.

Егор вытащил еще одного стограммового красавца-ерша, ловко отцепил его с крючка, бросил в ведерко с водой и развил свою мысль:

– Объясни мне вот что, государь, мин херц, а для чего большинство наших частей воинских обретаются стационарно близ Москвы Первопрестольной? Не, а для чего?

– Ну не знаю. Наверное, для того, чтобы были всегда под рукой…

– Неправильно это! – безапелляционно заявил Егор. – Где у нас будущий театр активных военных действий? Правильно, на Балтийском побережье! Вот пусть те войска, которые постоянно будут принимать участие в этой серьезной кампании, которая, в свою очередь, наверняка затянется на долгие годы, и базируются – поближе к местам будущих боев… А именно в Пскове и Новгороде! Тем более что надо задуматься и о безопасности самих этих русских городов. Крепостные стены там давно уже требуется подновить и отремонтировать… Вот, пока воинские полки совершенствуются в своих разных умениях, в Новгороде и Пскове пусть плотники и каменщики поработают усердно. Твердыни отремонтируют, построят полноценные воинские городки…

– А что? Дельно это! – кивнул своей массивной и тяжелой головой князь-кесарь. – Зачем нашим доблестным солдатикам туда-сюда передвигаться – через полстраны? Да и за Псков с Новгородом – гораздо спокойней будет. Тогда там безбоязненно можно будет склады закладывать серьезные – для будущей войны…

Царь заинтересованно похмыкал, снова взял в руки свою удочку, брезгливо морщась, насадил на крючок свежего земляного червяка, забросил снасть в реку, после чего слегка сместил ракурс беседы:

– Маневры военные округу разорили, в город вволю набросали зажигательных гранат, корабли шведские попугали… Не, неплохо это, весело даже! И по поводу Новгорода и Пскова – все верно и дельно. Сегодня же отпишу генералу Репнину, чтобы он – вместе со своей дивизией – следовал в Новгород и крепко обустраивался там… Но где же, господа мои, собственно – война? Где, я вас спрашиваю? Когда мы начнем активные воинские действия? Через год, через два, через пять-шесть?

– Опа! – Егор неожиданно выхватил из реки трехсотграммового щурка-сеголетка. – Зачем же, государь, «через год»? Я предлагаю – месяца через три-четыре, не позже! Тут от покойного генерала Франца Лефорта много бумаг осталось разных, дельных и полезных. Он, оказывается, в прибалтийских землях давно уже имел с десяток тайных и надежных осведомителей, платил им щедро – из собственного кармана… Лет пять последних генерал готовился тщательно – к жестокой войне со шведами, собирал полезную информацию. Вот, мин херц, прочел я все те бумаги, писанные его людишками, мысли смелые – сразу же и зашевелились в голове…

Петр запустил в воздух длинную матерную тираду, явно готовясь задать следующий непростой вопрос, но этот содержательный и увлекательный разговор пришлось прервать на некоторое время: со стороны яркого костра, горящего на речной каменистой отмели, где рыболовецкая «бригада» бесстрашно тягала бредень – в холоднющей осенней воде, раздались восхищенные вопли и восторженный мальчишеский визг:

– А-а-а! Сюда все, скорее, скорее! Тут – такое! А-а-а!

Побросав свои уловистые удочки, рыбаки со всех ног бросились к косе, Петр, сломя голову, несся первым, князь Ромодановский неуклюже и грузно трусил замыкающим, точно старенький и очень усталый паровоз…

– Один раз и затянули всего-то! – широко и глупо улыбнулся им навстречу Алешка Бровкин. – Метров сто двадцать – сто тридцать протянули и встали – намертво! Сперва подумали, что просто напоролись на корявую и большую корягу. Стали мы осторожно выбирать мотню бредня, а она – полным-полна! Первый раз вижу – такое рыбное изобилие…

Улов действительно впечатлял: несколько больших темно-зеленых окуней, неплохая щука, два крупных леща и – бессчетное количество очень ровных килограммовых серебристых карасей.

– Славная рыба – этот карась серебристый, очень уж быстро набирает вес! – доверительно сообщил царю Егор. – По следующей весне обязательно заведу у себя в Преображенском полку рыбные пруды. Заставлю солдат проштрафившихся – землю копать с усердием, дождусь, когда дожди до краев наполнят водой эти ямы, потом отсюда карпов привезу – в больших деревянных бочках, выпущу в пруды. Своя свежая и жирная рыба для лагеря солдатского – важное и нужное дело!

Вскоре звонкий мальчишеский визг повторился с удвоенной силой: это царевич Алексей – с полупустой корзиной в руке – вернулся из осеннего леса и со всей своей природной непосредственностью выражал бурный восторг, который потом – совершенно непоследовательно – сменился ворчливыми и гневными претензиями.

– Что, подлые вороги, не могли чуть подождать меня? – жалобно ныл царевич. – Что, трудно было? Вот же – жадины противные! – Алексей тихонько заплакал и тоненько заныл: – Хочу рыбалить! Хочу бредень тягать! Хочу! Хочу! Хочу!

«О, узнаю до боли знакомые нотки! – не удержался от ехидного замечания внутренний голос. – Сильна все же кровь романовская, дает знать о себе…»

Царь тут же проникся, размягчился сердцем, откровенно разнюнился и жалобно попросил:

– Ну, чего вы, соратники, право? Уважьте уж ребенка моего, побалуйте, не убудет от вас! Отогреетесь потом – водочкой у костра!

Делать было нечего, пришлось опять лезть в холодную воду.

– Эх, где только наша не пропадала, мать его! – решился Егор и начал торопливо раздеваться. – Василий, начинай рыбу чистить для будущей ухи, я немного поплаваю вместо тебя…

Было нестерпимо холодно, когда Егор и Алешка Бровкин медленно поплыли вниз по течению, крепко держа в руках дальний вертикальный шест бредня. Со вторым шестом шли – по щиколотку в воде – Гаврюшка Бровкин и царевич Алексей.

– Ух ты! – чуть испуганно профыркал старший из братьев Бровкиных. – Удар-то какой был! Шест чуть не выпрыгнул из рук! Давай, Данилыч, гребем от греха к берегу…

Удар действительно получился (у кого только – спрашивается?) очень сильным и коварным, у Егора даже противно и звонко закололо в позвоночнике. По широкой дуге они поплыли к берегу.

– Гаврюшка, так тебя растак, выбирайте с моим тезкой бредневую мотню! – громко и уверенно скомандовал маркиз Алешка. – Только нижнюю и верхнюю веревки одновременно тащите, так вас растак, и не давайте слабины! Иначе – вся рыба разбежится…

Егор отвечал за нижнюю направляющую веревку бредня, Бровкин – за верхнюю. Складывалось впечатление, что в этот раз улов будет небогатым: мелькнули несколько мелких серебристых карасиков, одинокий плоский подлещик…

– Да, не получилось в этот раз… – договорить заранее заготовленную фразу Егор не успел, последовал новый сильный удар, и он, потеряв равновесие, неуклюже растянулся на желтом речном песке.

– Сом, сом, большой сом! – донеслись звонкие мальчишеские голоса.

Он мгновенно вскочил на ноги, непроизвольно приоткрыв рот от удивления и восторга: в широкой мотне бредня, ближе к его противоположному концу, неуклюже и важно ворочался гигантский буро-черный сомяра.

«Пудов на десять—двенадцать, гнида речная, потянет!» – радостно отметил про себя Егор, и тут же в его мозгу раздался тоненький звонок, сигнализируя о наличии серьезной и гадостной опасности…

Могучая и сытая рыбина, решив бороться за свою жизнь до самого конца, неожиданно взвилась вверх, одновременно распрямляясь – подобно стальной разжавшейся пружине. Раздался звонкий и недобрый шлепок…

Это широченный сомовий хвост встретился с головой юного царевича. Через доли секунды тело мальчика – с громким всплеском – упало в темную речную воду…

«Он же плавать совсем не умеет! – похолодел Егор, мгновенно бросаясь в воду. – А еще от такого удара Алексей и сознание мог запросто потерять…»

Егор нырял раз за разом, неустанно шаря руками по каменистому дну, надеясь, что Бог все же есть на этом свете, и этот всемогущий Бог – непременно добр и милостив к чадам своим…

– Данилыч! – сквозь всплески воды долетел до него чей-то громкий голос. – Данилыч, вылезай, здесь царевич! Спасли уже!

Егор, отфыркиваясь и отдуваясь, выбрался на берег. В трех метрах от него стоял мокрый – до последней нитки но улыбающийся царевич, плечи которого крепко обнимал стоящий перед ним на коленях Петр. Широкое лицо царя было мертвенно-бледным, щеки, покрытые густой трехдневной щетиной, мелко и беззащитно дрожали…

– Все уже хорошо, дядя Саша! – бодрым голосом сообщил Алексей, болезненно потирая свою сильно покрасневшую правую щеку. – Меня Гаврюшка спас! Ловко схватил за шиворот и вытащил! Молодец – Гаврюшка, хвалю! – вымолвил торжественно, явно подражая отцу.

– Да чего там! – скромно пробормотал стоящий рядом с царевичем Бровкин-младший, также весь мокрый и дрожащий. – Мы – завсегда готовы, со всем нашим прилежанием и удовольствием…

Тут же развели еще один серьезный костер, между кострами сложили рядком несколько камзолов, промокших и замерзших мальчишек раздели догола, уложили на камзолы и тщательно растерли – холщовой рубашкой Алешки Бровкина, слегка смоченной анисовой водкой.

– Я решил! – неожиданно объявил царь. – Назначаю Бровкина Гаврюшку – охранителем царевича Алексея! Пусть отрок шустрый сей – всегда будет при моем сыне. И помогает ему – денно и нощно, как мне помогает – мой верный охранитель, генерал-майор Меньшиков, пэр Александэр! Есть у тебя, Алексашка, перья, бумага и чернила? Тогда завра же утром напишу Указ про то…

– Пусть кто-нибудь из вас сходит в мой дом и принесет для ребятишек сухую и теплую одежду! – обратился Егор к своим сотрудникам. – Ну и на меня прихватите что-нибудь. Да, ребята, моей жене и царевне Наталье не надо всего рассказывать! Поведайте, что просто баловались, брызгали водой друг на друга, вот и промокли немного.

– Еще, орлы охранные! – вмешался низким басом князь-кесарь. – Захватите там пару шкур медвежьих или лосиных – на худой конец. Холодает что-то… Да и лишнюю рыбку заберите с собой, отдайте Александре Ивановне, она уже распорядится, что да как с ней делать дальше…


Вечерело. Малиновое, слегка продрогшее солнце медленно и задумчиво клонилось к линии горизонта, уверенно вступал в свои права русский осенний закат.

Наваристая уха давно уже была съедена, анисовая водка, как, впрочем, и тминная, выпита. Князь-кесарь Ромодановский и генерал фон Зоммер мирно посапывали рядком, завернувшись в большую медвежью шкуру, царевич Алексей и Гаврюшка пускали по речной глади «блинчики», любуясь закатным заревом, Алешка Бровкин и Василий Волков увлеченно дулись в картишки, охранные сотрудники тщательно бдили – чуть в стороне, как им и положено…

А Петр и Егор, полулежа на темно-серой лосиной шкуре, продолжили свой утренний разговор, прерванный важными делами рыбацкими. Только не сразу, а сделав небольшое отступление – чисто ботанического характера.

– Я не ошибся, случаем, в уху-то – картошка была добавлена? – чуть насмешливо спросил царь. – Откуда, любезный охранитель?

Егор смущенно передернул плечами:

– Так из славного города Амстердама, мин херц! Тот мешок, что шкипер английский презентовал тогда – герру Лефорту, – я себе прибрал. А что? Никому было не надо, я и определил его – по назначению… Посадили, правда, только в самом конце июня месяца, так и собрали уже в октябре. Нормальный урожай получился, «сам-шестнадцать» называется.

– Как это – «сам-шестнадцать»? – не понял Петр.

– Да обычно совсем. С мешка посадочных клубней получилось шестнадцать полных мешков урожая.

– Неплохо, неплохо… Только теперь уже картофеля не закупить через Митаву, как планировали ранее. Война ведь! Продашь мне в Преображенское, господин генерал-майор, пару-тройку мешков – на семена? – лениво и чуть насмешливо поинтересовался Петр. – Сто гульденов заплачу – за один мешок! Ну сто пятьдесят, так и быть…

– Какие деньги, государь, между нами? Так забирай, мин херц!

Помолчали, меланхолично наблюдая за розово-сиреневыми углями костра.

– Значит, Алексашка, предлагаешь военную кампанию начать уже в этом феврале? – вкрадчиво и заинтересованно спросил царь.

– Необязательно, мин херц, в феврале, можно и в начале марта… Главное, чтобы по снегу и холоду! – очень серьезно ответил Егор. – И не то чтобы полновесную военную кампанию, а несколько вылазок бесшабашных и дерзких, но очень и очень болезненных – для шведского противника.

– Подробней излагай, охранитель! Без тумана этого…

– Хорошо, без тумана – так без тумана! Предлагаю: в срочном порядке преобразовать полк Преображенский, коим мне поручено командовать, в дивизию небольшую, состоящую из четырех полноценных полков. Каждому из которых – на конец зимы и на весну – будут поставлены отдельные боевые задачи.

– Эк как ты, милок, словами сыпать научился! – хмельно восхитился Петр. – Дивизию, говоришь? Это – как в европейских армиях?[12] Можно и дивизию, дело-то нехитрое… Но сперва поведай мне подробно и доходчиво – об этих задачах боевых! Понравится, так и будешь командовать дивизией. Какие трудности? Давай, излагай, Алексашка, я весь – сплошное внимание…

Егор достал из кармана камзола загодя набитую табаком трубку, раскурил ее от горящей веточки, вынутой из ленивого костерка, затянулся несколько раз, с удовольствием выпуская в небеса клубы ароматного дыма, после чего принялся неторопливо излагать свой нехитрый, но многозвенный план:

– В Северных Европах не принято воевать зимой. Все войска отходят на зимние теплые квартиры, там и пережидают снега и холода, даже артиллерию полевую размещают в специальных амбарах, жерла пушек, мортир и гаубиц усердно смазывают толстым слоем гусиного жира. Вот и надо воспользоваться обстоятельством этим! Лазутчики покойного герра Франца докладывают в своих многочисленных записках, что на зиму предстоящую корпус шведского генерала Шлиппенбаха, что призван оберегать всю Ливонию, расположится стационарным лагерем на мызе Эрестфер, под городком Дерптом. Вот я и думаю: подойти незаметно к той мызе двумя полками – с тремя десятками легких пушек, закрепленных на санях. Первый полк пусть состоит из пеших солдат, одетых в теплые овчинные полушубки и валенки, половина бойцов будет также ехать на санях, а другая – передвигаться пешим строем. Ну, время от времени, они будут меняться местами, чтобы не замерзнуть в зимнем пути. А второй полк – пусть будет конным. Но не драгунским, а составленным из диких черкес, калмыков и татар. Под Долгопрудным стоят их части, я туда заезжал недавно. Отличные ребята, холодов и дальних походов зимних совсем не боятся. Да и лошадки у них славные: низенькие, лохматые, приученные шустро скакать через снега и метели… Вот, значит, подойдем мы к Эрестферу по ночной темноте, выставим пушки. А поутру, благословясь, и начнем воинскую потеху! У Шлиппенбаха-то вся артиллерия будет стоять по амбарам, совсем не пригодная к стрельбе. Наши же мортиры будут палить картечью и зажигательными гранатами – по конюшням и прочим строениям. Загодя попробуем выяснить, предварительно заслав опытных разведчиков, где у Шлиппенбаха этого расположены пороховые погреба… Паника начнется бестолковая, я черкес и калмыков туда пошлю, пусть повизжат немного, дополнительно страха нагоняя на неприятеля. Шведские солдаты будут сонными, отвыкшими за долгое зимнее сидение от жарких схваток. Опять же, все неожиданно произойдет, внезапно… Должно получиться, мин херц, обязательно – должно![13]

– Хорошо придумал, Алексашка! – одобрительно усмехнулся Петр. – Поздней зимой все служивые – от солдата до генерала – действительно, как мухи сонные, ленивые. А тут орудийная канонада гремит, пожары бушуют повсюду, башкиры и татары злобно визжат… Красота, одним словом! Паника такая будет – мама не горюй! Если, конечно, удастся к той мызе незаметно подойти… Все равно молодец, соображаешь! И я в этом деле веселом непременно поучаствую. Рассказывай про свою вторую задумку. Да покурить-то оставь, жада бесстыжая!

Егор протянул царю лениво дымящуюся трубку и продолжил:

– Известно – все из тех же лефортовских записок, мин херц, что в Чудском озере уже два года совершенно бессовестно разбойничает большая шведская эскадра – под флагом подлого командора Лешерта. Без зазрения совести грабят русские деревни и мызы, расположенные по восточному берегу озера, не позволяют рыбу ловить, даже к Пскову подходят иногда, палят из пушек, уроды, скалятся. Почему только изредка шведы подходят к Пскову? Так Псков-то стоит на Псковском озере, которое соединяется с Чудским – узким и коротким проливом. А пролив завсегда и перекрыть можно, поставив на его берегу несколько дельных пушек… Поэтому командор Лешерт сильно и не наглеет. Пока, по крайней мере… Но так уж получилось, что озеро Чудское – исконно русское, ныне превратилось в шведскую вотчину. Надо кончать с этим!

– Слышал я про эти дела, причем неоднократно! – попыхивая трубкой, согласился Петр. – Одного понять не могу: откуда сия эскадра объявилась в озере? Речка Нарова-то – не судоходна, я это видел собственными глазами.

– Большинство судов шведы по весеннему разливу Наровы на крепких веревках перетащили, подкладывая в мелких местах под корабельные днища бревна круглые, сосновые, а шняги озерные уже построили на месте – на временных летних верфях. Так вот, мыслю я всю эту вражескую эскадру перевести под русскую руку!

– Ну и как мыслишь?

– На якоря посредине Чудского озера не встанешь, там глубины очень большие. Следовательно, эскадра шведская на ночь становится совсем недалеко от берега. Люди герра Франца докладывают, что у командора Лешерта на озере имеются две любимые стоянки: устье речки Эмбаха, что находится на западном берегу, и – на севере-востоке – исток Наровы, недалеко от того места, где эта река вытекает из Чудского озера. К Эмбаху, на западный берег, пока не стоит соваться: можно со стороны Юрьева, то есть Дерпта, получить подлый удар в спину. А вот северо-восточный берег – место куда как удобное… По поздней весне на Чудском озере много бывает тихих и безветренных ночей. Вот этим и необходимо воспользоваться…[14]

Через пятнадцать минут, когда все основные детали предстоящей «озерной» операции были обговорены, царь властно потребовал:

– Рассказывай, Алексашка, о третьем плане, не томи! Тоже составлен по донесениям лефортовских шпионов?

– Никак нет, мин херц! Это уже – собственные задумки… Помнишь Семена Ростова, которого ты поставил начальствовать над воинским гарнизоном Старой Ладоги?

– Как не помнить? – радостно усмехнулся Петр. – Единственный одноногий воевода – на всю Россию-матушку! Что, есть новости от него?

– Есть! А помнишь, государь, того офицера – русского по рождению, что служит в шведской крепости Ниеншанц?[15] По моей просьбе Семка Ростов к Ниеншанцу послал одного шустрого стрельца, переодев его под обычного коробейника – со всякой мелочью, полезной в крестьянском хозяйстве. Стрелец же разговорил – под дело хмельное – местных чухонцев из рыбацких деревенек Коргиссари и Конау, что расположены на островах невского устья, все вызнал про офицерика-предателя. Новгородским он оказался, по прозванию Прохор Погодин. Отец и мать его живы, братья и сестры имеются, жена с детишками. Все они живут отдельным хутором, верст восемь—десять севернее града Новгорода. На те деньги подлые, что зарабатывает Прохор в шведском услужении, семейство Погодиных себе завело целое коровье стадо, мельницу сладили небольшую, пасеку крепкую… Жируют, гады, короче говоря! Так что теперь – сам Бог велел: взять этого Погодина Прохора, да и все это семейство, жадное до денег, в серьезный оборот…


Через неделю царевич Алексей, Гаврюшка – его персональный охранитель, царевна Наталья и Василий Волков (куда же без него?) отбыли обратно на Москву.

– Я, дядя Саша, еще бы задержался в твоей славной Александровке, порыбалил бы разочек-другой… Да вот – навалились дела! – совершенно по-взрослому, доходчиво объяснил Егору царевич. – Договорились мы ранее с мастером Картеном Брандом начать занятия по математическим хитрым наукам с определенного дня. Нехорошо это: слово данное нарушать, опаздывать! Не по-царски…

И двух суток не прошло с того момента, как отбыл на Москву конный поезд царевича Алексея, как в Александровке объявился новый дорогой и желанный гость – Яков Брюс, дружок верный, приятель закадычный.

– Яшка! – заключил Егор друга в свои крепкие объятия. – Как я рад тебе! Сколько же мы не виделись с тобой? Почитай – полгода?

– Да, что-то около того, – холодным и невозмутимым голосом ответил Брюс, неловко отстранился, вежливо поклонился подошедшей Саньке: – Александра Ивановна, мое вам почтение! Как драгоценное здоровье детишек ваших? Не болеют ли? – Не дожидаясь ответов на свои вопросы, монотонно продолжил, глядя куда-то в сторону: – Где сейчас Петр Алексеевич? Баню жаркую решил протопить? Извините, дорогие друзья, но мне надо срочно к государю: незамедлительно доложиться о своем приезде…

Брюс, высоко вздернув голову, украшенную длинным угольно-черным париком, шагая широко и размеренно, удалился в сторону хозяйственных пристроек.

– Что это было? – опешил Егор, вопросительно глядя на жену. – Вернее, кто это был? Яша Брюс, мой лучший друг? Да нет же, не верю! Саня, ущипни меня – чтобы проснуться… Ой, зачем же так сильно?

– Ну извини, милый! – Санька нежно чмокнула его в щеку. – Сам же просил. Да, а с Яковом, определенно, творится что-то не то, словно бы подменили человека… Может, он просто устал с дороги? Ничего, сейчас попарится с вами в жаркой баньке, глядишь и оттает. Саш, я тебе уже и белье собрала чистое, корзинка вон – стоит в сенях. Прихвати ее и иди, пообщайся с другом своим…

Петр очень любил париться в русской бане и – когда было свободное время – сам же баню и протапливал, замачивал веники, заваривал всякие целебные настои из лечебных свежих и сушеных трав.

Вот и в этот раз царь – потный и раскрасневшийся, единолично властвовал на банном пространстве, отогнав в сторонку всех денщиков и охранных сотрудников.

Когда Егор, зажав в ладони ручку плетеной ивовой корзинки – с чистым бельем и толстой льняной простыней-полотенцем, зашел в просторный предбанник, то краем уха услышал обрывок разговора Петра с Брюсом – через приоткрытую дверь в парное отделение, над которой вился серый дым, исчезая в специальном люке, вмонтированном в потолок предбанника.

– Значит, сердечная рана у тебя, Яша? – мягко и понимающе спросил царь. – Потому и хмур так, непохож на самого себя? Прячешься от всех?

– Извини меня, государь! – послышался равнодушный, какой-то неестественный и притворно виноватый голос Брюса. – Получилось вот так! Забыли меня предупредить, что все польские женщины, без исключения, сколь прекрасны – столь же непостоянны и ветрены…

Егор костяшками пальцев постучал по дверному косяку, предупредительно кашлянул пару раз, спросил громко:

– Господа высокородные, я вам не помешаю? Может, у вас тут секретные разговоры?

– Заходи, охранитель, заходи! – добродушно разрешил Петр. – Какие могут быть секреты от тебя? Все равно – разнюхаешь и вызнаешь, коль захочешь…

На одном большом бронзовом гвозде, вбитом в бревенчатую стенку предбанника, висела царская одежда, на другом – дорожный камзол и черный парик Брюса. Егор поставил на широкую скамью свою корзинку, разделся догола, повесил свои вещи на третий гвоздь, через узкую дверную щель проскользнул в парилку.

Баня топилась по-черному, поэтому находиться в парном отделении во время протопки можно было только сидя на корточках. В топке еще жарко горели березовые сухие дрова, в широком бронзовом котле, вмурованном в тело печи, лениво кипела вода, голый Петр ковшиком на длинной ручке осторожно черпал из котла кипяток и разливал его по медным (с деревянными ручками) тазикам, в четырех из которых лежали березовые и дубовые веники, предназначенные для замачивания. Яков – в штанах и расстегнутой на груди холщовой рубахе, нещадно обливаясь потом, усердно крошил руками еще в четыре медные емкости пучки сухих трав.

– Чистотел, пустырник и зверобой! – важно пояснил царь. – Настой сей здорово помогает от подлого кожного зуда. Это меня Никита Зотов научил, еще в детстве… Яшка, иди разденься, тебя пока Данилыч подменит!

– Не, Петр Алексеевич, не настроен я сегодня посещать баню, – усталым и равнодушным голосом сообщил Брюс. – Устал что-то с дороги, спать, наверное, завалюсь…

– Не сметь мне возражать! – прикрикнул царь. – Тоже – завел моду: хочу не хочу… Я приказываю – париться тебе с нами сегодня! Хватит уже – нос воротить от старых друзей! Иди-ка, дружок, в предбанник, раздевайся и снова принимайся за сухую траву. А Алексашке, то есть – знатному сэру Александэру, я дам другое важное поручение…

Яков, непонятно вздохнув, ушел, Петр заговорщицки подмигнул Егору:

– Вот, прекрасная и коварная графиня польская – разбила Яшкино бедное сердце! Переживает теперь наш приятель рыжий… Спасать надо бродягу! Ты уже разделся? Напрасно, одевайся и чеши-ка, охранитель мой верный, на кухню, прихвати побольше хмельного. После парилки – выпьем слегка, разговорим Брюса, утешим…

Было слышно, как в предбаннике что-то громко стукнуло, потом зашуршало.

«Это Яшка приставил табурет к дальним антресолям, где под рогожей хранятся использованные веники (ими под самую зиму обкладывают корни молодых слив и вишен), и что-то прячет там, – уверенно определил внутренний голос. – Надо будет обязательно пошарить там! Может, и прояснится истинная причина Брюсовой печали…»

Когда Егор – с десятилитровым бочонком медовухи на плече – выходил из кухни, то нос к носу столкнулся с собственной женой, пришедшей отдать последние распоряжения касаемо позднего (по случаю мужского банного дня) обеда. Выслушав душещипательную историю о легкомысленной польской графине, по чьей вине Брюс пребывал в смертельной тоске, Санька только недоверчиво покачала головой и безапелляционно заявила:

– Врет все этот ваш рыженький! Как последний сивый мерин!

– Как это – врет?

– А вот так, мой миленький! Когда у человека терзания сердечные, то у него совсем другие глаза. А у Якова – холод какой-то внутри, пустота. Глаза – равнодушные такие, мертвые… Что-то здесь не так, Саша! Ты уж мне поверь, женский глаз, он приметливый в таких делах, верный…

Парились они вшестером: Петр, Егор, Алешка Бровкин, князь-кесарь Федор Ромодановский, генерал фон Зоммер и Яков Брюс. Поддавали, веселились, по очереди – от души – хлестали друг друга замоченными в крутом кипятке березовыми и дубовыми вениками.

Первым дружную компанию решил покинуть тучный и полнокровный князь-кесарь, выдохнув устало:

– Стар я уже, братцы любезные. А вы, черти, поддаете уж очень чрезмерно, – попросил Бровкина: – Алешенька, помоги уж старику хилому добрести до хозяйского особнячка. А то голова кружится чего-то…

Ромодановский с трудом оделся и, вежливо поддерживаемый под локоть Бровкиным, удалился неверной походкой к дому.

Вторым из коллектива выбыл Теодор фон Зоммер. Старенький генерал – не большой любитель банных утех, посетил жаркую парную только один раз, после чего полностью переключился на медовуху. Он как-то быстро и незаметно захмелел, загрустил и, в конце концов, благополучно уснул, пристроившись на широкой скамье предбанника – ближней к выходу на улицу.

Когда Петр и Брюс, распаренные докрасна, неуклюже побежали голышом к ближайшему пруду – немного охладиться и вволю поплескаться, Егор взобрался на высокий табурет, приставленный к дальним антресолям, наугад пошарил рукой под рогожей, нащупал какой-то непонятный продолговатый предмет, вытащил, тщательно осмотрел. Предмет оказался маленькой прямоугольной коробочкой, обшитой темно-синим бархатом. Он нажал на крохотный бронзовый рычажок, приделанный сбоку, крышка приоткрылась. Егор с удивлением положил на правую ладонь крохотный золотой (или же только позолоченный?) циркуль, повертел его перед глазами, непонимающе пожав плечами, положил циркуль обратно в коробочку, защелкнул крышку, аккуратно запихал коробку под рогожу, спрыгнул на пол, отставил табурет далеко в сторону.

Оставшаяся троица еще немного попарилась, после чего приступила к распитию крепкой медовухи – под рассказы Брюса об его впечатлениях европейских. Яшка немного оттаял (как Санька и предсказывала), с удовольствием рассказывал о приобретенных ученых книгах и брошюрах, о многочисленных встречах с разными образованными и ужасно умными людьми. Неожиданно выяснилось, что никто не догадался захватить с собой табак и курительные трубки.

– Алексашка! – строго велел Петр. – Давай не ленись, сбегай и принеси, курить очень уж хочется! Ты же здесь хозяин? Знать, тебе и бежать…

Егор, одевшись наспех, неторопливо пошел в сторону дома. Шел и думал: «Как-то совсем не верится, что Якову этот циркуль подарила его ветреная варшавская прелестница. Да он явно и нерабочий, в том плане, что им чертить совершенно невозможно. Так, безделушка, обычный сувенир – на память… Вот еще, многие исторические документы, которые мне довелось просматривать в Учебном центре международной организации „SV“ – в далеком двадцать первом веке, однозначно говорят о том, что на каком-то этапе своей долгой и многотрудной жизни Яков Брюс вступил в масонское братство. Может, с этим и связаны нынешние Яшкины странности? Что мне известно про масонов? А практически и ничего! Что-то там было про вольных каменщиков – у Бориса Акунина – в книге „Внеклассное чтение“… Тайный орден – с совершенно непонятными конечными целями и задачами. Внешние атрибуты, символика? Кажется, строительный мастерок, чертежный циркуль, что-то там еще… Циркуль!!! Ну ладно, допустим, что Брюс стал „вольным каменщиком“. Это что, плохо? Совсем и не факт! Одно только смущает: каждый брат ордена масонского – обязан беспрекословно выполнять приказы других своих братьев, чей ранг (градус – по-ихнему) выше. Что там Яшке его старшие братья по ордену могут приказать? Неизвестно! То-то и оно…»

Он прошел через сени, поднялся по широкой лестнице на второй этаж, где располагалась их с Санькой супружеская спальня, из специального ларца достал три голландские курительные трубки, мешочек с английским табаком, подошел к окну. До бани было метров триста, недалеко от ее двери, на улице, виднелись две светлые фигуры. Егор положил курительные причиндалы на стол, взял со стеллажа подзорную трубу.

«Чего это они выскочили на улицу? Взгляни-ка!» – забеспокоился внутренний голос.

Петр, небрежно завернутый в белую холстину, тяжело отдуваясь и морщась, сидел на низенькой скамейке и болезненно поглаживал грудь – с левой стороны. Брюс же – уже в штанах и светло-розовой рубахе, видимо, от нечего делать, пытался большим острым топором расколоть толстую березовую чурку.

– Городской, что с него возьмешь! – усмехнувшись, пробормотал Егор. – Вон же, рядом совсем, лежит бронзовый колун…

Неожиданно – в окуляре подзорной трубы – лицо царя перекосила гримаса животного страха. Петр резко вскочил на ноги и начал медленно, неуклюже пятясь задом, отступать к банной двери, неожиданно споткнулся о березовый чурбак и неуклюже упал на спину…

– Что еще такое? – Егор мгновенно перевел подзорную трубу в сторону.


Со стороны темно-зеленого леса к хозяйственным постройкам приближался – короткими прыжками – матерый волк: седая морда – в клочьях розовато-белой пены, страшный оскал желтых зубов. От царя зверя отделяло метров шестьдесят—семьдесят.

«Ерунда! – заверил внутренний голос. – У Брюса-то – топор в руках, отобьется!»

Егор еще раз перевел подзорную трубу: Яков застыл на месте, улыбаясь странно и как-то облегченно, а потом – неуловимым движением – отбросил топор в сторону…

Загрузка...