Серебряные крылья, золотые игры

От занавесок так сильно пахнет духами с розовой водой, что мне жжет носовые полости. Я стараюсь заглушить звук своего дыхания, пока оно не становится едва слышным. Я стараюсь даже не моргать слишком громко.

Медленно, в почти идеальной тишине, темная фигура перелезает через подоконник. Завороженно я наблюдаю за тем, как массивное тело мужчины движется с такой бесшумной ловкостью.

Его плечи мощные, как у жеребца. Его темные волосы собраны в узел на затылке и не лезут в глаза.

Когда он замирает, чтобы принюхаться, его голова дергается на дюйм в мою сторону.

Сейчас.

Я вырываюсь из-за занавески с высоко поднятым подсвечником, готовая расколоть его череп. Как только мои босые ноги касаются ковра, незваный гость вихрем бросается в мою сторону.

Он уклоняется от подсвечника, летящего ему в голову, а затем вытягивает руку, чтобы поймать его, когда его тяжесть потянула меня за собой. Мы боремся, пока он легким движением не сбивает меня с ног.

Мы оба падаем на пол, сплетая конечности. Дыхание сбивается в горле, я пытаюсь одержать верх, но он разворачивает меня и прижимает спиной к ковру. Ночная рубашка поднимается по бедрам, обнажая кожу в лунном свете.

Одна из его грубых рук зажимает мне рот, а другая отталкивает подсвечник.

Бастен опускает свое лицо к моему в темноте.

― Черт возьми, Сабина, это я!

Моя грудь вздымается под ним, соски задевают его грудь при каждом вздохе.

Я прищуриваю глаза, они превращаются в тонкие щели.

Наконец он освобождает мой рот.

― Я знаю, что это ты, ― выплевываю я. ― Почему, по-твоему, мне так хотелось тебя ударить?

Его рука движется вниз, чтобы слегка обхватить мою шею. На мгновение его горло перехватывает от напряжения ― вспышка боли в его глазах мелькает так быстро, что я чуть не пропускаю ее, ― но затем выражение его лица вновь твердеет.

Он ухмыляется, скрывая свою боль.

― В таком случае тебе следовало воспользоваться кинжалом, который я оставил тебе.

Я поднимаю голову так, что наши губы оказываются на расстоянии шепота. Правой рукой медленно прижимаю острие кинжала к его животу.

С тех пор как он подарил мне этот клинок, я сплю с ним, пристегнутым к бедру. На такой случай, как сейчас.

Мои губы соблазнительно касаются его собственных, и я шепчу:

― А кто сказал, что я этого не делаю?

Глава 6

Вульф

И вот что я получаю за то, что подарил девушке клинок.

Губы Сабины находятся так близко к моим, а ее соблазнительное тело так тесно прижато прямо к моим бедрам, что мой член уже тверд, как этот чертов серебряный подсвечник. Нож, приставленный к моему животу, только сильнее разжигает мою страсть.

Потерявшись в ее сверкающих как звезды глазах, я медленно беру ее руку с ножом и направляю его острие в сторону своей шеи.

Спокойным тоном я наставляю ее:

― Если ты в темноте, лучше ударить человека сюда. Так больше шансов нанести смертельную рану. Вонзи клинок до упора, а затем потяни вниз. Не пытайся перерезать горло ― скорее всего, ты не сможешь сделать достаточно глубокий разрез.

Ее люпиновые глаза спокойно моргают, так же невозмутимо, как если бы я объяснял, как нарезать пирог с корицей. Это моя свирепая девочка, думаю я. Она ни перед кем не прогибается ни на дюйм, и я надеюсь, что никогда не прогнется.

Теперь понятно, почему на ее подоконнике сидит сова. Как и сильно надушенные шторы ― чтобы скрыть ее запах. Но теперь, когда она на полу, подо мной, я чувствую только ее. Это как доза опиума, который на несколько часов погружает человека в восторженное состояние. Она ― мой опиум. Зависимость, от которой я не хочу отказываться, пока ее идеальные ноги ходят по земле.

Прошло уже несколько дней, а я обманывал себя, думая, что смогу забыть о ней. Я хочу наслаждаться ею вечность.

― Если ты собираешься меня убить, ― бормочу я, не отрывая взгляда от ее глаз, пока по виску скатывается капелька пота. ― Лучше приступай. А если нет, то брось этот чертов нож, чтобы я наконец мог тебя поцеловать.

Она сглатывает, ее красивые глаза расширяются, а затем в них вспыхивает гнев. Оскалив зубы, как зверь, она шипит:

― Это будет поцелуй, полный ненависти.

― Дорогая, ненависть ― обратная сторона любви, это меня не остановит. ― Мои зубы в таком же оскале, дразнят раковину ее уха, когда я тихо рычу: ― Мы оба знаем, что ты уже мокрая для меня.

Возмущение вспыхивает на ее лице, как молния. Она отпускает нож, но только для того, чтобы резко ударить по щеке. Я вижу ее движение и ловлю прежде, чем она успевает коснуться меня.

Мое дыхание тяжелеет от борьбы с ней.

Я хочу ее. Я хочу ее так сильно, что буду сам хлестать себя до тех пор, пока моя кровь не потечет к ее ногам…

Стоп. Что это у нее на лбу?

Мое непреодолимое желание дразнить ее, пока она не начнет извиваться подо мной, исчезает, сменяясь ревущим защитным инстинктом. Я хватаю ее за челюсть, чтобы удержать голову и получше рассмотреть.

Синяк. Возле виска, где его скрывают волосы.

― Кто, блядь, тебя ударил? ― требую я.

― Отпусти меня! ― Она пытается вывернуться из моей хватки, и я отпускаю ее, но слежу за ней как ястреб, когда она садится и откидывается спиной на кровать. Ее пульс трепещет на запястьях, как крылья колибри.

― Боги, неужели в темноте можно разглядеть крошечный синяк? ― спрашивает она.

― Он не маленький. И мне не нравится, что ты преуменьшаешь его значение. Это был Райан? Берольт?

― Нет, нет, успокойся. ― Она проводит рукой по своей шее и касается родимого пятна крестного поцелуя, полностью обнаженного низким вырезом ночной рубашки. Переведя дыхание, она добавляет: ― Это был просто несчастный случай. Почему тебя это волнует?

Вопрос настолько нелепый, что я разражаюсь глухим смехом. Мне требуется все мое самообладание, чтобы не заключить ее в объятия и не прижаться губами к синяку. Почему мне не все равно? Потому что она значит для меня больше, чем что-либо другое в моей жизни. Потому что когда я засыпаю, все мое сознание заполнено ей. Потому что она ― единственный шанс вырваться из тьмы, в которой я жил всю свою жизнь. Потому что возможность прикоснуться к ней ― это все равно что осмелиться взять в руки звезду.

Я облизываю губы. От нее исходит слабый привкус железа.

И до меня доходит.

― Единорог, ― говорю я.

Ее рука замирает у груди.

― Ты знаешь об этом?

― Да. Я знаю об этом. И меня это бесит. Райан не должен был просить тебя приручить его ― это слишком опасно. Я провел бесчисленное количество ночей, наблюдая за твоей спальней, ожидая наступления темноты, чтобы снова забраться на эту башню и сказать тебе, чтобы ты остановилась.

Как только я оправился от шока, увидев в заброшенных конюшнях под Сорша-Холлом живого, дышащего единорога, первым моим побуждением было убить Райана. Мы орали друг на друга. Я кричал, что Сабина из-за этого погибнет. Он возражал, что он и его семья и так уже слишком глубоко увязли ― именно так они займут трон, и Сабина была ключевым фактором.

Я должен был оставить все как есть. Я должен был притвориться, что невеста моего господина меня не завораживает. Что с тех пор я не лежал без сна каждую ночь, представляя, как огонь единорога опаляет каждый дюйм ее идеального тела.

― Я беспокоюсь о тебе, маленькая фиалка, ― признаюсь я, мой голос почти срывается.

Мои слова усмиряют ее гнев, и, хотя она далека от того, чтобы улыбнуться, она вздыхает.

Это моя девочка. Может быть терпеливой даже с самыми мерзкими тварями. Кем в данном случае являюсь я.

Ее пальцы рассеянно касаются синяка на виске.

― Не стоит беспокоиться обо мне. Я знаю, как дрессировать лошадь. Я научилась, наблюдая за матерью. А что касается Райана, то мы с ним договорились. Он не заставляет меня работать со зверем.

Я совершенно не верю, что Райан не обманул ее в этом их соглашении.

― Этот монстр ― не простая лошадь.

― Я справлюсь с ним, Бастен.

Я сжимаю челюсти. Больше я ничего не могу сказать. Я забрался к ней сегодня ночью, чтобы уговорить ее не связываться с единорогом, и она отказала. Мысль о том, что она будет рядом с монстром, включает все мои защитные инстинкты, но в то же время и восхищает меня. Приручить единорога до сих пор было под силу только богам.

Она заставит его есть из ее рук, я знаю это.

Я провожу рукой по лицу.

― Тебе не следовало скрывать это от меня. Я мог бы тебе помочь.

Ее брови недоверчиво поднимаются.

― Ты не приходил ко мне, Бастен. Кроме того, я полагала, что секреты ― это само собой разумеющееся между нами.

Чувство, как будто она все-таки проткнула меня этим проклятым клинком.

Я поднимаюсь на ноги, откидывая назад растрепавшиеся пряди волос, и протягиваю руку, чтобы помочь ей подняться. Она такая легкая, что поднять ее ― все равно, что сорвать одуванчик.

Я помогаю ей встать на ноги, и в этот момент наши руки соединяются, тела сливаются, сердца стучат одинаково быстро, и все, чего я хочу в этом мире, ― это впиться в нее своими губами.

Я знаю, что она тоже это чувствует.

Ее глаза поднимаются к моим, и между нами проскакивает искра.

― Что на самом деле было в письме, которое ты прочитал? Я не глупая, Бастен. Что бы там ни было, после этого между нами все изменилось.

Моя челюсть сжимается. Секрет рвется из меня наружу, хотя бы для того, чтобы разгладить эти тревожные морщинки вокруг ее глаз.

В ответ на молчание она обнимает ладонями мое лицо, изучая меня, как художник изучает портрет одного из бессмертных. Ищет тени и свет. Находит мелкие недостатки. Запоминает черты.

― Скажи мне, Бастен, ― шепчет она, и глаза у нее такие бездонно синие, что я могу думать только о той ночи, которую мы провели в пещере за водопадом к югу от Дюрена. Лучшая, мать ее, ночь в моей жизни. Впервые я осмелился поверить, что могу обрести счастье.

― Я не могу, маленькая фиалка.

Передо мной словно захлопывается дверь, разрывая связь, бушующую между нами.

Долгое мгновение мы оба молчим. Потом она отводит взгляд.

― По крайней мере, ты не выполнил свою угрозу поцеловать меня, ― криво усмехается она, пытаясь скрыть свою боль.

Мое сердце сжимается.

― Я знаю, что ты меня ненавидишь, ― говорю я, обхватывая ее челюсть одной рукой. ― Я это заслужил. Но со мной ты в безопасности, Сабина. Я не прикоснусь к тебе, не поцелую тебя, если ты не попросишь.

Хотя в ее сверкающих как звезды глазах плещется желание, в ответ она крепко сжимает губы.

Отказ причиняет боль, но это не удивительно.

Боль завязывает меня в узлы, разрывая сердце и душу, и я на свинцовых ногах поворачиваюсь к окну. Надеюсь, эта чертова сова не нагадит мне на голову, пока я буду спускаться. Это было бы как раз то, чего я, блядь, заслуживаю…

Ее рука мягко опускается на мой бицепс.

― Бастен. Подожди. ― Ее шепот такой тихий, но я слышу его. Как и слышу желание в ее голосе. И будь я проклят, если во мне не взрывается потребность в ней в десять раз сильнее.

Мое дыхание замирает, когда я поворачиваюсь обратно. От предвкушения по коже пробегают мурашки, а ладони становятся влажными от желания обнять ее.

Ее расстроенные глаза на бледном лице поднимаются, чтобы встретиться с моим взглядом.

― Это должно быть в последний раз.

В последний раз? Нет. Последнего раза не будет никогда. Я смирился с тем, что предаю человека, который близок мне, как брат. Я никогда не отпущу Сабину ― она будет моей до скончания веков, даже если никогда не наденет мое кольцо на палец.

Но, конечно. Она может пытаться убедить себя, что это в последний раз.

Ее сердцебиение учащается, когда энергия между нами меняется. Я чувствую запах Максимэна через дверь; он сейчас в конце коридора, за пределами слышимости, засовывает палец в киску Серенит, пока думает, что все спят. Он крутой старый ублюдок, но эта женщина всегда была его слабостью.

А значит, Сабина в моем полном распоряжении.

Я делаю шаг вперед с таким властным видом, что с ее губ срывается изумленный вздох.

Опираясь одной рукой на высокий каркас кровати с балдахином, я нависаю над ней и приказываю низким голосом:

― Ложись на кровать.

Ее глаза словно загораются изнутри.

― Разве ты не собираешься сначала поцеловать меня?

― О, маленькая фиалка. Сегодня я поцелую тебя тысячу раз, но начну не с этого.

Я слышу, как ее дыхание перехватывает. Глаза, похожие на глаза олененка, не отрываются от меня, пока она медленно опускает свою пухлую попку на одеяло. Кровь бурлит в ее венах, как паводок в овраге.

Она смотрит на меня сквозь ресницы, словно ожидая приказа.

Моя рука сжимает столбик кровати.

― Сними трусики.

Она смещается к центру кровати, медленно задирает ночную рубашку, давая мне возможность увидеть ее кремовую кожу в лунном свете, и спускает кружевной лоскут ткани по кожаным ножнам кинжала, пристегнутым к ее бедру.

Я еще даже не прикоснулся к ней, но чувствую, что ее киска уже увлажнилась.

Мой взгляд падает на то место, которое дразняще прикрыто ее ночной рубашкой.

― А теперь покажи мне, как ты себя ласкаешь.

Ее рука теребит ткань ночной рубашки.

― Я этого не делаю.

Я ласково фыркаю на ее ложь.

― Дорогая, все это делают.

Она прикусывает зубами нижнюю губу, а по ее шее растекается такой восхитительный розовый цвет, что мне хочется слизать его, как глазурь. Теперь она отводит глаза, внезапно смущаясь. Ей нечего стесняться ― мысль о том, что она прикасается к себе, возбуждает меня как ничто другое. Моя маленькая фиалка бесстрашна, когда дело доходит до укрощения единорога, но в спальне краснеет.

Но это не страшно. Потому что я собираюсь разрушить все ее мысли о целомудрии, пока ее потребности не станут такими же порочными, как мои.

Я обхватываю ее стройные лодыжки и притягиваю ее задницу к краю кровати, так что ее голова оказывается на уровне моего пояса.

Я обвожу пуговицу брюк средним пальцем.

― Тогда прикоснись ко мне.

Ее нижняя губа снова оказывается между зубами, когда она нерешительно берется за дело, не понимая, как расстегиваются пуговицы на мужских брюках. Но она решает эту проблему, а затем выпускает на свободу мой тяжелый член, который устремляется к ней, словно ведомый собственным разумом.

На секунду она перестает дышать.

― Возьми его в рот, ― приказываю я.

Ее нос пересекает обеспокоенная морщинка.

― Я не знаю как.

― Маленькая фиалка, если твои губы обхватывают мой член, значит, ты все делаешь правильно. ― Я подталкиваю ее за затылок к своему ноющему паху. Она смачивает губы. Вдыхает. А потом…

Чистое, блядь, волшебство.

Ощущение, когда я вставляю свой член между пухлыми губами Сабины, не что иное, как экстаз. Она берет меня так охуенно, будто рождена для того, чтобы сосать мой член. Клянусь, я так тверд, как никогда в жизни, так тверд, что из кончика уже течет.

Моя рука сжимает в кулак ее шелковистые локоны. Я слышал, что Ферра восстановила длину ее волос, но сам не видел их до сегодняшнего вечера. Мне больше нравились волосы длиной до подбородка, но я не собираюсь жаловаться на косу, которую можно намотать на запястье, пока я направляю ее покачивающуюся голову.

Я стону от волны нарастающего удовольствия.

У нас не было секса с момента ее помолвки ― будет ли она готова, когда я ворвусь нее?

Будет ли она стонать? Задыхаться? Умолять об этом?

Мои яйца напрягаются, когда я достигаю грани, за которой не смогу терпеть ее красивые губы, сосущие мой член. Если я не зароюсь в нее в ближайшее время, меня разорвет на части.

Схватив ее за косу, я с рваным стоном выхожу из ее рта.

Мой голос хриплый, когда я приказываю:

― Теперь ложись.

Она прикасается пальцами к своим распухшим губам с таким видом, будто не может поверить в то, что только что сделала. Она откидывается на подушки, а я забираюсь на нее сверху, как зверь, готовый заявить права на свою добычу. Мои мышцы напряжены. Мой пульс стучит в ушах.

Я могу сорвать с нее эту ночную рубашку…

― Бастен, ― говорит она задыхаясь с пылающими глазами, ее тон быстрый и безрассудный. ― Я хочу, чтобы ты сжал мои запястья, как тогда, когда мы лежали на полу.

Адамово яблоко подпрыгивает у меня в горле. Неужели моя маленькая дикая кошечка просит о том, о чем я думаю? Если да, то в постели она смелее, чем я думал. Такая испорченная. И хотя я фантазировал об этом много ночей, я хочу быть абсолютно уверенным, что понял ее правильно.

― Вот так? ― спрашиваю я, поднимая ее запястья над головой и прижимая их к матрасу.

Она стонет самым восхитительным образом. Ее бедра двигаются под моими, как будто мы снова боремся, как будто она хочет почувствовать то дразнящее трение, которое было в прошлый раз. Снова почувствовать эту борьбу за власть.

― Ах, ― говорю я. ― Так вот что тебе нравится. Ты хочешь, чтобы я удерживал тебя, Сабина?

Ее большие круглые глаза умоляют меня, говоря, что она не знает точно, чего хочет ― или, по крайней мере, как выразить это словами.

― Ты должна это сказать, ― бормочу я.

Она говорит:

― Трахни меня так, будто мы деремся.

Она даже не представляет, какой эффект производят на меня эти слова. У меня стояк практически с первой встречи с ней, но именно в ту ночь, когда она попросила меня научить ее драться, мое влечение переросло в одержимость. Ощущая ее извивающееся тело под своим, слушая, как пульс учащается в ее венах, пока не захлестывает…

Я поднимаюсь на колени и перебираюсь через нее, отбрасывая назад свои волосы, выбившиеся из узла на затылке. Ее глаза следят за каждым моим движением, когда я слезаю с кровати и открываю ящики ее шкафа, роясь в них, пока не нахожу два шелковых пояса для халата.

Намотав их на ладонь, я возвращаюсь к кровати и привязываю ее левое запястье к изголовью. Она протягивает мне руку, но в ее глазах столько же страха, сколько и предвкушения, пока я связываю ее. Затем перехожу на другую сторону и проделываю то же самое с другим запястьем, пока ее руки не оказываются зафиксированными над головой.

По пути назад я подбираю с пола кинжал, который дал ей.

― Что ты делаешь? ― вздыхает она.

― То, о чем ты просила. ― Я набрасываюсь на нее, прижимаю нож к подолу ее ночной рубашки, разрезаю ткань по центру, а затем отбрасываю ее в сторону. Наконец-то. Боги, как же я мечтал об этой груди!

Ее запястья привязаны к кровати, и она не может помешать мне ласкать ртом ее соски.

Она стонет и выгибает спину, как кошка. Ее ноги обвиваются вокруг моих бедер, когда она пытается прижаться ко мне без помощи рук.

Я упираюсь основанием ладони в ее бедра, прижимая к себе ее извивающуюся попку. Мой член напрягается и вздрагивает, чувствуя близость ее влажного жара. Я впиваюсь зубами в ее нижнюю губу, срывая поцелуй, который превращается в сражение языков друг с другом.

Я стону ей в ухо:

― Ты даже не представляешь, как сильно я хотел трахнуть тебя каждую ночь, когда связывал твои запястья в лесу.

― Я тоже этого хотела, ― задыхается она. ― Я хотела, чтобы ты трахнул меня.

Эта девушка. Эта порочная, идеальная девушка.

Неудивительно, что мы с Сабиной получаем удовольствие от грубого секса, веревок и лезвий. У нас обоих было жестокое детство. Мы извращены, да. Мы жаждем темных вещей, которые формировали нас, потому что они навсегда стали частью нас. Меня поощряли причинять боль. Ее держали взаперти, били.

Да. Мы чертовы извращенцы.

Но вот в чем дело. Мы можем сделать из своего прошлого то, что хотим, и вернуть себе веревки и плети, если захотим.

― Бастен, ― стонет она, откинув голову назад так далеко, что в лунном свете блестит горло. ― Я должна почувствовать тебя. Сейчас же.

Кончик моего члена скользит по ее сочащейся киске, дразня внешние складочки. Из ее рта вырывается стон, достаточно громкий, чтобы я забеспокоился, что нас могут услышать. Я мотаю головой в сторону двери, прислушиваясь, нет ли там ее охранника.

Максимэн все еще в коридоре, отвлеченный Серенит, но я не знаю, надолго ли.

― Держи этот милый ротик на замке, ― ворчу я, поворачивая бедра так, что член во всю длину скользит вдоль ее киски. ― Если не хочешь, чтобы весь замок слышал, как ты стонешь, словно шлюха.

Ее бедра требовательно вздымаются вверх.

Один дюйм. Если я сдвинусь хоть на дюйм, то окажусь внутри нее…

― Я сейчас возьму тебя, маленькая фиалка. И ты ни черта не сможешь с этим поделать. Ты моя.

Она стонет, ее глаза расширяются в темноте. Удерживая свой вес на одной руке, я медленно ввожу свой член в ее тугое лоно. Она задыхается, ее руки напрягаются от шелковых пут. Я смотрю, как вхожу в нее ― я всегда буду смотреть на этот прекрасный момент, ― пока пот катится по моему подбородку.

Я не перестаю толкаться, пока не погружаюсь в нее до самого основания. Ее бедра бьются сами по себе, ища трения. Я знаю, чего хочет моя маленькая дикая кошечка.

Мои пальцы сжимают ее затылок, когда я вырываю у нее поцелуй.

Она бьется подо мной, пытаясь двигать бедрами, но с моим членом внутри она никуда не денется.

Я медленно выхожу и снова вхожу в нее, наслаждаясь тем, как с каждым толчком ее глаза закатываются назад. Ее связанные руки сжимаются в кулаки, одновременно с этим сжимая ее внутренние мышцы.

Она стонет:

― Бастен.

Она единственная, кто использует мое настоящее имя. Как будто для нее я не хищник с чередой убийств за плечами. Когда ее глаза мягко, доверчиво смотрят на меня, она заставляет меня думать, что у меня еще есть шанс стать кем-то большим, чем волк.

― Ты так хорошо держишься, маленькая фиалка. ― Я сдерживаю себя от тьмы, которая провоцирует вдалбливаться в нее все сильнее и сильнее. ― Ты так хорошо меня принимаешь.

Я ловлю ее губы, пока они не становятся моими, и вкладываю в поцелуй все, что чувствую к ней. Ее рот воюет со мной самым сладким образом, как рассерженный котенок. Ее язык проникает сквозь мои губы и встречается с моим.

Этот поцелуй святой. Он грязный. Он уничтожает меня.

Я сжимаю ее задницу, пока овладеваю ей. Ее ноги обхватывают мои бедра, приветствуя мой карающий ритм и прося еще больше.

― Сильнее, ― задыхается она.

Я упираюсь одной рукой в изголовье кровати, чтобы добиться лучшего угла проникновения, и перемещаю ее так, чтобы войти в нее глубже. Она стонет еще громче.

― Тебе нравится вот здесь, да? ― Я попадаю членом по тому месту, которое заставляет ее вскрикнуть, и вскоре она откидывает голову назад. ― Да?

Ее губы приоткрываются. Я слышу, как воздух набирается в ее легкие за секунду до того, как из нее вырывается крик, и, поскольку она не может заглушить его связанными руками, я зажимаю ладонью ей рот.

Она кончает в мою ладонь. Я ловлю ее крик, теплый и влажный на моей коже.

И когда она падает назад, измученная и опустошенная, а ее запястья безвольно повисают, привязанные к кровати, я ускоряю свой ритм. Ее полная круглая грудь подпрыгивает от каждого толчка. Я не могу оторвать от них глаз. От нее.

Она ― идеальное совершенство.

Мои яйца напрягаются, когда я приближаюсь к краю, упиваясь порочным предвкушением. В последний раз? Нет. Это не может быть в последний раз. К черту, я готов обречь себя на вечные муки в подземном царстве и предать всех, кто был мне дорог. Риск велик, но и награда огромная. Я не смогу видеть ее каждый день и никогда больше не почувствовать, как моя маленькая фиалка стонет подо мной.

С последним стоном я погружаюсь в нее так глубоко, как только могу. Мой член выплескивает горячие ленты спермы, отмечая ее как свою.

Я чувствую себя диким. Готовым к борьбе. Готовим делать это снова и снова.

Через несколько секунд я вытираю пот со лба, выхожу из нее и освобождаю ее запястья от пут. Я беру каждую из ее рук, растирая суставы.

Я мог бы оставаться в этом состоянии вечно, целуя каждую веснушку на ее теле.

― Полежи со мной, Бастен, ― шепчет она, касаясь рукой грубой щетины на моем подбородке.

Я опускаюсь на кровать и заключаю ее в объятия. Ее голова падает мне на грудь. Я расплетаю пальцами ее длинную косу, отчетливо осознавая парадокс, в который мы превратились.

Она пыталась держаться от меня подальше, как и я от нее.

Наша любовь ― опасная игра, извращенный танец хищника и жертвы. Она любит меня, несмотря на стрелы, которые я пустил в ее душу. Эта любовь одновременно нежная и опасная, как олень, смотрящий в глаза охотника, не способный устоять перед притяжением необъяснимой связи.

Каждый украденный миг лишь углубляет раны, которые, как мы знаем, в конце концов останутся у нас обоих.

― Бастен, ты любишь меня?

Я застываю от челюсти до пальцев ног. Ужас. Чистый, мать его, ужас ― вот что наполняет меня.

Я прижимаюсь к изголовью кровати, пытаясь скрыть свое неглубокое дыхание. Сильнейшим бойцам на арене противостоять легче, чем ей сейчас.

― Ты ― все для меня, Сабина. ― Слова застревают в моей груди. ― Но любовь требует самоотверженности. А я самый эгоистичный ублюдок на свете. Посмотри, как я уже…

Я не могу закончить мысль. Не могу напомнить нам обоим о том, как я уже разбил ее сердце и разрушил ее мечты.

Она замирает рядом со мной, и я внутренне проклинаю себя. Проклятые боги. Я не создан для таких эмоциональных разговоров. Дело не в том, что я не хочу говорить ей такие вещи, а в том, что я не знаю как.

Я вырос, избивая других мальчишек, чтобы заработать себе на пропитание. Среди воров, карточных шулеров и пьяниц. Более умный мужчина пообещал бы ей звезды с неба, но я хочу быть с ней честным. Я могу дать ей так мало, а она заслуживает всего мира.

Она начинает отстраняться, разочарование стекает с нее, как капельки пота, и я в панике притягиваю ее к себе настолько близко, чтобы обнять ладонями ее лицо.

Я грубо признаюсь:

― Если бы я мог кого-то полюбить, Сабина, то это была бы ты. Просто я не способен на это. Я слишком сломлен.

Она долго смотрит на меня, ища в моих глазах скрытые истины, а потом со вздохом отрывается от меня.

― Ты похож на них больше, чем думаешь.

Ее слова обжигают.

― На волков?

Она качает головой.

― Валверэев.

Это задевает еще больше. Я знаю, что она не пытается оскорбить меня, а просто говорит правду. Сегодня между нами что-то изменилось. Когда мы занимались сексом раньше, мы никогда не поднимали тему Райана. По молчаливому согласию, когда мы были вместе, всегда притворялись, что на ее пальце нет кольца, а над нашими головами не висит топор.

Почему?

Потому что мы с ней понимаем, что у нас нет будущего.

В ее глазах ― грустная капитуляция, как будто она знает, что путь перед нами в огне, но мы идем прямо в пламя.

Я прижимаю ее к груди и целую в волосы.

Я не позволю ей сгореть.

― Я закончил свою работу. ― Мои костяшки пальцев сгибаются, они все еще разбиты от ударов по челюсти Макса. ― Завтра я освобожу Максимэна от обязанностей твоего телохранителя. С этого момента я буду рядом с тобой каждый день.

Это моя версия признания в любви. Знает ли она об этом? Понимает ли она? Это лучшее, что я могу предложить, хотя я знаю, что это лишь крохи по сравнению с тем, чего она заслуживает.

Мой голос хрипит, когда я говорю:

― Я всегда буду защищать тебя, маленькая фиалка.

Глава 7

Сабина

Вереница горожан, ожидающих возможности попасть на арену Дюрена, тянется до самого восточного рынка, но карета Райана проносится прямо через ворота и останавливается под аркой с колоннами. Я выглядываю из окна кареты ― вверх, вверх, вверх ― на стадион, который вздымается достаточно высоко, чтобы заслонить солнце. Рев толпы на трибунах уже пробирает меня до костей, а мы еще даже не вошли внутрь.

Снаружи Бастен, облаченный в сверкающие доспехи стража, открывает дверь и протягивает руку, чтобы помочь мне спуститься.

― Миледи.

Сегодня он ― идеальный бесстрастный солдат. Любой, кто посмотрит на него, увидит лишь стоического телохранителя, который с таким же успехом мог быть сделан из дерева, так хорошо он скрывает свои истинные чувства.

Но я замечаю, как его шершавая ладонь на секунду задерживается на моей, и вспышку желания когда мы встречаемся глазами, прежде чем оба отводим взгляд.

В горле пересыхает. То, что мы делали прошлой ночью…

Руки дрожат, и сложенный шелковый веер выскальзывает прежде, чем я успеваю его поймать.

В тот же миг Райан вылезает следом за мной. Всю дорогу от Сорша-Холла он был странно молчалив, рассеянно поджимал губы, беспокойно покачивал ногой. Но теперь он опускается, чтобы подхватить мой веер, и, когда вручает его мне, на его лице снова появляется маска беззаботного, снисходительного представителя высшего общества.

― Ваш веер, миледи.

Еще несколько недель назад я бы не узнала маску в этой высокомерной улыбке, скрывающей чувства, о которых я могу только догадываться. В груди поднимается волна неожиданной вины. Я ношу обручальное кольцо Райана, но именно имя Бастена я выкрикивала прошлой ночью. Я никогда не беспокоилась о верности Райану, потому что наша помолвка заключена против моей воли.

Я не обязана хранить свое целомудрие для него.

И все же по какой-то причине в последнее время я не могу заставить себя ненавидеть Райана так же сильно, как когда-то. По дороге из Бремкоута он был для меня дьявольски красивым лицом, которое я видела один раз, и коллекцией скандальных слухов. Однако с момента прибытия в Сорша-Холл он стал для меня личностью.

Высокомерным засранцем? Да. Коварным ублюдком? Конечно. Но все равно человеком.

Он протягивает мне веер, затем, ухмыльнувшись, переводит взгляд на мое низкое декольте, и я внутренне стону.

Конечно. В тот самый момент, когда я начинаю немного теплее относиться к нему, он показывает себя с худшей стороны.

― Ферра сотворила чудо с твоими волосами, ― замечает Райан, поглаживая пальцами локон моих волос, но его взгляд по-прежнему устремлен на обнаженные изгибы моей груди.

Я чопорно тяну вверх вырез. Бриджит одела меня в прозрачное белое платье с вызывающе глубоким декольте и двумя белыми шелковыми накладками по спине, расшитыми узором из перьев, создающим впечатление крыльев. По приказу Райана мои только что восстановленные волосы рассыпаются свободными волнами до щиколоток.

Я с раздражением вырываю волосы из его рук.

― Я бы предпочла, чтобы мои волосы были заплетены в косу. В таком виде я слишком напоминаю ту версию себя, когда меня заставили скакать голой через половину Астаньона.

Улыбка Райана становится дьявольской.

― В этом весь смысл, певчая птичка. Сегодняшние бои проводятся в твою честь. Я открыл арену для всех жителей Дюрена, чтобы они тоже помнили о том, какие огромные усилия ты приложила, чтобы оказаться рядом со мной.

Он протягивает мне руку.

Я бросаю взгляд через его плечо на Бастена. Его челюсть сжата до скрипа зубов, и так и просится, чтобы я коснулась ее губами.

Святые боги, это была ошибка ― смотреть на него.

Мои щеки сразу теплеют, дыхание перехватывает, когда я вспоминаю, как его греховный рот ублажал мое тело.

Никогда больше, говорю я себе. Он только причинит мне еще больше боли.

Я сжимаю руку Райана, пока мои фантазии о его лучшем друге не захватили меня полностью.

С Бастеном в качестве нашей незримой тени, наполняющей меня воспоминаниями о прошлой ночи, Райан ведет меня на трибуны. Арена Дюрена славится на все семь королевств. Здесь устраивают ежегодные элитные скачки Астаньона ― «Фейчейз», а также театральные представления в честь богов по праздникам. Но больше всего он известен своими боями. Гладиаторские поединки, в которых костюмы и декорации воспроизводят мифические битвы бессмертных. На самом деле вся эта помпезность ― лишь прикрытие для дикого, кровавого зрелища.

Но, эй, Валверэи умеют развлекать.

Многоуровневые трибуны стадиона вмещают десять тысяч человек, и сегодня, учитывая свободный вход, все места заняты, а снаружи все еще тянутся длинные очереди. Продавцы предлагают жареные орехи и индюшачьи ножки. От гула множества голосов вибрирует кирпичная кладка под ногами.

Мы проходим через открытые переходы под трибунами, которые ведут нас мимо статуй десяти Бессмертных, затем поднимаемся по мраморной лестнице в ложу Бессмертных, предназначенную исключительно для знати и особых гостей.

В отличие от нижних уровней арены, где бедняки теснятся на немногочисленных местах в тени тентов, в ложе Бессмертных есть большой навес, поддерживаемый мраморными колоннами, с массивными занавесами, свисающими по обе стороны. На столике с закусками расставлены тарелки с ассорти из сливовых пирожных, засахаренного миндаля и сушеной вишни. В ложе с комфортом разместится сотня гостей, но сегодня их должно быть вдвое больше.

Толпы элегантных лордов и леди в своих причудливых нарядах и нарисованных золотом линиях фей, выглядят готовыми к балу. Леди Солвиг, лорд Гидеон, леди Руна, лорд Берольт и леди Элеонора уже здесь, они расположились на мягких диванах в самом дальнем углу, а слуга опрыскивает матриарха душистой водой.

Поразительная женщина с серебристыми волосами в струящемся платье оранжевого цвета машет мне рукой через толпу, и через секунду я узнаю ее.

Это Ферра. Она изменила свою внешность с помощью своего дара. Серебристые волосы вместо цвета вороного крыла. Темные, подчеркнуто-заостренные брови фей. Хоть она и не дворянка, но, должно быть, пользуется достаточным уважением, чтобы заслужить приглашение в ложу Бессмертных.

Бастен останавливается у мраморных колонн, вставая в строй с другими стражниками, и я не могу не оглянуться через плечо, ощущая его потерю, как облако, заслонившее солнце.

На каком-то уровне он нужен мне, как воздух. Даже несмотря на то, что его предательство обожгло меня сильнее, чем это могло сделать солнце, какая-то часть меня знает, что я буду возвращаться, чтобы снова и снова обжигаться. Что-то произошло между нами за те недели в лесу, мы словно два дерева, выросшие вместе, которые теперь никогда не разлучить.

Глаза Бастена не покидают меня. Даже стоя к нему спиной, я знаю, что все его внимание приковано ко мне. Конечно, он мой телохранитель, но жар, исходящий от него, просто греховен.

Мы с Райаном едва успеваем сделать три шага в ложу, как металлический гонг со стороны боевой площадки заставляет меня вздрогнуть так сильно, что я инстинктивно вцепляюсь в руку Райана.

По толпе прокатывается рев, заставляющий дрожать фужеры с шампанским.

Я прижимаю руку ко лбу.

― Что это было, черт возьми?

― Первый бой, ― говорит Райан, его глаза сверкают озорным восторгом при виде моей растерянности. ― Проходи. Смотри. И если тебя это впечатлит, просто подожди до испытаний Турнира самых стойких. Слугам понадобится неделя, чтобы выгрести весь пропитанный кровью песок.

Он ведет меня к перилам ложи, где я вижу одного бойца, торжествующе поднявшего меч. Другой боец в серебряных доспехах лежит на песке, залитом кровью.

Он мертв.

Толпа скандирует:

― Победа! Победа!

Пирожное с яблочным маслом, которое я съела на завтрак, переворачивается у меня в желудке, и все, о чем я могу думать, ― это то, что мне нужна вода, пока меня не стошнило.

― Это был Магнус Ланкастер? ― Леди Руна бросается к перилам, и ее шампанское выплескивается на толпу внизу. Она недовольно морщится: ― О, черт. Это был Магнус. Я поставила на его победу десять серебряных.

Магнус Ланкастер? Погибший боец? Имя знакомое… я вспоминаю, что он был одним из бойцов в тот вечер, когда Райан объявил дату нашей свадьбы. В то время зрители боготворили его и его акробатику.

Теперь он мертв, а его некогда обожающие фанаты кружат вокруг подноса с сыром, не обращая внимания на его окровавленный труп.

― Крылатая Леди наконец-то почтила нас своим присутствием. ― Лорд Берольт подходит ко мне, долго и беззастенчиво разглядывая мою грудь в платье с низким вырезом. Какой отец, такой и сын, мрачно думаю я. Голос лорда Берольта сочится сарказмом, когда он добавляет: ― Мы с нетерпением ждали твоего появления, моя дорогая.

Мои губы сжимаются в саркастическую улыбку. Я указываю на мертвое тело, которое утаскивают служители арены.

― Разве это не достаточное развлечение?

В ответ на мою колкость он смеется во всю глотку.

― Развлечений никогда не бывает достаточно. Но сегодня мы выложимся на полную. ― Он бросает загадочный взгляд в сторону Райана, который прочищает горло и крепко сжимает мою талию.

Барабанная дробь, доносящаяся со сцены ведущего представление, отвлекает наше внимание, поскольку начинается следующий бой. Райан пользуется случаем, чтобы увести меня подальше от своего развратного отца.

― Пойдем. Я хочу тебя кое с кем познакомить.

Все взгляды переключаются на меня, пока мы идем мимо женщин в платьях с открытыми плечами и мужчин с остроконечными каффами. Перешептывания тянутся за мной как шлейф, когда они видят крылья, украшающие мою спину.

Райан берет с подноса слуги фужер с шампанским.

― Ты выглядишь так, будто тебе это нужно.

― Боги, да. ― Я выхватываю фужер из его рук и отпиваю глоток. ― Алкоголь может быть единственным способом пережить сегодняшний день.

Мы останавливаемся возле спускающегося слева занавеса, где высокий мужчина с густой копной темно-русых волос разговаривает со священником Красной церкви. Солнечный свет отражается в его волосах, подсвечивая белую полоску у линии роста волос.

Шампанское застревает у меня в горле. Я знаю этого человека.

Когда я видела его в последний раз, на его лице была атласная маска, но я помню его необычные волосы из «Гамбита Попелина» ― это был тот человек, который наблюдал за мной из бара.

― Великий клирик Беневето, ― непринужденно говорит Райан, ― позвольте представить вам мою невесту, леди Сабину Дэрроу из Бремкоута.

Прежде чем я успеваю остановиться, из моего рта вылетает шампанское. Великий клирик? Вот кто этот загадочный человек?

Я пытаюсь притвориться, что мой шок был кашлем, в то время как слуга подбегает с салфеткой для жидкости, стекающей по моему подбородку.

― Простите. Не туда попало. ― Я неуверенно смеюсь, вытирая рот, пока пытаюсь взять себя в руки.

Льдистые глаза Великого клирика смотрят на меня так, будто могут разглядеть мои самые сокровенные мысли. Я полагала, что Великий клирик похож на большинство могущественных людей в Астаньоне: старый, обрюзгший и источающий богатство. Но ему не может быть больше тридцати пяти, а его стройная фигура скорее намекает на тренировки по фехтованию, нежели на наслаждение едой и вином.

Как часто мне говорили, что Райан и Великий клирик ненавидят друг друга. Они оба жаждут трона Астаньона, и я не сомневаюсь, что каждый из них пойдет на крайние меры, чтобы заполучить его, ― так какого же черта он здесь, общается с Райаном за выпивкой, словно они старые друзья?

Я бросаю настороженный взгляд на Райана, но он сохраняет на лице уверенную улыбку.

― Леди Сабина, ― слегка кивнув, говорит великий клирик Беневето. ― Слухи о вашей сенсационной поездке дошли до Старого Короса.

Райан усмехается.

― Это неудивительно. Я готов поспорить, что даже дикари, обитающие в гаэтанских скалах, уже слышали о ее поездке обнаженной.

Оба мужчины смеются.

Я смотрю на Райана, и кровь закипает в моих венах. По приказу Великого клирика священники напали на меня в Шармоне. Они называли меня развратной. Шлюхой. Райан все это знает. И теперь он обменивается с этим человеком шутками на мой счет.

Бастен дал бы в нос Великому клирику.

Земля снова содрогается, толпа приветствует очередную смерть. Бьют барабаны. С таким же успехом барабанщики могли бы стучать по моим вискам, учитывая, как болит моя голова.

― Кстати, о Старом Коросе, ― небрежно бросает Райан, ― как здоровье достопочтенного короля Йорууна? Уже несколько недель наших гонцов не пускают в ворота замка Хеккельвельд, ссылаясь на то, что Йоруун не принимает гостей.

В непринужденном тоне Райана слышится угроза. Я была права. Эти мужчины действительно ненавидят друг друга.

Великий клирик Беневето поглаживает свою челюсть, на которой в лучах солнца поблескивает тень золотистой бороды, несмотря на то что священники должны быть чисто выбриты.

― Не обращай внимания на слухи. Королю девяносто лет; естественно, он легко устает и не может принимать толпы посетителей. Уверяю тебя, он здоров ― я видел его не далее как на прошлой неделе.

Острый взгляд Райана впивается в Великого клирика, как осколки стекла.

― Странно, что старик его возраста так быстро поправился. Месяц назад ходили слухи, что он при смерти.

В ответ Беневето скалится в язвительной улыбке.

― Ты сомневаешься в силе духа нашего короля? Ну, верховный лорд Валверэй, некоторые назвали бы это изменой. ― Он смеется, как будто шутит, но темный взгляд его глаз такой острый, что может пронзить плоть. ― Как по мне, это еще одна причина, по которой Астаньон должен стать теократией. Слишком рискованно доверять судьбу нашего королевства одному человеку. Лучше, если пастырем наших подданных будет длань Красной церкви. Совет короля согласен со мной ― они уже подали прошение об изменении закона. Полагаю, оно будет принято до зимы.

Челюсть Райана сжимается так сильно, что я боюсь, как бы у него что-нибудь не сломалось. Его щеки заливает красная волна гнева. Пытаясь удержать под контролем свое возмущение, он ядовито выплевывает:

― Вот как? Я уверен, что это не имеет никакого отношения к монетам, которыми ты набиваешь карманы Совета короля.

Великий клирик отставляет бокал.

― Простите, ― хрипло говорю я, уставшая от этих политических маневров. ― Шампанское …мое горло… мне нужно немного воды.

По моей коже ползают мурашки, пока я пробираюсь сквозь толпу к столику с закусками, где я наливаю воду из кувшина в стакан и пью ее небольшими глоточками.

В десяти шагах от меня Бастен незаметно отделяется от остальных охранников и подходит к дальнему краю стола. Он внимательно следит за стадионом, словно сканируя толпу на предмет потенциальной угрозы.

― Ты бледная, ― говорит он низким голосом, не глядя в мою сторону. ― У тебя дрожат руки.

― Я в порядке. Тебе не следует разговаривать со мной на людях.

― Великий клирик тоже не должен с тобой разговаривать после того, что сделали его жрецы. Особенно после того, как он посмотрел на тебя в этом платье, когда ты вошла.

Его бархатистая ярость струится по моей коже, заставляя дрожать.

― Тебя не касается, как мужчины смотрят на меня. ― Мой взгляд устремлен куда угодно, только не на него.

Его голова дергается в мою сторону, но он борется с инстинктом встретиться со мной взглядом и хватается обеими руками за перила.

― Ты права. Не с обручальным кольцом Валверэя на твоем пальце.

Я не могу отрицать, что в ответ на это мой желудок сжимается. Это не моя вина, что я ношу кольцо Райана, а не его. У Бастена были все шансы сделать меня своей женщиной, но он воспользовался мной, а потом бросил у дверей дома моего врага, прекрасно зная, как сильно я ненавижу идею брака с Райаном.

Его ложь до сих пор свежа в моей памяти, как нетронутая роса.

В Саленсе я буду называть тебя своей женой…

Слезы подступают к моим глазам, и я опрокидываю стакан с водой. Мне требуется вся моя сила, чтобы не смотреть на него, когда я шиплю:

― Не только кольцо Валверэя. Я ношу платья Валверэя. Сплю на простынях Валверэя. Может, я была не права, когда так сурово судила Райана до встречи с ним. Он дает все, что мне нужно.

Краем глаза я вижу, как у Бастена сжимается мускул на челюсти. Тишина между нами полна невысказанных слов. Он колеблется, прежде чем находит в себе мужество нарушить ее.

― Все?

В тембре его голоса звучит боль и незащищённость, как будто его сердце замерло после этих слов. Мое собственное сердце стучит, и мне приходится сдерживать себя, чтобы не заверить его, что, конечно же, я не спала с Райаном; я все еще принадлежу Бастену, даже после всего произошедшего.

Но он не заслуживает моих успокаивающих слов.

Я бормочу:

― Это тоже не твое дело.

― Разве? Ты умоляла меня привязать тебя к кровати прошлой ночью.

Между нами вспыхивает огонь. Гнев. Обида. Ревность. Желание. Напряжение ощутимо настолько, что практически сжигает кислород между нами. Кажется, что в любую секунду тканевые салфетки воспламенятся.

Мы сошли с ума? Мы не должны вести этот разговор здесь. Если кто-то нас подслушает, нас обоих могут бросить в темницу. Или, что еще хуже, заставят сражаться друг с другом на этом проклятом судебном процессе, который они называют Турниром самых стойких.

Он так сильно сжимает руками перила, что его костяшки белеют. Затем поворачивает голову на дюйм, чтобы поймать мой взгляд. Огонь в его темных глазах обжигает и я боюсь, что он вот-вот обмакнет меня в кувшин с медом и начнет слизывать его у всех на глазах.

Я сжимаю руку в кулак, чтобы не дать ему пощечину, но не могу сдержаться и поворачиваюсь к нему лицом, щеки пылают от негодования.

― Как ты смеешь…

Но прежде чем я успеваю закончить мысль, его внимание переключается на арену за моей спиной, и в его теле происходят изменения. Его лицо, загорелое от долгих дней, проведенных в лесу, бледнеет, словно от него отлила вся кровь.

Его рука на эфесе меча дрожит.

Дрожит.

Я видела, как Бастен с улыбкой на губах сражался с четырьмя волканскими налетчиками.

А теперь он дрожит?

― Бастен? ― Мой голос тихий и встревоженный. ― Что случилось…

Мои слова замирают, когда я провожаю его взгляд до арены. Сначала я не понимаю, на что смотрю. Мы находимся далеко от происходящего, и я не обладаю острым зрением Бастена.

Одинокая фигура пересекает арену. Человек необычайно мал. На самом деле, слишком мал, чтобы быть настоящим бойцом. Это карлик? У меня желудок сжимается от мысли, что у Валверэев настолько дурной вкус, и они выставили на ринг такого человека.

Но тут с бойца падает непомерно большой шлем, и, когда он спотыкается, в его движениях видна детская неуклюжесть.

Я перестаю дышать.

Вот что заставило Бастена вздрогнуть.

Боги в аду ― это ребенок.

***

И не просто ребенок. Прежде чем мальчик снова надевает шлем, я замечаю на его правой щеке след от ожога.

Это тот самый замерзающий уличный мальчишка с улицы возле «Гамбита Попелина». Тот самый, к которому я отправила кошку, чтобы согреть его.

― Я знаю этого мальчика, ― выдыхаю я. ― Я видела его шрам от ожога раньше…

― Не шрам. ― Челюсть Бастена застывает. ― Клеймо. Буква J. Он один из мальчиков Джоки.

Я поворачиваю голову к Бастену и провожу глазами по глубоким морщинам на его лице, потому что на людях я не смею касаться его больше, чем взглядом.

Джоки был человеком, который вырастил Бастена как уличного бойца, который бил и морил его голодом, который заставлял его сражаться с другими мальчишками ради денег.

Неудивительно, что первой реакцией Бастена была дрожь: сколько ему было лет, когда его заставили вступить в первый бой? Он был возраста этого ребенка? Младше?

Даже с расстояния видно, что ребенок плачет и вытирает глаза.

Бедный мальчик напуган.

Когда барабаны стихают, диктор поднимается по лестнице на сцену и говорит через рупор, чтобы усилить свой голос.

― Дамы и господа, сегодня мы воссоздаем тот сказочный день в жизни юного бессмертного Вудикса, когда он…

― Этого не может быть. ― У меня голова идет кругом. ― Райан не стал бы отправлять ребенка на гладиаторские бои, не так ли?

Семья моего жениха может быть разной ― лжецами, обманщиками, ворами, ― но я не могу поверить, что под голубым небом бессмертного Вэйла Валверэи могут так поступить.

Бастен мрачно бормочет:

― Райан? Нет.

Мои губы раздвигаются от понимания.

― Берольт.

Молчание Бастена подтверждает мою догадку.

Раздается грохот механизмов и открывается люк в подвал арены, образуя большую прямоугольную дыру в двадцати шагах от мальчика. У меня сводит желудок. Что будет дальше? Это бесчестно выводить ребенка против взрослого бойца.

Десятитысячная толпа стадиона пульсирует от волнения, ропот недовольства распространяется как лесной пожар. Не я одна возмущена этим преступлением. Раздаются гневные крики, когда безопасность ребенка оказывается на волоске. В ложу Бессмертных летит стеклянная бутылка, которая разбивается о перила.

Бастен выхватывает меч.

― Райан! ― Я замечаю своего будущего мужа в десяти шагах от себя и бросаюсь к нему, а Бастен следует за мной.

Мои пальцы впиваются в черный шелк рукава Райана.

― Райан, что это, черт возьми, такое?

Райан делает медленный глоток шампанского.

― Это следующий бой, дорогая.

Он говорит так непринужденно, словно сообщает мне о погоде. Моя кровь холодеет. Неужели он действительно настолько бессердечен? Или это блеф? Райан всю жизнь скрывал свои истинные чувства, и я еще не научилась читать его.

Диктор продолжает:

― …в битве нашего бога со смертоносным золотым когтем, которого сегодня представляет один из злобных тигров Кравады!

С грохотом из провала поднимается клетка. В тесном пространстве вышагивает тощий тигр. Рев толпы заставляет тигра низко присесть, прижав уши, ошеломленного и напуганного не меньше мальчика.

Из его пасти течет слюна ― знак беды.

Ярость стекает по задней стенке моего горла, пока не скапливается в животе, превращая внутренности в расплавленный свинец. Еще одна бутылка из разъяренной толпы разбивается об угол стола с закусками, и леди Руна вскрикивает.

― Они животные!

Ферра опускает бокал с шампанским на стол так сильно, что он опрокидывается и разбивается вдребезги.

― Они животные? Толпа? Надеюсь, следующая бутылка прилетит в твой гребаный нос.

Леди Руна задыхается.

Диктор поднимает руку. Барабаны бьют все быстрее, быстрее и быстрее, а потом внезапно останавливаются.

Диктор опускает руку.

― Выпустите тигра!

― Нет! ― Я сжимаю руку Райана так сильно, что на ней остаются следы. Как Верховный лорд, он имеет власть над всем на арене. Он может положить этому конец. ― Скажи им, чтобы они прекратили это, Райан!

Райан терпеливо позволяет мне дергать его, словно я маленький ребенок. Его голова поворачивается с холодным безразличием, чтобы встретить мой взгляд.

― Если бы только кто-то мог это остановить.

В его словах так много недосказанности. Я не сразу улавливаю смысл, потому что правда слишком ужасна, но когда понимаю, отпускаю его руку, словно он ― огонь, а я ― хворост.

Я отступаю назад, дыхание сбивается.

― Ты меня подставил.

В ответ Райан осушает свой почти полный бокал шампанского. Он бросает его на землю рядом с разбитым бокалом Ферры, и тот тоже разлетается на осколки, как будто уже ничего не имеет значения. В этом логове нечисти, возможно, так и есть.

Он смотрит на меня взглядом безумца.

― Что ты будешь делать, певчая птичка?

Боги, теперь все становится ясно. Берольт сомневается в моем даре. Это шоу, но артист ― не мальчик на песке. На сцене выступаю я. Они хотят, чтобы я использовала свой дар для общения с тигром. Здесь, на глазах у десяти тысяч человек.

Или они позволят мальчику умереть.

Я медленно отступаю назад, качая головой в неверии, в поисках подходящих слов, чтобы сказать Райану, насколько он отвратителен. Возможно, это была идея Берольта, но Райан знал. Будь он проклят. Будь он проклят!

Тигр выбегает из клетки, прижав уши, и с шипением бросается к трибунам.

Я забываю о Райане. Я забываю о Великом клирике, чья работа ― оберегать души всех жителей королевства, особенно детей, и обо всей могущественной элите, которая ничего не делает, чтобы спасти ребенка.

― Сабина, подожди. ― Бастен бормочет достаточно тихо, чтобы слышала только я. ― Они используют тебя. Дай им то, что они хотят, и они будут использовать тебя еще больше, только для худших целей.

Бастен знает Валверэев почти как свою собственную семью, поэтому я не сомневаюсь в его предупреждении. Но какой у меня выбор?

― Это ребенок, ― шепчу я.

Я хватаюсь за перила и сосредотачиваю все свое внимание на арене для боя.

Тигр находится примерно в ста шагах от ложи Бессмертных. Я никогда не пыталась общаться с животными на таком расстоянии, но бывали случаи, когда звери чувствовали мой призыв с большого расстояния и приходили на помощь.

Остановись, ― говорю я тигру. ― Не причиняй вреда мальчику.

Тигр не слышит меня, а если и слышит, то не слушается. Я чувствую, как в воздухе витают нити его непреодолимого страха.

Рев десяти тысяч разгневанных голосов почти парализует его. Он снова шипит, охваченный паникой.

Мальчик поднимает копье трясущимися руками, и тигр обращает свой взор на него. Я чувствую облегчение животного. Наконец-то у него появилась четкая цель.

Подожди! ― кричу я. ― Не нападай!

Тигр даже не смотрит в мою сторону.

Нет, нет, нет…

У меня мало времени ― тигр уже несется к мальчику, который поднимает свое жалкое копье. Но что я могу сделать?

Разве что, может быть, я выбираю неправильный подход.

Я закрываю глаза. Мои разрозненные мысли исчезают, когда невидимый посыл проносится над шумной толпой и попадает прямо в уши тигра, покрытые мехом. Затем я тянусь еще дальше. Дальше, чем когда-либо. Боль раскалывает мой череп, но я продолжаю давить, пока не чувствую, как что-то отпирается, как засов, вставший на место.

Яркое солнце. Странный песок под ногами. Людей так много, как листьев в джунглях.

Мысли тигра приходят ко мне не в виде слов, а в виде вспышек образов. Каким-то образом я нахожусь внутри сознания тигра. Мне больно, как ему. Я боюсь так, как боится он. Я чувствую, как его ужас достигает пика в тот момент, когда мальчик направляет на него копье.

Инстинкты тигра встают на место, как сломанная кость. Я чувствую его холодную уверенность, когда он отдается своей дикой природе. С рычанием, которое эхом отражается от навесов арены, зверь обнажает свои трехдюймовые клыки.

Зрители замирают в испуганной тишине. Присутствующие в ложе Бессмертных наблюдают за разворачивающейся внизу драмой, как зачарованные. Я смутно осознаю, что Райан все еще рядом со мной ― единственный человек из десяти тысяч, который не следит за тигром.

Потому что он наблюдает за мной.

Боги, как же я его ненавижу.

Моя ненависть больше, чем шипов на всех розах в мире.

Я так ошибалась, что сочувствовала ему, чувствовала хоть каплю вины за то, что предала его, чувствовала что-то, кроме ярости…

Отступая назад, я неловко ударяюсь о стул, и сильная рука Бастена, лежащая на моей спине, ловит меня.

― Маленькая фиалка. ― Он шепчет достаточно тихо, чтобы слышала только я, и его горячее дыхание несет в себе ту же настоятельную необходимость, которую я ощущаю в своих венах. ― Ты не должна этого делать.

― Но я должна.

Я резко вдыхаю, хватаясь за перила, и снова обращаю внимание на тигра, который угрожающе рычит на мальчика.

Мальчик с боевым кличем бросает копье, но оно падает на землю, не причиняя никакого вреда.

По кончикам пальцев пробегает дрожь, и я клянусь, что чувствую, как хрустит песок под лапами тигра.

И я просто говорю:

Остановись.

За три шага до мальчика тигр останавливается, выгнув спину и навострив уши. Его массивная голова поворачивается, чтобы посмотреть на ложу Бессмертных.

Толпа затихает настолько, что я слышу, как навесы колышутся от ветра. Медленно мальчик выглядывает из-под шлема. Один за другим глаза зрителей обращаются ко мне, прослеживая линию взгляда тигра.

Шепот проносится по коже, как мурашки.

― Крылатая Леди…

― Она использует свою силу…

― …противостоит Валверэям…

Но я игнорирую все, кроме ментальной связи с тигром.

Я здесь, ― говорю я животному. ― Я друг. Ты в безопасности.

Тигр опускает морду и проводит лапой по голове, словно у него в ухе что-то жужжит. Но это мой голос. Мой дар позволяет соединиться с животным на более глубоком уровне, чем я считала возможным.

Друг? ― Осторожно повторяет он.

Я едва не смеюсь, на глаза наворачиваются слезы.

Да! Друг! И этот мальчик? Он тоже друг.

Тигр еще несколько раз проводит лапой по ушам ― ему не нравится зуд моего голоса в голове, но, кажется, он понял мое послание. На несколько напряженных мгновений он остается сидеть на песке, лицом к ложе Бессмертных.

Лицом ко мне.

По мере того как становится ясно, что тигр собирается пощадить мальчика, ропот в толпе перерастает в возбужденные крики неверия. По стадиону разносятся крики ― Наша Крылатая Леди! ― и краем глаза я вижу сотни рук, складывающихся в крылья.

Райан рядом со мной испускает неровный выдох. Можно было бы принять это за облегчение от того, что мальчик в безопасности, но я знаю лучше.

Райан просто рад, что его ловушка сработала.

― Клянусь богами, певчая птичка, ― говорит он, впиваясь в меня глазами. ― Ты покорила тигра. Толпу. Ты покорила меня…

Он замолкает, когда я бросаю на него яростный взгляд.

Я чувствую, как продолжаю сливаться с хищником. Теперь я наполовину тигр, наполовину девушка, и я не уверена, кто из нас более злобный.

Низко и опасно я шиплю:

― Что там говорил твой отец? Недостаточно развлечений? Я могу это изменить.

Ярость затуманивает мое зрение, кружит голову и опьяняет. Я теряю себя, но обретаю нечто могущественное. Валверэи должны усвоить, что за каждое совершенное ими преступление их ждет возмездие в двойном размере. Такие, как они, слишком долго вертели миром по своей прихоти.

Я поднимаю правую руку, словно это лапа самого тигра.

Чувство невесомости охватывает меня, словно я парю над собой. От ладоней по венам пробегают искры, как будто я спала, но наконец проснулась.

Дыхание перехватывает в горле. Я начинаю дрожать. В голове колет, и вдруг я смотрю на мир чужими глазами, глазами человека, который видит мир в другом свете, цвета ярче и живее, чем раньше.

И каким-то образом я знаю, что могу сделать.

Я обращаюсь к тигру и говорю:

Мне нужно, чтобы ты сделал кое-что для меня. Заберись сюда и вцепись когтями в морду каждого Валверэя, которого увидишь.

Тигр не отказывается.

Он не может сказать «нет».

Потому что мы с тигром теперь одно целое, и у него нет другого выбора, кроме как сделать то, что я приказываю.

Аплодисменты зрителей переходят в крики, когда тигр запрыгивает на помост диктора, затем на массивные инструменты барабанщиков и устремляется на трибуны.

Глава 8

Вульф

Крики прокатываются по трибунам, подобно шторму, когда толпа в панике пытается спастись от хищника.

Гул барабанов от ударов лап тигра по их поверхности, оглушает мои чувствительные уши. Тигр взбирается на трибуны мощными прыжками, не обращая внимания на крики зрителей.

Зверь выглядит чертовски одержимым.

Золотые Стражи на нижних трибунах призывают Великого клирика перелезть через перила. Он отмахивается от их рук, а затем сам спрыгивает на шесть футов вниз.

Я хватаю Сабину за плечо, трясу ее и шиплю:

― Что ты делаешь, Сабина?

Она не отвечает. Даже не моргает. Что-то не так с ее темно-синими глазами; они мутные, как патина на медном чайнике.

― Сабина? Ты должна это прекратить. Это зашло слишком далеко!

Лорд Берольт, этот чертов ублюдок, стоит за всем этим. Если бы мне пришлось гадать, я бы сказал, что он хотел устроить ее дару сенсационную демонстрацию, чтобы слухи о ее силе дошли до самых дальних врагов.

И скажу честно, чертовски приятно видеть, как десятитысячная толпа преклоняется перед этой девушкой с силой летнего солнца и сердцем вечерней луны. Но теперь она взорвалась, как созвездие, и ее руки простираются слишком далеко. Звезды не могут светить так ярко. В конце концов они падают.

Я снова трясу ее, но разум словно покинул ее тело.

― Вульф! ― внезапно кричит Райан. ― Слева!

Тигр приближается. Всего двумя уровнями ниже.

Вся арена содрогается от десяти тысяч паникующих зрителей, рвущихся к выходу. Мое дыхание учащается. Мышцы напрягаются. Мои чувства обостряются до предела, и инстинкт берет верх, рассчитывая траекторию движения тигра.

Животное напрягает мышцы и прыгает в ложу, одним махом преодолевая перила, а я вовремя уворачиваюсь.

Он приземляется на полудюжину стульев, которые разлетаются в щепки и падают на пол, а его челюсти смыкаются в дюйме от локтя леди Руны. Она испуганно кричит. Проходит несколько драгоценных секунд, пока тигр пытается подняться среди сломанной мебели, и у Золотых Стражей появляется возможность оттащить плачущую леди Руну к выходу.

Райан выхватывает меч.

― Отведи Сабину в безопасное место. Я разберусь с тигром.

Он вращает меч по кругу, чтобы укрепить запястье, а затем крепко сжимает его в руках, глядя в глаза зверю.

Я сомневаюсь, но, несмотря на все его недостатки, Райан ― мастер фехтования.

Он может позаботиться о себе.

Я хватаю Сабину за плечи. Снова встряхиваю ее. Несколько раз шлепаю ее по щекам. Ничто не выводит ее из оцепенения.

А тигр так близко, что я чувствую его резкий запах…

― Черт. Я должен вытащить тебя отсюда.

Прежде чем я успеваю провести ее сквозь толпу высокопоставленных гостей, лорд Берольт спотыкается прямо перед нами и падает на землю.

Тигр рычит, и я готовлюсь к атаке, но его желтые глаза скользят мимо меня, словно меня не существует, и устремляются к лорду Берольту.

У меня по спине пробегает холодок, когда я понимаю, что тигр нацелился только на Валверэев, а не на меня или других зрителей.

Я поворачиваю голову, чтобы сосредоточиться на Сабине.

Она это делает? Не просто разговаривает с ним, а управляет им?

Я снова сжимаю меч. Сабина возненавидит меня еще больше, если я убью тигра, но какой у меня выбор?

После того как все закончится, ей придется отвечать перед Валверэями. И если зверь пустит кровь хоть одному из них, они закуют ее в кандалы до конца жизни.

Я уже собираюсь нанести удар, когда Райан встает между тигром и его отцом.

― Не трогай его! Ты знаешь, сколько эта тварь стоит? Я сам поймал его в Краваде, и сделаю это снова. Зверолов уже едет сюда с цепями.

Он делает выпад влево, пытаясь загнать тигра в угол балкона. Из всех невероятных вещей, которые я видел сегодня, эта, должно быть, одна из самых глупых.

― Не будь долбаным идиотом! ― возражаю я.

Он пританцовывает на месте с мечом наготове, не обращая на меня внимания.

Я не хочу тратить время на его убеждение. Есть только один человек, который может это остановить.

― Сабина! ― Я снова хватаю ее. ― Перестань!

Бесполезно. Кажется, она даже не слышит меня. Ярость в ее глазах горит жарче солнца. Ее рот беззвучно шевелится, пока ее взгляд фиксируется на животном. Ее губы приподнимаются в оскале, словно она шипит, и позади меня тигр повторяет это движение, шипя…

Крик привлекает мое внимание. Ферра Янгблад перевешивается через перила в неудачной попытке бегства, по одной ноге с каждой стороны, ее нелепое платье зацепилось за гвоздь.

― Чертов ад, ― бормочу я. Если бы это был кто-то другой, я бы бросил его на произвол судьбы. Моя главная забота ― Сабина. Но Ферра ― такая же рабыня семьи Валверэй, как и я. У нее доброе сердце, даже если ее голова занята душистым мылом и серебряными расческами.

Я прячу Сабину, все еще находящуюся в странном коматозном состоянии, за правую занавеску, где она не видна толпе, а затем сжимаю запястья Ферры.

― Вульф! ― кричит она, ударяя хрустальным каблуком о гвоздь. ― Мое платье застряло!

― Тогда порви его на хрен.

― Не смей, ― предупреждает она, словно я предлагаю отрезать ей конечность. ― Это тюль из дома Гейтер.

― Это платье.

― Это кутюр.

Я уже собираюсь проклясть ее кутюр и оторвать эту чертову штуку, когда на трибунах появляется знакомая фигура ― единственный ублюдок, достаточно смелый, чтобы направиться к опасности, пока все остальные бегут от нее.

― Фольк! ― кричу я.

Он поднимается в ложу Бессмертных и оценивает сцену с быстротой солдата, в его глазах вспыхивает любопытство, когда он видит Ферру.

― Иди, ― говорит он мне. ― Я помогу даме.

Ферра бросает взгляд на разорванный пиджак Фолька и переходит в наступление.

― Мне плевать на туфли, но это платье значит для меня больше, чем секс.

Последнее, что я слышу, продираясь сквозь толпу, это слова Фолька:

― Мадам, платье я сохраню, но, возможно, нам придется пересмотреть ваш опыт в спальне.

Сабина.

Я оглядываюсь. В ложе Бессмертных царит полный хаос. Половина мебели опрокинута, кто-то сорвал левый занавес. На полу валяются разбитые бокалы и подносы. Запах раздавленных фруктов и пролитого вина наполняет мое горло.

Грудь вздымается, пока я огромными шагами пересекаю ложу. Когда я добираюсь до Сабины, все еще находящейся в оцепенении за занавесом, меня охватывает благоговейный трепет. Не знаю, какую силу она в себе открыла, но выглядит она не как человек, а как богиня, словно в любой момент на ее коже проступят линии фей.

У меня закладывает уши. Рев многотысячной толпы состоит в основном из криков, но среди мой обостренный слух улавливает еще кое-что. Они… скандируют?

― Наша Крылатая Леди!

― Наша Крылатая Леди!

По всему стадиону оставшиеся зрители машут руками, сложенными в крылья. Они благодарят Сабину за то, что она обратила тигра против Валверэев. Двое мужчин даже забираются в ложу, размахивая кулаками и опрокидывая столик с закусками. Я чувствую, что бунт приближается, как назревающая буря, его электрическое предвкушение искрится в воздухе.

Вот черт.

Губы Сабины подергиваются вместе с теми сообщениями, которые она беззвучно посылает тигру. Ее пальцы взмахивают в воздухе, чтобы направить его движения. Она смещается влево, и тигр уходит влево, уклоняясь от удара меча Райана.

На этот раз я не пытаюсь ее переубедить. Тигр ― не то дикое животное, о котором я беспокоюсь. Я постоянно имею дело с опасными существами ― медведи, волки, олени. Есть время для терпеливого преследования, а есть время для хищной демонстрации чертовой силы.

― Ты пойдешь со мной. ― Я прижимаюсь к ее животу и поднимаю ее симпатичную попку в воздух, забрасывая на плечо, ее ноги свисают передо мной.

Она задыхается, словно очнувшись от сна. Ее тело странно дрожит. Ее сердце бьется неровно, прежде чем окончательно успокоиться.

А потом она бьет меня по носу.

― Ой!

― Клянусь богами! ― кричит она. ― Бастен, поставь меня! Тигр… Я нужна ему!

Я выплевываю струйку крови, морщась от боли, пока она ерзает бедрами по моему плечу. Ее гневные крики не влияют на мою решимость, пока я тащу ее к выходу. Все, о чем я думаю, ― это о том, чтобы создать расстояние между ней и тигром. Я пронесу ее на плече через половину Астаньона, если это обеспечит ее безопасность.

― Райан убьет его, ― плачет она. ― Ты знаешь, что убьет! Он чертов…

В одно мгновение я опускаю ее на ноги и зажимаю ей рот рукой, пока она публично не оскорбила своего будущего мужа.

Ее приглушенные проклятия разбиваются о мою ладонь, пока она ругает меня. Мы стоим под аркой, отделяющей ложу Бессмертных от затененного внутреннего коридора, и десятки Золотых Стражей и высокопоставленных гостей смотрят на нее.

― Тихо, ― шиплю я.

Она только что вызвала бунт среди толпы ― элита больше не будет видеть в ней безобидную зверушку Райана.

Но она все еще под воздействием своей силы, ее глаза расширенные и мутные. Когда я отпускаю ее, она пытается броситься обратно в ложу.

― Тигр…

Я обхватываю ее за талию и тащу обратно.

― Райан не причинит ему вреда!

― Ты этого не знаешь! О боги, я не должна была… Я не хотела…

На ее лице проступает ужас, когда она понимает, что, по сути, убила тигра в тот момент, когда приказала ему напасть.

Ее пальцы вцепляются в мои руки, а лучистые глаза умоляют меня.

― Я хотела только напугать их! Тигр не собирался никому причинять вреда, клянусь. Но это уже слишком, не так ли? Они собираются его убить.

Она прикусывает губу так сильно, что я слышу, как кровь пульсирует под кожей.

Я сжимаю ее челюсть и насильно поворачиваю ее голову в сторону схватки.

― Смотри, смотри на цепи! Видишь? Стражи пытаются загнать его в угол. Райан хочет заманить его в ловушку. Если ты скажешь тигру сдаться, они вернут его в клетку. В целости и сохранности.

От ее пота исходит соленый привкус страха. Ее маленькое тело дрожит от первых признаков шока.

― Сабина. ― Я обнимаю ее лицо ладонями и беру себя в руки. Удерживаю ее взгляд, хотя ее глаза угрожают закатиться. Я провожу большим пальцем по ее щеке, вперед-назад, так же плавно, как поднимающийся и опускающийся прилив, чтобы успокоить ее волнение.

― Оставайся со мной. У тебя есть сила, чтобы остановить это. Ты еще можешь спасти тигра.

Ее пальцы беспокойно тянутся к моей нагрудной пластине. Она склоняет голову на мою ладонь, как кошка, но ее все еще трясет от нахлынувшей силы. Я провожу одной рукой по ее шее, запуская пальцы в волосы на затылке.

Ей нужно почувствовать себя в безопасности. Защищенной. Знать, что я подхвачу ее, если она упадет.

Прижимаясь поцелуем к ее губам, я шепчу:

― Останови это.

― Я… Бастен… — Она прикасается своим лбом к моему, словно нашла опору. Она вздрагивает. В ее теле что-то происходит, и мышцы расслабляются.

― Поговори с тигром, Сабина. ― Шепчу я ей в губы.

Задержанное дыхание вырывается из нее, и я чувствую, как ее сознание возвращается на более безопасную почву.

Остановись, друг. ― Ее тихие слова не слышны никому, кроме меня.

Краем глаза я вижу, как тигр навострил уши, словно потерявшийся котенок, услышавший мяуканье матери.

― Вот и все, маленькая фиалка. ― Я опускаю руку к ее пояснице. ― Давай.

Она сглатывает. Затем щелкает пальцами, направляя тигра, и тот ложится, как безобидный домашний котенок.

Зверолов осторожно накидывает цепь на его шею трясущимися руками, но тигр только зевает, уставший от усилий.

Зверолов подает сигнал команде Золотых Стражей, которые держат цепь.

― Готово, ― объявляет Райан, убирая меч в ножны. Он проводит рукой по своим коротким волосам. Он тоже тяжело вздыхает, глядя в лицо дюжине оставшихся в ложе Бессмертных солдат. ― Дело сделано!

Но это не так.

Совсем нет.

Потому что толпа все еще бунтует, переворачивая тележки торговцев и швыряя в ложу Бессмертных все, что попадается под руку. Где-то внизу раздается грохот ― толпа валит статую одного из богов. Райан хмурится, затем отдает негромкую команду начальнику Золотых Стражей.

Солдаты спускаются на трибуны.

Не обращая внимания на начавшийся бунт, Сабина зарывается лицом в мою грудь.

― Слава богам, Бастен. Я так боялась, что я… что я… — Ее слова переходят в рыдание.

Я глажу рукой ее волосы, желая избавить от чувства вины так же легко, как от путаницы в волосах.

― Все в порядке, маленькая фиалка. Все кончено. Я держу тебя.

Но мое облегчение тут же сменяется чем-то более мрачным.

Медленно я чувствую жар десятков глаз ― Райана, Берольта, Фолька и Ферры ― которые переключаются с тигра на Сабину.

Вернее, на меня, держащего Сабину.

Она прижимается к моему телу с такой привычностью, которая говорит о том, что она точно знает, как хорошо мы подходим друг другу. Мои губы были так близко, что я мог бы поцеловать ее. Я приподнял ее, перекинул через плечо, положив руку ей на задницу, так, как ни один телохранитель не поступил бы с дворянкой.

О, черт.

Я отпускаю Сабину, словно она горящий уголек, и отступаю назад, подняв руки. Единственный плюс в том, что мы достаточно далеко отошли в коридор, что большинство зрителей на трибуне ничего не увидели, только та дюжина или около того людей, которые все еще остаются в ложе.

― Миледи. Прошу прощения ― я лишь пытался защитить вас от зверя.

Через секунду к ней возвращается здравый смысл.

― Конечно, Вульф.

На языке ощущается привкус горечи, и я не могу проглотить ее, чтобы она не поднялась снова. Если люди заподозрят, что между мной и Сабиной роман, слухи распространятся как лесной пожар, и к утру на наших шеях будут висеть петли.

Момент напряженный, но затем Сабина прерывает его, и шатаясь подходит к тигру. Она падает на колени и обнимает его за шею.

― Мне так жаль. Мне так жаль. Мне так жаль.

Он неуверенно лижет ее лицо.

Райан стряхивает с себя остатки адреналина, хотя его внимательные глаза то и дело вопросительно смотрят на меня.

Чертовы боги, пожалуйста, не говори ничего о том, как я ее держал…

Кто-то кричит на трибунах, женщина плачет, и Райан дает команду половине солдат отправиться на трибуны, чтобы погасить беспорядки.

Тяжесть всех этих глаз покидает меня, и мои легкие начинают дышать от облегчения.

Что все увидели? Просто телохранителя, защищающего свою подопечную. Охраняющего ее в опасной ситуации.

Я поступил так, как поступил бы любой охранник.

Я почти заставил себя поверить в это, пока Фольк не шлепнул Ферру по заднице ― что вызвало возмущенный вздох, а также вспышку интереса в ее фиалковых глазах, ― а затем подошел ко мне и хлопнул рукой по плечу.

― Вульф, ― негромко пробормотал он. ― Говорю второй раз за несколько дней, ты ― влюбленный идиот.

Глава 9

Сабина

После этого случая меня запирают в комнате, где есть только вода и сушеная баранина. Они запирают даже окно. Никто не реагирует, когда я стучу кулаками в дверь. Разбить стекло не удается ― узкие железные рамы вокруг оконных стекол, по сути, являются прутьями клетки. Через замочную скважину я вижу Бастена, стоящего на страже снаружи, но Райан тоже выставил Максимэна. Два телохранителя означают, что у меня нет возможности пообщаться с Бастеном.

Я прислоняю руку к двери ― так ближе всего к нему. Он слышит испуганный стук моего сердца, всхлипы, которые я пытаюсь подавить, и то, как нервно я грызу ногти. Я жажду его, но в то же время ненавижу мысль о том, что его дар позволяет ему чувствовать, насколько я сломлена. С тех пор как мы приехали в Дюрен, я пыталась изображать из себя безразличную женщину. Что я его больше не люблю. Что ничто из того, что он может сделать, не сможет поколебать мою решимость.

Но он все слышит.

Он все видит.

Он знает мои уязвимые места иногда даже лучше, чем я сама.

Что ж, пусть будет так.

Во мне кипит многолетнее негодование, и мне плевать, кто виноват ― Бастен, Райан, Сестры, пьяный отец или вся эта чертова система.

К черту. Я хочу что-нибудь сломать. Я хочу, чтобы Бастен услышал что-то, кроме моих рыданий.

Ярость охватывает меня, и я хватаю тяжелый серебряный подсвечник. Достаточно одного сильного удара, и окно разбивается вдребезги.

В моей груди вспыхивает удовлетворение. Разбитое окно, возможно, ни к чему не приведет, но звук бьющегося стекла ― это приятная приправа к острому гневу, который я не могу выразить иначе.

Я отбрасываю подсвечник в сторону, затем, пошатываясь, опускаюсь в кресло за столом, и разражаюсь слезами. Я опускаю голову на стол, зажмуриваю глаза и запускаю руки в свои длинные волосы, пока они не запутываются, как рыболовная сеть.

Мое сердце кажется слабым и пустым. От воспоминаний о пережитом у меня горят щеки. Тигр сейчас жив только благодаря милости богов и раздутому эго Райана, который был уверен, что сможет поймать его живым.

Я больше не хочу, чтобы когда-нибудь животное подчинялось моей силе, и в то же время какая-то ужасная часть меня ― та, существование которой я не хочу признавать, ― испытывает восторг, что смогла принудить его.

Почему ты плачешь? ― спрашивает тоненький голосок.

Да, почему ты плачешь? ― вторит другой.

Я поднимаю глаза, вытирая слезы, и вижу несколько пар черных глаз, которые моргают, глядя на меня.

Лесная мышь сидит на пустом чайном блюдце. На ободке чайной чашки сидит поползень. Бурундук стоит на задних лапках на стопке книг. А пара божьих коровок забралась на мою серебряную расческу.

Моя улыбка дрожит.

Здравствуйте, друзья. Рада вас видеть.

Девочка грустит, ― говорит поползень, и божьи коровки подхватывают хор.

Грустит, ― щебечут они. ― Грустит. Грустит. Грустит.

Пригладив волосы, я сажусь и вытираю со щек следы слез.

Мне страшно, ― шепотом признаюсь я. ― Сегодня я сделала что-то новое… ― Но я замолкаю, не желая объяснять маленьким существам, что я управляла животным, боясь, что они могут посмотреть на меня по-другому. У меня разорвется сердце, если они будут бояться, что я могу сделать то же самое с ними.

Ничего страшного. ― Я глажу бурундука по белой полоске. ― Спасибо, друзья.

Божьи коровки возвращаются к окну, поползень перелетает на комод, а бурундук дремлет в чашке. Лесная мышь остается со мной, свернувшись калачиком в гнезде из моих волос на полу.

Когда я наконец вытираю последние слезы, мой взгляд падает на стопку книг, на которой сидел бурундук.

Это те, которые я выбрала в библиотеке вместе с Бриджит. Я надеялась найти в них информацию о единорогах, что может помочь в его приручении, но, возможно, теперь они смогут помочь и мне.

Я провожу пальцем по потрепанным корешкам, пока не останавливаюсь на книге «Дар поцелованных богом». Это энциклопедия задокументированных способностей поцелованных богом со времен Второго возвращения фей и до наших дней. Я пролистываю описания управляющих огнем и облаками, провидцев и знатоков зелий.

Наконец, я нахожу запись о говорящих с животными:

/Говорящий с дельфинами/ Моряки сообщали, что на Кратийских островах двенадцатилетний поцелованный богом мальчик, по слухам, обладал способностью разговаривать с дельфинами и понимать их язык. Король Кратийских островов надеялся, что сила мальчика приведет к увеличению улова, но оказалось, что дельфины хоть и слышат его, но игнорируют любые просьбы о помощи.

Других упоминаний о том, что люди общаются с животными, нет, и уж тем более нет ничего о способности завладевать их разумом.

Я пролистываю еще несколько книг, затем останавливаюсь на потрепанном экземпляре «Последнего возвращения фей». Это самая старая из всех книг. Рукописный шрифт настолько выцвел, что почти не читается, а на корешке есть еще текст, который я не могу разобрать. Именно эта книга напомнила мне о заветном личном экземпляре «Книги бессмертных» моей матери.

Боль пронзает мою грудь, такая острая и резкая, что перехватывает дыхание.

Я скучаю по тебе, мама.

Если бы только она была здесь, чтобы дать мне совет. В детстве я постоянно попадала в переделки, и она неизбежно оказывалась рядом, чтобы заключить меня в свои объятия с терпеливыми кивками и мудрыми словами.

Помню, как она оседлала Мист для охоты на лис, а я умоляла разрешить мне поехать с ней на одной из фермерских лошадей. Мне было не больше четырех лет. Я едва доставала до лошадиного живота.

― Ты еще не научилась ездить верхом, Сабина, ― сказала она.

— Мне и не нужно учиться, ― возразила я, топая ногой. ― Я могу разговаривать с лошадью. Сказать ей, что делать.

Она опустилась на колени и с терпеливой улыбкой погладила меня по волосам, которые уже спускались до середины спины.

― Мое сердце говорит, что общение ― это не просто разговор. Слова не проникают дальше ушей. Чтобы по-настоящему понять друг друга, слова должны попасть в самое сердце.

Я с тоской посмотрела на конюшню.

― Не понимаю, какое отношение это имеет к охоте на лис.

Она рассмеялась.

― С лошадью можно говорить, но нельзя заставить ее слушать. Посмотри на нас с отцом. Он постоянно говорит мне что-то делать, но как часто я его слушаю?

Я лукаво улыбнулась.

― Никогда.

― Именно так, мое сердце. Чтобы общаться с лошадью, требуется нечто большее, чем твой дар. Доверие формируется со временем. Ты говоришь руками и ногами. А главное, ты слушаешь не только своим даром, но и сердцем.

Сейчас я провожу пальцами по родимому пятну крестного поцелуя, глядя в пространство. Так вот что произошло на арене? Неужели я достучалась до тигра на более глубоком уровне, чем слова?

Потирая лицо, я вздыхаю и открываю книгу, наконец-то найдя разборчивый раздел на полстраницы:

ПЕРВЫМИ ВСТАЮТ, ПОСЛЕДНИМИ ЗАСЫПАЮТ. Бессмертный Вэйл был последним из богов, кто погрузился в сон. Ему предшествовал бессмертный Мейрик, чей жестокий суд над людьми поверг семь королевств в такой лютый холод, что воцарился голод. Десятки тысяч людей погибли. Таков путь фей.

Пусть они никогда больше не восстанут.

― Эпоха Мороза Год 22

Странный холод заставляет пальцы ног мерзнуть даже в тапочках, словно сам Мейрик веет проклятым холодом по полу моей спальни.

Эпоха Мороза ― древний способ определения времени, существовавший до появления современного календаря. Быстрые расчеты показывают, что 22-й год Эпохи Мороза наступил девятьсот сорок лет назад.

Я откидываюсь в кресле и смотрю на пятно на стене, по предплечьям бегут мурашки.

Из того, что рассказали мне Сестры, самая старая из существующих книг ― это трехсотлетняя копия «Книги бессмертных», принадлежавшая королю Йорууну, поэтому все, что мы думаем, что знаем о двух предыдущих возвращениях фей, ― это ненадежные, в лучшем случае, догадки семисотлетней давности.

Но если я правильно посчитала, это означает, что книга в моих руках была написана всего через шестьдесят лет после окончания Второго возвращения фей. Когда воспоминания были еще свежи. Когда люди, пережившие Второе возвращение, были еще живы.

У меня пересыхает во рту при мысли о том, что я держу в руках вещь, возраст которой почти тысяча лет, и которая написана теми, кто действительно видел богов. Райан должен знать, насколько ценна эта книга, верно? Почему же она не была под замком?

Вместо этого она лежала на полу, значит, кто-то взял ее почитать. Но кто?

Нетвердыми пальцами я перелистываю книгу в поисках более разборчивых отрывков.

…когда мир был лишь холстом, на котором боги рисовали свои прихоти, они правили железным кулаком. Вэйл Воитель с его могучим топором наслаждался хаосом битвы. Он требовал от смертных дань, пропитанную кровью, оставляя после себя опустошение и горе.

Дева Айюра, провозглашенная воплощением добродетели, была вероломной лживой сиреной. Она заманивала юношей и девиц в компрометирующие ситуации, а затем осуждала их за потерю невинности и запирала в бездонных тюрьмах с помощью красного ключа. Если бы не древесные корни Солены, богини природы, разрушающие каменные стены пленников, многие страдали бы там до сих пор.

Артейн Лучник, бог охоты, находил удовольствие в страданиях как хищников, так и их жертв. Его стрелы искали не только плоть зверей, но и сердца влюбленных. В его извращенной игре любовные узы разрушались, когда он направлял свои стрелы в самые уязвимые моменты страсти, превращая радость в сердечную боль.

― Черт. ― Слово срывается с языка, прежде чем я успеваю его сдержать.

В современной версии «Книги бессмертных» боги изображены озорными и развратными. Но нигде не сказано, что они были тиранами, стремящимися поработить человечество в угоду своим капризам.

Я переворачиваю последнюю страницу и читаю:

На этом заканчивается первый том, повествующий о пробуждении фей и ужасах их Второго возвращения; во втором томе будет подробно рассказано о том, как десять богов были, наконец, побеждены и погружены в сон.

Я снова осматриваю корешок. Да, эта облупившаяся краска может быть «Томом I». Так где же, во имя богов, находится второй том? Тот, кто владеет знанием о том, как усыпить богов, держит в своих руках судьбу нашего мира.

Я кладу ладонь на обложку книги, потом отдергиваю ее, понимая, что ладони влажные. Я бросаю быстрый взгляд на дверь своей спальни. Бастен наверняка чувствует запах пота. Слышит мое сбивчивое дыхание.

Все в порядке? ― Спрашивает мышонок, тыкаясь в мою руку.

Я захлопываю книгу, пока сердце отбивает по ребрам ритм опасности.

Я в порядке, ― отвечаю я, хотя страх, подкатывающий к горлу, говорит о другом. Язык высовывается, чтобы смочить губы, пока я осматриваю комнату. ― Мне нужно спрятать эту книгу. Так, чтобы служанки не нашли.

Иди за мной! ― Мышонок спускается по ножке стола и пересекает ковер. Он скребет своими маленькими лапками деревянный плинтус, который прижимает ковер. Ковер приподнимается, давая мне достаточно места, чтобы просунуть под него книгу. Остается небольшой бугорок, но в таком старом замке, как этот, нет ничего необычного в кривых половицах.

Спасибо, друг! ― Я провожу указательным пальцем по его голове, и его усики радостно поднимаются.

Внезапный стук в дверь заставляет меня подпрыгнуть. Мышь стрелой бросается под кровать.

Бастен, думаю я инстинктивно. Его органы чувств сообщили ему о том, что я нашла. Книгу.

Но когда ключ поворачивается в замке, на пороге появляется не суровое лицо Бастена.

Это единственный человек, которого я сейчас ненавижу еще больше.

― Ты. ― Я тыкаю пальцем в Райана, прищурив на него покрасневшие глаза.

Внезапное откровение о Втором возвращении богов становится не таким важным, а гнев вспыхивает, как спичка, проносясь по позвоночнику. Что толку беспокоиться о следующем возвращении фей, когда здесь и сейчас у меня есть свой собственный жестокий тиран?

Я добавляю:

― Ты ублюдок.

Райан задумчиво поглаживает свою челюсть.

― Еще не остыла, я так понимаю?

― Ты ― гниющая навозная куча, которую не сожрут даже слизни. Ты обманул меня. Весь этот спектакль был затеян, чтобы вынудить меня использовать мой дар!

Он спокойно отвечает:

― И ты это сделала. Блестяще. Ты бы слышала, что о тебе говорят в Дюрене. Да и в Старом Коросе, полагаю, уже знают. Это была удача, что Великий клирик оказался рядом и наблюдал за твоим выступлением своими глазами.

Мои глаза прищуриваются.

― Великий клирик? Поэтому ты его пригласил?

Его лицо расплывается в улыбке, когда его пытливый взгляд скользит по мне, одетой лишь в халат и тапочки.

― Эта насмешка на священника держит в кармане Королевский совет. Он десятилетиями обхаживал их, вместе с ними развлекаясь шлюхами и азартными играми. Его дед был главным советником короля Йорууна на протяжении почти пятидесяти лет. Теперь он держит старого Йорууна под замком, чтобы никто не мог проверить его состояние.

― И что? Ты можешь доказать кровную связь, когда мастер возьмет твою кровь, а Великий клирик ― нет.

― Вот почему он выстраивает все так, чтобы Астаньон стал теократией, полностью обходя требование кровного родства. И боги тому свидетели, его усилия приносят плоды. В Старом Коросе меня всегда ненавидели. На семью Валверэев смотрели свысока за то, что мы родом из провинции. Нажили свое состояние на пороке. Никто из них никогда не хотел, чтобы я занял трон. — Райан делает паузу. ― Великий клирик ведет грязную игру. Значит, и мне придется играть грязно.

Моя грудь вздымается под шелковым халатом.

― Ты рисковал жизнью ребенка ради этой своей игры!

Он протягивает руку, чтобы убрать прядь волос с моего лица, но я отшатываюсь назад, прежде чем он успевает коснуться ее. После напряженной секунды его рука опускается.

― Ребенку ничего не угрожало, Сабина.

― Это ложь!

Его глаза вспыхивают.

― Впервые в жизни я не лгу. Зрелище было устроено по настоянию моего отца. Он требовал увидеть твой дар под давлением. У меня не было другого выбора, кроме как согласиться; уверяю тебя, у меня наготове были лучники со стрелами с успокоительным на случай, если тигр нападет на мальчика. После сегодняшнего я выкупил мальчика у мастера боя и устроил его на работу в конюшню. Ему больше никогда не придется проливать кровь ради еды.

Мой взгляд скользит по лицу Райана, пытаясь прочесть правду в его зеленых глазах, в изгибе бровей, в наклоне головы. В моих ушах звучит предупреждение не верить ни единому его слову, но я не могу найти ни одного признака, который бы указывал на ложь.

― Мы союзники, певчая птичка. ― Он прикрывает веки. ― Я поклялся тебе в этом.

Его слова звучат правдиво, но я все равно не решаюсь им доверять.

Сжав челюсти, я резко выхватываю клинок из ножен, пристегнутых к бедру, и прижимаю к его шее.

Его глаза расширяются в неподдельном шоке.

― Клянусь богами, ― бормочет он, ― ты полна сюрпризов.

― Как я могу доверять Лорду лжецов? ― говорю я сквозь стиснутые зубы, задавая настоящий вопрос. Райан заслужил неблаговидную репутацию, поэтому только глупец поверит его заверениям. И все же какая-то часть меня хочет ― должна ― знать, что ему можно доверять.

К лучшему или к худшему, но мы связаны друг с другом.

Внезапно его левая рука взмывает вверх, чтобы перехватить лезвие, а через секунду он уже перенаправляет его в сторону от своей шеи. Стремительным движением он выхватывает клинок и сжимает мои запястья за спиной.

― Эй! ― тщетно сопротивляюсь я. ― Отпусти меня!

Он не спеша изучает резную деревянную рукоять клинка.

― Кто подарил тебе эту вещицу, певчая птичка? В последний раз я видел этот нож у другой дворянки, которая прижимала его к моей шее после того, как из-за долгов ее мужа они оказались в доме нищих. Могу лишь предположить, что она его заложила.

Я рычу, пытаясь вырваться.

Райан проводит одной рукой по моей шее, обводя яремную ямку. Его горячее дыхание ласкает мою кожу, когда он бормочет:

― Это была Бриджит? Ферра? — Затем, после паузы: ― Или это Вульф?

Когда я не отвечаю, его низкий голос становится жестким.

― Прошу прощения. Я имел в виду Бастена. Я забыл, как близко вы знакомы, пока он не обнял тебя на арене, и все услышали, как ты выкрикиваешь его настоящее имя.

Горло перехватывает, когда я тщательно продумываю свои следующие слова. Через плечо я шиплю:

― Если я не ошибаюсь, работа телохранителя заключается в том, чтобы охранять мое тело. Ты хочешь сказать, что он должен был делать это, не прикасаясь ко мне?

Интересно, чувствует ли Райан, как колотится мое сердце? Слава богам, что у него нет дара Бастена, иначе он бы учуял мою ложь.

Он наклоняется ближе, губы касаются моего уха.

― Ты трахалась с ним по дороге в Дюрен?

Мое сердце замирает.

― Конечно, нет!

― Тогда целовалась? Ты можешь сказать мне. Один поцелуй легко простить. Может быть, ты пыталась соблазнить его, чтобы сбежать. Или холодные ночи в лесу подтолкнули вас обоих к ошибке.

― Между мной и Басом ― и Вульфом ― ничего не было. Я ненавижу этого мужчину, разве ты не заметил? Я скорее плюну в него, чем поцелую. А теперь отпусти меня…

Не успеваю я договорить, как он отпускает меня. Я, спотыкаясь, отхожу на несколько шагов, тяжело дыша и сжимая один из столбиков кровати, как барьер между нами.

Он говорит:

― Хочешь узнать, можно ли доверять Лорду лжецов? Приставь нож к его шее и посмотри, отдаст ли он его.

Он бросает мой клинок на кровать с таким пренебрежением, словно это женская расческа.

Я поднимаю подбородок, сердцебиение учащенное, мысли запутались в узлы, которые затягиваются тем туже, чем больше я пытаюсь их распутать.

― Так это все? Я должна поверить, что мы все еще союзники после того, что ты сделал? Продолжать помогать тебе тренировать твою военную машину?

После того дня, когда мама запретила мне идти на охоту на лис, я начала смотреть на мир по-другому. Я поняла, что некоторых существ стоит слушать ― мышей, птиц, лошадей, кошек, ― а некоторых нет. В частности, моего отца.

Так что, хотя я и помню точные действия матери при обучении лошадей, у меня нет причин помогать Райану.

Его брови нахмуриваются.

― Посмотри на это с другой стороны. Ты бы предпочла, чтобы единорог был на твоем попечении или на моем?

Мой желудок сжимается против моей воли. Я отвожу взгляд.

После тягостной паузы я бормочу:

― Ты так решительно настроен заставить меня ненавидеть тебя?

Он отвечает мгновенно.

― Я хочу, чтобы, когда ты влюбишься в меня, ты точно знала, кого любишь.

Узел в моей голове затягивается еще туже, и я почти теряю надежду разгадать правду.

― Я не враг тебе, Сабина. Все, о чем я прошу, ― это позволить мне доказать это.

Я смотрю на него исподлобья.

― Как союзник?

― Как союзник. Как жених. Как все, чем могут быть мужчина и женщина друг для друга. ― Райан протягивает руку, ожидая.

Нерешительность охватывает меня. Он снова заманил меня в ловушку. Я не могу победить, это ясно. Есть только игра. Мы с единорогом ― игроки, и если хотим выжить, то должны подчиниться хозяину игры.

Но я ― дочь своей матери. Она никому не подчиняется, особенно тиранам.

― Хорошо, ― напряженно говорю я, беря его за руку.

Но Райан ошибается, если думает, что я сдалась. В день охоты на лис я получила еще один урок от своей матери ― слова ничего не стоят, как и ложь.

Глава 10

Вульф

Когда спустя долгое время я, измученный и уставший, возвращаюсь домой, в резиденцию главного охотника, я замираю, касаясь ручки.

Моя дверь открыта.

Все мои чувства пробуждаются. Это был долгий день, пока я стоял на страже у комнаты Сабины, потом разбирался с зачинщиками беспорядков, и все, чего я хочу, ― это упасть в постель и заснуть на целую вечность. А теперь мне придется иметь дело с незваным гостем?

Даже с двадцати шагов я вижу, что на замке нет царапин, которые свидетельствовали бы о взломе. У того, кто внутри, наверняка был ключ.

Насколько я знаю, есть только один ключ, и он сейчас звенит на кольце для ключей, висящем на моем заплечном мешке.

Я нюхаю воздух.

Седельная кожа и сандаловое дерево.

Резкий вдох пронзает мои легкие. Какого черта Райан здесь делает?

Я успокаиваю свои натянутые нервы, когда петли стонут под моей рукой, и открываю дверь до конца, чтобы обнаружить его сидящим на одном из деревянных стульев перед очагом с моей недопитой бутылкой виски, болтающейся в одной руке.

Он поднимает бутылку в знак приветствия.

― Это твое пойло ужасно. Напомни мне, чтобы я подарил тебе на Мидтэйн приличную бутылку выдержанного в бочках, специанского односолодового.

Я окидываю свое жилье быстрым оценивающим взглядом в поисках того, что Райан не должен был увидеть. На столе лежат карты и открытые книги, по которым можно проследить мой путь до Волканской пограничной стены. Кухонная кладовая так же скудна, как обычно. Постель не заправлена. Облегчение медленно развязывает узлы, сковавшие мою шею.

Что он мог найти? Обнаженную Сабину в моей постели?

Все еще осторожничая, я бросаю мешок на пол и ставлю рядом второй стул. Я протягиваю руку за бутылкой, делаю глубокий глоток и вытираю рот.

― Это помогает.

Уголок его рта приподнимается, но улыбка не достигает глаз. После напряженного молчания он говорит:

― Нам нужно поговорить о том, что произошло на арене.

Он выглядит странно, сидя на простом деревянном стуле. И неудивительно. Он впервые оказался в резиденции начальника стражи. Раньше я жил в армейских казармах, и по вечерам мы сидели в его прекрасных кожаных клубных креслах с плюшевым ковром под ногами, а не на этих шатких деревянных штуковинах.

Я прочищаю комок в горле.

― Дар Сабины поражает, но она не понимает всей его глубины. Ее магия захлестнула ее. Она не могла контролировать свои действия.

― Я говорю не о тигре. ― Он отодвигает бутылку и пренебрежительно машет ею в воздухе. ― Если бы я зацикливался на всех тех случаях, когда женщина пыталась меня убить, у меня не осталось бы времени на раунды Хазарда.

В огне вспыхивает полено. Я обвожу очаг нервным взглядом. Вряд ли там остались обрывки письма лорда Чарлина, но даже пепел заставляет меня нервничать.

Райан вдруг швыряет бутылку на пол.

― Я имею в виду, как ты держал ее, словно чертов сорванный полевой цветок.

Слова проникают в меня до костей. Должно быть, он слышал, как я назвал ее маленькой фиалкой. Я надеялся, что в этом хаосе все забудут, как мы с ней прижимались друг к другу, словно ласточки в ураган.

Теперь мне придется действовать осторожно. Судя по запаху его дыхания, Райан еще не настолько пьян, чтобы лишиться чувств.

― Я ее телохранитель. ― Я отмахиваюсь от него с фырканьем, закинув ноги на очаг. ― Она в безопасности, не так ли?

Он смотрит на меня взглядом, более жестким, чем кирпичи дымохода. В течение долгого момента огонь потрескивает между нами, излучая тепло, от которого у меня на лбу выступает пот.

― Люди говорят, что это выглядело интимно.

Я усмехаюсь, откидывая волосы назад.

― Она была поглощена своей магией. Я пытался вывести ее из этого состояния. Гребаные боги, так ты меня благодаришь за мою работу? Да ладно, Райан. Ты же знаешь, что она меня ненавидит. На самом деле, я думаю, она ненавидит меня даже больше, чем тебя.

― Хм… ― Он поднимается на ноги и не спеша прогуливается по небольшому пространству коттеджа, осматривая скудные запасы кладовки, затем рассеянно перебирает карты на столе. Узлы в моей груди начинают ослабевать, когда он возвращает взгляд ко мне и говорит: ― Тамарак.

Это наше старое мальчишеское слово, означающее полную честность друг с другом. Когда мы используем это слово, я только тогда уверен, что Лорд лжецов говорит правду ― и что он ждет правды от меня в ответ.

― Тамарак, ― осторожно повторяю я, боясь его следующих слов.

― Она рассказала мне о поцелуе.

Кровь в моих венах превращается в лед, и я даже не уверен, что могу пошевелиться ― сердце замерло, а вместе с ним и каждый вздох моего тела.

― Что?

― Сабина рассказала мне, что ты поцеловал ее по дороге из Бремкоута. Она призналась в этом. Очень охотно, на самом деле.

В один миг лед в моих венах ломается, и по телу проносятся осколки расплавленной крови. Сердце сжимается от боли.

Сабина рассказала ему?

Я не имею права чувствовать себя преданным после всего, что сделал с ней, но все же чувствую. Может, она действительно ненавидит меня так сильно, что хочет, чтобы я сгнил в подземелье. Черт, на самом деле я заслуживаю этого.

И все же что-то здесь не так. Сабина могла в любой момент признаться Райану в нашем романе, но не сделала этого.

Она ненавидит меня, но и любит. Я знаю это по тому, как оживает ее пульс при моем приближении, словно цветы распускаются навстречу утреннему солнцу. Она рассказала бы Райану о нашем романе только в том случае, если бы он угрожал ей. А единственное, чего я не могу допустить, ― это чтобы Сабина оказалась в опасности.

Я подхожу к столу с картами, выигрывая время, пока мой разум ищет ответы.

Наконец, я признаюсь:

― Послушай. Это была глупая ошибка. Я напился эля в трактире. Она сразу же отвергла меня, ничего не было. ― Я провожу рукой по лицу, надеясь, что это скроет мою мимику. — В любом случае, у меня есть девушка в «Бархатной лисице».

Шестеренки в его голове крутятся, пытаясь поймать меня на лжи. Он медленно отвечает:

― Я не знал, что у тебя есть девушка. Как ее зовут?

Мое горло сжимается.

― Карлотта. Легко раздвигает ноги и не жалуется, что я зарабатываю на жизнь убийством животных. Такие мне нравятся.

Это правдоподобная ложь. Все в «Бархатной лисице» подтвердят, что я клиент Карлотты, да и сама Карлотта подыграет мне за соответствующую плату.

Я мысленно помечаю, что первым делом утром отправлю ей монету.

Ветер стучит по стеклам и проникает в дымоход, заставляя огонь мерцать. Я засовываю руки в карманы, чтобы Райан не видел, как сильно я их сжимаю. Где-то снаружи ухает сова.

Райан делает еще один большой глоток виски, а затем протягивает бутылку мне, как жест примирения.

На его губах растягивается кривая мальчишеская улыбка.

― Я понимаю. Сабина ― красивая женщина, а ты ― озабоченный ублюдок. Просто не позволяй этому повториться, иначе ты окажешься одним из шестнадцати участников Турнира самых стойких.

Я нервно смеюсь, беря бутылку.

― Не беспокойся. Это ты застрял с ее вспыльчивой задницей, и я тебе не завидую.

Он тоже смеется, но это не снимает напряжение между нами. В его глазах все еще есть мрачный блеск. Пульс неестественно ровный, как будто он собирается обмануть кого-то в игре в Базель.

Он кладет ладони на карту и прочищает горло, словно с темой моих поцелуев покончено.

Но что-то подсказывает мне, что это далеко не так.

― Это маршрут, по которому ты собираешься идти на север?

Я киваю, все еще находясь в состоянии повышенной готовности, но у меня нет другого выбора, кроме как подыгрывать ему.

Проводя линию по намеченному маршруту, я говорю:

― Я пройду мимо деревни Рунхейвен, где золотой коготь похитил поцелованную богом девушку. Затем я продолжу путь к самому западному контрольному пункту стены и пойду вдоль до контрольного пункта на пике Хавр. Это двадцатипятимильный отрезок границы. Учитывая густой лес, это займет около четырех дней.

Райан пролистывает копию «Книги бессмертных» с умеренным интересом, пока не останавливается на иллюстрации золотого когтя.

Зверь вдвое больше обычного медведя. Его мех состоит из тонких золотистых нитей, острых, как иглы. На каждой конечности ― по пять острых когтей, которые можно использовать как крюки или лезвия. Однако невозможно определить, насколько точен этот рисунок, ведь последний золотой коготь уснул тысячу лет назад. А этой книге не может быть больше пятидесяти лет.

― Я пойду с тобой, ― говорит Райан, небрежно почесывая подбородок.

Мое тело сковывает лед, словно он только что объявил, что мы идем на войну. Я сую руки в карманы, пальцы сжимаются в кулаки, словно я могу найти нужные слова, если только хорошенько покопаюсь.

― В этом нет необходимости, милорд. Я справлюсь с любой опасностью, подстерегающей за стеной. В любом случае, ты нужен здесь. Этот осел, Великий Клирик, Беневето, лжет о здоровье Йорууна. Король может умереть в любой момент, а если Королевский совет провозгласит Астаньон теократией…

Райан захлопывает книгу, заставляя меня вздрогнуть. На его губах застывает натянутая улыбка.

― Именно так. В этом и заключается моя цель. Если мне суждено стать королем Астаньона, я должен знать, какие опасности грозят нашему королевству, не так ли? ― Он сильно хлопает меня по плечу. ― Кроме того, это будет приключение, как в старые добрые времена.

Игривость тона не касается его глаз.

Параноидальная часть меня не может не волноваться, что дело в Сабине и нашем поцелуе. Если бы я только знал, какие именно подробности он из нее вытянул… Если бы я только мог поговорить с ней, чтобы сравнить наши истории, но Райан настоял, чтобы Максимэн охранял ее тоже, для «дополнительной безопасности».

Что, если она рассказала ему обо всем? Что я собирался сбежать с ней и предать его? О том, как я забрался на башню, чтобы трахнуть ее, не далее как несколько дней назад?

Если Райан знает обо всей этой истории, то Чернолесье будет идеальным местом для убийства.

Мне требуется усилие, чтобы сглотнуть комок в горле. В ответ удается прохрипеть:

― Как пожелаете, милорд.

Он достает свой голатский десятицентовик, перекатывает его на костяшках пальцев ― мизинец к большому пальцу, мизинец к большому пальцу, ― затем подбрасывает монету в воздух и прячет обратно в карман.

Он поднимает бутылку с виски.

― За то, что ждет нас на севере.

Он делает глубокий глоток и передает мне бутылку. Его острый взгляд смотрит прямо в мою душу.

Я отпиваю глоток огненной жидкости.

― За то, что ждет на севере. Что бы это ни было.

Будем надеяться, ― думаю я, когда алкоголь обжигает горло, ― что это не моя смерть.

***

Всю ночь я надеялся, что Райан передумает, но на следующий день, когда я на рассвете появляюсь в конюшне Валверэев, он уже там с собранными седельными сумками своей лошади.

― Проспал? ― язвительно спрашивает он.

― А, отвали. Сейчас еще практически ночь.

Райан одет в удобную одежду для верховой езды и простую куртку капитана. Его обычная синяя подводка для глаз исчезла. В таком виде он выглядит моложе. Это почти как десять лет назад, мы вдвоем отправляемся в непредсказуемое приключение. Сейчас ему двадцать восемь, а мне двадцать шесть, но кажется, что с тех пор, как мы были теми проказливыми мальчишками, прошла целая жизнь.

Райан подмигивает мне, и я чувствую себя как в старые добрые времена.

Мягкий шорох соломы под ногами отвлекает мое внимание. Секундой позже запах фиалок щекочет мне нос.

В конюшню входит Сабина, за ней Максимэн, одна рука которого лежит на эфесе меча, и, клянусь, мое чертово сердце замирает.

На ней безразмерный шерстяной свитер, который она надела на платье, чтобы не замерзнуть ранним утром. Ее волосы распущены. Сейчас она выглядит такой же естественной и невинной, как в те дни, когда мы были вместе в лесу, и мое тело пронзает острая тоска.

― Леди Сабина. ― В спокойном тоне Райана слышится удивление. ― Когда я сказал, что уезжаю, я не ожидал, что ты встанешь так рано, чтобы проводить меня.

― Глупости, ― ровно отвечает она. ― Я сказала, что дам тебе шанс доказать свою искренность. Я выполняю свои обещания.

Лошадь Райана нетерпеливо стучит копытом, и Райан гладит ее длинную шею. В ту секунду, когда его внимание отвлекается, глаза Сабины на мгновение скользят ко мне, и я ловлю их.

Она продолжает:

― Ты едешь на границу с проклятой землей. Там уже много веков никто не бывал. В лесах водятся древние чудовища. Конечно, я пришла попрощаться… ― Она делает паузу. ― Райан.

Мое сердце сжимается от надежды, что ее слова адресованы мне, а не ему.

Я занят тем, что седлаю свою лошадь Дэю, чтобы не мешать им, но каждая клеточка моего тела настроена на нее. Сам того не желая, я слежу за ее ровным пульсом, за ее мягким дыханием. На ее губах остался запах мятного чая, и мне так хочется попробовать его на вкус.

Райан берет ее руку и целует костяшки пальцев.

― У тебя нет напутственных слов для Вульфа?

В его голосе слышны нотки раздражения. Наступает такая тишина, что я слышу, как сердце каждой лошади бьется в груди.

Не говори ничего, Сабина, ― мысленно прошу я. ― Он провоцирует тебя. Нас.

― Для Вульфа? ― Она бросает на меня взгляд из-под длинных ресниц. ― Ну конечно. Вульф, я надеюсь, что тебя сожрет золотой коготь, твоя смерть будет долгой и мучительной, и твои останки склюют вороны.

Рот Райана изгибается в усмешке.

В соседнем стойле стоит Мист. Кобыла высунула голову над воротами стойла, жует сено и наблюдает за нами, словно мы актеры в новой постановке о влюбленных.

Я легонько отталкиваю ее морду.

Она фыркает в знак протеста, ненадолго исчезает, а потом возвращается со свежей порцией, продолжая наблюдать за шоу.

Райан предупреждает Сабину:

― Запомни, ты не должна ходить к единорогу, пока меня нет. В одиночку это слишком опасно.

― Расслабься, милорд. Я и не собиралась. ― Она кладет руки на шею Райана.

В таком положении она стоит лицом и видит меня через его плечо. Наши глаза встречаются. Желание впивается в меня, как один из ворчливых пинков Дэи. Мне требуется усилие, чтобы не потянуться к ней физически.

Вместо этого я сосредоточиваюсь на том, чтобы потуже затянуть ремень подпруги Дэи, позволяя распущенным волосам закрыть мое лицо в надежде, что Райан вообще забудет о моем присутствии.

― Разве я не могу поцеловать своего жениха, прежде чем он уедет? ― бормочет она.

Мои глаза ненадолго закрываются, боль почти невыносима. И я буду держать их закрытыми, потому что последнее, чего я хочу, ― это увидеть их поцелуй.

― Это зависит от того, ― язвительно отвечает Райан, ― есть ли яд на твоих губах.

Но его тон шутливый ― Райан слишком высокомерен, чтобы полагать, что может существовать женщина, которая не мечтает его поцеловать. Конечно, я слышу шорох, когда он притягивает Сабину к себе. Я внутренне стону, проклиная свои обостренные чувства.

Мои глаза закрыты, но остальные органы чувств рисуют кристально четкую картину их объятий. Касание их губ. Движение воздуха, когда она откидывает голову назад. Трепетное биение ее сердца…

Успокойся, Вульф, говорю я себе.

Ее сердцебиение становится более легким, что означает, что она боится, а не возбуждена, и я испытываю такое облегчение, что готов выругаться.

Она делает все это, чтобы защитить нас от подозрений Райана.

Моя умная маленькая фиалка.

Мы с Райаном усаживаемся на лошадей, и Сабина поднимает руку в знак прощания, когда мы пускаем их в галоп. Как только нас окутывает утренний туман, я пытаюсь выбросить ее из головы, но это так же бесполезно, как гоняться за тенями под молодой луной.

В это время в городе тихо. На рынке уже открылись рыбные и хлебные лавки, но все остальные еще сонно пытаются встать на ноги.

Во время нашей вылазки нам не придется останавливаться для пополнения запасов; я упаковал провизию на четыре дня, а также карты и столько оружия, сколько смог уместить в седельных сумках. Неизвестно, с чем мы столкнемся у пограничной стены. Волканские солдаты? Грифоны и их чумная пыль? С золотым когтем, который вдвое больше обычного медведя?

И самой большой опасностью может оказаться мой спутник…

Мы с Райаном почти не разговариваем, пока не оказываемся за городскими стенами и не переходим через перевал в долину Дармарнаха. Горные вершины возвышаются над туманом, словно подвешенные в облаках. Дорога становится более каменистой, и лошади сбавляют ход.

― Чертова колбаса на завтрак, ― говорит Райан, прижимая руку к животу. ― Я съел слишком много.

― Знаешь, ― замечаю я, ― когда ты станешь королем, тебе придется следить за тем, что вылетает из твоего рта.

Он фыркает.

― Да пошло оно все.