Сердце Малого Льва (СИ)

1

Зима в Плобле была ветреной и влажной, с редкими морозами, со снегом, который тут же таял, со слякотью и грязью. Она подступила как-то незаметно, мало чем отличаясь от дождливой осени.

Синтия осмотрела в зеркале свой новый матрикат. Кристиан не подвел ее, во втором ее теле всё было на месте, только волосы получились чуть темнее и жестче.

— Что ж, у тебя есть еще два месяца на твои глупости, — хмуро сказал Леган у нее за спиной.

Он стоял у окна, за которым проезжали со скрипом крытые повозки: город напряженно готовился к осаде.

— Это моя работа, — еще раз напомнила Синтия.

— По-моему, это уже твоя болезнь.

— Нет, — коротко возразила она, ни сил, ни аргументов для спора у нее не было, — ничего подобного.

— Тогда где твой здравый смысл?

— Я не хочу спорить, Лег. Я устала.

— Конечно, ты устала! Как ты выносишь весь этот кошмар, не понимаю?

— А как они выносят?

— Послушай, ты, кажется, начала путать себя с дуплогами?

— Ничего я не начала. Напои меня горячим чаем, и я поеду.

Чай они пили в гостиной, уютной, жарко натопленной, причудливо обставленной вырезанной из деревьев мебелью. Синтия так привыкла уже к походной жизни: кострам, палаткам, шкурам, — что даже эта обстановка казалась ей роскошью.

— Жаль, — вздохнула она, — что всё это скоро сгорит. И базу, наверно, придется переносить.

— По всем расчетам город дуплоги не возьмут, — возразил Леган, — к рургам идет мощное подкрепление из южных областей. Так что ничего тут не сгорит, не волнуйся.

— Откуда подкрепление? — насторожилась Синтия.

Он спокойно жевал пирог с яблоками и запивал чаем. И еще ее раздражала его дурацкая рургская шапочка на макушке.

— Наемники. Не вздумай сообщать об этом своему Лафреду. Хватит того, что ты его воскресила и перевернула весь ход войны.

— Я всё понимаю, Лег, — сказала она подавленно, — не надо меня учить.

— Как поживает твой объект исследования?

— Неважно поживает. Ему всё хуже, а у меня кончились лекарства.

— Не переживай. И не усердствуй особенно. Его всё равно скоро убьют.

— Как убьют?

— А как иначе? Войну дуплоги проиграют, это очевидно. Головы вождей летят обычно первыми. А у твоего она и так плохо пришита.

— Замолчи, Леган! — вспыхнула Синтия.

— Ого! — усмехнулся он, — кажется, тебе его жалко?

— Мне жалко их всех, — заявила она, — это чудовищно — то, что у них тут происходит. И самое страшное, что они всё чувствуют! Они живые, хоть и плотные! Живые, понимаешь?!

Леган сощурил свои раскосые глаза.

— И с таким настроением ты собираешься задержаться тут еще на два месяца?

Она опомнилась и постаралась взять себя в руки.

— Себя я тоже изучаю, не волнуйся.

— Так изучи свою жалость и пойми, откуда она взялась?

— Они живые, — повторила Синтия.

— Да, — кивнул Леган, — они не игрушки. Но они прекрасно знают, в какие игры играют. В войны! Ты забыла, кто твой Лафред? Дикарь и убийца. Ты забыла, что это он напал на Плобл?

Что это с его помощью прекрасная, культурная страна превратилась почти в пепелище… ничего, кроме смерти он и не заслуживает. Да он и сам это знает. За всё надо платить свою цену.

— Да, он знает.

Тогда, летом, ей было всё равно, кто чего заслуживает, кто прав, а кто виноват в этой войне, она была наблюдателем. Толпа на площади, конечно, его ненавидела, кричала, визжала и свистела. Ей всё это было дико и любопытно одновременно. Она стояла, зажатая со всех сторон плотными телами, и смотрела на казнь, как на спектакль.

А этот дикарь на эшафоте молчал. Его мучили, а он молчал! Он всё время молчал, даже не крикнул ни разу и смотрел в толпу без ужаса и без злости. Без тех самых примитивных эмоций, которые она явилась изучать. А потом он посмотрел на нее. Вряд ли он видел ее тогда, но она сама как будто взглянула на себя со стороны, такую непричастную, брезгливую, чистенькую, умненькую, возвышенную…

— Мне пора, Леган. Дай мне лекарства.

В лагерь она добралась уже поздно ночью. Ее лапарг устал, устала и продрогла и она сама.

Привязав мохнатого зверя к ограде, она зашла в тускло светящуюся изнутри палатку Лафреда.

Посредине тлели угли очага, от них уже невозможно было согреться, дым залепил глаза и ноздри. Она закашлялась.

— Где ты была? — строго спросил Лафред со своего топчана.

Тон вопроса ей не понравился. Да и ответа у нее не было.

— Я не хочу об этом говорить, — сказала она, наклоняясь к углям.

Он сел, надевая меховые сапоги, и тоже закашлялся.

— Тебе нельзя дышать таким дымом, — добавила Синтия и принялась раздувать огонь.

— Я должен знать, где ты бываешь, — заявил он хмуро.

— Зачем?

— Что значит, зачем? Ты пока еще живешь со мной. И об этом знает всё войско. Соблюдай хотя бы приличия!

Новые поленья вспыхнули. Осветилось его некрасивое лицо и его невыносимые глаза, в которые она не могла смотреть с тех самых пор…

— Хорошо, — прошептала она, — я всё поняла. Я буду соблюдать приличия.

— Где ты была? — повторил Лафред.

— А этого я не могу сказать.

— Почему?

— Я не хочу тебе врать.

— Мне не нужно врать. Если у тебя появился наконец мужчина, то тебе больше нет нужды оставаться в моей палатке. Или ты забыла, почему я оставил тебя здесь?

Лафред поставил на жаровню чайник и сел за стол. Она почувствовала, как сердце ее сжимается то ли от боли, то ли от жалости и падает, падает, падает в бездонную яму…

— Нет у меня никакого мужчины, — стуча зубами, сказала она.

Было уже не холодно, а ее новый матрикат била мелкая дрожь. Наверно, он получился не таким удачным, как предыдущий, слишком чувствительным к холоду.

Синтия подошла к столу, бросила на него свою мокрую от снега сумку и выставила перед хмурым Лафредом баночки с лекарствами, коробки со шприцами, пачки таблеток, упаковки биопластыря…

— Это от Великого Шамана? — усмехнулся он, ледяной взгляд потеплел.

— Не спрашивай, — тихо сказала она, — давай я перевяжу тебя?

— Вяжи.

Он сидел смирно. Синтия сняла бинты, а руки у нее всё дрожали. «Что-то не в порядке с матрикатом», — окончательно убедилась она.

— Тебе не больно?

— Нет.

«Головы вождей летят обычно первыми. А у твоего она и так плохо пришита…»

— Скажи, а тогда… что ты чувствовал?

— Когда?

— Когда тебя казнили.

— Не помню.

— Разве это можно забыть?

— Это было в другой жизни.

— А в этой? Ты не боишься смерти? Ведь всё может повториться.

— Зачем тебе это знать, Синтия: чего я боюсь, чего не боюсь?

— Я хочу понять тебя.

— Зачем?

— Лафред, мне так трудно на это ответить!

— Мне тоже.

Он был космат. Она погрузила пальцы в его грязные, нечесаные волосы, и ей не было мерзко. От него пахло потом и дымом, но ее и это уже не раздражало. Оказалось, ко всему можно привыкнуть.

— Я устал, — сказал он хрипло, — поедем завтра в лес?

— Конечно, — согласилась она.

— Только оденься потеплее, ты вся дрожишь.

— Хорошо.

Чайник закипел. Она грела руки о кружку, а они всё тряслись. Дрожь шла откуда-то изнутри, из глубины ее существа.

— Скоро возьмем столицу, — усмехнулся Лафред, — отогреешься во дворце царя Ихтоха.

— А если не возьмем?

— Возьмем. Так предрек твой Великий Шаман.

— А если он ошибся?

Лафред посмотрел на нее холодными синими глазами и взял ее за руку.

— Синтия, чего ты всё время боишься?

— Я?!

— Ты всегда предполагаешь самое худшее. Поверь, так жить нельзя. Иначе с ума сойдешь.

— Вот я и схожу, — пробормотала она.

— Умирать никто не хочет. Все хотят жить. И побеждать.

— Ты тоже хотел жить и побеждать. Однако тебя казнили.

— Однако, я жив.

— Но тогда ты этого знать не мог.

Лафред стиснул ее руку.

— Что ты хочешь от меня услышать?

— Я просто боюсь за тебя, — смутилась она.

— Да. И даже больше, чем это объяснимо.

— Извини… — она забрала свою руку, — я хочу спать.

Сон не шел. В трех шагах от очага было уже холодно. Синтия лежала, стуча зубами, уткнувшись носом в вонючую подушку, набитую пером фунха, подтыкая под себя со всех сторон одеяло из шкур и проклиная этот ужасный плотный мир с его грязью, болью, холодом и страхом. И свою глупость.

— Ложись ко мне, — услышала она голос Лафреда, — будет теплее.

Сердце сжалось.

— Нет, спасибо, — пробормотала она, — мне и так тепло.

— Да не бойся ты, — усмехнулся он, — ты же знаешь, что я ни на что не годен. Просто согреешься.

— Мне тепло, — упрямо повторила она.

— Как хочешь, — ответил он хрипло.

Утро выдалось хмурое и туманное. Зато немного потеплело. Синтия пошла за водой и увидела, как сестра Лафреда купается в проруби. Потом она стояла босиком на снегу и растирала полотенцем спину, вся такая тонкая, жилистая, широкоплечая, в общем, сложенная как юноша. Это считалось у дуплогов красивым. Удивительно длинные у нее были волосы, они доставали до пят. Норки обычно обворачивала их вокруг шеи как шарф.

— Тебе не холодно? — поежилась Синтия.

— А тебе? — усмехнулась охотница.

На лицо падали редкие, липучие снежинки. Меховые сапоги от подтаявшего снега уже промокли. Ничего в этом хорошего не было.

— Мне зябко, — призналась она.

— Послушай, неженка, — юная воин-охотница надела штаны, и выпрямилась, утягивая их ремнем на узкой талии, — кто бы говорил! Живешь с нашим вождем! Разве Лафред дарит тебе мало мехов?

— Мехов мне хватает — проговорила Синтия смущенно, — но если ты думаешь, что я его любовница…

— Так никто не думает, — презрительно сказала Норки.

— Почему? — совсем растерялась она.

— А ты почаще ходи без шапки. Пусть все видят твои волосы. И смеются над Лафредом!

— Но при чем тут мои волосы?

— Сама знаешь.

Воин-охотница накинула меховой полушубок и пошла по тропинке в лагерь. Синтия на минуту застыла на ветру и даже не утирала мокрые снежинки с лица.

Она вспомнила, что странная физиология у женщин этой планеты как-то связывала дефлорацию и пигментацию волос. И это имело какое-то важное значение во всей их жизни.

Очевидно, это было связано с продолжением рода. Зачинали женщины только от самых сильных и здоровых мужчин. Естественный отбор работал на одно плотное тело. Умные, добрые, талантливые, но слабые оставались за чертой.

Лафред же не только не мог никого зачать, но и просто овладеть женщиной. Для Синтии это не имело никакого значения, но очевидно, для этого примитивного мира такое бессилие равнялось позору. Иначе, почему так злилась Норки? Почему Улпард с Доронгом не уставали отпускать всякие пошлые шуточки?

От мысли, что над Лафредом кто-то будет смеяться, Синтии стало больно. Она зачерпнула воды и с усилием вытянула ведро. «Как глупо», — подумалось ей, — «знать бы раньше, заказала бы матрикат с белыми волосами».

Оранжевое солнце, прячась за плотными тучами, придавало утру зловещий оттенок.

Войско готовилось к предстоящему штурму, и напряжение буквально висело в воздухе. Синтия старалась не думать, чем всё это кончится. В конце концов, ее это не касалось. Ей не нравились дикие дуплоги, занятые только грабежом и естественным отбором. Не нравились ей и жестокие, циничные рурги. Немного жаль было красивого города, если он сгорит. И жаль было Лафреда, если он проиграет.

Впрочем, Лафреда ей всегда было жаль. Она была больна этой жалостью. Предательское чувство оказалось сильнее отвращения, осуждения, страха, рассудка… даже долга. Она прекрасно понимала, лежа на его холодном мертвом теле и вдыхая в него жизнь, что вмешивается в ход истории и будет отвечать перед Советом Мудрых.

Странно было, что Кристиан позволил ей это. Потом оказалось, что ее бесцеремонное вмешательство только нейтрализовало чье-то вмешательство до того. Лафред не должен был погибнуть, во всяком случае, тогда.

Одно Синтия знала точно: во второй раз ей не дадут его спасти.

— Ты хотел в лес, — напомнила она.

— Не носи такие тяжелые ведра, — сказал он вместо ответа, — это не твоя забота.

— Мне не тяжело.

— Да?

Он взял ее озябшую, мокрую руку, на которой отпечатался след от веревки. Синтия смущенно сжала кулачок, и он согрелся в его широкой ладони. Это было странное ощущение.

Она не возражала бы, если б его рука проникла в ее руку, но в этом неуклюжем плотном мире такое было невозможно. Лафред просто сжимал ее кулак, а тепло почему-то разливалось по всему телу.

— Не готовь мне сегодня, — сказал он.

— Почему?

— Я поем из общего котла.

— А помыться ты не хочешь? Я согрею воду.

— Ты же знаешь, я моюсь в проруби.

— Что же мне делать?

— Ничего. Мы просто поедем в лес.

После завтрака они оседлали лапаргов и поскакали в сторону Мехезха. Мохнатые звери бежали по снегу легко, их мягкие кошачьи лапы не увязали в сугробах, подобно лошадиным копытам. Они скорее напоминали больших вислоухих собак, но питались травой и колючками.

Очень удобные были твари на этой неудобной планете.

Лес был огромный и влажный, залитый тусклым бронзовым светом застрявшего в облаках солнца. Тишина после лагерной суеты казалась оглушающей.

— Какие огромные деревья! — прошептала Синтия, — спрыгивая на снег.

— Огромные? — усмехнулся Лафред, — ты бы видела, какие они в Аркемере!

— А какие они в Аркемере? Еще больше?

— Намного. В каждом можно выдолбить дом.

— Ах, ну да… поэтому вас и называют дуплогами.

— И еще дикарями, — добавил он.

Лапарги послушно плелись следом. Иногда с огромных веток срывались комья мокрого снега, нарушая почти подводную тишину этого бронзового царства.

— Хочешь, разведем костер? — спросил Лафред.

— Нет, — отказалась она, — давай еще побродим. Здесь так красиво!

— Благословенная страна. Ни ветров, ни засухи…

— Поэтому ты решил завоевать ее?

— Не только поэтому.

— А почему еще?

— Скорее со злости.

— С какой злости? На кого?

— Синтия, — Лафред остановился и посмотрел ей в глаза, — ты слишком много хочешь знать.

Ты всё время меня спрашиваешь: зачем и почему. И что я при этом чувствую.

— Ты можешь не отвечать, — смутилась она.

— Да. Только теперь моя очередь спросить.

— О чем?

— Кто ты, Синтия?

Она попятилась. Ответа не было. Точнее, он был невозможен.

— Так ты за этим затащил меня в лес? — вспыхнула она.

— Я просто устал ото всех, — поморщился он, — а спросить тебя я мог и в лагере. Так кто ты, Синтия?

— А как ты сам думаешь? — ушла она от прямого ответа, — кто я?

Он смотрел ей в глаза.

— Ты не рургийка. И не охотница. Ты умна и много знаешь. Твои руки не ведали работы. Ты лечишь не хуже шамана. И даже кружева на твоем платье никогда не пачкаются.

— Кружева?..

Платье было синтезировано вместе с матрикатом, не мокло, не мялось, отталкивало грязь.

Она и не предполагала, что Лафред это заметит!

— Ты похожа на знатную даму из прекрасной и неведомой страны, — добавил он, — из далекой страны за океаном, о которой говорил этот подлый шаман.

— Какой шаман? — насторожилась Синтия.

— Тот, что выдал меня рургам.

— Шаман выдал тебя рургам?!

— Он такой же заморский шпион, как и ты. Только ему нужно было, чтобы я повернул войско на вашу страну. А тебе нужно что-то другое. Что?

— Лафред… — Синтия совсем растерялась от такой информации, — разведи костер.

Сухие ветки быстро вспыхнули. Она сидела на пеньке и лихорадочно соображала, что это за шаман, и какую страну он хочет завоевать. Кристиану было бы интересно узнать такую новость!

Лафред сидел прямо на снегу, косматый, могучий, некрасивый, в меховых штанах и куртке, сущий дикарь с пронзительными синими глазами. Он ждал ответа и подбрасывал ветки в костер.

— Да, я из другой страны, — призналась Синтия, — ты прав. Но я не шпион. Я как раз ищу этого самого шамана, потому что он опасен не только вам, но и нам.

— Странно, что ты ищешь его в моей палатке.

— Ты вождь. Он уже был у тебя и придет к тебе снова.

— И что? Ты намерена с ним справиться?

— Это уже мое дело, Лафред.

— Ты слабая женщина. Тебе и ведра-то не поднять… А у этого мерзавца жезл богов.

— Жезл богов? Что это?

— Я думал, ты знаешь.

— Нет. Объясни, пожалуйста.

— Что тут объяснять? Легенды гласят, что во времена Войны Тьмы и Света у богов Тьмы Мурурга и Грахарра были жезлы, которыми они усыпляли всех, кто был им неугоден. А так как они вечно были недовольны, то скоро почти все люди застыли подобно каменным статуям, даже маленькие дети. Это было царство вечно спящих. Потом охотник Сугхим, который укрылся в пещере, выкрал у богов этот жезл и стал пробуждать каждого, дотрагиваясь другим концом. Вот и всё.

— Ты хочешь сказать, — изумилась Синтия, — что у этого шамана, или шпиона… в общем, у этого мерзавца есть такой жезл?

— У него их много. Он обещал вооружить всё мое войско.

— Послушай, но это же только легенда!

— Это уже не легенда. Я сам всё видел. Поэтому и говорю, что твой земляк очень опасен, Синтия.

«Земляк!» — подумала она, — «знать бы, кто этот тип на самом деле!»

— Почему он выдал тебя рургам?

— Потому что я отказался воевать где-то за океаном, в то время как мне нужен Плобл.

Наверно, он надеялся, что Улпард окажется более сговорчивым.

— Негодяй! — проговорила Синтия в сердцах, — из-за него ты столько вынес!

— Ничего особенного, — усмехнулся Лафред, — привязали к колесу, раздробили кости, потом отрезали голову. Рурги большие гурманы по части пыток.

Красный костер, оранжевый лес, бронзовый снег, — всё почему-то поплыло перед глазами.

Синтия с трудом зацепилась за реальность, больно прикусив себе губу.

— Ты же говорил, что не помнишь!

Лафред как будто не услышал ее. Он подбросил веток в костер и уставился на огонь.

— Я потерял осторожность: слишком хотел вооружить свое войско жезлами богов.

Представляешь? Ведь это значит, никого не надо убивать. Пусть спят до поры до времени… Кто бы он ни был, этот шаман, но его оружие лучше стрел и копий.

— Он назвал свое имя?

— Он сказал, что его зовут Рой. Странное имя, но не страннее, чем твое.

— Рой… — пробормотала она.

Ей всё еще было плохо, словно она снова побывала у эшафота. Бронзовый лес приобрел какой-то зловеще-кровавый оттенок.

— Я бы сам хотел разыскать этого Роя, — признался Лафред, — но сейчас мне не до того.

Когда возьмем столицу, я помогу тебе.

Первый штурм закончился неудачей. Точнее, рурги просто не подпустили войска дуплогов к столице, выставив вокруг нее все свои силы. Они-то ждали подкрепления и сил не жалели.

Да и терять им было уже нечего.

А дуплоги с подземелами и союзными племенами, предчувствуя близкую победу, хотели жить. И не просто жить, а в роскоши, доселе невиданной и даже порой непонятной.

Поражение не стало трагедией, но весьма озадачило всех вождей, включая самого Лафреда.

В небольшой деревушке, где теперь разместился его штаб, они целыми днями что-то обсуждали, спорили, допрашивали пленных и разведчиков. Все остальные дома были заполнены ранеными. Синтия при всем желании не смогла бы помочь всем, поэтому просто обходила эти обители боли и страдания стороной. Чем дальше, тем всё невыносимей ей становилось в этом жестоком мире.

Одно радовало — в доме было тепло. В ее комнатке стояла для обогрева каменная печурка, на ней можно было просушить мокрые сапоги, носки и варежки. Хозяева сбежали еще до прихода войска, и можно было только догадываться, какие они были, молодые или старые, гостеприимные или нет, сколько у них было детей…

В горнице не смолкали споры. Синтия согрела воды, достала из сумки зеркало и пузырек с перекисью водорода. В этом мире всё было сложно, и одной мыслью цвет волос не изменялся.

Ей пришлось вспомнить историю и средства, которыми пользовались древние женщины.

Конечно, никакой подобной косметики Кристиан для нее не предусмотрел, поэтому сгодилась аптечка.

Кожу изрядно пожгло, она впервые поняла древнюю женскую заповедь о том, что красота требует жертв. Хотя красота в данном случае ее волновала мало. Ей не хотелось, чтобы над Лафредом смеялись, вот и всё.

К ночи неугомонные вожди все-таки разошлись. Она вышла их проводить в шапке, закрыла дверь и принялась убирать со стола пустые кружки и объедки.

— Завтра сам осмотрю все позиции, — устало сказал Лафред, — а то каждый твердит свое.

Никому нельзя доверять, Синтия. Почуяли близкий конец и думают, что каждый сам по себе справится… А подземелы трусливы, норовят по нашим трупам войти в город… Не будет этого!

— Конечно, не будет, — улыбнулась Синтия, — ты не позволишь.

— Ты уходила куда-то? Я и не заметил.

— Ты вообще мало что замечаешь в последние дни.

— Да? Наверно… Согрей мне воды.

— Она давно согрета.

Синтия подошла к нему с чайником. Он склонился над тазом и умыл лицо. Она протянула ему полотенце. Он улыбнулся. На его суровом лице так редко появлялась улыбка, что у нее снова сжалось сердце.

— Лафред, — прошептала она, — посмотри на меня.

И сняла шапку. И в ту же секунду поняла, что она наделала. Улыбка его окаменела, глаза сверкнули, по скулам прокатились желваки.

— Где же твой пояс? — спросил он хрипло, — или ты хочешь получить его от меня?

— Лафред, — пробормотала она почти с ужасом, — это только краска! Краска и всё! Я это сделала для тебя.

— Зачем? — спросил он сухо.

— Ну… я ведь живу с тобой. И все считают, что я твоя женщина.

— Это не так, — сказал он.

— Да… и это невозможно… но я не хотела сплетен.

Он повернулся к ней спиной.

— И не хотела, чтобы над тобой смеялись! — добавила она в отчаянии.

Лафред долго молчал, глядя в темное окно. Потом обернулся к ней, лицо было отрешенно- спокойным.

— Знаешь, меня бы это волновало в той, первой жизни, — сказал он.

— А теперь?

— А теперь мне всё равно.

— Неправда! Тебе больно!

— Больно мне было там. На эшафоте.

Синтия с ужасом отступила к дверям.

— Ты всё время спрашиваешь, что я там чувствовал? Тебе это очень любопытно? Так вот это была боль. Боль! Сплошная боль! И ничего, кроме боли…

Было ощущение, что грудь забинтовали тугим резиновым бинтом. Как больная старуха, она прошаркала до скамейки у стены и опустилась на нее, стискивая руки.

— Прости меня, Лафред. Я хотела как лучше.

— Ты слышала об Эдеве? — спросил он хмуро.

— О твоей жене? Да, мне говорили.

— Она не была моей женой. Какой-то подлый рург соблазнил ее и скрылся. Она явилась в селенье ночью, белокурая и без пояса. Мне пришлось отдать ей свой, чтобы спасти ее от позора… Так вот, во второй раз этого не будет.

— Но между нами нет никакого рурга, — проговорила она в отчаянии, — это в самом деле только краска.

— Между нами больше, — заявил он, — ты меня не любишь. И что мне с того, что будут болтать в лагере?

— Я… — Синтия поняла, что окончательно запуталась, — я люблю тебя, — сами прошептали ее губы.

— Твоя любовь сильно смахивает на жалость, — усмехнулся он, — нашла, кого жалеть, в самом деле…

Она вдруг как будто очнулась. И ужаснулась, что уже всерьез начинает жить страстями этих низших существ.

— Вот тут ты прав, — сказала она, резко вставая и как будто сбрасывая с себя наваждение, — жалеть тебя не за что. Это твоя война, ты сам ее начал. Ты захватчик и убийца, ты дремучий дикарь, занятый естественным отбором, как и все вы… можешь не беспокоиться, я нисколько не нуждаюсь ни в твоем поясе, ни в твоей любви!

Она заперлась в своей комнате. Ее трясло от злости. Прежде всего, на самою себя. Как она могла так быстро опуститься до их уровня? До уровня первобытной морали, страха перед пошлыми сплетнями, жалости, обидчивости и какой-то зоологической ревности! Как она могла, наконец, заявить, что любит это чудовище?! Это косматое, потное, грязное, необразованное плотно-материальное существо, этого убийцу-дикаря!

Лафред вел себя тихо там, за стенкой. Она даже не слышала его шагов. Лежала и ловила себя на том, что прислушивается к каждому шороху. И от каждого шороха снова предательски сжималось сердце.

Утром она чувствовала себя совершенно измученной и опустошенной, хотя поспать немного удалось. Она не понимала, что с ней происходит. Лафред молча одевался, не обращая на нее никакого внимания. В горнице было сумрачно, бронзовый рассвет еще только вползал в узкие окошки. Так же сумрачно было на душе.

— Куда ты в такую рань? — спросила она, дрогнувшим голосом.

— Осматривать позиции, — сухо ответил он, — я же говорил.

— Ты поел?

Он как-то странно посмотрел на нее, как будто она сказала глупость.

— Я сыт.

Входная дверь за ним со скрипом затворилась. После этого началось ожидание.

Бесконечное, изматывающее ожидание его возвращения. Ничего другого в мире уже не существовало. Синтия слонялась по дому, потом по деревне, потом по лагерю… Сначала она себя обманывала, но скоро поняла, что это бесполезно.

День прошел, село за черный лес расплавленное медное солнце, совсем остыл влажный воздух, затянусь коркой лужицы. Его не было. Синтия сварила ужин. Его не было. Ужин остыл, небо почернело, зажглись колючие звездочки… Его всё не было.

И тогда самым сильным чувством стал страх. Даже не беспокойство, а какой-то животный, панически страх, что с Лафредом что-то случилось. Что его маленький отряд мог попасть в засаду, или чья-то стрела могла вонзиться в его спину, или его лапарг поскользнулся на льду, а лед проломился…

Она так часто металась к окну и выбегала на крыльцо при каждом скрипе возле дома, что к ночи устала от этого смертельно. Ей уже не было стыдно за себя, не было обидно. Ей важно было одно: чтобы он вернулся живой.

У нее стучали зубы, когда он вошел. Живой и невредимый. И именно поэтому его хотелось убить!

— Где ты был? — спросила она возмущенно.

— У нас, захватчиков, свои дела, — хмуро ответил он.

— Я три раза грела ужин.

— Погрей в четвертый.

Лафред снял полушубок и вытер потный лоб рукавом. Рубаха была грязная, он снял ее и швырнул на лавку.

— Пойдем во двор, польешь мне на спину.

— Вода остыла.

— Польешь холодной.

Синтия взяла чайник и полотенце и вышла во двор вслед за Лафредом. Он нагнулся, упираясь руками в колени. Она лила из носика воду на его широкую, мускулистую спину, стараясь не намочить забинтованную шею. Холодные звезды да тусклые окошки домов смотрели на них из темноты. Потом он выпрямился, а она вместо того, чтобы подать ему полотенце, уткнулась лицом ему в грудь, собирая губами капельки воды. Странно, что когда-то ей было мерзко к нему прикасаться. Это было такое наслаждение!

Именно этого ей хотелось: прикоснуться к нему, соединиться с ним, приласкать его, согреть своим теплом, защитить от всех напастей этого мира, затянуть его раны, излечить его память… И какая разница, как это называется, любовь или жалость?

Лафред обнял ее очень крепко, такое объятье было возможно только в плотном мире, где взаимопроникновения не бывает, иначе они бы сразу растворились друг в друге. Синтия чуть не задохнулась от его силы, но это ее не испугало.

Они молча стояли на морозе, под звездами, вцепившись друг в друга. Плотные тела мешали им соединиться, но ей показалось, что сейчас они — одно целое, что никогда и ни с кем у нее не было такой близости, что больше просто невозможно.

— Замерзнешь, — сказал Лафред и подхватил ее на руки.

— Я уронила чайник, — вспомнила она.

— Черт с ним.

— Мы все-таки намочили твои бинты.

— Послушай, когда ты перестанешь меня опекать?

— Я же люблю тебя.

Он занес ее в дом. Осторожно положил на кровать и сел рядом.

— Я тоже тебя люблю. И что нам с этой любовью делать?

Жалость снова царапнула ее по сердцу. Ей было трудно понять, чего он не может и что при этом потерял, но чувствовала, что ему больно от этого. Странно: то, что она видела в обозе между мужчинами и женщинами, показалось ей смешным и безобразным одновременно.

— Не думай об этом, — решительно сказала она, — нам это не нужно, поверь мне. Просто обними меня.

Норки сидела за одним столом с Улпардом. Он держал ее руки в своих.

— Я устал ждать, — сказал он.

— Сначала мы должны взять столицу, — ответила она.

— Потом еще что-нибудь случится.

— Возможно.

— Ты просто не хочешь быть моей! — сверкнул он черными глазами, — кто тебе нужен, Норки?! Кто?!

— Царь, — спокойно ответила она.

— Царь! Царь может быть только один.

Она встала. Было уже поздно, и хотелось спать.

— Я пойду.

— Подожди, Норки. Останься!

— Нет. Мне не нравится эта деревня. И этот запах… Если я и отдамся тебе, Улпард, то не на такой вонючей постели.

— Хорошо, — вздохнул он, — будет тебе и дворец, и царская спальня.

Она схватила полушубок и вышла на крыльцо. Пахнуло ночной прохладой. После духоты этих натопленных деревенских домишек хотелось свежего ветра и простора. Норки оделась не сразу, подождала, пока тело насытится прохладой. Потом медленно вышла за калитку.

Деревня спала. Черно-багровое в мелких звездочках и разрывах облаков небо нависало над ней как лоскутное одеяло. По темной дороге кто-то шел, скрипя снегом, ей навстречу. Кто-то незнакомый и странный, без шубы и шапки. Норки ни на секунду не забывала, что она на войне, и на всякий случай спряталась за забором и кустами.

Когда незнакомец прошел мимо, она его узнала. Это был тот самый шаман, что приходил к Улпарду, худощавый, черноволосый, с бородкой. Его черный облегающий костюм поблескивал в свете звезд. Норки чуть не вскрикнула и даже растерялась. Что делать? Бежать будить Лафреда? Или просто всадить кинжал ему в спину?

Пока она думала, шаман остановился, огляделся и свернул в калитку Улпарда. Он шел к нему! Норки вскочила, обежала дом с другой стороны, забралась на крышу, а оттуда на чердак.

Ей необходимо было послушать, о чем они говорят!

Дома в деревушке были ветхие, доски скрипели. Она осторожно легла на живот и приложила ухо к щели.

— Твой Лафред — наивный щенок, — говорил шаман надменно, — он никогда не возьмет столицу.

— Если нам не удался первый штурм — это еще ничего не значит, — возразил Улпард, — это была проба сил.

— К рургам идет подкрепление, дурак. Огромное подкрепление! Через неделю здесь будут войска наемников.

— А ты откуда знаешь?

— Я знаю всё. А тебе давно пора бы это понять.

У Норки стучало сердце, она даже боялась, что его стук будет слышен там, внизу.

— Сколько их? — спросил Улпард.

— До стольких ты считать не умеешь, — усмехнулся надменный гость, — но вдвое больше, чем всех вас, вместе взятых. И они свежи и полны сил. Без моего оружия вас перетопчут как котят.

— Нужно сказать об этом Лафреду.

— Зачем?

— Как зачем?

— Ты и правда дурак, Улпард!

— Полегче, Рой! Мне и так надоела твоя наглость.

— А мне твоя тупость! Зачем тебе Лафред? Он свое дело уже сделал, осталось только взять столицу. И что? Ты будешь ждать, пока он станет царем?

— Лафред — мой друг, — заявил Улпард, и Норки пожалела, что не отдалась ему сегодня же.

— И из-за этой дружбы, ты готов потерять свою женщину? — презрительно спросил шаман, — твоя синеокая красавица бережет себя для царя. Так стань царем, черт возьми! Сейчас! Другого шанса не будет.

— Ты предлагаешь мне убить Лафреда?

— Конечно.

— Скорее, я убью тебя, выродок. Отправляйся к своим черным богам в их подземное царство!

Шаман встал и тяжко вздохнул.

— Ладно… мне всё ясно. Только запомни: ради женщины можно мир перевернуть, а ты даже соперника убрать с пути не в силах! Может, ты ее не слишком любишь?

— Убирайся!

— Эх, детский сад…

Что означали последние слова, Норки не поняла. Она тихонько лежала и с ужасом думала: а что же будет, когда к рургам подойдет подкрепление? Только что она чувствовала себя почти победительницей, готовилась жить во дворце и спать в царской спальне. И вот всё снова переворачивалось с ног на голову! Снова становилось страшно.

Улпард побродил по дому, погасил лампу, поворочался на скрипящей кровати, но наконец уснул. Тогда она осторожно слезла с чердака и выскочила на улицу. Тьма стояла кромешная, последние звезды затянуло тучами.

В доме брата тускло светилось окно, как будто одна свеча горела на столе. Почему-то он не спал в такой поздний час. Норки хотела немедленно все рассказать ему, даже постояла на пороге… но потом решила подождать рассвета.

2

Лафред долго и потрясенно молчал. Он сидел, обняв колени, и не смотрел на нее. Синтия набросила ему на плечи меховую безрукавку. Она не знала, что делать, и что еще ему сказать.

Он и так всё понял.

Сначала всё было прекрасно. Они обменивались энергией, она просто утопила его в своей любви и нежности, а потом уже не могла остановиться. И вслед за энергией пошел обмен информацией. Это было неизбежно. Такова цена любви.

Лафред был мудрее многих дуплогов, но даже он оказался не готов к такому потрясению.

Он увидел совсем другой мир, не страну за океаном, не примитивный загробный мир своих мифов, даже не сказку. Он увидел райский мир совершенных существ, которые изучают его народ и его самого как муравьев или термитов. Он увидел эту безмерную пропасть, которая разделяет их с Синтией.

Она тоже хлебнула его жизни, но не самый страшный ее отрезок. Лафред молчал. Она поцеловала его плечо, она поцеловала шкуру, которой его накрыла, она уткнулась в нее лицом.

— Считаешь, ничего этого не надо было?

— Наконец-то я узнал, кто ты, — вздохнул он.

— Ты бы не поверил, если б я сказала.

— Теперь понятно, почему ты задавала столько вопросов… Ну что? Всё выяснила, или еще что-то хочешь изучить? Какое мое чувство?

— Я люблю тебя, Лафред!

— Брось… Любовь мы уже прошли.

— Не говори так! Ты, конечно, теперь знаешь, какие у меня были намеренья… но ты ведь знаешь и другое. Всё изменилось, с тех пор как я увидела тебя.

— Я знаю, что скоро ты исчезнешь, Синтия. И, кто бы я ни был, даже царь Плобла и Аркемера, я не смогу удержать тебя. Ты всего лишь мимолетный гость.

— Прости меня! Я не знала, что это будет вот так…

— Как?

— Так остро, так больно, так сильно! Я вцеплюсь в тебя и не выпущу, пока мой матрикат не рассыплется на атомы!

Лафред обернулся и наконец посмотрел на нее.

— Лучше сразу начинай от меня отвыкать.

Эдгар огляделся. Эту виллу на окраине Рамтемтим-эо и этот бассейн он уже видел. Он плавал в нем с Бугурваалем и любовался на ночные звезды. Оказалось, это дом его любовницы.

Кантина была тогда где-то рядом, может даже, за стенкой!

— Привет, — улыбнулась она.

— Привет, искусительница, — он огляделся, — где твой Бугор?

— Он раньше ужина не появится. А может, вообще не появится.

— Второй вариант мне нравится больше.

— Мне тоже.

Она тряхнула волосами и пошла, качая бедрами, к дому. Эдгар последовал за ней.

— Ты голодный?

— Сексуально.

— А желудочно?

— Несравненно меньше.

— А я приготовила рабснигортрокисов в икорном масле. Я даже сама их почистила по такому случаю!

— Ты меня балуешь, дорогая! Представляю, как ты меня любишь!

— Ж-ж-жуть, — рассмеялась зеленая красавица.

Эдгар схватил ее за бедра и потянул назад, к бассейну.

— Подождут твои рабснигортрокисы!

— Эд!

— Солнце еще высоко…

Он прижался к ее горячей спине, поймал рукой нежную мякоть ее груди и понял, что до воды им уже не доползти. Это было прямо какое-то безумие изголодавшейся плоти.

— Тебе не кажется, что мы всё перепутали? — смеясь спросила Кантина, когда они наконец свалились в воду, — раньше мы сначала раздевались, потом ныряли, а потом занимались любовью. А теперь всё в обратном порядке!

— Что ты говоришь? Какой я стал рассеянный!

— Между прочим, на мне новое платье.

— Это платье? А я думал — это купальник!

Они хохотали и барахтались в лазурной воде, знойное белое солнце висело в зените, одуряюще пахли цветы на ухоженных клумбах, и сыто поквакивали вездесущие лягушки. Эдгар вспомнил про обещанных рабснигортрокисов в икорном масле и еще о чем-то очень приятном и обнял подплывшую к нему Кантину…

— Мама! Что ты делаешь?! — услышали они, так и не успев поцеловаться.

На краю бассейна появилась совершенно сказочная зеленая девочка с золотыми кудряшками. Она была совсем крохотная: у лисвисов вообще дети рождались мелкими, как ящерки, и долго росли.

— Я… мы купаемся, детка, — слегка смутилась Кантина.

— Одетые?! — изумилась кроха.

— Понимаешь… дядя не умеет плавать. Он упал в воду, а я прыгнула, чтобы его вытащить.

— А-а-а…

Репутацию распутной мамаши надо было срочно спасать.

— Тону! — завопил Эдгар и убедительно пошел на дно.

Кантина довольно быстро подхватила его за ворот рубашки и подтащила к лесенке. Шумно дыша, он выполз на сушу, закашлялся и измученно застонал.

— Почему дядя белый? — спросила девочка.

— Потому что захлебнулся.

— Ему плохо?

— Да-да, ему плохо.

— А если я утону, я тоже буду белая?

— Аола, — в голосе Кантины послышалось раздражение, — почему ты, собственно, не спишь?

Быстро иди к себе.

— А дядя не умрет?

— Дядя живучий.

Любознательный ребенок наконец удалился. Яркое солнце ослепляло даже сквозь закрытые веки.

— Эй, утопленник, — Кантина склонилась над Эдгаром, — гроза миновала. Очнись, всё в порядке. Или ты в самом деле утонул?

— Дядя живучий! — засмеялся он, схватил ее и покатился с ней по разноцветным плитам.

Он был совершенно счастлив.

— Кошмар, — заявила она довольно, — я с тобой совсем голову потеряла.

— Я с тобой тоже. Знаешь, где я должен сейчас быть?

— У меня в столовой. А потом в спальне.

— На Желтом острове.

— Да? — она нахмурила брови и села, — там сейчас Бугурвааль.

— Вот именно, — обреченно вздохнул Эдгар, он сам удивлялся своему непростительному легкомыслию.

— Что ты от него хочешь, Эд? Разве наши дела так волнуют аппиров?

— А красивая у тебя дочка, — сказал он вместо ответа, — только на тебя ничуть не похожа.

— Можешь не отвечать, — обиделась прекрасная жрица, — только тогда на мою помощь не надейся.

— На твою помощь? Не смеши меня, Канти!

— Это почему это?!

— Я безумен, но не настолько! Тебе выгодно помогать своему Бугру, а не мне. Он готовит переворот, ты это прекрасно знаешь. Скоро ты будешь любовницей не Куратора Обороны, а Проконсула. А потом и женой Проконсула. Это ведь всё твоя идея, правда? И твоя мечта.

— Ты дурак! — Кантина встала и расправила на себе мокрое платье, — и ничего не понимаешь!

— Я слишком давно тебя знаю, дорогая, — усмехнулся он.

— Тогда убирайся к черту!

— Я не могу к черту. Я еще не просох.

— У него и просохнешь!

— Только вместе с тобой!

— Знаешь что!..

Ссору они продолжили уже в клумбе. Кантина возмущенно вырывалась, но уже начала понемногу сдаваться. В это время в ясном полуденном небе послышался гул подлетающего модуля.

— Бугур! — побледнела она, — только этого еще не хватало!

— Ну и чутье у него, — поразился Эдгар.

— Да! А у тебя — никакого! Господи, я в таком виде…

— Я не лучше, дорогая.

Она вскочила на ноги, нервно оглядываясь.

— Что ты сидишь?! Телепортируй срочно!

— Сейчас не могу, — соврал Эдгар, ему очень хотелось понаблюдать за предстоящей встречей.

— Как не можешь?! Ты же Прыгун!

— Все силы ушли на любовь к тебе. Мне надо восстановиться.

— О, черт. Тогда прячься в доме. Я попробую удержать его в столовой.

С этими словами Кантина рывками сняла с себя мокрое платье, зашвырнула его в кусты и в своей ослепительной наготе прыгнула в бассейн. Страх ее был слишком очевиден и слишком нехарактерен для нее. Эдгар поразился этому и вдруг вспомнил, как грубо Бугурвааль оттащил ее за локоть на приеме. Всё это как-то не вязалось с версией, что заправляет всем коварная жрица.

В доме было попрохладней. После ослепительного солнечного света Эдгар даже не сразу разобрал, куда попал. Широкий коридор привел его в большую комнату с накрытым столом.

Там под прозрачными крышками медленно остывали и томились сочные рабснигортрокисы в икорном масле, ароматные, манящие и навсегда для него потерянные. «Что б ты подавился!» — подумал он с досадой.

Из столовой выходило несколько дверей. Прятаться в спальне было бы беспримерной наглостью. Эту идею Эдгар отверг, он свернул в какую-то странную комнатушку, прокуренную благовониями и заполненную всякими культовыми принадлежностями. Там он спрятался за вешалкой с одеждой. Через пару минут, когда с него натекла лужа, из столовой послышались голоса. Кантина смеялась, а Куратор что-то хмуро бубнил. Слов было не разобрать. Забрякала посуда.

Эдгар решился встать возле самой двери, чтобы всё расслышать, и высунулся из своего укрытия.

— Не двигайтесь! — раздалось у него за спиной.

Зловещего вида черный подросток смотрел на него желтыми крокодильими глазами. Он был замотан в алую жреческую тогу, на голове — убор из перьев, на руках — браслеты, а за поясом — кинжал, за рукоять которого он и держался. Жуткий был видок у парня, Эдгар даже содрогнулся и открыл рот.

— Молчите, — упредил его подросток, — ни слова! У него слух, как у ночного сцандрахоска.

— Э-э-э…

— Молчите! Я запру дверь, потом выпущу вас через окно. Там кусты.

Жуткий мальчишка зыркнул на Эдгара ядовито-желтым взглядом и пошел к двери.

— Фальг! Подойди сюда, — послышался голос Кантины, — поздоровайся с вэем.

— Здрасьте, — буркнул парень.

— Я сказала, подойди сюда! Что у тебя за вид опять?

Шаркая сандалиями, юный жрец побрел к столу. Эдгар все-таки пробрался поближе к двери.

— Почему ты не в школе? — строго спросил Куратор.

— Сегодня день Восьми Зеленых Лун, — ответил Фальг, — учиться нельзя.

— Каких еще зеленых лун?! Что ты опять выдумываешь всякую чепуху?!

— Это главный праздник планеты Ахманкун.

— Нет такой планеты.

— Есть.

— Сынок, — вмешалась Кантина, — не спорь с вэем.

— Есть, — упрямо повторил мальчишка.

— По твоему сыну давно плачет Желтый остров, — раздраженно сказал Куратор, — там его наконец вылечат.

— Бугур, прошу тебя!

— Помолчи! Скажешь, это не твое влияние? Эти жреческие тряпки, побрякушки, благовонь по всему дому… и так дышать нечем! Здесь не Тритай и не храм Намогуса.

— Конечно. Просто мальчик играет.

— Твой балбес уже вырос и заигрался. Если он не возьмется за ум, я отправлю его в военную школу. Там его быстро обучат дисциплине.

— Но у него никакой тяги к военному делу, Бугур! Скорее к искусству.

— Про искусство можете забыть. Сейчас не те времена.

Эдгар чувствовал, что его уже знобит от злости. Этот тупоголовый хам нравился ему всё меньше.

— Ступай! — рявкнул Бугур мальчишке, — и немедленно сними эту красную тряпку. И эти дурацкие перья. И не смей являться ко мне в таком виде!

— Иди, — дрожащим голосом добавила Кантина.

Фальг хлопнул дверью.

— Зачем вы вышли, вэй? — спросил он хмуро, — он мог вас увидеть.

— Ну и что?

— А мама?

— Да… мама твоя рискует.

— Еще бы! Он ведь всё может!

— Ты его боишься?

— Я?! — мальчишка сверкнул желтыми глазами, — я никого на свете не боюсь! Я бы давно сбежал на Тритай и прихватил Аолу, но что тогда будет с мамой?

— Знаешь, парень, на Тритае всё уже давно не так. Никаких жрецов там нет. В лучшем случае тебя поставят к конвейеру на военном заводе.

— Тогда я сбегу на планету Ахманкун.

— С восемью зелеными лунами?

— Да!

— Что-то я не слышал про такую планету.

— А где вы были-то кроме своей Пьеллы?

— Ну, как тебе сказать…

— Тише! — Фальг прислушался, похоже, Куратор наелся и стал прогуливаться по комнате, — он может сюда зайти, проверить, во что я одет.

— Вот нахал! — искренне возмутился Эдгар.

— Да уж…

— Мне смыться в окно?

— В окно поздно. Залезайте под диван.

Нудный Куратор действительно заглянул к мальчишке. Причем без стука. Эдгар видел из- под дивана его черные крепкие ноги в белых сандалиях.

— Что у тебя тут за лужи?

— Так надо.

— Что значит, надо? Кому надо?

— Демоны раздражения боятся сырости. Что-то их много развелось в последнее время.

— Каких еще демонов?!

— Вот видите, вэй, вы тоже раздражаетесь.

— Посмотри в окно, придурок! Сейчас тридцать шестой век на дворе. Я слышать не желаю ни про каких демонов! Понятно?!

— От этого их не убавится.

— Вот что: или ты перестанешь ломать эту комедию, или мы будем тебя лечить.

После недолгого, но напряженного молчания черные ноги Бугурвааля удалились, дверь за ними захлопнулась.

— Вылезайте, вэй, — сказал Фальг с облегчением, — теперь он пойдет в сад. После обеда у него всегда прогулка на свежем воздухе. Потом закаливающие процедуры. Обливаться будет.

— Долго проживет, — усмехнулся Эдгар.

Они сидели на мокром полу, было жарко и влажно, к тому же душно от курящихся благовоний, по лицу струился пот.

— Я вас выведу через дырку в заборе. Он про нее не знает.

— Спасибо.

— Не за что.

— Послушай, а что это за планета такая — Ахманкун?

— Она далеко, в другой галактике.

— Тогда откуда ты про нее знаешь?

— А у меня телепатическая связь с ее обитателями.

— Понятно… — Эдгар подумал, что парнишка, пожалуй, не лишен фантазии, — а про планету Шеор ты что-нибудь слышал?

— Да, конечно. Но у меня нет с ней телепатической связи.

— А если установить?

— Не получится. Они слишком дикие, их сознание еще не сложилось в единое планетарное.

— А как же ты тогда о ней узнал?

— Услышал. Когда Бугур говорил с этим аппиром. С Ройваалем. Они еще называли ее планетой ветров.

— Там хорошо?

— Там? Ничего хорошего! Они всё время воюют и убивают друг друга. Но Куратору это нравится, война — его стихия.

— Ты тоже при оружии, — заметил Эдгар, кивнув на его кинжал.

Фальг только пожал плечом.

— Это — отпугивать демонов. И на случай, если он вздумает кричать на Аолу. Тогда я его просто прирежу — и дело с концом.

— А ты горячий парень!

— Да. Я и вас прирежу, если вы обидите маму.

Эдгар посмотрел на него с уважением.

— Засоси меня трясина, — сказал он убежденно, — если я ее обижу.

В шикарном номере дяди Роя фантастически-сиренево мерцали стены, а за окном лил самый заурядный осенний дождь. Всё так и было в этой жизни — и фантастически, и заурядно.

Льюис стоял у окна, ломая пальцы. Было больно, как всегда, и не было выхода из этой боли.

— Ну что ты там застрял, малыш? Иди, выпьем.

— Да, пожалуй, пора.

— У меня гнусное настроение, — признался дядя Рой, — кто-то срывает мои планы, а я этого терпеть не могу… ты садись-садись.

Льюис сел в мягкое кресло, в лицо переливаясь светила хрустальная люстра.

— А какие у тебя планы, дядя Рой?

— Грандиозные, — усмехнулся тот, — что тебе налить?

— То же, что и себе.

— Ты во всем собираешься мне подражать?

— В чем могу.

— Я никогда не страдаю из-за женщин, мой мальчик. Это глупо.

— Ты говорил, что ради женщины можно мир перевернуть.

— Конечно. Но для этого вовсе не обязательно страдать.

— Я постараюсь.

Под мерцание сиреневых стен и огромных зеркал они медленно пили сладкое вино из бокалов.

— Расскажи, что ты делал без меня, — попросил дядя Рой, уютно расположившись в кресле.

— Летал на пустырь, — признался Льюис, — во мне столько энергии, что я иногда боюсь. И с «голубой плазмой» пока ничего не получается.

— Не всё сразу.

— Плохо сплю. Иногда по ночам кажется, что взорвусь.

— Это скоро пройдет.

— Когда злюсь, тоже прямо распирает, руки горят, а в грудной клетке как будто заслонка отпирается. Я теперь понимаю, почему Герц стены крушит: невозможно же удержаться!

— Каждое состояние надо очень хорошо запомнить, — наставительно сказал дядя Рой, — тогда проблем не будет. А Герц — просто несдержанный неврастеник.

— И еще… — добавил Льюис, краснея, — я чувствую себя каким-то монстром. Раньше я завидовал Прыгунам, а теперь…

— Что теперь?

— Мне неуютно, дядя Рой. Я сам себя боюсь! И я не знаю, что с этой энергией делать.

— Разумеется. Ты же еще ничего не умеешь. Завтра будем учиться телепортировать.

У Льюиса даже сердце подпрыгнуло от такой перспективы. Всё, что с ним происходило в последнее время, было похоже на сон.

— На пустыре? — спросил он взволнованно.

— Зачем же на пустыре? — усмехнулся дядя Рой, — на Тритае. Интересная планетка и почти пустая. К тому же у меня там есть дела.

— А скафандр нужен? — совсем обалдел Льюис.

— Нет. Достаточно термостата.

А за окном всё лил дождь, обыкновенный, будничный.

— Как там Олли? — спросил дядя Рой.

— Олли? Она стала такая надменная и злая. Я просто не знаю, как с ней разговаривать.

— Ничего, это пройдет.

— Она переехала в женский корпус, так что я теперь редко ее вижу. Только в Центре.

— А что в Центре? Круговую установку монтируют?

— Да. И очень активно.

— Ну и отлично! — дядя Рой хлопнул себя по коленкам и поднял фужеры, — давай-ка еще выпьем, малыш. Завтра у нас тяжелый день.

Ночь Льюис почти не спал. От мысли, что завтра он окажется на Тритае, на спине выступал холодный пот. Даже тоска по Анастелле на какое-то время отпустила. Он вертелся на кровати с боку на бок, вздыхал, мял подушку и мучился вопросом: кто же такой дядя Рой? И кто такой он сам? Почему он, собственно, Прыгун, если он не Оорл и не Индендра? Ответ напрашивался сам собой, Льюис знал его с детства, только боялся себе признаться…

Планета Тритай оказалась каменистой пустыней с багровыми тучами и черными цепями гор на горизонте. Воздух был тяжелый и пыльный. Льюис долго не мог прийти в себя после прыжка. Ему казалось, что он упал на самое дно галактики.

— Скоро сам так будешь прыгать, — приободрил его дядя Рой.

— Страшно, — честно признался он, — этот канал, в котором мы падали, он такой жуткий!

— Почему?

— Наверно, я просто трус. Однажды в детстве я был на стройке и попытался залезть в трубу.

Уже через три метра мне показалось, что я никогда не вернусь назад. Представляешь? Я вылетел оттуда как пробка! Я боюсь труб. Я боюсь невозвращения. Я боюсь зависнуть где- нибудь в середине, в неизвестности. Это так жутко!

— Страх будет только мешать тебе, — сказал дядя Рой, — ты должен с ним справиться. Ты все- таки Прыгун, и никуда тебе от этого не деться.

Льюис выслушал это как приговор.

Они стояли на пустыре друг напротив друга, только черные горы да багровое небо смотрели на них. Он развел в стороны руки, колени его дрожали от напряжения, он чувствовал себя надувной игрушкой, которую накачивают горячим воздухом через распахнутую в груди заслонку. Страх и восторг от этого смешались настолько, что на глазах выступили слезы.

— Смотри на тот пригорок, — велел дядя Рой, — там ты должен быть. Думай, что ты уже там.

— Я…

— Молчи!

Энергия распирала. Льюис на какое-то мгновение перестал бояться и сосредоточился на пригорке. И так же мгновенно отключилось сознание. Он вдруг перестал осознавать себя Льюисом Тапиа, трусливым, брошенным любимой девушкой парнем, стоящим на унылой равнине Тритая в желтом термостате и десантных ботинках, перестал видеть камешки под ногами и суровое лицо дяди Роя напротив. Как будто умер на мгновенье.

Потом была жуткая боль. Как выяснилось, он промахнулся, перескочил через пригорок и вылетел прямо у расщелины в предгорье, в которую и свалился самым обычным способом, по всем законам гравитации. Через минуту, когда он потирал содранной рукой разбитое колено и еще не осознал своего достижения, рядом возник дядя Рой с перекошенным лицом.

— Малыш! — он бросился к Льюису, — ты живой?! Что с тобой?!

— Не знаю…

— Что у тебя? Что болит?

— Колено.

— Только колено?

— Еще не понял… вот руку содрал об насыпь.

Дядя Рой схватил его за руку. Лицо у него было непривычно бледное, на нем был страх.

— Кто ж так далеко прыгает, — криво усмехнулся он.

— Ну, я же не знал!

— Конечно, — перепуганный наставник ласково погладил его по голове как ребенка, — конечно, ты не знал, малыш. Это я не учел, что ты такой прыгучий. Даже такого пустыря тебе мало.

— У меня получилось?

— Получилось.

— Я теперь еще так смогу?

— Конечно! Ты еще много чего сможешь, мой мальчик. И даже лучше, чем я. Поверь мне.

— Дядя Рой…

Ласковая и сильная рука всё еще трепала его волосы, Льюис почувствовал слезы на глазах.

От боли, от напряжения, от этой неожиданной ласки.

— Что, малыш?

— Почему ты никогда не говорил…

— О чем?

— Что ты мой отец.

С минуту его наставник молчал и даже убрал руку. За эту минуту Льюис думал, что сойдет с ума. Неужели он ошибся?! Неужели он всю жизнь ошибался?!

— Прости меня, — вдруг сказал дядя Рой хрипло, Льюис заметил, что его как будто трясет от волнения, — прости, малыш… но если б ты знал, как всё сложно…

— Но ты мой отец?! — чуть не выкрикнул Льюис, — ведь правда?

Они посмотрели друг на друга.

— Конечно, — кивнул дядя Рой, — мы очень разные с тобой… но ты мой сын.

— Я буду как ты!

— Вряд ли…

— А кто ты, папа? Кто?

— Как ты сказал? — улыбнулся дядя Рой.

— Папа, — смутился Льюис.

— Придется привыкать.

Они обнялись. Льюис почему-то вспомнил все свои детские обиды, боль и одиночество, и они хлынули из него рекой. Он плакал. Он горько по-детски плакал на плече этого взрослого, сильного мужчины, совсем забыв, что сам уже не мальчик и Прыгун. А багровое, зловещее небо Тритая всё смотрело на них, затягиваясь бурыми кучевыми облаками.

Грэф вернулся в гостиницу в каком-то смутном состоянии духа. Что-то всколыхнулось в самой глубине души, какая-то черная бездна, и это пугало. Он вдруг понял, что сам себя не знает. К тому же он просто сильно устал.

Свет мерцал, отражаясь в огромных, искривленных зеркалах. В его номере сидела Оливия.

Черное платье подчеркивало белизну ее кожи и мрачность глубоких глаз. Жуткие были глаза, что и говорить.

— Ну? Как дела на Тритае? — спросила она.

— Не знаю, — сказал он, наливая себе вино, — ничего не успел.

— Почему?

— Льюис ушиб колено, пришлось вернуть его домой, в медпункт.

— Зачем ты вообще брал его с собой?

— Захотел.

— Не понимаю, что ты так за него цепляешься?

— Он мой сын.

— Что?! Это что-то новенькое.

— Во всяком случае, — Грэф вздохнул, — ему так хочется.

— Понятно, — Олли встала и холодно усмехнулась, — Ангелочек назвал тебя папой, и ты растаял!

— Заткнись, — он устало упал в кресло, — я люблю его.

— Что-что?

— Я люблю его как сына.

— После того, как придушил его мамашу?

— Заткнись, я сказал… я его вырастил и всему научил. Он мой!

— Пока. Ты только не научил его убивать. И вряд ли он тебе это когда-нибудь простит.

Грэф выпил два бокала подряд. Его знобило. Что-то произошло с ним на Тритае, что-то страшное, чего он давно уже боялся. Мальчик плакал у него на плече, и это было так пронзительно, так сильно, так сладко, что ничего другого уже и не надо было.

— Ты права, я в тупике, — вздохнул он.

— В каком тупике?! — возмутилась Олли, — у нас всё идет по плану.

— К черту все эти планы, если в итоге я потеряю сына!

— Да не сын он тебе вовсе! — окончательно рассвирепела она, — нашелся папаша! Это я потеряю сына. Я, а не ты!

Впервые он ощутил, какая это жуткая женщина. Пока родительские чувства были ему неведомы, он не мог этого понять, но сейчас смотрел на нее потрясенно.

— Ты потеряешь не только сына, — заметил он, — ты потеряешь своего драгоценного Ольгерда Оорла.

— Туда ему и дорога, — презрительно усмехнулась она.

В этом он был с ней согласен. Ольгерда ему было не жаль. Ольгерд ему мешал. Ольгерда он ненавидел даже больше, чем Азола Кера. Грэф выпил третий бокал, вспоминая, как презрительно отводила Анзанта свою прекрасную руку от его склоненного лица, от его полураскрытых губ, готовых целовать ее вечно. Ничего мучительней этого не было и быть не могло. Он до сих пор не понимал, как это самая прекрасная во вселенной женщина любила этого полутигра-получеловека, да еще и женатого на другой, и отказывала всем остальным.

Была тут какая-то чудовищная несправедливость.

— Однако что-то я расчувствовался, — усмехнулся он, — ты права, детка. У нас всё идет по плану. Точнее, почти всё.

— А что не так? — нахмурилась Оливия.

— Заминка на Шеоре, — поморщился он, — но это исправимо.

— Эта идиотка Синтия спутала нам все карты!

— Ничего. Упрямца Лафреда нужно срочно убрать. Во второй раз она его не воскресит. А Улпард будет мой.

— Ты уверен?

— Уверен. У него столько честолюбия, что его можно подвигнуть на любую авантюру. К тому же, когда к рургам подойдет подкрепление, у него не останется другого выхода, как принять мое оружие и мои условия.

— А как с оружием?

— Всё должно быть готово. Завтра снова отправлюсь на Тритай и узнаю.

Олли удовлетворенно улыбнулась и села на постель. Черные глаза ее блеснули.

— Вот таким ты мне нравишься.

— Я устал, — напомнил он, видя, что она уже расстегивает кнопки на груди, — два прыжка с двойной массой.

— А ты представь, что на моем месте Анзанта, — усмехнулась она, — точнее, не она, а эта ее копия, которой ты даришь перья Жар-птиц…

— У меня плохо с воображением, — сухо ответил он, — и ты не Зела.

— Конечно. Я царица Нормаах! — она сняла платье и в самом соблазнительном виде раскинулась на кровати. — Ну? И долго я буду ждать?

— Я устал, — повторил он, сам уже начиная сомневаться в своих словах.

— А я уже три часа тебя жду.

— Кажется, тебе понравилось быть женщиной.

— Да. Тем более красивой женщиной!

Тело действительно было красивое, юное, гибкое и упругое. Грэф любил плотные тела. Он вообще любил и ценил как истинный гурман все удовольствия плотного мира. Он поднялся, расстегивая ремень.

— Лучше б я сделал тебя мужчиной, — усмехнулся он, — хлопот было бы меньше.

— Идиотские у тебя шутки, — разозлилась Оливия.

В злости она была как-то особенно хороша. Всё произошло на ее энергии и на ее информации. Грэф вдруг оказался в ледяном городе, где под километровым прессом льдов Олли с тревогой смотрела на свое изображение. Точнее, на изображение древней царицы васков, генофонд которых он использовал для ее тела.

Аппиры раскопали когда-то десять мумий, принадлежащих предыдущей цивилизации.

Одну из них с телом царицы Нормаах ему удалось похитить. Это была целая история, о которой не хотелось вспоминать, потому что закончилось всё тогда неудачно.

Он собирался освободить планету от людей и подготовить для скивров плотные тела, используя генофонд их прямых предков — васков. Он рассчитывал на все десять мумий. И он рассчитывал избавиться от влияния людей, убрать Прыгунов и подчинить себе аппиров.

Рассчитывал. Но не рассчитал. Негодяй Кера спутал все его планы. Мощный оказался васк. И хитрый!

Грэф не любил вспоминать свои неудачи. Тем не менее, всё это невольно вспомнилось и передалось Оливии. Она впилась ногтями ему в спину. А ему передалось другое: комната с голубыми световыми фильтрами, окно с видом на бесконечную снежную равнину, лицо Ольгерда Оорла с возбужденными зрачками и жуткое волнение от этого. Эта идиотка Олли все- таки была у него!

Дальше Грэф ничего не понял. На пике физических ощущений информация прекратилась.

Была просто синевато-оранжевая вспышка, похожая на мгновенное раскрытие гигантского цветка. И всё это снова была только ее энергия. Обалденная была женщина, только не любил он ее ни капли…

— Ты неисправима, — сказал он потом недовольно, — что у тебя там было с Оорлом?

— Ничего не было, — лениво потянулась Оливия.

— Правда?

— Ты что, ревнуешь?

— Я просто не хочу, чтобы всё сорвалось по бабьей слабости.

— У меня нет никакой бабьей слабости! Я явилась сюда, чтобы отомстить ему, а не любить его!

— Но ты до сих пор его любишь.

— Что с того? — Оливия холодно посмотрела жуткими темными глазами, — он убил меня.

Убил одним поцелуем. Он знал, что я боготворю его, и воспользовался этим! Подонок!

— Он может воспользоваться этим повторно.

— Неужели ты думаешь, я не устою после всего, что было? После того, как мою голову отрубил мой собственный сын, а потом мои братья и племянница носили ее на подносе, как именинный торт?! Не волнуйся, Ольгерд ко мне теперь и близко не подойдет!

Грэф посмотрел задумчиво.

— А Руэрто?

— А Руэрто слюнтяй, — презрительно заявила эта жуткая женщина, — до сих пор носит мне цветы на могилу. но этой дурочке Анастелле я его всё равно не отдам. Хватит того, что она отобрала у меня Льюиса. Теперь ей понадобился мой сын! Размечталась, пигалица! Руэрто мой.

И больше ничей!

— Все твои, — усмехнулся Грэф, — до чего же ты жадная, Сия.

3

Под моросящим дождем кладбище выглядело особенно уныло. Даже яркий букет чайных роз, которые Руэрто положил на гранитную плиту, не скрасил серости этого дня.

— Отпусти меня, — подумал он, склоняя голову, — отпусти наконец… почему у меня такое чувство, что ты до сих пор рядом и следишь за каждым моим шагом? Какую жертву тебе принести, мама? Сто быков?

Желтая листва с осин почти вся облетела на асфальт. Он шел, глядя под ноги на тупые носки своих сапог и на эти умирающие листья, и на душе было холодно и пусто.

На широкой дороге, разделяющей человеческую и аппирскую половины кладбища, стояла девичья фигурка в голубом плаще с капюшоном и как будто дожидалась его. Из-под капюшона выбивалась мокрая белая челка.

— Анастелла? — удивился он.

— Да, — смутилась она, — я ходила к Патрику… потом увидела тебя.

— Что ж, — усмехнулся Нрис, — моя мать убила твоего брата. Нам самое место встречаться — на кладбище.

— Если ты хотел побыть один, я не буду тебе мешать.

— Я уже побыл один. Пошли.

Они медленно побрели между оград и памятников.

— Вообще-то, — призналась Анастелла, — я здесь не случайно. Я знала, что ты здесь бываешь.

— Я догадался, — сказал он.

— Нам нужно поговорить.

— Да?

— Мне это нужно. Пригласи меня куда-нибудь.

— Я лечу домой.

— Тогда пригласи меня к себе домой.

Руэрто вздохнул.

— Приглашаю.

Он уже сожалел, что внес сумятицу в ее юную, неопытную душу. Девчонка была ему не нужна. Он не хотел ее. Именно с ней всё было как-то сложно, неловко, мучительно. Ему поскорее хотелось всё забыть.

Она отдала слугам мокрый плащ и оказалась в обычных джинсах и свитере. Юные щечки полыхали трогательно-розовым румянцем. Руэрто распорядился, чтобы обед принесли в гостиную, и пригласил даму пройти. О чем пойдет речь, он примерно догадывался, но всё равно спросил:

— Ну? И что у нас случилось?

Анастелла присела на круглый диван и опустила голову, челка совсем скрыла ее лицо.

— Я люблю тебя. Вот что случилось.

— Это не любовь, — сказал он как можно равнодушней, — это по-другому называется.

— Мне не важно, как это называется, — она подняла на него раскрасневшееся личико, — я не могу без тебя жить. Понятно? И я хочу быть твоей женой!

— Стелла…

Он даже сел от неожиданности.

— Забавно, — нервно улыбнулась она, — именно здесь я тебе говорила обратное. Так мне и надо, дурочке…

Руэрто понял, что ему очень стыдно слышать эти слова. Наверно, потому, что именно их он и добивался. И что теперь?

— Стелла, — он взял ее за руку, — послушай… я дерьмо, ничуть не лучше своей мамаши. Твой Льюис подходит тебе гораздо больше, и я не собираюсь вам мешать.

— Мы уже расстались с Льюисом, — заявила она, — я ему всё сказала.

— Черт возьми! — вырвалось у него с досадой.

Анастелла забрала свою руку и даже отодвинулась немного.

— Ты, правда, совсем меня не любишь?

— Конечно, нет, — сказал он.

— Тогда почему. ты так целовал меня? Почему?!

— Да потому, — Руэрто досадливо поморщился, — что я то самое дерьмо. Я люблю всех женщин и ни одной.

— Неправда!

— Правда, детка.

Это было так. Женщины мелькали в его жизни одна за другой. Однажды, очень давно, он позволил себе привязаться к своей служанке больше, чем обычно. Мать убила ее. Скормила призраку в подземелье. Кажется, он даже и не возмущался тогда, принял это как должное, ведь Сия тем самым спасла ему жизнь.

Анастелла задумалась, потом сказала тихо:

— Тогда я согласна быть одной из всех. Пусть так.

— С тобой — не получится, — возразил он с горечью и покачал головой.

— Почему?!

— Потому что ты не одна из всех.

Большие серые глаза изумленно расширились. Она что-то такое поняла, чего он сам еще не понял. Или не хотел понять.

— Мне уйти?

— Если хочешь, оставайся пообедать.

— Спасибо. Какой уж тут обед…

На душе было скверно. Он послонялся по дому, позвонил Ольгерду, но тот оказался занят на своих раскопках. Пить в одиночку не хотелось, к тому же вечером намечался его сеанс в Центре Связи. Пришло время испытывать новые кресла-саркофаги в круговой установке.

Самым лучшим сейчас было бы выспаться, но сон не шел.

В Центре вечером было тихо и пустынно. Почти все двери закрыты. В такой тишине хорошо было думать, понимать и совершать открытия. Нрис пожалел на минутку, что он не ученый, и зашел в лабораторию Риции.

Сестра встала из-за компьютера, деловито положив руки в карманы белого халатика.

— Привет. Ты как всегда опаздываешь.

— Я как всегда разгильдяй.

— Ладно, — она вздохнула, — ты хоть являешься. Некоторых вообще не поймать. Не представляю, как нам удастся собрать всех в одно время в одном месте.

— Объяви заседание Директории.

— Разве что!

Нрис огляделся.

— А где твой подопечный? — спросил он удивленно: обычно Льюис всегда был при ней, как тень.

— Он вывихнул колено, — серьезно ответила Риция, — нам поможет Олли. Сейчас я ее позову.

— Олли? — у него что-то нехорошо заныло в груди, — и как ты с ней?

— Что я с ней?

— Ладишь?

— Вредная девица, — призналась сестра, — но умная.

— Царица Нормаах, — усмехнулся Руэрто.

— Вот-вот. И мнит из себя не меньше, чем царицу.

Оливия сидела в своей лаборатории. Она с готовностью встала и прожгла его взглядом насквозь, это она умела.

— Здравствуйте, господин Нрис.

— Здравствуй, — кивнул он и почему-то вспомнил кладбище и их первую встречу: пламенеющие рябины, золото кленов и красивую девушку с жуткими глазами, строго затянутую в черный плащ.

— Ты готова? — спросила Риция.

— Да, конечно.

— Тогда пошли.

В испытательном зале стояли спинками друг к другу девять кресел с саркофагами. Пять из них уже были готовы, хотя и обмотаны обнаженными проводами. Нужно было проверить их в работе.

— С которого начнем? — обреченно вздохнул Руэрто, сбрасывая куртку.

— Какое будет ваше? — посмотрела на него Оливия.

— Я могу выбрать?

— Пока да.

— Тогда вот это. Номер два.

— Почему не один?

— Первый у нас всегда Леций.

Оливия улыбнулась.

— А вы? — она повернулась к Риции, — какое кресло выбираете?

Риция улыбаться не стала.

— Рядом с мужем, — заявила она выразительно.

— Справа или слева? — уточнила помрачневшая Оливия.

— Не важно.

— Важно знать заранее, какой Прыгун в каком кресле окажется. У всех разные характеристики, это нужно учесть при наладке.

— Сейчас еще рано об этом думать.

— Я заранее беспокоюсь, вот и всё.

— Беспокоиться — это не твоя задача. Ты всего лишь практикант.

— Спасибо, что напомнили.

Как они выносили друг друга, Нрис так и не понял. Он сел в кресло номер два, привычно закрепил датчики на руках и голове и захлопнул крышку саркофага. Риция подошла к пульту, Оливия к шкалам на экранах. Работа примирила обеих.

Нрис плавно прошел все режимы вплоть до «фиолетовой молнии». Это он умел. Кресло было нормальное. Оно забарахлило только в полосе «синего луча», но головастая девица быстро всё исправила. Следующее кресло работало без сбоев. А после третьего забарахлил сам Руэрто.

— С меня довольно, — сообщил он, — мне еще хочется пожить.

— Ладно, — разочарованно вздохнула Риция, как видно, она ждала от него подвига, — живи.

Завтра попрошу отца. Или Конса.

— Попроси Герца. Ему свою энергию девать некуда. Пусть хоть науке поможет!

— Да он мне весь Центр разнесет! Нет уж, спасибо.

Устало передвигая ноги, Руэрто побрел к дверям.

— Хотите чашку кофе? — спросила Оливия, догоняя его.

— Буфет уже закрыт, — напомнил он.

— У меня в термосе.

— Тогда наливай.

Риция осталась отключать аппаратуру, а они прошли в лабораторию. Олли с какой-то материнской заботой налила ему чашку и подала прямо в руки. Ничего жуткого в ней не осталось.

— Вас это взбодрит немного.

— Спасибо.

— У меня самой сегодня голова болит. Так что я вас прекрасно понимаю.

Она тоже пила кофе, и чашка в ее руке нервно подрагивала.

— Да у меня уже всё прошло, — пожал плечом Нрис, он быстро восстанавливался.

— А у меня нет.

— Тебе плохо?

— Знобит немного.

— Может, ты заболела?

— Может. Не знаю… мне всё равно болеть некогда. Установку надо заканчивать.

— Послушай, — Нрис посмотрел на нее с недоумением, — ты же не ведущий конструктор и не профессор. Ты всего лишь девочка-практикант.

Олли усмехнулась, как бы прощая ему его глупость.

— Там целый хроносдвиговый узел, который разработала лично я. Наставники поддержали мою идею о том, что во время ваших прыжков происходит сдвиг во времени. Это нужно обязательно проверить.

— И большой сдвиг?

— Порядка нескольких секунд.

— Никогда не замечал.

— Просто не обращали внимания.

Она забрала его пустую чашку и отнесла ее в раковину. Все выглядело весьма буднично: тускло светили приглушенные лампы, стучал по черным стеклам осенний дождь, помаргивала дежурными красными огоньками отключенная аппаратура, девушка в рабочем халате мыла чашки…

Потом она почему-то схватилась за голову, покачнулась и чуть не упала на пол. Руэрто подбежал к ней, чтобы поддержать, но она смущенно отстранилась.

— Нет-нет. всё нормально. Просто голова закружилась.

— Тебе плохо?

— Знобит немного. И голова болит.

— Как же ты домой доберешься?

— Очень просто. Пешком. Тут недалеко.

— Пешком? — он видел, какая гнусная погода за окном, — не выдумывай. Где ты живешь?

— В общежитии, — сказала Оливия устало, — в женском корпусе. Я недавно туда перебралась из мужского.

Нрис взял ее за руки.

— В какой комнате?

— Комнату я сама найду. Перенесите меня в вестибюль, если вам не трудно.

— В вестибюль так в вестибюль.

Прыжок был недалекий, пустяковый, в общем. Но после испытаний энергия набиралась медленно. Они долго стояли обнявшись, голова ее послушно лежала у него на плече, горячее гибкое тело прижималось к его телу. Руэрто разволновался так, как будто в самом деле обнимал древнюю царицу. Что-то в этой женщине было необъяснимое, притягательное и пугающее. Он уж грешным делом подумал, не перенести ли ее вместо общежития прямо к себе в спальню… но вовремя одумался.

Наконец в глаза ударил яркий свет вестибюля. И первое, что он увидел, когда опомнился после прыжка, было потрясенное лицо Анастеллы на фоне ярко разрисованной стены. Юная художница вспыхнула, уронила масляную кисточку на пол и отвернулась, совершенно по- детски закрывая лицо ладошками.

— Черт… — вырвалось у него, — глупее не придумаешь.

Потом взглянул на Оливию, на ее холодное лицо с торжествующей улыбкой в уголках губ, и понял, что вовсе ей не плохо, и ничего у нее не болит.

— Браво, — усмехнулся он, — что дальше?

— О чем вы? — холодно отстранилась Оливия, как будто и правда была ни при чем.

— Если ты уже излечилась, я готов проводить тебя до комнаты.

— Зачем это?

— Мне всегда нравились стервы. Наверно, потому, что напоминали мне мою мать.

— Которую вы убили, — мрачно зыркнула глазами Оливия.

— Тебя я не буду убивать, — сказал он, начиная раздражаться, — ты стерва меньшего масштаба.

— Лучше утешьте свою бывшую невесту, — презрительно ответила она, — если сумеете.

Руэрто оглянулся. Анастеллы уже не было в вестибюле. Да и догонять ее было бы бесполезно.

— С моей невестой ты меня рассорила окончательно, — сказал он.

— Ну и отлично! — не скрывая своего злорадства, заявила Олли, — так вам и надо обоим!

Она пошла по коридору, но он удержал ее за руку.

— А мне-то за что?

— Пусти!

— Что я тебе сделал, Олли?

— Мне?! — она дернула плечом и вырвалась, — ничего! Сначала помог, а потом обозвал стервой, вот и всё! Отстань от меня! Разбирайся со своей истеричкой, мне нет до вас никакого дела!

Минут пять он стоял в коридоре совершенно сбитый с толку. А вдруг она и правда ни при чем, просто так совпало? И что тогда? Девчонка заболела, а он наговорил ей всяких гадостей.

Неудивительно, что она разозлилась. С ее-то норовом!

В свое время с ней запутался Ольгерд. Теперь очередь дошла и до него. Руэрто прошел по коридорам, заглядывая во все двери. К этой странной девушке тянуло, как в омут.

— Олли в шестнадцатой комнате, — сказали ему наконец, — на втором этаже.

Олли открыла, закутанная в пуховый платок. В кухонном уголке этой немудреной студенческой комнатушки уже кипел чайник. Вид у девчонки и в самом деле был больной.

— Слушай, извини, — сказал Нрис, — я черте что подумал.

— Бывает, — усмехнулась она.

— Впустишь меня?

— А заразы не боитесь?

— Кажется, мы перешли на «ты».

— Это со злости.

— Ничего, мне понравилось.

— Ну, так не стой в дверях.

Он вошел. Оливия поправила на плечах пуховый платок, потом неожиданно вскинула руки и обняла его. Щека ее горела, а сердце под шалью стучало как бешеное. Он крепко прижал ее к себе, совершенно не понимая, что происходит. Зачем он здесь, и что ему от нее надо? Что-то связывало их, но в то же время мешало ему вести себя с ней так, как с другими женщинами.

Может, то, что когда-то он считал ее своей дочерью?

Руэрто почувствовал от нее мощную теплую волну «белого солнца», переходящего в «голубую плазму». Ольгерд предупреждал, что у этой девицы энергия Прыгуньи, хотя в такое слабо верилось.

— Кто ты, Олли? — проговорил он изумленно.

Так же резко, как обняла, она оттолкнула его. Лицо снова стало недовольное.

— Интересно, за кого ты меня принимаешь?

— Не знаю, что и думать.

— Я тоже! И я устала от ваших подозрений!

Олли отошла к столу, кутаясь в платок, и принялась деловито заваривать себе чай с травами.

— Ты не можешь отрицать, что ты необычная девушка, — сказал он, садясь за стол, — это очевидно.

— Я царица Нормаах, — усмехнулась она, — это я уже слышала. И видела. И я уже говорила, что ничего не знаю.

— Такое ощущение, что и знать не хочешь.

— Да, не хочу!

— Это, по меньшей мере, странно. Тебе даже не любопытно. Тебя это злит.

— Да?

— А злит потому что пугает. Чего ты боишься, Олли?

Она пожала плечами.

— Да с чего ты взял, что я боюсь?

— Ты в «синем луче», — сказал он, — а только что была в «белом солнце».

— Я? — глаза ее просто панически расширились.

— Я не Ольгерд, — усмехнулся Руэрто, — я всё вижу.

— Не надо было тебя пускать, — вздохнула она после минутного замешательства.

— Почему? — посмотрел он ей в глаза.

— Потому что… — она вскочила, — не о чем нам с тобой разговаривать! Уходи!

Странно это было слышать от женщины, которая только что так пылко его обнимала.

Вообще, перепады ее настроения просто ставили в тупик.

— Мы можем вообще не разговаривать, — предложил он, — хочешь?

— Я хочу, чтобы ты ушел.

— От такой женщины?

Оливия попятилась к двери, лицо ее было бледное и злое.

— Ничего, найдешь другую, — нервно заговорила она, — у тебя их всегда было полно! Они липли на тебя как мухи! Потому что ты Прыгун, Эрто, им нужна была только твоя энергия!..

Думаешь, они тебя любили? Хоть одна?! Ничего подобного! Они умели только брать от тебя…

Никто тебя не любил, кроме матери…

— Как ты меня назвала? — похолодел он, — и что ты тут болтаешь о моей матери?

— Извини, у меня жар, — опомнилась она, — я уже брежу.

— Бредишь? — он подошел к ней, — мне так не показалось.

— Уйди, прошу тебя, — проговорила она измученно.

— Это всё, что ты от меня хочешь?

— Да. Всё.

— Неправда.

— Правда.

— Когда-нибудь тебе всё равно придется всё рассказать, Олли.

Она поджала губы.

— Мне не о чем рассказывать.

Он стоял и не знал, что делать. Эта женщина и отталкивала и мощно призывала его. Это бесило. От этого можно было с ума сойти. Наконец он открыл дверь и шагнул в тусклый коридор. И услышал, как она то ли заскулила, то ли завыла ему вслед, как одинокая, голодная волчица. Он готов был ворваться обратно, но дверь за ним с резким стуком захлопнулась.

Желтый остров утопал в весеннем тумане. От земли поднимался густой пар, словно прорвало трубу в котельной. Больничные корпуса стояли строго в ряд, скучные грязновато- желтые параллелепипеды, разделенные ровными газончиками. Такой унылый вид имела неофициальная тюрьма для неугодных.

Эдгар порадовался туману. Основная охрана была, конечно, снаружи, но между корпусов тоже сновали дежурные тритоны, бдительные врачи с нянечками и вооруженные до зубов санитары. Попадаться им на глаза лишний раз не хотелось.

Две недели он использовал все свои связи и способности и наконец выяснил, где находится единственный уцелевший капитан угнанного звездолета Дагбедидвааль — в подвале пятого корпуса, самого жуткого корпуса на Желтом острове.

Эдгар пробирался к нему мелкими прыжками, через каждую стеночку, через каждую бронированную дверь, через каждую электрическую сетку… Он был очень осторожен.

Коридор был пуст. Эдгар приоткрыл смотровое окошечко в двери палаты, которую вернее было бы назвать камерой. Там кто-то сидел на полу в позе лотоса, спиной к двери. Слышались монотонные завывания, означающие, видимо, глубокую медитацию или молитву.

Не прерывая этой молитвы, Эдгар прыгнул через дверь и остановился у пленника за спиной.

— Аэ-эухе-оуоу-о, — простонал тот, медленно покачиваясь.

Пижама была чернильно-синяя и мятая, волосы сбриты, череп темно-зеленый, почти черный.

— И сказал Единосущный: «Закройте глаза свои, но распахните сердца свои, ибо только сердцем узрите вы Свет Негасимый Звезды Путеводной, и путь ваш во мраке болотном осмыслен Быть…» — процитировал Эдгар священную Книгу Откровений.

Бывший капитан вздрогнул и смолк. Сначала он почему-то повалился на пол, постучал в него лбом, потом только осмелился обернуться. Явление в камере белого демона не развеяло его опасений.

— Отец Единосущный, спаси меня, грешного, смертного, в тине погрязшего…

— Да погоди ты, — поморщился Эдгар, — извини, что я без стука…

— Великая Трясина! Создатель милосердный…

— Послушай, Дагбедидвааль, ты же капитан. На звездолетах летал, а теперь какую-то трясину поминаешь.

— Мы все вышли из Великой Трясины, — пробормотал несчастный.

— Ага. Прямо в космос.

— Исчезни, дьявол песочнолицый! Изыдь! Испарись!

— Даг, я не дьявол. Я аппир. Ты бывал на Пьелле?

Бывший капитан отреагировал на эти слова довольно странно. Он прополз на четвереньках до железной кровати и сунул под нее голову.

— Нет! Нет! Нет! Нет! — заявил он оттуда.

— Ты же летал туда. Вилиала — Пьелла. Обычный маршрут. Вспомнил?

— Нет, нет, нет! Я не летал на Пьеллу! Я не знаю никакой Пьеллы! Я не знаю никаких аппиров! Не искушай меня, дьявол песочнолицый!

Кричал он громко. Эдгар заопасался, что сейчас примчатся санитары.

— Эй, Даг, — позвал он почти шепотом, — аэ-эухе-оуоу-о… Ау, дружище. Вылезай потихоньку.

Я тебе ничего плохого не сделаю.

— Я не знаю никаких аппиров, — повторил Дагбедидвааль из-под кровати.

— Да? Ты же капитан.

— Я не капитан!

— У тебя же был звездолет, Даг.

— Был. Игрушечный. Его украли. Я играл, а его украли.

Эдгар чуть не свистнул. Что эти сволочи сделали с нормальным мужиком!

— И кто же его украл, детка? — спросил он ласково.

— Не знаю.

— Ай-яй-яй! Ты мне врешь. Почему ты не хочешь сказать правду дяде?

Несчастный псих залез под кровать совсем.

— Я ничего не знаю! — плаксиво выкрикнул он, — я не знаю никаких аппиров! Я не знаю никаких васков! Я не знаю, кто украл звездолет! Я не знаю, кто такой Рой, и что ему нужно!

— Успокойся, малыш. Вылезай, я не буду тебя расспрашивать. И бить не буду. Я добрый.

— Изыдь!

— Вылезай. Вместе помолимся Единосущному. А?

Вытащить пациента из-под кровати так и не удалось. Он нервно повторял одно и то же: что не знает никаких васков и никакого Роя. Он и в самом деле ничего не знал. Очевидно, Бугурвааль долго не мог в это поверить…

Открытое кафе на скале было почти пусто. Весенние ветра разгоняли лисвисов по музеям и театрам. Эдгар заказал два шашлыка и «Сладкую тину забвения». После желтой психушки ему особенно хотелось забыться.

Кантина прилетела в длинном пальто и шляпе. Пятнистый, леопардовой расцветки шарфик соблазнительно развивался на ее высокой шее.

— Какая дама! — чуть не простонал он.

— Пришлось отложить визит к психологу, — деловито сообщила она, — что у тебя случилось?

— Ничего. Просто хотел тебя увидеть.

— Прилетал бы ко мне.

— Отсиживаться под кроватью? Нет уж, спасибо.

— Извини, так уж вышло.

— А зачем тебе психолог, Канти?

— Не мне. Фальгу. Он такой странный, а Бугур этого не выносит. Надо что-то делать!

— Убить твоего Бугра, и дело с концом.

— Не шути так, Эд! Что тогда будет со мной?

— А ты не переживешь, если не станешь женой Проконсула?

— Хочешь одним махом угробить двадцать лет моей жизни? Мало того, что мне после переворота на Тритае пришлось всё начинать сначала!

— Ничего я не хочу, — вздохнул он, — давай выпьем.

Потом они спустились со скалы к берегу моря. Там было не так ветрено как наверху, но ничего не видно из-за тумана. Пляж был пуст, даже особо закаленные лисвисы не рисковали нырять в холодное море.

— До сих пор жутко смотреть, что ты в одной рубашке, — поежилась Кантина.

— И белый, — добавил он, — и зрачки у меня круглые.

— И что я в тебе нашла, не понимаю?

Они сели на брошенный топчан. Волны подкатывали почти к ногам, под их равномерный плеск хорошо было целовать горячие губы зеленой красавицы и ни о чем другом не думать. В этот раз они почему-то больше молчали.

— Канти, — сказал он наконец, оторвавшись от ее губ, — может, выйдешь за меня? Нам так хорошо вдвоем…

Сказал и сам себе удивился.

— Хорошо, пока мы любовники, — усмехнулась она.

— Мы же не пробовали по-другому. Давай рискнем?

— Эд! — Кантина отвернулась, как будто там, в синеве туманного залива было что-то важное, и покачала головой, — ты представляешь, чего ты от меня хочешь?

— Ну, в общем, да.

— Чтобы я всё тут бросила, всё зачеркнула и отправилась с тобой на чужую, холодную планету, где все меня ненавидят!

— Я тебя люблю, — сказал он, — это главное.

— А твой ужасный дед? Думаешь, он сильно обрадуется?

Об этом страшно было подумать. Но если б только дед! Был еще Леций, который дожидался от него потомства и мечтал женить его на аппирке!

— Нам придется пройти через этот кошмар, — честно признался Эдгар, — но, в конце концов, им тоже придется с этим смириться. Куда они денутся-то? Зато никаких других проблем у нас с тобой не будет. Обещаю. Или я не принц? Я отгрохаю тебе такой дворец со всеми климатическими прибамбасами, что ты забудешь о своих виалийских парниках и не вспомнишь. Соглашайся, Канти!

Она вздохнула.

— У меня двое детей, принц. Ты помнишь об этом?

— Правильно, — кивнул он, — им давно нужен нормальный отец.

— Это ты-то нормальный?

— Дорогая, братья по разуму и дети — это мое призвание. Им понравится на Пьелле, вот увидишь. И там полно лисвисов в посольском квартале, в том числе и с детьми.

— Как у тебя всё просто, Эд! Это всё-таки другая планета.

— Да ты уже меняла планету. И ничего. Между прочим, звездолет на Пьеллу отбывает завтра вечером, а следующий только через месяц. Так что решай побыстрее, Канти. Да и чего тут, если честно, решать?

Она снова повернулась и посмотрела ему в глаза, как будто хотела убедиться, что он не шутит.

— Эд, за кого ты меня принимаешь?

— За самую сумасбродную женщину во вселенной, — сказал он.

— Вот именно.

— Которую люблю. И которая любит меня.

Они долго целовались, лежа на топчане, волосы Кантины как всегда пахли русалкой, запах кружил голову, но в этот раз почему-то не хотелось поднимать ее юбки и расстегивать золотые кнопочки на груди. Хотелось прижиматься щекой к ее горячей щеке и просто слушать ее взволнованное дыхание.

— И мне совсем не нравится, как этот чурбан с тобой обращается. Убить его мало! То ли дело — я! Ты замечаешь, какой я нежный и внимательный?

— Эд, перестань меня уговаривать, — поморщилась Кантина, — я и так давно согласна.

— Ты согласна?!

— Господи, конечно. Ты еще сомневался?

— Да, собственно, ни капли, — соврал он.

— Наверно, я полная дура… — вздохнула Кантина, — но если я за двадцать лет не смогла от тебя отделаться, так чего уж теперь?

— Вот именно.

Всё решилось так внезапно, что Эдгар просто ошалел. Жизнь менялась, причем очень круто и далеко не в угоду всем его близким: жена, дети, все лисвисы, все разноцветные… Это походило на бред сумасшедшего. И какой черт тянул его за язык? Потом он вспомнил всю свою предыдущую жизнь, свои бесплодные поиски любви или хотя бы подобия ее, свою глубоко запрятанную пустоту и боль.

— Я не могу без тебя, — сказал он, склоняясь над ее лицом с полураскрытыми губами, — всё равно без тебя не жизнь. Вот так.

С капитаном аппирского корабля, своим старым знакомым, Эдгар договорился быстро.

— Устрой их как можно лучше, Креттий, — попросил он, — это моя жена и мои дети.

— Хорошо, Советник, — кивнул тот, — не знал, что вы женаты.

— Я и сам не знал.

— Тогда поздравляю!

— И вот еще что… если их будет разыскивать Бугурвааль или его тритоны, ты ничего не знаешь. Хорошо?

— Куда вы меня впутываете, господин Оорл? — нахмурился Креттий.

— Да ты не волнуйся, — сказал Эдгар, — за наши контакты с Вилиалой отвечаю я. Мне и разбираться. Считай, что это мой приказ.

— Как знаете.

— Возможно, что полетит еще одна лисвийская семья. Им опасно тут оставаться. У тебя места хватит?

— Потеснимся, если нужно. Только пусть поторопятся, в восемь часов отчаливает наш последний посадочный шлюп и я вместе с ним.

Всё складывалось удачно. Только почему-то не отвечал на звонки Коэм. Может, боялся прослушивания?

Эдгар поднялся на лифте в свой номер. Капитан жил в той же гостинице для инопланетян «Космическая любовь», только двадцатью этажами ниже. Жара и духота на любой высоте была одинаковая. Эдгар очередной раз взмок. Наскоро ополоснувшись под душем, он решил обрадовать Кантину и позвонил ей по ее личному номеру с заранее купленного типового виалийского коммуникатора.

Выражение ее лица ему сразу не понравилось.

— Извините, Рамзесвааль, — сухо сказала она, равнодушно глядя на него огромными черными глазами, — меня больше не интересует ваша косметика. Не беспокойте меня больше по этому вопросу.

— Очень жаль, — вежливо улыбнулся он, покрываясь липким потом, — у меня есть последняя возможность передать ваш заказ на Пьеллу до восьми вечера. Я ведь уже договорился. Вы не передумаете, вэя?

— Нет! — резко сказала Кантина и погасла.

Эдгар швырнул коммуникатор на диван и вскочил. Что-то случилось. Что-то мешало ей говорить с ним открыто. Неужели Бугур догадался? Этот мерзавец, который собственноручно пытает несчастных лисвисов до полного сумасшествия, и которому давно пора снести его квадратную башку! Не хватало только, чтобы его гнев обрушился на Кантину!

Он быстро натянул шорты и рубашку, собираясь прыгнуть прямо на виллу и объяснить этому ублюдку, что такое разозлить Прыгуна, даже если вся его игра пойдет насмарку… но в это время в дверь тихо постучали. Он раздраженно нажал кнопку пульта.

В едва приоткрывшуюся щель в дверях проскочил черный мальчишка с крокодильими глазами, из-под распахнутой школьно-форменной куртки торчала за поясом рукоять кинжала.

— Фальг?!

— Я вам должен кое-что сообщить, вэй. Меня послала мама.

— Да-да. Я слушаю!

Мальчик дышал часто, видно запыхался по дороге.

— Ройвааль только что был у нас. Они очень сильно поругались с Бугурваалем. Из-за вас. Вы там что-то остановили на Тритае и всё испортили. Теперь вас ищут тритоны по всей планете.

— Ну, это пусть, — усмехнулся Эдгар с облегчением, — пусть поищут. А с мамой всё в прядке?

— Пока да. Но мало ли что! Куратор так зол!

— Я тоже! Ты не представляешь, как я зол, детка… Значит, Ройвааль уже объявился? Что ж, интересно будет с ним познакомиться.

— Вы должны быть осторожны, вэй, — со зловещим видом заявил демонический подросток, — у них есть новое оружие, рассогласователь.

— У меня тоже.

— У вас? — желтые глаза мальчишки округлились.

— Ну да.

— А можно… посмотреть?

— Можно. Но не сейчас. Хорошо?

— Да. Я понимаю.

— Что еще просила передать мама?

— Мама боится, что Бугур догадается о нашем отлете.

— А он еще не догадался?

— Нет. Но он всё прослушивает.

— И черт с ним. Планетолет стартует в восемь вечера. С капитаном я договорился.

Передашь маме?

— Да.

Эдгар наклонился, чтобы заглянуть мальчишке в лицо, и взял его за плечи.

— А ты сам-то хочешь лететь?

— Я ее одну не отпущу, — отвернулся Фальг.

— Ну, это я понимаю. А тебе-то как?

— Как-как… — мальчик посмотрел ему в глаза, — у меня три игуаны, пятнистый скорлик и пятнадцать ушмешуков. Я не могу их тут бросить!

— Пятнадцать?! — чуть не присел Эдгар, смутно припоминая, что это за твари, — и все твои?

— Они мелкие, — с вызовом посмотрел на него юный жрец.

— Ну, раз мелкие, — вздохнул Эдгар, его семейство разрасталось слишком стремительно, — берем всех. Ты их только корабельному врачу покажи, пусть прививки сделает.

— Непременно, — на строгом черном личике появилось подобие улыбки.

— Я надеюсь, мы с тобой подружимся, а Фальг?

— Я ни с кем не дружу.

— Почему?

— С детьми неинтересно. А взрослые все считают меня ненормальным.

— Это они, наверно, тевергов не видели, — усмехнулся Эдгар, хлопая мальчишку по плечу, — и марагов поющих. А меня уже ничем не удивишь.

— Мама сказала, вы Прыгун? Это правда?

— Правда.

— Вы сильней Бугурвааля?

— Конечно. Тебе нечего бояться, Фальг.

— Я ничего не боюсь! Я переживаю за маму.

— Всё будет хорошо, не переживай. Я буду ждать вас в космопорту и посажу в планетолет. А дальше вы уже окажетесь на аппирской территории. Бугурвааль там не властен.

На этот раз хмурый мальчик просиял.

— Так я пойду собирать вещи? — спросил он, направляясь к дверям.

— Много-то не бери, — улыбнулся Эдгар, — у тебя и так всё будет, что пожелаешь.

— Ой… — Фальг обернулся в дверях, — лицо снова вытянулось, — я забыл вам сказать, вэй, что Бугур велел арестовать какого-то вашего друга. Коэмвааля, кажется. Он послал своих тритонов к нему домой.

— Что?

Чтобы не пугать мальчишку. Эдгар сохранил подобающее выражение лица.

— Это было еще утром, — добавил парень.

4

Дом Коэмвааля уже мало чем напоминал то уютное местечко, где сладко было спать под ароматы весеннего сада, пить утром чай на веранде и обсуждать по вечерам у камина события культурной жизни. Всё было порушено, как будто внутрь ворвался смерч. Тритоны искали рассогласователь, утерянный рассеянным главным технологом. Не нашли. Но Коэма всё равно забрали.

— Всех забрали, — подтвердила соседка с побелевшим от ужаса лицом, культурные лисвисы к таким бесцеремонностям вообще не привыкли, — и Советника, и его жену. И мальчика.

— Мальчика?! — чуть не взвыл Эдгар, — Антика тоже?!

— Да, вэй. Вряд ли он теперь сможет танцевать.

— Почему?

— Они сломали ему ногу.

Соседка подняла зеленые руки к небу.

— Отец наш Единосущный! Что происходит?! Что творится на Вилиале, если детям ломают ноги прикладами! Неужели темные века Упадка Расцвета возвращаются на нашу благословенную родину?!

«Пропели и протанцевали вы свою благословенную родину», — со злостью подумал Эдгар, но вслух не сказал.

— Куда их повезли, вы не знаете? — перебил он ее.

— Откуда мне знать, вэй?

— Что ж, спасибо.

Искать Коэма вслепую можно было бесконечно. Втягивать в поиски Кантину — слишком опасно. Эдгар отчаянно бродил по саду, переполненному ароматами, красками и квакающими звуками, и искал выход. Времени было слишком мало! Наконец, как ему показалось, он нашел подходящее решение.

Проконсулесса была в Театре Танца, он нашел ее после нескольких прыжков, особого труда на это не затратив. Сложнее было с ней заговорить без свидетелей и не теряя драгоценного времени на придворный этикет. Она сидела в своей режиссерской ложе и наблюдала за репетицией очередного балета. По сцене прыгали, изображая золотых рыбок, несколько вдохновенных девушек.

— Могу я с вами поговорить об очень важном деле, вэя? — спросил Эдгар, вставая напротив ложи.

Иримисвээла удивленно и даже возмущенно посмотрела на него сверху вниз. Ее телохранители активизировались.

— Вы нашли не самое подходящее время, Рамзесвааль, — сказала она сдержанно.

— У меня не будет другого, вэя. И мне слишком дорога жизнь моего друга. Коэмвааля.

— Что случилось с Коэмваалем? — побледнела она и даже привстала.

— Уделите мне пять сктрин, и я всё объясню вам.

— Хорошо.

Они прошли в пустую гримерную, тесную, захламленную костюмами и невообразимо душную. Эдгар сразу проверил, нет ли тут глазков видеокамер и микрофонов.

— Что с ним? — нервно спросила правительница.

Она была очень элегантна в своем черном, узком платьице и тонко подобранных дорогих украшениях.

— Он арестован вместе со всей семьей, — сказал ей Эдгар.

— Как? По какому праву?

— Бугурвааль живет по своим законам, вэя.

— Бугурвааль? Как он смеет арестовывать Советника?

— Он всё смеет.

Бровки на бледно-зеленом лице правительницы столкнулись как две стрелы.

— Объяснитесь, Рамзесвааль!

— Бугурвааль готовит переворот, — сообщил ей Эдгар, — под предлогом скорой войны с Тритаем он создал военный режим и мощную армию. Для себя. Это уже случилось, несравненная Иримисвээла, и странно, что вы до сих пор этого не заметили. Сила на его стороне. А войны никакой не будет. Они с Тирамадидваалем заодно. Коэм давно об этом догадывался.

Проконсулесса попятилась от Эдгара к дверям, утонченное личико ее возмущенно задергалось.

— Как вы смеете говорить мне такие вещи, Рамзесвааль?! Ваше дело — реклама, а не политика!

— Во-первых, вэя, — вежливо улыбнулся он, — Коэм вызвал меня именно для того, чтобы я разобрался. А во-вторых, мое имя звучит иначе. Я Эдгар Оорл, Советник по Контактам и сын аппирского правителя. И занимаюсь я всем этим не от безделья и не ради развлечения, поверьте.

— Эдгар Оорл? — несколько растерялась прекрасная дама, — это вы?

— Я, мадам. Можете называть меня Эдвааль, мне это привычно. Я попробую спасти Коэма, если вы мне укажете хотя бы место его заключения.

— О чем вы говорите! — возмущенно вспыхнула она, — я сама распоряжусь освободить его немедленно!

— Что ж, попытайтесь.

Она удалилась. Через пятнадцать минут стало ясно, что попытка не удалась. Проконсулесса вернулась в гримерную с совершенно белым лицом, для лисвисов просто невозможным.

— Вы правы, Эдвааль, — сказала она упавшим голосом, — это уже произошло. Вся сила на его стороне. А я ровным счетом ничего не значу. Он даже слушать меня не хочет.

— Успокойтесь, вэя, сядьте.

Эдгар поставил ей стул, потому что ноги у элегантной правительницы уже подкашивались.

Он заметил, что ее знобит, и набросил ей на плечи какой-то ярмарочно-пестрый костюм.

— Воды налить?

— Нет, спасибо.

— Что он сказал вам, вэя?

— Он? — Иримисвээла мучительно сцепила тонкие руки, — сказал, чтобы я занималась театром, а остальное — не моя забота.

— Вы что-нибудь узнали о Коэме и его семье?

— Коэм виновен в заговоре против Обороны. У него в доме было какое-то секретное оружие нового поколения, которое изготавливают на Тритае. Боже, я никогда не думала, что Коэм — заговорщик!

— О чем вы? — нахмурился Эдгар, — заговорщики Тирамадид и Бугурвааль. А вовсе не он. Я же вам объяснял!

— Бугурвааль говорит обратное.

— Он врет.

— Он Куратор Обороны. Ему лучше знать.

На этот раз попятился Эдгар.

— Да вы что, вэя, — проговорил он, — предпочитаете верить этому борову, который не позволяет вам высовывать нос дальше театра?

— Вы аппир, Эдвааль, — посмотрела на него Иримисвээла, — вы ничего не понимаете в наших делах.

— Куда уж мне! — зло сказал он, — только предательство — оно везде одинаково. Вы предали Коэма дважды. Первый раз, когда вышли за Анавертивааля. И второй раз — сейчас, когда его где-то пытают, издеваются над его женой, сломали ногу его сыну… а вы сидите тут и трясетесь от страха, что Бугур отберет у вас и Театр Танца!

— Не смейте! — визгнула она, — я должна заниматься искусством! Это превыше всего!

Тупоголовым аппирам этого не понять!

— Где он?! — рявкнул Эдгар.

— Я же сказала, что не знаю!

— Бугурвааль где?!

— Бугурвааль?.. — Иримис посмотрела застывшими глазами сонной ящерицы, — у себя в резиденции.

Он не стал терять времени. Синяя энергия, которую он не видел, но которая распирала его изнутри как воздушный шар, и которой братец Герц крушил стены, не давала уже сесть и задуматься. Она требовала действия или взрыва.

Бугурвааль вздрогнул от неожиданности, когда бешеный Эдгар вынырнул из подпространства у него перед носом. Квадратное лицо его вытянулось кирпичом и очень медленно вернулось к обычной своей форме.

В кабинете больше не было никого, и это облегчало задачу. Полуденное солнце штурмовало задвинутые жалюзи, яростно прорываясь сквозь щели. Поскольку Куратор был сторонником закаливания и здорового образа жизни, в его кабинете было относительно прохладно. Он сидел в высоком черном кресле, окруженный пультами и экранами. Лысый черный лоб блестел от пота.

«Боится», — понял Эдгар, заглядывая вглубь его черной души, — «боится, но вполне собой владеет. Волевой, сволочь!»

— Итак, который из Прыгунов ко мне пожаловал? — криво ухмыльнулся Куратор, — вас так много!

— Нас не так уж много, — хмуро ответил ему Эдгар, но и одного достаточно, чтобы распылить тебя на атомы.

— Зачем? Разве мы не можем всё спокойно обсудить?

— Всё зависит от того, как ты ответишь на первый мой вопрос.

— Какой же?

— Где Коэмвааль и его семья?

Бугурвааль пожал плечом, так невозмутимо, как будто и правда ничего не боялся.

— Допустим, я скажу тебе это. Но у меня к тебе тоже есть один вопрос. Один-единственный.

Вот и обменяемся ответами. Согласен?

— Какой вопрос? — несколько удивился Эдгар.

Куратор просверлил его черным взглядом.

— Кто такой Ройвааль?

Это было совсем уж неожиданно.

— Ты меня спрашиваешь? — уставился на него Эдгар, это был второй вопрос, который он собирался задать Куратору.

— А кого мне еще спрашивать? — прищурился тот, — вы оба Прыгуны. Ты всё знаешь об оружии и даже о схеме, если верить нашему главному технологу. А я ему верю. Я не сомневаюсь, что когда-то вы были заодно с Ройваалем, хотя и вижу, что теперь у вас разные цели. Каждый ведет свою игру, Рамзесвааль. И я устал от этого. Я отвечаю за безопасность целой планеты… Скажи мне, кто такой твой враг, и я укажу тебе, где твой друг. Ты, конечно, можешь меня распылить на атомы, но тогда твоим друзьям не позавидуют даже скорлики из Института Опытной Медицины.

Шантаж был столь неприкрытый, что у Эдгара свело скулы от злости.

— Рой — наш дальний родственник, — на ходу придумал он, — который поссорился со всей Директорией, и теперь пытается отомстить. А меня он ненавидит особенно сильно, даже слышать обо мне не хочет.

— Почему?

Врать надо было убедительно, но Эдгар был так зол, что его фантазия отключилась.

Единственное, что пришло ему в голову — это что лисвисы на Вилиале очень сильно зациклены на порядочности, даже пошлые анекдоты не выносят, и этим можно воспользоваться.

— Он хотел жениться на моей второй жене, — заявил он, — которая на самом деле моя сестра.

А я, хоть и был женат уже на своей племяннице, всё равно был любовником своей второй жены, то есть сестры. А когда его дочь стала четвертой женой моего брата, он вообще рассвирепел, потому что брат изменял ей с нашей матерью, а она ему со мной. А мать Роя никогда не принимала, ей хватало сыновей и нашего дяди по отцу. Зачем еще, верно? Она уж немолодая, за триста пятьдесят перевалило! Правда, вот сестра, то есть жена…

— Хватит, — брезгливо поморщился Бугурвааль, — как я понял, Прыгуны рождаются исключительно от инцеста. Что за гадюшник у вас на Пьелле!

— Да, — кивнул Эдгар, — лисвисам это не грозит. У вас никогда не будет Прыгунов.

— Значит, Рою не нужна Вилиала?

— Рою нужна Пьелла!

Эдгар произнес эти слова и сам содрогнулся. Ведь это могло быть правдой! А что если, в самом деле, этому васку понадобилась планета его предков? Для того он и клепает на Тритае новое оружие и угоняет корабли у тевергов! А солдаты? А солдаты где-то на воинственном, диком Шеоре!

— Теперь мой вопрос, — сказал он, хмуро глядя на Куратора, — и не вздумай врать. Я вернусь мгновенно и сделаю всё, что обещал. Так и знай.

— Слушай меня, — внятно, как для тупого заговорил Бугурвааль, — в Сереброволном заливе, напротив бывшей дачи Анавертивааля плавает баржа. В трюме заперты твои друзья.

Поторопись к ним. Они могут задохнуться.

Туман поднимался над морем. Сереброволный залив был каким-то серым и тусклым.

Наверно потому, что солнце утонуло в кучевых облаках. Эдгар с трудом разглядел с берега темное пятнышко баржи. Сердце его нехорошо, с перерывами колотилось и подкатывало прямо к горлу.

Только позавчера они гуляли с Антиком по Посольскому городку и знакомились со звездными братьями всех мастей. Это было покруче зоопарка! Мальчишка даже танцевал для семейства утонченных марагов, угостивших их фаршированными медузами и запевших от сытости космически-гармоничные гимны…

Баржа была огромная, заваленная кучами морских раковин и коралловых отростков. От них пахло тиной и какой-то глубинной гнилью. На расчищенном пространстве стоял пятнистый крылатый модуль внутренней охраны. В нем сидели два тритона в форме той же расцветки, их лысые черные черепа и квадратные лица казались совершенно одинаковыми.

Эдгар ожидал, что они выскочат и попытаются остановить его, и закрылся в белой сфере, но этого почему-то не произошло.

Он подошел к окошку.

— Мне нужен Советник Коэм.

— Он в трюме, — был короткий ответ.

Что-то в этом было странное.

— Ключи, — хмуро сказал Эдгар.

— Люк открыт, — сообщили ему.

— Этот?

— Да.

Он дошел до люка, спиной чувствуя какую-то ловушку. Слишком быстро раскололся Бугурвааль, и слишком спокойно вели себя охранники. Спустившись по ржавой лесенке ровно настолько, чтобы скрыться из виду, он моментально выпрыгнул с другой стороны модуля и присел у окошка.

— Всё в прядке, вэй, — докладывал один из тритонов, — он в трюме.

— Хорошо, — раздался голос Бугурвааля с переговорного пульта, — действуйте!

Дальше они говорили уже между собой.

— Поставь на три минуты.

— Лучше на пять. Отлетим подальше.

— А вдруг он успеет?

— Да ты что? Пока он их найдет в темноте, пока они будут болтать!

— Но шеф сказал — три минуты.

— Может, шеф хочет, чтобы мы тоже попали в радиус взрыва, чтобы не осталось свидетелей? Знаешь, я привык сам думать о своей шкуре.

— Ну, пять так пять… а странный этот Прыгун, жиденький какой-то…

— Ага. И глупый. Включай.

Эдгар посмотрел на часы. Было без пятнадцати два. Модуль дернулся и взвился в небо так резко, что он едва успел отскочить. Всё, что он понимал в этот момент, это то, что у него осталось пять минут. И что за пять минут он вряд ли успеет вытащить всех троих.

— Коэм! — заорал он, прыжками спускаясь в трюм, — Лауна, ты где?! Антик!

Из дальних застенков послышался визг Лауны.

— Эд! — кричала она истерично, — мы здесь! Мы здесь!

Где здесь, она так и не уточнила. Кругом были перегородки. Эдгар достал зажигалку и при свете этого крошечного пламени пошел на голос. Когда он вспоминал потом этот кошмар, ему казалось, что время остановилось. Он искал, тыкался во все углы, кричал, бегал по коридорам… это было бесконечно долго, а прошло всего полторы минуты.

В последнем отсеке было совершенно темно. Духота стояла страшная. Огонек зажигалки вырвал из тьмы жуткие лица его друзей. На Лауне был разорванный хитон, его обрывками была замотана окровавленная голова Коэма. Ногу Антику тоже чем-то перевязали. Он сидел на куче спутанных рыболовных сетей и морщился от боли. Эдгар еще раз взглянул на часы.

Оставалось три минуты. По минуте на каждого, если ничто не помешает.

— Наконец-то! — прослезилась Лауна, — спаси нас, Эд!

— Если успею, — честно признался он, — через три минуты эта баржа взорвется.

— О, Господи!

— С кого начать?

Вопрос был риторический. Что могли ответить ему родители?

— Антик, обними Эдвааля, — сказал Коэм, — быстрей, сынок!

— Папа, а ты? А мама?

— Мы потом.

Эдгар сунул ему зажигалку и подхватил мальчишку на руки. Он почему-то уже знал, задыхаясь в этой консервной банке, что видит своих друзей в последний раз. Их ужасные лица еще долго преследовали его в ночных кошмарах.

— Прощай, — сказал Коэм, глядя ему в глаза.

В тусклом свете крохотного пламени зрачки его стали совсем круглые. Он прекрасно понимал, что если у Лауны еще есть шанс, то у него уже никакого. Эдгар чуть не взвыл, но даже на прощанье времени не было.

— Прощай, — хрипло сказал он, обернулся к маленькой, измученной Лауне, кивнул ей и зажмурился.

Духота трюма исчезла. Они оказались на песчаном берегу залива. За спиной стеной вырастали зеленые, поросшие мхом скалы, впереди, в серой дымке тумана покачивалось на волнах темное пятнышко баржи.

— Сиди тут, — сказал он Антику, осторожно опуская его на песок, — я скоро.

Он сосредоточился, чтобы попасть точно в цель. К сожалению, точностью он, как и все Оорлы, никогда не отличался.

— Руки за голову! — послышалось в ту же секунду со скалы, — и ты, пацан, тоже руки за голову! Как вас занесло на запретную территорию!

Четверо совершенно одинаковых с виду тритонов стояли на скале и направляли вниз свои лучеметы. Антик неуклюже пополз по песку к морю, как будто это могло его спасти.

— Эй, ты! Белый! Что тебе тут надо?!

Эдгар оглянулся на баржу. Ничего поделать уже было нельзя.

— Сейчас узнаете, — с тихой яростью проговорил он, — выпейте в своем лягушачьем аду за мое здоровье!

Зеленая скала разлетелась на куски, погребая под собой бдительных охранников, точнее, их обрывки. Жуткое было зрелище. Но еще более жутким было другое — взрыв на море. Огромный столб пламени и воды взвился вдруг к облакам. Уши заложило. Всё произошло мгновенно, но застыло перед глазами навечно.

Эдгар сел на песок, ватные ноги больше не держали его. Антик замер. Он сидел неподвижно, с вытянутым зеленым личиком, с безумно вытаращенными глазами и смотрел на постепенно затихающее море. Сверху всё еще падала каменная пыль за воротник.

— Вот как бывает… — пробормотал Эдгар.

Когда первый шок прошел, он понял, что надо что-то делать. На взрыв скоро должны были примчаться новые охранники запретной территории. Он торопливо нашел номер Креттия.

— Хорошо, что вы позвонили, Советник, — озабоченно сказал тот, — я должен вам сообщить, что отлета не будет.

— Как не будет?!

— Мой корабль окружен военными крейсерами. Бугурвааль запрещает вылет. Мы — торговое судно, я ничего не могу поделать.

— А в чем причина?

— Мы якобы везем контрабанду. Но это не так, Советник! Клянусь!

— Я знаю.

Эдгар погасил вызов. Очевидно, контрабандой Бугурвааль считал свою любовницу. А значит, обо всем догадался. Надо было срочно что-то делать, причем, имея на руках покалеченного мальчишку. Сердце бешено стучало, а мысли разбегались.

Для начала необходимо было узнать, что с Кантиной. И не навредить ей при этом. Выбора не было. Он ей позвонил, прикрыв глазок камеры пальцем. Учитывая, что Куратор уже считал его трупом, это могло сработать.

— Говорит ваш подростковый психолог, вэя, — сообщил он гнусавым голосом, — простите, у меня сел аккумулятор.

Кантина ответила вполне спокойно. Выдержки ей было не занимать.

— А в чем дело, Доровааль?

— Хочу напомнить, что вы собирались сегодня привезти ко мне сына.

— Я помню. В восемь вечера.

— Я подумал, что удобнее будет встретиться не в больнице. Я совсем забыл, что там начали ремонт. Поэтому ничего не получится.

— Хорошо, — деловито сказала Кантина, — тогда где?

— Там же, где мы договаривались вчера. Вас устроит такой вариант?

— Меня всё устроит, когда дело касается моего сына.

— Приятно слышать. Мальчик очень запущен. Надо срочно, срочно заняться его перевоспитанием. Нельзя терять ни дня. Я бы даже сказал: ни минуты. Вы меня понимаете, вэя?

— Я на вас полагаюсь, Доровааль.

После такого разговора, Эдгар понял, что Кантине еще ничего не известно: ни про его скоропостижную кончину, ни про блокаду звездолета. Хорошо, что он опередил Куратора.

— Антик, — обернулся он к застывшему мальчишке, — нам пора отсюда убираться. Обними меня, малыш.

Тот покачал головой.

— Пойми, малыш, так надо. Их больше нет. Но они хотели, чтобы ты жил. И я тоже этого хочу.

Через минуту они оказались на пустом туманном пляже Рамтемтим-эо. Эдгар отнес Антика на руках в раздевалку и посадил на лавочку. Тот кривился от боли, но молчал. Пришлось разломать топчан, чтобы наложить шины ему на ногу. Рубашку для этого тоже пришлось разорвать.

В одних шортах Эдгар вышел на пляж встречать Кантину с детьми. Он надеялся, что она всё поняла правильно. И если это так… то ему придется перенести на Пьеллу четверых. Это было немыслимо. Он и так устал. Ему самому едва хватило бы силы на межзвездный прыжок.

Шум моря неумолимо возвращал его в Сереброволный залив, на душную баржу, пропахшую глубинной гнилью. Он видел глаза Коэма и отчаянный взгляд Лауны. Кулаки сами невольно сжимались, так же как и сердце.

— Эд!

Кантина показалась на лесенке, ведущей из кафе на пляж. Вместо шикарной шляпы на голове ее был обычный платок, на руках сидела Аола, на плече висела большая сумка. Следом спускался Фальг с огромным рюкзаком. Он тоже что-то нес в руках, прижимая к животу. Они все встретились на песке.

— Надеюсь, за тобой не следят? — спросил Эдгар, забирая у нее сумку.

— Нет. Но Бугур звонил и велел мне ждать его дома. Мы тут же похватали вещи и выскочили через дырку в заборе.

— Ага, — кивнул Фальг, — у меня свои ходы.

— Помню-помню, — улыбнулся Эдгар, — а теперь пойдем вон в ту раздевалку.

— И что дальше, Эд? — спросила Кантина с тревогой, — мы летим или нет?

— Нет. Корабль арестован.

— О, Господи! Что же теперь делать?

— Что-что… В конце концов, я не только Прыгун. Я сын Прыгуна и брат Прыгуна.

Родной запах дома придал сил. Домой Эдгар попадал точно. В этот предрассветный час было тихо и сумрачно, по окнам барабанил дождь. Пожалуй, можно было лечь на кровать в своей спальне, закрыть глаза и представить, что всё ему просто приснилось, все живы, и не был он ни на какой Вилиале.

Почти на ощупь он добрался до покоев брата и бесцеремонно включил ночник. Брат сладко спал на своей старинной кровати под мшисто-зеленым пологом, шторы были плотно задвинуты, в кирпичном камине дымились остывающие угли. Обычно наследник спал до обеда и дольше и терпеть не мог, когда его будили.

От света он вскочил, скидывая одеяло, взлохмаченные волосенки встали дыбом, умытое и сонное лицо выглядело смешно и умильно. Сидел, моргал глазами, но всё еще спал.

— Проснись, Рыжий. Ты мне очень нужен, — сказал Эдгар.

— Что?!

— Аггерцед Арктур Лакон Индендра, проснись! Твой час настал!

— Эдгар? — брат протер сонные глаза и демонстративно закрылся подушкой, — вот зануды, уже и тебе доложили! Поспать не дадут. Только я тут ни при чем! Понятно! Он сам загнулся!

— Что-что?

— Ну, сидел себе на лавочке, дремал под дождем. Ну, я же не знал, что это Глеглар! Эти сволочи зотты все на одно лицо.

— Та-ак… — Эдгар понял, что на Пьелле тоже не соскучишься, особенно там, где бывает его братишка.

— Мы просто поспорили с ребятами, что я сниму с него галоши, а он и не заметит. У них же галоши такие смешные, с крылышками…

— Ну?

— Ну вот. Я снял. А он умер.

— Зотт Глеглар? Умер?

— Вообще-то, ему давно пора было, — вздохнул Аггерцед, — зажился, прямо скажем, старикашка.

После таких слов его захотелось взять за шкирку и долго трясти как шелудивого щенка.

— Зачем тебе понадобились его галоши, черт возьми?

— Да не нужны мне его гофрированные галоши! Я просто хотел переобуть их с левой ноги на правую, пока он спит. Представляешь, он бы встал — а ноги в разные стороны? А?!

— Но он не встал, — заключил Эдгар.

— А при чем тут я? — нагло уставился на него брат, кажется, он проснулся окончательно.

Идей у парня было много. Энергии тоже. Только тратил он всё это на сплошную дурь. Как только самому не надоело?

— Черт с ним, с Глегларом, — сказал Эдгар, — то есть, царство ему небесное… ты мне нужен совсем не за этим, Рыжий. У меня проблемы на Вилиале.

— А-а-а… — с облегчением протянул этот негодяй.

— Да. Нужно срочно перенести сюда четверых лисвисов. Одному мне никак не справиться.

Поможешь?

Аггерцед захлопал изумленными голубыми глазами.

— И из-за каких-то лисвисов ты меня разбудил в такую рань?!

— Они такие же люди, как мы с тобой.

— Я аппир!

— Слушай, давай потом разберемся, кто есть кто. Мне нужна твоя помощь, это ты можешь понять?

Аггерцед свесил ноги с постели и зевнул.

— Ладно. Перетащим этих зеленых заморышей…

Ругаться с ним не хотелось. Не до того было.

— Тогда одевайся быстро, — сказал Эдгар, — а я пока разбужу отца.

— Как одеваться-то? Как ты, в одни трусы?

— Это шорты.

— Ничего себе шорты! Я всегда говорил, что Вилиала — это курорт!

— Жду тебя в столовой.

Эдгар спустился в спальню родителей. Они тоже сладко спали в этот предрассветный, дождливый час. Даже будить их было жалко. Иногда он смотрел на Леция с сочувствием и думал, как это ужасно, наверное, много лет подряд спать в одной постели с одной и той же женщиной. Лично ему хватало и нескольких дней. Теперь ему самому грозила эта участь, но она почему-то нисколько его не пугала.

Он тронул Леция за плечо. Тот спокойно открыл глаза и спокойно посмотрел на него.

— Эд? Ты уже вернулся? Что случилось?

— Па, вопросы потом, — прошептал Эдгар, — помоги мне.

— А что нужно делать?

— Прыгать на Вилиалу. Срочно. И перенести оттуда кое-кого.

Леций как будто и не удивился. Он быстро встал, подошел к шкафу и достал костюм.

— В какое место?

— Один из столичных пляжей.

— Это весьма неопределенно, Эд.

— Я не знаю, как объяснить точнее!

— Не волнуйся так, — Леций застегнулся и погладил его по плечу, — я прыгну за тобой по информационному следу. Главное, сам не промахнись.

— А Рыжий? Он умеет по информационному следу?

— Во всяком случае, я его учил. Только при чем тут Аггерцед?

— Вы нужны мне оба, — признался Эдгар, — я здорово влип, папа.

— Это не опасно? — серьезно посмотрел на него Леций, — может, возьмем кого-нибудь другого?

— Нет-нет. Ему будет полезно. А то уже галоши с мертвецов снимает!

Мать так и не проснулась. Хотелось поцеловать ее, но не хотелось ее будить. К тому же в этот раз он явился с другой планеты без традиционного цветка.

Они торопливо спустились на первый этаж. В столовой уже описывал круги Герц. В одних шортах. И в огненно-красном парике.

— Па, ты запаришься, — посмотрел он на черный костюм Леция.

Отец не ответил. Он внимательно осмотрел Эдгара.

— И с такой энергетикой ты собираешься прыгать? — покачал он головой.

— Я должен, — сказал Эдгар, — у меня нет выбора.

— Давай-ка я тебя немножко подкачаю. А то дальше «Корки апельсина» не улетишь.

— Точно! — рассмеялся Рыжий.

Пришлось расслабиться и кое-что им объяснить.

— Да я там скалу взорвал. И скачу целый день как сайгак.

— Чем тебе помешала скала?

— На ней стояли четыре тритона с лучеметами.

— Эд, ты убил четверых лисвисов?

— Пришлось, па.

— Там что, война?

— Еще нет, но скоро что-то будет.

— Колыбель культуры, мать их!..

— Я потом расскажу. А сейчас некогда. Кончай меня накачивать, я вполне готов к употреблению!

Они встали в круг. Взялись за руки. Эдгар посмотрел на отца с братом и отметил, как они похожи, когда Рыжий не малюет из себя вождя павианов. Он иногда забывал, что Леций — не родной его отец и удивлялся, почему же он не голубоглазый красавец? Самое обидное, что он и на деда с дядей Ольгердом не походил ни капли. Жил где-то на Земле доктор Ясон, нудный такой дяденька с черной бородой, но Эдгар и на него ничуть не смахивал, разве что длинным носом.

Информационный след получился нормально. Правда, лидер вытащил всю троицу не на пляж, а на площадь Возвышенного Вдохновения. Пришлось добираться к морю, минуя скульптурные ряды многочисленных виалийских муз, утопающих в тумане.

— Куда мы идем? — поинтересовался Рыжий, с любопытством озираясь.

— На пляж, — ответил Эдгар.

— Твои лисвисы что, загорают? Собственно, что тут еще делать?

— Мои лисвисы прячутся в раздевалке.

Сердце снова сжалось: а вдруг что-то уже не так?

Редкие прохожие при виде аппирского наследника просто столбенели. Это раздражало.

— Они что, аппиров никогда не видели? — проворчал тот недовольно.

— Нет, — усмехнулся Эдгар, — красных париков.

— Подумайте, какие эстеты!

— Сними, пока не поздно.

— Вот еще! Буду я из-за каких-то рептилий лысиной сверкать! Хватит того, что выспаться не дали!

Минуя кафе на скале, они спустились по лесенке на песок, потом зашли наконец в раздевалку. Увиденная картина успокоила. Все были на месте. Кантина сидела рядом с Антиком и держала ладонь над его переломом. Бедняга морщился от боли, но терпел. Она посмотрела на Эдгара и устало улыбнулась, потом перевела взгляд на Рыжего и тоже содрогнулась.

— Значит, это твои лисвисы, — сказал Леций, оглядевшись, — женщина с тремя детьми?

Он не узнал ее. Пожалуй, это было и к лучшему.

— Да, — ответил Эдгар по-аппирски, — надеюсь, ты ничего не имеешь против детей?

— Нет, но насчет зверинца мы не договаривались.

Фальг стоял чуть в стороне. То, что он держал в руках, оказалось пятнистым скорликом огромных размеров. Рядом с ним стояла большая клетка, очевидно, вынутая из рюкзака, в ней копошились те самые пятнадцать ушмешуков, которым был обещан межзвездный перелет и похожих на белых хомячков со слоновьими ушами. Рюкзак подозрительно шевелился.

— Ты говорил — четверо, — усмехнулся Рыжий, — а их тут вон сколько!

— Что у тебя в рюкзаке? — спросил Эдгар, подходя к Фальгу.

— Три игуаны, — честно признался парень, — вы обещали, вэй.

— А это что? Скорлик?

— Да.

— Что-то больно крупный он у тебя.

— Я не могу его оставить. Он… беременный.

— Да ты понимаешь, Фальг.

— Что ты пристал к парню? — перебил его Рыжий, — я всех дотащу. И мышей, и щенка, и этого черного динозавренка в том числе.

— Там еще в рюкзаке три пассажира, — напомнил Эдгар.

— Делов-то!

Леций в это время наклонился над Антиком.

— Что с ним?

— Перелом, — ответила Кантина.

— Эд, что будем делать? — обернулся он, — их трое. А мальчишку даже шевелить нельзя.

— Займись им, па, — сказал Эдгар, — а женщина и девочка — это уже моя забота.

— Ты рискуешь, Эд.

— Нет. Я так зол, что у меня всё получится.

Над пляжем подозрительно часто стали пролетать пятнистые модули внутренней охраны.

Первым исчез Аггерцед с Фальгом, рюкзаком, клеткой и скорликом подмышкой. Потом Леций осторожно поднял на руки Антика. И тоже исчез.

— Господи, неужели они уже там? — изумленно взглянула Кантина на небо, — в голове не укладывается!

— У меня тоже не укладывается, — признался Эдгар, — однако я прыгаю.

Пятнистый модуль пролетел слишком низко. Она испуганно схватила свою крошечную дочь на руки и прижала к груди. Эдгар обнял обеих.

— Все, Канти. Никуда ты теперь от меня не денешься!

5

Норки ехала рядом с братом чуть впереди от основного отряда. Мокрый снег крупными хлопьями летел в лицо. С двух сторон заледеневшего русла реки, по которому они скакали в сторону осажденной столицы, вставал бурый, мохнатый лес.

— Тебя можно поздравить, — сказала она с легкой иронией, — ты наконец нашел себе царицу?

Как тебе удалось уломать эту красотку?

— Не язви, — коротко ответил он.

— Ты сам говорил, что она шпионка! — вспыхнула Норки, — а теперь отдал ей свой пояс!

Если хочешь знать, мне это не нравится. И не верю я этой вертихвостке, она просто тебя дурачит!

— Ты ничего не понимаешь, — сказал ей брат недовольно.

— Куда уж мне!

— Она не шпионка. Это, во-первых. А во-вторых…

Он не успел договорить.

— Лафред! Рурги! — крикнули сзади.

Они обернулись. Прямо из леса на пологий правый берег выскочил отряд пестро одетых всадников в полном боевом снаряжении. Мирных переговоров они явно вести не собирались.

— Это не рурги, — прищурился Сугувр, — странные какие-то.

Норки вскинула лук и прицелилась в самого первого, с красными перьями в черной шапке.

Рука ее слегка дрожала.

— Рурги, — сказал Лафред, вынимая меч, — только наемники, — поэтому у них другая форма.

— Что ж, перебьем и наемников!

— Скачи в лагерь, — повернулся к ней брат, — скажешь, что мы нарвались на засаду.

— Ну, уж нет! — возразила она, — сначала я проткну парочку этих толстопузых!

— Их много, Норки.

— Вот именно!

Она выстрелила. Вожак с красными перьями упал и запутался ногами в седле. Вся ледяная равнина просто огласилась разъяренными воплями рургов. Скоро они налетели…

Дело было привычное — размахивать мечом. Норки даже любила иногда поразмять скучающее тело, приученное к нагрузкам и изнывающее без любви. Страха у нее не было.

Обычно рурги физической силой не отличались, они брали количеством, хитростью, оружием, но в личной схватке проигрывали и удирали.

Наемники оказались другие. Они были рослые и жилистые, из тех, что как дуплоги всю жизнь занимались только войной и охотой. Норки поняла это после первого своего убитого противника. Он рухнул со своего лапарга, в конце концов, но сил у нее после этого почти не осталось. Второй наемник тут же распорол ей бедро своим кривым мечом. Сзади подскочил третий.

Норки видела, как ее алая кровь льется на снег, как падает туда же ее противник, убитый Сондоргом, как Лафред встает между ней и третьим… Белый снег, алая кровь, мертвые тела на снегу, бурый лес по краям замерзшей реки, — это было последнее, что она помнила. Потом над ней было низкое медное небо, большие влажные снежинки в этом небе, медленно падающие на лицо, и незнакомые грубые голоса.

Языка она не понимала, только отдельные слова. Повернула голову и поняла, что рядом стоят рурги и решают, что с ней делать. «Добьют», — подумалось ей, — «зря пошевелилась».

Других мыслей почему-то не было.

Кто-то пнул ее сапогом под бок. Она снова открыла глаза. Над ней стояли двое, один весь в перьях, косматый и с мечом, другой явно не воин, в господских черных мехах и с черной бородкой. Норки узнала в нем шамана Роя.

— Оставь ее, — поняла она его речь по-рургийски, — это же женщина.

— Враг, — возразил косматый.

— Я не убиваю красивых женщин. Поехали!

Шаман явно был главный. Наемники его послушались, как им ни хотелось ее прикончить.

Норки дождалась, пока затихнут их голоса в бронзовой дали, и попыталась встать. Это было сложно. Крови она потеряла много, рана на бедре болела от малейшего шевеления, голова кружилась, глаза почти не открывались. Лесная живучесть всё же сказалась. Ей удалось перебинтовать себя разорванной рубашкой и шарфом, а потом удалось и встать.

Лучше б она этого не делала! Лапаргов наемники увели с собой. Трупы оставили. Норки была одна среди убитых в этой снежной речной долине, залитой кровью. Сердце сжалось: кругом были ее друзья. И где-то здесь был ее брат!

Почти с ужасом она брела хромая между тел, разыскивая Лафреда. Бог войны суров и внезапен. Милость его переменчива! Только что они с Лафредом ехали рядом и обсуждали его новую женщину, эту шпионку с надменным, брезгливым лицом, которой удалось втереться к нему в доверие!

— А если это она?! — вдруг подумалось Норки, — если это Синтия сообщила рургам, что Лафред поедет сегодня в лагерь подземелов? Кто-то же их предупредил! А эта стерва наверняка обо всем знала, не зря же она спит с ним!

Норки чуть не заскулила от досады. Все-таки мужчины слепы как кроты, когда дело касается красивой женщины! Даже этот шаман почему-то ее помиловал. Странный…

Тело брата она так и не нашла. Это не сильно ее обрадовало. Лучше бы Лафреда убили сразу. А если его взяли в плен, то врагу не пожелаешь того, что ему предстоит. Второй раз.

Поиски так утомили ее, что она снова упала на снег и долго лежала там, глядя в темнеющее небо. Холод и боль становились невыносимы. Двигаться она не могла, умирать тоже не хотелось по двум причинам: надо было придушить эту Синтию и еще… еще она так и не встретила своего царя в золотом шлеме. Это было обидно. И разве это предрекал ей Великий Шаман?

Когда глаза уже навсегда закрылись, откуда-то извне, из далекого-далекого внешнего мира с его холодом, болью, ненавистью и страхом пришли голоса.

— Норки! Очнись! Очнись, моя царица, я здесь!

Над ней склонился Улпард, глаза его были почти безумные.

— Ты жива?!

Она только моргнула ресницами и снова провалилась в темноту.

Очнулась она уже в его доме на постели. Невыносимо жарко горела печка, пахло жареным мясом, отвратительно пахло. Улпард бросился к ней и сжал ее руку.

— Норки! Ты очнулась!

— Жарко, — пробормотала она.

— Слава богам!

— Они… они схватили Лафреда.

— Я знаю, звезда моя.

— Это ужасно!

— Это война.

— Как ты нашел меня, Улпард? Откуда ты взялся?

— Мне сказал шаман Рой.

— Шаман Рой? — Норки посмотрела с сомнением, — когда бы он успел?

— Что значит, когда бы успел? — не понял Улпард.

— Он был там, когда мы дрались. И уехал вместе с наемниками.

— Ты что-то путаешь, девочка. У тебя жар.

— Я не путаю! Я его видела, этого щеголя в черных мехах!

— Не иначе как в бреду.

Улпард принес ей питье из настоя трав.

— Где Синтия? — спросила Норки, медленно глотая.

— Она перевязала тебя и ушла, — сообщил Улпард, — у нее волшебные снадобья. Твоя рана почти затянулась. Скоро сможешь ходить.

— Да?

— Да. И еще кое-что.

— Что же?

— Любить меня.

Улпард наклонился, чтобы поцеловать ее, но Норки не чувствовала ничего кроме тошноты и жара.

— Я почти царь, — добавил он уверенно.

Она отвернулась. Ей показалось, что он даже доволен, что Лафред снова в плену.

— Ты забыл про наемников.

— Об этом не беспокойся, — усмехнулся он, — наемники нам не страшны.

— Мы и без них-то не могли захватить столицу. А что теперь?

Улпард довольно потер свои коленки.

— Теперь у нас будет новое оружие, любовь моя. Мы превратим вражеское войско в частокол из столбов.

— Неужели ты… — Норки даже привстала, оторвавшись от раскаленной подушки, — договорился с этим шаманом?!

— Я не вижу другого выхода, — сказал он, — иначе нас всех перебьют.

— Но тогда тебе придется воевать где-то за океаном, как хочет этот Рой!

— Почему бы нет? — пожал плечом Улпард, — если страна там еще более богатая и роскошная, чем Плобл?

— Ты с ума сошел. Зачем тебе столько?

— Послушай, — Улпард нахмурил свои густые брови, — ты сама хотела стать женой царя.

— Царя Плобла! А не какой-то там неведомой страны!

— Знаешь, — совсем помрачнел он, — ты лучше отдохни.

Он ушел, а через некоторое время явилась Синтия. Эта красотка с белыми волосами выглядела странно. Они совершенно не шли к ее угольно-черным глазам и бледной коже.

Норки еще не знала, ненавидеть ее или жалеть, но ненавидеть хотелось больше.

— Улпард сказал, что ты пришла в себя, — деловито проговорила та, — мне нужно тебя осмотреть.

— Всё, что тебе нужно, — хмуро ответила ей Норки, — это облить меня ледяной водой. Тогда мой жар сразу пройдет.

— Возможно, — согласилась гостья, — ты на редкость сильная и здоровая женщина… Но меня интересует твоя рана.

— А мой брат?

Эта кукла даже не вздрогнула. Бледное лицо не выражало ничего кроме усталости.

— Сейчас я могу помочь только тебе.

— А ему ты уже помогла?

— О чем ты?

— О чем?! — Норки села и уперлась руками в матрас, кулаки сами сжимались, — кто сказал шаману Рою, что мы поедем руслом реки?

— Шаману Рою?

— Не прикидывайся!

Синтия почему-то оставалась невозмутимой, как будто ее ничего в этой жизни не касалось.

— Думай, что хочешь, — сказала она, — если тебе не нужна моя помощь, я пойду.

— От меня так просто не уйдешь!

Норки сбросила одеяло и вскочила. Голова закружилась от слабости, но она даже не заметила этого, только покачнулась.

— Стой! — крикнула она уходящей Синтии, — стой, стерва!

Под руку попалась метла, ее Норки и схватила, замахиваясь. Гостья резко повернулась.

Глаза ее сверкнули, губы поджались. В эту секунду Норки налетела со своей метлой на невидимую стену. Получилось, что она сама себя ударила. Взвыв от боли и возмущения, она осела на пол.

— Ах, ты, ведьма…

— Можешь считать меня ведьмой, — спокойно сказала Синтия, — и вообще кем угодно… но я люблю твоего брата. Пойми это наконец.

Синтия вошла в дом и медленно закрыла за собой дверь. Доски пола скрипнули под ногами в полной и какой-то торжественной тишине. Она прошла в горницу, на ходу снимая полушубок и даже не замечая этого.

Возле печки, у распахнутой заслонки сидел Кристиан Дерта. Красные всполохи огня вырывали из темноты его бледное лицо. Во плоти он был по-прежнему красив и благороден, и меховой наряд рургского вельможи был как будто создан для него. Синтия застыла в дверях, не веря своим глазам.

— Здравствуй, — сказал он очень буднично, только немного медленно и напряженно.

— Здравствуй, Крис, — вяло проговорила она, даже на удивление сил не было, — что-нибудь произошло?

— Нет, — Кристиан внимательно изучал ее взглядом, — но может произойти.

— А что может? — уточнила она.

— Сядь, — посоветовал он.

Синтия бесцельно прошлась по комнате и наконец села на скамью, сцепив руки. Член Совета Мудрых, директор Центра Погружений самолично спустился в плотный мир, точнее в плотный ад. Что бы это значило?

— Я здесь из-за тебя, — сказал он.

Речь давалась ему с трудом, язык еще плохо слушался.

— Из-за меня?

— Я не хочу, чтобы ты наделала глупостей, Синтия.

— Каких?

— Сама знаешь… — Кристиан умело подбросил полено в печку и раздул угли, — не вздумай вмешиваться в судьбу Лафреда. На этот раз он умрет. Это окончательно.

— Это ты решил?

— Это решил ход истории. Надеюсь, ты помнишь, что у нас сейчас эпоха Невмешательства?

— Помню.

Кристиан долго молчал, глядя на нее с усталым прищуром.

— Что с тобой, Синти?

— А что со мной? — пожала она плечом.

— Ты как будто мертвая.

— Я?.. Я-то живая.

— Перестань, — он сел рядом и взял ее за руку, — они играют по своим правилам. Это их мир и их эволюция. Я же предупреждал тебя: наблюдай со стороны…

— Они всё чувствуют, Крис, — проговорила Синтия измученно, — они такие же как мы, понимаешь? Это только видимость, что они дикари и им не больно! Им больно, им страшно, им холодно… и им не хочется умирать! Это так ужасно, Крис, что они такие же как мы.

— Знаю, — кивнул Кристиан, — в свое время я сам был возмущен безразличием эрхов к людям. Но поверь: жалость — не лучший советчик. Мир не может быть построен на жалости.

— А на любви? — с вызовом взглянула на него Синтия, — я люблю Лафреда.

Ей самой было странно, как это она так быстро от своей возвышенной и радостной любви к Кристиану перешла к этому мучительному, всепоглощающему, почти животному чувству совсем к другому мужчине.

— Твоя любовь родилась из жалости, — вздохнул Кристиан.

— Из чего эта любовь только не рождается, — усмехнулась она, — из жалости, из зависти, из обиды, из злости… из любой грязи!

— Да, — покачал он головой, — ты очень изменилась, Синти. Эти погружения даром не проходят. Мне кажется, тебе пора возвращаться.

Она и сама так думала, но всё в ней возмутилось против этого. Лафред ведь был еще жив.

— Мой матрикат рассчитан еще на месяц.

— Тебе не нужен этот месяц. Ты уже ничего не изучаешь и не в состоянии изучать. Ты просто живешь и страдаешь в этом чудовищном мире.

— Крис!

— Всё. Хватит, девочка. Я запрещаю тебе дальнейшее пребывание здесь.

— Ты просто боишься, что я брошусь спасать Лафреда, — усмехнулась Синтия, — не бойся. Я не девочка. И я понимаю, что никто мне этого не позволит.

— Вот именно.

— Крис, — она сжала его руку, — скажи, что с ним будет после смерти?

— Не знаю, — сказал он, — у них свои миры Восхождения. И нам туда путь пока закрыт. Могу только предположить, что и там у них ничего хорошего нет. Свой Рай они еще не наработали.

— У них это называется Долиной Теней, — вздохнула Синтия.

— Значит, твой Лафред отправится в Долину Теней. А ты, моя дорогая, отправишься домой.

— Как? Каким образом? Я никогда этого не делала, если ты помнишь.

— Когда матрикат распадается, это происходит автоматически. А тебе придется от него освободиться самой. Самое безболезненное — принять таблетки. Я тебе принес.

— Так ты пришел меня убить? — усмехнулась Синтия.

— Прошу тебя, — поморщился он, — не говори на языке этих дикарей. Это просто одна из техник возвращения. И, между прочим, тебя предупреждали, что погружение — это не шутки.

Придется пройти и через это.

— Что ж, спасибо.

Она сунула протянутые таблетки в карман платья.

— Я хочу, чтобы ты приняла их прямо сейчас, — сказал Кристиан, — при мне.

— У меня еще есть дела на Шеоре, — покачала она головой.

— Какие?

— Не волнуйся. Я не собираюсь вмешиваться в ход истории… Но хотя бы от мук я могу его избавить!

— Синти, — хмуро посмотрел ей в глаза Кристиан, — здесь только одна доза.

— Я поняла.

— Я тоже понял. Не сходи с ума, Синтия.

— Поздно, — вздохнула она.

Снежный ветер бился в окно. Билось пламя за распахнутой заслонкой. Билось в груди тяжелое, плотноматериальное сердце, ставшее как будто свинцовым. Кристиан встал. Шаги его тоже были тяжелы, широкие плечи ссутулились.

— Знаешь, я никому этого не рассказывал, — сказал он медленно, — и никого не пускал эти воспоминания… мне и сейчас нелегко об этом говорить… Мне всё это знакомо, Синти. Это всё как будто про меня. Прошу тебя, не повторяй моих ошибок…

— Каких, Крис, — замерла она от волнения.

— Я тоже любил женщину из другого мира. Я тоже однажды воскресил ее. Тогда она еще не успела далеко уйти… Но потом пришел ее срок, она постарела и поняла, что скоро умрет.

Тогда…

— Что тогда, Крис?

— Тогда мы решили, что уйдем вместе. Я возомнил, что моих сил хватит, чтобы забрать ее с собой, в мир эрхов. Мы выпили яд из одной чаши. Я растворился в Астафее, каждый мой атом сцепился с ее атомом, каждый мой вихрь слился с ее вихрем. Это мне удалось, я и не такое могу проделывать… Но сил мне не хватило, Синти. И не говори, что я не любил ее! Ты не представляешь, какой мощности поток уносит каждого к своему миру! Это незыблемый закон мироздания, и не нам его нарушать.

Синтия молча стискивала руки.

— Я сильнее тебя, — сказал Кристиан, — я сильнее многих. И мне не удалось. Могу сказать только одно тебе в утешение: после этого тоже можно жить.

Она как во сне встала, подошла к нему и прижалась всем телом. До сих пор было странно, что они не проникают друг в друга как прежде.

— Я не знала…

— Этого никто не знал. Трудно признаваться в своей слабости. Особенно Мудрому.

— У тебя хотя бы есть надежда. Когда-нибудь мы выйдем на контакт с тонким миром арминов. А уж к Долине Теней у эрхов никакого интереса нет и не будет!

— Послушай, — Кристиан взял ее лицо в ладони, — я любил Астафею много лет, я ради нее повернул время вспять, я прожил с ней всю жизнь на Земле. А ты знаешь своего дикаря меньше трех месяцев. Уверяю тебя, ты скоро забудешь даже, как его зовут. Успокойся.

— Прошу тебя, — Синтия вырвалась, — не называй его дикарем.

— Хорошо, — сухо сказал Кристиан, — я больше вообще не намерен о нем говорить, — меня интересует этот шаман и его новое оружие. Ты что-нибудь выяснила о нем?

Она с трудом заставила себя отвлечься от мыслей о Лафреде.

— Выяснила кое-что.

— Что здесь происходит?!

Заспанная и встревоженная Ингерда появилась в распахнутом халате и с растрепанными волосами. Шум в столовой разбудил ее, но она еще не решила, возмущаться ей, или пугаться. И была при этом чертовски хороша.

— Всё в порядке, мамочка, — натянуто улыбнулся ей Эдгар, — успокойся.

— Всё классно, ма! — добавил Герц, довольно почесывая голый живот.

Леций в это время звонил Кондору, чтобы тот срочно забрал Антика в больницу.

— Господи, что это?!

Под ноги ей прыгнул беременный скорлик, она визгнула от неожиданности, а он от ужаса забился под угловой диван. Фальг тут же полез за ним, Аола расплакалась у Кантины на руках.

— Эд! — до сонной матери наконец дошло, что сын вернулся с другой планеты, — ты дома?! А это кто с тобой?

Сообщать ей столь радостную новость вот так без подготовки Эдгар не хотел.

— Это беженцы! — опередил его Герц, — там у нас на Вилиале полный бардак, мамочка.

Приличным лисвисам просто деваться некуда!

— У вас на Вилиале? — уставилась она на него.

Леций наконец повернулся.

— Всё в порядке. Кондор вылетает в больницу. А я сейчас перенесу туда мальчика.

— Объясните наконец! — возмутилась Ингерда.

В это время из клетки разбежались по полу обалдевшие от прыжка на другую планету ушмешуки. Она брезгливо визгнула и всплеснула руками, Герц кинулся их ловить, а уставший до предела Эдгар только обреченно смотрел, как исчезают эти шустрые твари в огромных пространствах аппирского дворца.

— Потом объясним, дорогая, — Леций поцеловал ее в щеку, — у мальчика перелом.

— Вы что, все были на Вилиале? — наконец сообразила она.

— Делов-то! — усмехнулся Герц, одного ушастого беглеца он все-таки поймал и крепко стискивал его в кулаке, — хочешь мышку?

— Тьфу! — Ингерда раздраженно поморщилась, — какую еще мышку?!

Леций больше ничего не стал говорить, он осторожно взял на руки скорбно поджимавшего губы Антика и исчез.

— Мама, — Эдгар подошел и осторожно обнял ее за плечи, — сначала я устрою этих лисвисов на своей половине, а потом всё тебе расскажу. Хорошо? Извини, мы все очень устали.

— На Вилиале война! — заявил Аггерцед с энтузиазмом.

— Как?! — мать даже покачнулась от такого сообщения.

— Что ты болтаешь! — накинулся на брата Эдгар, — нет там никакой войны. Успокойся, мама.

— Сам говоришь, четверых укокошил! — не унимался брат, очевидно, всё это его очень забавляло.

— Это только мелкие стычки.

— Эд! — снова умоляюще посмотрела Ингерда, в глазах был уже полный ужас.

— Иди к себе, мама, — раздраженно сказал он, — ничего с твоим сыном не случилось. Я убил, не меня.

Кантина так и стояла в платочке, с заплаканной дочкой на руках. Их обеих уже начинало знобить от холода. Он подошел к ней.

— Пойдем. Фальг! Вылезай из-под дивана! Пошли наверх.

Так они и ушли вверх по широкой лестнице, оставив внизу встревоженную Ингерду.

Отопление Эдгар сразу включил на полную мощность. Велел слугам приготовить две комнаты для детей, а заодно и завтрак по-виалийски.

— Значит, вот где ты живешь, — со вздохом огляделась Кантина, — а я-то всё время представляла…

— Я построю такой дворец, какой ты хочешь.

За окном занимался хмурый рассвет, уныло долбал по подоконнику холодный дождь со снегом, мокрые сосны и ели, дрожа на ветру, раскачивали влажными черными лапами.

Притихшие дети обреченно сидели на диване.

— Сейчас согреетесь, — заверил Эдгар, — да и лето здесь тоже бывает.

Кантина только тяжело вздохнула. Они устало присели на кровать, взялись за руки. Это была его комната, его мир, его жизнь. Просто невозможно было представить здесь прекрасную жрицу, но, тем не менее, она была здесь.

— По-моему, они меня не узнали, — усмехнулась она.

— Это счастье им еще предстоит, — кивнул Эдгар.

— Нам тоже.

— Я попрошу всех собраться к обеду: сестру, деда, дядю Конса… Чем раньше мы с этим покончим, тем лучше.

— А ты еще не передумал, Эд? — усмехнулась Кантина.

— Хочешь, покажу кое-что? — спросил он вместо ответа.

— Прямо сейчас?

— Да, прямо сейчас!

Он за руку повел ее за собой через гостиную, приемный зал, зимний сад. Он привел ее в малахитовый зал с шахматным полом и круглым бассейном с рубиновой водой. В зале было темно и прохладно. Эдгар улыбнулся и зажег свет.

— Великий Намогус! — ахнула Кантина, — она посмотрела на него совершенно потрясенными черными глазами, — Эд, неужели это наш зал?

— Зал есть, — сказал он, — и бассейн есть. Не хватало только тебя.

И ничего не хотелось. Они сидели обнявшись на краю бассейна, вспоминая каждый свое, а может, одно и то же. И всё это было странно, как короткий предутренний сон…

Когда совсем рассвело, Эдгар обзвонил всех родственников и попросил явиться к обеду, под уважительным предлогом, что у него есть важные новости с Вилиалы. Брата он тоже решил предупредить.

— У меня к тебе настоятельная просьба, — сказал он заспанному Герцу.

— Какая? — проворчал тот, натягивая до подбородка одеяло, — еще кого-нибудь перетащить?

Нет, уж, хватит с меня! Дай, в конце концов, выспаться!

— Не напивайся до обеда, — попросил Эдгар, — сделай одолжение.

Изумленный братец посмотрел на него как на идиота.

— До обеда я даже не проснусь.

— Нет, ты уж, пожалуйста, проснись и оденься поприличней.

— А что такое? Послов что ли принимаем?

— Не совсем… — Эдгар присел к брату на кровать. Ему все-таки не терпелось поделиться, — дело в том, что я женюсь.

— Ого! — Герц вытаращил голубые глазищи и подскочил как на пружинах, — ты женишься?!

Обалдел что ли?! — потом призадумался на минуту и добавил с любопытством, — на ком?

— На Кантине, — улыбнулся Эдгар, — на этой лисвийке.

Малыш начал заикаться.

— Э-э-э… ттт-то… на э-э-э-ттт-той зеленой уродине?!

— Она прекрасна.

— Иди к черту, Эд! Ну и шутки у тебя!

— Я не шучу.

— Ты всегда носился с этими виалийскими лягушками… но чтоб на них жениться?!

— Да… — Эдгар вздохнул, — тяжко мне будет, если даже ты меня не понимаешь.

— Что до меня, то я вообще никогда не женюсь, — поморщился брат, — все бабы — шлюхи.

Чего на них жениться? На фига тебе эта рептилия с тремя детьми? Может, ты перегрелся на Вилиале? Так махни на Тевер, поостынь малость. Только рыбоглазую не подцепи с целым выводком, они там к мужикам прилипчивые…

— Трепло, — кивнул Эдгар и встал, — за это тебя и люблю.

— Слушай, может, я сплю? Какой только кошмар не приснится!

— Спи. Только проснись к обеду, не подводи меня, ладно?

Зела столкнулась с Лецием в вестибюле центральной больницы. Она несла апельсины и лимоны для Кси и выбрала для этого самое раннее утро, чтобы ни с кем не встречаться и успеть на репетицию. Верховный Правитель выглядел уставшим, черный цвет комбинезона еще больше это подчеркивал. Они оба несколько удивленно уставились друг на друга.

— Ты что, болен? — первой спросила она.

— Да нет, просто доставил мальчика с переломом. А ты?

— А я… — она посмотрела на свою сумку с фруктами, — навещаю больного.

— В такую рань?

— Все заняты. Не ты один.

— Ты права, — почему-то задумался он, — мы так заняты, что у нас даже нет времени поговорить. А ведь давно пора.

— О чем? — насторожилась Зела.

Свои отношения с Кси она обсуждать не собиралась.

— Да обо всем, — грустно улыбнулся он, — когда-то ты мне доверяла, помнишь об этом?

— Я уже много чего не помню, — призналась она, — и помнить не хочу. Я живу сейчас, сию минуту, а не вчера и не завтра.

— Ла… — Леций осторожно взял ее за плечи, у него были очень легкие и теплые руки, лицо его стало серьезным, — послушай: я могу закрыть все аппирские газеты, я могу разогнать всех сплетников на телевидении, я могу строго наказывать за грязные слухи… но я не смогу изменить твое прошлое, и я не в состоянии закрыть рот каждому. Тем более что повод даешь ты сама.

Зела почувствовала, как кровь приливает к лицу.

— Кажется, я ни о чем таком не просила, — проговорила она сдержанно.

— Мне и самому всё это не нравится. Я слишком люблю тебя.

Она усмехнулась.

— Бери пример с Ричарда. Его это всё совершенно не касается.

Мимо сновали аппиры и люди из персонала. Говорить при этом было совершенно невозможно. Да и сказать ему уже было нечего.

— Извини, я спешу, — отвернулась она, — у тебя свои дела, у меня свои.

— Ла…

— Пусти меня.

Его руки ее отпустили.

— Между прочим, Эдгар вернулся.

— Эдгар?

— Тебе и до него нет дела?

И как ему было объяснить, что после того, как расползлись о ней эти грязные сплетни, тем более что в них была доля правды, ей никого не хотелось видеть. Особенно самых близких.

Особенно Эдгара, который боготворил ее.

— Он что, закончил свои дела на Вилиале? — поинтересовалась она.

— Похоже, что нет.

— Что ж, ему всегда нравилось торчать на этой лягушачьей планете. Он даже влюблялся в зеленых девиц и собирался на какой-нибудь жениться.

Леций усмехнулся.

— Ну, теперь-то он, слава богу, поумнел.

На том их разговор и кончился. Уже в лифте ей стало неловко за себя. Зела понимала, что стала несносной, нервной, нелюбезной, неблагодарной, но ничего поделать с собой не могла.

Кондор даже предложил ей обследоваться, очевидно, что-то заметил в ней такое, но она отказалась.

Какое лечение могло помочь, если вдруг ушла любовь? Огромная, бесконечная, всепоглощающая, великая… тихо, незаметно ушла, высохла, как ручеек и испарилась. И каждый жил своей жизнью: он, великий, непогрешимый, в своих вселенских делах, и она — в своих мелких интересах и грязных сплетнях…

Кси лежал в отдельном боксе со всеми удобствами, окно выходило на больничный парк, где прогуливались ходячие больные. Сейчас парк был пуст, гол и уныл, а Кси в мятой зеленой пижаме сидел на подоконнике и смотрел на эту пустоту.

— Вот и солнце, — улыбнулся он вошедшей Зеле.

— Уже не спишь? — тоже улыбнулась она.

— Я чувствовал, что ты придешь.

— Твои любимые лимоны, — Зела выложила фрукты на стол и сама налила воды в чайник, — ужасная погода на улице. Ненавижу, когда так: ни зима, ни осень.

Кси спрыгнул с подоконника.

— Ты чем-то расстроена?

— Только погодой.

— Мне-то не ври.

Они посмотрели друг другу в глаза.

— Да, я расстроена, — призналась она раздраженно, — я зла, я в отчаянии! Я устала делать вид, что я ничего не замечаю, и что меня это совершенно не касается. Я устала, понимаешь?

— О чем ты, солнце мое?

— Обо всех этих сплетнях. Ты же знаешь…

Он знал всю ее жизнь, этот худенький мальчик в мятой пижаме. Чайник закипел. Они сели за стол и долго молча стучали ложками по больничным стаканам, а по стеклу барабанил мокрый дождь со снегом.

— Знаешь, почему меня эти сплетни не волнуют, — спросил наконец Кси.

Она только посмотрела на него.

— Потому что я знаю, как было на самом деле, — сам ответил он на свой вопрос.

— Ну и что? — вздохнула она, — предлагаешь каждому это объяснять?

Кси облизнул ложку с вареньем и снова сунул ее в стакан.

— Я напишу для тебя пьесу. О тебе. Всё как было. А ты ее сыграешь.

— Сама себя? — ужаснулась Зела.

— Почему нет?

— Ты с ума сошел, Кси. Это… это хуже стриптиза!

— Зато это твоя жизнь. Настоящая. Чего уж скрывать, если тебя и так перебирают по косточкам?

— Нет, я никогда не смогу так! Это уже слишком.

— Ну, ты же сильная, Ла. Со сплетнями можно бороться только правдой.

— Я слабая, — покачала она головой.

— Честно говоря, я уже начал, — признался Кси.

— Что?

— У меня почти всё готово. Хочешь почитать на досуге?

У нее замерло сердце.

— Ты совершенно несносный мальчишка, — сказала она, — так воспользоваться моей откровенностью!

— Я могу всё уничтожить, если прикажешь. Я не сделаю ничего, что ты не захочешь, ты же знаешь.

— Да, — согласилась она и грустно добавила, — если б ты еще и делал то, что я хочу!

— А что ты хочешь? — посмотрел он серьезно, — я очень тебя люблю, но что я могу тебе дать, кроме своего таланта?

— Кси, — Зела измученно вздохнула, — я ужасно устала слушать о твоей любви на расстоянии.

Пусть я твоя муза… но я еще и живая женщина из плоти и крови.

Кси сразу весь напрягся, как будто покрылся ежовыми иголками.

— Посмотри на себя, — сказал он хмуро, — и посмотри на меня, — и похлопал себя по мятой пижаме, откровенно болтавшейся на его худеньком теле.

Она всё это видела. Но ей при всем при этом он казался огромным, сильным и великолепным. С той самой минуты, как она услышала его потрясающую музыку в «Корке апельсина».

— Ты гений, — сказала она.

— Я и не отрицаю, — пожал он плечом, — я гений.

— Я люблю тебя.

— За то, что я гений?

Зела смутилась. Получалось, что так. Он гений, и поэтому она его любит.

— Ты меня совсем запутал, Кси, — призналась она, — с тобой самые простые вещи становятся невообразимо сложными… А я просто хочу тебя как женщина мужчину. Можешь ты себе такое представить? И я устала выпрашивать у тебя каждое прикосновение.

— Я не могу себе такое представить, — сказал он, глядя на нее совсем похолодевшими темно- серыми глазами.

— Но это так!

— Не гневи Создателя, Ла.

День явно с утра не задался, и ничего хорошего от него можно было не ждать. Зела резко отодвинула недопитый чай, встала и схватила пальто.

— Может, мне себя изуродовать? — раздраженно спросила она, — может, побриться налысо куском стекла? Я когда-то это делала! Может, мне перестать есть и превратиться в дистрофика?

Что мне сделать, Кси? Что мне сделать со своей проклятой красотой? Я хочу просто жить! Без великой любви, без всемирной славы, без сплетен вокруг моего прошлого и настоящего… меня сделали красивой куклой, а я самая обыкновенная. Когда ты это поймешь?!

— Черт побери, — усмехнулся Кси, тоже поднимаясь из-за стола, — стоит богиня перед чахлым заморышем в больничной пижаме и заявляет, что она самая обыкновенная!

— Конечно!

— Да ты и дня не проживешь, как обыкновенная женщина.

— Это почему же?

— Потому что ты — это ты.

— Хорошо же ты меня знаешь!

Кси наклонился и полез в тумбочку.

— На-ка вот, почитай, — он протянул ей пачку листов в пакете из-под кукурузных хлопьев, — тогда поймешь, как хорошо я тебя знаю.

— Это твоя пьеса? — нахмурилась Зела.

— Да. Она не окончена. Я пока не знаю, чем там всё закончится.

— Я пока тоже не знаю, — вздохнула она.

6

Уже в театре ей позвонил Эдгар и пригласил на обед во дворец. Сказал, что будут какие-то важные новости. Зела отпросилась с репетиции и полетела домой переодеться. На душе было скверно, разговор с Кси не выходил из головы, а в сумочке обжигающе лежала еще не прочитанная пьеса о ней самой. Читать ее было почему-то страшно. Еще страшней было представить, что ее прочтет кто-то другой.

Дома она положила пьесу в свой секретер и закрыла на ключ. Рука дрожала. Потом налила себе «Золотой подковы» и выпила торопливо, как лекарство, чтобы хоть немного снять нервное напряжение. Потом позвонила Ингерда удостовериться, что они с Ричардом будут к обеду.

— Я ничего не знаю про Ричарда, — сухо сказала Зела, — спроси у него сама.

Кажется, Ингерда немного смутилась от такого ответа, торопливо простилась и погасла. В это время он прилетел. Зела слышала, как сел его модуль, как раскрылась входная дверь, слышала его шаги по лестнице…

— Ты уже готова? — коротко спросил он, на ходу снимая китель.

— Я?.. — она почему-то растерялась от неожиданности, потом спохватилась, — нет, конечно.

Неужели ты думаешь, я пойду в таком платье?

— Платье как платье, — пожал он плечом.

— Ты же знаешь, как торжественно они обставляют свои приемы.

— Это не прием, — муж торопливо расстегивал рубашку, стоя у распахнутого шкафа, — скорее, деловая встреча.

— Да?

— На Вилиале осложнилась обстановка, и Эдгар узнал что-то важное. Вот и всё.

— Понятно, — Зела вздохнула разочарованно, — так вот почему ты туда летишь.

— Я давно не видел внука, — сказал Ричард, — это тоже правда.

«А жену давно ты видел?» — хотелось ей спросить.

— Будешь кофе? — спросила она вместо этого и совершенно невпопад.

— Индендра угостят, — ответил он бесцветным голосом.

— Как хочешь.

Зела пожала плечом и ушла в свою спальню переодеваться. Потом они молча спустились, молча сели в модуль, молча взлетели… Когда-то им нравилось летать вместе. Это было наслаждение — нестись с бешеной скоростью над планетой и чувствовать у себя на плече его сильную, уверенную руку. И ничего не бояться. Как жаль, что всё когда-то проходит!

Мир от этого потускнел. В нем не стало смысла. Кси, конечно, скрашивал эту серость и заполнял эту пустоту, как мог, но даже его гениальности было мало.

Вокруг дворца летел, подгоняемый ветром, такой же мокрый снег, как и в городе. Гнусная погода соответствовала гнусному настроению. Зела накинула капюшон и вздохнула. Голова немного кружилась от выпитого коньяка, но на сердце было по-прежнему тяжело.

Ричард вышел и молча протянул руку. Ей показалось, что он вытесан из камня, суровый белогорский бог с его мощной фигурой, с его чеканным профилем и с его жестким взглядом. И этому каменному богу не было до нее никакого дела!

Иногда ей казалось, что всё, чем она жила, о чем беспокоилась и к чему стремилась, представлялось ему лишь глупыми бабскими капризами. Чего, в самом деле, ждать от женщины! Сначала он еще делал вид, что ему это интересно, а потом даже на премьеры ходить перестал. Все театральные дрязги, в которых она жила, и про которые Кси мог слушать часами, раздражали Ричарда уже через минуту. Он называл это сплетнями…

— Не поскользнись.

Он поддержал ее под локоть, но даже это сделал с полным равнодушием.

— Здесь не скользко, — высвободилась она.

Рядом опустился золотистый модуль Кера. Азол вышел, как всегда разодетый в роскошный аппирский халат, и помахал им. Первой выскочила Анастелла, она была без пальто и быстро побежала к дверям. А Миранду Кера просто достал из модуля и понес на руках. Очевидно, чтоб она не промочила туфельки. Кто бы мог подумать, что этого дикого медведя можно до такой степени приручить!

Вслед за ними прибыл Руэрто.

— Посыпались, — усмехнулся Ричард.

Явились все почти одновременно, поэтому в банкетном зале стоял шум и хаос. Как ни странно, явился даже Кондор, обычно самый занятой из всей династии. Он держался как всегда немного в стороне. Зела подошла к нему расспросить про своего мальчика.

— Скоро выпишем, — вежливо улыбнулся Кондор, — я бы давно его отпустил, но уверен, что он не будет соблюдать режим и снова доведет себя до истощения. Он совсем себя не любит, твой Кси.

— И не ценит, — согласилась она.

— Как все гении.

Они стояли на лестнице у розовой колонны, обвитой золотой цепью как новогодняя свечка.

Внизу сверкал залитый светом зал. Кондор здесь смотрелся довольно строго и мрачно в своем глухом черном костюме. И, несмотря на вежливую и скромную улыбку, очень строгими и мрачными были его проницательные глаза, близко посаженные к переносице. С ним всегда было как-то неловко.

— А ты как себя чувствуешь? — спросил он осторожно.

Она чувствовала себя ужасно.

— Зачем ты спрашиваешь? Ты и так всё видишь.

— Не всё. Потому и спрашиваю.

— Я вполне здорова, Кон, — сказала Зела немного раздраженно, — молода, румяна и красива как всегда. Мне просто надоело жить, вот и всё… Но это не в твоей компетенции.

— И давно тебе надоело?

— Недавно.

— И в чем это выражается?

— Поживешь с мое — поймешь, — вздохнула она.

— Видишь ли… — снова осторожно заговорил Кондор, — всё это имеет выражение в физическом состоянии организма. Ты же знаешь, для тебя у меня всегда найдется время.

— Спасибо, мой мальчик, — грустно улыбнулась она, — ты мне вряд ли тут поможешь.

Внизу женщины собрались отдельным кружком, только озабоченная Ингерда выясняла что- то у слуг. Зела подошла и прижалась к Флоренсии, та охотно ее обняла.

— Твой сын такой серьезный, Фло! Я его уже боюсь.

— Я сама его боюсь, — призналась подруга, — когда он долго на меня смотрит, мне уже кажется, что я чем-то больна!

— Мне тоже.

— Он еще не влюбился? — улыбнулась Миранда.

— Ох, да что ты…

— Хотя да, если он видит всех девушек насквозь, ему это не грозит!

— Хорошо, что наши мужья — слепые! — добавила Риция.

Они дружно рассмеялись.

— Ничего не понимаю, — подошла к ним Ингерда, — Эдгар велел поставить еще три прибора… а я никого не приглашала.

— Ну и что? — пожала плечом Миранда.

— Как что? — царственная хозяйка посмотрела на нее возмущенно, — это дворец Верховного Правителя, а не проходной двор! Я могу хотя бы знать, кого я принимаю?

— Скоро узнаешь, дорогая.

— Вообще-то Эд любит сюрпризы!

— Радуйся, — улыбнулась Флоренсия, — а с моим сыном с тоски умрешь. До того правильный!

— А возьми Герца на перевоспитание, — посоветовала Риция, — не соскучишься!

Они снова посмеялись, пять жен правителей, стоящие тесным кружком. Все были довольно дружны, делить им, к счастью, было нечего, только Риция с самого начала почему-то невзлюбила Зелу. Зела это почувствовала сразу и старалась лишний раз строгую Прыгунью не беспокоить. В остальном собираться вместе было одно удовольствие, хотя лучше бы не во дворце и не в такой торжественной обстановке.

— Я хочу есть, — призналась Миранда, — так вкусно пахнет!

— А я — спать, — добавила Риция, — с этой круговой установкой уже весь Центр лихорадит.

— И когда намечается эксперимент? — спросила Зела, она что-то слышала об этом, но только краем уха.

Прыгунья посмотрела на нее с осуждением. Она считала, что порядочная жена должна быть в курсе всех дел своего мужа.

— В январе.

— Это опасно?

Вопрос оказался еще глупее предыдущего. Риция выдержала паузу, чтобы все поняли, что красивые актрисочки ничего не смыслят в научных экспериментах, потом ответила:

— Это сложно. А риск, он у Прыгунов есть всегда.

Зела решила больше глупых вопросов не задавать. Только подумала с тоской: «Где же Эдгар!»

Вся спальня была завалена одеждой. Эдгар не знал, что Кантине понравится, поэтому заказал всё, что можно. Через час это всё доставили. Вообще, это оказалось увлекательным занятием — наряжать женщину, особенно красивую, особенно любимую и особенно — собственную жену.

Они начали с аппирского белья и очень скоро, несмотря на усталость, оказались в горячей ванне. Потом пошли платья и костюмы, плащи, накидки, шляпы… давно он не получал от жизни такого удовольствия! Кантина, пожалуй, тоже. Ей шло буквально всё!

К обеду Эдгар уже закутывал ее в меха.

— Неужели я буду эту гадость носить? — брезгливо поморщилась она, тем не менее, с любопытством разглядывая себя в зеркалах.

— Это, конечно, не чешуя и не лягушачья шкура, — усмехнулся он, — но зато греет. Я не хочу, чтоб моя жена мерзла!

— Какой ужас! Мне что, в такой холод придется выходить наружу?

— А как же?! Мы с тобой еще в лес пойдем.

— Зачем?!

— Кататься на лыжах.

— Я не хочу ни на чем кататься, Эд. Там кругом лежит это противное, белое, такое холодное!

— Это снег. Он тает и превращается в воду.

— Тает?

— Весной.

— А когда у вас весна?

— Через четыре месяца.

— Чудовищная планета!

— Привыкай, дорогая!

Кантина примерила еще пару шуб и, кажется, смирилась с участью.

— Ты неподражаема, — заявил Эдгар, глядя на ее малахитовое лицо, обрамленное капюшоном из рыжей лисы, что-то в этом было совершенно невероятное, — лыжная шапочка и свитер тебе тоже пойдут.

— Издеваешься? — улыбнулась она.

— Мечтаю!

Тем не менее, время обеда неумолимо приближалось. Настроение от этого потихоньку начало портиться.

— Бабулю жалко, — признался Эдгар, — не поймет ведь.

— По-твоему, мне будет легче?

— Тебе, конечно, тоже достанется!

— Поцелуй меня, пока мы живы!

Скоро в дверях показался заспанный братец, по-прежнему в одних трусах. Краски на лице у него не было, но парик и гольфы отливали таким зеленым фосфором, что хотелось зажмуриться.

— Что это у вас тут? — удивленно спросил он, переступая через кучи коробок и пакетов и выпотрошенных из них вещей, — во дают! У меня и то барахла меньше!

— Говори по-лисвийски, — предупредил Эдгар, — Канти еще не понимает.

— Так это ж здорово! — усмехнулся брат и почесал голый живот, — бабам вообще лучше помолчать. А еще лучше вообще на них не жениться.

— Кое-что я понимаю, юноша, — повернулась к нему Кантина и откинула меховой капюшон, ее бронзовые волосы просыпались на него пышными волнами, — мой третий муж был дипломатом. А Вилиала, в отличие от вашей дыры — культурный центр галактики!

С этими словами на чистом аппирском она царским жестом сняла шубу и бросила ее прямо на пол. Герц попятился, вытаращив заспанные глаза.

— Эдвааль! — проговорил он потрясенно, — предупреждать надо! Тут такая дамочка культурная, а я в одних трусах, понимаешь…

Эдгар засмеялся. Кантина тоже снизошла до снисходительной улыбки.

— Забавный у тебя брат, — сказала она.

— Да, это у него не отнимешь.

— Класс! — заявил Герц, допятившись до дверей, — такая бомбочка в родную Директорию!

Так им и надо, голубчикам!

— Иди-ка ты умойся, — посоветовал Эдгар, — и не опоздай к обеду.

— Опоздать?! Да ты что! — брат с энтузиазмом потер руки, — это надо видеть!

— И это — наследник престола? — покачала головой Кантина, когда он вышел.

— Ты его сразила наповал, — улыбнулся Эдгар.

— Я всегда всех мальчишек сражаю наповал, — дернула она плечиком, — а чем ему не угодила Директория?

— Видишь ли, его пока не приняли в совет. Не внушил, так сказать, доверия.

— Мне тоже не внушил, — Кантина поправила на талии узкое золотое платье, — это скорее шут балаганный, а не наследник.

— Тем не менее, он Прыгун. И очень мощный. Не шути с ним, Канти.

— Но тебе же он не соперник?

Эдгар нахмурился.

— В каком смысле?

— В том смысле, что наследником престола будешь ты, — заявила она.

— А если не буду? — посмотрел он на нее.

Кантина подошла, обвила руками его шею и приблизила губы к губам.

— Тогда я превращу твою жизнь в сплошной ад! Разве ты не знаешь, бледный землянин, какая я ужасная женщина?

— Пока в сплошной ад ты превратила мою спальню, — усмехнулся он, — ступить даже некуда…

Они долго целовались, как бы оттягивая момент выхода в банкетный зал. Но момент этот неминуемо наступил. Они пошли все вместе: нарядная малышка Аола, Фальг в своей красной жреческой тоге и с кинжалом за поясом, шикарная Кантина в золотом платье и браслетах и сам Эдгар. Состояние было как перед первым межзвездным прыжком, то в жар бросало, то в холод.

Банкетный зал сверкал позолотой, огромные люстры переливались, медленно вращаясь.

Накрытый стол источал ароматы и ждал. Гости тоже. Не дойдя вниз трех ступенек, пришлось остановиться, потому что внизу уже стеной выстроились изумленные родственники. Кантина нервно схватила Эдгара за руку и стиснула ее. Он поймал ужасный взгляд матери. Видимо, та уже обо всем догадалась.

— Как хорошо, что вы все тут собрались! — через силу улыбнулся он, — я хочу вам сообщить одно важное известие…

От волнения язык отсох, дыхание сбилось. Он сглотнул, собираясь с силами.

— Какое? — прозвучал в полной тишине грозный голос деда.

Эта угроза в его голосе разозлила Эдгара.

— А такое! — с вызовом заявил он, — это моя жена! А это мои дети. Прошу любить и жаловать.

Самое страшное, казалось бы, было сделано. Только тишина почему-то стояла полная и какая-то нескончаемая.

— Вы что, не поняли? — обвел он всех взглядом, — это моя семья.

Все потрясенно молчали. Он ждал взрыва. Не знал только, кто взорвется первым: грозный дед, нервная бабуля или остолбеневший Верховный Правитель. Но это оказалась мать. Она вышла вперед с побелевшим от злости лицом.

— И этой храмовой сучке еще хватает наглости являться нам на глаза?!

— Мама!

— Что мама?! Может, ты еще захочешь, чтоб мы сели с ней за один стол?!

— Я люблю ее!

— Ты дурак!

— Мама!

— Как ты посмел привести эту стерву в наш дом?! Она что, совсем тебя разума лишила? И памяти? Что ей тут нужно?! Никогда не думала, что ты можешь быть таким идиотом, Эд!

Фальг схватился за рукоять кинжала, слов он не понимал, но и так всё было очевидно.

Аола захныкала.

— А я не знал, что ты можешь ругаться как торговка, — сказал Эдгар с досадой.

— Твоя шутка не удалась, Эд, — высказался Руэрто.

Дед молчал. И отец молчал. Но на лицах у них всё было написано.

— Это не шутка, — заявил Эдгар, — и я не идиот. Я двадцать лет ждал, пока тот кошмар забудется. Больше не могу.

— Какой кошмар? — спросила изумленная Миранда.

— Какой? — Ингерда повернулась к ней, — это та самая жрица, которая приговорила Зелу к смерти!

— О, боже…

— А этот негодяй на ней женится!

— Бабулю?! — возмущенно вытаращился Герц, у него даже парик встал дыбом, — к смерти?!

Что тут происходит, я не понял?!

— Я могу жениться на ком хочу, — заявил Эдгар.

— Можешь, — наконец высказался дед, в тоне его ничего хорошего не было, — только не смей даже близко подходить к нашему дому. Ни с женой, ни без жены.

— И в моем доме тоже чтобы духу ее не было! — добавила Ингерда.

— Да поймите вы! — Эдгар искал хоть одно сочувствующее лицо, но не находил, — двадцать лет прошло! Всё изменилось сто раз! И Кантина тоже!

— Ты что, всерьез думаешь, что эта тритайская змея тебя любит? — с презрением сказала мать, — что она вообще способна кого-то любить?

— Замолчи, ма! Ты же ничего не знаешь!

— Знаю! Она нашла принца и идиота в одном лице. Такое тоже, к сожалению, встречается!

Только с чего она взяла, что мы все тут тоже круглые идиоты?

— Я думала, у меня один придурочный брат, — фыркнула Риция, — оказалось — оба.

— Отец! — теряя терпение, Эдгар умоляюще взглянул на Леция.

Тот всегда его поддерживал. Он вообще очень многое прощал своим сыновьям.

— Ты, в самом деле, так безумно ее любишь? — спросил он с какой-то обреченностью в голосе.

— С ней я счастлив, — ответил ему Эдгар, — и только с ней.

Бабуля отвернулась и быстро пошла к выходу. Герц бросился за ней, Флоренсия тоже.

Сердце от этого сжалось, но ничего уже поделать было нельзя. Эдгар только с обреченностью подумал, что всё оказалось еще хуже, чем он предполагал. Он обнял за плечи Фальга, тоже готового взорваться.

— В конце концов, я имею право быть счастливым, — заявил он.

Леций вышел вперед, оттесняя Ингерду.

— Брачные контракты между аппирами и лисвисами не предусмотрены. Такого в истории вселенной еще не было. Мы не сможем оформить ваш брак официально.

— Плевать!

— Тебе. А твоей жене? Она согласна с тем, что официально она тебе никто и никаких прав на твою собственность не имеет?

— Согласна.

— А ты сначала переведи ей то, что я сказал.

Кантина подхватила на руки ревущую Аолу.

— Напрасно вы думаете, что я стою тут и ничего не понимаю, — заявила она, — примерно этого я и ожидала. Эдвааль действительно идиот, что понадеялся на вашу мудрость и великодушие… пожалуй, нам лучше жить на Вилиале, Эд. Не правда ли?

— Как это на Вилиале?! — снова выступила вперед Ингерда.

— Ноги моей в твоем дворце не будет, Инвээла, — надменно заявила ей Кантина, — у меня есть своя планета и свои дворцы. Не делайте тут из меня бедную родственницу. Очень-то мне хотелось оставаться в вашей аппирской дыре!

— Эд! — совсем растерялась мать.

— Она права, — с вызовом сказал Эдгар, — раз так, то нам всем будет лучше на Вилиале.

Ищите себе нового Советника по Контактам. Поумнее.

— Я тебя не гоню, — хмуро взглянул на него Леций, — и мать погорячилась. Разумеется, ты можешь жениться, на ком хочешь. И жить можешь, где хочешь. Это твой дом…

Он отвернулся и, тяжело ступая, вышел вслед за бабулей. Даже по походке было видно, какой ценой далось ему его великодушие. Вслед за ним удалилась и возмущенная Ингерда.

Снова повисла напряженная тишина.

— Чертовы Прыгуны, — нарушил ее Нрис, — на ком только не женятся! Но ты всех переплюнул, Эдвааль. Давай что ли выпьем по такому случаю?

— Надеюсь, ты сам не притащишь какую-нибудь медузу из туманности Волчий Хвост? — обернулся к нему Азол Кера.

— А что? Дурной пример заразителен! Если попадется красивая медуза…

— Дети, наверное, голодные, — вставила Миранда, — Кантина, давайте угостим девочку? Что она любит?

— Да всё она любит, — вздохнула Кантина.

Дышать стало немного легче. Эдгар вместе с Фальгом подошел к столу, где Руэрто уже разливал из графина коньяк. Ольгерд хмуро наблюдал за ним, но бокал все-таки взял.

— Только посмей свалить отсюда совсем, — сказал он, — я еще с твоими прошлыми делами не разобрался. Понапривез с Земли черте кого… впрочем, ты и с Вилиалы притащил не лучше.

Этот черный динозавренок сейчас кого-нибудь пырнет.

Фальг не понимал по-аппирски. Он сверкнул желтыми глазками, выпустил рукоять кинжала и уверенно взял бокал, предназначенный для Конса. Конс так и застыл с протянутой рукой.

— Ого! — усмехнулся Руэрто, — кажется, у нас будет еще один собутыльник!

— Чему ты радуешься, не понимаю? — раздраженно дернула плечиком Риция, — мало нам Герца? А если этот головорез еще хуже?

— Хуже Герца не бывает, — успокоил ее Ольгерд, — тебе наливать?

— Наливайте, — вздохнула она и протянула пустой бокал.

— Дед, а ты? — посмотрел на деда Эдгар.

— Лети-ка ты лучше на свою Вилиалу, — хмуро ответил тот.

На другое можно было и не надеяться. Это была их история: его, деда и бабули. Других она мало касалась. Эдгару показалось, что он снова летит после оплеухи через весь зал обнимать сбитую курильницу. На спине выступил холодный пот.

— Не хочешь ты меня понять, дед.

Ричард тяжело вздохнул.

— Я тебя понимаю… А то б давно убил.

Он тоже направился к дверям.

— За что люблю Директорию, — усмехнулся ему вслед Руэрто, — это за то, что в ней всегда раскол. По любому поводу!.. Не кисни, Эд. Жена у тебя, конечно, стерва. Зато пацан классный!

А это самое главное…

— У меня два пацана, — сказал Эдгар устало, — один в больнице.

— Вообще-то… — Руэрто наклонился к самому уху Эдгара, — уж лучше б ты сообщил, что на Вилиале война.

— И ты туда же! — поморщился Эдгар.

— Еще бы! Теперь Леций с удвоенной силой захочет потомства от меня. А я пока еще с ума не сошел.

Он посмотрел на Анастеллу. Прелестная дочка Кера не замечала его в упор. Она сидела рядом с матерью по другую сторону стола и пыталась накормить хнычущую зеленую куколку.

Свои пышные белые волосы она коротко постригла и теперь была похожа на мальчишку.

— О чем шепчетесь? — наклонился к ним Ольгерд.

Их пьющая троица наконец-то была в сборе. Он подставил свой бокал.

— О войне, — усмехнулся Руэрто.

— Да, уж лучше б война…

— Заткнитесь, — фыркнул Эдгар, — вы просто глупцы и грязные завистники.

— Да уж, конечно!

— Ол, давай измажем его тортом? — предложил Руэрто, — всё равно его никто не ест.

— Лучше зеленым соусом, — сказал Оорл, — он ведь у нас теперь почти что лисвис!

— А может, прирежем его из зависти? У него сразу два сына, а у нас и по одному не наскребется. Совсем обнаглел!

— Он скоро сам повесится. Или этот чертенок с кинжалом его прирежет.

— Я так и знал, — Эдгар вздохнул и поднял бокал, — что вы меня любите, уважаете и поддерживаете. Спасибо вам, дорогие друзья!

Вообще вся эта история с женитьбой Руэрто не нравилась. Как, впрочем, и никому из присутствующих. Одним махом этот шустрый молодожен умудрился рассорить полдинастии.

Можно было не сомневаться, что Ингерда теперь поругается с Лецием, а Зела с Ричардом. Герц, как фанатичный обожатель своей бабули, впадет в очередной протест и перестанет слушаться даже старшего брата, единственного человека, которого он когда-либо слушался. Риция будет ревновать своего Ольгерда к Кантине по той простой причине, что она ревнует его ко всем красивым женщинам… А им с Ольгердом предстоит потерять классного собутыльника, потому как, какой же из порядочного семьянина собутыльник?

— Слушай, семьянин, — сказал Нрис, выразительно откручивая Эдгару пуговицу на камзоле, — если ты сегодня вечером не явишься ко мне, в убогую обитель старого холостяка, то я буду считать тебя потерянным для общества. Понял?

— Идет, — на удивление шустро согласился Эдгар, — я вам должен сообщить кое-что очень важное.

— Как?! — схватился за сердце Руэрто, — еще?!

— Он и тебе привез зеленую жену с выводком лягушат, — усмехнулся Ольгерд.

— Мне и белой не надо! Я лучше за него порадуюсь!

— Кончайте вы ваши шутки! — разозлился наконец Эдгар, — надоело!

— Извини, а кто всё это начал? Кто всех нас тут собрал?

— Катись ты!

Дальше они видели только спину нервного молодожена.

— Он не придет, — покачал головой Ольгерд, — все-таки первая брачная ночь на Пьелле.

— Посмотри на него, — усмехнулся Руэрто, — судя по его усталой роже, брачных ночей у него было больше, чем нужно… слушай, как он умудряется спать с лисвийкой? Они ж как кипяток?

— Вечером спросим. Если придет.

Анастелла взглянула мельком и отвернулась. Ее розовое ушко пылало, выбиваясь из коротких светлых завитушек. Он был пьян, поэтому подошел к ней. Поэтому наклонился прямо к этому нежному ушку.

— Ты меня вообще не собираешься замечать, Стелла?

Она вздрогнула и покраснела еще больше.

— Тебя трудно не заметить. Ты разодет как павлин.

— И на том спасибо.

— Пожалуйста.

Короткий получился разговор и глупый. Сначала он еще порывался объяснить ей, что тогда в вестибюле общежития все произошло случайно. Но потом подумал: зачем? Он всё равно пошел потом к Оливии. Эта дьяволица интересовала его гораздо больше, чем прелестная юная художница, как бы это ни было досадно для всех окружающих.

Он посмотрел на Кантину и подумал, что Эдгара в чем-то понимает. Дьяволицы как-то по- особому привлекательны, особенно, если они еще и стервы.

За окнами быстро стемнело. Мокрый снег прилипал к стеклам, словно пытаясь заглянуть в яркий и торжественный зал. Гости, те, кто не ушел сразу, начали расходиться. Этот момент всегда навевал на Руэрто грусть. Он ненавидел, когда праздник кончался, когда разлетались друзья, и наступала внезапная тишина.

— До вечера, — сказал он Эдгару, на этот раз серьезно, — нам тоже есть, что тебе порассказать.

— Уверен, мои новости покруче.

— Ты и сам покруче, — снова не удержался от насмешки Руэрто, — куда уж нам с Ольгердом!

Улетели Кера, потом семейство Конса, потом Ольгерд с Рицией. Нрис стоял один посреди огромного зала и чувствовал, что ему совершенно не хочется возвращаться одному в свой дом, в свой роскошный, утонченный, увешанный картинами и утыканный голограммами музей.

Скорее уж тянуло на кладбище.

За окном становилось всё сквернее. Он выпил еще рюмку на дорожку, сунул в карман уцелевший лимон и, зажмурившись, точно в ледяную воду, прыгнул в вестибюль женского общежития.

Время было подходящее: занятия в университете уже закончились, а вечерняя смена в Центре еще не началась. Студенточки деловито шмыгали по коридорам в халатах и тапочках, с кастрюлями подмышкой, с питательными масками на лицах и с полотенцами на головах. Эту изнанку девичьей жизни ему, пожалуй, видеть не следовало.

Оливия долго не открывала, но он уже чувствовал, что она там, за дверью. Что-то тянуло его сюда неумолимо, то ли загадка, то ли непонятная опасность, то ли мокрый снег за окном и внезапный приступ одиночества. А может, просто бутылка коньяка, распитая на троих.

Наконец дверь отворилась. Дьяволица стояла с мокрыми волосами, в желтеньком халатике за двадцать юн, потертом, порванно-зашитом и почти прозрачном.

— Не хотела вас впускать, — сказала она, — но потом поняла, что вы же всё равно войдете.

У нее уютно горела простая лампочка в красном абажуре над кухонным столиком, и пахло чем-то жареным.

— Я уже вошел, — сказал он, глядя ей в глаза.

— Пока только в мою комнату, — усмехнулась эта бестия.

— Да? — оторопел он от такой наглости.

— И то без приглашения, — добавила она.

— По такому поводу, может, заваришь мне чаю?

— Вы только за этим пришли?

— Нет, конечно. Но надо же с чего-то начать?

Оливия взяла со стола чайник и подошла к раковине. Мокрые волосы были гладко зачесаны назад, отчего она казалась старше и строже. Еще старше и еще строже. Порой он забывал, что перед ним юная девушка.

— Чай я вам, конечно, заварю. Но ни на что другое не рассчитывайте.

— На что другое? — усмехнулся Руэрто.

Это действительно было забавно: он, Прыгун, один из аппирских правителей, владелец замков на многих планетах, а заодно и наложниц в этих замках, сидел в казенной комнатушке у какой-то студентки в заштопанном халате да еще и выслушивал от нее заблаговременный отказ!

— На то, — раздраженно сказала Оливия, — вы все хотите у меня что-то выведать. Кто я, что я… И мне это надоело. Я вам ничего не скажу, так и знайте.

— Вон что… — Нрис вынул из кармана лимон и положил его на стол, — мед у тебя есть?

— Мед?

— Да. Лимон с медом помогает от простуды.

— Спасибо. Но я уже здорова.

— А это мне, — он убедительно кашлянул, — я больной.

— Больной? — удивленно повернулась к нему Олли.

— Прыгуны тоже не железные.

— Вы больше похожи на пьяного.

Она была совершенно невыносима и этим отличалась от всех остальных женщин.

Пожалуй, никто, кроме матери, не смел с ним так разговаривать.

— Лекарство было на спирту, — соврал он и закашлялся надолго для большей убедительности.

— И вы… пришли ко мне лечиться?

— Я сам не знаю, зачем пришел.

Он сел. Он и в самом деле не знал, зачем пришел и зачем сидит сейчас под тусклым красным абажуром.

— Подождите…

Оливия вздохнула, деловито полезла в кухонный шкафчик и достала оттуда баночки с травами. Она выставила их на стол и стала по ложке насыпать в стакан.

— А температура есть?

— Нет. Пока только горло.

— Мерзкая осень. То дожди, то слякоть.

Сладко запахло заваренной травой, даже голова закружилась от этого запаха.

— Ах, да, мед… — Оливия снова отошла к шкафчику, потом поставила банку на стол, потом совершенно неожиданно встала сзади и положила ему руки на шею.

— Здесь болит?

Ладони у нее были горячими как компресс. И грудь, и живот, которыми она прижалась к его спине, тоже полыхали жаром как духовка.

— Угу, — кивнул он.

— Вечно ходишь без шарфа. Неужели так трудно замотать горло! А шапку? Наверно, тоже не носишь? Все Прыгуны — пижоны! Думают, что они боги… а сопли у них такие же, как у всех остальных!

Он ошалел от очередной ее перемены, даже сказать ничего не мог, только сидел и наслаждался давно забытым состоянием из детства и юности, когда нежные поглаживания матери сопровождались ее бесконечным ворчанием.

— А голова не болит?

Она даже пальцы запустила ему в волосы как мать. У Руэрто озноб пробежал по коже, ему показалось, что за спиной его стоит Сия. Чего только не померещится спьяну! Но, во всяком случае, он понял, что так притягивает его к этой дьяволице. Она ему не дочь. По генам они даже близко не родственники. Но она еще хуже. Она слишком напоминает ему его мать!

Руэрто взял ее руки, от пальцев уже шло голубое свечение. Сия тоже снимала ему боль «голубой плазмой».

— И давно у тебя это? — спросил он хрипло.

— Здесь началось, на Пьелле.

— И тебе не интересно, откуда это?

— Ну вот! — Оливия вырвала свои руки и недовольно села за другой край стола, — всё сначала! Лечись-ка ты лучше чаем!

Льюис стоял у окна и смотрел на окна женского корпуса. У Олли горел свет в окошке, тусклая красная лампа. Проще было, когда она жила за стенкой. Можно было прямо в шлепанцах завалиться к ней и всё рассказать!

Рассказать хотелось многое. Просто невозможно было носить в себе столько! Другие планеты: Тритай, Вилиала, Шеор… а главное, у него появился отец, и какой отец!

Странно было после всего, что случилось, просто ходить на занятия и на практику, есть в буфете, болтать с приятелями ни о чем, а потом сидеть в своей комнатушке и с тоской смотреть в снежное окно.

Приятелей было много, но вряд ли кто-то понял бы его! Да и не поверил бы никто. Глупо объяснять непосвященному, что такое межзвездный прыжок, что происходит с тобой в черной трубе, в которую стремительно падаешь, и что чувствуешь потом, под чужим небом.

Отец снова исчез по своим делам, и Льюис временно потерял смысл существования. Он ждал его возвращения. И в этой тоске ожидания и в распирающем желании с кем-то поделиться, он вдруг понял, что есть приятель, который его поймет. Есть! И просто создан для этого.

Льюис застегнул куртку, набил полные карманы денег и отправился в «Корку апельсина».

Ему казалось, что прошло уже сто лет, после того как он жалким, брошенным щенком притащился сюда, спастись от самого себя.

— Твой Рыжий прихватил трех девиц и отчалил, — сказал ему бармен.

— Трех? — поморщился Льюис.

— Между прочим, он пьян и не в духе.

— Он всегда пьян и не в духе.

Бармен загоготал. Сзади тут же пристроились два вампира, делая вид, что пьют коктейль.

Эти уроды чувствовали Прыгуна за километр! Льюис молча раскидал их синей сферой и отправился на городскую квартиру Герца. В последний раз он врезал наследному принцу по зубам и даже не извинился. Это немного смущало.

Свет в окнах горел, а разбитую вывеску напротив так и не починили. Когда-то его это потрясло… Он поднялся пешком на третий этаж, вытер ноги о коврик и вежливо, как простой смертный, позвонил. Открыла полуголая девица с сигаретой в оранжевых губах и обалдело уставилась на него.

— Тебе кого, малыш?

— Рыжий здесь?

Из гостиной донеслись визги и хохот.

— Он сейчас занят.

— Я не помешаю, — сказал Льюис и направился в комнату.

Увиденная картина несколько отличалась от того, что он ожидал тут застать. Посреди комнаты стояла совершенно голая девушка, дико разрисованная краской с головы до ног, а Герц ходил вокруг нее с кисточками и доводил свое творение до совершенства. Сам он тоже напоминал перепачканное огородное пугало, а вместо парика на этот раз на нем была желтая шапка с петушиным гребнем из ярко-красных перьев.

— Какие гости! — вытаращился он, — каким ветром тебя занесло, Ангелочек?!

— Скучно без тебя, — признался Льюис, — ты извини меня за тот раз. Я даже не знаю, как это получилось.

— Классно получилось, — усмехнулся Герц, — до сих пор челюсть болит.

Он был действительно пьян. Но не зол. Льюис с раскаянием потупился.

— Что же мне делать?

— Как что? — пожал перепачканным плечом Рыжий, — раздевайся, раз пришел. Ты какую хочешь девочку: цветную или нет? Знаешь, мне так они все надоели! Дай, думаю, раскрашу для разнообразия. Как тебе, нравится?

— Местами…

— А та будет вся зеленая, — Герц кивнул на вторую голую девицу, лениво развалившуюся на кровати и ожидающую своей очереди, — представляешь, мой брат, негодяй, женился на лисвийке. Я красивей змеи не видел… Вся родня в шоке! Тебе Рики еще не жаловалась?

— Н-нет.

— Скандал полный!

Открывшая дверь девица подошла сзади и стала снимать с Льюиса куртку.

— Господи! Где только штампуют таких красивых мальчиков, — томно простонала она, — чур, я первая!

Он брезгливо отстранился.

— Слушай, Герц, а можно их убрать отсюда?

— Совсем? — усмехнулся тот.

— Совсем. И побыстрее.

— Запросто.

Бросив кисти прямо на пол, наследный принц сунул руки в карманы своих заляпанных шорт, покачнулся и весело сказал:

— Дамы! Чтоб вас сдуло через три секунды! Бутылки можете с собой прихватить.

— А мыться? — визгнула раскрашенная.

— У тебя что, дома воды нет?

— Козел ты, Рыжий!

— Я страшен в гневе, — напомнил он.

Девицы, очевидно, это знали. Они подхватили свою одежку, а заодно и бутылки со стола и шустро выскочили на лестницу. Уже оттуда донеслись их недвусмысленные выкрики относительно импотенции, умственной неполноценности и сексуальной ориентации оставшихся.

Герц только рассмеялся.

— Ну? — уставился он на Льюиса, — и как мы будем развлекаться?

Льюис еще не пришел в себя от таких резких перемен в обстановке, к тому же выкрики девиц смутили его еще больше. Это было отвратительно, что став Прыгуном, он никак не мог избавиться от застенчивости!

— Может, поговорим? — предложил он, перешагивая через пятна краски на полу.

— Опять? — принц поморщился, — ты однообразен! — он упал на кровать животом вверх и раскинул руки.

— Я хотел тебе рассказать кое-что, — присел рядом Льюис, — тебе будет интересно.

— Милый! У меня столько новостей, что меня уже ничем не удивишь!

— Эдгар Оорл женился на лисвийке? Это правда?

— Правда. Ужасная, кошмарная правда нашей ужасной, кошмарной действительности.

— Но разве такое бывает?

— В нашей семейке еще не такое бывает. Ты еще не знаешь, какая она оказалась сука… А я еще самолично перетащил ее змееныша вместе со зверинцем… Нет, с нашей семейкой не соскучишься!

— Ты говорил, что Прыгуны только вы?

— Ну да.

— А я… знаю еще одного, — заявил Льюис.

Про дядю Роя он, как было велено, молчал.

— Не свисти, — усмехнулся Герц.

— Это правда.

— Да? И кто же это?

— А ты никому не проболтаешься?

— Я вообще-то болтун. Но когда меня просят, я молчу.

Льюис стиснул руки. Оказалось, что совсем не просто об этом сказать.

— Представляешь, я тоже Прыгун, — наконец признался он, — и мне от этого так странно… просто не знаю, как жить.

Герц сел. Лицо его озадаченно вытянулось.

— Ты так мало похож на вруна, Ангелочек, что, наверно, заболел. Вот что делает с людьми несчастная любовь! Бедный мальчик! Возомнил себя Прыгуном… Что ж, и такое бывает.

Называется мания величия.

— Но это в самом деле правда.

— Тебе кофе? Или коньячку? А конфетку хочешь, малыш?

— Герц…

— Всё хорошо, детка. Всё в порядке. Нагнись, я тебя поцелую!

— Иди ты к черту!

Льюис невольно начал злиться, а при этом теперь его распирало от энергии.

— Ого! — Рыжий неожиданно подскочил и отполз на противоположный край кровати, — что это с тобой?!

— Злюсь.

— Чтоб я сдох! Ты фонишь как синий прожектор! Может, я уже допился до чертиков?

— Говорю тебе, я Прыгун! — раздраженно повторил Льюис.

— А я тогда кто? — ухмыльнулся Герц, — шизофреник?

Через полчаса он поверил. Правда, для этого пришлось расколоть синей сферой все светильники и дверцы буфета.

— Мама родная… — наследник стряхнул с покрывала осколки плафонов и словно в ознобе в него замотался, — вон ты кто! А я-то думаю, что ты мне так нравишься, Ангелочек! А мы, оказывается, родственники!

— Да никакие мы не родственники, — в который раз объяснил Льюис.

Он-то знал, что его отец — представитель совсем другой, еще не известной людям цивилизации.

— Я всем родственник, — заявил Герц, — и Индендра, и этим Оорлам, что б им пусто было. Я плод, так сказать, совместных усилий.

— Но я-то нет!

— А кто же ты, по-твоему?

— Я просто другой!

— Как это, другой?

— Ну, я не знаю…

Герц принес подсвечник из другой комнаты, руки его дрожали, когда он подносил пламя зажигалки к свечкам.

— Вот и я не знаю. И с мамочкой твоей темная история. Она что, тоже была какая-то особенная?

— Возможно, — хмуро сказал Льюис, — я об этом ничего не знал.

— А как ты вообще допер, что ты Прыгун?

— Разозлился, — соврал Льюис, хотя был недалек от истины.

— А! Ну, это бывает! Я как разозлюсь, у меня тоже клапаны срывает.

— Вот и у меня сорвало.

— Это я заметил! Я сразу понял, что ты только прикидываешься ягненком. Когда ты мне врезал в коридоре. Прям как дед…

— Извини, — еще раз повторил Льюис.

— А прыгать тоже сам научился?

— А чего там сложного?

— Вообще-то ничего. Но отец меня учил. Жаль, что ты у нас сирота… да ты не огорчайся! Я тебе буду и за папу, и за маму. Хочешь?

Он стоял с подсвечником, замотанный в покрывало и с петушиным гребнем на голове. В нем смешалось зловещее и нелепое, дьявольское и шутовское, великое и мелкое. Он был замечательный.

— А за друга? — спросил Льюис.

— И за брата, — кивнул наследник престола, — мой-то, как оказалось, полный кретин.

7

Вокруг столицы стояли лагеря наемников. Даже близко подойти к городу было невозможно. Правда, Синтии это не касалось. Она, как обычно, привязала лапарга в лесу неподалеку, потом вспомнила, что больше не вернется, и отпустила его совсем. И пошла пешком по рыхлому снегу. Трудности плотного мира уже не пугали ее, долго оставаться в нем она не собиралась.

Лапарг еще долго бежал за ней, не понимая своей внезапной свободы. Она стала невидимой, но зверь упорно бежал на ее запах.

— Пошел! — в который раз крикнула она, срываясь уже на визг, потом подошла, прослезилась и поцеловала его в теплую мохнатую морду, — ну иди же, милый. Не мучь меня, иди!

Слезы капали и остывали не ветру. Она растерла их по щекам колючей варежкой. Слабость ей была не нужна.

Возле лагеря лапарга поймали, посчитали, что хозяин убит. А хозяйка вздохнула и побрела дальше по глубокому, вязкому снегу.

Было не столько холодно, сколько ветрено и промозгло. Наемники сидели у костров, поглощали свою ужасную пищу из убитых и зажаренных на огне животных, пили вино и громко гоготали. Царь Ихтох обещал хорошо заплатить им, Лафред был схвачен, дуплоги обессилены. Чего им было опасаться?

Синтия с трудом держала поле невидимости, холод и слякоть отвлекали. Иногда ей казалось, что эти пьяные дикие рожи смотрят прямо на нее. Казалось, что и ее сейчас поймают, разденут, свяжут и поджарят на костре. Сами рурги были более культурные, а эти дикари с юга мало чем отличались от дуплогов с севера.

Когда лагерь закончился, Синтия вместе с повозками прошла в городские ворота. Она добралась до базы и почти упала на руки Тиберию.

— Наконец-то, — сказал он с облегчением, — я уж и сам за тобой собрался. Твоим дуплогам не поздоровится.

— Да, я видела эти рожи.

Она села к камину, протягивая к пламени окоченевшие руки.

— А где Леган?

— У царя. Вошел наконец к нему в доверие.

— Как ему это удалось?

— Победил на конкурсе придворных поэтов.

— И это — во время осады?

— У двора своя жизнь.

— Наверно, потому дуплоги и дошли до самых стен столицы.

— Знаешь, — Тиберий присел рядом, задумчиво поглаживая бороду, — тут события будут развиваться очень интересно. Ихтох слаб и в войнах ничего не понимает. Рурги практически повержены. А наемники сильны. И у них есть свои предводители. После того, как они уничтожат дуплогов, рургам самим не поздоровится.

— Как всё это надоело! — вздохнула Синтия.

— Это жизнь, моя дорогая, — усмехнулся Тиберий, — это история.

— Их история, — уточнила она.

— Мы в свое время тоже прошли через это.

— Какой ужас…

— Тебе пора возвращаться, Синти.

— Да, я знаю. Я не выдерживаю всего этого кошмара.

— Не все могут работать в Центре Погружений. Это не твоя профессия, детка.

— Спасибо, что напомнил.

Через час явился Леган. Он отряхнул с шапки снег и уставился на Синтию своими раскосыми, наглыми глазами.

— Наконец-то! А я уж думал, что ты хочешь изучить все прелести разгрома.

— Еще неизвестно, кто кого разгромит, — недовольно отвернулась она.

— У твоих дикарей никаких шансов, — весело заявил он, разве что случится чудо.

— Может, и случится.

— Не смеши меня.

Он был нелепо одет в полосатую робу до пят, увешан ожерельями и браслетами и почти налысо выбрит. Всё по моде царского двора.

— Ты тоже смешон, — сказала Синтия раздраженно.

— Это моя рабочая одежда, — ответил он наставительно, — я здесь на работе.

— Читаешь стишки обжирающимся придворным, в то время как у стен города наемники и дуплоги?

— Да, — Леган внимательно посмотрел на нее, — и что?

— Извини, — она отвела взгляд, — я просто раздражена.

— Это я вижу.

— Где Лафред? Что с ним?

— Я только придворный поэт, дорогая.

— Это всё, что ты мне можешь сообщить?

— Слухи, конечно, ходят по двору. — Леган уселся в резное кресло и лениво закинул ногу на ногу, — говорят, повторной казни не будет. Его принимают за самозванца, поэтому считают, что такой роскоши, как публичная казнь, он не достоин. Его просто расчленят на куски, голову пошлют Улпарду, а остальные части — другим вождям.

— Варвары!

— Почему? Для них это очень мудрое решение. После такой акции второго самозванца уже не появится.

В Легана хотелось запустить обгоревшей головней. А за окном тем временем быстро сгущались оранжевые сумерки. В комнате стало таинственно и красиво, языки огня плясали по изгибам отполированного дерева, кривая, несимметричная мебель приобрела какие-то особые очертания. Странный это был мир: такой утонченный, замысловато-сказочный и такой жестокий!

После сеанса связи с Центром Погружений, они поужинали. Леган переоделся из своей полосатой рубахи с ожерельями в костюм простого горожанина и стал наконец похож на мужчину.

— Длинных поэм они не любят, — непринужденно рассказывал он, — зато обожают всякие заумные четырехстишия. Бедным поэтам их надо помнить целый миллион, чтобы на весь вечер хватило. Я, конечно, не помню. Я их на ходу сочиняю.

«За белым дымом — красный дым, За красным дымом — черный дым, За черным дымом — истины нагой ускользающая тень…

О, постой! Я задыхаюсь в черном дыму!» «Река без конца, река без начала, Река без ширины и глубины!

Но тону в ней и старею, покрываясь сединой…

О, не неси меня, река, так стремительно за крутой поворот!»

— Ты и в самом деле поэт, — усмехнулась Синтия.

— «Женщина родила меня в муках, Женщина открыла мне путь наслаждения, Женщина дала мне сыновей моих и дочерей…

О, почему же я так ненавижу тебя, о, женщина?!»

— Можешь ненавидеть меня, сколько угодно, — согласно кивнула она, — скажи только, где Лафред.

— Не скажу, — жестко посмотрел на нее Леган, — чтобы ты не наделала глупостей, женщина.

Она ответила ему таким же непримиримым взглядом.

— Я ведь всё равно его найду. Ты же знаешь.

— Ты не можешь больше вмешиваться в ход истории, Синтия. Твоя жалость уже преступна.

Хочешь ты этого или нет, твоего Лафреда разрубят на куски.

Жутко было всё это выслушивать.

— Знаю, — сказала она, скрипя зубами, — я не собираюсь вмешиваться в историю. Мне нужно только повидаться с ним перед смертью.

— Зачем?

— Как зачем? Проститься!

— Она права, — вступился за нее Тиберий, — почему бы и нет?

— Она что-то опять задумала, — возразил Леган, — только нам не признается. Посмотри на нее. У нее же взгляд фанатички! Она выведет его из тюрьмы, он снова вернется в свое войско…

Ну, уж нет!

— Она не сможет его вывести. Центр Погружений контролирует каждый ее шаг.

— Значит, она еще что-то придумала!

Синтия прервала их спор.

— Да, — жестко сказала она, — я придумала. Я убью его сама. Убью без боли. А тело его останется, и пусть его рубят хоть на тысячу кусков. Я не вмешаюсь в ход истории.

— В Хаахе три тюрьмы, — хмуро сказал Леган после долгой паузы, — насколько я знаю, твой дикарь в Скорбной Обители, где маринуют неугодных пожизненно. Ему это, конечно, не грозит.

— В Скорбной Обители? — повторила Синтия, даже язык не поворачивался это название произнести, — где это?

— Вниз по улице Краснодеревщиков до самой площади Павших Рыцарей. Там увидишь нечто вроде огромной бочки, окруженной частоколом. Это и есть Обитель.

Она огляделась вокруг, прощаясь со сказочным миром из резного дерева, который когда-то показался ей грубым и неуклюжим, посмотрела на Тиберия и Легана, встала и сняла с вешалки свой полушубок.

— Не ждите меня. Моя командировка сегодня закончится.

— Как?! — Леган вскочил.

— Очень просто, — улыбнулась она, в кармане платья у нее лежали таблетки Кристиана и скальпель, — наш шеф об этом позаботился.

— Синти… тебе же еще рано.

— Да нет. В самый раз. Мне больше нечего тут делать, Лег.

Они стояли возле двери, раскосые глаза Легана с глубинной досадой смотрели на нее.

— Ты выстилала ложе лепестками цветов, Ты омывала тело в самых чистых ручьях, Ты внимала речам самых мудрых мудрецов…

Так почему же ты уходишь по тропе дикого зверя, о, женщина?

Она шла «по тропе дикого зверя» вниз по улице Краснодеревщиков, и мокрый снег летел в лицо, тая на щеках. Город затих перед новым штурмом, прохожих почти не было, окошки светились тускло, за ними мелькали бледные, перепуганные лица. Ей жаль было бедных рургов, жаль было и обреченных дуплогов… и вообще она не могла разобраться, кто из них прав, кто виноват. У каждого народа была своя жестокая правда, нагая истина, как выразился Леган. И эта нагая истина была уродлива и беспощадна! Всем хотелось есть, пить и размножаться. Даже за счет других.

Скорбная Обитель и правда напоминала огромную бочку. Она была деревянная, как и все строения в Плобле, сделанная из толстых бревен, плотно, как зубы людоеда, подогнанных друг к другу. В этих бревнах кое-где были прорублены маленькие щелки окон. Сердце сжалось от жути и боли. Где-то, за одним из этих окошек, томился Лафред!

Сквозь стены ее матрикат, включая платье, проходил достаточно свободно. А полушубок был настоящий, не матричный, его пришлось бросить у частокола. Холод сразу навалился на плечи, как будто только того и ждал. Поежившись, она пересекла внутренний двор и вошла прямо в закрытые ворота тюрьмы.

Стены не были ей преградой, да и для охранников она могла быть невидимой. Она была богиней на этой несчастной дикой планете, но она не знала, где именно находится Лафред. Все двери были одинаковы, толстые деревянные двери, обитые бронзовыми решетками. Она заходила за каждую и видела заросших, тощих, выживших из ума стариков, давно забывших, что где-то за пределами их вонючих темниц существует совсем другая жизнь. Кошмарное было место — эта Скорбная Обитель!

Синтия поняла, что долго она этого выдержать не сможет. К тому же искать с таким успехом можно хоть до утра. Она решила пойти на крайние меры, если не воспротивится Центр Погружений, который четко отслеживает невмешательство. Какое-то время Синтия еще сомневалась, но тут услышала дикий крик и, уже не раздумывая, бросилась туда.

Она очутилась в пыточной. Палачи были рослые и плечистые, а несчастный подследственный, которого привязали к пыточному столбу — худенький юнец, в глазах у него был полный ужас, по лицу струился пот, тело трепетало. Синтия сама чуть в обморок не упала, когда увидела соответствующий набор инструментов, далеко не похожий на ее медицинский.

В дальнем углу за столом сидел еще один рург в полосатой робе и ожерельях, он зевал и почесывал бритый затылок.

— Так о чем они говорили, Юлзурхаах? Вспоминай быстрее!

— Не знаю! — весь дрожа, выкрикнул несчастный парнишка, — я ничего не слышал!

— Не упрямься, глупец. Всё равно мы всё узнаем… только ты уже не сможешь ни ходить, ни жевать.

— Я, правда, не знаю! Ну, сами посудите, какой вор будет мешкать, если услышит голоса? Я как услышал, сразу и выскочил в окно!

— Так ты совсем не любопытен?

— Я же вор, а не шпион!

— Что ж, твое любопытство мы сейчас проверим.

Полосатый встал. Палач с раскаленными щипцами тоже.

— Отвечай в последний раз, о чем была беседа, негодяй!

Больше ждать Синтия не стала. Мучений она насмотрелась уже достаточно. Палачи разлетелись по углам как мешки с соломой да там и остались. А перед опешившим делопроизводителем она явилась во плоти.

— Боги свирепые! — завопил он, пятясь к стене, — царица тьмы и ночи!

— Замолчи, — сказала она строго, его волю она подчинила себе сразу, как только заглянула ему в глаза, — сейчас ты пойдешь со мной и покажешь мне, где Лафред.

— Самозванец, госпожа?

— Да. Самозванец.

— Он глубоко в подвале, госпожа.

— Ничего. Спустимся в подвал.

Делопроизводитель покорно, мелкими шажками двинулся к дверям.

— А я? — вытаращенными глазами уставился на нее парнишка.

Синтия подошла к нему.

— Ты вор?

— Вор, — заморгал он.

— Я запрещаю тебе воровать. Во веки веков.

— Конечно-конечно! Больше никогда! Ни за что!

Синтия скальпелем разрезала ему веревки. Руки у бедного мальчишки повисли как плети.

— Возьми, — она надела ему на распухший мизинец свое кольцо, заряжая его мыслеграммой, — примерно час ты будешь невидим. Выбирайся через любую щель, как умеешь. Там, за частоколом, с той стороны лежит полушубок… если его, конечно, кто-нибудь не подобрал.

Юлзурхаах стоял, изумленно вращая глазами.

— Ты богиня, госпожа?

— Да, — ответила она, — богиня жалости, — улыбнулась и погладила его по плечу.

Хоть кого-то, хоть несчастного воришку, но она все-таки спасла! Терять времени он не стал и быстро выскочил за дверь, сверкая грязными пятками. Синтия посмотрела на палачей, которые уже заворочались, и тоже торопливо вышла в темный коридор.

В подвал вела крутая каменная лестница без перил, совершенно темная. Внизу коридоры тускло освещались редкими, коптящими лампами. Одну Синтия сняла, чтобы не очутиться в полной тьме. Рука с лампой дрожала от волнения, и в такт ей дрожали их шагающие тени на дощатых стенах подземелья.

Двери все были одинаковые, но ее проводник без колебаний остановился у одной, в самом конце длинного коридора.

— Здесь самозванец, госпожа.

— Ты уверен?

— Я сам отправил его сюда после допроса.

— Допроса?!

— Это было еще утром, госпожа. Теперь он, наверно, уже очнулся… а может, и нет.

— Открывай!

— У меня нет ключа, госпожа.

Синтия прислонилась лбом к дверному косяку. Она вдруг подумала, что не сможет войти в эту дверь. Не сможет увидеть, что эти мерзавцы сделали с Лафредом.

— Ступай! — резко обернулась она к своему провожатому, — и забудь, всё, что связано со мной. Возвращайся к своим палачам!

Скоро его мелкие шажки смолкли в глубине коридора. Зловещая жуть подземелья обступила ее со всех сторон. Это была их жизнь, обычные будни чудовищного, дикого мира на заре развития. И всё это надо было встречать с пониманием, с отстраненным хладнокровием богини.

Ключ ей был не нужен. Синтия взглядом расплавила замок вместе с куском двери. Потом толкнула дверь ногой и вошла, держа перед собой лампу в дрожащей руке.

Картина из тьмы вырвалась беспощадная: ее любимый в мокрой, окровавленной рубахе лежал вниз лицом на присыпанном соломой земляном полу. Она с ужасом взглянула на его раздробленные пальцы и чуть не уронила лампу.

— Лафред, — тихо позвала она, опускаясь рядом, — очнись, прошу тебя.

Он не очнулся. Стараясь не причинять ему лишней боли, она перевернула его на спину, положила его голову себе на колени, убрала прилипшие к лицу косматые волосы, погладила холодный, влажный лоб.

— Очнись! Пожалуйста!

Он открыл глаза, но говорить так и не смог, только посмотрел измученно.

— Скоро всё кончится, — улыбнулась она сквозь слезы, — я никому тебя не отдам… Они искалечили твое тело. Это ничего. Оно тебе больше не понадобится.

Лафред снова закрыл глаза и сдавленно простонал.

— Сейчас! — она торопливо полезла в карман за таблетками, — потерпи немного, сейчас всё кончится… проглоти вот это. Мы уйдем отсюда вместе. И навсегда! Уйдем из этого кошмарного мира!

В углу стоял чан с водой. Синтия зачерпнула воды в ковш и поднесла Лафреду. Он с трудом проглотил таблетки и обессилено лег на солому.

— Я очень тебя люблю, — грустно улыбнулась она и достала скальпель.

Сначала у нее была мысль перерезать вены на руках, но потом она подумала, что это будет слишком долго. Ей нельзя было отставать от Лафреда. По всем законам этого чудовищного мира она поднесла лезвие к горлу и полоснула себя по артерии. Боль оказалась слишком сильной, чтобы почувствовать ее сразу, она пришла потом, а сначала был лишь шок.

Кровь захлестала на платье и на руки, голова закружилась. Матрикат стал каким-то ватным, и сознание стало медленно отдаляться от него. Синтия легла на Лафреда, обняла его, прижалась щекой к его щеке и постаралась слиться с ним в одно целое.

Кристиан таким опытом не делился, но она и сама представляла, что такое полное проникновение. Когда плотные тела перестали им мешать, это удалось довольно быстро. Ведь они любили друг друга.

Это было полное блаженство! Их кружило в едином вихре, они были единым облаком, они летали и растворялись в каком-то неизвестном сиреневом пространстве.

— Где мы? — спросил ее голос Лафреда.

— Далеко от твоей тюрьмы! — ответила она.

— Мы мертвы?

— Смерти нет!

— Знаю. Я уже бывал в Долине Теней. Ты меня вытащила оттуда.

— Я и сейчас тебя не пущу!

Она говорила это от отчаяния, от полной уверенности, что не сможет жить без Лафреда, что должна быть во Вселенной какая-то высшая справедливость, что они достаточно страдали, и самое страшное для них уже позади… а потом они из сиреневого мира оказались в черном тоннеле, и невидимая сила стала разъединять их, разлучать их, раздирать их пополам. И это было страшнее боли!

Синтия не представляла, что это будет так ужасно.

— Держись за меня! — умоляла она Лафреда, — потерпи! Я с тобой, я не выпущу тебя! Умоляю тебя, держись!

Прохождение через тоннель обычно длилось несколько секунд и было весьма неприятным занятием, зависание же в нем оказалось просто невозможным для терпения. Мало кто из эрхов вообще имел такой опыт. Она напрягла всю свою волю, чтобы выдержать муку, и всю свою силу, чтобы не выпустить Лафреда.

Их неумолимо раздирало. В какой-то момент она осознала, что они уже два отдельных существа и только цепляются друг за друга коченеющими руками. Ее уносило вверх, его — вниз, если вообще тут можно было говорить о верхе и низе. Незыблемые законы мироздания были беспощадны.

Только сейчас она поняла, какое отчаяние испытал Кристиан, когда упустил свою Астафею, какой ничтожной пылинкой он себя почувствовал, несмотря на свое могущество! Это там, на дикой планете, в плотном мире они были богами! А здесь, на пересечении миров, оказались послушными песчинками мироздания, такими же безвольно подчиненными верховным законам, как атомы, кварки и элементарные вихри.

— Я… я всё равно тебя найду! — в отчаянии простонала она, глядя ему в глаза, — я тебя люблю!

— Прощай, Синтия, — измученно улыбнулся Лафред и сам отпустил руки.

— Не-ет! — завопила она на весь тоннель, на всю неумолимую вселенную.

И в ту же секунду вихрем понеслась в непостижимую даль своего мира.

В стартовом зале Центра Погружений мягко мерцал голубой свет. Она лежала в середине прозрачного яйца, из которого начинала когда-то свой спуск. Ее легкое, послушное теперь тело свернулось клубком от отчаяния. Дежурные операторы выждали допустимую паузу, потом помогли ей выбраться. Они привыкли, что многие возвращались из плотного мира в шоке, поэтому ничему не удивлялись.

— Всё в порядке? — приветливо улыбнулась золотоволосая девушка в салатовом платье, — или хотите пройти процедуру реабилитации?

Синтия схватилась за горло, ей казалось, что из артерии всё еще хлещет кровь.

— Я хочу домой, — проговорила она.

— Нет-нет. Еще сутки вы останетесь в Центре. Мы должны понаблюдать за вашим состоянием.

— Сутки?..

За окнами накатывал на белый песчаный берег изумрудный океан. Ослепительно-голубое небо простиралось над ним до бесконечно далекого горизонта. Планета была огромная.

— Хотите пока искупаться? — спросила девушка-оператор, — или полетать над океаном? Это полезно.

— Летать? — тупо посмотрела на нее Синтия, — разве я умею летать?

Риция вернулась с работы поздно. Дом был пуст и темен, слуг они не держали, а Льюис так и не согласился жить у них. Да и как тут согласишься, когда по дому ходит хмурый Ольгерд и всем своим видом источает недовольство?

— А Эдгар вообще-то молодец, — подумала она, заваривая себе кофе, — взял и усыновил троих ребят, ни на что не посмотрел! Чего же я-то всё время боюсь?

Впрочем, она понимала, что для брата это проще. Он мужчина. А если она усыновит ребенка, то тем самым окончательно признается в своем бесплодии.

Грустные мысли отбивали аппетит. День был тяжелый, обеда у отца не получилось, восьмое кресло ей пришлось испытывать самой, но есть всё равно не хотелось. Оставив недопитую чашку, она прошла в спальню, переоделась в домашний халат, потом снова распахнула его перед зеркалом.

Лицо было по-прежнему красиво, а тело — как у подростка. Какое-то маленькое, кукольное, ненастоящее тело. Игрушечное. И поэтому неспособное никого родить. Как она завидовала в такие минуты простым женщинам, обычным, некрасивым, не Прыгуньям, не богиням, не дочерям правителей… но настоящим!

— Глупости, — одернула она себя и запахнулась, — работы полно, а мне опять лезет в голову всякая чушь! Это всё Эдгар со своим семейством!.. А девчушка прехорошенькая, такая маленькая и ест так забавно…

В гостиной раздался грохот опрокинутой мебели и возмущенные нецензурные вопли.

Риция уже догадалась, кто бы это мог быть, но почему-то даже обрадовалась. Очень ей надоели одинокие вечера в пустом доме.

— Что ты расставила свои горшки посреди комнаты! Приличному Прыгуну и приземлиться некуда!

Пьяный братец стоял над опрокинутой стойкой для цветов, горшки с просыпанной землей валялись у него в ногах, обутых в шикарные белые сапоги. На этих сапогах его великолепие и кончалось. Штаны были полосатые и застиранные, меховая куртка с проплешинами, шарф невозможно-малиновый, а раскраска на лице желтовато-синяя, как застарелый синяк. Риции в очередной раз захотелось запихнуть его под душ и хорошенько отмыть.

— Ступай осторожней, — предупредила она, — а то развезешь грязь по всему ковру.

Он посмотрел с недоумением.

— У тебя что, мало ковров?

— У меня — один, — сухо сказала она.

— Скучные вы ребята, Оорлы. Всё у вас по одному!

— Ты зачем явился?

— А что? — Герц прошел к дивану и раскинулся на нем с хозяйским видом, — надо же тебя как-то развлечь, дорогая! Твой-то пьянствует с Эдгаром у Руэрто, обмывает женитьбу племянника и до утра вряд ли появится.

— У них серьезный разговор, — возразила Риция.

— Об чем? — усмехнулся он, вытягивая ноги, — об том, как трахать лисвийку? Мне это тоже интересно!

— Господи, когда ты только заткнешься? — обречено вздохнула она.

— Да что ты! Я еще и не начинал!

— Могу себе представить, что будет дальше!

— У меня к тебе тоже серьезный разговор, сестрица. Мы все нынче серьезные. Так что, поболтаем?

— От тебя воняет краской, — недовольно сказала она.

— Знаю, — Герц поморщился, — самому надоело.

— Так пойди же, в конце концов, помойся! — уцепилась Риция за эту возможность, — по тебе давно мочалка плачет.

— А ты потрешь мне спинку, дорогая?

Пьяные голубые глаза нагло смотрели на нее.

— Потру, — разозлилась она, — я тебе что хочешь потру, только марш в ванну!

Братец лениво поднялся, потянулся, хрустнув суставами, и скрылся в ванной комнате.

Оттуда сразу раздался шум льющейся воды. Риция подумала через минуту: а не в одежде ли и сапогах он завалился в воду? От него ведь всего можно было ожидать! И бросилась следом.

Сапоги валялись на полу, куртка висела на крючке, парик устроился на перевернутом кувшине, а сам Аггерцед Арктур Индендра усиленно терся мочалкой, стоя под душем. Она тихонько прикрыла дверь и пошла на кухню.

Потом он сидел за столом, притихший, отмытый и как будто даже протрезвевший, и глотал неразбавленный вишневый компот, глотал так искренне и жадно, как это делают маленькие дети.

— Если честно, я сегодня испытал шок, — признался он, облизываясь, — раньше думал, что меня уже ничто не проймет.

— Я тоже, — согласно кивнула Риция, — мы все в шоке от выходки Эдгара, особенно отец. Он даже разговаривать ни с кем не в состоянии. Дождался наследников!

— Почему бы тебе его не успокоить? — уставился на нее притихший было Герц наглыми голубыми глазами.

— Ты о чем? — нахмурилась она.

— Чего ты тянешь, я не пойму? Боишься разоблачения что ли?

— Герц, ты о чем?

— Послушай… передо мной-то хоть комедию не ломай, сестрица. Я ведь был на Земле, кое- что разнюхал. И потом… я же не слепой. Не понимаю, почему другие этого не видят!

— Чего не видят? — спросила она упавшим голосом, сердце болезненно сжалось.

— Что они похожи как два идиота! — раздраженно сказал Герц, — что внутри, что снаружи.

Наверно, поэтому и терпеть друг друга не могут.

Риция закрыла лицо руками. Ей захотелось куда-нибудь провалиться или просто выбежать из кухни.

— Замолчи! Сейчас же замолчи!

— И не собираюсь! Ты ненормальная, Рики. Почему ты не скажешь Ольгерду, что это его сын?

— Как?! Как я ему теперь скажу?!

— А что такого?

— Тогда ведь всё придется рассказывать. И какая я была дура, и какая я была дрянь…

Ей показалось, что волна тошноты поднимается откуда-то из глубины и затопляет ее с головой, так что невозможно уже дышать.

— Я жажду услышать эту темную историю, — заявил Герц, отодвигая банку с компотом, — тем более что дело касается моего брата. Ведь Льюис — мой брат, это так?

— Двоюродный, — вздохнула Риция.

— Он мне нравится. Хоть он и Оорл.

— В каком смысле?

— Во всех, дорогая. Но он такой же зануда, как и его папаша. С ним можно только дружить.

Риция вздохнула с некоторым облегчением. Как ни пыталась она уберечь своего воспитанника от влияния наследника, ей это не удалось.

— Он замечательный мальчик, — сказала она.

— Ты даже не подозреваешь, насколько он замечательный, — усмехнулся Герц.

— Ты о чем? — снова нахмурилась она, — намеки развращенного братца ей совершенно не нравились.

— Твой малыш — Прыгун. Наверняка какой-нибудь из тигров: то ли черный, то ли белый… У этих Оорлов всё так запутано!

— Льюис?! — изумилась она.

— А как ты думаешь, я допер, чей он сын?.. Вот это был шок, я тебе скажу!

— Подожди, — Риция нервно схватила брата за руку, — я ничего не понимаю!

— А что тут понимать? — пожал он плечом, — мальчик вырос, вошел в пору сексуального расцвета, поперла энергия…

— Но ведь так не бывает, Герц. Мы с тобой Прыгуны с детства.

— Это мы. А эти Оорлы все какие-то заторможенные. Да они и цветов не видят, куда им до нас!

— Бедный мальчик! — Риция чуть не вскочила, — он же наверняка не знает, что с этим делать!

— Не волнуйтесь, тетенька, уже знает, — усмехнулся брат.

— Уже?!

— Конечно! Он пришел ко мне. Ко мне, а не к тебе, заметь.

— Представляю, чему ты его научил!

— Тому, чему твой деревянный Оорл его вряд ли научит.

— Я так и знала… ты просто невыносим, Герц.

— Неужели? — голубые глаза брата невинно заморгали, — однако я всё еще жажду услышать вашу кровавую историю, моя святая сестрица.

От этого определения Рицию передернуло.

— Послушай, — она посмотрела на него строго, — я не имею к убийству никакого отношения.

Это я тебе уже говорила.

— Тогда почему ты молчишь до сих пор?

— Да потому что всё не так просто.

— Жизнь вообще чертовски запутанная штука, детка. Ну и что?

— Так ты хочешь знать всю правду?

— Разумеется.

— Всю правду без прикрас о своей дорогой сестре?

— Да.

Риция стиснула руки, стыдливо потупилась, но потом переборола себя и с вызовом посмотрела брату в глаза.

— Ты думаешь, что я просто бесплодна, Герц? Просто не могу родить ребенка, и всё?

— Да. А что тут еще можно накрутить?

— Ничего. Просто я не женщина. И не мужчина. Я гермафродит.

Герц присвистнул.

— Как тетка Сия что ли?

— Да. Как тетя Сия.

— Ничего себе…

— Я постоянно принимаю гормоны и живу в вечном страхе, что однажды они перестанут помогать мне. Это мучило меня всегда, всю жизнь…

В глазах защипало.

— Успокойся, Рики, — брат снова взял ее за руку, — лично мне всё равно, какого ты пола, я тебя и так люблю.

— Да тебе вообще всё равно, кто какого пола, — усмехнулась она сквозь слезы.

— Да, я славный малый.

— Если б тетя Сия не оказалась таким чудовищем, возможно, я уже смирилась бы с этим. Но мне… как тебе объяснить… мне до сих пор ужасно стыдно, что я такая.

— Но ведь Ольгерд всё равно любит тебя!

— Я знаю, — Риция тяжело вздохнула, вспоминая о самом больном, — дело в том, что до меня у него была другая женщина, земная, нормальная, здоровая. И с ней он собирался вернуться на Землю. Я ужасно ревновала. Я даже боялась ее. Ведь она была ему гораздо ближе, чем я.

— Анна Тапиа?

— Да. Все звали ее Синела. У нее были огромные синие глаза. Я ужасно завидовала ей.

Сейчас, когда я смотрю на Льюиса, мне всё время вспоминаются ее глаза…

— Чему завидовать, Рики? Он же остался с тобой?

— Если б я не оказалась такой дрянью, он бы не остался! Я до последней минуты не верила, и мне надо было убедиться, что у них всё кончено, что он не будет посещать ее на Земле… В общем, я была у нее перед отлетом, и мы долго говорили. Ты не представляешь, что это была за женщина! Она даже не злилась на меня! И она призналась мне, что беременна, и ей хватит и этого. Я чуть не умерла тогда! — Риция снова закрыла лицо руками, — и я ничего ему не рассказала. Синела не хотела, чтоб он знал, но я-то могла рассказать! А я была такая жадная, такая завистливая, такая хитрая…

Она встала и спрыснула щеки холодной водой из-под крана.

— Собственно, ну и что? — пожал плечами Герц.

— А тебе и не понять, — сказал она, — в нас течет гнилая кровь, братец. Мы все врем, хитрим, изворачиваемся, плетем интриги, предаем, даже убиваем… для нас это в порядке вещей. А земляне другие. И Оорлы другие. За это ты их и не любишь.

— И что твоя святая Анна? — усмехнулся Герц.

— Улетела на Землю. На корабле познакомилась с торговым агентом Брюсом Тапиа и скоро вышла за него замуж. Я успокоилась. Я тогда надеялась, что у нас будут свои дети.

— А через пару лет снова завелась?

— Да. Завелась. К тому же Брюс погиб. Тоже, между прочим, странная смерть. Не так часто на кораблях случаются пожары. Такое впечатление, что кто-то специально хотел оставить мальчишку сиротой. Но это не я!

— Да-а-а, — задумчиво протянул Герц, — ценный мальчишка. Прыгун, сын самого Оорла!

— Да кто об этом мог знать?! — воскликнула Риция.

— Вот и я думаю.

— Синела никому не говорила, даже Брюсу.

— Однако кто-то же ее задушил. И причина теперь очевидна — Льюис.

— Похоже.

— Кому же это он мог понадобиться? И зачем?

— Даже представить не могу.

— У тебя плохо с воображением, сестра. Оно у тебя включается только тогда, когда надо приревновать своего мужа. Ведь Прыгун — это сила, это власть, это информация, это транспорт, в конце концов. Если приручить такого монстра с детства, то потом им очень даже можно попользоваться.

— Да-да, — пробормотала Риция, ей не хотелось отвечать на очередную его шпильку про ревность к мужу, — Эд говорил, что есть какой-то дядя Рой, весьма странный тип, который опекает его с детства. И который сделал всё, чтобы Льюис попал на Пьеллу.

— К папочке поближе?

— Выходит, так.

— У этого дяди Роя полное алиби, — сказал Герц поразмыслив, — я видел документы, — его в день убийства вообще не было на Земле. Он был на G7 Змееносца, участвовал в аукционе и даже приобрел там какую-то расписную кастрюлю с тремя ручками. Это отснято тринадцатью камерами… и потом, это ж наглость просто непомерная: убить мамашу и всю жизнь сюсюкать с сыночком, как ни в чем не бывало! Даже нам, подлым Индендра с нашей гнилой кровью, такое не снилось!

— Откуда ты знаешь, — вздохнула Риция, — что кому снится.

— Послушай, — Герц резко повернулся к ней, — по-моему, пора всё рассказать. И отцу, и Ольгерду.

— Рассказать, что я всю жизнь его обманывала? — содрогнулась она, — думаешь, это так просто?

— Не думаю. Только не хочу, чтобы нашего парня использовали против нас же. Он мне слишком нравится! И он мой брат!

— Герц! Умоляю тебя. Не спеши!

— А чего тянуть, я не понимаю?

— Я не могу так сразу. Мы с Ольгердом скоро отправимся в отпуск, на Землю. Там я ему всё и расскажу.

— До чего все бабы дуры, — покачал головой брат, — да твой благоверный будет скакать от радости, когда узнает, что у него есть наследник!

— Герц, он его терпеть не может, — всхлипнула Риция.

— Он и меня терпеть не может. Он вообще зануда, твой Оорл. Пора его встряхнуть хорошенько!

— Я умоляю тебя, Герц!

— Ты тоже редкая зануда.

— Не спорю. Только прошу тебя…

Брат поднялся из-за стола, сонно потягиваясь.

— Ладно. Я пока за ним понаблюдаю. Куда он от меня денется… К тому же наш Ангелочек на пакости органически не способен.

— Это точно, — сквозь слезы улыбнулась Риция.

— Только ты тогда тоже молчи, поняла? О том, что он Прыгун, знаю только я. Я ему слово дал молчать.

— Хорошо же ты держишь свое слово!

— Еще бы! — Герц нагнулся и поцеловал ее в щеку, — я-то молчу. Это говорит моя гнилая кровь!

Она умылась, разобрала постель и легла. Даже свет погасила, но сон, как и аппетит, отсутствовал. Риция была так взволнована, что слышала торопливые удары своего сердца, стоило ей только приложить ухо к подушке. Льюис — Прыгун! Льюис настоящий Оорл! Такой же белый тигр как его отец! От этого можно было с ума сойти.

Риция чуть не задохнулась от радости, но потом ей снова захотелось кусать подушку оттого, что она-то тут ни при чем. Это сын не ее. Это сын Синелы. И если б Ольгерд улетел тогда с ней, то у него могло бы быть несколько сыновей и дочерей, как он и мечтал.

Часа в три ночи муж вернулся. Ей по-прежнему не спалось, а от радости она постепенно перешла к полному отчаянию и злости на судьбу.

— Можешь включить свет, — сказала она, — я не сплю.

— До сих пор?

Он повернул регулятор на тускло-красный свет и торопливо стал освобождаться от надоевших застежек. Почему-то она каждый раз удивлялась, что это ее муж, как будто присвоила себе чужое.

— Какой уж тут сон, Ол.

— Тебя так расстроило явление Кантины?

— А тебя нет?

— У меня других проблем хватает. В конце концов, Эдгару с ней жить, а не нам. Пусть он и мучается.

— Он расстроил отца.

Ольгерд устало улыбнулся и сел рядом с ней.

— А кто у нас вообще женился без скандала? Вспомни нас, вспомни самого Леция. А когда Кера объявил, что любит Миранду, твой отец вообще рухнул на ступеньки, помнишь? А потом месяц слонялся по лесам. Тут хоть на ногах устоял, и то спасибо!

— Бедный папа, — усмехнулась Риция, — у него теперь зеленые внуки! Представляешь, если они потом переженятся на маражских медузах, то будет полное вселенское братство.

— А ты против вселенского братства?

— Нет. Я только против вселенской глупости.

— От глупости мы все не застрахованы.

Его горячее тело наконец оказалось рядом, губы слились с ее губами. Злость, волнение, отчаяние сделали ее необычайно нервной и страстной.

— Когда мы отправимся в отпуск? — спросила она потом, не выпуская его из объятий и всё еще наслаждаясь его теплом.

— Скоро, — улыбнулся Ольгерд.

— Я хочу в Дельфиний Остров.

— Я тоже.

— Вот проведем эксперимент и всё бросим, хорошо? Я свой Центр, ты свои раскопки.

Медовый месяц у них прошел на Земле, в Дельфиньем Острове. Риция вспоминала об этом, как о совершенно невозможном счастье, которое затопляло ее так же как океанский прибой крохотную ракушку.

— Кстати о твоем Центре, — серьезно сказал Ольгерд, — у меня есть тревожные новости.

Эдгар кое-что порассказал.

— Эдгар? — удивилась она.

— Да. Твои аппиры разработали новое оружие, которое теперь воплощается на Тритае.

— Что?!

Отпускное настроение сразу пропало. Океанский прибой отхлынул. Риция села, возмущенно глядя на спокойно лежащего мужа. Его лицо в красном свете ночника было божественно красиво и величественно.

— С чего это он взял, что разработка велась в моем Центре?

— Больше просто негде, — пожал плечом Ольгерд, — да ты не волнуйся так. Ничего еще не случилось.

— А что за оружие?

— Рассогласователь времени. Скоро их наштампуют там целую партию и отправят куда-то на угнанных кораблях.

— Куда отправят, Ол?

— Этого Эд пока не знает. Возможно, на какой-то Шеор.

— Никогда не слышала о такой планете, — сказала Риция.

— О ней никто пока не слышал, но от этого не легче. Разработчиков оружия нужно срочно выявить, Рики.

— Да, конечно, — согласилась она, — завтра же этим займусь.

— И еще…

Ольгерд как будто немного смутился и даже закашлялся.

— Что еще? — насторожилась она, эти заминки не нравились ей больше всего.

— Оливию нужно отстранить от эксперимента, — хмуро сказал он.

От одного этого имени в его устах Рицию передернуло. Она давно заметила, что муж просто столбенеет в присутствии этой девицы. Да и вела она себя вызывающе.

— Это… это еще почему?

— Она связана с неким Роем, а он, как мы теперь выяснили, фигура весьма зловещая.

— Этот самый Рой?! — чуть не подпрыгнула Риция, только что речь шла о нем и Льюисе.

— Да. Мерзкий тип. Это он всё заварил на Тритае. Судя по всему, он Прыгун. Называет себя васком, хотя те давным-давно вымерли.

— Постой… но ведь и Оливия — васк.

— Вот именно. Они определенно связаны, и цель у них одна. Эту девушку даже близко нельзя подпускать к круговой установке.

— Ол, она всего лишь практикант. И вряд ли ей удастся испортить установку.

— Не забывай, что она гениальна.

Риция разозлилась окончательно.

— Эта выскочка больше строит из себя гениальную особу! — фыркнула она презрительно, — ничего в ней такого нет. Если хочешь, я попрошу ее наставника проверить хроносдвиговый узел, всё ли там в порядке. Он наверняка разберется… а отстранять ее от установки… не слишком ли много чести для такой мелкой сошки? И не насторожит ли это самого Роя?

— Пожалуй, ты права, — задумался Ольгерд, — если мы отстраним ее, Рой забьет тревогу.

Тогда остальных его сообщников мы никогда не найдем. Разве что твоего любимчика Льюиса.

— Льюиса?!

— Ну да. Он же тоже из команды этого Роя. Ему нельзя доверять, Рики.

— Ол!

— Надо бы обследовать твоего так называемого практиканта до последней молекулы. Под благовидным предлогом разумеется.

Риция почувствовала себя вдруг совершенно беспомощной. Она ни секунды не сомневалась, что Льюис не может оказаться сообщником дьявола, но как было объяснить это мужу? И как быть, когда по результатам обследования станет очевидным его родство с Оорлами? Ситуация получалась кошмарная, и она ничего не могла с этим поделать.

— Но он же… проходил медкомиссию на Земле, — проговорила она обречено.

— Земляне ни черта не понимают в васках! — поморщился муж, — к тому же этому Рою ничего не стоило подменить результаты анализов. Как хочешь, а мне не терпится вывести эту группу воскресших васков на чистую воду.

— По-моему, ты преувеличиваешь, — вздохнула она.

— Это не шутки, дорогая, — покачал своей божественной головой Ольгерд, — здесь пахнет вселенским заговором. Посмотри, как гениально этот Ангелочек втерся к тебе в доверие! Чуть не поселился в нашем доме! Зачем, как ты думаешь?

У нее даже слов для ответа не нашлось, только сердце сжалось и упало.

— Ол, он хороший мальчик. За что ты так не любишь его? — наконец проговорила она.

— Он слишком хороший, — раздраженно ответил Ольгерд, — просто тошнотворно. Таких не бывает. Поэтому сразу видно, что переигрывает.

— А если нет? Если он и в самом деле такой?

— Тогда… тогда он точно такой же идиот, как я в молодости. Это не многим лучше.

8

Антик молчал. Уже две недели молчал. Он сидел в желтой, цыплячьего цвета пижаме на больничной кровати и не поднимал глаз, как будто ничего не хотел видеть вокруг. Эдгар приносил ему книги, альбомы, фильмы и игры, но всё это лежало мертвым грузом на столе.

— Скоро мы тебя заберем, — сказал он как можно бодрее, — может даже, завтра, правда, Фальг?

Фальг кивнул. Юный жрец был одет в обычный термостат земного производства, но согласился только на кричаще-красный цвет, а за пояс прицепил свой кинжал. Вязаная шапка с козырьком делала его совсем неотразимым. В руках он держал новорожденного пятнистого скорлика.

— А у нас прибавление семейства, — улыбнулся Эдгар, — Зибзабсуэ наконец разродился, то есть разродилась. Вот, принесли тебе для компании. Нравится?

Фальг осторожно положил звереныша Антику на колени. Тот не поднял головы, но рука его с изящными длинными пальцами медленно прикоснулась к мягкой шерстке малыша. В этом движении появилась хоть какая-то жизнь.

— Как колено? — спросил Эдгар, — уже не болит?

Ответа не последовало.

— Кондор говорит, ты уже можешь ходить?

Антик едва заметно кивнул.

— Вот и отлично! Значит, скоро будешь бегать. А потом и танцевать.

Мальчишка поднял лицо и посмотрел на него. Эдгар увидел золотисто-карие, такие же как у Лауны глаза, совершенно не детские и полные бесконечной пустоты. И понял, что сказал глупость. Антик уже никогда не будет танцевать.

— А вообще и кроме танцев полно интересных дел, — добавил он.

Зеленые веки опустились.

— Ну, вот что… — Эдгар взглянул на часы, — у меня тут дела в больнице. Фальг, расскажи пока Антику, чем этого зверя кормить, а я скоро вернусь.

— Ладно, — пожал плечом Фальг, снял кепку, расстегнул молнию на животе и достал соответствующие принадлежности, — вот молочная смесь, вот бутылка, а вот соска. Он лакать не умеет.

На четвертом этаже этого корпуса проходили медосмотр студенты университета. Они толпились в коридорах и вестибюле, ожидая своей очереди. Эдгар протолкался в кабинет к Кондору и прикрыл за собой дверь.

— Ну что? Льюис Тапиа уже был?

— Был, — пронзительно взглянул на него брат.

— Ну? И что?

— А то, — Кондор поднялся из-за стола, — что нам еще обследовать двести студентов, и почти все они аппиры, а значит, у каждого какие-то медицинские отклонения. И всё это только для того, чтобы убедиться, что Льюис Тапиа — нормальный человек.

— Нормальный?

— Нормальный земной парень. Правда с повышенной энергетикой, но такое бывает в этом возрасте.

— Ты не врешь? — не поверил своим ушам Эдгар.

Кондор снова посмотрел на него строго.

— Он не васк. Эд. И не надейся. В том, что он землянин, я тебе ручаюсь.

— Слава богу! — с облегчением раскинул руки Эдгар, — прямо гора свалилась с плеч! Я прокололся с Оливией, но хоть с парнем-то всё в порядке. А то я уж собрался посыпать голову пеплом…

— У тебя гора с плеч, а у меня еще три дня вот такого столпотворения в больнице!

— Ну, извини!

— Исчезни, Эд. Не мешай работать.

Брат был как-то нетрадиционно невежлив. Обычно он всё делал с дежурной улыбкой и уж, тем более, никогда так откровенно не выгонял своих родственников. Очевидно, двести незапланированных пациентов в один день могут вывести из себя даже его.

— Работай-работай, — усмехнулся Эдгар, — от безделья мужики женятся, а это очень вредно!

Настроение улучшилось. Он никогда не сомневался в своих экспертных способностях и поэтому не мог смириться с тем, что не разглядел на Земле Оливию Солла. Льюис оказался обычным парнем, и это радовало. Гениальностью он не отличался, в Центр Связи попал чисто случайно. Вряд ли этот Рой делал на него ставку. Просто чисто по-человечески привязался к чужому мальчишке. В том, что такое возможно, Эдгар теперь не сомневался.

Накормленный скорлик крепко спал у Антика на коленях. Фальг что-то рассказывал, сидя у него на кровати. Наверно, у двух мальчишек-лисвисов беседа клеилась лучше.

— Ну как? — спросил Эдгар уже в коридоре, — поговорили?

— Он молчит, — сказал Фальг серьезно, — но это ничего. Он же всё слышит и всё понимает. И кивает иногда. Вы не переживайте, Эдвааль, ему просто нужно время.

— Конечно, малыш, — улыбнулся Эдгар и обнял его за плечи, — застегни молнию, а то замерзнешь.

Они прилетели в его резиденцию в посольском квартале. Там он выделил для своей семьи несколько комнат, потому что во дворце оставаться не было никакой возможности. В комнатах было жарко как в бане, а за запотевшими окнами без конца летел снег.

У Кантины сидели несколько лисвийских приятельниц из посольства и обсуждали, как обычно, ужасные условия Пьеллы и странные обычаи этих придурочных аппиров. В то, что Эдвааль ее муж, они, кажется, до сих пор не верили.

Он нарочно очень пылко и недвусмысленно ее поцеловал. От жары рубашка тут же взмокла.

— Здравствуйте, Советник, — заулыбались эти кумушки.

— Мое почтение, вэи.

Пятиминутный вежливый разговор его утомил. Эдгар извинился и прошел в другую комнату, где играла Аола.

— Но он ведь такой урод, — послышалось оттуда через полуприкрытую дверь, — совершенно белый! Как вы с ним живете, Кантинавээла?

— Отлично, — бодро ответила Кантина, — с ним никогда не соскучишься.

Эдгар перебрался в спальню и включил вентилятор. Жить в постоянной жаре было невозможно.

— Опять напускаешь холод? — заглянула к нему Кантина, свои точеные зеленые плечи она закутала в причудливо связанную шаль.

— Терпи, — усмехнулся он, — если не хочешь остаться без четвертого мужа.

Они обнялись и упали на кровать.

— Кто-то обещал мне дворец со всеми условиями, — сказала она со вздохом, — а что в итоге?

Живем в каком-то общежитии, мебель казенная, одна ванна на всех, гостей принять негде, муж вечно где-то пропадает, ночью сбегает спать в кабинет.

— Мне же надо чем-то дышать!

— Все мужчины — подлые обманщики. Я всегда это знала!

— Конечно! — склонился над ней Эдгар, — а я еще и урод!

— Творец Единосущный! С кем я связалась!

Они рассмеялись.

— Твои кумушки всё еще в шоке?

— Потихоньку привыкают, только удивляются, что мы живем не во дворце.

— Ты же сама не захотела.

— Не могу же я им рассказать, какая мегера твоя мамочка!

— Ну… это с твоей точки зрения.

— Негодяй…

Кантина резко притянула его голову к себе. Они катались по кровати и целовались и уже стали подумывать о горячей ванне, но в это время заглянула Аола и заявила, что хочет есть. И кукла Зеззи тоже.

— Никаких условий! — вздохнула Кантина и сползла с кровати, — пойдем, детка, я тебя накормлю. И куклу твою тоже.

— Потерпи, Канти, — поплелся за ней следом Эдгар, — вот покончу с делами и возьмусь за строительство дворца.

— С какими еще делами? — обернулась она.

— Да мне вообще-то пора возвращаться на Вилиалу, — признался он, — ты ведь уже немного освоилась, и Антика завтра выпишут.

— Как на Вилиалу?!

— Бугурвааль меня уже похоронил. Пора ему напомнить о себе. Как ты считаешь?

— Я считаю! — Кантина всплеснула своими прекрасными руками, — я считаю, что это просто свинство — затащить меня с детьми на другую планету, натравить на меня своих бешеных родственников, засунуть в какое-то общежитие, подсунуть мне чужого мальчишку, да еще и бросить меня при этом одну! С тобой и правда не соскучишься, Советник!

— Ну, прости, — он обнял ее, — это только временные трудности. Я скоро вернусь, и всё наладится.

— Муж-Прыгун, это еще хуже, чем муж-алкоголик, — вздохнула она, — того хоть в кабаке можно подобрать… А где тебя искать, скажи на милость?

Ольгерд еще раз спустился под километровую толщу льда во дворец царицы Нормаах. Она смотрела на него со стены тяжелым черным взглядом сквозь потеки и трещины. Ему казалось, что он вот-вот что-то поймет или прочтет в ее каменном взгляде. Кто такая Оливия? Почему она так похожа на древнюю царицу? Кто такой этот Рой? Неужели часть васков все-таки выжила в плотном мире, так и не перейдя в стадию скивров?

В приюте, из которого удочерили Оливию родители, значилось, что девочка — подкидыш.

Ниточка обрывалась. Единственной ниточкой был этот портрет.

Он вернулся к себе в кабинет, вывел на компьютере синтезированное объемное изображение царицы. Заменил древнее красное платье на рабочий комбинезон, снял корону, поправил прическу… получилась точная копия Оливии. Такое сходство было возможно только у сестер-близняшек или… Ольгерд почувствовал, как выступает холодный пот на спине… при клонировании.

Для клонирования достаточно одной клетки, в каждом ядре содержится вся информация о физическом теле. Надо только добыть эту клетку. Как? Как это возможно спустя сорок тысяч лет?

Он закурил и подошел к окну. От полярного дня его защищали синие фильтры, бесконечные синие снега тоскливо простирались до горизонта.

— Кому понадобилось клонировать царицу? — рассуждал он напряженно, — и зачем? Чтобы она участвовала в разработке нового оружия? Неужели эти несчастные скивры, разбросанные по всем мирам и изгнанные эрхами, опять что-то задумали? Им снова нужна Пьелла?.. Тогда это оружие полетит не какой-то там Шеор, оно полетит сюда!

Что-то было еще, что его тревожило, но он не успел понять это, потому что спиной почувствовал чей-то тяжелый взгляд и обернулся. В дверях стояла царица Нормаах. Бледная, в распахнутой шубе и с размотанным, почти до пола красным шарфом. Ольгерд вздрогнул.

Чувство было такое, будто она подслушала его мысли и явилась.

— Ты? — только и смог он выговорить, быстро подошел к компьютеру и убрал изображение, пока она его не увидела.

— Я. Здравствуйте.

Оливия мяла в руках меховую, боярскую шапочку, темные глаза ее глубоко ввалились, щеки совсем спали, губы нервно дергались. Что-то явно с ней было не так.

— В чем дело? — сухо спросил Ольгерд.

— Могу я… еще раз посмотреть на ту фреску? — спросила она.

В прошлый раз фреска не произвела на нее никакого впечатления, разве что разозлила.

— Можешь, — Ольгерд деловито расположился за столом, — только не со мной. Я найду тебе другого провожатого.

И потянулся к переговорнику.

— Не надо! — резко остановила его Олли, шагнула к нему и снова остановилась, — не надо другого! И вообще… ничего не надо.

— В каком смысле? — нахмурился он.

В синем свете фильтров ее бледное лицо со впалыми щеками казалось почти мертвым.

— Мне ничего не надо, кроме тебя. Вообще ничего, понимаешь? Я люблю тебя.

Девчонки влюблялись в него часто, он к этому привык. Но здесь было что-то совсем другое, здесь было чувство такое же сильное и непредсказуемое, как сама эта непостижимая женщина. Ольгерд весь напрягся как перед прыжком.

— Месяц назад ты утверждала, что ненавидишь, — напомнил он.

— Я люблю тебя.

Надо было как-то реагировать, а он медлил. Всё в ней было зловеще: ее сходство с царицей, ее связь с Роем, ее бледное лицо, ее впалые глаза, ее гениальность, ее страстность, перепады ее капризного настроения…

— Я устала, — измученно проговорила она и опустилась на пол, обняла его колени, уткнулась в них лицом, — я с ума схожу, я больше не могу тебя ненавидеть…

Он был в термостате, но даже сквозь него почувствовал жар ее ладоней и ее раскаленного лба.

— Может, ты заболела, Олли?

— Называй это, как хочешь, — вздохнула она.

— Знаешь что… ты встань. Пойдем на диван, поговорим.

— Никуда я не пойду.

Олли обняла его колени еще крепче. Ольгерд почувствовал себя в капкане. Никаких интимных отношений он с этой дьяволицей не хотел.

— Вообще-то я женат, — сказал он ей, как обычно отвечал своим несдержанным поклонницам.

Она подняла к нему бледное лицо, глаза раздраженно сверкали.

— Женат? А когда ты меня целовал вот здесь, ты об этом помнил?

— Олли, я люблю свою жену, — сказал он твердо.

— А меня? — она вцепилась ему в колени острыми ногтями, — меня ты тогда не любил?! Меня ты тогда не хотел?!

— Теперь уже не важно, что было тогда. Встань. И давай прекратим этот бесполезный разговор.

Жуткий у нее был в эту минуту взгляд. Дуги черных бровей надломились, на глаза навернулись злые слезы.

— Это всё, что ты мне можешь сказать? Это всё?

Он хотел сказать, что на самом деле колени у него дрожат, а сердце колотится, что он готов вытряхнуть ее из распахнутой шубы, из узкого комбинезона, из тонкого белья, впиться в ее горячее тело губами и зубами, разрядиться от мучительного напряжения последних месяцев, отомстить ей за ту звериную страсть, которую она ему внушает и даже за страх… но это были только издержки мужского несовершенства. И говорить о них не имело смысла.

— Напрасно ты прилетела в такую даль, — сказал он.

Ее глаза еще чего-то ждали от него, в них была и боль, и ненависть, и отчаяние. Ольгерд молчал, усмиряя стучащее сердце.

— Ну что ж, — она медленно поднялась, плечи ссутулились, как будто ее шуба весила тонну, — напрасно так напрасно. Больше не прилечу.

Потом он сидел совершенно опустошенный в своем кабинете и тупо гонял программу топологи раскопок во всех режимах масштабирования. Он ничего не видел в стереообъемах, перед глазами было только бледное лицо Олли.

Скивры, чертовы скивры… откуда они взяли генетический материал для создания таких вот демонических цариц? И зачем им понадобились именно васки? Ах, ну да, васки — их прямые предки, а аппиры им не годятся.

Ольгерд вспомнил давний разговор с Анзантой. Она рассказывала, что некоторые скивры предпочитают вернуться в плотный мир, но реально это невозможно, потому что матрикаты быстро распадаются, а воплощаться через рождение в аппирские тела они не могут, несостыковка у них с мутантами.

Это было так давно! Двадцать лет назад. Тогда за скандалом с Магустой все как-то забыли о попытках васков захватить планету. И забыли… Ольгерд чуть не подпрыгнул в своем вертящемся кресле… забыли о мумиях в подземелье Долины Лучников! Десять мумий древнейшей цивилизации, возможно, что и васков. Не за ними ли охотился Грэф?! Одна из них потом пропала.

Пропажа мумии тоже особой паники не вызвала, только недоумение: кому это старье могло понадобиться? А мумия, скорее всего, принадлежала царице Нормаах, сбежавшей от ледников на материк и вскоре там умершей. Никто не придал этому значения, а теперь эта воплощенная царица снова бродит по планете как сорок тысяч лет назад! И если это действительно так, то Оливия — пробный шар, так сказать, опытный экземпляр по внедрению.

От таких мыслей ему стало совсем не по себе. Он долго бродил по кабинету, сопоставляя разные факты и выкуривая сигарету за сигаретой, потом позвонил Лецию.

— Надо обсудить кое-что важное, — сказал он, — собери Директорию.

Эдгар собрался с духом и зашел к бабуле в гримерную. На его звонки она не отвечала, к дому дед запретил приближаться, да и не застать их было дома. Всё это было очень скверно, даже невыносимо. Он был так безоблачно счастлив с ними много-много детских лет!

Зела, как обычно, сидела у зеркала и расчесывала свои золотые волосы. Картина эта была до боли знакома. Сколько раз он видел ее в детстве! И сколько раз сидел у нее в ногах, перебирая и нюхая баночки с кремами и пудрами. Бабуля по-прежнему оставалась самой красивой женщиной во вселенной. После Кантины, конечно. Об этом и был их вечный спор.

— Ну что? Поговорим наконец? — спросил он, прислонившись к дверному косяку и не смея пройти дальше.

— О чем? — холодно спросила она, даже не поворачиваясь.

— Ты так быстро меня вычеркнула из своей жизни? Я ведь все-таки твой внук.

Зела повернула прекрасную голову и посмотрела совершенно далекими, чужими зелеными глазами. Таких глаз он у нее еще не видел.

— Ты мне вовсе не внук, Эдгар Оорл. У меня нет детей. А значит, нет и внуков. И вообще я одна.

— Да ты что, ба, — пробормотал он, — ты что говоришь?

— У меня больше нет родных, — усмехнулась Зела, — и нет друзей. Я думала, что я любима и что-то значу. Но оказалось, что я всем мешаю в театре, оказалось, что грязные сплетни обо мне никого из вас не волнуют, как будто так и надо… А женщину, которая хотела меня убить, вы приняли в свою семью. Тогда кто же я для вас? Просто кукла, которая уже не нужна? Которая отработала свой срок, только никак не состарится?.. Зачем ты пришел, Эд? Что ты хочешь от меня услышать? Поздравления с женитьбой?

Эдгар понял, что ему не повезло. Кантина была лишь последней каплей в череде бабулиных разочарований.

— Ба, — сказал он виновато, — я люблю тебя.

— Мне твои сказки о любви не нужны, — холодно ответила она, — и розы твои не нужны, я их сразу выбрасываю.

— Какие розы? — удивился Эдгар.

— Которыми ты усыпаешь мне дорогу от калитки к дому. Это глупо и пошло.

Эдгар удивился еще больше.

— Никаких роз я тебе не сыпал.

— Значит, это Герц, — пожала плечом Зела, — хотя он всегда предпочитал хризантемы.

Странно…

— Бабуля, — Эдгар все-таки прошел в гримерную, — прекрасная моя, давай помиримся. Я ведь не смогу так жить, честное слово! Я люблю тебя. И люблю Кантину. Ну что мне, разорваться?!

Он подходил к ней, но она буквально остановила его взглядом. Такой бабули он еще не знал. Зела всегда была для него воплощением красоты, любви, мягкости и нежности. И что за дьявол вселился теперь в эту женщину?

— Не разрывайся, — сказала она, — такое сокровище, как ты, я дарю ей целиком. А меня больше не смей называть бабулей. Мы с тобой не родственники.

— А как же? — совсем опешил он, — Зелой что ли?

— Мое имя Ла Кси. Никакой Зелы я не знаю. Ее придумал твой дед. Поигрался и забыл. Вот и я забыла.

Она резко встала, почти вскочила. Эдгар шагнул к ней с диким желанием схватить ее за плечи и трясти до тех пор, пока она, прежняя, не вернется.

— Ты хоть понимаешь, что происходит? — проговорил он с отчаянием, — ты в своем уме, бабуля? Ты что говоришь?!

— Мне больше нечего тебе сказать!

— Значит, у тебя все вокруг виноваты? — уже разозлился он, глядя в ее разгневанные глаза, — даже дед ее забыл! Дед!.. Ну, знаешь… меня можешь полоскать в любом дерьме, а деда не смей!

— Убирайся! — выкрикнула Зела, из ее расширенных глаз мгновенно брызнули слезы, — ты ничего в этом не понимаешь!

— Куда уж мне! — попятился он, — и пусть я полный идиот, и жена у меня стерва, но когда я стану старым, она не променяет меня на молодого любовника, как ты!

— Что?!

— Катись к своему мойщику каров, раз так! Теперь он — твоя семья!

Эдгар вышел, хлопнув дверью, и только потом сообразил, что же он наделал. Пришел помириться, а разругался вдрызг!

По дороге домой ему позвонил Леций и вызвал его на заседание Директории. Это как-то не вписывалось в планы и добавило лишних тревог. С чего бы это так срочно созывать Директорию? Эдгар задумался и решил все-таки проведать Кантину с детьми, а потом лететь во дворец. Разговор с бабулей порядком его расстроил. Нужна была реабилитация.

Дома было по-прежнему жарко и кучно: играли дети, копошились в корзине скорлики и лениво разгуливали по комнатам три царственных игуаны. Кантина делала Антику компресс на горло, утверждая, что он сразу простудился, как только вышел на этот ужасный мороз. Фальг оказался более закаленным и стойким к суровому климату. У него были только сопли.

— Вызови врача, — посоветовал Эдгар.

— Ты забыл, что я жрица? — усмехнулась она.

— Ты чудо, — он прижался щекой к ее щеке и крепко обнял, — Канти, а ты не променяешь меня на молодого любовника, когда я стану старым?

— Ого! — рассмеялась жрица, — как далеко ты заглянул! Да от такого ужасного мужа я сбегу гораздо раньше!

— Я тебя не отпущу, — сказал он.

— Не отпускай, — прошептала она ему в ухо, — никогда.

От этого шепота у него пробежала горячая волна по всему телу. Он понял, что снова счастлив не смотря ни на что.

— Разругался с бабулей окончательно, — признался он, наскоро глотая икорный паштет с маринованным тростником, — просто в лоскуты!

Кантина сидела напротив, сворачивая кренделечки из теста.

— Ты ожидал чего-то другого?

— Надеялся.

— Наивный!

— Просто привык, что она мне всё прощает.

— Ты что, до сих пор считаешь ее ангелом? Ваша белая богиня такая же стерва как и все.

— Канти!

— Что ты так подпрыгиваешь? Все женщины — стервы, особенно красивые. И я в том числе.

Ну и что?

— Как ты можешь говорить за всех? — возмутился Эдгар.

— Послушай, — Кантина пожала плечом и скатала очередной крендель, — мужчины на всех планетах одинаковые, в этом я уже убедилась. Женщины тоже. Все они хитры, все хотят власти и богатства и используют для этого мужчин, как ступеньки. И чем красивей женщина, тем круче у нее эти ступеньки.

— Это ты о себе, — проговорил он, разжевывая тростник.

— Конечно, — кивнула она, — а твоя бабуля чем лучше? Я тут о ней понаслушалась… Знаешь, почему мы с ней друг друга не выносим? Да потому что мы одинаковые! И, если хочешь знать, я ее прекрасно понимаю.

С этим Эдгар никак не мог согласиться.

— Не слушай всякий вздор, Канти, — сказал он, — ты такая, такой тебя и люблю. Но к бабуле твои теории никакого отношения не имеют.

— Ну-ну, давай, — усмехнулась Кантина, — боготвори ее дальше.

— Извини, — он подумал, что сейчас разругается и с женой, — я опаздываю на Директорию. И вообще… всё это никакого значения не имеет. Я люблю тебя.

— Знаю, — улыбнулась она, — когда вернешься?

— Поздно.

— Понятно. А что тебе приготовить на ужин? Что-нибудь аппирское?

— Горячую ванну, — усмехнулся Эдгар.

Черный полированный стол в зале заседаний сверкал отраженным светом. Эдгару давно хотелось прикрыть этот стол чем угодно, хоть старыми газетами, лишь бы не щуриться от блеска. Сверкали люстры, переливались костюмы правителей, искрились жемчужной пудрой отремонтированные после недавней выходки Герца стены. Как на празднике! Только разговор был не праздничный. От такого разговора почему-то знобило, и чесались кулаки.

— Бедная Пьелла, — вздохнул Леций, — когда только ее оставят в покое?

— Ты что, всему этому веришь? — насмешливо посмотрел на него Конс, — это всё домыслы Ольгерда. И только потому, что наша практикантка похожа на какую-то царицу! Конечно, всё это закручено довольно интересно, не спорю. Если вам скучно и нечего делать, можете развивать эту теорию и дальше.

— А оружейный цех на Тритае? — возмутился Эдгар, — от этого ты тоже отмахнешься?

— Не вижу никакой связи, — помотал головой Конс, — или в галактике мало оружейных цехов?

— А я вижу, — вмешался Руэрто, — это Рой. Мы не знаем, кто он, но затеял он что-то масштабное.

— Может, и затеял. Может, даже пользуется мозгами наших разработчиков в Центре Связи.

Но прямой угрозы Пьелле я не вижу. Нужно быть полным идиотом, чтобы сунуться на планету, где девять Прыгунов. Скорее всего, ему приглянулась какая-нибудь другая планета.

— А если нет?

— Что ж, пусть попробует.

Эдгар такого оптимизма никак не разделял.

— Никто не знает, как действует этот рассогласователь на Прыгуна, — сказал он, — возможно, перед ним мы так же беззащитны, как простые аппиры.

— Эд, у тебя есть рассогласователь? — спросил Леций.

— Был. Он у меня остался в номере гостиницы. Теперь уж наверняка его там нет.

— Очень жаль.

— Я достану вам другой. Завтра же.

В перерыве все разбрелись по залу, слуги принесли горячий кофе, коньяк и закуски. Эдгар схватил бутерброд с ветчиной и быстро запихнул его в рот. Икорные снадобья жены не очень-то его насыщали.

— Не слишком ли бурный аппетит для семьянина? — подошел к нему Азол Кера.

— Много энергии трачу, — усмехнулся Эдгар, — медовый месяц как-никак.

— Ну-ну.

Азол стоял в своем синем халате с золотыми львами, на его мощных пальцах сверкнули разноцветные перстни, когда он потянулся за коньяком.

— Послушай, Эд, ты никогда не видел этого Роя? На что он похож?

— Нет. Не видел.

— Понимаешь, — Кера неторопливо глотнул, — по масштабам подлости он мне очень напоминает одного типа, которому я свернул шею двадцать лет назад. Неужто воскрес, подлец, и снова претендует на Пьеллу?… Хотя, почему бы и нет, для скивра тело всё равно что скафандр. Похоже, мы рано успокоились, ты не находишь?

Эдгар всегда поражался внешней невозмутимости Прыгунов. Азол потягивал коньяк как ни в чем не бывало. Лично ему давно хотелось куда-нибудь бежать и что-то делать. Кровь уже стучала в висках. Он поспешно запихнул в себя второй бутерброд.

— Я это еще на Тритае понял. У них там все на мази!

— Прожуй, — посоветовал Кера.

Но Эдгар слишком нервничал, чтобы жевать.

— Не знаю, можно ли такой дудочкой вырубить Прыгуна, — продолжил он, — но наши войска, корабли и технику заморозить удастся в два счета, они даже не заметят.

— Тебе известен радиус действия?

— Пока нет.

— Мощность?

— Тоже нет.

— Количество?

— Понятия не имею!

— Тогда не паникуй раньше времени. Лично меня волнует совсем другое.

— Что же? — изумился Эдгар.

Кера осушил бокал и величаво вернул его на поднос.

— Грэф не из тех, кто будет гоняться за каждым Прыгуном, — хмуро посмотрел он, — у него другой стиль.

— Какой?

— Он предпочитает собрать нас всех скопом и прихлопнуть.

— Ну, это уже полный бред!

— Ты что, забыл Магусту?

— Магусты больше нет, дядя Азол.

— Вот-вот. Интересно, что он придумал на этот раз?

Проглоченный кусок застрял у Эдгара где-то посредине пищевода. Он закашлялся и схватился за стакан с минеральной водой.

— Зловещие у тебя шуточки, дядя Азол!

— Я не шучу, — вздохнул Кера, — и мне не нравится наша идея с экспериментом.

— С экспериментом?

— Да. Девять Прыгунов садятся в саркофаги и включаются на полную мощность. И это в Центре, где полно его сообщников. Что если он собрался убить нас нашей собственной энергией?

— Слишком просто, — сказал Эдгар, — и маловероятно. Неужели ты думаешь, мы сто раз не проверим установку, прежде чем в нее усядемся?

— Не знаю. Но мне это не нравится.

— Мне тоже, — буркнул Эдгар.

И нервно откусил третий бутерброд.

Когда заседание продолжилось, слово взял Азол Кера. Прыгуны слушали невозмутимо, хотя каждый наверняка вспомнил Магусту и уже почувствовал себя одной ногой в ловушке.

— Рики, что ты скажешь насчет установки? — спросил Леций.

У сестры раскраснелись щеки от волнения, она почему-то даже встала, отвечая, как примерная школьница.

— Маловероятно, — сказала она, — с ней работают специалисты. И все они не могут быть сообщниками этого Роя. И потом… если нашу совместную энергию развернуть против нас, то взорвется вся планета. Какой в этом смысл?

— Значит, у Грэфа есть другой способ нас убрать, — настаивал Кера, — иначе он и браться бы не стал за эту затею.

— Пусть попробует, — повторил Конс.

Риция то краснела, то бледнела. Смотреть на ее усилия выглядеть деловитой и невозмутимой было жалко. Она отвечала за Центр и потому явно чувствовала себя виноватой за все, что там происходит и может произойти. Вот отец, тот действительно оставался невозмутимым.

— Все узлы, все схемы, каждый провод нужно тщательно перепроверить, — велел он ей.

— Да, конечно, папа.

— И за Оливией всё время следить. Пусть наставник глаз с нее не спускает.

— Хорошо.

— Для выявления разработчиков оружия подключай ведомство Кера. Они больше понимают в безопасности.

— Конечно.

— Теперь главное, — Леций посмотрел на Эдгара, после явления Кантины они так ни разу и не поговорили, и это мучило, — нам срочно нужен образец оружия, Эд. Надо понять, что это такое, и как с этим бороться. Тебе кто-то нужен в помощь?

У Эдгара были личные счеты на Вилиале. Квадратная черная физиономия Бугурвааля так и стояла перед глазами.

— Нет, — сказал он, — я сам.

— Может, возьмешь кого-нибудь?

— Да нет, одному даже проще.

Отец посмотрел сурово.

— Ну что ж, тогда отправляйся один.

Эдгар с готовностью кивнул.

— Когда? Завтра утром?

— Сегодня вечером.

Судя по ответу, Леций был спокоен только внешне, на самом деле он считал всё крайне серьезным, и от этого у Эдгара мурашки пробежали по спине.

— Хорошо, отец.

Вечер уже наступил. Он проплывал за огромными темными окнами дворца и мерцал сиреневым снегом. Время и в самом деле было очень дорого, и медлить, наслаждаясь семейным уютом, больше не было никакой возможности.

— Не забудь надеть шорты, — напомнил ему Нрис на прощанье.

— И ласты, — усмехнулся Эдгар.

Зал опустел. Отец подошел проститься последним. Он был в своем черном с золотым оплечьем костюме и золотом плаще, сказочный король из детской мечты. Только сказка его снова становилась страшной.

— Будь осторожен, Эд, — сказал он устало.

— У меня это плохо получается, — признался Эдгар.

Леций грустно улыбнулся.

— Я знаю. Ты у меня такой.

«Это ты у меня такой», — подумал Эдгар с благодарностью, — «самый лучший!»

— Если что, па… — умоляюще посмотрел он на отца, — ты ведь Кантину не оставишь?

Тот вздохнул.

— Конечно, нет. Кого я когда оставлял? Только никаких «если что», понял? Давай возвращайся.

Медное солнце потерялось в облаках, мокрый снег под ногами превратился в грязь.

Примерно то же творилось на душе.

— Я тебя ненавижу, — сказала Норки шаману Рою, — это ты убил Лафреда. Я видела тебя с наемниками! Это был ты!

— Твой брат мне мешал, — спокойно отозвался этот негодяй, — что верно, то верно.

— Ты помогаешь то рургам, то нам! Кто ты такой? Что тебе надо?!

Она знала, что не получит ответа. Знала и то, что бессильна против этого демона ночи. В ней просто кричало отчаяние. А за окном кричала великанша Пая. Командиры уже съехались на совет, тело Лафреда собрали по частям и собирались с почестями придать огню.

— Ты ведь хочешь стать царицей, охотница? — усмехнулся шаман, — теперь ты ею будешь.

Чем ты недовольна, я не понимаю? Разве ты не знаешь, что за всё надо платить? Голова брата — не слишком великая цена за царство!

— Лучше б я умерла тогда на снегу!

— Неужели?

— Зачем ты спас меня?

— Разве ты не слышала? — Рой снова тонко усмехнулся, поглаживая черную бородку, — я не убиваю красивых женщин.

Норки вспыхнула.

— Зря старался! Уж тебе, негодяй, я никогда не достанусь!

— Мне? — он посмотрел на нее насмешливо и покачал головой, — не смеши меня, детка. Ты хороша, но не настолько. Настоящей красоты ты еще не видела.

— Мерзавец, — прошептала она.

Шаман чувствовал себя в лагере как хозяин. Он привез оружие, и все дуплоги теперь смотрели на него как на бога-спасителя. Норки это оружие показалось очень странным: какие- то желтые дудочки с красными пятнышками. Они достались не всем, только самым достойным и опытным. Ей, конечно же, ничего не досталось.

К вечеру сложили огромный костер. Воины выстроились длинной шеренгой вдоль всей деревни, и мимо них под звон бубнов и удары гонга пронесли на носилках тело вождя.

Потом погребальный костер полыхал. Норки смотрела расширенными, сухими глазами на пламя, пожирающее его лицо, волосы, руки… Он был лучше всех! Он был один! И никакой Улпард не мог его заменить!

Улпард опечаленным не выглядел. Скорее он был возбужден и горд. У него было войско, у него было оружие, и его только завтрашняя битва отделяла от царства!

Ночью он снова пришел к ней, пьяный и самодовольный.

— Уйди! — возмутилась она, — у меня вся душа горит, а ты!

— Знаю-знаю, — вздохнул он, — нам вечно что-то мешает! Может, ты уже не хочешь быть женой царя, Норки?

— Я буду оплакивать брата, — сказала она.

— Опять?

— Да, опять! Это ты позволяешь разгуливать по лагерю его убийце!

— Какому убийце?!

— Шаману Рою! Ты сам знаешь!

— Замолчи! — Улпард вскочил с ее кровати, — шаман Рой помогает нам, он наделил нас огромной силой!

— Он был с наемниками, — заявила Норки.

— Это только твой бред!

— Ему всё равно, кому помогать! Мы только игрушки для него!

— Игрушки?! Глупая женщина! Посмотри, что будет завтра!

На завтра битвы как таковой не было. Но это было нечто пострашнее, чем битва. Наемники двинулись тремя шеренгами, чтобы прижать основные части дуплогов к реке. Эти шеренги потом так и застыли в чистом поле, обдуваемые снежным ветром. Небольшой отряд дуплогов с жезлами богов быстро превратил воинов в застывших идолов.

То же произошло и в лагере противника, и у городских стен, и за воротами.

Смотреть на это было жутко. Воины застыли в самых неожиданных позах, как будто время вдруг остановилось, и они забыли, что делать дальше. Раненная Норки в этом действе не участвовала, она только с ужасом шла по следам войска мимо застывших тел, лиц, глаз, так, очевидно, и не понявших, что же с ними произошло.

— Почему они не падают? — подумала она, ткнув пальцем одного из воинов с отведенным на вытянутой руке копьем.

Он не падал, и как будто даже воздух вокруг него застыл. Это был сон или бред… но одно было ясно: с богами не шутят!

Защитники города предстали в таком же жутком виде. Норки шла к царскому дворцу сквозь застывшую толпу горожан. Всех несчастных, которые осмелились выйти из домов, постигла эта участь. Остальным же, очумевшим от ужаса, ничего не оставалось, как забиться в свои норы еще глубже. Но это их не спасало. Ошалевшие от такой легкой победы, да еще и разъяренные гибелью вождя, дуплоги не щадили никого.

А вообще, город был красивый. Самый красивый из всех захваченных городов. Резные домики, особняки и храмы казались сказочно легкими и изящными, даже присыпанные мокрым снегом. В центре Хааха тротуары были дощатые, каждый дом окружал аккуратный резной заборчик, на крышах красовались вырезанные фигурки зверей и птиц.

— И в этой красоте, — с отвращением подумала Норки, — в этой витиеватой изящности они насмерть замучили моего брата!

Великанша Пая шла с ней рядом. Ее щекастое лицо от слез опухло совсем.

— Спалить бы всё это к свиньям! — сказала она с ненавистью, — устроить им общий погребальный костер!

Города у рургов горели хорошо, и дома, и мебель. Сколько их уже превратилось в головешки у них на пути!

— Зачем? — вздохнула Норки, — нам тут жить.

Дворец занимал много места. Дома и заборы как-то мигом расступились, перед царской обителью лежала просторная площадь, вымощенная отполированными срезами деревьев с замысловатым сечением. Эти разнообразные срезы были удивительным образом подогнаны друг к другу. Все-таки рурги поражали своим мастерством!

Победители уже столпились на этой площади в ожидании дальнейших указаний, а их вожди уже были во дворце. Пая проталкивалась вперед мощными локтями, а Норки прихрамывая шла за ней. Ей было обидно, что Лафред всего этого уже не увидит.

Сам дворец был великолепен, он был искусно вырезан из самых разных пород деревьев и выкрашен в яркие красно-желто-зеленые цвета. Рурги вообще любили всякую пестрость. По краям вздымались четыре резные башенки, одна уже дымилась, а в середине вздымался один большой, граненый купол, похожий на шатер.

Норки вместе с Паей поднялась по широкой лестнице с резным навесом и вошла внутрь.

— Вот и всё, — подумала она, — вот и кончилась эта война. Мы во дворце, враг уничтожен, все теперь наше… а Лафреда нет в живых.

У нее не было никакого торжества и никакой радости. Ей было страшно жаль тех дней, когда она просто жила в своей дуплине в лесу, охотилась, танцевала у костра с подругами, укрывалась от вечернего Увувса, встречалась с Лафредом в пещере и подолгу разговаривала с ним. Никакие богатства рургов не могли ей этого заменить.

В огромном, хорошо протопленном зале было тоже полно народу, в основном, командного состава.

— Ты уже здесь? — подошел к ней Улпард.

Его черные глаза горели, ноздри широко раздувались от возбуждения. Он был в шлеме, но не в золотом, а в медном.

— Это какой-то кошмарный сон, Ул, — призналась Норки.

— Каков шаман, а?! — довольно рассмеялся он, — нам бы сразу его жезлы!

Настроение у них явно было разное. Он ликовал, а ей хотелось плакать.

— Где царь? — спросила она, — тоже застыл?

— О, нет! — грозно покачал головой Улпард, — царя я самолично зажарю на костре! Будет знать, как присылать мне голову Лафреда!

— Может, не надо никого жарить? Хватит уже?

— Хватит?! Ну, уж нет, моя милая, всё только начинается!

Воины на площади кричали его имя и призывали, чтоб он вышел на балкон. Это его вдохновляло.

— Пойдем со мной, Норки! Ты же моя жена. Я хочу, чтобы все это видели!

— Я еще не твоя жена, — напомнила она.

— Я царь Аркемера и Плобла, — сказал он, — чего же еще тебе не хватает?

Норки смотрела на него в полной тоске. Он был хорош, лучше его всё равно никого бы не нашлось… но у нее не было никаких сил на любовь.

— Шлем у тебя не золотой, — вздохнула она.

— Шлем?!

— Я устала, Улпард. И нога болит. Извини, я лучше прилягу где-нибудь.

Больше они не виделись до самого вечера.

Ей не впервой было занимать чужую спальню в чужом дворце. Уже не один город полыхал за ее окнами. Изящный сказочный Хаах тоже горел. Это дорвались до него пьяные победители.

На столе с медным зеркалом стояли изящные шкатулочки с бусами, баночки с притираниями, флакончики с благовониями. Всего этого Норки не понимала и не любила. Она любила свое чистое лицо после ледяной воды, штаны, сапоги и тугой ремень на талии. Она сидела, рассматривая узоры на шкатулке, а хозяйка всего этого изящества, как и все дворцовые красотки, наверняка досталась какому-нибудь пьяному командиру или уже его солдатам. Такова была жестокая реальность войны.

На пир пришлось пойти. Веселились всю ночь до утра. Улпард обнимал ее как свою жену, и она уже ничего не могла ему возразить. Он выполнил все ее условия.

— За прекрасную Норки! — провозгласил он очередной тост, — за мою царицу!

Царицей она себя не чувствовала. Она была совершенно лишней на этом пиру, в этом городе и в этой стране. Ей хотелось назад в лес, к огромным своим деревьям, к каменным пещерам, к могучим ветрам и к свободе.

— Так что? — спросил он потом громким шепотом, — я приду к тебе сегодня?

— Как ты можешь! — возмутилась Норки, — все знают, что у меня траур по брату!

— Так и знал, — усмехнулся он, — до чего же ты строга, моя синеокая охотница!

— Сейчас я могу только рыдать и ненавидеть, — сказала она, — откуда мне взять силы на любовь?

— Что ж, я терпелив, — и на этот раз согласился Улпард, — но не думай, что мое терпение бесконечно.

Доронг сидел рядом и все, конечно, слышал.

— Что ты в ней нашел? Она худа как хворостина! — проревел он своим пьяным басом.

— Заткнись! — повернулся к нему Улпард, он тоже был порядком пьян, — или ты видел где- нибудь женщину, красивее, чем наша синеокая Норки?

— Другие еще хуже, — согласился Доронг, — то тощие, то толстые, то мягкие, то жесткие… и все круглые дуры.

— Пора тебя женить на Пае, — усмехнулась Норки, — а то ты больно капризный!

— Ты тоже дура, — объявил он.

Выпив еще, Доронг поднялся, пролез под столом и пустился в пляс вместе с остальными.

От жары он сорвал рубаху, вылил на себя бочонок вина, а потом начал грузно прыгать и размахивать руками как в охотничьем танце. На мокром, красном от вина теле перекатывались мускулы. Норки почему-то вспомнилось, как он вытирал окровавленный нож о занавеску. Нож, которым он зарезал хрупкого юношу с голубыми глазами, так отчаянно защищавшего свои деревянные таблички.

Эта сцена не выходила у нее из головы. Она даже рассказала об этом Лафреду.

— В Плобле всё горит, — ответил он тогда, — даже их письменность. Эта культура недолговечна.

— Не у них всё горит, — возразила ему Норки, — а это мы всё сжигаем!

— Нам назад пути нет, — сказал брат жестко.

И прошел свой путь до конца. Но она была уверена, что он бы ни за что не прирезал того мальчишку.

Пир продолжался. Кто-то рыдал, кто-то трясся от страха, кто-то ненавидел… а счастливые победители орали песни и отплясывали в пьяном угаре.

Незаметно улизнув, она бродила по дворцу, сладко пахшему деревом и краской, благовониями и маслами, постоянно натыкаясь то на застывших навеки защитников, то на трупы под ногами. Коридоры были широкими, залы просторными, мебель причудливой. Как долго все мечтали об этом царском дворце, замерзая у костров! И вот мечта сбылась. Только жить в этой мечте совсем не хотелось.

9

— Эдвааль, возьмите меня с собой!

Фальг из угла наблюдал, как Эдгар торопливо собирает рюкзак.

— Не выдумывай.

— Ну, пожалуйста!

Эдгар сунул в клапан бритву и посмотрел на него.

— Что, на приключения потянуло?

Черный дьяволенок скромно потупил свои змеиные глаза.

— Я бы вам помог.

— Чем?

— Ну… я знаю, где Бугурвааль бывает. И вообще много чего про него знаю.

— При чем тут Бугурвааль?

— А разве вы не хотите его убить?

Эдгар чуть не присел от такого вопроса.

— Я никого не собираюсь убивать, малыш, — сказал он наставительно, потом задумался и добавил, — пока.

— Эдвааль, я его тоже ненавижу! Он взорвал родителей Антика. А моего отца он засадил в тюрьму за растрату!

— Твоего?

Кантина никогда не рассказывала о судьбе своих мужей, да Эдгар и не спрашивал.

— Да, — сверкнул глазами Фальг, — он там сошел с ума.

— Кажется, у Бугурвааля все сходят с ума…

— Он хитрый и злой.

— Ну что ж… я не злой, но тоже очень хитрый.

— Эдвааль, возьмите меня с собой, — еще раз упрямо повторил мальчишка.

— Не выдумывай, — еще раз повторил Эдгар.

С кухни пахло печеными крендельками. Аола, вся перепачканная в сахарной пудре, пила компот из большой кружки.

— Ты уже? — взглянула Кантина встревоженными глазами.

— Пора, — вздохнул он.

Она вытерла руки о фартук и обняла его. Щека была горячей, волосы, как всегда, пахли русалкой. Ему было досадно, что он бросает ее одну с детьми на чужой планете.

— Я скоро вернусь, — сказал он виновато.

— Еще лет через двадцать? — усмехнулась она.

— Канти!

— Ладно-ладно, иди. Мне пора детей укладывать.

Эдгар взял ее за руки и посмотрел в ее огромные черные глаза.

— Я люблю тебя, Канти. Но мне и правда очень нужно на Тритай. Если не я, то кто?

Она только улыбнулась и вздохнула.

— Кому ты объясняешь? Отправляйся на свой Тритай, делай свое дело и ни о чем не беспокойся.

— А как же ты?

— Я?! — Кантина посмотрела очень выразительно, надломив черные брови, — такая как я нигде не пропадет.

Эдгар прошел по коридорам своей резиденции в приемный зал. Там было достаточно места для фиолетовой сферы. На нем были шорты и футболка, на голове кепка от солнца, за плечами рюкзак. Это снаружи. В душе была тревога и тихая ненависть ко всем мерзавцам, которые не давали жить спокойно ни взрослым, ни детям.

На Вилиале весна плавно переходила в лето. Это почувствовалось сразу, как только он выпрыгнул в парке перед гостиницей «Космическая любовь». Дышать сразу стало нечем от влажности, восходящих к небу паров и цветочных ароматов. Через минуту его футболка была уже мокрой от пота.

По парку шастали вооруженные тритоны. Попадаться им на глаза, как в прошлый раз, не хотелось. Эдгар скрылся в парах и зелени кустов, восстанавливаясь после прыжка. Потом вошел в образ торгового агента Рамзесвааля и отправился в гостиницу.

Его последний номер был, конечно, давно занят другим гостем, нуждающимся в космической любви и получающим ее по прейскуранту. Эдгар подождал, пока тот не уйдет по своим делам, и проверил сейф. Надежда была глупой. Никакого рассогласователя, а попросту, по-виалийски, рансанганродуора там и в помине не было. Бугурвааль времени даром не терял.

Эдгар стоял, обтекая потом, посреди номера. Сюда впервые пришла к нему Кантина, они сидели вот на этом диване, пили кофе и поедали друг друга глазами… и он забыл про всякую осторожность. Он про всё забыл и многое упустил тогда из виду. Упустил образец, не объяснил Коэму всю серьезность положения, не настоял, не догадался, недооценил ни этого мерзавца Куратора Обороны, ни самого Ройвааля.

Теперь время было упущено. Образец, за который было так дорого заплачено, исчез, Коэм и Лауна мертвы, карты раскрыты, Бугур обозлен, а Рой наверняка встревожен. Для начала нужно было разобраться, что же происходит на планете, что случилось за эти две недели, и каково нынче культурным лисвисам живется.

Эдгар спустился вниз, снял себе другой номер на сорок девятом этаже, облился из душа и включил наконец новости.

По всем программам сообщалось, что Проконсул Бугурвааль отбывает на Тритай для мирных переговоров… а Иримисвээла проходит курс лечения в лучших клиниках Желтого Острова и чувствует себя нормально. У всех комментаторов, несмотря на оптимистический текст, были полные ужаса глаза. Бедные, воспитанные лисвисы не понимали, что с ними происходит, и как это вообще возможно.

Эдгар свистнул. До Пьеллы сообщения об этом дворцовом перевороте еще не дошли. И, хотя он и предполагал в скором времени нечто подобное, всё равно было чувство, что его облили грязью.

— На Тритай, значит, — стиснул он кулаки, — что ж, обоих там и прихлопну!

Весь день до позднего вечера он слонялся по улицам Рамтемтим-эо, приставал к прохожим с разными вопросами и просьбами, пытаясь прочувствовать настроение в столице. Настроение было возмущенно-паническое. В общем, культурные лисвисы от вполне законного возмущения перешли уже к страху, ужасу и тихой панике. Да и улицы этого цветущего и дурманящего тропического города были почти пусты. Что-то похожее он видел в последний раз на Тритае.

Эдгар вернулся в гостиницу в самом мрачном настроении. Не хватало только, чтобы чудный белый город его беспечной юности превратился в казарму! Как это было когда-то здорово: дед, бабуля, друзья, пляжи, театр и он, жизнерадостный переросток без каких-либо обязанностей и планов на будущее! А теперь?

Он устало сел на широкий диван. Что осталось? Где дед? Где бабуля? Где их любовь, с которой он вырос? Где Коэм и Лауна? Где беспечность и радость? Где прекрасный белый город сплошных Театров и Дворцов? Где всё это?

За окном, за высоким окном сорок девятого этажа лежало, мерцая огнями, что-то другое.

Город затих и затаился. В нем поселился страх.

Эдгар включил кофеварку. Он потянулся рукой за банкой с кофе, и в это время его ручной переговорник запищал. Здесь, на Вилиале это было так невероятно, что он вздрогнул. Здесь никто не мог знать ни его номера, ни вообще о его присутствии.

— Слушаю, — сказал он на всякий случай по-лисвийски, с легким акцентом, присущим торговому агенту.

— Эдвааль, это я, — ответил ему голос Фальга, — я здесь.

— Что?!

Какое-то время Эдгар соображал, что всё это значит.

— Где здесь? — уточнил он потом, рухнув на табуретку.

— Дома. На вилле.

— На вилле?

— Да. Я тут забыл кое-что. А Бугурвааль еще не прилетал.

— Подожди… ты как туда попал?

Фальг немного замялся.

— Ну… вы же не согласились.

— И что?

— Я попросил Гервааля. Он меня сразу и перенес.

— Та-ак.

Слов не было. Удивительно, как это юные балбесы быстро находят общий язык! Конечно, без Герца тут не обошлось!

Через секунду Эдгар в одних трусах уже стоял на вилле сбежавшей любовницы Бугурвааля.

Он взял юного любителя приключений за грудки и как следует тряханул.

— Ты вообще соображаешь, парень? Ты хоть что-нибудь соображаешь? У того мозгов нет, и у тебя тоже? Думаешь, мы в игрушки тут играем?!

— Эдвааль! — выпучил желтые глаза Фальг, — я найду вам образец. Я же знаю, где он всё прячет!

— А тебя куда я спрячу?!

— Меня?

— Бугур считает меня мертвым, а вас с Кантиной наверняка разыскивает по всей планете.

Ты слишком много знаешь, парень, чтобы попасть к нему в лапы.

Кофе они пили все-таки в номере.

— Мне слишком много нужно узнать, — сказал Эдгар хмуро, — мощность оружия, радиус действия, количество… И главное — куда оно направляется. А для этого совсем не обязательно объявлять новому Проконсулу о моем воскрешении. Понятно?

— А я и не собирался вас выдавать, — потупился мальчишка, — соврал бы что-нибудь.

— Весь в меня, — усмехнулся Эдгар, — ты уже придумал, что соврешь?

— Пока нет.

— Ну, так подумай на досуге.

Перед прыжком на Тритай он надел на мальчишку свой термостат. Тот был ему безбожно велик. Фальг утянулся ремнем, засунул за него свой кинжал и критически посмотрел на свой нелепый вид в зеркало.

— Может, не надо, Эдвааль?

— Надо, — возразил Эдгар, — Тритай — планета суровая.

— Хуже Пьеллы?

— Хуже.

— Здорово!

Юный лисвис мечтал о планете жрецов с детства. Его вдохновляли мамины рассказы: храм Намогуса, Красные болота, богослужения, жертвоприношения, обряды… его черная головка была забита этой ерундой основательно.

— Куда я тебя втягиваю? — вздохнул Эдгар, прижимая его к себе, — твоя мама мне в жизни не простит!

— Простит, — заявил Фальг, — мама сама сказала, чтоб я вас охранял.

— Так и сказала?

— Ну да. А что?

— Ничего, — пожал плечами Эдгар, — просто твоя мама — самая безрассудная женщина на свете.

— Она жрица Намогуса!

— Да-да. Закрой глаза.

Они проскочили канал и выпрыгнули возле Красных болот. Стояло раннее утро, ночной холод еще не переродился в испепеляющую жару, раскаленный докрасна солнечный диск медленно выползал из-за цепочки черных гор. Фальг не сразу опомнился после прыжка и сопутствующих ему ощущений, а потом вообще потерял дар речи. Он с таким восторгом оглядывал окрестности, что Эдгар уже ни о чем не жалел. Правда, Герцу всё равно собирался всыпать при возвращении.

— Это Тритай, Эдвааль?

— Конечно.

— Вот это да!

— Видишь вон тот домик на болоте?

— Вижу.

— Будешь сидеть в нем тихо и вычесывать скорликов, понятно?

— Понятно.

— И чтоб никуда без моего разрешения. Понятно?

Фальг уныло опустил черную голову в красной кепке. Предложение ему явно не очень понравилось.

— Понятно.

— То-то.

— А кто там живет?

— Один мудрый дядя, — Эдгар двинулся вперед по тропинке, — Верховный Жрец Нурвааль.

— Нурвааль вэй?! — Фальг даже подпрыгнул, чавкая желтой трясиной под ногами, — Эдвааль, вы не шутите?

— Что? — усмехнулся Эдгар, — такое общество тебя устраивает?

Парень уже чуть ли не бежал по тропинке.

Верховный Жрец доил своих мурн. Он спокойно доделал свое дело, потом спокойно пригласил гостей в дом.

— Это сын Кантины, — сказал Эдгар первым делом, — можно он отсидится тут у тебя, пока я займусь разведкой?

Фальг сидел между пучков травы, совершенно ошалевший, и своими крокодильими глазами восхищенно и преданно смотрел на хозяина. Они были даже чем-то похожи: оба черные как головешки.

— Можно, — ответил Нур, — тем более, что это дом его деда. Но у меня не самое спокойное место. Не обольщайся.

— Во всяком случае, вряд ли Бугурвааль будет искать его здесь.

— Нынешний Проконсул? Он гоняется по Тритаю за мальчишками?

— Он гоняется за Кантиной.

— О, эта женщина! — усмехнулся жрец, — так и знал: с ней никогда не будет покоя!

— Это точно, — кивнул Эдгар, — и я только что на ней женился. Можешь меня поздравить.

— Намогус всемогущий! — потрясенно посмотрел на него жрец, — она и до тебя добралась?

Эдгар засмеялся.

— По-моему, она прогадала! Бугурвааль уже Проконсул, а я только принц.

— Кажется, начинаю понимать, — вздохнул Нур.

Он угощал их парным молоком и сыром. Солнце светило в окна, изредка блеяли в хлеву мурны и кудахтали магры во дворе. В остальном тишина была полной и такой же неподвижной, как силуэты корявых кустиков в красном мареве болот.

— Сидишь тут, а у тебя под носом клепают оружие! — не выдержал Эдгар.

— Не я отвечаю за эту планету, — спокойно ответил Нур.

— Не ты! Да мы каждый отвечаем за всё, как ты не понимаешь?

— Тем более за всю вселенную, — усмехнулся жрец.

— Завтра Проконсул прибывает на Тритай, — заявил Эдгар раздраженно, — ты мне можешь сообщить что-нибудь до его прилета?

— Могу. Тирамадидвааль не собирается делиться с ним ни новым оружием, ни старым. Все склады в его руках, и он это прекрасно понимает.

— Та-а-а-к, и что?

— А то, что скоро Вилиала станет придатком Тритая, а не наоборот.

— Ты же говорил, что войны не будет.

— Война будет.

— Это невозможно! У Тритая нет кораблей!

— В том-то и дело, что у Тритая будут корабли. Ройвааль обещал их наместнику.

Эдгар понял, что его трясет уже при одном только имени этого Ройвааля. Он и тут умудрялся играть свою партию.

— Черт бы вас побрал, лисвисы! А ты сидишь тут и жуешь свои сыры!

— Пятый цех уже выпускает продукцию, — хмуро сказал Нур, — куда она исчезает, я не знаю.

На складе ее почти нет. Это всё, что я могу тебе сообщить.

— А как поживает главный технолог?

— Главный технолог теперь другой. А Крольвааль за утерю образца и не без твоей помощи сидит теперь в подвалах храма. Убить его они не решаются, все-таки парень много знает и может еще пригодиться.

— В подвалах, значит?

— Так сказала Орма.

— Орма?!

— Ну да, моя жрица. Вряд ли ты ее помнишь.

Эдгар покачал головой.

— Вот уж ее-то я помню прекрасно.

— Да, красивая женщина. И честолюбивая. Впрочем, все мои жрицы этим отличались… — Нур вздохнул, — кроме Аурис, конечно.

Вряд ли он знал, что эта самая Орма и Кливия столкнули его маленькую Аурис с балкона на растерзание толпы. Да и стоило ли ему об этом говорить? Это было так давно, он жил спокойно.

— Орма навещает тебя?

Жрец усмехнулся.

— Старая любовь не ржавеет. Кажется, так вы говорите?

— Какая же у нее должность при новом правительстве?

— Она заведует всей обслугой в резиденции наместника. То есть, в нашем храме.

— Ну что ж… давно мы с ней не виделись.

Фальг смотрел в окно. Зловещий красный пейзаж совершенно заворожил его.

— Эдвааль! Можно я погуляю?

— Нельзя.

— Ну почему?

— Будешь сидеть тихо за печкой, понятно? Иначе сразу отправишься домой!

— Мне нельзя домой Я должен вас охранять!

— Охраняй из-за печки.

Покои жрицы Ормы сохранились почти в первозданном виде. Они чем-то напоминали покои Кантины: колонны, широкая кровать, мебель ручной работы, круглый бассейн посредине, таинственный полумрак, освещенный светом факелов. Правда, наряд этой жрицы-змеи изменился — обычный деловой костюм из зеленого пиджака, юбки и ядовито-желтой блузки. Ее огненно-рыжие волосы были тщательно уложены и заколоты.

Она сначала вздрогнула, когда увидела белого пришельца у себя в кресле, но почти мгновенно взяла себя в руки.

— Вы все на одно лицо… но, судя по наглости, это ты Эдвааль.

— Это я, — не стал возражать он, хотя считал свое лицо совершенно особенным, — давно не виделись.

— Ну, здравствуй.

Глубоко внутри у нее сидел страх, но он не понял еще, чего она так боится. За убийство жрицы Аурис ее вряд ли привлекли бы к суду нынешние власти.

— Прекрасно выглядишь, Орма, — сказал он, искренне восхищаясь, как это жрицы Намогуса умеют быть неувядающе красивыми, сексуальными, живучими при любых условиях, цепкими, стойкими, сильными, да еще и использовать как ступеньки наивных мужчин.

— Без этого не выжить, — усмехнулась она.

Кожа ее была немного светлее, чем у Кантины, с какими-то змеиными переливами, кость тонкая, бедра узкие, шея длинная, глаза зеленовато-желтые, кошачьи. Она даже двигалась плавно и осторожно, как змея.

— Ты неплохо выжила, — выразительно огляделся Эдгар, — почти всё по-прежнему. Тебя как будто и не коснулись все передряги!

— Не коснулись?! — хищно сощурилась жрица, — что ты об этом знаешь, белый счастливчик?

Что ты можешь об этом знать?

— Вот и расскажи, — посоветовал он.

Орма подошла к деревянному шкафу и распахнула дверцы. Внутри висели золотые и алые платья и разноцветные халаты.

— Ваше дело было всё разрушить, — заявила она, — вы явились, пошатнули нашу веру, наш многолетний уклад, натравили на нас Вилиалу и исчезли. А мы тут остались! Только Кантине повезло, она вовремя вырвалась отсюда. Я вас ненавижу, белые мерзавцы!

— А Тирамадида как? — спросил Эдгар, — ненавидишь?

— Он глупый, избалованный мальчишка, который думает, что ему по плечу великие дела… — Орма торопливо и совершенно без стеснения сняла пиджак и выскользнула из юбки, — терпеть не могу эти тряпки! Так вот, если должность приходит по наследству, это никак не говорит ни об уме, ни о силе характера…

Эдгар увидел совершенно голую жрицу, которая вдобавок еще и вынула заколки из волос.

— Раньше у меня была целая планета, целый город, целый храм… а теперь только эти покои!

И только тут я могу жить, как хочу! Раньше был Нур! Великий лисвис! А Тирамадид — ничтожество. Он никогда не станет настоящим правителем, всегда кто-то будет стоять за его спиной и указывать ему…

— Он твой любовник? — спросил Эдгар.

— И преотвратный, — поморщилась Орма, она накинула ярко-малиновый халат и затянула его на тонкой талии золотым поясом, — совершенно не понимает, что такое — доставить удовольствие женщине. Из тех, кто считает, что ублажать должны только его.

— Да, — усмехнулся Эдгар, вспомнив оргии, которые жрецы устраивали в зале для омовений, — это не Нурвааль!

— Нур! — Орма раскинулась на диване, подоткнув под свое гибкое тело несколько подушек, — Нур был один, больше таких нет.

— Ты так говоришь, будто он умер.

— А разве он не умер? Сидит на своих болотах, ничего ему не надо… Дурак! Если б он только захотел, если бы он только очнулся!

— То что? — внимательно посмотрел Эдгар.

— То я бы тут такое закрутила! — заявила жрица возмущенно, — я бы всех перессорила, поубивала, потравила, повыкурила бы отсюда! Оружия полно, и Вилиала нам не указ! Нужно только, чтоб оно перешло в другие руки… но этот чурбан ничего не хочет.

Тяжкий вздох довершил возмущенную, страстную тираду.

— Да, ты на всё способна, — почти с восхищением проговорил Эдгар.

— Конечно, — почти прошипела она наподобие змеи, глаза снова сощурились.

— Ради Нура, — уточнил он.

— Да! — страстно заявила она, — Нур — гений! Он сила, он власть, он мудрость, он мужчина!

— А мне ты можешь помочь? — спросил Эдгар.

— С какой стати? — отчужденно взглянула она.

— У нас общая проблема, дорогая.

— Я тебе не дорогая!

— Хорошо-хорошо… но ты ведь знаешь, что творится на твоем Тритае?

— О чем ты? — насторожилась Орма.

— О пятом цехе. И о новом оружии, которое он выпускает.

— Что ж в этом плохого? Половина идет нам, половина Ройваалю. А Вилиала не получит ничего!

— А если вторую половину Рой отправит на Вилиалу?

— Как это?

— Очень просто! — Эдгар только начал привирать и тут же вошел во вкус, — это же очевидно!

Всё пополам! И воюйте на здоровье!

— Но зачем это нужно Ройваалю? — призадумалась жрица.

— Как зачем? Вы укокошите друг друга, а он получит обе планеты.

— Ты издеваешься?!

— Вовсе нет. Иначе откуда у Проконсула столько наглости?

— Намогус всемогущий!

Орма вскочила и кругами заходила по своему тускло освещенному залу. Халат ее переливался в свете факелов.

— Что же делать?

— Для начала я должен поговорить с главным технологом, — сказал Эдгар, — с опальным, который в ваших подвалах. Он наверняка что-то знает.

— Крольвааль?

— Да.

— Тебе-то что за дело? — подозрительно взглянула на него жрица, — твоя планета далеко. Куда вы всё лезете, белые боги?

— И правда! — усмехнулся Эдгар, — и чего мне надо? Взорвать все ваши заводы и склады к чертовой матери, и дело с концом. А я, идиот, хочу разобраться!

Он чувствовал, что Орма его боится, но боится вовсе не того, что он в состоянии взорвать все заводы. Что-то пугало ее помимо этого.

— Ну что? — спросил он многозначительно.

— Идем, — сказала она.

Крольвааль при первой встрече показался Эдгару довольно ничтожным и запуганным.

Вторая встреча только усилила это впечатление. Маленький травянисто-зеленый лисвис сидел в комнатушке без окон, с одной нудно трещащей лампой на потолке, одной складной кроватью и одним складным столиком. На его худом теле проступали желтые пятна, что у людей бы означало синяки. Когда его первый шок после появления белого васка прошел, он заговорил.

— Я ничего не знаю! — вот что он сказал и прикрыл зеленые уши руками.

— Хочешь на волю? — коротко спросил Эдгар.

Уши мигом раскрылись.

— На волю?

— Ты же видишь, мне стены не помеха.

— Это вам, вэй.

— Где бы ты предпочел со мной поговорить? Дома? В горах? На Вилиале?

— Мне всё равно, — вздохнул технолог, — меня найдут везде.

И это было похоже на правду.

— Во всяком случае, — сказал Эдгар, — у тебя будет возможность побегать от своего строгого начальства. А сейчас у тебя вообще никаких возможностей нету, разве что отправиться в ваш лисвийский рай.

— Тогда домой, — затравленно посмотрел на него Крольвааль.

Дом у него находился не в столице, а в небольшом поселке за рекой. Обычная глинобитная хижина с крохотными окошками и глубоким подполом. Мебель была грубо сколочена из узких досок. Не жирно поживали на Тритае главные технологи!

Дрожащими руками Крольвааль раскрыл шкафчик и сменил тюремную пижаму на полотняный хитон с меховой накидкой. Накидка была, пожалуй, излишней, так как надвигалась полуденная жара.

— Благодарю вас, Рамзесвааль, — вполне по-человечески заговорил бывший узник, — я переберусь к друзьям в предгорье, там меня вряд ли скоро найдут. А может, и найдут.

Эдгару не было жалко его ни капли.

— Это всего лишь плата за то, что ты занимаешься оружием, — сказал он.

— Вы тоже занимаетесь оружием, — возразил лисвис, — однако вам до расплаты далеко.

— Я?

— Вы же главный разработчик, Рамзесвааль.

— Да я понятия не имею о ваших разработках! И именно это мне и нужно от вас.

Выкладывай всё, что знаешь.

Крольвааль стоял в недоумении, лягушачьи глаза часто моргали.

— Я… я ничего не понимаю…

— И я не многим больше, — усмехнулся Эдгар.

— Кто вы, Рамзесвааль?

— Это к делу не относится. Я жду.

Он сел на дощатую лавку, прикрытую полотном, и уставился на лисвиса многозначительным взглядом.

— Что вас интересует? — вздохнул тот.

— Технические характеристики.

— Существует три варианта. Первые образцы… — технолог снова тяжко вздохнул, — один из которых я потерял… были пробными. Они не устроили Ройвааля по некоторым причинам.

Тогда появился вариант 2. Это оружие общего назначения радиусом действия 7 прилюн.

«Двадцать метров», — перевел для себя Эдгар.

— А срок действия? — спросил он, — насколько объект выпадает из времени?

— Навечно, — услышал он спокойный и жуткий ответ.

— Какими полями можно это воздействие нейтрализовать?

— Допси-полем, которое излучает доп-генератор.

Эдгар уныло сморщился.

— Извините, вэй, — смущенно пожал плечами технолог, — принципа я сам не понимаю. Мы — слепые исполнители.

— Ясно. Значит, ничем нельзя нейтрализовать воздействие?

— Это может только вариант 3. Он всего один.

— Один?

— Да. Он изготовлен лично для Ройвааля… и об этом знаю только я, вэй. Ройвааль запретил кому-либо говорить.

— Странно, что ты до сих пор жив, приятель. С такой тайной долго не живут.

Крольвааль в который раз вздохнул.

— Я знаю, вэй. Этот вариант является как бы оружием-маткой. Пультом. Он управляет всеми остальными, включает их и отключает. И радиус действия у него 5000 прилюн.

«Мудро», — подумал Эдгар, — «а как иначе управлять толпой вооруженных придурков? Всё учел, мерзавец!»

— Этот вариант 3 уже у Ройвааля?

— Да.

— Значит, — сказал он, не скрывая злорадства, — ни Тирамадид, ни Бугурвааль не подозревают, что их новое оружие в одну секунду может оказаться бесполезными игрушками?

— Нет, вэй.

— Хотя… — Эдгар мрачно усмехнулся, — у них достаточно и другого оружия, чтобы передраться.

— Думаете, будет война, вэй? — озабоченно спросил лисвис, моргая зелеными веками.

— А ты думаешь, оружие производят для мира? — раздраженно посмотрел на него Эдгар, — где склад пятого цеха?

— Там же, где и цех. Серое бетонное здание позади завода.

— Ясно.

Вряд ли арестованный технолог знал больше. Эдгар порасспросил его немного о Ройваале, но так ничего толком и не добился. Он вернулся в домик на болотах, перекусил там и отдохнул до позднего вечера. Прыжки туда-сюда утомили.

— Ночью отправлюсь на склад, — сообщил он после своего рассказа, — захвачу десяток образцов. А утром, малыш, мы отправимся домой. К маме.

— Как домой? — возмутился Фальг, — а убить Бугурвааля?

— Хорошо бы, — усмехнулся Эдгар, — но у меня на этот раз другое задание. Образцы и информация.

— Вот бы достать этот вариант 3! — мечтательно вздохнул мальчишка.

— Это из области фантастики, малыш. Ройвааль, наверно, и во сне его не выпускает из рук.

На складе всё было спокойно, только очень холодно. Эдгар посветил фонариком на стеллажи и содрогнулся от количества этих жутких трубок, рассогласующих объект и время.

Если это называлось «почти нет», то сколько же его тут было?! Он набил трубками рюкзак и быстро вернулся в домик.

На столе горела масляная лампа. Фальг спал за печкой, укрывшись теплыми шкурами, Нур ждал за столом с горячим чайником наготове.

— Быстро ты, — сказал он шепотом.

— Хочешь посмотреть?

— Что ж, покажи.

Эти образцы несколько отличались от того, что испытывал на лягушке Эдгар. Они были толще, желтого цвета с красными кнопками.

— И эту гадость делают на моем Тритае! — наконец не выдержал жрец.

— А ты сидишь тут как паук за печкой! — добавил Эдгар.

— Замолчи!

— Да я-то замолчу. А вот как твоя совесть?

— А что может моя совесть?

— Да всё! Народ тебя помнит, твои жрецы до сих пор за тебя готовы в огонь и в воду, житья всё равно никакого. К тому же война на носу. Не пора ли выйти на авансцену, Верховный Жрец?

— Ложись-ка ты спать, — посоветовал Нур, — я уже стар, чтоб устраивать перевороты.

— Хочешь, я завтра же вернусь с Пьеллы, и мы с тобой тут такое устроим? У меня у самого крупный счет к Проконсулу!

— Вот и занимайся своим Проконсулом! А меня оставь в покое!

— Когда ты только осатанеешь от своего покоя, — проворчал Эдгар.

Утро выдалось пасмурное. Красное солнце утонуло в серых облаках. Эдгар упаковал рюкзак.

— Фальг! — крикнул он, — завтракать!

Нур поставил на стол утреннюю порцию парного молока. Вид у него был такой хмурый, будто он всю ночь не спал.

— Ты вот что… — сказал он, отвернувшись к окну, — возвращайся через пару дней, если можешь. А я пока подумаю.

— Отлично, — Эдгар хлопнул его по плечу, — даже здорово, Нур!

— Рано радуешься.

— Рано — не поздно… Где же Фальг?

— В сарае. Расчесывает скорликов.

— Юный натуралист!

Эдгар вышел во двор и еще раз громко крикнул. Никто не отозвался.

— Фальг! — рявкнул он уже с тревогой, — ты где, черт тебя подери!

Мальчишки не оказалось ни в сарае, ни в хлеву, ни за домом. Болота просматривались хорошо, там его тоже не было.

— Ничего не понимаю! — присел на ступеньки крыльца Эдгар, — как сквозь землю провалился!

— Я предупреждал, — ответил ему Нур, — что у меня не самое спокойное место.

— Предупреждал! Да ведь ни одна зараза не пролетала! Не испарился же он?

Минут десять они сидели в полной прострации. Потом пискнул ручной переговорник.

— Фальг! — рявкнул Эдгар со всей злостью, — ты где, поганец?!

— Это не Фальг, — послышался насмешливый мужской голос, — но я понимаю твое волнение, Эдвааль.

Он говорил по-аппирски без малейшего акцента.

— Где мальчишка? — хрипло спросил Эдгар, уже догадываясь, в какую сеть попался.

— А где технолог? Где образцы? Неужели ты думаешь, я так и отпущу тебя на Пьеллу, Эдгар Оорл?

— Кто ты?!

Голос стал жестче.

— Тот, кому ты давно надоел.

— Рой?

— Вот видишь, ты меня сразу и узнал.

— Чего ты хочешь от меня? — обреченно спросил Эдгар, он не понимал, как этот тип узнал о его возвращении на Тритай, и проклинал себя за глупость.

— Нам давно пора встретиться, — заявил Рой, — ты не находишь?

— Самое время, — криво усмехнулся Эдгар.

— Я рад, что ты меня понял.

— А уж как я рад…

Голос из браслета стал совсем зловещим.

— Я жду тебя на крыше храма. Немедленно, сию секунду, Эдгар Оорл. Иначе твоему мальчишке будет плохо. И прихвати все восемнадцать жезлов, которые ты украл.

Вызов погас.

— Проклятье! — взвыл Эдгар, — как он меня вычислил?!

Он сидел на ступеньках, впереди тоскливо простирались Красные болота под свинцовым пасмурным небом, и ему показалось, что это была последняя картина, которую он видел в жизни.

— Не ходи, — хмуро сказал жрец, — он убьет тебя, и мальчишке этим всё равно не поможешь.

— Тут никакой расчет неуместен, — вздохнул Эдгар, — и никакой здравый смысл. Да и времени у меня на это нет. Фальг у него, и теперь этот мерзавец может делать со мной всё, что захочет.

— Эд, это безумие! Что проку от тебя, замороженного?

— А что проку от меня, сбежавшего?! Нет уж, этот путь я пройду до конца!

Он стремительно вошел в дом, схватил рюкзак, выругался напоследок и телепортировал на крышу храма.

По крыше уже медленно накрапывал мелкий дождь. Там было пусто. Эдгар, стискивая зубы от досады, брел между антенн, вентиляционных башенок и модулей на стоянках. Казалось, что всё было как обычно: пахло прибитой дождем пылью, дымом от заводских выбросов, машинным маслом, ботинки медленно ступали по горчично-желтому покрытию крыши в мелких камешках и грязных разводах, холодные капли попадали за шиворот.

Из выходного люка показался такой же обычный человек в черном комбинезоне и с черной бородкой. Безупречно правильное лицо его было совершенно невозмутимо, синие глаза при этом щурились.

— Ну, здравствуй, — сказал он самым будничным тоном.

— Привет, — ответил Эдгар.

Они смотрели друг на друга. Дождь капал.

— Прокатимся? — предложил Рой, подходя к одному из модулей.

Эдгар знал, что выбора у него нет.

— Прокатимся, — ответил он.

Они сели в кабину.

— Ты чересчур любопытен, Оорл, — сказал Рой после старта, он лениво развалился в мягком кресле, а модуль понесся куда-то по направлению к горам, — только выбираешь слишком длинный путь для удовлетворения своего любопытства. Зачем так далеко ходить? Почему бы тебе не спросить меня самого? А?

— Спросил бы, — буркнул Эдгар, — если б увидел.

— Плохо искал, — усмехнулся этот тип с бородкой, — сдается мне, ты больше от меня бегал!

— Я сижу рядом с тобой, если ты заметил. И никуда не бегу.

— Похвально! Но как мне пришлось постараться ради нашей встречи! Выкрасть мальчишку!

Какая мерзость… Ты меня вынудил на крайние меры, Оорл. У меня самого есть сын, и я понимаю, что это такое.

— Где Фальг? — хмуро спросил Эдгар, — что с ним?

— Да ничего с ним. Цел твой черный лягушонок. Ты же теперь хорошо себя ведешь.

— Чего ты хочешь от меня?

— Я?! — Рой насмешливо приподнял свои красивые брови, — по-моему, это у тебя ко мне куча вопросов. Ну так задавай!

— И ты готов ответить? — недоверчиво посмотрел на него Эдгар.

— Конечно, — пожал тот плечом.

Пока его поведение было не слишком понятно. Эдгар понимал только, что за пазухой у этого типа лежит его оружие, вариант 3, которое хуже смерти. Смерти нет, есть продолжение жизни в другой форме. А эта дрянь просто вырывала из существования, замораживала, останавливала навеки. Вот это и была настоящая смерть. От этого мурашки пробегали по спине, как будто заглядываешь в огромную черную пропасть. Если б не злость, Эдгар бы, наверно, затрясся.

— Кто ты? — спросил он сразу.

— Скивр, — ответил Рой, — мои предки были васками.

— Поэтому ты хочешь вернуть Пьеллу?

— Да. Хочу.

Легкость, с которой он отвечал, поражала. И настораживала.

— Зачем тебе Пьелла?

— О! Тому много причин! Скиврам не повезло. У нас нет своего мира, наши предки его не наработали, такова уж наша кровавая история. Мы выпали из ритма эволюции, и нам ничего не остается, как вернуться назад и всё начать сначала.

— Ты затеял нечто грандиозное, — искренне поразился Эдгар.

— Еще бы! — с энтузиазмом ответил Рой, — надеюсь, хоть ты это понимаешь!

— Понимаю. Но не принимаю.

— А я и не вербую тебя в сторонники. Я привык всё делать сам.

Эдгар только представил масштабы деятельности этого мерзавца и содрогнулся.

— Не устал?

— Устал, — с раздражением ответил тот, — никому ничего не надо, все хотят на всё готовенькое.

— Может, просто не хотят участвовать в твоем гнусном деле?

— В гнусном? Вернуть свою собственную планету?

— Ваше время упущено, скивры. Это ж всё равно, что придет покойник выселять жильцов из своего дома! Каждому отведено свое время. Так же как и пространство.

— Что ж, — усмехнулся Рой, — скоро мы проверим эту аксиому.

Модуль кружил над плоскогорьем, покрытым сухой желтой травой. Они медленно, по спирали опустились. Полдень приближался, воздух был сухой и горячий, горные птицы с клекотом проносились в сером, тяжело нависшем над горами небом.

— Люблю плотный мир, — заявил Рой, усаживаясь на сухую, колкую траву, — здесь всё по- настоящему, четко, выпукло, конкретно.

— И что же конкретно ты задумал? — спросил Эдгар, тоже устраиваясь на траве.

— У меня есть войско на Шеоре. Я их уже вооружил, несмотря на твои старания, Оорл, и корабли давно ждут их на орбите. Правда, была у меня заминка с их бывшим вождем, он оказался слишком упрямый, зато этот без меня ничто, он будет делать то, что я хочу.

— А как же оборона Пьеллы?

— У меня везде свои люди. В одну секунду все ваши истребители и ракетные установки выйдут из строя. Я могу сказать тебе даже день и час.

— День и час?! — не поверил своим ушам Эдгар.

— Конечно, — премило улыбнулся Рой, — это день и час эксперимента. Ни одного Прыгуна тогда не останется на планете. Да и, кстати сказать, они мне давно уже надоели.

Эдгар понимал, что после такого разговора в живых ему не быть, это уж точно. Бедняга Рой так устал совершать свои «подвиги» в одиночку, что ему не терпелось похвастаться хоть перед кем-то! Но делал он это из полной уверенности, что вся информация умрет вместе с Эдгаром Оорлом. Свое состояние Эдгар бы даже определить не смог: тоска, досада, изумление, безнадежность и лихорадочные поиски выхода.

— А если вмешается Земля? — спросил он, оттягивая время.

— Я давно уже провожу в Совете по Контактам работу по невмешательству. Ричард, кажется, удивлен, почему Земля сокращает помощь Пьелле?

— Ты и тут успел?

— Я везде успеваю. Я, Грэф Рой Геандр могу всё. Всё, что захочу.

— По-моему, ты хочешь одного — чтоб тобой восхищались! А если этого не случится, Грэф Рой Геандр? Если ты получишь только ненависть и никакой благодарности?

— Не каркай, — поморщился скивр, — и встань поудобнее. Тебе еще долго тут стоять, Эдгар Оорл Индендра.

28.01.98