Сердце Аримана

Глава 12. На рубеже Офира

Строй закованных в сталь воинов перегородил равнину.

Здесь, в холмистой степи, сходились границы трех держав. Отправившись на север, путник за три дня мог достичь стен Бельверуса, немедийской столицы; на северо-западе лежали аквилонские города, Шамар на Тайборе и Тарантия, раскинувшаяся на берегу Хорота; а если двигаться на юго-восток, то вскоре над горизонтом должны замаячить башни древней Ианты, первого и богатейшего из городов обильного золотом Офира. До Ианты было ближе всего - два дня пути; и туда Конан, король Аквилонии, собирался вести свое войско.

Сорок шесть тысяч бойцов замерли перед ним, ожидая сигнала боевых труб и барабанов.

В центре стояли пешие гандерландские легионы, непобедимая пехота гандеров, коей не было равных в хайборийском мире. Впереди - щитоносцы, с широкими мечами в полтора локтя и прямоугольными щитами, что прикрывали воинов от подбородка до коленей; они казались стальным змеем из множества сегментов, вытянувшим свое огромное бронированное тело поперек равнины. Над его чудовищным туловом сверкали короткие и длинные шипы; короткие - оружие меченосцев, двуручные клинки и секиры на дубовых рукоятях, длинные - древки с наконечниками в две ладони, торчавшие словно иглы ежа над шлемами копейщиков. Недвижно и грозно стояли гандерландцы; стая волков, знающих себе цену, уверенных в собственной силе, но покорных повелениям льва.

На флангах и за гандерландскими легионами собралась в три плотных квадрата конница. Половину ее составляли рыцари, воины из благородных аквилонских родов, сидевшие на могучих жеребцах; щиты у них были круглыми, шлемы - высокими и украшенными плюмажами из перьев, пики достигали девяти локтей в длину, мечи, боевые топоры, молоты и палицы позволяли сечь и бить с седла. Доспехи, прикрывавшие всадника и коня, делали их почти неуязвимимы, ибо немногим супротивникам удалось бы пробить панцирную пластину, кольчугу под ней и толстую кожаную куртку рыцаря или покрытую железной чешуей попону скакуна. Это конное воинство было цветом Аквилонии, символом ее могущества и непобедимости; никто, исключая стойких гандерландцев, не мог выдержать удара этих конных бронированных тысяч, подминавших любого противника будто гигантский каменный жернов, пущенный с высокой горы.

Позади строя рыцарей располагалась легкая кавалерия, набранная из жителей плодородных равнин, что лежали на западе страны, меж Хоротом и рекой Ширкой. В тех краях паслись табуны лошадей аквилонской породы; не столь резвые, как туранцы, эти скакуны были, однако, крепкими, длинноногими и выносливыми. Скотоводы, что разводили их и поставляли королю, и сами охотно шли в войско; с детства привычные к седлу, они становились отличными кавалеристами, конной волной второго удара, что катилась вслед за бронированными рыцарями, добивая дротиками и легким своим оружие рассеянные орды врагов или преследуя его, если противник отступал или ударялся в бегство.

Меж тремя конными региментами и дальше, за ними, растягивая вторую линию войска до шести или семи тысяч локтей, располагались пешие отряды легковооруженных. Были тут пехотинцы-дротикометатели из-под Шамара, Танасула, Галпарана и других городов; облаченные в легкие шлемы и доспехи из бычьей кожи с металлическими пластинами на груди, они прикрывались небольшими, но прочными щитами и, кроме десятка дротиков, были вооружены мечами - такими же короткими, широкими и губительными, как у гандерландских щитоносцев. Были тут арбалетчики, набранные под Тарантией, в королевском домене - рослые светловолосые и светлоглазые хайборийцы, потомки племен, сокрушивших некогда твердыни Ахерона. Каждый нес тяжелый самострел и три дюжины железных болтов, способных пронизать дубовую доску с расстояния двухсот шагов. Кроме стрелкового оружия, имелись у арбалетчиков еще и длинные кинжалы, топорики с двумя лезвиями, крюком и острием, перевязи с метательными ножами и шипастые кистени.

Были тут и знаменитые боссонские стрелки со своими огромными луками, метавшими стрелы на тысячу локтей; они выпускали снаряд за время трех вздохов, и никто на всем просторном Гирканском материке, никто от Западного океана до Восточного, не умел метать стрелы быстрей, дальше и точнее. Но боссонцы были не только непревзойденными лучниками; они, жители Пограничья, закаленные в схватках с пиктами, не боялись и рукопашной схватки. Щитов у них не имелось, ибо щит - помеха лучнику; но секиры и клинки в их руках косили врагов с той же губительной силой, как ливень длинных стрел с гусиными перьями и гранеными наконечниками. Боссонцы, как и гандеры, были упрямым народом и не ведали, что такое отступление и бегство; они дрались, побеждали либо умирали, и строй их был подобен крепостной стене, скрепленой черным железом.

В третьей линии войск стояли отряды отборных мастеров - тех, что способны вырубить дорогу в лесах и скалах, снести холм и выкопать ров, выстроить мост или подготовить переправу из надутых воздухом бурдюков, починить оружие, выковать клинок и топор, выточить стрелу. Иные же искусники трудились во время сражения или осады у катапульт и баллист, метавших камни, глиняные ядра и горшки с горючим зельем, у таранов, прошибавших ворота, и высоких голенастых "журавлей", поднимавших на стены осаждаемого города платформы с воинами. Были и те, что занимались врачеванием - ученики из храмов Митры, еще не прошедшие посвящения в жреческий сан, не давшие священных обетов и потому могущие не только лечить, но и прервать нити жизней, когда исцеление невозможно, а муки смертельно раненого лишь тешат Нергала. Были еще погонщики и конюхи, охотники и разведчики, пастухи и возницы, повара и слуги, и те, кто приглядывал за обозом, за лошадьми, собаками и посыльными голубями, за палатками и сундуками нобилей и королевским добром. Но эти люди в число бойцов не входили, и потому, вместе с ними, в армии было тысяч под шестьдесят.

Могучее войско, великая сила, собранная в крепкий кулак! Однако мощь этой армии заключалась не только в ее многочисленности и воинском искусстве, не только в превосходном вооружении, отваге бойцов и мудрости полководцев, но и в верности. Все они были аквилонцами - и те, что пришли из Боссонских Топей и с гор Гандерланда, и те, что явились с равнин меж Ширкой и Хоротом, и те, что услышали королевский призыв в стенах Велитриума и Галпарана, Танасула и Тарантии, Шамара и Таброния. Среди них не имелось чужеземных наемников, ни бритунцев, ни немедийцев, ни туранцев, ни воинов ледяного Ванахейма, снежного Асгарда или холодной Гипербореи. Правда, киммерийцы и гирканцы были: сам король, поверитель страны и армии, и неизменный его наперстник Паллантид.

Конан, в броне и короне, сверкавшей в черных волосах, возвышался на своем могучем скакуне будто скала - лицом к войску, спиной к офирскому рубежу, который его солдаты должны были вскоре переступить; слева от него, на караковой кобыле под алой попоной, сидела Зенобия, справа, в сопровождении наставника Эвкада, гарцевал юный принц, сверкая оружием и доспехами. Его шлем и панцирь, вместе с наплечниками, налокотниками и набедренниками, был выкован и набран превосходно - из аквилонской стали, сиявшей серебром в лучах утреннего солнца. На груди грозили друг другу рубиновыми когтями два золотых льва; еще один лев, тоже отлитый из золота, распластался в прыжке над шлемом, сжимая в зубах рубиновый шар. Такие же шары, только побольше, украшали рукояти кинжала и меча. Отличный и надежный доспех! Вот только щит великоват для детской руки… Однако красив - тоже с двумя чеканными золотыми львами, с окованным сталью краем и выпуклым заостренным рогом в центре.

Зенобия тоже сверкала и сияла - в короне и алом бархатном платье, с рубиновой заколкой на груди и с золотым поясом. Но богатое убранство лишь оттеняло ее красоту, ее глубокие темные глаза, ее белые руки и плечи, казавшиеся изваянными из алебастра, ее губы и тонкие пальцы, стрелы черных ресниц и волосы, походившие на морскую волну. Лицо ее было спокойным, но Конану чудилось, что оно озарено каким-то затаенным светом, будто Зенобия чего-то ждет, готовится к некоему торжеству, и ликующее предвкушение радости вот-вот вспыхнет в ее агатовых зрачках.

Но контрасту с королевой Паллантид, восседавший на коне перед строем Черных Драконов, смотрелся угрюмым; если не считать Зенобии и Конана, он единственный знал, что Сердце бога разыскать не удалось, и что этим ярким солнечным утром войско талисмана не узрит. Вероятно по сей причине смуглое лицо Паллантида казалось еще темней; брови его хмурились, губы кривились, а на лбу пролегли глубокие морщины. Глядя на него, Конан подумал, что и сам, пожалуй, выглядит мрачновато; хоть и помнил он заверения Сирама, но с каждым мигом надежда обрести талисман таяла, как ванахеймские льды под летним солнцем. Вот стоит он на склоне пологого холма, с женой, сыном и свитой; стоит перед многотысячным своим войском, а камня все нет и нет… Да и откуда он возьмется? Упадет с неба или вырастет из-под земли подобно сверкающему волшебному цветку?

Что ж, промелькнуло в голове у короля, не в одном камне заключены могущество и сила Аквилонии. Они в нем самом и в его воинах, которых он поведет на юг; с талисманом или без него, но поведет! И добьется победы!

Взгляд его скользнул по застывшему воинству, по всадникам, замершим точно статуи, откованные из железа, по ровным и грозным шеренгам гандерландцев; Просперо, его полководец, кончил объезжать их строй и сейчас, нахлестывая коня, приближался к своему владыке. За ним мчались предводители отрядов, звеня оружием и броней; сотня высших командиров, тысячники, графы и бароны, сопровождаемые посыльными, гонцами и стражей. Их пестрая кавалькада достигла подножия холма, на котором расположился король с Черными Драконами, и остановилась; дальше Просперо поехал один. Он был в панцире и синем плаще, но без шлема; он улыбался и склонял голову, приветствуя своего короля.

– Великий день, мой владыка! Столь же великий, как тот, когда мы разгромили полчища Тараска!

– Великие дни еще впереди, - сказал Конан. - Дни, когда падут стены Ианты и Хоршемиша, когда флот Аргоса и Зингары выйдет в море под аквилонским флагом.

– Но можно ли в том сомневаться, мой господин? Можно ли сомневаться в победе? - Просперо поклонился, вытянул руку в кольчужной чешуе к Конану, королеве и юному принцу, и голос его загремел над равниной и притихшим войском. - Ведь вы с нами, повелители, все трое! Ты, наш могучий владыка, подобный урагану над степью, сокрушающий стены городов, несущий погибель врагам! Ты, наша прекрасная владычица, чья мудрость - щит за спиной короля, чье милосердие - узы его ярости и гнева! И ты, молодой Конн, львенок из логова львов; ты, юный воин, чьи свершения еще впереди, чьи победы - в грядущем, чья зрелость станет торжеством Аквилонии! Вы с нами, все трое! Вы с нами, и с нами великий талисман, божественное Сердце! Кто же из вас явит его войску? В чьих руках сверкнет его пламя?

Наступило молчание, и в груди Конана что-то тревожно сжалось. Он оглянулся на жену и сына; Зенобия была спокойной, а юный принц с восторгом озирал шеренги всадников, стрелков и пехотинцев. Он был еще слишком молод, чтобы понимать значение символов; он не знал еще, что храбрость и воодушевление сильней стальных клинков, копий и стрел.

Пальцы Конана с силой стиснули узду вороного жеребца, лицо окаменело. Просперо повторил:

– Кто из вас, владыки, явит нам сокровище, Сердце Аримана, что хранит и ведет к победам великую Аквилонию?

И тогда над равниной и замершим войском прозвучал негромкий и чистый голос Зенобии:

– Король! Король, ваш владыка, явит камень!

Медленно и торжественно она повернулась к принцу, оглядела его гибкую ладную фигурку, сверкающую золотом, серебром и алыми рубиновыми огнями, а потом произнесла:

– Сын мой, дай свой щит королю. Он слишком тяжел для тебя и слишком дорог, чтоб его изрубили офирские клинки. Наступит время, ты вырастешь и обретешь силу мужа; тогда этот щит будет твоим. И щит, и то, что сокрыто в нем.

Принц, скорчив удивленную гримаску, отцепил от седла тяжелый сверкающий обод, приподнял его обеими руками и протянулся отцу. Зенобия, улыбаясь, следила за ними; ее глаза сияли, как два черных алмаза.

– Он под рогом, мой муж и повелитель. Под рогом, что в середине щита. Возьми его!

Сильные руки Конана вмиг сорвали стальное острие, широкое в основании и походившее на миниатюрный шлем с заточенным граненым шпилем. Под ним было отверстие величиной с ладонь - тайник, в котором сияло нечто багряное, яркое, переливавшееся в солнечном свете тысячью полированных граней, метавшее алые сполохи, пылавшее яростным пламенем негасимого звезного огня.

Конан в ошеломлении держал щит перед собой как большое блюдо, а на нем, между двух золотых аквилонских львов, огромной каплей крови багровело Сердце бога, магическая искра, озаряющая тьму, в коей равно были заключены спасение и проклятие; великий талисман, пришедший издалека, из неведомых пространств и древних времен. На мгновение королю почудилось, что в мерцающей его глубине всплывают образы тех, кто пытался похитить или защитить сокровище: хищная физиономия Каборры, глуповатая - Лайоналя, надменная - Мантия Кроата, невозмутимая - Минь Сао; маячили там и одутловатое насмешливое лицо шемита Сирама, и строгие глаза Хадрата, жреца Асуры, и бледные щеки ювелира Фарнана, и смуглый лик Паллантида, и жуткое виденье твари из подземелья под тарантийским святилищем. Всех, всех показал ему магический камень, а последним, затмевая череду иных обличий, всплыло лицо королевы, и Конан будто бы вновь услышал ее слова: "Ты замыслил великое, муж мой, так будь же осторожен! И знай, что враги наши многочисленны и коварны, и они не дремлют! Им не сломить нас силой; значит, жди какой-то хитрости. Любой! Чародейства, измены, кражи!"

Но королева защитила талисман. Защитила от всего - от злого чародейства, от измены, от кражи! Спрятала так, как может сделать лишь мудрая женщина, чей разум опережает и коварство мага, и ловкость вора, и грубую силу грабителя, и мощь демонической твари.

Он поднял взгляд на Зенобию, будто вопрошая - что ж ты мне не сказала, красавица моя? Почему заставила тревожиться? Почему не объяснила прямо, но лишь намекнула на добрые свои предчувствия? Почему? Почему?..

Но Зенобия лишь молчаливо улыбалась в ответ, и магия алых ее губ и сияющего торжеством взгляда пробудила в памяти Конана другие слова, сказанные шемитом Сирамом, хитроумнейшим из хитроумных. Что он толковал о тайнах и секретах? Что тайна, о которой знают четверо, трое или хотя бы двое, не тайна; тайна лишь то, о чем знал ты один, да забыл! Вот и Зенобия забыла; забыла до этого мига, чтобы вручить ему тайну как драгоценный дар, достойный короля. Был, правда, человек, разгадавший ее секреты и хитрости, но и он промолчал, схоронив тайну в своей необъятной утробе как лакомое блюдо. И это доказывало, что среди мужчин тоже встречаются мудрецы.

Конан поднял щит, коснулся талисмана, и в глубине его вспыхнул багровый огонь. Сияющий шар, источник космической мощи, похожий на огромный драгоценный рубин, запульсировал и замерцал ослепительным светом; живое пламя билось в нем, вздымалось над тысячами граней словно струя алого неиссякающего гейзера, соперничая яркостью с утренним солнцем. Кровавый луч потянулся к югу, пал на офирский рубеж, пронизал незримую границу, пролетел над Офиром, над Кофом, над Шемом, пронесся алой молнией над водами Стикса и, магическим предвестнико грядущего, пал на Стигию.

Солдаты взревели, но голос Просперо перекрыл шум, грохот и лязг острой стали, звенящей о щиты.

– Аквилония, вперед! - ревел полководец.

– Аквилония, вперед! - вскричал Паллантид; смуглое лицо лицо его сияло, зубы щерились в хищной улыбке.

– Аквилония, вперед! - повторил Конан, владыка и повелитель, господин над жизнью и смертью, избранник богов.

Потом он склонился в седле, поцеловал тонкие пальцы своей королевы и махнул рукой. Громами Крона грохнули барабаны, протяжный стон боевых труб взвился к небесам; колыхнулись знамена, затрепетали вымпелы на длинных пиках, засверкала на солнце бронза и сталь, заржали кони, и мерный топот тысяч копыт и подкованных железом сапог разнесся над равниной.

Армия Конана, аквилонского короля, двинулась на Ианту.