Сепаратист

Глава 19

С уходом Керы, сон потерял стабильность. Жар в сочетании с лауданумом породил причудливые и непрекращающиеся кошмары — казалось, это никогда не закончится. Порой я забывал о том, что сплю, и тогда было особенно плохо. Безысходный, беспросветный ужас, боль и непонимание, что происходит и как это прекратить — вот рецепт маленького личного ада. Хорошо, что все заканчивается. Я очнулся в тюремной камере, одиночной. Было темно, но я разглядел полуподвальное помещение, некрашеные кирпичные стены, железную дверь, небольшое зарешеченное окошко под самым потолком, деревянные нары и металлическое ведро в углу. Ошибиться невозможно. Помнится, когда я присутствовал в реальности в последний раз, до Сарагосы оставалось еще три дня пути, то есть бред мой длился по крайней мере трое суток. Жаль, что самочувствие было далеко от ощущений хорошо выспавшегося человека. Болело все, и прежде всего нога, в глотке пересохло, слабость была такая, что даже голову поднять требовало серьезных усилий. Мне оставалось только ждать — ни пошевелиться толком, ни даже крикнуть, чтобы попросить у тюремщиков воды, не было сил. Даже жаль, что не удалось провалиться обратно в забытье — мешала дикая жажда. Все, что я мог — это наблюдать, как темное небо в единственном окошке медленно светлеет. Этот факт давал некоторый повод для оптимизма — возможно, утром кто-нибудь появится в камере, и мне дадут воды.

Наконец, в коридоре загрохотали шаги. Интересно, как меняется восприятие. Звук, вообще-то далек от мелодичности, но я наслаждался каждым ударом металлической подковки по бетонному полу. Мое бесконечное ожидание сейчас прекратиться — что может быть лучше? Даже если воды не дадут, плевать. Главное, хоть что-то, что отвлечет меня от боли, жажды и беспомощности. Я боялся, что неизвестный ходок пройдет мимо, и шаги начнут стихать, но нет, обошлось. В замке заскрежетал ключ, дверь со скрипом отворилась, в камеру зашли люди.

Это оказался лекарь в сопровождении жандарма. Надо же, какой сервис! Меня, оказывается, лечат! Доктор был очень удивлен, когда я поздоровался. Не моей вежливостью, понятно, а тем, что я в сознании.

— Вы удивительно живучи, молодой человек! — восхищался мужчина. — Два дня назад, когда меня вызвали, чтобы осмотреть арестованного, я сказал жандармам, что вы непременно умрете. Я видел много умирающих, и, поверьте, крайне редко ошибаюсь! Однако ваш организм так остервенело цепляется за жизнь, что все мои прогнозы оказались ложны. Тем не менее, мне совсем не стыдно за свою ошибку. Я утверждаю, что дело не в моем непрофессионализме, просто иногда случаются чудеса, и с этим ничего не поделать. Впрочем, могу с гордостью утверждать, что и мои усилия сыграли в вашем выживании не последнюю роль.

— И все-таки вы не ошиблись, доминус Капитон, — вмешался жандарм. — Он действительно скоро умрет. Суд скоро закончится, и я не думаю, что его ждет что-то, кроме расстрела. Так что можете не сомневаться, ваш прогноз все равно окажется верным, — конвоир засмеялся, довольный своей шуткой.

Доктор скривил губы, то ли недовольный плоским юмором, то ли тем фактом, что его усилия в итоге не имеют смысла. Осторожно смотал повязку, принялся осматривать рану.

— Скажите, молодой человек, кто вам извлекал пулю? Жандармы говорят, что местные легионеры пересказывали какие-то совершенно неправдоподобные байки.

— Сам вытащил, — признался я. — Случайно вышло, я не надеялся ее достать. Хотел только почистить рану.

— Поразительно! Трудно поверить, что такое вообще возможно! — Восхитился врач. Он принялся подробно расспрашивать меня о том, как проходила операция, и не успокоился, пока не вытянул все подробности. По-моему, он так до конца и не поверил, что я не придумываю, и все пытался поймать меня на лжи, пока я не потерял терпение, и не взмолился:

— Доктор, простите, можно мне воды? Кажется, я сейчас рехнусь от жажды.

Только тогда врач спохватился и прекратил расспросы.

— Сейчас мы вам обработаем рану, молодой человек, и вам принесут воды и еды, я распоряжусь. Боюсь, правда, что провизия не слишком подходит для выздоравливающих, но тут уж я ничем не могу помочь.

— Ничего страшного, доминус Капитон, я буду рад и тому, что есть, — уверил я доктора. Мне он понравился — люблю людей, увлеченных своим делом.

Мне действительно принесли воды, вдоволь, и это было настоящее счастье. Обед тоже принесли. Доктор не ошибся — он оказался крайне далек от куриного бульона, который мне показан, но значительно лучше, чем я боялся. Кусок черствого хлеба и похлебка с овощами. Овощи, похоже, не первой свежести, но плевать. Не думаю, что в том состоянии меня могли соблазнить даже какие-нибудь ресторанные изыски, так что я просто впихнул в себя пищу, надеясь, что пойдет на пользу. Такое сложное дело — напиться и поесть, истощило все мои невеликие запасы сил, так что я провалился в сон сразу после трапезы, и даже до того, как жандарм забрал миску с кружкой. Обед, если он и был, я проспал, и проснулся снова только ночью, опять. Впрочем, теперь я чувствовал себя значительно лучше — даже голод проснулся, что я счел хорошим знаком. Довольный своим состоянием, я заставил себя снова уснуть и проснулся только после появления доктора.

Доминус Капитон сегодня явился не один — ко мне пришли гости. Сонный, я не сразу сообразил, что в камере не два, а три человека, тем более посетитель вел себя тихо, стоял молча. Через пару минут я обратил внимание на третьего визитера, и с удивлением узнал Доменико. Только после его ухода сообразил — кузен просто не мог поверить своим глазам. Последние события меня здорово потрепали, и брат с ужасом рассматривал обтянутый кожей скелет с глубоко запавшими глазами, с кровяными прожилками на белках глаз, и со слипшимися от дурного пота волосами. Для меня мое состояние казалось приемлемым — это после недавнего, когда я совсем помирал, так что сразу причину замешательства друга я не распознал.

— Ох, доминус Ортес, простите, я не сразу вас заметил, — я, наконец обратил внимание на безмолвный памятник крайней степени ошеломления. Хотел улыбнуться, но вышло, кажется не очень. Вряд ли та гримаса напоминала улыбку. — Не ожидал вас здесь увидеть.

Кузен с силой потер лицо ладонями, и, наконец, подошел.

— Приветствую, квирит Диего. — Улыбка на лице парня была вымученной. — Приехал, как только узнал, что вы здесь. Совет Памплоны уполномочил меня узнать о вашей судьбе, и по возможности оказать всяческую помощь. Вас обвиняют в убийстве духовного лица, оскорблении чистой веры, осквернении церквей, сопротивлении законной власти, а также убийстве граждан республики. — Он стрельнул глазами в сторону жандарма, пристально наблюдавшего за действиями врача, и не менее тщательно прислушивавшегося к нашему разговору. Сержант даже лоб наморщил, опасаясь упустить что-нибудь значимое. Понятно, что лучше не говорить ничего важного. Я и так не собирался, но глаза согласно прикрыл.

— Рано или поздно это должно было случиться, — пожал я плечами. Напрасно — пришлось сдерживать гримасу боли. — Для меня эти обвинения не новость — уже просветили. Расскажете, как там дела у повстанцев?

— Неплохо, насколько я знаю. Сейчас боевые действия временно прекратились. У них с метрополией вроде бы перемирие. Легион со вчерашнего дня отозван. Много ферм выбито, по югу они очень тщательно прошли, так что сейчас они будут решать проблему с продовольствием. Есть некоторые наметки, но в детали я не вдавался. Заводы, вы знаете, налаживают работу, скоро пойдет первая продукция, а там и насчет поставок провизии договорятся с кем-нибудь. Если время дадут.

Из короткого объяснения брата сразу многое прояснилось. Повстанцы справляются. Вооружаются изо всех сил, и попутно решают, как избежать голода. Впрочем, я догадываюсь, как. Те же семейства Ортес, как и Алейр помогут восставшим провинциям. Еще и заработают на этом, если не деньги, то авторитет. Даже если сухопутную границу перекроют, можно организовать поставки морем. Дороговато, конечно, выйдет, но не дороже денег. Самое главное — доминус Валерий был прав. Метрополия в самом деле готова была пойти на перемирие, как только я окажусь у них в руках. Как бы не загордиться — я, оказывается, значимый человек. В качестве пешки для размена, но все же.

— В общем, пока все нормально, — закруглил он рассказ. — Только вот вы оказались за решеткой. Повстанцы считают вас одним из своих лидеров, по крайней мере Памплонцы. Они очень расстроены случившимся.

Доменико был расстроен и раздражен. Я видел, что его разрывает от вопросов, которые он боится задать, чтобы не выдать своей осведомленности при жандарме. Что ж, надо ему помочь.

— Да. Легион не церемонится с повстанцами. Мы прорывались к Памплоне, но наткнулись на беженцев, которых преследовали солдаты. Попали в засаду. Мастерски организованную, должен сказать. Кажется, выжил только я и Марк, — помните его? — у него все хорошо, к нему претензий у солдат не было.

Доменико смертельно побледнел, а я мысленно чертыхнулся. Ну не могу я знать, что Ева с Керой тоже выжили, пойми ты. Я сделал большие глаза, надеясь, что он сообразит.

— А… Вам случайно не известно, что сталось с той девушкой, с которой мы так мило болтали в Памплоне? — Ну наконец-то дошло!

— Откуда мне знать, доминус? Я относился к ней как к сестре, но мы не были вместе, когда все произошло. Я видел ее только во сне. Однако отчего-то я уверен, что она сможет справиться с любыми трудностями, и вы еще непременно встретитесь.

Облегчение, проступившие у парня на лице, не заметил бы только слепой. Хорошо, что он стоял спиной к жандарму, иначе тот бы что-то заподозрил.

— Что ж, я тоже буду надеяться на лучшее, — слабо улыбнулся Доменико. — А упомянутого вами Марка мы непременно постараемся найти, и помочь, если что.

Да. Беспокойство за Керу не лишило брата способности соображать. Он определенно понял, на что я намекаю.

— Я уверен, что о нем и так уже позаботились. Впрочем, я был бы рад, если бы вы убедились в том, что к нему уже ни у кого не будет претензий. Если представится такая возможность.

— Непременно, — кивнул Доменико. — Ну что ж, нашу беседу, я вижу, пора заканчивать. Напоследок скажу, что защитник, которого я нашел, приложит максимум усилий, чтобы вас оправдали. Среди жителей северных провинций очень многие считают, что вас обвинили незаслуженно. И преступления, которые вам приписывают случились во время боевых действий, а, значит, не могут рассматриваться как убийство. Конечно, судьи в Сарагосе довольно предвзяты, но я уверен, справедливость и закон обязательно восторжествуют, сколько бы времени ни заняли разбирательства.

Я сначала удивился такой наивности брата, но потом догадался. Он особенно выделил последнюю фразу, про время. Значит, надеется хотя бы затянуть разбирательства подольше. Дать мне больше времени. Возможно, думает о том, как подготовить побег. Взглянув ему в лицо, понял, что именно это он и имел ввиду. Хорошо, что у Доменико волосы длинные, а то он так активно пытался показать что-то мимикой, что будь у него короткая прическа, это стало бы заметно даже со спины.

Я медленно, и, надеюсь, незаметно для жандарма, качнул головой. Отрицательно. Побег мы устраивать не будем. Доменико в ответ удивленно поднял брови. Черт, что-то мы долго перемигиваемся, жандарм сейчас что-то заподозрит.

— Очень благодарен вам за заботу, доминус Ортес. Не думаю, что защитник как-то сможет помочь. Уж простите, но как бы долго не длились разбирательства, конец у них будет один. И знаете, я смирился с этим. Такова моя судьба, и я приму ее так, как подобает честному человеку.

Доменико снова недоуменно выпучил глаза. Похоже, не может понять подтекст. А между тем, никакого подтекста нет. Бежать я не собираюсь.

Скомкано попрощавшись, он вышел. Принесли тюремный завтрак, который был ничем не лучше вчерашнего. Удовольствия от поедания никакого, но в целом чувство голода притупил — уже хорошо. Сегодня я чувствовал себя достаточно прилично, чтобы попытаться вставать. Да и привести себя в порядок не помешало бы, так что я попросил у тюремщиков воды для умывания, и, о чудо, мне даже не отказали. Странно. Пугает такая отзывчивость. Так и не придумав, какой в этом может быть подвох, я с удовольствием умылся, и, насколько смог, обтерся влажной тряпкой. Полноценно постираться, жаль, не вышло. Одежда на мне была относительно чистая — по сравнению с той, в которой меня доставили в тюрьму. Тем не менее я провел в этой тюремной робе уже несколько дней. Ее удалось только намочить и вывесить для просушки. Ну, хоть что-то. Усталость после этих нехитрых действий накатила страшная. Сопротивляться ей даже не пытался — уснул, накрывшись тонким ветхим одеялом. Впрочем, спал достаточно чутко, так что теперь был точно уверен — обеда не было, как и ужина. Это было не так уж важно, потому что во сне ко мне вновь являлась Кера.

Вечером, остановившись в очередном разоренном поселке, Еву по обыкновению привязали на улице. В этот раз к столбу, на котором висело било — созывать селян на сход или предупреждать об опасности. Следить, чтобы пленница не сбежала, оставили двух легионеров. Один из них — тот, который утром интересовался у командира на предмет любовных утех. Еве было безразлично. Теперь она видела — они все ее боятся. Замечала взгляды, которые на нее бросают легионеры. Даже то, что ее привязывают на ночь на улице, подальше от домов, где ночуют солдаты, говорило о том, насколько они опасаются. Да, немного мучений и крови стоит того, чтобы увидеть этот страх. Заметив, какое впечатление оказывает на легионеров ее кровавая улыбка, девушка весь день пугала оказавшихся рядом солдат, так что к вечеру от нее действительно начали шарахаться.

Она сидела возле столба. Мелкий дождик стекал по лицу, капли быстро становились розовыми, смешиваясь с кровью, стекали по телу, приятно щекоча. Часовые устроились под навесом, возле дома напротив, пытались играть в кости, согреваясь бутылкой вина. Сосредоточиться на игре не получалось — мешал пристальный взгляд пленницы, которая не сводила взгляда с конвоиров, отчего солдаты только чаще прикладывались к бутылке — алкоголь помогал заглушить страх. Впрочем, скоро Еве это развлечение надоело, и она прикрыла глаза. Усталость давала о себе знать. Девушка решила отдохнуть хоть немного. Заснуть в таких условиях невозможно, но ей нужно беречь силы.

Прошло несколько часов, а потом она услышала слабый шепот:

— Домина Ева… Вы меня слышите?

Голос Ева узнала сразу же. Ремус. Надо же, догнал. Хотя она не очень-то надеялась, что он хотя бы выживет. Открыла глаза, всмотрелась в темноту. В поселке царила тишина. Даже часовые, утомившись игрой, теперь мирно дремали. Оба. Тусклый фонарь возле лавки освещал сгорбленные фигуры — легионеры дремали сидя. Под лавкой в свете фонаря поблескивала пустая бутылка из-под вина.

— Слышу, — шепнула девушка, и даже кивнула для верности.

— Я вам сейчас помогу. Только постарайтесь не шевелиться.

«Интересно, как ты мне поможешь, мальчик?» — думала Ева. Проволока крепкая. Ножом резать долго… И тут же почувствовала, что петля на шее, за которую она была привязана к столбу, ослабла.

— Я вам сейчас еще руки освобожу, а ноги вы сами, хорошо? А то увидят.

Ева кивнула. Несколько минут возни, и вот, руки, стянутые за спиной, расслабленно повисли. Пошевелить ими не получалось — даже пальцами. Слишком затекли.

— Вот, возьмите кусачки, — кажется, в ладонь что-то ткнулось, а может, ей только показалось. В любом случае, никакого толку он кусачек нет, она даже пальцы не чувствует. Обидно.

— Я рук не чувствую, — шепнула Ева. — Лучше отцепи меня от столба. Они все равно уже спят, не увидят.

Долгое соседство с Керой не прошло даром, Ева почувствовала, как от мальчишки пыхнуло удивлением. Ну да, непривычно видеть неуязвимую, сильную, и нечеловечески быструю девушку настолько беспомощной.

Глупых вопросов от Ремуса не последовало. Ева почувствовала, что со столбом ее больше ничего не связывает, и начала медленно отползать подальше, упираясь пятками в землю. Замерзшие мышцы, долгое время лишенные движения отзывались болью на каждое движение, но Ева удерживалась от стона. Не хотела упустить столь неожиданно появившийся шанс.

Деревня, до того, как ее разорили легионеры, процветала. По крайней мере, у жителей оказалось достаточно средств, чтобы замостить центральную улицу камнем. Теперь Ева проклинала эту их основательность — она ползла, упираясь локтями в булыжники. Очень быстро руки оказались сбиты в кровь — новая нотка боли в той непрекращающейся симфонии, которой девушке приходилось наслаждаться не первые сутки. Ремус помогал по мере сил, но Ева, даже не видя мальчишку, чувствовала, что он и сам едва держится на ногах.

Они все-таки справились. Сто футов до ближайшего дома, в полном молчании, рискуя в любой момент быть обнаруженными часовыми. На середине пути в руки, освобожденные от проволоки, пришла такая боль, что все предыдущие мучения забылись. Кровь возвращалась в перетянутые прежде кисти. Ева едва удерживалась от того, чтобы завыть в полный голос. И вот, казавшаяся такой долгой дорога закончилась. Девушка привалилась спиной к каменной стене дома. Ремус возился с ее ногами — Ева смогла разглядеть крохотные щипцы, кажется, даже маникюрные. Боги, где он это раздобыл?

— Домина Ева, нам нужно бежать. — Зашептал мальчишка, справившись с последним витком. — Они скоро обнаружат, что вас нет, и начнут искать.

Ева кивнула. Парень прав. У них есть максимум час, чтобы уйти, а потом ее начнут искать. И непременно найдут — по-другому и быть не может. Далеко ли она уйдет, наполовину калека? Ее даже не кормили эти три дня, да и поить забывали. Благо дождь шел часто, и она могла слизывать капли с лошадиного бока. Следопыты из этих легионеров никакие, но тут надо быть полным идиотом, чтобы не разыскать ее. Скрыться, запутать следы, нет ни единого шанса. Значит, нужно сделать так, чтобы преследователи и не пытались ее искать.

Ева поднялась на ноги. Боль, опять боль. К ней невозможно привыкнуть — каждый раз она расцвечивает мир новыми оттенками красок и ощущений.

— У тебя есть нож? — спросила девушка. Говорить без стягивающей губы проволоки было непривычно. И да, больно.

Ремус молча протянул ей штык от винтовки. Мальчишка выглядел паршиво. Пуля сорвала кусок кожи на голове, практически лишив парня скальпа. Видимо парень, когда очнулся, кое-как приладил лоскут на место, но ровно, естественно, не получилось. Дождь смыл кровь, а темнота скрыла детали, но выглядело это все равно страшно.

— Оставь себе, — велела девушка. — И помоги мне.

С этими словами она начала неуклюже приматывать к запястью кусок проволоки. Ухватиться за петлю не получится — пальцы едва слушаются. Остается только привязать. Ничего, она потерпит еще немного. Мальчишка был удивлен, но безропотно принялся помогать.

— Пойдем, — велела Ева, когда дело было закончено. — Нужно убить тех двоих.

Ноги она почувствовала в самый неподходящий момент. До того Ева шла как на ходулях — единственная сложность состояла в том, чтобы удерживать равновесие, да не споткнуться. И вот, когда до часового оставалась буквально пара шагов, в ступни впились сотни тысяч раскаленных игл. Ева была готова к этому, она ждала этого момента, и все равно это произошло неожиданно. Она едва не упала. Самое плохое — девушка отчетливо поняла: сделать эти два шага она не в состоянии. Стоит ей сдвинуться, и колени подломятся, а она свалится прямо под ноги к спящему солдату. То-то он обрадуется. Ева подняла глаза. Ремус уже стоял за спиной у второго солдата с занесенным штыком. Ева кивнула, одновременно наклоняясь вперед и вытягивая руки. Шагнуть действительно не получилось, но это было и не нужно. Падая, она накинула петлю на шею солдату, и повисла всем телом, запрокидывая спящего назад. Ева успела развернуться в падении, так что упала на спину, рядом с упавшим солдатом. Она изо всех сил потянула руки на себя — проволока сдавила легионеру шею. Ева молча смотрела ему в глаза, пока он царапал петлю ногтями, пытаясь подсунуть под нее пальцы. Всего несколько секунд, а потом Ремус подошел и добил врага.

Подняться на ноги все-таки получилось, но не сразу. Так что осуществлять задуманное пришлось стоя на коленях. Было очень неудобно, но Ева справилась. Ремус помог ей подняться, взвалил на плечо, и они побрели прочь. Под навесом оставались двое мертвых часовых и надпись, сделанная кровью прямо на столешнице: «Завтра я приду к вам снова».