Семя Гидры

Глава 15

Кошмары отступили. Теперь ему снились только приятные сны, что означало восстановление жизненных сил.

Снились картины детства. То как они с дядей Жорой ловят креветок в бухте Чехова и их первые уроки ныряния.

Снилась мать. Как она впервые в жизни приехала в Одессу на его выпускной.

Снилось ясное личико десятилетней дочери капитана «Marine Gold». Сцена в Неаполе, где Кэти тонкой ручонкой благодарно жмёт три пальца его пятерни, а её отец хлопает по плечу со словами: «Храни тебя Господь, Джонни».

Часто снилась Лалит — смешливая индуска, с которой он познакомился в Дубай. Она-то и уговорила его перебраться на Восточное побережье Индии.

Однажды приснился неунывающий Сашка Семено́вич. На террасе роскошной виллы в дорогом восточном халате и с кубинской сигарой в зубах.

Снились беззаботный Джим и деловитая Анжела. И Риши звонко горланящий:

— Let's go Van! Ип-дь-йом! Ип-дь-йом!

Один раз приснилась Брижит. Она стояла у трапа самолёта в своей тёмно-синей юбке, но теперь без форменного жакета бортпроводницы. Шарфа нет, белоснежный воротник блузки расстёгнут, и сверкает на ярком ченнайском солнце, подчёркивая нежность восхитительной девичьей шеи. На лице улыбка, отчего ямочки на щеках выглядят обворожительно. Девушка в упор смотрит на Ивана. Грациозно склоняет голову, щурит карие глаза, от чего лицо её становится лукавым и невероятно притягательным. Её алые губы приоткрываются, и с них срывается вопрос-предложение:

— Хочешь меня? Я рожу тебе замечательных детей.

Наверное, сон с Брижит был последним перед пробуждением, поскольку его Иван запомнил в мельчайших подробностях.

Когда он проснулся, было утро. Почему-то он был уверен, что время пробуждения пришлось между шестью и половиной седьмого утра. Белая простынь, на подушке белая наволочка. На нём белые парусиновые штаны и такая же белая безрукавка.

Он лежал и смотрел в потолок. Сны рассеивались, память возвращала события последних дней.

Он ощупал своё лицо. Шея и подбородок гладко выбриты. Пальцами он надавил на бока и грудную клетку. Рёбра целы. На руках пониже локтей небольшие почти рассосавшиеся гематомы. Пошевелил ногами. Правая отдала лёгкой болью. Приподнявшись на локтях, он осмотрел её. Штанина по колено завёрнута, на икре эластичный бинт.

Он спустил ноги на пол и сел на кровати. Расправил плечи и сделал полный вдох. Глубоко вдохнуть не вышло из-за колющей боли в лёгких. Какие-то внутренние повреждения всё-таки имелись, но степень была не ясна.

Он осмотрелся. Комната похожа на больничную палату. Стены окрашены в светло-голубой цвет. Единственное окно плотно зашторено. С потолка льётся мягкий люминесцентный свет. Из мебели ничего. Единственная кровать посреди комнаты с привинченными к полу ножками. У изголовья аппарат искусственной вентиляции лёгких, стойка с капельницей и ещё какие-то неизвестные ему медицинские приборы. Рядом с подушкой покоится кислородная маска.

Что это за место? Как он сюда попал?

Он помнил случившееся на берегу. То как тварь душила его своими смертельными объятиями. Как он колол её самодельным тесаком. И как ему не хватило ни воздуха, ни сил.

Он осмотрел ладонь. На тыльной стороне приклеена полоска широкого пластыря с катетером. На локтевых сгибах следы от инъекций. Вероятно, ему вводили внутривенно какие-то препараты.

Что это за место такое?

Время шло, а он всё сидел на кровати и искал ответы.

Ни единой мысли. Ни одного предположения.

Открылась дверь и в палату вошёл мужчина в белом халате.

Высокий и очень худой, таких называют жердями. Из-под халата выглядывали тёмно-зелёные галифе, заправленные в до блеска начищенные сапоги. На носу квадратные роговые очки, какие носили лет пятьдесят назад. Выпуклые линзы говорили о низком зрении. Конусовидная лысая голова. Над ушами пучки русых волос с пробивающейся проседью. На безволосом лице два таких же пучка бровей. Горбатый нос и впалые щёки подчёркивали худобу вошедшего. Длинными пальцами-палочками он сжимал чёрную планшетку для записей и простой карандаш.

— Почему вы сидите? — без предисловий спросил он.

Незнакомец говорил по-английски с едва уловимым центрально-европейским акцентом. Иван не нашёлся, что ответить на этот довольно странный вопрос.

— Вы нормально воспринимаете меня? — незнакомец говорил отрывисто, оперируя сухими чёткими словоформами.

— Вы нашли мальчика? — в ответ спросил Иван. Вопрос этот не родился в его голове, он появился из ниоткуда, но был более уместен, чем странные вопросы человека в халате.

В ответ молчание.

— Его имя Питер Крофт, — пояснил Иван. — Он американский подданный, — уточнил вдогонку, словно информация эта была достаточно весомым аргументом, чтобы мужчина в белом халате стал разговорчивей.

Бесполезно. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Вероятно потому, что там нечему было шевелиться. Облик незнакомца было настолько иссушенным, точно кожу ему натянули на череп, сэкономив на подкожной прослойке.

— Как вы себя чувствуете? — игнорируя слова Ивана, задал он вопрос.

— Его дед, Грегори Крофт, известный богатей, — Иван решил зайти с другого боку. — Получите внушительную награду, если отправите нас обратно на материк.

— Ваше имя?

Создавалось впечатление, что планшетка в руках незнакомца содержит тестовую таблицу, которую он во что бы то ни стало, обязан заполнить.

— Иван, — пораженчески ответил Иван. Пора было заканчивать бесполезное пикетирование безответными вопросами.

— Если позволите, я буду звать вас Йохан, — сказал мужчина, поправляя очки.

Он сделал ряд пометок, подошёл к пациенту вплотную, пальцами в перчатках бесцеремонно раздвинул его веки и внимательно осмотрел зрачки.

— Где я? — спросил Иван.

Незнакомец привычно пренебрег вопросом.

Не особо хотелось идти на поводу у этого неприятного типа, но Иван был в некотором замешательстве от бессмысленного и неконструктивного диалога. Будто они разговаривали на разных языках.

— Что до мальчика, с ним всё хорошо, — неожиданно произнёс незнакомец. — Он под присмотром. Но как я сказал, нас больше интересует состояние вашего здоровья.

Волна облегчения прокатилась у Ивана в душе. Приятное известие придало малосимпатичной особе в белом халате немного позитивных красок. Теперь он не выглядел чёрствым сухарём.

— Как вы нас нашли? — спросил Иван.

Незнакомец снова молчал. Стоял истуканом и писал в планшетке, будто в палате не было никого кроме него.

Да он издевается! Ивана подмывало вскочить и сделать что-нибудь, чтобы обозначить своё присутствие. Ударить этого глухаря, что ли?

Без тени смущения незнакомец осмотрел Ивана с ног до головы. Цепким профессиональным взглядом обследовал грудную клетку и шею. Легонько постучал костяшками пальцев по почкам. Прощупал под ушами, подбородок и затылок, время от времени методично записывая результаты в планшетке. Впечатление будто, контактируя с пациентом, он выполняет свою ежедневную работу. Рутинно, отрешённо. В которой противоположной стороне отведена роль подопытного кролика.

— Вы нашли остальных? — Иван слегка повысил голос, предав тону настойчивые нотки. Может, «сухарь» плохо слышит или вовсе тугодум? — Нас было шестеро и два члена экипажа. Двое мертвы — один из пассажиров и лётчик. Но остальные могут оказаться живы… что с ними? Вы меня слышите?

В палату вошла медсестра. Высокая белокурая женщина лет сорока. На рукаве широкая белая повязка с красным крестом.

— Всё готово, гер Кунц, — обратилась она к незнакомцу.

Тот одобрительно кивнул, повернулся и сказал несколько фраз по-немецки.

Так вот оно что!? Гер Кунц! Теперь понятно, почему такой холодный приём.

Что это за место?

Женщина подошла к Ивану и безмолвно подставила локоть.

— Попробуйте встать, — предложила она.

Иван опёрся на предложенную опору. Рука женщины оказалась на удивление крепка.

Если не считать небольшого дискомфорта в правой икре, его ноги были в полном порядке. Голова не кружилась. Кровоток бодро курсировал по сосудам.

Гер Кунц молча пересёк палату, раздвинул штору и посмотрел вниз на залитый солнцем простор. Жестом пригласил подойти.

— Забудьте о ваших спутниках, — произнёс он. — Вам не стоит тревожиться об их судьбах. Сейчас ваш организм пребывает в стадии деконтаминации. Негативные мысли лишь замедлят процесс. Вам нужны здоровый сон и положительные эмоции. Взгляните туда.

Придерживая за спину, хотя в этом не было нужды, медсестра подвела Ивана к окну. Сухое лицо Кунца не выражало ровным счётом ничего.

С замиранием сердца Иван заглянул в окно. У прямоугольного бассейна, скорее походившего на трассу для спортивного плавания, стояла девушка. На голове оранжевая резиновая шапочка для плавания, белая кожа блестит влагой. По бирюзовому купальнику стекают струйки воды, и ярко-оранжевый платок туго обвивает шею.

Иван не поверил своим глазам. Внизу у бассейна стояла Брижит.

Иван нёсся по коридору не чувствуя боли в икре. За спиной слышался истеричный вопль медсестры и грозные окрики гера Кунца, призывающие не делать глупостей.

Тусклый коридор освещали электросветильники, выполненные в виде средневековых факелов. В какой стороне выход?

В конце коридора маячил массивный силуэт. Широкоплечий чёрный охранник, вероятно вдвое старше Ивана и выглядел гораздо внушительней. Мужчина откровенно скучал, и появление бегущего по коридору пациента стало для него нежданным сюрпризом. Здоровяк запоздало пытался схватить беглеца за ворот, но тот умело вывернулся, оставив крепыша с носом.

Коридор заканчивался ступенями вниз. В три шага преодолев лестничный пролет, Иван оказался в овальной оранжерее с застеклёнными стенами, плетёной мебелью и множеством развесистых горшочных цветов на полу и на потолке. С внешней стороны трёхметровых окон блестела голубизной и отражалась в стёклах тихая вода бассейна.

Брижит сидела на плетёном лежаке, отрешённо прикрыв глаза.

Иван бросился к двери, дёрнул за ручку. Заперто!

— Брижит, я здесь! — заорал он, ударяя кулаками в стеклянную стену.

Ничего не произошло. Обращённое к ласковому солнцу красивое лицо Брижит сохраняло вселенскую умиротворённость. Казалось, разделявшая их стена была монолитна и абсолютно звуконепроницаема.

За спиной раздавались быстрые шаги. Кто-то сбегал по лестнице.

— Отошёл от двери! — приказали сзади.

Иван обернулся.

В руке верзилы блестел вальтер. Откуда-то из-под лестничных глубин вышли ещё два негритоса, чёрные как перезрелые сливы, и у каждого в руке по пистолету.

В оранжерею спустился гер Кунц. За ним следовала медсестра со шприцом наготове. Стеклянная колба наполнена. На торчащей вверх длинной игле блуждают солнечные блики.

— Фрау Хильда, вколите господину Усику два кубика анксиолитина, — на ходу распорядился гер Кунц.

Один из охранников, что помоложе подсочил к Ивану и умело заломил руку за спину. Второй громила схватил другую руку за запястье и предплечье и, распрямив её до хруста в суставах, выставил перед фрау Хильдой.

Женщина подставила под локоть холодную, крепкую и отнюдь не женскую по силе ладонь и, не целясь, ввела иглу в вену. Сделала она это виртуозно. Иван практически не чувствовал укола.

Лекарство потекло по венам. Голова отяжелела как под действием алкоголя. Шее всё труднее получалось удерживать вертикальное положение. Глаза повлажнели, веки налились свинцом. Непослушные ноги растворились в полу, и всё тело быстро наполнилось истомой.

Негры усадили Ивана в плетёное кресло. Под голову подложили соломенный пуфик.

— Спасибо фрау Хильда, — сказал Кунц.

Заложив руки за спину, он склонился над Иваном. Беззвучно шевеля безгубым, точно прорезанным бритвой ртом, принялся разглядывать сетчатку в подрагивающих веках.

— Спирабилицин в крови пока не вступил в полную регенерацию, — задумчиво произнёс Кунц и, обращаясь к Ивану, добавил воспитательным тоном: — Вам противопоказано делать резкие движения. Организму нужен покой. Дайте ему завершить начатое. Если подобное повторится, мне придётся посадить вас на цепь.

— Там Брижит… — Иван вяло указал в сторону бассейна. Пальцы на руках немели. — Та девушка… Стюардесса нашего самол…! Вы что не понимаете? Вы кто такой?!

— Я могу устроить в вашем мозгу маленький взрыв, — холодно предостерёг гер Кунц. — И если не хотите превратиться в овощ, строго следуйте моим инструкциям.

Игра в странные-ответы-на-странные-вопросы давно приобрела вид диалога немого с глухим, а всё происходящее отдавало каким-то древним мистицизмом вперемешку с районной психбольницей.

— Теперь вы знаете, что мальчик жив, — продолжал Кунц гипнотическим тоном. — Вы так же знаете, что девушка, которую считали погибшей, тоже жива. Вы получили сегодняшнюю порцию положительных эмоций. Сейчас ваш сон станет спокойным, и реакция достигнет максимума.

Реакция? Неужели они вкололи ему наркотик? Смысл?

И тут как гром среди ясного неба! Так вот оно что! Изо всех сил пытаясь не терять сознания, Иван произнёс заплетающимся языком:

— Это всё вы? Всё ради миллионов ста… старика Крофта? Я прав? Я тоже умею ана… анализи… ровать. Но почему я? З…за меня вы не получите и гроша…

— Да, — буднично ответил Кунц, — в какой-то мере вы правы. Но не ради выкупа. — Удивительно, но за весь их короткий диалог Кунц впервые дал ответ на прямо поставленный вопрос. — Человека выкрасть несложно, и вряд ли кто-нибудь в миллиардной Индии озаботится судьбой пропавшего туриста. Но нам нужны гарантии.

Он вполоборота развернулся к стоящим за его спиной неграм:

— Вы трое, когда он достигнет нормы, отнесите в процедурную и организуете круглосуточное наблюдение. Глаз с него не спускать. Не справитесь, каждый лично ответит перед Доктором.

Кунц ушёл, а Иван спустя минуту и вовсе перестал чувствовать собственное тело. Будто он на стометровом погружении и у него отсутствует какая-либо плоть. Есть лишь океан, а он — часть его.

Струи воды и света пронизывают сверху вниз. Он — течение. Он — глубина.

Рядом Брижит. Она подставляет лицо под ласковые струи. Её лицо бесстрастно и блаженно. Она течёт вместе с Иваном. Их течения то сливаются, растворяясь друг в друге, то расходятся в разные стороны.

— Рады видеть вас, месье Усик, на борту нашего судна, — журчит вода. — Я рожу тебе замечательных детей…

Откуда этот германец, обзывающий его Йоханом, знает его фамилию?

Между пальцами зачесались ладони. Иван растопырил пальцы перед глазами. Из средних фаланг, словно молодые листочки из набухших почек, пробивались навстречу друг другу нежно-зелёные отростки. Местами они сращивались в тонкие прозрачные перепонки.

У Брижит между пальцами уже были такие. Плотные широкие перепонки как у водоплавающих.

В русской сказке обычная лягушка превратилась в прекрасную царевну. А как она превращалась обратно, из царевны в лягушку? Регенерация? Действие таинственного и ужасного Спирабилиса?

Но теперь Ивану было всё равно. Яркие краски сменялись ещё более яркими, и им не было предела. Регенерация достигала максимума, и без разницы, что с чем вступало в реакцию. Иван хохотал, хотя и не чувствовал ни рта, ни лица. Он плыл, хотя не ощущал ни рук, ни ног. Он жил, но можно ли это назвать жизнью? Скорее состоянием, что ты есть, и ты есть Всё.

Если бы он был поэтом, то назвал бы это «Состоянием воды». Ведь вода никогда не умирает. Переходя из одного агрегатного состояния в другое, она вечно жива.

Живая вода.

«Не хотите превратиться в овощ?» Почему бы и нет? Лишь бы не забывали поливать.

Журчит вода. Он и есть вода.

Человеческое тело не тонет, потому что на шестьдесят процентов состоит из воды.

Это спасло Кэти.

Это спасёт и его.

Глава 16

Очередное пробуждение было таким же ранним, как и в прошлый раз. Но сейчас Иван чувствовал себя заново рождённым.

А ещё он почувствовал, что лежит совершенно голый в большой стеклянной колбе наполовину заполненной водой, и что всё его тело утыкано датчиками и увито паутиной проводов. Ряды крохотных присосок покрывали лоб, виски, шею, грудь и бока, а к каждому пальцу на руках и ногах были прикреплены какие-то замысловатые сенсорные прищепки наподобие пульсоксиметров с тонким шлейфом проводов. На глазах очки для ныряния.

В иллюминаторе за полукруглым столом-пультом восседала фрау Хильда. Сосредоточенная на встроенных в панель мониторах, мигавших синими, зелёными и красными синусоидами, она время от времени что-то записывала в папку в кожаном коричневом переплёте. Только сейчас Иван внимательно разглядел её.

Сухощавая фигура, прямая спина. Холёные руки сложены на столе в позе отличницы за партой. Накрахмаленный медицинский халат идеально подогнан по фигуре. Ни пятнышка, ни складочки. Светло-русые волосы собраны на затылке в тугую «гулю», ни единый волосок не выбивается из стройного ряда. Тонкие черты, выточенные, словно из гранита, придавали облику строгости и даже некой жестокости. Весь облик фрау Хильды напоминал породистую борзую.

Заметив, что Иван проснулся, она закончила писать и улыбнулась. Вероятно, так она хотела подбодрить Ивана, но в купе с холодным взглядом ярко-голубых глаз улыбка получилась зловещей.

— Всё в порядке, — утвердительно сказала она. — Ваш организм под контролем. Не делайте движений.

Она склонилась над стоящим на столе, точно кобра на хвосте, микрофоном и произнесла, выделяя каждый слог: — Он готов.

— Начинайте, — донеслось из динамиков. — Доктор на месте.

Голос был искажён помехами и наложенным эхом, но то, без сомнения, было голос Кунца.

Только сейчас Иван заметил, что комната без потолка.

Сверху по периметру нависал балкон, на котором просматривалась группа людей. Сквозь мутное стекло саркофага фигуры были размыты и выглядели как цветные пятна: двое в белых халатах, двое сплошь в чёрном, а поодаль ещё две фигуры — мужская в светлом костюме и женская в бирюзовом трико.

Включились механизмы, снизу заурчало, забулькало, и колба стала наполняться водой. В боковом иллюминаторе возникло лицо фрау Хильды. Женщина посмотрела прямо в глаза. Поняв, что Иван её видит, сделала глубокий вдох и прикрыла рот ладонью, как бы призывая и его проделать то же самое. Вода быстро заполняла пространство.

Раньше Иван уже испытывал подобное состояние. В гипербарической камере на сеансах баротерапии. Но вряд ли он здесь в лечебных целях или ради кислородного насыщения. Эти люди что-то от него хотят. Но что? «Чёрные» трансплантологии? Секретная биологическая лаборатория НАТО?

Эти мысли не на шутку разозлили его. Что бы здесь не происходило, он никому не давал согласия на эксперименты над собой.

— Выпустите меня! — заорал он, злобно гримасничая и таращась на фрау Хильду.

Та беззвучно пошевелила губами и ещё раз проделала демонстрацию задержки дыхания.

— Открой крышку, гнида! — Иван кулаком жахнул в иллюминатор.

Лицо фрау Хильды исчезло.

— Эй, вы там! — Иван ударил ещё раз, сбив кожу на костяшках. Стекло оказалось калёным.

Вода поднималась всё выше. Теперь она покрывала всё тело, и чтобы дышать Ивану пришлось приподняться на локтях и максимально выгнуться вперёд. Он развернулся и плечом саданул в крышку саркофага. Довернулся ещё и, приняв положение «планки», упёрся спиной в верхний полуцилиндр барокамеры. Напрягся что есть силы и, упираясь локтями в дно, толкая себя вверх, попробовал выломать замки.

В иллюминаторе вновь явилось лицо фрау Хильды. Теперь оно выглядело не таким бесстрастным. Медсестра что-то кричала и делала знаки, призывающие к спокойствию.

— Да пошла ты… — почти выкрикнул Иван, но вода попала в рот и он закашлялся.

Приподнявшись над прибывающей водой, он глубоко вдохнул и, утопив голову, упёрся лбом в дно, выгнул дугой спину и налёг на крышку. Раздался тихий скрип. Тонкие струйки поползли по внешнему стеклу иллюминатора. Иван налёг сильнее.

Постепенно вода заполнила весь саркофаг. Напрягая силы, выламывая петли, Иван не думал, сколько может продержаться. Сколько понадобится, столько и будет.

Снаружи метались люди. На миг в иллюминаторе показалась и тут же исчезла физиономия уже знакомого негра в чёрном. Водяных дорожек прибавлялось, теперь они стали шире.

Истерично заскрипел металл, и тяжёлая крышка отскочила, став легче пушинки. Ивана по инерции подбросило вверх. Он попытался встать, но скользкое полукруглое дно барокамеры не лучшая опора, и он с грохотом повалился в воду. Очки перекосились, в них попала вода, сделав Ивана слепым. Чья-то крупная пятерня ухватила его за волосы и потянула. Иван вслепую сделал несколько размашистых движений руками. По всей видимости, кулаки достигли цели. Что-то чавкнуло, и мужской голос воскликнул:

— Schwein!

Иван ещё раз выбросил кулак, но тут невидимый хук угодил ему в солнечное сплетение, сбив дыхание и повалив в воду.

Пара сильных рук придавила Ивана к дну. Ладонью ему заткнули рот и нос. Сквозь бурлящую в схватке воду Иван различал два чёрных силуэта — те самые негры-охранники держали его, не давая поднятья. Одна рука на лице, вторая сдавливает горло, ещё две на груди и животе.

Он бился как пойманная медведем рыбина, рвущаяся из цепких когтистых лап. Неистово молотил руками и ногами. Дважды кулаки и пятки достигали цели так, что вода вскоре окрасилась кровью.

На миг удалось ослабить хватку. Иван со звериным восторгом впился зубами в коричневую ладонь, закрывающую ему рот. Сверху раздался вскрик. Руки, сковывающие его движения, исчезли. Иван интуитивно успел убрать голову, и чёрный кулак прошёлся в миллиметре от уха. Следом ещё один снова угодил в дно, подняв волны и ворох брызг.

Иван пружиной вытолкнул себя из воды и в одном прыжке выпорхнул из саркофага. Пол был плиточный, и мокрые ступни разъезжались на нём как на льду. Перед глазами всё плыло. Он попытался было снять очки. Не вышло — ремень крепко стянут на затылке.

Впереди вспыхнуло яркое пятно — человеческая фигура в бирюзовом трико. Вложив все силы в скользящие ноги, Иван сделал, было, шаг, но адская боль в паху пронзила всё его тело. Это человек в бирюзовом ударил ему между ног.

Иван упал как подкошенный. С головы сорвали очки, и перед слезящимися глазами встало лицо Кунца.

— Фрау Хильда! — кричал он.

Игла кольнула вену также легко и безболезненно, как и в прошлый раз. Всё повторялось. Сознание снова утопало в дымке, заменяя боль в паху блаженной наркотической негой…

Очередное пробуждение не было таким радужным как прежнее.

Болели голова и правый бок. Гудели руки. С ноги сняли бинт, зато костяшки правой руки были залеплены пластырем.

Он был в той же комнате, что и прежде и на нём была вновь надета грубая парусиновая пижама. У кровати уже знакомый охранник, тот, что постарше. В ноздрях белеют ватные тампоны. В руках конец железной цепи.

— Wach auf! — скомандовал негр, увидев, что пациент очнулся.

Иван не отреагировал. Негр дёрнул цепью, и нога Ивана дёрнулась тоже. На ноге были кандалы. Надо же, меры предосторожности! Прям галерный раб.

Иван подтянул нону, перехватил цепь и дёрнул на себя.

Холодный ствол упёрся в висок.

— Станешь дурить, разнесу весь твой внутренний мир, — на приличном английском произнёс негр. И уже покладисто добавил: — Идём, Доктор ждёт.

В центре полутёмной комнаты, закинув ногу на ногу, восседал старик. Лёгкий льняной костюм лилейного цвета сидел на нём свободно, но мешковатым не выглядел. Наоборот, даже подчёркивал нетронутую лишним жирком сухощавую фигуру. Старику можно было дать как семьдесят, так и все девяносто лет. То был представитель породы людей, какие в любом возрасте держатся моложаво.

Седые волосы зачёсаны назад. Большие уши с удлиненными книзу мясистыми мочками. Щёки изрыты глубокими морщинами, но высокий лоб гладок и чист. Из узких разрезов век глядят умные и проницательные светло-серые глаза. Греческий нос. Под узкими крыльями ноздрей небольшие подкрашенные хной и закрученные кверху усики «а-ля велосипедный руль». Аристократический подбородок гладко выбрит.

— Значит вы здесь главный! — с места в карьер рванул Иван. — Что здесь происходит? За кого меня держат?! Что это?! — Иван указал на цепь.

— Учитывая недавний инцидент, кто кого должен опасаться, вы нас или мы вас, звучит двусмысленно, — подал голос старик.

— Я требую прекратить весь этот балаган, снять это барахло и срочно начать поиски всех…

— Тише-тише, молодой человек. Присядьте, — Старик указал на кресло напротив. На его пальцах блеснул ряд массивных перстней с драгоценными камнями. Иван сел и старик продолжил: — Оглянитесь, что вы видите? Неужели это похоже на хоспис, пункт Службы Спасения или филиал Красного Креста?

Иван огляделся. Он стоял посреди полутёмной библиотеки, стенные стеллажи которой были сплошь уставлены кожаными папками. На потускневших корешках пестрели золотые, чёрные и красные надписи на немецком языке. Многие, совершенно старые и затёртые были помечены стилизованным орлом, сжимающим в когтях дубовый венок. Между стеллажами висели картины в позолоченных рамах. Портреты чопорных мужчин в гражданском одеянии начала века и в мундирах цвета фельдграу с крестами, нашивками и орденскими планками. На массивных постаментах возвышались стеклянные колбы, и льющаяся снизу голубоватая подсветка высвечивала заспиртованные в них тушки приматов: макаки, гиббона, орангутанга и каких-то уж совсем неведомых человекообразных существ. У одного была отнята часть головы, у другого вскрыт позвоночник, у нескольких отсутствовала передняя часть туловища и из розоватых лёгких выступали многочисленные трубки, тонкие похожие на серебряные нити. В свисающем с потолка гигантском в форме торпеды стеклянном цилиндре была заключена полутуша белого кита, внутренние органы которого идеально просматривались с любой точки комнаты. Обстановка напоминала краеведческий музей, если бы не фрактурные надписи на высоких спинках старинных дубовых кресел и запаха древних книг.

— Да-да. Всё здесь — «фата моргана», — прочёл Ивановы мысли старик.

Что-то недоброе змеёй зашевелилось у Ивана внутри.

— Что за эксперименты? Каким фуфломицином меня пичкают?

— С одной стороны мы врачи без границ… с другой нас попросту не существует.

— И почему мне не дают видеться с Питером и Брижит? — уже не так напористо спросил Иван.

— Есть вопросы, которые, по моему мнению, должны беспокоить вас гораздо больше судеб ваших случайных попутчиков.

— Я что, заложник?

Старик снял ногу с ноги. Его морщинистое лицо непостижимым образом преобразилось.

— Моё имя, доктор Альбрехт Иоганн Миллер. — Он по-гусарски щёлкнул каблуками и коротко кивнул. — Я мог бы обмануть вас и представиться чудаковатым богатеем-отшельником, доживающим свой век в частном бунгало на задворках цивилизации. Согласно официальной версии так оно и есть. Я мог бы даже организовать поиски. Но буду честен, я не стану этого делать. Есть более важные задачи. Несмотря на «первый блин комом», мы проведём немало времени вместе. И пусть вас не смущает окружающий антураж. Не ломайте голову и не делайте исторических параллелей. История — дама многоликая.

Альбрехт Миллер улыбнулся с такой располагающей смущённостью, присущей исключительно подросткам пубертатного возраста, словно за свою долгую жизнь старик не обидел и мухи. Он разлил по бокалам белое вино, один бокал подал Ивану. Надпил янтарный напиток, причмокнул, оценивая букет, и сделал одобрительный жест.

— Я не беглый фашистский пособник, какого на вашей родине неминуемо приставили бы к стенке. Во-первых, все пятьдесят пять послевоенных лет я никуда не сбегал с этого острова. А во-вторых, я ни дня не состоял в НСДАП, не был членом ни СС, ни СД и никогда не убивал людей. По национальности я австриец. По гражданству тоже. Я уроженец Зальцбурга и истовый протестант. До аншлюса 38-го года преподавал в Венском университете и по случайности избежал концлагеря. За меня замолвили бывшие мои сокурсники — немецкие коллеги-биологи. Знали меня как фанатичного сторонника великого Вестенхёфера и его акватической теории. Со студенческих лет я изучаю генетическую предрасположенность сухопутных организмов к обитанию в водной среде. Именно они — мои немецкие коллеги — и порекомендовали меня научному сообществу Рейха в те непростые для всего мира годы. Благодаря их протеже я с марта 42-го стал ассистировать видному медицинскому светиле, профессору анатомии и физиологии Людвигу Фишербругеру, руководителю Q-42 — программы отбора и, как модно теперь говорить, апгрейда боевых ныряльщиков, элиты морской пехоты Вермахта.

При поддержке высокопоставленных берлинских партайгеноссе на Суматре был создан Южный Центр «Гамма». Имена тех людей вам, молодой человек, ничего не скажут, но поверьте, то были одни из выдающихся деятелей генетики. Один пропал при бомбардировке Лейпцига, второго расстреляли Советы, последний ушёл «крысиными тропами» в Южную Америку и спустя год погиб в автокатастрофе.

К концу 44-го профессор Фишербругер окончательно удостоверился в состоятельности акватерриальной теории и принял решение ни в коем случае и вне зависимости от результатов войны не прерывать работу. Наши эксперименты мало интересовали японскую администрацию Суматры. Им вменялось беспрекословно обеспечивать лабораторию всем необходимым, с чем они успешно справлялись. До лета 45-го японцы удерживали Голландскую Ост-Индию, но за месяц до прихода британцев и лабораторию и био-инкубатор с приматами пришлось эвакуировать на один из необитаемых Северных Сентинельских островов. Японские корабли, перевёзшие оборудование и персонал, после были благополучно потоплены британскими подлодками. Наверняка, англичане благодарили за «слив» координат индонезийское подполье. Ну а после августа 45-го японцам и вовсе стало не до нас. Так тайна акватерриальной теории эволюции осталась на долгие годы, в прямом смысле, законсервирована здесь, на этом острове.

Скажу без обиняков, в чём-то я даже антинацист. Ананербе с её оккультной идеологией была настоящим сборищем глупцов, конъюнктурщиков разных мастей, карьеристов-лизоблюдов и прочих политиканов от науки. Это скопище неучей под руководством главного «агронома» Рейха шизофреника Гиммера продвигало антиэволюционистскую расовую теорию, не выдерживающую никакой сколь-нибудь серьёзной критики. И тем ни менее, будучи адептом их псевдонаучной организации и благодаря щедрой лояльности покровителей профессора Фишербругера мы и после войны имели возможность развить истинное «наследие предков» до реальных результатов.

К концу 46-го, после полутора лет сложнейших операций по пересадке китовых желез секреций суматранским орангутангам как прямым потомкам сивопитеков и ближайшим «сородичам» человека, у нас, наконец, кое-что получилось. В тот год нам впервые удалось… э… как сказать, чтобы вы поняли… нам впервые удалось «разбудить» ген Spirabilis и прописать его в ДНК самок орангутангов с прижитыми ранее дельфиньими железами. Вы слышали что-либо о горизонтальном переносе генов? Хирургическое конструирование дыхательных путей приматов, систематическое введение им ЛСД-35 и непосредственная пересадка гена в вектор под постоянными атаками выброса в кровеносную систему фосфорсодержащих ферментов оказались весьма результативна. Не понимаете? Тогда немного теории.

Глава 17

— Вы, верно, знаете Йохан, — продолжал доктор Миллер, — что наша планета состоит из шести материков и одного Мирового океана. Так вот, суша в этой экосистеме занимает менее трети, остальное вода. Напрашивается вопрос, почему матушка-природа распорядилась таким образом, что человеку — венцу её творения — дала возможность обитать лишь на одной трети и нигде более? Если природа всегда права и эволюционный процесс являет собой беспрецедентно гибкую систему адаптаций, почему она так и не приспособила человека к жизни в воде, что разрешило бы многие проблемы выживания? Ответ был найден здесь, на Северном Сентинеле. Дело в том, что Первый Человек на Земле — Хомо Гидробионт — отлично уживался в морских глубинах, как и на земной тверди. Но за многие миллиарды лет природа разделила это умение на две эволюционные генетические ветви: на акваприматов, от которых произошли все морские млекопитающие, и на терраприматов, родоначальников человекоподобных обезьян. Не понимаете?

Доктор направился к колбе с заспиртованным туловищем похожего на обезьяну, но абсолютно безволосого, гладкокожего существа и указкой указал на его вскрытую грудную клетку.

— Взгляните сюда. Наши лёгкие имеют объём от трёх до пяти литров, но используются едва ли на треть, что есть эволюционный анахронизм, генеральная генетическая метаморфоза. Закостенелый человеческий скелет и деформированная миллионами лет дыхательная система не дают нам в полной мере использовать весь имеющийся потенциал. Исключение составляют тренированные пловцы и ныряльщики, что лишь подтверждает правило.

Теперь взгляните на шею. (Указка, сделав дугу, остановилась у препарированной верхней части позвоночника чучела). По сути, мало-функциональный элемент и уязвимая область. Вспомните гильотину, топор палача или фразу «свернуть шею». Наглядная иллюстрация полной незащищённости. В природе имеются сочленения головы с туловищем намного эффективней. К примеру, у сов. Но длинная шея у женщин и по сей день вызывает зависть. В африканских племенах в дань многовековой традиции они нарочно удлиняют себе шеи с помощью различных приспособлений. Почему, как полагаете? Для красоты? Природная память? Место для Вишудха чакры? Увы! (Доктор демонстративно похлопал себя по затылку). Именно здесь когда-то располагалось всё самое необходимое для полноценного дыхания в воде.

Сотни миллионов лет назад ДНК археоантропов в своей генетической структуре содержало один важнейший ген — Spirabilis. Благодаря ему наш акватерриальный пращур наряду с сухопутным образом жизни время от времени возвращался в родную обитель — в океанские глубины. Spirabilis отвечал за построение первородной дыхательной системы, так сказать «сверхмощного двухклапанного насоса». Структура этого «насоса» была таковой: в шее Хомо Гидробиона за щитовидкой, располагалась трахея, как и у современного сапиенса. Но в отличие от нас, у гидропитека в районе «адамова яблока» она делала крутой дугообразный изгиб к затылку, обвивала третий и четвёртый шейные позвонки и посредством двух клапанов, один для вдоха-выдоха, второй для отвода углекислого газа, соединялась в затылочной области с дыхалом, сродни китовому или дельфиньему. Невероятно мощные мышцы обжимали дыхательную систему, и такие же природно-развитые мышцы усиливали скелет в районе бронхов и лёгких. В результате, благодаря «шейному насосу», двухклапанному дыхалу, сильным мышцам и эластичности рёбер первобытный «человек-амфибия» мог за один вдох аккумулировать в лёгких от двенадцати до восемнадцати литров воздуха, а контролируемая регуляция сердцебиения увеличивала время состояния апноэ вдвое. В итоге Хомо Гидробионт до двух часов мог находиться в воде, ничуть не испытывая дискомфорта. Наоборот, адаптированная к водной среде самонастраивающаяся «дельфинья» кожа выравнивала все жизненно важные системы: артериальное давление, температуру тела и работу кровеносной и эндокринной систем.

В колбе, что перед вами годовалый аквахомо — детёныш самки суматранского орангутанга с горизонтально перенесёнными в лабораторных условиях пол-определяющими генами китайского дельфина. Селекция получилась репродуктивной, но неустойчивой. Теперь каждые двадцать один день железы самок вырабатывают эволюцигон и мультигон и при оплодотворении успешно зачинают и вынашивают эмбрион гидробиона. Проще говоря, рожают «человека-амфибию». Младенцы аквахомо быстро развиваются и к году выглядят как детёныши наших пращуров. Но затем происходит эпистаз и ген Spirabilis переходит в гипостатичность, то есть подавляется другими генами. Развитие «зависает» между приматом и китообразным.

Доктор вглядывался в бледное Иваново лицо и с отцовским укором «ох уж эта современная молодёжь» читал в нём полное непонимание.

— Я всё это вам рассказываю, молодой человек, поскольку между нами не должно быть никаких тайн. И потому что стоит пояснить, почему вы здесь. Но вижу, я вас заболтал. Что ж, переварите пока хоть это и помните, вы наш желанный гость. Будьте как дома, принимайте гостеприимство как должное, но не теряйте благоразумия. Нет на белом свете ничего ценнее рацио. Поверьте, я знаю, о чём говорю. Никакого наследия предков в том ключе, в каком его преподносит современная наука. Мировые войны, глобальные конфликты, противостояния общественных систем — всё это ничто в сравнении с всесильной эволюцией. Она перемалывает века и судьбы в жестокой мясорубке, и когда-нибудь там далеко за горизонтом обновлённый сверхчеловек даже не вспомнит о житейских неурядицах своих сухопутных пращуров. Это говорю вам я, доктор Альбрехт Иоганн Миллер.

Иван проглотил застрявший в горле ком и, запинаясь, хрипло произнёс:

— Вы сказали, что всё это рассказываете, «потому что пришло время объяснить, почему я здесь».

Старик допил вино, поставил бокал на журнальный столик с единственной книгой, открытой на первой странице, авантитул которой гласил следующее:

— Чтобы ген Spirabilis в конечном итоге успешно сформировал половозрелого Хомо Гидробионта, родитель-самец должен иметь атавизм, а именно — полное отключение метаболизма при переходе из цикла «суша» в цикл «вода». Эта стадия атрофирована у современного человека. Двадцать лет назад нам повезло. И вот, благодаря вам, мой дорогой Иван Усик, мы снова на коне.

В библиотеке воцарилось молчание.

— Я с вами откровенен, — сказал доктор Миллер, — потому что по вашей реакции понимаю, вы человек непростой. С вами не стоит играть. И чтобы окончательно развеять сомнения, предлагаю познакомиться с моей внучкой.

Старик обратился к негру у двери с цепью в руках.

— Сэмюель, отведите господина Усика к Эмме.

Иван шагал в сторону бассейна. Железная цепь тянулась следом. Когда оставалось шага три, негр дёрнул за конец и Иван едва устоял на ногах. Тотальный контроль.

— Ты кто на самом деле такая?! — выкрикнул Иван девушке в бирюзовом.

— Эмма Миллер, — представилась та, протягивая руку для рукопожатия. — Сэмюель, не будь строг. Со мной он будет паинькой.

— Ты с ними?

— Теперь понимаешь.

— Быть не может? Но зачем?

— А разве дедушка тебе не рассказал?

— Что именно? Дедушка…? — опешил Иван.

— Да, доктор Альбрехт Миллер — мой дед по материнской линии, а я, по его словам, новая веточка их славной династии. Кстати, как тебе он, мой добрый дедушка Альби?

— Альби?! Чего этот божий одуванчик мне не наговорил! Голова идёт кругом! — Иван нервно вышагивал вдоль бассейна. Цепь грохотала по деревянному настилу. Металл впивался в кожу. — С Крофтами не вышло, решили пустить нас на органы, так? Не-ет! Не выйдет! Что вам от меня надо?

— Не от тебя, а с помощью тебя, — невозмутимо ответила девушка. — Твоему здоровью ничто не угрожает. Тот погром, что ты учинил в лаборатории…

— Не юли! Ты не ответила, — жёстко перебил Иван.

— Тогда общайся с Сэмюелем, — коротко отрезала Эмма и отвернулась.

— Я не подопытный кролик! Этот злобный старик расчленит меня на части и заспиртует как и тех… макак?

— Да брось ты! Нашёл тоже Доктора Зло! Может, тебе даже понравится, — девушка хлёстко шлёпнула себя по нагим ляжкам и прыснула заразительным смехом. Успокоившись и вытирая слёзы, она продолжила: — Не делай из него монстра. Он милый и тихий старик. В любом случае твоя жизнь в безопасности. Деда интересует только наука. Ну и ещё кое-что. Его мечта — оставить наследие, но не следы. И он не любит рисковать, а любой след — это риск. Концы в воду — вот его жизненное кредо. И ещё природная щепетильность. Ты не представляешь, какой он педант. Сказывается аристократическое происхождение. К тому же, мне и самой хотелось поучаствовать в этом феерическом спектакле, — говоря это, Эмма как бы невзначай положила ладонь на плечо Ивана, а негр сильнее сжал конец цепи. — Всё было просчитано до мелочей. Гаррет отлично подходил на роль злодея и «козла отпущения». Полиция получит его письмо-раскаяние. Этот ветеран новых крестовых походов вернулся с Балкан полным психопатом и весь 96-й год пролечился в реабилитационной психлечебнице. Результат на лицо: утративший рассудок бравый боец SAS кончает с собой и делает это по-шахидски — прихватив тех, кто богател, пока он проливал кровь за демократию. Оцени, какая драма!

На роль «богатеев-смертников» чета Крофтов попала случайно. Виной их болтливый дружок-художник, он же мой несостоявшийся ухажёр, восходящая «звезда» контемпорари-арта с глупейшим псевдонимом Папелло. Подстроить звонок от якобы твоего старинного друга обошлось нам в жалкие пять тысяч баксов. Вот только не понимаю, за какие такие грехи судьба подсадила на обречённый «гроб с крыльями» этого безобидного профессора-индийца? В общем, с помощью несложных манипуляций «злодей» и его «жертвы» — но главное, нужный нам человек — стали владельцами билетов в один конец.

Ты спросишь, как я стала француженкой и стюардессой? В Индии, как впрочем, и везде всё решают деньги, ну… ещё чуток французского шарма. Так принятая накануне стройная и чертовски привлекательная дебютантка быстро заменила заболевшую накануне бортпроводницу. Хмурый пилот был не против. Короткий перелёт он смог бы совершить и в одиночку. Сикху до лампочки, кто разносит бокалы с шампанским и ублажает аппетиты пассажиров…. О! А вот и пропажа!

Иван обернулся. На поляне, шагах в десяти стоял тот самый лесной кот, спасший их с Питером от злобных приматов-пращников. Зверь не сводил с Ивана жёлтых глаз, да и сам Иван не мог оторвать взгляда от хищника.

— Это Бисмарк, — сказала Эмма. — Мой виверровый кот. Не бойся его. Крапчатые кошки, плохо дрессируемы, но Бисмарк кроме всего прочего феноменально умён. Он мой самый верный слуга. Иди сюда!

Кот сделал шаг и замер, помедлил немного и, мягко ступая массивными лапами, направился к своей хозяйке. Теперь Иван смог внимательнее разглядеть этого диковинного зверя. Большая голова, короткие полукруглые уши. Широкая морда с близко посажеными круглыми глазами походила больше на тигриную. Серовато-коричневая шерсть с тёмными пятнами сверкала на солнце. В грациозных движениях ощущалась сила и уверенность.

Кот подошёл к девушке и уткнулся носом в бедро.

— Ты только представь, — продолжила Эмма, гладя кота между ушами. — Спустя час полёта Гаррет, якобы, выводит из строя двигатели. Самолёт стремительно падает и тонет. От удара о воду отвинченное лётное кресло отрывается и вместе с пилотом выбивает передний «фонарь», крепление которого заранее ослаблено. Через него я и выуживаю нужного нам человека, а на поверхности в согласованном квадрате нас уже ждёт «Брюнхильда» с дежурной шлюпкой, с эхолотом и водолазами. Операция со стопроцентной гарантией.

Теперь мы все — официальные утопленники. Полиция возбуждает дело. Следствие находит предсмертную записку англичанина, и газеты поднимают вой о ветеране-самоубийце больном «вьетнамским синдромом»; о трагической гибели американского мецената и о безвременно почивших его молодой красавице-жене и юном сыне. И о том, кому, в конце концов, достанутся миллионы старика Крофта. А ещё о непрофессионализме индийских авиалиний; об отсутствии мер безопасности в аэропортах и об алчных частных авиакомпаниях, каких заботит одна лишь прибыль. Каждый увидит себя на месте Крофтов и поверь, никто даже и не вспомнит о нищем славянине, то есть о тебе, мой дорогой Йохан. И о стюардессе Брижит не вспомнят тоже. Все примут нашу кончину за досадную данность на фоне ужасных смертей нуворишей в мире постоянных угроз их сытой и праздной жизни. Как видишь, всё гениальное просто. И всё бы так и случилось, если бы не пилот. Мы не учли его боевого прошлого. Он спутал нам карты.

— Погоди, — Иван чувствовал, как пылает его лицо, — «нужный вам человек» это кто?

— А ты как думаешь? — хитро щурясь, спросила девушка.

— Но почему?

— Статья в итальянской газете за ноябрь 97-го. Помнишь? Девчонку подняли на борт, а спасителя не успели. Только спустя час поисков водолазы нашли его практически на дне. Но нашли живым! Апноэстическая кома, приостановка работы сердечной мышцы и всех дыхательных функций. Организм поддерживал себя сам на минимальных кислородных ресурсах. Медики назвали тот случай газетной «уткой», но мой дед знает о тебе всё.

Иван долго сидел, не решаясь продолжить разговор. Слова Эммы огрели его как обухом по голове. Наконец оцепенение слало отпускать. Вернулась речь:

— Но… но… — бессвязно промычал он.

— Расслабься. Мы уже год следим за тобой. — Эмма, как ни в чём не бывало, растянулась на лежаке.

— Ну…, ну… это невозможно, — мысли в голове Ивана метались, как куры в курятнике, куда влезла лиса. Вначале лекция нацистского маразматика, теперь откровения его взбалмошной внучки. Иван даже ущипнул себя — не сон ли это. Он выпрямился и с видом человека, которого не удалось разыграть, выкрикнул: — Глупости! Считаешь меня за дурака? Не знаю, в какую игру здесь играют, но…, но…, к примеру, как бы ты «выудила» меня из самолёта? Скорость падения, плюс вес… Пара минут, и мы бы ушли на дно метров на сто, не меньше. Будь ты даже лучшей ныряльщицей на весь Бенгальский залив, с такой глубины, да ещё и с ношей в мои семьдесят пять килограмм… ты шутишь?

— Дорогой мой Ваня, — миролюбиво произнесла девушка, — я с тобой откровенна лишь только потому, что меня об этом просил дед. Он не хочет использовать тебя вслепую. Считает, что ты должен стать членом команды. Я другого мнения, но его не переубедить. И всё же… я раскрыла все карты, потому что знаю, ты никуда не денешься.

С этими словами она развязала нашейный шарф и склонила голову на грудь. Тёмная, будто змеиная, блестящая и скользкая кожа покрывала всю её шею. На затылке чернел бугорок схожий на кратер спящего вулкана. То было настоящее дельфинье дыхало. Время от времени оно сжималось, а когда расправлялось, выпускало порцию пахнущего тиной дыхания.

Девушка встала с лежака, поправила плавательную шапочку и, оттолкнувшись от края бассейна, нырнула в воду. Кот Бисмарк последовал за ней.

Глава 18

Неделя пролетела как в тумане. Сказывалось действие антидепрессантов.

По утрам Ивана выводили к бассейну. Нырять и плавать не дозволялось, но можно было сколь угодно стоять под летним душем, смывая ночной пот. Днём он занимался на террасе на тренажёрах, а вечерами гулял в саду, а в голове всё крутилось услышанное от человека назвавшего себя доктором Миллером, и от существа по кличке Эмма. Именно существа, поскольку подобного Иван не видел никогда. Всё походило на фантастику, но, тем не менее, всё это было явью. И если россказни старика можно было списать на деменцию богатея съехавшего с катушек на базе собственной исключительности, то как объяснить увиденное на шее мутанта?

Цепь на ноге не сняли, и Сэмюель чёрной тенью неизменно следовал в паре шагов позади. На ночь её прикрепляли массивным замком к стальному кольцу в полу под Ивановой кроватью.

Каждое утро ровно в шесть со стетоскопом на шее и с тонометром в кармане в палату входила фрау Хильда. Она ставила на прикроватный столик разнос таблетками и стакан чистой воды и начинала осмотр. Иван не сопротивлялся. Открывал рот по требованию, дышал и не дышал, как велела фрау Хильда. Она измеряла температуру и давление, а Иван украдкой разглядывал её. Кожа лица едва тронута загаром. Нет даже лёгких пигментных пятен. Волосы собраны на затылке в тугую «гулю». Шея чистая, по-европейски белая. Ничего примечательного в фигуре. Из-под халата не торчат плавники. Между пальцами нет перепонок, и пахнет от неё не тиной и сыростью, а фенолом и формалином.

— Я проснусь после них? — как-то сострил Иван, принимая очередную порцию пилюль из рук фрау Хильды. — Гер Кунц грозил сделать из меня овощ.

— На всё воля божья, — холодно ответила та. Если бы не тропики, её смело можно было назвать Снежной Королевой.

Иногда вместе с фрау Хильдой в комнату заходил гер Кунц. Он, как и она, также не выглядел мутантом. Отдающие синевой впалые гладковыбритые щёки. Две нитки сухих губ. Из ворота халата проглядывает белая манишка с аккуратным узлом чёрного галстука. Нельзя сказать, что от лица Кунца веяло одухотворённостью, но и от животного в нём было лишь толстенные линзы очков, делавшие глаза выпуклыми как у рыбы.

— Что вам снилось этой ночью? — безучастно спрашивал он, изучая записи в планшетке.

Обычно Иван игнорировал этот вопрос, но один раз ответил:

— Мутант с человеческой головой и туловищем дельфина.

— Надеюсь, голова была не ваша? — тонкие губы немца тронула ядовитая ухмылка.

— Хотелось бы надеяться, — грустно вздохнул Иван.

Кормили его дважды в день простой индийской пищей. Утром обязательный зелёный чай, рис и дал. Вечером овощи или фрукты. Еду приносил грузный повар-индус с закрученными к верху пышными гуталиновыми усами и в белом фартуке, едва охватывающем выпирающее пузо.

За эти дни Иван изучил место, где находится. С террасы расположенной на крыше кирпичного двухэтажного здания, похожего на админучреждение позднесоветского периода с голыми стенами без балконов и мансард, просматривались три равноудалёно пристроенных одноэтажных крыла так, что сверху строение напоминало трёхлучевую звезду Мерседес-Бенц. На окнах плотные шторы и непроницаемые жалюзи. Плоские крыши двух пристроек сплошь утыканы солнечными батареями. Третья усыпана антеннами и приборами всех мастей, от радио и метеорогических до совершенно незнакомых.

Между пристройками располагались сад, площадка для крикета и бассейн. Дальше за ухоженными пальмами и папоротниковыми кустарниками виднелись несколько хозяйственных построек, а широкая мощёная камнем дорога уходила к сооружению с двумя массивными гаражными воротами. Вдалеке сквозь густую листву просматривался бревенчатый забор на менее трёх метров в высоту и обнесённый колючей проволокой.

За забором, куда не кинь взгляд, лес поднимался высоко по склонам, и создавалось впечатление, что Виртукон[5] — так Иван окрестил своё местоположение — разместился в огромном каменном мешке, созданном природой и будто специально окружённом со всех сторон обросшими зеленью высокими скалистыми стенами.

Было совершенно не ясно, в какой стороне залив и место приземления. Да и на той ли земле всё происходит? Не исключено, что его увезли далеко от самолёта. Возможно на другой остров или на материк, и теперь поиски организованные магнатом Крофтом окажутся безрезультатны.

Его? Нет, их! Да-да, именно их. Ведь «очкарик» Кунц так и сказал: «Мальчик жив». Очевидно же, что он имел в виду Питера. Но почему их держат врозь? Что за театр творится?

Ясно одно, этим безумцам нужен именно он, Иван Усик. Такая мысль немного льстила. Совсем чуть-чуть. Больше пугала.

Неужели они и ему вживят дельфинье дыхало? Старик сказал, что Иван обладает некой исключительностью, и именно эта особенность интересует этих ненормальных. А ещё существо Эмма говорило что-то про случай трёхлетней давности.

В республиканские газеты история та не попала. Была небольшая заметка в колонке курьёзов в «La Gazzetta Mezzogiorno», многотиражке города Бари, где он полмесяца провалялся в госпитале.

Да, это он спас Кэти Иствуд. И когда её поднимали на шлюпку, его, потерявшего сознание, не успели подхватить за руки, и он камнем ушёл под воду.

Да, его действительно искали прибывшие на место происшествия водолазы-спасатели. Вернее, искали его затонувшее тело. И длилось это не час, как сказало существо, а час и двенадцать минут, как было написано в газете. А когда нашли, он естественно не подавал признаков жизни. После неутешительного вердикта доктора Флимана тело повезли в центральный морг Бари для экспертизы и оформления, но по пути, по словам бригады скорой помощи, случилась некая метаморфоза.

Газетная заметка не содержала подробностей. Более того, акцент в ней сводился к тому, что вероятнее всего британские «охотники за сокровищами затонувших галеонов» сами придумали эту безумную историю о воскрешении, чтобы отвлечь внимание прессы от своих «тёмных делишек». В преддверии местных выборов статья клеймила неповоротливое руководство карабинеров провинции. Их халатное, спустя рукава, бдение о национальных богатствах, пусть и не поднятых ещё со дна моря, но и без того уже являющихся достоянием Республики.

И напоследок резюме: На какие уловки идут авантюристы всех мастей, ради сокровищ Средиземноморья. Италия, будь бдительна!

Не стоит обманывать себя. Иван, как и те барийские газетчики, ни на йоту не верил в своё чудесное воскрешение. Вероятнее всего его течением отнесло далеко от судна, и он без памяти болтался на волнах, пока итальянским спасателям не пришло в голову расширить круг поисков. В горячке доктор Флиман, любитель креплёного апулийского негроамаро, мог и ошибиться, а эмоциональные южные парни что угодно от скуки сбрендят журналистам, чтобы их звучные фамилии запестрели на полях местной прессы.

Но откуда обитатели Виртукона знают подробности той истории?

Был в том госпитале молодой врач по фамилии Скорци. Он долго и упорно расспрашивал Ивана, что тот помнит, и как было на самом деле. Но Иван не помнил ничего. Лишь то, как умиротворённое лицо Кэти сменяется перекошенным от ужаса лицом медбрата и криком на всю карету скорой помощи: «Dai ossigeno!!!»[6].

Скорци работал над диссертацией и, видимо, поэтому случившееся так заинтересовало его. Спустя две недели Иван уже чувствовал себя прекрасно, да и к окончанию визы стоило нагнать «Marine Gold», ожидавшее его в Неаполе. Он собрал вещи, заполнил страховые формуляры и был таков.

Иван давно забыл ту историю, и вот существо — теперь он не в состоянии был думать об Эмме как о человеке — вернуло его на три года назад. И дало понять, что история та была ключевой в его теперешнем положении.

Настораживало и то, что если не обращать внимания на цепь на ноге, все вокруг были с ним весьма любезны. За прошедшую неделю он больше не виделся ни со стариком, ни с существом-внучкой, но даже охранники негры стали с ним обходительны. Сэмюель ни разу не доставал свой вальтер, а Жак и Жан — так звали негров помоложе — и вовсе опасались заговорить с пациентом (так они называли его между собой). Днями напролёт они молчаливо следовали за Иваном, которого не покидало ощущение, метнись он в сторону забора, эти два молодчика, не задумываясь, откроют прицельную стрельбу.

— Сэмюель, — как-то, усевшись на край бассейна, обратился он к негру. — Может, спросишь у Дока, могу я, наконец, понырять? Вам ведь нужна морская змея, а не сухопутная ящерица. Я могу даже с цепью.

Негр молчал. Руками перебирал звенья цепи, от чего та издавала тихий металлический писк, похожий на дельфиний.

Иван сидел, уставившись в черноту тихой воды.

Удивительно, но вода не была чистой и прозрачной как это обычно бывает в бассейнах. Она была черной, и казалось, там внизу не было дна. И ещё казалось, что вот-вот вода вскипит, поднимется волнами и из бездны вынырнет существо с дыхалом на шее и утащит его в своё логово.

Холодок пробежал по спине. Иван поёжился и поднялся на ноги. Больше в этот день от не задавал вопросов.

За хозяйственными постройками виднелась ещё одна постройка — большой ангар цилиндрической формы с плоской крышей. За ним водонапорная башня и огромный стеклянный конус на каркасе, увитом рядами металлических труб. Интуиция подсказывала Ивану, конус вероятно часть опреснителя, а вот что скрывается в ангаре, вызывало интерес.

Гуляя по саду он как бы невзначай повернул к постройкам, и тут же услышал оклик Сэмюеля:

— Нельзя!

Не обращая внимания, Иван продолжил свой путь.

Цепь натянулась. Он с трудом сделал ещё два шага и остановился. Демонстративно поднял руки вверх, капитулируя.

— Твоя взяла Сэм! — крикнул он негру. — Чуть ногу не сломал. А ну, погоди.

Иван присел на корточки и принялся ощупывать лодыжку под кольцом. Сэмюель безучастно стоял метрах в трёх поодаль.

Ступня онемела и плохо слушалась. Ещё пару дней похоть так и можно лишиться ноги. Ивана охватила злость.

— Снимешь на пару минут? — спросил он. — Ногу натёр совсем.

— Подъём, — холодно приказал Сэмюель и переложил цепь из руки в руку.

Лучше бы он этого не делал. Неуловимым движением Иван навернул цепь на обе руки и резко дёрнул на себя, вырвав конец цепи из рук негра. Но опытный надзиратель не растерялся и не бросился за цепью, как планировал Иван. В его руке появился вальтер.

Пока Сэмюель снимал оружие с предохранителя, Иван в одном прыжке оказался за его спиной. Цепь обхватила горло громилы, вальтер выпал на землю.

Неизвестно, чем бы закончилось это спонтанно возникшее противостояние, если бы не удар сзади по затылку.

В голове поплыло, руки отпустили цепь, и Иван мешком свалился на землю. Над ним с пистолетами в руках склонились Жан и Жак.

Инциденту не дали огласки. По всей видимости, вертухаи опасались взбучки от начальства.

В одно утро Сэмюель провёл Ивана мимо душа.

— Эй?! — не понял Иван.

— Иди, — приказал негр.

Он шёл впереди и, подёргивая цепью, сбивал Ивана с шага. Сзади следовали Жан и Жак. В руках они держали оружие.

Подойдя к бассейну, Сэмюель остановился, склонился к Ивановой ноге и ключом открыл замок кандалов. Стальное кольцо пало на землю. Кожа на ноге горела красным. Кое-где металл стёр её до крови.

Морщинистым пальцем негр указал в сторону прыжковой доски.

— Давай, — коротко сказал он. — Док разрешил.

— Не боишься? — с вызовом бросил Иван. — Я плаваю как рыба. Уплыву, не догонишь.

— Давай, — бесстрастно повторил Сэмюель. — Или толкну.

— Нос давно зажил? Как горло, не болит? — Ивану не хотелось отступать. Что эти трое головорезов ему сделают? Кунц сказал внятно: «Не справитесь, каждый лично ответит перед Доктором». Вот они и боятся не справиться. Стоит воспользоваться этим.

Иван расправил плечи, вытянул в стороны руки и потянулся на носках. Сейчас он покажет им фридайвинг. Посмотрим, как они забегают. Сколько? Пять минут? Нет, сейчас он психологически готов на все десять. Дай волю, и он покажет этим упырям настоящую кевали-кумбхаки[7].

Он подошёл к краю бассейна, встал на доску, и та мягко приняла его вес. Чёрная вода не выглядела дружелюбной. Но это и хорошо, что она такая непроглядная. Громилам сложно будет разглядеть его в толще воды. Он представил то, как три надсмотрщика наматывают круги вокруг бассейна, как испуганный Сэмюель зовёт Кунца и Хильду, как на террасе появляется бледный как мел Доктор Зло-Миллер. Впервые за много дней Иван почувствовал удовлетворение, словно наконец-то убил полночи не дававшего спать комара.

Сложив руки ладонью на ладонь, он качнулся, ловя резонанс доски, мощно оттолкнулся и правильной «рыбкой» вошёл в воду.

Вода оказалась тёплой и приятной коже. По ощущениям она была морской. Привычная среда. Родная Ивану стихия.

Он опустился метра на три, но в дно не упёрся. Проплыл её глубже. Та же история — дна не было. Бог с ним, с дном. Остановился и замер. Привычно заглянул внутрь себя. Прочувствовал свои лёгкие, сердце, каждую клеточку тренированного тела. Надо настроиться и перевести организм в состояние апноэ.

Время шло. Он не видел, что происходило наверху. Вероятно, там уже паниковали. Отлично! Пусть нервничают, чёртовы тюремщики. Надо максимально расслабиться. Ему всё равно, что с ним будет. Время от времени он прижимал ко рту ладонь «лодочкой» и делал ряд коротких внутренних вдохов-выдохов, контролируя диафрагму.

«Как постепенно укрощаются слоны, львы и тигры, точно так же постепенно осваивается и дыхание. В противном случае оно убьёт практикующего».

Он висел «солдатиком», не думая ни о чём. Ум остановился и этим остановил время. Дыхание сократилось до минимума. Стало более осмысленным и тем ценнее. По ощущениям шла уже шестая минута. Ещё немного и можно всплывать.

Вдруг две крепких руки цепкими клещами схватили его за лодыжки. Потянули на дно. Упираясь, он неосмысленно сделал несколько мощных гребных движений вверх. Бесполезных и панических. Пудовые гири висели на ногах.

Появился страх, непроизвольно заставляющий высвободиться. Изо рта вырвалась дорожка мелких стройных пузырьков. Голова закружилась. В кровь брызнула углекислота. Он согнулся, глянул в черноту, пытаясь разглядеть, что с ногами.

Внизу была бездна, и она всасывала его в себя.

— Ошибка непростительна. Не для того мы затеяли всё это, — голос доктора Миллера звучал глухо и одновременно объёмно. Подкрепленный звучным эхом, он словно исходил из колодца или из пещеры.

— Я проверил дважды, — в ответ раздался голос Кунца. — Химическая структура крови в норме. Никакого поражения альвеол. Полное отсутствие баротравм. Метаболизм в стадии нейтралитета. Состояние похожее на регулируемую гипоксическую кому.

— Будто жизненные функции замерли в ожидании некого фазового перехода. Как положение тумблера между «включить» и «выключить».

— Уверен, гер доктор, это второй Сальватор.

— Надеюсь, дорогой Аксель. Фрау Хильда, его мозг заработал?

— Да, — послышался женский голос. — На сто восьмой минуте.

— Добавьте кислорода. По два процента к смеси с шагом в полторы минуты. И постоянно измеряйте давление. Мне нужна диаграмма.

_

Глава 19

С лица сползло полотенце.

Кожаные ремни на полу не дают пошевелиться. Руки по сторонам, ноги на ширине плеч. Пряжки плотно стягивают запястья и лодыжки. Голова намертво прижата затылком к кафелю двумя скрещёнными на лбу широкими ремнями. Тело абсолютно нагое, хотя в последнее время это стало нормой.

И всё же не смотря на положение распятого Христа, аналогия с сыном божиим не годилась для этой картины. И пустая комната не походила на Голгофу. Скорей на палату районной психлечебницы. Свет выключен. На белых стенах и полу мерцает льющееся из окон лунное сияние. Мерцание искрится на плитке, отражается серебристым светом, и всё пространство полумрака пронизывают холодные стальные иглы.

Иван пытается понять, есть кто в комнате кроме него. Вряд ли он здесь для казни. Для чего-то более ужасного. Кончики его пальцев холодные, но всё тело горит, будто прекрасно орудующая шприцом фрау Хильда исколола его жаром. От этого ощущения ещё сильнее нарастает предчувствие приближения вселенского потрясения, какое перевернёт весь привычный мир.

— Ты не спать? — рядом слышится женский голос. По интонации не утверждение, скорее вопрос.

К Ивану лицом к лицу склоняется негритянка. Черты размыты сумраком, но даже и так ясно, девушка очень молодая. По крайней мере, по европейским меркам. Лет пятнадцать-шестнадцать, не больше.

Ярко горят белки её чёрных глаз. Улыбка обнажила два ряда белых зубов. Правильный овал лица обрамлён смолистым шаром курчавых волос как у Анджелы Девис с плакатов 70-х «Free Angela». Длинная шея, ямочки над ключицами, острые плечи едва приподняты. Антрацитовая кожа сверкает в лунном свете, будто намазанная маслом. И обворожительно пахнет.

— Моя дарить, — произносит девушка на плохом английском. — Твоя понимать?

Она прижимает тонкую ладонь меж своих голых грудей, упругих с большими коричневыми сосками, а после нежно касается длинными пальцами Ивановой груди:

— Я - Ты. Хо… хо… хо… Понимать?

— Ты кто? — спрашивает Иван.

— Аолла, — девушка улыбается, демонстрируя крепкие ровные зубы. — Масса Док дарить тебе. Понимать? Я твой дасса.

Горячие капли срываются с её подбородка и падают Ивану на щёки. Только сейчас он замечает, что тело негритянки мокрое, оттого и блестит в лунном свете.

Она ложится на него всем телом. Прижимается ласково и кротко, будто её цель — утонуть в его горячих сильных мускулах. Её влажная кожа холодная и упругая. От соприкосновения с ней жаркое тело Ивана пронизывают мириады крохотных иголочек, отчего изнутри всё взрывается неистовым наслаждением.

— Ты масса Ван, — тихо шепчет девушка. — Будем хо… хо… хо.

Её живот прижимается к его животу, бёдра к бёдрам, грудь ложится на грудь. Она берёт в свои ладони его лицо и нежно целует пересохшие губы. Её рот влажный, дыхание тёплое, а поцелуй долгий и завораживающий.

Она прижимается щекой к его плечу и принимает его позу. Руки её разлетаются по его рукам прикованным ремнями к полу. Пальцы переплетаются с его пальцами. Ноги разбрасываются по его ногам. Она лишь кажется хрупкой. При росте Ивана в сто восемьдесят её ступни всего несколько сантиметров не достают до его ступней.

Он слышит её терпкое дыхание.

— Аолла, — говорит он и замирает. Что сказать? Что опять задумал этот масса Доктор Зло?

На ум приходит фраза из советского фильма: «Руссо туристо! Облико морале!» Какое уж тут морале рядом с такой экзотической шоколадкой. И только подумав об этом, Иван почувствовал, как его мужское достоинство естественно откликнулось этим похотливым мыслям.

Это почувствовала и девушка. Она протиснула руку между бёдрами и прижала ладонь к его члену.

— Амуда, — прошептала она и лизнула мочку его уха. Кончик её языка вошёл в ушную раковину, и вся кровь жаром бившаяся под Ивановой кожей потоком устремилась вниз к бёдрам.

Девичье дыхание стало горячим, а движение языка поступательным. В такт ему движения повторяла и рука на члене. Пот ударил изо всех пор. Тело мелко затряслось от напряжения.

Язык негритянки оставил ухо, влажным кончиком, слизывая пот, прошёлся по небритой мужской щеке и, достигнув рта, неимоверно каким образом, но практически по-змеиному обвил Иванов язык. Теперь они дышали одним дыханием, их сердца бились в такт друг другу, а пот смешивался с по́том.

Девушка извивалась как ящерица под палящим солнцем Сахары, а когда возбуждение фаллостического орудия скованного пленника достигло апогея, неожиданно легко как пушинка вспорхнула и развернулась на сто восемьдесят градусов.

Перед глазами парня отразившееся в кафеле сияние как в зеркале осветило лоно похотливой «чёрной пантеры». Вот это было зрелище.

На курчавых барашках лобковых волос в лунном свете дрожали серебряные капли. Бёдра девушки двигались в такт движениям, какие она проделывала с его детородным органом, и от этого дикого танца капли те срывались и падали ему на лицо. Солёные и холодные они обжигали губы. По щеке и по щетинистому подбородку обильно стекала влага. То ли горячий пот, то ли то, что испускало прижимающееся к лицу жаркое лоно.

Он не отдавал отчёта происходящему. Кровь кипела в венах. В груди вместо сердца клокотал огненный шар. Меж бёдер словно заложили кило тротила, и фитиль от него был в руках ещё минуту назад незнакомой ему бестии. С которой теперь слился в единое целое, кожей ощущая её жар, готовый сгореть в нём без остатка.

Аолла села ему на грудь, выпрямилась, и он увидел её спину. Узкая талия, какая бывает у моделей или у юных гимнасток. Вертикальная ложбинка позвоночника, острые лопатки, точёные плечи. Восхитительно тонкая шея. Лунные блики переливаются на шоколадной коже как солнечные лучи на греческой амфоре.

Вот девица плотно сжимает его орган в ладонях и двигает этим тоннелем ощущений вверх-вниз, ускоряясь, наращивая амплитуду и приближая вулканическую развязку. Он чувствует это каждой клеткой. Иногда она нагибается и впивается огненным жалом в плоть, и та готова взорваться и разнести всё в клочья.

И это, наконец, происходит.

Извержение длилось бесконечно. Кажется, с этим фонтаном выплеснулась вся его сила, оставив лишь ощущение опустошения и возрождения. Бессилие, перерождение и новизна.

Он лежал, не шевелясь, ощущая как немеющее тело, становится похожим на выжатую губку. Будто куклу сняли с руки и она, лишившись опоры, превратилась в обычную тряпку.

Негритянка поднялась и, не оборачиваясь, направилась к двери. Нажала кнопку звонка на стене и дверь отворилась, впустив из коридора длинную полоску света.

— Масса Хиль, — тихо позвала девушка.

Кто-то вошёл в комнату. Неожиданно включившийся верхний свет резко ударил по глазам. В дверях стояла фрау Хильда. Женщина прохладно, но одобрительно кивнула девушке и та испарилась в дверном проёме.

Фрау Хильда прошла в комнату, натягивая по пути латексные перчатки. Иван видел её сильнее ноги, идеально накрахмаленный халат, повязку с алым крестом на рукаве и невозмутимый взгляд, будто здесь минуту назад произошло нечто повседневное, к чему медсестра-немка давным-давно привыкла.

Фрау Хильда склонилась к его бедрам, и он с ужасом представил, что сейчас может произойти. В мозгу всплыли брутальные сцены из немецких фильмов для взрослых.

Спустя время фрау Хильда встала и выпрямилась. В руках она держала использованный презерватив наполненный продуктом Иванова оргазма. Без единой эмоции немка спрятала вещицу в металлический контейнер, в каких медики хранят инструменты, и удалилась прочь.

Иван остался один. Мыслей не было. Была вселенская усталость и чувство, что его основательно поимели.

Спустя время в комнату вошёл Сэмюель с кандалами в руках. Он отстегнул ременную пряжку на одной ноге Ивана, надел на неё кандалы, затем освободил остальные конечности.

— Вставай, — приказал он и набросил на бёдра полотенце.

Иван сел. Мышцы плохо слушались команд. Надзиратель ждал.

— Что это было? — спросил Иван.

— Вставай, — повторил Сэмюель.

Четыре дня Ивана не выводили на воздух.

На нём снова была груботканая пижама. На окне появились решётки. Цепь удлинили так, что теперь можно было свободно перемещаться по палате, от санузла к беговой дорожке, установленной в дальнем углу комнаты. Больше повар-индус не приносил еду. Тарелку с рисом или далом теперь оставляли на откидной ставне в дверном окошке. Иван ел руками — приборов ему не давали. На ужин теперь приносили не фрукты, а бобы, фундук и орехи с мёдом. И ещё какой-то молочный субстрат. Очень жирный и наверняка калорийный.

Фрау Хильда больше не навещала его. Никто не измерял ни давление, ни температуру. Не было и пилюль. За четыре дня ни разу не появился гер Кунц.

Однажды зашёл Сэмюель. Молча, обошёл комнату. Осмотрел решётку, состояние оконной рамы, надёжность цепи.

На пятый день заточения Иван, охрипнув от крика, сел на пол перед кольцом и, взявшись руками за пристёгнутую цепь, что есть силы, потянул на себя. Звенья натянулись. Металл заскрипел о металл.

Кровь ударила в лицо. На руках, шее и висках набухли вены.

Иван откинулся назад и, сжав зубы, стал рывками по-бурлацки дёргать цепь на себя. Не веря в результат, он не прекратил даже тогда, когда поясница завыла тупой болью.

Дверь ударила о стену. Крепкие руки схватили его сзади за ворот. Подняли на ноги, бросили на кровать. Это был Сэмюель.

— Не делай так, — грозно и просто сказал он. — Ты ещё понадобишься.

Сказав это, негр ушел, а Иван улыбался ему вслед искусанными в кровь губами.

На следующее утро Сэмюель принёс стопку индийских газет. Положил на прикроватный столик и привычным тоном произнёс:

— Читай.

Иван привык к их немногословному общению. Иди, стой, вставай, ложись — эти слова, произнесённые с неизменно одинаковой интонацией, заменяли Сэмюелю всё многообразие английского языка.

Иван заглянул в газеты. Так и есть, чиннайская периодика описывала крушение самолёта класса бизнес-джет с бортовым номером 159. День за днём, из номера в номер газетчики освещали события в разделе криминальной хроники. Казалось, после всего пережитого, вряд ли что могло поразить Ивана, но в то, о чём писали газеты, верилось с трудом.

Газеты были разложены в хронологическом порядке, и в «подвале» верхней красовался заголовок «Пропавшие над заливом». Заметка была короткой, всего в полторы колонки. В ней говорилось о потерявшем связь бизнес-джете и о том, что Грегори Крофт — вершина американской предприимчивости — назначил миллион долларов за сына и внука, найденных живыми и полмиллиона за их мёртвые тела.

История перекочевала на передовицу на следующий день после того, как в чиннайское отделение полиции пришло покаянное письмо мистера Роя Гаррета. Так родилась сенсация.

Три дня спасательная экспедиция рыскала в квадрате возможной авиакатастрофы, пока пограничники с индийского сторожевика не сообщили, что разглядели в бинокль остов самолёта на берегу крошечного островка за две мили от Северного Сентинела.

Спасатели высадились на берег, нашли в кабине полуразложившееся тело убитого пилота, рядом с трапом пневматическое ружьё из которого был убит сикх, а спустя два дня поисков нашли и самого Роя Гаррета. Отпечатки на пневмате принадлежали англичанину. Его нашли живым, если так можно назвать то состояние, в котором пребывал Гаррет. Спасатели отбили его у стаи орангутангов, и выглядел Гаррет совершенно невменяемым. Что именно проделывали с ним приматы, понять было сложно, но его физическое состояние говорило как о животных издевательствах, так и о групповом и скорее всего многоразовом сексуальном насилии. Немудрено, что душевно нездоровый человек окончательно тронулся умом после того, что пришлось пережить.

Поиски продолжались пока спасатели не наткнулись на следы аборигенов. Нашли вещи четы Крофтов, а ещё ямы с человеческими останками.

Ночью группу атаковали туземцы. Двое спасателей были убиты, остальным пришлось отступить и покинуть остров.

Интервью прессекретаря Службы Спасения штата завершало серию публикаций «Пропавшие над заливом». Вердикт был таков: дальнейшие поиски бессмысленны и не принесут результата. Каннибалы, по всей видимости, убили и съели и Алекса, и Натали и Питера Крофтов о чём свидетельствовали найденные спасателями кости и черепа. Служба Спасения штата в лице её начальника Рахула Пармара выражает глубокое сочувствие Грегори Крофту, авиакомпаниям же предписывает тщательно проверять психологическое состояние пассажиров на предмет предотвращения подобных ситуаций. Об Иване и профессоре-индусе ни полслова.

Иван аккуратно сложил газеты стопкой, как было. Что ж, Эммо оказалось правым, ищут тех, за кого платят.

Он лёг на кровать и упёр взгляд в потолок.

Из плюсов. Он жив — раз. Они не делают с ним ничего дурного. Кормят, поят. Даже женщину подсунули для «хо… хо… хо…» — два.

Он улыбнулся, вспоминая влажный и чуть испуганный взгляд Аллои. То, как она сказала: «Я твой дасса». В этой фразе было столько покорности…

Дасса — скорей всего переводится как подарок. Красивый подарок. Чёрный изумруд. Но на каком языке?

Она негритоска, а значит не с материка? Уроженка Филиппин? Бывая на Филиппинах, Иван встречал филлипинок. Все они низкорослые, Аллои же была высокой, немногим ниже его самого. Значит она не аэта.

Малазийка? Вряд ли. Далековато.

В самолёте профессор Чакрабати в разговоре с Питером упоминал Северный Сентинел. Так может она сентинелка? Что он знает об этом народе? Столько, сколько и всё прогрессивное человечество, а точнее — ничего, поскольку правительство Индии запретило кому-либо приближаться и высаживаться на остров.

Думая об этом Иван отрешённо разглядывал побелку. На стыке в углу заметил едва различимую паутину. Дюжина тончайших нитей растянутых в стороны и замысловато переплетённых между собой являла отменную ловушку для несчастных бабочек, мотыльков и других одиночек, не привыкших к стайной жизни. В центре паутины чернело тельце, и большой длиннолапый паук с коричнево-жёлтым брюшком оплетал жертву всё новыми прочными нитями. Ещё немного и страдалица превратится в куколку. Эта недвусмысленная картина навевала невесёлые ассоциации.

Так прошло ещё два дня. Ближе к вечеру третьего в комнату вошёл Сэмюель.

За окном спускались сумерки. Ночь обещала быть полнолунной.

Охранник подошёл к кровати и склонился над кольцом. В дверях показались Жан и Жак. Их руки лежали на расстёгнутых кобурах.

Сэмюель отстегнул замок, поднялся и привычно дёрнул цепью:

— Подъём.

— Вечерний моцион? — театрально осведомился Иван.

— Вперёд, — скомандовал негр.

Они вышли из комнаты. Сэмюель шёл впереди, Жан и Жак следовали за Иваном.

Спустившись в холл, мужчины свернули в одну из пристроек-крыльев и направились по мрачному полутёмному коридору, где их длинные тени то переплетались между собой, образуя змеиное кубло, то устремлялись ввысь по стенам.

— К Доку, Сэм? Может зря, на ночь глядя, беспокоить доходягу? — с вызовом бросил Иван, зная что ответа не последует.

Сэмюель остановился у белой двери в самом конце коридора. Отворил её и отошёл в сторону. Две сильные руки втолкнули Ивана внутрь.

Иван стоял в той же комнате отделанной белым зеркальным кафелем. В окно заглядывала ночь. Тёмная, но совсем скоро, он это знал наверняка, она озарит всё холодным лунным сиянием.

В центре на полу кожаные ремни крест-накрест для головы и четыре с пряжками для рук и ног, притороченные к кафелю в виде буквы Х на таком расстоянии, чтобы поместился распятый человек.

В руках у Сэмюеля полотенце. То самое.

Иван догадывался, что сейчас прикажет ему негр.

Глава 20

Когда с лица сняли полотенце, Иван уже знал, кто это может быть. И не ошибся. Над ним склонялось улыбающееся личико Аоллы.

— Масса, я прийти, — прошептала она нежно.

— Снова дасса? — спросил он.

Девушка кивнула. Её соски коснулись его груди. Как бы снова ни утонуть в этих колдовских чарах.

Сколько таких встреч впереди? Эта последняя, и всё будет законченно? Надо быть дураком, чтобы глядя, с какой щепетильностью фрау Хильда укладывала в нержавеющий контейнер презерватив с его семенем, не понимать, что им от него нужно. И не важно, какую цель преследуют эти больные на голову фашисты. Какие адские опыты проводят они над его семенем. Главное вырваться из их слизких лап, пока окончательно не превратился в дойную корову, а точнее, в быка-осеменителя.

— Я ждал тебя, — сказал он ласково.

Девушка радостно улыбнулась. Но улыбка продержалась на её губах меньше секунды. Она испуганно покосилась на дверь.

— Масса Хиль не разрешать мне слушать. Разрешать хо… хо… хо…

— Я…

Иван недоговорил. Девушка прервала его долгим поцелуем. На миг Ивану почудилось, что это жаркие губы одесситки-Катерины — такие же ненасытные и похотливые. Вот-вот и в нос ударит запах квашеной капусты, а за перегородкой раздастся голос Павловны.

Всё повторялось, как и в прошлый раз. Аолла легла на него плашмя. Щекой прижалась к щеке. Сегодня его подбородок был гладким. С утра его выбрил Сэмюель, умело орудуя опасной бритвой. Кожа пахла одеколоном.

— Я хочу трогать твои волосы, — сказал Иван.

Девушка потянулась к его руке. Положила голову в раскрытую ладонь. Её волосы были жёсткими, будто переплетённые между собой тонкие стальные проволочки. Он коснулся её щеки. Погладил кончиками пальцев. Она выгнулась как кошка, подставляя прикосновениям лицо.

— Развяжи руку, — попросил Иван. — Хочу погладить.

— Nein[8], - Аолла мигом отстранилась. Упёрлась ладонями в грудь. — Масса Хиль…

— Одну только руку. Ничего не случится.

— Nein.

— Ты очень красивая Аолла. Лучшая дасса для меня, — Иван вложил в эти слова всю нежность, на какую только был способен.

Девушка молчала. Полумрак превратил её лицо в тёмное пятно. Белозубая улыбка растворилась в нём. Упираясь руками, негритянка полулежала на Иване, и было неясно, о чём её мысли.

На щёку упала капля — Аолла плакала.

— Ты что? — спросил Иван.

— Мой Таро не говорить мне так, — тихо выговорила она с болью в голосе. — Он молчать когда делать хо… хо… хо… Ты говорить, как дать тепло. Как есть манкай[9].

— Ты хорошая. И я тоже хороший, — произнёс Иван, наполняя каждый слог теплотой и любовью.

Она одарила его страстным поцелуем:

— Спасибо масса Хиль за тебя. Ты моя дасса, — с признательностью сказала девушка.

Весь разговор она нежно прижималась лобком к его мужскому достоинству, и теперь чувствуя нарастающее возбуждение, какое Иван не смог бы остановить даже если бы и пытался, привычно запустила руку меж бёдер.

— Погоди, — попросил Иван. — Освободи одну руку. Я тоже хочу…

Минуту она не двигалась.

— Я не смогу убежать, — дополнил он свою просьбу. — Я и не хочу от тебя убегать. Ты моя дасса.

Иван поразился избранному им тону. Неужели он так умеет? К тому же закрадывалось сомнение, действует ли на туземок такая галантная обходительность? Может в культуре её народа принято без комплиментов и лишних слов брать самку за шевелюру «а ля Анжела Дэвис» и, развернув задом, делать хо… хо… хо…?

Но видимо, все женщины на земле одинаковы. Все они без исключения любят ушами.

— Хорошо, — согласно кивнула Аолла. — Ты хорошо… ты хороший.

Она потянулась к его правой руке и расстегнула пряжку. Иван сделал несколько движений, сжимая и разжимая кулак. Пальцы не успели занеметь. Вот это было на самом деле хорошо.

— Спасибо, — сказал он и ответил благодарным поцелуем.

Он долго прижимался губами к её шоколадным губам. Язык Аоллы искал его язык. Они снова дышали вместе одним дыханием.

Его освободившиеся пальцы тонули в непокорной копне антрацитовых волос. Медленно ползли по затылку. Фаланги среднего и указательного легонько прошлись по выступающим холмикам шейных позвонков. Иван чувствовал, как влажная от пота кожа девушки покрывается мурашками. Его рука коснулась мочки её уха, спустилась ниже к подбородку и замерла на полпути. Пальцы скользнули на два сантиметра ниже между гортанью и переборковой мышцей и с силой надавили на сонную артерию.

В отряде быстрого реагирования, где Ивану перед фрахтом на «Marine Gold» довелось стажироваться на водолаза-спасателя, их учили не только спасать, но и некоторым навыкам подводного доминирования. Среди приёмов было и выведение из строя противника путём сжатия сонной артерии. Процедура не сложная, десяти-двадцати секундная. Главное не переборщить и без надобности не довести до полного удушения.

Иван мысленно считал секунды, когда на двенадцатом счёте тело девушки обмякло, а голова безвольно скатилась на плечо.

Он убрал пальцы с шеи и прислонил лицо негритянки к уху. Аолла мирно спала. Аккуратно свободной рукой он отстранил её от себя. Несмотря на свой рост, девушка была легка как пушинка.

Иван отстегнул вторую руку, высвободил голову от ремней и принялся расстёгивать пряжки на ногах. Работал он чётко, не теряя ни секунды. Сон негритянки продлится минут пять-шесть, пока не восстановится циркуляция крови и мозг не получит достаточно кислорода.

Освободившись, он на четвереньках подполз к окну. На раме не было решёток. Обычная деревянная, как и во многих индийских домах времён прошлого века. Медным шпингалетам не менее пятидесяти лет. Вероятно, строители трёхлучевого здания не предусмотрели такого поворота событий.

Иван вернулся к Аолле. Уложил её в импровизированное распятье, пристегнул ремнями руки и ноги. Голову пристёгивать не стал. Полотенцем обвязал нижнюю часть лица. Сделать кляп не решился, опасаясь, как бы девушка не задохнулась во сне.

— Прости, — сказал он, целуя спящую девушку в лоб. — Ты лучшая дасса на свете.

Веки её дрогнули. Совсем немного и она придёт в себя.

Времени не оставалось.

Иван вскочил на подоконник, рванул шпингалеты, распахнул окно и, не глядя, сиганул в ночь.

Полная луна уверенно завладевала небом. Скоро будет видна каждая травинка.

Окно выходило на поле для крикета, за которым буйствовали вьющиеся заросли. Иван бегом пересёк лужайку и укрылся под развесистыми листьями щитовника.

Справа пристройка примыкала к высокому трёхметровому забору, увитому колючей проволокой, слева начиналась тропинка, вероятно ведущая к хозяйственным постройкам.

Иван не рискнул воспользоваться тропинкой напрямую. Увёртываясь от хлёстких веток и превозмогая боль в ногах, исколотых мелкими камешками, он побежал рядом, придерживаясь её направления.

Тропинка кончалась у двери небольшого щитового строения. Иван осторожно приоткрыл дверь — постройка оказалась садовничьим сарайчиком. В углу стояли инструменты: кирки, лопаты, грабли. На полках аккуратно разместились секаторы, садовые ножницы, пилы. Иван взял топорик, похожий на индейский томагавк, повертел в руке. Алюминиевая рукоять, лёгкое топорище, лезвие в виде полумесяца, вместо обуха крюк. Добротная вещь, но зачем она садовнику?

На голом теле Ивана не имелось ничего, для использования в качестве карманов. Он снял с гвоздя поливочный шланг и секатором отрезал нужный кусок. Опоясался им вокруг талии, связав спереди концы морским узлом. Сзади воткнул за импровизированный ремень томагавк.

Иван прикрыл дверь сарая и, обогнув его, вышел на небольшую прогалину усыпанную кучами всякого старого хлама: остовы панцирных кроватей, куски гнилых водопроводных труб, бочки в каких засаливают рыбу, листы ржавого железа. Поодаль валялась цельнометаллическая вертолётная лопасть.

Над небольшой рощицей из полдюжины мелколиственных суккулентов возвышалась водонапорная башня. За ней виднелась ещё одна башня, над которой, как шляпка гриба над мясистой ножкой, высился перевёрнутый воронкой вверх конус опреснителя.

Стараясь не оставлять следов, Иван добрался до труб связывающих башню с конусом. Снизу казалось, что конструкция уходит ввысь метров на пятнадцать, хотя не исключено, что она была гораздо выше. На самый верх вела приваренная техническая лестница без перил и какой-либо страховки. Не задумываясь, Иван быстро по-обезьяньи устремился вверх по лестнице.

Между конусовидным «грибком» и краем резервуара диаметром не менее четырёх метров и доверху заполненным водой, зияла полуметровая щель, в которую Иван не мешкая, и шмыгнул. Вода оказалась горячей и очень солёной. На поверхности вился лёгкий туман. Вероятно, за день её до приличной температуры нагревало солнце, а испаряясь ночами, она накапливалась на внутренней стенке «гриба» и уже опреснённой стекала в специальные желоба-сборщики.

Только сейчас оказавшись в воде, Иван почувствовал радостное облегчение. Неужели удалось? Ликовать было рано, но положенное начало вселяло надежду.

Он распластался на спине, разбросал в стороны руки и закрыл глаза. Прекрасное ощущение свободы. Он находился в логове врагов, его окружал жуткий лес неизвестной ему земли, он не знал, что будет завтра и увидит ли он рассвет, но чувство крошечной победы пьянило и давало силы жить.

Внизу слышалось мерное механическое гудение. Вероятно, двигатели качали воду в резервуар. Но откуда? Виртукон со всех сторон окольцован горами, и до моря не близко. Или здесь есть подземная река? Сеть пересекающихся пещер, выходящих к морю? Что-нибудь наподобие катакомб с трубами большого диаметра, где мощные насосы гонят воду из морских глубин. Нацисты не жалели средств на подобное.

Так он лежал на воде пока не услышал тихую трель свистка внизу. Он подплыл к краю, высунулся по глаза и глянул вниз.

Высокая человеческая фигура. Мужчина вышел из тени здания на ярко освещённый край бассейна, и Иван узнал в нём Кунца. Во рту немец держал свисток, похожий на боцманскую дудку.

От здания отделились ещё два силуэта. Несли что-то громоздкое. Когда они взошли на тропинку, Иван разглядел и их. То были Жан и Жак с большой плетёной корзиной в руках, доверху наполненной серебристой рыбой.

Рыбы было много, и была она крупной, похожей на каспийскую сельдь не менее полутора килограмм каждая, хотя с такого расстояния трудно было разглядеть сорт, да и откуда здесь взяться «залому»? А ещё рыба была живой и верхний шар то и дело бил хвостами, поблёскивая в лунном сиянии. Носильщики поставили корзину у ног Кунца и удалились. Кунц снова подал сигнал.

Вскоре над гладью показалась чёрная голова. Затем ещё она. Спустя минуту уже семь-восемь круглых «мячиков» чернело над водой. Кунц достал из корзины рыбину и, не размахиваясь, запустил в воду. Тут же одна из голов на лету поймала добычу. Мужчина сделал так ещё раз, а затем с методичным постоянством и в определённой последовательности стал швырять рыбу в бассейн. Существа легко ловили её. Мгновенно перемещались в воде и метко рассчитывали движения. Было видно — они в своей стихии.

Одно из существ, ближайшее к стенке, в шаге от Кунца, ухватилось руками-лапами за край бассейна и в мгновение, точно прыжок дельфина, очутилось на помосте, припав к ногам кормильца. Как ни в чём не бывало, Кунц потеребил загривок твари и подбросил над бассейном очередную рыбину. Существо проворно метнулось следом, поймав еду на лету.

Иван замер. Сомнения развеялись, создание было одним из тех человекоподобных приматов, с какими ему уже дважды довелось повстречаться. Аквахомо — именно так называл обезьян в своих колбах Доктор Зло.

Тварей прибавлялось. В сорокаметровом бассейне они чувствовали себя превосходно. По-лягушачьи растопырив пальцы, мощно загребали длинными лапами, отчего одним взмахом преодолевали трёхметровое расстояние. В воде их тела преображались, становясь практически схожими с идеальной формы перевёрнутым равнобедренным треугольником. Широченные плечи, из которых росли сильные лапы и тонкая талия, переходящая в стройные, но не менее сильные ноги.

Иногда Кунц зашвыривал рыбу довольно далеко и по высокой дуге, чтобы аквахомо не смогли достать её в воздухе, но непременно какой-нибудь из них бросался вплавь, останавливался там, где должна была упасть рыба, и ждал её, разинув пасть.

Кормёжка продолжалась довольно долго. Сытые аквахомо резвились в воде, поднимали фонтаны брызг. Недавно подоспевшие жадно скакали за рыбой, вскарабкивались на помост и как домашние собачонки в ожидании лакомства кружили на четвереньках вокруг Кунца, трясь боками об его высокие сапоги. И хотя ростом монстры были не ниже высокого немца, но, ни один из них не посмел встать на ноги и поравняться с человеком. Все без исключения сидели на корточках и глазели снизу вверх, как Кунц дразнит их высоко поднятой над головой рыбиной.

Козина пустела, как вдруг из разных углов бассейна раздался пронзительный писк, соединившийся над водной гладью в откровенное предупреждение об опасности. Это пищали аквахомо. Не на шутку растревоженные, они стали носиться взад-вперёд, то подплывая к Кунцу, то стремительно отдаляясь от стенки, у которой он стоял. Создавалось впечатление, что идиллия, в какой секунду назад пребывали твари, развеялась как дым над водой.

От здания отделилась тень. Обогнула плетёные лежаки, сложенные солнечные зонты и остановилась рядом с Кунцем. Это был кот Бисмарк.

Аквахомо носились по бассейну как заводные. Видимо, кот-рыболов вселял в души водяных обезьян животный неконтролируемый ужас.

Тем временем Бисмарк не обращал внимания на мечущихся в воде тварей. Он водил мордой по верхушкам пальм высаженных вокруг бассейна. В ярком свете луны, которая к тому времени полностью завладела безоблачным небом, Иван отчётливо видел, как навострились кончики кошачьих ушей, как торчат вибриссы и чутко подрагивает кошачий нос, обнюхивая воздух. Вероятнее всего, Иван и не мог рассмотреть ничего такого, но то как кот себя вёл не оставляло сомнений, хищник что-то почуял. Бисмарк повернул голову в сторону опреснителя и Иван отдал бы голову на отсечение, что их глаза встретились.

Его охватило то же чувство, какое он испытал в их первую встречу. Он моментально нырнул вниз и замер, прислушиваясь. Но ничего не произошло. Никаких новых звуков, кроме противного писка напуганных тварей.

И тут Иван услышал громкий возглас Кунца:

— Шайгара!!!

Писк тут же прекратился. Что-то там произошло.

Любопытство пересилило страх и, борясь с излишней осторожностью, Иван выглянул снова.

Водная гладь бассейна уже не кипела. Лишь кое-где в углах расходилась лёгкая зябь. Чёрные головы аквахомо сгрудились в один тёмный пятак метрах в пяти от места кормёжки. Твари, если сказать образно, были тише воды, ниже травы. Ни писка, ни малейшего звука. Высокий немец в роговых очках и большой пятнистый кот у его ног безмолвно наблюдали за обезьяньей капитуляцией.

— Шайгара дуо! — крикнул Кунц.

После этих странных слов головы созданий стали одна за другой исчезать в воде и вскоре ни единой не осталось на поверхности.

Когда всё закончилось, Кунц склонился над опустевшей корзиной, выгреб со дна несколько последних рыбин и бросил Бисмарку. Кот склонился над едой и, как и любая кошка не выказывая ни малейшей благодарности, принялся есть.

По тропинке бежал Сэмюель. Ещё на бегу, он что-то громко, но неразборчиво, а может и не по-английски прокричал Кунцу.

Мужчины побежали к зданию, а кот, как ни в чём не бывало, продолжил свой ужин.

Глава 21

Внизу долго не стихала суета. Слышались командные возгласы, и брань. Иван не рискнул наблюдать за происходящим, и сидя по ноздри в воде лишь прислушивался к возне внизу, ориентируясь по доносящимся звукам.

Они искали его. Команды раздавал Сэмюель. Иногда кто-то докладывал, но неразборчиво, то ли коверкая слова на ужасном английском, то ли на языке, которого Иван не знал.

Слышался собачий лай. Оказывается, у них были собаки. Лай походил на короткие автоматные очереди и звучал вдалеке. Собаки рыскали где-то за забором.

Только сейчас Иван понял, что нашёл подходящее укрытие. Кругом водонапорной башни и опреснителя стояла вода, по сути, мини-болотце, образованное конденсатом, стекающим с наружной поверхности «гриба» и с опоясывающих труб. Всего нескольких метров слякотной травы хватило, чтобы собаки потеряли след.

Время от времени ночное небо разрезали лучи прожекторов, отчего внутренности Ивана холодели. Плана дальнейших действий не было. Иван плохо разобрался в местности. По сути, под непрерывным присмотром Сэмюеля, этого невозможно было сделать. Оставалось одно — слепо полагаться на удачу.

Но удача не жаловала. Снаружи раздался глухой звук, точно деревянным молотком забивали гвозди — стук каблуков по стальным перекладинам. Кто-то поднимался вверх по лестнице.

Иван замер. Звук прекратился, и мужской голос крикнул:

— Никого не вижу!

Снизу раздался приказ Сэмюеля:

— Оставайся там. Увидишь движение, немедленно дай знать.

Понятно. Они отправили смотрящего на водонапорную башню как на наблюдательную вышку. Ничего хорошего в этом не было. Иван чуял, человек совсем рядом, и друг от друга их отделяет лишь металлическая перегородка резервуара. Кто знает, сколько продлятся поиски.

На какое-то время голоса стихли. Слышалось лишь урчание насосов под водой. Иван прислушался, и вдруг ему на ум пришла авантюрная мысль. Он глубоко вдохнул и, стараясь не потревожить тихую гладь бесшумно нырнул в глубину.

В кромешной темноте он плыл на слух, преодолевая лёгкое встречное течение. Наверняка, насосы создавали некую циркуляцию, дабы вода не застаивалась. В любом случае должны были быть как подача, так и откачка воды, и всё это, скорей всего, располагалось на дне резервуара.

Погрузившись метров на десять, Иван понял — гул достиг максимума и течение исчезло. Он чуть вернулся вверх и, снова поймав движение воды, подплыл к одной из стенок. Пошарил по ней ладонями. Пальцами прошёлся по обросшему нитчатыми водорослями липкому металлу. Направление прядей нитчатки указало, где искать источник. С минуту Иван ощупывал обросшую стенку, пока не наткнулся на обод впускной трубы, из которой и поступала вода. Напор был не сильный, но плотный и стабильный.

Картина прояснялась. В стенках ёмкости за метр-два от дна имелись впускные трубы для закачки, а значит, где-то должно было быть и выпускное отверстие для профилактического или ремонтного сброса. Кто не знает простую и проверенную схему сантехнической раковины? И где может находиться такой слив как не в самой нижней точке сосуда?

В полном мраке Иван нырнул глубже и уткнулся ладонями в илистое дно. Если заглушка и есть, её место в самой середине днища.

Иван ногами упёрся в стенку и, определив перпендикуляр, оттолкнулся в направлении противоположного края. Неспешно плывя, он ощупывал под собою дно, выполненное с небольшим уклоном к центру. Предположение и на этот раз не обмануло его. Руки уткнулись в металлическое колесо, наподобие корабельного штурвала диаметром с метр. Исследование вслепую подтвердило догадку, колесо было частью запорного механизма сливного клапана.

Ногами Иван нащупал обод заглушки, руками ухватился за штурвал. Качнул в одну, затем в другую сторону. Штурвал медленно поддался и неспешно провернулся. Хватило четверти оборота, и Иван почувствовал, как ил под ногами потянуло. По всей видимости, задвижки вышли из пазов и «пробка» чуть опустилась вниз. Но на этом и остановилась.

Иван толкнул ногами «пробку». Ничего не произошло.

За годы занятия подводным плаванием, Иван понял — кроме зрения у ныряльщика должны быть хорошо развиты все органы чувств. На глубине случается всякое. Может выйти из строя фонарь, и что тогда? В дайвинг-клубе их тренировали глубоководному погружению без источника света, и теперь пришло время вспомнить те уроки.

Он лицом прильнул к люку заглушки и принялся внимательно ощупывать каждый сантиметр, рисуя в уме чертёж. Наконец пальцы упёрлись в кольцеобразную проушину. Кольцо было приварено с краю «пробки» и в него входил стопорный крюк. Либо механизм был магнитным затвором и открывался извне, а может ещё что-либо — времени на размышление не оставалось.

Иван вынул из-за пояса топорик и поддел им стопор. Упёрся ногами, потянул на себя. Воздуха не хватало. Кислород стремительно сжигался в крови. Он сделал последнее усилие и снова ощупал крюк. Как врач ощупывает пациента, как медвежатник пальцами подбирает код сейфа, так и Иван весь превратился в осязание.

Крюк действительно поддался, и теперь проушина цеплялась наполовину.

Он ещё раз проделал тоже самое, и снова ощупал стопор. Результат вдохновил его. Ногами он встал на «заглушку» и со всей силы, какая оставалась в руках, саданул топором по проушине.

И тут стремительный водоворот силой увлёк его за собой.

В следующую секунду Иван очутился в Аду. Он летел в пустоту. Быстрый поток как на водной горке тащил его вниз, только горка та была узкой железной трубой, в которой он едва умещался.

Его трясло и било о стенки. Несколько раз он натыкался рёбрами на стыки и едва не вспорол себе живот. Дважды ударялся головой и едва не лишился сознания. Горела содранная на боках кожа. Правая ступня зацепилась за что-то и лодыжку прошибла жуткая боль. Вода забила нос, рот и глотку.

Его колотило будто он во вселенском миксере в руках самого Дьявола. До искр, до сотрясения, до потери памяти. Казалось вот-вот и «road to hell», как самозабвенно пел Крис Ри, закончится кипящим казаном набитым грешниками, где черти с вилами пляшут свои адские пляски.

Но в конце пути оказалось нечто похуже самого Ада. Его выплюнуло как пробку, только не вверх, а вниз. Мир завертелся и закрутился вокруг точно волчок. Звёздное небо в секунду сменялось чёрными кронами деревьев, а те в свою очередь сменялись каменными уступами, валунами и снова небом. Кромешный водопад нёс его по горному склону в бездну.

Его волочило по острой гальке как по наждачной бумаге. Он натыкался на торчащие из земли корни, бился об острые края. От сильного удара в кровь разбил голову. Плечо онемело от другого удара. Вся спина была точно в ошмётках разодранной кожи.

И тут каменный склон оборвался, положив конец нечеловеческим пыткам. Увлекаемое ниспадающим водным потоком, израненное полуживое тело Ивана летело в пропасть, и вскоре морская пена поглотила его.

Раскрыв веки, первое, что он увидел, были нависшие над глазами чёрные слизкие тушки червяков. В последнее время он перестал удивляться чему либо, но на сей раз удивление получилось непроизвольным. Не так он представлял себе загробный мир.

Иван инстинктивно дёрнулся, чтобы сбросить мерзких тварей. Не вышло. Его руки были привязаны к туловищу лоскутами ткани, а ноги запечатаны в какую-то невообразимых размеров колоду из коры и молодых побегов лиан, обмазанную глиной. Тело, куда ни глянь, облеплено большими тёмными листьями и тоже увито ядовито-зелёными побегами. Голова туго забинтована.

Он лежал как «куколка» в коконе в невысоком шалаше из веток папоротника. Сквозь листву пробивается рассеянный свет. Нос чуял запах дыма и ещё чего-то пряного, мускатного.

— Эй! — крикнул Иван и непроизвольно обрадовался тому, что слышит свой голос.

Он повторил крик.

Ветки над ним зашевелились, пропуская внутрь красное вечернее солнце.

Странно было ожидать что-либо хорошее, ведь последние две недели доказали, хорошее в жизни Ивана закончилось навсегда. И всё же то, что он увидел, было неожиданно. Даже больше чем увидеть самого Люцифера.

Над ним склонился не представитель потусторонних сил, и не дикий туземец. И даже не фрау Хильда. То было лицо мужчины — блестящее лысиной и обрамлённое густой чёрной бородой, совершенно высохшее и задубевшее на солнце — лицо профессора Секхара Чакрабати.

— Очень хорошо, — произнёс профессор и приставил к губам Ивана глиняную плошку с тёплым отваром.

Иван жадно приложился к краю и стал пить. Варево оказалось невероятно горьким и острым, но странно — его всё равно хотелось пить.

— А ну-ка, — сказал Чакрабати, отставляя опустевший сосуд.

Пальцами он проделал какие-то манипуляции над Ивановыми бровями и снял с них две огромные накачанные кровью пиявки.

— Очень хорошо, — со знанием дела повторил профессор и бросил пиявок в плошку.

— Голова не болит?

— Нет, — произнёс Иван, констатировав к своему удивлению, что мыслит ясно, и нет ни малейшего намёка на стресс, паническую атаку или что-либо подобное.

— Где я? — спросил он и невесело отметил, что снова произносит вопрос, ставший в последнее время для него главным вопросом.

— Скоро стемнеет, — произнёс Чакрабати. — Надо поспать. Всё утром.

С этими словами старик положил на нос Ивана несколько цветков розово-лилейного цвета.

Мысли Ивана закружились в безумном хороводе. Перед глазами поплыли разноцветные круги. Лицо профессора стало расплываться. Борода отделилась от подбородка. Пара пристально смотрящих глаз начала множиться, и вскоре лицо старика растворилось, остались одни лишь глаза. Умные, добрые. Другими они, наверное, и не могли быть.

Проснулся Иван, когда восход только обозначил себя, окрасив небо серым. Шалаша над головой уже не было. Рядом стояли две глиняные плошки, в которых тлели какие-то корешки. Стойкий едва видимый дымок пах мандариновым запахом детства.

На теле уже не было лопухов, зато места, на которых они были, розовели свежезажившими шрамами, часть из которых выглядела ужасно. Чёрные впадины рваной кожи в основном на бёдрах и ляжках бугрились засохшим мясом. Было видно, что уцелевшие края ран стянули и скрепили между собой тонкими деревянными палочками — иголками какого-то растения. Раны зудели, некоторые ныли, но в целом боль была терпима.

На ступнях уже не было глиняной колодки, но щиколотка правой ноги выглядела как синевато-белёсый рыбий пузырь. Иван попытался пошевелить ступнёй. Удалось только пальцами. И на том спасибо.

— Доброе утро, — услышал он голос Чакрабати.

Захотелось выплеснуть на старика все накопившиеся вопросы. Эмоции переполняли слабое Иваново тело. Но вместо этого он только и спросил:

— Я жив?

Старик утвердительно кивнул. Наклонился, подставил руку под затылок, вторую под Иваново плечо и сказал:

— Давай, господин Иван, проверим на деле.

С помощью старика, Иван попытался подняться. С трудом ему удалось сесть.

Пока Чакрабати осторожно снимал лопухи с Ивановой спины, парень скрежетал зубами и держался, чтобы не закричать. Вероятно, спину постигла худшая участь, чем всё остальное. Иногда старик прикладывал значительное усилие, и было ощущение, что со спины живьём сдирают кожу.

— Ничего-ничего, — полушёпотом приговаривал Чакрабати. — До свадьбы заживёт.

Чтобы хоть как-то отвлечься, Иван краем глаза стал рассматривать своего спасителя.

Профессор выглядел уже не таким полнотелым, каким впервые предстал перед Иваном в Чиннайском аэропорту. Странно было теперь называть его профессором. Старик скорей походил на представителя касты неприкасаемых. Его смуглая, почти коричневая кожа сморщилась как пергаментный лист и кое-где на животе, груди и руках обвисала как кожа ящерицы. Шея, локти и колени были измазаны глиной смешанной с травой и землёй. Он высох, подтянулся и уже ничем не напоминал добродушного толстячка Санчу Панса. Дай ему больше роста, сошёл бы за патрона Санчо, славного идальго Дон Кихота Ламанчского. Хотя образ «рыцаря печального образа» индусу тоже не подходил. Виной тому живые горящие оптимизмом глаза.

Чакрабати также был обнажён, но в отличие от Ивана его причинное место прикрывал тонкий матерчатый лоскут, повязанный на бёдрах как каупина[10]. На ногах лапти, сплетённые из тонких молодых побегов. На голове панама сплетённая из того же материала.

Взяв Ивана за больную ступню, профессор предупредил:

— Сейчас развернёмся на живот. По часовой стрелке и по моей команде. Готов? И-и… раз.

Иван послушно выполнил команду, а Чакрабати умело помог больной ноге.

В его руках появилась уже знакомая Ивану плошка. Загребая пальцами тягучую желеобразную субстанцию, профессор принялся уверенно и со знанием дела смазывать этим дёгтем раны на изувеченной спине. Слышался стойкий запах гнилой сливы.

Иван чувствовал, как старик приклеивает свежие лопухи. Умелая рука легонько прижимала к ране очередной листок, и Иван слышал, как крошечные иголочки в месте соприкосновения начинают обкалывать израненную плоть. Раны пощипывало и потягивало. До зуда, до ощущения, будто нервные окончания связываются в какие-то замысловатые узелки. Но удивительным было то, что прежняя боль отступала. Точно медовое варево растворяло её, а лопухи всасывали раствор в себя.

Вскоре Иван перестал чувствовать спину. В душе появилось такое умиротворение, что впору было отдаться ему, позабыв обо всём на свете. И всё же он пересилил это желание.

— Как вы выжили? Ещё кто-то жив? — спросил он.

— Молчите, — перебил старик. — Это лист кауры. Впитывайте в себя. Втягивайте всем телом. Кожей. Мышцами. Дышите ею. Слейтесь воедино. Её сок целебен пока не затвердеет. Арии называли эти листья «Кожей Бога». Чёрные даса[11] делали из них доспехи, и кожа их становилась неуязвимой для арийских стрел. Удивительные свойства восстановления дермы и эпидермиса.

Лёжа на спине Ивану стало легче осмотреться.

Рядом был шалаш. Пальмовые ветки сложены конусом и скреплены вдоль и поперёк гибкими лианами. Перед лазом тлеет обложенный камнями костёр. На одном из камней, самом пологом, плитообразном, стоит ещё одна плошка. Над варевом струится лёгкий парок. Оба сосуда ни что иное как две половинки черепашьего панциря. В стороне небольшая яма, а в ней грудка мелких обглоданных костей. К стволу дерева приставлен длинный лук. На ветках дубятся шкурки огромных ящериц. Под ними разбросана скорлупа кокосовых орехов.

Несколько очищенных от коры шестов воткнуты так, что концы их сходятся над костром. С них свисают три тушки — одна змеиная, достигающая хвостом огня и пара летучих мышей, огромных, не в пример европейским сородичам. На других шестах наколоты корнеплоды.

Поодаль от шалаша подобие корыта — если можно так назвать свёрнутую из листьев и обмазанную глиной неглубокую посудину приставленную к стволу впечатляющего размерами галактодендрона[12]. По жёлобу свёрнутому из листа папоротника в корыто сочится густая молочная струйка древесного сока.

— Я всё вам расскажу, — слышится голос старика. — Дайте срок.

Глава 22

— Вначале пару слов о том, как я нашёл вас, господин Иван. Ведь вас зовут Иваном, не так ли?

Так вот, кратер — да-да этот остров однозначно вулканического происхождения и отсюда даже можно разглядеть его специфическую вершину — собственно, южный его склон выходит к небольшой бухточке и что бы вы думали, прямо над ней из дюжины фумарол[13] по крутому склону сбегают большие и не очень, но достаточно быстрые ручейки, собирающиеся в конце в мощный водопад. Солёные водопады на планете не редкость, но зачастую они расположены не на суше, а в мировом океане. Здесь же солёная вода бьёт прямо из-под застывшей лавы и как бы наоборот, выходит не из океана, а впадает в него. Откуда морская вода берется под землей, неясно, но не про то речь. Как раз под тем водопадом я и нашёл вас, господин Иван.

Вы лежали на воде и были без сознания. Ваше тело просто болталось под падающими струями. До сих пор удивляюсь, как вы не утонули.

Я вытащил вас и принёс сюда. Не смотрите, что я старик, сила не в годах, а в том, как ты их проживаешь. Вы были здорово избиты и истекали кровью. Жуткое зрелище. С вас будто живьём сдирали кожу.

Десять дней вы пробыли без сознания. Я отпаивал вас отваром хрикти и заживлял ваши раны природным антисептиком из сока акуаро, смешанного с толчёной кожурой дерева бру. Иногда вы приходили в себя, и тогда я, как получалось, кормил вас жирными жареными червями. Вероятно, вы не помните этого, чудодейственный хрихти — сильнейший отвар грёз. Благо ни ваши кости, ни внутренние органы не пострадали. У вас была вывихнута правая лодыжка, пришлось наложить самодельный гипс. Думаю, ходить вам пока рановато, не исключены сколы и микротрещины — увы, рентгеновского аппарата у меня под рукой нет — но, по всей видимости, ничего страшного не случилось и скоро ваша нога придёт в норму.

Это что до вашего чудесного спасения. Теперь, собственно, моя история.

Видимо, молодой человек, не настало ещё время, когда моей душе суждено покинуть колесо сансары. Но скажу откровенно, за шестьдесят с небольшим прожитых лет я впервые испытал в том туземном каноэ состояние бардо.

Когда вы с этим уверенным в себе бриттом ушли на разведку, не прошло и получаса, как на берегу показалась группа людей. Завидев на фоне залива человеческие силуэты, мы возрадовались как дети. Неужели Кришна ниспослал нам спасителей?

Но радость наша была преждевременной. Чем ближе подходили те люди, тем скорее моё ликование сменялось страхом. То были сентинельцы. С луками и копьями, лица в боевом окрасе.

Господа же резвились и улюлюкали от счастья. Они не ведали, кто такие эти дикари. Я же был прекрасно осведомлён и знал практически всё-то немногое, что было известно миру про этот полностью изолированный от цивилизации дикий народец.

Лихая слава о жителях Северного Сентинела берёт начало с XIII-го века, когда знаменитый Марко Поло назвал их «самой жестокой и опасной генерацией из всех им виденных». «Кажется, они съедят любого, кого поймают», — писал великий путешественник в своих воспоминаниях.

В середине девятнадцатого века индийское торговое судно, севшее на мель неподалёку от острова, подверглось зверскому нападению туземцев. А десять лет спустя на Сентинел высадилась британская колониальная экспедиция под руководством Мауриса Портмана. Сопровождавшие миссионеров полицейские выкрали целую семью аборигенов, и вывезли в Порт Блэр. Родители тут же умерли от неизвестной болезни, после чего четверых детей возвратили обратно на остров.

В семидесятых-восьмидесятых уже нашего столетия сюда раз за разом наведывались неравнодушные исследователи — учёные антропологи с блокнотами, магнитофонами и подарками и даже съёмочная группа National Geographic. Иногда забредали несведущие о местных нравах странники яхтсмены-европейцы. Все непрошеные гости были встречены агрессивно с боевым улюлюканьем и откровенной демонстрацией половых органов. Но главное, в них непременно летел град из ядовитых стрел. Не обошлось и без жертв. Некоторые выжившие рассказывали, как под страхом смерти участвовали в сексуальных оргиях устроенных дикарями, слава богу, без каких-либо последствий.

С тех пор края эти, гласно и не гласно, было принято обходить стороной. Вот почему завидев на берегу синтенельцев с луками и стрелами в руках, я понял, в какой переплёт мы попали.

Вышло так, что наш самолёт совершил посадку на одном из крошечных скалистых островов в нескольких милях от Северного Сентинела. Вероятно, аборигены заприметили падающий лайнер, потому и приплыли, как водится, не допустить пришельцев на свою территорию.

Дальше всё было страшно и мрачно. Дикари набросили на меня петлю, господина Крофта избили древками копий, а его жену, предварительно придушив, водрузили на плечи и понесли к каноэ. Тело пилота они перетащили на берег и прикопали в песке.

Вскоре все мы очутились в лодках. Все, кроме Питера. Смышленый мальчишка успел-таки скрыться. Молодчина! А ещё среди нас не оказалось той брюнетки-стюардессы. Куда она подевалась, для меня до сих пор загадка.

Дальше нас троих привезли сюда. Скажу что по моим ощущениям, между этим островом и местом приземления не более двух миль.

Дикари привели нас в лагерь. Меня и мистера Крофта бросили в яму, а господу Крофт отвели неизвестно куда. Господин Алекс всё время был без сознания. Туземцы связали ему руки, и я как мог, пытался ему помочь. Остановил кровь, протёр раны. По всей видимости, у него было сотрясение мозга.

В яме нас держали двое суток. Еду не давали. Только воду. Потом дали кабаньи потроха. Все в крови, грязные — остатки свежевания охотничьих трофеев.

Мне было легче переносить голод. Каждый экадаши[14] я делаю упавасу[15].

Господин Крофт мучился немыслимо. Бредил не переставая. Его била лихорадка. Кожа его высохла и побелела как мел.

На третий день нас вытащили из ямы и подвели к дряхлому старцу похожему на забальзамированную мумию. Если таковое возможно, я бы дал ему в два раза больше лет, чем мне сейчас.

Старец ощупал наши конечности, животы и спины. Делая это, он что-то пояснял стоящим рядом соплеменникам. Те покорно внимали каждому его слову. Он осматривал нас, как покупатель осматривает на базаре вола или корову.

Когда старец крикнул: «Амуда!», один из аборигенов подошёл ко мне и каменным ножом сделал надрез на моём предплечье. Старец ткнул пальцем в рану, вымазал в крови и неожиданно для меня дочиста облизал его. Затем повернулся к племени и что-то пафосно прокричал.

Это же он проделал с господином Крофтом. Но когда старец попробовал его кровь, глаза его закатились под веки, он яростно затопал худыми ногами, истерично замахал руками и разразился долгой болезненной рвотой.

Племя недовольно заголосило.

Двое туземцев взяли господина Крофта подмышки и поволокли обратно к яме, мне же накинули на шею плетёную верёвку и затянули так, что я едва не потерял сознание.

Меня притащили на берег, как раз напротив той бухточки, в которой я вас нашёл. Длинными верёвками они привязали обе мои руки к деревьям и распяли как Христа. Я думал, они привели меня убивать, но они просто взяли и ушли.

Так я стоял под жарким солнцем, пока не ушёл в небытие.

Очнулся я оттого, что лежу на песке, а мои руки свободны. Лишь привязаны концы верёвок. Кто-то перегрыз их. Ума не приложу, как это случилось. Полагаю, моим спасителем должен быть зверь с хорошими и крепкими клыками. И побрезговавший моей плотью.

Удивительное дело. Хотя на этом острове удивление — обычное состояние чужака.

Как бы то ни было, я обрёл свободу.

Адаптироваться к диким условиям мне как профессору естествознания, специалисту в биологической антропологии и почётному члену Индийского антропологического общества, не представляло труда. Молодость я провёл в экспедициях. Ногами обошёл сотни километров навесных мостов штата Мегхалая. Спал в палатке в Тарских песках и в субтропических лесах Гималаев. За годы странствий я многое повидал и многому научился.

Еда здесь повсюду. Сложнее с водой. Единственный пресный источник течёт рядом с поселением аборигенов. Но как видите, я и к этому приспособился. Пью «древесное молоко», собираю утреннюю росу. Скоро начнётся сезон дождей.

Поначалу я боялся, что туземцы начнут меня искать, но потом сообразил, зачем им привязывать меня у вулкана, чтобы после организовать поиски? Ерунда. На что-то они рассчитывали. Или я был подарком кому-то. Их божеству? Диким зверям?

Это подвигло меня проследить за жизнью племени.

На вторую ночь, исследуя берег, я наткнулся на их каноэ. Я ждал в засаде до утра.

С рассветом на берегу показались люди. Они сели в лодки и отплыли далеко в море. Вернулись к ночи полные рыбы. Я проследил за ними до лагеря.

Сверху лагерь просматривался хорошо. Немного, штук двадцать хижин, расположены на широкой песчаной поляне. Посреди большой валун — место вече. Вдалеке несколько ям накрытых бамбуковыми решётками. Нас с господином держали в таких.

В стойбище кипела жизнь. Женщины носили корзины с плодами, мужчины разделывали принесенный улов.

Когда солнце спустилось за кроны деревьев и туземцы зажгли факелы, я собрался уходить. Но недоброе предчувствие остановило меня. Внутренний голос приказал мне ждать.

Синтенельцы привязали факелы к воткнутым в землю копьям, образовав огненное кольцо вокруг валуна. Появились несколько людей с барабанами. В руках они держали коренья в форме булав и этими колотушками отбивали ритм. Люди выходили из хижин. Не заходя в огненный круг, они скапливались вокруг. Если это было всё племя, их было не более полтораста человек. Они готовились к какому-то обряду, и моё любопытство как учёного-антрополога пересилило страх быть пойманным.

А потом в круг ввели женщину.

Они усадили её на валун.

Её распущенные белые пряди ниспадали к пояснице. Безумный взгляд пустых глаз. Казалось, в них отсутствуют зрачки. Лицо походило на маску благодаря густым белилам, покрывавшим лоб, уши и нижнюю часть шеи. Обнажённое тело, усыпанное с головы до пят блестящей пудрой, неестественно и броско горело в свете частоколом опоясавших поляну факелов. Той бедной женщиной была миссис Крофт.

Монотонно завораживающе бил тамтам. Двадцать рослых атлетически сложённых аборигенов с поднятыми вверх руками склонились на колени и низкими утробными голосами вторили барабанному бою:

— Хо… хо… хо…

Их взмыленные спины сгибались в такт гулким ударам, а ладони едва коснувшись земли тут же, как испуганные птицы, взмывали ввысь. Мрачные тени блуждали в зарослях. Факельные блики то и дело озаряли затянутый сизым дымом красный как кровь песок. Запах потных человеческих тел перемешивался с наркотическим дымом костров.

Из темноты выплыла сутулая долговязая фигура. Человек не шёл, он крался, судорожно пригибаясь в такт ударам тамтама, и безостановочно тряся огромной, непропорциональной телу, круглой головой. Был он совершенно гол. Его блестящая, будто сдобренная маслом кожа красовалась росписью из длинных белёсых узоров, схожих на замысловатые иероглифы или витиевато переплетённое змеиное кубло. Запястья его рук и лодыжки ног украшали множество железных колец. На широкой груди сверкал медальон — до блеска отполированная шестерёнка. Только когда человек вышел на свет, стало понятно, принятым за невообразимо огромную голову, на самом деле оказался медный шлем от трёхболтового водолазного костюма времён Второй Мировой войны. Из боковых иллюминаторов торчали кабаньи бивни.

Над прогалиной взошёл серебряный диск луны, и вокруг сразу стало светло как днём. Свет озарил «пьедестал» с неподвижно сидящей на нём женщиной, и лунная её тень медленно поползла по земле, укорачиваясь и сливаясь в одну темную, заостренную к вершине чёрную дорожку.

Аборигены притихли и расступились. Человек в скафандре встал на край тени и расправил плечи. В этом долговязом островитянине было не менее двух метров росту. Он протянул руки к лунному диску, как бы взывая к нему, и в этот миг за спиной у несчастной всполохнуло белое пламя, и воздух наполнился стойким пряным ароматом. Огненные языки, поднимались ярким столбом вверх, и казалось, соприкоснувшись с лунным диском, немедля падали вниз, растворяясь в радужном свечении.

Раздался душераздирающий крик. За ним ещё и ещё. И вот уже возгласы всего племени слились воедино с мерными ударами тамтама. Племя будто требовало действий.

Человек в скафандре обошёл пьедестал, склонился над свечением и развёл в стороны руки, жаром наполняя себя. Толпа взревела фанатичными голосами. Медленно раскачиваясь из стороны в сторону, под благодарные возгласы сородичей, колдун завёл дикую песню. Он пребывал в трансе. На ладонях его распростертых рук появились два предмета: большая глиняная чаша и каменный нож.

Аборигены расступились, образовав широкий круг. Из зарослей отделялись тени, и островитян становилось всё больше. Колдун выжидал, пока всё племя не обступит его. Рослые мужчины, женщины с детьми на руках, сгорбленные старики, ссохшиеся старухи — все как в наркотическом угаре с восхищением и предвкушением смотрели на полуживую миссис Крофт, жадно пожирая её глазами.

— Амуда! — вскричал колдун, и толпа в страхе отпрянула назад.

Два чернокожих воина пинками втолкнули в образовавшийся полукруг полуживого Алекса Крофта. Господин был бос, без рубахи и шея его была густо окрашена засохшей синей глиной. Он едва держался на непослушных ногах. Лицо его было разбито. Изо рта текла кровавая пена. Руки связанны за спиной, и подмышками был продет длинный шест так, что всё его тело склонилось к земле в низком поклоне. Шест за края держали два крепких дикаря.

Колдун подошёл к несчастному и десятки гортанных голосов вновь подхватили звуки тамтама:

— Хо… хо… хо… — раздавался в ночи выдох кузнечных мехов.

С каждым ударом рёв нарастал. Усиленный топотом босых ног и ударами ладоней по голым телам, он всё больше напоминал громовые раскаты. Толпа обезумела в своём ожидании. С каждым последующим выкриком «хо» аборигены делали шаг вперёд, сильнее сжимая круг, и когда накал достиг апогея, колдун коротко полоснул ножом по глиняной шее пленника. Кровавая струя ударила в изрисованную белыми змеями грудь шамана, и голова бедного Крофта безвольно опрокинулась набок.

Убийца подставил чашу под рану, и та до краёв наполнилась горячей тёмной кровью. Толпа неистово взвыла от восторга. С дымящимся сосудом в руке колдун подошёл Натали, встал на колени у её ног, и одну за другой окунул безвольные ступни в горячую кровь.

Огонь вспыхнул ярче.

— Амуда! — взревела толпа.

Миссис Крофт, теряя сознание, завалилась на бок, но два дикаря подхватили её за локти, не давая упасть. Колдун обошёл несчастную сзади, склонил перед собой и вылил остатки крови на спину.

— Хо… хо… хо… — неистовствовала толпа.

Ухватившись за женские бёдра все в кровавых подтёках, колдун с силой вошёл в жертву сзади. Всё племя от мала до велика пали ниц перед обезумевшей женщиной.

Глава 23

Иван долго переваривал услышанное. История Чакрабати и ошеломила его, насколько возможно ошеломить человека, на чью долю выпали столь невероятные за прошедшие две недели испытания, и в то же время заполнила логические пробелы, развязала спутанные узелки, а догадки перевела в разряд аксиом.

Рассказ индуса был не менее страшен, чем пережитое им самим. Но с другой стороны, разве можно надеяться, что это гиблое место пожалеет хоть кого-то из потерпевших крушение несчастных?

— А почему за всё время, племя не искало вас? — только и мог спросить Иван.

— Удивительно, молодой человек, но здесь, у подножия вулкана туземцы даже не охотятся. Их стойбище находится в северной части острова. Есть несколько хижин у берега, где они ловят рыбу, охотятся на черепах и прибрежных птиц. На опушках ближе к северо-западу женщины собирают плоды и ягоды. Мужчины ставят капканы на кабанов там, в низине, — и профессор указал в сторону густых джунглей. — Я изучил все их тропы. Это место они упорно обходят стороной. Ни стёжки, точно место это священно и табуировано их богами или чем-то отпугивает туземцев, как у вас называется «гиблое место». Не могу объяснить этот феномен, но полагаю, кратер каким-то образом невероятным охраняет нас, и пока мы у его подножья, мы в безопасности.

Иван вздрогнул.

— Вы не понимались туда? — спросил он, указывая взглядом на каменную «шапку», проглядывающую сквозь верхушки деревьев.

— Я следил за синтенельцами, изучал их повадки. Затем ухаживал за вами… да и как попасть в жерло вулкана? Склоны сплошь изрезаны магматическими щелями. Просто так не пройти.

— Разве туда нет дороги?

— Дороги? Туда? — недоумённо переспросил профессор.

Иван промолчал.

— Уверяю вас, — заметил старик, — в потухших вулканах нет ничего примечательного.

— Как знать, — буркнул Иван.

Выходит, Чакрабати ничего не знает о Виртуконе.

— Откуда у вас огонь? — перевёл разговор Иван.

Профессор развернул лоскут зелёной тряпицы и показал очки с огромными выпуклыми линзами:

— Универсальная зажигалка.

Только сейчас Иван понял, что зелёная ткань, служившая ему перевязочным бинтом, когда-то ни много ни мало была профессорским шервани.

— Кстати, островитяне давно разучились добывать огонь, — заметил Чакрабати, бережно заворачивая очки обратно в тряпочку. — Теперь им приходится денно и нощно поддерживать его в своих кострах. Это обязанность стариков. Ума не приложу, что будет с племенем, не догляди они за огнём. Именно так вымирают целые народы.

— Вы так говорите, будто это не они, а кто другой на ваших глазах зарезал Крофта.

— Временами я наблюдаю за поведением туземцев и моё мнение о них переменилось. Они меня не чуют. Плашки из смеси киримоны с глиной, что у меня на коленях и локтях убивают мой природный запах. Ни животное, ни человек не в состоянии унюхать его. Поэтому я и могу подбираться к туземцам довольно близко. Так вот доложу я вам, что между собой они весьма приветливы и добродушны. За несколько недель наблюдений я ни разу ни видел, ни сор между ними, ни скандалов. Вечерами всё племя от мала до велика рассаживается у костра, и старики вещают свои длинные истории, а благодарные слушатели внимают их рассказам. Разворачивается целое представление с песнями и танцами. Я ни слова не понимаю из их языка, но по тому, как реагирует толпа можно различить, где комедия, где трагедия, а где драма. Охотничью добычу туземцы делят на всё племя в равных долях. Никто не остаётся без еды, ни старики, ни дети. Юноши и девушки ловят рыбу. Вооружённые длинными острогами они на лодках отплывают на полмили от берега и возвращаются с отменным уловом. Тут же спариваются на берегу без стеснения и ханжества. Для них это естественный процесс жизни. В племени нет больных. Может у них и вовсе не бывает болезней? Вероятно благодаря мощному иммунитету, выработанному тысячелетиями. Молодые женщины, что на сносях отстранены от работ и находятся под попечительством старух, которые внимательно следят за ходом беременности. Однажды племя хоронило усопшего. Они принесли на берег труп и привязали к бревну. Спустили на воду и большое каноэ с группой дикарей вооружённых горящими факелами, увезло бревно с мертвецом как на буксире в море. Всё племя оплакивало его пока, они не скрылись из виду. Скажу вам, весьма интересный и своеобразный народ. Их нравы по отношению к чужакам без сомнения жуткие, но разве не в миллион раз бесчеловечнее сбросить на мирный город ядерную бомбу?

— Вы это к чему, профессор? — не понял реплики Иван.

— Да так. Не обращайте внимания, — Секхар Чакрабати улыбнулся, пряча за улыбкой мысли.

— Когда я встану на ноги? — спросил Иван.

— Надо хорошо питаться. Думаю, дней через пять начнёте ходить.

— Оклемаюсь, будем искать путь к спасению. — Не смотря на слабость в теле, Иван чувствовал что идёт на поправку.

— В смысле, на материк? — уточнил Чакрабати.

— Ну да, — недоумённо ответил Иван.

— Хотите вернуться к прежней цивилизованной жизни?

— А разве вы не хотите?

— Что там ценного? — вопросом на вопрос ответил старик.

— Как это? — Иван пожал плечами. — Многое. Ну, хотя бы свобода.

— А разве сейчас вы не свободны?

— Не понимаю вас, профессор.

— Оглянитесь вокруг, — Чакрабати развёл руками. — Где здесь тюремные стены? Где надсмотрщики? Где камеры наблюдения? Можно биться головой о стену в поисках спасения, а можно найти своё счастье здесь, на этой земле. Много ли человеку надо?

— Чёрти что вы говорите, — раздражённо возразил Иван. — Вас дикари едва не прибили. Вы рассказали мне жуткие вещи, да и я могу порассказать вам не менее жуткое. В чём здесь счастье? — Пародируя профессора, Иван попытался развести руки в стороны, но ослабевшие они упали на грудь.

— Тише-тише, не горячитесь, — проговорил профессор, мягко укладывая Ивановы руки вдоль туловища. — Радость в том, что здесь нет иерархических условностей и социализированной сегрегации. Нет вранья, нет веками узаконенного лицемерия. Разве те люди, кого мы свысока называем дикарями, не свободнее нас, цивилизованных рабов?

— Глупости, — фыркнул Иван распаляясь. — Предлагаете всю оставшуюся жизнь есть червей, летучих мышей и запивать всё этим вашим отваром из х…? Хотя я понимаю. Вам всё равно. Вы своё пожили. Пришло время смириться, так? Почему бы не пойти в пещерные отшельники как выжившие из ума йоги? Собирали бы дань с туристов.

— Не злитесь, дорогой Иван, — примирительно произнёс индус. — Я просто хочу сказать, что не всё-то золото, что блестит.

Профессор говорил тихо и спокойно. Иванова пылкость ничуть не смущала его.

Иван же расходился не на шутку. Неврастеническое состояние переполняло его изнеможенное тело. Побочный эффект от седативных веществ или долгое пребывание без движения.

— Я, конечно, благодарен вам, профессор, за всё, что вы для меня сделали, но не лечите теперь мне мозги! Или вы со мной, или адьёс. Мне всё равно. Я не сдамся. Хоть вплавь, но доберусь до своих. Я расскажу им такое.

— Думаете, вам поверят?

— Конечно! Почему бы и нет?

— И что предпримут?

— Плевать. Пусть даже к чертям собачьим разбомбят этот проклятый остров!

— Ну да, — ухмыльнулся Чакрабати и продекламировал:

— Бремя белого человека — нести цивилизацию в мир, — подытожил он, — а тех, кто не подчинится, приучат бомбами. Так? Моя родина испытала это на собственной шкуре.

— К чёрту вашу философию, — раздражённо бросил Иван. — Дайте срок оклематься, и ноги́ моей не будет на этой адской земле. Я найду выход. Я всегда был свободным.

— И в чём заключалась ваша свобода? — тихо спросил профессор, вглядываясь в Иваново лицо, словно пытаясь прочесть мысли.

— Жил как хотел и делал, что хотел, — не задумываясь, ответил Иван.

— Как и всякий в вашем возрасте. Пока не придёт пора ответить: «Кто ты есть?»

— Я и так знаю, кто я, — с достоинством произнёс Иван.

— Видимо революционер, как и все, родившиеся в стране нескольких революций? — шутливо поинтересовался профессор. — Понимаю. В 1969-м я молодым аспирантом проходил курсы в РУДН. После стажировался в Институте Востоковедения. В те годы колонны ваших соотечественников каждую осень ходили по городским улицам с красными знамёнами и революционными песнями.

— Нет, — не чуя подвоха, возразил Иван. — Революция для дураков. Я волк-одиночка. Всегда в движении и не привык жить в стае.

— Молодой человек сторонник Ницше? И это тоже пройдёт, — профессор ещё сильнее сощурился. Его забавлял начавшийся спор.

— И всё-таки я вас не пойму, — недовольно произнёс Иван. — Что не так? Я сам решаю свои проблемы и плевать на то, что думают остальные.

— Идеальное сочетание оптимизма и наивности, — возразил Чакрабати. — А если я скажу, что в день нашей первой встречи и моей судьбой, и жизнью несчастных Крофтов, да и вашей тоже, распорядились не я и не вы, а отказавшие двигатели самолёта… — и Чакрабати махнул рукой в сторону неба.

Это был удар ниже пояса. Иван смутился, но сдаваться было рано. Он слабым, но от этого не менее задиристым жестом, указал в ту же сторону:

— Пытались распорядиться, но не распорядились. Я и вы, как видите, живы.

— Молодой человек, — по-отечески выговорил профессор, — я лишь иллюстрирую, что ваша свобода ограничена сочетанием многих факторов и стечением обстоятельств, в которых первую скрипку играет выбор других людей.

Иван вспомнил завистливый взгляд провожавшего его Джима, и ему стало грустно. За Джима выбор всегда делала Анжела.

Но с другой стороны, если бы его американский приятель знал, что произойдёт через пару часов после их прощального рукопожатия, не позавидовал бы такому выбору. Да и сам Иван сейчас не завидовал себе. Вряд ли в последнее время ему выпадала возможность свободы выбора. Пилот-сикх и Рой Гаррет, Эмма и Доктор Зло, гер Кунц и фрау Хильда, и даже Сэмюель, все эти люди выбирали за него. Что уж говорить о спасшем его Чакрабати. Разве что с Аоллой получилось, да и то — случайно. Поэтому и чувствовал Иван — в словах профессора кроется правда.

— Может так и есть, — примирительно сказал он. — Но я знаю точно — меньше всего я хочу быть марионеткой в чужих руках.

Профессорские глаза, то ли от дыма, то ли от разгоревшегося спора, повлажнели.

— Наигравшись в свободу почти все, как правило, такие как вы, молодые волки-одиночки к тридцати годам обзаводятся семьями, рожают детей и устраивают себе вполне размеренное стайное существование, приобретая дома, машины, кухонные комбайны и электропылесосы. Юные ницшеанцы и страстные революционеры, безжалостно клеймившие существующий миропорядок, повзрослев, окончательно перевоплощаются в добропорядочных обывателей, а уходя в мир иной, оставляют после себя немалые банковские счета. Их отпрыски, транжиря унаследованное, поначалу так же страстно мечтают изменить несовершенный мир, называя его Прогнившей Матрицей и Тюрьмой Народов, но оказавшись в возрасте затухания гормональных функций, в точности повторяют жизненный путь своих отцов. Так из поколения в поколение и первые и вторые, в молодости непримиримые максималисты, яростно ненавидящие консерватизм сытых буржуа, на склоне дней на вопрос, что есть истинная свобода, поправив холёными пальцами лацканы своих дорогих пиджаков, ответят одним словом: «Деньги». Фокус в том, что свободы не существует. Её нет ни в ветрах перемен, ни в традиционалистских догмах. Нет ни в прошлом, ни в будущем. А деньги окончательно разрушают даже мечты о ней.

— Может потому, что у вас никогда не было их много? — спросил Иван.

Чакрабати едва заметно улыбнулся.

— У каждого своя правда, посему бессмысленно искать истину в чужих устах.

— И всё же, какой выбор сделали вы в свои тридцать? — спросил Иван.

— Увы, — тихо ответил старик, — я не был ни бунтарем, ни хиппи, чем в 60-е баловались многие мои сверстники. Не вышло из меня и доброго отца семейства. Я к этому не стремился. Да и не прижился бы я в так называемой «базовой системе ценностей». Жизнь отторгла меня как инородный элемент, как лишний пазл из чужой мозаики. Потому пришлось выбирать третий путь: отказаться принять участие в неравной, и априори проигрышной борьбе за место под солнцем ни на той, ни на другой стороне баррикад. — Чакрабати задумчиво поворошил потрескивающие угли, поднял над костром с десяток искр-светлячков и произнёс немного подрагивающим голосом: — Мой выбор одновременно и прост и сложен: обмануть жизнь и, не смотря ни на что, остаться самим собой. Что ни говори, а я стал счастливым и свободным только здесь, в единении с этим нетронутым цивилизацией островом. Вы же молодой человек, пока не встретитесь с собой настоящим, не поймёте меня.

Свет костра упал на лицо старика: брови сведены, три горизонтальные морщины прорезали высокий лоб, светлый взгляд глубоких без привычной смешинки антрацитовых глаз.

— Это вы к чему? — спросил Иван, не совсем понимая, куда клонит Чакрабати.

— Ваш путь к свободе — своего рода паломничество. Дорога к себе и переход от иллюзий к реальности. От пробы пера к пониманию смыслов. Так всегда бывает на пороге возраста Христа.

— Причём тут это? Я думал, вы буддист.

— Так и есть, — невозмутимо ответил Чакрабати. — Но лишь когда Христос взошёл на Голгофу, тогда он и стал Христом. И Христу и принцу Сиддхартхе, обоим пришлось пройти через это. Первый принял смерть на кресте за грехи людские, второй пробудился сам, указав им путь.

— Религия — это костыли для слабых и больных, — отмахнулся Иван. — Мне они ни к чему.

— Верите вы или нет, но в жизни наступает время, когда Всевышний испытывает каждого. Но век за веком люди проваливают его экзамен, предпочитая игры в политику, революцию, демократию и свободу.

Некоторое время царило молчание. Огонь мягко облизывал пурпурно-оранжевые угли. Ни дуновения ветерка, ни шелеста листьев. Тихая ночь настраивала на размышления о вечных ценностях.

— Есть в ваших словах что-то… хм… — наконец произнёс Иван.

К счастью профессор не продолжил дискуссию, поскольку ворох мыслей, охвативший Ивана, было бы сложно вместить в понятные фразы. В голове крутился полузабытый афоризм, позаимствованный из какой-то старой книжонки и непонятно зачем задержавшийся в глубинах памяти: «Я сам своя свобода».

Вместо этого Иван сказал следующее:

— Ладно, оставим высшие материи. Так что вы задумали, профессор? Сдаться? Опустить руки? Я не собираюсь вас переубеждать. Но и вы мне не родитель, не гуру и не капитан. Хотите оставаться, ваше право. Но знайте, здесь дела повеселее. Англичанин сошёл с ума, а Питер Крофт в руках безумцев. И это не туземцы, а вполне белые люди самого что ни на есть европейского вида. Образованные, говорящие на нескольких языках и выдающие себя за учёных, но волки в овечьей шкуре. И если вы считаете, что я бегу от чернокожих, знайте, страшнее их именно эти бледнолицые садисты, чьё логово находится внутри того кратера. Кровожадным островитянам до них как до Луны. Не удивлён, что аборигены обходят это место стороной. А теперь я расскажу свою историю, и после поглядим, что вы скажете о свободе.

Глава 24

Слушая Иванов рассказ, профессор Чакрабати то и дело менялся в лице, охал, выкрикивал что-то на санскрите и вообще вёл себя крайне возбуждённо. Он или застывал как мумия с глазами навыкат, или вскакивал «свечкой» и принимался мелко вышагивать взад-вперёд. Описание Виртукона вызвало у него шквал эмоций. Казалось, старик вспрыгнет сию минуту и бросится наверх, на вершину кратера, убедиться самолично, правда ли всё это или враньё.

Путаное повествование Ивана об увиденном в библиотеке — о колбах с выпотрошенными приматами, о папках с орлами, об обезьяноподобных аквахомо и о тайной рейхс-лаборатории — произвели на индуса ярчайшее впечатление. А описание Доктора Зло и его внучки — человекообразного существа-дельфина — и вовсе вогнало старика в ступор.

Как человеку многие годы посвятившему науке, ему требовались доказательства, которых Иван, естественно, предоставить не мог. Более того, Иван говорил беспорядочно, перескакивая с одного на другое, так, что любой на месте профессора, не обладающий аналитическим умом, послал бы такого рассказчика ко всем чертям, списав его бредни на посттравматический шок.

Профессор напротив, внимательно вникал в каждое произнесённое Иваном слово. По нескольку раз переспрашивал, просил вернуться и повторить ту или иную часть рассказа, и было видно, как его пытливый мозг пропускает всё услышанное через сито критического анализа. Как он пытается скрепить части этого сумбурного повествования хотя бы маломальской логикой. Получалось не ахти как, но Чакрабати ни разу не позволил себе ни иронии, ни насмешки, ни сарказма. Причин не доверять Ивану у него не было.

Когда парень закончил, Чакрабати сел напротив, скрестил ноги по-турецки, прикрыл глаза, задрал голову вверхи сделал длинный вдох. Задержал дыхание, да так, что удивил даже Ивана, а в конце, свернув губы трубочкой, медленно-медленно выпустил воздух тонкой струйкой вниз, гортанно пропев звук «Ом-м». Так он проделал трижды, после чего открыл глаза. Его лицо выражало космическое умиротворение.

— Ваш рассказ рушит все мои чаяния, — произнёс он ровным хладнокровным голосом.

Иван не понял, что имелось в виду, да это было и не важно. Главное что старик сказал дальше:

— Уверен, планы у этих ваших пленителей недобрые. То, какими вы их описали и обрисовали их намерения, выглядит значительно опаснее соседства с несмышлёными автохтонами. Нужно что-то делать иначе…

Чакрабати никак не мог подобрать подходящее слово.

— …иначе нам кранты, — пришёл на помощь Иван.

Фраза была произнесена по-русски и, хотя последнее слово Чакрабати слышал впервые, смысл он уловил верно.

«Легко сказать «Что-то делать». Но что?!» — Иван испытал вселенскую усталость.

Тело снова заныло. Рассказ обоюдные рассказы вымотали его в край. Он сложил руки на груди и закрыл глаза. Проклятое состояние бревна.

— Отдыхайте, господин Иван, — произнёс профессор. — Утро вечера мудренее.

Но какой может быть сон, коль голова забита перевариванием пережитого. Только сейчас Иван осознал, в какую переделку они угодили.

Выходит, наци давно положили на него глаз. Так вот почему Лалит так вцепилась в него. Теперь, вспоминая всё, что было связано с той итальянской историей, Иван понимал — он многого не видел, или не хотел замечать. С группой спасателей ему пообщаться не удалось, санитары лишь разводили руками, а журналюги — те ещё вруны. Да и самому ему всё казалась выдумкой. «Газетной уткой». Глупейшим стечением обстоятельств. Шуткой судьбы.

А лаконично-немногословный капитан Иствуд так и сказал, прощаясь: «Я догадывался Джимми, что ты наполовину рыба».

Когда Лалит привела его к Нараяне, это было похоже на игру или на распутывание шарады.

— Мои мать и отец были его воспитанниками, — сказала тогда Лалит. — Гуру — вся моя семья. Я часто обращаюсь к нему за советом.

— И какой совет нужен тебе сейчас? — простодушно спросил Иван. Ему нравилась целеустремлённость Лалит.

— Хочу знать, что он расскажет о тебе.

Тогда её ответ Иван воспринял по-своему. Сейчас всё выглядело иначе.

Прибыв ранним утром на рейсовом автобусе в Черапунджи, к вечеру Иван и Лалит стояли у подножья одного из холмов восточных Хаси, прямо перед «живым» мостом над ущельем, заканчивающимся у чёрного пролома пещеры.

Это была Обитель, как выразилась Лалит, величайшего из полубогов, кто был на поле Курукшетры и слышал диалог Кришны с Арджуной, мудрейшего из учителей, бессмертного гуру Нараяны Свакхаранды Гири.

Из пещеры вышел совершенно нагой босоногий старик. Он был высок и статен. Его чёрные волосы доставали до поясницы. Он шёл уверенно и если бы не рассказы Лалит о возрасте гуру, перевалившем за сотню, Иван мог бы дать ему не больше пятидесяти.

— Здравствуй Лалит, — сказал старик, подходя ближе. — Это он?

Лалит безмолвно кивнула. Выглядела она бледной и растерянной.

Иван мысленно ухмыльнулся. Неужели этот старик такое уж внеземное божество, что рядом с ним весёлая болтушка Лалит лишилась дара речи?

— Да…, - наконец выдавила она из себя.

Старик положил руку на её плечо и по-отечески произнёс:

— Ты молодец. Теперь ступай, а мы с твоим другом останемся. — Он повернулся к Ивану и их глаза встретились: — Не возражаешь, почтеннейший?

Фраза прозвучала как вопрос, но она не была вопросом, потому что не предполагала отрицательного ответа. Старик взял Ивана под руку и повёл в пещеру. По пути они не произнесли ни слова.

Позже, вспоминая то время, Иван часто задавался вопросом, как так получилось, что на него будто на собачонку набросили поводок. Разве для того он приехал в это захолустье, в разгар сезона дождей, чтобы провести неделю в пещере рядом с голым стариком? Но тогда его воля всецело принадлежала незнакомому ему йогину. Наваждение выглядело сном, и Иван всегда думал, что так и было.

Несмотря на худую циновку, предоставленную ему в качестве постели, спал Иван крепко и, проснувшись, чувствовал себя бодрым и свежим.

Гуру сидел неподалёку и медитировал.

Иван почувствовал вселенский голод.

Йог открыл глаза.

— Не будем терять времени, — произнёс он и встал.

Они вышли на свет. Неподалёку шумел водопад. Вымывая скалистую породу, быстрая вода впадала в небольшое озерцо. Йог направился по узкой тропинке. Иван шёл следом. Какая-то неведомая сила привязала его к этому старику.

На каменном спуске они остановились. Йог повернулся, посмотрел Ивану в глаза. Что-то щёлкнуло. Шум воды заполнил пространство. Зелень леса размылась в большое бесформенное пятно. Иван чувствовал, как к его ногам привязали верёвки, а после толкнули в спину. Удар о воду и груз на ногах увлёк его вниз…

Очнулся Иван уже на арбе. Скрип колёс. Тугие удары палкой о крупы неповоротливых мулов.

— Хвала богам, ты очнулся. Я испугалась. Что с тобой? — услышал он скороговорку Лалит.

— Что? — выдавил из пересохших связок.

Девушка склонилась к лицу. Её прохладные губы коснулись его лба.

— С чего ты так ослабел? — прошептала она прямо в ухо. — Ты едва не свалился вниз. Это так на тебя подействовала встреча?

— Он настоящий? — зачем-то спросил Иван.

— Ты как его увидел, у тебя ноги подкосились. Хорошо, я была рядом. Прости, зря всё это затеяла.

Странное наваждение. Непривычное состояние. Может это из-за разряжённого горного воздуха?

— Но я же… — Иван не договорил. Глупо пересказывать Лалит свои галлюцинации.

Может, так всё и было? Йоги, они такие…

На третий день выздоровления Иван уже сносно стоял на ногах. Ступня приходила в норму. Кожа заживала, оставляя на память светло-коричневые шрамы. Чакрабати больше не кормил его жареными нетопырями и змеями. Восстановительный рацион состоял из сочных плодов и жареных кореньев. Сам профессор, по его словам, с рождения практиковал вегетарианство, и лишь крайняя необходимость поднять Ивана на ноги заставила индуса убивать.

По утрам Чакрабати массировал Иванову ступню, сменял лопухи на незаживших ранах, а раз в три дня уходил в джунгли и возвращался к вечеру с корзиною полной яств.

Пока индус занимался собирательством, Ивану вменялось в обязанность, дважды вдень сливать сцеженное «молоко» с «бочонка» в «черепашью» миску, а по возвращению старика помогать чистить, жарить и разделывать принесённые им плоды.

И вот настал тот день, когда Чакрабати сказал:

— Сегодня идём вдвоём. Движение — лучшее лекарство.

Шагая позади индуса, Иван удивлялся, как тот преобразился. В аэропорту и в самолёте это был нескладный суетливый коротышка, а после аварийной посадки и вовсе потерянный человек. Сейчас же впереди шёл истовый следопыт, для кого джунгли — родной дом.

Индус вёл Ивана проверенными тропками. Умело, будто он родился в этих лесах, отыскивал лучший путь. Они не сломали ни веточки, не оставили ни единой метки о себе.

Временами старик останавливался, прислушивался. Однажды и вовсе лёг на землю, и Ивану пришлось проделать то же самое. Хотя, что можно было расслышать в этой разноголосице из птичьей трескотни, ударов крыльями и стуков клювами по стволам? Джунгли пищали, шипели, звенели.

За спиной у Ивана висела корзина для плодов. Индус сплёл её плотным плетением из зелёных побегов бамбука. В пути они заполняли корзину «урожаем».

— Сегодня собираем это, — распоряжался Чакрабати. — В этой рощице их полно. А после я кое-что покажу.

Наполнив корзину, они поднялись на невысокий обросший папоротником холм, за которым простиралась бирюзовая гладь Бенгальского залива. Кусты надёжно скрывали их от посторонних глаз.

Внизу у самой воды чернели лодки. Вёсла воткнуты в песок. Среди небольших сделанных из древесной коры каноэ была одна отличающаяся от остальных. Устройством она напоминала тримаран. Посредине большая пирога, выдолбленная из цельного ствола дерева, а по краям как балансиры, два небольших бамбуковых плотика. На корме расположен румпель, и по две ветки-уключины буквой «V» по обоим бортам. В центре высилась мачта со свёрнутым парусом из тростниковой циновки. Не лодка, а целая мини-яхта.

К «причалу» вела протоптанная тропа в коридоре из деревянных треног для сушки бредней. Неясно из чего они были сделаны, но без сомнения, то были настоящие плетёные сети с большими жёлтыми поплавками из пробкового дерева.

— Подождём, — сказал Чакрабати. — Прошлую ночь их шаман до захода луны трубил в рог.

— И что?

— А то, что так они отпевают усопшего. Сегодня его принесут на берег, чтобы отправить в океан. Своеобразный обряд и очень поэтичный. Но мне пока не ясна его суть. Как только не придумал многоликий гомо сапиенс за миллионы лет своего существования оформлять собственную смерть. Будто это на что-то влияет. Ингумация, кремирование и даже воздушное погребение. Были случаи, когда британские адмиралы завещали хоронить себя только в море и никак иначе. Неужели это отголоски пиратских обрядов? Или аборигены сжигают бревно с покойником в море, как это делали викинги, отправляя горящую погребальную ладью по реке? Поглядим. Будет интересно.

Ждать пришлось недолго. Внизу раздался барабанный бой и звук рога и вскоре на берег вышли люди.

Иван впервые увидел сентинельцев. Высокие и прекрасно сложенные мужчины несли на плечах бревно, к которому шнуром, сплетенным из волокон кокосовой кожуры, был привязан человеческий труп.

Мужчин было четверо. Их мускулистые чёрные как смола тела блестели на солнце. Каждый из них достойно выглядел бы рядом с олимпийским легкоатлетом. Луки на плечах… Из одежды лишь верёвка опоясывающая талию. За «поясом» каменные ножи и несколько длинных стрел.

Туземцы подошли к лодкам, положили мертвеца на песок и Иван только сейчас увидел, что тело усопшего привязано не к одному, а к двум связанным между собой бамбуковым брёвнам. Левые рука и нога покойника привязаны к левому бревну, а правые соответственно к правому.

Мертвецом оказалась тощая сухопарая старуха. Лет ей можно было дать восемьдесят или все сто. До неприличия растянутая кожа, впалый живот, пустые груди свисают до подмышек. Спутанные редкие и совершенно седые волосы сосульками свисают с морщинистой головы.

Двое мужчин занесли покойницу в море, аккуратно положили на покачивающуюся гладь воды. Бамбуковые брёвна теперь служили поплавками. Двое других дикарей готовили тримаран к отплытию.

Из леса выходили туземцы. В большей массе это были пожилые и молодые женщины с детьми на руках.

Женщины как на подбор были стройны. Их фигуры радовали глаз. Непроизвольно Ивану вспомнилась Аолла. Удивительно хорошие гены у этого дикого народа. Или это следствие их непритязательного образа жизни? Как бы то ни было, многие европейские топ-модели позавидовали бы осанке этих местных дикарок.

Чуть поодаль стояли убелённые сединами старики. Выглядели они подтянуто, держали себя с достоинством. Гудел рог, бил тамтам.

Четвёрка воинов села в тримаран и, прикрепив к корме «гроб» с покойницей, налегла на вёсла. Отплыв метров сто, одна из чёрных фигур поднялась к мачте, развернула тростниковый парус, и вечерний береговой бриз наполнил его силой, придавая неплохую скорость посудине.

Иван и Чакрабати лежали в зарослях папоротника, пока племя не растворилось в лесной чаще, и берег не опустел. Выждав, пока багровое солнце коснётся горизонта, они двинулись в обратный путь.

— Я понял, — уверенно сказал Иван, по возвращении в лагерь.

— Что поняли? — не сообразил Чакрабати. Он был занят приготовлением ужина.

— Я знаю, куда они отвозят брёвна с мертвецами, — словно самому себе ответил Иван.

— Как вы можете об этом знать?

В голосе профессора блеснуло ехидство.

— Кости… — задумчиво выговорил Иван, погружённый в собственные мысли.

— Что?

— Кости и черепа… — промычал Иван. Мыслительный процесс в его голове бурлил как кипящая вода в чайнике. — Да-да… именно они… кости… и черепа…

— Господин Иван, поясните, — лаконично выговорил Чакрабати. — Хоть я и придерживаюсь аскетического образа жизни, но моему сознанию пока не удалось достичь высот Кришны, чтобы читать чужие мысли.

— Прикиньте, профессор, — Иван, наконец, пришёл в себя. — В газетах, что давал мне Сэмюель, я прочёл, как за милю от самолёта спасатели наткнулись на ямы с человеческими останками. Много костей и черепов. Из чего был сделан неверный вывод, будто все мы оказались съедены аборигенами.

— Но сентинельцы никогда не были каннибалами, — возразил профессор.

— Вот именно! Кости и черепа — это их кладбище. Именно туда они свозят своих мёртвых и оставляют там…, ну не знаю как это по-научному. Что-то вроде семейных склепов под открытым небом. Или своеобразных братских племенных могил, что ли.

— Да… это вполне правдоподобно, — согласился Чакрабати. Такая теория вполне вписывалась в его антропологическую логику.

— Как раз, поэтому дикари и не селятся на том острове, — запальчиво продолжал Иван. — Кто строит дом на кладбище? По такому стечению обстоятельств они и не нашли тех военных, ну… индийских лётчиков. И хижину не нашли. Я ещё не рассказал вам о записке, найденной мной в лётном планшете командира нашего покойного пилота. Уверен, туземцы не заходят дальше своих погребальных ям. Они привозят, оставляют и уплывают обратно. Может там у них живёт Дух Смерти, и они передают ему своих покойничков. Чёрт знает, что в голове у этих язычников.

— А вы сообразительный, молодой человек. Это открытие потянуло бы на диссертацию. Только что оно даёт в нашем теперешнем положении?

— Даёт-даёт. И многое даёт, — глаза Ивана загорелись. — Есть у меня одна идея. Надо только не пропустить следующих похорон. Услышите погребальный рог, обязательно дайте знать.

Глава 25

— Это глупая и не реализуемая затея, — негодовал Чакрабати, выслушав предложенный Иваном план.

— …в которой ваша роль — зрительская, — огрызнулся Иван. Не ожидал он такой реакции.

— Причём здесь это? И кстати, недолго я останусь зрителем, если вы устроите здесь войну.

— Бросьте, профессор. Коль суждено нам остаток дней провести на этом острове, так лучше не на голой земле под пальмами, а в доме под черепичной крышей.

— Ваш план значительно приблизит этот ваш конец.

— Это была шутка. А серьёзно, вы сами сказали, что подобное соседство хуже чем с дикарями. Верно? Так. И главное, я уверен, у нелюдей есть связь с большой землёй. Её просто не может не быть. Откуда они знают обо мне? Откуда у них индийские газеты? И как-то это длинноногое и пышногрудое Эммо оказалось в аэропорту Чиннаи? Что там у них? Рация, передатчик, сотовый? Да пусть даже морзянкой, мне бы лишь добраться до их узла связи, и мы спасены.

— Вы спасены, — уточнил профессор.

— В смысле?

— Я не с вами, молодой человек. Думал, вы меня поняли.

— Ну, это как пойдёт, — отмахнулся Иван. — Не хватало оставить вас здесь. Как говориться «Сядем усе».

Чакрабати примирительно промолчал, сделав вид, что не понял последней фразы:

— Допустим, вам удастся этот переход. Хотя я не соображу, каким образом вы вернётесь. По звёздам, что ли?

— А почему бы и нет? — оживился Иван. — Отличная идея. До ближайших похорон есть время?

— Предостаточно, — выдохнул профессор. — Или вы полагаете, они тут мрут как мухи? Может, пройдёт месяц, может два… или больше, и вы передумаете…

— И не надейтесь, — отрезал Иван. — Но ожидание стоит провести с пользой. Приготовиться, изучить здешнее звёздное небо. И вот ещё что. Вы знаете, что такое секстант или астролябия?

— Астрономические приборы, — ответил Чакрабати с видом «что ещё за вопросы?» — Использовались в навигации.

— Браво, профессор. Думаю, вместе мы сможем из подручных средств соорудить нечто похожее на то, чем пользовались наши предки.

— Допустим, первая часть плана выйдет удачно. Но вторая? Это полное безумие, — не сдавался Чакрабати.

— Не соглашусь. За всё время пребывания там, я видел лишь трёх тупых охранников, одного худого очкастого врача-ассистента с немолодой медицинской сестрой, ну и самого Доктора Зло. И конечно дельфино-человека Эммо. И негритянку… но она не в счёт. Были ещё эти… вечно не вовремя появляющиеся мерзкие аквахомо. Но что они предъявят против того, что будет у меня? Это вам не итальянский пневматик. Как говориться: «Против лома нет приёма».

Ивана забавлял этот разговор. Он для себя всё решил, и потуги профессора отговорить были напрасны. Молодой максимализм побеждал стариковскую осторожность.

— Всё равно…верх беспечности, — у Чакрабати не осталось аргументов, и он понуро качал головой.

— И главное, дорогой вы мой профессор, — уже серьёзно произнёс Иван, — не забывайте, в их руках Питер. Что они с ним хотят сделать? Что уже сделали? Вам его не жалко?

— Мне всех жалко, — тихо ответил индус. По его щекам текли слёзы.

Следующие несколько дней прошли в будничной суете.

Иван разрабатывал выздоравливающую ногу. Самостоятельно прикладывал листья к заживающим ранам. Он похудел. Щёки его ввалились, над впалым животом нависали выпирающие рёбра.

Из упругой лозы Чакрабати сплёл ему лапти, а из мягких тянущихся как резина листьев смастерил шорты и панаму от солнца. Теперь они оба были одеты одинаково — тысячелетнее племенное однообразие.

Иван не терял времени. Он приготовил восемь плоских дощечек коры шириной две на две ладони и на четырёх из них выковырял начальные английские буквы по названию сторон света: S — юг; N — север; W — запад; E — восток. Четыре других обозначил двумя буквами: SW — юго-запад, и далее соответственно — юго-восток, северо-запад и северо-восток. Закончив приготовления, он семь бессонных ночей наносил острым камнем на дощечки расположение звёзд, а на очищенной палочке отмечал движение луны. Затем он привязал к подходящей дугообразной ветке две другие так, чтобы вышел треугольник, а посредине приладил бамбуковую трубку со свободным движением по дуге от угла к углу. Получился кое какой, но вполне рабочий астрономический квадрант[17].

Всё это Иван упаковал в большой лопух, плотно обвязал кокосовой пенькой и прикрепил к шлангу на поясе — тому, что нашёл в садовническом сарайчике в Виртуконе — единственной на нём вещи, пережившей падение.

Далее он смастерил полутораметровую полую бамбуковую трубку. Промучился с ней два дня и сломал три заготовки — выковырять сердцевину, то ещё удовольствие. Чакрабати пришёл на помощь. В одно утро онположил перед Иваном идеальный бамбуковый стебель с полностью удалённой сердцевиной.

— Не сумпитан[18], но всё же, — с гордостью сказал профессор, — Калимантанские даяки многому меня научили.

К обоим концам трубки Иван привязал длинную плетёную пеньку — и снова Чакрабати помог сплести кокосовые нити в прочную верёвку — так, чтобы можно было носить трубку на плече. На этом основные приготовления были завершены. Оставалось ждать часа Х.

Дни текли за днями, и при каждом возвращении старика из джунглей Иван задавал один и тот же вопрос:

— Ну что?

На который профессор отрицательно махал головой.

И вот в один из вечеров старик повёл себя не как всегда.

— Почему они не ищут вас всё это время? — спросил он, и Иван не сразу понял, в чём вопрос.

— Вы видите здесь хоть одну проложенную дорогу? — ответил он вопросом. — Из кратера нет выхода, вы же сами мне это сказали. Думаю, никто из них ни разу и не покидали Виртукон с самого сорок пятого. Но к чему вы клоните?

— Вы мне рассказали про их эксперименты… с обезьянами.

— И что?

— Вы слышали что-либо об Алистере Харди?

— Какой-нибудь болливудский актёр?

— Ах да, — профессор покачал головой, — вы же из другого… мира. В 1960-м году известный биолог сэр Алистер Харди впервые опубликовал в академическом научном журнале свою водную теорию происхождения человека. По его мнению, дарвиновская теория упускает один немаловажный момент, так сказать — пропущенное звено в эволюции человека. То есть, дарвинисты убеждают нас, что наш предок обезьяна, но умалчивают какая именно. Так вот, Харди утверждал, что ею была большая обезьяна миоцена из семейства проконсул, которая перед тем как выйти на сушу, много миллионов лет обитала в океане.

— Ну и?

— Следовательно, в вашем рассказе есть определённая логика. И то, что вы их называете сумасшедшими фанатиками, это не совсем так…

— Профессор, о чём вы? Там, в кратере настоящие фашисты.

— Это да… — профессор замялся. — Но мне как учёному не даёт покоя ваш рассказ. Хотел бы я побывать на вашем месте.

— И это случится, если мы не «сделаем ноги», — жёстко отрезал Иван.

Чакрабати долго молчал, а затем произнёс:

— Я на вашей стороне, господин Иван. Я обещал и сдержу слово. Сегодня я слышал звуки погребального рога.

Утро выдалось облачным. Береговой бриз гнал мелкую пенную волну, и серая полоска неба над горизонтом предвещала дождь.

Иван вошёл в море за полмили от стоянки туземных лодок. Плыл он неспешно, временами останавливаясь для передышки. Слабое тело не так хорошо слушалось, как прежде. Увидав чернеющие лодки на берегу, он поравнялся с ними и, определив направление ветра, растянулся на спине в положение «звёздочка», покачиваясь на ласковых утренних волнах. Теперь предстояло ждать.

Несколько раз он погружался на метр-два, оценивая подводный ландшафт и направление течения. Здесь на глубине, вдалеке от берега, вода была кристально чистой. В ультрамариновой толще бледными пятнами парили диски медуз. Над гладким в тонких наплывах дном носились стайки разноцветных рыбёшек. Испуганные Ивановой тенью одни прятались в островках ярко-зелёных водорослей, другие в поисках укрытия шныряли меж коралловых отростков, некоторые ложились на мелкозернистый песок, и их яркая окраска блекла на глазах.

Подбирая уровень погружения, Иван временами снимал с плеча бамбуковую трубку и примерялся, как будет через неё дышать. Один конец трубки он брал в рот, второй выставлял из воды. Стоило приноровиться, чтобы трубка не очень высоко торчала над поверхностью, но и не так низко, чтобы её не заливали волны. Та ещё задачка.

Когда солнце поднялось на одну треть и на берегу показались чёрные силуэты дикарей, стало понятно — сценарий прощального ритуала вышел на финишную прямую. Теперь важно правильно определить направление движения лодки-катафалка.

На этот раз действо на берегу продолжалось довольно долго. Глядя на дикарей, Иван строил разные догадки, чем коротал ожидание и тешил свои дедуктивные способности.

Вероятно, думал он, сегодня племя хоронит какого-то знатного «вельможу». А может и самого шамана. Или какого-нибудь отца многочисленного семейства. Или старуху, родившую добрую половину племени. Чакрабати утверждал, что молодыми туземцы практически не умирают. Разве что, на охоте при стычке с диким зверем и от змеиного яда. Или несчастный случай на рыбалке. Болезней аборигены не знали.

Туземцев Иван опасался меньше всего. Бояться стоило появления «водяных обезьян» — так Иван прозвал наглых аквахомо. Эти мерзкие твари, словно нюхом чуяли его. А может так оно и было. От такой мысли Ивана передернуло, и он по-настоящему перепугался, как бы от нервов судорога не свела его больную ногу. Хотя судорог у него отродясь не случалось.

Почему-то эти плавучие пращники наполняли его душу панической брезгливостью, начиная от своего первого появления при «артобстреле» хижины. Создавалось впечатление, что эти твари достаточно умны, изворотливы и организованны когда им того требуется. Животные повадки, руководимые человеческой рефлексией — если вспомнить газетные строчки, что они сделали с «терминатором». Но судя по тому, как с ними обращался Кунц, они достаточно хорошо поддаются дрессировке и выполнению простейших команд. А это означает, что они вполне способны исполнять и более сложные задачи, в достижении поставленных перед ними целей. Вероятно, среди них есть главари и какая-никакая иерархия. Может даже Эммо их вожак.

И если люди не могут, или не хотят, покидать Виртукон, то водяные обезьяны вполне могут быть их «бойцами на внешнем контуре». Они уж точно имеют какой-то способ выхода из кратера и вполне свободно передвигаются от острова к острову, а это значит, что в любую минуту не исключено их нежданное-негаданное и крайне нежелательное появление.

От невесёлых мыслей Ивана отвлекло действо на берегу. Шум прекратился, и чёрные фигуры стали готовить тримаран к отплытию. Остальное племя выстроилось вдоль берега в длинную рваную цепь. «Работники местной фирмы ритуальных услуг» — так Иван окрестил тех, кто сопровождал мертвеца — погрузились в лодку, отчалили от берега и подняли парус.

Иван сделал с десяток сильных гребков, остановился и вернулся на полметра обратно. Огляделся. Так и есть. Лодка быстро приближалась к тому месту, какое он удачно выбрал.

Ветер был хорош. Мелкая беспокойная рябь как раз кстати.

Иван ушёл под воду и стал выжидать. Через минуту на морской глади показалась тёмная тень тримарана — чёрная по центру и расплывчатая по краям и у кормы.

Иван приготовил сплетённую профессором верёвку-лассо и с силой ударил ногами о воду. Дно тримарана прошло прямо над головой, и он едва не врезался в него темечком. Сразу обозначилась ещё одна тень — меньше и светлее. Несколько движений и Иван оказался под брёвнами с мертвецом. Он быстро и умело, как заправский швартовщик, накинул петлю на одно из брёвен, а свободной рукой схватился за первое, что подвернулось — за ногу покойника. Ход лодки подхватил Ивана и понёс вперёд.

Хвала Кришне, у него получилось! Теперь из-за его хотя и полегчавшего за время, но всё-таки веса, брёвна с мертвецом притопились, но не так глубоко, чтобы это заметили сидящие в лодке.

Покойником оказался худой старик, чья нога, за какую держался Иван, была тоньше ножки семилетнего ребёнка. Иссохший от старости труп был лёгок и весил, вероятно, как семилетка.

Под парусом ход был быстрый и несколько дёрганный. У «гроба» бурлила и пенилась вода, превосходно скрывая «зайца-безбилетника».

Временами Иван прикладывался к трубке, и вдыхал воздух. Дабы не заглотнуть воды, приём требовал некой осторожности и сноровки, и вскоре ему удалось приноровиться, пристроив верхний конец трубки к голове покойного выступающей над поверхностью и замаскировав её в длинных седых его волосах.

Минуты сменяли минуты, а Ивана всё несло за «похоронной процессией». Коль скоро слова Чакрабати об одной-двух морских милях были верны, и, учитывая скорость хода и прошедшее время, пора было готовиться к экстренному «десантированию».

Миля, две — в любом случае переход должен был быть коротким, если даже для кота Бисмарка он оказался под силу. Не каждый кот доплывёт «до середины Днепра», а уж от Сентинела к островку «скелетов»… Сарказм помогал не сойти с ума.

«Ведь кому рассказать — когда останешься жив и если (!) останешься жив — как прижимаясь к мёртвому дикарю и дыша через бамбуковую трубку, ты плыл чёрти куда и неведомо зачем» — Иван сам офигевал от происходящего.

Чтобы быть начеку он чутко прислушивался к изменению температуры воды. У берегов она теплее. Теперь он чаще дышал через трубку и старался разобрать сквозь пену над головой, не убрали ли парус.

Когда скорость стала гаснуть, а вода теплеть, какое-то глубинное чувство подсказало — пора, и в тот же миг о воду ударили вёсла.

Иван обхватил труп, подтянулся, дёрнул за конец верёвки и распустил петлю. Лодка с буксируемой поклажей устремилась дальше, а он, не мешкая, поплыл следом. Выждав минуту, когда вода впереди посветлеет, наконец, решился вынырнуть.

«Yes!» — мысленно прокричал Иван. Всё удалось лучше не придумать!

Впереди виднелась полоска суши — бледно-жёлтая снизу и тёмно-зелёная вверху. Тримаран причаливал к берегу.

Похвалив себя за умелость, смекалку и выносливость, Иван поплыл параллельно береговой линии, подальше от высаживающихся там дикарей. Свою роль они исполнили на сто процентов.

Когда место высадки скрылось из виду, Иван решился плыть к берегу. В этой части острова он был сплошь песчаный, без намёка на глину и Ивану на миг показалось, а не другой ли это остров? Таких мелких островков здесь может оказаться с десяток, и все как две капли воды похожи друг на друга.

Определив по солнцу, что находится на южной части, и, вспоминая, как они с Гарретом держали курс на юго-восток, Иван предположил, что место экстренной посадки «хонды» может находиться чуть ли не на противоположной стороне. Над буйными зарослями не просматривалось ни холмов, ни какой-либо возвышенности. Вполне возможно это самая низкая точка острова.

К дьяволу всё! Только сейчас Иван почувствовал, как сильно бьётся его сердце, выравнивая давление. Он чертовски устал. Ноги едва держали. Руки тряслись. Тело знобило.

Добравшись до ближайшего куста, он упал на горячий песок головою в тень и забылся нервным беспокойным забвением.

Глава 26

Солнце уже было в зените, когда Иван отправился в путь.

Песок накалился до предела. Ядовитые песчинки обжигали ступни, забираясь в щели лаптей, медленно, но уверенно расползающихся от долгого пребывания в солёной воде.

Ивану приходилось держаться подальше от береговой линии и скрываться в тени прибрежных пальм. К джунглям он тоже старался не подступать слишком близко, кто знает, кого прячут дикие густые заросли. Вскоре начался мангровый лес, и песок сменился супесью[19].

Ориентировочно шёл пятый-шестой час пути, и солнце клонилось к закату, когда впереди показалась знакомая местность. Иван прибавил шагу.

Так и есть! Он не ошибся и план его удался! А когда он ошибался? Да множество раз. Но не сейчас! Он действительно вышел к месту, где когда-то стояла «хонда».

Всюду были следы, оставленные не голыми пятками туземцев и не диким зверьём. Песок вокруг настила был истоптан ногами в обуви. Вмятины от каблуков, от протекторов кроссовок. Виднелись даже следы гусеничных траков. Отметины цивилизации. Глаза Ивана наполнились слезами, к горлу подступил ком.

Чёрт! Здесь были люди! Чуть раньше…, всё сложилось бы по-иному.

По видимости, сюда прибыла целая эвакуационная экспедиция. Вот следы от шасси — самолёт подтягивали к барже. Вероятно лебёдкой с плавучего подъёмного крана. Работали дня три-четыре, не меньше.

Вокруг были разбросаны обрывки лент ограждения, рваные строительные рукавицы, искорёженные доски — подложки под шасси. Здесь же блестело, переливалось на солнце радужным гейским флагом и нестерпимо воняло болотце из слитого авиационного топлива. Так спасатели облегчали самолёт.

Иван вспомнил некролог в Чиннайском вестнике, посвящённый семье Крофтов, где ни слова о простом белорусском парне и горько усмехнулся. Самолёты стоят миллионы…, а сколько стоит его жизнь? Они даже не знают, где находится Беларусь.

Определив место, где находился трап, Иван опустился на корточки и принялся обшаривать вокруг себя. Так и есть, пальцы наткнулись на металлические предметы — выкованные им тесак и «швайку» — брошенные в борьбе с тварью. Строители попросту втоптали их в песок.

Кое-какие узлы и строительный мусор были сложены неподалёку в наспех вырытой яме. В ней Иван и нашёл то, что так надеялся найти.

Спасатели, как и все работяги, народ простой и конкретный. Зачем спасать то, что приказало долго жить? Согласно этой железной логике в груде мусора, среди бетонных подпорок, подкладочных лагов, целлофановых упаковок, пустых консервных банок и пивных бутылок, оставленных от завтраков, обедов и ужинов эвакуационной бригады, Иван обнаружил остатки того самого спасательного плота, на который совсем недавно возлагал надежды. Его водяные обезьяны разорвали пополам. В ошмётки изодрали дно и накидную палатку-тент. Но все пять прорезиненных надувных баллонов образующие в рабочем состоянии правильный пятиугольник были на месте. Отделённые друг от друга, смятые и кое-как брошенные они были сплошь измазаны нечистотами, но при беглом осмотре выглядели цельными. По крайне три из них точно.

Солнце быстро стремилось к горизонту, тяжёлый день подходил к концу, но не было конца поставленным целям и стоило поспешить.

Не теряя времени Иван, как мог, отмыл в море выуженные из ямы баллоны и сложил в одну кучу. Поклажа выдалась внушительной. Перетащить такую, задача не из лёгких. Пришлось разделить её на две равные части и по очереди перенести баллоны к хижине. Можно было зарыть их здесь, на берегу, всё равно после придётся нести обратно к морю, но Ивана подмывало проверить пригодность основных элементов, от которых зависела судьба всего плана.

Перенеся на пару сотен метров одну часть, он возвращался за второй. Переносил её ещё на пару сотен метров и возвращался за первой. Так к ночи он добрался до хижины. Луна ещё не вышла, но от звёздного ковра было светло как днём. Завтрашний день обещал быть горячим.

С того момента как Иван покинул хижину, здесь ничего не изменилось. Водяные обезьяны даже не заходили внутрь. У входа валялась пустая ракетница. Питер успел дать ракету.

Жив ли мальчишка? Вероятно всё же эти, с позволения сказать научные деятели, упустив Ивана, решат шантажировать стального магната? Тогда Питер должен быть живым и невредимым, а значит, Иванова задумка не напрасна. Питер, Чакрабати и связь с материком. Ну и его собственная жизнь. Игра стоила свеч.

На лежаке разобранные вещи Гаррета: майка, трусы, носки. Всё что мог Иван надел на себя. За прошедшие недели он значительно исхудал, и вещи англичанина висели на нём мешком. Резинку в трусах пришлось укоротить едва ли не вдвое. И всё-таки, как же хорошо ощутить себя одетым. Чувство это вселяло уверенность, защищённость, что ли.

Рядом с вещами «терминатора» лежала опасная бритва добротной английской стали и нераспечатанная пачка сигарет. Никогда не куривший Иван сейчас с наслаждением бы затянулся качественным дурманящим дымком.

Он достал припасённое на чёрный день «огневое хранилище», но все угли отсырели и остыли. Он пошарил под лежанкой и выудил жестяной чемоданчик, принесённый в последний раз с самолёта. Открыл, достал коробку влагостойких штормовых спичек и бутылочку с жидкостью для розжига и через время очаг ожил добрым огнём.

Закурил. На удивление не закашлялся с непривычки. Голова закружилась как на карусели, и по всему телу поплыло блаженство как после первых выпитых ста граммов.

Он достал котелок, тот самый, из банки из-под мороженного и, вооружившись фонариком, сходил к ручью за водой. Из двух кофейных чалд сварил кофе.

Иван пил бодрящий горький напиток прямо из котелка, курил третью сигарету подряд и осоловелыми глазами таращился в звёздное небо. Стоило, определись местоположение своё и Синтенела. Он нащупал на боку приготовленные таблички со звёздным небом и самодельный прибор, но доставать не стал. Не сейчас заниматься измерениями и расчётами, когда тело расслаблено до последней клетки, а голова пуста и чиста. Завтра, всё завтра. Сделать необходимые замеры не составит труда — в отрочестве он зачитывался подаренной дядей Жорой старой и затёртой 1954-го года издания книгой легендарного инженер-капитана 1-го ранга Андрея Павловича Белоброва «Мореходная астрономия».

В чёрном пластиковом пакете он нашёл бутылку шампанского и полбутылки шотландского виски — богатство, тоже принесённое с самолёта. Никогда он так не радовался возможности напиться. Алкоголь — верный спаситель от депрессии и суицида.

Он откупорил бутылку и сделал прямо из горлышка три больших обжигающих глотка. Горячий ураган понёсся по венам. Он цедил виски, любовался огромными яркими звёздами на чёрном как смоль небе и думал о вечном.

Как же сложен и одновременно прост этот мир, думал он. В нём есть место всему на свете — и злу и добру. И даже такому дерьму, в какое он вляпался.

Такой неимоверной истории, какая приключилась с ним на этом диком и крохотном пятачке суши под этим бескрайним и вселенским небом не придумать ни в здравом уме, ни под галлюциногенами. Расскажи кому — засмеют. Не поверят и обзовут сумасшедшим. Может когда-нибудь он даже напишет мемуары о своих злоключениях.

В ответ на эти пьяные рассуждения Иван усмехнулся хмельной улыбкой и затянулся длинной дурманящей затяжкой. Для того чтобы написать, надо сначала выжить.

Он достал собственный рюкзак и вынул оттуда новенький гидрокостюм Скубапро, купленный у Джима. Представил удивлённою и обескураженную физиономию своего американского друга. Как бы тот клепал глазами, слушая Иванов рассказ о таком, мягко говоря, не совсем удачном перелёте в Порт-Блэр. Вот Анжела не поверила бы ни единому слову, а Джим поверил на все сто. Джим, он такой.

Иван выпил ещё виски и закусил-зажевал кофейной гущей. Докурил. Окурок нетвёрдой рукой бросил в костёр, имитируя баскетбольный трёхочковый. Снова потянулся за рюкзаком и едва не свалился с лежанки. Достал из рюкзака тот самый найденный здесь же под ящиками лётный планшет командира индийского бомбардировщика. Развернул письмо, и мутными глазами прочёл последние строки:

«Мы оставляем вооружение «Канберры» здесь, но это не означает, что мы бросаем оружие на поле боя. Прилагаю подробный план места, где спрятаны запечатанные в ящики промасленные и законсервированные четыре двадцатимиллиметровых пушки Aden Mk.4 и контейнер с 7.62-миллиметровым пулеметом и с полным комплектом боеприпасов».

Дальше следовала карта местности — подробная и исполненная без сомнения военным человеком, знающим толк в топографии. На схеме была обозначена хижина, а на расстоянии ладони химическим карандашом был нанесён жирный фиолетовый крест.

Алкоголь не помог забыться. Спал Иван чутко, часто просыпался и подбрасывал хворост в огонь. Прислушивался к звукам леса. Заглядывал в щели, нет ли кого на ветвях и в кустах. Спьяну чудилось разное. Лишь к утру накрыл тяжёлый сон.

Солнце ещё не в полной мере осветило кроны деревьев, а он уже качал ножным насосом принесённые с берега баллоны. Голова была ватной, но времени терять было нельзя.

Как и предполагалось, из пяти в «живых» осталось три. На четвёртом не держал клапан, пятый был разорван по клееному шву. Но и трёх было вполне достаточно для задуманного.

Попрыгав на каждом баллоне, Иван затащил их надутыми в хижину и оставил для проверки, как держат воздух. Взял лётный планшет, тесак, пару отвёрток из инструментального ящика, полусгнившую сапёрную лопатку, вероятно, ею пользовались лётчики, и направился в лес.

Продираясь сквозь заросли, он поймал себя на мысли, что идёт знакомым маршрутом. Здесь они с Гарретом несли то злосчастное бревно-убийцу. Да и вообще, остров этот становился в какой-то степени знакомым и понятным. Если первые дни Иван шарахался каждого куста, сейчас чувствовал себя, будто прожил здесь полжизни. Он привычно прислушивался к звукам леса, голосам птиц, принюхивался к запахам. Даже влажный холодок мелких ручейков журчащих в папоротниковых зарослях Иван ощущал кожей. Лес становился домом. Как для дикарей-синтенельцев… и профессора.

Иван грязно матерно выругался. Сколько бы не довелось пережить за последнее время, но одна лишь мысль, что этот трижды проклятый остров может навсегда стать его последним пристанищем… Чёрт! Это всё идеи престарелого хиппи Чакрабати!

«Я сам своя свобода». Какая глупость! Не хватало и Ивану превратиться в освобождённого от цивилизации туземца.

«Превращаюсь в Робинзона Крузо. Только Пятницы не хватает» — от спонтанно накатившей ярости он пнул мохнатую кочку.

«Пятница» как из итальянской комедии «Синьор Робинзон». В Одессе Иван смотрел его раз пять. Дважды с Катькой. Кажется, этот фильм вышел в год его рождения. Аолла чем-то походила на актрису из того фильма. С одной лишь разницей: то, что Аолла называла «хо-хо», героиня итальянской робинзонады величала «динь-динь».

«У каждого уважающего себя Робинзона должна быть своя Пятница».

Хмурые мысли развеялись. Если уж и суждено прожить остаток своих дней в этих джунглях, так уж лучше с Пятницей-Аоллой чем с престарелым индусом-профессором.

Отдаляясь от хижины, Иван время от времени сверялся с картой. Определял ориентиры, отмерял шаги. Рисовавший её военный оказался отнюдь не дилетантом. Он умело выстроил приоритеты. Не привязывался к тому, что за годы могло сгнить, измениться или исчезнуть. Вот обозначен край скалы. Тут каменистое русло ручья. Рядом вековой бенгальский фикус с плеядой больших и малых стволов растущих в пятиметровом периметре. Корневая система такого исполина мощнее фундамента добротной избы. Такой простоит как минимум полтысячи лет.

Наконец Иван добрался до места обозначенного крестиком. Так и есть. Небольшая полянка, а на ней выложенный валунами крест. Лётчик точно был педант и перфекционист.

Откинуть камни у Ивана заняло больше часа. Валуны буквально вросли в землю, не отдерёшь. Он убрал слой дёрна, для чего пришлось подрезать снизу тесаком, и стал копать. Взрыхлять тесаком землю и убирать лопаткой, которая сломалась сразу после пяти подходов. Дальше пришлось выгребать руками.

Иван копал до ночи, и осилил едва полметра глубины. Грязный, измотанный со сломанными ногтями он повалился в сырую холодную яму, в ней и уснул.

Проснулся когда солнце уже светило полным ходом. Протёр глаза, похлестал грязными ладонями по щекам и, не мешкая, взялся за работу.

Тесак натыкался на камни, врезался в разросшиеся за тридцать лет крупные и мелкие корни, но. Иван не отступал. Он безостановочно рыхлил твёрдую землю отвёртками и «швайкой», тесаком рубил корни, им же как лопаткой сгребал грунт в кусок кожаной обивки кресла и выгребал всё это из ямы.

Он окончательно согнул съеденные ржавчиной отвёртки и теперь орудовал только «швайкой». Тяжёлые корни рубил тесаком, помогая молотком. Несколько раз тот слетал с рукояти, и Ивану приходилось искать его в зарослях папоротника.

Пот лил ручьём. Мешался с грязью. Жёг едва зажившие раны.

Трясущиеся, отбитые пальцы отказывались сжимать тесак. Молоток не держался в руках. Не то, что на ногах, невозможно было стоять на коленях. Позвоночник размяк, превратился в желеобразную субстанцию. Это нельзя было назвать ни слабостью, ни усталостью. Так, наверное, уходит жизнь из тела покойника. Полное опустошение, отсутствие энергии. Организм отказывается жить.

Тесак очередной раз упёрся в камень и внезапно переломился пополам. Иван замер. Смотрел на сломанный инструмент и не понимал, что произошло. Наконец он пришёл в себя. В сердцах зашвырнул обломки далеко в чащу и заорал. Дико. По-звериному.

Он выскочил из ямы и бросился обратно к хижине. Он бежал, не различая пути. Не глядя и не боясь. Бежал и дико орал.

Слёту вбежал в хижину, достал початую бутылку виски — в ней было ещё половина — и выхлебал всё без остатка прямо из горла́. Затем нашёл бутылку шампанского, отбил по-гусарски горлышко о край лежака и вылакал пенящуюся шипящую жидкость до донышка. Сел на землю и заплакал.

Иван плакал навзрыд пьяными слезами. Бил грязными кулаками землю. Хлестал себя по лицу. Рвал на груди майку Гаррета. Выл как загнанный за флажки и смертельно раненый волк. Продолжалось это довольно долго.

Выдохшись, он замер и поник в неестественной позе. Сгорбился как-то по-стариковски, и изо рта вытекла пьяная слюна. Влажные опухшие глаза его закрылись, и всё тело онемело. Его повело в сторону, он завалился на бок и упал. Головой приложился о камни очага. Из рассечённого лба потекла кровавая дорожка.

Это его отрезвило. Он вскочил, выматерился пьяным голосом, схватил котелок-банку и помчался обратно к кресту.

Он выгребал землю банкой, руками, затем снова банкой. Корни разбивал острой стороной молотка «в мясо». Он выломал до крови два ногтя и, наконец, добрался до цели. В «схроне» на метровой глубине лежал большой ящик в виде гроба сколоченного из плохо очищенных от коры брёвен и накрытый сверху куском окрашенного в зелёный цвет дюралевого листа.

Иван поднял лицо к небу и заорал что есть силы:

— Блядь!!!!

Затем упал на дно ямы на дюралевый лист и отключился.

Глава 27

Спал Иван сутки. Однажды проснулся, выблевался желудочным соком и вновь впал в забытьё.

Очнулся от ощущения чего-то слизкого на лице. Расплющил налитые кровью веки и перед самым носом обнаружил огромную зелёно-жёлтую ящерицу с выпуклыми как бинокли глазами. Рыгнул кислым перегаром прямо в морду земноводной, и та тут же растаяла как дым.

Перевернулся набок. Всё тело неимоверно ломило. Голова раскалывалась на части. Голодное похмелье страшнее атомной войны.

Руками обхватил голову, сдавил виски, да так и пролежал, боясь шелохнуться. Казалось, сделает движение и развалится как карточный домик.

И всё же встал и, едва переставляя ноги, направился к ручью. Лёг в воду на каменистое дно лицом вверх, и быстрая ледяная вода поглотила всё его горячее тело.

Если кто спросит, что есть на белом свете неземное блаженство — так это как раз то, что в тот момент испытывал Иван. Словно выползаешь из кровавой вязкой вагины и делаешь первый живительный вдох. Подобно возвращению после долгой клинической смерти. Наверное, тоже чувствует и растение в пересохшей земле после многих дней засухи, когда на него наконец-то ниспадает долгожданный дождь.

Над головой щебетали птицы, слышались быстрые, глухие удары о дерево. Будто дома в белорусском Полесье, кругом кустится папоротник, а по сухому дубу грохочет неугомонный дятел. Встань и увидишь поляны бледных колокольчиков линней перемешанных с жёлтым пахучим рододендроном.

Силы постепенно возвращались. Через какое-то время Иван смог подняться. Головная боль прошла, но появилась колющая в содранных пальцах. Пришлось долго отмачивать их в ручье и вычищать из рваных ногтей въевшуюся в раны грязь.

Он выстирал майку и трусы. Плетёные лапти окончательно расползлись и болтались на ступнях драными ошмётками. Сел по-турецки и продышался, как научил его Чакрабати. Вдох-задержка-выдох — четыре-шестнадцать-восемь. Мысли упорядочились, кровь насытилась кислородом, кости перестало ломить. Иван встал, потряс руками. Повертел головой, разминая шейные позвонки, и направился к яме. Пора было заняться делом.

В «гробу» под листом дюрали глазам предстали аккуратно уложенные одна на одну четыре авиационных пушки, каждая весом под восемьдесят килограмм и длиною под два метра. Механизмы все сплошь в оружейном масле и переложенные промасленной бумагой. Два десятка стальных лент с боеприпасами без коробок. С виду ленты весили ничуть не меньше самих пушек. Так же ещё один ящик, но уже заводского изготовления — вероятно, тот самый оружейный контейнер, о котором говорилось в письме.

Иван отстегнул затворы, откинул крышку. Авиационный пулемёт был тоже весь в оружейном масле. Механизм бережно завёрнут в промасленную бумагу. Бирка, приклёпанная к «щеке» гласила: Browning Model 1919, ещё какие-то цифры и год изготовления: 1944. Старьё конечно, но в довольно приличном состоянии. Рядом сменный ствол также блестел консервационным маслом.

Под контейнером оказался ещё один кейс поменьше и скорей всего из-под чего-то «самолётного». В нём четыре патронных коробки с пулемётными лентами и десять ручных гранат — ребристых, похожих на «лимонки», но, по всей видимости, британские. Рядом в упаковочной стружке десять медных трубочек зарядов-детонаторов для них.

Иван достал пулемёт и повертел в руках. Примерился, потряс, прикинул на вес. Открыл крышку приёмного устройства, осмотрел. Всё выглядело идеально. Отличная и мощная штуковина. Килограмм пятнадцать, не меньше. Вполне возможно переправить. Недоставало лишь станка. Но если к креплению приделать бамбуковую рукоять получится «игрушка» не хуже чем М60 как у Шварца из «Коммандо».

Содержимое патронных коробок также прилично сохранились. Превосходная консервация боевого оружия. Видимо вечно воюющие британцы на совесть обучали свои колонии военному искусству.

Раз десять Ивану пришлось ходить туда-сюда к хижине и обратно, чтобы перенести пулемёт с контейнером и ящик с гранатами и боекомплектом.

Вернувшись к яме уже в сумерках, он бережно накрыл «гроб» с пушками дюралевой «крышкой», присыпал землёй, заровнял, как было и, притоптав, замаскировал дёрном и мхом.

Кто знает, может, когда и понадобятся.

Стрелять Ивану приходилось лишь раз. Давно, на полигоне в Одессе. И то одиночными и из «калаша». Результат не абы какой — семь с половиной из десяти и отбитое плечо. А здесь ещё и пулемёт без станка. Это только у Шварца получается кучно поливать от бедра. Да и то на голливудской киноплощадке.

При тусклом свете очага он долго осматривал и изучал найденный «аппарат». Взводил затвор, щёлкал спусковым крючком. Вставлял и убирал ленту в приёмнике. Стоило потренироваться в стрельбе, но это было делом опасным. Кто знает, один он на острове или нет. Может, именно сейчас туземцы хоронят очередного покойника. Может, водяные обезьяны ненароком рыщут по лесу или сам Бисмарк рыбачит в ручье. Решение вопроса о тренировке было отложено на потом.

Вспомнив о коте-рыболове, Иван проглотил слюну. Как бы сейчас пригодилась его та рыбина. Из запасов — две чалды кофе, специи сикха и по одной бутылке Спрайта и Колы. Пустые вакуумные упаковки из-под полуфабрикатов, принесённых в первый день, валялись изодранные у стены — водяные обезьяны сожрали всё без остатка.

Ни вчера, ни сегодня во рту у Ивана не было ни былинки. Если не считать алкоголя, пережёванной кофейной гущи да табачных крошек. Виски, кофе и сигареты — вот и вся еда. Как на первом курсе мореходки.

Стоило поискать какие-нибудь плоды. Время, проведённое с Чакрабати, научило. Но и это Иван отложил на потом. И так потеряно много времени. Сейчас стоит другая задача — постройка плота.

Баллоны достойно держали воздух, и это радовало Ивана. Достав сумку с капроновыми фалами, он разложил их на ровной площадке и внимательно обмерял шагами. Если не жадничать, плот мог получиться два на два метра. Неплохо, однако.

Теперь предстояла самая трудоёмкая работа.

Он вспомнил, как зашвырнул обломки тесака в кусты и зарычал от собственной тупости. Затем успокоился и пошёл искать сломанное лезвие. Долго не мог найти. Весь искололся ветками, изодрал колени и наконец, нашёл. Лезвие было без рукояти, тесак разломился в месте соединения, но даже такой он вполне подходил для поставленной перед ним задачи.

Иван сложил в кейс лезвие-обломок, видавший виды молоток, несколько подходящих камней и даже крохотный ножик в виде скальпеля и направился в лес рубить брёвна.

Рубка заняла целый день. Иван приставлял лезвие тесака к стволу дерева и бил по обуху молотком. Переставлял дальше и проделывал то же самое. Рука с лезвием онемела, а ударная просто отваливалась. Неимоверно ныло плечо. Время от времени он старался менять руки, но это мало помогало. Пальцы дрожали и плохо держали инструмент. А ещё нужно было обтесать и обрубить лишнее. Так он сделал пять брёвен — восьмая часть от необходимого.

Когда от усталости и от надвигающихся сумерек глаза стали плохо видеть, обессиленный Иван едва добрался до лежака и мертвецки измотанный завалился в глубокий сон.

Он лежал, не шевелясь, раскинув в стороны руки и ноги, но сон не приходил. Так бывает из-за длительного перенапряжения и полной потери сил. Его организм опустел, будто из него выдавили все внутренности. Да, так бывает у людей. У самых обычных.

Ведь он простой обычный парень. Не Супермен. Не Капитан Америка. Не Шварц.

Месяц назад в Чиннаи ему довелось побывать на премьере нового американского боевика «Люди Икс»[20]. Пригласила Лалит, ещё до своего таинственного исчезновения. Премьера[21] получилась потрясающей. Зал аплодировал стоя. Вот уж что нужно показывать людям, воспитанным на комиксах.

Хотя причём тут комиксы? Чакрабати упоминал о Ницше. Кажется, у того тоже что-то было про сверхчеловека… Целая теория. Вечная тема.

Доктор Зло пытался убедить его, что он не такой как все. Так может старый наци прав и Эммо первая из таких? Из новых. Из людей Икс. Человек-дельфин. Как Человек Паук или Человек Россомаха. Одна из будущих рас обновлённой планеты Земля. В общем, мутант созданный сумасшедшими Франкенштейнами.

Сегодня они прячутся на затерянном острове под прикрытием диких синтенельцев и под охраной злобных водяных обезьян, а завтра Голливуд начнёт штамповать о них блокбастеры. Сериалы о мутантах. Может даже на главную роль пригласят великого Шварца.

Иван представил любимого им Шварценеггера с дыхалом на шее и его едва не стошнило. Уж точно облевался, если было бы чем.

Нет, Шварц не вариант. Скорей всего роль эта будет женской. Женщина-Супергерой. Какой бред!

А может и не бред вовсе. Голливуд, он такой — любое дерьмо превратит в деньги. Не исключено, что когда-нибудь явится киношедевр о том, как честный и добрый дельфино-человек спасает мир от злобных потомков Адама. Нет, дельфино-женщина, предводительница сверхспособных обезьян… Что сказать? Миллениум. Граница веков. Ожидай всякого. Даже Конца Света. Даже фильма про Супер-Женщину или Планету Обезьян.

Иван бессильно застонал. Что за бессмыслица лезет в голову? Всё это от упадка сил и переизбытка кофеина.

Хотя был уже такой фильм. Бразильская комедия, где Супер-женщина рекламировала противозачаточные средства для мужчин. Воспоминания некоторых сцен заставили Ивана улыбнуться.

Ну, хватит мозгового онанизма. Пора спать. И наплевать на осторожность. Стоит хорошенько выспаться, отдохнуть и набраться сил. Иначе всё пойдёт прахом.

Не обращая внимания на зуд ран — вот бы сейчас ему регенерацию Логана — Иван заставил себя сосчитать слонов. Вышло комично. Вместо слонов в голове вырастали фигуры водяных обезьян. Они монотонно одна за другой спускались в бассейн Виртукона как в старом мультфильме про крысолова, заманившего крыс в море волшебной игрой на флейте.

Раз обезьяна… два обезьяна… три обезьяна…

Образы в голове стали тускнеть. За аквахомо шествовал Капитан Америка во главе туземного племени и с авиационным пулемётом на плече, а за дикарями следовала миловидная, похожая на Аоллу, бразильянка с пачкой контрацептивов в руке… и снова обезьяны… они размахивали пращами и пищали как дельфины…

…а после летящий в пропасть «терминатор» с лицом Гаррета… и пустота. Ивана накрыл Морфей.

На следующее утро он снова валил деревья. Выбирал небольшие и одинаковые стволы, толщиной в две руки. Их было и рубить легче, и обтёсывать. И в будущем удобно связывать в плот. Брёвна он стаскивал к хижине.

Передохнул всего лишь раз. Допил последнюю бутылку Спрайта, сходил к ручью, набрал воды. Вернулся к недорубленному дереву и… вырвал жёлчью и разразился трёхэтажным матом.

Он шёл к морю и матерился. Бил по пути деревья молотком. Тонкие ломались, толстые недовольно гудели, отдавая удары в руку. Но боль не чувствовалась. Что-то сломалось у него внутри. А может наоборот, что-то родилось. Новое. Сильное.

Выскочил на берег, осмотрелся и направился к небольшой пальмовой рощице. С размаху саданул несчастным молотком по стволу ближайшей пальмы. Он тряс её, пинал ногами и бил обухом пока сверху не полетели коричневые кокосы. Упало сразу три, едва не угодив в голову, вовремя успел отскочить.

Глаза Ивана загорелись, а из горла вырвалось: «Блядь!». Подскочив к ближайшему из орехов, он яростно рубанул по нему молотком и отколол часть.

Он жадно пил кокосовое молоко, и выпив всё до капли, заорал по-звериному, как вампир, вылакавший досуха кровь у поверженной жертвы. После расколол орех на части и выгрыз мякоть, едва не сломав зубы. Так он проделал и с остальными кокосами.

Насытившись, несколько успокоился. Уселся спиной к пальме, и долго удовлетворённо созерцал бирюзовое море. Теперь можно было жить дальше.

Затем встал и уже не так неистово, а размеренно и с пониманием, стал трясти пальмы и стучать по ним молотком. Выбирал самые тонкие стволы и с созревшими плодами.

Когда на песке их оказалось дюжина, Иван снял с себя майку, узлом связал «плечики» и в получившуюся торбу-мешок собрал улов. С кокосами на плечах он вернулся к хижине.

В этот день Иван больше не рубил деревья.

Следующие два дня он посвятил себе.

Отыскать живительные листья кауры, оказалось несложно. Здесь они были всюду. Облепившись с головы до ног лопухами, он пролежал так полдня. Вторую половину наводил порядок в хижине.

Старая флотская поговорка гласит: «Храни порядок и порядок сохранит тебя». И то была правда жизни.

Съев в этот день все принесённые кокосы, утром следующего дня он отправился на охоту.

«Настоящему охотнику ненужно ружья, — провещал Чакрабати в их первую вылазку. — Вполне достаточно чутья, выдержки, внимательности, ну и рук и ног тоже».

К вечеру у очага на полу лежала гора устриц, жирная толщиной с руку змея и две черепахи. А также дюжина кокосов, жареные коренья и котелок чёрно-фиолетовых ягод, похожих на переспелую сливу.

Так прошли два дня. На третий Иван был полон сил и желания продолжить работу. К вечеру на поляне перед хижиной лежали все четыре десятка ровных четырёхметровых брёвен.

На следующее утро Иван перетащил брёвна ближе к берегу. Собирать плот прямо у воды не решился. Разложил всё на «сикхской взлётной полосе». Туда же перенёс и три баллона. Надул их ножным насосом и выложил в виде равнобедренного треугольника так, чтобы острый угол исполнял роль носа, а поперечный баллон — роль кормы. После выложил все брёвна на получившуюся конструкцию и долго и обстоятельно связывал их вместе всем, что было под рукой. В ход шли и ветхие остатки парашютного нейлона, и крепкие капроновые фалы из «хонды», и тугие прочные лианы, и даже сплетённая «косичкой» молодая кокосовая пенька.

Ближе к сумеркам на берегу красовался полноценный плот с парусом из остатков палатки его оранжевого предшественника.

Вернувшись в хижину, Иван упаковал пулемёт в контейнер, взял заранее смастерённое весло, больше похожее на снегоуборочную лопату — длинная бамбуковая рукоять и широкое «перо» из куска дюралевой переборки — всё это снёс на берег, а после вернулся за патронными лентами. Туда же перенёс и их.

Весь скарб он сложил под «Титаником» — безысходность воистину мать чёрного юмора — замаскировал всё пальмовыми ветвями, листьями папоротника и большими лопухами какого-то раскидистого кустарника, названия которого не знал и вернулся обратно к хижине. Пора было собираться в путь.

Он плотно поел, оставшуюся еду выбросил в ручей. Выкурил сигарету. Потушил очаг. Надел новенький Скубапро. В кармашек для фонарика, что на левом рукаве, вложил ножичек похожий на скальпель тот, что взял когда-то на камбузе «хонды», в карман на правой штанине поместилась «швайка» найденная в песке на месте пленения. На пояс надел кобуру с ракетницей, оставшиеся патроны сунул за пазуху гидрокостюма. В рюкзак уложил гранаты, предварительно вставив в каждую запал. Сверху накрыл сигнальными фальшфейерами и самодельными навигационными «поделками». Надел рюкзак, взял три ярко-оранжевых спасательных жилета. На всякий случай.

Огляделся, не забыл ли чего. Присел на край лежанки — по старинной дедовской традиции «на дорожку». Прислушался к шуму джунглей. К ветру — к крепкому береговому бризу. Погода, что надо.

Вышел из хижины и поднял глаза к чистому без единого облачка небу. Звёзды он прочитал ещё прошлой ночью, и теперь превосходно ориентировался, куда держать путь.

Глава 28

Всё сопутствовало удачному исходу. Плот давал хорошую осадку и прилично держался на лёгкой и ровной, едва заливавшей настил волне. К тому же чистое звёздное небо без единого облачка и дымки — идеальная карта для мореплавателя.

Приличной силы бриз помог отчалить от берега, но едва чётная береговая полоска скрылась из виду, ветер переменился. Одновременно управляя парусом и орудуя рулевым веслом, Иван, приловчился держаться ногами за леера — канаты, натянутые вдоль плота — живо приспособился к нюансам рулёжки и, умело галсируя против ветра, положил своего самодельного монстра на избранный курс. Справившись с управлением, зафиксировал фалы паруса и руль в неизменном положении и перенёс пулемётный ящик на корму для большей устойчивости «судна» и там закрепил канатом.

После разложил перед собой навигационные «самоделки» и дощечки с «картами звёздного неба» и принялся колдовать над всем этим, время от времени сверяя расчёты с небесными ориентирами. Занятие это заняло некоторое время, но теперь Иван был уверен на сто процентов в правильности проложенного маршрута.

Едва волны поутихли, а ночное небо озарила полная луна, он достал из ящика пулемет. Повертел в руках, встал во весь рост и для устойчивости расставил ноги пошире. Приделанную бамбуковую рукоять уложил на локоть, патронную ленту перекинул через предплечье, а приклад прижал к бедру. Приготовился, напрягся. Стальной взгляд, собранность и уверенность в каждой мышце — знаменитая поза великого Шварца. Иван представил, как выглядит сейчас со стороны — ни дать, ни взять, супергерой.

Минуту постояв так, он собрался с духом, напряг мускулы и нажал на спусковой крючок. Сочная вспышка прорезала ярко-алую дорожку над чёрной водой, и грохот выстрелов катком прокатился по тихой морской глади. Отдача была такой силы, что Иван упал на брёвна и едва не выронил пулемет в море.

Да уж, ситуация выглядела критической. Если дикая стая аквахомо возможно и разбежится от такого страшного грохота, то сможет ли он, тот, который держал сейчас пулемет второй раз в жизни, противостоять сразу трем вооруженным до зубов охранникам-неграм? Иван знал о троих, но, сколько их там на самом деле. Впервые он усомнился в реалистичности своего авантюрного плана. Неужели Чакрабати был прав?

Стоило попробовать ещё раз. Он встал на одно колено, упёр приклад в бедро и дал длинную очередь вверх. Затем ещё одну, короче и слева направо. Теперь вышло более-менее. Иван аккуратно снял ленту, уложил пулемёт на место и взялся за руль. Ничего, всё будет «Ок». Главное быть уверенным в победе.

Плот покачивался и немного «клевал» носом, но бойко шёл вперёд. Ветер был переменчивым, и приходилось делать жуткие зигзаги, стараясь не сбиться с курса. Вскоре на горизонте зардел рассвет и в его неровном свете Иван различил чёрную береговую полосу. От радости и гордости за собственные навигационные умения он вскочил и закричал что есть силы, едва не станцевав чечётку. Плот закачался, грозясь перевернуться. Иван присел и схватился за фалы. Вот это будет номер, если он потопит посудину у самой цели плавания.

Он выровнял плот, подхватил поток ветра и нацелился на берег. Парус сильно кренился вперёд. Брёвна скрипели, а самодельную мачту едва не ломало, и это было нехорошо. Утренний бриз надувал парус, но «титаник» оставался на месте.

Иван сунул руку в воду по локоть, на минуту замер и на его лице отразилась невероятная смесь удивления, злости и непонимания. В это сложно было поверить, но так и есть, мощное встречное береговое течение компенсировало движущую силу ветра, не давая плоту двигаться дальше. Посудину упорно сносило вбок и немного назад и никаким галсом этого теперь не исправить. Надо было что-то предпринимать, помочь плоту выкарабкаться на тихую воду, но что?

Иван вытащил из кормовой уключины рулевое весло и принялся грести. Изо всех сил он налегал на бамбуковую рукоять. Дюраль гнулся, а бамбук предательски скрипел, грозя оставить плот без руля, но ситуация никак не менялась — черная полоска вожделенной суши, освещаемая первыми лучами утреннего солнца всё также оставалась миражём на расстоянии в непреодолимые четверть мили, которые теперь стали настоящим водным препятствием.

Иван различал серые контуры потухшего вулкана, серебряную дорожку водопада и даже сплошной ковёр серо-бурых джунглей, но время шло, солнце поднималось всё выше, а его старания так и оставались безрезультатны — плот упорно сносило в океан.

Вдруг откуда-то снизу как выстрел, как землетрясение, рождённое в морских глубинах, страшная неведомая сила подхватила хлипкий Иванов «титаник», закачала его как хлипкую щепу, завертела водоворотом и с размаху выплюнула на несколько метров вверх. Квёлый плотик удивительным образом не перевернулся. Мощно вспенилась вода вокруг и что-то чёрное и огромное, будто спина кита или касатки, но явно искусственного происхождения, выгнулось дугой так, что посудина, мгновенно став желеобразной, легко скатилась по образовавшемуся скату как санки по ледяной горке. Перед самой водой, зацепившись баллоном за что-то выступающее, плот завалился на один бок и замер, грозясь рассыпаться в любую секунду.

Звонко лопнул один из поплавков, отчего бревенчатый настил всколыхнуло точно молочную пенку в кипящем молоке. Воздух из баллона с шипением вырвался наружу. Заскрипели, затрещали, затёрлись друг о друга насквозь промокшие брёвна. Оружейный контейнер съехал на край и застрял, запутавшись в канатах. То здесь, то там стреляли рвущиеся узлы нейлона. Концы лопнувших лиан гулко хлестали о прорезиненную ткань. Конструкцию, вмиг получившую множество степеней свободы, теперь удерживали на честном слове лишь несколько поперечных жгутов сплетённых из капроновых фалов. Вцепившись за один из них, Иван попытался дотянуться до ящика. Не дай бог пулемёт соскользнёт в воду, и «пишите письма».

Но как тут быть, если всё происходящее, ни много, ни мало, настоящее светопреставление.

Зависнув на несколько секунд в воздухе, чёрная гора двинулась вниз, а вместе с ней весь плот перешёл в состояние разрушения. Нос его предательски задрался кверху и одно из брёвен, что у самого края, соскользнуло в бурлящую пену. Следом за ним соседний ствол также сполз в воду. Хилый крепёж фатально расползался прямо на глазах. Брёвна неумолимо тянуло в омут и в бревенчатом настиле всё больше появлялось чёрных просветов как щелей от выбитых зубов во рту у боксёра. Посудина тряслась и рассыпалась на части, словно старый японский веер с прогнившими в край нитками…

…в этот самый момент треснул центральный канат и вместе с несколькими брёвнами ушёл под воду и контейнер с пулемётом.

Не раздумывая, Иван бросился за ним. Нырнул, но схватить за рукоять не успел, помешало накатившее бревно. Он едва увернулся от удара, снова различил очертания контейнера и двумя сильными гребками почти догнал его, но…

…вдруг лицом уткнулся во что-то твёрдое и скользкое, такое, что силой остановило его.

Лоб и щёку обожгла резкая боль. Сильный удар пришёлся по носу, и кровавое облачко окрасило воду красным. Ящик растворился в бездне, а неведомое препятствие неумолимо сжимало Ивана, как комок ваты.

Больно завернулась рука. Обе ноги свело и сдавило вместе. Тело выгнулось и окаменело в неестественной и до потери памяти болезненной позе. Не имея возможности шевельнуться, смятый как пластилин Иван судорожно вертел зрачками, стараясь разглядеть причину своего спонтанного пленения.

От постигшего его озарения он едва не захлебнулся. Со всех сторон его, как комара липкой паутиной, стискивала в тугой кокон самая настоящая рыболовецкая сеть. Похожая на огромную авоську вроде невода или бредня она практически повязала его по рукам и ногам. В это сложно было поверить, но он натурально был пойман как самая обыкновенная безмозглая плотва.

Собрав все силы, Иван попытался было вырваться, но тут его изрядно тряхнуло, да так, что он едва не выблевал остатки воздуха вместе с лёгкими и в его глотку устремился поток ледяной воды. Незримый буксир с приличной скоростью тащил его сплюснутое в бесформенную кучу тело. Сеть шла против течения и две противоположные друг другу силы выдавливали из Ивана все кишки…

Очнулся он от удара обо что-то твёрдое. Крепко зашиб плечо и колено. Резкая боль прошила всё тело электрическим током.

С сети стекали тучные струи воды. Густо и навязчиво стучали они о металл, точно весенний ливень бьёт о жестяной подоконник. Стальной витой фал тянулся вверх прямо к шнеку на выгнутой «гусиной шеей» стреле крана-подъёмника. Стрела уходила куда-то за спину, куда Иван видеть не мог. Он висел сдавленный слизким коконом, не имея возможности пошевелить и пальцем, ориентируясь лишь только по слуху.

Когда вода стекла, стали различимы и прочие звуки. Утренняя птичья разноголосица, свист и трели свидетельствовали о том, что он сейчас на суше, а это значит, что кругом снова ненавистные джунгли, а он опять в чьём-то плену.

От бессилия и безвыходности собственного положения хотелось завыть белугой. Как же всё это достало! Может, пора опустить руки и пустить всё на самотёк? Отпустить ситуацию по течению на все четыре стороны? Довериться судьбе?

Вспомнился недавний разговор с Чакрабати. Собственное самоуверенное заявление: «Я сам решаю свои проблемы и плевать на то, что думают остальные» и ответ старика: «Идеальное сочетание оптимизма и наивности».

Он представил снисходительное выражение профессорского лица и зло сплюнул солёную слюну. Пошевелить языком — это всё, что он мог сейчас сделать.

«Ха! Ха! Ха! А вот сейчас тебе плевать? Ответь, где твоя свобода теперь?» — мысленно ругал себя Иван. Сейчас он готов был вырвать свой глупый язык. Исхлестать себя по впалым щекам и долбить кулаками в тупой лоб, пока не выбьет весь этот застоявшийся авантюризм и ни чем не обоснованные супергеройские амбиции.

Надо же, терминатор выискался! В одиночку с пулемётом наперевес вознамериться захватить логово вооружённых злодеев. Шварц доморощенный! Вот теперь повиси так, как салака на крючке и подумай. Обтекай и жди, когда тебе выпотрошат кишки и завялят на солнышке.

— Принимайте беглеца! — раздался снизу громкий прокуренный баритон.

Заскрипели лебёдки, сеть пришла в движение и начала опускаться.

Через минуту Иван лежал на холодном мокром металле, всё ещё не имея возможности пошевелиться.

— Что разлёгся, как камбала на блюде? — громыхнул сверху тот же скрипучий голос.

Чьи-то руки принялись распутывать сеть. Наконец Ивану удалось высвободиться. Он встал на колени и, держась за выступы в металлической конструкции, поднял голову.

Вначале он увидел выступающую из воды «махину» похожую на рубку подводной лодки. На ней массивную стойку подъёмника. Над головой поскрипывала стрела крана с тросом и сетью, а рядом со стропильнымкрюком круглое бородатое лицо незнакомца в капитанской фуражке времён Второй Мировой.

Это действительно была субмарина, но очень маленькая, не больше десяти метров в длину. Иван знал, что подобные строили немцы в конце войны, но чтобы увидеть миниподлодку за тысячи миль от Антарктики и спустя полвека с тех времён…

На чёрном остове рубки красовалась надпись белой краской «Brunhilda»[22]. Субмарина покачивалась на тихой ряби в центре бассейна. Солнце вовсю освещало внутренние отвесные стены кратера, поблёскивая кварцевыми вкраплениями в многовековую магматическую породу. Оно отражалось в оконных стёклах Виртукона, сияло на куполе опреснителя, а трава лужайки для крикета сверкала утренней росой. Идиллия утра навевала умиротворение.

На краю бассейна стоял собственной персоной доктор генетики Альбрехт Иоганн Миллер. Позади него Жан и Жак во главе с Сэмюелем, а чуть поодаль протирал очки гер Кунц и фрау Хильда со шприцом наготове.

— Посылка доставлена, — бравым тоном провещал бородач, приложив два пальца к козырьку фуражки, и легонько подтолкнул пленника вперёд, — принимайте на мостик.

Иван босой стоял на скользком остове субмарины, держась за хлипкий леер. Струйки змейками стекали с гидрокостюма, образовывая небольшую лужицу под ногами. Приходилось прилагать усилия, чтобы не соскользнуть в воду.

— А вы оказались крайне строптивым юношей, — отеческим тоном пожурил доктор Миллер. — Эмма права, с такими надо жёстче.

— Жёстче надо с такими как вы, — едва различимо огрызнулся Иван.

— Ну, куда здесь сбегать? — хохотнул доктор, наслаждаясь собственным сарказмом. — Разве я неясно объяснял, где вы и кто мы? Один Сэмюель чего стоит. Мы не допускаем ошибок.

— Парочку всё же сделали, — уверенно выговорил Иван.

Не стоило перед этим партайгеноссе выказывать слабость, хотя в эту минуту Ивану хотелось разрыдаться от бессилия.

— Поясните? — Миллер внимательно глянул на парня.

— Чернокожая девчонка…

— Это да, — кивнул старик.

— Но главное, зачем добивать гарпуном уже мёртвого пилота и стрелять из автомата по самолёту? Были бы индийские спасатели более сообразительными…

Кривая ухмылка исказила бледное лицо доктора.

— Вы льстите местным полицейским. Они, как и все любят деньги. Что до, как вы выразились ошибок, нам надо было выходить из сложившегося положения. Эмма инсценировала нападение на пилота. На гарпуне остались отпечатки пальцев Гаррета. Что касается автоматной очереди, вам стоило внимательнее присмотреться к отметинам на фюзеляже. Но я вас понимаю, тогда было не до того. И это сработало. Будь вы не так напуганы, вы бы отличили чёрную краску от пулевых отверстий. Аквахомо отличные пращники, а метать по целям шарики с краской входит с детства в их групповое обучение. Это как учить медведей езде на велосипеде. Так на вашей родине дрессируют животных, верно? В общем, всё было инсценировано для того, чтобы отпугнуть вас от самолёта и от возможной встречи со спасателями, пока аквахомо не приберут вас с Питером к рукам.

— То-то я не слышал звуков автоматной стрельбы, — усмехнулся Иван. — Значит всё же всё дело в Питере? Я и тогда не поверил, что вы заварили всю эту кашу только ради меня.

— А вы догадливы Йохан. И не купились на лесть. Таких «перекати-поле» как вы легче «поддеть» на какой-нибудь крючок, не мудрствуя лукаво. Учитывая то, как вы, не раздумывая, согласились примчаться в Порт-Блэр, по одному лишь телефонному звонку с предложением от человека, которого не видели десять лет. Вы действительно полагаете, что инструкторов в элитарные заведения ВИП-класса подбирают из телефонного списка бывших однокашников? В том рейсе «в один конец» вы были бонусом. Вишенкой на торте. Не хочу ранить ваше самолюбие, но всё затевалось не ради вас. Вернее, не только.

— …ради миллионов Грегори Крофта?

— С одной лишь поправкой — все свои миллионы старина Крофт отписал нам пять лет назад, вписав в своё завещание Эмму. После его смерти половина состояния достанется ей, половина Питеру. Это вполне справедливо, ведь Эмма — его родная тётка. Да-да, не делайте такие глаза, Йохан. Моя погибшая внучка Ангела Крофт — биологическая мать Питера и старшая сестра Эммы, — Миллер выдержал театральную паузу. Глянул на остолбеневшего Ивана и победно добавил: — Да-да, вы верно меня поняли. Выходит так, что Питер Крофт мой правнук.

Глава 29

Иван не мог поверить собственным ушам. Чего-чего, а такого поворота невозможно было даже представить. Выходит этот выживший из ума докторишка, а с ним и вся семейка Крофтов, и погибшая мать Питера, как и эта человеческая самка-дельфин, все они повязаны какой-то своей общей уродливой тайной, из-за которой с неизменным постоянством гибнут ни в чём не повинные люди. А скольким ещё суждено погибнуть?

Такие как эти не остановятся ни перед чем. Их античеловеческая «мораль» главнее закона, важнее божиих заповедей, сильнее здравого смысла. Для них Иван, как и любой другой, всего лишь подопытный образец. Кролик, крыса, обезьяна. Они выжмут из него всё, что им нужно и убьют. Вышвырнут как тряпку. Им нужна его необъяснимая способность, о которой он сам всегда боялся даже подумать, и чтобы он теперь не предпринял, его жизнь не стоит ломаного гроша.

Между тем Миллер продолжал:

— Григорий Кровтенко… он же мой давний друг мистер Грегори Крофт, является основателем тайного международного масонского фонда спонсирующего доктрину «Наследия предков». Он же главный наш лоббист в высших политических кругах цивилизованного мира. Неужели вас не смутило всё увиденное здесь? Не возник вопрос, а можно ли прожить полвека на диком острове, работать, заниматься евгеникой и делать научные открытия без финансовой поддержки извне? Наивная славянская простота.

— Но Алекс и Натали? Вы же убили их?

— Алекс — единственный сын Грега — получился неудачным. Современный мир извратил его. А после женитьбы на этой… с позволения сказать «княгине Юсуповой», Григорий и вовсе решил — с сыном-недорослем надо кончать, а из внука пора делать человека будущего. Это было его единоличное и обдуманное решение.

— Таким образом, вы собрали из всех нас рейс обречённых?

— Именно так. Эмма не всё вам рассказала. Вернее, несколько исказила реальность. Когда самолёт должен был пойти ко дну, она через выбитый «фонарь» обязана была в первую очередь спасти не вас, а Питера, доставив его на «Брюнхильду», а уж потом вернуться за вами. Такое в своём роде испытание. Если вы тот, кто нам нужен, вряд ли бы вы утонули. Ваш организм погрузился бы в метаболическую «спячку» в ожидании перехода, и не важно, сколько прошло бы времени до возвращения Эммы. Если же вы оказались не тем счастливчиком, о ком растрезвонили болтливые итальянские газетчики, и ваша якобы сверхспособность, о которой гуру Нараяна Свакхаранда Гири поведал Лалит, а она передала нам, оказалась бы фикцией, что ж, все «концы в воду» и «дело с концом». Но эксперимента не получилось и нам пришлось проверять ваши сверхвозможности в барокамере, которую вы так некстати испортили. Вышло нехорошо, но я гуманный человек. Эмма же требовала обколоть вас снотворным и сбросить в океан, посмотреть, что будет. Есть в ней некая чертовщинка. Если бы не ваше упрямство, нам не довелось бы прибегнуть к крайним мерам.

— Это когда тварь… хм…, когда ваша… Эмма утащила меня в бассейне? — внутри у Ивана всё похолодело.

— На счастье вы оказались действительно тем самым… вторым Сальватором, — лицо Миллера просияло.

— Я уже слышал это имя.

— Ах, да… вы не знаете о ком я… Вы многого не знаете…

— Объясняйте. Что уж скрывать в моём-то положении. — Иван старался держаться уверенно. Пусть всё станет на свои места. Даже перед неизбежным.

Миллер с пониманием кивнул. Хочет знать, пусть знает.

— У него было много имён: Сальватор, Аквамэн, Морской Дьявол. Он был не просто моим зятем и отцом моих девочек, Ангелы и Эммы, Сальватор был мне названным сыном. И первым из смертных, чьё семя передало ген Spirabilis по наследству дочерям. Я не имел права потерять Эмму, как потерял Ангелу. Именно поэтому мне нужны были вы, Йохан. Точнее ваши сперматозоиды. Для неё. Для Эммы. И для будущего человечества. Господь велик, но он творит слишком медленно. Кто-то же должен ему помочь? Облегчить его труды.

— Труды?

— Я говорил вам, что рассчитывал стать вашим другом? С годами делаешься сентиментальным. Я искренне надеялся, что вы замените мне Сальватора. Хотя как заменить того, кого заменить невозможно. Вы же злоупотребили моей добротой. Не оценили гостеприимства. Спутали нам все карты. На что вы рассчитывали? Вам что не понравилась Аолла? Ты почему такой глупый, Иван?

— Вы не ответили… обо мне и…об этой. И причём тут сперма? Я не понимаю, — скороговоркой выдохнул Иван, хотя именно сейчас, наконец-то, он всё понял.

— Не понимаете? — старик улыбнулся проницательной улыбкой. — Всё вы поняли. Вы гораздо умнее, чем кажетесь. Поэтому я и недооценил вас, старый я олух.

— Выходит вы доили меня как корову?

— Всё что нужно уже случилось, — старик дёрнул головой, словно поставил точку. — Честно сказать, я мало верил в удачу. Вы у нас семнадцатый с момента, когда Эмма стала пригодной к деторождению. Я не успел сделать нужных анализов, но… надеюсь… нет, уверен, всё удалось как до́лжно и дело моё продолжится.

Воцарилось молчание. Оба смотрели глаза в глаза, и каждый старался прочесть мысли другого. Неожиданно Иван расхохотался, да так, что качнулась субмарина, на которой он стоял. То был настолько заразительный смех, что в другой ситуации могло показаться, будто старик выдал самую остроумную шутку тысячелетия.

— Ну, это вряд ли, — задыхаясь от хохота, бодро бросил Иван.

Зрачки Миллера расширились:

— Вы не хотите принять то, что станете прародителем нового человека? Новым Адамом?

— Я просто знаю, что не пригоден к этому, — иронично выговорил Иван. — Я задам вам вопрос: мне двадцать шесть лет, а я до сих пор холост. «Перекати поле» как вы выразились. Почему, как думаете? Отвечу. Когда-то давным-давно меня чуть было не женили. В Одессе. На одной «горячей дивчине» по имени Катерина. Слыхали такое имя? Так звали знаменитую русскую императрицу. У нас с Катькой всё завязалось случайно, и она залетела. Понимаете? Выдать её замуж хотела вся её семейка. Торговка и алкоголик — упыри один почище другого. Я был в дипломном рейсе, когда Катька родила «шоколадного» парнишку, и все её родственнички скопом вскричали, будто ребёнок мой. Пришлось делать тест на отцовство. Так вот, уважаемый доктор, я оказался совершенно бесплодным. Моё так нужное вам семя — пустышка. Как там по-научному…

— Чёрт! Дьявол! — прорычал затрясшийся в истерике Миллер. Лицо его исказилось и налилось кровью. Глаза расширились в пол лица. Тело била мелкая дрожь. Губы и щёки дрожали. Но после минутной ярости он как-то сразу сник, лицо его посерело, и он тихо-тихо и подавленно прошептал:

— Я же просил Акселя проверить…

Сэмюель, Жан и Жак стояли недвижимо в ожидании указаний. Спустя время Доктор Зло вполне овладел собой. Глаза его заблестели, теперь он дышал ровно, на безгубом рту блуждала улыбка, а усы топорщились как прежде.

— Что ж, — как ни в чём не бывало, произнёс он, — будем считать, что и семнадцатая попытка оказалась неэффективной. Отсутствие результата — тоже результат. Я как истинный испытатель философски отношусь к неудачам подобного рода. На сотню отрицательных экспериментов придётся один, что перекроет все прежние издержки. Увы, вы оказались не тем, а значит, как у вас говорят на родине, с глаз долой и с души вон? Так? Вы, вероятно, догадываетесь, дорогой Йохан, какой конец выпал на долю шестнадцати ваших приемников?

— Эй, Док! — раздался позади голос капитана.

— Да, кэп. Слушаю, — Миллер перевёл взгляд. Иван глянул через плечо.

— Пока вы не увели его…, ну сами знаете куда, смею ли я просить о маленькой прихоти? — деловито продолжил капитан, указывая мундштуком трубки на Иванову спину.

Миллер сделал вопросительный жест.

— Поглядите, какой приличный водонепроницаемый рюкзак. Я видел похожие в журнале. Думаю там… ну, вы понимаете где, так там такая добротная вещь навряд ему пригодится. Да и вам она ни к чему, а на моей малышке-«Брюнхильде» самое то. Я буду хранить в нём табак для своих трубок.

Миллер кивнул и глянул на Сэмюеля. Охранник верно понял приказ. Он подошёл к Ивану и стащил с плеч рюкзак. Швырнул бородачу. Тот умело поймал за лямку, запустил жёлтые от никотина пальцы внутрь рюкзака и выудил оттуда один из фальшфейеров. Причмокнул, оценив обстоятельность Ивановых приготовлений, но подробно изучать содержимое не стал. Трофей исчез в люке рубки.

— Окей, — капитан довольно оскалился и махнул трубкой. — И гидрокостюмчик тоже передадите. Ну, после того как…

Минуту висела тишина, и это означало, что все разговоры окончены.

Сэмюель наклонился к Ивановым ногам, надел на лодыжку кольцо и приготовился было щёлкнуть замком, как острое жало похожего на скальпель лезвия вонзилось ему под ухо, выбив густой кровавый фонтан.

Негр охнул и повалился на настил. Он хрипел и бился в конвульсиях, а Иван уже сверлил седой висок Доктора Зло дулом оброненного им пистолета.

— Все назад! — диким голосом рычал Иван. — А ты живо в воду! — не оборачиваясь, крикнул он капитану.

Жан и Жак направили свои стволы.

— Я не шучу! — взревел Иван и как взбесившийся пёс оскалил зубы.

Прикрываясь тощим Миллером как щитом, он наугад стрельнул через плечо в сторону рубки. Попал. За спиной раздался глухой вскрик, и несчастный подводник рухнул за борт, держась за простреленную ногу.

— Не стрелять, болваны! — прокричал бледный как мел Миллер. — Он глуп и напуган. И поэтому способен на всё. Бросьте пистолеты! Ему никуда отсюда не деться.

— Как знать, как знать, — шёпотом приговаривал Иван, пятясь к рубке и увлекая за заложника собой. — Поднимайся, иначе полетишь следом за кэпом, — пригрозил Миллеру.

Он втащил старика за собой в рубку и тут же задраил люк. Снаружи послышались звонкое звяканье. Жан и Жак бестолково палили по субмарине из пистолетов.

Иван швырнул Миллера в кресло второго пилота. Осмотрелся в поисках верёвки или чего-нибудь подходящего для кляпа. Старик вызывающе щерился:

— Глупо. И что дальше? Поплывём в Белоруссию? Или сдадите меня КГБ? Валяйте! Воздуха нам хватит на восемь часов, а аккумуляторов миль на пятьдесят.

Иван молчал. Он снял с рюкзака лямки и привязал ими Миллера к остову кресла. Рюкзак положил под ноги, сам же умостился в переднее кресло водителя.

В юности он читал о посудинах такого типа, о сверхмалых подводных лодках Третьего Рейха образца 44–45 годов. Кажется они назывались зеехундами[23]. И хотя эта мини-субмарина соответствовала всем тем параметрам, о чём читал Иван, и даже носила гордое имя героини германо-скандинавских саг — Брюнхильда — она уж точно построена была не в Германии. Об этом свидетельствовали металлические таблички с вытравленными на них иероглифами, коими пестрила вся приборная доска, и это красноречиво указывало на её императорское происхождение из «страны восходящего Солнца».

Ситуация стала бы проблемной, если бы не одно обстоятельство — на каждой из табличек оранжевым нестираемым маркером были выведены слова по-английски. Кое-где маркер затёрся, но общая картина как управлять этой «японкой» была вполне ясна, а тем более для выпускника одесской мореходки имени героя Советского Союза, капитана 3-го ранга и командира подлодки С-13 Александра Ивановича Маринеско.

Иван выдвинул перископ, припал к окулярам. Снаружи носились люди. Кто-то из охранников стоял у рубки и что-то «химичил» с люком. Времени на раздумья не оставалось. Иван запустил электродвигатель, подал рычаги от себя. Лодка качнулась и стремительно пошла вниз. Погружение заняло считанные секунды. Иван едва успел подумать о возможной глубине, как страшный удар сотряс корпус, едва не разломив пополам. Лодка села днищем на каменистое дно.

— Вы отказались от щадящего укола фрау Хильды в пользу утонуть в этой жестянке? — с намеренным вызовом произнёс Миллер. Но тон его не был уже таким саркастичным. В нём слышался страх.

Иван с жалостью посмотрел на ещё недавно хорохорящегося старца. Каким ничтожным он выглядел сейчас. Некогда гордо торчащие усы теперь висели облезлыми крысиными хвостами. Старый, несчастный человек, приговоривший себя к существованию в созданной им же тюрьме в окружении не людей, мутантов. И всё-таки как же он держится за свою бесполезную жизнь.

— Чему быть, того не миновать, — спокойно ответил Иван. — Уж, коль судьба издохнуть на вашем проклятом острове, я сделаю это вместе с вами, и как посчитаю нужным.

Он наклонился над стариком, взял морщинистую шею цепким хватом и сдавил сонную артерию. Миллер сразу обмяк. Из посиневшего рта скатилась жёлтая горошина слюны.

Иван снова припал к перископу. Лодка лежала на дне большого подземного озера, но не это озадачило его. Было понятно, бассейн Виртукона каким-то природным образом соединён под землёй с открытым океаном. Удивительным было другое — невероятно сильное течение в этом подземном резервуаре. Потревоженные ударом водоросли, поднятый со дна песок и отколотые известковые наросты сильнейшим течением тянуло к дальней каменной стене, в которой как кусок огромного антрацита зияла чёрная бездонная дыра диаметром не менее двух-трёх метров.

Память слово в слово воспроизвела слова Чакрабати: «…солёная вода бьёт прямо из-под застывшей лавы и как бы наоборот, выходит не из океана, а впадает в него. Откуда она берется под землей, неясно…». Иван сложил дважды два, и всё стало на свои места. И то, как он с Питером попали сюда, и как Эммо с аквахомо переправляются во внешний мир, и нежданное появление малышки-«Брюнхильды», и…. и даже то, почему из Виртукона нет ни одной дороги по суше.

Под этим островом, а именно под потухшим вулканом, текла огромная и быстрая подводная река с мощным градиентным течением. Река эта входила под магматический склон, наполняла подземное озеро и выходила с другой стороны водопадом, а чёрная дыра в перископе — ни что иное как устье этой самой реки. И если бы не было этого устья, не было бы этой «чёрной воронки» куда безудержное течение затягивает вздыбленный лодкой песок, река нашла бы другой выход, единственный возможный для неё — выход наверх.

Разом покончить со всем этим и дело с концом — решение не из худших. Коль пошёл войной на Виртукон, но нет возможности захватить, уничтожь — таков закон войны. А он сейчас на настоящей войне и в настоящей боевой субмарине. Идея эта выглядела фантастической, но и вся история, происходящая с Иваном, тоже была таковой.

Он осмотрел приборную доску. Справа снизу нашёл небольшую панель серого цвета с полудюжиной тумблеров и двумя рычагами по центру. Сверху над большим красным иероглифом жирная маркерная надпись: «TORPEDO BLOCK».

Определяясь с названиями, полушёпотом проговаривая их, Иван машинально гладил тумблеры кончиками пальцев, будто отправлял некий ритуал. Затем перекрестился и запустил насосы сброса балласта. Попеременно лавируя рулями, развернул нос к подземному устью. Снова глянул в перископ, сверил диспозицию. Сделал несколько глубоких вдохов-выдохов — годами сложившаяся привычка перед каждым важным шагом «накормить» тело кислородом — и перевёл оба рычага в положение «START».

Раз, два, три, четыре… Лодку швырнуло так, словно торпеды взорвались где-то под самым её брюхом.

Взрывов Иван не слышал. От встряски он повалился на Миллера. Головой смачно приложился к переборке. Из глаз брызнули слёзы. Не мешкая, игнорируя боль, поднялся и припал к биноклям перископа.

На месте взрывов дыбилось мутное облако из тонны песка и пыли, но даже сквозь него можно было разглядеть, как массивная вулканическая порода, сползая по стене, наглухо запечатывает место, где недавно чернело устье подземной реки.

Глава 30

Выйдя из короткого замешательства, Иван тотчас открыл кингстоны. Все до единого.

Сбросившая весь без остатка балласт, лодка, облегчённая и подхваченная безудержным потоком, быстро пошла на всплытие. Спустя несколько минут её рубка вынырнула на треть из бассейна и покачивалась над прибывающим уровнем воды.

В перископ Иван наблюдал за безудержным хаосом снаружи. Нарастающий водный поток вырывался за края бассейна, бурлил как кипящее молоко и растекался по всему периметру Виртукона. Вода достигла цокольного этажа. Вокруг знания носились туда-сюда люди. Человек в медицинском халате пытался открыть окно изнутри. Снаружи к нему по пояс в воде бежали Жан и Жак.

В этот миг Иван ощущал себя одновременно и вершителем судеб и фанатичным камикадзе готовым на всё. Настоящим моряком-смертником, для каких и строилась полвека назад эта утлая посудина. Девиз самураев той страшной войны — «Один человек — один корабль» — теперь стал и его девизом. И пускай он погибнет, но и этих сволочей он непременно заберёт с собой на тот свет. Смоет с лица Земли, так сказать, Вселенским Потопом их гнилое фашистское кубло.

Вдруг лодку тряхнуло и потянуло вперёд. Нос завалился, а корма устремилась вверх. Иван прилип к перископу, развернул его по ходу и замер. Так и есть, бассейн, был лишь малой частью огромного подземного озера и лодка, не вписавшись в его периметр, зацепилась носом за край и начала переворачиваться.

Чтобы выровнять горизонт Иван налёг на рычаги. Дал задний ход. Бесполезно — сила извергающегося потока прочно вдавила нос в бетонное перекрытие, подняв винты над водой.

Безумная мысль родилась в голове у Ивана. Он поднял брошенный под ноги рюкзак, раскрыл и оглядел содержимое — несколько нетронутых бородачом-капитаном фальшфейеров, а под ними заряженные детонаторами гранаты. Все было сухим и пригодным к использованию.

Иван собрал с пола лоцманские карты, обёртки из-под табачных брикетов, протирочную ветошь, сдобренную машинным маслом, и всё это упаковал в рюкзак, прямо сверху на боекомплект. Работал он быстро, молясь лишь об одном, чтобы лодка не перевернулась, и поток не захлестнул её рубку раньше, чем он успеет исполнить задуманное. Приготовив всё, Иван отыскал на измазанной пеплом полке, среди больших и малых курительных трубок, спичечный коробок и поджёг всё, что уложил в рюкзак. Спички бросил туда же.

Получившуюся «бомбу замедленного действия» он сунул под сидение. Отвернул на полную вентиль кислородного баллона, в последний раз глянул на бескровное лицо Миллера, перекрестился и полез в рубку. Быстро откупорил люк, выглянул наружу и облегчённо выдохнул. Неужели ему снова везёт? Ещё полминуты и будет поздно. Лодка накренилась градусов на сорок пять, корма стояла над водой торчком, а винты молотили воздух.

Иван вылетел из люка как пробка из бутылки. Замешкайся он, и рубка с лихвой загребла бы бурлящую воду открытым люком. В несколько секунд Иван задраил задвижки и успел как раз вовремя — крен лодки стал быстро увеличиваться, и всю её теперь прилично захлёстывало мутной волной. Вот-вот завалится набок, накренится, перевернётся и пойдёт ко дну. Не думая ни о чём, не имея чёткого плана, на составление которого совершенно не осталось ни времени, ни сил, Иван мощно оттолкнулся ногами от субмарины и ушёл под воду.

Поток подхватил его и понёс вверх. В паре метров от себя он различил затопленные окна первого этажа. И это был ещё не конец. Ивана кидало на стены, вертело бурлящим потоком, швыряло в стороны. Поток нарастал, многократно усиливался и грозил затопить всё здание Виртукона вместе с крышей и солнечными батареями. В мутной жиже, поднятой прибывающей водой нельзя было разглядеть ни зги.

И тут снизу ударная волна неистовой силы вышвырнула Ивана из воды. Пролетев метров пять, он спиной ударился обо что-то твёрдое. Вторая волна с размаху бросила его вбок, плечом приложила о ствол дерева. В голове зашумело. Из обоих ушей потекла кровь. Больше он ничего не слышал, только принимал и принимал последующие удары. Сильные, глухие, страшные. Его болтало из стороны в сторону, вертело как тщедушную щепку в бурлящем адском потоке. Будто он внутри огромного заполненного водой барабана и сам Господь гремит гигантской колотушкой по бараньей коже. Но, то были не удары Господни, то взрывались гранаты.

Ивана швыряло и крутило как болванчика на дьявольской карусели. Вода не гасила взрывные волны, а наоборот, усиливала их в десятки раз. Казалось, он очутился в Аду и вот оно, то самое непреодолимое и самое страшное испытание, на какое только и могут сподобиться черти, топ-менеджеры Того Света, креативные изобретатели дьявольских утех.

Его несло, но уже не потоком, а настоящим извержением. Взрывы гранат, по всей видимости, разорвали на клочки хлипкую десятиметровую японскую «старушку», разрушили перекрытия бассейна, повредили фундамент под зданием и под всем Виртуконом, высвободив тем самым скованное бетоном подземное озеро, и воды его устремились вверх. Теперь все эти тонны неудержимой подводной реки, не имея прежнего устья, ринулись наружу подобно вулканической лаве.

Иван выныривал, чтобы набрать воздух, но тут же шёл ко дну. Головой он врезался во что-то металлическое, спустя секунду запутался в кроне дерева, чуть не разорвав гидрокостюм на спине, бился боками, сам не ведая обо что. Если бы не новенький Скубапро, пришёл бы конец. Ивана швыряло, вертело и едва не расплющило о каменную стену. В этот миг он был овощем, который варится в огромной кастрюле с кипящим борщом.

Вдруг его толкнули вбок. Последовавший далее удар был такой силы, что Ивана отшвырнуло на несколько метров, и он спиной врезался во что-то жёсткое, едва не разодрав недавно зажившие раны. Гидрокостюм Скубапро и на этот раз выдержал проверку на прочность.

Боковым зрением Иван заметил быстро приближающийся черный силуэт. То было Эммо. В секунду тварь оказалась рядом. Нырком ушла под Ивана и выбросила вверх две сведённые вместе ноги. Удар пятками пришелся именно туда, куда и был рассчитан — в подбородок. Иванова голова запрокинулась, едва не оторвавшись от шеи. Хрустнули позвонки, щёлкнули зубы, один из которых наверняка треснул, а из носа струей брызнула кровавая струйка.

Эммо сделало кувырок, и теперь удар её ног пришелся Ивану в живот, выбив последний воздух из лёгких. Бурлящая вода хлынула в горло. Иван дёрнул ногами, сделал мощный гребок и практически выстрелил из воды. И тут же сильные руки схватили его за лодыжки и также как в прошлый раз, тогда в бассейне, рывками потащили в бурлящую глубину.

Но на этот раз Иван был готов отразить атаку. Он сложился вдвое, руками достал до пальцев ног и, не разбирая, принялся колотить кулаками в черную воду. Его усилия достигли цели — Эммо отпустило ноги, но тотчас нанесло ответный удар. Адская боль пронизала всё тело Ивана. Треснули ребра, в глазах потемнело. Его снова жёстко бросило на ствол дерева, но теперь это оказалось весьма кстати. Иван что есть силы, оттолкнулся вверх от спонтанно возникшей опоры и, вынырнув, наконец, сумел сделать глубокий и такой необходимый сейчас вдох.

То здесь, то там над бушующей водой выныривали головы аквахомо, и их дельфиний писк походил на звуки аварийной сирены. Они метались взад-вперёд, но близко не подплывали. Казалось, они следили за поединком своей «королевы» и этого мерзкого недочеловека как заправские болельщики следят за матчем-реваншем на подпольных боях без правил, поставив все деньги на победу своего бойца.

Иван не обращал внимания на беснующихся водяных обезьян. Один из военных постулатов гласил — победишь главаря, одержишь победу и над всем войском.

Не раздумывая, Иван нырнул туда, где осталась тварь. Определил тень впереди себя, мощно ударил ногами о воду и выбросил вперёд руку. Ладонь уперлась Эммо в грудь — упругую, молодую, женскую — пальцы скользнули вверх, ухватили за горло. Следующий толчок ногами, и Иван, навалившись на тварь всем телом, прижал её спиной к дереву. Свободной рукой выхватил из ножного кармана «швайку» и ударил вперед. Острие пробило девичье горло и, пройдя сквозь дельфинье дыхало, глубоко вонзилось в ствол сзади.

Не теряя драгоценного времени, Иван устремился вверх и через мгновение оказался над бурлящей и всё пребывающей водой. На удивление морды аквахомо уже не появлялись на поверхности.

Иван огляделся. Вода доходила до самого края кратера. Всюду плавали обломанные ветки, разнообразная утварь, изломанные шезлонги, мебель и деревянные части иных конструкций. Неуклонно прибывающий поток поглотил весь Виртукон. Накрыл его тоннами воды. В один миг на дне оказалось всё: и звездообразное строение, и водонапорная башня с опреснителем, и деревья с лужайкой, и сотня квадратных метров зелёных насаждений, и прочее-прочее-прочее. Поток достиг крон деревьев. Он поднимался всё выше и выше, неумолимо образовывая бурлящее солёное озеро. Ещё немного и вода достигнет краёв, выйдет из берегов и хлынет вниз с магматических склонов, превращая столетиями спящий вулкан в могучий пенящийся водопад.

Это и случилось. Стремительный поток, перехлестнул через край, увлекая за собой и Ивана.

Его несло по склону, било о деревья, тащило по кустам и камням и если бы не гидрокостюм, с живого содрало бы кожу. Прикрывая голову руками, он едва сохранял равновесие, чтобы держаться ногами вперёд. Действо было похоже на извержение вулкана с одной лишь разницей, роль раскалённой лавы теперь исполняла вода и в этом было нечто мистическое, будто библейский Потоп смывает всю скопившуюся на этом острове нечисть, очищает это дикое место от тех, кто принёс с собой сюда скверну.

По затылку словно загрохотали кувалдой. Будто в голове у Ивана поселились гномы-молотобойцы, и попеременно, но с неизменным постоянством они один за другим стучали по черепной кости своими маленькими, но очень гулкими молотками.

С одной стороны всё тело будто стало чужим, парализованным, лишённым нервной системы. И в тоже время Иван чувствовал каждую свою забитую израненную мышцу, каждое растянутое, разорванное сухожилье, каждую сломанную кость. Казалось тело одновременно и болит, передавая в мозг болезненные сигналы от каждой едва уцелевшей клеточки, и вместе с тем напрочь онемело, стало деревянным, бесчувственным, безжизненным. Будто гидрокостюм не что иное как прорезиненный мешок с грудой изломанных костей и рваного мяса.

Иван с трудом раскрыл глаза. Ночь. Луна. Над ним склоняется силуэт. Знакомое девичье лицо — правильный овал, обрамлённый смолистым шаром курчавых волос «а ля Free Angela Davis». Антрацитовая кожа также как и в ту ночь сверкает в лунном свете, будто намазанная маслом. Но в этот раз Аолла не улыбается. Её глаза блестят от слёз.

— Ван, — тихо шепчет девушка и её слёзы капают ему на щёку.

— Ты мой дасса, — едва выговаривает Иван и в бессилии закрывает глаза.

В следующий раз он очнулся от сильной боли в голени. Нога чужая. Тянется по земле лишним отростком. Аолла сгорбилась в три погибели, но упрямо тащит на себе шестьдесят Ивановых килограммов. Её босые ноги утопают в мокром песке. Они движутся вдоль берега, если это можно назвать движением. Каждый шаг даётся девушке с трудом.

Позади шумит водопад. Луна освещает путь. Иван держится одной рукой за хрупкие девичьи плечи, вторая висит недвижимо. Стараясь помочь, он ступает на здоровую ногу, отталкиваясь, стараясь сохранять равновесие, но, не смотря на это, они оба падают через каждые сто метров. Один раз Иван приземлился на сломанную ногу и едва не лишился чувств.

Пока он лежит, приходя в сознание и собираясь с силами, Аолла поддерживает его за голову, целует глаза, лоб и шепчет тихо-тихо, словно вопрошая:

— Амуда, Амуда…

Словно выпрашивает у своего духа милостыню и спасение для этого белого безбожника.

Иван встает на одну ногу, и они движутся дальше.

Впереди в лунном свете виднеются лодки туземцев. Над низкими рыбацкими каноэ высится парусный тримаран. Рогожа паруса свёрнута змеёй вокруг бамбуковой мачты.

Иван не в силах произнести ни звука. Лишь пальцем указывает в сторону лодок. Аолла без слов понимает его. Белый господин всегда знает, что надо делать. А что лучше для господина, то лучше и для всех.

Стоя на одной ноге, действуя одной рукой, Иван сталкивает тримаран с мели. Он падает в воду и вода вперемешку с песком забивает его нос и рот. Аолла помогает ему подняться.

С большим трудом они взбираются на тримаран. Проходит много времени пока лёжа на корме Ивану удается, как следует оттолкнуться от берега. Аолла разворачивает парус, и лёгкий ветерок наполняет его. Иван улыбается ветру.

— Дасса Амуда, — произносит он, указывая на путеводную звезду на небе.

Аолла понимает его — бывают такие моменты, когда между людьми совсем не нужно слов. Девушка подтягивает канаты паруса так, чтобы нос тримарана поравнялся со звездой и берет в руки рулевое весло. Рыбная ловля в племени дело молодых, да и девушки рыбачат с детства.

Шелестят волны, забрасывая лёгкую пену на борт. Иван лежит на коме и смотрит в звёздное небо. Удивительно, но лишь теперь он замечает, что в этой части мира ночное небо всегда чистое и звёздное.

Звезда горит ярко, и тримаран уверенно режет волну. Иван доверяется этой не по возрасту сильной аборигенке и наконец, закрывает глаза. Ветер надувает парус, и в израненном Ивановом теле растёт уверенность, что всё худшее уже позади, и с этого самого момента всё будет только лучше.