Семь миллионов сапфиров

Глава 4

АНАЛИЗ.

Проклятое слово, полное ужаса.

Лотерея, в которой каждый из нас – игрок. Поэты писали, что он напоминает русскую рулетку или же китайское печенье. Что за ним прячется? Радость или обреченность? Или это всего лишь гениальное научное открытие? Достаточно сдать кровь – и вся твоя жизнь как на ладони. Красота…

Все произошло в ноябре. Зима была ранняя, снегом засыпало двор, и в этом белом, ослепительном-белом время застыло навечно. Как разморозить его? Как избежать ноября? Пойти другим путем, чтобы обогнуть случившееся. Почему мы не можем выбирать наши дороги?

Я сижу в детской, листаю книжку о роботах, а Сью беззаботно играет рядом. Пит дремлет у ее ног. Вдруг я слышу странный царапающий шум, бегу к окну и вижу маленький гробик, который выгружает из «Форда» отец. Он заранее купил гробик для Сью! Блестящий, лакированный, цвета бурого мрамора. Что-то прорывается из меня, я обнимаю сестру и плачу. Она тоже обхватывает меня своими тоненькими ручками. Она ничего не знает. Выходит, родители уже смирились. Естественно, они всячески ограждали ее от любой опасности, и в те первые дни лета она выглядела особенно счастливой.

Но они уже были готовы. Конечно, я понял это.

Утро одиннадцатого июня. Мама играет в ванной с крошкой Сью, и оттуда доносятся осколки смеха. Она как раз купила двух желтых уточек. Не успел загреметь дверной звонок, как отец уже бежит открывать. На пороге стоят два человека с абсолютно бесцветными лицами. Словно два вылинявших призрака.

– Мы производим вскрытие. Компания Бкркр, – бубнит один. Невнятно, я даже не могу разобрать. – Насколько нам известно, сегодня – дата Х Сюзанны Морриц. Это ваша дочь?

Отец тихо говорит:

– Она жива, – и смотрит на них дикими глазами. Захлопывает дверь. Я вижу в окно, как они семенят к своему черному «Аэрофорду». Один из них почему-то смеется. Твари.

Меня отводят в комнату и строго-настрого запрещают выходить. Но я не могу справиться с собой. Сердце барабанит по ребрам. Тревожно, слишком тревожно. Боже мой. Юркнув за дверь, крадусь к гостиной. Отец, мама и крошка Сью. Она сидит на диване и смотрит мультфильм про Микки-Мауса, родители же внимательно за ней следят. Все хорошо видно в щелку между дверью и косяком.

Милая моя Сью! Круглое личико с ямочками на розовых щеках. Белая блузка, юбка с узором из листьев. Я очень хорошо это помню, лучше, чем любой из моих дней рожденья. Ты болтаешь ножками. Микки-Маус играет на саксофоне, и это – последний кадр. Спустя мгновение случается страшное: твоя светловолосая головка легонько дергается вверх, ты вскидываешь ручками, оседаешь на бок, приоткрываешь рот и затихаешь. Я вижу в твоем ротике маленький блестящий язычок. В это невозможно поверить. Вспышка. Конец! Я в ужасе бегу обратно в комнату и слышу, как громко рыдает мама. А потом – прощание, на которое приходят всего три человека. Нет же, нет. Серое небо, густой снегопад. Музыка, похожая на реквием. Закрытый гробик. Кремация. Почему?

Свет взрезает мне веки, все вокруг меняется и преображается. Белое становится черным, правда – ложью, золото – камнем.

Так что есть Анализ?

Он дьявол? Бог, забирающий нас на небеса? Нелепая случайность или закономерность? Ты бросаешь игральный кубик и ждешь, прикусив язык, что выпадет нечто достойное…

Или это не так?

Я всегда был уверен, Анализ не просто предсказал дату Х, а именно убил крошку Сью. Да, черт возьми. Я видел собственными глазами то, о чем нам постоянно твердили в школе. Оказалось, что смерть – это иное, отличное от того, что мне представлялось ранее. Что случилось бы, если бы отец не сделал Анализ моей сестре? Осталась бы она жива? Или же ее смерть, которую связали с врожденным пороком сердца, пришла бы неожиданно и так же «раздавила» нас? Тогда я впервые подумал, что Анализ приносит лишь беды. Он начал вызывать у меня стойкое отвращение. Верно, его придумали какие-то ублюдки.

Как часто перед моими глазами возникал этот гробик, красивый, блестящий, полированный! Отец выгружает его из машины. Он судорожно вертится по сторонам, опасаясь, что кто-то его заметит. Но вокруг никого нет. Кроме меня, который стоит за окном и в ужасе зажимает рот, чтобы ненароком не закричать, не выдать себя. И вот июнь; я вижу Сью. Она беспомощно вскидывает ручками, падает на бочок и замирает. Эта картина бесчисленное число раз воскресала в моей памяти, заставляла просыпаться по ночам и бояться первых дней лета, когда отцветает сирень.

Все покатилось в тартарары. Отец перестал ходить на работу, много пил и в какой-то момент нас бросил. Мама сказала, он попал под аэромобиль, но я не верил. Много лет спустя я узнал, что он, вдребезги пьяный, оскорбил у ночного клуба почетного долгожителя, и ему выпустили кишки на асфальт. А может, то был просто слух. Впрочем, мне даже не хотелось об этом думать.

Я утешал маму, пытался радовать маленькими мелочами, дарил какие-то глупейшие открытки, приносил ромашки, сорванные с клумбы, но в последнее время она постоянно лежала в постели, безучастная ко всему миру. На ее тумбочке сгрудилась целая гора из таблеток. Бедная мама… У нее был пустой, абсолютно пустой взгляд. Как если бы человек был не больше чем кукла, простой манекен. Как же мне хотелось вернуть все – чтобы мама снова была со мной! Помню, я поклялся ей, что никогда не сделаю Анализ, она на мгновение ожила, едва заметно улыбнулась, и лицо ее снова окаменело.

Такое вот сучье лето. Однажды к нам заглянула соседка с острыми пытливыми глазками, а через месяц маму лишили родительских прав. Меня насильно отобрали от нее, уверяя, что это ненадолго, до выяснения обстоятельств. «Неделька, и ты вернешься домой», – сказал мне дядька в синей форме. Но я не вернулся ни через неделю, ни через месяц, ни через год. Меня отвезли в Самшир, в тот самый детский дом, о котором я слышал самые гадкие вещи. Так началась моя ссылка.

Самое страшное то, что я больше никогда не видел маму. Когда мне стукнуло двенадцать, ее подруга Ева, глухая негритянка, прислала письмо, в котором рассказала о том, что маму признали больной и принудительно поместили в спецлечебницу. Неизлечимая болезнь Рю, так сказали. Ева писала, что мама буквально задыхалась от бессилия в своей темной палате. И скоро ее не стало. Она оставила мне свои сбережения и аккуратную стопочку акварельных рисунков, среди которых половина оказалась моими детскими портретами, а половина – портретами Сью. Они были приложены к письму отдельной бандеролью, стянутой желтым скотчем.

Я перерыл местную библиотеку, чтобы выведать все про мифическую болезнь Рю. Как выяснилось, этот бич современности, названный по фамилии ученого Христиана Рю, уже давно захлестнул планету. Странно, что я ничего не знал о нем ранее. Он отнимал у человека один за другим все пять видов чувств: зрение, слух, вкус, обоняние, а затем и осязание. Больной переставал видеть, слышать и терял абсолютно все, а после становился как тыква, выращенная в теплице, – мыслящая, но без малейшей связи с окружающим миром. И вскоре человек умирал от убийственного одиночества.

Я проревел всю ночь. Пустота. Темная пустота. Тюльпан вздрагивает от сквозняка, и кувшин падает, разлетаясь на мириады осколков. Мне никогда не собрать их. «Твоей мамы больше нет». Что может быть страшнее, чем эти слова? Мир стал казаться еще враждебней, и это, конечно, было написано на моем лице.

Можно легко догадаться, что я ненавидел Самшир. Мне сразу вспоминаются мрачные квадратные корпуса, выглядывающие из-за двухметрового забора. В их подвалах царил столь сильный голод, что обитавшие там мыши с удовольствием ели отвалившуюся от стен штукатурку. Угрюмые охранники и воспитатели, которым наплевать на все и всех. Однажды мадам Аравия выставила меня на улицу в десятиградусный мороз в наказание за то, что я (дерзкий преступник!) умыкнул с прилавка столовой маковую булочку. Я тогда мучительно хотел есть, нас плохо кормили, и можно было с легкостью посчитать число ребрышек на моем исхудалом тельце. Потому я и не сдержался.

– Ах ты, маленький недоносок! – зашипела Аравия тем вечером. Омерзительная бородавка над ее верхней губой колыхалась как прилипший изюм.

Я запомнил Аравию крупной женщиной, чем-то напоминавшей неповоротливую медведицу (наверное, потому что все уверяли, будто она долгожительница). Ее коллеги не были столь высокого класса, они побаивались ее, искренне не понимая, почему она выбрала себе низкооплачиваемую профессию, ведь с неисчерпаемыми правами долгожителя можно было стать даже судьей в Верховном суде Эйорхола. Или же открыть ресторан, кофейню, казино. Жить в варварской роскоши. Наверное, они даже не догадывались, что Аравия получала истинное наслаждение от работы, а ее любовь к детям граничила с жестокостью.

Помню ее причуду: она держала в кладовке серую сиамскую кошку Жужу, которую выгуливала строго на поводке. Однажды я слышал одно миленькое хвастовство Аравии. Она говорила своим изумленным коллегам, что знает дату Х своей кошки, а еще сокрушалась, что та «бродяга» как по жизни, так и по классу. Оказывается, ярые поклонники Анализа умудрялись сделать его даже своим домашним животным. Откуда у Аравии было столько денег, знала лишь одна Жужа.

Смутные, неприятные воспоминания – они повсюду плетутся за мной. В нескольких километрах от нас торчали скелеты труб, а потому у самширского воздуха всегда был угольный «привкус». Зевнешь широко раскрытым ртом – и на зубах полдня будет скрипеть песок. И опять нас учили восхищаться Анализом, презирать старообрядцев и весь остальной мир. Нам без устали повторяли, что в иных странах поощряется детоубийство и даже содомия. Там ненавидят эйорхольцев и средь бела дня могут смачно плюнуть тебе в лицо, если узнают, что ты с острова. Вот только все дело в зависти, говорили нам. Этим людям не хватает силы духа, чтобы сделать Анализ. Они тратят жизни впустую. Бесхребетные черви…

Я помню, в Самшир приезжал известный гражданин класса «Д» и говорил о прелестях жизни после Анализа. Он удачно шутил и, безусловно, понравился многим. Этот человек рассказывал историю Эйорхола, и многие слушали его как зачарованные. «Все произошло самым естественным образом, – обаятельно улыбался он. – Чем старше становилось человечество, тем глубже корни науки прорастали в нашу жизнь».

Оглядываясь назад, я начинаю понимать, что любопытным детям можно внушить что угодно. Юным королям вдалбливают в головы, что они короли, юным рабам – что они рабы. А потом человек всю жизнь смотрит на мир сквозь призму своих иллюзий, воспринимая его именно таким, каким ему показали в детстве. Он готов умереть за эти ценности.

Оказывается, все произошло стихийно. Когда сделали первый Анализ, весь мир напряженно следил за молодым итальянцем Адриано Ли, который был работником книжного бутика. Трансляция его жизни шла в режиме реального времени. Это больше походило на очередное дешевое шоу, но Адриано Ли действительно умер через пятьдесят два дня, три часа и семь минут – согласно прогнозу научного оракула.

Это пробудило живейший интерес общественности, и вскоре скептическое отношение к Анализу сменилось шоком. Процедуру провели еще несколько раз, и абсолютно все результаты совпали с реальностью. Как и любую техническую новинку (причем столь изысканную!), ее приняли «на ура». «Сенсация», – писали газеты. «Что-то на одном уровне с теорией относительности Эйнштейна и созданием квантовых компьютеров», – отмечали самые видные представители науки.

Люди жаждали чуда, и вот это чудо случилось. У многих смельчаков возникло подспудное желание поддаться искушению, и всего за полгода Анализ стал модным по всему миру. Люди ехали на Эйорхол со всех уголков Земли. По своей популярности эта тема заслонила даже политические распри – настолько оказалась возбуждена нервная система человечества!

Секрет изобретателей был прост: Анализ делали совершенно бесплатно. Любой желающий мог приехать на остров и узнать свою дату Х. В те годы людьми двигало первобытное любопытство, сопряженное с самонадеянностью. Потрясенная планета не успела опомниться, как миллионы людей не побоялись узнать дату своей смерти. Именно тогда появилось осознание того, что человеку отмерено гораздо меньше, чем он думает.

Люди брали жизнь в свои руки и начинали действовать по велению сердца. Многие уезжали обратно, мчались туда, где всегда мечтали жить, к золотому солнцу Таиланда или к берегам Индии. Они становились инструкторами по дайвингу, художниками и путешественниками, открывали свои кофейни, писали музыку – в общем, бросали скучные офисные профессии и занимались любимым делом.

Скоро начались беспорядки, массовые миграции, похожие на броуновское движение молекул; кто-то даже назвал это вторым библейским переселением народов. Но многие навсегда остались на Эйорхоле – благо климат острова был мягок, море в те зимы пахло особенно – розами, а для жителей гарантировались умопомрачительные льготы. На острове строилось новое общество с новыми ценностями и моралью, стали образовываться вольные города, свободные коммуны и даже поселения агнцев. Некогда мононациональное, государство стало полинациональным благодаря гениальному Анализу.

За этим словом скрывалось нечто большее, чем просто медицинская процедура: его «миазмы» насквозь пропитали наши жизни. Выйдешь из дома – и окунешься в толпу бывших европейцев, азиатов, африканцев и смуглых латиносов. Спроси любого – они назовут Эйорхол идеальным государством, ибо ныне важен лишь драгоценный запас времени, от которого зависит объем твоих прав.

Нам часто говорили, что на острове исчезло понятие «нация». Русский самовар дружно соседствует с кровавой корридой, колумбийской пианолой и африканскими бубнами, английским целомудрием и китайскими драконами, загадкой Моны Лизы и французским поцелуем.

Сотни языков отжили свое, когда ввели единый государственный язык, который назвали «эйлит». Целый институт лингвистов работал над его созданием. В эйлите сплелись все ветви индоевропейской языковой семьи. Хоть он и взял лучшие «плоды» с каждой из них, утверждали, что он гораздо совершенней эсперанто, мертвого языка двадцатого века.

Через год его успешно тестировали в нескольких городках, а после стали преподавать повсеместно. Забавно, что при этом отменили изучение старых языков Эры Неведения. Грамматика и морфология эйлита действительно проста (однажды мне удалось сравнить его с французским и немецким). Словом, когда я родился, все вокруг говорили на чистейшем эйлите.