Седьмая невеста

Глава седьмая

На третий день своего пребывания во дворце киммериец, мрачный как туча на небосклоне в пасмурное утро, сидел в кресле возле низкого круглого столика и, попивая красное бритунское – по вкусу наиболее подходящее для нынешнего настроения, – внимал стенаниям Кумбара.

– Слушай, сайгад, – наконец произнес он, задумчиво глядя сквозь рубиновую муть в дно чаши. – Нет ли у тебя где-нибудь в Шеме или в Аргосе давнего врага, отравляющего жизнь твою и сон твой?

Столь витиеватые речи из уст варвара не приходилось еще слышать старому солдату. Удивленно выпятив нижнюю губу, он покачал головой и ответил:

– В Аргосе и Шеме нет.

– Может быть, в Аквилонии? Или в Зингаре?

– И там нет.

– А здесь, на дорогах Турана, не обижал ли тебя кто?

– Никто меня не обижал, – начал сердиться Кумбар. – Я и сам кого угодно обижу. А зачем ты спрашиваешь?

– Хочу убить твоего врага, – со вздохом пояснил Конан, – Ты сказал, что жизнь твоя в опасности – я готов тебе помочь. Но не мое это дело – вести дознание. Если б нужно было украсть что-либо для тебя, или сломать кому-либо шею, или… Я – воин! Пошли меня воевать, и тебе не придется сожалеть о том! А задавать вопросы и в каждом видеть убийцу – нет. Не могу.

Сия речь удивила сайгада еще больше. Он покосился на ива пустых сосуда, уныло стоящих на краю стола, откупорил следующий, отпил.

– Видишь ли, варвар, – глубокомысленно заявил Кумбар после нескольких мгновений молчания, – у меня нет знакомых драконов, змей и колдунов, которые покушались бы на мою жизнь… А то я б тебя, конечно, послал… Есть, правда, один… Гузсул, собака, но с ним я и сам справлюсь… Ты не привык думать? Тебе трудно размышлять? Хорошо. Поведай мне, что ты узнал за эти дни, и я буду думать и размышлять за тебя. Но я не умею другого – чувствовать. У меня и сомнений не возникало, что Алму удавил не евнух. Он же признался, я сам слышал! А ты – ты сразу понял: убийца не он. Вот что мне от тебя нужно! Твое чутье! И мне не по нраву казнить невиновного, поверь. А чтобы такого не случилось – ты должен мне помочь.

– Не могу, – упрямо качнул головой Конан.

– Можешь, – невозмутимо парировал сайгад. – Ты обещал. И я тебе верю.

– Прах и пепел! – взъярился варвар. Синие глаза его потемнели, кулаки сжались. – Не ходи на руках, когда есть ноги, и не запрягай осла в плуг – говорят наши старики, – ибо в том нет простого смысла! А ты запрягаешь в плуг даже не осла – льва! И при этом хочешь, чтоб он вспахал твое поле!

В гневе Конан смахнул со стола пустые сосуды, и они с печальным звоном отлетели в угол. Старый солдат, пряча улыбку, вызванную бесхитростным сравнением юного варвара себя со львом, допил остатки вина из бутыли и взял яблоко.

– На моем поле работают только львы, Конан, – мягко заметил он. – Потому-то мой маис выше и гуще остальных, да и зерна в нем будут покрупнее…

Он с хрустом надкусил яблоко, в упор посмотрел на варвара. Тот ответил ему тяжелым, сумрачным взглядом. Лишь сейчас он понял, как сумел сайгад занять почетное место во дворце, стать правой рукой Илдиза Туранского. Хитрый и умный шут! Все его слезы, стоны и суета – одно притворство! Вон как уставился – глаза в глаза, твердо, спокойно.

– И еще, Конан, – тихо добавил Кумбар, – Я никогда не забываю своих львов…

Губы его дрогнули в ласковой улыбке, но киммериец уже не верил ему. Усмехнувшись в ответ, он взял бутыль, крепкими белыми зубами вытянул из горлышка пробку и налил вина в свою роскошную чашу.

– Будь по-твоему, приятель, – медленно произнес варвар, и в голосе его чуткое ухо без труда уловило бы угрозу. – Я согласен бросить кости еще раз, но если ничего неполучится…

– Все получится, – отрезал Кумбар, вставая. – Ты и в самом деле лев, Конан. Настоящий лев. И ты поможешь мне.

Он резко повернулся и вышел из комнаты, оставив после себя тонкий запах дорогих благовоний. Конан ухмыльнулся, соображая. Да, этот сайгад был совсем не похож на того, прежнего.

Но, как ни странно, сей монолитно спокойный муж со стеклянными глазами понравился варвару больше – по крайней мере, он не стонет и не щебечет беспрестанно всякую чушь. Конан вспомнил их первую встречу в «Слезах бедняжки Манхи», фыркнул, вдруг развеселившись, и окончательно утешился.

А теперь надо кликнуть Физу – уже вечер, и нынче ее очередь согревать постель временно одинокого варвара… Конан закинул голову, разметав по спинке кресла свои длинные черные волосы, и расхохотался.

Сайгад, которому давно надоело изображать перед варваром слезливого старикашку, выйдя из его комнаты, облегченно вздохнул. Жизнь во дворце – такая пышная, такая скучная и такая нелегкая – просто вынудила его, солдата, нацепить на себя маску; к ней он привык настолько, что даже наедине с самим собой вел ту же игру, и в конце концов маска стала его лицом, а истинное…

Куда же подевалось истинное лицо Кумбара? Об этом он ничего не знал. Редкие движения души иной раз обнажали суть, но всегда так неожиданно, что сайгад не успевал уловить ее. Он не жалел о том. Кому нужна была во дворце его суть? Илдизу? Челяди? Нет. Иначе разве стал бы он дурить их из года в год… Вот только Конан… Этот варвар понравился ему сразу. Давно не приходилось ему видеть таких жестких, упрямых и в то же время чистых парней. Жаль, что он по привычке сыграл свою роль и перед ним.

Шагая по длинному коридору второго этажа, Кумбар думал о последнем разговоре с киммерийцем. Он понял – сайгад сразу почувствовал это – его суть, увидел его истинное лицо. Но, кажется, не совсем верно: Кумбар все же не столь холоден и бесчувствен, как это могло показаться парню. А впрочем, пусть лучше он считает его каменной статуей, чем глупцом и плаксой…

Не глядя под ноги, сайгад перескочил две ступеньки, завершающие коридор; поворачивая на лестницу, один марш которой был покрыт розовым ковром, а второй светло-красным, он столкнулся с Бандурином. Бесцветные маленькие глазки скопца были пусты; бездумно скользнули они по лицу Кумбара – на миг он увидел в них свое отражение, – но ни тени мысли не проявилось в белесой мути. Словно оживший мертвец, проплыл евнух мимо старого солдата. Сайгад остановился и какое-то время смотрел вслед несчастному.

Короткий укол в сердце возвестил о том, что совесть Кумбара еще не отошла в мир Серых Равнин, а, будучи смертельно больной, все же пока дышала. Он дернулся всем телом от внезапного озноба, помянул проклятого Нергала, застившего глаза, но тут же и оправился. Покачивая головой, сайгад спустился вниз и вышел в сад. Здесь его уже ждал десятник императорской стражи.

Новый день выдался тихим, нежарким. Ровно, в не спешном ритме тянулось время, уставшее от бешеных скачек по миру. Казалось, жизнь замедлила свой ход, но – словно перед разбегом.

Конан нашел Динию в императорском саду. Там, под абрикосовым деревом, она сидела на мягкой шелковистой траве, тоскливо глядя в голубое небо. Оранжевый диск, уже готовый к закату, потускнел, и на него можно было смотреть – не больше нескольких мгновений. Конан легко опустился на траву рядом с девушкой и с улыбкой заглянул ей в лицо.

– Конан!

Диния ласково тронула тонкими, но сильными пальцами его огромную длань, улыбнулась в ответ.

– Я думала, ты не придешь нынче…

– Я пришел, моя красавица. И, клянусь Кромом, ты не пожалеешь об этом.

– Я не пожалею…

Диния приникла к мощной горячей груди и так застыла, слушая биенье его сердца. Она не ждала сегодня своего возлюбленного – невесты Илдиза делили с ним его ложе, по одной каждую ночь. Играя им на лютне легкие и светлые мелодии, девушка с болью в душе слушала бесконечные беседы о киммерийце. Ее не стеснялись: она была чужой, и – для них она была мальчиком, нищим мальчиком, коего во дворце держат из милости. А ее лютня…

Ни одна из императорских невест ничего не понимала в музыке; только Алма слушала с неподдельным интересом и искренним наслаждением, уважая ее искусство, восхищаясь ее тонкими быстрыми руками. Теперь Алмы нет, и слушать музыку некому. Ах, Диния давно ушла бы из дворца, из Аграпура, ушла бы далеко-далеко, туда, где ее лютня будет считаться не менее почетным инструментом, чем шило сапожника или топор плотника, ушла бы, но – здесь Конан.

– Ты еще здесь? – насмешливый голос варвара вернул ее на землю. – О чем ты так задумалась?

– О тебе. – Она сказала почти полную правду.

– И что же ты думала обо мне?

– Скажи, любимый… Кумбар знает, что… невесты при ходят к тебе ночью?

Ей показалось, что горячая грудь его вдруг стала холодной, будто камень после долгой северной ночи. Однако он даже не пошевелился.

– А тебе это откуда известно? – Его голос был так же холоден.

– Ты забыл… Я каждый день развлекаю их своей игрой.

– Кром… Всю жизнь мечтал найти немую красавицу и на ней жениться… Языки у женщин длиннее хвоста Сета! А ты? Не вздумала ли ты ревновать?

– Что ты! – Диния испугалась. – Что ты, Конан… Я же знаю… Кто я тебе? Так, одна из многих…

– Одна из лучших… – проворчал киммериец. Голос его тем не менее слегка потеплел. – Да, Кумбар знает. Здесь такие странные законы… Невестой императора должна быть непременно девственница, но брачное ложе занимает уже женщина, и в том заслуга не Илдиза…

– А чья? – удивилась Диния.

– На сей раз – моя, – нехотя пояснил варвар. – А вообще этим занимаются ребята из личной охраны владыки. Но Кумбар с ними договорился…

– О-о-о, Конан… Это ужасно…

– Почему? – Он пожал плечами. – Если у Илдиза на это не хватает сил – кто-то обязан ему помочь… Девушки только рады. Можешь себе представить, что ждет их дальше? Кроме евнуха да престарелого супруга им уже не видать мужчин… Потом дети – и все. Лет через двадцать бедняжкам будет нечего вспомнить, кроме той, первой ночи…

– С тобой?

– Со мной. А чем я хуже Илдиза? Довольный своей шуткой, Конан тихо рассмеялся.

– Ты лучше, – не приняла его тона Диния. – Ты лучше всех, любимый…

Она положила руки ему на плечи, заглянула в темные синие глаза. Но любви, коей жаждала, не увидела там. Конан смотрел легко, беспечно, не думая вовсе о любви, но с удовольствием рассматривая нежную, почти прозрачную кожу девушки, голубоватые вены на висках, вьющиеся пряди белокурых густых волос… Только раны на сердце не дано увидеть ему…

– О!

Диния отшатнулась вдруг. Гримаса отвращения исказила ее прелестные черты.

– Зуб Нергала!

Киммериец с удивлением проследил за ее взглядом и на морщинистой коричневой коре дерева заметил маленького желтого жучка с черными поперечными полосками. Он хотел было сощелкнуть его, дабы успокоить девушку, и не успел – Диния быстро смахнула насекомое на траву и ловко придавила его торцом своей лютни.

– Все! – Она торжествующе посмотрела на варвара и, кажется, готова была даже поклониться, словно только что закончила играть.

– Он ядовит? – поинтересовался Конан, ложась на спину и прикрывая веки.

– Да! Это самый настоящий Зуб Нергала! Я видела таких жуков в Аквилонии. После его укуса тело начинает гореть будто в огне, и так продолжается несколько дней… А потом – потом наступает смерть… Но человек уже ничего не чувствует… Откуда он взялся в императорском саду?

– Нергал знает… – лениво пробормотал варвар. – Сыграй-ка лучше что-нибудь веселое…

– Здесь?

– Можно и здесь.

– Садовник услышит… Меня могут прогнать из дворца…

– Тогда пойдем к тебе.

Конан открыл глаза, с улыбкой посмотрел на порозовевшую Динию.

– Пойдем к тебе, – повторил он. – До ночи еще есть время…

Кумбар мрачно стоял над распростертым на полу телом Баксуд-Маланы. С кинжала, зажатого в его руке, медленно капала кровь, тут же впитываясь в толстый багровый ковер. На свинячьей физиономии сайгада ясно было написано отчаяние.

Стражник, охранявший половину невест, побежал за Конаном, скуля от ужаса: он уснул на посту, и сайгад раз будил его несколько мгновений назад яростным пинком в бок. Теперь парня ждала незавидная участь, но Баксуд-Малане это уже не могло помочь.

В ее широко раскрытых глазах Кумбар прочитал удивление, которое, вероятно, пришло на смену радости – на губах девушки застыла улыбка, чуть робкая, ласковая; подол длинного белого платья разметался по ковру; рукав, как и грудь, был обагрен кровью. Она шла к Конану – в этом старый солдат не сомневался. Но кто – кто? – мог ждать ее с кинжалом в руке в коридоре дворца, с обеих сторон замкнутом стражниками? Стражниками… Кумбар с горе чью посмотрел в самый конец коридора, где и сейчас еще спал один из них. Он даже не проснулся от вопля своего приятеля! Тьфу!

Наконец из-за угла выскочил полуголый Конан – сайгаду показалось, что его не было вечность, – подлетел к трупу девушки, опустился на одно колено. Кумбар вздрогнул от короткого негромкого рыка, что вырвался из глотки варвара: столько боли и ярости услышал он в нем, столько первобытной силы, способной смести на своем пути все лишнее, все ненужное, что ледяная волна страха окатила старого солдата.

Не окажется ли ненужным и лишним он? С огромным полудиким киммерийцем вряд ли смог бы сразиться хоть один воин из войска Илдиза Туранского. Раздраженный сим неприятным чувством, которое, конечно, было навеяно затишьем ночи и смертью девушки, сайгад отворотил взгляд от Конана и вновь посмотрел на спящего вдали охранника. Его охватило вдруг горячее желание подойти к этому храпящему во всю глотку недоумку и дать ему хорошего пинка – такого, чтоб кубарем скатился с лестницы и проснулся наконец! Сайгад заскрипел зубами в ярости, и тут варвар поднял голову.

Взгляд его темно-фиолетовых глаз был страшен. «Зверь, – подумал Кумбар восхищенно, – настоящий зверь…» Налитые силой мускулы юного гиганта перекатывались под бронзовой кожей; спутанные черные волосы покойно лежали на широких плечах, готовые вновь взметнуться крылом ветра при первом же движении киммерийца; искаженное гневом лицо с грубыми, но правильными чертами сейчас было пре красно.

Несмотря на трагические обстоятельства, сайгад залюбовался великолепной фигурой парня – сильной и гибкой, достойной резца ваятеля… «В Аграпуре нет таких ваятелей, – промелькнуло в голове Кумбара. – Все глупцы и бездари… Понатыкали везде толстого бородатого Эрлика, а в глазах его ничего – пустота, как у бедолаги Бандурина…»

– Я сделал все, как ты сказал, – заторопился сайгад, отвечая на взгляд варвара. – Поставил в коридоре двух охранников. Но эти деревенские козлы… Они его проспали!

Конан медленно поднялся. Ярость, полыхавшая в его глазах, погасла – будто бы на огонь ее плеснули воды, – но еще тлела желтой кошачьей искоркой в глубине зрачков; на миг он прикрыл ее длинными густыми ресницами, а когда вновь посмотрел на старого солдата, взор его был уже холоден и отстранен. Кумбар насторожился.

– Ты знаешь, кто это сделал? Ты знаешь, Конан? – с тревогой и надеждой вопросил он.

– Мне надо подумать… – медленно произнес варвар, глядя сквозь сайгада куда-то в конец коридора.

«Что там? Стражник?» Кумбар отодвинул свое большое тело с дороги конанова взгляда, посмотрел в том же направлении. В самом деле, там спокойно продолжал почивать стражник, и храп его доносился сюда скрипом несмазанного колеса. «Тьфу! Чтоб тебя к Нергалу…» Сайгад погрозил огромным кулаком в сторону груды бесчувственного мяса, облаченного в железные доспехи, а киммериец уже направлялся туда, неспешным шагом, чуть вразвалочку. Но только успел Кумбар злорадно ухмыльнуться, представляя себе веселящую сердце картину трепки нерадивого охранника, как тут же удивленно поднял белесые брови: варвар переступил через тушу, закрывавшую собой проход к лестнице, и скрылся за поворотом. В следующее мгновение на стене мелькнула его тень, потом и она пропала.

Старый солдат хмыкнул, пытаясь сообразить, что же все-таки надо Конану; знаком велел дрожащему от страха первому стражнику убрать тело девушки. Бросив последний короткий взгляд на несчастную Баксуд-Малану, сайгад вздохнул и поспешил вслед за киммерийцем, по пути бормоча сквозь зубы ругательства и проклятья богам и чувствуя, как с каждым бранным словом освобождается и успокаивается душа. Боги спали и ничего не слышали.

На улицах и в переулках Аграпура властвовала тьма – младшая и любимая сестра ночи, и пустота – их родная тетка. Луна, вялая, бледно-зеленая, словно только что оправившаяся после болезни, заняла свое место на черном без звездном ковре, но светила едва-едва, так что казалось – дунешь легонько в небо, и она погаснет.

Вглядываясь во мрак, сайгад семенил по самой середине широкой улицы, вымощенной круглым булыжником. Конан шагал уже далеко впереди, и Кумбар с трудом различал маячившую в конце длинного ряда домов черную точку его фигуры.

Сначала он подумал, что варвар направляется в «Маленькую плутовку», но потом тот свернул за два поворота до этой таверны, и сайгад припустил быстрее – стоило Конану на миг лишь исчезнуть из поля зрения, и он его уже не найдет. Но, как не спешил старый солдат, киммерийца он все же потерял.

Учитывая то, что в Аграпуре существовало не менее сотни всякого рода кабаков и таверн – дорогих и дешевых, с громкими красивыми названиями и без названий вовсе, центральных и окраинных, – сайгаду ничего не оставалось Делать, как только вернуться во дворец и по горячим следам продолжить расследование страшных преступлений, он и поступил.

В глубине души Кумбар не сомневался, что расследовать такое запутанное дело ему не под силу. И Конану – в этом, несмотря на его последние слова у тела Баксуд-Маланы, он уже тоже не сомневался, – не под силу. Ни сам он, ни юный варвар не обладали достаточной для такого сложного занятия смекалкой и ловкостью. Был бы Мишрак – хитрая лиса – может быть, Баксуд-Малана и осталась бы жива.

На сем соображении Кумбару вдруг стало стыдно, что являлось еще одним доказательством того, что совесть его хотя и была на последнем издыхании, но пока не умерла. Киммериец предупреждал его: в охрану на половину невест надо ставить не менее десятка солдат – лучших солдат. Кумбар же счел, что и двух будет вполне достаточно, и – послал деревенских увальней, тупых и ленивых, и лучшего способа проворонить убийцу нельзя было найти. Будь он на месте Конана, несомненно усмотрел бы в таких действиях злой умысел…

Фонари императорского сада сайгад заметил издалека – оазисом тихого ласкового света виделись они в ночной неприветливой тьме. Он подмигнул им как старым друзьям и заспешил к воротам. Треск огня в треноге, ложе, устланное мягкими подушками, бутыль доброго вина на столике – что может быть милее в такую страшную ночь…

Губы Кумбара расползлись в невольной улыбке; он прибавил шаг, предвкушая славный одинокий ужин в уют ной своей комнатушке, и забыл о всех печальных событиях. В конце концов, почему бы и не вызвать Мишрака? Не по такому уж важному делу отбыл он из Аграпура… А искать преступника – его прямая обязанность. Кумбар к темной стороне жизни дворца вообще отношения никогда не имел…

Обругав стражу на воротах за медлительность, он быстро пошел к ступеням дворца. Луна стояла высоко в небе, даря земле ленивый свой свет, от коего тени деревьев казались широкими и длинными, а собственная тень Кумбара толстой и короткой. Фыркнув, он плюнул в нее, но промахнулся; не сбавляя шаг, обернулся и плюнул еще раз – и теперь попал.

Окрыленный победой, которую почел за знак богов и обещание удачи, сайгад на миг остановился – чтобы вдохнуть свежий ночной воздух, пропитанный нежными, еле уловимыми ароматами сада, – но только снова двинулся вперед, к матово блестевшим под луной ступеням дворца, как тихий шорох за спиной заставил его настороженно замереть. Опытный вояка, он умел различать звуки: то было движение живого существа, а не травы или листьев.

Сердце старого солдата радостно застучало – всего пару вздохов, и убийца будет в его руках! Он подобрался, изготовясь к прыжку назад, чуткие уши его поймали чье-то дыхание… Ноги Кумбара оторвались от земли и – в тот же момент на голову его обрушилось небо, а может, луна… Сноп искр разлетелся перед его глазами. Потом вдруг стало со всем темно – как видно, упала все же луна, – а потом и ничего не стало. Сайгад кулем повалился на землю, под персиковое дерево, и там уже лег спокойно и недвижимо.

В маленьком кабачке без названия на окраине Аграпура Конан топил печаль свою в вине. Он взял полдюжины бутылей дешевого красного – редкой кислятины и занял угловой столик, откуда хорошо виден был вход, а также весь зал, кривоватый, квадрат с земляным полом, в глубоких трещинах которого произрастали даже длинные узкие травы. Грязь здесь была неимоверная.

Казалось, хозяин нарочно расстарался загадить весь пол, стены, потолок и столы для привлечения наиболее гнусной публики. Так и выходило: жулики, бродяги, нищие, бандита и девицы не самого пристойного поведения отдыхали тут после нелегкого трудового дня, а то и подыскивали новых клиентов. И если в светлое время иногда забредали сюда случайные прохожие, выпивали кружку-другую пива и торопились выйти на свежий воздух, обещая себе в будущем обходить стороной этот грязный кабак, то ночью здесь гулял весь окрестный сброд.

Привычный ко всему варвар находил сие заведение отвратительным, но одно преимущество все же было, оно и влекло его порой сюда: никто не знал тут Конана-киммерийца, никто не подходил к нему, то ли опасаясь его внушительных размеров и разбойничьей стати, то ли просто не признавая в нем своего, и никто ни о чем не просил. Хозяин – кривоногий коротышка со сломанным сизым носом и быстрыми колючими глазками – уже узнавал его в лицо, кланялся подобострастно и тоже особенно не докучал.

Выпив в одиночестве две-три бутыли вина или кувшин пива, Конан удалялся, умиротворенный и готовый продол жать вечер, но уже в знакомой компании и в знакомом, более приличном кабаке типа «Маленькой плутовки». Он и сейчас пришел сюда за этим – за одиночеством. Но не то, простое одиночество – когда можно уйти от всех, запереться в комнате – требовалось иногда юному варвару. Он жаждал иного: погрузиться в нехитрые мысли свои и мечты среди людей, которые не станут заглядывать в глаза, словно потеряли в них золотой, не спросят, не скажут, не заденут рукавом… В казарме ему никогда не удавалось остаться одному: кто-то непременно вторгался в запретную зону личного, неприкосновенного.

К счастью, желание такого одиночества обуревало Конана весьма и весьма редко – раз или два за все его пребывание в Аграпуре. Косые, уродливые, чумазые, тупые и пьяные рожи здешних завсегдатаев не приводили его, конечно, в ужас или негодование: видел и не таких; но и наслаждения от созерцания их получать не мог. Зато он умел их не замечать вовсе. Шум, гам, визг и звон разбитой посуды – привычная музыка – никак не тревожили его мыслей. А сейчас тем более. Ему было о чем подумать в эту ночь. Алма, Хализа, Баксуд-Малана… Они только начали жить…

В груди варвара вновь заклокотала, забурлила горячая ярость; он сжал в ладони кривобокую глиняную кружку, только представив себе, что сжимает горло убийцы, а когда она треснула, рассыпаясь, и по руке заструилось холодное красное вино словно кровь, свет померк в его глазах. Тайна перестала быть тайной, суть ее открылась в одно краткое мгновение, и мысль Конана, дрогнув, перенеслась вдруг в бездну чужих, неведомых миров. Там, в гнетущей пустоте, ощутил он явно тот мрак, в коем пребывала до сих пор душа убийцы… Конан содрогнулся. Все его прежние подозрения оказались верны как ни желал он, чтобы было иначе. Дитя ужаса, порождение Нергала всеми корнями проросло во дворце, и теперь, установив имя, оставалось только уничтожить плоть… Алма, Хализа, Баксуд-Малана…

Киммериец скрипнул зубами в бессильной ярости. Как мог он не понять этого раньше, как мог не поверить своим догадкам? Раздави он сию гнусную тварь пару дней назад или даже вчера, и тогда, может быть, хоть Баксуд-Малана осталась жива… Алма, Хализа, Баксуд-Малана… Кого этот демон в человеческом обличье наметил своей следующей жертвой?

Конан открыл новую бутыль и припал губами к узкому горлышку. Вино – щедрый дар богов людям – и сейчас сотворило доброе дело: с каждым глотком угасал бушующий в груди варвара огонь, прояснялись мысли, холодела кровь. Зло ухмыльнувшись, он швырнул опустошенный сосуд на пол и знаком приказал хозяину принести еще две бутыли. Алма, Хализа, Баксуд-Малана… Перед глазами его проплывали их нежные милые лица, в ушах звучали звон кие голоса…

Конан готов был признать свою вину – убийца все время находился рядом с ним, но свободный и безнаказанный, – и готов был эту вину искупить кровью, разумеется, не своей. Меч его давно не покидал ножен, так что для него работа будет только в радость… Для него – да, в себе же Конан не был так уверен. Прежде ему не приходилось обагрять рук кровью друга, пусть даже коварного и бесчеловечного… Алма, Хализа, Баксуд-Малана… Киммериец еще раз и еще упрямо повторял про себя эти имена, желая вновь поднять в груди волну благородной ярости, которая поможет ему унять сомнения и позволит мечу без колебаний свершить правосудие, но – дрожь, охватившая все тело в момент открытия имени преступника, не проходила. Конан вытер рукавом взмокший лоб, тяжело поднялся и пошел к выходу. Он должен это сделать, должен… Алма, Хализа, Баксуд-Малана…