Саракш: Кольцо ненависти

Глава 6 ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ

Рейсовый «призрак», доставивший Максима, материализовался в одном из внутренних ангаров орбитальной платформы. До завершающего прыжка малой Д-капсулы оставалось чуть менее часа. И Максим просто смотрел на белый диск Саракша, занимавший почти всю переднюю обзорную полусферу.

Киберпилот запрограммирован с учетом границ опасной зоны, подумал Мак, и в этот раз, надеюсь, меня не встретят зенитные ракеты, все еще таящиеся под опаленными атомным огнем и изувеченными радиацией деревьями железного леса и все еще готовые выполнить свое смертоносное предназначение. «Метеоритной атаки в атмосфере» не будет, а будет мягкая посадка в заданном районе, где меня уже ждут, короткий перелет в столицу на вертолете, присланном Странником, и — здравствуй, Саракш, давно не виделись.

Да, давно. Год — это срок, и немалый, особенно если у тебя за плечами всего-то чуть больше двадцати прожитых лет (даже если дни, проведенные на Саракше, считать один за два, а то и за три). Но этот год прошел, и теперь он, Максим Каммерер, возвращается домой. Домой? Странно звучит… Мой дом — Земля, или все-таки… Саракш? Вспомнит ли меня Рада…

…На Землю Максим отправился по приказу Сикорски. Вскоре после разгрома островного десанта Рудольф жестко и без обиняков заявил: «Собирайся на Землю, Мак, — и добавил, заметив, что Максим хочет что-то сказать. — Никакие возражения не принимаются. Ты давно уже не вольный стрелок ГСП, Каммерер, ты теперь по роду работы сотрудник Галактической безопасности, так что будь любезен выполнять все мои распоряжения. А Саракш от тебя не убежит: ты вернешься. Я наблюдал за тобой все эти месяцы и пришел к выводу, что тебе необходима хотя бы базовая прогрессорская подготовка, а то ты и впрямь устроишь здесь что-нибудь вроде Барканской резни. Неподготовленность, Максим, — тон голоса Странника неуловимо смягчился, — штука страшная, последствия могут быть очень тяжелыми и для тебя самого, и для других. Пройдешь ускоренные курсы — это займет год, не более, — и вернешься обратно во всеоружии. Так нужно, Максим. Вопросы?»

Вопросов у Мака не было. Точнее, был у него один вопрос — можно ли ему взять с собой на Землю Раду? — но что-то его остановило. Максим не стал его задавать. С Радой отношения были несколько неясными после пандейской истории, и он это чувствовал. Но ему хватило слов Рады — «Я буду ждать тебя» — и ее прощальной улыбки.

Год на Земле пролетел для Максима быстро. Он учился агрессивно, словно искал в науках ответы на какие-то свои вопросы.

Впрочем, вся их группа в двадцать два человека, все юноши и девушки, учились в темпе и упорстве Максима.

И еще Мак поймал себя на том, что родная планета, где он родился и вырос, словно отдалилась от него, не стала чужой, скорее — непривычной. Саракш обжег Каммерера, сильно обжег, и теперь Максим чувствовал себя неуютно в благополучном мире Земли, где никто не носил оружия и смерть не приходила в каждый дом. «Синдром войны, — объяснил ему преподаватель психотренинга, с которым Мак осторожно поделился своими ощущениями. — Во все времена солдаты, вернувшиеся из районов вооруженных конфликтов, — например, во время войны на Окраинах, — чувствовали себя примерно так же. Это пройдет — со временем».

Не верить специалисту Максим оснований не имел, но пока что ощущение некоей чужеродности оставалось, и ему вдруг захотелось поскорее вернуться на Саракш, где он был, как это ни парадоксально звучит, своим.

Это желание обострилось у него после краткой встречи с Дженни, его первой и еще полудетской любовью. Девушка ему обрадовалась, но разговор у них не получился: на все ее вопросы Максим отвечал односложно, как будто каждое слово давалось ему с большим трудом, а рассказ Дженни о себе самой прошел мимо его сознания — он так и не запомнил, где и кем она работает, и кто ее спутник жизни, и есть ли таковой вообще. Они расстались недовольные друг другом, твердо зная, что больше уже не встретятся — зачем?

И мать, первое время радостно хлопотавшая вокруг сына, вернувшегося целым и невредимым из далекою далека, вскоре почувствовала его настрой. «Опаленный ты какой-то, Максик», — обронила она, спустя несколько месяцев. И осеклась: уж очень не вязалось это детское имя с обликом парня, глаза которого видели огонь, кровь и смерть. И с тех пор оставила попытки познакомить его с какой-нибудь хорошей девушкой: поняла, что это лекарство не поможет.

А Максим вспоминал Раду. Она снилась ему во сне, и он считал дни, оставшиеся до возвращения на Саракш. Но однажды ему приснилась Итана, и Максим проснулся в поту, сдерживая бешено бьющееся сердце, и долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к шороху листвы за окнами и пытаясь сообразить, где он. Так и не разобравшись, он заставил себя заснуть (следующий день, как и все другие дни на курсах, обещал быть насыщенным напряженной учебой), облегчив душу привычным «массаракш».

Год прошел. «Вы словно офицер ускоренного выпуска военного времени, — пошутил руководитель курсов после выпускных экзаменов. — Были когда-то такие, во время больших войн». Во время войн, подумал Каммерер, а разве сейчас у нас война? Но вслух он не сказал ничего, кроме традиционных слов благодарности учителям за полученные знания.

…Белый диск Саракша поглотил все, не оставив и следа от первозданной черноты открытого космоса. «Здравствуй, обитаемый остров, — прошептал Максим, вглядываясь в густой облачный покров планетарной атмосферы, непроницаемой для солнечного света. — Я вернулся…»

— Два года, — Сикорски посмотрел в окно, где над кронами деревьев, казавшимися в сумерках застывшими темными волнами, причудливыми созвездиями горели огни столицы. — Два года, — повторил он.

Да, два года, подумал Максим, два года прошло с тех пор, как я, Максим Каммерер, разорвал сердце дракона: взорвал Центр, откуда излучение через башни транслировалось на всю страну. Сердце дракона… Красивая метафора — ее придумал Вепрь, и Маку Симу образца двухлетней давности нравилась эта метафора. Вот только за эти два года произошло слишком много всякого разного, и наивного драконоборца Мака Сима больше нет. Сердца дракона тоже нет, но капли драконьей крови, разбрызганные взрывом термической бомбы по всей бывшей стране Неизвестных Отцов, проросли ядовитыми цветами. Надо же, мысленно усмехнулся он, у меня прорезалась склонность к поэтике: «на брызгах ядовитой крови взошли дурманные цветы». Может, податься мне в литераторы, если уж прогрессор из меня никакой? Нет, не то чтобы совсем никакой — кое-чему меня научили, а кое до чего я и сам дошел, — но… Я полагал, что через два года вся страна изменится неузнаваемо и что нам останется только подправлять процесс, идущий в нужном направлении, а получилось… Процесс-то идет, только что это за процесс, и в каком он идет направлении?

Он тоже посмотрел в окно. Вечерняя столица переливалась морем огней — вывески ночных клубов, роскошных ресторанов и магазинов и реклама, реклама, реклама. Бегущие строки, танцующие строки, строки, извивающиеся червяками, — они залили улицы столицы, когда-то темные и унылые, потоками света; они выгнали дымную тьму с улиц и площадей и загнали ее… Куда? И Максиму вдруг показалось, что темнота, жившая на улицах, спряталась туда, где ее никто и никогда не будет искать — в души людей, суетившихся в ярком свете рекламных панно и подстегиваемых неуемной жаждой удовольствий: удовольствий здесь и сейчас, нам, а не грядущим поколениям, удовольствий острых и терпких, соленых и сладких, на любой вкус. И на любой кошелек — а как же иначе?

Да, что ни говори, жить — если под этим словом понимать простейший комплекс «есть, спать, развлекаться» — стало легче. В столице, да и в других городах, полно всяких лавочек, кафе, магазинов, развлекательных центров; общественные автобусы вытеснены множеством элегантных машин, сходящих с конвейеров военных заводов вместо танков; строятся новые дома, и люди одеваются ярче, и зарабатывать они стали больше, и есть им, на что потратить заработанные деньги — поток туристов в Пандею вырос в несколько раз. Однако за всем этим внешним великолепием, сконцентрированным к тому же по большей части только в столице, происходит что-то не совсем понятное (во всяком случае, ему, Максиму), и эта непонятность тревожит.

Экономика в руках «доказавших свою состоятельность»; они готовы финансировать что угодно, но при одном маленьком условии: прибыль должна быть большой и быстрой. И потому расчистка ржавых лесов за Голубой Змеей идет черепашьими темпами, не говоря уже о дезактивации зараженных территорий. Если бы не пленные островитяне, там вообще бы все замерло: не слишком много находится желающих лезть на минные поля под боевые автоматы даже за большие деньги, которые к тому же не особо охотно платят — какой навар с таких вложений? А «доказавшие состоятельность» упорно рвутся к власти, сращиваясь с окостеневшим в своей непробиваемости чиновничьим аппаратом и с покрывшимися лаком респектабельности главарями криминальных кланов. За ключевые государственные посты идет звериная драка, в которой все средства хороши: если не удалось обойти конкурента набором (или покупкой) голосов избирателей или подорвать его реноме публикацией фото, где оный конкурент, добропорядочный семьянин, запечатлен в голом виде в компании голых девиц в процессе учинения коллективного непотребства, соперника можно взорвать вместе с его роскошной новенькой машиной или попросту пристрелить. Из капель драконьей крови не цветы выросли — из них вывелось множество гаденышей калибром помельче, но тоже так и норовящих занять вакантный драконий трон. И если бы не Сикорски, который зачастую действовал методами, смущавшими Максима, и не вторжение айкров, сплотившее страну и народ реальной внешней угрозой, явление нового дракона случилось бы еще полгода назад. Люди — настоящие люди, вроде Аллу Зефа, Дэка Потту или Тика Феску, есть, но их мало, слишком мало, и смотрятся они белыми воронами в галдящей серой стае, готовой заклевать их при первой возможности. Да, что-то идет не так, сказал себе Максим, но что именно?

Он вспомнил визит инспектора-координатора КОМКОНа, побывавшего на Саракше месяц назад. Они — Максим, Рудольф и координатор — долго сидели втроем в этом самом кабинете, в кабинете Сикорски, и обсуждали ситуацию, сложившуюся на планете. Внешнее положение Республики беспокойства не вызывало: Островная Империя притихла, хонтийцы тоже поджали хвост (особенно после того, как контрразведка Странника нещадно проредила их агентуру), а отношения с Пандеей не оставляли желать лучшего: кёниг (и кёнигин) Энгу неукоснительно соблюдали договор, подписанный у развалин Гааг-До. Дикий Юг не подавал признаков жизни, и поэтому обсуждалась в основном внутренняя ситуация в бывшей стране Неизвестных Отцов, и по данному вопросу к единому мнению прийти не удалось.

«Не надо драматизировать, — сказал инспектор КОМКОНа, выслушав соображения Сикорски, доказывавшего, что ситуация выходит из-под контроля и что дело может дойти до гражданской войны, инициированной, с одной стороны, представителями промышленно-финансовых кругов, владеющих деньгами, а с другой — военно-чиновничьей кастой, цепко держащей власть. — То, что происходит на Саракше, не выходит за рамки базисной теории эволюции социума. Буржуазно-демократическая республика — это необходимый этап, в ее недрах постепенно взращиваются элементы социализма. Историческое развитие — процесс длительный, вам ли этого не знать? А вот когда они, эти элементы…» «Пока эти элементы созреют, — перебил его Странник, — здесь может начаться кровавая вакханалия, в результате которой в стране установится фашистская диктатура. А фашистская диктатура любого типа — тут уже не важно, кто возьмет верх, олигархисты или администраты, итог один и тот же, — это война, война ядерная, и уже не континентальная, а глобальная, благо противник имеется. Вам ли этого не знать?» — добавил он ядовито, повторяя слова инспектора. «И что же вы предлагаете?» — спросил тот. «Я предлагаю нестандартные меры, — отрезал Странник. — Саракш — не Земля, тут своя специфика: я понял это, пробыв здесь семь лет». «Мне кажется, — заметил координатор, — что вы за эти семь лет немного устали, Рудольф. Не хотите ли вы отдохнуть на Земле месяц-другой? Или, скажем, полгода-год?» «Нет, не хочу, — спокойно ответил Странник, хотя Максим видел по блеску его зеленых глаз, что Сикорски близок к бешенству. — И еще я не хочу, чтобы весь наш многолетний труд на этой планете пошел насмарку: если на Саракше снова поднимутся ядерные грибы, нам останется только улетать отсюда и наблюдать с орбиты, как планета догорает в атомном огне. А зачем тогда вообще мы сюда прилетели? Я понимаю, — продолжал он, прожаривая инспектора взглядом, — что вам из вашего благополучного далекого далека мои опасения кажутся безосновательными и не вписывающимися в базисную теорию развития социума. Предлагаю сделать следующее: через месяц мы подготовим вам математическую модель вероятностного развития ситуации на Саракше. У меня в институте есть и необходимые машины, и толковые специалисты, — он посмотрел на Максима, — и сам объект моделирования у нас прямо под рукой. Мы учтем все коэффициенты, причем примем самые благоприятные их значения. И тогда…»

К некоторому удивлению Максима, представитель КОМКОНа согласился почти сразу. Похоже, он знал Сикорски достаточно давно, также давно устал выдерживать его железный натиск — уж что-что, а убеждать Странник умел. И Максим получил задание на футурологическое моделирование, которым он и занимался без малого месяц. Его заинтересовало упоминание о нестандартных мерах, которые предлагал Рудольф, но Сикорски пресек его любопытство короткой фразой: «Сделаешь — поговорим».

— Итак? — Странник оторвался от созерцания законных огней и перевел взгляд на Максима, точнее, на папку, которую тот держал в руках. — Что возвестила нам сивилла, и что гласит пророчество ее?

Надо же, подумал Мак, никогда бы не подумал, что Рудольф увлекается пандейской поэзией. Вопрос был риторическим: Сикорски внимательно следил за ходом моделирования и был знаком с его неутешительными промежуточными выводами. Приговор уже вынесен — оставалось лишь его огласить.

— Вы были правы. С вероятностью девяносто восемь процентов — и это при самых мягких значениях ключевых процессообразующих факторов — через шесть-восемь месяцев Республику ждет гражданская война и установление диктатуры фашистского толка, а через год-полтора, с вероятностью девяносто шесть процентов, на Саракше начнется итоговая ядерная война. Глобальная. Дальнейший прогноз — полное разрушение всей цивилизации планеты, включая и континент, и архипелаги. Вероятность — девяносто три процента, а с вероятностью восемьдесят восемь процентов на планете будет уничтожено все живое, — Максим подошел к столу и положил на него папку.

— Садись, — негромко сказал Сикорски, качнув лысым черепом. Раскрыв папку отчета, он пробежал глазами несколько листов, хмыкнул, поднял глаза, и Максима поразила горькая усталость во взгляде шефа. Но это продолжалось секунду, не более, а затем он снова увидел перед собой прежнего Странника, собранного и готового действовать.

— Что мы будем делать, Рудольф? Вы упоминали о каких-то нестандартных мерах — что вы имели в виду?

— Кристаллографировать твой отчет и отправить его на Землю, — ответил Сикорски, игнорируя второй вопрос. — И ждать ответа.

— О каких нестандартных мерах вы говорили? — повторил Максим.

— В сложившейся ситуации имеется только один выход, — произнес Странник механическим голосом. — Полная реактивация всей сета башен и включение пси-излучения на всю страну.

— Что?!

Максим даже привстал — ему показалось, что он ослышался. Включить излучатели? Да еще централизовано? Нет, этого не может быть!

— Сядь, — приказал Сикорски, холодно глядя на Максима снизу вверх, — и слушай. Неспешная телега прогресса социума, о котором так любят поговорить в КОМКОНе, здесь, на Саракше, заехала в кювет, и выбраться из него без посторонней помощи она уже не в состоянии. Общественная психология саракшиан изуродована ядерной войной, во время которой погибли сотни миллионов людей, и двадцатью годами правления клики Неизвестных Отцов. Ценность человеческой жизни близка к нулю, а позитивные этические императивы являются исчезающее малыми величинами. В ходе развития любого социума бывают взлеты и падения, когда верх берут то негативные, то позитивные нравственные тенденции, но все эти колебания вписываются в рамки базисной теории. А на Саракше атомная война и башни, вторгшиеся в сферу сознания, вызвали запредельный всплеск негатива. Амплитуда всплеска превысила граничное значение, ниже которого еще возможен самовозврат. То, что творится там, — он кивнул головой в сторону окна, раскрашенного мельтешением огней столичного мегаполиса, — это пир во время чумы. Наслаждайтесь сегодняшним днем и не думайте о дне завтрашнем завтра не наступит, а если и наступит, то не для всех — вот их девиз.

— И вы хотите…

— Я хочу вышибить клин клином — точно так же, как это делает Аллу Зеф, излечивая пси-шизофреников. Я хочу вымыть из мозгов саракшиан всю накопившуюся там грязь, пока еще не поздно. Мы на Земле давно применяем биоблокаду, резко повысившую физическую сопротивляемость наших организмов любым болезням, так почему нельзя при помощи пси-излучателей реализовать биоблокаду нравственную?

— Но манипуляция сознанием, это…

— Это одно из древнейших занятий человечества, начиная от заклинаний шаманов и кончая заклинаниями средств массовой информации. И даже система воспитания со всеми ее составляющими представляет собой манипуляцию сознанием, направленную на создание и закрепление установленных стереотипов, причем любых, от «не убий!» до «убей его, потому что он враг!». С этой точки зрения излучение — это всего лишь техническое средство, только более совершенное, чем все предыдущие. Так почему же мы, признавая классические методы манипулирования сознанием, должны отказываться от метода новейшего и самого эффективного? Ты станешь добывать огонь трением, если тебе нужно развести костер, или воспользуешься для этого скорчером?

— Вы помните, что я сказал вам сразу же после разрушения Центра, когда мы с вами впервые встретились? — медленно проговорил Максим — Никто и никогда, даже…

— Мне казалось, — перебил его Странник, — что Саракш уже успешно ободрал с тебя весь цыплячий пушок, и ты оперился. Излучатели на Саракше используются, — он с силой опустил на стол жилистый кулак, — и будут использоваться! Или ты забыл, как нам удалось остановить вторжение айкров и с помощью чего пленные воины-островитяне удерживаются в повиновении и работают, а не кидаются на охранников с голыми руками? Или ты уверен на сто процентов, что следующая попытка хонтийцев или каких-нибудь наших заговорщиков завладеть излучателями и использовать их в собственных целях окажется безуспешной? Мне бы твою уверенность, Мак. Но самое главное — нет у нас другого выхода.

— Вы уверены, что этот выход — единственный?

— Есть еще один, — Странник осклабился и стал похож на демона из «Хроник» отца Туку. — Массовая резня — физическое уничтожение всей так называемой элиты, готовящей Республике братоубийство с последующим атомным апофеозом. Между прочим, этот метод неоднократно применялся на Земле — был, например, такой римлянин Сулла, составлявший проскрипционные списки — списки людей, подлежащих казни, — и в более поздние времена были у него последователи и подражатели. В нашем случае речь идет об уничтожении от трехсот тысяч до полумиллиона людей, тянущих планету в пропасть. А потом — потом мы назначаем Тика Феску Исполрешем, Дэка Потту — военным министром, Аллу Зефа — главой Департамента общественного здоровья и начинаем все сначала.

— Вы серьезно? — ошарашено спросил Максим.

— Нет, конечно, — Сикорски потер лицо ладонями. — На это не пойдет даже такое, — он усмехнулся, — чудовище, как я, и Земля никогда не санкционирует подобную акцию. К тому же это абсолютно бессмысленно — на смену казненным «врагам прогресса» придут новые люди, такие же, если не хуже, и все повторится с унылой безысходностью. Пойми, Максим, дело не в многочисленных «измах» и «кратиях», а в людях, в их внутренней природе, в их ценностных ориентирах и в их дифференциации событий, поступков и явлений на «хорошо» и «плохо». В истории Земли были абсолютные монархи и далее диктаторы, пользовавшиеся всенародной любовью, и были демократически избранные президенты, которых проклинали. И кто-то идеализировал феодализм с его рыцарской честью, кто-то — капитализм, давший небывалый толчок развитию науки и техники, а кто-то ностальгировал по первобытному коммунизму в чистом виде. А наша земная коммунистическая технократия стала возможной только потому, что изменились мы, люди: двести лет назад подобное обернулось бы всего лишь очередной утопией или, хуже того, жесточайшей диктатурой.

Да, помню, подумал Максим, — я пришел к такому же выводу, когда размышлял, а не ввести ли нам здесь систему распределения по образу и подобию земной.

— С точки зрения этики саракшиане столь же примитивны, как обитатели Саулы или арканарцы. В Республике ненавидят олигархов и государственных чиновников, погрязших в коррупции, но посади почти любого из этих ненавидящих на место ненавидимых… Их праведная ненависть — это ведь самая заурядная зависть: несправедливо не то, что богатство нажито нечестным путем или награблено, а то, что оно награблено кем-то, а не ими самими. Это как у первобытных племен: если наше стойбище разорили, это плохо, а вот если мы разорили чужое — это хорошо, это очень хорошо. И пока в сознании людей господствуют подобные императивы, здесь ничего не изменится — ни-че-го. Поэтому я считаю абсолютно необходимым включение излучателей, — Сикорски откинулся на спинку кресла. — Болезнь зашла слишком далеко — нужна радикальная терапия, а то, как бы ни пришлось прибегнуть к хирургии, причем к хирургии без анестезии.

— А вы уверены, что такую акцию КОМКОН санкционирует? Это же масштабное вмешательство в историю чужого мира, чего прогрессоры стараются всячески избегать!

— Так любил свою собаку, что отрезал ей хвост по кусочкам, — буркнул Странник.

— Какую собаку?

— Не обращай внимания, это такое старинное выражение, ирония над полумерами. Никогда не понимал такого подхода; или уж делай дело, или… Ладно, не будем спорить с авторитетами, тем более заочно. А насчет согласия КОМКОНа — знаешь ли ты, что подобный проект уже существовал?

— Первый раз слышу, — Максим недоуменно посмотрел на Сикорски. — Когда? Где? Что за проект?

— Неудивительно, что ты о нем не слышал, — ты был еще мальчишкой. Проект этот был выдвинут целой группой арканарских прогрессоров, трезво оценивших положение дел на планете и понявших, что «гомеопатией» они будут вырывать аборигенов из серой трясины Средневековья тысячелетиями, причем любая флуктуация развития социума будет сводить на нет все их многолетние кропотливые усилия и отбрасывать прогресс на исходные рубежи — что, собственно, и получилось в Арканаре в пятьдесят втором… А суть проекта — массовая позитивная реморализация всего населения с помощью гипноизлучателей, установленных на трех экваториальных спутниках планеты. Гипноиндукция — это тебе ничего не напоминает?

Максим потрясенно молчал.

— Но этот проект так и не был принят? — спросил он, справившись с изумлением.

— Не был, но лишь по одной причине: в КОМКОНе сочли, что применение передовой земной техники нарушит естественный ход истории непредсказуемым способом — это все равно что вооружить крестьян-повстанцев скорчерами для выжигания замков тамошних феодалов. А на Саракше ситуация несколько иная, принципиально иная: генераторы излучения изобретены самими саракшианами, это факт их истории, а не подарок могучей земной науки и техники. И факт этот можно использовать по-всякому, как огонь Прометея — и для приготовления шашлыков, и для аутодафе. У нас на Земле атомная энергия использовалась и в ядерных бомбах, и в ядерных реакторах, так почему же применять пси-генераторы для зомбирования — можно, а для позитивной реморализации — нельзя ни в коем случае? Конечно, должна быть проведена всесторонняя проверка с учетом возможных последствий — ущерб здоровью облучаемых и так далее, — но принципиального запрета на использование излучателей «в мирных целях» я не вижу. Если таковой видишь ты — я готов выслушать твои доводы, только, пожалуйста, без общих фраз о «неэтичности воздействия на разум»: ты ведь не приходишь в ужас при мысли о том, что земная медицина лечит воздействием на мозг целый ряд тяжелейших заболеваний, а те же процессоры, с помощью гипноза походя, изучают инопланетные языки.

— Предположим, вы меня убедили, — сказал Максим, подчеркнув первое слово. — Но остается вопрос: кому можно доверить такое? Кто будет сидеть за пультом генератора?

— Мы, — спокойно ответил Сикорски. — Я — или ты, Максим КОМКОН.

— Мне это претит, — Каммерер вскинул голову. — Логика у вас, конечно, железная, но есть еще и мое эмоциональное восприятие такого решения.

— Эмоции, как говорит один небезызвестный тебе саракшианин по имени Колдун, должны контролироваться разумом, — холодно заметил Странник. — Ты у нас живая легенда Саракша.

— Мак Сим, сокрушитель Зла и носитель Сбывающихся Пророчеств, — кому как не тебе управлять излучением, дабы сеять в душах людских Мировой Свет? Ну, об этом мы с тобой еще поговорим.

— Не понимаю, — пробормотал Максим. — Какие еще пророчества?

— Забыл тебе сообщить за всеми нашими делами, — саркастически произнес Сикорски. — На годовщину заключения мирного договора с Пандеей — ты в это время был на Земле, на курсах, — на твое имя пришел оттуда ценный подарок: Изумрудная Ветвь, это высший пандейский орден и одновременно памятный знак, с гравировкой «Пророчество исполнилось». А какое пророчество имеется в виду, тебе лучше знать. Возможно, — Странник уколол Мака зелеными иглами глаз, — это как-то связано с тем, что через девять месяцев после переговоров у Гааг-До у великого кёнига Торира Энгу родился наследник, рождение которого чуть ли не целый месяц пышно праздновала вся Пандея.

— Я пойду, Рудольф, — сказал Максим, поднимаясь. — Мне надо подумать.

— Думай, время еще есть. Ответ с Земли все равно придет не раньше чем через месяц после получения нашего прогноза и моего предложения по запуску пси-излучателей — они там, в КОМКОНе тоже будут думать.

Выйдя в коридор, Максим какое-то время стоял неподвижно, собираясь с мыслями.

Мыслей было много.

Существует теория позитивной реморализации. Из нее следует, что любое существо, обладающее хоть искрой разума, можно сделать порядочным.

Они налезали друг на друга.

Ваш затуманенный и оглушенный совестью разум утратил способность отличать реальное благо масс от воображаемого, продиктованного вашей совестью.

Но одна из них была очень простой и четкой.

В этом мире растет мой маленький сын, и если этот мир погибнет, вместе с ним погибнет и мой сын.

— Ваш мир совсем не таков, как вы его себе представляете. Нет никакой монолитной небесной тверди, окружающей вас со всех сторон наподобие кокона, в середине которого горит Мировой Свет. Вы живете не внутри сферы, а на поверхности шара, летящего в черной пустоте, где плавает еще великое множество подобных шаров. И Мировой Свет не один — их тоже великое множество, просто они очень от вас далеки, а специфика вашего мира — вашей планеты — такова, что вы не видите бездонного неба над головой, неба, в котором сияют звезды. Но вы сможете увидеть эти звезды, если преодолеете тяготение, приковавшее вас к вашей земле, оторветесь от нее и взлетите высоко вверх — так высоко, что ваш мир, оставшийся далеко внизу, под вашими ногами, превратится в шар и будет уменьшаться по мере того, как вы будете подниматься все выше и выше.

Его слушали, затаив дыхание. Он выворачивал мир наизнанку, но ему верили — как можно не поверить самому Маку Симу, живой легенде Саракша? И вера эта подтверждалась: давно известные формулы, переворачиваясь с ног на голову (точнее, с головы на ноги), вдруг обретали истинный смысл, и казалось странным, как непривычное становилось очевидным. А Максим Каммерер видел, как слушатели обретали способность понимать, сопоставлять и делать выводы. Позитивное излучение не зомбировало — оно очищало разум, как очищают от камней и древесных пней поле перед посевом. И семена, которые сеял Мак Сим, падали на подготовленную почву.

Интересно, подумал он, а что ощутили бы древние греки (или не греки?), если бы они узнали, что Земля вовсе не покоится на трех слонах, стоящих на спине исполинской черепахи? А слоны — что испытали бы слоны, почувствовав, как у них из-под ног уходит такой надежный и привычный черепаший панцирь? Мак представил себе трех здоровенных слонов, растерянно перебирающих ногами в космосе, среди звезд, и недоуменно хлопающих ушами — большими, как у Рудольфа Сикорски. Ему стало смешно, он даже чуть было не улыбнулся, но вовремя сдержался: не к лицу учителю, на которого смотрят сотни глаз, улыбаться непонятно чему — глуповато выглядит. К тому же в истории Земли, как он знал, изрекателям подобных откровений, опрокидывающих тысячелетние стереотипы, порою было совсем не до смеха, особенно когда их объявляли еретиками и волокли на костер. И на Саракше тоже было что-то в этом роде: преследованиям подвергались многие из пытавшихся вывернуть мир — недаром слово «массаракш» стало здесь самым расхожим ругательством, появившимся еще в незапамятные времена. Но вообще-то удивительно: создать пусть тропосферную, но авиацию и даже ракетную технику, не имея ни малейшего представления об истинной сущности окружающего мира! Хотя — чему тут удивляться? На Земле умудрились создать электротехнику и электронику, не понимая толком, что же такое есть электрический ток, и ничего, работе вычислительных машин это как-то не мешало.

…КОМКОН дал согласие на включение генераторов — опираясь на данные футурологического моделирования, основанные на разработке Максима, Сикорски удалось убедить руководство в необходимости «нестандартных мер». Однако привычка «отрезать хвост по частям» все-таки сказалась: было дано разрешение на «позитивное» облучение не всей страны, а только ее небольшой части, своеобразного заповедника под условным названием «Район реморализации» и площадью около ста квадратных километров, где с помощью землян был выстроен Город Просвещения, представлявший собой нечто вроде укрупненной версии института Странника. Сикорски резко возражал, доказывая пагубность «кусочничества», и требовал подвергнуть позитивной реморализации всю Республику, а в идеале — весь континент, включая Хонти, Пандею, Юг и Островную Империю (особенно Империю, учитывая специфику психологии жителей), но вынужден был отступить. КОМКОН использовал убийственный контраргумент — «пока отдаленные последствия излучения не ясны, мы не можем рисковать здоровьем целой разумной расы», — и Страннику пришлось смириться и довольствоваться предоставленным ему правом «в экстренных случаях применять любой вид излучения на всей территории бывшей страны Неизвестных Отцов, используя всю сеть башен».

Как ни странно, но свою клятву Максим сдержал: новый Центр на Саракше построен не был — мощные пси-генераторы смонтировали на спутниках, вращавшихся над планетой на квазистационарных орбитах и посылавших на Район реморализации узкий конус излучения. Управление излучением и его ретрансляция осуществлялись с поверхности планеты, но была предусмотрена и внешняя блокировка «для пресечения несанкционированного доступа к аппаратной Города Просвещения». Звучало благообразно, однако Максим подозревал, что на самом деле в КОМКОНе опасаются не столько захвата узла управления экстремистами-аборигенами, сколько чрезмерной самостоятельности руководителя прогрессорской миссии землян на Саракше Рудольфа Сикорски.

Но как бы, то ни было, Город принял несколько тысяч молодых саракшиан, желавших «приобщиться к свету»: принцип добровольности предложил Максим, и Сикорски не стал возражать. Район реморализации стал своеобразным оазисом, и Максим, приняв решение и покончив с колебаниями, работал. Работал самозабвенно: по сути, он занимался той самой контрпропагандой, проводить которую он предлагал еще при Неизвестных Отцах, и даже сумел тогда убедить значительную часть руководителей подполья в необходимости такого шага.

Максим работал и видел результаты своего труда, как видит их человек, очищающий от пыли и паутины прекрасное старинное произведение искусства. Максим ощущал дыхание ясной мысли. Он понимал, конечно, что за несколько месяцев или даже лет ему вряд ли удалось избавить этих людей от всей той грязи, которую они копили поколениями, однако был уверен, что уже сейчас никто из обитателей Города не произнесет чудовищную фразу: «Честность? А что это такое, и сколько стоит?». Он знал, что небольшие коммуны, подобные Городу Просвещения, существовали на Земле триста лет назад, и знал, что они исчезли, растворились бесследно в волнах простейшей цивилизованности, но видел и разницу. Его Город опирался на всю мощь Земли, поддержанную излучателями, и Максим надеялся, что все будет наоборот — Район реморализации не исчезнет, а расширится: сначала на всю страну, потом на весь материк, а затем и на всю планету Саракш. Максим не создавал рай, чтобы населить его грешниками в надежде, что райская жизнь изменит их к лучшему, — он воспитывал созидателей рая. И малая часть его обитаемого острова становилась истинно обитаемой — медленно, но неуклонно.

Рада была рядом. Она следовала за ним тенью, но тенью не бессловесной — ему все чаще казалось, что в этой тихой женщине словно распрямляется какая-то тугая пружина, сдавленная десятилетиями серого бытия и наконец-то освобожденная. Она усваивала знания так, как вбирает воду сухой песок пустыни, веками ждавшей дождя, но воспринимала их по-своему, зачастую удивляя Максима странными, на его взгляд, умозаключениями. Рада становилась все более самостоятельной, и это и радовало, и в то же время почему-то беспокоило Мака Сима. Она сильно изменилась — после годичного отсутствия Каммерер сразу это заметил. Пока его не было на Саракше, она жила и работала в Центре Сикорски и там же училась. И, похоже, многому научилась: официантки из маленького заштатного кафе больше не было — вместо нее появилась какая-то другая женщина новая и незнакомая. Она была нежна с Максимом, но он чувствовал, что она все больше отдалялась и что у нее есть что-то свое, куда ему, Максиму, хода нет (и его пандейская любовная история тут, ни при чем — они о ней даже не вспоминали). И все-таки он был счастлив: Рада по-прежнему любила его, а главное — у него было дело, с головой захватившее профессора Каммерера.

Вот так гость, думал Максим, изучая сидящего перед ним человека. Ему казалось, что он видит перед собой своего брата, несмотря на то что лицом они не были похожи и Максим был светловолосым, а горец носил прямые черные волосы, спадавшие на плечи. Но в остальном — смуглая кожа, фактура мышц, высокий рост, взгляд, стать и манера держаться — как есть братишка (только постарше — лет этак на пятнадцать). Смуглые и золотоглазые — каким чудом вы появились в этом мире, такие непохожие ни на хонтийцев, ни на пандейцев, ни на айкров? И как вам удалось уцелеть в бесконечной череде войн, веками сотрясавших весь материк, и пережить последнюю, самую страшную войну — ядерную? А похож, похож на человека Земли, не зря меня тут принимали за горца…

— Я рад, — с вежливой почтительностью произнес гость, — что мне удалось исполнить желание моего клана и встретиться с тобой, Святой Мак.

— Я тоже рад видеть горца страны Зартак, — искреннее ответил Максим, решив не акцентироваться на прилагательном «святой». В конце концов, ритуал есть ритуал — что он знает об обычаях этих таинственных горцев, о которых жителям равнин известно чуть больше, чем ничего? И обращение на «ты» — это наверняка выражение доверительности, как у пандейцев. — Приветствую тебя в Городе Просвещения, Ирри Арритуаварри.

Кажется, его имя я выговорил без ошибки, слава Мировому Свету.

— Ты пришел учиться?

— Нет, — горец покачал головой. — Я пришел передать тебе приглашение, тебе и твоей спутнице. Мы ждем вас в любой день и час. Вам будет интересно, Святой Мак.

Ого, подумал Максим, вот это поворот. И кто тут из нас прогрессор, спрашивается? Интересно, очень интересно, но виду подавать не стоит, нет, не стоит.

— Как мы сможем найти путь к жилищам твоего клана? — спросил он бесстрастно, будучи уверен, что гость это оценит. Сама формулировка вопроса подразумевала согласие, и это тоже соответствовало, насколько Максиму было известно из истории народов Саракша, манере общения, принятой среди местных первобытных и полупервобытных племен — у тех же пандейцев, хранивших древние обычаи.

Ирри достал из нагрудного кармана кожаной куртки и положил на стол небольшой камешек в форме чуть согнутой человеческой ладони.

— У истоков Голубой Змеи, в западных отрогах хребта Зартак, есть наши поселения. Покажите это первому встречному, и вас проводят. Мы не пользуемся радио, но все новости узнаем очень быстро. Благодарю тебя за то, что ты принял наше приглашение, Святой Мак.

Горец встал, и тут вдруг Максим понял, что этому Арритуаварри нет никакой нужды находиться в Районе реморализации, — он чист, как может быть чист человек, выросший и воспитанный в благополучном мире Земли двадцать второго столетия. Максим почувствовал это, почувствовал безошибочно, и это настолько его ошеломило, что он не сделал ни малейшей попытки задержать странного гостя. Горец ушел, вежливо поклонившись на прощанье, а Максим еще какое-то время смотрел на дверь, закрывшуюся за его спиной. Ничего, подумал он, будут у меня ответы на все вопросы — вы ведь пригласили меня к себе, не так ли?

…Когда он сообщил об этом визите Сикорски, тот выслушал его очень внимательно.

— Племя Птицеловов, — сказал Рудольф. — О них рассказывают легенды — якобы эти горцы из какой-то затерянной долины умеют читать мысли, летают по воздуху и так далее. А это, — он тронул пальцем камешек-ладонь, — их клановый символ; рука, ловящая птицу. У меня все никак не доходили руки познакомиться поближе с этим загадочным народом — то не хватало времени, то было как-то не до того. Но теперь… Очень хорошо, что они сами идут на контакт. Твой гость был прав — тебе действительно будет интересно, и нам тоже. А мне уже интересно, почему горцы пригласили вас обоих, тебя и Раду, вдвоем. Когда вы намерены туда отправиться, Святой Мак? — Вопрос прозвучал как само собой разумеющееся; похоже, Странник уже принял решение — быстро, как всегда.

— Думаю, через месяц — мне надо закончить цикл инициации первой волны учеников. И кстати, насчет «Святого Мака»: мне не нравится религиозная окраска, которую приобрел наш Город Просвещения — его уже в открытую называют «Святым Городом».

— Ну и что? — невозмутимо спросил Сикорски.

— Как это ну и что? — возмутился Максим.

— Любая религия — это оковы, наложенные на свободу воли! Религиозное…

— Стоп, стоп, стоп, — Сикорски поднял вверх ладони, прерывая поток красноречия своего подчиненного. — Все так, но надо учитывать специфику мышления людей, стоящих на определенной стадии развития общественного сознания. На Саракше — во всяком случае, на материке — давно нет засилья святош, однако саракшиане, ездящие на машинах, летающие на винтолетах, снимающие ментограммы и овладевшие атомной энергией, до сих пор верят в знаменья, в пророчества разные, — он усмехнулся одними губами, — в несчастливые даты, в магию чисел, в порчу и сглаз. Они не пойдут вперед, если дорогу перебежала черная собака — они сначала перебросят камень через собачий след. Инерция разума, только начинающего познавать Вселенную, — большинство саракшиан до сих пор считает, что над их головами сияет единственный и неповторимый Мировой Свет, а под ногами уходит в бесконечность нерушимая твердь. А ты у нас мессия еретиков, столп новой веры, идущей на смену вере старой, — именно так считают миллионы аборигенов.

— Использовать суеверия? — Максим поморщился. — Разве это допустимо?

— Допустимо все, лишь бы оно шло не во вред. Ты выворачиваешь мир, незыблемо простоявший в течение тысячелетий, — неужели ты думаешь, что это выворачивание пройдет легко и безболезненно? Инерция разума — страшная сила, Максим, ее нельзя погасить, но ее можно — и нужно — использовать. Ты знаешь, какие сказки здесь уже рассказывают детям? Нет? Перескажу коротко, своими словами. Стояла жуткая черная башня, в которой жил злой колдун, напустивший морок на всю страну, от моря до гор. Но пришел однажды посланник Мирового Света, разбил башню, и рассеялись злые чары. Назвать тебе имя этого небесного героя или сам догадаешься? Де-факто ты посланник Света, с этим ничего уже не поделаешь.

— Тогда, может быть, мне стоит официально объявить себя богом? — спросил Максим, не скрывая язвительности.

— Богом — это слишком, — спокойно ответил Странник, — а вот на пророка ты у нас тянешь — вполне. И мне почему-то кажется, что после посещения Зартака твой мистический образ обретет законченность — не зря эти горцы хотят тебя видеть «в любой день и час». Мы гости в чужом мире, Максим, и даже если мы этот мир меняем, мы обязаны, насколько это, возможно, следовать его реалиям. Так что оставайся Святым Маком Просвещающим — было бы хуже, если бы тебя считали исчадием здешнего ада.

Да здравствует Божественный КОМКОН, подумал Максим, но вслух говорить не стал, и даже немного устыдился своей шутке — что за глупости, в самом-то деле.

— Значит, через месяц? — уточнил Сикорски, возвращаясь к прерванной теме.

— Да. Или немного раньше, все зависит от того, как быстро мы сделаем ментоскопию первой волне учеников Города Просвещения и, конечно, от ее результатов. Но только можно ли мне уезжать? Как у вас дела, Рудольф? Не понадобится ли вам мое присутствие здесь, в Районе реморализации, или в столице? Я ведь даже не знаю, сколько времени займет мое путешествие, но парой дней в любом случае не обойтись — далековато все-таки.

— Далековато, — согласился Странник, — даже если к истокам Голубой Змеи вы не поедете, а полетите. Ты можешь мне понадобиться здесь — я ведь не пророк и не знаю, что будет завтра, — но твой визит к горцам важнее. Поезжай, а я без тебя обойдусь — обходился же я как-то без тебя до твоего шального здесь появления и пока ты на Земле повышал свою профессорскую квалификацию. Однако не задерживайся в гостях дольше необходимого: здешняя тишина обманчива, и случиться может что угодно. И как бы мне не пришлось использовать «право, данное нам» КОМКОНом.

— Не суетись, Епископ, не егози. Назад дороги нет, или-или.

— Я знаю, Меценат. Мне просто как-то так не очень по себе…

— А как ты хотел? Воевода, какие части столичного гарнизона нас поддержат?

— Никакие. Если бы речь шла только о разгоне этого сборища болтунов, именуемого Временным Советом, легионеры охранной бригады подчинились бы приказу, но Странник — Странник слишком популярен, особенно после разгрома десанта Островной Империи. Армия скорее поднимет на штыки нас, чем выступит против него. Массаракш, мне иногда кажется, что его выхаркнула какая-то преисподняя — он не человек, он демон в человечьем обличии.

— Оставь мистику и теологию Епископу, Воевода, он у нас специалист по этой части. Что с планом ядерного теракта?

— Удар атомным боеприпасом по Департаменту Странника невозможен. По многим причинам, перечислять не буду, времени нет.

— Хм. Ты по-военному лаконичен. Ладно, а что скажет Кредитор?

— Обвалить всю финансовую систему — и всю экономику — мы можем в считанные часы. Предъявление к немедленной оплате всех кредитов, замораживание счетов, лавинная эмиссия денежных знаков. Итог — хаос. Стихийный — мы можем замутить воду, но сыграть роль хищной рыбы, резвящейся в этой мутной воде, — вряд ли.

— Ты пессимист, Кредитор.

— Я реалист, Меценат.

— Святой Мак…

— Что Святой Мак, Епископ?

— Он ересиарх. Народное негодование — большая сила, Меценат, особенно если умело ее направить. Людям достаточно сказать «Вот он, враг, он во всем виноват!», а дальше…

— Нужно еще сказать это так, чтобы тебя услышали, Епископ.

— Да, Меценат, именно так. Если бы работали башни…

— Башни в рабочем состоянии. Не так ли, Ментор?

— Да, Меценат. Дело за малым — нужен генератор как источник первичного сигнала. А ретрансляция — технически это несложно. Во всяком случае, столицу мы накрыть сможем.

— У Странника под рукой сотни мобильных излучателей! Он же в считаные минуты затопит весь город «черным» полем! Или «серым», а потом по улицам пройдут его детишки, заботливо соберут все «бревна» и сложат их в поленницу… за Голубой Змеей. А самые ценные поленья — нас с вами — Странник тут же отправит в печь! Думаете, он слепой или питает относительно нас какие-то иллюзии? Как бы не так! Он все видит — он же не человек, он дьявол ушастый!

— Без истерик, Воевода. Мне нравится идея Епископа…

— Народное возмущение? Не совсем понимаю твою мысль, Меценат.

— Святой Город. Странника надо отвлечь. Если народный гнев обрушится на гнездо ереси, Странник непременно бросится спасать свое детище, а мы в это время… Улавливаете?

— Толпы разгневанных горожан полягут под излучением, как трава под косой, будь их там хоть тысяча, хоть сто тысяч.

— Не полягут, если их «подкормить». А если Странник устроит массовую бойню, это не добавит ему популярности — на его голову падет кровь невинных.

— Подкормить? Что ты имеешь в виду, Меценат? Поясни.

— У нас есть Ментор. Он у нас большая умница, и у него есть умельцы, которые очень любят деньги. И эти его ученые техники-умельцы уже заканчивают свою работу…