Самая страшная книга 2022

Оксана Росса Кровавик-камень

– Сыно-оче-ек! Кровинушка-а!

Полукрики-полустоны черными взъерошенными птицами метались по комнате. И всем было не по себе от чудовищной скорби, что заполонила скромно обставленный домик, вытеснив все светлое, что когда-то происходило в нем. Но надо было смиренно стоять у гроба с распластавшейся рядом женщиной. Невольно впитывать ее боль, мечтая о глотке свежего воздуха. Стараться не смотреть на лицо и шею умершего, изуродованные настолько, что их так и не удалось толком привести в порядок. Получилось лишь прикрыть сосновыми лапами содранную до кости половину лица да спрятать под воротом рубашки дыру на шее размером с кулак.

Зверь порвал? Или лихой человек постарался? Нашедшие Бориса Лисина на опушке Криволесья – и как добрался дотуда с такими-то ранами – твердили, что и то и другое. Лицо умершего сточили зубы, да, но не звериные, а человечьи. И кусок из шеи они же вырвали.

Поверить в это было бы невозможно, если бы не Криволесье…

Слухи – один другого страшнее – скользкими червями ползли по Овражино, оставляя после себя липкий душный след, от которого хотелось бежать куда глаза глядят. Так же как и из этой пропитанной тоскливым ужасом комнаты.

Но надо было ждать, оказывая поддержку – мучительную для присутствующих и бессмысленную для убитой горем матери. Рано или поздно боль притупится – жизнь возьмет свое. А пока надо было ждать…

Гудела стиралка. Из кухни доносилось натужное кряхтенье – старый холодильник с возрастом стал шумным, словно глуховатый дед.

Как Сашка раньше не замечал этих раздражающих звуков? Наверное потому, что они с братом вечно шумели сами – слушали музыку, по-дурацки орали в караоке, телик смотрели. Но все эти звуки исчезли вместе с Пашкой…

Жалобно, словно больной котенок, скрипнула дверь.

– Ты решил насчет поездки? – Мама устало прислонилась к косяку.

Сашка не повернулся на голос. Зачем? Она на него и не посмотрит – как всегда, в последний год ее взгляд при разговоре с единственным теперь сыном сразу устремлялся куда-то вдаль. Хотелось бы Сашке знать, о чем она в это время думает. Как ругалась на сыновей за шум и разбросанные вещи? Как за месяц до Пашкиного исчезновения отходила его мокрым полотенцем за то, что не пришел ночевать?

– К тете Вале или в деревню?

Голос ее – тихий, бесцветный – едва достигал Сашкиного сознания. Выбор до смешного невелик, как между казнью и пожизненным. Тетя Валя сюсюканьем сведет его с ума. А в деревне…

Сашка провел пальцем по столу, оставляя дорожку из пыли, крошек и Белкиных шерстинок. Попытался сосредоточиться на вопросе, чтобы он не растворился в звенящей пустоте, что наполняла его голову. Так же как растворялись голоса учителей и школьные задания. Ах да, деревня…

Там хорошо – речка, рыбалка, посиделки до утра, малина с куста, яблоки десяти сортов.

Но без Пашки все теряло смысл. Кто подстрахует на речке? С кем делиться сладкой малиной? Дразнить Веньку Мухомора, чтобы после с хохотом увертываться от хлестких ударов пастушьего кнута?

– Ну так что? – В мамином голосе, словно молодая трава сквозь холодную землю, пробивалось раздражение. Сашка вздохнул – никуда бы не поехал, так ведь сама наотрез отказалась оставлять его одного на время командировки. Буркнул еле слышно:

– В деревню.

Мама отрешенно кивнула, вышла молча. С подоконника спрыгнула Белка, забралась к Сашке на колени, потерлась о руку курносой мордочкой. Он машинально погладил ее. Что ж, как-то придется вытерпеть эти два месяца.

К вечеру они были в Овражино. Деревня встретила печным ароматом топящихся бань. Суббота – все моются. Даром что в каждом втором доме теперь ванная. Баня – это святое.

Дед Иван ждал у калитки – высокий, прямой и крепкий как столетний дуб. Гонял меж частыми белыми зубами спичку. Волосы – темные, с легким налетом седины. На открытых предплечьях бугрились мышцы. И не скажешь, что деду за семьдесят. За последний десяток лет он даже будто помолодел. В Сашкиной школе сорокалетний физрук выглядел хуже.

– Здравствуй, Наталья, – прогудел дед и перевел взгляд на внука, – здорово, Сашок!

Мама ответила вялой улыбкой, искоса оглядела свекра. У его ног крутилась серая кошка. Заметив в Сашкиных руках переноску с настороженно замершей Белкой, подошла ближе и любопытно привстала. Под гладкой шерстью обрисовался тугой живот.

– Муха опять брюхатая, – вскользь заметила мама. – Куда котят девать будете?

Дед перебросил спичку из одного угла рта в другой.

– Раздадим помаленьку, – протянул узловатую руку, забирая сумки. – Ну что, Сашок? Готов к сезону?

Наклонился, неумело облапив его свободной рукой. Сашка поморщился – этого еще не хватало. Несвойственная деду нежность умиляла и бесила одновременно. Да еще пахнуло чем-то солоноватым, с примесью сладости, словно бы горстью металлических монет, что долго держали в потном кулаке. Сашка скосил глаза – на вороте дедовой майки темнели пятна.

– Хорь попался, я его лопатой угомонил, – подмигнул дед, – замарался чутка. Идемте, Лида уж вся исхлопоталась.

Во дворе пахло скошенной травой и распаренным березовым веником, в доме – свежей выпечкой, картошкой с мясом, оконной геранью и дегтярным мылом. Сашка поставил в сенях кошачий туалет и переноску – пусть Белка осматривается. На широком, как по заказу, подоконнике примостил лежанку, под окно – стойку с мисками.

– Это скотине столько чести? – насмешливо, хоть и беззлобно осведомился дед.

Сашка промолчал – для деревенских любая животина просто скотина и не более.

– Да пусть возится. – Мама мимоходом взъерошила ему волосы, и он едва удержался, чтобы не увернуться из-под мягкой, пахнущей цветочными духами руки. Дед хмыкнул и вошел в кухню.

Бабушка – низенькая, полноватая, с забранными в пучок волосами – стояла у плиты. Услышав вошедших, оглянулась и, на ходу вытирая ладони о фартук, поспешила навстречу.

Сашка покорно вынес порцию душных объятий и с облегчением плюхнулся за стол. Мама была терпеливей. А может, и впрямь соскучилась.

Дед переоделся в чистую рубаху, достал початую бутылку водки, плеснул по стопкам.

– Да погоди, на стол соберу, – заругалась бабушка.

– Собирай, кто неволит, – отмахнулся дед и повернулся к внуку: – Давай, Сашок, садись ближе, погутарим.

Пока Сашка пересказывал небогатый событиями, о которых уместно упомянуть за семейным столом, учебный год, бабушка с мамой накрыли стол.

– Оставь мальчишку, – шикнула Лидия на деда. – Пусть покушает. Устал с дороги.

И хоть Сашка и не устал, все же с удовольствием уписал две тарелки тушеной картошки. Бабушка готовила вкусно – с зеленью, с чесноком прямо с огорода. Дожевывая, потянулся к пирогу с грибами, но тут она все испортила.

– Миленький. – Бабушка уперла подбородок в сложенные домиком ладони. – Кушает за себя и за Пашеньку, царствие ему небесное…

Сашка чуть не подавился.

– Спасибо… – пробормотал он, поднимаясь, – я пойду.

– На здоровье, золотой. – Бабуля и не заметила перемены настроения внука. Мама смотрела в окно пустым взглядом. Только дед ощупал Сашку внимательными глазами.

Выходя, Сашка услышал, как мама всхлипнула, и поспешно отсек дверью все эти сопли-слезы. Да Пашка бы ржал как сумасшедший, если б увидел, что он тут нюни распускает.

Соскучившаяся Белка робко мяукнула. Сашка сел на корточки, почесал пушистую мордочку через дверцу.

– Выпустил бы. – В сени вышел дед. Голос у него был что полевой ветер – насыщенный, терпкий, будящий воспоминания. Противясь им, Сашка внутренне сжался, пытаясь отстраниться.

– А Муха обидит?

В кухне засвистел чайник. Там же еще пирожки с прошлогодней засахаренной брусникой, подумалось Сашке. Вспомнились большие корзины крупных, пронизанных солнцем и пахнущих лесом рубиновых бусин. Почти полная его и та, что с верхом, – Пашкина. Брат всегда был шустрее, смелее. Сашка закусил губу – как он ни старался, воспоминания рвались сквозь выставленный заслон…

– Муха у нас что валенок. Да и в дом мы ее не пускаем, – успокоил дед. – Выпускай.

– Ладно… – Сашка откинул дверцу.

– Ну, в баньку? – Дед улыбнулся, и Сашка неожиданно для самого себя шагнул к нему и уткнулся в крепкую, словно дубовая столешница, грудь. Воспоминания прорвались лавиной: вот дед учит их с Пашкой – тогда еще совсем мелких – рыбачить; за вечерним чаем травит байки о таежных походах: как набрел на блуждающую жилу кровавик-камня, встретил говорящего зверя или какое-то иное диво… После того как в лесу погиб отец, дед заменил его двум осиротевшим пацанам.

– Все будет хорошо, время все перемелет, – гудел дед.

Сашка шмыгнул носом и вдруг через мятно-березовый аромат чистого белья уловил тот же слабый запах, что удивил его по приезде. Медленно, чтобы выглядело естественно, он отстранился. Украдкой ощупал деда взглядом – из одежды на нем лишь трусы, в руках полотенца, все наглаженное.

– Ты как? – Дед взглянул сверху вниз, в карих глазах Сашке почудился вспыхнувший интерес. Отчего-то захотелось отойти, скрыться от этих по-волчьи внимательных глаз.

– Нормально, – он небрежно отмахнулся. – Ты иди, а я Белку тут получше обустрою. Можно мне доску какую-нибудь? Я ей когтеточку сделаю.

– После баньки сделаешь. А то и с утреца. – Дед смотрел, улыбался.

Не уйдет, понял Сашка. Проще согласиться.

Возле бани его ждал неприятный сюрприз. У будки, где прежде жила похожая на овчарку Дина, сидела молодая лайка. Увидев людей, дружелюбно закрутила хвостом-кренделем.

– А Дина где? – потрепав собаку по голове, удивился Сашка.

– Сдохла, – равнодушно пояснил дед. – Болела.

– Ясно… – Сашка шагнул вслед за ним в темноватое нутро предбанника. Раздеваясь, глянул в оконце – собака смотрела на раскинувшийся за огородом лес, перебирала передними лапами. Наверное, мечтала о снующих там белках и зайцах. О том, как было бы здорово погонять их, а не сидеть здесь, на цепи…

Дед открыл дверь в парную. Дохнуло жаром. Сашка нырнул внутрь, забрался на полок, съежился от пахнущего ромашкой и березой обжигающего воздуха, когда дед щедро поддал на каменку.

Жар пробрал до костей, мгновенно растопив едва родившийся внутри и не успевший набрать силу холодок.

А после распаренный Сашка завалился в постель. Наволочка и простыня приятно пахли сухими травами – бабушка всегда перекладывала ими белье в шкафу.

Сашка лежал и смотрел в беленый потолок. Как обычно, к ночи в голову полезли дурные мысли. Да еще близость к предполагаемому месту несчастного случая, что приключился с Пашкой… И та самая мысль, что раз за разом замыкала круговорот остальных.

А ведь тела-то так и не нашли.

Повторил судьбу отца, шептались деревенские. Но если отец погиб одиннадцать лет назад, то с момента Пашкиного исчезновения прошло лишь десять месяцев. А значит, крохотная надежда могла существовать. Пусть и только в Сашкиной голове.

Заснуть не получалось. Привычным к плотным жалюзи глазам мешал проникающий сквозь занавеску лунный свет, а отвернувшись на другой бок, Сашка встречался взглядом с собственным отражением в большом зеркале на дверце шкафа. Он закрывал глаза, но, зная, что на него смотрит тот, другой, не выдерживал и открывал их. И уже из зеркала смотрел не он, а его близнец, отличающийся лишь чем-то неуловимым. Немного старше, капельку выше, с чуть более резкими чертами лица. Да это же Пашка…

– Привет… – шепнул он в темноту. Отражение дрогнуло и, приподнявшись, село на кровати. От этого зрелища весь накопившийся в теле банный жар испарился, будто и не было. Сашка сглотнул. На зубах хрустнул лед.

Отражение встало, шагнуло вперед и остановилось, словно перед невидимой преградой. Пашка ощупал препятствие ладонями, дохнул на зеркало, и оно затуманилось. И с той стороны одна за другой появились буквы, сложившиеся в зеркальное «привет»…

Сашке стало так жутко, как бывало в далеком детстве, когда они с братом, наслушавшись страшных историй о вампирах и оборотнях, не могли заснуть и, лежа в постелях, еще и специально пугали друг друга. Пашка обычно засыпал первым, а Сашка долго лежал, натянув одеяло до самого подбородка, вслушиваясь – не послышится ли хриплое дыхание притаившегося в углу волколака? Не мелькнет ли на улице размытая тень и не скрипнет ли приоткрываемое бледной рукой ночного гостя окно?

Он резко отвернулся, трусливо спрятавшись от призрака брата под одеялом. Зажмурился и под дикий стук сердца принялся думать о солнечном дне, который вот-вот наступит. О серебрящейся под солнцем реке, где стайками снуют серо-зеленые колючие ерши и красноглазая прожорливая плотва, а меж утонувшими в тине замшелыми корягами таятся исполинские щуки. О лесных просторах, где непуганые грибы жемчужными россыпями устилают усыпанные хвоей и листвой поляны…

Он думал обо всем подряд и наконец уснул…

…А ночью Пашка явился уже не отражением, а во плоти. Сел в ногах, уставился совой – пристально и не моргая. Сашка, почувствовав, как прогнулась кровать, проснулся и уставился в ответ, соображая, снится ему это или нет. Вокруг густой пеленой висела тишина – ни холодильника, ни звуков улицы. А Пашка смотрел и улыбался странной, будто приклеенной улыбкой…

– Как у тебя дела? – наконец спросил он.

– Нор… мально, – запнувшись, выдавил Сашка.

– Расскажи что-нибудь, – неожиданно попросил брат, и его глаза зажглись предвкушением, – в этой темной яме совершенно ничего не происходит.

И Сашка, удивив самого себя, заговорил. А начав, уже не мог остановиться. Говорил про все – как уже с полгода курит с пацанами за школой, про драки на ровном месте, про красивую новенькую, про то, как подобрал в подъезде замызганного котенка и назвал Белкой, про грымзу-гардеробщицу, что умерла совершенно одна в своей квартирке и ее нашли только через пять дней…

На этом месте Пашка вдруг протяжно вздохнул, и Сашка осекся.

– Это очень страшно – умирать в одиночестве, – опустив глаза, тихо сказал брат. – Уж я-то знаю…

Что ты знаешь, хотел спросить Сашка, но не смог – от представших мысленному взору картин перехватило дыхание, а ужас бешеным волком намертво вцепился в заледеневший хребет, парализовав тело: Пашка, попав под упавшее дерево, умирает со сломанным позвоночником; Пашку, у которого свело судорогой ногу, уносит стремнина; Пашка тонет в болоте…

Словно прочитав его мысли, брат грустно улыбнулся.

– Ладно, пойду я. – Он встал и отступил на шаг от кровати.

– Подожди! – Сашка рывком сел. – Ты мне снишься или нет?

Пашка хмыкнул и отвел взгляд.

– Конечно, снюсь. – Он сделал еще шаг и уперся спиной в зеркало. – Иначе как бы я пришел? У меня-то и ног, считай, больше нет…

Сашка почувствовал, что снова не может дышать – в горле встал колючий ком, который просто невозможно было проглотить. Горло ожгло болью, когда он все же пропихнул его.

– А сам ты жив, что ли? – хрипло спросил он.

– Ага… – Пашка неожиданно застенчиво взглянул на него.

– И где ты?!

– Тут…

– Где тут?!

Пашка посмотрел в окно, за которым громадным сонным зверем ворочался туман. Смотрел долго, не шевелясь. А когда повернулся, в его глазах плавали те же влажные мертвенные сгустки, что и за окном. Даже голос, когда он заговорил, сочился той же сыростью:

– Я ближе, чем ты думаешь. – Его фигура дрогнула и начала тонуть в зеркале.

Наутро мама встала пораньше. Сашку разбудили доносящиеся с кухни их с бабушкой голоса. Он глянул в окно – занималось румяно-золотистое, как в меру прожаренный блин, утро. Он сел, спустив ноги с кровати. Пошевелил пальцами.

У меня-то и ног, считай, больше нет. Губы свело судорогой. Сашка быстро сделал несколько глубоких вдохов. Помогло. Плачущий девятиклассник – жалкое зрелище.

– Проснулся? – Бабушка заглянула в комнату, просияла улыбкой. С кухни тянуло оладьями. – Идем завтракать, – бабушка поманила за собой, – оладушки с земляникой, как в детстве.

Наверное, она ждала проявления радости с его стороны, и, чтобы не разочаровывать ее, Сашка с горем пополам улыбнулся заледеневшими губами.

– Сейчас. – Натянув шорты, он ушел в ванную, умылся и долго смотрел на себя в маленькое настенное зеркало. Потом вспомнил про некормленую Белку и поспешил в сени.

– Сань! – позвала бабушка. – Ну иди посиди с нами, а то мама скоро уедет уже.

– Иду, – насыпав корм в миску, он вошел в кухню и уселся за стол. Перед ним тут же появилась тарелка с оладьями, усыпанными сахарной пудрой и крупной земляникой. Он жевал их, вполуха слушая, как мама с бабушкой что-то обсуждают.

– Я́ичек возьмешь, Натуль? – Бабушка зашуршала в холодильнике.

Наталья устало потерла глаза.

– А свежих нет?

Бабушка хлопнула дверцей. Обернувшись, горестно сморщила лицо.

– Хорь, будь он неладен, курей подавил! Молодок вот взяли, не несутся еще. Ну я тебе у Любаши возьму.

– Да ладно, – отмахнулась мама, – чего деньги тратить.

– Глупости какие. Мы с соседкой завсегда рассчитаемся. Она мне я́ичек – я ей маслица. Или сальца. А ты чего застыл? – переключилась бабушка на внука. – Добавки не просишь…

Она вывалила ему на тарелку целую сковороду оладий, щедро засыпала их сахарной пудрой.

– Деду оставь, – пробурчал Сашка с набитым ртом.

– А ну его, деда твоего! – тут же заругалась бабушка. – Вечно возится в огороде вместо того, чтобы посидеть со всеми! Провонял уж своим компостом вконец! Так что ешьте, нечего ему оставлять.

Мама послушно тыкала вилкой в оладьи, но Сашка видел, что мысли ее далеко.

А после обеда она уехала. Сашка проводил ее до такси и, вернувшись в дом, принялся собираться на посиделки. После завтрака забегал Ворон, сыпал перед бабушкой и мамой прибаутками, а за их спинами делал странные знаки. Есть водка, понял Сашка и снова ощутил, как без Пашки все изменилось. Будь он рядом, они бы сейчас беззвучно заорали: «О-о!» – и с предвкушением ждали, когда можно будет свинтить к друзьям. А теперь ему было все равно – ни дешевая водка, ни хохочущие девчонки не вызывали в нем интереса. Когда-нибудь это пройдет – он был уверен, – но точно не сегодня. Он даже думал не ходить, но потом решил, что чем дольше оттягивать момент встречи, тем тяжелее будет.

И потому пришел в заброшенный клуб, где вечно собиралась местная молодежь. Впервые – один, без Пашки. Привыкнув быть все время вдвоем, он не понимал, что будет там делать один. Да и нужен ли он там теперь? Стоя перед кирпичным зданием, сквозь выбитые окна которого неслись смех и музыка, он как никогда остро осознал свое одиночество.

Сашка смотрел в окно и видел Пашку. Вот он повернулся полубоком… Вот держит в руке стакан, вот отколол шутку и смеется вместе со всеми… Сашка моргнул. Конечно, Пашки не было.

Взвизгнула дверь. Кто-то громко чихнул. Кто-то оглушительно заржал, дверь распахнулась целиком, и застигнутый врасплох Сашка шагнул навстречу.

– Ба! – удивился вышедший парень. – Заходи.

Он посторонился, и Сашка вошел внутрь. Его увидели, похлопали по плечам, сунули в руки пластиковый стаканчик. Он сел с краю. Потихоньку огляделся.

Она была здесь. В джинсовых шортиках и черной майке, со стянутыми в хвост густыми каштановыми волосами. Зоя. Их Зойка-пересмешница, в которую они с Пашкой прошлым летом как-то вдруг оба влюбились.

Сашка помнил отголосок той боли, что ткнулась в сердце, когда Пашка поделился, с кем идет на свидание. С ней – с Зойкой. А ведь когда говорил, знал, что и Сашке она нравится.

На одно мгновение Сашка тогда возненавидел его – за циничную ухмылку на смуглом и без загара лице, нахальную самоуверенность. Мелькнула крамольная мысль – устроить драку. Но сразу же отпустило. Это ж Пашка. Потому Зойка и выбрала его.

И Пашка ушел в ночь. И не вернулся. С тех пор Сашка не раз пожалел о своем малодушии. Устрой он тогда драку, и брат мог остаться дома. И был бы жив.

– Привет…

Он едва не подпрыгнул – ничего себе задумался. Зойка сжала теплыми пальцами ему ладонь, слегка уколов маникюром. Прижалась к его плечу. Повторила.

– Привет, – шепнув в ухо и обдав запахом клубничной жвачки.

– Привет, – шепнул он в ответ, и все вдруг стало как прежде. Сашка засмеялся, сам не зная чему. Зойка засмеялась тоже – тихо, будто замурлыкав.

– Давайте выпьем за нашего друга Пашку, – вдруг громко предложил забравшийся на сцену Ворон. Сашка обратил внимание, что Ворон не сказал – помянем. Как и все они, он остерегался говорить о Пашке в прошедшем времени. Тела-то так и не нашли.

Сашка не мешкая опрокинул стопарь в рот, задержал дыхание.

– Держи, – Зойка протянула ему две пластинки жвачки.

Сашка поспешно разомкнул губы, и Зойка вложила ему в рот сразу обе. Он торопливо разжевал их. Вкус клубники почти сразу перебил мерзкий привкус водки. А в голове уже приятно шумело. Зойка улыбнулась. Когда он наклонился к ней, она не отстранилась…

– Но-но, голубки, потише, – прозвучал насмешливый голос, и Сашку словно выдернуло из тумана полузабытья, в который он погрузился. Ворон пьяновато засмеялся, хлопнул его по плечу.

– Пошли подышим.

– Кстати, ты знал, что эта херня продолжается? – выдал он, глядя, как ветер, устроив на кирпичной стене театр теней, треплет ветви деревьев.

Сашка окаменел, веселость слетела с него, как листья с дерева ноябрьской непогодой.

– Какая херня? – спросил он, хоть и сразу понял, о чем речь.

– Люди пропадают.

– И кто же?

– Мухомор. Уж с месяц как.

Сашка выдохнул.

– С него-то что взять? Дурачок ведь.

Ворон хмыкнул, глянул искоса.

– Ага, сорок лет как-то протянул.

Ветер принес тревожный запах полыни. Сашка облизнул губы. Горько. Сами собой полезли в голову мысли о Веньке. Взрослый мужик, а умишка как у семилетки… Как назло, вспомнились все каверзы, что с братом устраивали ему, все дурацкие кричалки, что могли прийти на ум двум оболтусам. Не со зла, конечно, дразнили, так, для смеху… Но теперь стало неловко. Перед глазами как наяву стоял этот взгляд обиженного ребенка… И Венькина рука, до белизны на костяшках сжимающая кнутовище безобидного до поры тяжелого пастушьего кнута.

Сашка тряхнул головой – разве он пришел сюда киснуть?

– Да ну тебя. – Он полушутя пихнул Ворона в грудь. – Давай потом об этом.

– Хорошо, – согласился Ворон. – Просто хотел, чтоб ты знал.

– Ага… – Сашка развернулся и вошел в клуб. Зойка встретила его вопросительным взглядом. Он беззаботно отмахнулся, позволив ей отвлечь себя от всех вопросов.

Он плохо помнил, как вернулся домой. Только смазанные, словно неудачные акварели, моменты – как отпирал калитку, целовал мягкие Зойкины губы. Бабушкины причитания и дедов басистый смех…

И снова он видел сон. Конечно, приснился Венька. Стоял посреди дороги, в вечной красной в белый горох панамке, застенчиво ковыряя грязным пальцем босой ноги землю. Комкал в руке кнутовище. Проходя мимо, Сашка опустил взгляд.

А Венька все смотрел детскими голубыми глазами, щипал себя за рыжеватую бороденку.

– Ты собираешься что-нибудь делать? – вдруг спросил он Пашкиным голосом и щелкнул кнутом. Сашка отшатнулся и полетел в какую-то яму. И падение было поистине бесконечным…

А утро, конечно, началось с тошноты и головной боли.

Он апатично впихивал в себя щедро сдобренную перцем уху, когда с улицы вошел дед. На его волосах и распаренной коже, словно прилипшие серебристые рыбьи чешуйки, поблескивали капли воды.

– С утра баню топишь? – скребя ложкой по дну тарелки, вяло удивился Сашка.

– Люблю это дело, – ухмыльнулся дед. – Может, тебе, это, водки с похмелья-то?

Бабушка громко ахнула, замахнулась половником.

– С ума сбрендил!

– Ладно-ладно, – посмеиваясь, отступил тот и снова обратился к Сашке: – Ты б скотину свою пустил погулять, куда она денется?

Сашка подумал и решил согласиться.

Дочерпав уху, он вышел в сени и открыл перед Белкой дверь. Осторожничая, она вышла на крыльцо, удивленно ловя запахи, что нес с собой ветерок. Для Сашки воздух пах травами и немножко медом, а Белка наверняка обоняла многое другое – стоящих в сарае коз, крадущуюся вдоль забора мышь, стрекочущих в траве кузнечиков. Потом она сошла с крыльца и, настороженно поглядывая по сторонам, двинулась к сараю.

Сашка вошел следом. Пробравшийся за ним солнечный луч тускло отразился на стоявших вдоль стены лопатах и вилах, мимолетной вспышкой блеснул на лезвии висящего на крюке топора. С сеновала доносилось громкое мурлыканье и едва слышное попискивание. Сашка прошел мимо пустых кроличьих клеток, сощурился, оглядывая сарай, и от увиденной картины губы сами собой расплылись в улыбке.

Муха по-королевски возлежала на сене. На почтительном расстоянии, тараща круглые от изумления глаза, примостилась Белка. Муха на удивление спокойно реагировала на подобное соседство. Под ее брюхом копошились светло-серые комочки. Сашка присел рядом, зашарил глазами, пересчитывая.

– Че, опросталась уже? – В дверном проеме выросла тень, заполнила собой едва ли не весь сарай. Сашка невольно втянул шею, вжал голову в сведенные плечи. Поймал себя на этом и тут же распрямился.

– Ага, и много. – Он покосился на деда через плечо. – Семерых насчитал.

– Эт хорошо, – дед ухмыльнулся и, наклонившись, почесал лодыжку. – Эт завсегда хорошо.

И от его устремившегося в пустоту взгляда Сашке отчего-то стало не по себе.

Интересная штука – деревня. Приезжаешь вроде бы в гости, но вдруг оказываешься дома.

Три недели пролетели как три дня. Того, чего боялся Сашка, так и не случилось. В зону отчуждения он не попал. Были и речка с рыбалкой, и красивое Зойкино тело в бикини на заросшем мягкой травой берегу. И ежевечерние посиделки с музыкой. Было просто еще одно сумасшедшее мимолетное лето кажущейся бесконечной юности.

А потом все разом кончилось.

Проводив Зойку, Сашка мыслями витал высоко над землей и, лишь увидев во дворе чужую женщину, что стояла напротив бабушки, очнулся.

Женщина не выглядела соседкой, забежавшей поболтать. Да и бабушка была настроена враждебно. Они яростно спорили, но, заметив Сашку, замолкли. Незнакомка, на мгновение замешкавшись, развернулась и бросилась со двора, едва не сбив Сашку плечом. В ее бледно-голубых глазах плескался гнев.

Пропуская ее, Сашка поспешно посторонился. Это ж Венькина мать, глядя на короткие светло-рыжие, словно бы припорошенные снегом волосы, вспомнил он.

А она, уже проскочив мимо, вдруг шагнула назад и прянула к нему.

– Все вижу! – зашипела ему в лицо. – Дед твой тварь страшную прикормил, а тварь та сердце его сожрала! Кровавик-камень в его груди теперь! Она и твое сожрет, как отцу твоему лицо сгрызла, да судьбу Пашкину…

Сашка часто-часто заморгал.

– Дура заполошная! – Бабушка разъяренной гусыней налетела на незваную гостью, замахала руками. – Что ты мелешь!

Она теснила ее, пока не вытолкала за калитку. Постояла, тяжело дыша и комкая стиснутые перед грудью ладони.

– Не обращай внимания, Сашенька. Валька с горя ума лишилась, вот и несет невесть что. – Бабушка выдохнула и вдруг улыбнулась. – Пойдем в дом, я блинчиков напекла.

Сашка поразился этой быстрой смене эмоций. Какие блинчики, хотел сказать он, но смог лишь кивнуть.

А после ужина выяснилось, что Белка пропала. Встревоженный Сашка вернулся в кухню.

– Бабуль, ты Белку не видела?

Она оглянулась, сморщила лицо в улыбке.

– Нет, Сашуль, не видала.

Он сбегал в сарай – Муха лежала на сене, вокруг шебаршились недавно начавшие бегать котята. Сашка заметил лишь двоих, но сейчас ему было не до того.

Он вышел, споткнувшись о порог. На улице смеркалось. Алый закат заливал деревню кровавыми потоками. Сашка покосился на Ласкину конуру. В безобидности этого пушистого валенка он уже убедился, но кто знает… Присев на корточки, потянул за уходящую в конуру цепь. Ласка выбралась наружу, зевнула, показав клыки. Сашка потрепал ее по косматой холке и заглянул в будку. Внутри пахло псиной. Он даже пошарил там рукой – лишь слежавшаяся солома да пара припрятанных костей. Сашка поднялся, обтер руку о траву и замер… Среди стеблей запутался клок белой шерсти. Подувший ветер принес к ногам еще один. Сашка выпрямился, взглянул туда, откуда прилетел комок, – за невысокой оградой начинались бесконечные огородные сотки.

Он решительно перепрыгнул заборчик и, поглядывая по сторонам, зашагал через картофельное поле и длинные тыквенные грядки. Миновав теплицы с огурцами и помидорами, остановился. Здесь ему бывать не доводилось – огород никогда не вызывал ни малейшего интереса.

Оказалось, что он оканчивается неопрятным заросшим куском земли. Торцы теплиц тонули в лебеде, крапиве и одичалой малине. Видимо, чтобы остановить нашествие сорняков, дед насыпал земляные валы и подрубал тяпкой прорастающие стебли. Шагов через тридцать, у самого забора, среди рослого бурьяна едва виднелась неказистая сараюшка. Подобный беспорядок плохо вязался с ухоженной частью огорода.

Сашка оглядел заваленную срубленными сорняками земляную преграду. Из-под свежих, слегка подвяленных солнцем охапок выглядывали старые, ссохшиеся. Сам не зная зачем, он взял верхнюю охапку за измочаленные концы и откинул в сторону. Следом потащились и случайно зацепившиеся сухие стебли. А вместе с ними покатились комья земли, открыв едва заметную тропинку…

Собственно, ее и тропинкой нельзя было назвать – так, один-другой сломанный стебель, кое-где смятые листья. Тот, кто ходил здесь, делал это аккуратно. Тропинка упиралась в сарай.

Сашка перелез через вал, пробрался к двери. Здесь сильно пахло навозом. Что Белке тут делать? Сашка уже разворачивался, как вдруг заметил то, отчего сжалось сердце.

Кровь. На листьях, на сарайной стене – там россыпь подсохших капель, тут пара смазанных отпечатков.

Он приоткрыл хлипкую дверь, увидел огромную кучу конских яблок и тут же закрыл. На всякий случай обошел сарай – позади обнаружилась земляная насыпь, полностью закрывающая собой заднюю стену. Хоть и рукотворная, теперь она, поросшая бурьяном и вездесущей малиной, казалась просто частью плацдарма для армии сорняков.

На всякий случай покыскав, злясь на себя, что послушал деда, Сашка вернулся во двор.

А на крыльце сидел дед Иван. Шумно отхлебывал чай из большой кружки, скреб ногтями правую лодыжку.

– Грядки полол?

От дедова вкрадчивого голоса Сашка замер, ощутив себя пятилеткой, залезшим туда, куда соваться запрещено.

– Кошку искал… – Он замер, подавившись словами. На обхватывающей кружку руке деда краснели царапины.

Дед смотрел на него, словно сытый хищник на остолбеневшую жертву. Сашка кашлянул.

– А что за сарай там, в конце огорода?

– Просто сарай. – Дед опрокинул в себя остатки чая, подцепил пальцем кружок лимона. Кинул в рот, прожевал не поморщившись. – Привез машину конского навозу, ссыпал туда, так теперь лежит без дела.

– А что с рукой?

Дед покосился на царапины.

– Мухиных котят для соседских ребятишек отбирал, так она вцепилась.

– Ты ж говорил, она как валенок…

Дед хмыкнул, поднялся – высокий, здоровенный, чуть не в два раза крупнее внука. Сашка неожиданно почувствовал, как в голове начала шуметь кровь.

– А Белку не видел?

– Не-а… – Дед качнул головой, и его изображение в Сашкиных глазах вдруг стало двоиться. Земля под ногами неприятно качнулась. Сильная рука взяла за плечо, поддержала, прекратив противную качку.

– Пошли домой, темно уже, – сказал дедов голос. – А скотину твою завтра поищем.

Наутро Сашка не мог вспомнить, как оказался в постели, как уснул.

В оконное стекло брякнулся камешек. Сообразив, что это значит, Сашка подскочил и метнулся к окну. За палисадником маячила Зоя. Заулыбалась, приложила указательный палец к губам и помахала, зовя к себе.

– Иду, – беззвучно ответил он, шаря рукой по креслу, на которое вчера вроде бы сбросил одежду.

– Ты куда? – Бабушка грудью встала у него на пути, когда он обувался в сенях. – А завтрак? Опять эта вертихвостка явилась?!

– Опять? – Он поднял на нее глаза.

– Спозаранку тут крутится, – буркнула бабушка и под сердитым Сашкиным взглядом юркнула за дверь. – Как есть вертихвостка.

– Белка не пришла? – крикнул он вслед.

– Нет. – Бабушка загремела посудой.

И деда нет, думал Сашка, идя через двор на улицу.

Зойка ждала его за забором.

– Чего в дом не зашла? – Он обнял ее, зарылся лицом в пушистые волосы.

– Пошли на речку. – Она с улыбкой отстранилась и вместо ответа потрясла шуршащим пакетом. – Я завтрак приготовила.

От реки тянуло свежестью, на середине лениво играла рыба. Сашка жевал бутерброд, глядя, как у берега скользят водомерки. Словно сговорившись, ели молча, не желая нарушать тишину утра.

– Боюсь я твоего деда, – наконец заявила Зойка, когда, съев по бутерброду, они валялись на траве.

– В каком смысле? – надкусывая отыскавшееся в пакете яблоко, удивился Сашка. Но больше по инерции удивился, а у самого внутри уже загорелся тревожный индикатор.

– Он жуткий какой-то.

– Да ладно… – Он еще пытался улыбаться, словно над глупой шуткой – но ведь и впрямь глупость, это ж деда Ваня, свой, родной. – Что в нем жуткого?

Зойка села, распустила хвост, связала его заново и, обняв колени, устремила взгляд за реку.

– Тетя Валя, Венькина мать, говорит, что у него кровавик-камень в груди вместо сердца…

– Чего-о? – насмешливо протянул Сашка и сразу вспомнил недавнюю сцену во дворе дома. – А, ну да, она и к нам приходила. Чушь какую-то несла.

– И пахнет от него странно, – упрямо продолжала Зойка. – Мы когда еще с Пашкой встречались… – Она замялась и покосилась на Сашку.

Боится, как отреагирую, понял он. Потому просто смотрел на нее, улыбаясь и перекатывая в пальцах яблоко.

– Он нас пару раз во дворе у вас застукивал… Ну подходил, заговаривал… Я сразу почуяла…

Сашка замер. Не заметь он сам исходящий от деда легкий непонятный запах, мог бы просто не обратить внимания на Зойкины слова. А ведь дед баню дважды в неделю топит, все моется…

– И что за запах? – Он усмехнулся, показывая, что всерьез не воспринимает все это, но губы вдруг предательски дрогнули.

Зойка замялась, а потом выпалила:

– Мертвечина!

– Ну это уж чересчур… – пробурчал Сашка и замолчал, не зная, что говорить дальше.

Зойка повернулась так резко, словно в нее камень кинули. На загорелом лице проступил сердитый румянец.

– Ты знаешь, что баба Лида за год трижды кур покупала?

– Так хорь потаскал…

– И собака ваша пропала! И кошка вечно брюхатая ходит, а котят нет. Мой отец хотел кроля купить у вас на племя, так и кроликов не оказалось.

И Белка исчезла, мог бы добавить Сашка, но вместо этого промямлил, словно в оправдание:

– Дед говорил, Дина умерла…

Зойка не стала спорить. Сашка даже не понял, услышала она его или нет.

– Пашка не просто так исчез… – Она нервно почесала ногтями щеку, оставив красные полосы. – Он что-то увидел в ту ночь.

Сашка хмыкнул и со злостью запустил недоеденным яблоком в реку.

– Ага… И дед его убил, так, что ли?

Зойка дернула плечом.

– Мне почем знать? Сам-то ничего не замечаешь?

Можно было бы слукавить, сказать, что все обычно, но отчего-то язык не поворачивался. Зойка словно поняла Сашкино состояние, перестала ершиться. Предположила негромко:

– А если он кормит кого-то?

– Да кого?

– Может, из леса зверя притащил. Волка. Рысь…

– Зачем?

Зойка поежилась.

– Откуда мне знать?

Сашка на мгновение задумался.

– Если представить, что ты права… На минуточку… То где б он мог держать дикое и опасное животное?

И сразу же в памяти услужливо всплыл заброшенный сарайчик. И гора земли за ним. Откуда она? А если под сараем погреб? Что в нем? Или кто?

– Есть у нас за огородом одно странное местечко…

В Зойкиных глазах вспыхнул азарт.

– Заглянем? – предложила она.

Сарай был сверху донизу забит навозом. Если в полу и скрывалась крышка от погреба, то она была напрочь завалена. Только у входа оставалось немного места. Рядом на крючке висел плащ, стояли резиновые сапоги. Сашка взглянул на размер сапог – ему велики, а вот деду в самый раз. На подошвах виднелись прилипшие соломинки и кусочки навоза.

Еще там был фонарь. Сашка включил его – работает. Зойка нетерпеливо пихнула его в спину.

– Давай за кучей посмотрим, – скомандовала она.

– Да как мы ее обойдем-то? – Сашка осветил навозную гору, невольно сморщился.

– По краешку!

Подталкиваемый ею, он двинулся вперед, стараясь как можно плотнее держаться к стене. Подошвы кроссовок давили мягкое и липкое. Зойка, шумно дыша сквозь прижатый к лицу низ футболки, словно тень двигалась следом.

Они остановились позади кучи. Сашка ощупал светом фонаря заднюю стену, и Зойка торжествующе пискнула, когда тусклый луч осветил сколоченную из досок почти незаметную дверь. Сашка, приготовившись к чему угодно, толкнул ее… и сердце ухнуло в желудок. Коротко всхлипнула Зойка и тут же спрятала лицо в ладонях.

Это было похоже на пыточный застенок, на сцену из фильма ужасов. Низкий, подшитый деревом потолок опирался на толстые вертикальные балки. Вдоль стен тянулись ряды клеток. В них сидели кошки, кролики, куры, белки. Испуганные, прячущиеся от света, грязные, истощенные. Некоторые не подавали признаков жизни. Пахло несвежей едой, загаженной соломой, спекшейся кровью.

А потом Сашка увидел в одной из клеток нечто… Вернувшееся на место сердце забилось вытащенной из воды рыбой. Внутренний импульс толкнул Сашку туда. Просто взглянуть… Потому что… да потому, что этот грязный маленький комок никак не мог быть Белкой.

И все же он распахнул закрытую на крючок дверцу и приподнял мертвому зверьку голову. И замер, ошарашенный тяжестью той плотной душащей массы, что навалилась на него. И сам не ожидал, что будет так больно…

Шерсть скомкалась и утратила белизну, но смешная курносость была слишком узнаваема, чтобы он мог спутать ее с кем-нибудь. Сашка вытащил зверька и прижал к груди. Не было ни брезгливости, ни страха. Только огромная, неимоверная жалость.

Он бессознательно баюкал мертвое тельце, вспоминая, как поил найденыша молоком, как учил кошачьим премудростям.

А потом на смену жалости пришла злость. Словно сквозь рыхлый обволакивающий слой пробились острые, рвущие плоть шипы. Злость подстегивала, требовала действий.

Сашка положил Белку на землю у стены, постаравшись выбрать место почище. Теперь-то он точно выяснит, что за тварь дед держит в этом гадюшнике!