Садовник (история одного маньяка)

Искушение

Следующий год был пародией на жизнь.

Эда снова терзала бессонница. И каждый вечер он вливал в себя нужную дозу - профилактически, прекрасно понимая, что без нее ночь все равно не предвещает ничего хорошего…

А для разнообразия - чтобы не приелось часами лежать в изматывающем ожидании солнца, его регулярно посещали кошмары, тяжелые и невнятные. Их содержание расплывалось в серой мгле, стоило утру присесть на плечо… Но Эд точно знал, кого не было в этих свинцовых снах - она не приходила к нему уже второй год.

Чуть позже, в час, когда нормальные люди пьют кофе, он лечил головную боль по гомеопатическим принципам - тем же, что вызвало ее вчера. Батареи пустых бутылок теперь с успехом заменяли ему знакомых, их взгляды, сочащиеся холодным вниманием, и их предсказуемые банальности вместо молчания.

В те редкие встречи, которых не удавалось избегать, Эда тошнило от обывателей. И если общительных соседей он игнорировал легко (и даже перестал ходить в «Шарman'щик»), то с работой было сложнее.

Он прогуливал, но ему звонили и вежливо интересовались здоровьем. Он хамил, но его прощали и предлагали машину с шофером. Он клялся и угрожал. Ему повышали зарплату и хотели видеть в офисе. Наконец он совершенно оборзел и, пригрозив немедленным расчетом, таки вынудил начальство свести контакты до электронной переписки.

И тогда, завершив превращение в добровольного затворника, он стал работать с удвоенным рвением - на сутки погружался в привычные абстракции цифровой вселенной, сопоставлял, творил… Иногда даже чувствовал себя нормально.

Почти. Потому что вряд ли можно было назвать нормальными его ночные прогулки по городу. А именно они становились логическим завершением циклов, в которых многократно повторялись лишь два звена: работа и бессонница.

Он вдруг обнаруживал себя идущим в разноцветном мареве заснеженных центральных улиц… Во мраке смрадной подворотни, где хлюпал в луже старый лед… Сквозь лес из ивовых ветвей, осыпающих сережки… Под дикие разряды молний, промокшим насквозь… Под звездным куполом небес…

А рядом непременно шла она. И край золотых волос задевал его плечо, и запах опьянял, волшебный и до горечи знакомый…

Эд тихонько рассказывал о себе: говорил, что терпеть не может одноразовых книг, что любит запах молока и русский рок… И что каждую ночь ждет ее. Здесь голос срывался. Тогда Эд говорил громче, начинал жестикулировать и поворачивался, чтобы заглянуть в ее глаза - поверила ли?…

И оказывался на незнакомой улице. В одиночестве. И долго не мог понять, в каком направлении следует искать его временный дом…

Эд был совершенно уверен, что сходит с ума.

Впрочем, это его не слишком тревожило.

В одну из последних теплых ночей ему все-таки приснился сон, который не исчез из памяти, как остальные.

Он вдруг оказался в «Шарman'щике».

Было многолюдно. Сигаретный дым наполнял зал до краев слоистым диковинным коктейлем. И еще было невыносимо жарко - так, словно все лето слилось в эту низкую темную комнату.

Эд сидел за угловым столиком, а напротив в полумраке мягко покачивал шляпой шарманщик, верней, его недомерок-скелет. Костяные пальцы крепко сжимали такую же пару стаканов, как и те, что стояли перед Эдом.

Эд откуда-то знал, что разговор, который они ведут, очень важен для обеих сторон и продолжается уже довольно долго. Но внезапно, как это бывает во снах, весь смысл беседы вылетел у него из головы, и он продолжал сидеть молча, не желая выдавать свое глупое положение и наблюдая, как огонек сигареты освещает бледное скуластое лицо его собеседника с безупречным оскалом и шарами глаз в кровавой оплетке вен.

Скелет в очередной раз отхлебнул из стакана и уставился на Эда разочарованным взглядом, на самом дне которого плескалась издевка.

- Ладно… Приходи все равно, - неожиданно сипло произнес он наконец и хозяйским жестом обвел толпу, не замечавшую их. Только тут стала видна куцая трость темного дерева в его руке, и догадка, граничащая с озарением, пронеслась в голове Эда…

Но трель проклятого будильника уже рассекала тишину утра, и снова наливалась головная боль, заклятая подруга. И нужно было принять аспирин и душ. И как-то жить. И нестись в офис за зарплатой…

Именно там, после полудня подписывая ведомость у ворчливого кассира, Эд запнулся о знакомое сочетание цифр и обмер.

Как он мог забыть?!

Как ухитрился не ощутить приближения этого дня, который обычно крался к нему, как неопытный охотник, чьи шаги слышны еще издалека… И который в этот раз совершил поистине дикий, неотвратимый прыжок!

Завтра.

Эд помчался к выходу, расталкивая всех. Даже директора в полуобнимку с важным клиентом. Даже охрану в вестибюле. Он сметал их с пути, не замечая, не желая отвлекаться от мысли, в которой были весь его ужас и вся страсть: два года назад…

Конечно же, он не смог удержаться и напился опять. Хоть это и стоило почти целой ночи стараний. Почему-то, сколько бы обжигающей жидкости ни вливалось внутрь, он оставался мучительно, непереносимо трезв!

И только когда черный квадрат окна стал сереть, виски все-таки принял его в свое убежище - ненадежное, но единственное…

Веки с трудом разлепились только под вечер.

Неподвижный, во вчерашней одежде на смятой постели, Эд смотрел в потолок и прислушивался к себе. Что-то теребило его без сожалений, нарастая - нужно было срочно вставать и идти в душ, а потом, переодевшись, спускаться в густеющий сумрак города.

И зачем? Его сегодняшние планы не включали прогулок - только водку, лекарство отчаявшихся…

Но необходимость безжалостно огрела его плетью и все равно погнала по маршруту!

…Как не знающий сопротивления робот, Эд покорно шагал прочь от дома. Улицы и перекрестки сменялись со сверхъестественной скоростью, а за спиной темным опасным зверем кралась ночь, усиливая теплые ароматы дыма и горьковатые - каких-то цветов…

Эд очнулся от своего странного беспамятства, когда увидел знакомую вывеску.

И обреченно подумал: «Вот, значит, как…»

Последняя часть надписи была сломана - то полыхала колдовским зеленым огнем, то мягко подмигивала, намекая: «шарман». Стиснув зубы, Эд какое-то время напряженно смотрел на ступени, ведущие вниз - «в преисподнюю». Потом вздохнул, порылся в карманах, и обнаружив, что какая-то наличность у него имеется, начал спускаться в клуб.

Здесь все было по-старому: портьеры красного бархата, малочисленные (пока) посетители и широкие бильярдные столы, зеленое сукно которых притягивало взгляд, как красивая женщина на пороге спальни…

Не сегодня. Эд пришел сюда совсем не за этим.

Он повернулся к бару… и скривился - за стойкой незнакомый мужик средних лет полировал и без того безупречные бокалы. Наверное, по привычке.

Эд бросил ему почти с ненавистью:

- Один виски и стакан горячего молока. - Опять все придется объяснять…

Но бармен только слегка приподнял бровь и через несколько минут невозмутимо поставил заказанное на темную поверхность стойки.

С облегчением расплатившись, Эд направился к дальнему угловому столику, где так часто отдыхал между партиями и за которым вчера во сне ему составлял компанию скелет шарманщика.

Эд слышал, как по спине бегут мурашки - он усаживался на тот же стул и так же обнимал стаканы пальцами… Чтобы избавиться от прилипчивого ощущения дежавю, он закурил. И все равно помимо воли его глаза то и дело находили карлика в углу стойки… Но время шло, а скелет так и не двигался с места. Естественно.

Зал постепенно наполнялся. Среди входивших Эд не узнавал ни одного лица, и даже женщины были другие.

Цвета и запахи (смесь из духов и сигарет), резкие выкрики, каркающий смех, мельтешение фигур, хлопки забиваемых шаров, шаги вокруг - все вдруг смешалось в раздражающую какофонию.

Эд смотрел на этот ад и не мог понять, каким диким порывом его сюда забросило! Тем более - сегодня.

Он пил все больше. И все больше злился. На себя самого - за то, что так бездарно губит этот вечер. На дурацкий сон - за то, что притащил его в клуб. На свою судьбу, в которой нет ни капли смысла. Или жалости. В конце концов, на бармена, который подает недостаточно горячее молоко…

Злость и глухое отчаяние сплавились воедино. И, подстегиваемый чудовищной дозой алкоголя, Эд пустился гулять по залу.

Он ни с кем не заговаривал, но ему уступали дорогу с явной опаской.

И это реально бесило! Ведь окружающие насмехались над ним за спиной. Перешептывались, плели козни. И все без исключения были редкостными сволочами!

Эд обернулся и внимательно (чтобы не пропустить ни единой гнусной ухмылки) осмотрел зал, и тут его локоть ткнулся во что-то твердое.

Рядом с ним на барной стойке стояла шарманка, а скелет, печально поникнув головой, прикорнул на краю.

Некоторое время Эд не сводил с него глаз, уверенный, что и он в сговоре с остальными… Но нет, шарманщик единственный в этом зале понимал, каково сейчас Эду, и сочувствовал.

Эд с благодарностью пожал его костлявые пальцы. При этом ручка шарманки, которую держал карлик, мелодично звякнула, напомнив, что Эд так и не услышал ее игры.

Он решительно взялся за ручку и провернул на пол-оборота. Из недр шарманки посыпался хриплый стук. И все.

Бесчисленные взгляды сверлили спину. Вмиг Эд отчетливо осознал: если он немедленно не заставит эту престарелую суку сыграть, за его спиной грянет хохот. И тогда придется драться. Долго и отчаянно! Пока невыносимо не заболят выбитые костяшки на руках! Пока не подкосятся колени!…

И он рванул ручку изо всех сил.

Шарманка затряслась в предсмертной судороге, захрипела, выплевывая вековую пыль…

А потом из темных щелей дохнуло жаром, как из печки. Эд отпрянул и зажмурился, не желая сдаваться - крепче сжимая пальцы на горячем металле. Чувствуя, как в этом жаре выгорает весь сегодняшний хмель до конца. Понимая, что коснулся чего-то запредельного…

И тогда в темноте сквозь галдеж клуба прорезалась музыка.

Почти неразличимая вначале, она набирала силу с каждым поворотом ручки, бередила душу, подхватывала тонкие нити бытия, сплетая заново единственно верную картину… Подталкивая ступить за черту.

Было страшно узнать ее. И невозможно - не узнать.

Прямо в терпкое вино мелодии все тот же голос вливал слова:

Если можешь, беги, рассекая круги,

Только чувствуй себя обреченной…

Стоит солнцу взойти - вот и я,

Стану вмиг фиолетово-черным…

Эд остановил ручку.

Музыка смолкла через два-три такта - так брошенная ребенком заведенная игрушка еще пытается завершить свой последний оборот.

В воцарившейся нереальной тишине затрепетал нежными рыжеватыми отблесками женский смех. Ее смех.

- Ну вот… И я вся промокла…

Железная ручка, невыносимо горячая, почти раскаленная, оставалась в его руке. Он держался за нее - последнюю опору и никак не мог себя заставить ее отпустить.

А сердце срывалось!

Он видел краем глаза зеленое сукно столов, за которыми играли, и медный отблеск очков какого-то хмыря, сидящего у портьеры…

И видел блеск ее бокала, в котором черной кровью свернулся горячий шоколад. Видел ее саму! Опять.

Плавный очерк ноги в высоком ботинке и особый наклон головы. Ее чудесные светлые волосы, не потерявшие блеск даже под дождем. И порывистые руки, жившие своей собственной жизнью: теребившие ножку бокала, вгрызавшиеся в салфетку, гладившие воротник рубашки…

Наконец Эд сумел разлепить пальцы. Медленно и очень осторожно стал пробираться к своему месту, не поднимая глаз. Сел, вцепившись в край стола - почти его ломая. На автомате попытался выпить и едва не расплескал все содержимое стакана - руки жутко тряслись. Кое-как удалось закурить и тогда, прикрытый полупрозрачной занавесью дыма, он решился взглянуть на нее прямо.

Очень коротко. Боясь обжечься. Боясь опять ошибиться и понять, что впереди еще одна беспросветная ночь…

Но узнавание ударило наотмашь!

На сером холсте мира она была солнцем.

И он глубже надвинул очки, словно она тоже могла узнать за черными стеклами его глаза. Необычайно яркие и совершенно безумные от счастья!…

А в это время она приканчивала свой шоколад, облизывая ложку эротично до неприличия, и беззаботно болтала с барменом (отчего тот весь пенился и исходил слюной, заглядывая в вырез ее легкой блузы, тем самым вызывая у Эда приступы затаенного, едва контролируемого бешенства), покачивала ногой в ботинке в такт какой-то пошленькой мелодии, а длинные шнурки двигались в противовес, безмолвно возражая… Крошечная сумочка (что в такой может уместиться?) совершила грациозный пируэт, когда ее хозяйка доставала деньги.

И только в этот момент Эд понял с запозданием - она сейчас уйдет.

Ужас неопределенности завладел им. Он понятия не имел, что делать дальше!

На мгновение его пронзило острое желание не делать ничего - отпустить ее в теплую темень ночи. Пусть она просто уйдет! Может быть, тогда все завершится правильно? И он один сможет пережить боль, предназначенную для двоих?… А она, вернувшись домой, ляжет в постель и знать не будет о том, какую тьму оставила за спиной, и спокойно уснет, не тронутая холодными водами их общей судьбы?…

Сочувствие к этому ребенку было таким сильным, что Эд скорчился возле стола, сгорая изнутри… А когда смог открыть глаза, девушка уже поднималась по лестнице.

Едва сделав первый, еще неосознанный, шаг в ее сторону, он понял, что не сможет удержать себя на месте (ни за что на свете!) - ведь искушения слаще просто не существует…

И стал быстро продвигаться к выходу, не отрывая взгляда от проема, где только что скрылся высокий шнурованный ботинок на каблучке. Проносясь мимо стойки, Эд бросил бармену купюру. Наверное, слишком крупную, потому что лицо мужчины вытянулось… но Эд уже забыл о нем - поставил ногу на первую ступень.

Он пытался сдерживаться - тормозил себя руками по шершавой штукатурке стен… но все равно преодолевал по несколько ступенек разом!

Вдруг на последней из них его потянуло оглянуться.

Отсюда зал был виден как на ладони - те посетители клуба, кто удивленно наблюдал его погоню, и те, кто безразлично пил. И все столы. Кроме одного - того самого углового дальнего столика, за которым Эд провел весь вечер. Блестели только его металлические ножки. А рядом - чьи-то начищенные до блеска ботинки и кончик темной полированной трости.

Эд торопливо наклонился. Еще ниже. Но разглядеть лица сидевшего на его месте не получалось.

А ведь в это время она была там, в темноте. Одна.

Махнув рукой на все, Эд звериным прыжком преодолел площадку перед спуском и в последний миг уловил, как фигурка девушки заворачивает за угол здания.

Он сорвался с места, как спринтер, но долго бежать не пришлось - прямо за поворотом начиналась пустынная улица спящих витрин с рядом старых лип вдоль дороги. И с его драгоценной добычей, неспешно шагавшей под шорох листвы…

Почти минуту Эд глубоко дышал, избавляясь от барабанной дроби в груди и наслаждаясь приятным и неожиданным теплом осенней ночи. А после поправил съехавшую от спешки куртку и ступил в глубокую тень деревьев… Наверное, поколения назад школьники высаживали их только для того, чтобы вот сейчас, обернувшись подтянуть сползающую сумочку, она не увидела даже его силуэта.

Путь за ней был отмечен звездами - отражениями фонарей с другой стороны улицы в огромных лужах, пролитых дождем. Эд тонул в их зеркалах с улыбкой и продолжал свое преследование - беззвучное, неотвратимое, священное…

Очень быстро мысли (сомнения, сожаления) исчезли. И страх исчез. Осталась лишь уверенность, что его молчаливое соседство с ней этой ночью - вещь предопределенная, а все его трепыхания не имеют смысла.

Небо, подарившее земле передышку, вновь наливалось свинцом. Бездонный купол затягивало грязной мокрой тряпкой, и вдалеке уже слышалось ворчание грома. Молнии фейерверком пересекали горизонт, выхватывая из темноты линию ее плеч и осыпая искрами волосы. А она в ответ испуганно ежилась и прибавляла шаг…

Вдруг Эд отметил, что походка девушки обрела ту расслабленность, которая появляется на пороге дома.

Этот район был ему незнаком. Необычайно высокая поросль новостроек окружала приземистые линялые крыши, как сорняки колодец, заброшенный нерадивыми хозяевами. И не приходилось сомневаться, что район предназначен под снос в ближайшем будущем.

Нырнув в едва заметную улочку, Эд сразу понял, что теперь будет сложнее: узкое пространство, хоть и наполненное шевелящимся мраком буйной растительности, не подпускало ближе к ней - заставляло соблюдать осторожность…

Заросли становились все гуще, а очертания тонкой фигурки отдалялись все больше. И, звеня от азарта, Эд прибавлял шаг, рискуя вылететь из-за очередного куста прямо ей в спину. Но стоило ему выглянуть, проверяя свои опасения, как она оказывалась еще дальше, а искореженные старые ветки осыпали его холодными каплями, хватали за плечи, не давали пройти…

Наконец, осатанев от их призрачного сопротивления, Эд стал откровенно продираться, боясь, что еще немного - и он потеряет ее след. В этот момент, будто в подтверждение, последний раз на фоне ночи мелькнули светлые волосы и жалобно скрипнула калитка.

Эд отчаянно рванул в том направлении… и миллионы игл впились в его тело! Гася крик боли, Эд судорожно и глубоко дышал, а тем временем гигантские кусты шиповника вонзали свои когти глубже, удерживая его и уговаривая - только почудилось, здесь нет и не может быть никакой калитки… Но листьев на них уже недоставало, чтобы скрыть низкий зеленый забор, бревенчатую стену дома за ним и слабый свет из окна…

Внезапно ноги подкосились. Оставляя ошметки одежды и кожи в лапах бдительных охранников ее дома, Эд опустился прямо на грязную мокрую обочину дороги - напряжение и отчаянные усилия этого дня дали о себе знать…

Знобило, во рту пересохло, а сердце тревожно стучалось в грудь… Но голова была совершенно ясной! Откуда? В такую-то минуту!…

Скрипнув зубами, он рывком поднялся и отправился на поиски калитки.

А она оказалась в черной чаще кустов. В двух шагах от него. Открытая.

Эд осторожно отвел старую, изъеденную ветрами и морозами створку, и раздался уже знакомый протяжный скрип, впрочем, слишком тихий, чтобы его смогли услышать из дома. Переступил порог и едва не упал - так велика была разница уровней между улицей и двором. Он напоминал старую выдолбленную дождями глубокую лужу, да, в общем-то, ею и был - под ногами захлюпало, и кроссовки вмиг стали отвратительно мокрыми и холодными.

Эд выругался. Ему тут же ответили с неба, полыхнув и оглушив раскатом грома, заставив оцепенеть от неожиданности.

Но освещенное окно тянуло магнитом, и Эд пошел к нему, позабыв обо всем… Даже о корнях. Он спотыкался о них всю дорогу и, удерживаясь от падения, хватался за ветки - толстые и надежные, как перила, сочные, оставлявшие на пальцах липкий след, хрупкие, ломавшиеся с сухим треском при одном прикосновении, снова колючие… Преодолев наконец эти невидимые джунгли и ощущая удары первых тяжелых капель нового дождя, он поравнялся со слепящим проемом.

Поначалу сквозь мутные, грязноватые стекла было трудно понять, что происходит внутри, но вскоре глаза адаптировались, и Эд сумел разглядеть небогато обставленную комнату.

Старенький телевизор под умопомрачительным слоем пыли и с крупной трещиной через весь экран подслеповато косился из угла на окно, словно подозревая присутствие чужака. А за телевизором вдоль стен, на полках, на столах, на подоконнике и на полу дышали, покачивали листьями и негромко переговаривались растения в самых разнокалиберных горшках и кадках, ведрах и корзинах и даже банках из-под кофе, а один внушительного роста фикус занимал целую детскую ванночку!…

Эд ошалело проморгался - он в жизни своей не видел столько зелени в одном помещении.

На этом потрясающем фоне остальная мебель безнадежно терялась: потрепанный годами ковер, сервант напротив, красный диван вдоль боковой стены…

А на диване - она.

Ее волосы уже высохли, озаряя комнату живыми отблесками золотого водопада. Короткий халатик с цветочным рисунком, в который она переоделась, и мягкая закругленная линия ноги, то и дело скользившая в легкомысленном разрезе, заставляли Эда нервно топтаться на месте.

На низком столике возле дивана он заметил откупоренную бутылку дешевого шампанского, а в ее руках - наполненный бокал. Она отпивала из него большими жадными глотками, и прозрачные капли, не успевшие стать пленниками губ, стекали по подбородку и падали в вырез халата…

Дальше все ясно: сейчас явится тот, кто открыл для нее бутылку. А потом они разделят эту ночь на двоих…

Пальцы впились в подоконник в ожидании неизбежного краха…

Но время шло, а в комнату никто не входил. И в конце концов осознав, что девушка в доме одна, Эд вздохнул с облегчением.

Она допила и рассеянно уставилась на пустой бокал. Потянулась налить еще, но промахнулась, и часть пенистой жидкости пролилась на ковер. В ту же секунду, не успев отставить бутылку, девушка согнулась пополам, будто от приступа страшной боли. Золотистые волосы заботливым прикосновением прикрыли ее лицо…

Эд уже приготовился ворваться в дом, как вдруг она слабо дернулась, и он понял, что ошибался… И был прав.

Она отбросила волосы назад, открывая искаженное лицо. Далеко, в ослепительно черных небесах, тревожно пророкотал гром. Слез еще не было. Но гримаса невыносимого страдания на ее тонких чертах заставила Эда содрогнуться. Она перехватила воздух и тихонько сползла на ковер, не обращая внимания на задравшийся халат… И заплакала. Горько и самозабвенно, как плачут очень маленькие дети. Или очень несчастные женщины…

Сквозь тонкое стекло не доносилось ни звука, и Эду подумалось, что она, наверное, привыкла - вокруг много людей, и в голос плакать нельзя…

Неожиданно тяжелыми холодными объятиями на него навалился ливень. Апокалипсический, всеобъемлющий - в мире ничего другого не осталось, все под его напором изменялось и плыло. Даже она - прежде чем Эд успевал стереть предыдущие струи, вода снова заливала глаза, размывая окно, комнату и черты беззвучно и страшно рыдающей девушки…

А вместе с ней - все остальное.

Юная проститутка с исколотыми венами?… Шорох листвы и фиолетово-черное платье?… Голова мертвого животного над стойкой?… Маленький загаженный пруд?… Мутные капли из глаз?…

Да было ли это?! Или просто приснилось в кошмаре?

Или его сумасшедшая жизнь снова сделала круг?

Эд не знал. Но не сомневался в одном: вот эта девушка, свернувшаяся сейчас на стареньком потертом ковре в судорогах слез, была абсолютно реальна.

Он попятился к забору. Не заботясь о производимом шуме, выскочил в калитку и побежал изо всех сил.

Дождь преследовал его, проникал под одежду, убеждая: не сбежишь… Но в этот раз усталые мышцы подчинялись безупречно.

Ведь выбора у них все равно не было.